Горячие игры холодных сердец. Глава 50. Из книги Ролевые игры лесби

Глава пятидесятая

Эва Шервуд

Утром двадцать восьмого января в городской мэрии был ажиотаж: сотрудники бухгалтерии подсчитывали полученный за месяц капитал, который составлял – если верить главбуху Родиону Захаровичу Разбойникову – 3,5 млн. €. Это при том, что почти три недели в городе стояли заморозки и он в прямом смысле тонул в снегу, но усердные стражи городского порядка, заручившись поддержкой стоящих в тени сотрудников муниципалитета – всё же смогли вырвать для казны эти деньги, тайну появления которых разглашать было не принято, даже в кругах своих. Сейчас, неутомимый Родион Захарович выбегал из своего кабинета с увесистой папкой под мышкой и, в буквальном смысле – столкнулся с Виталием Макаровичем Жгунтиным – пересекавшим широкий коридор – держа путь в покои мэра. Перекинувшись парой фраз, они, минуя охрану, вошли в приёмную, а затем – в кабинет Антона Ивановича, простор которого был сродни стадиону. Проходя вдоль длинного стола, Жгунтин заметил сидевшего спиной к широкому окну задёрнутого белой шторой полноватого мужчину, весь вид которого состоял из спущенных на переносицу очков в роговой оправе. Макушка была покрыта какой-то жидкой растительностью, похожей на кокосовое волокно, а верхняя губа скрывалась за чёрными усами, которые топорщились под внушительных размеров носом. Застыв над разложенными перед ним листами он, казалось, никого не замечал. В это время к стоявшему возле дубового стола мэру уже подошёл главбух. Сам Антон Иванович облачившись в мундир Наполеона I водил указкой по раскинувшейся во всю стену огромной карте и что-то увлечённо говорил, а находившаяся рядом с ним миловидная секретарша вносила это в раскрытый на ладони блокнот – усердно работая авторучкой.

– Антон Иваныч, принимайте отчёт, – провозгласил главбух, положив на стол папку.

Не говоря ни слова, мэр приблизился к столу, раскрыл папку и, пробежал глазами несколько вложенных в неё документов, а после с удовлетворённым видом изрёк:

– Bien! Tres bien!.. Vous avez autre chose?

– No, sir, – ответил главбух, мотнув головой.

– Vous libre, – сказал мэр, заложив руку под жилет, вероятно подражая «маленькому корсиканцу».

Под неожиданный всплеск эмоций секретарши, г-н Разбойников, склонившись в поклоне, попятился к двери, представляя себя в этот миг этаким доном Саллюсто – поднёсшим королю собранный с крестьян оброк. В то время как секретарша хихикала, Жгунтин провожал клоуна-бухгалтера усталым взглядом, а мэр – напустив на себя деловой вид – вернулся к карте.

– Любушка, продолжим, – обратился он к секретарше, но заметив Жгунтина, спросил: – Макар Витальевич, у вас ко мне что-то есть?

– Да, я бы хотел с вами переговорить, – ответил Жгунтин, покосившись на секретаршу патрона, стоявшую с глупым видом, светившимся на её разукрашенной мордашке.

– Я вас слушаю, – воззрился мэр на своего заместителя, как на апостола собравшегося посвятить его в тайны своей веры.

Но Жгунтин не торопился, сделав едва заметный кивок в сторону сидевшего позади них мужчины в роговых очках. Проследив за этим жестом, мэр ответил:

– Говорите. Марк Анатольевич наш человек.

– Помните, недавно я говорил вам, – начал Жгунтин издалека, – что собираюсь подключить к делу этого… Данилова… ту женщину, с которой он ведёт переписку. – Заметив на лице мэра глупую улыбку, Жгунтин пояснил: – Чтобы она влюбила его в себя и…

– А, ну да, – вспомнил г-н Вороватый снимая с лица глупое выражение и надевая прикид важной заинтересованности. – И, чем кончилось дело?

Секретарша навострила ушки. Вороватый застыл с тем же выражением на лице.

– Кстати, это по вашему указанию недавно покушались на него? – спросил Жгунтин, хотя прекрасно знал ответ.

– А что, есть жертвы? – спросил мэр безразличным тоном.

– К счастью – нет, – ответил Жгунтин. – Вы представляете, что было бы, если…

– Так что с этой женщиной? – нетерпеливо перебил мэр, не желая касаться вопроса неудавшегося покушения.

– Эта женщина – Вера Саврасава! – ответил Жгунтин, разводя руки в стороны.

– А? Что вы сказали? – Антон Иванович вскинул голову и, какое-то время стоял с видом ещё более глупым, нежели его секретарша, которая в это время, покусывая кончик авторучки «изучала» костюм Макара Витальевича.

– Эта женщина – Вера Саврасава! – повторил Жгунтин.

– Я не понимаю, что вы этим хотите сказать? – промямлил мэр, и обратился к сидевшему за столом: – Судья, вы понимаете, что происходит?

Тот, словно это его не касается – молчал, продолжая глядеть в бумаги.

– Да не будьте вы идиотом, – прокричал Жгунтин, теряя терпение. – Всё вы понимаете! Вера Саврасава ведёт бурную переписку с этим… мальчишкой, на нашем литературном портале. Вот, прочтите, – Жгунтин раскрыл державший в руках дипломат и вытащил из него папку, которую и передал мэру, наблюдавшему за действиями его рук с видом умалишённого.

– Что это? – взяв папку, спросил Антон Иванович.

– А вы прочтите! – настаивал Жгунтин, передразнивая патрона.

– «Привет, Андрей, – прочитал Антон Иванович. – Люблю тебя, как прежде, Ангел мой мятежный. Ты мои слёзы, моя боль. Метаморфозы. Мой романс. Мой декаданс. Мои серебряные строфы. Любимые мимозы, розы. Ты моё всё – здесь и сейчас. И без тебя Мертва я. Ромео без Джульетты. Антоний без Клеопатры. Отелло без Дездемоны. Версаль без грёз. Туманность Андромеды. Без тебя. Без звёзд. Рапсодия души молчит. Я люблю тебя Моё Солнце. Надеюсь быть с тобой…»

– Ой, как красиво! – восхитилась секретарша, хлопая в ладоши и подпрыгивая.

– Что это? – закончив чтение, спросил мэр, и, не дожидаясь ответа, снова обратился к сидевшему за столом. – Судья, да скажите же что-нибудь? – говорил он умоляюще, глядя на мужчину в очках поверх головы Жгунтина возвышавшегося напротив.

– Не беспокойтесь, Антон Иванович – у нас всё под контролем! – ответил тот, кого мэр назвал судьёй, по-прежнему не отводя глаз от бумаг.

– Слышали! Судья говорит, что беспокоится не о чем! – улыбнулся мэр дурашливо, бросив листы на стол. – Любочка, продолжим, – эти слова предназначались секретарше.

– Уисир, – визгнула девушка, раскрывая блокнот, при этом так запальчиво замахала ресничками, что у «слуги народа» тут же вылетели из головы все мысли.

Прихватив со стола листы, Жгунтин двинулся к двери, заметив на себе взгляд сидевшего за столом судьи, который он бросал на него из приспущенных на переносицу очков.

Было без четверти двенадцать, когда Данилов в это утро сидел за столом, «переваривая» пришедшее ночью сообщение в личку от некоей Эвы Шервуд, имя которой ни о чём ему не говорило. Перед этим он прочитал её рецензию на эротическую новеллу «Роковая связь»: «Карлос, прочитала Вашу новеллу с тем удовольствием, какое может доставить читателю, только истинный Мастер этого жанра! С теплом, Эва». Это было приятно и, в то же время навевало нехорошие предчувствия, о чём он догадывался, но не думал, что последуют они так скоро.

Перед тем, как дать читателю возможность насладиться «ярким литературным стилем» этой хитрой и коварной женщины, автор предупредит: данное сообщение, как и последующие за ним – были написаны именно  э т о й  женщиной, о реальности которой любезный читатель может не сомневаться. Её сообщения выкладываются «без купюр». Вот она та грязь, в которой эта коварная соблазнительница пыталась выпачкать нашего «наивного мальчишку»: «Ты меня не знаешь, – писала она, – но я прочитала почти все твои произведения. Анонимно. Только один раз сделала это под своим именем. Прости за дерзость, но я хочу тебя!.. Приближаюсь к тебе… вдыхаю твой запах… ммммм… ты вкусно пахнешь… Язычком раздвигаю твои губы и нагло проникаю в твой рот… гуляю по нему… ммммм… Переплетаемся язычками… Ооооох… хочуууу тебя… Опускаюсь перед тобой на колени и лицом утыкаюсь тебе в промежность… захватываю губами мошонку, осторожно тыкаюсь в неё язычком, стараясь прощупать ствол под кожей… ммммм… нежно беру в рот одно яичко и купаю его во рту в слюнях… потом другое яичко… оттягиваю и посасываю кожу… Руками обхватываю мошонку и чуть поднимаю кверху и язычком иду по особой дорожке ниже… ниже… Обсасываю кожу под мошонкой и дальше… к анусу… Мммммм… кружусь язычком вокруг, и чуть углубляюсь в него… тебе нравится? Надеюсь, что да!… Потом опять возвращаюсь к мошонке и дальше обсасываю ствол со всех сторон, вылизываю и сосу… Божеееее, тащусь сама от этого… Подошла губами и язычком к короне и слегка её покусываю и подсасываю и так заскакиваю на головку и засасываю её в рот… только головку… и весь ствол. Разом натягиваюсь на него ртом… максимально… Чтобы до самой глотки пробил… ооооооох…  Прости меня! Прошу! Не осуждай! Просто хочу тебя! Эва».

А «наивный мальчишка» прочитав это, и правда, чувствовал себя словно облитым помоями, и, единственное его желание было: бежать под душ, но для начала надо было дать ответ и он, понимая откуда «ветер дует» написал следующее: ««Ничего себе. Какая богатая у вас фантазия. Это же чёрт знает что такое происходит». И пока ждал ответ – вышел на страницу этой женщины. Судя по фотографии ей было чуть больше сорока; длинные густые волосы, острые черты лица, большие и как ему показалось – испуганные глаза – это всё, что можно было сказать о ней. Внизу стояло несколько её произведений, и стихи. Личка уже засветилась, поэтому он не стал читать её «литературные вирши» – достаточно было и того, отчего он продолжал испытывать отвращение, хотя и сам любил пофантазировать – правда, не так пошло. «Простите» – ответила она спустя пять минут. На это «простите» он только усмехнулся, решая ничего больше не писать; в любом случае, он уже всё понял, а переписка с ней, лишь подтвердила бы его догадки. «Ну, Вера! Ну, интриганка», – подумал Данилов, открыл её страничку и набросал в личку такой текст: «Рад, что ты нашла любовь и теперь счастлива. Нет, правда, это здорово, когда любишь... Как твои дела? О чём думаешь? О ком грустишь? Кого ждёшь, а кого пытаешься забыть? Говори... Расскажи обо всём... О чём только можно рассказать, и, о чём рассказать невозможно... Настало утро –  новый день... Что он несёт... двоим... »

С ответом Вера не торопилась, хотя и была в сети – это подтверждало её имя – стоявшее в «списке авторов» и рецензия, которую три минуты назад она отправила некоей Марии Майнер, чьей «личностью просто восхищалась», а текст отправляемых ей рецензий, по объёму нисколько не уступал тем, что она писала ему. К тому же, она и писала ей чаще, нежели другим своим фаворитам. Второй такой претенденткой на Верино благоволение была «русалка» Салбина; судя по их рецензиям, можно было подумать, что у них… любовь. Только в женском варианте. Так, гуляя по страничкам Вериных фавориток, он, наконец, получил ответ от их сиятельства. Она писала: «Забыть тебя пытаюсь, забыть, и счастье моё какое-то однобокое без тебя, Любимый. Мне тебя не хватает, не хватает. Я ухватилась за Сандро, чтобы получить противоядие. От тебя, от нашей горькой и безумной любви. Да и смутно у меня на душе. Сегодня мне открылись две тайны. И я немножко в шоке пребываю... » – «Тайны» – это слово врезалось в его мозг острым ножом – мысли спутались и он снова перестал соображать, но что-то надо было ответить. Сполоснув горло бокальчиком оставшейся со вчерашнего вечера выпивкой, а после, выкурив сигарету, он вывел такие слова: «Отчего же ты пытаешься забыть меня, тайна жизни моей... Что ещё за тайны. От любимого не должно быть тайн. Говори! Желаю знать правду. Всё расскажи. Люблю опять, ещё. Люблю как в первый раз. Люблю, как не любил никто. Люблю... люблю сейчас Тебя... с тобой... в тебе... Люблю в тебе... Восторг, Безумие и Совершенство... » Выпитое натощак подействовало на него с разрушающей силой, а предложение Эвы Шервуд «вылизать ему анус» так долбануло по мозгам, заставив испытать не просто отвращение, а, какую-то даже ненависть к этой сунувшейся не в своё дело грязной извращенке. Больше вступать в переписку с Верой он не имел желания. Часы на каминной полке показывали половину второго – было самое время пообедать. Выйдя из-за стола, он прошёл в ванну: побрился, тщательно выбривая жёсткую щетину на опухшем от частых излияний лице; потом умылся; стоя перед зеркалом, выкурил сигарету, спустив окурок в унитаз; переоделся и выключил ноутбук, намеренно не открывая список сообщений, что поступали в личку и, в этот миг комнату оглушил звон.

Прежде чем снять трубку, он – как составляющий протокол с места преступления опер – сначала бросил взгляд на часы – было 14:05 – а после устало произнёс: «Да»

– Привет, Андрей, – сказала Вера тем же тоном. – Чем занимаешься? Почему молчишь?

– Что у тебя там за тайны? – выпалил он, садясь в кресло.

– Другие тайны, любимый. Ты здесь не причём, – ответила она и, помолчав, добавила: – Просто, страница Кисмановой принадлежит мужчине, а не женщине. Под её видом он и зашёл ко мне, когда увидел моё фото, я ему понравилась и, он решил обо мне узнать. Кто я, как живу, кого люблю. Вот такие дела. Я ему нужна как образ женщины, о которой он хочет написать роман, над которым работает уже шесть лет и бесплодно. Увидев, меня и пообщавшись со мной как с подружкой, видимо, дела пошли на лад…

– Да сдалась тебе эта Киссска, – прокричал он, вновь хватаясь за бутылку. – Ну её… его… к лешему. Я письмо насочинял в связи с последними событиями. С каким воодушевлением ты меня слала в ночь с пятницы на субботу. Как откровенно унижала. О, думал я, так способна только женщина. А слова какие! Если бы я не знал тебя, я бы решил, что ты знакома с Ольгой. Почему вы девчонки, когда хотите опустить мужика, всегда используете одни и те же слова? Ну, этого нам гусям не понять. А впрочем, ладно. Дурь это всё. Но письмо купировать не стану. Выставлю так, как записал, когда горел унижением от слов любимой. Я сейчас поидиотничаю и снова вернусь к моей любимой. Ты только жди. (Пауза) И чего тебе всё не забыть меня? Сандро этот таинственный, намного, думаю, серьёзнее и достойнее меня. Вон и дочку имеет. Сколько ей лет? Гости приехали?

– Я не хочу о нём говорить с тобой. Это моя жизнь, поверь, я не хочу наносить тебе вред. Считай, что его нет. Он есть, но, в данный момент я с тобой, любимый! – резонно ответила Вера, нервно хохотнув – так ему послышалось.

– А вот насчёт Киссски, я смотрю ты с ней в хороших отношениях. Так спроси у неё… или у него – это уж его… её дело… тьфу, запутаешься с вами… кем быть…  ч т о  я… ей писал. Пусть «поделится» с тобой моей с ней «перепиской». Именно с той, что я писал в личку, а не рецки глупые, которые после удалил. Спроси, какие наши тайны я выдал. Девочки, вы меня таким дерьмом выставляете, что я уже начинаю верить вам...

Выпаливая в трубку эту тираду – как из огнестрельной пушки – он неотрывно смотрел в окно, на укутанную белым покрывалом улицу, так и зовущую насладиться её зимним волшебством.

– Успокоился, быстро, – ответила она примирительным тоном. – Не начинай. Он мне написал, что не общался с тобой, а про песни случайно узнал. И, хватит уже об этом. Надоело. Надоело, Любимый. И она не девочка, а мужчина. Всё, проехали.

– То-то и оно! – продолжая смотреть в окно, говорил Данилов. – Нет, рецку я ей написал пошлую, на её пошлый рассказик. Но чтобы лезть в личку. Такого даже в мыслях не было. Потому что знаю: такие девочки очень опасны для нашего брата. И не ошибся. Вон фотку какую выставила – на скамейке сидит. Ну, вылитая Ольга. Что там у неё… у него… за новый рассказик про подкаблучника? Прочитай. Не обо мне ли?

– Нет, не про тебя, – рассмеялась Вера. – Про одного миллиардерчика, которого с трудом, но прогнула под каблук, хотя он и сопротивлялся. Он мне сейчас написал, что выставил новый рассказ от неё. По крайней мере, не про секс, и то хорошо.

– И не стыдно ему писать тебе и прикидываться бабой, – произнёс Данилов с отвращением, включая ноутбук. – Хотя, это так возбуждает. Да и ты хороша. Неужели и правда спросила: «писал ли тебе Карлос Дэльгадо? » Охуеть. Я тебе ещё устрою страсти. Сегодня погода хорошая. Надо сидеть с любимым в ресторане, потягивать вермут и говорить о любви. Говорит Он, а Она слушает, вникая в каждое его слово! И не спорит. Это уже потом: хватает бокал, плескает ему в мордасы и выбегает из-за столика. Побежит ли Он за ней. О, блин, какие мысли. Почему ты рождаешь во мне такие вдохновения? Конфетка, отдайся мне в номере на втором этаже придорожной гостиницы.

Выйдя на свою страницу, он заметил новое сообщение. Открыл его. Писала Эва Шервуд: «Теперь скажу Вам правду. Меня очень попросила это сделать одна Ваша поклонница с целью проверки Вас «на вшивость» – как она сказала. Вот я и решила ей помочь. Женская солидарность. Но после этого мне самой стало противно. Вот и пишу сейчас Вам, чтобы попросить прощение. Простите меня! И от меня Вы больше никогда и ничего не услышите. Мне даже сейчас свою страницу стыдно открывать. Я, честно сказать, даже не думала, что это будет так стыдно. Помогла, называется, а теперь сама страдаю. Так мне и надо! Ещё раз прошу прощение. А пишите Вы, и правда прекрасно и талантливо! Это я говорю от чистого сердца! Прощайте! » Прочитав эту исповедь в каждой строчке которой так и кишело лицемерие, как клубок ядовитых змей, он усмехнулся, вновь выходя на её страницу; к его удовлетворению она была закрыта. «Так то, будешь знать, как соваться не в свои ворота с немытой харей», – подумал Данилов, переключая внимание на то, что там напевала Вера.

– Слишком много вопросов, душа моя! – отвечал он.

– Ладно, не буду. Ты ведь мне их тоже задаёшь. О чём тогда говорить?

– О любви, душа моя, о любви!

– Боюсь о ней говорить. Боюсь, Любимый. С ума ведь сойду опять. Только успокоилась. И, вот, опять полетела на её свет.

– Погоди, – выкрикнул он, словно осаждая коней. – Мысль одна появилась. Надо записать. Не отключайся.

Отложив в сторону трубку, он быстро накатал ответ Эве Шервуд: «Ну, девочки! Ну, фантазёрки! Как же вас после этого не любить! Знал бы читатель, какие страсти кипят за кулисами этого портала. Да, нет, всё нормально. Открывайте страницу. Я мерзавец, но не подонок. Вера это знает. Читайте меня. Обязательно читайте. Игру я понял сразу. И, знаете, оценил. Много конечно пошлости, но, тем не менее, достойно, чтобы внести в текст эротической прозы. Нет, я этого делать не буду. У меня другой стиль. Спасибо за честность. А вот «прощайте» – жестокое слово. Не произносите его. Никогда. Удачи вам в творчестве и в жизни! »

– Опять про Ольгу пишешь? – услышал он её приглушённый голос. – Прошу её больше не упоминать!.. Помолчав, она добавила: – Я иду на прогулку. Когда вернусь – не знаю.

– Э, нет, баронесса. Попридержите коней! Вы хорошо сыграли свою роль. Достойно!

Правда, переигрываете жуть как. Но ведь настоящая игра в этом и состоит. Признаться, я и сам переигрываю... Сейчас, баронесса, мой выход! Жди меня в своих мечтах под лазурным парусом надежды...

– Давай, успокойся, иначе, я за себя не ручаюсь! – произнесла она вкрадчиво.

– И что ты сделаешь? Выстрелишь в меня? – потешался Данилов строя рожи, словно она могла видеть его.

– Нет, задушу тебя в своих объятиях. А это хуже выстрела, – промурлыкала Вера и, добавила, но уже другим тоном: – Давай договоримся: здесь только ты и я, а бывшие – жёны, мужья, подружки –  совсем не уместны.

– Не указывай мне, – выпалил он, раздражаясь. – Нашлась тут королева бала.

– Веди себя адекватно, я тебе не грублю и не собираюсь, наоборот, поддерживаю и одобряю.

Наконец пришёл ответ от Эвы Шервуд; периодически заглядывая на свою страницу, он заметил его и открыл; она писала: «Спасибо Вам! Боже, сейчас мне ещё хуже стало! Так стыдно! А Вы очень благородный человек! Пусть у Вас в жизни все будет хорошо! А относительно пошлости)))) пришлось поднапрячься)))). Это уже мои такие грязные идеи))))) Удачи! » – «Ты ещё и смеёшься, стерва, – подумал Данилов, глядя с презрением на стоявшие в конце фраз скобки – означавшие, что автору сообщения – весело. – Погоди, устрою я тебе веселье…» Голову продолжали туманить винные пары, он вдруг ощутил некое опасное стремление к независимости, в нём неожиданно проснулась жажда свободы; голос сразу же стал более звучным, слова он произносил более уверенно – не запинаясь и не делая пауз.

– В чем это ты меня поддерживаешь? – прокричал он в трубку. – И что там такое одобряешь? «Поддерживаю и одобряю» – что за ***ня? Бля, лучше отстань... не дразни. Нашла любимого и иди к нему. Будь счастлива. Я не ревную. Я не из твоего круга. У нас разные взгляды на жизнь и всё-такое! – отбросив трубку, он написал ответ Эве Шервуд, решая немного подразнить её. ««Нет, почему – слог хороший, – писал он. – Мы писатели, потому, должны уметь оценивать каждый жанр и тип в литературе, правильно. Я не ханжа, потому и оценил вашу манеру подать текст в соответствующем теме направлении. Вышло удачно. Достойно. Взволнованно и возвышенно! »

Довольный написанным, он отправил сообщение и снова переключился на разговор с Верой; она, видимо решив, что он снова «записывает мысли» – терпеливо ждала.

– Эй, где ты там? Страдаешь? – снова взяв трубку, издевался Данилов.

– Мне давно не больно, – говорила она, на удивление спокойно, – не больно! Да и шут с тобою. Невыносимый… Я отключаюсь. Завтра на работу, надо принять душ, вымыть волосы, приготовить кое-какие документы. Сумку выбрать, одежду, завтра я в гражданке, поеду делать аудит в одну компанию.

– Издеваешься. Играешь, – не слушая её, стоял на своём Данилов. – Бля, лучше отстань. Сама. Первая.

– А нечего меня дразнить, неблагодарный.

Снова пришло сообщение от Эвы Шервуд: «Не надо так. Я, конечно, поступила, как последняя дрянь, но я очень хотела помочь. Каюсь. Ну правда. Каюсь. Поверьте. Надолго меня не хватило. Если не умеешь врать, то и не берись. Это про меня.   Я выхожу из этой грязной игры. И страницу свою открывать больше не буду. Не могу. Противно. Влезла во всё это, а теперь вот не знаю, как очиститься. Забудьте про мои мерзкие фантазии. Умоляю Вас! Прощайте! И, пожалуйста, не говорите ей, что я всё Вам рассказала. Я её боюсь. Она может быть опасной». – «Опасным буду я, когда доберусь до тебя», – подумал Данилов, снова возвращаясь к разговору:

– А за что мне тебя благодарить? – распалялся он, и казалось, его уже не остановить. – Назови хоть одну причину, за что я тебя должен благодарить?

– А, то, что черпаешь от меня сюжеты, – говорила Вера, по-прежнему спокойно. – Не так, ли? Я от тебя ничего не взяла, ты от меня берёшь, ты, и прекрати ныть, стань уже, наконец, взрослым мужчиной, а не мальчонкой. С тобой нельзя мирно общаться, кинжалом размахался, я его легко у тебя выбью. Всё. Спокойной ночи…

Отбросив заливавшуюся гудками трубку, он придвинул ноутбук и отстучал текст сообщения для Эвы Шервуд, стараясь писать как можно мягче и убедительней, чтобы – направив хитрую дамочку по ложному следу, после – нанести ей удар и как можно жёстче. «Я вас не виню и прекрасно понимаю. Не вините себя. Она достойный противник, и справиться с ней может только сумасшедший, тот, кто не способен контролировать свои мысли и действия, не выходя за рамки дозволенного. Я вот сейчас чувствую, что это она пишет от имени Эвы Шервуд. Но, надо же хоть кому-то верить в этом сумасшедшем мире. Естественно, я ей не скажу о вас. Я мерзавец – да, но не подонок. Не вините себя. Закрыв страницу, вы можете выдать себя. Открывайте, и живите, словно ничего не случилось. Трудно – да. Но, иначе нельзя... » Отправив этот текст, он какое-то время сидел откинувшись на спинку кресла и с довольно ухмылкой на губах потягивал остатки спиртного из дрожавшего в руках бокала, а потом – медленно опустил трубку; резко обернувшись, он посмотрел на часы. Было 19:25. Он вспомнил, что ничего ещё не ел сегодня. Надо было подкрепиться и успокоиться.

– Ну, суки, – бесился Данилов, бегая по номеру, как загнанный в клетку лев. – Устрою я вам переворот в любви.

В поисках одежды, он заметил, что запасы спиртного иссякли – надо было срочно купить ещё. Он уже стягивал с себя халат, когда его слуха – оглушённого роем копошившихся в голове мыслей, коснулся глухой перестук: тук… тук-тук-тук… тук… тук. Это стучали в дверь.

– Войдите, – крикнул он таким тоном, каким обычно предлагают не войти, а убраться вон.

Дверь распахнулась, как от сквозняка и, в её широком проёме показалась грузная фигура в синем твидовом костюме и шляпе – надетой набекрень; левая рука вошедшего была согнута в локте (Данилов заметил торчавший из-за спины красный пакет), между тем как пальцы правой руки коснулись полей шляпы.

– Привет, Андрюха! – заговорила фигура зычным голосом. – Принимай гостей.

Присмотревшись, Данилов узнал в пришельце Григория – своего соседа из номера напротив. Не дожидаясь приглашения, тот уже подходил к столу, перекидывая из-за спины пакет и через минуту, всё его содержимое перекочевало на стол, при этом гость без зазрения совести сгрёб вещи Данилова в сторону и заполнил пространство стола дорогими яствами и… тремя бутылками спиртного, одна из них дразнила этикеткой армянского коньяка. Стоявший посреди номера его хозяин только диву давался; ему так и хотелось процитировать мать Николеньки влюбившегося в «блондинку за углом», словами: «Голубчик, откуда всё это? » Но вместо этого, он, запахнув халат, бросился к столу и, схватив бутылку, принялся её откупоривать. «Дойдя» до пробки, он снял её не зубами (как обычно), а применил подрагивавшие от возбуждения пальцы – вовремя вспомнив нелепую смерть американского драматурга Теннеси Уильямса и, уже через секунду пенящаяся жидкость весело заиграла в бокалах – наполненных до самых краёв. Григорий, в это время, разрезавший колбасу Салями отделяя её тонкими ломтиками, только диву давался «мастерству Данилова по откупориванию бутылок»

– Bene! Molto bene! – провозгласил Данилов, возвращая на стол пустой бокал и только теперь опускаясь в кресло. – Развёлся, значит! – эти слова он произнёс, набив рот тремя солёными ломтиками, поглядывая на баночки с красной и чёрной икрой, лежавшие рядом со шпиком в прозрачной упаковке и чем-то, что по виду напоминало ветчину – тоже  в прозрачный упаковке; да облизываясь на свернувшуюся кольцом его любимую краковскую. Потом его взгляд полоснул по бутылке вина неизвестного ему происхождения и квадратной бутылочке коньяка – так и призывавшего отведать из его крепкого источника.

– Ошибаешься, – услышал он голос Григория опускавшегося в кресло напротив Данилова, – помирились! – эти слова он произнёс с улыбкой, бросая шляпу на стол и поднимая бокал.

– Н-ну! – промычал Данилов с набитым ртом; теперь он наслаждался краковской, разделив её на части толстыми ломтями и с азартом обжоры запихивал их в рот.

– Да! Мы поняли, что в дали друг от друга, нам будет ещё хуже, – отвечал Григорий, поражаясь аппетиту собеседника. – Всё же – двадцать лет вместе – это не шутка, – говорил он всё с той же тёплой улыбкой застывшей на его влажных губах, а после – залпом осушил бокал и с силой опустил его на стол – как делают завсегдатаи в дешёвых забегаловках.

– Н-ну, – мычал Данилов, продолжая жевать и поглядывать на коньяк. Казалось, все до сих пор преследовавшие его мысли – вылетели из головы как стая голубей из захудалого сарая и он снова стал самим собой: балагуром, фантазёром и пьяницей; не хватало только «молоденькой куропатки». А Григорий тем временем разлил оставшееся в бутылке по бокалам, а пустую – спрятал под стол – как это делают в приличных домах.

– Ну, за любовь! – подражая генералу Иволгину, произнёс Григорий и тут же выпил, Данилов не замедлил последовать его примеру – с удовольствием проглотив свою порцию.

– А из-за чего поссорились-то? – спросил он, закусывая любимой колбасой, косясь на баночки с икрой, которую, впрочем, не особо жаловал.

– Да, – отмахнулся Григорий, – завёл я тут года два назад шашни с одной женщиной… Да нет, ничего такого серьёзного, просто переписывались на портале; она поэт – я тоже, вот и нашли, что называется, родственные души. Я тогда надумал написать поэму… – он вдруг замолк, побагровев лицом, что Данилов определил как: не желание собеседника вспоминать то, что ему было чертовски неприятно вспоминать, и он решил воздержаться от дальнейших расспросов, посвятив себя дегустации переполнявших стол деликатесов.

После довольно продолжительной паузы, во время которой Данилов, завладев куском ветчины, с аппетитом смаковал её – Григорий заговорил снова.

– Баба, скажу я тебе – довольно таки умная, – делился он. – Сочиняет, будь здоров! Да только не в меру болтливая. – Он снова замолчал, задумчиво покусывая тонкий ломтик салями. – Личка просто трещала от сообщений. Поверишь ли: в день от неё приходило сотни три сообщений.

Данилов усмехнулся; уж кому, как не ему понимать это – от Веры приходило, правда, намного меньше, но тоже достаточно.

– Муж у неё помер, вот она и тосковала, – продолжал Григорий. – Видимо – хотела кому-то излить душу, а тут, как раз я появился. Но баба умная – это меня, признаться, и привлекло, – последние слова он произнёс с тоской, что Данилов почувствовал сразу, ибо то же испытывал и он сам.

– Как её зовут? – спросил он, борясь с нахлынувшими на него подозрениями.

– Нина, – ответил Григорий, заметив, что его собеседник пребывает в каком-то сильном напряжении, словно то, что он говорил, каким-то образом касалось и его. – Нина Авледиани. Вообще-то её полное имя Нинель, но сокращённо её называют – Нина. Да ты выйди на её страницу… почитай. И, если скажешь, что тебе не понравилось, я перестану с тобой разговаривать! – эти слова говорили о том, что несмотря ни на что, Григорий по-прежнему испытывает тёплые чувства в отношении той женщины, имя которой Данилу было хорошо знакомо: она частенько появлялась и у него на странице и, даже написала пару рецензий, используя какой-то непонятный слог – то ли акцент, то ли такой стиль она избрала для общения с читателями. В этот момент у него как от сердца отлегло, потому что, он думал (и у него были на то основания), что речь идёт о Вере. Но теперь он был спокоен. «Хоть кого-то обошла стороной её безумная страсть», – подумал Данилов и, не дожидаясь приглашения – схватил квадратную бутылку, открыл её и разлил коньяк по бокалам – чуть плеснув на донышко.

– Будь здоров, Гриша! – пожелал Данилов, приподняв бокал и, когда тот взял свой – оба чокнулись и, через мгновение дно даниловского бокала опустело, а Григорий – чуть пригубив – отставил в сторону.

– Э, тостуемый пьёт до дна! – «напомнил» Данилов, сделав обиженную гримаску.

Григорий не стал спорить: выпил, поморщился и закусил краковской, которую Данилов нещадно порубил на толстые ломти.

– А потом, – продолжал Григорий, хотя Данилов ни о чём не спрашивал, – какой-то казбек выдал нашу тайну.

– Тайну? – проговорил Данилов с набитым ртом.

– Да, – вздохнул Григорий. – Кто-то сообщил жене, что у меня связь с другой женщиной.

– Каким образом? – спросил Данилов с недоверием; теперь на его лице сквозила заинтересованность – он как будто жаждал узнать продолжение.

– Этот «кто-то» вышел на страницу жены в контакте и отправил ей сообщение в личку, – объяснил Григорий тоном безразличия в голосе; было заметно, что теперь это мало заботит его – они помирились, – и это было главным для него.

– Это жена тебе сказала? – догадался Данилов, плеснув себе ещё коньяку.

– Да, сегодня, – ответил Григорий, наблюдая как коричневая жидкость – сначала льётся в бокал, а потом – исчезает в ненасытной пасти собеседника.

– А тогда, что она говорила?

– Я же тебе уже говорил.

– Прости, запамятовал.

– Устроила скандал, обвинила меня в измене и потребовала развод.

– Она хотя бы объяснила тебе причину? Ведь чтобы принять такое решение, она должна была быть уверена, что у тебя не просто лёгкий флирт с той… другой… а что-то намного серьёзнее.

– Я тоже много раз об этом думал, – признался Григорий, наливая себе ещё порцию. – И пришёл к выводу, что этот сукин сын открыл ей нашу с Ниной переписку.

– Тогда тот человек должен был хорошо её знать, если у него есть доступ к её личке, – развивая свою мысль, Данилов подумал о Вере, которая, будучи в близких отношениях с той женщиной (сейчас он припоминал, что она что-то говорила о некоей Нине с которой ведёт дружескую переписку), запросто могла выдать её тайну и, руководствуясь своим злым, изощрённым умом – «настучать» жене Григория, с целью: разрушить их брак. Возможно из зависти, ведь сама она была несчастлива в браке, как она недавно призналась. Это подтвердило его правоту в отношении Веры, когда он вспомнил послание Эвы Шервуд; ведь она пришла «проверить его на вшивость» по просьбе Веры. Так что бы ей помешало совершить такую же подлость и в отношении Григория и Нины?! Ох уж эти женщины.

– Этого я не знаю, – признался Григорий. – Всё возможно, к тому же, наша связь длилась около двух лет, откуда мне знать, с кем она ещё крутила.

– Ты считаешь, что ты у неё не единственный? – эта мысль взволновала Данилова – ведь он сам был почти в том же положении. А то, что он был у Веры не единственным, он не сомневался; это доказывало не только её переписку с генералом, он так же подозревал в связи с ней и… доктора. О ком это он рассказывал недавно? Как звали ту женщину, в которую он был влюблён? Она приходила к нему на приём в клинику. Возможно, это и была Вера. А судя по её поведению (частые перепады настроения, раздражительность, меланхолия), так сомневаться не приходится, что ей самое место в кресле психиатра.

– Ладно, Андрюха, побегу я, – сказал Григорий, торопливо поднимаясь с кресла, не забыв прихватить со стола шляпу, которую тут же и водрузил на голову. – А то чего доброго моя благоверная снова начнёт бузить. Сегодня переночую в нашей квартире, а утром – собираю вещи и всё – поминай как звали!

Данилов не стал его задерживать; ему и самому хотелось побыть одному и подумать. Проводив гостя до двери, поблагодарив за угощения и крепко пожав ему руку, он плотно прикрыл за ним дверь и вернулся к столу. Часы показывали половину двенадцатого. Скоро наступит полночь, а это было любимое время суток Веры Саврасавай по прозвищу Баронесса. Впрочем, он тоже любил ночь. Спать не хотелось, потому он решил ещё немного погулять по просторам инета, а сначала: проверил почту – писем не было; рецензий от «знакомых дамочек» тоже не поступало; молчала и Вера. Так, прикончив бутылочку коньяку, чувствуя хмельную расслабленность, ему страсть как захотелось «поговорить» с Верой, и он сочинил для неё такое послание: «Ну ты, пушистик где ты там? Иди, я тебе спокойной ночи пожелаю. Любви тебе дам, нежности. Чего тебе там ещё надо? Стишков тебе с жемчугами дам. Я давалка ещё та. Мужиком с тобой буду! В ****у. Пять раз тебя за ночь. В жопу. Любимая, я твой океан бушующий, паруса отверженные. Куда тебя унесло от любимого? К любовнику? А-я-яй, предательница... » Ответила она не сразу, хотя и была в сети (список авторов, показывал это). Ответ пришёл только через девятнадцать минут. Она писала: «Пять маловато, десять хочу и всю ночь зажигать. Здесь, я, чего не спишь, Буян? И без жемчугов обойдусь и стишков, только не будь злым. Будь ласковым. Нежныыым. Целую». Чувствуя, как всё внутри снова начинает закипать, поднимаясь, словно горячая лава, он, настучал в ответ: «Дам я тебе ласки с нежностью. Специально для тебя заготовил. Ну, бля, выебла ты мне мозги». Через шесть минут она ответила: «Хорош материться, не потерплю такого к себе обращения». Ему же хватило и четырёх минут. «Материться не любишь, – написал он. – Так вот и отъебись от меня. Я тебя не звал. Ты сама сунулась ко мне. Уйди лучше. Сейчас». Отправив этот текст, он, чтобы как-то потушить разгоревшийся в нём мятеж: схватил бутылку и швырнул её об камин. Но облегчения не почувствовал, а наоборот – это ещё сильнее распалило его. Надо было предпринять что-то более жёсткое и по-настоящему сокрушительное, и он решил: с её следующим сообщением, наконец, положит конец их отношениям.