Журналистика без цензуры

Пролог

Подъезд был новый — светлый, чистый, пах краской и теплом. Здесь было так спокойно и привычно, что всё происходящее казалось ещё более запретным. Я стояла на коленях перед мужчиной, которого видела впервые, и ловила на себе его тяжёлый взгляд.

Он молчал. Просто достал свой член — толстый, налитый, с гладкой блестящей головкой, немного изогнутый в торону и положил ладонь мне на затылок. Я провела языком вдоль ствола, медленно, чувствуя вкус кожи и пульсирующую жилку.

— Смелей, — сказал он низко.

— Думаешь, я не справлюсь? — я подняла глаза, позволив себе лёгкую улыбку.

— Проверим, — его пальцы сжали волосы.

Я открыла рот шире и впустила его внутрь. Член заполнил рот сразу, упруго, властно. Я двинулась ритмично, сжимая губами, рукой помогая у основания. Слюна быстро потекла по подбородку, и мне это понравилось — липкая влага только подогревала азарт.

— Вот так… — он выдохнул, уткнувшись затылком в стену. — Глубже, давай глубже.

Я застонала, скользнув языком по головке.

— Хочешь, чтобы я захлебнулась?

— Хочу, чтобы ты не останавливалась, — его голос дрогнул, но в пальцах была только твёрдость.

Я послушно склонилась вперёд, пропуская его глубже, сглатывая. Я ритмично двигалась, ускоряясь, чувствуя, как он наливается всё сильнее.

— Ты любишь это? — спросил он, глядя прямо в глаза.

Я оторвалась на секунду, провела языком по его члену и прошептала:

— А ты разве не видишь?

— Вижу, — его дыхание стало прерывистым. — Ещё быстрее.

Я подчинилась. Губы сжимали сильнее, щёки напряглись, язык скользил, звук чавканья разносился в тишине подъезда. Его стоны стали громче, руки сильнее давили на затылок.

— Чёрт… да… продолжай… — он почти рычал.

Я ускорилась ещё, чувствуя, как член дёргается у меня во рту, как его тело напрягается до предела. И в следующее мгновение горячие рывки заполнили рот. Я сглатывала, жадно, не отрываясь, пока он сжимал волосы и тяжело дышал.

Только потом я отпрянула, вытерев губы тыльной стороной ладони. Он застегнул брюки и, не меняя тона, бросил:

— Неплохо. Ещё увидимся.

— Может быть, — ответила я спокойно, вставая на ноги.

Дверь в его квартиру хлопнула, и он ушёл. Я осталась одна в теплом подъезде — с горячими губами, влажным подбородком и дрожью в теле. Я улыбалась. Потому что это не было случайностью. Не ошибкой. Это был шаг туда, куда я сама решила идти.

Я знала: это ещё далеко не конец. Но о причинах расскажу позже.

А пока я лишь зафиксирую для себя: в этот вечер я получила материал по своей журналисткой деятельности, который невозможно придумать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 1. Последний шанс

Редакция гудела, как растревоженный улей. Кто-то быстро стучал по клавишам, кто-то чавкал круассаном, пытаясь в последний момент добить абзац. Запах кофе вперемешку с чужими духами стоял таким плотным, что хотелось открыть окно. Но я сидела за своим столом и смотрела в экран. Передо мной лежал текст — очередная сухая статья про «десять способов разнообразить секс без затрат». Даже заголовок звучал так, будто его писала машина.

С каждой строкой я чувствовала пустоту. Это не материал, это набор слов. Ни страсти, ни дерзости, ни меня. Я знала: Андрей увидит цифры — и скажет прямо в лицо то, чего боюсь больше всего. Что я — пустое место.

Телефон завибрировал. Этот звонок знали все: вызов в кабинет редактора. Внутри похолодело. Я поправила волосы, которые всегда электризуются и встают дыбом, словно дразнят меня. Но что толку в этих движениях? Важнее было то, что на душе — а там паника и тихая ярость.

Я постучала и услышала его голос: спокойный, ровный, почти без эмоций. Зашла. Его кабинет всегда выглядел идеально: стопки бумаг разложены, монитор светится графиками, воздух будто холоднее, чем в остальном офисе. Андрей поднял глаза. И всё. Уже этого взгляда хватило, чтобы внутри всё сжалось.

— Садись, — сказал он.

Я опустилась на край стула. Сердце колотилось так, будто я пробежала марафон. Я знала: сейчас будут цифры, сухие факты, и каждый из них — приговор.

— Я посмотрел статистику, — сказал Андрей спокойно. — Твои материалы проваливаются. Удержание ниже на треть. Люди не читают.

Словно меня ударили. Я знала, что тексты пустые, но не думала, что настолько.

— Это временно, — попыталась выдавить я. Голос прозвучал слабее, чем хотелось.

Он чуть приподнял бровь.

— Временно? Здесь нет «временно». Или работает, или нет.

Я сглотнула. Всё внутри дрогнуло. Сколько сил я тратила, чтобы попасть сюда. Сколько ночей сидела над темами, переписывала, выжимала из себя. И вот — одним предложением всё перечеркнуто.

— Вы хотите меня уволить? — спросила я. Старалась, чтобы голос звучал твёрдо, но он предательски дрожал.

— Я хочу тексты, которые читают. Если их нет — не вижу смысла держать автора, — ответил он тем же спокойным тоном.

Молчание повисло между нами. Я почувствовала, как пальцы дрожат на коленях. В голове стучало одно: всё, конец. Снова возвращаться в никуда, снова объяснять друзьям и родным, почему я не смогла. Снова слушать чужие советы о том, что «можно было пойти работать в пиар».

Но в этот момент что-то перевернулось. Его холодный взгляд словно ударил током. Внутри поднялась злость, перемешанная с отчаянием.

— Дайте мне два дня, — услышала я свой голос. — Я напишу материал, который будет другим. Который будут читать.

Он посмотрел на меня, прищурился.

— Два дня? И что ты успеешь?

— Успею, — сказала я. — Просто поверьте.

На секунду мне показалось, что он усмехнулся. Или это был лишь отблеск лампы. Но он кивнул.

— Хорошо. Два дня. Но если снова пустота — разговор закончен.

Я вышла из кабинета и только тогда позволила коленям дрожать. Воздух в редакции показался густым, липким, и каждый взгляд коллег резал по нервам. Но вместе со страхом внутри впервые за долгое время загорелась искра. Я почувствовала её ясно — будто тело само подсказало: хватит быть тенью.

* * * * *

Кухня в редакции всегда была похожа на поле боя. Маленькая комната с облупленной краской на стенах и вечным запахом растворимого кофе. Здесь решались мелкие интриги, раздавались шутки и подколы, здесь чувствовалось, кто сегодня жертва, а кто — охотник.

Я вошла туда с дрожью внутри. Казалось, весь офис уже знает, что у меня неприятности. Сколько раз бывало: Андрей вызывает к себе — и через полчаса в кухне обсуждают, кто на вылет.

Светлана стояла у раковины, наливала воду в свою дорогую кружку с золотым ободком. Её строгая юбка сидела идеально, волосы блестели. Даже здесь, среди запаха пыли и кофе, она выглядела так, будто вышла с обложки корпоративного журнала. Светлана всегда играла роль «идеальной журналистки»: уверенной, собранной, красивой. Она никогда не позволяла себе слабости, и именно поэтому её колкости звучали особенно больно — потому что исходили из женщины, которая будто бы не знала поражений.

— Ну как там у шефа? — её голос прозвучал мягко, но я знала этот оттенок. В нём всегда пряталась игла.

— Рабочие вопросы, — ответила я коротко, открывая шкафчик за дешёвой кружкой.

Светлана улыбнулась, отпила воду.

— Ты держись. Правда. В нашей профессии важно уметь вовремя уходить. Иногда это даже благороднее, чем тянуть до конца.

Укол был точный. В груди защемило. Я почувствовала, как рука дрожит, когда наливаю себе кофе. В такие моменты легче всего сорваться, нагрубить, сказать всё, что думаю. Но в редакции слова — оружие, и каждая фраза потом возвращается эхом.

В дверях появилась Марина. Растрепанная, в джинсах и футболке, с рюкзаком, из которого торчала шоколадка. На ней не было макияжа, волосы сбились в непослушный пучок, но именно в этой неряшливости скрывалась лёгкость. Марина всегда была другой — хаотичной, смешливой, способной одним словом разрядить даже самую ядовитую атмосферу. Она могла подколоть, но её шутки не ранили, а спасали.

— Опять допрос с пристрастием? — сказала она и оперлась о дверной косяк. — Свет, дай ей хоть глоток кофе сделать.

Светлана бросила на неё взгляд, полный ледяного раздражения, и тут же снова натянула улыбку.

— Просто по-дружески интересуюсь. Мы же команда.

— Ага, — усмехнулась Марина. — Команда гладиаторов. Кто сегодня выживет, тот и молодец.

Я сделала глоток горячего кофе, обжигая губы. Горечь помогла удержаться от слов, которые уже рвались наружу. Светлана всегда знала, как задеть. Она красива, собранна, уверена. В ней было слишком много маски и слишком мало тепла. А Марина — её противоположность: беспорядочная, иногда резкая, но в ней чувствовалась честность.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Так что, — продолжила Светлана, — у нас скоро минус один сотрудник? Или, может, ты нашла новый способ удивить читателей?

Марина фыркнула.

— Слушай, ты бы лучше на себя смотрела. Не все же обязаны быть идеальными куклами, чтобы оставаться в редакции.

— Это называется профессионализм, — отрезала Светлана и вышла, оставив за собой запах дорогих духов.

Тишина повисла, будто дверь закрыла её вместе с воздухом. Я сделала ещё один глоток и почувствовала, как внутри застревает ком.

— Не бери в голову, — сказала Марина тише. — Она всегда так. Я тоже поначалу хотела её прибить.

Я посмотрела на неё. В её иронии не было злости, только лёгкость. Она умела разрядить даже самый тяжёлый момент, и за этим скрывалась редкая для редакции искренность.

— Он сказал… у меня два дня, — призналась я, чувствуя, как слова режут изнутри.

— Два дня? — Марина прищурилась. — Ну, это ж почти вечность. Ты же у нас умная. Что-нибудь придумаешь.

Я усмехнулась. Слова звучали как шутка, но в них была капля поддержки. И это было важно. Очень.

Мы постояли молча. Я смотрела в кружку, на тёмную поверхность, где отражалось моё лицо — усталое, но злое. Внутри всё кипело: страх, обида, отчаяние. Но под ними просыпалось что-то ещё. Журналистка понимала: больше нельзя прятаться за безопасными словами. Материал должен быть живым. Личным. Настоящим.

Когда я вышла из кухни, внутри уже зрело решение. Пусть мне страшно, пусть дрожат руки. Но у меня два дня. И я не имею права их просрать.

* * * * *

Вечером тишина квартиры ударила так же сильно, как слова начальника, главного редактора Андрея. Я закрыла дверь и почувствовала, как пустота наваливается со всех сторон. Эти стены знали меня другой: женой, хозяйкой, женщиной, которая строила планы не одна. Когда-то здесь мы с мужем смеялись, готовили ужины, обсуждали будущее. Всё казалось таким прочным, будто жизнь выстроена на десятилетия вперёд. Но всё это давно осталось за спиной. Развод разрезал прошлое пополам, и в тишине квартиры осталась только я.

Тогда, несколько лет назад, казалось, что я рушусь вместе с этим браком. Я была потерянной, раздавленной, с чувством, что всё вокруг бессмысленно. Но именно в ту темноту я дала себе обещание: поднимусь сама. Докажу себе и всем вокруг, что могу жить и добиваться без чьей-то фамилии, без чужой поддержки. Только я, моя сила и мои тексты.

Я бросила сумку на стул, сняла туфли и прошла на кухню. В холодильнике пусто — йогурт, два яблока, бутылка дешёвого вина. Налила бокал, сделала глоток. Горький вкус растёкся по телу, словно напоминание: да, всё можно потерять, но и из пепла подниматься умеешь.

Но сегодня было другое. Сегодня мне казалось, что вся моя борьба может сгореть за два дня. Андрей говорил спокойно, как всегда, но каждое слово било точно в цель. Для него я просто сотрудница, которая перестала выдавать результат. Он не видит ни бессонных ночей, ни скомканных черновиков, ни моих страхов. Для него всё просто: текст или мусор. Читают или не читают. Остальное его не волнует.

Я села за кухонный стол, открыла ноутбук. Белый экран и мигающий курсор. Как будто издевка: «Пиши, давай. Посмотрим, на что ты способна». Я уставилась в пустоту, и мысли поплыли к прошлому. Когда-то мне удавалось писать так, что читатели спорили, делились, цитировали. Когда-то мои тексты были дерзкими, яркими, живыми. Я чувствовала себя на пике.

Я ведь действительно супер-журналистка, это знали многие. У меня была хватка, наблюдательность, интуиция. Умела цепляться за деталь и превращать её в нерв статьи. Коллеги говорили: «Ты пишешь так, будто смотришь человеку в душу». И я гордилась этим.

Но потом всё изменилось. Статьи становились ровными, стерильными, угодливыми. Я будто забоялась собственной силы. Начала прятать себя за сухими формулировками, за удобными советами, за чужими цитатами. Так было безопаснее: никого не заденешь, никого не удивишь, никого не разозлишь. Но именно эта безопасность и убила мои тексты.

Я поднялась и пошла в комнату. Зеркало поймало мой взгляд. Оттуда на меня смотрела женщина уставшая, с красными прожилками в глазах. Волосы растрёпаны, лицо не такое молодое, как раньше. Но за этим отражением жила та, которая когда-то верила в себя без остатка. Женщина, которая знала, что способна на большее. Провела пальцами по щеке и вдруг остро почувствовала: я живая, я чувствую, я умею, я могу.

Да, мне нужна эта работа. Не просто зарплата — смысл. Без неё я снова превращусь в пустое место. А я слишком дорого заплатила за то, чтобы больше не зависеть от чужих решений. Развод научил: всё, что у меня есть, я должна добыть сама. И если я потеряю сейчас — рухнет не только карьера. Рухнет та самая вера в себя, за которую я цеплялась последние годы.

Я вернулась к ноутбуку. Курсор мигал, будто издевался. И в какой-то момент я ощутила, что внутри поднимается не только страх. Злость тоже. На Андрея — за его холодность, за то, что видит во мне только цифры. На Светлану — за её ядовитые улыбки. На себя — за то, что позволила превратиться в «удобную».

Журналистка понимала: два дня — это не приговор, это шанс. Но шанс на грани. Если я рискну и вытащу наружу правду, настоящую, с телом, с эмоциями, с дыханием — я могу выжить. Если нет — всё. Конец.

Я сделала ещё глоток вина и ощутила, как в груди что-то щёлкнуло. В последние месяцы «не прёт», тексты выходят пустыми. Но это не значит, что во мне больше нет огня. Просто я спрятала его слишком глубоко. Теперь придётся вытаскивать. Пусть страшно, пусть дрожат руки, пусть Андрей ждёт провала. Я не дам ему этого удовольствия.

Белый экран светился ярко. Два дня. И я превращу их в свой шанс. Другого пути у меня нет.

* * * * *

Утро началось с тяжести в груди. Казалось, что ночь не принесла ни сна, ни облегчения. Лежала в темноте и слушала, как стучит сердце: ровно, упрямо, будто отмеряя часы до конца срока. Два дня — смешной отрезок для журналиста. На хороший материал уходит неделя, иногда две. Нужно найти героя, договориться, собрать факты, пережить вместе с ним то, о чём потом будешь писать. А у меня — два дня. Как?

Я пришла в редакцию раньше обычного. В коридоре пахло пылью и дешёвыми духами. Светлана уже сидела за столом, печатала с каменным лицом. Она подняла глаза и тут же натянула улыбку.

— Ну что, подготовила текст-бомбу? — её голос был мягким, но в нём сквозила издёвка.

— Работаю, — ответила я холодно и пошла к своему столу.

Внутри всё клокотало. Слова её били в самую боль. Я понимала: пока я не покажу результат, для всех здесь я слабое звено.

Через полчаса на кухне встретилась с Мариной. Она уже заваривала чай, на столе лежал её вечный рюкзак, из которого торчали книги, какие-то бумажки и шоколадка.

— Ну как ты? — спросила она, чуть прищурившись.

— Хреново, — честно сказала я. — Нельзя за два дня сделать материал. Это не обзор нового вибратора. Это жизнь.

Марина вздохнула и уселась напротив.

— Знаешь, я когда сдавала последний репортаж, у меня тоже был аврал. Думала — всё, провалюсь. Но потом просто села и написала так, как чувствую. Без планов, без схем. Может, тебе тоже рискнуть?

Я усмехнулась горько.

— Рискнуть чем? Работой? У меня она одна. И без неё я… — я замолчала, не договорив. Она поняла.

Мы пили чай молча. Я чувствовала: Марина искренне хотела поддержать. Но её лёгкость раздражала — у неё была свобода посмеяться, у меня нет.

К полудню я решилась. Поднялась к Андрею. Дверь его кабинета была закрыта, как всегда. Постучала.

— Войдите, — услышала знакомый голос.

Он сидел за столом, перед ним графики и стопки бумаг. Взгляд — холодный, сосредоточенный.

— Ну? — спросил он. — Пришла обсуждать материал?

Я глубоко вдохнула.

— Андрей Сергеевич, давайте честно. За два дня невозможно сделать сильный текст. Это не колонка и не советник для домохозяек. Мне нужно больше времени.

Он откинулся на спинку кресла.

— Сколько?

— Две недели. Я смогу всё: героя, фактуру, эмоции. Это будет то, что вы хотите.

Пауза. Он смотрел на меня, и тишина тянулась мучительно.

— Две недели? — повторил он. — А что изменится?

— Я соберу то, что действительно важно. Поймаю жизнь. Я умею. Просто дайте время.

Андрей покачал головой.

— Ты сама просила два дня. Я согласился. Теперь хочешь изменить правила?

Я шагнула ближе, почти сжала кулаки.

— Потому что понимала: лучше согласиться, чем спорить. Но сейчас говорю как профессионал. Дайте шанс по-настоящему.

Он нахмурился, но голос остался ровным.

— Понимаешь, Ева, для меня нет «по-настоящему» или «не по-настоящему». Есть тексты, которые читают, и тексты, которые закрывают на третьем абзаце. Если ты не справишься за два дня, то не справишься и за две недели.

— Это несправедливо, — выдохнула я.

— Журналистика не про справедливость, — отрезал он. — Она про результат.

Я смотрела на него и чувствовала, как внутри горит злость. Он не видел во мне человека, только цифры. Для него я график удержания, статистика просмотров. Но я знала — я больше, чем это.

— Значит, два дня, — сказала я тихо.

— Два дня, — повторил он. — И не минутой больше.

Я вышла из кабинета, и в коридоре мир снова показался тусклым. Светлана у своего стола бросила взгляд, полный любопытства. Ей хотелось увидеть меня сломленной. Марина издали помахала рукой — мол, держись. Я улыбнулась краешком губ, но внутри всё трещало.

Вернулась к ноутбуку. Белый экран ослеплял. Курсор мигал, как палач, отсчитывающий время до казни. Я положила руки на клавиатуру и закрыла глаза. Два дня. Два проклятых дня, чтобы доказать, что я живая, что я умею.

Сомнения душили: нельзя за такой срок. Но вместе с этим рождалось и упрямство. Если он думает, что я не справлюсь — я обязана справиться. Пусть даже ценой сна, спокойствия и последних нервов.

* * * * *

Белый экран светился, как прожектор. Курсор мигал, будто издевался: «Ну что, гений, где твоя статья?» Я набирала предложения — и тут же стирала их. Сухо, скучно, мёртво. Всё это уже где-то было. Советы, банальности, чужие цитаты. То, что можно найти в тысячах блогов, не выходя за рамки.

Я снова попыталась. «Как сохранить страсть в отношениях?» — и сама рассмеялась. Какая ирония. У меня нет отношений, нет даже регулярного секса, чтобы делиться опытом. В моей жизни — тишина. Только работа, кофе, бессонные ночи и пустая квартира. Что я могу рассказать читателю, чтобы его зацепило?

Слова не шли. Пальцы застынут на клавиатуре, а потом с бешенством бьют по клавише «Delete». Лист пуст. Я снова и снова начинаю, и снова всё не то. Я чувствовала, как внутри поднимается паника. Два дня. Один уже наполовину сгорел. Если завтра вечером я ничего не покажу Андрею, всё кончено.

Я встала, прошлась по комнате. Сердце колотилось. Казалось, стены давят, воздух стал густым. В голове крутились фразы главного редактора: «Есть тексты, которые читают, и есть тексты, которые закрывают». Он прав. Мои тексты сейчас закрывают. Я сама бы их не читала.

Я открыла старые статьи, чтобы вдохновиться. «Пять ошибок при выборе позы». «Как говорить о сексе без стеснения». «Тренды интимных игрушек». Всё одинаковое. Словно это писал искусственный интеллект, а не человек. Где в этом я? Где моя боль, мой опыт, моё тело? Нигде.

Я схватила бокал вина, сделала большой глоток. В груди стало теплее, но легче не стало. Хотелось закричать, выбросить ноутбук в окно. Я чувствовала себя застрявшей между прошлым, где я была яркой и живой, и настоящим, где я тону в серости.

Я села снова и закрыла глаза. Что цепляет людей? Честность. Откровение. То, что невозможно найти в сухих инструкциях. Я вспомнила своё отражение в зеркале — женщину с усталыми глазами, но с телом, которое всё ещё чувствует. Я вспомнила свои ночи после развода, когда желание и пустота смешивались так сильно, что хотелось кричать.

И тут меня будто ударило. Материал не может быть «про кого-то». Он должен быть про меня. Не советы, не чужие истории, а мои. Моя кожа, мои страхи, мои желания. Я сама стану темой.

Сначала мысль показалась безумной. Сайт — не личный дневник. Но чем больше я думала, тем яснее становилось: это единственный выход. Никто не даст мне готового героя за два дня. Но у меня есть я. Живая, реальная, с прошлым, настоящим и телом, которое может рассказать больше, чем любые источники.

Я почувствовала, как по коже пробежал холодок. Страшно. Что, если Андрей назовёт это пошлостью? Что, если коллеги будут смеяться? Что, если я напишу — и всё равно провалюсь? Но страх был сладким. Это был не тупик, а шанс.

Я открыла новый документ и набрала первые строки:

«Сегодня я решила написать о сексе так, как его ещё не писали. Без советов, без чужих историй. Только через собственное тело. Каждый мой опыт станет строкой. Каждый поцелуй — абзацем. Каждый страх — признанием».

Сердце билось быстро. Это были не советы, не инструкции — это было я.

Я остановилась и закрыла глаза. Да, я журналистка. Но отныне я буду не только наблюдать, но и испытывать. На себе. Проживать, чувствовать, а потом превращать это в текст.

Я поставила точку и вдруг поняла: впервые за долгое время у меня есть идея. Живая, дерзкая, рискованная. Та, что может перевернуть всё.

Я встала, подошла к окну. Внизу город жил своей жизнью: машины спешили, люди куда-то бежали. А у меня впереди — два дня. Нет, не два. Вся новая жизнь.

Глава 2. Ловушка тела

Кафе было почти заполнено: офисные работники обедали в спешке, официанты метались с подносами, в воздухе пахло супом и свежим хлебом. Я выбрала столик у окна, заказала салат и кофе, но еда казалась ненужной. Гораздо больше хотелось выговориться.

Олеся вошла шумно, как всегда. Её не было сложно заметить — яркая, в коротком пальто цвета вина, с серьгами-кольцами и звонким смехом. Она не имела никакого отношения к журналистике, работала в ивент-агентстве и жила так, будто жизнь — вечеринка, где всегда можно сменить музыку. Моя лучшая подруга села напротив, сбросила сумку и тут же схватила меню.

— Господи, ты выглядишь так, будто тебе объявили войну, — сказала она, щёлкнув ногтем по столу. — Что случилось?

Я потёрла виски.

— Всё плохо, Лесь. Начальник сказал: два дня. Если не напишу что-то живое, меня выкинут.

Она нахмурилась.

— Два дня? Серьёзно? Это вообще как?

— Никак, — горько усмехнулась я. — На хороший текст нужна неделя минимум. А я сижу и понимаю: всё, что пишу, пустое.

Олеся наклонилась вперёд, её серьги закачались.

— А ты что пишешь-то?

— О сексе, — ответила я сухо. — Вернее, пытаюсь. Но выходит как в женском журнале: советы, списки.

Она прыснула.

— Так вот и проблема. Ты пишешь, как будто тебе самой скучно.

Я посмотрела на неё.

— А как иначе? Это же работа.

Олеся покачала головой.

— Нет, Ева. Сейчас люди читают только жесть. Им подавай эмоцию, риск, правду, от которой у них щёки горят. Всё остальное они пролистывают.

— Легко сказать, — я поджала губы. — Мне нельзя облажаться.

— Так не облажайся. Сделай что-то, от чего самой будет стыдно, страшно и весело одновременно. А потом напиши.

Я молчала. В её словах не было профессионализма, но было что-то настоящее. Она говорила не как редактор, а как читатель. И именно это резануло сильнее всего.

— Например? — спросила я тихо.

Олеся улыбнулась и ткнула вилкой в мою тарелку.

— Ну, ты же всегда хотела экспериментировать. Вот и начни. Купи игрушку, надень её и иди на работу. Пусть никто не знает, а ты будешь с этим жить. Это же кайф — тайна на глазах у всех.

Я рассмеялась — громко, нервно.

— Ты с ума сошла.

— Может быть. Зато тебе будет, о чём написать, — подмигнула она. — Представь: статья от первого лица. «Как я работала с вибратором внутри». Да это разорвёт читателей.

Смех схлынул, и внутри у меня что-то дрогнуло. Она произнесла слова, которые сразу легли на бумагу. Заголовок уже жил в голове. Я сделала глоток кофе, чтобы скрыть дрожь в пальцах.

— Лесь, ты даже не понимаешь, что ты сейчас предложила, — прошептала я.

— Зато я вижу, как у тебя глаза загорелись, — спокойно сказала она. — Значит, это то, что нужно.

Мы ели молча. Я смотрела в окно на улицу, где спешили люди, и думала: может, это и есть мой шанс.

* * * * *

Вечер встретил тишиной и мраком. Квартира казалась ещё пустее, чем обычно, будто стены знали: завтра решится судьба. Сумка упала на пол, ноутбук включился сразу же. Белый экран мигал, словно приговор. Завтра к вечеру главный редактор потребует текст, и если его не будет, дверь редакции захлопнется так же холодно, как и взгляды коллег.

Ходьба по комнате была нервной, бесцельной. Паника клокотала внутри: что можно успеть за одну ночь? Героя не найти, интервью не провести, фактуру не собрать. Единственное, что оставалось в распоряжении, — собственное тело, собственные мысли, дерзость, готовая прорваться наружу.

Слова Олеси гремели эхом в голове. Её смех, уверенный и чуть наглый:

«Сделай жесть. Надень игрушку и иди в офис. Напиши об этом. Читатели сойдут с ума».

В кафе эта идея казалась безумием, но в тишине квартиры превратилась в приказ.

Тумбочка у кровати хранила забытый артефакт. Чёрная коробка, запылённая, давно не открытая. Внутри — маленькая вещица, которая могла стать спасением. Пальцы дрожали, когда крышка приподнялась. Вибратор включился, и тихое жужжание разрезало тишину. Волна тепла прошла по телу, внутри всё сжалось от предвкушения и страха. Смогу ли вынести это в офисе, среди людей, под холодным взглядом Андрея? Сумасшествие, но именно оно могло обернуться шансом.

Зеркало показало женщину в домашней футболке, с усталыми глазами, но с огнём в зрачках. Пальцы коснулись лица, губ, и вдруг стало ясно: впервые за долгое время отражение выглядело живым. Не измученным, не уставшим — а готовым рискнуть.

— Осталось двенадцать часов, — прозвучало в тишине. Голос дрогнул, но в нём слышалась решимость. — Либо это будет сделано, либо всё кончено.

На кровати вибратор лег рядом с блокнотом. На чистой странице возникла надпись:

«Эксперимент №1»

. Рука вывела неровными буквами:

«Как я работала с вибратором внутри»

. Заголовок резал глаз своей наготой, но в этом и заключалась сила.

Мысли метались. Что, если кто-то заметит? Что, если не получится скрыть дрожь? Что, если главный редактор догадается, что текст родился не за столом, а внутри самой журналистки? Позор, увольнение — всё это казалось реальнее, чем успех.

Но ещё страшнее было другое: уйти тихо, без следа, оставив после себя лишь мёртвые статьи, которые никто не вспомнит.

Подготовка к утру превратилась в ритуал. Простое чёрное платье до колен, мягкое, но облегающее. Чулки. Никаких лишних деталей. Снаружи — обычная сотрудница редакции, внутри — женщина-бомба с таймером.

Сон не приходил. Мысли стучали в голове, каждая минута тянулась, как шаг к краю. Тело ворочалось в постели, вставало, снова подходило к тумбочке, брало вибратор и снова прятало.

Под утро накрыл рваный, короткий сон. Приснилось: редакция, белый свет ламп, главный редактор читает строки. Лицо остаётся каменным, но в глазах — едва заметная искра, та, которую он всегда прячет. Просыпание было резким, сердце билось так, будто выстрел.

Семь утра. Пять часов до конца. Ледяная вода смыла остатки сна, платье легло на тело так, будто ждало своего часа. В сумку отправились ноутбук, блокнот и — в последнюю секунду — маленькая коробка с игрушкой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Барабан в груди не умолкал. Каждый шаг к двери звучал громче, чем обычно. Когда замок щёлкнул, стало ясно: пути назад уже не осталось.

* * * * *

Будильник зазвенел в семь, и первым ощущением был не сон, а груз. День, когда решается всё. Рабочий день впереди — почти одиннадцать часов, если считать с дороги до самого вечера. Андрей не будет ждать милости, он потребует материал. Если его не будет — выкинет без колебаний.

На кухне кофе пах горько, но не бодрил. Кружка дрожала в руках, и всё казалось ненастоящим. У меня оставался только один путь — провернуть этот безумный эксперимент.

Комната встретила тишиной. На спинке стула висело простое чёрное платье, выглаженное ещё с вечера. Под ним не будет ничего лишнего — ни чулков, ни трусиков. Только кожа и тайна, спрятанная глубоко внутри.

Тумбочка у кровати открылась почти сама. Чёрная коробка, чуть запылённая, внутри — игрушка. Вибратор лежал на ладони, прохладный, гладкий. Тело откликнулось быстрее головы: соски напряглись, между ног разлилось предательское тепло.

Я сняла футболку и легла на край кровати. Бёдра раздвинулись сами. Кончик игрушки провёл по складкам, и по коже пробежали мурашки. Клитор набух мгновенно, будто только ждал. Влажность выступила сразу — внутри было готово принять.

— Сука… — выдохнулось само, когда кончик упёрся во вход.

Игрушка вошла медленно. Сначала сопротивление, потом скольжение — и она оказалась внутри. Тесно, горячо, слишком реально. Я включила на минимальном режиме, и тихое жужжание отозвалось по всему телу.

Волна удовольствия накатила сразу. Колени подогнулись, дыхание сбилось. Захотелось потереться о матрас, довести себя до конца прямо сейчас. Но я резко остановила руку. Это было не про оргазм. Это было про выживание.

Я чуть приподнялась и проверила — игрушка сидела плотно. Узкое основание упиралось в складки кожи, не давая ей выскользнуть, даже если я встану и пойду. Форма была рассчитана так, чтобы держаться без белья: словно пробка, которая фиксируется сама. Но в этом и был риск — любой резкий шаг, любое неверное движение могло выдать мою тайну.

Поднявшись, я натянула платье через голову. Ткань мягко облегла тело, подчёркивая талию и бёдра. Снаружи — обычный образ офисной сотрудницы. Внутри — секрет, который мог выдать себя в любую секунду. Трусики остались на кровати. Пусть. В этом и был риск.

Я подошла к зеркалу. В отражении — женщина с подчёркнутыми скулами, с глазами, где смешались страх и возбуждение. Я провела пальцами по губам, и они дрогнули. Вибратор тихо работал глубоко внутри, едва слышно, но каждое движение отзывалось лёгкой дрожью.

Сумка захлопнулась с ноутбуком и блокнотом. Тот самый блокнот, где вечером я написала:

«Эксперимент №1. Как я работала с вибратором внутри».

Смешно: всего одна строчка, но она уже казалась ключом к спасению.

Дверь квартиры закрылась за спиной. Коридор встретил прохладой, каблуки гулко стучали по плитке. Я на секунду замерла, достала пульт и нажала на кнопку. Внутри щёлкнуло, и слабое жужжание сразу разлилось по животу. Мир вокруг будто дрогнул, и каждый шаг стал казаться откровением.

С каждым шагом вибратор напоминал о себе — маленькими толчками, которые пробегали от живота вниз, заставляя мышцы невольно сокращаться.

На улице было утро, серое и шумное. Люди спешили, зевали, жали кнопки лифтов и автобусов. Никто не знал, что женщина в чёрном платье идёт на работу без белья, с игрушкой глубоко в киске. Никто не догадывался, что каждая её минута — это игра на грани разоблачения.

В метро я едва не села, но потом решила стоять. Переполненный вагон, чужие тела рядом, запахи дешёвого парфюма и пота. Игрушка работала на тихом режиме, но толчки становились всё острее. Колени дрожали, приходилось вцепиться в поручень. Один мужчина случайно прижал меня локтем сбоку, и внутри отозвалось так, что дыхание перехватило.

Я опустила голову, делая вид, что читаю ленту новостей в телефоне. На экране буквы расплывались, потому что внимание было не там. Стыд и возбуждение переплелись. Казалось, что все слышат тихое жужжание, что весь вагон догадался. Но никто не смотрел. Все были в своих мирах. И именно это возбуждало ещё сильнее.

Каждая остановка метро казалась вечностью. Игрушка будто знала, что я мучаюсь, и дразнила мягкими толчками, от которых киска сжималась всё сильнее. Влажность уже пропитывала внутреннюю часть бёдер.

— Господи, — прошептала себе под нос, но в шуме поезда меня никто не услышал.

Когда двери открылись на моей станции, ноги дрожали, но пришлось идти. Рабочий день только начинался. Впереди — одиннадцать часов в офисе, среди коллег, под взглядом Андрея. Одиннадцать часов с этим секретом, который может сорваться в любую секунду.

И именно это делало всё настолько пошлым, что хотелось смеяться и стонать одновременно.

* * * * *

Вестибюль редакции встретил привычным запахом дешёвого кофе и бумаги. Охранник кивнул мне вежливо, и на секунду сердце сжалось:

он слышит? он догадывается?

Но нет, он сразу отвёл взгляд к монитору.

Каблуки застучали по коридору. Игрушка внутри едва заметно жужжала, каждая вибрация отзывалась в животе и уходила вниз, заставляя мышцы сжиматься. Влажность уже появилась, и от этого казалось, что шаги выдают меня.

У кулера стояла Светлана, в своей идеальной юбке-карандаш и белой блузке. В руках — её золотистый блокнот, как всегда. Она повернулась, скользнула по мне взглядом.

— Доброе утро, — произнесла с натянутой улыбкой.

— Утро как утро, — ответ прозвучал хрипло. Я попыталась пройти мимо, но вибратор дал толчок, и я едва не сбилась с шага.

В её глазах мелькнула тень любопытства. Она что-то почуяла? Или мне только кажется? Улыбка Светланы стала холоднее, и я поспешила к своему столу.

На месте уже сидела Марина, в джинсах и растянутой футболке. Она жевала шоколадку, а рюкзак лежал на соседнем стуле.

— Ты бледная, как студентка после экзамена, — хмыкнула она. — Что, опять Андрей наорал?

Я сжала ручку так сильно, что костяшки побелели.

— Нет, просто… не выспалась, — пробормотала, чувствуя, как внутри вибрация становится чуть сильнее.

Марина махнула рукой и вернулась к экрану. Слава Богу, её не интересовало, что на самом деле происходит.

Я открыла ноутбук. Курсор мигал на чистом документе, и в голове пульсировала фраза:

Эксперимент №1. Как я работала с вибратором внутри.

Но писать было невозможно — тело предательски реагировало на каждое движение игрушки.

Голос Андрея раздался неожиданно:

— Коллеги, через десять минут планёрка.

Сердце ухнуло вниз. Переговорка. Полчаса под его взглядом. Я едва справлялась одна за столом, а там придётся держать лицо перед всеми.

Вибратор дал новый толчок, и я поняла — придётся идти.

* * * * *

Переговорная комната пахла бумагой и духами Светланы. Стол был длинный, вокруг собрались коллеги. Я села ближе к краю, пытаясь спрятаться за ноутбуком. Но спрятаться было невозможно — игрушка внутри включилась на новый режим, и я едва не вскрикнула.

— Итак, — начал Андрей. Его голос был ровным, холодным, с той самой силой, от которой замирала вся редакция. — Нам нужны тексты, которые читают. Без соплей, без воды. Жёстко, честно.

Светлана сразу подняла руку:

— У меня есть идея по коллаборации с блогером. Мы можем собрать клики и охват.

Андрей кивнул, но взгляд скользнул по залу и задержался на мне.

Внутри в этот момент вибратор вонзился новой волной. Тело выгнулось, бедра напряглись. Я впилась зубами в губу, чтобы не застонать.

— Ева? — его голос прозвучал неожиданно. — Ты согласна с предложением Светланы?

Все взгляды обернулись на меня. Пот струился по спине. Я не слышала ни слова из её идеи. Всё внимание было внизу живота, где каждая вибрация раскручивала пружину всё сильнее.

— Да, — выдохнула я. Голос предательски дрогнул.

Светлана хмыкнула, довольная. Андрей ничего не сказал, но его взгляд задержался на секунду дольше. Словно он почувствовал, что со мной что-то не так.

Планёрка тянулась вечностью. Каждое слово коллег звучало как шум, который мешал услышать главное — тихое жужжание внутри. Я делала заметки, но буквы прыгали, линии шли криво. Ноги дрожали, колени хотели раздвинуться, но приходилось сидеть идеально прямо.

Когда собрание закончилось, я вылетела в коридор, хватая воздух. Сердце билось в горле, в голове гудело. Игрушка работала безжалостно, и единственное желание было добежать до туалета и довести себя до конца.

Но вместе с этим жгло другое: именно так должен рождаться текст. Через дрожь, через страх, через невозможность остановиться. В этом и была правда.

Я шла к столу и чувствовала, что каждый шаг даётся с трудом. Влажность стекала по внутренней стороне бёдер, и ткань платья едва заметно липла к телу. Казалось, любой внимательный взгляд мог выдать меня. Но никто ничего не видел. Все были заняты собой.

Это возбуждало ещё сильнее.

* * * * *

До туалета я добралась, едва удерживая шаг. Каблуки стучали по плитке слишком громко, сердце колотилось в горле. Вибратор внутри работал безжалостно, и каждый шаг отдавался волной тепла вниз. Казалось, что все в коридоре видят моё лицо и догадываются о секрете под платьем.

Кабинка захлопнулась, и только там стало возможным выдохнуть. Белая плитка, запах дешёвого освежителя воздуха, жужжание вентилятора — всё это смешалось с моим бешеным дыханием. Пальцы рванули подол платья вверх. Кожа липла от влаги, бёдра были влажными, и от этого стыда и возбуждения становилось только больше.

Игрушка вибрировала глубоко, и каждый её толчок отзывался в животе, в груди, в голове. Соски напряглись так сильно, что ткань платья натирала их, заставляя кусать губы, чтобы не застонать. Я прислонилась спиной к стене, раздвинула ноги шире, и тело выгнулось само. Пальцы нашли место между ног, сжали игрушку, и от этого вибрация ударила ещё сильнее.

Губы сами раскрылись, дыхание стало рваным. Я чувствовала себя шлюхой, которая не может дождаться конца рабочего дня, чтобы поиграть дома. И именно это возбуждало ещё сильнее. В голове стучало:

ты кончишь здесь, в редакции, в туалете, в середине дня

.

Оргазм подкрался резко. Тело сжалось, мышцы задрожали, бедра начали трястись. Вибратор бил в самую точку, и я зажала рот ладонью, чтобы не закричать. Внутри всё сжалось и разорвалось одновременно, тёплая влага хлынула, стекала по ногам. Волна удовольствия накрыла так, что я едва не потеряла равновесие.

Я стояла, прижимаясь к стене, дрожа и ловя дыхание. Тело всё ещё пульсировало, внутри оставались отголоски вибрации, и хотелось ещё. Но я выключила игрушку и медленно вытащила её, чувствуя, как мышцы предательски сжимают её до последнего.

На коленях ощущалась слабость, лицо горело. Внутри было ощущение не только оргазма, но и какой-то победы. Я сделала это. Не дома, не ночью, а здесь, в редакции, где за стеной коллеги обсуждали тексты и дедлайны.

Вернувшись к столу, я открыла ноутбук и сразу написала заголовок:

«Как я работала с вибратором внутри»

.

Строка ударила по глазам своей прямотой, но именно в ней была сила. Я набирала текст быстро, как будто диктовало тело, а не мозг.

«Вибратор в киске во время рабочего дня — это не только риск, но и новый уровень удовольствия. Представьте: строгий дресс-код, планёрка с начальником, сослуживцы рядом — а внутри тихо жужжит игрушка, от которой дрожат колени и горят щёки. Каждый шаг по коридору становится признанием, каждая минута на совещании — игрой на грани разоблачения.

Главный секрет — правильно выбрать режим. Слабая вибрация создаёт лёгкий фон, который держит в тонусе, не выдавая лишних эмоций. Но стоит добавить мощности — и тело предательски откликается, мышцы сжимаются, дыхание сбивается. В этот момент появляется то самое ощущение: ты вроде сотрудница, но внутри уже готова стонать как развратница.

Рабочий день превращается в марафон удовольствия. Планёрка, отчёты, встречи с клиентами — всё это вдруг окрашивается новым вкусом. Коллеги видят сосредоточенное лицо, но никто не догадывается, что под столом дрожат бёдра, а платье липнет к коже от влажности.

И если рискнуть довести себя до конца — офисный туалет становится ареной для кульминации. Белые плитки, приглушённый свет и тихое жужжание превращаются в декорации для самого запретного оргазма. Влажность стекает по ногам, губы прикушены, ладонь зажимает рот, чтобы не сорваться на крик. Это грязно, пошло и невероятно честно.

Такой опыт показывает: работа может быть не только про цифры и дедлайны, но и про тело, которое живёт здесь и сейчас. Вибратор внутри делает день другим. Ты не просто сидишь в офисе — ты существуешь на грани стыда и наслаждения, и именно эта грань будоражит сильнее всего».

Пальцы летели по клавиатуре. Я не редактировала, не выстраивала логики — просто писала. В каждом предложении было моё тело, каждая буква пахла потом, возбуждением и страхом.

Когда поставила точку, внутри разлилась пустота и свет. Впервые за долгое время текст был живым. Настоящим. Грязным и пошлым, но моим.

* * * * *

Кнопка «Опубликовать» казалась красной, хотя на экране она была серой. Сердце колотилось так, что каждый удар отдавался в висках. Внутри звучал голос:

делай, иначе конец

.

Клик.

Статья ушла в сеть.

Сначала ничего не происходило. Экран оставался безжизненным, статистика молчала. В редакции слышался привычный шум: Светлана стучала по клавиатуре, Марина жевала шоколадку, кто-то ругался на принтер. Я сидела с лицом каменным, хотя внутри всё горело. Если это провал — завтра меня не будет.

Через десять минут — первые просмотры. Десятки. Через полчаса — сотни. К обеду статья ушла в топ. На сайте вспыхивали комментарии:

«Это безумие»

,

«Наконец-то честно!»

,

«Вы извращенка, но я вас читаю»

. Люди спорили, делились ссылкой, копировали самые пошлые абзацы в соцсети.

Я обновляла статистику и не верила глазам. График взлетал вверх, как ракета.

— Ева… — Марина подошла и чуть не уронила кружку. — Это твой текст?

— Мой, — выдавила я.

— Да ты бешеная! — Она рассмеялась и хлопнула меня по плечу. — Но, чёрт возьми, это работает!

Даже Светлана не смогла скрыть реакции. Она стояла у кулера, но глаза метнулись ко мне. Холодные, прищуренные, полные зависти. В её улыбке не осталось ни капли уверенности.

К вечеру сайт взорвался. За сутки статья набрала больше просмотров, чем любой материал за всю историю издания. Рекорд.

Именно в этот момент меня вызвал Андрей.

Я вошла в кабинет, и сердце ухнуло вниз. Он сидел за столом, экран монитора светился моим текстом и графиком посещаемости. Его лицо было каменным, но в глазах читалось что-то новое — интерес.

— Ты выставила материал без моего разрешения, — сказал он ровно.

— Да, — ответила я. Голос не дрогнул.

— Ты понимаешь, что нарушила правила?

— Понимаю. Но иначе вы бы не дали мне шанса.

Тишина повисла тяжёлой петлёй. Андрей повернул экран ко мне: цифры зашкаливали.

— Это рекорд, — произнёс он. — Такого у нас не было никогда.

Я сделала шаг вперёд. В груди стучала не только тревога, но и азарт. Этот момент был моим.

— Значит, я остаюсь, — сказала я.

— Ты остаёшься, — кивнул он. — Но при условии: следующая статья должна побить этот рекорд. У тебя две недели. Если не получится — разговор окончен.

Я улыбнулась. Внутри уже не было страха. Только дерзость.

— Хорошо, — произнесла и сделала паузу. — Но теперь мои условия тоже.

Он приподнял бровь.

— Твои?

— Да. — Я смотрела прямо в глаза. — Если следующая статья побьёт рекорд, моя зарплата удваивается.

Андрей откинулся на спинку кресла. В его взгляде впервые за всё время мелькнуло удивление. Он привык диктовать, но не слышать ультиматумы от подчинённых.

— Ты знаешь, что сейчас говоришь? — тихо спросил он.

— Знаю. Я принесла сайту рекорд. Если принесу второй, вы должны понимать: я — не просто автор. Я лицо, которое делает аудиторию.

Тишина тянулась, как резина. Он барабанил пальцами по столу, смотрел в окно, потом снова на меня.

— Дерзко, — наконец сказал он.

— Жизнь не про осторожность, — ответила я.

На секунду показалось, что он рассмеётся. Но он остался серьёзен. Наклонился вперёд и произнёс:

— Хорошо. Если побьёшь рекорд, получишь вдвое больше. Но если нет — ты вылетаешь. И уже без разговоров.

Я кивнула.

— Договорились.

Его взгляд задержался на мне дольше обычного. В нём мелькнула та искра, которую он всегда прятал. Словно он впервые увидел во мне не подчинённую, а равную — игрока, готового на риск.

Я вышла из кабинета, и воздух в коридоре показался другим. Лёгким, ярким. Колени дрожали, но в груди кипела сила.

Марина подбежала.

— Ну что?

— Я остаюсь, — улыбнулась я. — Но теперь игра идёт на новых условиях.

— Ого, — она прыснула. — Ты что, ему условия поставила?

— Поставила, — сказала я и села за ноутбук. — Теперь у меня две недели, чтобы сделать ещё один рекорд.

Белый экран ждал. И я знала: впереди новый эксперимент. Ещё грязнее, ещё дерзче. Потому что теперь речь шла не только о тексте. Теперь я диктовала правила.

Глава 3. Приглашение в тень

Квартира Иры встретила меня теплом и мягким светом. Полки с книгами тянулись вверх, как винтовые лестницы, торшер пыхтел жёлтым кругом, на кресле у окна дремал серый плед. На столике — чашки с рисунками, тарелка с пирожными и вазочка с мандаринами. В этом уюте время действительно шло медленнее, и журналистка внутри меня чуть расслабилась.

Ира металась между кухней и комнатой — хвост, большие очки, худи на размер больше и джинсы. Её доброта всегда напоминала о безопасных местах, которых в моей жизни стало меньше. Она улыбалась так, будто знала: нас снова ждут признания. Тело успокаивалось — но только до первого хлопка двери.

Олеся влетела, как вспышка. Красное короткое платье, кожаная куртка, серьги-кольца, яркая помада — её шум всегда делал вечер громче. Она скинула каблуки у входа и плюхнулась на диван, не снимая куртку. Я ещё не успела разжать пальцы на чашке, как начался допрос.

— Так, девчонки, сегодня исповедь! — бросила она, закидывая ногу на ногу. — Ева, выкладывай, как ты там на работе дрожала с игрушкой внутри.

— Олеся! — всплеснула руками Ира и покраснела. — Потише, соседи услышат.

— Пусть слушают, может, жизнь у них повеселеет, — хохотнула Олеся и утащила пирожное. Я сделала глоток чая, пытаясь спрятаться за кружкой. Сердце отстукивало рваный ритм.

Таня пришла последней — аккуратная, полноватая, в строгом платье и с безупречным каре. Первым делом поправила скатерть, как будто порядок — её вторая кожа. Сняла пальто и вздохнула, заметив мой взгляд. В её голосе всегда слышалась бухгалтерия смысла.

— Опоздала, но хоть без стука каблуков, — сказала она. — И, кстати, Ева, ты обязана всё рассказать. Я сериал ради этого пропустила.

Я села ближе к торшеру и обхватила чашку ладонями. Внутри всё сжималось, но молчать было бесполезно — эти женщины всё равно бы достали до сути. Журналистка выбрала честность, как всегда. Воздух стал плотнее.

— Ладно, — выдохнула я. — Пришла на работу без белья. С вибратором внутри. Целый день. На планёрке кивала Андрею, а ноги дрожали; в туалете еле сдержалась… в конце всё-таки… — голос споткнулся.

— Классика жанра! — прыснула Олеся. — А статью написала?

— Написала. И статья побила все рекорды, — сказала я и впервые позволила себе улыбку. Радость вперемешку со страхом — то ещё топливо. Тишина в комнате звенела.

— Поздравляю, — сухо подвела итог Таня.

— Только теперь придётся повторить.

— У меня две недели, — добавила я тише. — Андрей сказал: если не побью рекорд снова — считай, конец.

— Две недели? — Ира округлила глаза. — Это же очень мало!

— Это вызов, — подмигнула Олеся. — Идеально.

— Идеально? — Таня покачала головой. — Она может вляпаться. Это не игра, девочки.

— Хватит, Танюха, — отмахнулась Олеся. — Читатели жрут это как пирожки. Надо просто поднять градус.

Она наклонилась ко мне и понизила голос:

— Есть одно местечко. Форум. Shadow.

— Форум? — Ира напряглась, будто слово пахло опасностью. — Насколько это вообще безопасно?

— Он платный. Двести долларов в месяц. Нужна рекомендация — у меня есть, — спокойно сообщила Олеся. — И там жёсткие правила: вход через фотоидентификацию на камеру, скан паспорта. Секс — только с презервативом. За нарушение — моментальный бан, вычисляют быстро.

— Двести долларов? Паспорт? Звучит как развод, — приподняла бровь Таня.

— Это фильтр, — пожала плечами Олеся. — Случайные туда не пролезают. Сидят те, кто знают, чего хотят: игры, сценарии, фетиши, всё под никами.

— А мне это зачем? — спросила я, прислушиваясь к собственному страху.

— Можно же просто встретить кого-то… может, даже любовь, — робко вставила Ира.

Любовь — слово, от которого щемит, но сейчас мне нужен материал, а не сказка. Ставка уже сделана, таймер тикает громче дыхания. Журналистка внутри щёлкнула тумблер: фактура важнее мечты. Это про работу и жизнь одновременно.

— Я не знаю, — честно сказала я. — Страшно. Но это может быть шансом.

— Конечно шансом, — уверенно кивнула Олеся. — Там готовые герои для твоих текстов.

— Только потом не плачь, — буркнула Таня. — Если что-то пойдёт не так.

— Я буду рядом, — мягко сказала Ира. — Если решишься — пиши сразу.

— А я дам рекомендацию, — добавила Олеся. — Но с тебя потом коктейль у меня дома.

Мы засмеялись, и смех срезал верхнее напряжение, как пенку с кофе. Но в комнате всё равно осталась тонкая тень. Внутри меня уже тикал таймер: две недели — и никакой пощады.

* * * * *

Пирожные на тарелке таяли быстрее, чем разговоры, бокалы оставляли влажные круги на дереве. Девчонки сидели каждая по-своему: Олеся — вповалку на диване, с поджатой ногой и дерзкой ухмылкой; Таня — ровно, будто на совещании, спина прямая, взгляд строгий; Ира устроилась на полу у кресла, обняв бокал обеими руками, словно он был спасательным кругом. Я же держала свой бокал так, будто в нём — ответ на всё.

— Ну, девочки, — протянула Олеся, — давайте мозговой штурм. Евке нужен новый текст. У кого какие идеи?

— Может, про женскую дружбу? — мечтательно сказала Ира. — Что мы вместе, поддерживаем друг друга. Это ведь важно.

Я уже знала реакцию. Олеся прыснула:

— Да кому это нужно? Люди хотят трахаться, а не читать про кружки по интересам.

Ира обиделась, но быстро собралась:

— Любовь, дружба — это же тоже близость.

Таня только скривилась:

— Ира, мы же не книжный клуб. Тема должна быть горячей, иначе Андрей не пропустит.

Я вздохнула и подтвердила:

— Да. Он сказал: или рекорд, или конец.

Олеся подняла палец, как училка:

— Значит так. Вариант первый: секс в такси. Представь — сидишь сзади, водитель делает вид, что не видит.

— Ты с ума сошла? — рассмеялась я. — Это же опасно.

— И незаконно, — тут же добавила Таня. — Ей ещё не хватало в полицию попасть.

— Ладно, ладно, — фыркнула Олеся. — Тогда в подъезде.

— Спасибо, но я люблю жить без грибка на плитке, — съязвила я.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мы засмеялись все разом, и напряжение чуть спало.

— А может, свидание вслепую? — не сдавалась Ира. — Приходишь — и не знаешь, кто тебя ждёт. Это романтично.

— Романтично, — протянула Таня, — но скучно.

— Не скучно! — упрямилась Ира. — Можно показать, как важно доверять.

— Доверять? — перебила её Олеся. — Мужикам? В наше время? Ха!

Я прикрыла лицо ладонью и рассмеялась вместе с ними. Хорошо было — сидеть вот так, болтать ерунду, даже если все идеи звучали абсурдно.

— Ладно, слушайте, — оживилась Олеся. — У меня же серьёзный вариант. Shadow. Форум для взрослых игр. Там идей хватит на год.

Таня тут же вздохнула:

— Мы уже это слышали от тебя. Но разве это безопасно?

— Безопаснее, чем искать приключения на улице, — уверенно заявила Олеся. — Там всё под контролем: проверка личности, правила, никакой самодеятельности.

— Но паспорт… — нахмурилась Ира. — А если утечка?

— Да кому твой паспорт нужен, Ириш? — фыркнула Олеся. — Люди там настоящие, не фейки. Это фильтр.

— Всё равно риск, — тихо сказала я, чувствуя, как в груди поднимается тревога.

— Я бы десять раз подумала, — поджала губы Таня. — Деньги, документы — всё это может обернуться против тебя.

— А я думаю, это шанс, — подалась вперёд Олеся. — Евка, ты понимаешь, там — герои. Не абстрактные фантазии, а реальные люди со своими фетишами. Это материал, который никто другой не достанет.

— Герои… — повторила я вслух, и слово кольнуло внутри.

— А вдруг среди этих героев будет кто-то… ну, для тебя? — подняла глаза Ира. — Не только для статьи.

— Ох, Ира, — расхохоталась Олеся. — У неё таймер две недели, а ты всё о принцах.

— А я верю, что и на форумах можно встретить любовь, — упрямо сказала она.

— Там можно встретить только хорошего трахаря, — отрезала Таня.

Я прыснула вместе со всеми, не удержалась. Сухость вина обожгла язык, и смех быстро сменился горечью.

— В любом случае, — снова серьёзно сказала Олеся, — это лучшее решение. Я дам тебе рекомендацию. Но решать тебе.

Я посмотрела на них. Взгляд Олеси — азартный, дерзкий. Тани — скептический, холодный. Иры — мягкий, полный надежды. И все они были по-своему правы. Но таймер уже тикал, и я это чувствовала каждой клеткой.

— Я подумаю, — тихо сказала я.

* * * * *

Олеся крутила бокал, и глаза её блестели в свете торшера. Я устроилась поудобнее, держа свой бокал так, будто он был единственной защитой.

— Девочки, — протянула она, — давайте без загадок. Я в Shadow уже три месяца.

— Что?! — выдохнула я вместе с Ирой.

Таня прищурилась:

— Ты серьёзно?

— Более чем, — ухмыльнулась Олеся. — Плачу двести баксов каждый месяц и не жалею.

— Ты ненормальная, — пробормотала Таня. — Паспорт им ещё отдала?

— Конечно, — пожала плечами она. — Сначала анкета, потом видеозвонок с модератором. Сижу перед камерой, они: «Покажите паспорт, улыбнитесь, назовите имя». Чувствовала себя как на кастинге. Но зато честно, никакой липы.

Ира закрыла рот рукой:

— Я бы умерла от стыда.

— А я ожила, — хмыкнула Олеся. — Там другое дыхание. Никто не врёт, никто не притворяется. Все сразу пишут: что любят, чего хотят, чего не потерпят. И, главное, презерватив обязателен. Это даже не обсуждается.

Я осторожно спросила:

— И что, ты правда встречалась с кем-то?

Олеся откинулась на спинку дивана, её губы блестели от вина.

— А то. Первая встреча была тестовая. Мужчина лет сорока пяти. Бар, мартини у меня, виски у него. Полтора часа разговора, и он даже не прикоснулся. В конце сказал: «Ты понравилась, но посмотрим, готова ли ты на большее». Честно? Это завело меня сильнее, чем если бы он сразу полез руками.

— Звучит странно, — буркнула Таня.

— Странно — это вторая встреча, — глаза Олеси загорелись. — Мужчина предложил «игру молчания». Мы сняли номер. Ни слова. Только жесты. Я легла на кровать, он поставил меня так, чтобы я видела себя в зеркало. Каждый вздох — двойной: в теле и в отражении. Его руки скользили по бёдрам, а я кусала губы, боясь застонать. Когда он вошёл, тишина стала такой густой, что я слышала, как бьётся моё сердце.

Ира покраснела, спряталась за подушку:

— Олеся! Ты как будто книгу читаешь…

— А я её пишу, — ухмыльнулась та. — Но дальше было лучше. Парень двадцати восьми. Игра в «слепую встречу». На мне маска, руки связаны шарфом. Он подходил близко, шептал: «Сейчас будет холод» — и прикладывал кубик льда к шее. Или: «Сейчас будет тепло» — и дышал прямо в ухо. Я вздрагивала, не зная, что дальше. В конце он поднял меня на колени и вошёл так резко, что я вскрикнула, забыв про игру.

— Господи, — прошептала Ира, — и ты так спокойно рассказываешь?

— А чего стесняться? — отмахнулась Олеся. — Мы же подруги.

Таня сжала губы:

— И всё это безопасно?

— Абсолютно, — уверенно кивнула она. — После встречи каждый пишет отзыв: всё ли прошло по правилам. Если кто-то облажался — его выкидывают.

Я молчала. Но кровь стучала в висках. Слова Олеси превращались в сцены: зеркало, маска, ледяные кубики… Таймер внутри тикал всё громче.

— Так что, Евка, — подытожила Олеся, — забудь про скучные фантазии. Shadow даст тебе темы на год вперёд. И я дам тебе рекомендацию.

В комнате воцарилась тишина. Только свет торшера и смех снизу, из соседской квартиры. Я подняла глаза. Внутри уже не было только страха — там зажглась искра.

* * * * *

Олеся поставила пустой бокал на стол и щёлкнула пальцами, будто ведущая шоу. Я прикусила губу, чувствуя, что начинается новый раунд.

— Так, хватит охать-ахать, — сказала она. — Если ты решишься, нужно прописать правила. Без этого нельзя.

— Ты как юрист, — хмыкнула Таня. — Только в мини-юбке и с красной помадой.

— Юрист по оргазмам, — подколола я её, и мы все разом расхохотались.

Ира смутилась, поправила очки.

— Но правда, это важно. Я бы умерла от страха. Лучше заранее всё обсудить.

— Вот именно, — кивнула Олеся. — Первое правило: отдельная симка и почта. Никаких реальных данных. Только ник.

— А какой ник? — оживилась Ира.

— Ну это уже её фантазия, — усмехнулась Олеся. — Но точно не «Ева28». Что-то нейтральное, без намёков на личность.

Таня схватила блокнот со стола и ручку, будто секретарь совета.

— Так, пишем. Первое: отдельный телефон и почта. Второе?

— Первая встреча только в людном месте, — отчеканила Олеся. — Кафе, бар, даже парк. Никаких «сразу ко мне».

— Ну хоть это здраво, — кивнула Таня и записала.

— Третье, — продолжила Олеся. — Стоп-слово. Обязательно. Я обычно использую «апельсин». Смешно, но работает.

— А если забудешь? — спросила Ира.

— Тогда кричишь громче, — фыркнула она. — Но обычно не нужно: там люди понимающие.

— Хорошо, стоп-слово, — бормотала Таня, делая заметку. — Что дальше?

— Фото без лица, — вмешалась я сама. — Я не дура.

Все обернулись на меня, и Олеся довольно кивнула.

— Умница. Только детали тела, максимум силуэты.

— А вдруг всё-таки любовь? — тихо вставила Ира.

— Любовь под ником «HotHunter87»? — прыснула Олеся. — Не смеши. Хотя… — она хитро улыбнулась. — Один парень мне стихи читал, прежде чем связать руки.

— Вот это «нормальный», — усмехнулась Таня, но уголки её губ дрогнули.

Я слушала и чувствовала, как страх переплетается с азартом. Эти правила делали хаос структурой. Чем жёстче рамка, тем проще войти внутрь.

— Ещё, — серьёзно сказала Олеся, — всегда сообщай кому-то, где ты. Например, Ирке. «Я иду на встречу, вернусь в полночь». Не вернулась — тревога.

— Я согласна, — сразу кивнула Ира. — Буду твоей страховкой.

— Я тоже, — добавила Таня. — Но только если всё по правилам. Если начнёшь самодеятельность — без меня.

— Договорились, — выдохнула я, чувствуя, как в груди становится тесно от ответственности.

Олеся откинулась на диван и улыбнулась:

— И последнее. Никогда не забывай: границы ставишь ты. Никто другой. Даже если партнёр красивый, обаятельный и обещает звёзды. Ты хозяйка.

Эти слова легли камнем, но и дали опору. Комната вдруг стала серьёзнее, чем редакция.

Ира взяла меня за руку:

— Мы с тобой.

Таня кивнула:

— И если Андрей давит — к чёрту его. Главное, не потеряй себя.

— А я дам тебе рекомендацию, — подвела итог Олеся. — Shadow ждёт. Но помни: секса там море и ханжам там не место.

Я сделала глоток вина и посмотрела на них. Внутри всё дрожало, но вместе с этим крепло. Теперь — команда за мойе спиной.

* * * * *

Когда часы перевалили за полночь, наш вечер у Иры начал расползаться в привычный уютный бардак. На столике остались недопитые бокалы, липкие мандариновые корки, скомканные салфетки. Ира, зевая, собирала посуду, Таня уже натягивала пальто, а Олеся в очередной раз подкрашивала губы, глядя в зеркальце из своей сумочки.

— Ну что, девочки, спасибо за вечер, — протянула хозяйка. — Чувствую: всё было не зря.

— Не зря-то не зря, — пробурчала Таня, — только, Ева, не лезь в омут без правил. Я серьёзно.

— Да мы все серьёзно, — добавила Олеся и подмигнула. — Shadow — это не игрушка. Но оно того стоит.

Я только кивнула. Внутри гудело вино, и я ясно ощущала, как подруги разошлись в своих позициях: Таня пугала, Олеся толкала в пропасть, Ира верила в сказку. А решать предстояло мне.

Мы спустились по лестнице. Пахло холодным бетоном и подгоревшей пылью от старой проводки. На улице дул ветер, редкие фонари выхватывали из темноты куски асфальта и блестящие капли после дождя.

— Моё такси там, — сказала Олеся, махнув рукой. — Девочки, целую, держите связь.

Таня ушла к остановке, Ира задержалась на крыльце, кутаясь в шарф. Я подняла воротник пальто и дождалась свою машину.

Салон встретил теплом и запахом дешёвого освежителя. Водитель пробормотал: «Куда едем?» — и город поплыл за окнами: неон витрин, пустые остановки, редкие прохожие. Я откинулась на сиденье, достала телефон и снова открыла сообщение от Олеси:

«Если решишься — я дам рекомендацию»

.

Внутри спорили два голоса. Один звучал Таней:

«Паспорт, деньги, риск. Оно того не стоит»

. Другой, наглый, похожий на Олесин:

«Ты сама хотела живого материала. Хочешь рекорд? Там герои. Там истории. Только бери»

.

Я закрыла глаза и представила: видеозвонок с модератором, просьба показать лицо и паспорт; мужчина в баре, который не трогает, а только смотрит; зеркало, где отражается моё дрожащее тело. В голове уже рождались строки статьи:

«Цена входа — двести долларов. Гарантия безопасности — паспорт и страх. Форум, где желания становятся анкетами».

Такси мягко скользило по ночному городу, и в окне отражалась женщина, похожая на меня, но всё же чужая. В этом отражении я уже сделала выбор, даже если себе в этом не призналась.

Я сжала телефон в руке. Таймер тикал: две недели. Либо новый рекорд, либо увольнение. Этот вечер доказал: иногда самый рискованный шаг — это не действие, а отказ. Shadow манил, как запретный вход, и именно там могла быть моя следующая статья.

Машина остановилась у дома. Водитель буркнул цену, я расплатилась и вышла. Холодный воздух ударил в лицо, и дрожь пробежала по коже. Я поднялась по лестнице, достала ключи и уже собиралась открыть дверь, но взгляд снова упал на экран. Там мигало уведомление:

«Shadow. Приглашение ожидает подтверждения».

Я глубоко вдохнула. Две недели. Решение придётся принять очень скоро.

Глава 4. Взнос за откровенность

Суббота началась с непривычной тишины. Вчера я вернулась поздно, усталая и перегруженная разговорами. Сейчас квартира встретила меня прохладой. Я прошлась босиком по полу, ощущая, как холод пробирается в ступни, и поймала себя на мысли: даже полы сегодня звучат громче, чем мои мысли.

На кухне чайник зашипел лениво. На нормальный чай заваривать листья не было сил, поэтому я просто бросила в кружку пакетик, смотрела, как вода темнеет, и вспоминала вчерашний вечер. Олеся в красном платье, со своей вечной дерзкой ухмылкой, громко рассказывала про Shadow. Таня поджимала губы, повторяя «опасно», а Ира смущённо прятала глаза, но слушала с любопытством. Тогда разговор казался игрой, почти сплетнёй. Сегодня он превратился в реальность.

Телефон лежал рядом, чёрный экран отражал моё лицо. Я решилась и нажала на знакомое имя. Гудки тянулись, как жевательная резинка, пока наконец не раздался голос Олеси — бодрый, слишком громкий для субботнего утра.

— Ну что, Ева, выспалась? — она даже поздоровалась так, будто мы сидели за одним столом, а не в разных квартирах.

— Относительно, — буркнула я. Голова ещё гудела, но не от алкоголя, а от мыслей. — Кинь приглашение.

— О-о, созрела! — засмеялась она. Слышно было, как она прикуривает сигарету. — Я думала, ты ещё будешь ломаться, а тут такой сюрприз. Ладно, держи. Но смотри: никаких «передумала». Shadow не любит сомневающихся.

Сообщение пришло мгновенно — сухая строчка с ссылкой. Казалось, телефон стал тяжелее, будто в руку вложили ключ от двери, за которой неизвестно что. Я уставилась на экран, и сердце стучало так громко, что даже чай в кружке дрожал вместе с пальцами.

Раздался резкий стук в дверь. Я дёрнулась, пролив каплю чая на стол. Сосед. Его шаги ни с чем не перепутаешь. Я открыла, и действительно: Виктор Иванович, вечно в спортивных штанах и тапках, с растрёпанными седыми волосами и привычной полуулыбкой.

— Ева, доброе утро, — сказал он бодро, будто у нас не суббота, а понедельник. — Слышала? Вечером в понедельник собрание жильцов. Лифт опять барахлит. Будем решать, кто скидывается на ремонт.

— Поняла, спасибо, — кивнула я, пряча телефон за спину.

— Не пропусти, — усмехнулся он. — А то всё бегаешь куда-то, не появляешься. Молодёжь нынче только в своих компьютерах и сидит. Вот у меня внуки в деревне — так хоть воздухом дышат.

Я улыбнулась вежливо, кивнула снова. Виктор Иванович всегда был таким — простым, прямым, с разговорами о внуках, лифте, даче. Его жизнь была понятна: пенсия, коммуналка, мелкие бытовые войны. И именно поэтому его слова каждый раз звучали как напоминание: есть простая, «нормальная» жизнь. Но моя уже давно пошла другой дорогой.

Закрыв дверь, я снова осталась в тишине. На столе остывал чай, на экране телефона горела ссылка. Внутри всё спорило: Таня со своим «опасно», Ира с «а вдруг любовь?», Олеся с «давай, не ной». И мой собственный голос — журналистки, которая знает: фактура не рождается в кухне. Её ищут там, где страшно.

Я села за стол, включила ноутбук. Белый экран ослепил, курсор мигал, как метроном. Руки тянулись к клавиатуре, но мысли были не о статье, а о форуме. Как выглядит та регистрация, о которой говорила Олеся? Камера, паспорт, анкета. Смогу ли я спокойно держать взгляд? Не дрогнет ли рука?

Я сделала глоток чая. Горечь обожгла язык, и в этот момент стало ясно: оттягивать больше нельзя. Следующая статья не напишется сама. Shadow мог стать билетом к спасению — или прямым путём к краху. Но отказаться означало остаться в пустоте.

Я провела рукой по лицу, глубоко вдохнула. Телефон снова загорелся уведомлением: «Приглашение ожидает подтверждения». Я коснулась экрана пальцем. Всё решится сегодня.

* * * * *

Я перенсла сслыку с телеона на ноутбук и долго смотрела, как будто это не просто адрес сайта, а вход в другую жизнь. Ладонь вспотела, когда курсор навёлся на строку. Щёлк. Экран потемнел, появилась строгая форма: чёрный фон, белые поля, никаких картинок, никакого глянца. Только минимализм и сухость инструкций.

«Приветствуем. Доступ по приглашению. Подготовьте документ для подтверждения личности».

Тело вздрогнуло. Это был не форум-игрушка, а система. Серьёзная, холодная. Как будто захожу не на сайт, а на собеседование в закрытый клуб, где проверяют даже дыхание.

Я нажала «Продолжить», и камера на ноутбуке зажглась красным глазком. Сердце подпрыгнуло. На экране появился мужчина — в чёрной футболке, с наушником, с равнодушным лицом. Модератор. Голос его звучал ровно, без намёка на улыбку.

— Добрый день. Подтвердите личность. Паспорт в кадр.

Рука предательски дрожала, когда я взяла паспорт с полки. Красная обложка, залоснившаяся от лет. Я открыла страницу, подняла к камере.

— Имя и дата рождения вслух, — спокойно приказал он.

Я назвала. Сухо, безэмоционально. Он кивнул, сделал пометку.

— Спасибо. Теперь улыбнитесь.

Я скривилась в слабую улыбку, чувствуя, как уголки губ дрожат. Не для фото, не для воспоминаний — для входа в место, где я буду без лица.

— Подтверждено. Теперь анкета, — сказал модератор и отключился. Экран снова стал чёрным с белыми полями.

Строка за строкой: рост, вес, возраст. Пальцы стучали по клавишам, будто вбивают мою уязвимость. 160 см, 62 кг, 28 лет. Дальше — «предпочтения». Я на секунду зависла. Что написать? Честно или осторожно? Внутри журналистка спорила с женщиной.

Вписала: « Интересуют различные эксперименты, где есть игра и новые ощущения. Хочу ситуации, которые заставляют сердце биться быстрее и провоцируют на риск. Интересен элемент правил — когда задаются рамки, а внутри них можно позволить себе больше. Важно присутствие партнёра, который понимает границы и умеет держать атмосферу. Для меня ценно не количество встреч, а их насыщенность, ощущение, что происходящее потом хочется превратить в память. Готова пробовать новое, если это оставляет след в голове и теле».

Фото можно было загрузить, но система сразу предупредила: «Рекомендуем использовать силуэты или детали тела. Полные фотографии не обязательны». Я закрыла папку с селфи и выдохнула с облегчением. Пусть видят слова, не лицо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Дальше — «логин». Пустая строка мигала, как вызов. Я набрала:

Milena_Bl

. Не моё имя, но слишком близко, чтобы казаться чужим. В этом была и защита, и дерзость: создать второе «я», но оставить в нём кусочек себя. Я выбрала это не случайно — Милена Блэр была моей любимой писательницей, её дерзкие тексты когда-то вдохновили меня рискнуть в журналистике. Теперь её имя стало паролем в новый опыт, а фамилия — маской, за которой можно прятаться и одновременно говорить честнее, чем когда-либо.

Наконец, страница подвела итог: ««Стоимость доступа — 200 долларов в месяц. Оплата обязательна. Возврат средств невозможен».

Я замерла. Сумма не катастрофическая — я могла себе это позволить, но внутри всё равно щёлкнуло: две сотни долларов, которые могли уйти на новые туфли, поездку или хотя бы закрыть коммуналку без лишних мыслей. Жалко не потому, что денег нет, а потому что отдаёшь их за вход в туманное пространство, где пока ничего не обещано.

Виктор Иванович со своим лифтом наверняка сказал бы: «Да лучше бы в ремонт вложилась, девушка!» Но Андрей дал мне десять дней, и если я не найду материал — вылечу. Цена казалась высокой только в одном смысле: это был билет не просто на форум, а в риск, от которого зависела моя работа.

Я достала карту, ввела цифры. Сердце стучало в висках. «Подтвердить». Кнопка щёлкнула, как замок.

На экране вспыхнула надпись: «Поздравляем. Ваша анкета активна. Добро пожаловать в Shadow».

Я сидела, не отрывая взгляда от этих слов. Внутри всё сжалось и расправилось одновременно. Это было похоже на прыжок с обрыва: сначала ужас, потом свобода.

Я поймала своё отражение в чёрном крае экрана. Уставшая женщина с растрёпанными волосами и глазами, в которых впервые за долгое время горело что-то острое. «Ну что, журналистка, теперь у тебя есть герои», — сказала я себе.

Квартира наполнилась тишиной, но она уже была другой. Теперь это было не убежище, а стартовая площадка. И я знала: назад дороги нет.

* * * * *

Экран перелистнулся, и я оказалась внутри. Первое, что поразило — никаких ярких картинок, ни баннеров с полуобнажёнными телами, ни глянцевых рекламных слоганов. Только чёрный фон, белый текст и сухие разделы. Атмосфера не возбуждающая, а скорее холодная, будто в библиотеке запретных книг.

Лента тем открывалась одна за другой. «Ищу госпожу для регулярных встреч. Интересует полный контроль». Мужчина писал серьёзно, без ошибок, как будто составлял резюме. Журналистка во мне сразу отметила: рациональность текста говорит, что он знает, чего хочет, и привык формулировать. Но женщина внутри чувствовала тревогу: слишком сухо, слишком по-деловому. Как будто он подбирает не человека, а инструмент.

Следующая тема — «Нужна рабыня для двухнедельной игры. Условия: проживание, питание, дисциплина». Слова резанули. Сухая структура, список требований, но ни одного слова о согласии или уважении. Я вздрогнула. Человек пишет о женщине, как о товаре. В комментариях под постом десятки откликов: кто-то шутил, кто-то всерьёз предлагал себя. Одни просили «подробности», другие спорили о «правилах наказаний». У меня пробежал холодок по спине.

Я листала дальше. «Фут-фетиш. Ищу партнёршу для регулярных встреч. Интересуют чулки, каблуки, педикюр». Текст короткий, но комментарии бурные. Мужчины описывали, какие ногти любят, какие колготки — матовые или блестящие. Некоторые выкладывали фото ступней — обрезанные по щиколотку кадры. Я смотрела и понимала: мир деталей здесь может быть сильнее, чем мир тел.

Дальше — «Игры на публике. Вечера в кино, кафе, прогулки. Нужна женщина, готовая к тайным касаниям и запретным играм среди людей». Сердце ёкнуло. В голове сразу возникло воспоминание: я уже ходила с игрушкой на работу. Это было похоже. Комментарии были осторожные: кто-то писал «слишком рискованно», кто-то, наоборот, заводился от одного представления.

Особенно зацепила тема «Собеседование с хозяином». Мужчина лет сорока описывал процесс: строгие вопросы, проверка послушания, возможность «получить контракт» на неделю. Читалось как деловая встреча, только в извращённом контексте. Под постом десятки женщин писали отклики, каждая пыталась казаться идеальной кандидаткой: «Умею слушаться», «Хорошо держу дистанцию», «Могу быть тихой и преданной». Всё это напоминало мне комментарии к вакансиям на сайтах поиска работы, только в другой оболочке.

Я щёлкнула дальше и открыла «Квест по правилам». Мужчина предлагал список испытаний: «встретиться в парке в красном платье», «сесть в бар и ждать прикосновения», «молчать всю встречу, кроме одного слова». Это уже походило на сценарий из фильма. Люди обсуждали задания, добавляли свои идеи. И меня это завело — именно как журналистку. Здесь был материал: сюжет, игра, драма.

Чем дольше я листала, тем сильнее внутри смешивались два чувства. Одно — отвращение к слишком прямым формулировкам, к тем, кто писал о женщинах, как о вещах. Другое — азарт. Всё это было правдой, не выдумкой, а реальными запросами людей. И именно в этом — сила.

В комментариях я заметила разные типы участников. Были серьёзные, писали грамотно, будто настраивали деловую переписку. Были явно «больные»: сообщения капсом, с матами, с откровенной грязью, больше похожие на порнографический крик. Были манипуляторы — те, кто обещал «безопасность», но в каждом слове проскальзывала агрессия. Я читала и понимала: это материал для анализа. Но и внутри щекотало что-то другое — дрожь, возбуждение, словно я подглядывала туда, куда обычные люди не заглядывают.

Открыв вкладку «Обсуждения», я увидела живой форум. Кто-то делился опытом: «Как правильно назначать стоп-слово?» Другие спорили о «границах фантазии». Один мужчина писал о том, что жена не понимает его потребностей, и он ищет выход здесь. Другие женщины обсуждали «как совмещать такие встречи с нормальной работой». Всё это звучало слишком реально.

Я поймала себя на том, что читаю уже час, но так и не нажала ни на одно «ответить». Ни один из мужчин не стал пока моим выбором. Журналистка внутри фиксировала фактуру, женщина — испытывала смесь страха и сладкого любопытства.

Я закрыла ноутбук, оставив ленту на середине.

Тишина квартиры вернулась. Но теперь она казалась другой. Будто вместе со мной в комнате сидели десятки голосов, извращённых, откровенных, живых. Shadow уже проник в моё пространство, и это было только начало.

Я поймала себя на мысли: если завтра сайт исчезнет, я буду разочарована. Будто у меня отняли игрушку, которую я только начала распаковывать. Журналистка понимала — именно это и есть настоящая зависимость. И, может быть, я уже выбрала, даже если пока себе в этом не призналась.

* * * * *

Понедельник всегда пахнет чужим кофе и нервами. Я вошла в редакцию, и сразу накатила привычная волна: стук клавиш, звон телефонов, шорох бумаги. Казалось, сама мебель здесь знала, что дедлайны всегда вчера.

Светлана сидела за своим столом — идеально собранная, как будто её утро началось не с метро, а с фотосессии. Юбка-карандаш, белая блузка, волосы блестят, даже кружка с золотым ободком сияет, как часть образа. Она подняла глаза и чуть улыбнулась — улыбкой, в которой всегда пряталась игла.

— Доброе утро, — сказала она.

— Угу, — пробормотала я, стараясь не встречаться взглядом.

Марина ворвалась минутой позже, растрёпанная, с вечным рюкзаком за плечами и шоколадкой в руке. Она всегда жевала что-то в коридоре, будто это давало ей силы писать.

— Ну что, коллеги, живы после выходных? — бросила она, плюхаясь на стул. — У меня такое чувство, что я воскресенье проспала, а мозг всё ещё в субботе.

— У тебя всегда мозг в субботе, — холодно заметила Светлана, не отрываясь от монитора.

— Зато я не превращаюсь в робота, — парировала Марина. — Ева, скажи, лучше же быть живой?

Я усмехнулась, отводя глаза в экран. Внутри меня жгло другое: никто не знал, что в субботу я прошла регистрацию в Shadow. Моя тайна сидела во мне, как спрятанный пульс, и это ощущение делало даже банальные разговоры вкуснее.

К обеду случилась мелочь, но именно такие мелочи всегда делали редакцию похожей на коммуналку. Кулер, вечно бурчащий в углу, вдруг захрипел и перестал выдавать воду.

— Ну всё, конец цивилизации, — драматично заявила Марина, подойдя с кружкой. Она нажала на кнопку, но из носика вывалился лишь жалкий пузырь воздуха. — Народ, воды нет! Мы умрём от жажды быстрее, чем от дедлайнов.

— Может, ты просто не туда нажала? — вмешалась Светлана, поднимаясь с места. Она подошла, нажала сама, но кулер только пискнул. Её лицо чуть дёрнулось, будто техника посмела испортить её утро.

— Прекрасно. Теперь даже чай не заваришь.

— Пить захотела — вот и проблема, — усмехнулась Марина. — А у меня есть шоколадка. Переживу.

Я стояла рядом с пустой кружкой и чувствовала странное облегчение: даже банальная жажда сбивала пафос. Коллеги спорили, кто виноват — техника или уборщица, которая могла что-то отключить. В итоге Светлана позвонила администратору здания и с ледяным голосом потребовала починить «немедленно».

— Как будто без воды мы жить не можем, — пробурчала Марина и кивнула на меня. — Ева, пошли к кофейному автомату, пока Светка тут революцию устроит.

Мы пошли вдвоём. В коридоре пахло пылью и дешёвой выпечкой из соседнего киоска. Я вставила монетку в автомат, слушая, как он гремит внутри, и поймала себя на улыбке. Мелкий инцидент, пара язвительных реплик — и редакция снова стала живой.

После обеда меня вызвал Андрей. Его кабинет всегда был другим миром: тише, холоднее, аккуратнее. Он сидел за столом, экран светился графиками. Взгляд — ровный, без эмоций.

— Ева, — сказал он. — Как продвигается работа над статьёй?

Сердце ухнуло. До сдачи оставалось десять дней, а у меня — только анкетные строки и десятки тем на форуме.

— Работаю, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно. — Собираю материал, ищу направление.

— Должно быть не «направление», а результат, — сухо заметил он. — У тебя две недели. Осталось около 10 дней.

Я кивнула, хотя внутри скреблось: если бы он знал, где я ищу героев…

Он задержал взгляд на мне чуть дольше, чем обычно.

— Ты понимаешь, что эта статья решающая? —

— Понимаю, — сказала я.

— Тогда без оправданий, — заключил он и снова уткнулся в монитор.

Я вышла, и коридор встретил привычным шумом. Но теперь у меня в груди билось другое. Вчера я листала форум, и десятки извращённых объявлений горели в памяти. Там был мой шанс, там — фактура. Я просто ещё не решилась, с кого начать.

* * * * *

После работы пришлось ещё зайти на собрание жильцов. Маленький зал был душным, запах старой краски и чужих курток перебивал кислород. Виктор Иванович бодро вёл дискуссию про ремонт лифта, но большинство качали головами: «И так норм поднимается, зачем деньги тратить?» Одни возмущались, что платить должны те, кто живёт выше пятого этажа, другие предлагали отложить «до лучших времён». Спорили громко, иногда с перебранкой, и я чувствовала себя зрителем дешёвой пьесы про коммунальный быт.

Когда всё закончилось, я вышла на улицу с тяжёлой головой. Казалось, мир вокруг застрял где-то между поломанным лифтом и вечным вопросом «кто будет платить». И именно это делало мою жизнь ещё отчётливее другой — журналистской, рискованной, где цена входа была не в квитанциях, а в шагах, которые решаешься сделать сама.

Вечером я снова оказалась наедине с ноутбуком. Квартира дышала тишиной, а на экране горел знакомый чёрный фон Shadow. Мигал курсор, приглашая меня шагнуть внутрь. Я сделала глоток чая и нырнула в форум.

Темы сыпались одна за другой, как вывески на тёмной улице. «Три свидания по правилам: нельзя касаться, пока я не разрешу». Автор расписал целый регламент, словно контракт, и десятки женщин спорили в комментариях: одни восхищались, другие смеялись. Следующая тема: «Хочу женщину для экспериментов с запахами. От духов до кухни». Я невольно улыбнулась — то ли это был фетиш, то ли просто гастроном с воображением. Комментарии напоминали парфюмерный форум, только с пошлостями.

Я листала дальше. «Секс на скорости. Только авто. Только движение». В комментариях мужчины хвастались, кто как рисковал, женщины писали «с ума сошли» и «это опасно». Внутри у меня кольнуло и я сразу отметила — вот где фактура, но тело сжалось от страха. Не сейчас.

И тут взгляд зацепился за тему, написанную простыми буквами:

«Игра молчание»

.

Заголовок не кричал, не тянулся в агрессию. Внутри короткий текст: «Встреча без слов. Парк. Час только взгляды и жесты. Никаких обязательств. После — каждый идёт своей дорогой».

Я открыла анкету автора. Ник у него был —

SilentOne

. Без фото, только тёмный силуэт. Но анкета выглядела настоящей: рост 182, вес 78, возраст 34. Предпочтения: «Эксперименты, где важны правила и напряжение. Люблю ситуации, где молчание говорит больше, чем слова». Увлечения — «бег, фотография, книги о психологии». Внизу приписка: «Не ищу случайного секса. Интересует игра и опыт, а не коллекция встреч».

Я перечитала несколько раз. Сухо, но честно. И почему-то именно эта честность резанула сильнее, чем сотни пошлых фантазий.

Пальцы дрогнули на клавиатуре. Я написала:

— Добрый вечер. Увидела вашу тему. Игра молчание звучит интересно. Вы всё ещё ищете партнёршу?

Ответ пришёл быстро, будто он ждал.

— Добрый вечер. Да. Условия простые: среда, 19:00, парк на площади у фонтана. Час без слов. Если молчание не пойдёт — расходимся.

Я замерла, но написала дальше:

— Это безопасно? Всё-таки вечер, парк…

— Безопасно, — коротко ответил он. — Место людное. Я подойду первым. Просто посмотрим друг на друга.

Я глотнула воздуха и спросила:

— А если кто-то захочет заговорить?

— Тогда игра закончится, — ответил SilentOne. — Но поверьте, выдержать молчание труднее, чем кажется.

Я улыбнулась в темноте. Эта лаконичность одновременно пугала и возбуждала. Журналистка во мне уже видела заголовок:

«Молчание как эксперимент. Полчаса в парке, которые оказались громче любых слов».

— Хорошо, — написала я. — Договорились. Среда, 19:00.

— Отлично. Увижу по взгляду, — ответил он.

Переписка закончилась, но курсор в чате мигал, словно приглашал на продолжение. Я закрыла ноутбук и откинулась на спинку стула. В груди стучало быстро, как перед экзаменом.

Я понимала: пока это не секс, не риск, от которого перехватывает дыхание. Но именно поэтому — идеальный первый шаг. Парк, молчание, чужой взгляд. Безопасно, но достаточно остро, чтобы потом написать.

В темноте я представила себя в среду: фонтан, вечерний воздух, человек напротив. Ни слова, только дыхание и глаза. И почему-то стало ясно: этот эксперимент уже выбрал меня, даже если я ещё делаю вид, что сомневаюсь.

Глава 5. Тишина на двоих

Утро вторника началось с привычного шума города за окном: дворники скребли лопатами по асфальту, соседи хлопали дверями, лифт снова скрипел, будто собирался сломаться окончательно. Я сидела с телефоном на кухне, лениво помешивая чай, и думала, что пора рассказать девчонкам о своём решении. Палец завис над экраном, и наконец я написала:

Ева:

Девочки, у меня новости. Нашла первый эксперимент — игра молчание. Встреча в парке в среду вечером.

Сообщение улетело в общий чат с названием

«Бабский заговор»

. Мы создали его полгода назад, когда однажды напились у Олеси и решили, что «женская мафия должна держаться вместе». С тех пор чат жил своей жизнью: мемы, жалобы, фото новых платьев и бесконечные обсуждения мужиков.

Первой, как всегда, откликнулась Олеся. Её сообщения всегда взрывались огнём и смайлами, будто она заходила в чат в блестящем платье.

Олеся:

???????????? Ну ты даёшь! Встреча без слов? Это ж прямо кино! ????

Олеся:

Главное — накрась губы ярко, а остальное он глазами дочитает ????

Я усмехнулась. Она никогда не менялась: шумная, дерзкая, всегда толкает меня вперёд, даже если сама ещё не успела подумать.

Через пару минут написала Таня. Её стиль — коротко, сухо, по делу.

Таня:

Ну, хоть без секса. Парк — безопасно.

Таня:

Но не забывай: такие молчуны тоже бывают мутные.

В каждом её сообщении всегда проскальзывал бухгалтерский скепсис. Но я знала: если случится что-то серьёзное, именно Таня приедет первой, без лишних слов.

Ира появилась последней. Наверное, снова сидела в книжном и перебирала романы.

Ира:

О, это звучит так романтично! ????

Ира:

Молчание — это же как сцена из фильма, когда всё понятно без слов.

Ира:

Ева, это очень красиво.

Я улыбнулась. Для неё даже самые странные эксперименты превращались в сказку. Она верила, что любовь можно найти где угодно — даже в тишине парка.

— Ну вот, — пробормотала я в пустую кухню. — Каждая по-своему, а вместе как хор.

Олеся снова выдала:

Олеся:

Давайте так: она пишет нам «иду», потом через час «всё норм». Если тишина — мы звоним ????

Таня:

Согласна.

Ира:

Поддерживаю. Ева, так хотя бы спокойнее будет.

Ева:

Окей, договорились. Перед встречей напишу. И ровно через час — отчитаюсь.

Сообщения полетели одно за другим: Олеся прислала мем с женщиной в чёрных очках и подписью «Когда молчишь, но соблазняешь», Таня отреагировала смайликом с поднятой бровью, а Ира — сердечком.

Я откинулась на спинку стула и поймала себя на том, что улыбаюсь. Всё это — их разные голоса, их реакции — делали мой шаг не таким одиноким. Да, я сама решилась зарегистрироваться в Shadow, сама выбрала молчание в парке. Но теперь за спиной чувствовалась команда прикрытия: шумная Олеся, строгая Таня и мечтательная Ира.

Я сделала глоток чая и набрала ещё одно сообщение:

Ева:

Если что — вы мои страховки. Но девчонки… я правда хочу это попробовать.

Ответы пришли почти одновременно.

Олеся:

Мы с тобой, тигрица ????

Таня:

Просто будь осторожна.

Ира:

Ты найдёшь там то, что ищешь ????

Я положила телефон рядом с кружкой. Экран потух, но в груди оставалось ощущение, что я не одна. Да, в среду вечером мне придётся молчать с незнакомым мужчиной целый час. Но сейчас я уже знала: у этого молчания есть голос. И он звучит в моём чате — в этих коротких фразах, смайлах и подколках, которые держат меня на плаву.

* * * * *

Среда тянулась мучительно медленно. В редакции день был обычным: звонки, суета, бумажные стопки, вечные комментарии Светланы, колкости Марины. Я делала вид, что сосредоточена на заметках, но мысли всё время ускользали в одну сторону — вечер, парк, незнакомый мужчина, игра молчание. Каждая минута до конца рабочего дня казалась вечностью.

Когда часы наконец показали шесть, я собрала бумаги в стопку, захлопнула ноутбук и вышла, чувствуя, как внутри дрожит. Не от страха, а от напряжения, похожего на предэкзаменационное.

Дома я открыла шкаф и долго вертела в руках вещи. Хотелось выглядеть естественно, но не слишком просто. На улице было лето — тёплое, густое, с запахом липы и нагретого асфальта. Я выбрала платье: не длинное, чуть выше колена, лёгкое, с тонкими бретельками. Оно струилось по телу, оставляя плечи открытыми. Я смотрела в зеркало и понимала: слишком празднично для прогулки? Но и не надеть его — значит предать дрожь, которую я уже чувствовала.

К платью добавила простые сандалии, волосы собрала в небрежный хвост, чуть подвела глаза. Я не хотела производить впечатление «вызова». Это должно быть молчание, не маскарад.

Телефон мигнул. Я открыла чат

«Бабский заговор»

и набрала:

Ева:

Девочки, я пошла.

Олеся ответила первой, как будто сидела на взводе:

Олеся:

Вперёд, тигрица! ????????

Таня отозвалась сухо:

Таня:

Будь осторожна.

Ира добавила:

Ира:

Ах, как в фильме! Держим кулачки ????

Я положила телефон в сумку и вышла.

На улице вечер был мягким. Воздух пах липами и жареным мясом от ближайшего ларька. Люди спешили по своим делам, но я шла медленно, чувствуя каждый шаг. Сандалии стучали по плитке, платье липло к ногам от лёгкого ветра. Тело было напряжено, будто каждая клетка готовилась к чему-то необычному.

Я шла через центр к парку. Солнце уже садилось, фонари загорались один за другим. Я поймала своё отражение в витрине: женщина в лёгком платье, с серьёзным лицом и глазами, в которых дрожит ожидание.

Журналистка идёт на встречу с героем, которого сама выбрала.

Чем ближе я подходила к парку, тем сильнее билось сердце. Внутри меня спорили два голоса. Один — осторожный: «Ты идёшь к незнакомцу. Даже если без слов, это риск». Другой — дерзкий: «Именно это и есть материал. Именно за этим ты сюда пришла».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Фонтан в центре парка был виден издалека. Вода била в небо тонкими струями, а вокруг уже собирались пары, семьи, подростки с мороженым. Это место было людным — и это успокаивало. Никто не сможет обидеть в толпе.

Я остановилась в стороне, достала телефон и написала в чат:

Ева:

На месте. Начинаю игру. Через час — отчитаюсь.

Ответы посыпались сразу.

Олеся:

Ууу, держим ставки ????

Таня:

Мы тут. Если что — пиши.

Ира:

Удачи, любимая! ????

Я спрятала телефон в сумку. Внутри всё сжалось. В голове звенела мысль:

сейчас он появится

. Я глубоко вдохнула, поправила платье и сделала шаг вперёд — туда, где должен был начаться мой первый эксперимент.

* * * * *

Я стояла у фонтана и чувствовала, как платье липнет к коленям от лёгкого ветра. Вода шумела, фонари бросали мягкие круги света на плитку. Люди вокруг смеялись, дети бегали с мороженым, но всё это было как фон — мир сузился до ожидания.

Он появился из темноты аллеи. Высокий — ростом почти на голову выше меня. Тёмное пальто до колен, накинутое поверх простой белой рубашки, джинсы и лёгкие ботинки. Шарф был завязан небрежно, волосы коротко подстрижены, тёмные, глаза — внимательные, спокойные. Он шёл уверенно, будто знал, что я здесь.

Подойдя ближе, он не сказал ни слова. Только лёгкий кивок. Его взгляд скользнул по моему лицу, по плечам, по платью, задержался на руках. Я почувствовала, как кровь прилила к коже. Молчание оказалось громче, чем любое приветствие.

Он протянул руку, не требовательно, а как приглашение. Я колебалась секунду, а потом вложила ладонь в его. Тепло пальцев обожгло, будто мы не держались за руки, а обменивались чем-то большим. Он слегка сжал её, и я уловила в этом обещание:

всё будет в рамках игры

.

Мы пошли вдоль аллеи. Листья каштанов тихо шелестели, фонари отражались в его глазах. Он не отпускал мою руку, время от времени большим пальцем проводил по запястью — медленно, будто проверял пульс. От этого простого движения тело отозвалось дрожью, дыхание сбилось.

Мы остановились у скамейки. Он сел первым, жестом пригласил рядом. Я опустилась, платье натянулось на коленях, плечи дрогнули от прохладного воздуха. Он повернулся ко мне, смотрел прямо в глаза. Не отводил взгляда.

Его пальцы коснулись моей щеки. Лёгкое, почти невесомое прикосновение. Я закрыла глаза на секунду, а когда открыла — он всё ещё был рядом, ближе, чем прежде. Его дыхание касалось моей кожи. Мы не сказали ни слова, но я понимала: сейчас произойдёт что-то большее.

И действительно. Он наклонился и коснулся моих губ. Первый поцелуй был осторожным, почти пробным. Его губы мягко прижались, задержались, и я почувствовала, как сердце ударилось о рёбра. Второй поцелуй пришёл сразу за ним — жаднее, глубже. Его рука легла мне на затылок, пальцы сплелись в волосах. Я ответила, и тишина вокруг вспыхнула огнём.

Мир сузился до этого ритма: наши губы, дыхание, влажность языка. Всё остальное исчезло. Люди вокруг проходили мимо, смеялись, разговаривали, но мы были в своём пузыре, где не существовало слов.

Он отстранился первым. Смотрел внимательно, будто хотел убедиться, что я согласна на продолжение молчания. Я кивнула, и он снова взял мою руку. Мы сидели, иногда встречаясь взглядом, иногда он проводил пальцами по моей ладони, я отвечала лёгким сжатием. Это было простое касание, но в нём было больше страсти, чем в чужих признаниях в любви.

Время растворилось. Казалось, прошло не полчаса, а целая жизнь. В груди горела странная смесь: возбуждение и спокойствие, страх и желание. Я чувствовала, как тело предательски реагирует: соски напряглись под платьем, дыхание стало рваным. И всё это — от молчания, от тишины, от того, что слова здесь были лишними.

* * * * *

Мы свернули с главной аллеи, оставляя позади фонтан и голоса прохожих. В глубине парка воздух становился гуще, фонари светили реже, и казалось, что мы идём внутрь чужого сна. Он держал меня за руку, и в этом молчании не было ни капли неловкости — только напряжение, в котором дрожало тело.

Ветки над нами шуршали, прохладный ветер касался голых плеч, но пальцы мужчины были горячими, и я словно держалась за провод под током. Мы остановились у лавочки, где вокруг царила полутень. Здесь не гуляли дети, не смеялись пары, не шумели подростки — только редкие шаги где-то вдали.

Он сел первым, потом мягким жестом пригласил меня рядом. Платье скользнуло по бедрам, колени оказались слишком близко к его коленям. Внутри всё стучало — сердце, дыхание, кровь. Его рука легла на моё бедро, пальцы сжали ткань и чуть подвинулись выше. Я не сказала ни слова — молчание продолжало быть нашей игрой. Взгляд был прикован к его лицу, и в тишине я услышала, как собственное дыхание стало громче, чем ветер.

Пальцы скользнули под подол платья. Сначала легко, почти невинно, по колену, потом выше — туда, где ткань трусиков натянулась предательской преградой. Я чуть развела ноги, и он понял. Его ладонь уверенно двинулась дальше, и тепло пальцев коснулось самой влажной точки. Тело откликнулось моментально: бедра дрогнули, дыхание сбилось, губы сами приоткрылись. Он двигался медленно, как будто проверял, насколько далеко можно зайти, и каждая секунда этой медленности сводила с ума сильнее, чем спешка.

Я уткнулась лбом ему в плечо. Его запах — тёплой кожи, лёгкого табака — смешался с прохладой воздуха. Пальцы нащупали клитор, провели по нему раз-другой, и я едва не застонала, кусая губу. Соски под платьем напряглись так, что ткань натирала их каждое движение. Тело отдалось полностью, и казалось, что весь парк сжался в этом углу, где я растворялась в его руке. Он ускорялся чуть-чуть, потом снова замедлялся, играя моими границами.

Я положила ладонь ему на грудь, скользнула вниз, туда, где под молнией джинсов напряжение уже было невыносимым. Ткань скрывала, но я чувствовала его пульсирующую силу. Он не остановил. Наоборот — слегка раздвинул колени, приглашая. Моя рука нырнула внутрь, и пальцы коснулись горячего ствола. Его член был твёрдым, плотным, готовым вырваться наружу. Я начала двигать рукой — сначала сквозь ткань белья, потом глубже, когда он сам чуть приподнял бёдра, позволяя мне проникнуть под пояс.

Контраст был резкий: его пальцы тёрли мой клитор влажно и скользко, а моя ладонь скользила по его сухой, горячей плоти. Он дышал глубже, грудь поднималась неровно. Я слышала, как он тихо выдохнул сквозь зубы, но слова так и не прозвучали. Только молчание, в котором каждое движение было громче крика.

Его палец вошёл внутрь, и я задрожала. Влажность обхватила его, мышцы сжались, и я вцепилась сильнее в его член, двигая рукой рвано, сдерживая собственный стон. Платье поднялось до бедер, ткань трусиков сбилась, но я уже не думала о том, как выгляжу. Мир исчезал. Оставались только наши тела, переплетённые в этой лавочке, и риск, что кто-то может пройти мимо.

Моя ладонь ускорилась, движения стали ритмичнее. Я чувствовала, как он напрягся, как жилка под пальцами бьётся всё сильнее. Его рука внутри меня синхронно ускорилась, и мы будто подстроились друг под друга: мои толчки — его движения, моя дрожь — его стон. Ветер качал листву, но я слышала только этот ритм, как два тела в тишине находят общий язык.

Оргазм подкрался внезапно, как разорвавшаяся изнутри волна. Я вцепилась ногтями в его плечо и прижалась ближе, когда всё сжалось, затопило теплом и дрожью. Бедра дёргались сами, дыхание рвалось, губы срывались на глухие стоны, и казалось, что весь парк слышит, как я теряюсь в его пальцах. Он продолжал двигаться внутри, доводя до края снова и снова, пока я не задрожала в последней, тянущейся судороге. Тело обмякло, голова упала ему на плечо, и пальцы сами выскользнули из-под его хватки.

Я перестала дрочить ему, ладонь соскользнула вниз, и член остался напряжённым, пульсирующим в воздухе. На секунду я закрыла глаза, пытаясь отдышаться, и даже забыла о нём. Но он взял мою руку, уверенно, без слов, и снова положил её себе на член. Его взгляд был настойчивым, горячим, и я поняла, чего он хочет. Влажная ладонь обхватила его снова, скользнула по головке, где уже собиралась прозрачная капля, и от этого движения у меня самой пробежала новая дрожь.

Я начала двигать рукой — медленно, будто пробуя ритм. Его дыхание тут же стало тяжелее, плечи напряглись. Он сжал мои пальцы, задавая темп, и я подчинилась, ускоряясь. Член был горячим, твёрдым, влажным от смазки и моих движений. Ладонь скользила легко, пальцы сжимали его то крепче, то слабее, и я чувствовала, как он отзывается на каждое касание. Его грудь поднималась неровно, глухие звуки срывались с губ, но он не произнёс ни слова — только дыхание, только тяжесть момента.

Я дрочила ему всё быстрее, запястье болело, но именно эта усталость придавала движению сладость. Он подался навстречу, бёдра чуть приподнялись, пальцы сжали моё колено, словно он цеплялся за реальность. Я видела его лицо в полутьме: прищуренные глаза, дрожащие губы, и это было сильнее любого признания. Влажность на головке стала густой, скользящей, и я поняла, что он на пределе.

Рывок — и он выдохнул низко, глухо, как будто из груди вырвался звериный звук. Член дёрнулся в моей руке, горячая сперма хлынула сильной, вязкой струёй. Ладонь сразу стала липкой, пальцы скользнули в этой теплоте, и я не остановилась, пока последние толчки не затихли. Его сперма стекала между пальцами, капала на плитку под лавочкой, и я чувствовала её влажный жар на коже.

Он откинулся назад, тяжело дыша, а я смотрела на свою ладонь, блестящую в свете фонаря. Взрослая, честная грязь момента — сперма на пальцах, запах влажной травы, моя всё ещё дрожащая киска. Я медленно провела пальцем по ладони, размазывая его семя, и поймала его взгляд. Он молча смотрел на меня, и в этой тишине было больше огня, чем в любых словах.

Мы остались сидеть так, прижавшись друг к другу. Его дыхание было тяжёлым, моё — рваным, но в этой усталости было что-то странно нежное. Платье сбилось, волосы выбились из хвоста, ладонь липла от его семени. Я подняла её к губам и машинально лизнула палец, пробуя вкус — солоноватый, тёплый, настоящий. Он посмотрел на меня, и его глаза вспыхнули снова, будто это маленькое движение значило больше слов.

Тишина снова вернулась. Но теперь она была другой: густой, насыщенной, наполненной тайной. Мы сделали вид, что ничего не произошло, но лавочка и влажная плитка под ногами будут помнить. В этой тишине мы поняли друг друга без слов сильнее, чем если бы кричали признания.

Он поднялся первым. Сначала поправил пальто, затем протянул мне руку, помогая встать. Я вложила ладонь в его, и короткое сжатие пальцев стало прощанием вместо слов. Мы вышли на аллею и остановились у перекрёстка дорожек. Он посмотрел в мою сторону, чуть кивнул и пошёл направо. Я осталась стоять секунду, потом шагнула влево.

Ни взгляда через плечо, ни оговорки «до свидания». Только звук шагов, уходящих в разные стороны. И фонари, освещающие дорогу каждой из нас, будто мы унесли с собой две половины одной и той же тайны.

* * * * *

Дома тишина встретила неожиданно ласково. Я вошла босиком, платье стянула через голову и бросила прямо у входа, сандалии улетели в сторону. Тело было всё ещё горячим, дрожь отступала медленно, будто внутри кто-то играл на струнах, не спеша отпускать последний аккорд. Я прошла на кухню, налила воды и, присев на табурет, уставилась в темноту за окном. Липы качались в ночи, и мне казалось, что даже листья знают: я сделала сегодня шаг, от которого назад уже не будет дороги.

Телефон мигнул. Чат «Бабский заговор» ждал. Я набрала коротко:

Ева: Девочки, я дома. Всё ок.

Первой, конечно, отписалась Олеся:

Олеся: ???????? Ну колись! Я же тут с вином и попкорном, давай подробности!

Таня: Главное, что ты цела. Но, судя по смайлам Олеси, разговоров нам не избежать ????

Ира: Я так счастлива, что всё прошло! ???? Как в фильме, Ева! Ну скажи, это было красиво?

Я рассмеялась в пустой кухне и положила палец на экран, чувствуя, как внутри снова вспыхивает тепло. Написала:

Ева: Красиво — да. Но и горячо тоже. Мы не сказали друг другу ни слова за весь вечер. Просто… делали.

Олеся: ???? Подожди, «делали» — это как?

Я усмехнулась и, чувствуя азарт, добавила:

Ева: Он трогал меня прямо на лавочке. Под платьем. Пальцами. Я кончила, стараясь не закричать.

Олеся: ???????????????? Боже, я тебя обожаю! Это же надо было решиться!

Таня: ????‍♀️ Ну конечно… в парке, на лавке… Вы что, совсем без тормозов?

Ира: О, Господи… ???? Это звучит так чувственно. Как в романе, только настоящий.

Я закусила губу и решила дожать, не скрывать:

Ева: И я тоже не осталась в долгу. Дрочила ему рукой. Он кончил мне в ладонь.

На секунду чат замолчал. Потом посыпались реакции.

Олеся: ???????????? Всё, я официально сдаюсь! Ты моя героиня!

Таня: Ева… ну ты даёшь. С ума можно сойти.

Ира:

пауза

… Это же так интимно. Даже без слов. Только тела. Я… я в шоке.

Я поставила кружку на стол и улыбнулась. В груди разливалась тёплая гордость. Эти девчонки — каждая по-своему — делали меня сильнее.

Олеся: Ты только представь, если бы кто-то прошёл мимо!

Ева: Вот именно это и заводило. Риск. Но мы остались вдвоём, и всё было без эксцессов. Чисто, честно, по правилам.

Таня: Ну ладно… Тогда снимаю шляпу. Хоть раз ты не полезла в совсем дикие игры.

Олеся:

ржёт

Да-да, а по-моему — самое оно!

Я набрала последнее:

Ева: Спасибо, девочки. Я счастлива. Правда.

Положила телефон рядом, но сердце ещё стучало. Тогда я открыла ноутбук и зашла на Shadow. В профиле мигало уведомление: «Вам поставлена оценка». Я нажала — и увидела. Первая десятка. 10/10. Он оценил меня. Мужчина, с которым мы молчали, целовались и доводили друг друга на лавочке, поставил максимум.

Я улыбнулась, а потом заметила рядом с его анкетой новый знак. Моя первая оценка для него тоже стояла — 10/10. Он сделал это одновременно со мной. Симметрия молчания. Симметрия тел.

Я написала короткий отзыв: «Всё как запланировано. Без эксцессов. Тихо, честно, горячо. Спасибо».

После этого закрыла ноутбук и рухнула в кровать. Простыни встретили прохладой, но тело всё ещё хранило жар. Я даже не стала думать о статье — впервые за долгое время работа казалась где-то очень далёкой. Я улыбнулась в темноте и почти сразу провалилась в сон. Довольная, расслабленная. Женщина, которая прожила свой первый эксперимент и наконец-то почувствовала себя живой.

Глава 6. Моё второе я

Четверг в редакции тянулся серым, как всегда. Светлана щёлкала каблуками в коридоре, Марина жевала шоколадку прямо над клавиатурой. Андрей прошёл мимо, бросив лишь: «Сроки», — и закрылся в кабинете. Все жили своей текучкой. А я открыла ноутбук и почувствовала, как внутри дрожит: сегодня я должна написать текст, который перевернёт игру.

Курсор мигал на белом экране. Первые слова вспыхнули сами:

«Иногда молчание громче секса. Особенно, когда оно превращается в игру».

От этой строки по коже пробежали мурашки. Я сделала глоток холодного кофе и начала писать.

«Он не сказал ни слова, когда подошёл. Его глаза были тише любых приветствий. Рука, протянутая ко мне, стала предложением, от которого нельзя было отказаться. Я вложила свою ладонь — и почувствовала, что вошла в договор без слов. Каждый его шаг, каждый взгляд — это был язык, который понимало не ухо, а тело».

Слова текли легко, словно сами знали, куда лечь. Коллеги за спиной обсуждали новости, смеялись над мемами в чатах, а я тонула в своём молчании.

«Мы шли вдоль аллеи. Его пальцы едва касались моего запястья, и это касание било сильнее поцелуя. В тот момент я поняла: слова — это шум. Настоящая близость рождается в паузах, в дыхании, в том, как твоя рука ищет чужую ладонь».

Я остановилась, перечитала и продолжила, позволяя воспоминаниям о парке ожить на экране.

«Первый поцелуй был осторожным. Как точка в конце фразы. Второй — жадным, как восклицание. Он впился в губы так, будто хотел переписать всю мою статью своим дыханием. В его тишине было столько жажды, что я поняла: молчание — это не пустота. Это способ кричать телом».

Я чувствовала, как сама возбуждаюсь, описывая это. Сосед по столу Марина что-то бубнила, а у меня дрожали пальцы на клавиатуре.

«Его ладонь легла на моё бедро. Медленно, осторожно, но я почувствовала в этом больше откровенности, чем в любых словах о желании. Ткань платья казалась барьером, но именно она делала прикосновение ещё сильнее. Мы сидели на лавочке, окружённые тишиной парка, и я ловила себя на том, что дышу чаще, чем позволяю себе в редакции. Молчание оказалось громче любого стука клавиш».

Я набирала абзац за абзацем, и каждый из них был как исповедь.

«Люди привыкли доверять словам. Но слова — это маски. Их можно подбирать, ими можно манипулировать. А молчание честнее. Оно оставляет только тело и дыхание. Я поняла: в нём нет обмана. В нём только двое — и всё, что они боятся произнести, становится ещё громче».

Я подписала статью не своим именем. В графе «Автор» написала одно слово:

Милена

. Это было и прикрытием, и признанием. Я выбрала имя любимой писательницы — Милены Блэр, чьи книги когда-то научили меня, что секс можно описывать как искусство. Теперь её имя стало моим флагом.

Кнопка «Опубликовать» щёлкнула, как замок. Статья ушла в сеть.

Уже через пару часов счётчик просмотров прыгал вверх. Комментарии сыпались десятками, потом сотнями.

Читатели восторгались:

—

«Вот это текст! Читаешь — и чувствуешь, как у самой колени дрожат».

—

«Автор, вы смелая. Спасибо, что пишете то, о чём другие молчат».

—

«Я никогда не думал, что молчание может быть таким возбуждающим».

—

«Кто бы вы ни были, пожалуйста, продолжайте».

Но были и те, кто плевался:

—

«Опять грязь на сайте. Уберите эту порнографию!»

—

«Лучше бы писали про политику, чем про свои свидания».

—

«Никакого стиля. Женский дневник, выдаваемый за журналистику».

—

«Редакция окончательно скатилась».

Я читала всё, не отрываясь. Хвала возбуждала, грязь закаляла. Главное — равнодушных не было. Люди спорили, ругались, цитировали меня. Текст жил своей жизнью, и я — вместе с ним.

Вечером, собирая сумку, я ещё раз перечитала первую строку:

«Иногда молчание громче секса».

И улыбнулась. Теперь это знали не только мы вдвоём в парке. Теперь это знали тысячи.

* * * * *

Пятничное утро в редакции было шумнее обычного. В коридоре гремели шаги, кто-то громко обсуждал свежую новость о курсе доллара, в кухне хлопали дверцы шкафчиков. Но поверх всего стоял один гул — обсуждение вчерашней статьи. Я слышала обрывки фраз: «Ты читал?», «Ну это же откровенная исповедь», «А кто эта Милена?».

Марина встретила меня в дверях с рюкзаком, висящим на одном плече, и шоколадкой в руке.

— Ева, ты слышала? Там статья вчерашняя — бомба. Комменты кипят. У меня ощущение, что теперь половина офиса читают не новости, а твой… ну, то есть этот текст.

Я сделала вид, что удивилась.

— Правда? Даже не смотрела.

— Ага, конечно, — протянула она с хитрой улыбкой. — Ну, если это не ты, то явно кто-то очень на тебя похож пишет.

Светлана прошла мимо, щёлкая каблуками, и как будто специально громко сказала коллеге:

— Вот до чего докатилась журналистика. Теперь личные фантазии выдают за репортаж. Стыд и позор.

Я почувствовала её взгляд в спину, но промолчала. Пусть злится. Пусть считает грязью. Чем больше злости — тем громче успех.

Через десять минут пришло сообщение от секретаря: «Андрей ждёт в кабинете».

Я вошла и привычно ощутила холодный порядок. Кабинет был как аквариум: стеклянная перегородка, белый стол, ровные стопки бумаг. Андрей сидел прямо, руки сложены, взгляд безэмоциональный, но в уголках глаз мелькала искра — редкая, когда он был доволен.

— Садись, — сказал он коротко.

Я опустилась на стул.

— Статья под псевдонимом «Милена» бьёт рекорды. 600 тысяч просмотров за вечер, тысяча комментариев, сотни перепостов. — Он чуть качнул головой. — Это вдвое больше, чем у нашей самой популярной рубрики за месяц.

Андрей сделал паузу, глядя прямо в глаза.

— И помни, — добавил он тихо. — Про то, что «Милена» — это ты, знаю только я, Марина и Светлана. Для остальных редакции Милена Блэр — отдельная журналистка, которая работает удалённо. Пусть так и остаётся. Тебе это же выгодно: прикрытие и свобода для экспериментов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я кивнула. Сердце билось чаще, но лицо держало спокойствие.

— Мы договорились: если текст сработает — твоя зарплата удвоится, — продолжил он. — С сегодняшнего дня это решение действует.

Я вдохнула глубже. Удвоилась. Слова звучали сухо, но для меня они были как победный аккорд.

— Но есть и условия, — Андрей наклонился вперёд. — Теперь тебе нужно писать больше. Три маленьких обзоров в неделю. Короткие, цепляющие, по горячим темам. И два больших текста в месяц. Таких, как этот.

Я улыбнулась уголком губ.

— То есть теперь я работаю на адреналине?

— Нет, — ответил он холодно. — Теперь ты работаешь на результат. Удержать внимание аудитории сложнее, чем привлечь. Так что забудь про самоуспокоение. Каждый следующий текст должен быть лучше предыдущего.

Я кивнула. Внутри боролись два чувства: азарт и лёгкий страх. Я знала, что смогу. Но знала и то, что теперь нет пути назад.

Я вышла из кабинета и вернулась к своему столу. Марина тут же подмигнула, а Светлана демонстративно отвернулась. В коридоре слышался шёпот: «Кто эта Милена? Может, фрилансер? Может, новый автор?»

Я села, открыла ноутбук и снова увидела свою статью. Комментарии продолжали множиться. Под одними хотелось улыбаться:

«Читаю — и чувствую, как сама задыхаюсь от тишины».

Под другими хотелось только хмыкнуть:

«Очередная пошлость для домохозяек».

Но главное — равнодушных не было. И это было моё настоящее топливо.

Впереди ждали новые тексты. И новые ставки.

* * * * *

После офиса я решила не ехать сразу домой. В груди ещё гудел разговор с Андреем, и хотелось выдохнуть. Мои ноги сами привели туда, где всегда было тихо и безопасно, — в книжный магазин, где работала Ира.

Дверь звякнула колокольчиком, и я оказалась в другом мире. Светлый зал встретил запахом бумаги и типографской краски. Полки уходили рядами, книги стояли ровными спинами, как солдаты. Над каждой секцией аккуратные таблички: «Романы», «Психология», «Современная проза».

Здесь всё было упорядоченно. Даже воздух казался чище, чем в редакции. Люди ходили медленно, словно боялись нарушить ритуал. Кто-то листал новые детективы, девушка в углу выбирала сборник стихов. Всё звучало так тихо, что шорох страниц был громче разговоров.

Ира сидела за кассой, в своём привычном образе: джинсы, худи, волосы в хвосте, большие очки, из-за которых она выглядела студенткой. Увидев меня, она сразу оживилась.

— Ева! Какая редкость. Что тебя сюда занесло? — её голос прозвучал теплее ламп.

— Спасаюсь, — усмехнулась я, подходя ближе. — В редакции шум, склоки, кулер опять сломался. А у тебя здесь — рай.

— Рай для ботаников, — хмыкнула она. — Но мне нравится. Люди приходят с надеждой найти историю, которая их удержит.

Я облокотилась на стойку.

— Ты сама всё ещё ищешь «настоящую любовь» в романах?

— А что мне остаётся? — Ира развела руками. — Пусть хотя бы бумажные герои не предают.

Мы обе рассмеялись. В ней всегда было это сочетание наивности и тепла, которое делало её противоположностью Олесе.

— Ладно, давай что-нибудь посоветуешь, — сказала я. — Но не классику. Хочу что-то живое.

Ира поднялась, повела меня к полке «Современная проза».

— Смотри, Ева, у твоей любимой авторки вышла новинка. Милена Блэр. «Женщина напрокат». Её только сегодня привезли.

Я взяла книгу в руки. Чёрная матовая обложка, алые буквы названия, страницы пахли свежей типографской краской. На обороте было написано:

Элитная эскортница, привыкшая играть роли. Он — её новый клиент, скрытный, притягательный, опасный.

Контракт — пять встреч. Пять вечеринок, каждая из которых раскрывает не только тело, но и страхи, травмы, желания.

Но то, что начиналось как игра, обнажает правду: за роскошью стоит система, где женщины — товар. И путь назад уже закрыт.

Исчезновение. Пытки. Тайны.

Чтобы выжить, ей придётся стать сильнее, чем когда-либо.

И — спасти тех, кого уже похоронили живыми.

Внизу жирным шрифтом:

«Женщина напрокат» — это жёсткая эротика с элементами триллера. История о выживании, о власти, о том, как хрупкость может стать оружием, а страсть — шагом к свободе. Очень много откровенных сцен! Электронная версия на сайте литнет по ссылке

»

Я замерла, перечитывая аннотацию. Она звучала так, будто книга подмигивала мне лично.

— Ну? — Ира наклонилась ближе. — Я знала, что ты не устоишь.

Я расплатилась, положила книгу в сумку. На душе стало легче, словно я взяла себе талисман.

— Ты светишься, — сказала Ира, пристально глядя на меня. — Не знаю, что ты там задумала, но это явно связано с мужчиной.

Я ухмыльнулась, но не стала объяснять.

— Пусть будет моим секретом.

Мы обнялись на прощание. Книжный магазин остался за спиной, а вместе с ним — тихий мир, где страсть существует только на страницах. На улице снова пахло городом, летом, жареным мясом из ларька.

Я шла домой с книгой в сумке и ощущением, что держу в руках кусочек своей будущей статьи.

* * * * *

Я вышла из книжного, книга Милены Блэр лежала в сумке, тяжёлая и будто живая. Лето тянуло оранжевым закатом, липа пахла сладко, асфальт ещё держал дневное тепло. Я уже сворачивала к метро, когда услышала:

— Ева?

Я обернулась. Игорь Савельев. Те же взъерошенные русые волосы, тонкие очки, худи с принтом старой игры. Среднего роста, худощавый, но в его облике всегда было что-то спокойное и надёжное.

— Вот так встреча, — сказала я, улыбнувшись. — Ты всё такой же.

— А ты изменилась, — ответил он. — Но глаза остались прежние.

Мы замерли на секунду, будто воспоминания всплыли одновременно. Потом он кашлянул:

— У тебя есть время? Давай кофе?

Мы пошли в «Третью волну». Там всегда было уютно: кирпичные стены, деревянные столы, лампы на длинных проводах, тихий джаз. Бариста улыбнулся, Игорь заказал свой вечный американо без сахара, я — капучино.

Сели у окна. Он смотрел на меня чуть дольше, чем нужно.

— Помнишь… — начал он и поправил очки. — В универе, когда мы ночами сидели над проектом? Мы же тогда не только проекты делали.

Я усмехнулась.

— Ты хочешь сказать — «мутили»? Да, помню.

— Ты тогда смеялась над моими очками, — он улыбнулся. — А я… я думал, что у нас может получиться что-то серьёзное.

— Может, и могло, — сказала я тихо. — Но мы оба искали разного. Я — огня, ты — стабильности.

— А что было плохого в стабильности? — спросил он, чуть склонив голову.

Я посмотрела на него, и сердце ёкнуло. В памяти всплыли те студенческие вечера: его рука на моей талии в библиотеке, тихие поцелуи за полками, ощущение защищённости рядом. Тогда мне казалось, что всё просто.

— Ничего плохого, — ответила я. — Просто я была другой.

Он сделал глоток кофе, и в его глазах мелькнула тень.

— Я иногда думаю, если бы мы продолжили тогда… у тебя была бы спокойная жизнь. Без… — он замялся, — без этих твоих авантюр.

Я усмехнулась.

— Ты не поверишь, но именно авантюры держат меня на плаву. Без них я бы утонула в рутине.

Мы на секунду замолчали. Музыка в кафе казалась громче. Я чувствовала тепло его взгляда, и внутри дрогнуло. Часть меня хотела снова вспомнить вкус тех поцелуев. Но тут же всплыло другое: фонарь в парке, рука незнакомца, молчание, которое оказалось громче слов. Shadow. Тот мир, куда я уже шагнула.

Я вздохнула и допила капучино.

— Знаешь, Игорь, может, у нас и могло бы что-то быть. Но не сейчас. У меня слишком много... текстов.

Он усмехнулся.

— Тексты вместо отношений? Это в твоём стиле.

— Именно, — я улыбнулась в ответ.

Мы обменялись контактами, просто «на всякий случай». На прощание он обнял меня неловко, как в старые времена. И это обнимание оставило лёгкий след в сердце. Но уже на улице я поняла: это не то время. Shadow держал меня слишком крепко.

* * * * *

После встречи с Игорем идти домой не хотелось. В груди ещё теплился странный осадок: лёгкая тоска по студенческим временам и вместе с тем понимание, что тогдашняя простота уже никогда не вернётся. Я шла по проспекту без цели, пока взгляд не зацепился за афишу на фасаде старого кинотеатра.

Белые буквы на синем фоне:

«Паузы» — психологическая драма

. На афише силуэт женщины у окна и юноши с книгой в руках. Ничего откровенного, всё прилично, даже строго. Но почему-то именно это слово — «Паузы» — отозвалось во мне. Может, потому что сама я уже несколько дней жила в этих паузах: между статьями и форумами, между молчанием и криком.

Билет я купила наугад, будто меня втянуло в игру, где шаги решает не я.

Внутри зал оказался почти пустым. Запах старого кинотеатра — попкорн вперемешку с пылью кресел, где-то капает кондиционер. Несколько пар расселись ближе к задним рядам, впереди сидела женщина с подростком. Я устроилась в середине, поставила сумку с книгой Милены Блэр рядом — как талисман.

Фильм начался неторопливо. Камера следила за женщиной лет сорока — строгой, холодной, с идеальной осанкой. Она преподавала в небольшой школе, жила одна, всё в её мире было по правилам: ровные стопки книг, застёгнутые пуговицы, сдержанные реплики. Напротив — студент, дерзкий и слишком взрослый для своих лет, но ещё не мужчина. Его тетради — хаос, его взгляд — вызов.

Большую часть времени фильм держался на взглядах и паузах. Слова были короткими, почти лишними. Она задавала вопросы, он отвечал уклончиво. Между фразами — тишина, длинная, вязкая, как пауза перед признанием. В этой тишине и рождалось напряжение.

И вот наступил момент, ради которого будто снимался весь фильм. Сцена длилась всего две минуты, но я почувствовала, как дыхание сбилось.

Классная комната. Она стоит у доски, студент сидит за партой. Ошибся, провинился — это ясно без слов. Она подходит ближе, медленно кладёт ладонь на стол, наклоняется к нему. Взгляд в глаза, но не прикосновение. Её дыхание касается его лица, он замирает, пальцы вцепляются в карандаш. И снова пауза. Длинная, до дрожи.

На экране не было ни одного поцелуя, ни одного движения «ниже пояса». Но я чувствовала, как зал затаил дыхание. Эта пауза была громче любых постельных сцен. Власть — в задержанном движении, в том, что можно сделать шаг, но не делаешь. Управляемый ритм, доведённый до предела.

Я сидела в кресле, и тело предательски отозвалось. Это было не вожделение, не похоть — а острое понимание: игра может строиться на тишине и паузах, и это заводит сильнее, чем любой набор «трюков».

Фильм продолжался, уходил в драму: её одиночество, его стремление вырваться, невозможность соединить два мира. Финал был мрачным и открытым, зрители переговаривались: «Тяжёлое кино», «Надо переварить». Но я слышала только собственное сердце.

Когда свет включился, я осталась сидеть пару минут. В голове уже складывался план. Не повторить киношную историю буквально — нет. Но взять суть. Роль. Дисциплину. Паузы, которые заводят сильнее слов.

Я вышла на улицу. Город шумел: машины, голоса, запах жареного мяса из ларьков. Но всё это было где-то далеко. Внутри билось только одно:

найти в Shadow того, кто понимает паузы

.

Я почти видела, как напишу объявление:

«Ищу партнёра для игры в роли. Ключ — тишина, паузы, остановки. Без суеты, без лишних слов. Только ритм, который управляет телом».

Статья уже рождалась во мне, ещё до того, как нашёлся герой. И вместе с ней — предвкушение.

Глава 7. Коридор с белой плиткой

Я проснулась от звонка — экран светился белым прямоугольником. Голос мамы был спокойный, но в нём пряталась тревога: давление скачет, кружит голову, «ничего страшного, просто сходи со мной». В груди коротко кольнуло —

сегодня хотела добить небольшую статью

, но реальность уже поправляла приоритеты. Я открыла рабочий чат и быстро набрала: «Андрей, уйду в поликлинику с мамой, подойду позже».

— Не забывай про работу, — всплыло через десять секунд.

— Не забуду, — ответила я и выключила экран.

Экран погас, и вместе с ним — редакционная броня. Я кинула в сумку блокнот, надела пальто и побежала вниз по лестнице. Холодный поручень резанул ладонь, и тело моментально пришло в тонус, будто кто-то нажал скрытую кнопку.

Не расплескай себя по дороге. Соберись.

Коридор поликлиники встретил влажной прохладой и запахом хлорки, в котором угадывался привкус дешёвого кофе из автомата. Мама сидела на пластиковом стуле у стены, пальцами мяла край сумки, как билет на поезд. Лицо спокойное, глаза настороженные — это её способ держать мир в порядке. Я присела, накрыла её руку своей и почувствовала тонкую сухость кожи, знакомую с детства, — шуршащую, как страница медкарты.

— Ну что, как ты?

— Как все. Не молодею. Давит, как эта лампа, — она кивнула на моргающий прямоугольник под потолком.

— Сейчас разберёмся. Я с тобой.

Мы встали в очередь к регистратуре. Электронное табло мигнуло и зависло на трёх одинаковых цифрах. Девушка за стеклом проговорила, не поднимая глаз: «Участковый номер? Карта у вас?» Карта, конечно, «гуляла» — то на третьем участке, то в архиве, то «сейчас найдётся». Пара за спиной спорила об антибиотиках, ребёнок в углу скатывал бахилу в шарик.

Дыши. Это обычный день, не сюжет.

— Фамилия? — спросили из окошка.

— Львова, — мама чётко, как пароль.

— А Вы кто? — стекло отразило мой профиль, словно чужой текст.

— Дочь, — ответила я и почувствовала, как внутри вспыхнула маленькая лампа: слово «дочь» сидело во мне крепче, чем «журналистка».

Аппарат талонов выплюнул полоску бумаги, и она сразу плюхнулась краем в лужицу возле кулера. Я схватила её раньше, чем вода успела расползтись, промокнула о рукав. В номере размылось две последние цифры, будто у события вдруг пропал финал. Мы сели напротив кабинета, где монотонно жужжал тонометр.

— Ты поздно отвечаешь, — мама посмотрела прямо.

— Работы много. Иногда пишу ночью.

— От работы кони дохнут. Слышишь?

Я кивнула, хотя в животе коротко дернулось:

контроль — любимое слово у всех, кто меня любит

. Дверь кабинета приоткрылась, вышла женщина с аккуратно намотанным шарфом, пахнувшая валидолом и жвачкой. Её место заняла соседка по очереди, громко вздохнув, будто опустилась в глубокую воду. В этот момент телефон дрогнул в ладони — «Новый комментарий к колонке». Я перевернула экран вниз, как прячу тело под плащом.

— Опять работа? — мама заметила движение.

— Да. Но сейчас — ты, — я улыбнулась, и улыбка вышла теплее, чем обычно.

Лампа над нами продолжала мигать, гул принтера резал воздух, пластиковые стулья скрипели. Я смотрела на мамину ладонь: голубые прожилки, узор времени, который не подделать.

Если она спросит, что я пишу — отвечай. Но не сейчас. Пусть сначала ровно подышит.

Я достала из сумки блокнот, раскрыла на чистой странице. Рука сама повела первую строку: «Белая плитка помнит наши слабости». От этой фразы стало странно легко — так бывает, когда попадаешь в нужный ритм. Мама смотрела боковым взглядом, в котором не было подозрения — только материнская бухгалтерия: пришла вовремя, рядом сидит, не суетится.

— Записываешь?

— Всегда. И хорошее, и плохое. Иначе всё растворяется.

— Только не растворяй себя, — сказала она тихо, будто свечу задула.

Я снова накрыла её руку, чувствуя тёплый пульс под кожей. Коридор шумел — кто-то ругался на запись, кто-то смеялся в телефон. Двери кабинетов хлопали одинаково, как метки в тексте. В этой какофонии моё тело неожиданно успокоилось.

Вот она, настоящая ставка: остаться дочерью и не предать журналистку.

Я выдохнула глубже и поймала свой ритм — медленно, быстрее, пауза.

* * * * *

Позже нас отправили к другому кабинету — тот самый коридор, где теснота давила сильнее любого диагноза. Стулья в ряд, потолок низкий, лампа мигала, как морзянка. Мама села аккуратно, спина прямая, руки сложены поверх сумки. Я рядом — будто школьница, которую снова вызвали на разбор.

— Хватит так много работать, — начала она без прелюдий.

— Работа, мам. Статьи не пишутся по звонку.

— Удобно говорить «работа». А как же личная жизнь?

Я вздохнула. Вот оно, пошло по привычному маршруту.

— Мам, у меня действительно полно дел. Днём встречи, вечером сажусь писать и могу до трёх ночи застрять за текстом.

— И что ты там пишешь до трёх? Про политику? Про экономику? Нет ведь. Я иногда заглядываю в твой журнал… Ева, это же… странно.

Я почувствовала, как плечи напряглись.

— Ты читаешь?

— Иногда. Не всё, но попадается. Неужели нельзя писать приличнее?

— А если приличнее — кто читать будет?

Она посмотрела так, будто я предложила продать фамилию за копейки.

— Люди читают грязь ради любопытства. А потом думают, что автор такой же.

— А я и есть такой же человек, мама. Живой. Со всеми желаниями.

— Дочка, — она сжала моё запястье, — я не хочу, чтобы про тебя думали плохо.

Скрипнул стул рядом: мужчина в клетчатой рубашке громко раскрыл газету и уткнулся в статью про цены на гречку. Коридор шептал: «кто крайний?» — «у меня только спросить».

— А что Серёжа бы сказал, — продолжила мама.

— Мам, пожалуйста…

— Он бы точно не позволил тебе такое писать. Он всегда держал тебя в рамках.

— Вот именно. Он держал. Я в этих рамках едва дышала.

— Ты слишком драматизируешь, — снова вылетела у неё эта фраза.

Я откинулась на спинку стула, чтобы не сорваться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Серёжа считал, что жена должна быть удобной. Готовить, улыбаться, молчать. Я рядом с ним исчезала.

— Но он ухаживал, работал, всё в дом. Ты же не голодала, не мёрзла.

— Мам, мне не нужна стена, за которой я не слышна. Я его никогда не любила.

Она замолчала, но глаза продолжали сверлить. Взглядом, которым она умела довести до чувства вины лучше любых слов.

— Я просто боюсь за тебя, — сказала наконец. — Ты всё время одна.

— Лучше одна, чем в браке, где тебя нет.

— Тебе сорок будет — посмотрим, как заговоришь.

Я рассмеялась коротко и горько.

— Мам, мне двадцать восемь. И я не собираюсь ждать сорок, чтобы стать собой.

— Слишком упрямая ты, — она покачала головой, поправляя шарф. — В меня вся.

Очередь сдвинулась. Кто-то в далеке поругался у регистратуры — принтер выплюнул пустой лист, админка зависла. Мама покосилась на меня, снова вздохнула.

— Всё-таки с Серёжей ты выглядела спокойнее.

— А внутри умирала. Ты этого не видела.

Мама на секунду отвела глаза, а потом снова вернулась к моему лицу.

— Ну хоть не влезь в беду, ладно? Пиши что хочешь, только не доводи до скандала.

— Мам, у меня каждая строка — уже скандал.

Мы замолчали. Я слушала жужжание тонометра за дверью и чувствовала, как слова повисли в воздухе, не давая дышать.

Она боится за меня, а я боюсь, что однажды придётся выбирать — быть дочерью или быть журналисткой.

* * * * *

Мы сидели в очереди уже больше получаса. Коридор шумел: кто-то возмущался про талон, кто-то шаркал бахилами, над головой мигала лампа. Мама всё время теребила край сумки, и вдруг я заметила — пальцы побелели, дыхание стало частым. Она прижала ладонь к виску, плечи дёрнулись.

— Мам, тебе плохо?

— Давление подскочило… — голос сорвался, она попыталась улыбнуться, но губы дрожали.

Я вскочила и постучала в дверь.

— Извините, маме плохо. Можно без очереди?

Дверь приоткрылась, врач выглянул поверх очков, окинул нас быстрым взглядом.

— Заходите.

Я помогла маме подняться, поддержала под локоть. В кабинете пахло лекарствами и чем-то сладким — наверное, мятными таблетками. Врач посадил её на стул, надел манжету тонометра. Жужжание прибора казалось слишком громким.

— Сто восемьдесят на сто, — пробормотал он. — Сильно. Давно скачет?

— Несколько дней, — мама опустила глаза.

— Почему сразу не пришли?

— Думала, само пройдёт…

Я сжала её руку, будто этим можно было удержать давление на месте.

— Таблетки пьёте?

— Нет. Я старалась без химии.

— Сейчас не время «стараться», — врач строго посмотрел на неё. — С возрастом организм сам не справляется. Нужно принимать регулярно.

Он достал из ящика маленькую капсулу, стаканчик с водой.

— Примите. Давление будем сбивать постепенно. Ничего критичного, но следить обязательно. Я выпишу рецепт.

Мама кивнула, запила таблетку. В её движениях было столько усталости, что у меня перехватило горло.

— Сколько раз говорю, — продолжил врач, — не ждите, пока станет совсем плохо. Давление — оно тихое, а последствия громкие.

Я кивнула вместо неё.

— Поняла. Буду следить.

* * * * *

Доктор пригласил маму на кушетку и жестом показал лечь. Шуршащая бумага под её спиной зашуршала громче, чем нужно, будто подчеркивая каждое её движение. Мама осторожно вытянула ноги, приподняла голову, но тут же снова опустилась на жёсткий валик. Я устроилась на стуле у стены, стараясь не мешать.

— Глубокий вдох, — сказал врач ровным голосом. — Теперь выдох. Ещё раз.

Он прислушивался внимательно, водя фонендоскоп то по груди, то по спине. Мама послушно дышала, но в её глазах мелькала усталость. Я поймала себя на том, что считаю её вдохи вместе с ней, словно подстраховываю своим дыханием.

— Пульс учащён, но ровный, — пробормотал врач. — Давление уже снизилось после таблетки, но держится выше нормы.

Он снял манжету и глянул на маму поверх очков:

— Надо обследоваться. Завтра с утра приходите натощак. Общий анализ крови, биохимия, холестерин, сахар. Сделаем электрокардиограмму.

Я видела, как он пишет, аккуратным, почти каллиграфическим почерком, а рядом складывает листы: рецепт, направления, рекомендации. Эти бумаги вдруг стали казаться мне важнее любых моих черновиков — здесь было всё про маму, про её жизнь и её здоровье.

— Вот список препаратов. Начнёте принимать сегодня вечером. Давление измеряйте дважды в день — утром и вечером. Записывайте показатели в тетрадь, чтобы я мог видеть динамику.

Мама кивала, чуть склонив голову набок, как школьница на уроке.

— Соль ограничить, кофе по минимуму. Алкоголь — исключить. Спокойный режим, без стрессов.

— А работа? — спросила она осторожно.

— Работать можно. Но без авралов и перенапряжения. И отдых обязателен.

Мама снова кивнула, но я знала: часть слов пролетит мимо, потому что она привыкла всё делать через силу, без жалоб.

— И самое главное, — врач поднял палец, — если почувствуете резкую слабость или головокружение, сразу вызывайте скорую. Не ждите, пока станет хуже.

Молчание повисло между его словами и нашими взглядами. Я впервые почувствовала, как будничные медицинские фразы звучат тяжелее любых моих журналистских заголовков.

Мама поднялась с кушетки медленно, поправила шарф, будто собирала себя заново. Взяла бумаги обеими руками, осторожно, как что-то очень ценное.

— Спасибо, доктор, — тихо сказала она.

— На здоровье. Завтра к восьми — не опаздывайте, — врач уже вернулся к своим записям.

Мы вышли из кабинета в тот же шумный коридор. Мама поправила шарф, сжала в руках рецепты и повернулась ко мне:

— Завтра я сама схожу. Не буду тебя отвлекать от работы.

— Мам, я могу пойти с тобой.

— Не надо, — улыбнулась она чуть устало. — Ты и так сегодня целый день со мной. Занимайся своим, а я справлюсь.

Я кивнула, хотя внутри кольнуло:

она говорит про «сама», но я всё равно завтра позвоню с утра

.

Очередь смотрела на нас с разной смесью любопытства и облегчения: кого-то пропустили без очереди, но мамин бледный вид объяснял всё лучше любых слов. Я почувствовала её дрожь в руке, когда мы остановились у стены. На запястье всё ещё краснела полоса от манжеты, будто отметка времени, которая не сразу пройдёт.

Просто визит к врачу, пара направлений и рецепт. Но для меня это выглядело как целая глава — напоминание о том, что тело требует внимания, даже когда мы хотим притвориться сильными.

* * * * *

Такси оказалось потрёпанным «Ниссаном», сиденья в серых пятнах, на зеркале болталась безвкусная ёлочка. Из динамиков грохотало радио — старые хиты, на таком звуке будто колонка вот-вот треснет. Я помогла маме сесть, сама устроилась рядом и сразу подалась вперёд:

— Сделайте музыку потише, пожалуйста.

— Девушка, у меня тут работа, — не оборачиваясь, огрызнулся водитель. — Как хочу, так и езжу.

Я уже раскрыла рот, но мама подняла ладонь и вмешалась:

— Молодой человек, — голос её был тихий, но стальной, — у меня давление. Если вам не жалко ушей, пожалейте хоть сердце. Или у вас совесть выключена вместе с музыкой?

Водитель засопел, но ручку громкости крутанул. Радио стихло, остался только ровный гул дороги.

— Вот и всё, — мама откинулась на спинку, поправила шарф. — Главное — говорить спокойно.

— Мам, да ты дипломат, — я рассмеялась. — Я бы сейчас наорала, и толку ноль.

— А зачем орать? Тон важнее слов.

Мы ехали через серый город: аптеки с зелёными крестами, палатка с пирожками, прохожие в пальто. Дворы промелькивали знакомые, будто из детства. Мама смотрела в окно, и вдруг её лицо смягчилось.

— Помнишь нашу дачу? — спросила она. — Каждый раз, как садились в электричку, ты канюлила, что пирожков мало.

— Конечно, помню, — я улыбнулась. — Ты пекла с вишней, а я выбирала их все подряд.

— А ты всегда кричала: «Это мои!».

— Потому что с вишней — праздник, а с капустой — наказание.

— И потом весь вагон смотрел, как мы делим пирожки.

Мы обе засмеялись. Водитель косо глянул в зеркало, но промолчал.

— А ещё ты устраивала спектакли, — продолжила мама. — Ставила игрушки в ряд и читала им сказки, как будто они зрители.

— Ну да, — я кивнула. — У меня даже халат твой старый был костюмом.

— И всегда повторяла: «Я буду актрисой».

Я фыркнула.

— Почти сбылось. Только вместо актрисы — журналистка.

— Неважно. Главное, что ты всегда хотела, чтобы тебя слышали.

Машина подпрыгнула на яме, и мы обе качнулись. Мама вздохнула и посмотрела на меня:

— А я всё равно иногда вижу в тебе ту девочку с халатом до пят. Упрямая, но глаза горят.

— Мам, я и есть та девочка. Просто выросла.

— Хорошо, что признаёшь. А то думаешь — взрослая, всё знаешь.

Я улыбнулась. Мы ехали молча пару минут, слушая, как шины шуршат по асфальту.

— Помнишь, как зимой свет выключили, — сказала мама, — и мы свечи ставили в банку? Ты тогда придумывала истории, а я вязала.

— Помню, — ответила я. — Мне казалось, что это наш собственный театр.

— Да и был театр. Только маленький.

Она посмотрела на меня с нежностью, которой обычно прячет за ворчанием.

— Знаешь, я всё равно горжусь тобой. Даже если не всегда понимаю.

— Спасибо, мам, — я сжала её руку. — Для меня это важнее любых слов.

— Просто пообещай, что не потеряешь себя.

— Обещаю.

Такси свернуло к её дому. Водитель затормозил резко, колёса скрипнули. Я вылезла первой, помогла маме выбраться. Она задержалась на секунду у двери, посмотрела на меня внимательно.

— Зайдёшь?

— Нет, тебе нужно отдохнуть. Я завтра позвоню.

— Ладно.

Я смотрела, как она идёт к подъезду — шаги чуть медленнее, чем раньше, но ровные. Дверь захлопнулась за ней. Внутри меня остался её голос, спокойный и тёплый: «Ты же моя дочь».

Я вернулась в такси. Водитель включил радио потише, уже без огрызаний. Я улыбнулась сама себе:

мама умеет ставить на место любого, даже если у неё скачет давление

.

Глава 8. Подготовка к экзамену

Вечером я открыла ноутбук и привычным движением зашла в

Shadow

. Форум встретил чёрным фоном и пульсирующими никами, словно сама тьма дышала внутри экрана. Ветка за веткой — чужие фантазии, объявления, договорённости. У каждого здесь своя маска: кто-то ищет «строгую», кто-то «послушную», кто-то придумывает себе целые легенды.

Я открыла редактор и набрала:

«Ищу студента второго курса. Неопытного, но не девственника. Для одной встречи. Без лишних вопросов».

Палец завис на клавише «Enter», и сердце толкнуло в рёбра. Нажала.

Ответы посыпались почти сразу.

— Старушка, ты серьёзно? Зачем тебе мальчики?

— Милфа решила развлечься? Лучше бы мужика нормального нашла.

— Тётя, вам не студента надо, а психотерапевта.

Я скривилась, но не закрыла вкладку. Тролли здесь всегда были — такие же паразиты, как комары летом. Их жужжание только подтверждало: текст зацепил.

Через пару минут пошли нормальные ответы:

— 19 лет, айти. Был один раз, хочу попробовать снова. Могу прямо завтра.

— 20 лет, спортфак. Опыт — 2 девушки. Рост 182, вес 80. Пишите в личку.

— 18 лет, девственник. Но очень хочу, чтобы вы были первой.

Я усмехнулась.

Нет, не то. Мне нужен мальчишка, который уже знает, как пахнет чужая кожа, но ещё не превратился в коллекционера тел.

Открыла анкеты.

Первый — айтишник. Аватарка с картинкой процессора, сияющего зелёными линиями, как схема из учебника по информатике. В анкете гордо написано:

«Разбираюсь в железе и в женщинах»

. Я усмехнулась. В железе — да, в женщинах — вряд ли.

Второй — спортивный. На аватарке мускулистый герой из комиксов, обтянутый шортами. В анкете всё по пунктам: рост, вес, любимые упражнения.

«Был два раза, но выдержка железная».

Я поморщилась: выдержка нужна на тренировке, а здесь важна живая дрожь.

Третий — юрист. Его аватар — золотые весы Фемиды, блестящие так, будто скопированы из клипарта. В тексте самоуверенно:

«Знаю, как сделать так, чтобы вы больше никогда не забыли ночь со мной».

Слишком взрослый, слишком хвастливый. Мне нужен не оратор, а тот, у кого щека вспыхнет от прикосновения.

Я листала дальше. Под веткой всё прибывало комментариев:

— Студент не потянет такую. Вы же его сожрёте.

— Респект за честность. Умеете заинтриговать.

От этих строк внутри стало теплее.

Да, я умею. И хочу, чтобы дрожь от ожидания разделили со мной.

Я открыла очередную анкету. 19 лет, истфак. Пишет много и пафосно:

«Обожаю ролевые игры, готов воплотить всё, что пожелаете»

. На аватарке — картинка спартанца с копьём, мускулистый герой в красном плаще.

Нет, слишком много слов и слишком мало простоты.

Следующий — экономист. Опыт — «десяток девушек». В анкете каждая строка пропитана бравадой. Аватарка — фото ключей от «БМВ» на ладони, снятых в полумраке.

Такому важнее похвастаться вещами, чем почувствовать рядом человека.

И вдруг я наткнулась на строку, которая зацепила. 19 лет, студент филфака. В анкете всего пара строк:

«Был три раза. Хочу попробовать в другой роли. Не всё понимаю, но интересно».

Его аватарка отличалась от остальных: не героика и не показуха, а простая чёрно-белая картинка с раскрытой книгой на столе и чашкой кофе рядом. Минимализм, честность.

Вот он. Не кричит о себе, не навязывает образ. И этим — цепляет.

Я перечитала дважды. Без бахвальства, без лишних слов. Честно и коротко.

Вот он. У него ещё не устоявшиеся привычки, но уже есть опыт дыхания и касания. Такой мальчишка растеряется от взгляда, и именно это мне нужно.

Под веткой в этот момент появилось новое сообщение:

— Старшая хочет поиграть в училку? Ну-ну. Только не перепутайте студента с дворником.

Я усмехнулась и закрыла окно комментариев. Пусть пишут. Я уже выбрала, на ком остановлюсь. Но переписываться не стала. Не время.

Я закрыла ноутбук и на секунду задержала ладонь на крышке. Внутри было то самое чувство, ради которого я вообще пришла в Shadow: лёгкий ток под кожей, смесь риска и азарта.

Учительница и студент. Я нашла сюжет. И теперь он будет жить во мне до встречи.

* * * * *

В кухне тихо закипал чайник. Я налила себе кружку, вдохнула запах чая и вернулась к столу. Сердце не отпускало. Я снова открыла ноутбук, пролистала ветку вниз и ещё раз нашла анкету филолога. Строчки короткие, сухие, но именно в этой простоте чувствовалось нечто настоящее.

Три раза. Хочу попробовать. Не всё понимаю, но интересно.

Рука сама повела курсор в личку.

Milena:

— Добрый вечер. Ты оставлял анкету?

Ответ пришёл быстро, будто он сидел перед экраном и ждал.

19_filk:

— Да. Это я. Если ещё актуально — я могу.

Я прищурилась. Никаких смайлов, никаких лишних слов.

Milena:

— А твой опыт действительно три раза?

19_filk:

— Да. С одной девушкой. Полгода назад. Всё было… неловко. Но я хочу попробовать ещё. И понять больше.

Milena:

— И ты готов слушать и выполнять, как скажу?

19_filk:

— Я думаю, да. Хотя если честно — немного стесняюсь.

Я усмехнулась.

Немного? Ты дрожишь весь в тексте, мальчик.

Milena:

— Стыд оставь за дверью. Главное — слушай и не задавай лишних вопросов. Понял?

19_filk:

— Понял.

Пауза. Потом всплыло сообщение.

19_filk:

— Хотите фото? Чтобы вы понимали, с кем говорите.

Milena:

— Присылай.

Картинка загрузилась. На этот раз — не безликая аватарка, а настоящее фото. Парень снят, кажется, в университетской аудитории: серая доска за спиной исписана мелом, на стене висит карта Европы. Он стоит чуть боком, в светлой рубашке, воротник неловко смят, волосы тёмные, слегка растрёпанные, будто пробежался рукой перед съёмкой. Лицо ещё совсем юное: кожа чистая, щёки гладкие, взгляд мягкий, немного растерянный.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я прищурилась, рассматривая детали. Угол рюкзака виднелся на плече, ремень чуть перекосился. В руке — телефон, отражение вспышки высветило пальцы. Никакой бравады, никакого «я герой» — он выглядел именно студентом, которому и двадцати ещё не исполнилось. Взгляд прямой, но в нём было смущение, как у мальчишки, который только учится держать чужие глаза на себе.

Да, это не позёр. Не актёр. У него получится роль студента, потому что он и есть студент.

Milena:

— Подходит. Ты выглядишь именно так, как мне нужно. Скромно, без показухи.

19_filk:

— Я не умею показывать. Я только учусь.

Milena:

— Вот и будешь учиться. Одежду оставь студенческую: рубашка, джинсы, рюкзак. Никакого «мачо». Понял?

19_filk:

— Да. Я… даже рад, что вы сказали прямо.

Я улыбнулась, чувствуя, как внизу живота теплеет.

Milena:

— Через два дня. В девятнадцать ноль-ноль. В VIP-комнате ресторана. Я всё забронирую. Твоя задача простая: прийти вовремя и слушать меня.

19_filk:

— Хорошо. Я приду.

Milena:

— Без «хорошо». Ты придёшь.

19_filk:

— Я приду. Просто… немного страшно.

Milena:

— Страх — это часть игры. Держи его в себе, но не показывай.

Он замолчал, потом снова написал:

19_filk:

— Спасибо, что выбрали меня. Я понимаю, вы могли бы найти кого-то лучше.

Milena:

— Лучше? Мне нужен именно такой, как ты.

После этих слов он долго не отвечал. Я уже собиралась закрыть ноутбук, как всплыло ещё одно короткое сообщение:

19_filk:

— Тогда я не подведу.

Я провела пальцами по клавишам, но писать больше не стала. Всё было сказано. Закрыла крышку ноутбука, сделала последний глоток остывшего чая и пошла в спальню. Тело всё ещё держало лёгкое напряжение, будто между бёдер продолжала вибрировать скрытая пружина.

Встреча назначена. Теперь время играть в подготовку.

* * * * *

На следующий день вечером мы с Олесей и Ирой встретились у входа в торговый центр. Таня не смогла — сослалась на работу и пообещала наверстать позже, так что остались втроём. Толпа сновала туда-сюда, пахло жареными кукурузными палочками и сладкой ватой, где-то сверху тянуло кондиционером. Мы зашли внутрь и сразу растворились в ярком свете витрин. Подруги шли рядом и переговаривались громче, чем позволяла музыка.

— Так, — деловито заявила Ира, — никакой пошлости. Училка должна быть строгой, иначе это уже не училка, а стриптизерша.

— Да ладно, — хохотнула Олеся. — Можно быть и строгой, и так, чтобы у него уши загорелись.

Мы заглянули в первый бутик. На вешалках висели блузки всех оттенков белого — от молочного до почти прозрачного. Я провела пальцами по ткани: шёлк скользил, хлопок шершавил. Взяла пару моделей и пошла в примерочную.

— Ну-ка, покажись! — крикнула из-за шторки Олеся.

Я вышла. Блузка тонкая, мягкая, но сидит слишком свободно.

— Нет, — отрезала Ира. — Это училка на пенсии. Нам нужна с характером.

Сняла, надела вторую. Белая с чёткими полосками, узкая по фигуре, верхняя пуговица легко расстёгивалась.

— Вот уже лучше, — одобрила Олеся. — В этой пуговице столько смысла, что студент сам захочет её расстегнуть.

Мы засмеялись. Я вернулась в кабинку и натянула юбку-карандаш. Она тянула ноги в линию, подчёркивала бёдра, резинка слегка впивалась в талию.

— Господи, Ева, ты обязана её взять! — воскликнула Ира. — В этой юбке даже я готова признаться, что прогуляла лекцию.

— Ага, и заслужила бы от меня кол в дневник, — парировала я.

Мы перебрали ещё десяток вещей. Жакет оказался слишком тяжёлым, серый костюм — скучным, очки в тонкой оправе смотрелись детскими. Всё сопровождалось комментариями:

— Эта блузка делает из тебя тётю из бухгалтерии.

— А этот жакет как будто ты директорша школы, а не училка.

— Вот эти туфли бери. В них каблук щёлкает так, что студент будет считать удары как метроном.

Я снова вернулась в примерочную. Теперь комплект сложился: белая блузка с узкой полоской, застёгнутая почти до горла, но с намёком на то, что пуговица может поддаться; чёрная юбка-карандаш до колена, обнимающая фигуру; очки в массивной чёрной оправе, которые я сняла с витрины «для образа»; туфли на тонком каблуке. В зеркале отражалась не просто журналистка — передо мной стояла женщина, готовая задавать уроки не только по литературе.

Я распахнула шторку. Подруги ахнули синхронно.

— Всё, — сказала Ира, — образ готов.

— Даже слишком готов, — хмыкнула Олеся. — В этой юбке любой студентик забудет, как его зовут.

Я посмотрела на себя в зеркало ещё раз. Образ был строгим, но в каждом изгибе жил намёк. Очки добавляли холодной серьёзности, тонкая полоска блузки играла с формой груди, каблуки щёлкали, как точка в конце предложения.

— Не хватает деталей, — сказала Ира. — Настоящая училка ведь не только юбкой живёт.

Мы вышли из бутика и свернули в канцелярию на первом этаже. Запах бумаги и пластика ударил в нос, полки ломились от папок, ручек и блокнотов.

— Вот оно, — Олеся взяла в руки длинную деревянную указку. — Представляешь, как она будет ей постукивать по столу?

— Или по студенту, — подмигнула я, проводя пальцами по гладкому дереву.

Я взяла строгую чёрную папку на резинке и пачку белых листов. В руках они ощущались почти как атрибут власти — то, что отличает школьницу от учительницы.

— Давай ещё красную ручку, — предложила Ира, роясь в ящике. — Училка без красной ручки — это профанация.

— И линейку, — добавила я, выбрав прозрачную пластиковую. — Чтобы всё было по-настоящему.

Мы вышли с пакетами и смеялись, как дети, которые готовятся к спектаклю. Но внутри у меня зрела серьёзность: каждое купленное «мелочи» приближало меня к вечеру, где студент в рубашке будет сидеть напротив, а я — стучать указкой по папке, как настоящая учительница.

Олеся хлопнула в ладоши:

— Отлично! Теперь пошлите в секс-шоп. Учительнице ведь нужны… инструменты.

Мы засмеялись так громко, что прохожие оглянулись. Я собрала пакеты и почувствовала, как внутри уже рождается азарт.

Да, это будет урок, который он запомнит.

* * * * *

Мы вышли из бутика с пакетами, смеясь и переговариваясь, но Олеся уже крутила головой, как охотница на запах крови.

— Всё, девочки, марш в секс-шоп, — объявила она, указывая на витрину в конце коридора. — Учительнице нужны… пособия.

Магазин прятался за тёмной дверью с красными лампами. Внутри пахло сладким пластиком и чем-то фруктовым, витрины переливались розовым светом. На полках — коробки с игрушками, маски, костюмы. Мы едва вошли, как Олеся прыснула от смеха:

— Смотрите! Елдак длиной с руку! Если таким треснуть — сразу «неуд» за семестр.

Она взяла огромный фаллоимитатор и покачала им в воздухе, как указкой. Продавец скользнул взглядом, но даже не дернулся.

— Тише, — зашипела Ира. — Тут же люди.

— Да ладно тебе, — хохотнула Олеся. — Это же шоурум, а не библиотека.

Я прошла вдоль полок. Глаза разбегались: вибраторы всех цветов радуги, плётки, кляпы, подвязки. Остановилась у витрины с наручниками.

— Для студента — то, что надо, — я сняла кожаные с мягкой подкладкой. — Пусть прочувствует, что значит «сидеть тихо и не дёргаться».

— О-о, — протянула Олеся. — Вот это я одобряю. Учительница должна держать дисциплину.

Мы перешли к стенду с чулками. Там висели сеточки, кружево, атлас. Я выбрала чёрные в крупную сетку, с поясом. Подруги одобрительно загудели.

— В сеточку — сразу сигнал, — сказала Олеся. — Не библиотекарша, а урок по анатомии.

— Точно, — подхватила Ира. — Гладкие были бы скучными, а эти — провокация.

Мы пошли дальше. На стене висели костюмы: «медсестра», «полицейская», «фея». Олеся ткнула пальцем:

— А вот «сексуальная училка» уже готовая.

— Не-а, — я мотнула головой. — Слишком карикатурно. Мне нужен свой образ, без дешёвой упаковки.

На полке рядом я заметила стеклянную линейку. Тонкая, прозрачная, холодная на ощупь.

— Вот это символично, — сказала я. — И красиво.

— Только не бей сильно, — хмыкнула Ира. — А то учебный процесс закончится быстрее, чем начнётся.

Мы засмеялись. Олеся тем временем уже примеряла на руку красный кожаный кнут.

— Гляньте, какой звук, — она резко взмахнула, воздух зашипел. — Вот такой треск, и студент сразу сдаёт зачёт.

— Отдай, — я отобрала. — Это не для сегодняшнего вечера. Слишком грубо.

Мы ещё долго рассматривали витрины. Олеся вертела в руках маску-кота:

— Представь, ты в очках и в такой маске. Вот это психология!

— Это уже цирк, — ответила я. — Образ будет строгий.

В итоге у меня в пакете оказались: чулки в сеточку с поясом, кожаные наручники для студента, стеклянная линейка и красная помада строгого оттенка. Всё вместе складывало цельный набор.

— Ну что, — подытожила Ира, когда мы подошли к кассе. — Осталась только причёска.

— И настрой, — добавила Олеся. — Но с этим у тебя проблем нет.

Мы вышли из магазина, неся пакеты, и смеялись так громко, что люди в коридоре оглядывались. А у меня внутри было ощущение, что я не просто покупаю вещи — я собираю целый спектакль.

— Ко мне завтра приходи перед свиданием, — сказала Олеся. — Там и причёску сделаем, и переоденешься. Надо довести образ до конца.

Я кивнула.

Да, пора собрать всё воедино. И посмотреть в зеркало на новую себя.

* * * * *

На следующий день я пришла к Олесе за четыре часа до встречи. Она впустила меня с привычной ухмылкой и чашкой кофе в руках.

— Ну что, будущая училка, готова к экзамену? — сказала она и повела в ванную.

Я сняла пальто, поставила сумки у двери. Олеся протянула новую бритву в упаковке и баночку с гелем.

— Давай начнём с основ. Студент должен видеть идеальный конспект, без помарок, — усмехнулась она.

Я засмеялась, но взяла. Вода быстро нагрелась, пар окутал зеркало. Я встала под светильник, нанесла гель на ноги и медленно провела лезвием по коже. Голени стали гладкими, бёдра блестели от влаги. Потом задержалась ниже, между ног. Бритва легко скользила, оставляя чистую кожу, и в этом движении было что-то интимное и будничное одновременно: подготовка к роли, в которой нельзя позволить себе неряшливости. Смывала пену тёплой водой, пока кожа не стала идеальной, мягкой.

Когда я вышла, Олеся встретила полотенцем.

— Вот теперь похоже на серьёзный подход, — сказала она, оценивающе скользнув взглядом по ногам.

Потом мы перешли к образу. Я села перед зеркалом, и Олеся начала собирать волосы в пучок. Гребень скользил строго, шпильки щёлкали одна за другой. Лицо становилось жёстче, взгляд — строже.

— Всё, — сказала она. — Теперь сама себе боишься перечить.

Мы разложили вещи. Белая блузка с тонкой полоской застегнулась почти до горла, чёрная юбка-карандаш обняла бёдра, чулки в сеточку натянулись на гладкие ноги, туфли на тонком каблуке щёлкнули по полу. Очки в массивной оправе добавили хищного холода.

Я посмотрела в зеркало и едва узнала себя. Женщина в отражении не оставляла пространства для сомнений — строгая, собранная, готовая задавать правила.

— Господи, Ева, — выдохнула Олеся, — я бы сама сейчас села за парту и не дышала — ты настоящая учительница

— Это его экзамен, — ответила я, застёгивая длинное пальто, чтобы скрыть чулки и блузку от посторонних глаз.

Мы вышли в коридор. Каблуки гулко ударяли по плитке, будто отбивали ритм будущего вечера.

— Такси уже вызвала?

— Да.

На пороге мы обнялись.

— Главное, — шепнула Олеся, — наслаждайся процессом. Это твой урок.

Я вышла на улицу, где уже ждала машина. Села на заднее сиденье, плотнее запахнула пальто. В груди расправилось чувство власти — как будто я держала в руках невидимую указку.

Такси тронулось, город промелькнул за окнами, и я прикрыла глаза.

Через пару часов — урок, который он не забудет.

Глава 9. Урок на двоих

Дверь в VIP-комнату закрылась за моей спиной тихим щелчком, и воздух внутри сразу изменился. Полумрак, мягкий свет бра из углов, на столе уже стояли два салата, тарелка с багетом и пузатый графинчик коньяка. Всё выглядело слишком чинно, будто это обычный деловой ужин. Только я знала, что сегодня здесь будет совсем другой урок.

Студент сидел боком, рюкзак неловко прижат к ногам, пальцы теребят вилку. Щёки пылают, взгляд то падает в тарелку, то резко вскакивает на дверь, как у пойманного на вранье юноши. Я задержалась у порога, снимая пальто медленно, нарочно давая ему рассмотреть образ до конца. Белая блузка в тонкую полоску застёгнута почти до горла, чёрная юбка-карандаш плотно держит бёдра, чулки под ней тянутся сеткой, очки на переносице добавляют жёсткости. Туфли тонко щёлкнули по ковру, и он вздрогнул, будто уже получил первую оценку.

Я повесила пальто на крючок и обернулась к нему.

— Встань.

Он дёрнулся, но послушно поднялся.

Я подошла ближе, запах коньяка и лёгкого пластика от новых наручников в сумке смешался с его страхом. Схватила за спинку стула, сдвинула его чуть в сторону и жестом указала на сиденье.

— Садись.

Стул жалобно скрипнул, когда он опустился.

Я поставила папку на стол, щёлкнула резинкой, словно открываю журнал с отметками. Указка в руке стала естественным продолжением пальцев. Лёгкий постукивающий звук по краю стола резал тишину.

— Начнём урок. Назови три любимых автора.

— Э… Толстой, Достоевский… — он запнулся, глаза заметались. — И… и…

— Ты готовился? — я прищурилась, кончиком указки коснулась его плеча, провела вниз к локтю.

— Да, просто… вы так смотрите…

— Взгляд учителя не должен пугать. Он должен дисциплинировать.

Я обошла стол и встала за его спиной. Его дыхание участилось, когда щёлкнули замочки наручников — руки оказались зафиксированы за спинкой.

— Так безопаснее. Чтобы ты не отвлекался, — пояснила я ровным голосом.

Медленно расстегнула верхние пуговицы его рубашки. Ткань трещала чуть слышно, когда пальцы добрались до груди. Наклонилась ближе, язык коснулся соска. Он дрогнул всем телом, из горла вырвался тихий, сдавленный стон.

— Тише, — прошептала я в ухо. — За шум на экзамене снижают балл.

Я вернулась перед ним, глаза — в глаза. Его губы дрожали, как у провинившегося школьника.

— Сними джинсы, — приказала.

— Но руки…

— Значит, я сама.

Ремень скрипнул, пряжка заела, и я, усмехнувшись, потянула сильнее. Джинсы поддались, я раздвинула ткань, и его смущение оказалось голым. Член уже напрягся, хоть он пытался отвести взгляд.

— Быстро реагируешь, студент, — я провела пальцами по стволу, и он застонал. — Но посмотрим, сколько ты выдержишь.

Движения были ровными, ритмичными. Моя ладонь скользила вверх-вниз, сжимая то сильнее, то слабее. Его дыхание стало рваным, бёдра дёрнулись навстречу. Я смотрела прямо в глаза, и это смущение только разжигало. Ещё пара движений — и он конвульсивно содрогнулся, горячая струя вырвалась на мою ладонь и чуть на край скатерти.

Он зажмурился, покраснел до ушей.

— Простите… я… я не смог…

Я вытерла руку о салфетку, сохраняя холодную серьёзность.

— Ошибки случаются. Но урок только начался.

Я облизывала пальцы медленно, задерживаясь на каждом, словно пробуя новый вкус. Его глаза метались, губы дрожали, он даже не пытался скрыть смущение. И именно эта растерянность толкала меня дальше. Я наклонилась к его коленям и обхватила губами ещё мягкий, вялый член. Он дёрнулся всем телом, резко втянул воздух, будто его окунули в холодную воду.

Тепло рта сделало своё: сначала лёгкое подрагивание, потом тяжесть стала набираться в моём горле. Я чувствовала, как под языком он наливался, пульсировал, медленно оживал.

Вот оно, смотри на меня, мальчик.

Я вела языком по стволу, скользила от головки к основанию и обратно, а рука фиксировала бедро, чтобы он не дёргался.

— Н-невероятно… — выдохнул он, и голос сорвался на шёпот.

Я сделала несколько глубоких движений, втягивая его всё глубже, и услышала, как дыхание стало рваным. Его живот подрагивал, ноги напряглись, пальцы в наручниках дёрнулись беспомощно. Я чуть ускорилась: ритм «медленно — быстрее — пауза» сводил его с ума.

Его член рос буквально на глазах, и в какой-то момент я почувствовала, как он уже полностью твёрдый, упруго упирается в нёбо. Он не верил сам себе — губы открыты, глаза расширены. Я сосала его с нажимом, скользя языком по венке, и видела, как он борется с телом.

— Я… я сейчас… — сорвалось у него.

Я только плотнее обхватила его губами, усилила вакуум, сжала ладонью основание. Через секунду он конвульсивно выгнулся, бедра сами подались вперёд, и горячая сперма заполнила мой рот рывками. Он застонал громко, не сдержался — весь красный, дрожащий, связанный, полностью в моей власти.

Я поднялась медленно, поправила очки так, будто ничего особенного не произошло. На губах блеск, на языке солоноватый вкус, а у него — паника и восхищение в глазах.

— Молодость, — произнесла я сухо, как ставя отметку в журнале. — Дважды за пять минут. Это не провал, это материал. Но теперь… — я наклонилась ближе и облизала губы. — Теперь тебя ждёт наказание. Урок будет продолжен.

Он сглотнул, всё ещё ошарашенный, а я почувствовала, как внутри поднимается азарт. Я держала власть, и экзамен только начинался.

* * * * *

Он сидел, связанный, щеки всё ещё красные, волосы сбились на лоб, дыхание резкое, будто после кросса. Я спокойно потянулась к молнии юбки, намеренно не торопясь. Ткань не поддалась сразу — заело где-то на уровне бедра. Я поморщилась, потянула сильнее, и только со второй попытки молния сдалась. Юбка сползла вниз, зацепилась за каблук. Я чуть потеряла равновесие, и он дернулся, будто хотел помочь, но руки держали наручники.

— Сиди, — сказала я сухо, выпрямляясь и стягивая ткань до конца.

Я осталась в чулках и белье, ощущая холод кондиционера на голой коже. Его глаза расширились, дыхание стало громче, грудь ходила ходуном. Он прикусил губу и смотрел так, будто впервые видел женщину почти без одежды. Его член, ещё недавно обмякший после второго срыва, начал оживать прямо на глазах: медленное наполнение, дрожь в животе, пульсирующая жилка. Он попытался отвести взгляд, но не смог.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я села к нему на колени, грудью накрыла его лицо. Его дыхание обжигало через ткань лифчика, нос скользнул по коже, и он тихо застонал. Попкой я медленно скользнула по его животу, ощущая, как он твердеет подо мной. Его бедра дрогнули, но он оставался в ловушке стула и наручников.

— Учись держать себя в руках, — прошептала я, чуть покачиваясь на его коленях.

Он зажмурился, голова откинулась назад, а член уже полностью стоял, упрямо упираясь в меня сквозь ткань белья.

Я потянулась к сумке за презервативом. Упаковка блестела в полумраке, но чертов надрез никак не хотел поддаваться. Зубами зацепила уголок, плёнка хрустнула, но порвалась не до конца. Я усмехнулась, взглянула на него — он сглотнул и прошептал:

— Господи…

— Тише. Здесь я задаю вопросы, — прервала я.

Наконец, упаковка сдалась. Я наклонилась, взяла резинку губами, и медленно, без помощи рук, натянула её на его член. Язык фиксировал, губы протягивали по всей длине. Он дрожал так, что стул скрипнул. Его глаза были полны ужаса и восторга одновременно.

— Это невозможно… — выдохнул он.

— Замолчи, — приказала я.

Я поднялась и опустилась на него сверху, медленно, сантиметр за сантиметром. Его тело напряглось, руки дернулись за спиной, но наручники не дали свободы. Я чувствовала, как он целиком вошёл в меня, горячий и плотный. Внутри всё сжалось, и я позволила себе короткий выдох.

Сначала я двигалась медленно, задавая ритм, словно отбивая метроном. Каблуки щёлкали по полу, волосы спадали вперёд, очки чуть сползли с носа. Он смотрел снизу вверх, рот приоткрыт, глаза стеклянные. Его член бился внутри уверенно, пульсировал, и он пытался сдержаться, но дыхание его выдавало.

Я ускорилась. Бёдра хлопали о него, грудь качалась в такт. Он застонал громче, выгибая спину. Его голос сорвался:

— Я не смогу долго…

— Держись, — приказала я.

Но молодость есть молодость. Он продержался дольше, чем раньше, на минуты две-три, но в какой-то момент всё его тело выгнулось, бёдра дернулись вверх, и я почувствовала, как он сдался. Сжатые зубы, дрожь по всему телу, горячий толчок в презервативе — он кончил в третий раз.

Я замерла сверху, тяжело дыша. Его глаза были закрыты, губы приоткрыты, пот стекал по шее. Моё тело было напряжено, тепло расползалось, но оргазм так и не пришёл. Я сползла с него медленно, ощущая влажность и дрожь в бёдрах.

Поправила очки, вытерла уголок губ салфеткой и холодным тоном сказала:

— Ты сделал шаг вперёд. Но учительница осталась недовольна. Урок продолжается.

Он открыл глаза, в которых смешались страх и восхищение. Его грудь поднималась быстро, а член снова подрагивал, словно готов был восстать ещё раз.

Внутри меня копилась строгость и азарт. Экзамен только разогревался.

* * * * *

Я поднялась со стула и шагнула к столу. Скатерть чуть задела бедро, когда я села прямо на край. Ноги в чулках медленно раздвинулись, каблуки упёрлись в ковёр, и я склонила голову, глядя на него поверх очков.

— Подойди.

Он колебался, но я жестом подманила. Студент встал неловко, стул заскрипел, наручники я сняла заранее — он растирал запястья, будто ещё не верил, что может двигаться. Шаги у него были короткие, дыхание прерывистое. Когда он оказался между моих бёдер, я положила ладонь ему на затылок и подтолкнула вниз.

— Учи анатомию, — сказала я тихо.

Его губы коснулись внутренней стороны бедра — едва-едва, будто он боялся слишком сильно прижаться. Тепло дыхания тут же растеклось по коже, и мурашки побежали выше, к животу. Но язык двигался неуверенно: слишком осторожно, будто он проверял, правильно ли делает, и сам пугался собственной смелости.

— Сильнее, — подсказала я, пальцами цепляясь за край стола.

Он прижался чуть плотнее, но снова сбился, пошёл вниз, туда, где чувствительности уже почти не было. Я недовольно сжала его волосы.

— Не там. Слушай. Смотри, как я двигаюсь.

Я направила его голову, прижала к нужному месту. Он попробовал снова, но движения были неровные, слишком быстрые, без ритма. Я чувствовала тепло, но не то напряжение, которого ждала.

— Стоп. Медленнее, — велела я. — Не спеши. Представь, что читаешь текст по буквам.

Он послушался. Язык пошёл плавнее, чертил линии, словно учился писать. Я вздохнула, внутри кольнуло чуть глубже.

— Так лучше. Теперь не бойся задерживаться, — прошептала я, сама задавая рукой направление.

Он стал внимательнее. Губы мягко втянули кожу, язык пробежал кругами. Всё ещё неловко, но уже ближе к сути. Я застонала негромко, и он тут же отозвался, повторив движение.

— Молодец… вот, именно там, — сказала я, откидывая голову назад.

Теперь язык стал смелее, он задерживался на точках, где я сильнее сжимала пальцы в его волосах. Сначала у него не получалось выдержать одинаковый ритм, он сбивался, то резко ускорялся, то почти замирал. Я направляла, дышала ему в такт, давала короткие команды:

— Кругами… да, медленнее.

— Теперь соси, губами, не бойся.

— Хорошо. Продолжай.

Он прислушивался к каждому слову. Дыхание у него сбивалось, он сам стонал, будто возбуждался не меньше, чем я. Его нос упирался в меня, тёплый и влажный, и это усиливало ощущение, что он жадно пьёт каждую каплю.

Я раздвинула ноги шире, чулки натянулись, каблук соскользнул по ковру. Теперь язык его скользил увереннее: круги стали ровнее, движения ритмичнее. Он чередовал мягкие поцелуи с резкими касаниями, иногда чуть посасывал, и каждая новая комбинация отзывалась вспышкой внутри.

— Вот так… ещё… — простонала я, пальцы крепче вцепились в его волосы.

Внутри всё начало сжиматься, как пружина, готовая распрямиться. Я выгнулась, бёдра сами двинулись ему навстречу. Он уловил момент и не отстранился — наоборот, прижал лицо сильнее, язык стал настойчивым, целенаправленным.

— Да… не останавливайся! — голос сорвался у меня, ладони сжали его голову так, что он не мог двинуться.

Волна накрыла резко. Я застонала громче, чем собиралась, и кончила, дрожа всем телом. Он продолжал работать языком, пока я не выдохлась, задыхаясь, ловя каждую судорогу. Капля коньяка со стакана рядом скатилась по скатерти и ударилась о край — звук совпал с моим всхлипом.

Я медленно отпустила его волосы. Ноги дрожали, пальцы ещё держали стол, сердце билось в горле. Он поднял голову — лицо блестело, губы влажные, глаза растерянные, но в них горела гордость: он понял, что довёл меня до конца.

Я подтолкнула его плечом, заставляя подняться.

— Молодец, студент, — сказала я, голос всё ещё дрожал. — Первую тему усвоил. Но помни: без подсказок у тебя бы не вышло.

Он покраснел, опустил глаза, но я заметила, как уголки губ дрогнули — то ли от облегчения, то ли от восторга. А я уже знала: теперь он будет стараться ещё больше. И экзамен продолжится.

— Встань. Теперь твоя очередь учиться выдержке.

Я встала, опёрлась руками о стол и наклонилась вперёд, юбки на мне уже не было, чулки натянулись, попа подалась назад. Он замер, глядя, будто не верил, что это приглашение.

— Ну? — бросила я через плечо. — Или ждёшь звонка на перемену?

Его руки легли мне на талию, дрожащие, горячие. Член вошёл в меня медленно, туго, и я застонала громче, чем планировала. Он держал бёдра, двигался сперва осторожно, потом быстрее. Звук удара кожи о кожу заполнил комнату.

— Чёрт… — прошептал он, дыхание сбивалось.

Он трахал меня раком, неумело, но с такой силой, что стол подо мной едва не съезжал. Его ладони переместились вверх, жадно сжали грудь через ткань лифчика, пальцы грубовато теребили соски. Я выгнулась, чувствуя, как внутри всё пульсирует в такт его толчкам.

— Ещё… — сорвалось у меня, и он ускорился, будто выполнял приказ.

В этот раз он держался дольше. Пот стекал по его шее, дыхание резало тишину, а во мне росло напряжение. Я кусала губу, пытаясь не кричать слишком громко. Его движения были неровные, иногда сбивались, он то слишком резко вталкивался, то вдруг замедлялся, как будто терял ритм. Но именно эта неопытность, неуверенные толчки и дрожащие пальцы на моей груди возбуждали сильнее любого опытного партнёра.

Живое тело, настоящий азарт, без фальши… вот почему я хочу именно этого мальчишку.

Я чувствовала, как он искренне старается, как цепляется за каждый мой стон, и от этого внутри всё сжималось быстрее. И когда волна накрыла меня во второй раз, ноги задрожали, пальцы вцепились в скатерть так, что та чуть порвалась. Он не остановился — продолжал входить глубже, сильнее, будто боялся подвести. Его тяжёлое дыхание било мне в ухо, и в этот момент я поймала себя на мысли: именно его неумелость и честная отдача довели меня до оргазма.

Когда я обмякла, он всё ещё держал темп, пока сам не содрогнулся, задыхаясь. Горячая волна наполнила презерватив, и он рухнул мне на спину, прижимая к столу, будто боялся, что я исчезну.

Мы оба тяжело дышали. Я выпрямилась, поправила волосы, он отступил на шаг, глаза стеклянные, грудь ходуном. Презерватив соскользнул неловко, он торопливо снял и завязал узлом, бросил в салфетку на краю.

— Надо передохнуть, — сказал он, сипло, всё ещё дрожа.

Я кивнула. Взяла бокал, сделала глоток коньяка. Горло обожгло теплом. Он сел обратно на стул, голова склонилась, губы всё ещё дрожали. Я села напротив, скрестила ноги. Внутри было чувство удовлетворения и власти, но и азарт:

урок ещё не окончен

.

— Дыши глубже, студент, — сказала я, глядя прямо. — Перерыв всего пять минут.

Он вскинул глаза, в которых уже загорался новый огонь.

* * * * *

Я оттолкнулась от стола и подтянула юбку обратно на бёдра. Он сидел, тяжело дыша, голова опущена, волосы прилипли ко лбу от пота. Я взяла бокал, налив себе немного коньяка, и сделала маленький глоток. Горло обожгло теплом, в груди стало спокойнее.

— Садись, — сказала я и кивнула на стул напротив.

Он послушно опустился, потянулся к бокалу с водой, сделал несколько жадных глотков. В комнате повисла пауза. Я рассматривала его, как учительница смотрит на ученика после пересдачи: сдержанно, строго, но с ноткой удовлетворения.

— Ну что, студент, переведём дух, — сказала я, беря вилку и пробуя салат. — Теперь мне интересно, кто ты такой.

Он поднял глаза — смущение ещё оставалось, но взгляд уже не бегал.

— Я… ну, я с филфака, как вы знаете. Второй курс.

— Это я уже слышала. А теперь по порядку. Где родился?

— В Туле. Родители там до сих пор живут. Мама — медсестра, папа — водитель автобуса.

Я кивнула, сделала пометку в голове.

— Сестры? Братья?

— Старшая сестра. Ей двадцать семь, замужем, есть дочка.

Он говорил тише, чем хотелось бы, но уже не мямлил.

— Почему именно филфак? — спросила я. — Это же не самая очевидная дорога для парня.

Он чуть улыбнулся уголком губ.

— Я люблю читать. В школе говорил, что хочу быть учителем. Все смеялись. Но… мне нравится литература. Хочу писать книги.

Я откинулась на спинку стула, поправила очки.

— Хочешь писать книги, но не можешь даже три любимых автора назвать без запинки? — усмехнулась я.

Он покраснел, но ответил твёрже:

— Сегодня я волновался. Вы сами видели. А вообще… Булгаков, Набоков, Бродский.

Я приподняла брови.

— Уже лучше.

Мы немного поели. Он постепенно расслаблялся. Вино и коньяк делали своё, но больше всего его раскрепощало то, что я задавала вопросы — простые, бытовые.

— Девушки были? — спросила я, делая вид, что просто уточняю факты биографии.

— Да… одна. Полгода назад. Я же Вам писал. Мы встречались недолго. Она… смеялась надо мной. Сказала, что я слишком серьёзный.

— А ты?

— Я думал, что люблю её. Но, наверное, ошибся.

Я кивнула. Его голос дрожал только слегка. Он постепенно учился смотреть прямо в глаза.

— Знаешь, студент, — сказала я ровно, — твоя проблема не в том, что ты неопытный. А в том, что ты боишься ошибиться. В жизни так не бывает: всегда будут ошибки. Важно, что ты сделаешь после.

Он смотрел внимательно, впитывая каждое слово. Его дыхание стало ровнее.

— Я понял, — сказал он. — Я не должен стесняться.

Я взяла бокал, сделала последний глоток. И именно в этот момент заметила: его взгляд стал тяжелее, а между ног снова напрягся член — он сидел голый, не пытаясь даже прикрыться. Его тело уже блестело потом, но он снова оживал, упрямо вставая на пятый раз. Он смотрел прямо, и на этот раз даже не пытался спрятать смущение.

— Встал в пятый раз за час? — прищурилась я.

Он отвёл глаза, но потом снова поднял — почти гордо.

— Да.

Я встала и обошла стол. Он поднялся навстречу, но я положила руку ему на плечо, усадила обратно.

— Ложись, — сказала я. — На спину.

Он повиновался. Я стянула остатки одежды и забралась сверху, но не так, как раньше. В этот раз я легла на него, прижимаясь грудью к груди, и сама раздвинула ноги, позволяя ему войти. Он надел новый презерватив — неловко, дрожащими пальцами, но без ошибок.

Я медленно скользнула вниз, почувствовала его внутри и замерла. Он обнял меня крепко, ладони легли на мою спину, потом скользнули к груди и сжали её жадно. Его толчки были осторожные, но ритмичные.

— Смотри на меня, — сказала я.

Он смотрел, глаза блестели от напряжения и восторга. Мы двигались вместе, его тело было горячим, влажным от пота. Он тяжело дышал, но держался дольше, чем прежде. Минуты тянулись, и я чувствовала, как он борется с собой, как зубы стиснуты, губы дрожат.

Я кусала губу, но оргазм так и не приходил. Внутри было приятно, ритм заводил, но не хватало искры. И всё же я наслаждалась его старанием, тем, как он не сдавался, как держался изо всех сил.

— Ты молодец, — прошептала я ему в ухо. — Держись.

Он застонал, ускорился, пальцы сжали мою грудь сильнее. Ещё несколько минут, и тело его выгнулось, он резко втянул воздух и кончил в презерватив, сдавленно стонув.

Я замерла на нём, чувствуя, как его грудь вздымается подо мной. Потом медленно поднялась, села на край стула, поправляя волосы и очки.

Он лежал, вытирая лоб салфеткой, дыхание было тяжёлым, но лицо — счастливым.

— Счёт пять — два, — сказала я сухо, складывая салфетки на стол. — Ты кончил пять раз, я — два. Твёрдая четвёрка. Молодец, но учиться ещё много.

Он приподнялся на локтях, смущённо улыбнулся.

— Спасибо… учительница.

Я собрала вещи, застегнула юбку, поправила блузку. Пальто легло на плечи.

— Запомни этот вечер, студент, — сказала я, направляясь к двери. — Следующий урок будет сложнее.

Он остался сидеть, растрёпанный, взволнованный, с глазами, в которых горела смесь благодарности и желания. Я закрыла за собой дверь и вышла в коридор. Каблуки отстучали по ковру, будто ставили точку в диктанте.

* * * * *

Дома было тихо. Я закрыла за собой дверь, стянула каблуки и прошла на кухню. Чайник зашипел сразу, будто ждал меня весь вечер. Я насыпала в кружку липовый чай, вдохнула тёплый запах и уселась к ноутбуку. Экран мигнул, и я открыла чистый файл.

Пальцы повисли над клавиатурой. Внутри всё ещё жило напряжение — мышцы ног слегка дрожали, кожа пахла потом и мужской спермой, а в голове крутились фразы, которые просились на бумагу. Я сделала глоток чая, обожглась и улыбнулась: сегодня будет хороший материал.

«Молодость — это не только годы, это биология. Это способность вставать пять раз за вечер и не считать это чудом. Сегодня я проверила это на практике: студент, у которого за плечами всего три встречи, сдал экзамен по честности тела. Он кончил пять раз, я — два. Счёт 5:2. Твёрдая четвёрка».

Я остановилась, перечитала и усмехнулась. Механически потёрла бёдро: чулки оставили красные следы, которые до сих пор жгли кожу. Перед глазами сразу всплыло его лицо — смущённые глаза в начале, дрожащие пальцы, которые никак не могли справиться с пряжкой ремня. И тот момент, когда он, уже уверенный, держал меня за грудь и двигался сзади так яростно, будто боялся упустить шанс.

Я набрала ещё несколько строк.

«Неумелость может возбуждать сильнее, чем техника. Опытные партнёры отрабатывают движения как упражнение: правильно, чётко, но без искры. А мальчишка с филфака сбивался, дёргался, путал ритм, и именно это делало его правдивым. В каждом толчке чувствовалось не умение, а жадное желание. И, чёрт возьми, эта жадность заразительна».

Чайник щёлкнул. Я отодвинула кружку, чтобы не мешала, и снова склонилась над клавиатурой.

Перед глазами всплыло: как он впервые коснулся языком, и я вынуждена была объяснять, что делать. Как он путался, сбивался, но не сдавался. И как его глаза вспыхнули, когда я впервые застонала громко. Это было словно маленькая победа — он нашёл кнопку, и это его осмелило.

«Молодость — это способность учиться на ходу. Я буквально учила его своим телом: словами, руками, стонами. И он слушал. В этой искренности была своя страсть. Ошибки не портили процесс, они делали его правдивым».

Я откинулась на спинку стула, вытянула ноги. Каблуки стояли у двери, чулки всё ещё натянуты, и в этом был странный фетишизм: будто урок ещё не закончился. Я закрыла глаза, вспомнила его взгляд в финале. Не мальчишеский — взрослый. Взгляд мужчины, который только что доказал себе, что может.

«Ролевые игры работают потому, что дают язык власти. Училка и студент — это не костюм из секс-шопа. Это методика. Белая блузка, очки, указка, чулки — это не декорации, а символы контроля. Он верил, что сдаёт экзамен, и поэтому слушал каждое слово. А я верила, что проверяю уроки. И от этого мы оба были честнее».

Я набрала ещё глоток чая, поморщилась — остыл. Щёлкнула лампа, тень легла на клавиатуру. Я перевела дыхание и снова набрала несколько строк.

«Самое важное — диалог. Не просто фразы, а настоящие вопросы и ответы. “Где родился? Почему филфак? Кто ты на самом деле?” — он отвечал, и с каждой репликой становился менее смущённым. В конце уже смотрел прямо в глаза. Тело и речь учатся одинаково: через повторение, через ошибки, через честность. И именно это превращает студента в мужчину».

Я остановилась. Губы сами сложились в улыбку.

Да, когда-нибудь я ещё раз его встречу. Молодость, мать её, — редкий ресурс. Глупо отказываться от того, что работает так безотказно.

Я набрала следующие строки.

«Сегодня я поставила студенту четвёрку. Не пятёрку: ещё слишком много ошибок, слишком мало выдержки. Но потенциал у него колоссальный. Ему нужно учиться — и он учится, прямо в процессе. Это честнее и важнее, чем техника. Молодость, мать её, — это и есть экзамен, который стоит пересдавать снова и снова».

Я не остановилась сразу. Сидела за столом почти четыре часа, кружка чая остыла, лампа перегорела, и пришлось включить вторую. Пальцы неустанно бегали по клавишам, а мысли сами складывались в строчки. К часу ночи у меня получилась целая статья — большая, цельная, честная. Я перечитала её с самого начала до конца, и только тогда, удовлетворённо вздохнув, закрыла ноутбук.

Я поднялась и пошла к окну. За стеклом тянулась пустая улица, редкие огни машин резали темноту. Внутри было чувство выжатости и сладкой полноты — как после хорошо сданного экзамена.

За стеклом темнел город, редкие фары машин прорезали пустые улицы. Я коснулась стекла кончиками пальцев — оно было холодным, в отличие от моего тела, которое всё ещё помнило его руки и неловкие толчки.

Я усмехнулась и вслух сказала сама себе:

— Когда-нибудь повторим.

И от этой мысли внутри стало тепло, как от второго глотка коньяка.

Глава 10. Порог доверия

Статья про «училку и студента» вышла утром, и к вечеру лента уже кипела. Просмотры шли стабильно, но это был не рекорд. Внутри меня не было чувства победы, скорее ощущение, что я ткнула в тонкое место — и попала. Цифры цифрами, а вот комментарии тянули сильнее любого графика.

Сначала пошёл поток коротких, будто люди боялись молчать:

— Жарко.

— Автор больная.

— Так и живём.

— Талантливо.

Слово против слова, без попытки объяснить, но каждая реплика — выстрел.

Чуть позже появились развёрнутые.

— Я учился в педагогическом, и такие истории всегда витали в воздухе. Спасибо, что написали честно, а не прикрылись “литературой”. Тут — живое.

— У меня сын студент. Читаю и думаю: боже, лишь бы он на такое не нарвался. Автор, у вас нет границ.

Я скроллила и чувствовала, как настроение качается, как волна. То тепло, то холод.

Появились и мини-эссе, почти равные по объёму самой статье:

— Я двадцать лет преподаю в университете. Ваша история — не про секс. Она про то, что власть всегда шаткая. Когда учительница теряет дистанцию, рушится весь порядок. И да, я вижу в этом не только провал, но и честность. Потому что все мы живые.

Я перечитала дважды. Сразу вспомнила своё тело на планёрке под тихим жужжанием игрушки —

“Да, это тоже про шаткую власть”

.

Следом выстрелила противоположная тирада:

— Позорище. Журналистика должна нести ответственность. А вы оправдываете грязь. У меня дочь учится в колледже — и, если она наткнётся на такое, это будет прямое развращение. То, что вы делаете, нельзя публиковать.

И тут же под этим отклик от другого пользователя:

— А что, разврат — это всегда плохо? Может, наоборот, честность лучше, чем лицемерие? У вашей дочери будет выбор — читать и думать, или закрыть вкладку.

Я усмехнулась. Читатели спорили между собой, а я сидела в центре этого огня.

Были и язвительные реплики:

— Автор явно сама студентку играла. Иначе откуда такие подробности?

— Да пусть хоть кем угодно была. Главное, что читабельно.

— Вызывающе, но хотя бы не скучно. Лучше уж так, чем очередной текст про моду или косметику.

Под каждым комментарием — лайки, сердечки, перепалки. Лента превращалась в арену, где сталкивались не только мнения, но и биографии: матери, преподаватели, студенты, случайные зеваки.

Я прокручивала и чувствовала, как кожа словно впитывает их слова. Каждое «фу» и каждое «спасибо» отзывались одинаково остро.

Видимо, это и есть настоящая журналистика, когда тебя хотят одновременно и цитировать, и стереть.

Я откинулась на спинку стула, сделала глоток воды. Статья не поставила рекорд, но точно зацепила. А значит, она сработала.

* * * * *

Я открыла ноутбук, решив на минутку отвлечься от офисной рутины. Каблуки коллег шуршали где-то в коридоре, в воздухе висел запах бумаги и дешёвого кофе. Вошла в Shadow — чисто посмотреть новые предложения. Но мигала личка. Первое сообщение от незнакомого ника

Beast77

.

Beast77:

— Привет. Наткнулся на твою анкету. Ты там одна из немногих, кто пишет не шаблонно. Заинтересовала.

Я приподняла бровь. Формулировка слишком гладкая, будто скопирована из вежливого мануала. Но решила ответить коротко:

Я:

— Привет. Ну, может быть.

Beast77:

— Ты, кажется, уже удаляла тему? Видел мельком. Жаль, интересно писала. Но анкета всё равно бросается в глаза. Сразу видно — не фейк.

Я сжала губы. Действительно, ветку про « поиски студента» я убрала, но, похоже, кто-то всё-таки успел заметить.

Я:

— Да, было. Потом решила убрать. Ничего особенного.

Beast77:

— Ну не скажи. В твоих словах чувствуется азарт. Ты не похожа на остальных, кто тут просто ради фоточек. Хочется пообщаться.

На этом месте я чуть расслабилась: всё ещё звучало вежливо, цивильно, даже чересчур. Но впереди тон переписки быстро менялся.

Beast77:

— Ты тут недавно, да? Обычно новички не сразу решаются. Но у тебя стиль другой. Сразу видно — ты не из робких.

Я усмехнулась. Стиль он заметил… Смешно. Но всё ещё звучало нейтрально.

Я:

— Да, недавно. Пока смотрю, разбираюсь.

Beast77:

— Ну, если что, могу помочь. У меня опыт. Пробовал много сценариев. Важно ведь не просто трах, а атмосфера, правда?

Я кивнула самой себе. Вроде адекватно.

Я:

— Сценарии бывают разные. Я не спешу.

Пару секунд — пауза. И вдруг:

Beast77:

— Слушай, а как ты относишься к игре в изнасилование?

Я замерла. Пальцы застучали по клавишам:

Я:

— Никак. Я против. Это не моя тема.

Beast77:

— Да ладно тебе. Это же игра. Адреналин, крики, борьба… Я бы сделал так, что ты бы сама просила ещё.

Сердце кольнуло неприятно.

Я:

— Нет. Я сказала ясно. Меня это не интересует.

В ответ пришло почти мгновенно:

Beast77:

— Нет значит да. Ты просто не пробовала нормального жёсткого. Я бы связал тебя, держал за горло, разорвал одежду… Ты бы визжала, сучка.

Я судорожно облизнула губы. Оглянулась: вокруг всё так же спокойно, щёлкают клавиши, гудит принтер. Только у меня перед глазами эта мерзость.

Я:

— Хватит. Я не согласна. Не пиши мне.

Beast77:

— Ты шлюха, строишь из себя правильную. Но я тебя выебу. Ты моя дырка, понялА? Я заставлю тебя молить. Ты же сюда пришла за этим.

Я почувствовала, как в груди холодно защемило. Экран светился, слова лезли прямо под кожу. Он продолжал, будто нарочно ломая все рамки:

Beast77:

— Я держу тебя за волосы, пинаю коленом, рву трусы, и ты орёшь: “Нет!”, а я ебу сильнее. Вот так должно быть. Вот так по-настоящему.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я выдохнула, руки тряслись. Нажала на крестик, закрывая чат. Но слова уже застряли внутри, словно грязь, от которой невозможно отмыться.

Это вышло из-под контроля. Это уже не игра. Это угроза.

* * * * *

Я сидела перед экраном, чувствуя, как ладони липнут к клавиатуре. Слова

Beast77

всё ещё стояли перед глазами: «ты моя дырка», «я тебя найду». Ледяной ком в животе не рассасывался.

Я открыла вкладку «Тех. поддержка» и быстро напечатала:

— Пользователь

Beast77

пишет мне угрозы. Несколько раз предложил инсценировать изнасилование. Я отказала. После этого он начал материться, угрожать и описывать, что сделает со мной. Прикрепляю переписку. Прошу принять меры».

Ответ пришёл относительно быстро — через пол часа, словно по ту сторону экрана действительно сидели живые люди, а не бездушная машина.

Shadow Support:

— Ваше обращение получено. Мы анализируем диалог.

Пока я смотрела на мигающий курсор, в личку пришёл ещё один обрывок от него:

Beast77:

— Сука. Ты думаешь, спрячешься? Я выследил и не таких. Встретимся — и будешь молить.

У меня пересохло во рту. Я переслала и это сообщение в поддержку.

Через пару минут снова высветился ответ:

Shadow Support:

— Нарушение подтверждено. Пользователь

Beast77

немедленно заблокирован. Его аккаунт удалён.

Кроме того, его переписка сохранена и передана в полицию как потенциальная угроза. Все данные на него у нас есть. Мы работаем по международным стандартам и сотрудничаем с правоохранительными органами. Спасибо, что сообщили.

Я перечитала трижды. В груди стало легче, хотя сердце ещё билось так, будто я пробежала марафон. Они не просто стерли его. Они сделали шаг дальше, чем я ожидала.

Я:

— Спасибо. Если появятся новые, мне тоже сразу писать?

Shadow Support:

— Да. Все подобные сообщения фиксируются. Ваша безопасность — приоритет. Продолжайте пользоваться системой, мы гарантируем защиту.

Я закрыла переписку и уткнулась в ладони. Сначала — паника, липкий страх, мысли о том, что он может реально искать. А теперь — странное чувство уверенности.

Здесь есть руки, которые держат рамку. Здесь есть правила. Здесь я не одна.

За спиной кто-то засмеялся над какой-то шуткой, гул редакции снова накрыл. Я глубоко вдохнула. Shadow оказался куда жёстче, чем казался на первый взгляд. И, может быть, именно это делало его притягательным.

* * * * *

Экран мигнул новым уведомлением. Но уже не из Shadow. На этот раз — обычное сообщение на телефон. Я машинально потянулась, думая, что это мама со своим вечным «ты поела?». Но на экране высветилось:

Игорь Савельев

.

Чёрт.

Одногруппник. Бывший. Тот самый, с кем у нас когда-то были короткие, но яркие «университетские отношения». Я задержала дыхание, словно кто-то вжал меня в кресло.

Игорь:

— Привет. Как дела?

Я уставилась на экран. Сухо, без смайликов, будто ничего не было. В груди кольнуло воспоминание: его губы пахли дешёвым пивом и сигаретами на крыше общаги, а я тогда считала, что это и есть настоящая взрослость.

Пальцы сами набрали:

Я:

— Привет. Не ожидала от тебя сообщения. Всё нормально. А у тебя?

Он ответил быстро, как будто ждал у телефона.

Игорь:

— Да живой вроде. Работа, суета. Иногда думаю про универ, вспомнил тебя.

Я закусила губу.

Иногда думает?

Мне казалось, мы давно стерли друг друга.

Я:

— Смешно, а я как раз недавно вспоминала, как мы с тобой на лекции по философии списывали друг у друга и всё равно получали тройки.

Игорь:

— Ага, и как я потом тебя тащил на пиво, чтобы ты не злилась. Помнишь?

Я усмехнулась. Помнила. Слишком хорошо.

Я:

— Помню. Ты ещё тогда сказал: “С пивом всё легче идёт”. А у меня потом экзамен заваленный.

Игорь:

— Ну зато было весело.

Я смотрела на эти строки и чувствовала, как внутри что-то тянется к нему, а что-то одновременно отталкивает.

Почему именно сейчас? Почему после всех этих лет?

Я:

— Ты чем занимаешься?

Игорь:

— Сейчас работаю не по специальности. Айтишником стал, хотя когда-то казалось, что буду журналистом. Но компьютеры всегда тянули сильнее.

Я:

—

Да, помню. Ты и тогда не к журналистике горел, а к компьютерам. Уже в универе сети взламывал и ноуты всем чинил.

Игорь:

—

Иногда скучаю по тем простым временам. У тебя статьи видел. Смело. Даже слишком.

Я вздрогнула. Он видел. Пусть не знал, что именно я — «Милена», но всё равно близко. Слишком близко. Наверное, читал мои прошлые статьи — те самые, где каждое слово было оголённым нервом.

Я:

— Да, пишу. Работаю. У всех своя суета.

Игорь:

— Ты изменилась. Раньше у тебя глаза горели. Сейчас будто прячешь огонь. Живи спокойно, Ева. Или гори. Как раньше.

Эти слова застали врасплох. Простой чат вдруг превратился в нож. Я перечитала его сообщение несколько раз, пытаясь понять подтекст.

Я:

— Ты думаешь, я не горю?

Игорь:

— Ты сама знаешь. Раньше у тебя всё было — без тормозов. А теперь ты слишком правильная. Но правильность — это скука.

Я прикрыла глаза. Внутри щёлкнуло. Чужак из Shadow только что угрожал мне грязью и насилием, а человек из прошлого вдруг тоже полез под кожу. Совсем по-другому, мягко, но так же тревожно.

Я не ответила. Просто положила телефон на стол и открыла снова Shadow. В голове билась мысль:

«Какой будет следующий эксперимент? Что покажу в статье?

Строка поиска мигала, предложения всплывали одно за другим. Экран в темноте светился так, будто звал: «Ну что, играем дальше?»

Глава 11. Договор на троих

Квартира Олеси встретила привычным уютом и её хаотичной энергией. На диване лежал плед, на кухне гремела кофеварка, телевизор фоном бубнил какой-то сериал, но звук перебивался её звонким смехом. Я сняла пальто, повесила на крючок и почувствовала, как усталость дня сразу упала на плечи — здесь можно было выдохнуть.

— Ну заходи уже, — крикнула она из кухни. — У меня кофе горячий, а к нему печенье. Хотя печенье уже половина в животе.

Я улыбнулась и пошла к столу. Олеся сидела с кружкой, волосы растрёпаны, серьги-кольца поблёскивали.

— Ты сегодня какая-то хмурая, — сказала она, пододвигая мне кружку. — Опять редакция мозг вынесла?

Я отпила и почувствовала терпкую горечь, которая разогнала внутреннюю дрожь.

— Не редакция. Форум. Был один мудак, начал писать угрозы. Представляешь, прямо в личку.

Олеся нахмурилась.

— Угрожал? Серьёзно?

— Да. Я сначала растерялась, потом написала в службу поддержки. И знаешь что? Они не просто его заблокировали, а сдали переписку в полицию. Представляешь? — я усмехнулась. — Там прямо написано: «Мы передали данные в компетентные органы». Я аж охренела от скорости.

Олеся хлопнула ладонью по столу.

— Вот это уровень! Так, выходит, ты теперь под защитой, как в фильме про спецслужбы?

— Не смеши, — я покачала головой. — Но чувство странное. С одной стороны — страшно, а с другой — впервые уверенность, что за спиной кто-то есть. Не только читатели с их комментариями.

Мы помолчали. Я чувствовала, как горячий пар от кружки щекочет лицо, а внутри от этого разговора становится легче. Словно поделилась камнем, который всё время давил на грудь.

Олеся откинулась на спинку стула и улыбнулась.

— Слушай, ну это круто, что они так работают. Я думала, этот форум — просто сборище извращенцев, а тут целая структура.

Я рассмеялась.

— Сборище — оно и есть, но с дисциплиной.

— Ну ладно, раз уж ты поделилась, давай и я расскажу. — Она хитро прищурилась и сделала глоток кофе. — Я недавно с этого форума встречалась с мужчинами.

И как? — спросила я, стараясь не показать излишнего интереса.

— Ну, было… — она сделала паузу, подбирая слова. — Скажем так, опыт интересный, но не бомба. Я поняла, что важно не то, что они пишут в анкетах, а то, что у них в глазах. А это можно узнать только вживую.

Я кивнула. Внутри щёлкнуло: журналистка во мне отметила эту фразу как заголовок. «Не анкета, а глаза».

Олеся усмехнулась и отодвинула ноутбук.

— Например, был один мужик — фетишист на женские ноги. Сразу предупредил: мол, ему важнее всего ступни. Я подумала: да ладно, пусть нюхает, мне-то что. И реально, встретились в баре, он сначала целый час смотрел только вниз, на туфли, будто я — обувная витрина. А потом попросил снять колготки прямо за столиком. Я офигела, но сняла. Представляешь, он их сразу сунул в карман и сказал: «На память».

Я прыснула в кофе.

— Ты серьёзно? И что дальше?

— Дальше? Тащил меня к себе и облизывал ступни так, будто это мороженое. Ну, честно, не мерзко, но странно. Он сам кончил, даже не раздеваясь толком. А я осталась сидеть с намазанными кремом ногами и мыслью: «Вот это свидание».

Мы обе снова засмеялись.

— А второй? — я подалась ближе.

— Второй оказался фанатом строгих правил. Представь: пришёл с чемоданчиком, внутри — наручники, верёвки, даже какая-то книжка с инструкциями. Говорит: «Мы будем делать всё по пунктам». Я сначала ржала, думала — шутка. А он серьёзный, как бухгалтер. Записал время начала, выставил таймер на телефоне. Дал команду: «Руки за спину». Я подчинилась — ну, интересно же. И реально: связал, проверил узлы, ещё и комментировал: «Отлично, фиксация крепкая». Как будто экзамен сдаю.

Я слушала, и у меня внутри всё дрожало — от смеси любопытства и ужаса.

— И что, дошло до секса?

— Дошло. Но, знаешь, слишком по правилам. Я даже возбудиться не успела, потому что он всё время смотрел в бумажку, сверял таймер. В конце отпустил и сказал: «Вы отлично выдержали, ставлю вам девяносто баллов». Я чуть не сдохла со смеху.

Мы обе согнулись, смеясь. Олеся даже пролила кофе на плед.

Она вытерла рукой и добавила уже тише:

— А ещё был один, кто попросил только смотреть. Сказал: «Мне важно, чтобы ты просто была рядом и наблюдала, как я дрочу». Вот тут было реально жутко. Он сидит, смотрит на меня, и всё. Я поняла — не моё. Сказала «стоп» и ушла. Но, блин, опыт есть опыт.

Я смотрела на неё и понимала: Олеся в этом всём — азартная, дерзкая, ей нравится пробовать. А я — всё ещё стою на границе.

Олеся взяла ноутбук, который стоял рядом на диване, и развернула ко мне.

— Так что, подруга, давай теперь вместе выбирать. У тебя же новый эксперимент на носу?

Я сделала глоток кофе и почувствовала, как сердце ускоряет ритм. Да, именно для этого я и пришла — но признаться себе в этом было нелегко.

Зачем я так дрожу? Это же всего лишь очередной материал… или не только?

Я посмотрела на экран. Страница форума мигала новыми сообщениями. Олеся уже щёлкала по профилям, а внутри меня зарождалась смесь страха и предвкушения.

* * * * *

Олеся сдвинула к нам ноутбук, и голубоватый свет экрана подсветил её лицо. Я устроилась рядом, и в комнате стало тесно от этого мигающего форума — будто не просто анкеты, а живая витрина чужих желаний.

— Так, вот первый, — она прокрутила вниз. — Тридцать пять лет, пишет: «Люблю, когда женщина молчит и только смотрит. Всё остальное сделаю сам».

Я сморщилась.

— Пугающе. Звучит так, будто тебя сковывают и выключают голос.

— Ага. Но смотри… — Олеся ткнула пальцем в экран. — У него фотка рук. Идеальные пальцы пианиста. Ты представляешь, что он ими может творить?

Я почувствовала, как внутри будто щёлкнуло.

Да, наверное, может…

Но вслух сказала:

— Извращенец.

— Извращенец, — согласилась она, но глаза её блестели.

Мы перелистнули дальше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— О, слушай, — засмеялась Олеся. — Этот вообще пишет: «Мой фетиш — запах. Люблю вдыхать подмышки после тренировки, носки после рабочего дня».

Я зажала рот рукой.

— Фу! Нет, это точно перебор.

— Подожди, — она не отрывалась от экрана. — Смотри, у него аватарка с бокалом вина и свечами. Он явно умеет создавать атмосферу. Представь: ужин, свечи, и тут он… — она скривилась. — Ну да, лезет нюхать твои кроссовки.

Мы обе засмеялись. Но в глубине живота у меня всё равно зашевелилось: мысль о том, что кто-то может хотеть именно «меня» во всех запахах, была странно интимной.

— Ладно, следующий, — Олеся щёлкнула мышкой. — Ого. Тут прямо фото в маске и латексных перчатках. Подпись: «Ваш доктор греха».

Я фыркнула.

— Театр абсурда.

— Театр, но, блин, смотри: у него сценарий расписан. — Она увеличила текст. — «Я приеду с чемоданом инструментов, проведу осмотр, поставлю диагноз и назначу лечение».

Я покачала головой.

— Это что, пародия на «Скорую помощь» для взрослых?

— Ага. И знаешь что? — Олеся лукаво улыбнулась. — Мне даже интересно, что там в чемодане.

Мне тоже, чёрт возьми…

Мы переглянулись, обе старались не показать, что возбуждаемся от мыслей этих фетишистов.

Дальше попадались ещё страннее.

— Вот этот. «Хочу, чтобы ты ела мороженое с моих пальцев ног». — Олеся прыснула и прикрыла рот рукой.

— Господи, какой ужас.

— Ужас, но представь: лето, жара, капли стекают по ноге…

Я резко отмахнулась.

— Замолчи. Мне уже жарко стало.

Следующий оказался ещё интереснее. Молодой парень, двадцать два. «Люблю, когда женщина даёт команды, а я выполняю каждую мелочь. — Вот это уже не извращение, а классика, — сказала Олеся. — Он явно готов быть рабом.

Я прищурилась.

— Сомневаюсь. У него на аватарке чёрный шлем и кнут в руке. Слишком уж демонстративно. Такие чаще играют роль, чем реально подчиняются.

— Может, это и есть игра, — возразила она. — С виду «повелитель», а внутри мечтает, чтобы им управляли.

Я фыркнула.

— Или просто очередной позёр, который скачал картинку из интернета.

Мы обе усмехнулись, но задержались на его анкете чуть дольше, чем собирались.

— Может, это и есть фишка. С виду дерзкий, а в постели — под каблуком.

Мы обсмеялись, но обе задержались на его анкете чуть дольше, чем нужно.

— Ну что, — сказала Олеся, — форум — это реально кладбище извращений.

— Кладбище, — повторила я. — Но почему-то я дрожу.

— Потому что эти «извращенцы» открыто пишут то, что обычные мужики даже подумать не признаются.

Я сделала глоток остывшего кофе и почувствовала, как внутри растёт та самая дрожь — смесь страха и возбуждения.

Именно из этого материала рождаются тексты, именно тут живёт правда.

Олеся щёлкнула ещё раз, и мы уткнулись в новую анкету. На экране высветилась фраза: «Люблю, когда за мной наблюдают». Мы переглянулись. В комнате стало тише, даже сериал на фоне показался далёким.

— Погоди, — сказала я медленно. — Наблюдают?

Олеся улыбнулась слишком широко.

— Кажется, это именно то, что нам нужно.

* * * * *

Короткая анкета, без излишеств: «Люблю, когда за мной наблюдают». На аватарке — лишь силуэт мужской спины в полумраке.

— Хм… — протянула Олеся. — Это что-то новенькое.

Я перечитала строчку ещё раз. «Наблюдают». От этих восьми букв по коже побежал холодок, будто кто-то невидимый уже смотрит на нас.

— То есть он не трогает, не командует, а просто… делает всё на глазах? — спросила я тихо, больше сама у себя.

— Похоже на то, — кивнула она. — И, честно говоря, меня это заводит.

Я вскинула брови.

— Тебя?

— Ну да. — Она пожала плечами, но глаза горели. — Представь: ты с ним, а я сижу рядом и смотрю. Без вмешательства. Только глаза.

Я едва не опрокинула кружку.

— Ты что, охренела? Нет, Лесь. Даже не начинай.

— Почему сразу «нет»? — она наклонилась ближе, серьги закачались. — Это же идеальная комбинация: твой эксперимент и мой интерес.

— Лесь, — я подняла ладонь, словно останавливая поток. — Одно дело — анонимный мужик с форума. Но ты? Подруга? Я не смогу. Я не хочу, чтобы ты это видела.

— Но я же не чужая, — её голос стал мягче, почти ласковым. — Я не буду мешать, не буду оценивать. Просто посмотрю.

— Да ты понимаешь, что это звучит больно ненормально?! — я ударила пальцами по столу. — Я и так на грани, а ты предлагаешь мне раздеться и трахаться при свидетелях.

— При свидетеле, — поправила она, улыбнувшись. — При одной, которая тебя любит и никогда не предаст.

— Перестань! — я резко встала и прошлась по комнате. — Ты хоть представляешь, что я почувствую? Стыд, унижение, паника… Я не смогу расслабиться!

— А может, как раз сможешь, — спокойно сказала она, следя за мной глазами. — Потому что рядом буду я, а не какой-то посторонний человек с камерой. Я буду твоей страховкой.

Я остановилась, скрестила руки на груди.

— Мне не нужна страховка. Мне нужен эксперимент, который я сама выберу.

— Но это же и есть выбор. — Она откинулась на диван. — Ты сама видишь: этот парень не требует ничего лишнего. Только наблюдателя. А я… я горю от мысли это увидеть.

— Вот именно! — я ткнула пальцем в её сторону. — Ты горишь, а я — боюсь. Разные вещи.

Она встала и подошла ближе.

— Ева, вспомни, как ты дрожала, когда пошла в офис с игрушкой. Ты боялась до смерти, но сделала. И что вышло? Лучший текст.

Я закрыла глаза.

Чёртова правда.

— Нет, — сказала я упрямо. — Я не готова.

— Ты говоришь «не готова», — её ладонь легла на моё плечо, — но глаза у тебя сейчас блестят, как тогда, в кафе, когда я предложила вибратор. Ты сама чувствуешь, что это правильный риск.

— Это перебор, Лесь. Реальный перебор.

— Перебор — это именно то, что читатели хотят. Ты же сама мне это объясняла.

Молчание растянулось. Внутри боролись страх и возбуждение. Я слышала, как стучит моё сердце, и знала: она снова попала в цель.

— Ладно, — сказала я наконец, выдыхая. — Но только если хоть слово не так — я всё прекращаю.

Олеся взвизгнула и хлопнула в ладоши.

— Боже, да это будет бомба!

— Или провал, — буркнула я. — Но отказаться уже поздно.

Она рассмеялась.

— Вот именно, поздно. Теперь у нас выходные расписаны.

Я покачала головой, но внутри уже дрожь — горячая, предательская.

Почему, чёрт возьми, мне самой хочется узнать, как это будет?

* * * * *

Олеся усадила меня обратно на диван и придвинула ноутбук.

— Всё, хватит ломаться. Пиши ему.

— Ты с ума сошла, — я замотала головой. — Что я скажу? «Привет, давай я приду и потрахаюсь у тебя на глазах подруги»?

— Именно это и скажи, только культурнее, — хохотнула она.

Я вздохнула и положила пальцы на клавиатуру.

— Ладно, диктуй.

Мы вместе уставились на мигающий курсор.

Я:

Добрый вечер. Видела твою анкету. Уточню сразу: у меня есть условие. Со мной будет подруга. Она только смотрит. Без вмешательства.

Я нажала «отправить» и тут же закрыла лицо ладонью.

— Господи, я это сделала.

Олеся хмыкнула.

— Подожди, сейчас посмотрим реакцию.

Ответ пришёл быстрее, чем я успела отдышаться.

Он:

Добрый вечер. Подруга может быть. Главное, чтобы правила соблюдались: она не участвует, только наблюдает. Мне так даже интереснее.

Мы с Олесей переглянулись.

— Ты это видела?! — она подпрыгнула на месте. — «Интереснее»! Он в восторге!

Я скривилась.

— Может, он просто хочет, чтобы публика была. Как циркач.

— А ты что хотела? Чтобы он стал смущаться и писать «ой, нет, это слишком»? — Она ткнула в экран. — Ему ровно то, что нам нужно.

Я вздохнула и напечатала:

Я:

Где и когда?

Опять тишина длилась не больше минуты.

Он:

Суббота. Отель «Космос», номер забронирован. 20:00. Номер скину ближе к дате. Всё конфиденциально.

Сердце ухнуло в живот.

Отель. Суббота. 20:00.

— Это быстро, — прошептала я.

— Быстро — значит, без времени на сомнения, — радостно подытожила Олеся. — Соглашайся!

Я набрала:

Я:

Хорошо. Согласна. Но оставляю за собой право остановить всё в любой момент.

Он:

Конечно. Правила безопасности прежде всего. Ты диктуешь границы.

— Блядь, он ещё и вежливый, — фыркнула Олеся. — Прям подарок.

Я откинулась на диван, чувствуя, как в груди жжёт.

— Лесь, это дикая идея. Ты понимаешь, что я согласилась заняться сексом при тебе?

— Понимаю, — её глаза светились. — И я в восторге.

Я закрыла ноутбук и прижала его к коленям.

Теперь пути назад точно нет.

— Чёрт… суббота. Отель. Он. И ты в кресле рядом. Я что творю?

Олеся расхохоталась и обняла меня.

— Ты творишь историю, подруга.

* * * * *

Часы на стене показывали уже почти полночь, но мы с Олесей всё сидели на диване. Ноутбук погас, телефон мигал уведомлениями, вино в бокалах кончилось, а мы продолжали спорить, как будто готовились не к свиданию, а к операции.

— Итак, начнём с главного, — объявила Олеся, подперев щёку рукой. — Что на тебе будет?

Я нахмурилась.

— Ничего лишнего. Чёрное платье по фигуре, до колена. Без белья. Чтобы и удобно, и сексуально.

— Чулки? — её глаза засияли.

Я фыркнула.

— Лесь, ты как одержимая.

— Потому что чулки — это не вещь, а оружие, — серьёзно сказала она. — Хочешь — цитируй меня в статье.

Я засмеялась, но внутри кольнуло.

Оружие — да. А у меня руки трясутся, будто я иду на казнь.

— А ты что наденешь? — спросила я, глотая остатки вина.

— Джинсы и белую рубашку, — она развела руками. — Я же наблюдатель, а не участница. Представь: сижу в кресле, бокал в руке, лицо серьёзное, как у кинокритика.

Я представила, и щеки загорелись.

— Спасибо, картинка мне очень «помогла».

— Да ладно, — она прыснула. — Ты же сама понимаешь: это будет кино, и я в зале первая зрительница.

Я замотала головой.

— Господи, что мы творим?

— Экспериментируем, — уверенно отрезала она. — А теперь давай про безопасность.

Мы составили целый список. Я диктовала, Олеся записывала в заметки.

— Первое: адрес и номер комнаты мы заранее скидываем в чат. Второе: если к половине двенадцатого я не пишу, девочки поднимают тревогу. Третье: ты сидишь всё время рядом и не даёшь мне потерять голову.

— Четвёртое: я беру с собой презервативы, — добавила она. — На всякий случай.

— Пятое: у меня будет стоп-слово. Если я его произнесу, мы сворачиваемся и уходим.

Олеся серьёзно кивнула.

— Договорились.

Мы достали телефоны и открыли общий чат с Ирой и Таней. Я набрала:

Я:

Девочки, у нас с Олесей эксперимент. В субботу, отель «Космос», встреча в 20:00. Если до 23:30 я не пишу, звоните в полицию. Серьёзно.

Ответ пришёл почти сразу.

Ира:

???? Вы реально ебанутые. Но ладно. Я дежурю.

Таня:

Я знала, что вы вляпаетесь. Ева, ты там осторожней. Лесь, смотри за ней, чтоб вернулась живой и довольной.

Олеся улыбнулась и написала от себя:

Олеся:

Спокойно, я буду сидеть с бокалом и контролировать процесс. Всё под контролем!

Таня тут же прислала три смайлика «????‍♀️????‍♀️????‍♀️».

Мы обе разом засмеялись так громко, что сосед за стеной стукнул по батарее.

— Видишь? — сказала Олеся, закрывая чат. — У нас целая бригада прикрытия.

Я устало откинулась на диван и прикрыла глаза.

— Всё это больше похоже на спецоперацию, чем на секс.

— Так тем и интереснее, — ухмыльнулась она. — Ты думаешь о рисках, а я уже представляю, как буду сидеть и смотреть.

Я застонала.

— Замолчи. Я и так краснею.

Олеся рассмеялась и легла поперёк дивана, вытянув ноги.

— Ева, пойми: это не просто секс. Это твой материал, твой текст. Ты будешь первой, кто рискнул настолько.

Я смотрела в потолок и чувствовала, как сердце бьётся быстрее.

Она права. Это материал. Но почему внутри такое предательское волнение?

— Ладно, — выдохнула я. — Суббота. 20:00. Мы идём. До выходных еще 3 дня.

Олеся хлопнула в ладоши.

— Лучшие выходные в твоей жизни, подруга.

Я закрыла глаза и почувствовала дрожь внизу живота.

Лучшие или худшие — узнаю очень скоро.

Глава 12. Город без огней

Я шла по улице с двумя пакетами, которые врезались в ладони: в одном яблоки и молоко, в другом макароны и плитка шоколада. Квартал тонул во тьме — фонари не горели, витрины пустовали, даже реклама на углу молчала. Было странно идти по улице, которая обычно светилась, как витрина. Но стоило приблизиться к подъезду, как всё вдруг ожило: фонари вспыхнули разом, лампы под потолком загорелись, будто кто-то щёлкнул огромным выключателем. Я зажмурилась на секунду — резкий свет резанул глаза и вытащил из темноты каждую пылинку в воздухе. Металлическая дверь подъезда скрипнула и впустила меня внутрь.

Я шагнула в лифт и сразу отметила: не одна. В углу уже стоял мужчина, высокий и крупный, плечистый так, что казалось — кабина стала теснее обычного. На руке мелькнула татуировка, чёрные линии уходили под рукав футболки. Лицо резкое, будто высеченное, и в ту секунду мне стало не по себе. Но отступать было глупо — я вошла, двери сомкнулись с привычным скрипом.

Пакеты опустила на пол и нажала на кнопку этажа. Кабина дёрнулась, потянулась вверх — и внезапно свет резко погас. Лампочка моргнула и умерла. Лифт дёрнулся и замер где-то посередине. Тьма накрыла мгновенно, как одеяло.

Я резко вдохнула, сердце ухнуло вниз. Мужчина в темноте казался ещё больше, массивный силуэт заполнял собой почти всё пространство. В следующий миг вспыхнул слабый огонёк: он достал маленький фонарик, тонкий луч прорезал мрак и выхватил куски его руки, плеча, татуировки.

Именно этот свет, дрожащий и слишком близкий, сделал обстановку ещё страшнее. Металлические стены отражали его тень, и казалось, что в кабине нас не двое, а больше. Я машинально вцепилась в холодный поручень и прижалась к стенке, чувствуя, как по ладоням проступил пот. В голове стучало:

зачем я не пошла пешком?

— Чёрт, — его голос прозвучал низко, басом, и металл будто дрогнул от этих вибраций. — Кажется, застряли.

Он говорил спокойно, без агрессии. Но от одного тембра внутри холодно расползлось. Такой голос легко мог принадлежать опасному человеку. Или — наоборот. Я заставила себя выдохнуть, но колени всё равно дрожали.

Телефон в сумке показался спасением. Я достала его, ткнула на кнопку — экран остался чёрным.

Ну конечно, сейчас-то батарея и должна сдохнуть.

Я сжала губы, глядя в темноту.

Мужчина чуть пошевелился, и кабина ощутимо качнулась. Казалось, что он слишком большой для этих квадратных метров. Запах табака смешивался с порошком от его футболки. Я поймала себя на мысли:

он может одним движением прижать меня к стене

. В груди стало тесно.

И вдруг внутри дрогнуло ещё что-то — не страх, а жар, отголосок другой мысли.

Через два дня суббота. Тогда я сама выберу темноту, сама выберу мужчину, сама позволю себе дрожь.

Низ живота предательски отозвался теплом. Я зажмурилась, отгоняя эти картины. Не место. Не время.

— Спокойно, — неожиданно мягко сказал он, будто почувствовал, что я напряглась. — Я только неделю как переехал. Первый раз вот так попал.

Интеллигентный тон резко не вязался с его фигурой. Контраст сбил, и я позволила дыханию выровняться. Всё равно держала спину прямо, вцепившись в поручень, но уже не так остро ждала удара.

Тишина давила. Слышно было только его размеренное дыхание и редкое позвякивание пакета на полу. В темноте каждая мелочь обострялась. Даже собственное сердце стучало так громко, что казалось, он его слышит.

* * * * *

Луч фонарика скользнул по его лицу. Я успела разглядеть: крупные скулы, коротко стриженные волосы, на шее цепочка. Страшный и одновременно сдержанный образ. Он первым нарушил тишину:

— Не переживайте, лифт редко падает, — сказал он спокойно. Голос оказался мягким, бархатным, совсем не вяжущимся с массивной фигурой. — Мы просто застряли.

Я хмыкнула, прижавшись к стенке.

— Легко вам говорить. Вы-то вряд ли боитесь.

— Боюсь, — неожиданно признался он. — Только не темноты. А беспомощности. — Он повернул ко мне фонарик, но тут же отвёл в сторону, чтобы не слепить. — Меня зовут Артём. Неделю назад сюда переехал.

Я моргнула, пытаясь привыкнуть к свету.

— Ева, — представилась коротко. — Давно не видела, чтобы кто-то новый заселялся. Обычно наш дом никто не выбирает.

Он усмехнулся, уголки губ дрогнули.

— Да, слышал. Дом старый, проводка как из прошлого века. Но квартира оказалась светлой. Жена настояла.

Слово «жена» прозвучало как спасательный круг. Я почувствовала, как напряжение чуть спало, но всё равно держала спину прямой.

— Вам повезло, что есть тот, кто настаивает, — сказала я. — А я вот… только сама себе хозяйка.

— Это тоже хорошо, — ответил Артём. — Меньше компромиссов.

Мы замолчали на секунду. В тишине слышался только тихий гул лифта и его спокойное дыхание.

— У вас часто тут свет отключают? — спросил он.

— Случается, — ответила я. — Обычно ненадолго, но каждый раз как маленький апокалипсис. То холодильники потекут, то лифты застрянут.

— Ну вот, и я сразу ощутил «прелести района», — сказал он с лёгкой иронией.

Я улыбнулась краешком губ. Контраст между его внешностью и голосом резал слух. В темноте он казался опасным, а говорил как человек, привыкший к книгам и тёплым разговорам.

— Вы откуда приехали? — спросила я, чтобы заполнить паузу.

— Из Самары. Работа сюда перевела. Жена учительницей устроилась неподалёку. — Он пожал плечами. — Пока осматриваемся.

— Ну, добро пожаловать, — сказала я. — Хоть и странное у вас «первое впечатление о доме».

Он усмехнулся снова.

— Будет что рассказать друзьям. «Переехал, сразу застрял в лифте с красивой соседкой».

Я почувствовала, как щёки предательски вспыхнули в темноте, но ответила холоднее, чем хотелось:

— Соседка-то красивая, но не любит такие приключения.

Он рассмеялся тихо, без давления.

— Я вас понял. Обещаю, больше лифты не выбирать, если рядом буду видеть.

Я уже хотела что-то ответить, как вдруг сверху раздался знакомый голос.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ева! — это был Виктор Иванович, сосед снизу. — Ты там?

— Да! — крикнула я, прижимаясь ближе к двери. — Мы застряли!

— Я вас сейчас вытащу, — донеслось снизу. —Держитесь, ребята.

В груди сразу стало легче. Даже Артём выдохнул так, будто напряжение вышло из плеч.

— Видите, — сказал он, — нас уже спасают.

Я кивнула, хотя он этого не видел. В темноте лифт перестал казаться такой клеткой. Но всё равно я держала спину прямой и ладонь не отпускала холодный поручень.

* * * * *

Сначала послышался металлический скрежет — будто кто-то ковырялся ломиком в замке. Потом глухой стук и сиплый голос Виктора Ивановича:

— Так… сейчас попробуем вас вытащить.

Кабина снова дрогнула, и по дверям прокатилась вибрация. Внутри стало ещё тише, только фонарик Артёма выхватывал куски стен. Я вцепилась в поручень сильнее, ногти царапнули металл.

— Главное — не дёргайтесь, — сказал Артём спокойным голосом.

Щёлкнул замок, и дверь лифта медленно разошлась в стороны. Сначала показалась узкая тёмная полоска, потом проём открылся полностью. Я ахнула: нам повезло — кабина встала ровно напротив четвёртого этажа. Ни лестничного пролёта, ни пустоты под ногами — нормальный порог, твёрдый бетон.

В подъезде света ещё не было. Только тусклый луч фонарика и тень Виктора Ивановича, сутулящегося с какой-то железной монтировкой в руках.

— Ну вот, — сказал он, тяжело выдыхая. — Держитесь, вы на месте. Вылезайте по одному.

Артём первым подтолкнул мои пакеты наружу, потом протянул руку. Его ладонь в свете фонарика казалась огромной. Я замешкалась, но всё же ухватилась. Выскользнула из кабины на площадку и почувствовала, как дрожат колени.

Артём вышел следом, пригнувшись, словно выбирался из подвала. Кабина за его спиной осталась темной пастью, а двери тут же снова сомкнулись.

Виктор Иванович отёр пот со лба, поправил тапки.

— Чёртова проводка. Хорошо ещё, что лифт не застрял где-то посередине. А то пришлось бы вас вытаскивать через люк.

Я выдохнула, впервые за эти минуты чувствуя бетон под ногами как спасение. В груди медленно расходился комок страха. Но в темноте подъезда ещё оставалась дрожь — от того, что могло быть, и от того, что ещё впереди.

И именно в этот момент послышалось жалобное «мяу». Сначала тихое, будто кто-то плакал вдалеке. Потом — громче, настойчивее. Мы втроём обернулись почти одновременно.

— Это откуда? — спросил Артём.

— Снизу, — нахмурился Виктор Иванович. — У нас, что ли, кошка в подвале застряла?

Звук усиливался. Жалобный, пронзительный. Будто маленький комок отчаяния застрял где-то в щели. Мы двинулись втроём вниз по лестнице, и каждый шаг отдавался эхом в бетонных стенах.

— Сюда, — Артём подсветил фонариком. Между трубой отопления и бетонной стеной блестели два огромных испуганных глаза. Котёнок забился в узкую щель и не мог выбраться: лапы дрожали, тоненькое тело застряло боком.

— Ну и денёк, — пробормотала я, чувствуя, как ком к горлу подкатывает. — Сначала в лифте, теперь ещё и это.

Артём присел на корточки, убрал фонарик в зубы и аккуратно просунул руку в щель.

— Тихо, малыш. Сейчас… — его голос снова прозвучал удивительно мягко.

Котёнок зашипел, но когда тёплая ладонь подхватила его под живот, только жалобно пискнул. Через секунду он уже оказался у Артёма на руках — грязный, дрожащий, с серыми пятнами пыли на шерсти.

— Живой, — сказал Артём и улыбнулся впервые за всё время.

Виктор Иванович вздохнул, поправил тапок.

— Давно хотел кота. Ну вот, судьба сама в дом принесла.

Я рассмеялась. Напряжение лифта будто растворилось. Я глянула на котёнка, а потом — на Артёма, который осторожно передавал его соседу. И в тот миг поймала себя на мысли:

страх пугает только первые минуты. Потом к темноте привыкаешь.

И тут весь подъезд ожил — свет вспыхнул резко, лампы ударили белым в глаза. Я зажмурилась, щёки обожгло. Артём тоже прикрылся ладонью. Виктор Иванович, наоборот, хмыкнул довольно:

— Ну, наконец-то. А то будто в каменном веке.

Он поудобнее устроил котёнка на руках, прижал к груди.

— Пойдёмте, чайку попьём. За спасение, так сказать. Всё равно теперь не усну.

Мы поднялись к нему. На кухне пахло мятой и сухарями. Котёнок уже устроился на старом диване, громко урчал, будто всегда жил здесь. Мы пили чай из толстых кружек, слушали, как Виктор Иванович рассказывает про свою молодость на заводе, про проводку в доме и вечные сбои. Артём вставлял редкие фразы, я в основном кивала, наслаждаясь неожиданным спокойствием.

Час спустя мы разошлись: Артём пожелал спокойной ночи, Виктор Иванович ещё долго махал рукой из дверей. Я поднималась к себе и думала, что этот вечер странно сложился: страх, тьма, спасение и горячий чай.

Глава 13. Потеря равновесия

Пятничное утро тянулось липко, как жвачка под столом. В редакции было душно: окна распахнуты, но ветер не шёл, только запах горячего асфальта и перегретого пылящего вентилятора кружил по комнате. Принтер в углу хрипел, выплёвывая листы с заломами, кто-то шлёпал по клавиатуре так быстро, что казалось — играет в старую аркаду.

— Да что за бред! — раздался голос у доски объявлений. — Кто вообще придумал этот заголовок?

— Это не заголовок, а трэш, — поддержала кто-то из отдела лайфстайла. — «Десять поз для счастливого брака»… Ну серьёзно.

Смех прокатился по рядам. Светлана тут же воспользовалась моментом. Она сидела ровно, как на пресс-конференции, и громко, чтобы слышали даже в соседнем углу, сказала:

— Вот поэтому нас и не воспринимают серьёзно. Лёгкая чушь вместо настоящей журналистики. Если бы мне дали эту тему, я бы сделала материал с экспертами, цифрами, статистикой…

— И ни одного живого слова, — пробормотала Марина, не отрываясь от своего бутерброда. Она сидела, поджав ногу, и жевала так нарочито громко, что коллеги уткнулись в мониторы, скрывая улыбки.

— Что? — прищурилась Светлана.

— Говорю, эксперты и цифры — это всё хорошо. Но ты пишешь так, будто живого человека никогда не видела, — сказала Марина чуть громче. — У тебя каждая статья как отчёт в налоговую.

— Зато меня читают люди, а не любители грязи, — парировала Светлана и щёлкнула ручкой.

Кто-то из отдела новостей хмыкнул:

— Да ладно, у Милены просмотры такие, что твои «люди» нервно курят.

Я почувствовала, как сердце ухнуло вниз. Имя прозвучало слишком громко. Несколько голов поднялись от мониторов. У меня перехватило дыхание.

Только бы никто не связал. Только бы никто не догадался.

Светлана тут же подхватила:

— Милена? Её читают не потому, что это журналистика. Это… шоу для извращенцев. Я вчера открыла — и закрыла через минуту.

Марина фыркнула и ткнула в неё вилкой с кусочком огурца:

— Ой, да ладно. Закрыла, но всё равно прочитала до конца, спорим?

— Я не трачу время на такую пошлость, — процедила Светлана. — Кто-то должен держать планку.

Я сжала пальцы на клавиатуре так сильно, что костяшки побелели. Спина будто стала деревянной. Никто, кроме Светланы, Марины и Андрея, не должен знать, что Милена — это я. Но разговор становился слишком громким, слишком явным. Внутри всё сжималось в один узел:

заткнись, ради бога

.

* * * * *

— Вот честно, — голос Светланы снова разнёсся по офису, — если это называют журналистикой, то я — балерина. Уровень — ниже плинтуса. Кто-то там, эта ваша Милена, пишет исповеди, как школьница в дневнике. Позор на весь сайт.

Она специально произнесла имя громко, будто хотела, чтобы каждая клавиатура в комнате замерла. И действительно: несколько человек обернулись. Кто-то хмыкнул, кто-то сделал вид, что не слышит.

Марина откинулась на спинку кресла, сунула вилку в пластиковый контейнер и с ленивой усмешкой бросила:

— Ага, зато эта «школьница» собирает такие просмотры, что твои экспертные цитаты нервно плачут в углу.

— Просмотры — это ещё не качество, — парировала Светлана. — Вирусные котики тоже собирают миллионы, но их же никто не называет литературой.

— Ну да, конечно, — Марина закатила глаза. — Только ты забыла: людей интересует не твоя правильная «литература», а живые истории. Иначе зачем бы читали?

— Людей интересует жёлтая грязь, — хладнокровно бросила Света, щёлкая своей ручкой. — Но не я собираюсь опускаться до такого уровня.

Я почувствовала, как по спине пробежал холодок. В груди стучало:

ещё чуть-чуть, и догадаются

. Никто не должен знать. Никто, кроме Марины и Светланы. И Андрея. Но её слова резали по живому так, что молчать было невыносимо.

Я резко подалась вперёд и почти прошипела:

— Света, тише. Ты зачем орёшь?

Она медленно повернула голову, её идеально уложенные волосы чуть качнулись. Взгляд прищуренный, губы вытянуты в ухмылку:

— Что, задело?

— Да при чём тут «задело»? — я с трудом сдерживала голос, стараясь, чтобы остальные не слышали всего. — Никто не обязан слушать твои истерики про чужие статьи.

Марина ухмыльнулась, вставляя своё слово:

— О, так ты тоже считаешь, что это истерика? Согласна. Только у Светки это стиль жизни.

— Замолчи, — бросила Светлана, её голос стал ледяным. — Ты вечно строишь из себя клоуна. Твои тексты читают только потому, что они бесплатные.

— А твои не читают вообще, — огрызнулась Марина. — Ты пишешь, как будто читаешь лекцию на кафедре, а не для живых людей.

Светлана выпрямилась ещё сильнее, будто сидела на трибуне.

— Потому что я делаю журналистику. А не исповеди, где главная мысль — кто с кем переспал.

Я прикусила губу так сильно, что ощутила вкус крови. Внутри всё сжималось.

— Хватит, — снова прошипела я. — Ты не знаешь, о чём говоришь.

— А ты, конечно, знаешь? — Светлана медленно повернулась ко мне. Её взгляд задержался, слишком пристально, слишком долго. Уголки губ дрогнули в почти невидимой ухмылке. — Так защищаешь эту Милену… прямо как будто хорошо понимаешь, что она имела в виду. Она твоя подруга?

Мурашки пробежали по спине. В её интонации был намёк, который не уловили остальные, но я — да.

Марина вскинула брови, не заметив подкола, и уже готова была ответить, но я поймала себя на мысли:

ещё немного — и маска сорвётся

.

Марина наклонилась вперёд, подперев подбородок ладонью.

— Да может, и ее подруга. А может, и не подруга. Но если уж говорить честно, лучше читать такие тексты, чем сухие сводки, где кроме цифр и чужих цитат нет ни капли жизни.

— Жизнь — это не порно-дневник, — резко ответила Светлана.

Внутри у меня вспыхнуло. Я встала, стул скрипнул.

— Перестань. Ты не имеешь права так говорить. Даже если тебе не нравится — это не повод унижать чужую работу.

В офисе повисла тишина. Несколько человек с интересом подняли головы, кто-то хмыкнул, но тут же снова уткнулся в монитор. Для них это была просто перебранка трёх женщин. Но для меня каждая фраза звучала как удар в сердце.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Марина, не выдержав паузы, добавила насмешливо:

— Ну всё, Свет, сегодня ты явно проиграла.

— Ещё посмотрим, — холодно сказала та и откинулась в кресле, но её рука продолжала нервно щёлкать ручкой.

Я вернулась к ноутбуку, но пальцы дрожали на клавишах. Внутри кипело. Три женских голоса спорили о том, что такое настоящая журналистика, но только один знал правду. Мой.

* * * * *

Щёлканье Светланиной ручки и Маринино фырканье перемежались с моим тяжёлым дыханием. Атмосфера в офисе натянулась, как струна. И именно в этот момент в коридоре послышались шаги. Чёткие, размеренные. В дверях появился Андрей.

Он остановился, не торопясь заходить внутрь. Высокий, в сером пиджаке, с той самой холодной выдержкой, которая умела глушить шум сильнее любого крика. Он оглядел комнату, задержал взгляд на Светлане, потом на Марине, и наконец на мне.

— Ко мне. — Голос ровный, без эмоций. Ни имени, ни объяснений. Только приказ.

В комнате стало ещё тише. Кто-то щёлкнул мышкой, кто-то нарочно шумно отодвинул кружку, делая вид, что работает. Но все уши были насторожены.

Светлана первой встала. Поднялась так, будто это было приглашение на подиум. Юбка, улыбка — образ идеальной. Марина лениво бросила вилку в контейнер, закатила глаза и нехотя поднялась. Я сделала это последней, чувствуя, как каждая пара глаз сверлит в спину.

— Быстрее, — добавил Андрей, и в его голосе появилась ледяная пауза.

Мы втроём прошли к его кабинету. Дверь захлопнулась, отрезав нас от шёпотов и напряжённых взглядов коллег. Внутри пахло бумагой и чем-то металлическим, как будто его кабинет специально был создан для того, чтобы напоминать: эмоции здесь не работают.

Андрей сел за стол, сложил руки и посмотрел поверх очков. Молчание затянулось так, что казалось — он наслаждается им больше, чем предстоящим разговором.

— Итак, — произнёс он наконец. — Кто из вас мне объяснит, что здесь сейчас происходило?

Светлана мгновенно выпрямилась, её голос зазвучал ровно, почти слащаво:

— Просто небольшая дискуссия, Андрей Сергеевич. Мы обсуждали качество публикаций. Вы же знаете, я всегда ратую за уровень.

Марина фыркнула, откинувшись на спинку стула:

— Ага, «дискуссия». Больше похоже на концерт на весь офис. Если Света хочет поорать, пусть хотя бы дверь закроет.

— Я не орала, — возмутилась Светлана, её улыбка стала ещё шире. — Я просто выразила мнение. Разве это запрещено?

— Выразить мнение и топтаться по коллегам — разные вещи, — вмешалась я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Андрей поднял бровь, но промолчал, будто подталкивал нас продолжать.

Светлана тут же повернулась ко мне, холодно:

— О, а Ева у нас теперь защитница всех слабых? Или конкретно одной персоны?

Марина прыснула.

— Видите, даже Андрей молчит. А значит, вы, Светлана, явно перегнули палку.

— Я перегнула? — её глаза сверкнули. — Я, между прочим, защищаю лицо редакции. А не чьи-то дешёвые признания.

— Достаточно, — произнёс Андрей наконец. Его голос был спокойным, но в нём слышалась та самая сталь, которая умела замораживать воздух. — Я не собираюсь слушать перепалки. Меня интересует одно: ваши тексты. Всё остальное — мусор.

Марина дернула плечом, но промолчала. Светлана продолжала держать идеальную осанку, только пальцы нервно сжимали ручку. Я смотрела на Андрея и думала:

он давит молчанием сильнее, чем любой криком

.

— В следующий раз, — продолжил он, — спорите — спорьте у себя дома. Здесь вы работаете. И мне всё равно, что именно вы обсуждаете — Милену, котиков или свою личную жизнь. Редакция — не место для базара.

Светлана чуть заметно скривила губы.

— Поняла, Андрей Сергеевич.

Марина хмыкнула:

— Ну вот, всё ясно. Соревнование закончено, счёт — ноль-ноль.

Андрей резко посмотрел на неё, и Марина тут же замолчала, спрятав улыбку.

— Всё, разговор окончен. — Он сделал паузу, а потом добавил: — Работайте. Иначе я найду тех, кто умеет.

Мы встали почти одновременно. Светлана с видом мученицы, Марина — с наглой ухмылкой, я — с тяжёлым дыханием. Дверь кабинета закрылась за нами, и коридор снова встретил нас тишиной.

* * * * *

Коридор встретил нас гулкой тишиной. За дверью Андрея никто не осмеливался обсуждать услышанное, но взгляды всё равно скользили по нам, будто мы вернулись с публичной казни. Светлана первой выпрямилась и почти гордо зашагала к своему столу, блокнот с золотым ободком снова блеснул в её руках.

— Ну что ж, — бросила она через плечо, даже не оборачиваясь. — Некоторые так и не понимают, что профессия требует выдержки.

Марина скривилась, стиснув рюкзак на плече.

— А некоторые думают, что выдержка — это синоним пафоса, — пробормотала она, но уже тише, чем обычно.

— Ты сказала что-то, Марина? — Светлана развернулась, улыбка у неё была почти безупречной.

— Сказала, — подтвердила Марина и специально громче добавила: — Просто твои монологи напоминают пресс-релиз. Даже скучно становится.

Светлана чуть прищурилась, но больше ничего не ответила, гордо прошла мимо. Щёлканье её каблуков по линолеуму прозвучало как маленькая победа.

Я задержалась на месте, глядя то на одну, то на другую. Внутри бурлило. Но ругаться снова было бессмысленно: Андрей ясно дал понять, что второй сцены он не потерпит.

Марина, заметив мой взгляд, вздохнула и подошла ближе.

— Слушай… я не фанат этой твоей «Милены», если честно, — сказала она, понизив голос. — Но, блин, у Светки реально перегиб. Она не спорит — она давит.

— Я знаю, — ответила я спокойно. — Но и ты иногда перегибаешь.

Марина усмехнулась, почесав затылок.

— Ну да. Зато я честно. Сказала — и пошла дальше. А она улыбается, пока ножи в спину точит.

— Может, — согласилась я. — Но ножи от улыбки не тупеют.

Марина прыснула.

— Ты умеешь, оказывается, язвить. Я думала, ты всегда такая правильная.

— Не правильная, — я посмотрела на неё твёрже. — Просто выбираю, где открывать рот, а где лучше промолчать.

— А я наоборот, — ухмыльнулась Марина. — Сначала говорю, потом думаю. Поэтому и получаю по голове.

— Ты сама это понимаешь — и продолжаешь, — заметила я.

— Конечно, — кивнула она. — Иначе будет скучно. А ты… слишком часто терпишь.

Я вздохнула, пожала плечами.

— Может, терплю. Но иногда это и есть стратегия.

— Стратегия, — передразнила Марина. — Слово как у Андрея. Только он стратегию считает деньгами, а ты — молчанием.

Я невольно улыбнулась уголком губ.

— Возможно. Но в любом случае, у нас, похоже, один враг посильнее.

— Конкурент, — поправила я.

— Пусть будет так, — пожала плечами Марина. — Но я всё равно не собираюсь становиться твоей подружкой.

— Отлично, — ответила я ровно. — Мне и не нужно.

— Но если Светка снова полезет, — добавила она уже совсем тихо, — я прикрою. Просто потому что терпеть её «идеальность» тоже невозможно.

Я кивнула, но промолчала. Мы разошлись каждая к своему столу. Атмосфера чуть остыла, но неприязнь осталась висеть в воздухе — та самая, которая делает сотрудников союзниками лишь тогда, когда им приходится выживать в одном поле.

* * * * *

Телефон завибрировал на столе, вырвав меня из мыслей. Экран мигнул:

Олеся

. Сердце сжалось — будто именно её голос я ждала весь день. Я быстро поднялась и вышла в коридор, прикрыв за собой дверь. Там было тише, чем в офисе: только далёкое гудение кондиционера да шаги где-то на лестнице.

— Алло, — прошептала я.

— Ева, ну что, не слилась? — голос Олеси был хрипловатый, будто она курила на балконе.

— Нет, — ответила я, стараясь звучать спокойно. — Всё по плану.

— Хорошо, — протянула она. — Слушай, я уже два дня только об этом думаю. Как оно будет. Ты заходишь, а я сижу и смотрю. Представляешь?

Я прикрыла глаза, и по телу пробежала дрожь.

— Представляю. И, честно, уже самой страшно.

— Страшно и сладко, — усмехнулась Олеся. — А ты мне скажи: что наденешь?

— Я ещё не решила, — призналась я. — Может, платье чёрное, то, что облегает.

— Без белья? — она почти прошипела, и я услышала в трубке её смешок.

— С бельём, — выдохнула я. — Чёрный комплект. Кружево.

— Правильно, — сказала она, — пусть он медленно снимает. Это же кайф — когда тебя раздевают по одному крючку.

Я облизнула пересохшие губы.

— Ты всё прям распланировала, да?

— Конечно, блядь, — засмеялась она. — Я же буду сидеть и смотреть. Хочу, чтобы красиво было.

— Красиво? — я усмехнулась. — Это секс, Олеся, а не кино.

— Ева, ты меня не знаешь. Для меня это кино. Сюжет: тебя трахают, я смотрю, и представляю того мужика и мне самой мокро становится.

Я прижала телефон ближе, чтобы никто случайно не услышал.

— Ты ненормальная.

— А ты сама согласилась, — парировала она. — Ладно, скажи честно: как ты хочешь, чтобы он тебя взял?

Грудь у меня сжалась, будто я говорила не с подругой, а уже с ним.

— Сначала медленно. Чтобы раздразнил. А потом — жёстко. Так, чтобы стену держалась.

— Вот это да, — выдохнула Олеся. — Я буду смотреть, как ты извиваешься. Я даже, наверное, тихо скажу: «Ещё глубже».

Я застонала тихо, больше от нервов, чем от возбуждения.

— Ты меня добьёшь раньше, чем завтра.

— Так и задумано, — усмехнулась она. — Ладно, давай по делу: во сколько выезжаешь?

— В шесть встречаемся у отеля. Ты придёшь раньше?

— Конечно. Я хочу сесть так, чтобы видеть всё.

Я вдохнула глубже, пытаясь удержать голос ровным.

— Тогда завтра созвонимся.

— Ева, — сказала она на прощание, — не стесняйся стонать.

Она отключилась, оставив меня одну в пустом коридоре. Я уткнулась лбом в холодную стену и подумала:

Боже, это реально произойдёт.

Внутри горел жар, ноги подрагивали. Завтра было уже слишком близко.

Глава 14. Третья лишняя?

Вечер тянулся лениво, но внутри всё дрожало, будто перед экзаменом. Квартира встретила привычной прохладой, и именно в этот момент в дверях появилась Олеся. На ней были тёмные джинсы, белая рубашка навыпуск и простые кеды. Волосы собраны в хвост, лёгкий макияж лишь подчёркивал глаза. Она нарочно выглядела «буднично», как будто зашла просто на чай. Но блеск в её взгляде выдавал куда больше, чем одежда.

— Ну и что? — она обвела меня взглядом с ног до головы. — Ты как на премию «Журналист года».

Чёрное платье облегало бёдра так плотно, что ткань чуть тянулась на груди. Под ним — кружевное бельё, которое я купила ещё месяц назад «на случай». Каблуки казались слишком звонкими для дворовых плиток, но отказаться от них не могла: в этом вечере требовалась игра на грани.

— Это не премия, — ответила я, поправляя подол. — Это статья. А статьи пишутся телом тоже.

Олеся прыснула, но в смехе прозвучала лёгкая зависть. Она села на край кровати, вытянула ноги и покачала ими, будто школьница.

— Мне кажется, что у тебя платье кричит: «Трахни меня, мой незнакомец».

— Идеально для эксперимента, — я усмехнулась. — Твоя рубашка скорее шепчет: «Я тут случайно подсмотрела».

— Так и есть, — пожала она плечами. — Я ведь мебель, помнишь? Просто сижу и наблюдаю.

— С мебелью обычно не разговаривают, — парировала я.

— Вот и проверим, — хмыкнула она.

Я взяла сумку, достала помаду и поправила губы. В зеркале отражалась не просто журналистка, а женщина, которая сегодня снова станет своим же материалом. Внутри жила дрожь, похожая на ток — от страха и возбуждения одновременно.

— Ты хоть понимаешь, что будет? — спросила Олеся, когда мы вышли в коридор.

— Понимаю, — ответила я, закрывая дверь на ключ. — Будет статья.

— А если он окажется психом?

— Ты же рядом будешь, мебель моя. Пригодишься.

Она прыснула от смеха и ткнула меня локтем в бок. Мы спустились по лестнице — лифт застрял ещё с утра, на табло мигала красная «ошибка».

— Слушай, — заметила она, когда каблуки гулко застучали по ступеням. — Если ты навернёшься на этих шпильках, то статья будет называться «Как я сломала ногу ради оргазма».

— Спасибо за поддержку, — пробормотала я, но сама усмехнулась.

На улице пахло горячим асфальтом и пылью. Автобусы ревели, прохожие спешили. Мы пытались поймать такси, но машины проносились мимо.

— Пешком дойдём? — предложила Олеся, закатывая глаза. — Я хотя бы успокоюсь, а то сердце долбит сильнее, чем у тебя на шпильках.

— Нервничаешь?

— Ещё как, — призналась она тихо, но тут же добавила с усмешкой: — Хотя выгляжу-то спокойно, да?

— Угу. Как бухгалтер перед налоговой проверкой.

Мы пошли по улице. Каблуки громко отбивали шаг, её кеды шуршали по плитке. Она продолжала подшучивать, но каждая шутка выдавалась слишком быстро, будто прикрывала дрожь внутри.

— Ева, — вдруг сказала она серьёзнее. — Ты же понимаешь, что после такого обратно дороги не будет?

— Знаю. Но дорога вперёд важнее.

— Блядь, — выдохнула она и тут же рассмеялась. — Всё-таки ты сумасшедшая. Но знаешь что? Мне нравится быть твоим свидетелем.

Мы поймали машину у перекрёстка. Таксист посмотрел на нас в зеркало, явно решая, кто мы такие. Олеся, не удержавшись, прошептала:

— Ещё чуть-чуть — и он подумает, что мы едем на вызов к клиенту.

Я посмотрела на неё и не сдержала смешок. Напряжение на секунду растворилось, но под кожей пульсировало всё сильнее: впереди ждал эксперимент, от которого уже не отвернуться.

* * * * *

Мы подошли к «Космосу» чуть раньше назначенного времени. Огромное здание с колоннами и облупленной лепниной выглядело, словно советский великан, которому зачем-то приклеили новые вывески «под евро». На фасаде блестели буквы, но за ними чувствовался дух старых ковров и прокуренных номеров.

— Смотри, прямо «Отель из фильмов девяностых», — фыркнула Олеся и достала телефон.

Мы одновременно открыли чат «бабский заговор».

Я:

Мы с Олесей у «Космоса». Номер 417. Если через 3 часа не напишем — звоните в полицию. ????⏳

Олеся:

Да-да, мы у незнакомца ???? Но всё ок. Не паникуйте раньше времени.

Ира:

Хорошо, девочки. Мы на связи. ❤️ Пишите, как выйдете.

Таня:

Ок, держите нас в курсе. Если что — сразу звоним.

Олеся:

Ну а я официально — зритель. Буду смотреть, как трахают нашу подругу. ????????

Марина:

Ахах, блин ???? Мы бы тоже посмотрели!

Таня:

+100 ????????????

Ира:

Вы ненормальные ???? Но ладно, ждём отчёт.

Вестибюль встретил запахом старого лака и дешёвых освежителей воздуха. Красный ковёр лежал прямо у входа, и именно там я, конечно же, зацепилась каблуком. Подол платья вздрогнул, я едва не упала.

— Чёрт! — выругалась я, хватаясь за её руку.

— Ну ты даёшь, — засмеялась Олеся так громко, что портье обернулся. — Тебе же только фанфары не хватает для эффекта.

Мы прошли дальше, и лифт открылся неожиданно резко. На нас вывалилась пожилая уборщица с ведром и шваброй. Вода плеснулась, чуть не залив каблуки.

— Осторожней, девочки, — буркнула она, отстраняясь.

— Спасибо, бабушка судьбы, — прошептала Олеся мне на ухо. Я едва не рассмеялась.

Поездка на лифте на четвертый этаж тянулась мучительно. Зеркало в кабине отражало наши лица: моё слишком сосредоточенное, её — слишком игривое. Внутри жила дрожь, которая усиливалась с каждым этажом.

Коридор встретил приглушённым светом и запахом старого ковролина. Мы остановились у двери 417. Сердце стучало так, что казалось — его слышит весь этаж. Я глубоко вдохнула, Олеся нервно передёрнула плечами.

— Ну что, готова? — спросила она.

— Готова, — выдохнула я, хотя сама себе не верила.

Ровно в восемь я постучала. Дверь открылась почти сразу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Перед нами стоял мужчина лет тридцати пяти. Высокий, широкие плечи, простые джинсы и футболка. Ничего показного, но чувствовалась сила в том, как он держал взгляд и как стоял — уверенно, спокойно.

— Проходите, — сказал он низким голосом.

Мы вошли. В номере горела лампа у кровати, на маленьком столике уже стояли три бокала и бутылка красного. Олеся переглянулась со мной — мол, «готовился».

— Я — Николай, — представился он. — Рад знакомству.

Мы сели за столик. Он разлил вино, подал нам бокалы. Первый глоток обжёг горло, и в комнате стало чуть легче дышать.

— Значит, роль у тебя простая, — он усмехнулся, глядя на Олесю.

— Простая? Я тут главный зритель Без меня шоу не состоится, — отрезала она и чокнулась бокалом.

Мы засмеялись. Смех получился нервный, но освобождающий. Несколько секунд повисла тишина, в которой я слышала собственное сердце.

Он смотрел на меня пристально, потом вдруг мягко, но твёрдо сказал:

— Ты — сюда.

И, слегка коснувшись её локтя, пересадил Олесю на стул чуть дальше, ближе к стене. Его жест не был резким, но спорить не захотелось. Олеся замерла на секунду, потом в её глазах вспыхнул азарт. Она подчинилась, и уголки её губ дрогнули — словно она сама удивилась, как легко это вышло.

— Ну вот, теперь композиция правильная, — сказал он спокойно и снова поднял бокал.

Я сделала глоток и поймала себя на том, что от этой лёгкой расстановки воздуха стало плотнее. Моё тело будто понимало: игра началась.

* * * * *

Николай двигался неторопливо, как будто проверял, выдержу ли я эту паузу. Его ладони коснулись щиколоток и легко стянули туфли. Каблуки упали рядом, звук глухо ударил по ковру, и от этого внутри что-то дрогнуло — будто он забрал контроль даже у моих шагов. Пальцы провели по коже вверх, задержались на икре, потом на колене. Моя грудь уже вздымалась чаще, хотя он едва успел дотронуться.

— Расслабься, — сказал он низко, и в этом голосе не было сомнений.

Я не ответила. Тело само прижалось к его рукам, когда Николай медленно склонился к шее. Горячее дыхание коснулось ключицы, и мурашки побежали от плеча к спине. Запах его кожи смешался с вином в воздухе и моими духами — терпкий, чуть сладкий, слишком настоящий.

Молния на платье поддалась легко. Ткань сползла с плеч и соскользнула по бедрам, упала к ногам. Я осталась в кружевном белье, которое ещё утром казалось дерзким, а теперь выглядело слишком уязвимым. Его ладони были горячими, но воздух в номере холодил кожу — этот контраст только усиливал ощущение, что я в ловушке.

Он задержался на секунду у кромки белья, будто дразня, и только потом зубами спустил край, оставив на коже лёгкий след. Его дыхание было горячим, язык скользнул вниз — медленно, настойчиво. Он лизал так, будто хотел выучить меня наизусть: короткие касания, потом широкие движения, паузы, от которых тело сжималось в нетерпении.

Я вцепилась в простыню так, что пальцы побелели. Каждое движение отзывалось током по всему телу. Бёдра сами приподнимались ему навстречу, живот дрожал. Он то усиливал нажим, то почти отстранялся, и от этого мне хотелось кричать.

Сквозь горячий туман я посмотрела на подругу. Она не двигалась, только сжимала бокал. Красное вино дрогнуло, оставив след на стенках. Её губы приоткрылись, дыхание стало чаще, будто она сама чувствовала каждый его рывок языком. В глазах — жадность, напряжение, любопытство и желание быть вместо меня.

— Ах, сука, как же хорошо… — сорвалось с моих губ, больше как стон, чем как слово.

Она чуть прикусила губу и, не отводя взгляда, кивнула — словно отвечая на мой внутренний вопрос. Её глаза горели так, будто она хотела быть на моем месте.

Я выгнулась, не в силах терпеть. Его язык двигался быстрее, он задерживался на клиторе, кругами сводил меня с ума. Волна нарастала, мышцы бёдер дрожали, живот напрягался. Я закинула ноги ему на плечи и застонала громко, забыв обо всём.

Оргазм накрыл резко — горячей вспышкой. Я выгнулась дугой, голова откинулась назад, волосы прилипли к лицу. Ладонь сама зажала рот, чтобы не закричать слишком громко. Тело дрожало, каждое сокращение отдавалось во все мышцы.

Я открыла глаза — и первой увидела Олесю. Она смотрела на меня так, будто сама кончила вместе со мной. Щёки порозовели, губы блестели от вина, дыхание было рваным. Она чуть улыбнулась — но это была не насмешка, а признание.

И именно от её взгляда, от того, что она стала свидетелем, моё тело взорвалось во второй раз — короткой, судорожной волной.

Не всегда страшно быть на виду. Гораздо страшнее — когда кто-то видит всё и не отводит глаз.

— Блядь… — выдохнула я, и тут же одна из туфель соскользнула с края кровати и глухо упала на пол. Каблук скрипнул по ковролину.

Олеся рассмеялась. Напряжение не исчезло, а стало живее, ощутимее, будто именно в этих мелочах всё и становилось правдой. Николай поднялся, шагнул ко мне ближе и без слов поставил свой член прямо перед моим лицом. Движение было спокойным, уверенным, почти будничным, и от этого ещё сильнее кольнуло внутри.

Я подняла взгляд снизу, на секунду задержалась на его глазах, и только потом обхватила губами. Сначала осторожно, медленно, будто пробуя вкус. Горячая тяжесть наполняла рот, каждая жилка чувствовалась языком. Я дразнила его, скользя медленнее, чем он ждал, а потом ускорялась, проверяя, выдержит ли он мой ритм.

Его ладонь крепче легла на затылок, пальцы впились в волосы. Он взял управление, начал двигаться сам — чуть резче, чуть глубже. Каждое проникновение отзывалось внутри пульсом, будто я кончала вместе с ним от самого факта, что он использует моё горло, задаёт мне этот ритм.

Я подняла глаза и заметила — он смотрит не на меня. Его взгляд был прикован к Олесе. Она сидела, чуть наклонившись вперёд, локти на коленях, бокал дрожит в руках. Вино в нём ходило волной. Её губы приоткрыты, дыхание неровное. Она смотрела на его тело — на напряжённые мышцы, на то, как он держит меня, и в её глазах читалось не просто любопытство, а голод.

Я втянула его глубже, щёки втянулись, горло едва справлялось. Воздуха не хватало, глаза увлажнились, но я не остановилась. Напротив, это чувство чужого взгляда — её и его — заводило сильнее, чем сама близость.

Он коротко выдохнул:

— Да… вот так…

Но глаза не оторвал от Олеси. В этом было что-то беспощадное: он использовал моё тело, но наслаждался её реакцией. И эта несправедливость странным образом разжигала во мне ярость, смешанную с желанием. Я задвигалась быстрее, вцепилась ногтями в его бёдра, заставила его стон сорваться громче.

Олеся не выдержала — пригубила вино, но руки её тряслись, и часть пролилась на колено. Она даже не вытерла, только облизнула губы и продолжала смотреть. Её глаза блестели, словно она сама ощущала то, что происходило во мне.

Я снова подняла взгляд снизу. Наши глаза встретились лишь на секунду, но он тут же отвёл его к Олесе, и это окончательно добило меня. Я стала сосать жадно, громко, чувствуя, как внутри разгорается пламя.

Чёрт, я сорвусь, но не остановлюсь.

Он выдохнул хрипло, пальцы сильнее вцепились в волосы. Движения стали короткими, резкими, и тело его напряглось. Он кончил мне в рот. Я просто проглотила, вытерла уголок губ ладонью и выровняла дыхание. Щёки горели, колени дрожали.

Олеся не отрывала взгляда. В её глазах мелькала смесь зависти и восторга, будто она тоже прошла через это. Мужчина чуть усмехнулся, провёл пальцами по моему лицу и, смотря на подругу, сказал тихо:

— Вот так.

Я поднялась, поправила волосы и посмотрела на Олесю. Она держала бокал, но рука заметно дрожала.

* * * * *

Николай сел на край кровати, вытирая лоб тыльной стороной ладони. Дышал глубоко, плечи вздымались и опадали. В комнате повисла густая тишина, которую прервал только его голос:

— Идите сюда.

Мы с Олесей пересели к столику. На нём уже ждали вино, фрукты и пара тарелок с закусками. Он разлил по бокалам, и мы сделали несколько глотков. Вино жгло горло, но помогало отдышаться. Я чувствовала, как сердце постепенно приходит в норму, а вот у Олеси глаза буквально горели. Щёки раскраснелись, она смеялась чуть громче, чем нужно, и в каждом её взгляде читалось:

я хочу быть на моём месте, я хочу ещё больше смотреть.

— Вкусное вино, — произнесла она, чтобы скрыть дрожь в голосе.

Он кивнул, улыбнулся краем губ и вдруг, словно щёлкнул выключателем, снова стал собранным. Поднялся, сделал шаг назад и мы увидели, что его член опять стал набухать. Николай сказал твёрдо:

— Ты — снова там.

Он кивнул на стул в углу, и Олеся послушно отошла, хотя в её взгляде мелькнуло разочарование, перемешанное с азартом.

Я осталась рядом. Он повернулся ко мне, достал из тумбочки тонкий квадратный пакетик. Резко порвал зубами, достал презерватив и быстрым, уверенным движением натянул на себя. Даже это выглядело как часть игры — без суеты, без вопросов, только факт:

будет так, как я сказал.

— Вставай, — приказал он негромко.

Я встала, и он сразу развернул меня боком к столу. Его руки легли на талию, и он вошёл резко, одним толчком. Я застонала, упершись ладонями в столешницу. Бокал качнулся, вино плеснуло и оставило пятно на скатерти. Он двигался мощно, уверенно, прижимая меня к краю, и всё время смотрел мимо моего плеча — прямо в глаза Олесе.

Я чувствовала его дыхание на затылке, его пальцы вцепились в мои бёдра, а взгляд его горел там, где сидела моя подруга. Каждое движение становилось для меня вызовом: выдержу ли я этот ритм и этот чужой взгляд одновременно?

Потом он резко развернул меня, поставил на колени на кровати. Схватил за бёдра и вошёл сзади. Я выгнулась дугой, ногти царапали простыню. Звуки стали громче: хлопки кожи, мои стоны, его хриплое дыхание. И снова — его глаза не на мне. Он смотрел поверх, туда, где сидела Олеся, будто её присутствие было топливом для каждого удара.

— Смотри на меня, — выдавил он сквозь зубы, но обращался не ко мне. Эта фраза была для неё.

Я закусила губу, едва сдерживая крик, мышцы сокращались в безумном ритме. Он усиливал темп, и моё тело отзывалось на каждое движение, пока я не потеряла счёт волнам удовольствия.

Наконец он толкнул меня на спину и вошёл сверху, в классике — резко, без паузы. Его ладонь прижала мои запястья к матрасу, взгляд по-прежнему был направлен туда, к Олесе. Я видела, как её губы дрогнули, как она сжала бокал обеими руками, хотя вина уже не было.

Его толчки стали короче, мощнее. Тело напряглось, и я поняла, что он близок. Несколько рывков — и он замер внутри. Моё дыхание сбивалось с его, пока он оставался во мне, тяжёлый и горячий.

Потом он медленно вышел, снял презерватив, аккуратно завязал и бросил его в мусорное ведро у стены.

Я лежала на простыне, волосы растрепались, грудь поднималась высоко от тяжёлого дыхания. Он сел на край кровати, глотнул вина из бокала и снова посмотрел в сторону Олеси. Она сидела неподвижно, только глаза блестели — красные, влажные, будто она пережила всё это вместе с нами.

* * * * *

Мы вышли из отеля ближе к полуночи. Летняя ночь пахла горячим асфальтом и листвой, которая липла к обуви. Воздух был тяжёлым, как после грозы. Я глубоко вдохнула и только тогда заметила у входа знакомую фигуру.

— Да ну нахрен, — выдохнула я. — Таня?..

У бордюра стояла её машина, фары мигнули. Рядом — Ира, в джинсовке, с руками, скрещёнными на груди. Обе смотрели на нас так, будто мы вернулись с поля боя.

— Вы что тут делаете? — я не удержалась от смеха.

— Мы что делаем?! — Ира вспыхнула. — Ты понимаешь, мы три часа как идиотки сидели на нервах! В чат ни одного «солнечного» сигнала, только тишина. Мы решили, что вас уже режут на части в номере.

Таня кивнула и открыла двери машины. — Садитесь. Потом будете рассказывать.

Мы втиснулись на заднее сиденье: я посередине, Олеся сбоку, ещё горячая, раскрасневшаяся. Она смотрела в окно, потом вдруг обернулась, не выдержав:

— Девочки… — голос у неё был низкий, почти с хрипотцой. — Я сейчас реально взорвусь. Мне срочно нужно домой. Во что бы то ни стало.

— Что случилось? — Таня посмотрела в зеркало.

Олеся ударила кулаком по колену и выпалила:

— Я хочу, чтобы он меня кто-нибудь выебал. Хотя бы мой вибратор, блядь! Мне нужно выплеснуть это напряжение, иначе я с ума сойду.

В салоне раздался дружный взрыв смеха. Таня выругалась:

— Долбанутая! Мы тут с ума сходили, а она, блядь, заводится.

Ира хохотала так, что едва не подавилась водой из бутылки.

— Господи, Олеся… ты ненормальная. Но я понимаю тебя.

— Нет, вы не понимаете! — Олеся покраснела, но не замолчала. — Я там сидела, смотрела, как его глаза всё время на мне, как он её держит, и я чуть не кончила прямо на стуле. Так что или отвезите меня домой, или я кончу в вашей машине.

Мы снова рассмеялись, но я видела — это не шутка. Она реально дрожала от возбуждения.

Таня нажала на газ.

— Ладно, держись. Довезём тебя быстрее, чем ты успеешь достать свой «вибрик».

Олеся фыркнула, но улыбнулась:

— Он мой лучший друг. Сегодня он точно будет трахать меня до упора.

Машина рванула по ночному проспекту. Фары выхватывали из темноты пустые остановки и рекламные щиты. Мы смеялись, перебивая друг друга, а внутри у каждой гудело по-своему: у меня — тяжёлое послевкусие от чужого взгляда, у Олеси — огонь, требующий выхода, у Тани и Иры — облегчение, что мы вышли целыми.

Иногда быть зрителем тяжелее, чем быть участником.

Глава 15. Невидимый свидетель

Начало сентября. Утро встретило прохладой: в воздухе пахло мокрым асфальтом и пылью от недавно остывшего лета. Лёгкая куртка уже не казалась лишней — ветер пробирал сквозь рукава. Я вошла в редакцию, стряхивая с каблуков липкие листочки, и поймала себя на мысли: город будто резко посерьёзнел, сбросил летнюю расхлябанность.

Вызов к Андрею в этот раз не повалил меня в холодный пот. Сердце, конечно, кольнуло, но внутри было любопытство — слишком уж уверенно секретарь сказала: «Он ждёт вас с улыбкой».

В кабинете и правда царила неожиданная лёгкость. Андрей сидел, откинувшись в кресле, и впервые за долгое время выглядел почти весёлым. На столе — не только стопки бумаг, но и кружка с чаем, из которой вился пар.

— Ева, садись, — сказал он и даже рукой махнул дружелюбно. — Помнишь разговор месяц назад?

— Какой именно? — я насторожилась.

— Про результат. — Он подался вперёд. — Так вот, у тебя он есть. Статьи работают. Читают. И главное — рекламодатели идут валом. Это не я придумал, цифры сами кричат.

Я моргнула. Он говорил с улыбкой, и каждое слово врезалось в меня, как холодная вода после жары.

— Поэтому, — Андрей открыл папку, вытащил конверт и положил на стол, — официально: повышенная зарплата и бонус. Заслужила.

Я взяла конверт. Тяжёлый, плотный. В груди кольнуло — впервые не просто признание, а настоящая плата за риск.

— Не верится, — прошептала я.

— Привыкай, — усмехнулся он. — Рекламодатели любят смелых. Ты вытянула целый блок заказов. Если так пойдёт дальше — я сам тебе премии буду вручать ежемесячно.

Я рассмеялась, не веря, что этот человек способен на такие слова. Обычно его холодные паузы давили, а сейчас он выглядел живым, даже довольным.

— Спасибо, Андрей Сергеевич.

— Только не зазнавайся, — добавил он. — Читатели дотошны, завтра им захочется другого. Но сегодня ты — флагман.

Я вышла в коридор, прижимая конверт к боку. И тут же принтер у стены закашлялся, выплюнув измятый лист с чёрными полосами. Светлана, будто специально поджидала, первой подхватила бумагу и, повернувшись, смерила меня взглядом.

— Ну надо же, — протянула она с мягкой улыбкой. — Одним словом о сексе можно заработать больше, чем целым месяцем репортажей.

— Это называется честность, — ответила я, стараясь не выдать дрожь в голосе.

— Честность или наглость? — её голос звучал сладко, но жалил. — Увидим.

В этот момент из кухни выглянула Марина с булочкой в руке.

— Свет, не кипятись. У каждого свои таланты. Ты умеешь красиво улыбаться, Ева — честно писать. Баланс, так сказать.

Светлана прикусила губу, снова натянула маску и ушла по коридору. На каблуках её шаги звучали так, будто били по нервам.

Я рассмеялась вместе с Мариной, но внутри всё ещё жгло. Конверт казался не просто бумагой, а доказательством: да, риск окупается.

* * * * *

У мамы дома пахло свежей выпечкой и лекарствами вперемешку. Тепло из духовки било в лицо сразу, как только я переступила порог, и тут же увидела на столе её новый спутник — коробочка с таблетками и прибор для измерения давления.

— Мам, ну как ты себя чувствуешь? — я обняла её, и пальцы почувствовали прохладу кожи на шее.

— Всё нормально, — отозвалась она, поправляя халат. — Ты же сама слышала врача тогда, помнишь? Гипертония первой степени. Не смертельно, но лечить надо. Давление скачет, вот и прописали таблетки.

— Господи, мам, — я сняла куртку и бросила на стул. — Я всё равно каждый раз переживаю.

— Переживай меньше, — она вздохнула и поставила на стол тарелку с булочками, блестящими от сахара. — У всех моих подруг та же история. Возраст, а не катастрофа. Главное — режим, меньше соли и больше гулять.

Я нахмурилась, глядя на горку сладкого теста.

— Меньше соли? А булочки, значит, можно?

— Ешь, — махнула рукой мама. — Я для тебя пекла, а не для себя. Ты всё равно вечно голодная.

Я взяла одну, откусила, и сахар поскрипел на зубах. В голове крутились слова Андрея, а в руках лежал конверт, тяжёлый, как доказательство того, что я всё ещё держусь.

— Мам, у меня новости, — я положила конверт на стол. — Зарплату повысили. И бонус дали.

Она посмотрела на меня с осторожной улыбкой.

— Радуюсь, конечно. Но, Ева… деньги — это хорошо, только они не вечные. Сегодня дают, завтра отнимут.

— Ты всё время про стабильность, — я закатила глаза. — Я же не на заводе.

— Вот именно, — перебила мама. — Завод — он надёжный. А твоя журналистика… сегодня модно писать про секс, завтра про что? Ты же сама не знаешь.

Я почувствовала, как булочка ломается в пальцах, крошки падают на скатерть.

— Мам, мои тексты — это и есть моя стабильность. Люди читают, рекламодатели приходят. Я держусь только на этом.

Она присела напротив, внимательно посмотрела в глаза.

— А я держусь на таблетках, — сказала спокойно. — Они не дешёвые, но я сама справлюсь. Работаю же. Не маленькая.

Я сжала губы, достала из конверта несколько купюр и протянула ей.

— Всё равно возьми. Это на лекарства.

— Ева, — она сразу отодвинула руку. — Мне хватает. Я не из тех, кто будет жить за счёт детей.

— Мам, — я положила деньги ей прямо под ладонь. — Это не из жалости. Просто так правильно. Ты для меня всегда делаешь больше, чем надо. Теперь моя очередь.

Она задержала взгляд, потом медленно накрыла мои пальцы своей рукой.

— Упрямая ты, как всегда, — в уголках губ появилась улыбка. — Ладно, пусть будут. Но только как подарок, а не как обязанность.

В этот момент раздался звонок в дверь — резкий, будто тревога. Мама пошла открывать. В прихожей послышался голос соседки:

— У вас разводной ключ найдётся? Кран течёт, вся кухня плавает.

Я рассмеялась тихо — именно так жизнь умела сбивать драму. Мама вернулась с недовольным лицом.

— Всё у них ломается. А у нас — только давление скачет.

Мы ещё немного сидели за столом, я ела булочку через силу, она пила чай. Потом я поднялась.

— Мне пора.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Береги себя, — сказала мама, обняв меня крепко. — И не забывай, что я всегда рядом.

Я почувствовала её запах — ваниль с лёгкой горечью валидола. И впервые за долгое время мы попрощались тепло, без упрёков и колкостей. На улице уже темнело, но внутри оставалось ощущение: я всё ещё дочка, которую любят, несмотря ни на что.

* * * * *

Вечером квартира встретила привычной тишиной и сумраком. Я бросила сумку у двери, разулась и первым делом включила ноутбук. Мысль была простая: заглянуть в

Shadow

, пробежаться по анкетам. Там всегда находился кто-нибудь с причудами: фетишист, «наблюдатель», коллекционер чужого стыда. Иногда это отвлекало лучше любой музыки.

Я уже набрала адрес в строке, собираясь открыть

Shadow

, но взгляд скользнул к значку почты.

Пять минут — и всё равно посмотрю

, сказала себе и щёлкнула.

В ящике было с десяток писем — всё по работе: уведомления, рассылки, ответы от редакции. Скучный поток, где обычно ничего интересного. Но среди них выделялось одно. Адрес отправителя — какой-то странный набор символов, а заголовок бросался в глаза сразу:

«А ты неплохо трахаешься»

.

Я замерла. Обычно такие вещи сразу отправляются в спам. Но пальцы, будто живущие отдельно, нажали «открыть».

Экран вспыхнул. Первые секунды — размытая картинка, дрожание, затем резкий зум. Сердце ухнуло. Это было окно отеля. Моё окно.

Камера поймала картинку так чётко, словно мы были в витрине. Мужчина, склонившийся надо мной. Его руки держат мои бёдра, движения ритмичные. Моё лицо — во весь экран: глаза прикрыты, губы приоткрыты, дыхание рваное. На виске блестит капля пота, а щека напрягается в такт его толчкам.

Он наклонился, и объектив поймал момент, как он целует мою грудь, а потом опускается ниже. Его рот работает жадно, видно, как язык касается, как я выгибаюсь и вцепляюсь в простыню. Камера держит резкость безжалостно, фиксируя каждое выражение лица.

В кресле рядом сидит Олеся. На ней свет падает под углом, но видно отчётливо: губы приоткрыты, глаза расширены, она следит за нами, не отрываясь. Её дыхание угадывается по движению груди. Кажется, будто она сама часть этой сцены — молчаливый свидетель, но на видео это выглядит ещё страшнее: зрительница в полумраке, которой снятие чужой страсти приносит собственное возбуждение.

Камера с таким зумом, что видны даже мелочи: мои пальцы судорожно сжимают простыню, его ладонь вжимает бедро, на губах Олеси блеск помады. Снято явно с соседнего дома — профессиональной камерой с объективом, который тянет сквозь ночь. Не случайность. Подготовка.

Я почувствовала, как сердце колотится так громко, что заглушает всё вокруг. Видео тянулось почти десять минут — бесконечных, липких, каждую секунду выворачивающих меня наизнанку. Камера не упускала ничего: движения, лица, даже дрожь пальцев на простыне.

Когда запись наконец закончилась, экран мигнул белым. И под ним появилась надпись:

«Это демо-версия. Не хочешь, чтобы полное видео стало публичным? Гони 1,5 млн. Инструкция позже».

Я застыла. Пальцы зависли над клавиатурой, дрожа так, будто перестали мне принадлежать. Хотела закрыть ноутбук, но рука ослабла. Горло пересохло, в ушах стоял гул.

Я машинально потянулась к кружке с чаем, но она качнулась и рухнула набок. Горячая жидкость растеклась по столу, заливая клавиши липкой лужей. Я выдернула ноутбук в сторону, спасая его, но капли всё равно упали на корпус.

— Чёрт… — выдохнула я вслух.

Тряпка в руках больше мазала, чем вытирала. Экран всё ещё горел белыми буквами, и казалось, что они смеются надо мной.

Полтора миллиона.

Эта цифра билась в голове, как молот. Но страшнее суммы было другое: кто-то сидел напротив, с холодным терпением, снимая каждое моё движение, каждый её взгляд. Надо было закрывать шторы.

Я села обратно, прилипшими к столу ладонями держась за край. Казалось, стены дышат вместе со мной, повторяя:

всё видели, всё снято

.

* * * * *

Ночь только начинала густеть, когда я набрала общий чат: «Срочно приезжайте. Это важно». Никто не спросил «что случилось» — просто каждая пообещала быть. Уже через полчаса в моей квартире было тесно: Таня сняла пальто и аккуратно повесила на крючок, Ира пришла с переноской, внутри которой недовольно сопел её кот, а Олеся ворвалась последней, шумно, в кожанке и с бутылкой вина в руках.

Я показала им ноутбук. На экране замер кадр из видео: моё лицо, выгнутое в полумраке, и Олеся сбоку, словно зритель на платной постановке. Подруги замолчали. Даже Олеся, увидев себя на записи, осеклась и прикусила губу.

— Вот и всё, — сказала я. — Это угроза.

Таня пожала плечами, облокотившись о спинку стула.

— Ну и что? Ты же не замужем. Какая разница?

Я резко повернулась к ней.

— Разница в том, что это увидят все. Редакция, читатели, моя мать.

Ира прижала к груди переноску, и кот возмущённо зашипел.

— Это катастрофа, — её голос дрожал. — Это ударит по работе, по имени. Люди любят грязь, но здесь тебя разорвут.

— Сука! — вспыхнула Олеся, резко схватив бокал с вина и одним глотком осушив. — Давай сами выложим! Раз — и всё! Пусть знают, что тебе плевать! Или найдём эту тварь и размажем её.

— Олеся, — устало сказала Таня, — ты хоть раз думала головой? Если мы выложим сами, это будет конец. А искать кого-то… это не кино.

— Я согласна с Таней, — вставила Ира. — Это слишком серьёзно. Нужно думать.

Я прошлась по комнате, сжимая руки в кулаки. Кот вырвался из переноски, запрыгнул на полку и сшиб вазу. Хрустнула керамика, вода разлилась по полу, и все разом обернулись. На секунду напряжение спало, и мы даже засмеялись — истерически, коротко.

— Вот и он в шоке, — выдавила Ира, поднимая кота.

Я остановилась у стола, глядя на экран ноутбука, где всё ещё висела мерзкая надпись про полтора миллиона. В груди колотилось: мы не справимся сами.

— Что будем делать? — выпалила Ира, сжимающая переноску с котом так, будто та — спасательный жилет.

Таня уселась на подоконник, вытянув ноги, и пожала плечами. — Паниковать — самое глупое. Сначала сохраним всё. Никто ничего не трогает.

Ира проглотила. — Значит, в полицию?

— Да, — кивнула я. — Но не просто «идти». Подготовиться. Сохранить исходники, сделать скриншоты с заголовками письма, сохранить почтовые заголовки, не включать вложение на чужих устройствах. Все файлы — в один архив, вон там, на внешнем диске. Таня, ты разбираешься с этим — ты всегда клала в порядок технику.

— Ладно, — Таня вытащила флешку. — Я сохраню всё «как есть». Никаких правок, никаких конвертов, никаких попыток «улучшить качество». Мы сделаем копии, одну для нас, одну для полиции.

В этот момент ноутбук пискнул. На экране замигала новая иконка входящего письма. Я замерла, сердце ухнуло вниз. Адрес снова был странный — набор символов, похожих на пароль. Тема письма: «Демо кончено».

Я открыла. Несколько строк, без приветствия, без подписи:

«Завтра в 19:00. Мусорная урна возле остановки «Театр». Конверт с деньгами — внутрь и уйти. Никакой полиции. Следим. Попробуете умничать — выложим всё».

— Господи… — Ира прикрыла рот ладонью. — Они хотят наличку? В урну? Это что, кино про девяностые?

Олеся зло усмехнулась:

— Вот реально дебилы. В наше время — крипта, кошельки, переводы. А эти… конверт в мусорку. Ну что за уровень?

— И от этого страшнее, — тихо сказала Таня. — Значит, они уверены, что смогут забрать и раствориться. Никаких следов.

Я сидела, не в силах оторвать глаз от монитора.

Урна возле остановки. Конверт с деньгами. Полтора миллиона…

Казалось, буквы на экране пульсируют, врезаются в голову.

— Ева, — Олеся тронула мою руку. — Мы не пойдём туда одни. Надо сразу в полицию. Иначе это никогда не кончится.

Тишина в комнате стала густой, как дым. Каждая из нас понимала: эта игра вышла далеко за пределы форума и случайных экспериментов. Теперь это была настоящая ловушка.

Глава 16. Когда маски падают

Проснулась я не от будильника — от тяжести. Будто сверху на грудь кто-то положил бетонный блок. Веки распухшие, глаза горят от недосыпа, а внутри — жужжание тревоги, которое не выключишь. Всю ночь прокручивала кадры из видео, слова про полтора миллиона, ту мерзкую урну у театра. Даже сон, если и приходил, был рваным, как плохой монтаж.

Телефон завибрировал ещё до того, как я встала с кровати. Чат «Бабский заговор» ожил.

Таня:

«Ну что, встала? Идёшь в полицию?»

Ира:

«Ева, не тяни. Чем раньше заявление, тем лучше».

Олеся:

«Если менты будут морозиться — звони мне. Я их сама растрясу».

Я, зажмурившись, набираю:

Я:

«Да, собираюсь. Ночь почти не спала».

Таня:

«И правильно. Не одна ты — мы все рядом».

Ира:

«Возьми флешку, копии, не забудь паспорт».

Олеся:

«И губы подкрасить. Пусть видят, что у нас яйца покруче, чем у них».

Усмехнулась сквозь дрожь. Именно их разные голоса — спокойная Таня, тревожная Ира, боевая Олеся — и держали меня от паники.

Я встала, пошла на кухню. Налить кофе не хватило сил: только стакан воды. Она показалась солёной, будто в ней растворились мои собственные слёзы. В голове крутилась ещё одна мысль:

Андрей

. Сегодня должна была быть в редакции, но не могу же сказать: «Извините, я иду в полицию из-за секс-видео».

Села за стол, открыла мессенджер и написала:

Я:

«Доброе утро, Андрей Сергеевич. Сегодня задержусь, по личным обстоятельствам. Буду ближе к обеду».

Три точки на экране замерли, потом его ответ:

Андрей:

«Ок. Главное — материал не забудь».

И всё. Ни вопросов, ни морали. Только «материал». От этого стало странно легче и одновременно горько: в его мире я цифра, которую можно отодвинуть на полдня, если потом она снова даст результат.

Я допила воду, взяла сумку. Внутри лежала флешка с письмами, скринами, метаданными. Она весила, как бомба.

— Ну что, поехали, — сказала я вслух и почувствовала, как голос дрожит.

У двери снова завибрировал телефон. Это Олеся:

Олеся:

«Ты справишься. Только не смей молчать — выкладывай всё. Мы с тобой».

Я сунула телефон в карман и вышла в утренний холод. Мир жил своей обычной жизнью: люди шли на работу, маршрутка звякнула дверями, дворник скреб по асфальту. Только для меня этот день был не обычным — он мог решить, кем я буду дальше: журналисткой с именем или жертвой, которую закопают в грязи.

* * * * *

Участок встретил запахом табака и старой краски. На стенах — пожелтевшие объявления о розыске, под потолком тускло мигала лампа. От этой обстановки тревога во мне только усилилась: казалось, что я сейчас переступаю грань между личной бедой и государственной машиной.

На входе дежурный лениво поднял глаза:

— По какому вопросу?

— Хочу написать заявление. По факту вымогательства, — голос дрожал, но я старалась держать его ровным.

Он оживился, кивнул. — Кабинет двадцать третий, второй этаж.

Я поднялась по скрипучим ступеням. Каждая казалась громче сердца. В двадцать третьем кабинете за столом сидел мужчина лет сорока пяти, в форме, с усталым лицом, но внимательными глазами. Табличка на столе: «Старший лейтенант Соколов».

— Присаживайтесь, — сказал он, отодвигая стопку бумаг. — Рассказывайте.

Я глубоко вдохнула.

— Мне пришло письмо с угрозами. К письму приложено видео интимного характера. От меня требуют полтора миллиона рублей. Вчера пришли новые инструкции — место передачи денег.

Он сразу перестал быть усталым. Взял ручку, открыл блокнот.

— Всё по порядку. У вас есть доказательства?

Я достала флешку, папку с распечатанными скринами, ноутбук.

— Здесь оригинальные письма, заголовки, скриншоты. Всё сохранили.

Он посмотрел на меня уважительно.

— Грамотно подошли. Обычно люди стирают в панике, и потом ищем иголку в стоге. Молодцы.

Я выдохнула — хоть одно слово поддержки.

— Итак, — он подключил флешку к компьютеру. — Мы всё зафиксируем, составим протокол, зарегистрируем заявление. Сегодня вечером вместе проведём оперативное мероприятие.

— То есть я должна… — я замялась.

— Отнести конверт, — спокойно сказал Соколов. — Но деньги будут наши, меченые. Мы всё отследим. Вы просто сделаете вид, что выполняете их условия.

— А если они узнают, что полиция в курсе? — я почувствовала, как по спине побежали мурашки.

— Для этого мы и работаем, — он улыбнулся почти по-человечески. — Всё будет под контролем. Вам нужно только сыграть свою роль.

Я кивнула.

Оформление заняло больше часа: протокол, подписи, регистрация в журнале. Я чувствовала, как каждая подпись будто прибивает мою жизнь к стене — назад пути уже нет.

Когда всё было готово, Соколов сказал:

— Вечером вы идёте на место. Мы будем рядом, но вмешаемся только после того, как курьер заберёт конверт. Ваша задача — выбросить его и уйти.

Я вышла из кабинета на коридор. Телефон завибрировал. В чате «Бабский заговор» мигали новые сообщения:

Ира:

«Ну как?»

Я:

«Написала заявление. Вечером передача».

Таня:

«Горжусь. Это правильно».

Олеся:

«Держись. А если что — я рядом с кастетом».

Я улыбнулась сквозь тревогу. Я не одна.

* * * * *

После участка я поймала такси и поехала в редакцию. В голове шумело от протоколов, подписей и слов «оперативное мероприятие». Будто жила сразу в двух жизнях: одна — журналистка, которая должна сдать текст к дедлайну; другая — пешка в игре, где ставка полтора миллиона и собственная репутация.

Офис встретил привычным гулом клавиш, тихим звоном телефонов и терпким ароматом парфюма, вперемешку с запахом нагретой техники. Я прошла к своему столу, стараясь держаться так, будто утро было самым обычным.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Светлана, не отрываясь от монитора, всё же повернула голову:

— Ты где так долго пропадала? Андрей уже два раза интересовался.

Я натянула заранее приготовленную маску.

— У мамы давление подскочило, — ответила я тихо. — Пришлось отвезти её к врачу, потом в больнице посидели.

— Ох, — протянула она, чуть склонив голову. — Всё хорошо сейчас?

— Уже лучше, спасибо, — я улыбнулась и быстро прошла к своему столу.

Только села, как Марина обернулась из-за перегородки:

— Ну ты даёшь. Я думала, опять где-то по «живому материалу» носишься. Андрей сегодня какой-то особенно добрый — даже не ворчал.

— Бывает, — я пожала плечами, включая компьютер. — Материал всё равно будет.

— Ты лучше скажи, — подмигнула она, — бонусы видела? Нам по почте письмо пришло. Ты теперь у нас прямо «звезда рубрики».

— Да какие там звезды, — пробормотала я, пряча глаза в экран. — Просто цифры.

С другого конца зала крикнул кто-то из мальчишек-репортёров:

— Ева, ты со своим стилем скоро отдельную колонку откроешь! Только не забудь нас потом в ассистенты взять.

— Я вас всех в подвал определю, — усмехнулась я. — Чтобы работали, а не остроты разбрасывали.

Они засмеялись, и на секунду мне стало легче: обычная редакция, обычные подколки, будто ничего не случилось.

Никто здесь не знает про «Милену». Под этим псевдонимом я пишу более откровенные вещи — там другой тон, другие читатели. Но и под своим именем у меня хорошие рейтинги: более «взрослые» тексты, аналитика, репортажи, наблюдения — без прямого эксперимента и без явной сексуализации. Это моя маленькая двойная жизнь: два голоса, две аудитории, и одна из них пока держится в секрете

Но руки всё равно дрожали. Я открыла файл и стала набирать текст, хотя каждое слово давалось с усилием. Словно из песка пыталась лепить кирпичи.

В обед зашёл Андрей.

— Долго ещё? — спросил сухо.

— К вечеру всё будет, — ответила я, стараясь звучать уверенно.

— Хорошо, — он коротко кивнул и ушёл. Даже не спросил, где была. Как будто ничего не произошло. В его мире всё сводилось к срокам и цифрам, и в этот момент я была благодарна за это равнодушие: меньше вопросов.

После его ухода Марина снова подошла с чашкой чая.

— Ты как? Вид у тебя сегодня… ну, не ахти.

— Не спала почти, — призналась я. — Бывает.

— Ты береги себя, — она положила руку мне на плечо. — Без тебя тут всё посыплется.

Я кивнула, и горло перехватило — слишком близко к правде.

До самого вечера я то писала, то зависала, глядя на мигающий курсор. К пяти часам материал был готов. Я сохранила файл, отправила Андрею и на секунду прикрыла глаза.

В коридоре слышались шаги — коллеги расходились по домам. Я собрала сумку. Телефон в кармане тихо завибрировал: девчонки в чате писали, что ждут моего отчёта после «операции».

Часы показывали 18:20. До назначенного времени оставалось сорок минут. Сердце стучало где-то в горле.

Ну что, журналистка, теперь твоя вторая жизнь начинается.

Я шагнула к двери, чувствуя, как холодный воздух коридора впивается в кожу, будто напоминая — впереди вечер, который может изменить всё.

* * * * *

К остановке я пришла за десять минут до назначенного времени. Казалось, что город жил своей привычной жизнью: автобусы ревели, подростки смеялись у киоска, продавщица громко спорила с мужчиной в кепке о цене сигарет. Но всё это проходило мимо, как кино на фоне. У меня же сердце било в виски так, будто я несла не конверт с купюрами, а динамит.

В руке лежал коричневый конверт. Он был лёгким, почти невесомым, но тянул вниз так, что пальцы сводило. Каждый шаг к урне отдавался в коленях, словно ноги перестали быть моими.

— Дыши, — шепнула я сама себе. — Просто выбросишь бумагу, и всё.

Но дыхание всё равно сбивалось. Казалось, люди вокруг слышат, как внутри у меня работает мотор: сердце, лёгкие, мысли — всё грохотало так громко, что я удивлялась, как прохожие не оборачиваются.

Я остановилась на секунду у витрины театральной кассы. В отражении — женщина в тёмном пальто, сжимающая в руке конверт так, будто держит спасательный круг. Лицо бледное, губы прикусаны. Я едва узнала себя.

— Всё, — сказала себе. — Вперёд.

Урна стояла рядом, ничем не выделяясь. Обычная металлическая коробка с облупленной краской. Но в этот момент она казалась порталом в другой мир. Я приблизилась, и время будто замедлилось.

«А если кто-то смотрит?» — мелькнула мысль. Я обернулась — рядом девушка в наушниках листала телефон, пожилая женщина тащила сумку с картошкой. Никому не было дела. Никто не следил. Только внутри у меня всё кричало: ловушка!

Я подняла руку и, не замедляя шаг, опустила конверт внутрь. Бумага мягко шуршала, когда падала вниз. Я даже услышала, как он коснулся дна — этот тихий звук ударил в уши сильнее сирены.

Развернулась резко, будто боялась задержаться хоть на секунду. Пальцы дрожали, плечи поднялись, дыхание стало рваным. Я шла прочь быстрым шагом, не глядя по сторонам.

«Всё. Сделала. Теперь они должны работать», — повторяла я в голове, как заклинание. Но тревога не уходила. Наоборот, с каждой секундой казалось, что за спиной кто-то идёт.

Я ускорила шаг, почти побежала. Люди обгоняли меня, кто-то толкнул плечом, но я не оборачивалась. Внутри билось одно: «Не сорвись, не покажи, что боишься».

Когда за углом урна скрылась из виду, я позволила себе остановиться. В груди жгло, будто я только что пробежала марафон. Я опёрлась на холодное стекло автобусной остановки, закрыла глаза и сделала глубокий вдох.

Всё. Конверта больше нет. Теперь эта игра — не моя. Теперь всё в руках полиции.

Но сердце продолжало греметь, и я понимала: даже выбросив бумагу, я не избавилась от тяжести. Я просто передала её дальше.

До дома я добралась в каком-то тумане. Нервы скакали, как плохо настроенный метроном. Сняла пальто, бросила сумку и включила ноутбук — надо было чем-то занять голову, иначе бы я разорвалась на куски.

Я бросила сумку на стул и сразу же потянулась за ноутбуком — нужно было чем-то занять голову, заглушить дрожь. Открыла

Shadow

и утонула в ленте: десятки новых анкет, заголовки как колющие иглы. Они все были как витрины — кто-то продаёт тайну, кто-то обещает опасность, кто-то только шёпот.

Я листала машинально, глазами и пальцами едва договорившись между собой. Сначала — любители наблюдать: «Наблюдаю из окна. Люблю, когда ночь даёт правду». Профили с фото затемнённых балконов, с описаниями о 50-метровом телеобъективе и уме, который не спит. Они искали зрителя — не участника, а зрелище. Мне почему-то стало холодно.

Кто мог снимать нас?

— мелькнуло в голове.

Дальше — раздел с ролевыми: «Учитель — студент. Доска, тетрадки, строгий голос». У меня такое было. Я пролистывала быстро, почти не думая — эти темы уже не были для меня: слишком очевидно скандальные. Но тут, почти случайно, вцепилась в строку, которая остановила дыхание:

«Food play. Люблю, когда еда становится частью тела. Хочу накрыть женщину как банкет»

.

Я задержала дыхание. Профиль был подробный: «Фрукты — предпочтительнее тёплые; крема и шоколад — для контраста; холодное вино по спине; капли карамели на шее; умею ровно снимать удовольствие и финал без грязи». Под фотографиями — комментарии: «Тонко», «Я бы пришёл», «Это художество».

Пальцы потянулись к клавиатуре сами:

как он это себе представляет?

Фрукты на коже — пузырьки кислоты на языке, сладость липнет между грудей, лёд бегает по позвоночнику. В памяти всплыли булочки на маминых тарелках: тёплая корочка, сахар, липкость между пальцами. Вдруг желание и неловкость смешались вместе, как два разных вкуса во рту.

Что, если это всё — просто игра чувств?

Я кликнула на ещё один профиль: «Exhibitionist_vogue». Фото — девушка в полумраке, зеркало и задранная юбка. В описании: «Не для слабонервных. Публичные места, но с оговорками; безопасность — основа шоу». Они все искали одно и то же в формуле, но по-разному: кто — адреналин, кто — искусство, кто — чувственную пластичность. Я читала и понимала, что где-то внутри меня что-то проскребло: интерес, старое любопытство, которое когда-то подсказало риск.

А если попробовать?

— дерзнула мысля, и тут же я её оттолкнула.

Появились анкеты про запахи: «Обо мне — коллекционер обоняний. Люблю хамон, кофе, пот — комбинирую». И анкеты тех, кто искал контроль: «Запрет на оргазм. Игра на паузах». Я пролистывала медленнее, словно пробуя каждую строчку на вкус. Они искали согласие в рамке правил, обещание безопасных слов, график встреч, депозит, проверку.

Иногда я останавливалась на чьём-то простом «ищу партнёра для массажа и еды» и думала:

это же почти интимная церемония — тепло, липкость, запах. Это не про стыд, а про прикосновение к телу через предмет — хлеб, крем, вино

. От этого стало странно тепло: не только от возбуждения, но от того ощущения, что тело можно опробовать, как инструмент.

И тут телефон резко завибрировал. Экран мигнул: «Неизвестный номер». Было такое жёсткое, разрезающее по ушам звучание, словно кто-то врезал ладонью по столу. Я оторвалась от экрана, и в голове тишина — первая за весь вечер.

— Алло?

— Ева? — строгий мужской голос. — Это из полиции. Срочно приезжайте в участок.

Я встала так резко, что стул сдвинулся и скрипнул по полу.

— Что случилось?

— Потом объясним. Дело движется. Ждём вас.

Гудки повисли в ушах. Я стояла посреди комнаты, чувствуя, как к горлу подступает ком. Потом схватила пальто, сунула телефон в карман и направилась к двери.

Значит, всё уже пошло. Конец этой ночи будет не в моих руках.

* * * * *

Я вошла в участок почти бегом. В коридоре пахло пережжённым кофе и пылью от старых папок. Внутри всё казалось ещё более тусклым, чем утром, но люди двигались быстро — явно что-то произошло.

Старший лейтенант Соколов встретил меня у двери кабинета.

— Никитина, проходите. Мы ждали.

Я села на тот же стул, что и утром, только теперь сердце билось так, что казалось, его слышно в коридоре.

— Ну? — выдохнула я.

Он перелистнул папку с бумагами и начал:

— Курьер появился ровно в назначенное время. Забрал конверт, вёл себя спокойно. Мы проследили. Через три квартала он выбросил его в другую урну, как будто это мусор.

— Зачем? — спросила я.

— Там скоро подошла женщина. — Соколов посмотрел прямо в глаза. — Ваша коллега.

Я похолодела.

— Какая?..

— Светлана Руднева. Она подняла конверт, забрала содержимое и пошла домой. Мы дождались, пока она занесёт деньги в квартиру, потом вошли с понятыми. Меченые купюры нашли сразу. На руках — следы. А на ноутбуке и флешках — оригинал того самого видео.

Я сжала пальцы так сильно, что ногти врезались в ладони. Хотелось смеяться и плакать одновременно.

— Мы всё зафиксировали, — продолжил он. — Сейчас она даёт показания. Хотите поговорить?

Я кивнула. Ноги дрожали, но я поднялась и пошла за ним.

В комнате для допросов сидела Светлана. Без макияжа, волосы растрёпаны, глаза — злые. Она увидела меня и фыркнула.

— Пришла полюбоваться?

— Хотела услышать, зачем, — сказала я тихо, стараясь удержать голос ровным.

Светлана подняла глаза, и в них было столько злобы, что воздух в комнате словно сгустился.

— Зачем? — она усмехнулась, но в улыбке было больше ненависти, чем силы. — Потому что ты всегда лезла вперёд. Потому что грязью зарабатывала больше, чем я своими статьями. Потому что тебе верили, а меня считали идеальной и скучной. Вот зачем.

— Ты могла просто… работать лучше, — я сжала кулаки, но не повысила голос. — Никто не мешал тебе писать ярко, честно.

— Честно? — она резко откинулась на спинку стула. — Твои тексты — это не честность. Это жёлтая тряпка, завёрнутая в красивые слова. И знаешь что? Этого людям почему-то надо больше, чем аналитики, чем репортажа, чем труда.

— Но шантаж, Света… — я покачала головой. — Ты понимала, чем это закончится?

Она наклонилась вперёд, цепляясь за стол пальцами.

— Я хотела, чтобы все увидели, кто ты на самом деле. Чтобы твоя мама, твой редактор, твои читатели поняли: ты не журналистка, а дешёвая актриса в дешёвом шоу.

— А деньги? — спросила я. — Полтора миллиона — это тоже «разоблачение»?

Она замолчала на секунду, потом усмехнулась горько.

— Деньги — это компенсация. За годы, когда я вкалывала, а тебя всё равно обсуждали больше. За то, что ты строила из себя смелую, а я оставалась в тени. Я хотела взять своё.

Я смотрела на неё, и во мне боролись злость и жалость.

— Ты могла сказать. Поговорить.

— Сказать? — она фыркнула. — И что? Ты бы снова вывернулась, снова обернула всё в текст. У тебя талант, Ева. Но я ненавижу тебя за то, что ты им пользуешься так, как я никогда не смогла.

Между нами повисла тишина. Я чувствовала, как в горле встаёт ком, но слова были лишними. Всё, что нужно, уже зафиксировано: и меченые купюры, и флешка с видео, и эта ненависть в её голосе.

Я молчала. Слова были лишними. Всё, что нужно, уже зафиксировано.

Сотрудник кивнул, и её увели. В коридоре снова повис запах пыли и кофе, но теперь он казался другим — легче.

Я кивнула, но внутри всё ещё жгло. Слова сами сорвались:

— А как… как она вообще меня нашла? Как узнала, где именно я была и сняла это видео?

Следователь посмотрел внимательно, но голос остался ровным:

— Это уже работа следствия. Мы проверим все её контакты, связи, запросы. Установим, как именно она вышла на вас и организовала съёмку.

Он сделал пометку в папке и добавил спокойнее:

— Для суда главное — у нас есть прямые доказательства: видео, деньги, признание. Остальное — детали, которые мы доведём до конца.

Я вздохнула, понимая, что ответа прямо сейчас не получу. Но было достаточно знать: теперь этим займутся не мои страхи, а закон.

Я вышла на улицу глубокой ночью. Воздух был холодный, свежий, и впервые за долгое время мне удалось вдохнуть полной грудью.

Глава 17. Когда зависть уходит

В редакцию я вошла, стараясь держаться прямо, хотя ноги казались ватными. И сразу поймала на себе десятки взглядов. Не враждебных, но внимательных — слишком внимательных. Казалось, что даже шелест бумаг стих, когда я прошла мимо.

— Ева! — Марина сорвалась с места и буквально врезалась в меня у гардероба. — Ну ты как? — голос у неё дрожал между тревогой и облегчением. — Я думала, ты вообще не придёшь сегодня.

— Я в порядке, — ответила я коротко, хотя знала, что это звучит неубедительно.

Рядом из-за перегородки высунулся наш фотограф Артём, вечно с камерой на плече.

— Говорят, Светку вчера приняли… — он понизил голос. — И всё из-за тебя. Это правда?

Я застыла. В горле пересохло.

— Это было связано со мной, — призналась я. — Но подробности… это моё личное.

Антон приподнял бровь, но отступил. Марина тут же встала между нами, будто прикрывая меня:

— Антон, иди занимайся своими снимками.

Я прошла к своему столу. Села, открыла ноутбук — экран мигнул пустотой, курсор мерцал. Но работать не получалось: разговоры вокруг не стихали.

— Слушай, — Ира подошла с папкой, уселась рядом на край стола. — А что там за видео? Все шепчутся, а толком никто не знает.

Я посмотрела ей прямо в глаза.

— Это моё личное. Больше говорить не буду.

Она кивнула, понимающе, и не стала настаивать. Но напряжение не спало.

— Подожди, — я вдруг спросила сама. — Откуда вообще все узнали? Я ведь никому…

Марина и Ира переглянулись, в их улыбках скользнуло что-то уклончивое.

— Ева, — сказала Марина, — мы же журналисты. Мы всегда узнаём раньше других.

— Угу, — поддакнула Ира. — Даже если никто ничего не говорит, слухи в редакции всё равно бегают быстрее факсов.

Я прикусила губу и опустила глаза. Хотелось провалиться сквозь пол, но вместо этого я сделала вид, что печатаю.

Через несколько минут дверь распахнулась, и появился Андрей. Его шаги всегда звучали чуть громче остальных, как метроном.

— Никитина, ко мне, — сказал он без выражения.

В кабинете он откинулся на спинку кресла и посмотрел прямо:

— Ситуация непростая. Но ты справилась. В редакции уже обсуждают задержание.

— Я не хотела, чтобы это всё всплывало, — тихо сказала я.

— Никто не хочет, — ответил он. — Слушай, возьми день. Просто уйди, отдохни. Тебе нужно прийти в себя.

— А материал? — спросила я по инерции.

Он махнул рукой:

— Подождёт. Завтра вернёшься — и всё наверстаешь.

Я кивнула. Слово «отдыхай» прозвучало почти как приговор, но и как спасение.

Когда я вышла из его кабинета, редакция снова зажила обычной суетой: звонки, голоса, шаги. Только я знала — для меня этот день уже закончился, ещё до того как начался.

* * * * *

Мы встретились в маленьком кафе за углом, где всегда пахло пирогами и красным вином из бокалов, наливаемых щедро, без мерок. Таня пришла первой, села у окна и уже успела заказать бутылку. Ира заявилась с пакетом сладостей — «чтобы к вину было что грызть». Олеся опоздала, как всегда, влетела в куртке и с криком:

— Ну, сучки, давайте спасать нашу Еву!

Я рассмеялась, хотя смех был нервный. Мы обнялись, бокалы наполнились.

— Ну, колись, — сказала Таня, глядя прямо. — Что там на самом деле было? Как её взяли?

— Да, — подхватила Ира, — мы всё слышали, но толком ничего не знаем.

Я вздохнула и сделала глоток.

— Операция была как в кино. Я бросила конверт в урну, ушла. Курьер забрал, потом выкинул в другой мусорке. А там уже Света подошла. Полиция её проследила до дома и взяла с поличным. Купюры, флешки, всё у неё.

— Охренеть, — протянула Таня. — Я думала, такие схемы только в сериалах.

Олеся фыркнула:

— Вот же сука. Всегда с видом королевы ходила. А внутри — гнилая.

— Ну, — я пожала плечами. — В допросной она сказала, что ненавидела меня. За то, что я пишу и у меня читают.

— Блядь, — выдохнула Ира, — вот это зависть. Сама ничего не сделала, зато чужую жизнь чуть не похоронила.

Мы выпили ещё. Разговор становился мягче, откровеннее.

— Ты же понимаешь, — сказала Таня, — что теперь у тебя имя только вырастет. Все будут читать тебя ещё больше.

— Я не об этом думаю, — призналась я. — Я думаю, как дальше жить, если любая зависть может превратиться в такой удар.

Олеся хлопнула ладонью по столу:

— А дальше жить так: трахаться, писать и посылать всех к чёрту!

Мы засмеялись. Смех был громким, освобождающим. Несколько людей обернулись, но нам было плевать.

— Главное, что мы вместе, — сказала Ира и подняла бокал. — И что ты не одна.

Мы чокнулись. Вино обожгло горло, но принесло странное спокойствие: будто мы заключили новый союз, крепче любого договора.

* * * * *

Бутылка опустела быстрее, чем мы заметили. Ира уже открывала вторую, пока Таня ловко подсовывала нам тарелку с пирожными. Смех стоял над столом, как пар от чая, и только иногда разговор скатывался к серьёзному.

— Кстати, — протянула Олеся, хищно улыбаясь, — у меня на сегодня свидание.

— Опять? — удивилась Таня. — Ты же только в субботу кого-то гоняла в туалете клуба.

— Ну, у каждой свои таланты, — хмыкнула Олеся и отпила из бокала. — Сегодня всё проще. Один тип из Shadow. Хочет только лизать. И всё.

— Серьёзно? — Ира округлила глаза. — И тебя это устраивает?

— А что? — пожала плечами Олеся. — Он кайфует, я отдыхаю. Никто ни к кому не привязывается. Мне это по вкусу. Иногда приятно, когда от тебя ничего не требуют, кроме как лечь и расслабиться.

Мы засмеялись, но смех был скорее тёплый, чем осуждающий.

— Ну ты зверь, — сказала Таня. — Я бы, честно, заскучала.

— Потому что ты любишь контроль, — парировала Олеся. — А я люблю, когда всё просто.

Ира махнула рукой.

— Ладно, хватит про твои приключения. Ева, давай теперь ты. Как у тебя с материалами? Новые готовишь?

Я замерла, крутя бокал в пальцах. Экран Shadow в памяти вспыхнул так ярко, что сердце дрогнуло.

— Думаю, — сказала я медленно. — Есть один профиль. Мужчина с фуд-фетишем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Фуд-что? — Таня нахмурилась.

— Фетиш на еду, — пояснила я. — Хочет накрыть женщину как банкет. Фрукты, соусы, шампанское. Тело вместо стола.

На секунду воцарилась тишина. Потом Олеся хлопнула ладонью по столу.

— Сука, это охуенно звучит. Я бы тоже попробовала.

Ира покачала головой.

— Ну не знаю… Липко, сладко, пятна потом отмывать. Может, найдёшь кого-то другого?

— А я поддерживаю, — сказала Таня. — Это хоть не банально. Звучит как эксперимент с кайфом, а не как тупой экстрим.

Я улыбнулась.

— Вот именно. Меня это зацепило. Не знаю почему.

— Зато знаю я, — вмешалась Олеся. — Тебе нужно новое ощущение. После всей этой грязи со Светой, после шантажа — тебе хочется чего-то другого. Тепла, игры. Даже если оно липкое.

Мы рассмеялись. Вино расслабило, и разговор стал мягче.

— Только помни, — напомнила Ира, — правила у нас прежние. Перед походом в Shadow — отчёт в чат. Где, с кем, во сколько. Мы всегда должны быть наготове.

— Да-да, — подхватила Таня. — У нас это уже как у спецслужбы: «операция началась».

— И у спецслужбы всегда есть прикрытие, — подмигнула Олеся. — Если что, я приду и скажу этому фудфетишисту: «Извини, дружок, банкет окончен».

Мы все расхохотались. Я чувствовала, как напряжение последних дней отходит, растворяясь в этих голосах, бокалах, в тёплом свете над нашим столиком.

Да, риск остался. Но теперь он снова мой выбор. И за спиной у меня — девчонки, которые никогда не подведут.

* * * * *

Домой я вернулась ближе к десяти. Вино приятно гудело в крови, делая вечер мягким и чуть неустойчивым. Я скинула пальто прямо у двери, разулась и упала на диван. Телефон завибрировал — чат «Бабский заговор» не унимался.

Олеся:

«Дошла? Отпишись, блядь!»

Таня:

«Не забудь: завтра с утра мы всё ждём в отчёте!»

Ира:

«И воду выпей».

Я хмыкнула и написала:

Я:

«Дошла. Всё ок. И воду пью. Отбой, спецслужба».

Смех сам прорвался. Было ощущение, что мир вернулся хотя бы на шаг к нормальности. Но внутри зудела мысль:

а если риск — это тоже часть этой «нормальности»?

Я открыла ноутбук. Сердце чуть подскочило, когда пальцы автоматически набрали адрес.

Shadow

вспыхнул экраном, и я вошла под своим ником —

Milena

.

Лента знакомо мелькала: новые анкеты, старые приглашения. Но я сразу перешла к поиску. Нашла его снова — того самого, с фудфетишем.

FoodLover_77:

«Люблю, когда еда становится частью тела. Хочу накрыть женщину как банкет».

Я перечитала анкету медленно, будто впервые. Каждое слово было словно дразнящая капля на коже: «фрукты», «соусы», «шампанское». Представила липкость мёда на ключицах, холод винограда на животе, пузырьки вина на губах.

Пальцы зависли над клавиатурой.

Сказать «привет»? Спросить, что именно он хочет? Или сразу сыграть в тон — коротко, дерзко?

Я сделала глоток воды и набрала:

Milena:

«Ты писал, что умеешь делать банкет. Расскажи подробнее».

Через минуту экран мигнул:

FoodLover_77:

«Завтра. Отель у вокзала. Номер я забронировал. 19:30. Никаких долгих разговоров. Только банкет».

Я замерла. Сердце билось чаще. Это было слишком быстро, слишком прямо. И именно от этого внутри стало горячо.

Завтра. Время назначено. Я снова на пороге.

* * * * *

Я смотрела на экран, где мигало его последнее сообщение: «Завтра. Отель у вокзала. Номер я забронировал. 19:30». Это было слишком прямо. Обычно мужчины из Shadow любят тянуть время, соблазнять словами, проверять. Этот будто не хотел ничего кроме действия.

Экран светился холодным светом, но внутри у меня было жарко. Его первое сообщение уже ждало:

FoodLover_77:

«Завтра. Отель у вокзала. Номер я забронировал. 19:30».

Слишком прямо. Слишком быстро. Обычно мужчины в Shadow любят играть словами, проверять, а этот будто знал, чего хочет.

Я набрала:

Milena:

«Ты всегда так сразу? Без деталей, без разогрева?»

Ответ пришёл мгновенно:

FoodLover_77:

«Разогрев — это ты. Хочу, чтобы ты пришла уже горящей. Я не болтаю, я пробую».

Я почувствовала, как соски напряглись под тонкой тканью футболки.

Чёрт, от одной строчки…

Milena:

«Что именно ты сделаешь?»

FoodLover_77:

«Фрукты, шоколад, вино. Я буду класть кусочки на твою кожу, медленно есть. Буду чувствовать, как твои мышцы дёргаются, когда капля льда скатывается по животу. Ты станешь банкетом. Я — гостем».

Я укусила губу, пальцы сами скользнули под футболку, сжали грудь через ткань бюстгальтера. Тело отзывалось быстрее головы.

Milena:

«И всё? Только еда? Никаких рук, никакого секса?»

FoodLover_77:

«Только еда. Руки будут прикасаться, чтобы положить, снять, провести. Но я не возьму тебя, пока сама не попросишь. Ты скажешь «да» — и тогда я съем не только то, что на тебе».

Я резко выдохнула. Внизу стало влажно, ткань трусиков прилипла. Я не заметила, как пальцы другой руки заскользили ниже живота, пока глаза жадно ловили каждое его слово.

Milena:

«Ты часто это делаешь?»

FoodLover_77:

«Хватает. Знаю, где положить виноград, чтобы ты не выдержала и застонала. Знаю, как разлить шампанское по груди, чтобы каждая капля звенела, как ток. Это не еда. Это ритуал».

Я стиснула сосок через футболку, губы сами вырвали тихий стон.

Господи… ещё ничего не произошло, а я уже горю.

Milena:

«А если я скажу «нет»?»

FoodLover_77:

«Тогда банкет закончится. Я уйду. Но я уверен — ты не скажешь. Ты сама захочешь, чтобы я попробовал тебя всю. От шеи до щиколоток».

Я сглотнула, дыхание стало прерывистым. Влажность между ногами уже не оставляла сомнений: я хотела.

Milena:

«Хорошо. Завтра. Но я приду только посмотреть».

FoodLover_77:

«Ты не сможешь только смотреть. Твоё тело не позволит. Оно само попросит. Оно уже просит, не так ли?»

Я резко закрыла ноутбук, словно спасаясь от огня, и замерла, чувствуя, как сердце бьётся в горле. Трусики были насквозь мокрые, соски твёрдые, дыхание сбивалось.

Чёрт. Он прав. Моё тело уже выбрало.

Глава 18. Банкет на теле

В 19:00 я открыла чат «Бабский заговор» и набрала привычное дежурное сообщение. Пальцы дрожали, будто я писала не подругам, а подписывала завещание.

Я:

«Отель у вокзала, номер 312. Время 19:30–21:00. Если не отпишусь — сами знаете».

Через пару секунд экран мигнул:

Олеся:

«Ну ты решительная! Держи нас в курсе».

Таня:

«Без глупостей. Ровно в 21:00 отчёт».

Ира не успела ничего написать — я уже закрыла чат. Не хотела видеть их длинных сообщений, советов, предостережений. Если бы ждала, точно сорвалась бы. Всё уже решено.

Я натянула пальто, вышла в коридор. Подъезд пах дешёвым стиральным порошком и холодным железом перил. На улице было сыро, фонари отражались в лужах, и каждый шаг казался громче, чем обычно. Таксист спросил адрес, я назвала и почувствовала, как сердце сжалось:

всё, обратного пути нет

.

Дорога до отеля тянулась вечностью. Снаружи — обычный трёхзвёздочный, с вывеской, которая мигала лампочкой. Внутри — тёплый свет и ковры, чуть потёртые, но чистые. На ресепшене администратор бросил на меня равнодушный взгляд и снова уткнулся в журнал. Это равнодушие было спасением: никто не задавал вопросов.

Я поднялась по лестнице на третий этаж. Сумка стучала о бедро, ладони вспотели так, что я протёрла их о ткань пальто.

Что я делаю?

— спрашивала я себя на каждом пролёте. Но ноги шагали сами.

Коридор встретил тишиной и лёгким запахом стиранных штор. Ковролин глушил шаги, и от этого сердце билось ещё громче, будто не в груди, а в ушах. Комната 312 оказалась в конце коридора, рядом с окном, за которым виднелись огни вокзала.

Я остановилась. Несколько секунд смотрела на табличку с цифрами, словно она могла ответить за меня. Потом подняла руку и постучала.

Костяшки ударились о дерево глухо, но в груди этот звук отозвался гулом. Я сделала вдох — слишком короткий, будто лёгкие отказались работать. Дверь открылась почти сразу.

На пороге стоял мужчина. Не киногерой, не атлет. Лет тридцать пять, может, чуть больше. Нормальный, ухоженный, с тёмными волосами и внимательным взглядом. Белая рубашка, закатанные рукава, лёгкая тень щетины. И вежливая улыбка — спокойная, уверенная.

— Ты пришла, — сказал он негромко, будто констатировал очевидное.

Я кивнула. Голос застрял где-то в горле.

— Заходи, — он отступил в сторону, освобождая проход.

Я шагнула внутрь и почувствовала: назад пути нет. В комнате пахло вином и чем-то сладким — шоколадным соусом? На столе уже стояла тарелка с фруктами и бутылка шампанского в ведёрке со льдом. Лёд тихо потрескивал, будто тоже нервничал.

Я сняла пальто, положила на кресло и огляделась. Всё было готово. Банкет ждал. И теперь очередь за мной.

* * * * *

Он закрыл за мной дверь, повернул ключ и обернулся. Его взгляд был спокойным, ровным — без жадности, но и без фальшивого равнодушия. Это почему-то смутило ещё больше, чем если бы он набросился на меня сразу.

— Хочешь воды? Вина? — предложил он, кивнув на бокалы.

— Нет, спасибо, — ответила я, чувствуя, как в горле першит.

— Хорошо. Тогда давай начнём, — он сделал шаг ближе. — Разденься, пожалуйста.

Это «пожалуйста» прозвучало слишком мягко, как будто я сама попросила его о разрешении. Я кивнула и потянулась к пуговицам блузки. Пальцы дрожали, ткань зацепилась, и одна пуговица никак не хотела сдаться. Он подошёл ближе, коснулся моей руки — движение было такое же простое, как помочь застегнуть куртку другу в холод. Но от его близости у меня перехватило дыхание. Щёлк — и пуговица поддалась.

— Вот, — сказал он спокойно, глядя прямо в глаза. — Легче, когда не спешишь.

Я скинула блузку, осталась в бюстгальтере. Взгляд его скользнул по груди, но не задержался нагло. Он будто проверял, комфортно ли мне самой. От этого стало жарче, чем если бы он уставился откровенно.

Дальше — юбка. Я потянула за молнию, она заела. Я дёрнула сильнее, и ткань натянулась. Он снова шагнул ближе, его пальцы нашли бегунок уверенно. Молния поехала вниз с тихим звуком, похожим на шёпот.

— Спокойно, — сказал он, помогая мне высвободиться. — Тут нечего стесняться.

Я сбросила юбку и осталась в белье. Чулков на мне не было — я заранее знала, что всё кончится обнажением, и решила не усложнять. Но именно в этот момент, стоя перед ним почти голой, я вдруг почувствовала стыд — острый, как иголка.

Он смотрел спокойно, без жадности, но именно это смущало сильнее всего. Под этим взглядом я потянулась к последней детали — тонким кружевным трусикам. Пальцы дрогнули, когда я спустила их по бёдрам. Ткань скользнула вниз и упала на пол, оставив меня полностью обнажённой.

Я инстинктивно прикрыла ладонями низ живота, но он мягко сказал:

— Не прячься. Здесь не за что стыдиться.

Сердце грохотало в ушах, но я убрала руки и позволила ему видеть всё. Холод воздуха коснулся кожи, и от этого соски напряглись ещё сильнее, а между ног стало ещё влажнее.

— Странно… — выдохнула я. — Я думала, не буду так смущаться.

Он наклонил голову чуть набок.

— Это нормально, — сказал он тихо. — Если бы ты не смущалась, всё было бы фальшиво. Смущение делает момент живым.

— Но… — я закусила губу. — Я выгляжу…

— Ты выглядишь именно так, как нужно, — перебил он мягко. — Я хочу тебя видеть такой. Настоящей, не позой.

Его слова сбили волну стыда, но вместо неё пришла дрожь — горячая, сладкая.

— Ложись, — сказал он и провёл ладонью по краю стола, застеленному белой скатертью. — Сегодня твое тело — это банкет.

Я легла на стол. Холод ткани пронзил спину, соски напряглись от контраста. Щёки горели, сердце стучало так громко, что я боялась — он услышит.

Он обошёл стол медленно, словно рассматривал картину. Его взгляд был внимательным, но без жадности. Я зажмурилась, и вдруг его ладонь коснулась моей щиколотки. Тёплая, уверенная, она заставила меня вздрогнуть.

— Расслабься, — сказал он. — У нас есть время.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я глубоко вдохнула и позволила плечам опуститься. Неловкость осталась, но уже смешивалась с предвкушением.

* * * * *

Я лежала полностью обнажённая, кожа покрылась мурашками от холодной скатерти, но внутри было жарко, будто меня положили не на стол, а на раскалённое железо. Каждый мой вздох отдавался в груди и между ног.

Он двигался спокойно, как гурман, знающий цену каждой секунде. Взял виноградину и положил её на мой сосок. Холод мгновенно пронзил грудь. Он сжал ягодку губами и слизнул сок вместе с соском. Я дёрнулась и застонала, сжимая край скатерти.

Следующей была клубника. Он положил её в ложбинку между грудей, потом медленно наклонился и языком прошёлся от одного соска к другому, собирая капельки сока. Я выгнулась, грудь горела от его прикосновений, каждая дорожка языка тянула вниз, к животу.

Он не спешил двигаться ниже — снова вернулся к соскам, облизал, втянул, прикусил кончиком зубов. Я взвизгнула, и тело выгнулось дугой.

— Нравится? — прошептал он у самой кожи.

— Да… Боже… — едва выдохнула я.

Он усмехнулся и двинулся ниже. Взял кусочек ананаса и положил на пупок. Волокна липко прилипли к коже. Его язык прошёлся от сосков вниз, через живот, к пупку, и он жадно слизнул ананасовый сок, засасывая пупок губами. Я не удержалась и застонала громко, грудь подалась вверх.

Потом он взял киви и положил прямо на лобок. Кислый сок сразу скатился ниже, к щели. Он провёл языком от пупка вниз, остановился на секунду, обвёл кругами мой клитор, и только потом слизнул сок с лобка.

Я дрожала вся, ноги сами раздвинулись шире.

Он нарисовал шоколадом длинную дорожку — от груди через живот до самого клитора. Тёплый соус липко тянулся, пока он не склонился и начал слизывать её всю: сначала с сосков, потом ниже, оставляя поцелуи на животе, потом у пупка задержался дольше, засасывая, и только потом дошёл до низа.

Я уже почти кричала. Влага из киски текла так, что он без усилий скользнул языком по щели. Он то дразнил кончиком клитора, то резко уходил к губам, облизывая их поочерёдно, то возвращался к складке, где оставался соус. Его палец в этот момент вошёл внутрь — легко, но настойчиво. Я изогнулась, прижимаясь к его лицу, требуя большего.

Он снова поднялся — облизал соски, втянул один в рот так глубоко, что я вскрикнула. Потом снова вернулся вниз — губы на лобке, язык на клиторе, палец в киске.

Я уже не понимала, где еда, а где я сама. Он то ел с меня, то пил меня, то дразнил, то заставлял бёдра выгибаться навстречу. Каждое движение отзывалось ударом тока, сладкой судорогой.

— Ты вкуснее любого банкетa, — прошептал он, не отрываясь от моего низа.

И я поняла, что вот-вот сорвусь — тело само готовилось взорваться от этого безумного сочетания: липкая сладость фруктов, горячий язык, тёплые пальцы и влажность, которая уже текла ручьём.

* * * * *

Я лежала голая, вся открытая. Холод скатерти царапал спину, соски напряглись до боли, а внутри уже текло от одной мысли, что я стала блюдом. Уязвимость делала меня не слабой — заводила ещё сильнее.

Я стол, я еда, я десерт

.

Он взял тарелку с фруктами и встал сбоку. Двигался так спокойно, что это сводило с ума больше, чем если бы он бросился на меня. Его взгляд шёл сверху вниз, словно проверял: где ещё пустое место для новой «приправы».

— Ты прекрасна, — сказал он. Голос ровный, почти деловой. Но от этого по телу побежала дрожь.

Я прикусила губу и кивнула.

Он взял виноградину, холодную и тугую, положил её мне прямо на сосок. Кожа тут же сжалась. Он не спеша накрыл ягодку губами и втянул её вместе с соском. Холод и тепло переплелись, и я застонала, вцепившись пальцами в скатерть.

Следом он разложил ещё пару ягод по животу, как маленькие капли росы. Придавил пальцем, сок брызнул и потёк к боку. Он провёл языком за каждой каплей, пока не дошёл до бёдра. Я выгнулась, не в силах молчать.

— Я хочу слышать тебя, — прошептал он, скользя языком выше, обратно к груди.

Он положил клубнику между грудями. Красная ягода блестела на коже. Он наклонился и медленно прошёлся языком от одного соска к другому, собирая сок, задевая соски так, что они горели. Потом взял ягоду зубами и вытянул, а губами снова обнял сосок, втянул, прикусил. Я вскрикнула и дернулась, грудь словно взорвалась от чувствительности.

— Вот так… — сказал он, облизав губы. — Так звучит твой голос.

Я не удержалась и простонала громче.

Он взял ломтик ананаса, положил прямо в пупок. Волокнистый, липкий, холодный. Я чувствовала, как сок расползается в стороны. Он наклонился, втянул губами пупок, словно хотел съесть его вместе с фруктом. Его язык скользнул глубже, и я выгнулась так, что грудь подалась вверх.

Дальше пошло киви. Кислая зелёная долька легла на лобок. Сок стекал вниз, прямо к щели. Он провёл языком по дорожке, задержался на секунду над клитором, и только потом слизнул с лобка остатки. Я судорожно раздвинула ноги шире.

— Угу… — вырвалось из меня, больше не как стон, а как просьба.

Его пальцы легли на бедро, тёплые, уверенные. Большим пальцем он чуть развёл губы киски, открывая вход. Я застонала громче, тело дернулось само. Он коснулся кончиком языка клитора — мимолётно, дразняще, будто случайно.

Потом взял ложку с шоколадом и нарисовал дорожку от груди вниз: через живот, пупок, вдоль линии живота, до самого клитора. Тёплый густой соус липко лёг на кожу.

Я чувствовала, как каждая капля замирает на мне.

Он начал с груди. Язык собрал сладость с сосков, задерживаясь дольше, втягивая сосок, пока я не закричала. Потом ниже — по животу, собирая липкую дорожку. У пупка задержался, втянул губами, язык заскользил глубже, и я дрожала, как под током.

Наконец он дошёл до низа. Шоколад смешался с моей влагой, и он жадно слизал всё разом.

— Ты течёшь, — сказал он и улыбнулся уголком губ.

Его палец легко вошёл внутрь, скользнул, словно там был мёд. Другой рукой он обнял клитор, круговое движение, и я застонала так, что голова откинулась назад.

Он не отпускал грудь — снова вернулся губами, облизал соски, втянул один глубоко, почти больно. В этот же момент язык снова оказался на клиторе, палец вошёл глубже. Двойное ощущение взорвало меня, я выгнулась и схватила его за волосы.

— Ещё… — выдохнула я хрипло.

Он ел меня всю: соски, живот, пупок, лобок, клитор. Его язык то резко касался, то уходил в сторону, заставляя тело срываться на стоны. Пальцы скользили внутри, вторая рука гладко держала меня за бедро, открывая шире.

Я уже не различала, где фруктовый сок, где шоколад, где мои собственные потоки. Всё смешалось — липко, сладко, горячо. Я вся была банкетом, и он ел меня до конца.

* * * * *

Я не выдержала. В тот момент, когда его язык снова прошёлся по клитору, а палец мягко вошёл глубже, я резко подалась вперёд и схватила его за волосы. Потянула к себе. Наши губы столкнулись, и вкус оказался безумной смесью — сладкая клубника, тягучий шоколад, моя соль. Я жадно втянула его губы, обняла, вцепилась так, будто боялась, что он уйдёт.

Он ответил, но сначала осторожно, будто проверял, не играю ли я. Я прильнула сильнее, и тогда он отпустил себя. Поцелуй стал жадным, глубоким. Его руки легли мне на талию, тёплые, твёрдые, и я ощутила, как он сам уже напрягся.

Я потянулась ниже и почувствовала через ткань джинсов, как там всё готово. Он резко отстранился, дыхание сбилось.

— Подожди… презерватив, — выдохнул он, судорожно хлопая себя по карманам.

Я рассмеялась сквозь желание.

— Ты правда думал устроить банкет без этого?

— Думал, что успею подготовиться… — он чертыхнулся, вывернул один карман, потом другой. Наконец вытащил упаковку, чуть помятую, но целую. — Нашёл.

Я смотрела, как он торопливо расстёгивает джинсы, скидывает их вместе с бельём. Его член вырвался наружу — тяжёлый, напряжённый. Он быстро разорвал упаковку зубами, натянул презерватив. В этом жесте было и смешное, и возбуждающее: мужчина, который так хотел, что едва справлялся с мелкой пластикой.

— Теперь — да, — прошептала я, притягивая его обратно к себе.

Он наклонился, снова поцеловал. Теперь уже не было осторожности — только страсть. Я чувствовала, как он в еде тоже извазюкался: его щетина пахла шоколадом, руки были липкими от фруктов. Когда он провёл ладонью по моей груди, сосок прилип к пальцам, и он рассмеялся тихо, почти с удивлением:

— Ты вся сладкая.

— Так съешь меня до конца, — выдохнула я.

Он прижался сильнее, и я почувствовала, как его головка скользнула у входа. Тело уже было влажным, горячим, готовым. Но он не вошёл сразу — тёрся, будто проверял, заставлял меня дёргаться от нетерпения.

— Ну же… — простонала я.

Он посмотрел прямо в глаза, и только тогда вошёл. Медленно, но уверенно. Я выгнулась, стон сорвался сам. Внутри было туго, горячо, и каждая секунда растягивала удовольствие. Он вошёл до конца и замер.

— Чувствуешь? — спросил он, шепча в губы.

— Да… Боже, да.

Он начал двигаться — сначала медленно, будто пробуя ритм. Его бедра ударялись о мои липкие от фруктов бёдра, и от этого я стонала ещё громче. Каждое движение было, как волна: медленно — быстрее — пауза — снова толчок.

Мы целовались, не разрываясь. Его язык всё ещё был сладким, и я не понимала, где еда, где он, где я. Его рука скользнула по моему боку, по бедру, оставляя липкие следы. Другой рукой он сжал грудь, прижал сосок большим пальцем, и я взвизгнула от резкого удовольствия.

— Тише… — прошептал он, но сам двигался быстрее.

Я задыхалась от чувств. Скатерть под спиной была влажная, под ягодицами липко, волосы путались от его ладоней. Я кончила первый раз быстро — волна накатила внезапно, бёдра дернулись, голос сорвался в крик. Но он не остановился, только прижал сильнее, входил глубже.

— Ещё, — сказал он. — Ты сможешь.

Я кивнула, не находя слов. Его поцелуи были повсюду: на шее, на груди, даже на пальцах моей руки. Он словно хотел доказать, что каждую часть тела можно съесть, попробовать, забрать себе.

Я кончила снова, сильнее, чем в первый раз. Тело выгнулось дугой, соски горели, ноги дрожали, но он держал крепко, не давая выскользнуть из ритма.

— Ты потрясающая… — шептал он в ухо.

Я не выдержала и засмеялась сквозь стон.

— Это ты сделал меня такой.

Он замер, толкнулся особенно глубоко, и я почувствовала, как внутри всё сжимается снова. Третий оргазм накрыл, медленно, растягивая каждую секунду, словно я тонула в тепле.

Мы упали вместе, переплетённые, липкие от еды и пота. Я целовала его губы, щёку, шею, чувствовала, как он тяжело дышит.

— Вот это банкет, — прошептала я, улыбаясь сквозь усталость.

Он рассмеялся тихо, прижимая меня к себе.

Я закрыла глаза, позволив телу расслабиться. Внутри было чувство — не просто секса, а настоящего праздника, который случился прямо на белой скатерти.

* * * * *

Я лежала на столе, вся липкая от соуса, фруктового сока и собственного пота. Скатерть под спиной стала влажной, местами прилипала к коже, и это было странно приятно — будто отметка о том, что здесь случилось. Он тоже запыхался, опустив голову мне на плечо, и мы молчали, только дыхание и стук сердец заполняли тишину.

— Ты сладкая вся, до конца, — пробормотал он, чуть усмехнувшись.

— Ты тоже, — ответила я, чувствуя, как его волосы липнут к моей щеке. — У тебя шоколад на щетине.

Он рассмеялся, поднялся и подал мне руку. Я села, и скатерть с тихим шорохом отлипла от кожи. Ощущение было почти смешное — как будто меня оторвали от карамели. Я посмотрела на себя: грудь блестела от липкого соуса, по животу тянулись разводы от фруктов, бёдра были влажными.

— Мне надо в душ, — сказала я, поднимаясь.

Он кивнул, указал на дверь. Я пошла босиком, оставляя влажные следы на полу. Душ был маленький, с тусклым светом. Вода смывала сладость и липкость, и я закрыла глаза, позволяя каплям скользить по соскам, по животу, между ног. Стон вырвался сам — как эхо только что пережитого.

Когда я вышла, он уже сидел на краю кровати, в чистой рубашке. Его волосы были растрёпаны, на шее остались пятна от моих поцелуев. Я чувствовала, как кровь снова приливает к щекам.

Я натянула бельё, застегнула лифчик, поправила юбку. Пуговицы снова никак не хотели застёгиваться, пальцы дрожали. Он тихо сказал:

— Позволь.

И помог, так же спокойно, как в начале. Я поймала его взгляд — без торопливости, без лишней жадности. Просто внимание, спокойное и тёплое.

— Это было… — начала я, но замялась.

— Праздник, — сказал он за меня. — Банкет.

Я улыбнулась, поправила волосы.

— Мы даже имён друг друга не знаем.

Он пожал плечами.

— И не будем. Зачем? Так чище. Ты — стол, я — гость. Сегодня. Может быть, ещё раз.

— Когда-нибудь, — согласилась я.

Мы молчали ещё минуту. Он подошёл к двери, открыл, давая понять: вечер закончен. Я взяла сумку, накинула пальто. Сердце билось ровно — не от страха, не от стыда, а от какого-то тихого счастья.

— До встречи, — сказала я тихо.

— Когда-нибудь, — повторил он.

Дверь закрылась за спиной. В коридоре пахло тем же выстиранным ковролином, но теперь всё вокруг казалось другим. Я шла к выходу, и во мне звенела только одна мысль:

Я была банкетом. И я хочу ещё.

Глава 19. Милфочки на охоте

Сентябрь отдавал последние тёплые дни, словно пытался нас удержать, прежде чем ударит холодом. Мы решили не упустить шанс — выехать на озеро с палатками. Таня вела свой старенький универсал, который тарахтел, будто просил на пенсию.

Мы грузили всё подряд: рюкзаки, пледы, бутылки вина, продукты. Вещей было в три раза больше, чем нужно, и каждый пакет норовил расползтись по багажнику.

— Только не клади палатку на хлеб! — взвизгнула Олеся. — Хочу бутерброды, а не сухари с песком.

— Господи, у тебя все бутерброды превращаются в приключения, — буркнула Таня, натягивая ремень безопасности.

— Ну да, а у тебя вся жизнь в отчётах, — парировала Олеся.

Я прыснула от смеха, а Ира вздохнула:

— Девочки, давайте хотя бы дорогу до озера проживём без войны.

Мотор завёлся не сразу, но с третьего раза всё-таки заурчал. На приборке загорелся «чек», и мы переглянулись. Таня вздохнула:

— Не переживайте, доедем. Я эту машину знаю лучше, чем собственную мать.

— Это ещё страшнее, — хмыкнула Олеся.

Дорога трясла нас так, что сумки подпрыгивали на каждом ухабе. Окно заклинило, и Олеся с матом пыталась его дёрнуть. Воздух в салоне стал тяжёлым, пахло бензином и яблочным шампунем Иры.

— Врубай музыку, а то я сдохну, — простонала Олеся.

Ира включила колонку. Полились медленные баллады.

— Ты серьёзно? — Олеся скривилась. — Мы едем тусить, а не на поминки.

— Мне нравится, — спокойно сказала Ира.

— Сейчас, блядь, я тебе покажу, что нравится, — и ткнула в плейлист. Загремела попса.

Я рассмеялась, Таня только покачала головой:

— Вот же детский сад.

— Ты сама вечно всё делаешь по-взрослому, — парировала Олеся. — Вот и результат: у тебя универсал, который в любой момент сдохнет.

Машину снова тряхнуло, и из пакета на пол вывалился батон. Он размазался по коврику. Мы загоготали хором.

— Ну вот, теперь точно будут сухари с песком, — подытожила я.

На заправке Таня подливала масло под капот, рукав весь испачкала.

— Чёртова жестянка, — выругалась она.

— О, это я слышу каждую твою субботу, — поддела Олеся. — Жестянка, жестянка. Может, тебе не машину менять надо, а мужика?

Таня прищурилась, но уголки губ дрогнули.

Мы взяли кофе в пластиковых стаканчиках, которые пахли картоном. В туалете очередь, кто-то шутил про «девочек с озера», а мы делали вид, что не слышим.

Когда снова выехали, за окнами замелькали поля. Подсолнухи уже опустили головы, и мне показалось — это про нас.

Мы тоже чуть уставшие, но всё ещё горим изнутри.

В машине запах бензина перемешался с вином, которое разлилось в сумке. Таня ругала всех за упаковку, а Олеся протянула мне влажные салфетки:

— На, пиши потом в своей статье, что вино лучше всего пахнет на кроссовках.

— Спасибо, так и напишу, — я усмехнулась.

На очередной кочке колонка отключилась, и повисла тишина. Шины гудели по гравию, мы ехали, каждая в своих мыслях.

— Если назад машина не заведётся, будете благодарить меня за выживание, — буркнула Таня.

— Ага, мы будем готовить на костре и стирать в озере, — подхватила Олеся.

— Только если ты будешь стирать мои трусы, — хихикнула я.

Ира прыснула и прикрыла рот ладонью.

Когда впереди блеснула вода, мы закричали хором. Озеро сияло в лучах солнца, трава ещё держала тепло, и воздух пах хвоей и дымом от чужих костров. Машина встала рывком, мотор заглох. Таня вытерла пот со лба.

— Ну всё, девочки. Приехали. Хоть обратно и пешком, но приехали.

Мы вывалились из машины, шатаясь, смеясь. Под ногами мягкая трава, вокруг простор. И я подумала:

мы привезли сюда не только палатки и еду. Мы привезли себя — настоящих.

* * * * *

Мы вывалились из машины, будто из консервной банки. Воздух пах соснами и лёгкой сыростью, трава под ногами ещё хранила тепло. Озеро блестело, как кусок стекла.

Таня открыла багажник и строго сказала:

— Девочки, распределяемся. Кто-то ставит палатки, кто-то костёр.

— Я костёр! — тут же вызвалась Олеся. — Я же у нас ведьма, умею разводить огонь.

— Ты умеешь разводить только мужиков, — хмыкнула Таня.

Олеся фыркнула и, подмигнув мне, достала из пакета спички.

Мы начали возиться с палатками. Колышки не хотели вбиваться в твёрдую землю. Я пыхтела с молотком, руки уже липли от смолы. Ира расстилала спальники так тщательно, будто готовила операционную.

— Ира, мы же не в больнице, — не выдержала Олеся. — Расслабься.

— Если всё не разложить аккуратно, потом будете ныть, что спите в песке, — ответила та, не поднимая головы.

Таня потянула тент, но ткань запуталась. Она дёрнула, и верёвка сорвалась, ударив её по пальцам.

— Чёрт! — выкрикнула она.

— Ну, как всегда, — вздохнула Олеся. — Вечно у тебя всё ломается.

Таня резко подняла голову:

— Знаешь, если бы ты хоть раз сделала что-то полезное, а не только строила рожи, всё было бы быстрее.

— А если бы ты хоть раз улыбнулась, мир бы не рухнул, — парировала Олеся.

Воздух сгустился, словно туча нависла. Я чувствовала, как между ними натягивается невидимая верёвка, и любое слово может её порвать.

— Девочки, ну хватит, — вмешалась Ира. — Мы же отдыхать приехали, а не ругаться.

Таня резко дёрнула тент, ткань хлопнула по её лицу. Она взвизгнула, и мы разразились смехом. Даже она не выдержала и прыснула.

— Ладно, мир, — сказала Таня, потерев щёку. — Но костёр я больше тебе не доверю.

— И правильно, — ответила Олеся. — Я всё равно лучше с мужиками умею.

Костёр разгорался. Хоть было ещё светло, мы решили развести костёр просто ради ощущения природы: треск, тепло, запах дыма — всё это делало выезд настоящим. Для этого заранее купили кучу дров.

Запах дыма перемешался с хвойным воздухом. Олеся сидела на корточках, поддувала огонь. Тлеющая ветка взорвалась искрами, и мы все дружно отскочили.

— Блядь, чуть волосы не подпалила! — закричала Олеся.

— Это был бы первый полезный поступок за день, — съязвила Таня.

Олеся показала ей язык.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мы разложили продукты. Плед лип к траве, бутылки катались, сыр плавился на солнце. Я открыла термос, но крышка заела, и чай брызнул мне на руку.

— Чёрт, горячо! — вскрикнула я.

— Ну вот, уже пошло настоящее выживание, — радостно сказала Ира.

Мы сели кружком, костёр щёлкал. Наконец-то всё было готово. Вино плескалось в пластиковых стаканчиках, смех снова вернулся.

— Знаете, что самое забавное? — сказала Олеся. — Мы только приехали, а уже все успели поссориться.

— Это ещё не вечер, — хмыкнула Таня.

— И не ночь, — добавила я. — Впереди у нас куча времени.

Мы переглянулись и разом засмеялись. Солнце стояло высоко, но день уже чувствовался другим — будто внутри него что-то обещало ещё более горячее.

* * * * *

Было всего двенадцать дня. Мы смеялись над тем, что только «полдень», а первая бутылка вина уже наполовину ушла. Воздух пах дымом, хвоей и чуть-чуть подгоревшим хлебом — Олеся, конечно, умудрилась уронить ломтик прямо в угли.

— Девочки, — сказала Таня, складывая руки на коленях. — Это ненормально. Мы ещё даже палатку не доделали, а уже пьём.

— Ну и что? — Олеся залила в пластиковый стакан остатки вина и протянула мне. — Мы же на природе. Тут правила другие.

— На природе — законы физики, — фыркнула Таня. — Дрова, например, не бесконечные.

— Кстати, — вставила я, — давайте договоримся: этот костёр пусть догорит, а остальное оставим на вечер. Чтобы не жечь всё днём.

— Согласна, — кивнула Ира. — Я хочу вечером смотреть на огонь, а не на холодный котелок.

— Вечером ты будешь смотреть не на костёр, а в глаза какому-нибудь мужику, — хохотнула Олеся.

Мы рассмеялись, хотя Таня покачала головой. Вино уже делало своё: щеки горели, язык развязывался.

— Давайте, — Олеся хлопнула ладонью по пледу. — Раз мы такие весёлые, расскажем самое откровенное. Секс-истории. Кто первая?

— Конечно ты, — сказала я. — Ты же всегда лезешь вперёд.

Олеся хитро улыбнулась:

— Ну ладно. Было у меня недавно. На форуме познакомилась с парнем. Мы встретились, но правило было одно: я мастурбирую перед ним, он только смотрит и дрочит себе. И всё. Без контакта. Девочки, это был кайф. Я себя чувствовала царицей. Он смотрел так, будто я единственная женщина на свете.

Таня подняла брови:

— И тебе это не показалось… унижением?

— Унижением?! — возмутилась Олеся. — Да я управляла всей сценой. Хотела быстрее — делала быстрее. Хотела паузу — останавливалась. Он зависел от меня. Это была власть, девочки. Чистая власть.

Я выпила глоток вина и почувствовала, как внутри разливается тепло. Слова Олеси врезались в меня. Я вдруг заговорила громче, чем собиралась:

— Я тоже хочу так. Только, знаешь, уже не ради статьи. Раньше я думала: соберу материал, напишу текст. А теперь мне нравится это самой. Я чувствую себя живой, когда делаю такие вещи.

— Ого, — Ира округлила глаза. — То есть ты признаёшься, что… это всё ради удовольствия?

— А что, нельзя? — я рассмеялась. — Мы все ищем кайф. Кто в отчётах, кто в калькуляторе, кто в мужиках. Я — в этом.

Олеся хлопнула меня по плечу:

— Вот! Вот это разговор. А вы, зануды, тоже регайтесь на форуме. Мы вместе устроим эксперимент, будет весело.

Ира замахала руками:

— Нет-нет-нет. Я туда не полезу.

— Почему? — спросила я. — Ты же сама рассказывала, как трахалась в книжном. Там, между полками.

— Ева! — Ира вспыхнула, щеки её стали ярко-красными. — Я это рассказывала вам, а не для того, чтобы ты припоминала.

— Ну а чего стесняться? — я упрямо продолжила. — Это крутая история. И она показывает, что ты тоже любишь риск.

Олеся хлопала в ладоши.

— Вот именно! Смотри на себя честно. Если смогла в книжном, значит сможешь и на форуме.

— Нет, — отрезала Ира. — Там… слишком грязно. Я хочу любовь, а не зрителей.

Мы замолчали на секунду. Вино плеснуло по краю стакана. Таня, покраснев, вдруг сказала:

— И я не хочу. Мне это не близко. У меня всё должно быть… ну, правильно.

— О, бухгалтерский секс! — заржала Олеся. — По плану, по графику, с отчётами.

— Да пошла ты, — буркнула Таня.

— Да ладно тебе, я же шучу, — Олеся дотронулась до её руки. — Но серьёзно, ты же сама рассказывала, как в переговорке тебя…

— Тише! — перебила Таня, но мы уже хохотали.

Я, чувствуя, как меня тянет к признаниям, вдруг выпалила:

— А мой лучший секс был в парке. Ночью, на лавочке. Холодно, жопа замёрзла, но это было так дико, что я думала: пусть хоть весь район увидит. И знаете что? Мимо прошла пара с собакой. Они сделали вид, что ничего не заметили. И это было идеально.

— Блядь, Ева, — выдохнула Олеся. — Я тебя обожаю.

— Ты ненормальная, — сказала Ира, но в её глазах светилась зависть.

Мы все говорили громче, чем обычно. Смех был таким, что, наверное, слышали в соседней компании. Я смотрела на своих подруг и думала:

мы разные — и в этом кайф. Но у каждой в глазах что-то горело.

Костёр догорел почти до углей. Таня встала и подкинула одну ветку.

— Всё, хватит. Остальные дрова оставим на вечер. Нам же ночевать здесь.

— Согласна, — кивнула я. — А то будем ночью греться вином, а не костром.

— Ну вином я тоже не против, — хмыкнула Олеся.

Мы снова сели кругом. Вино текло легко, слова ещё легче.

— А знаете, — сказала я, чувствуя, что меня распирает. — Я больше не боюсь писать о сексе. Мне похрен, что скажет редакция, что подумает мама. Мне нравится, когда я раскладываю себя на слова, как будто раздеваюсь перед читателем. Это честнее, чем все эти глянцевые советы.

— Вот это речь, — поддержала Олеся. — Я за.

— Ева, — мягко сказала Ира. — А если это разрушит твою жизнь?

— Тогда пусть разрушит, — ответила я. — Но это будет моя жизнь, а не чужой план.

Мы чокнулись пластиковыми стаканчиками, вино плеснулось на плед. Таня всплеснула руками, но тут же засмеялась. В этот момент мы были как подростки — шумные, откровенные, без стыда.

Солнце жгло макушки, костёр дотлевал. Мы знали: впереди ещё длинный день, и он точно не будет скучным.

И я поймала себя на том, что именно такие разговоры — не статьи и не эксперименты — делают меня собой. Честной, живой, пьяной от слов и смеха.

* * * * *

Часы показывали почти три, солнце стояло ярко и щедро. Мы сидели на пледах у костра, который уже почти догорел. Перед нами — пластиковые контейнеры с салатами, нарезанный сыр и огурцы, полбутылки вина и одинокий батон, наполовину обглоданный. Мы были голодные, слегка перегретые и сильно подпитые.

Я жевала кусок помидора, чувствуя, как щёки горят не только от вина, но и от солнца. Таня развалилась на пледе, пила прямо из стаканчика и смотрела в небо. Ира ковыряла салат и смеялась в каждую реплику Олеси. Олеся же, как обычно, держала темп — рассказывала неприличные истории так, что мы захлёбывались смехом.

И тут я услышала шум мотора. С поворота на просёлочную дорогу показалась старая «девятка». Она подъехала и остановилась метрах в двадцати от нас. Дверцы открылись, из машины высыпали четверо парней. Молодые, нескладные, в простых футболках и кедах.

Олеся прищурилась, приподнялась на локтях.

— Ну что, милфочки, — протянула она. — Оседлаем этих молокососов?

Мы прыснули. Таня замотала головой, но тут же рассмеялась.

— Олеся, ты ненормальная.

— Я? Да вы посмотрите на них, — сказала она, поправляя волосы. — Первокурсники, спорим?

— С чего ты взяла? — спросила Ира.

— Сразу видно. Щёки гладкие, глаза голодные. Я таких чувствую за километр.

Я не удержалась и добавила:

— Господи, а ведь мы реально выглядим как милфы.

— Ну и отлично, — ответила Олеся. — Сегодня будем их боевым крещением.

Мы все заржали. Вино окончательно смело барьеры. Даже Таня, обычно строгая, кивнула:

— Ладно. Почему бы и нет. Только не говорите потом, что я вас не предупреждала.

— Ого, Таня согласилась! — хлопнула в ладоши Олеся. — Значит, план такой: я иду «за солью», а возвращаюсь с добычей.

— Давай, — сказала я. — Только не перепутай соль с чьим-нибудь членом.

Олеся прыснула.

— Ева, ты под вином — это пиздец.

— Я и без вина такая, — огрызнулась я, но сама улыбалась.

Она встала, поправила платье, прошлась к машине. Мы втроём наблюдали, как она заговорила с парнями. Те сначала замялись, потом засмеялись, кто-то даже почесал затылок. Минуты через три Олеся уже махала рукой в нашу сторону.

— Ну всё, — пробормотала Таня. —Началось.

Парни подошли к нашему потухшему костру. Ближе они казались ещё моложе, чем издалека: худые, с загорелыми руками, улыбки искренние.

— Девчонки, знакомьтесь, — сказала Олеся. — Глеб, Никита, Андрей и Слава. Первокурсники. Архитектурно-строительный.

— Здрасте, — сказал Глеб. — Мы думали, тут пусто.

— Тут только мы, — ответила я, глядя прямо в его глаза. — И вам повезло.

Парни засмеялись, переглянулись. Никита, более наглый, сразу спросил:

— А у вас вина много?

— Достаточно, чтобы тебе хватило, — парировала я.

— Ого, у вас тут жарко, — сказал Андрей и сел прямо на землю. — Мы тоже хотели костёр разжечь.

— Давайте лучше один общий сделаем, — предложила Ира неожиданно смело. — У нас дрова заготовлены.

— Я же говорила, — Олеся обернулась к нам. — Вино — лучший союзник.

Таня подняла стаканчик и сказала:

— За объединение лагерей.

Мы выпили все вместе. Вино плеснулось, парни морщились, но пили. Никита скривился:

— Фу, кислятина. У меня в машине есть коньяк, сейчас принесу, а то этим только салаты запивать.

— А ты что хотел? — засмеялась Олеся. — Шампанское в ледяном ведре?

— Нет, хотя бы что-то мужское, — бросил он, уже направляясь к своей «девятке».

Я улыбнулась, подтолкнула его стакан к себе и сказала:

— Молодость хороша тем, что не фильтрует. Сразу видно, кто за что.

Мы смеялись, а внутри меня росло возбуждение. Я чувствовала, как вино делает меня болтливой, раскованной.

В этот момент парни поднялись и направились к своей машине. Никита махнул рукой:

— Ща, девочки, за нормальным напитком сгоняем. Коньяк у нас есть, чтоб по-мужски.

— Девочки, — сказала я, — по-моему, сегодня мы все хотим трахаться.

— Официально подтверждаю, — кивнула Олеся.

— Я тоже не против, — пробормотала Таня, и мы на неё уставились.

— Ну а что, — пожала она плечами. — Раз уж мы милфы, давайте вести себя по роли.

Ира захохотала и закрыла лицо руками.

— Боже, что мы творим.

Мы остались у костра, и вино ещё сильнее ударило в голову. Олеся сразу заговорщицким тоном:

— Так, план боевой. Четверо пацанов, четверо нас. Но я сразу предупреждаю — этого наглого Никиту я беру себе.

— Ага, — хмыкнула Таня. — Тогда мне Андрей. Слишком шумный, но хоть будет не скучно.

Я задумалась и сказала:

— Глеб. Он тихий, но глаза… прям как нож. Хочу проверить, что за огонь там внутри.

Олеся повернулась к Ире:

— Ну а тебе достаётся Слава, романтик. Самое оно.

Ира вспыхнула и замотала головой:

— Нет. Я не хочу. Я вообще не для этого сюда ехала.

— Да ладно, — Олеся подмигнула. — Ты просто стесняешься.

— Нет, серьёзно. Я не буду. — Ира упрямо сжала губы.

Мы переглянулись. Таня пожала плечами:

— Ну и ладно. Значит, трое на троих. Устроим им экзамен на выживание.

Мы прыснули смехом, и именно в этот момент вернулись парни — в руках у Никиты и Андрея блестели бутылки коньяка.

— Вот оно, настоящее топливо для вечера, — сказал Никита, ставя бутылку на плед.

— Осторожно, мальчики, — протянула Олеся, облизывая губы. — С этим топливом вы можете далеко улететь.

Глава 20. Горячие палатки

Палатки стояли уже бок о бок, словно сами знали, что к утру перемешаются их запахи и дыхания. Парни суетились рядом с нами, костёр горел неровно, бросая оранжевые отблески на лица. Мы всё ещё смеялись над тем, как одна из их палаток рухнула прямо на Никиту — он вылез из-под тента, матерясь и прижимая к груди молоток.

— Ну вы и строители, — прыснула Олеся. — Если у вас дома крыша рухнет, звоните нам, милфочкам, поможем.

— Мы-то студенты, — огрызнулся Никита, вытирая лоб. — А вы — опытные, вы и стройте.

— Опытные в другом, — протянула я, глядя прямо ему в глаза.

Коньяк пошёл по кругу. Никита с шумом плеснул себе больше, чем всем остальным, и половина разлилась прямо на плед. Таня возмущённо выдохнула:

— Блядь, аккуратнее! Этот плед ещё ночью греть будет.

— Ничего, коньяк согреет, — ухмыльнулся Андрей и протянул ей стакан. — Ты же вроде самая строгая?

— Ага, и поэтому тебе дам меньше всех, — отрезала Таня, но губы у неё дрогнули в усмешке.

Мы пили маленькими глотками, чувствуя, как коньяк обжигает горло. У Славы треснул пластиковый стакан, и янтарная струйка потекла по его руке. Ира схватила салфетку и замоталась вокруг него, как заботливая медсестра.

— Всё нормально, — смущённо сказал он. — Спасибо.

— Господи, вы же дети, — фыркнула Олеся. — Даже стакан не можете удержать.

— Зато руки у него длинные, — пробормотала я, и Слава окончательно покраснел.

Мы переглядывались — женщины под вином и коньяком, мужчины с горящими глазами и юношеской неуверенностью. Всё было слишком очевидно: каждая из нас знала, с кем уйдёт в палатку. Но при парнях мы об этом не говорили, только переглядывались и ухмылялись.

— Милфочки, — сказал Никита с вызовом. — А мы вас осилим?

— Осилите? — Олеся вытянулась на пледе. — Главное, чтобы вы сами не захлебнулись.

— Мы, может, неопытные, но зато горячие, — вставил Андрей, и его голос дрогнул.

— Горячие — это хорошо, — сказала я. — Но иногда надо уметь и медленно.

Мы все разом расхохотались, коньяк жёг, язык плёл лишнее. Солнце почти село, воздух похолодел, и от костра тянуло теплом.

Олеся наклонилась ко мне и шепнула, но так, что все услышали:

— Ева, если твой Глеб окажется слишком тихим, свистни. Я его потрясу.

— Даже не надейся, — я усмехнулась. — Он мой.

— Тихие самые опасные, — заметила Таня. — Внутри вулкан, а снаружи ледышка.

Парни перешёптывались между собой, как будто боялись нас. И это заводило ещё больше. У Никиты снова опрокинулся стакан, он выругался и смахнул капли рукой. Мы засмеялись.

— Первый курс, — сказала я. — Всё проливают.

— А вы что, никогда не лили мимо? — огрызнулся он.

— Лили, — призналась я. — Но тогда это хотя бы стоило того.

Смех взорвался снова. Вино и коньяк делали своё дело. В темноте палатки выглядели не как укрытия, а как обещания.

Я смотрела на Глеба. Он сидел чуть в стороне, не говорил лишнего, но пальцы у него всё время теребили край футболки. Его взгляд был настойчивым, не наглым, а внимательным. И я уже знала: именно он станет моим на эту ночь.

Ночь обещала хаос. И мы были к нему готовы.

* * * * *

Костёр уже не трещал — гудел, будто переваривал всё, что мы в него закинули. Коньяк пошёл второй круг, и мир вокруг стал мягче, громче и смешнее. Голоса звучали свободнее, жесты — смелее. Мы сидели вперемешку, почти плечо к плечу.

Олеся первая не выдержала. Она вскинула голову, посмотрела на Андрея и сказала:

— Ну что, студент, ты готов показать, чему тебя учили?

— Чему? — он моргнул.

— Хоть чему-то, кроме питья, — усмехнулась она, вставая.

Она протянула ему руку, и он неловко поднялся, чуть не зацепив ногой бутылку. Они ушли в сторону кустов, и через пару минут мы услышали тихий шорох, потом — её приглушённый смешок.

— Блядь, — хохотнула Таня. — Даже стесняться не будет.

— Да она никогда и не стеснялась, — сказала я. — Олеся всегда делает первой то, о чём мы только думаем.

Смех разлетелся по кругу. Парни переглянулись. Никита поднял стакан и с вызовом сказал:

— Ну что, милфочки, теперь вы?

— Ты слишком торопишься, — усмехнулась Таня. — Женщины любят паузы.

— Да ну, — Никита приблизился к ней. — А я думал, вы любите скорость.

— Скорость — это для вас, молокососов. Мы любим ритм.

Мы прыснули от смеха. Таня всё-таки поднялась, махнула рукой и пошла к палатке. Никита последовал за ней, оглядываясь и делая победное лицо.

— Господи, цирк, — сказала я. — Ещё и фанфары не хватает.

— А ты? — тихо спросил Глеб. Его голос был низким и серьёзным. — Ты чего хочешь?

Я посмотрела на него. Его глаза блестели в свете костра. Он не шутил, не строил рожи, просто смотрел.

— Я хочу, чтобы эта ночь была живой, — ответила я.

Мы помолчали. В кустах снова раздался Олесин вздох, на этот раз громче. Мы у костра переглянулись.

— Блядь, — пробормотал Слава. — Слышно же всё.

— Так в этом и прикол, — отозвалась я. — Иногда звук заводит сильнее, чем сам процесс.

Ира сидела рядом со Славой, скрестив руки на груди. Она пыталась казаться спокойной, но глаза её блестели. Он что-то шептал ей, она улыбалась, но не двигалась с места.

— Ну, а вы? — я подмигнула им.

— Мы посидим, — ответила Ира, резко. — Нам хорошо и так.

— Да-да, романтика у костра, — усмехнулась я. — Как в книгах.

Глеб подался ко мне ближе. Его колено коснулось моего, и внутри у меня всё щёлкнуло. Я сделала вид, что не замечаю, но сердце уже ускоряло ритм.

— Пошли, — сказал он тихо, почти шёпотом.

— Думаешь, справишься? — усмехнулась я.

— Не знаю, — честно ответил он. — Но попробую.

Я поднялась, костёр вспыхнул искрами от движения воздуха. Слава и Ира остались сидеть, переглядывались, как школьники. Никита и Таня уже скрылись в палатке, оттуда доносился смех и возня с молнией. Олеся и Андрей шумели в кустах так, что было ясно — стесняться они не собираются.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мы с Глебом пошли к палатке. Я слышала, как позади раздаются смешки — то ли над Олесей, то ли над нами. И это заводило.

Предвкушение было сильнее самого акта. Тела знали, что вот-вот случится. Вино, коньяк, костёр и чужие вздохи — всё слилось в один ритм.

* * * * *

Мы юркнули внутрь палатки, и молния заскрипела так громко, будто специально предупреждала весь лагерь:

ещё одна пара ушла

. Воздух внутри был тяжёлым — коньяк в крови, запах пластика спальника, сырость земли под ковриком. Мы неловко расселись: я сбоку, Глеб напротив, оба старались не глядеть прямо в глаза.

— Тесновато, — пробормотал он и задел коленом мой бедро.

— В тесноте да не в обиде, — усмехнулась я.

Снаружи донёсся Олесин визгливый смешок, потом — хриплый вздох Андрея. Мы оба замерли и переглянулись. Глеб смутился, но в его взгляде вспыхнуло желание.

— Слышно всё, — сказал он.

— В этом кайф, — ответила я и потянулась к нему.

Наши губы встретились. Его поцелуй был робким, почти мальчишеским. Я взяла инициативу: прикусила его губу, прижалась сильнее. Он задышал чаще, рука нерешительно легла на мою талию, потом скользнула выше.

Ну давай, мальчик, учись.

Я стянула с себя кофту, и он замер, как будто увидел женщину впервые. Его пальцы дрожали, когда он тронул мою грудь сквозь бельё. Я прижала его ладонь плотнее.

— Не бойся, — прошептала я.

Он кивнул, глотнул воздух и стал целовать меня ниже. Поцелуи были сбивчивые, слишком быстрые, но я улыбалась. Снаружи раздалось:

— Блядь, да тише ты! — и хохот. Это явно Таня с Никитой в своей палатке. Мы засмеялись в унисон и тут же снова поцеловались.

Глеб торопливо полез в карман штанов, достал презерватив. Пакет шуршал в темноте, он возился долго, пальцы не слушались.

— Чёрт, — выдохнул он.

— Дай сюда, — я помогла, сама разорвала обёртку. — Ещё не такие трудности проходили.

Он порозовел, но благодарно посмотрел на меня.

Когда он вошёл, было неловко: движения рваные, дыхание громкое, ритма никакого. Я пыталась направлять, положила руки на его бёдра, задавала темп. Но он то ускорялся слишком резко, то замирал.

Снаружи снова послышались стоны, на этот раз откровенные, Олесины. Я закрыла глаза, и внутри мелькнуло:

вот так должен звучать секс, когда он попадает в цель

.

Он двигался во мне неровно, сбивчиво — иногда слишком глубоко, иногда почти теряя ритм. Его кожа пылала, скользкая от пота, а моё бедро цеплялось за шероховатую ткань спальника. Я слышала, как у него перехватывает дыхание, как тихий стон вырывается, когда он старается удержаться дольше.

— Всё нормально? — он поднял голову, глаза блестели от напряжения.

— Да, — выдохнула я, обняла его затылок. — Просто не спеши.

Мои пальцы скользили по его влажной спине, я целовала в висок, ловила солёный вкус кожи на губах. Его бедра снова толкались, мягко, неуверенно, словно он пробовал каждое движение, боясь ошибиться. Я знала — оргазма не будет, но и не ждала его. Иногда секс — это не взрыв, а ровное тепло чужого тела, которое ищет твоё.

Молния палатки дрожала от ветра, как будто кто-то тянул за неё снаружи. Снаружи гул — то ли смех, то ли чьи-то стоны, костёр трещал. Этот шум делал нас ещё ближе, будто мы прятались от всего лагеря под тонкой тканью, где слышно каждый вздох.

Боже, двадцативосьмилетняя женщина и восемнадцатилетний мальчишка…

Я усмехнулась про себя: да плевать, я хочу жить.

Он кончил быстро. Дёрнулся, прижался глубже, замер. Потом рухнул рядом, тяжело хватая воздух, сердце колотилось под ладонью.

— Извини… я ещё не… — пробормотал он, растерянный.

— Всё нормально, — я перебила его и скользнула пальцами по его груди. — Ты старался. Это важнее.

Он прижался ко мне всем телом, словно боялся, что я исчезну. Его рука дрожала, но держала крепко. Я вдруг поняла: ему нужно было не только трахнуться. Ему нужно было доказать себе, что он мужчина, что может.

Ткань спальника под нами влажно липла к спине, от чего я чуть поёжилась. Внизу ноги затекли, и я осторожно пошевелилась, чтобы вернуть себе кровь. Но оставалась в его объятиях, потому что чувствовала — сейчас это важнее, чем мой комфорт.

Снаружи кто-то громко чихнул, раздался смех. Мир шёл своим ходом: костёр, палатки, чужие стоны. А мы лежали в темноте, дышали в унисон и молчали.

Я не кончила. Но получила другое — странную нежность к юноше, который ещё учится. Честность, простоту. Может, это важнее любого фейерверка — увидеть, как рядом рождается уверенность.

* * * * *

Мы с Глебом вывалились из палатки, молния заскрипела так громко, будто объявила всему лагерю: «ещё одна пара закончила». Ночь встретила нас прохладой — воздух был влажный, костёр уже горел тише, отдавая последние языки огня.

У огня сидели Ира и Слава. Она держала пластиковый стаканчик обеими руками, будто это был фарфоровый бокал, он говорил что-то негромкое, глядя в огонь. Мы подошли, и Ира сразу улыбнулась, будто ничего особенного не происходило.

— Вы чего так быстро? — спросила она, подмигнув.

— Мы не на соревнованиях, — ответила я и села рядом. Глеб сел чуть поодаль, явно стесняясь.

Снаружи ночи доносились стоны Олеси. Они были громкие, почти демонстративные, с чавкающими звуками, так что сомневаться в происходящем не приходилось. Слава кашлянул и отвёл взгляд, а мы с Ирой прыснули от смеха.

— Вот это даёт концерт, — хмыкнула я.

— Она всегда такая, — Ира покачала головой. — Даже в сексе у неё вечеринка.

— Лучше, чем молчать, как Таня, — вставила я. — Там тишина, значит, уснула или уже вымотала своего.

Мы смеялись вполголоса, чтобы не перебить Олесино «ааа», которое внезапно прорезало тишину так, что даже костёр треснул громче.

— Вы как? — спросила Ира и посмотрела прямо на меня.

Я сделала глоток вина из чужого стаканчика и честно сказала:

— Отлично. Знаешь, иногда важнее не фейерверк, а то, что рядом есть человек, который держит и дышит в унисон. С Глебом именно так.

Глеб покраснел, но ничего не сказал. Слава глянул на него с уважением, а Ира кивнула:

— У нас тоже… по-своему хорошо. Он рассказывал про университет, про то, как впервые живёт в общаге. Честно. И мне понравилось слушать.

— Ну, — усмехнулась я, — кто-то стонет, кто-то молчит, а кто-то читает лекции у костра. Полный набор.

Мы засмеялись. Глеб бросал в костёр тонкие ветки, искры взлетали и таяли в небе. Было тихо, только ветер шуршал травой, и где-то далеко кричала ночная птица.

Минут через двадцать кусты зашевелились. Олеся вышла, растрёпанная, волосы спутаны, на ноге след от травы, платье сбилось. Глаза горели, щеки красные. Рядом с ней плёлся Андрей, весь в поту и улыбке. Он ничего не сказал, только махнул нам рукой и почти бегом пошёл к своей палатке, упал и застегнул молнию.

— Ну всё, уложила своего гиганта, — сказала я, не удержавшись.

Олеся опустилась рядом со мной на плед и закурила, хотя мы просили её не брать сигареты.

— Девочки, — выдохнула она дым. — Это было что-то. Но расскажу утром, сейчас только закурить и умереть.

Мы заржали, и даже Глеб улыбнулся впервые за вечер. Слава смущённо отвёл глаза, Ира легонько стукнула его по плечу, мол, расслабься.

Олеся вытянулась на траве, посмотрела в небо и сказала:

— Слушайте, у нас получилась охуенная ночь. У каждой — свой стиль. У кого-то тихо, у кого-то громко, у кого-то с учебником философии у костра. Идеальный набор.

— А у кого-то с коньяком и падением палатки, — добавила я.

Смех снова разлетелся по кругу. Коньяк почти закончился, дрова догорали, и ночь уже казалась нам бесконечной.

Мы сидели так ещё долго — вполголоса обсуждали глупости, пили остатки вина, перебрасывались шутками. Лагерь затихал: парни уходили по палаткам один за другим. Мы оставались, как будто сторожили ночь, делая её нашей.

Я смотрела на лица подруг и думала: каждая из нас провела эту ночь по-своему.

* * * * *

Утро было жестоким. Солнце било прямо в глаза, палатка превратилась в парилку. Голова гудела, рот пересох, волосы пахли дымом. Я выползла наружу и щурилась, будто из пещеры.

Таня уже сидела у костра с пластиковым стаканом воды, волосы спутаны, глаза красные.

— Никогда больше, — простонала она. — Ни коньяка, ни студентов.

— Ага, расскажешь, — усмехнулась Олеся, вылезая вслед за мной. У неё под глазами разводы туши, на коленке зелёное пятно от травы, но вид довольный.

Глеб выбрался позже, ещё сонный, сел рядом со мной и потер лицо ладонями. Его молчание было трогательным — будто боялся сказать что-то лишнее.

Парни собирали свои палатки. Никита ругался, что у него ничего не складывается обратно, Андрей ржал над ним, Слава помогал Ире аккуратно уложить её вещи в багажник. Всё это выглядело как конец летнего пионерлагеря — быстрый сбор, недосып и остатки вчерашней магии.

Я смотрела на них и поймала мысль:

мы даже номеров не обменялись

. Вчера казалось, что они будут в нашей жизни надолго, а сегодня — просто эпизод. И в этом тоже была честность.

— Ну что, девчонки, спасибо за ночь, — сказал Никита, хлопнув дверцей своей «девятки». — Было супер.

— Вам спасибо, что не сбежали в полночь, — ответила Олеся.

Они переглянулись, махнули нам и завели мотор. Машина закашляла, выпустила клуб дыма и медленно покатилась к дороге. Мы проводили их взглядами.

— Ну всё, — вздохнула Таня. — И слава богу.

— А вот и нет, — сказала Ира тихо.

Мы повернулись к ней. Она держала в руках телефон, и на её лице было что-то новое, непривычное — мягкое, светлое.

— Он взял мой номер, — сказала она. — Слава. И… кажется, девочки, я влюбилась.

Мы переглянулись. Таня подалась вперёд, глаза сузились.

— Ты серьёзно? Ему восемнадцать. Тебе двадцать семь.

— И что? — упрямо ответила Ира. — Я себя рядом с ним чувствую лёгкой. Мне с ним спокойно. Разве это не важно?

— Важно, — вздохнула я. — Но подумай, Ира. У вас слишком разный возраст, ритм, опыт.

— Опыт — это фигня, — перебила Олеся. — Вопрос в другом: сможешь ли ты его ждать, пока он повзрослеет?

Ира смотрела на телефон и улыбалась, как школьница. Её щеки розовели не от солнца, а от какого-то внутреннего жара.

— Я не знаю, — сказала она. — Но хочу попробовать.

Мы ещё пытались её отговаривать. Таня убеждала, что это глупо, я говорила о разнице в возрасте, Олеся шутила про «молодую кровь» и «вечное лето». Но Ира сидела тихо, слушала и всё равно не сдавалась.

Потом мы молча собирали вещи. Сматывали палатки, вытряхивали песок из пледов, выливали остатки вина. У костра осталась кучка пепла и пара окурков.

Машину еле как завели — мотор захрипел, заглох, потом с третьей попытки всё-таки взялся за жизнь. Таня стукнула по рулю и в сердцах выдохнула:

— Всё, девочки, к чёрту этот гроб. Обязательно куплю новую тачку.

Дорога обратно была тяжёлой. В машине пахло дымом и коньяком. Мы сидели усталые, полусонные. Таня вела молча, Олеся дремала, Ира смотрела в телефон и улыбалась сама себе.

А я смотрела в окно и думала:

эта ночь была не про секс. Она была про нас самих. Про то, что каждая ищет своё — стоны, тишину, разговор или просто попытку доказать себе, что ты жива.

Мы въехали в город, и солнце уже стало жестче, городское. Путешествие закончилось, но осадок оставался.

Я знала: эта глава моей жизни не попадёт в статью. Она останется во мне.

Глава 21. Чужие цветы

Ставка была простой и сложной одновременно: мне нужен живой материал, но после истории со Светланой я обязана держать контроль. Я написала Олесе.

— Помнишь у озера ты рассказывала про встречу с парнем из форума? Ты играла с игрушками, а он просто дрочил. Скинь ссылку.

— Ща, — ответила она. — Но учти, он не любит пустых игр.

Через минуту ссылка уже была у меня. Я открыла анкету: никакого фото — только тёмная аватарка, силуэт в полумраке. Минимум строк в описании: возраст около тридцати, «живу один, без шоу, без лишних слов». Всё выглядело анонимно, будто человек прячется за экраном. Почти скучно — и именно этим зацепило.

Я решила начать разговор:

— Привет. Ты был с моей подругой. Формат был без секса, только игрушки. Правильно помню?

Я нажала «отправить» и тут же прикрыла лицо ладонью. В груди стукнуло быстрее.

Он:

— Да. Формат тот же. Я смотрю, ты играешь. Без проникновения.

Я:

— Не уверена, что это мне подойдёт. Хочу понять, чего ты ждёшь.

Он:

— Жду честности. Не шоу ради камеры, а ритма. Я задаю темп, ты держишь паузы.

Я:

— Расскажи о себе. Сколько тебе лет? Чем занимаешься?

Он:

— Тридцать. Снимаю людей и города. Чаще фриланс, чем стабильность. Много поездок, мало сна. Живу один. Скучно?

Я:

— Не скучно. Но фотограф звучит романтично. Наверное, у тебя папки забиты чужими улыбками?

Он:

— Улыбки есть. Но больше взглядов. Их труднее поймать. Улыбка — маска, взгляд — правда.

Я почувствовала, как кожа на руках покрылась мурашками:

он будто говорит не про кадры, а про меня

.

Я почувствовала лёгкую улыбку, глядя на экран.

Я:

— Не скучно. Но звучишь слишком обычным. Что у тебя есть для игры?

Он:

— Виброяйцо. Два массажёра — плоский и точечный. Шарики.

Я:

— Всё?

Он:

— Не всё. Пусть часть останется для неожиданности. Тебе понравится угадывать.

Я:

— Одно условие. Презервативы на все игрушки. Без исключений.

Он:

— Принято. У меня есть упаковка.

Я рассмеялась тихо, представляя нелепость.

Я:

— Хорошо. Но я решаю, когда пауза, а когда ускорение.

Он:

— Тогда я решаю, сколько выдержишь, пока не сорвёшься.

Я:

— Ты уверен, что я вообще сорвусь?

Он:

— Да. Видно по тому, как пишешь. Ты уже ждёшь.

Я:

— Фото можешь скинуть? Чтобы знать, кто меня ждёт.

Он:

— Одно условие: без лица.

Я:

— Живое, но без позы.

Через пару секунд пришло фото. Кухня, простая кружка на столе, он в серой футболке. Свет падал неровно, тень закрывала половину лица. Обычный парень.

Обычный — но от этого спокойнее.

Я:

— Вижу. Ты выглядишь спокойно.

Он:

— Так и есть. Но в игре спокойным не буду.

Я:

— Когда?

Он:

— Воскресенье. 20:30. Адрес кину в день встречи. Первые десять минут — ни слова. Смотришь только на мою руку.

Я:

— А если я захочу большего?

Он:

— Нет. Без секса. Таков формат. Если тебе не понравится — в любой момент говоришь стоп-слово и уходишь.

Я смотрела на экран, дыхание стало тише и глубже. В голове мелькнуло:

нужно слово простое, короткое, без двусмысленности

.

Я:

— Пусть будет «лимон».

Он:

— Подойдёт. Запомнил.

Я:

— Принято.

Телефон погас. Я вышла из подъезда и, наклоняясь завязать ботинок, услышала резкий хруст — шнурок оборвался. Коленка в колготках скользнула в мокрую лужу. Холод ударил в кожу.

— Блядь… — выдохнула я и встала, отряхивая грязь.

В этот момент телефон снова загорелся.

Он:

— Не забудь. Первые десять минут — молчание. Всё остальное — потом.

* * * * *

Телефон завибрировал, когда я едва успела закрыть ноутбук. Номер незнакомый, голос хрипловатый, отточенный до сухости:

— Отдел полиции. Это Ева? Подойдите сегодня, нужно подписать кое-какие документы по делу Рудневой. Следствие идёт, материалы приобщаются.

Сердце ёкнуло, словно в груди поставили точку с запятой. Я согласилась и почти бегом вышла из квартиры.

Здание встретило привычной гулкой пустотой. Серая плитка липла к каблукам, по коридору тянуло хлоркой и пылью одновременно. Воздух сухой, горло пересохло ещё до того, как я зашла в кабинет. Лампа над столом мигнула, словно устала светить. Принтер щёлкал и жевал бумагу, и этот звук показался слишком громким.

Следователь — невысокий мужчина с усталым лицом — протянул мне папку:

— Вот здесь подпишите. Потом ещё пару строк в конце.

Я взяла ручку. Бумага под ладонью была холодной, чернила шли туго. Каждая подпись отдавалась в плечо, будто я подтверждала не чужое дело, а своё собственное.

Внутри вспыхнула странная жалость. Светлана сидит сейчас в СИЗО: чужая кофта на голом матрасе, серые стены, металлический звон дверей. Я представила её лицо без макияжа, волосы собранные абы как, руки, потерявшие ухоженность. Жалко. Почти по-женски жалко.

Стоп.

Я резко отогнала мысль. Света сама виновата. Её маска идеала рушилась не один день, и она знала, во что играла. Жалость — не мой долг. Жалость — прожектор, а не шлагбаум. Он высвечивает, но не закрывает.

— Всё? — мой голос прозвучал слишком сухо.

— Да. Если что-то изменится — мы позвоним, — сказал следователь, не поднимая глаз.

Я вышла в коридор, запах пыли и дешёвого кофе из автомата ударил в нос. Пластиковый стаканчик застрял в механизме, кто-то из сотрудников матернулся — «сука, опять клинит». Я улыбнулась уголком губ: даже здесь жизнь цеплялась за мелочи.

Телефон дрогнул в кармане. Андрей.

— Дедлайн не трогаю. Делай мощно.

Его сообщения всегда были как распоряжения в редакции: минимум слов, максимум давления.

Я сунула руки в карманы и машинально набрала Олесе. Она ответила сразу.

— Ну что там?

— Подписала. Следствие идёт. Света сидит в СИЗО.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— М-да, — протянула она. — Видела её всегда с этой ухмылкой. А теперь? Маска слетела. Интересно, что будет на суде.

— Я поймала себя на том, что мне её жаль.

— Ева, не путай. Жалость — это тоже власть. Но не для неё, а для тебя. Дай дерзость, но не власть.

Я замолчала. Эти слова всегда звучали от неё как сигнал к движению.

На улице фонарь моргнул, и весь переулок на секунду утонул в полумраке. Я подтянула шарф, пошла к остановке. Мимо прошёл подросток с наушниками, из кармана у него торчал пакет с пирожками, запах тёплого теста смешался с холодным воздухом. Жизнь шла своим чередом, даже когда кто-то сидит за решёткой.

* * * * *

Я уже шла к дому, когда заметила фигуру у подъезда. Мужчина стоял, переминаясь с ноги на ногу, в руках сжат букет белых хризантем, чуть помятый, словно он держал его слишком долго. Я узнала его сразу. Игорь.

— Привет, — он неловко улыбнулся, подняв цветы. — Не пугайся. Я просто… хотел увидеть тебя.

— Игорь? — я остановилась. — Ты что здесь делаешь у моего подъезда?

— Ну… мимо проходил, — он усмехнулся и тут же покачал головой. — Ладно, вру. Я специально. Хотел пригласить прогуляться. Парк рядом, там тихо.

Я взяла цветы, запах свежей зелени и аптечной горечи ударил в нос. Стояла секунда паузы:

обидеть не хотелось, но и радости я не чувствовала

.

— Ладно, пошли, — выдохнула я, прижимая букет к груди.

Мы двинулись по аллее. Асфальт блестел после дождя, фонари бросали рваные круги света. Игорь шёл рядом чуть ближе, чем нужно, стараясь подстроиться под мой шаг.

— Ты изменилась, — сказал он после долгой паузы. — Взгляд другой. В универе ты была вулканом, вечно спорила, срывала пары.

— Люди взрослеют, — ответила я спокойно. — Тогда многое казалось важнее, чем было на самом деле.

— А я всё помню. Коридоры общаги, вино в пакетах, твои статьи в стенгазету. Ты всегда писала так, будто это печатают в «Нью-Йорк Таймс».

Я улыбнулась краем губ.

— А ты всегда опаздывал и потом оправдывался так, будто у тебя миссия.

— Потому что хотел успеть к тебе, — он посмотрел в упор. — Даже тогда.

У меня внутри — тишина. Ноль отклика. Тепло цветов в руках, но не в сердце.

— Мы оба пошли дальше, Игорь, — я старалась говорить мягко. — Универ остался в прошлом.

— Но ты осталась. Такая же, только красивее. И сильнее.

Я поправила шарф, отступив полшага.

— Игорь, — произнесла я тише. — Не ищи в этом больше, чем есть.

— Но я не могу не искать, — он вздохнул. — После той встречи в кафе я понял, что скучал. Ты мне снилась.

Я замолчала. В этот момент мимо проехал велосипедист, окатив нас брызгами. Я засмеялась, он смутился, протянул салфетку. Его жест был добрым, привычным, почти домашним — но мне он казался чужим.

— Спасибо, — я вытерла ладонь. — Но знаешь… мне кажется, ты хочешь вернуть то, чего уже нет.

— Может быть, — он пожал плечами. — Но пока ты рядом, я всё равно попробую.

Я прижала букет сильнее.

Он снова подкатывает. А я ничего к нему не чувствую. Ничего.

— Ты всегда был упрямым.

— А ты всегда была моей слабостью, — сказал он и улыбнулся чуть виновато. — Когда ты вышла замуж, я очень расстроился. Думал, всё, шанс потерян.

Я сжала букет сильнее, слова резанули неожиданно.

— Потом узнал, что ты развелась… — он говорил тише, будто боялся услышать собственный голос. — Хотел подойти, но трусил. Всё время думал: вдруг ты посмеёшься, оттолкнёшь.

Я молчала. Сердце ухнуло, но не от нежности — от удивления.

— А после той встречи в кафе, — он посмотрел прямо в глаза, — после стольких лет, я понял… кажется, я тебя люблю.

Я опешила, шагнула назад, чуть не уронив цветы. Воздух будто загустел вокруг.

— Что? — вырвалось у меня.

Любовь? Сейчас? После всех лет?

Внутри пустота, растерянность и холодная ясность: чувств нет. Но он смотрел так, будто это была его единственная правда.

Мы шли дальше. В парке пахло мокрой листвой и землёй. Где-то за деревьями шумела трасса, но в аллеях было тихо. Мы потом говорили ещё — о работе, о городе, о том, кто куда уехал из нашего курса. Он спрашивал о моей жизни, я отвечала коротко, не вдаваясь в детали.

Мы снова подошли к моему дому. Подъезд маячил впереди, тёмный, с облупленной краской. Я остановилась, но не решилась сказать «прощай». Он тоже молчал, смотрел на меня внимательно, будто ждал разрешения остаться рядом ещё хоть чуть-чуть.

В груди была только ровная пустота. Но ноги не двинулись. Мы стояли у дома, с цветами в моих руках, и тишина между нами была громче любого разговора.

* * * * *

Мы остановились у моего подъезда. Тусклая лампа над дверью мигала, в руках я всё ещё держала букет, стебли холодили пальцы.

— Ева, — Игорь заговорил первым, голос дрогнул, — я не могу больше молчать. Ты для меня не просто воспоминание. Я правда понял: люблю тебя.

— Игорь… — я замялась. — Ты серьёзно? Мы же столько лет не общались.

— Именно. И всё это время мне тебя не хватало. Ты — та, кого я искал.

— Но… мы изменились, — я попыталась смягчить. — Я не та, что была в универе.

— Для меня ты всё та же, — он сделал шаг ближе. — Сильная, дерзкая, живая. Я никого такого больше не встречал.

Я отвела взгляд.

Ни тепла, ни искры. Только ровная пустота.

— Игорь, я ценю твои слова. Но во мне нет этого. Я не чувствую того, что ты хочешь.

— Ты боишься признаться, — он поднял руку, будто хотел коснуться моего лица. — Дай шанс.

— Нет, — я отступила. — Не обманывай себя и меня.

— Ева… я столько лет ждал. А теперь снова рядом. Разве это не знак?

— Знак чего? — я резко посмотрела ему в глаза. — Что прошлое тянет назад? Нет, Игорь.

Он нахмурился, в голосе появилась настойчивость:

— Я не отпущу так просто. Ты нужна мне.

— Но я не хочу, — ответила я твёрже.

Мы замолчали. Только фонарь трещал над головой, где-то хлопнула дверь соседнего подъезда. Я сделала шаг к двери, но он резко схватил меня за руку, притянул ближе.

— Ева, хотя бы поцелуй, — прошептал он и потянулся губами.

Я отстранилась, резким движением вырвав руку. Букет чуть не выпал, я сжала его сильнее.

— Нет, Игорь. Извини, — сказала я твёрдо. — Но нет.

Я открыла дверь подъезда и вошла, не оглядываясь. В груди было тихо, холодно и странно спокойно.

Я поставила точку, которую он не хотел увидеть.

* * * * *

Дома было тихо. Я включила электрический чайник, дождалась сухого щёлка и залила чай в толстую кружку. Запах мяты потянулся паром, лёгким, успокаивающим. Укуталась в плед, опустилась в кресло. Тело расслабилось, но голова всё ещё держала напряжение.

Телевизор работал фоном. На экране мелькали ведущие ток-шоу, спорили, кто кого переспорит. Звуки сливались в шум, не доходили до сознания. Я глядела на экран, но видела перед собой только сегодняшнюю прогулку.

Игорь.

Его руки, сжимавшие букет. Его голос, когда он говорил «кажется, я тебя люблю». Его взгляд, полный настойчивости. Он стоял так близко, что я чувствовала его дыхание. И я — отстранялась. Потому что внутри пусто. Совсем.

Я сделала глоток чая, горячая жидкость обожгла язык и спустилась вниз, согревая изнутри. Жалко ли мне его? Да. В эти секунды он был честен, как в студенчестве, когда ещё не научился прятать эмоции. Но жалость не равна чувству. Жалость — слабое топливо, от него не загорается сердце.

Я поправила плед, подтянула его к подбородку.

Почему всегда возвращается прошлое?

Люди думают, что стоит появиться с цветами, и всё можно начать заново. Но в моём мире так не работает. Университет остался позади. Муж — тоже позади. А Игорь — лишь тень из тех лет, не более.

Телевизор щёлкнул рекламой, вспыхнули картинки кофе и таблеток от головной боли. Я встала, поправила цветы в вазе. Белые хризантемы смотрели на меня пусто, без запаха, словно пластиковые. Может, они и красивые, но радости не дают.

Снова села. Под ногами лежал коврик, шершавая ткань приятно царапала ступни. Я вытянула их из-под пледа и поёжилась от прохлады. Глоток чая — ещё один. Горло согрелось, мысли прояснились.

Я не хочу и не люблю Игоря.

Это точно. Не хочу возвращаться в прошлое, не хочу снова играть в «а вдруг». Сегодняшний вечер только доказал: иногда лучше поставить точку, чем держать человека в подвешенном состоянии. Он будет верить, а я — чувствовать вину. Зачем это?

Я взяла пульт, убавила звук почти до тишины. На экране люди продолжали спорить, хлопать в ладоши, смеяться. Но моё внимание уже было не там.

Мысли постепенно перескочили к воскресенью. Тело откликнулось быстрее головы. Вспомнилась переписка: его список игрушек, его сухое «без секса», его уверенность в ритме. Я вспомнила, как пальцы дрожали, когда я писала «лимон». Воскресенье уже маячило впереди, как лампа в коридоре: тусклый свет, но притягивает.

Я представила себя в его квартире. Халат на голом теле. Первые минуты молчания. Его взгляд, моя игра. Игрушки, холодные на ощупь, а потом — нагревающиеся от тепла. Это будет другой материал, не про жалость, не про прошлое. Это будет про живое.

Чай остыл, я поставила кружку на стол. Под пледом стало жарко, я сбросила его до пояса. Тело было расслабленным, но внутри жила дрожь ожидания.

Света в СИЗО, Игорь с цветами, а у меня впереди воскресенье.

Разные сюжеты одного дня. Но ясно одно: я иду туда, где будет не пустота, а опыт.

Я выключила телевизор, в комнате воцарилась тишина. Только тикали часы. Я закрыла глаза и позволила себе улыбнуться.

Надо готовиться. Воскресенье будет незабываемым.

Глава 22. Шесть волн

Воскресенье тянулось весь день, будто проверяло моё терпение. Я несколько раз меняла планы, открывала ноутбук, закрывала, снова ходила по квартире кругами. И всё время — мысль:

вечером это случится

.

Перед зеркалом я долго выбирала, что надеть. Чулки сегодня оставила в стороне: не хотелось банального соблазна. Я выбрала лёгкое платье цвета тёмного вина, оно мягко обнимало тело, подчёркивало талию и чуть спадало с плеч. Под ним — новое бельё: кружевной лиф чёрного цвета и тонкие трусики. Красиво, но не вызывающе. Всё должно быть изящно, а не в лоб.

Я несколько раз поправляла волосы, собирала их в пучок и снова распускала. В итоге оставила распущенными: пусть будут естественными. Лёгкий макияж — немного туши, немного помады. И духи — капля за ушами, тонкий след, едва уловимый.

Когда такси остановилось у нужного дома, сердце заколотилось сильнее. Дом обычный: серые стены, подъезд со стертыми кнопками домофона. Я поднялась по лестнице, потому что лифт опять застрял. На третьем этаже дыхание сбилось, каблуки гулко отдавались по бетону.

Кажется, я волнуюсь больше, чем хотела себе признать.

Дверь оказалась приоткрытой, как он и обещал. Я постучала всё же, для приличия.

— Заходи, — услышала я его голос.

Он стоял в проёме. Тот самый мужчина с фотографии: серый свитер, простая домашняя одежда. Не позёр, не игрок. Взгляд спокойный, но в нём было напряжение, которое чувствовалось кожей.

— Ты пришла, — сказал он, будто убеждался в реальности.

— Да, — ответила я, снимая пальто. Руки чуть дрожали, я старалась держать их в карманах.

— Давай хоть познакомимся, — он сделал шаг ближе. — Я Виталя.

Я выдержала паузу, потом улыбнулась уголком губ.

— Милена, — произнесла вымышленное имя, как на форуме. — Так меня и зови.

— Красиво, — кивнул он. — Подходит тебе.

Он взял моё пальто, повесил на крючок. На кухне щёлкал чайник, оттуда пахло чаем и чем-то древесным, будто недавно протёр полы.

— Платье красивое, — заметил он.

— Спасибо. Решила, что будет уместнее, чем джинсы.

Мы обменялись короткой улыбкой. Я прошла в комнату. Там был диван, стол, аккуратно разложенные вещи. Полотенце, салфетки, коробка презервативов и… то самое. Игрушки.

Я почувствовала, как сердце толкнулось сильнее. Но Виталя пока ничего не говорил о них.

— Чай? — предложил он.

Я кивнула. Села в кресло, аккуратно, чтобы платье не задралось. Кружка в руках чуть согрела ладони. Горячий пар щекотал лицо, и в этот момент волнение стало ощутимее, чем запах мяты.

Мы пили молча, но не тягостно. Виталя смотрел на меня без давления, будто давая привыкнуть к пространству.

Это было правильно. Никаких резких шагов, никаких ненужных слов.

Я поставила кружку на стол и глубоко вдохнула.

— Ну что, — сказала я, — покажешь?

Он чуть приподнял уголок губ.

— Конечно. Но сначала — правило. Ты уже его назвала. Стоп-слово.

— Лимон, — ответила я твёрдо.

— Запомнил.

И в этот момент я почувствовала, что воскресенье действительно началось.

* * * * *

Виталя поднялся из кресла, наклонился к столу и аккуратно развернул полотенце. Всё было разложено, будто хирургический набор, только вместо металла — пластик, силикон, стекло.

Я невольно прикусила губу. Внизу живота дрогнуло, в трусиках стало теплее, влажность выдала меня быстрее, чем взгляд.

— Начнём, — сказал он спокойно. — Виброяйцо. Маленькое, но послушное. С пультом. Захочешь — сама будешь управлять.

— Угу… — я провела пальцем по гладкой поверхности. Она была прохладной, и от этого по коже побежали мурашки.

Виталя протянул следующее:

— Аппарат, который имитирует язык. Лепестки двигаются быстро, будто настоящий рот. Настраивается от нежных касаний до бешеного темпа.

— Красиво… и нагло, — сказала я, сама удивившись своему голосу. Он был ниже, чем обычно.

Я коснулась края устройства пальцами — мягкий силикон шевельнулся, и у меня внутри всё сжалось от предвкушения.

Боже, если он так двигается только от кнопки, что будет, когда я поднесу ближе?

Он заметил мою паузу и чуть усмехнулся:

— На этом можно потерять контроль быстрее всего. Смотри осторожно.

Я положила аппарат на стол, но ладонь оставила рядом, словно не хотела отпускать. Внизу живота влажность стала ощутимой, и я знала: он прав — с этим я сорвусь быстрее всего.

— Два массажёра. Плоский — для широкой волны. Точечный — чтобы бить точно в цель.

Я кивнула, но внутри было не кивок, а пульс. Влагалище сжалось само по себе.

Боже, я уже мокрая, просто глядя на это.

Виталя достал шарики, положил в ладонь.

— Классика. Но полезная. Двигаешься — они отвечают.

Я взяла их, почувствовала тяжесть. В голове сразу картинка, как они скользят внутрь.

— Ты любишь всё контролировать, — сказал он. — С ними придётся отдать контроль телу.

Я сглотнула, поставила шарики на стол.

Он вытянул следующее: прозрачный стеклянный дилдо. Холодное, блестящее, словно осколок.

— Стекло. Сначала ледяное, потом нагреется в тебе.

— Красиво… и страшно, — прошептала я.

— Страшно — значит, будет остро.

Виталя положил рядом вакуумный стимулятор.

— Сильный. Здесь осторожно. Долго не выдержишь.

Я провела пальцем по краю, ощутила липкий силикон. Внизу живота потянуло ещё сильнее.

— И последнее, — он подтянул к себе компактную секс-машину на штативе. Хромированная штанга, мотор тихо жужжал, а насадка медленно ходила вперёд-назад. — Устанавливается под любым углом. Работает без рук, ритм можно менять.

Я не выдержала и рассмеялась коротко, нервно.

— Ты серьёзно? Это же… слишком.

— Посмотрим. Может, именно это тебе и нужно.

Виталий сложил руки, наблюдая за мной. Я сидела в кресле, колени чуть раздвинуты под платьем. Трусики уже прилипали к коже.

— Ты уже мокрая, — сказал он тихо, как будто читал мои мысли.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я отвела взгляд, но не отрицала.

— Возможно.

— Это только начало.

И я знала, что он прав.

* * * * *

Я чувствовала, как каждая секунда тянется слишком долго, как будто сама реальность ждала, что я сорвусь. Я поднялась с кресла и стянула платье. Оно мягко скользнуло вниз, упало к ногам. Мои пальцы дрожали, когда возилась с застёжкой лифа. Казалось, будто этот крошечный крючок издевается, нарочно не поддаётся.

Чёрт, только не сейчас…

Наконец лиф поддался, и грудь оказалась обнажённой. Соски сразу встали, кожа покрылась мурашками от воздуха. Я смотрела на Виталю — и от того, как его взгляд впился в меня, стало теплее между ног.

Трусики оказались влажными ещё до того, как я их стянула. Ткань прилипла к коже, и я на мгновение зажмурилась, словно боялась показать, насколько сильно он меня завёл уже одним присутствием. Сбросив их, я легла на диван, расправив руки и ноги. Холод ткани пронзил спину, и я выгнулась, будто приглашала.

Виталя сидел напротив. Его лицо — спокойное, но глаза были совсем другими: тяжёлые, напряжённые, они прожигали мою кожу. Скулы напряглись, челюсть чуть поджата, дыхание замедленное, но глубокое. Он выглядел так, словно сдерживал зверя внутри.

Я взяла виброяйцо, холодное, гладкое. Разорвала пакетик презерватива — долго, неуклюже, ногти скользили по фольге. Я стиснула зубы, выругалась про себя. Наконец достала и медленно натянула на игрушку. Это движение было почти интимным — пальцы раскатывали латекс, будто по настоящему члену. Я почувствовала, как внутри щёлкнуло:

я готова

.

Вставила яйцо внутрь — и тело тут же откликнулось, будто только этого и ждало. Взяла пульт, нажала первую кнопку. Лёгкая вибрация пронзила низ живота, отозвалась в каждой клетке. Я дернулась, прикусила губу, чтобы не застонать сразу.

Когда я подняла глаза, он уже расстегнул штаны. Его руки неторопливо стянули ткань вниз, и член оказался в свободе. Я задержала дыхание. Он был толще, чем я ожидала, тяжёлый, с набухшими венами. Головка блестела от влаги, и в ту секунду я подумала, что хочу дотронуться, но руки были заняты игрушкой.

Он обхватил его ладонью — большой, уверенной. Двигался медленно, будто смакуя. Его лицо оставалось собранным, но глаза… они стали почти чёрными. Он не моргал, не отводил взгляд. Я чувствовала, как он ест меня глазами, как будто каждый мой вздох отзывался в его движениях.

Я усилила режим, и вибрация стала плотнее. Бёдра сами пошли навстречу. Я выгнулась, волосы упали на лицо, но мне было плевать. Первый стон вырвался сам, грудь резко вздыбилась, пальцы впились в диван. Оргазм накрыл, словно лавина — резкий, дерзкий, с дрожью во всём теле. Я закрыла глаза, но тут же открыла — хотела видеть его в этот момент.

Он ускорился почти одновременно. Его рука двигалась быстрее, мышцы живота напряглись, лицо стало жёстким. Челюсть сжата, ноздри раздуваются. Он хрипло застонал, коротко, будто рывком, и кончил. Сперма пролилась на ладонь и капнула на бедро. Его глаза на секунду расширились — удивление, что это случилось так быстро. Щёки порозовели, взгляд стал мягче, но лишь на миг.

Он вскочил, молча ушёл в ванную. Я слышала, как шумит вода, как он тяжело дышит. Я улыбнулась уголком губ, поправила волосы.

Значит, темп задаю я.

Когда вернулся, он выглядел свежее, но глаза остались тёмными. Лицо — сосредоточенное, будто он решил взять реванш. Он сел напротив, не скрываясь, и снова обнажил член. Он уже снова напрягся в руке, быстро оживая от одного моего вида.

Я взяла следующую игрушку — аппарат, имитирующий язык. Лепестки дрожали в ладони, и я знала, что долго не выдержу. Прижала его к себе — осторожно, будто проверяя температуру. В тот же миг тело выгнулось. Я застонала громче, чем собиралась. Ноги дрожали, пальцы вцепились в диван.

Его лицо изменилось. Губы приоткрылись, глаза стали ещё темнее. Он дрочил снова, медленно, но с такой силой, что по руке скользнули капли влаги. Он смотрел только на меня, будто забыл о всём остальном.

Я не выдержала — ещё один взрыв. Второй оргазм накрыл меня слишком быстро, тело трясло, дыхание сбивалось, голос срывался на всхлипы. Я откинула голову назад и смеялась, и стонала одновременно.

Он ускорился, и я видела, как его лицо исказилось — напряжение, страсть, жадность. Скулы, капли пота, глаза, в которых был огонь. Он стиснул зубы, сжал член так, будто хотел сломать собственное терпение.

И в этот миг я поняла: ещё немного — и он сорвётся снова. И именно это возбуждало меня больше всего. Но он перетерпел, остановился и не кончил.

* * * * *

Я лежала на диване, и дрожь от второго оргазма ещё не отпускала, когда пальцы потянулись к следующей игрушке. Плоский массажёр лежал на полотенце, тяжёлый, с мягким гулом внутри. Я включила его — лёгкое вибрирующее жужжание пронеслось по комнате, будто он объявил о себе громче, чем нужно.

Я провела им по бедру, и кожа сразу покрылась мурашками. Подняла выше, задержалась на животе, и вибрация словно отозвалась прямо внизу живота, заставляя мышцы сжаться. Поднесла к груди и провела по соску. Он тут же встал, и тело выгнулось от сладкого шока. Я стонала негромко, но искренне, почти жалобно, будто умоляла не останавливаться.

Наконец опустила массажёр между ног. Прижала к клитору, и меня словно замкнуло. Я застонала громче, плечи выгнулись, пальцы вцепились в ткань дивана. Всё происходило быстрее, чем я ожидала: третья волна накрыла с силой, и я не успела даже подготовиться. Тело тряслось, ноги дрожали, дыхание стало рваным, грудь поднималась резко, будто я только что вынырнула из воды.

Я открыла глаза — и застала Виталю. Его рука уже двигалась быстрее, чем раньше. Он сидел чуть вперёд наклонившись, глаза полуприкрыты, челюсть сжата. Его лицо исказилось — скулы острые, рот приоткрыт, ноздри раздувались. Он дрочил жёстко, ладонь скользила по члену так, что головка поблёскивала от влаги. Его взгляд метался между моей грудью, моими ногами и тем, как я извиваюсь.

Я взяла точечный массажёр — лёгкий, как игрушка, но с писком, который бил прямо в цель. Я коснулась себя — и вскрикнула так, что сама испугалась громкости. Он бил в самую сердцевину, каждая вибрация рвала меня на куски. Я уже не могла сдерживать стон. Бёдра выгнулись, живот затрясся. Четвёртый оргазм прорезал меня насквозь. Я зажала рот ладонью, но всё равно слышала, как вырываются хриплые звуки.

Виталя в этот момент не выдержал. Его рука двигалась резко, мышцы на предплечье напряглись, лицо стало жёстким. Он застонал низко, громко, сдавленно, и кончил во второй раз. Сперма брызнула на живот, капнула на пол . Его тело содрогалось, рот открылся в беззвучном крике.

— Блядь… — выдохнул он сипло, откинулся назад и закрыл глаза на мгновение. Его ноги дрожали, когда он поднялся. Я слышала, как он шаркает по коридору, и как вода барабанит в ванной.

Я не остановилась. Тело требовало следующего. Я взяла шарики, тяжёлые, прохладные, ввела внутрь медленно, чувствуя, как мышцы сами хватают чужую тяжесть. Потом второй. Я поднялась с дивана.

Каждый шаг отдавался внутри тяжёлым гулом. Я прошлась по комнате и была полностью голая, открытая. С каждым движением шарики перекатывались, и я тихо стонала, не в силах остановить эти звуки.

Подошла к окну. Сделала шаг — и стон сорвался сам. Ещё шаг — и внутри отозвалось так сильно, что я прислонилась к стене. Положила ладонь на холодную поверхность, прижала лоб и закусила губу. Тело выгнулось, и я кончила снова. Четвёртый раз. Волна была тягучей, долгой, такой, что у меня дрожали колени.

Когда я открыла глаза, он уже вернулся. В руках у него была бутылка воды, из которой он пил прямо из горлышка. Его губы были влажными, капля скатилась по подбородку, и он не стал вытирать её. Его взгляд был тяжёлым, мрачным, но не от злости — от концентрации. Он снова держал член в руке, медленно, как будто копил силу.

— Ты правда не остановишься, — сказал он сипло.

— А ты? — я улыбнулась, всё ещё прижимаясь к стене.

Он не ответил. Только снова обхватил свой обмякший член, и я поняла: третий раунд не за горами.

* * * * *

Он больше не дрочил. Просто сидел напротив, устало откинувшись на кресло, с бутылкой воды в руке. Его член был вялым, опавшим после второго рывка, и в этом тоже было что-то странно честное — видеть мужчину, который уже отдал всего себя, но не уходит, а продолжает наблюдать. Его лицо было напряжённым, взгляд цеплялся за каждое моё движение. Скулы острые, губы сухие, дыхание всё ещё тяжёлое.

Я протянула руку и взяла стеклянный дилдо. Он холодил пальцы, будто кусок льда. Натянула на него презерватив — движения были медленными, точными, и даже это ощущалось интимно. Я развела ноги шире, положила игрушку к себе и ввела внутрь. Холод пронзил так резко, что я вскрикнула и выгнулась, будто от удара током. Мышцы вцепились в стекло, и только через пару секунд я смогла пошевелиться.

Я двигала им осторожно, по чуть-чуть, чувствуя, как стекло медленно нагревается. Каждый толчок отзывался эхом по всему телу. Потом ускорилась, и тело сдалось. Пятый оргазм прорвал меня рыданием — громким, рваным. Я тряслась, ногти скребли по дивану, глаза закрылись сами. Пот выступил на груди, волосы липли к вискам, а дыхание было похоже на судороги.

Виталя наблюдал. Его взгляд был тяжёлым, тёмным, но руки он не двигал. Его член оставался мягким, отдыхал, словно ему тоже нужен был тайм-аут. Я вытащила стекло, бросила на полотенце и откинулась на подушки, пытаясь хоть немного прийти в себя.

Но глаза тут же нашли другую игрушку. Вакуумный стимулятор. Маленький, неприметный, но я знала — он опаснее всех. Я приложила его к себе осторожно. В первый же миг тело выгнулось, и из горла сорвался вскрик. Сначала я держала слабый режим, но через секунды жадно нажала выше, ещё выше. Вибрация била прямо в точку, безжалостно, точно.

Тело взмокло мгновенно. Грудь блестела от пота, бедра сами ходили навстречу. Я стонала громко, захлёбываясь, волосы падали на лицо. Оргазм подступил слишком быстро, и я уже не пыталась его оттянуть. Шестой раз накрыл меня с криком, с голосом, который сорвался на почти нечеловеческий звук. Я билась в диван, выгибалась и сжималась, пока стимулятор продолжал работать, даже когда я пыталась оттолкнуть его рукой.

И именно тогда он снова ожил. Я заметила краем глаза: Виталя вдруг поднял руку к себе, стиснул член, который только что был вялым. Словно это зрелище вернуло его к жизни. Он дрочил резко, с отчаянием, будто хотел успеть за моим криком. Его лицо исказилось, глаза прищурились, рот приоткрылся. И почти сразу он кончил — быстро, судорожно, громче, чем раньше. Сперма брызнула на полотенце у его ног, на руку, и он сам застонал так, будто не верил, что способен на третий раз.

Я же откинулась на спину. Секс-машина осталась нетронутой, её металлический штатив так и стоял в углу. Я не могла больше. Моё тело было обессилено, каждая клетка дрожала от перенасыщения. Я улыбнулась, хотя губы дрожали, и закрыла глаза.

Последнее, что я помню — ощущение тёплого воздуха, тяжёлое дыхание неподалеку и собственное тело, расслабленное до предела. Я заснула прямо там, на диване, в чем мать родила, разметав руки и ноги.

Его последний взгляд был смесью удовлетворения и удивления. Он видел женщину, которая сама не ожидала от себя такой жадности. И в этом взгляде читалось: она дала больше, чем он когда-либо просил.

Глава 23. Утро после марафона

Я проснулась не сразу, а словно всплыла из тяжёлого сна, где тело и разум всё ещё держали во власти вчерашнюю ночь. Первое, что ощутила — чужой диван под спиной. Мягкий, удобный, с широкими подушками, пахнущий чистым порошком и чем-то тёплым, домашним. Секунда тишины — и лёгкая паника:

я где вообще?

Плед накрывал меня до подбородка. Он был мягкий, пушистый, с запахом мужского стирального средства и лёгкого табака, будто хозяин иногда курил, но делал это редко и сдержанно. Я провела пальцами по ткани, почувствовала её тепло и невольно прижала к щеке. Было слишком уютно для чужого места, и именно это дезориентировало.

Я села резко, и сразу же по телу прошла ломота. Бёдра ныло сладко, мышцы живота и поясницы отзывались тянущей болью, грудь казалась особенно чувствительной. Я поморщилась, но через секунду улыбнулась сама себе. Всё это было не про усталость — а про память.

Я наклонилась вперёд, нашарила на журнальном столике свой телефон и нажала кнопку. Часы показывали десять утра.

Блядь.

Я уже безнадёжно опоздала на работу. Вчера обещала себе лечь хотя бы к трём, а в итоге — шесть оргазмов, шёпоты, стоны и машинки, которые прожужжали всю ночь.

Первая мысль: вскочить, натянуть платье и помчаться в редакцию. Я даже подняла руку, чтобы сбросить плед, но тело предательски напомнило, что оно имеет свои права. Ладони дрожали, бёдра налились усталой тяжестью, а внутри всё ещё тлел отголосок последнего оргазма. Я снова откинулась на подушки и прикрыла глаза.

Воспоминания накатывали, как волны. Виброяйцо, стекло, вакуум — каждая игрушка имела свой ритм и свой след в моём теле. Я вспомнила его взгляд напротив: тяжёлый, прожигающий, будто он держал меня только глазами. Вспомнила его сдавленный стон, когда он кончил в третий раз.

Шесть и три.

Эта формула вызвала у меня тихий смешок — почти научный отчёт о ночи, где я победила сама себя.

На кухне что-то щёлкнуло. Сначала чайник, потом шипение сковороды. Запах масла и хлеба наполнил комнату, и я резко вспомнила: я здесь не одна. Сердце толкнулось быстрее. Но тревоги не было. Наоборот — странное спокойствие. Я укрыта, значит, обо мне позаботились.

Я прижала плед к груди и встала. Пол приятно холодил ступни, и это ощущение окончательно вернуло меня в реальность. Диван остался позади — разметанный, со следами нашей ночи. Я провела рукой по подушке, где только что лежала, и хмыкнула:

ещё бы чуть-чуть — и я бы вообще не встала

.

Я пошла к кухне, стараясь ступать тихо. Но каждая деталь — запах кофе, звук тарелок, ритмичный скрип ножа по разделочной доске — выстраивала картину утренней нормальности. Слишком нормальной после того, что было.

Я остановилась на секунду в дверях. Плед сползал с плеча, и тело снова напомнило о себе: ломота, усталость, но вместе с этим — удовлетворение. Настолько сильное, что даже мысль об опоздании на работу казалась не такой уж страшной.

Пусть. Сегодня я принадлежу себе. И этому странному утру.

* * * * *

Кухня встретила меня запахом масла и хлеба. Сковорода тихо шипела, чайник гудел, а Виталя стоял у плиты в серой футболке, чуть приспущенной на плече. Его движения были спокойными, уверенными, будто он всю жизнь так и делал — готовил завтрак для женщин, которые просыпаются у него на диване. Но в его лице была усталость: глаза чуть красные, под ними лёгкие тени, губы пересохшие. Всё это не портило, а наоборот — делало его настоящим.

Я остановилась в дверях, прижимая к груди плед. На секунду стало неловко: вчера мы довели друг друга до предела, а сегодня — тосты, яичница и разговоры. Но он первым улыбнулся, и эта улыбка сняла напряжение.

— Доброе утро, — сказал он.

— Доброе, — мой голос хрипел, будто я всю ночь кричала.

— Вижу, плед спас ситуацию, — добавил он и перевернул яичницу.

— Ты меня им накрыл? — я поправила плед на плечах, чувствуя себя школьницей, застуканной на шалости.

— Ага. Ты вырубилась так, что даже не шелохнулась. Думал, простынешь.

Я подошла ближе и села на край стула. Плед сполз с колен, и я поймала его взгляд. Он скользнул по телу, но не так, как вчера — прожигающе и жадно, а мягко, с какой-то теплотой. Будто ночь сняла напряжение, и теперь можно было просто смотреть.

Он поставил передо мной тарелку. Яичница с хрустящими краями, ломтики хлеба и помидоры. Запах был таким домашним, что я почти забыла, что мы вообще не пара и что всего несколько часов назад я держала в руках стеклянный дилдо, пока он дрочил напротив.

— Ты вообще умеешь готовить? — спросила я с улыбкой, зачерпнув вилкой кусочек.

— Иногда, — пожал плечами он. — Но чаще спасают пельмени. Сегодня решил, что для тебя пельмени будут слишком банально.

Я попробовала яичницу, и тепло пищи разлилось по телу. Сразу поняла, насколько проголодалась.

— Вкусно, — призналась я.

Он сел напротив, открыл бутылку воды и сделал глоток прямо из горлышка. Капля скатилась по его подбородку, но он даже не вытер.

— Ну и как ты? — спросил он, облокотившись на стол.

Я выдохнула, усмехнувшись.

— Болят ноги. Но это приятная боль.

Он усмехнулся в ответ.

— Значит, не зря.

Мы оба замолчали. В комнате звенела тишина, но не неловкая — наоборот, густая, наполненная воспоминаниями. Я потянулась за хлебом, а он вдруг наклонился вперёд и сказал:

— Ты знала, что можешь вот так?

Я опустила глаза в тарелку, вилкой водя по краю.

— Нет. Думала, максимум два раза подряд. А вышло… шесть.

Он хмыкнул, подыгрывая:

— И три.

Я рассмеялась, подняла взгляд.

— Значит, мы оба сделали рекорд.

Он усмехнулся шире, качнул головой.

— Для тебя, может, и рекорд. А для меня… — он сделал паузу и посмотрел прямо в глаза, — рекорд для моего возраста.

— Это как? — удивилась я.

— В двадцать лет, — сказал он спокойно, без бахвальства, — я мог по восемь раз за день кончать.

Я уставилась на него, моргнув пару раз. Потом прыснула со смехом.

— Восемь? Ты серьёзно?

— Абсолютно. Тогда всё было проще: меньше забот, меньше работы, больше энергии. Сейчас три раза за ночь — и я чувствую себя марафонцем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я снова рассмеялась, отломила кусок хлеба.

— Ну, марафонцем ты вчера точно был.

— А ты — чемпионкой, — сказал он тихо, но серьёзно.

Мы ели молча ещё несколько минут. Я вдруг поймала себя на мысли, что это утро слишком нормальное для такого ненормального вчера. Яичница, хлеб, его спокойный взгляд — и при этом ломота в теле, как напоминание, что ночь была реальной.

В конце он снова коснулся моей ладони.

— Повторим?

Я посмотрела на него, улыбнулась краем губ.

— Обязательно. Как-нибудь

Я допила чай и вскочила.

— Боже, мне же на работу! Там уже убивают, наверное.

— Беги, — сказал он, даже не пытаясь остановить.

Я торопливо натянула платье, застегнула пальто и уже на пороге обернулась. Он сидел за столом, спокойно пил воду и смотрел на меня с лёгкой улыбкой.

— Спасибо за завтрак.

— Спасибо за ночь, — ответил он тихо, с тем самым тоном, от которого внутри снова стало горячо.

Я вылетела в коридор, оставив за собой запах кофе, хлеба и ощущение, что всё это только начало.

* * * * *

Я ворвалась в редакцию, как человек, который уже знает — оправданий не хватит. Каблуки гулко стучали по коридору, волосы разлетелись, на щеке отпечатался след от пледа, который я торопливо натянула утром. Внутри всё ещё отдавало приятной болью: поясница, бёдра, даже грудь отзывалась на каждый шаг. И от этого было странное ощущение — будто я не просто опоздала, а принесла с собой слишком много лишних воспоминаний.

Офис встретил обычным шумом: кто-то спорил у кулера, за соседним столом стрекотала клавиатура, где-то вдали трещал старый принтер. Марина, как по сигналу, подняла голову от монитора. Её взгляд скользнул по мне сверху вниз — быстро, но достаточно холодно, чтобы я почувствовала себя студенткой, опоздавшей на экзамен. Она ничего не сказала, только дернула уголком губ. И это было понятнее, чем слова.

Я нырнула к своему столу. Сумка с грохотом упала на пол, я щёлкнула ноутбук, и белый экран мигнул перед глазами. Белый, как чистый лист, который ждёт крови. Я положила руки на клавиатуру и замерла.

Внутри было слишком шумно. Я чувствовала, как тело ломит от вчерашнего. Каждый нерв отзывался памятью: стеклянный холод, липкий вакуум, хриплый стон Витали, мой собственный крик, когда я сорвалась шестой раз. Я почти смутилась от этих образов, сидя среди коллег, где все печатают тексты о политике, моде и городских пробках.

Смогу ли я это превратить в материал?

— мелькнула мысль.

Пальцы всё же ударили по клавишам. Первые строчки вышли обрывочными, но честными:

«Ночь, в которой тело стало экспериментом. Шесть — против трёх. Игрушки вместо партнёра. Взгляд, который заменял прикосновения. Я думала, что знаю свои пределы, но оказалось — они иллюзия.»

Я перечитала. Сердце билось быстрее. Тело отзывалось лёгкой дрожью, будто снова.

Рядом прошёл Андрей. Его шаги всегда были размеренными, будто метроном. Он остановился у моего стола, глянул на экран поверх очков.

— Ты опоздала, — сказал спокойно, но так, что слова давили сильнее крика.

— Знаю, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Дедлайн не прощает. — И пошёл дальше, даже не дождавшись моего оправдания.

Я стиснула зубы и вернулась к тексту. В голове крутилась его фраза:

«В двадцать лет я мог восемь раз за день.»

Я представила, как это звучит в статье. И как я напишу:

«С возрастом рекорды меняются, но не желание побеждать самого себя.»

Я допечатала ещё абзац, потом остановилась. Внутри чувствовала пустоту. Не творческую — телесную. Вчера я выжала из себя всё, и сейчас мне нужно было время, чтобы снова наполниться.

Статья не напишется за день,

— поняла я. На это уйдёт минимум четыре. Нужно выверить ритм, дать фактуру, вставить диалоги. Это нельзя сделать на бегу.

Я сохранила файл, закрыла ноутбук и облокотилась на спинку стула. Офис гудел своим обычным шумом: звонки, шуршание бумаг, кто-то матерился тихо на принтер. Всё казалось обычным, и только я знала, что внутри всё ещё трясёт от вчера.

Я улыбнулась сама себе:

пусть. Вчерашняя ночь уже сама по себе материал. Осталось превратить её в текст.

Экран телефона мигнул. В телефоне вспыхнуло уведомление — «Бабский заговор». Я потянулась лениво, думая, что опять Таня жалуется на начальство или Олеся кидает мемы. Но сообщение было от Иры.

Ира:

— Девочки, я иду на свидание. Со Славой.

Я уставилась на экран, моргнула. Тот самый студенту озера?

Таня:

— Подожди. Ты серьёзно?

Олеся:

— Ну нифига себе ????????????

Я:

— Ого. Так сразу и свидание?

Ира:

— А что? Нормально всё. Он сам написал, пригласил в кафе. Согласилась.

Таня:

— Ира, ему же 18! Ты понимаешь, чем это грозит?

Олеся:

— Господи, опять ты со своими моралями. Разница в возрасте — это не приговор.

Я:

— Ира, мы с тобой. Только расскажи потом всё по-честному.

Ира поставила смайлик-сердце и написала:

Ира:

— Обязательно. Если вообще смогу говорить после ????

Я усмехнулась и спрятала телефон. На душе стало тепло: как бы там ни было, мы всегда держались вместе.

* * * * *

На следующий вечер мы собрались у Иры. Она пригласила нас к себе: чай, плед, свечи на столе — будто маленькая вечеринка без повода. Мы уселись кто на диван, кто в кресло, и сразу начался допрос.

— Ну? — первой спросила Таня. — Как прошло?

Ира вспыхнула, спрятала глаза в чашку. Голос дрогнул, но в нём звучала довольная нотка.

— Хорошо. Даже слишком.

Мы с Олесей переглянулись и хором потребовали подробностей. Ира сжала колени, поджала ноги и заговорила быстрее, чем обычно. Она рассказывала, как они гуляли по парку, смеялись, обсуждали учёбу и какие-то глупости. Потом он пригласил её в кафе, и всё было так легко, словно они давно знали друг друга. Когда же он наклонился и поцеловал её прямо на выходе, она не отстранилась. Наоборот, почувствовала, что ждала этого весь вечер.

Я наклонилась вперёд, не скрывая удивления.

— Серьёзно?

— Прямо так, — Ира улыбнулась, и её щеки стали красными, как у школьницы. — И знаешь что? Мне понравилось.

Таня застонала, качая головой.

— Господи, Ира. Тебе двадцать семь, ему восемнадцать. Это же почти десять лет разницы.

— Девять, — уточнила Олеся и отмахнулась. — И вообще, кому какое дело? Если ей хорошо, то и пусть.

Таня всё же не унималась.

— А если это просто игра для него?

Ира подняла глаза, и её голос стал мягким, но уверенным.

— А если не игра? Я правда влюбилась.

Повисла короткая тишина. Мы переглянулись, и я глубоко выдохнула.

— Ну, даже если это ошибка, мы всё равно будем рядом.

Олеся радостно хлопнула в ладони.

— Вот именно. Давайте хоть раз будем нормальными подругами, а не прокурорами.

Ира улыбнулась благодарно, а Таня, хоть и покачала головой, спорить больше не стала.

Я устроилась поудобнее и сказала, что раз у нас вечер откровений, то я тоже могу поделиться. Олеся моментально оживилась, предвкушая. Я рассказала о своей ночи с Виталей — как он сидел напротив, молча дрочил, а я перебирала игрушки, одну за другой. Как его взгляд жёг сильнее любых прикосновений. Как я сорвалась шесть раз, а он три.

Ира слушала с открытым ртом, Таня округлила глаза, будто я призналась в преступлении. А Олеся ухмыльнулась и бросила фразу, которая выбила у меня из-под ног опору.

— Ну а что вы хотели. Это же я его тебе посоветовала. У меня с ним тоже было круто.

Я чуть не поперхнулась чаем.

— Ты серьёзно?!

— Абсолютно, — ответила она и рассмеялась. — Просто у каждого с ним свой опыт.

Таня закатила глаза и пробурчала:

— Вы сговорились, что ли?

Мы разом рассмеялись. Смех снял напряжение, но внутри у меня всё равно осталась лёгкая ревность. Будто теперь в нашей компании не осталось секретов: все истории переплетаются, и никто не принадлежит только себе.

В тот вечер мы ещё долго болтали. Ира сияла, рассказывая о Славе, её голос то и дело срывался на восторженный шёпот. Таня бурчала, пыталась звучать строго, но в её глазах тоже мелькала зависть. Олеся отпускала колкости и смеялась, откидываясь на подушки. А я слушала их и думала о том, что дружба — это и есть момент, когда можешь признаться в самом интимном и услышать в ответ одно простое: мы рядом.

* * * * *

Когда свечи догорели почти до конца, а чашки на столе остыли, мы начали собираться. В комнате стоял запах чая и воска, на столе остались крошки и обрывки разговоров, которые ещё долго будут вспоминаться. Ира всё ещё сияла, будто внутри неё горела лампочка, и каждый её жест был лёгким, счастливым. Таня пыталась держать серьёзное лицо, но глаза выдавали — ей нравилось слушать про Славу, хоть вслух она и бурчала. Олеся как всегда вела себя раскованно, раздавала шуточки и подколки, будто ей нужно было поддерживать огонь в компании.

Мы обнялись на прощание у двери. Каждая ушла своей дорогой, а я осталась на улице с чувством лёгкой полноты, будто вечер оставил внутри меня не только слова, но и тепло. Октябрьский воздух был прохладным, свежим, но без снега и настоящего мороза. Лёгкий ветер трепал волосы, и от этого по коже пробегал знакомый озноб. Я шла медленно, впитывая тишину улицы, и улыбалась сама себе: странно, но именно сейчас я чувствовала, что дружба с девчонками стала ближе, чем когда-либо. Мы знали друг о друге то, о чём обычно молчат даже самые близкие.

Дома я на секунду задумалась: стоит ли сразу садиться за ноутбук, чтобы записать впечатления? Но решила — нет. Статья всё равно не напишется за один вечер, а внутри ещё слишком шумело. Я кинула телефон на диван, но он сразу завибрировал. Экран загорелся, и сердце дрогнуло. Новое сообщение.

Игорь:

«Хочу тебя увидеть.»

Я замерла, глядя на эти четыре слова. Они были слишком простыми и слишком прямыми. Внутри поднялось лёгкое раздражение, словно он снова вторгался туда, где ему не место. Всё, что я чувствовала последние дни — эксперименты, смех подруг, тяжёлые взгляды Витали, — не имело ничего общего с ним.

Я набрала короткий ответ:

«Не могу. Занята.»

Палец завис на кнопке «Отправить» всего на миг, но потом я нажала. Убрала телефон экраном вниз, словно боялась, что он вспыхнет снова. Я не хотела продолжений. Не хотела объяснений. Сегодня вечером мне хватало того, что было: женский смех, откровенные признания, тёплый плед чужой квартиры и воспоминания о том, как тело может быть жадным до жизни.

Я выключила свет и легла в кровать. Сначала смотрела в потолок, потом закрыла глаза и позволила себе вернуться мыслями туда, где диван пах порошком, а в воздухе стояло его тяжёлое дыхание. Улыбка сама скользнула по губам. Последняя мысль перед сном была простой: завтра будет новый день, но сегодняшний я оставлю в памяти именно таким — насыщенным, откровенным и моим.

Глава 24. Клетка успеха

Октябрь в этом году обрушился на город с холодным дождём и тяжёлым небом. Зонты выворачивало ветром, асфальт блестел, как чёрное стекло, и каждый шаг звучал громче обычного. Люди шли быстрее, почти бегом, но это не помогало — вода всё равно находила щели и добиралась до кожи. Ева шагала в редакцию, перепрыгивала через грязные лужи, прижимала сумку к себе и ловила на себе настороженные взгляды таких же уставших прохожих. Серость давила, но именно в этой плотности ощущалась жизнь — резкая, как укол.

Вечером редакция стихла: звон телефонов замолк, печатание по клавиатуре стало редким. Андрей вызвал её в кабинет. Его голос прозвучал из коридора — сухо, без эмоций, будто это формальность.

Внутри пахло кофе и бумагой. Он сидел за столом, спина прямая, взгляд жёсткий. Жестом указал ей на стул.

— Садись.

Она опустилась, пальцы машинально сцепились в замок.

Андрей не стал тянуть.

— Твоя статья разошлась. Читают отлично. От рекламодателей отбоя нет.

Ева осторожно спросила:

— Какая именно?

— Та, где ты мастурбировала с игрушками перед мужчиной, — ответил он, не моргнув. — Самая обсуждаемая из всех.

Её дыхание сбилось на секунду. Она быстро поправила волосы, чтобы скрыть смущение.

— Это был… эксперимент. Личный опыт.

— Личный опыт, — перебил он, — стал продуктом. А продукт работает. Ты сама начала игру, теперь нужно вести её до конца.

— Но это же… не просто текст. Это часть меня, — тихо сказала Ева.

Андрей наклонился вперёд, положил ладони на стол.

— Слушай, ты умная женщина. Я ценю твою смелость. Но не путай личное и работу. Читателям всё равно, что ты чувствуешь. Им нужна правда в тексте. А рекламодателям — просмотры.

— И что теперь? — Ева подняла взгляд, пытаясь звучать спокойно.

— Теперь от тебя нужно больше материалов, — сказал он твёрдо. — Под твоим именем. Чтобы никто в редакции не догадался, что Милена — это ты. Пусть думают, что у тебя просто всплеск продуктивности.

Она не выдержала:

— То есть я должна пахать в два раза больше?

— Именно, — кивнул он. — И это оплачивается. Зарплату поднимаю.

— Но ведь это будет… — она замялась, подбирая слово, — износ.

— Да, — спокойно подтвердил он. — Работать придётся на пределе. Но я даю тебе свободный график. Хочешь — ночью пиши, хочешь — днём. Мне нужен результат.

Ева нервно усмехнулась.

— Свобода ради несвободы. Звучит красиво.

Андрей не улыбнулся.

— Ты же понимаешь: если не ты, будет кто-то другой. Но я хочу, чтобы именно ты вела эту линию. У тебя есть голос, которого нет у остальных.

Она замолчала. Внутри бушевало:

значит, я для них инструмент, просто рабочая сила, даже если речь о моём теле.

Но вслух она сказала другое:

— Ладно. Я справлюсь.

Андрей откинулся на спинку кресла, посмотрел на неё холодно и спокойно.

— Вот и отлично. Помни: успех — это тоже клетка. Только решать тебе, захлопнется она или нет.

Ева вышла в коридор, открыла окно. В лицо ударил холодный воздух, капли стекали по подоконнику. Она глубоко вдохнула, но тяжесть не ушла.

Да, зарплату подняли. Да, дали свободу. Но теперь её жизнь стала похожа на станок, где собственное тело — главный материал.

* * * * *

Мы собрались у Иры в её квартире, где всё всегда было по-домашнему: мягкий свет от настольной лампы, плед на диване, свечи в стеклянных баночках. На столе чай, пачка печенья и бутылка вина, которую Олеся принесла «для разгона». Дождь барабанил по подоконнику, создавая фон, будто это саундтрек к нашему разговору.

— Ну, давайте, у кого какие новости? — спросила Таня, заворачиваясь в плед, как в кокон.

Я первой взяла слово:

— У меня, кажется, апгрейд. Зарплату повысили, график сделали свободным.

— Вот это да! — оживилась Ира. — Видишь, тебя заметили.

— Заметили-то заметили, — вздохнула я, — только работать теперь придётся в два раза больше. Не знаю, радоваться или готовить кофе литрами.

— Знакомо, — хмыкнула Олеся. — У меня в прошлый раз так же было: прибавка, а вместе с ней нагрузка такая, что дома только падала и спала.

— А у меня даже такого не было, — сказала Таня. — Мне только задачи прибавляют, а зарплата стоит.

Мы посмеялись, но смех был скорее горьковатым. Каждая в этом узнала что-то своё.

— Но всё равно приятно, да? — мягко сказала Ира. — Всё-таки признание.

Я посмотрела на неё и улыбнулась.

— Приятно. Просто внутри как будто два голоса спорят: один радуется, другой уже ноет от усталости.

— Знаешь, — сказала Олеся, поправляя волосы, — у тебя всегда так. Ты не умеешь радоваться просто. Тебе надо всё сразу анализировать.

— Ну так я журналистка, — усмехнулась я. — Работа такая.

— Вот именно! — подхватила Таня. — Даже здесь ты репортёрша. Сидим, пьём чай, а у тебя внутри «лид-цитата».

Мы засмеялись дружнее, чем вначале.

— А я рада за тебя, — тихо сказала Ира. — Правда. Ты заслужила.

Разговор перетёк в мелочи: Таня жаловалась на начальника, который требует отчёты «на вчера», Олеся рассказывала про новый сериал, который её зацепил. Мы смеялись, спорили, перебивали друг друга — вечер текал мягко и по-женски уютно.

И вдруг раздался звонок в дверь. Резкий, чуть громче, чем ожидалось.

Ира вскинула голову.

— Я никого не жду…

Мы переглянулись.

— Ну, иди открой, — сказала Олеся. — Вдруг это курьер с сюрпризом.

— Или твой тайный поклонник, — хмыкнула Таня.

Звонок повторился. Атмосфера на секунду замерла. Ира медлила, потом всё же встала и пошла к двери.

* * * * *

Ира открыла дверь, и на пороге появился Слава. В руках у него был неловко перевязанный букет — розы, перемотанные простой белой лентой. Он замер, увидев нас всех сразу, будто попал не в тот фильм.

— Эм… привет, — сказал он и тут же смутился, словно пожалел, что заговорил.

Мы разом прыснули. Олеся первой хмыкнула:

— Ого, романтика в дождливый вечер.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Слава покраснел так, что уши стали алыми. Он переводил взгляд то на цветы, то на Иру, явно не зная, куда деваться.

— Я… не знал, что у вас гости.

Ира тоже растерялась, но взяла цветы и улыбнулась коротко:

— Спасибо. Заходи.

— Да ладно, иди уже, — махнула я рукой. — Мы не кусаемся.

Он прошёл в комнату, сел на самый край стула, будто боялся испачкать плед. Мы переглянулись, сдерживая смех.

Таня вдруг резко бросила:

— Ира, он же пацан! Ты серьёзно?

Тишина упала сразу. Слава замер, лицо стало ещё краснее. Ира опустила глаза, теребя ленту на букете.

— Таня, ну хватит, — сказала я, стараясь сгладить. — Дай человеку хотя бы вдохнуть.

— Да пусть, — буркнула Олеся. — Мы же все понимаем, зачем он пришёл.

Слава открыл рот, будто хотел что-то сказать, но так и не нашёл слов. Мы наблюдали, как он растерянно смотрит на нас, и вдруг я решила спасти ситуацию.

— Знаете, в девятнадцать я завалила экзамен только потому, что пришла с похмелья. Так что не надо строить из себя судей, — сказала я и рассмеялась.

Напряжение спало. Девочки улыбнулись, Слава тоже — неуверенно, но искренне. Он достал из кармана тетрадку и, смутившись, показал какой-то смешной набросок: здание, которое больше походило на торт. Мы засмеялись все вместе.

Мы расселись за столом. Чайник зашумел, Ира принесла кружки, Олеся открыла вино. Цветы стояли в банке из-под огурцов, но Слава всё равно смотрел на них, как будто это был лучший букет в мире.

— Ну давай, архитектор, — поддела его Олеся. — Что это за торт у тебя в тетрадке?

Слава смутился, пожал плечами.

— Это должен был быть жилой комплекс.

— Комплекс пирожных? — уточнила Таня, и мы прыснули.

Слава сначала улыбнулся натянуто, но потом сам добавил:

— Ну да, комплекс для кондитеров. На первом этаже — «Наполеон», на втором — «Прага», а сверху жильцы сидят, толстеют.

Мы засмеялись хором. Олеся хлопнула ладонью по столу:

— Смотри-ка, юмор у парня есть!

Ира засияла, глядя на него.

— Ладно, — сказала я. — А ты вообще всегда такой скромный? Или только у нас на экзамене по дружбе?

— Я не скромный, я просто… — Слава поискал слово. — Долго раскачиваюсь.

— Ага, как чайник, — заметила Таня. — Шуму много, а толку ждать приходится.

Мы снова засмеялись, и Слава уже не прятал глаза.

— Ну ничего, — сказал он. — Зато потом киплю долго.

Олеся прыснула:

— Осторожнее, ещё подумаем, что ты о другом кипении.

Он покраснел, но не отступил:

— Ну а что, метафоры у каждого свои.

Мы переглянулись — и впервые увидели в нём не только «студента с цветами», а парня, который умеет держать удар и даже отшутиться.

Разговор потёк легче. Таня жаловалась на своего босса, Слава вставил:

— У нас в универе тоже один препод. Такой строгий, что если у него ручка упала, все студенты тоже ручки роняют.

— Подыгрывают? — удивилась я.

— Нет, — серьёзно сказал он. — Просто у всех руки дрожат.

Мы снова смеялись, и он уже смеялся вместе с нами, без смущения.

Ира сидела напротив, глаза её блестели. Она смотрела на него так, будто никто другой в комнате уже не существовал.

* * * * *

Вечер постепенно выдохся. Таня первой зевнула и встала, натягивая куртку. Мы тоже начали собираться. Слава поднялся вместе с нами, неловко помог Ире собрать со стола кружки и, смущаясь, пожелал всем спокойной ночи.

— Ну всё, теперь у нас свой архитектор, — пошутила Олеся, и Ира вспыхнула, но не возразила.

Мы вышли в подъезд, и холодный воздух сразу сбил остаток тепла. Слава пошёл в другую сторону, махнул рукой, Ира смотрела ему вслед чуть дольше, чем стоило бы.

Я шла по улицам одна. Дождь уже почти стих, но лужи блестели в свете фонарей, как зеркала. Каблуки звучали громко, и каждый шаг отдавался в пустоте дворов. В голове крутилась одна мысль:

Ира счастлива.

Да, ему восемнадцать. Да, он рядом с нами всё ещё выглядел пацаном. Но Ира светилась так, как я не видела её уже много лет. Будто кто-то включил лампу внутри неё — простую, тёплую, без лишнего блеска. И если это давало ей силы, делало живее и смелее, то какая, к чёрту, разница? Я усмехнулась, шагая через очередную лужу:

пусть хоть весь мир шепчется, но настоящие подруги всегда прикроют.

Я шла и ловила себя на том, что радуюсь за неё искренне. Ревность, осторожность — всё это растворилось. Осталось только ощущение, что у нас получилось вытащить одну из нас из серости. И это важно: в дождливом октябре, когда всё вокруг липнет и холодит, хотя бы у Иры появилась её личная весна.

Фонари отражались в воде так, будто город превратился в сплошное зеркало. Редкие машины проносились мимо, и я замедлила шаг, наслаждаясь тишиной после шумного вечера. Ночь пахла мокрым асфальтом и свежестью, и впервые за долгое время я ощутила спокойствие. Не моё — Ириной. Но этого хватало, чтобы в груди стало теплее.

Рядом резко зашумела машина. Колёса влетели в лужу, и холодные брызги обдали мои ноги, промочили край пальто. Я чертыхнулась, но улыбнулась сама себе:

осень всегда найдёт, как напомнить о реальности.

Сделала пару шагов и, отвлёкшись, не заметила прохожего. Мы буквально столкнулись плечом к плечу. Он ойкнул, я тоже отшатнулась.

— Извините! — выдохнула я.

— Да нет, это я, — отозвался мужчина, поправляя зонт.

Мы оба рассмеялись от неловкости и пошли каждый своей дорогой. Я ускорила шаг, чувствуя, как каблуки звонко отбивают ритм по мокрому асфальту.

Внутри у меня оставалось то странное ощущение: будто даже в этом сером октябре для нас нашлось место маленькому чуду. Для Иры — её юный Слава. Для меня — понимание, что счастье подруги тоже может согреть.

Минут через десять я заметила: за мной кто-то идёт. Сначала — краем глаза, в отражении витрин. Мужчина в капюшоне. Он не спешил, но и не отставал, держа ту же дистанцию.

Я нарочно свернула в сторону, в узкий переулок. Каблуки скользили по мокрому камню, дыхание стало чаще. Сердце ухнуло, когда обернулась мельком: силуэт всё ещё там. Не ближе, не дальше, всё та же мерная поступь.

Подворотня вывела меня к небольшому скверу. Там было темнее, фонари слабее. Я почти наугад свернула и юркнула в сторону, за кусты, которые осень уже оголила наполовину. Ветки были мокрые, холодные, но я присела, прижалась к ним, стараясь дышать тише.

Шаги приближались. Глухие, размеренные, будто он совсем не скрывался. Я ощущала, как кровь бьётся в висках, как влажная ткань пальто липнет к коленям. Хотелось выскочить и закричать, но я заставила себя замереть.

В просвете между ветками мелькнул силуэт. Мужчина остановился прямо там, где я свернула. Постоял секунду, словно вглядываясь в темноту. Потом медленно пошёл дальше.

Я так и сидела, пока шаги не стихли. Тогда только позволила себе выдохнуть — резкий, неровный. В голове стучало одно:

кто он и зачем идёт за мной?

Подворотня вывела меня к небольшому скверу. Там было темнее, фонари горели тускло. Я почти наугад свернула и юркнула за кусты, которые осень уже ободрала наполовину. Ветки были мокрые и холодные, я присела, прижалась к ним, стараясь дышать тише.

Шаги становились всё ближе. Глухие, размеренные, будто он вовсе не пытался скрываться. Кровь стучала в висках, ткань пальто липла к коленям. Я замерла, готовая в любую секунду броситься прочь.

И вдруг — сквозь мокрые ветви я разглядела лицо. Капюшон сдвинулся, и в тусклом свете фонаря показались знакомые черты. Игорь.

Злость ударила сильнее страха. Я резко выпрямилась и выскочила из-за кустов прямо ему навстречу.

— Ты что, совсем больной?! — выпалила я. — Следишь за мной?!

Он дёрнулся, остановился, явно не ожидая такого напора.

— Ева… я… — начал он сбивчиво, — я просто хотел поговорить.

Но у меня внутри уже всё кипело: напряжение от страха смешалось с раздражением, и остановиться я не собиралась.

* * * * *

— Ты что, совсем больной?! — вылетело у меня так, что сама удивилась силе собственного голоса.

Он отшатнулся, но быстро оправился:

— Я не следил! — почти выкрикнул он. — Я просто хотел тебя увидеть, поговорить!

— Поговорить? — я шагнула ближе, пальто прилипло к ногам от дождя. — Для этого обязательно идти за мной, как тень? В капюшоне, будто маньяк?

— Ева… — он дёрнул рукой, хотел схватить меня за локоть, но я резко отшатнулась. — Я люблю тебя. Всегда любил.

— Любил? — я усмехнулась зло. — Ты хоть помнишь, почему мы расстались?

Он замер. В глазах мелькнуло смущение. Голос стал тише:

— Да… помню.

— Конечно помнишь, — я скрестила руки на груди. — Ты мне изменил.

Он открыл рот, будто хотел возразить, но не нашёл слов. Я продолжила, не давая ему паузы:

— И ты, и я прекрасно понимали: у нас ничего серьёзного не было. Это был университет, короткий роман между парами и сессиями. Мы друг друга не любили, Игорь. Я даже твою измену приняла без особой боли. Просто закрыла дверь и пошла дальше.

— Для тебя это так просто звучит, — сорвался он, повысив голос. — А для меня… для меня это было всё!

— Всё? — я шагнула ещё ближе. — Да ты даже бороться тогда не стал! Просто ушёл к другой, и всё. Если это было «всё», то почему ты так легко это отдал?

Он сжал кулаки, лицо перекосилось.

— Потому что я был дураком! Я не понимал, что теряю! А теперь понимаю!

— Девять лет спустя? — я рассмеялась горько. — Серьёзно? Девять лет ты жил, дышал, работал, встречался с другими. И вдруг решил: «А пойду-ка я по ночам за Евой, потому что люблю её». Это не любовь, Игорь.

— Нет! — крикнул он. — Это ты врёшь себе! Ты пишешь такие статьи, что в каждой строчке слышно: тебе нужен кто-то, кто будет рядом! Я вижу это!

— Ты ничего не видишь, — отрезала я. — Это работа. Это мой выбор. Это моя жизнь. Не твоя. И уж точно не про тебя.

Мы стояли в мокром сквере. Начался дожд. Он барабанил по капюшону у него на голове, по моим волосам. Я дрожала — не от холода, от злости. Он тяжело дышал, грудь ходила ходуном.

— Ты можешь сколько угодно твердить «люблю», — сказала я тише, но жёстко. — Но у нас не было большой любви. Никогда. Ты был частью моей молодости. И всё.

Его губы дрогнули, он открыл рот, но слов не нашёл. Лишь выдохнул сипло:

— А для меня ты была единственной.

— Тогда проблема в тебе, а не во мне, — я развернулась. — Я давно пошла дальше.

Глава 25. Точка кипения

Октябрь загнал меня в ритм, от которого кружилась голова. Дни и ночи смешались: ноутбук то дома, то на столе в редакции, недопитые кружки кофе рядом с клавиатурой, мятые черновики с пометками и обрывки идей. Я ловила себя на том, что думаю абзацами даже во сне, а утром просыпалась с ощущением, что марафон уже идёт, а финишной линии никто не рисовал.

В редакции я приходила первой, уходила последней. Андрей это заметил. На планёрке он посмотрел на меня поверх очков, сделал короткий кивок:

— Молодец. Держишь темп.

Казалось бы, всего два слова, но в его устах это звучало как орден. Остальные переглянулись, кто-то даже усмехнулся, мол, «любимица начальства». Но внутри я знала: никакой победы здесь нет. Чем громче он говорил «молодец», тем выше гора новых задач.

— Ты выглядишь так, будто неделю не спала, — прошептала Марина, когда мы выходили из зала.

— Я и правда не спала, — призналась я, прижимая папку к груди. — Чувствую себя заводом по производству букв.

— Ну зато зарплату подняли, — подмигнула она.

Я фыркнула:

— Да, только вот жить некогда.

К вечеру у меня гудела голова. Я открывала телефон — и там всегда был он. Игорь.

Сначала сообщения были почти нейтральные:

«Привет. Как дела?»

Потом добавились намёки:

«Давай встретимся. Просто поговорим.»

Я закрывала переписку, но через пару часов снова видела новые уведомления.

«Я рядом, если нужно.»

«Ты сердишься, но я не могу перестать о тебе думать.»

Каждое слово резало. Не потому, что мне было приятно или больно — просто я чувствовала себя загнанной в угол. Работы выше крыши, Андрей требует всё больше, а этот человек тянет ко мне свои незакрытые девятилетние раны.

Я пыталась игнорировать. Отвечала односложно: «Занята», «Нет времени». Но сообщения не кончались. В какой-то момент я уронила телефон на стол, уткнулась лбом в ладони и выдохнула:

— Хватит.

Зайдя в настройки, я нажала «заблокировать». Экран мигнул, и тишина показалась такой странной, что я даже улыбнулась. Впервые за несколько недель почувствовала секунду покоя.

Но уже на следующий день в редакцию зашёл курьер с огромным букетом роз.

— Для Евы, — сказал он, словно знал меня всю жизнь.

Коллеги переглянулись. Марина прыснула:

— У тебя тайный поклонник? Давай рассказывай.

Я почувствовала, как к щекам прилила кровь.

— Просто дурацкая ошибка, — буркнула я, пряча глаза.

Букет пах слишком сильно, раздражающе сладко. Я спрятала его в угол, а вечером выбросила в мусорный контейнер у подъезда.

Через день история повторилась. Другой курьер, другой букет, на этот раз лилии. И снова шёпот в редакции: «Ого, у Евы романтика». Я едва не закричала прямо там, но сдержалась.

— У тебя лицо убийцы, — сказала Марина, догоняя меня у кофемашины.

— Да потому что это не романтика, а бред, — процедила я сквозь зубы. — Я заблокировала его, а он теперь засыпает меня цветами.

— Может, поговоришь ещё раз?

— Не хочу! — вспыхнула я так громко, что обернулись двое коллег. Пришлось приглушить голос: — Я устала. У меня работы выше крыши, а он… будто специально дёргает за нервы.

Олеся положила руку мне на плечо.

— Ну, держись. Но знаешь, лучше цветы, чем скандалы.

Я кивнула, но внутри всё кипело. Эти букеты превращали меня в объект, в жертву чьей-то навязчивой «любви». Я не знала, как от него отвязаться, и эта бессилие злила сильнее всего.

Ночью я снова сидела за ноутбуком. Кружка с кофе давно остыла, строчки текста сливались, глаза резало. Телефон лежал рядом — я боялась его брать в руки, будто там снова что-то мигнёт. Но экран оставался пустым. И в этой пустоте я вдруг поняла: бегу по двум марафонам сразу. Один придумал Андрей, другой — Игорь. А финиша ни там, ни там не видно.

Я откинулась на спинку стула, закрыла глаза и подумала:

если так будет дальше, я просто сгорю.

Но утром снова открою ноутбук, снова поставлю галочку напротив «молодец», и снова увижу курьера с цветами.

И от этого становилось тошно.

* * * * *

Ритм с каждым днём становился всё невыносимее. Работа засасывала, как трясина: статьи, дедлайны, новые задания от Андрея. Я писала дома, в редакции, в такси — где угодно, лишь бы закрыть объём. Казалось, я сама превратилась в клавиатуру. А внутри всё чаще накатывало одно желание:

остановить это бешеное колесо хоть на пять минут.

И однажды я сорвалась. Вечером, когда глаза уже слипались от усталости, а в голове было только жужжание, я открыла Shadow. Не ради статьи. Не ради материала. А просто потому что хотелось выдохнуть и почувствовать что-то, кроме сухого воздуха редакции.

Я нашла его быстро. Его анкета была простой, без лишних слов.

«Могу только языком. Хочу, чтобы ты кончила. Никаких разговоров, никаких игр.»

Я даже не раздумывала. Написала: «Где?» Ответ прилетел почти сразу: «У меня. Адрес сейчас скину»

Перед тем как подняться к нему, моё тело дрожало не только от осеннего ветра, но и от внутреннего напряжения. Я достала телефон и быстро написала Олесе:

«Я сейчас у дома 24, подъезд третий, квартира 56. Встречаюсь с мужчиной из Shadow. Он согласился просто полизать, я устала и хочу разрядки. Если через час не выйду на связь — звони в полицию».

Палец завис над кнопкой «отправить», но я всё же нажала. Так было легче: будто за спиной есть страховка.

Дверь открылась почти сразу. Обычный парень лет тридцати, футболка, домашние шорты, глаза честные, чуть растерянные. Ни наглости, ни дешёвых жестов — и именно это убедило войти. Скинула пальто, присела на край дивана, стараясь не думать, кто он и как его зовут. Всё должно было быть быстро.

Он опустился на колени, движения тихие, без суеты. Расстегнул мои джинсы, стянул вниз. Воздух коснулся кожи, и тут же — его губы. Язык был тёплым, настойчивым, почти бессловесный уговор:

позволь мне, и я сделаю всё сам

. Я закрыла глаза, уцепилась пальцами за подлокотник дивана.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Чувство было странным: удовольствие накатывало, но без того огня, который обычно рвёт изнутри. Словно тело получало свою дозу тока, а голова оставалась в стороне. Его язык скользил ритмично, он то ускорялся, то замедлялся, будто пробуя угадать. Моё дыхание становилось громче, спина выгнулась сама. И в какой-то момент оно случилось — оргазм, короткий, резкий, без искры, но с облегчением.

— Всё, — выдохнула я, положив ладонь ему на плечо.

Он послушно остановился, поднял взгляд, но ничего не сказал. Ни вопросов, ни улыбки. Только лёгкое кивнул, словно мы оба знали: на этом всё.

Я натянула джинсы, застегнула молнию, накинула пальто. В комнате ещё пахло влажной тканью и чем-то домашним, простым. На пороге бросила короткое «спасибо» и вышла.

Улица встретила дождём. Асфальт блестел, фонари расплывались в лужах. Шаги отдавались гулко, и впервые за долгое время я чувствовала, что тело снова моё, что оно способно не только терпеть, но и разряжаться. Не «вау», не фейерверк — просто напоминание: я уставшая, но живая.

Почти сразу достала телефон, открыла чат и написала Олесе:

— Всё ок, я вышла.

Олеся не заставила себя ждать:

— Ну и как этот твой лизунчик? Язык не отсох?

Я прыснула прямо посреди улицы и набрала:

— Язык на высоте. Клитор в восторге, как после концерта на бис.

Олеся:

— Ахаха, сука, знала! Ну хоть один мужик в городе умеет работать не руками, а головой ????

Я

: — Головой он тоже держал неплохо. Но главным был язык — честно, будто у него диплом по кунилингусу.

Олеся:

— Ну всё, записывай контакты. Таких надо в «золотой фонд».

Я улыбнулась, убрала телефон в карман. В голове шумел дождь, в груди — смешок Олеси, а внутри — ощущение лёгкости, которое так редко приходило в последнее время.

Вернувшись домой, я рухнула за ноутбук. Но прежде чем открыть документы, набрала номер мамы. Гудки показались вечностью.

— Алло? — её голос прозвучал бодро, но с лёгкой хрипотцой.

— Мам, привет. Как ты?

— Да нормально, дочка, — она засмеялась. — Осень, суставы ноют, ну ты же знаешь. А так всё хорошо. Хожу в магазин, читаю газеты.

Мы поговорили минут десять. Она рассказывала про соседку, про цены на овощи, про то, что у неё наконец-то нормально заработала стиральная машинка. Я улыбалась, но внутри было щемящее чувство вины.

— Ты так редко звонишь, — сказала она мягко. — Наверное, работа?

— Да, — выдохнула я. — Работа. Но я постараюсь чаще.

— Ну, не перегори там, — посоветовала мама. — Деньги деньгами, а здоровье одно.

Я отключила звонок с облегчением и тяжестью одновременно. Ей было хорошо, а я всё равно чувствовала себя плохой дочерью.

* * * * *

Позднее, ближе к полуночи, я заглянула в чат «Бабский заговор». Там всегда кипела своя жизнь — даже когда у меня внутри было пусто, девчонки умудрялись шуметь и светиться, будто маленький огонёк всегда горел.

Ира:

— Девочки, у нас всё супер. Мы гуляем, держимся за руки… и он меня вчера поцеловал. Но дальше пока не идём.

От её слов даже через экран чувствовалось сияние. Смущённые многоточия, сердечки, как будто она снова стала девчонкой в дневнике.

Таня:

— Ага, держитесь за руки, ага. Уже октябрь. До зимы допрыгаете.

Ира:

— Таня! ???? Ты же понимаешь, я не хочу спешить. Мне так хорошо с ним, будто я снова школьница. Сижу и улыбаюсь, как дура.

Олеся:

— Дура влюблённая — это лучшее состояние. Скоро расскажешь больше. Мы ждём. ????

Ира:

— Не знаю… Может, когда-нибудь. Пока хочется просто ловить этот момент.

Я читала и улыбалась. Она действительно была счастлива, и её нежность заразительно согревала даже меня, уставшую и выжатую.

Олеся:

— У меня всё стабильно. Работа, пара свиданий. Иногда захожу на Shadow, ну, чтобы не заскучать.

Таня:

— Главное — не так, как Ева. Она там уже, наверное, главный редактор форума.

Олеся:

— Ахаха, точно. «Журналистка без цензуры» в прямом эфире.

Ира:

— Девочки, ну вы злые. Ева пишет классно. Я всегда читаю и думаю: смело.

Я промолчала. Не стала писать о своём вечере. О том, что только что вышла от незнакомого мужчины, где кончила один раз и ушла, даже не спросив имени. Это было моё. Моя пауза в бесконечном марафоне.

Я закрыла чат, выключила свет и легла. В голове шумели дожди за окном, слова мамы, смех подруг и горячее воспоминание чужого языка. Всё это смешивалось в один странный коктейль, от которого на душе было не легче, но, по крайней мере, тише. Но тишина — это не решение. Внутри я ясно чувствовала: пора снова писать. Не только от себя, уставшей Евы, но и от имени Милены — той, кто умеет позволять телу говорить вместо слов, кто не боится поставить себя в центр риска. Милена всегда была дерзкой частью меня, а я слишком часто пряталась за усталость.

Открыв ноутбук, я зашла в Shadow. Тёмный экран форума встретил привычной атмосферой: чёрный фон, белые буквы, скупые аватарки. Лента анкет двигалась бесконечно, каждая — как чужая исповедь, иногда смешная, иногда пугающая. Я листала и чувствовала, как снова включается то внутреннее любопытство, ради которого я вообще здесь.

Первый — мужчина лет сорока, судя по описанию. Его текст начинался с откровенной фразы:

«Хочу, чтобы женщина сама меня отшлёпала. Сильно, чтобы красные следы. Чтобы я чувствовал потом, что это было не зря».

Я невольно улыбнулась: в его словах было что-то подростковое, почти смешное, но вместе с тем — удивительно честное.

Второй — парень лет тридцати. Он писал:

«Больше всего люблю женские пятки. Хочу лизать только их, долго и упорно. Пальцы и стопы не так важны, главное — пятки».

Я не выдержала и рассмеялась вслух. Даже для Shadow это звучало странно, почти нелепо. Но и в этом была своя правда — у каждого своя слабость.

Третий — мужчина с ником «Коллектор». Его анкета была совсем короткой:

«Собираю женские запахи. Носки, футболки, бельё. Готов платить».

Я пролистала дальше быстрее, чем обычно, — даже от экрана веяло чем-то липким и тревожным.

Четвёртый — кто-то без фото, только с аватаркой пустого силуэта. Он писал:

«Хочу, чтобы меня заставили читать вслух неприличные слова. Долго. До хрипоты».

Я застыла на секунду, чувствуя, как сама представляю интонацию и растянутое дыхание.

Пятый — совсем юный, едва ли двадцать. Его просьба звучала так:

«Мечтаю просто держать женщину за руку, пока она смотрит порно. Ничего не делать, только быть рядом».

Наивно, но почему-то трогательно.

И вот — новая анкета, которая остановила взгляд. Без псевдонима, просто цифры и буквы, будто случайный набор. Он писал коротко, честно, без витиеватых фантазий:

«Хочу секса почти на публике. Не показухи ради, а ради ощущения, что могут заметить. Двор, лестница, крыша, машина на парковке. Согласна — договариваемся о деталях. Чисто, безопасно, но риск — обязательная часть».

Я перечитала дважды. Внутри вспыхнула искра. Почти публичное место. Как это возможно? Как не быть пойманной, как удержать границу между «опасно» и «возбуждающе»? Голова сопротивлялась:

зачем тебе это, Ева? Ты и так на грани.

Но тело отзывалось дрожью, как будто уже представляло холодный бетон стены, быстрые шаги где-то рядом и его руки, торопливые, но жадные.

Любопытство горело всё ярче. Это было безумно, но именно безумие и тянуло. Я закрыла ноутбук и легла снова. Сон не приходил. Перед глазами вставала картинка: фонарь во дворе, тень прохожего и чужой рот, спешащий доказать, что риск может быть сладким.

* * * * *

Я снова открыла ноутбук. Сон не шёл, мысли крутились вокруг той короткой анкеты.

«Почти на публике»

— эти три слова не отпускали. Я набрала сообщение, короткое, без лишних вежливостей:

Я:

— Что именно ты имеешь в виду под «почти на публике»?

Ответ пришёл быстрее, чем я ожидала.

Он:

— Места, где люди могут появиться, но не обязаны. Двор за домом, крыша, пустая лестница. Иногда парковка ночью. Главное — ощущение, что нас могут застукать.

Я прикусила губу. Картинка становилась осязаемой, слишком реальной. Сердце билось чуть быстрее, как будто это уже не чат, а я действительно стою где-то в полутьме, прислушиваясь к шагам.

Я:

— А как это вообще? Не страшно?

Он:

— В этом и смысл. Страх и возбуждение всегда рядом. Главное — правила: чисто, без грубости, стоп-слово. Всё честно.

Я задержала дыхание. Внутри мелькнула мысль:

«Ты снова полезла в огонь, Ева».

Но пальцы сами печатали дальше.

Я:

— Какие места ты уже пробовал?

Он:

— Подъезд. Ночью. Один раз в машине на парковке у ТЦ. Двор. Самое сильное было на крыше. Ветер, огни, и этот адреналин.

Я сморщила нос, усмехнувшись.

Я:

— Романтик. А если заметят?

Он:

— Тогда мы уходим. Никогда не довожу до «провала». Адреналин должен заводить, а не уничтожать.

Внутри что-то щёлкнуло. Я почувствовала, как тело откликается дрожью, а голова всё ещё пытается найти доводы «против».

Я:

— У меня есть пара идей.

Он:

— Слушаю.

Я:

— Примерочная в магазине. Маленькая кабинка, занавеска. Люди рядом, слышат шаги, но не видят.

Он не ответил сразу, и я уже подумала, что идея слишком банальная. Но потом пришло:

Он:

— Интересно. Тесно, слышимость максимальная. Нравится.

Я поймала себя на том, что улыбаюсь в темноте, как девчонка.

Я:

— Второй вариант — кинотеатр. Последний ряд.

На этот раз его реакция была мгновенной.

Он:

— Да. Особенно если фильм скучный и зал полупустой. Ты знаешь, что кто-то может повернуть голову, но при этом всё скрыто. И звук помогает. Отличный вариант.

Я перечитала переписку дважды. В груди было тепло и тревожно. Это уже не просто фантазия. Это договор.

Я:

— Когда?

Он:

— Я обязательно напишу. Пока у меня командировка до выходных. Но потом — давай попробуем.

Я уставилась на экран, чувствуя, как что-то внутри рвётся на две части. С одной стороны — голос мамы в голове:

«Ты опять перегибаешь».

С другой — голод, жажда проверить, насколько далеко я готова зайти.

Я:

— Хорошо.

Он:

— Договорились. Ты выберешь место, я возьму билеты или найду магазин. Главное — ты должна хотеть сама.

Я закрыла ноутбук. В комнате было темно, только огни фонарей пробивались сквозь шторы. Тело будто продолжало дрожать от переписки. Внутри всё спорило:

страх против любопытства, здравый смысл против желания

. Но я знала — этот эксперимент уже случился. Пусть пока только в словах, но отступить я не смогу.

Я легла, закрыла глаза и вдруг ясно представила: маленькая примерочная с занавеской, его дыхание за спиной и чужие шаги прямо в метре. Или мягкие кресла кинотеатра, запах попкорна и его рука, скользящая всё ниже. И где-то рядом — люди, которые даже не догадываются.

Сон так и не пришёл.

Глава 26. Когда враг стучит в дверь

Секс-эксперимент, на который я подписалась ради материала, так и не состоялся. Мужчина, с которым мы договаривались, задержался в командировке, и вместо тайной встречи и проверки границ я получила паузу. И именно эта пауза совпала с другим испытанием — судом над Светланой. Парадоксально: я готовилась к игре, где рискуешь телом и стыдом, а оказалась в реальности, где на кону стояло нечто большее — имя, репутация, моя усталость от чужих ударов.

Конец октября. Первый снег. Мелкие хлопья таяли на ладонях и тут же превращались в холодные капли, стекали за ворот пальто. Воздух был густым, колючим, как перед бурей. Я шла к зданию суда и ловила на себе взгляды прохожих: им было всё равно, куда я иду, но мне казалось — каждый догадывается.

Здание суда встретило запахом дешёвой краски и мокрой одежды. Мраморные ступени скользкие, как сама ситуация. Я поднялась медленно, будто растягивая момент, когда уже нельзя будет отступить. Внутри — шум коридора, щёлканье ручек, чьи-то приглушённые реплики. Судебные приставы проверяли документы равнодушно, но их сухие «проходите» звучали как команда:

дальше только вперёд

.

В зале было душно, шторы плотно прикрывали окна, и свет падал сверху, жёстко, без тени. Атмосфера — как в аквариуме: каждый взгляд изучает, каждый шорох слышен. Я заняла место в первом ряду и села прямо, хотя спина тут же закаменела от напряжения.

Светлану привели позже. Две женщины-конвоира в форме вели её к скамье подсудимых, и в этот момент зал замолк. Она всё так же держалась прямо, подбородок высоко, но идеальность её образа дала трещину. На ней был строгий тёмный костюм, словно специально подобранный для суда, волосы аккуратно уложены, но лицо выглядело бледным, будто её несколько недель держали под тусклым светом камер.

Она старалась идти так, будто контролирует каждый шаг, но взгляд выдавал другое. В глазах — тревога, сдержанная, но явная, а пальцы едва заметно дрожали, когда она поправляла папку с документами. Маска «ледяной королевы» держалась, но её трещины видел каждый, кто был готов всмотреться.

Судья поднял глаза из-под очков, и в зале стало тише.

— Начинаем слушание дела. Подсудимая Светлана Петровна обвиняется в шантаже и нанесении морального ущерба.

Прокурор говорил чётко, будто отстукивал молотком каждую статью: «шантаж», «ущерб», «предумышленно». Его голос был резким, металлическим. Адвокат Светланы пытался смягчить: ссылался на стресс, на импульсивность, говорил о хорошей репутации подсудимой. Всё это звучало бумажно, безжизненно.

Я сидела, слушала и чувствовала, как внутри нарастает холод.

Сегодня у меня шанс. Сегодня её маска может треснуть. Я смогу получить то, что давно заслужила — признание, что она не идеальна, а виновата.

Судья перевёл взгляд на меня.

— Потерпевшая Ева Никитина, вы желаете что-то добавить?

Я поднялась. Голос дрогнул, но я заставила его прозвучать твёрдо:

— Да. Я считаю, что действия Светланы не были случайностью. Она знала, что делает. Она хотела уничтожить меня как журналиста и как человека.

Мой голос эхом отразился от стен. В зале кто-то зашептался, и я почувствовала, как напряжение стало гуще. Светлана чуть сжала губы, но не ответила.

Судья кивнул, сделал пометку.

— Ваше мнение учтено.

Я снова села, и только тогда заметила, что ладони мокрые от пота. На ногах дрожь, будто я стояла на сквозняке. Атмосфера гудела: прокурор снова требовал наказания, адвокат снова отмахивался формулировками. Но я уже знала — ставка здесь не только в цифрах и сроках. Ставка в том, чтобы доказать самой себе: я не жертва.

* * * * *

Судья продолжал зачитывать материалы дела так, будто это была инструкция к бытовой технике. Каждая фраза будто снова распарывала мои старые раны, и от этого ладони вспотели, а спина вжалась в жёсткий деревянный стул.

Я заметила, как Марина сидела в третьем ряду — волосы небрежно собраны в пучок, глаза напряжённые. Она улыбнулась мне едва заметно, как умеет только она:

держись, я здесь

. Чуть дальше — Андрей. Его лицо каменное, руки скрещены на груди, будто он пришёл не поддержать, а оценить, как я выдержу экзамен. Коллеги из редакции расселись по залу маленькой группкой, и я чувствовала их взгляды на себе, как прожекторы.

Им интересно, но не по-человечески, а как кликбейт в реальной жизни.

Прокурор поднялся. Его шаги по полу звучали, как удары молотка.

— Уважаемый суд, вина подсудимой очевидна. — Он говорил чётко, чеканя каждое слово. — Светлана Петровна осознанно действовала с целью подорвать репутацию потерпевшей. Подобные действия требуют реального наказания, чтобы подчеркнуть неотвратимость ответственности. Мы настаиваем на лишении свободы.

Его голос звучал как музыка мести, и на секунду я почувствовала облегчение.

Да, пусть она получит своё. Пусть узнает, каково это — когда тебя лишают воздуха.

Но вот встал её адвокат — молодой, с мягкими чертами лица, в костюме, который сидел хуже, чем должен был. Он говорил о «временном эмоциональном срыве», о «давлении обстоятельств», даже о «сожалении подсудимой». Слова были гладкими, почти пустыми, но что-то в них отозвалось во мне неожиданным холодом. Я слушала его и понимала: не всё так чёрно-белое.

Судья перевёл взгляд на меня:

— Потерпевшая Ева Николаевна, вы желаете что-то добавить?

В груди всё сжалось. Момент, ради которого я пришла сюда, — и я вдруг ощутила, что ненависть, с которой жила последние месяцы, куда-то ушла. Её место заняла усталость. Накопившаяся, вязкая, давящая на плечи сильнее, чем сама клевета.

Я встала. Колени дрожали, руки пришлось сжать в кулаки, чтобы не выдать слабость. В зале стало тихо. Даже Андрей чуть подался вперёд.

— Долгое время я верила, что Светлана должна заплатить по полной, — начала я. Голос сначала хрипел, но потом выровнялся. — Я думала, если её посадят, мне станет легче. Но оказалось иначе.

В зале послышался лёгкий шёпот. Марина всматривалась в меня широко раскрытыми глазами, Андрей — мрачно, с лёгким прищуром, будто пытаясь просчитать, к чему я веду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я устала, — сказала я честно. — Устала носить в себе эту ненависть, этот гнев. Они разрушали меня сильнее, чем её слова. И сегодня, здесь, я хочу сказать: я прощаю её.

Эти слова будто повисли в воздухе, и зал замер. Даже судья на секунду перестал писать и посмотрел на меня поверх очков.

— Я прошу суд учесть это, — продолжила я. — Я не хочу её денег, я не хочу её сломать. Я хочу жить дальше без этой тяжести.

В зале прокатился шёпот, словно камешек упал в воду и разошёлся кругами. Кто-то из коллег переглянулся — с недоверием, с удивлением. Марина едва заметно кивнула, губы дрогнули в поддержке. Андрей смотрел холодно, но я уловила в его взгляде что-то новое: уважение или расчёт, я не знала.

Светлана подняла глаза. Впервые за всё время в них не было ни льда, ни превосходства. Только растерянность. Она будто не верила, что я произнесла это вслух. Её руки дрожали сильнее, и она быстро прижала их к коленям, чтобы скрыть.

Я села обратно, ощущая, как спина освобождается от невидимого груза. В груди было странное чувство — не победа и не поражение, а лёгкость.

Я отпустила. И это оказалось труднее, чем ненавидеть.

* * * * *

Судья удалился в совещательную комнату, и зал погрузился в странную полутишину. Люди шептались, переглядывались, но звук казался далёким, будто я слушала его сквозь воду. Я чувствовала на себе взгляды — тяжёлые, оценивающие. Андрей сидел неподвижно, словно каменная статуя, только пальцы барабанили по локтю. Марина нервно жевала губу, будто сама ждала вердикта. Остальные коллеги переговаривались шёпотом: кто-то явно осуждал моё решение, кто-то — восхищался.

А я что? Я просто устала. Я не судья. И не палач.

Дверь скрипнула, и судья вернулся. Его лицо оставалось таким же каменным, как и голос. Все вскочили или выпрямились, будто от этого зависел итог.

— Суд постановил, — начал он, и каждое слово звучало, как гул в голове. — Подсудимая Светлана Петровна признаётся виновной в вымогательстве с использованием материалов интимного характера. Ей назначается наказание в виде двух лет лишения свободы условно. Также обязать выплатить компенсацию потерпевшей.

Шёпот прокатился по залу, как волна. Я поднялась.

— От компенсации отказываюсь, — сказала вслух. Голос звучал неожиданно спокойно.

Судья кивнул и сухо добавил:

— Решение окончательное. Подсудимая освобождается прямо в зале.

Конвоиры сняли с неё наручники. В тот момент я впервые увидела Светлану без защиты и без маски. Она не победительница, не «ледяная королева» из редакции — просто женщина, с побелевшими губами и дрожью в руках.

Я встала, схватила сумку и пошла к выходу. Каждый шаг отдавался гулом в груди. За спиной кто-то переговаривался:

— Вот это поворот…

— Серьёзно простила?

— Я бы так не смогла.

Андрей ничего не сказал, только проводил взглядом, в котором читалось сразу всё: удивление, оценка, холодное любопытство. Марина успела шепнуть:

— Ты сильная. Но, блин, я бы её добила.

Я лишь кивнула. На душе было странно легко, словно снежный ком, который я таскала месяцы, растворился в воздухе.

За окнами по-прежнему шёл снег. И казалось, что этот снег смывает с меня ненависть, оставляя лишь усталость и хрупкую свободу.

* * * * *

Вечером квартира встретила тишиной. Я заварила чай, поставила кружку рядом с ноутбуком и долго смотрела на пустой экран. Писать не хотелось. Мысли снова и снова возвращались в зал суда: прокурор, сухой голос судьи, снятые наручники, её растерянный взгляд.

Я простила её. И теперь не знаю, кто я больше — сильная или слабая.

Телефон загорелся уведомлениями. «Бабский заговор» — наш чат. Я первой написала туда:

— Ну всё. Суд закончился. Свете дали условно. Я отказалась от компенсации.

Ответы посыпались сразу.

Ира: «Прости, что не смогла быть, работа. Но, Ева, ты молодец. Так правильно. Это твоя победа».

Таня: «У нас аврал на отчётах. Но ты… ты реально удивила. Это смелее, чем добивать».

Олеся: «Вот честно — я бы её не простила. Таких надо давить до конца. Но… уважаю твой выбор».

Я улыбнулась. Их голоса через экран были такими разными, но именно это и делало наш чат живым. Поддержка, спор, сомнение — всё смешивалось, как мы сами.

Чай остыл. Я сидела в полумраке, слушала тиканье часов и думала, что впервые за долгое время в груди нет камня. Но и радости тоже нет — пустота, в которую пока не знаешь, что положить.

Звонок в дверь разорвал тишину. Я вздрогнула — поздно для гостей. Сердце ухнуло вниз:

кто это может быть?

Подошла, посмотрела в глазок — и замерла. На пороге стояла Светлана.

Я открыла медленно. Она не улыбалась, но и не держала привычной ледяной маски. Уставшая, бледная, с глазами, в которых впервые за всё время не было ни насмешки, ни превосходства. Только растерянность и что-то вроде благодарности.

— Спасибо, — сказала она тихо. — Я… не ожидала.

Мы стояли молча несколько секунд. Воздух был плотным, как перед грозой. Я не знала, что ответить, и лишь отступила в сторону, предлагая войти. Она покачала головой:

— Нет, я ненадолго. Просто… мне нужно было сказать это.

— Я сделала это не для тебя, — сказала я, глядя прямо. — Для себя. Я устала воевать.

— Я понимаю, — её голос дрогнул. — Но всё равно спасибо.

На секунду в её глазах мелькнуло то, чего я никогда не видела раньше: уязвимость. Без позы, без макияжа. Живая женщина, не враг.

— У тебя теперь… — она замялась, будто подбирая слово. — Минус одна война.

Я кивнула.

— Минус враг.

Она улыбнулась коротко, почти неловко, и развернулась. В дверях задержалась ещё на миг:

— Знаешь, может быть… когда-нибудь мы сможем быть не врагами.

— Может быть, — ответила я.

Дверь закрылась, и квартира снова погрузилась в тишину. Я вернулась к ноутбуку, но писать было невозможно. В голове звучали её слова, а в телефоне мигал чат — девчонки продолжали спорить о моём решении.

Минус один враг, плюс один шанс на что-то новое.

* * * * *

Я лежала на диване, вытянувшись во весь рост, и чувствовала, как каждая мышца ноет от усталости. День был слишком длинным. Сначала этот зал суда — холодный, пахнущий пылью и чужим страхом, потом визит Светланы, неожиданно человеческий, почти тёплый. Голова всё ещё гудела, как после концерта, где музыка вгрызается в кожу и остаётся в костях.

Я сделала глоток холодного чая. Напоминание: работа никуда не делась. Андрей наверняка уже строит планы, как выжать из меня следующий рекорд. У него никогда нет пауз — только цифры, только рост. Читатели тоже не дадут выдохнуть: они ждут всё откровеннее, всё грязнее, будто мои тексты — наркотик, и доза должна быть выше.

Я устала. Настолько, что тело словно растворялось в подушках. Но внутри было что-то другое — странное тепло. Я не испытывала злорадства к Светлане. Наоборот, облегчение: теперь у неё условный срок, теперь она не мой враг. Минус одна тяжесть, которую я таскала на себе месяцами.

Иногда победа — это отпустить, а не добить.

Я закрыла глаза. Мысли плыли куда-то в сторону.

Хочу ночь без всего. Без ноутбука. Без дедлайнов. Без постоянной гонки за вниманием. Просто ночь, где я снова буду женщиной, а не журналисткой, которая всё превращает в текст.

Телефон мигнул. Я сперва не повернула голову, думала — чат девчонок. Но экран показал другое: уведомление от Shadow.

Сердце замерло, потом ударило быстрее. Ник знакомый. Тот самый мужчина, с которым я договаривалась, но он исчез в командировке. Тот, кто предлагал экстремальные встречи — в примерочной магазина, в пустом зале кинотеатра. Я перечитала сообщение несколько раз.

«Я вернулся. Завтра вечером свободен. Хочешь встретиться?»

Хлопок крови в висках был слышнее тиканья часов. Я вспомнила его анкеты: короткие фразы, намёки на риск, обещания, что удовольствие должно быть там, где рядом чужие глаза и тонкая грань разоблачения. Тогда это казалось сумасшествием, но сейчас, после всего, что произошло, именно это и заводило.

Я открыла чат «Бабский заговор» и машинально написала:

— Девочки, тот самый написал. Завтра хочет встретиться.

Ответы посыпались мгновенно.

Ира: «Осторожнее, хорошо? Только место скинь».

Таня: «Ты с ума сошла, но я знала, что ты не удержишься».

Олеся: «Я ж говорила — он ещё вернётся. Ну что, кинотеатр или примерочная?»

Я усмехнулась и поставила телефон на тумбочку. Вернулась в Shadow, набрала короткий ответ:

«Да. Завтра вечером.»

Кнопка «отправить» щёлкнула тихо, но внутри меня это прозвучало громче, чем любой приговор. Завтра у меня снова будет эксперимент. Завтра — новая история.

Я перевернулась на спину и уставилась в потолок. Снег за окном падал гуще, и его белая тишина вдруг показалась правильным фоном. Минус один враг. Плюс одна игра. Плюс шанс снова почувствовать, что я живая.

Глава 27. Публичная игра

Снег сыпался с утра, липкий и сырой, налипал на ресницы и залезал под воротник. Я шла к торговому центру, чувствуя, как холодные капли стекают по ногам — без колготок было почти безумие в такую погоду, но именно в этом и был кайф: лёгкое платье липло к коже, ноги оголялись, и каждый порыв ветра казался вызовом.

Эксперимент начинается ещё до того, как мы зашли внутрь.

Илья уже ждал у входа. Высокий, с широкими плечами, он стоял, засунув руки в карманы брюк. На нём была простая рубашка, ворот расстёгнут, и вид у него был такой, будто холод вообще не касается. Когда он заметил меня, не улыбнулся — лишь коротко кивнул.

— Замёрзла? — голос низкий, чуть хриплый.

— Немного, — призналась я.

— Сама виновата, — он скользнул взглядом по моим ногам, задержался на подоле платья. В этом взгляде не было галантности — только голая оценка. — Зато красиво.

Я почувствовала, как внутри что-то дрогнуло. Эта его прямота была резкой, даже грубой, но от этого кровь побежала быстрее.

Мы сдали верхние вещи в гардероб. Я сняла пальто, он — тёмное пальто до колена. Под ним только рубашка, и я снова отметила: не жмётся, не старается выглядеть «мягче». Стоял рядом так, что от него пахло холодным воздухом и лёгким запахом мужских духов, едва уловимым.

— Ну что, пошли искать тряпки, — сказал он без всякого намёка на игру, как будто действительно пришёл за покупками.

— Тряпки? — я улыбнулась.

— А что? — он пожал плечами. — Мы же должны делать вид. Не будешь же ты сразу в примерочную ломиться.

В его словах слышалась сухая ирония, но в глазах — уверенность. Он держался так, будто давно диктует правила. Я шла рядом и ловила себя на мысли:

он другой

. Не ласковый, не обходительный. Немного грубый, чуть резкий, но именно это заводило — как холодный воздух на голых ногах.

Внутри торгового центра было тепло и шумно. Запах кофе из соседней кофейни смешивался с ароматами парфюма и новой одежды. Люди толкались с пакетами, дети пищали, кто-то ругался у лифта. Мы двинулись в сторону отдела одежды.

Илья шёл быстро, почти не оборачиваясь, и мне пришлось ускорить шаг.

— Ты всегда такой? — спросила я.

— Какой? — он даже не посмотрел.

— Резкий.

Он усмехнулся краем губ.

— А ты чего ждала? Цветы и поэмы? Не по адресу.

Я рассмеялась, хотя смех вышел нервным. Его грубоватость была одновременно пугающей и возбуждающей. В ней не было злости — скорее сила, с которой нужно либо согласиться, либо уйти.

Мы зашли в магазин. Он взял с вешалки первую попавшуюся рубашку и сунул мне.

— Держи. Делай вид, что выбираешь мужику подарок.

— А если не подойдёт? — подыграла я.

— Тогда снимем прямо здесь, — сказал он спокойно, глядя в глаза, и я почувствовала, как внутри всё сжалось от предвкушения.

Я взяла рубашку, и мы пошли дальше. Примерочные были впереди, занавески тёмные, вокруг несколько покупателей. Сердце билось быстрее.

Эксперимент начинался по-настоящему.

* * * * *

Мы бродили между вешалками, делая вид, что выбираем. Илья хватал первые попавшиеся вещи: пиджак на три размера больше, дурацкий свитер с оленями. Я смеялась, хотя в смехе было больше нервного жара, чем радости. Каждый его взгляд будто подталкивал к занавеске примерочной.

— Ну? — он протянул мне ещё одну рубашку. — Иди примеряй.

— Это же мужская… — начала я, но он перебил:

— Тем лучше. Будет повод.

Внутри всё дрогнуло. Я метнула взгляд на продавца, которая что-то обсуждала с коллегой у кассы, и почти бегом нырнула за тёмную шторку. Пространство было тесное, пахло новой тканью и пылью. Сердце колотилось.

Минуту спустя он вошёл следом. Просто отодвинул занавеску и шагнул внутрь. Теснота сразу сделала воздух горячим.

Пространство примерочной было тесным, занавеска едва скрывала нас от всего магазина. Воздух там казался густым, пах пылью новой ткани и лёгкой сыростью — будто стены сами знали, что тут часто прятались чужие тайны.

Илья шагнул внутрь и сразу закрыл за собой штору. Двигался так уверенно, будто это было его место, а не магазинный угол. Я хотела что-то сказать, но он не дал. Ладонь жёстко легла на затылок, и я оказалась на коленях, платье задралось, холод пола царапнул кожу сквозь тонкую ткань.

— Рот, — коротко сказал он.

Его пальцы вцепились в мои волосы, направляя. Я подчинилась, открыла рот. Он расстегнул ремень быстрым движением, и член вырвался наружу — тяжёлый, напряжённый, с блестящей головкой. Он не ждал ни секунды, просто вошёл.

Горло сжалось, глаза заслезились. Он трахал мой рот так, будто проверял его на прочность. Двигался сам, задавая жёсткий темп, я только старалась подстраиваться — сглатывать, ловить его языком, хватать воздух носом.

— Вот так, — пробормотал он хрипло. — Глубже.

Его бёдра били по моим губам, ладонь сжимала волосы, направляя вниз. Я чувствовала, как слюна течёт по подбородку, стекает по шее, капает на грудь. Это было грязно, пошло и… невыносимо возбуждало.

Он делает со мной то, что хочет. И мне нравится, что он не спрашивает.

Я застонала, но звук утонул в его плотном ритме. Он не отпускал. Уводил глубже, пока я не давилась и не сглатывала с усилием, чувствуя, как его жилка пульсирует прямо у горла.

— Давай сильнее, — его голос стал низким рыком. — Ты справишься.

Я пыталась двигаться сама, сжимая рукой его у основания, ускоряясь, но он не позволял — сам задавал ритм, сам решал, когда остановиться. Челюсть ныла, дыхание сбивалось, но внутри росло то сладкое ощущение, когда всё выходит из-под контроля.

Он несколько раз замер, удерживая меня глубоко, пока я задыхалась и цеплялась ногтями за его бёдра. Потом отпускал — и снова входил резко, не давая перевести дух.

— Хочешь, чтобы я кончил? — спросил он, глядя сверху вниз.

Я подняла глаза, губы скользнули по его головке. Прошептала охрипшим голосом:

— Хочу.

Он усмехнулся и вытащил.

— А вот этого не будет. Пока нет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Илья поправил хватку на моих волосах и снова ввёл в рот. Но теперь его движения стали чуть медленнее — не для оргазма, а для пытки. Он держал себя в руках, будто смакуя каждую мою реакцию. Я поняла: он сознательно не кончает, оттягивает момент, играется, а меня распирает от этого ещё сильнее.

Колени ныли от холодного пола, но я не останавливалась. Каждое его движение было властным, каждое — как приказ. И всё это время я знала: он специально держит себя, чтобы потом взять меня ещё жёстче.

Занавеска слегка дрожала от наших движений, но снаружи никто пока не подходил. И именно эта грань — вот-вот нас поймают, но ещё нет — заставляла сердце биться так, будто я бегу по льду.

Он трахает мой рот, а я хочу, чтобы это не заканчивалось.

* * * * *

Он вытащил из моего рта свой член, мокрый, блестящий от слюны, и резко поднял меня на ноги. Я едва успела вдохнуть — а он уже разворачивал меня лицом к стене, опуская ладонью на спину. Платье задралось почти до талии, и холодный воздух ударил по разгорячённой коже.

— Ноги шире, — коротко приказал он.

Я подчинилась. Колени дрожали, но тело само выгнулось, подставляясь. Его движения были быстрыми, деловыми: он достал презерватив, разорвал упаковку зубами, надел в одно резкое движение. И сразу вошёл.

Первый толчок был таким сильным, что я ударилась лбом о холодное зеркало сбоку. Я застонала, и звук разнёсся слишком громко в этой тесной клетке. Он держал меня за бёдра, вбивался глубже и глубже, будто хотел пробить не только тело, но и всю мою осторожность.

Я выгнулась сильнее, упираясь ладонями в стену. Каждый его рывок отзывался во мне гулом, занавеска трепетала, словно не выдерживала. Звук его бёдер, хлопающих о мою задницу, заполнял всё пространство.

— Громко, — прошептала я, едва дыша.

— Пусть слышат, — выдохнул он и сжал мои ягодицы так, что кожа горела.

Я закусила губу, но тело предало — стон вырвался сам. Он ускорился, толчки стали резче, грубее. Я чувствовала, как внутренняя пружина сжимается всё сильнее, пока ноги не начали дрожать, а спина выгибалась дугой, будто это не я, а кто-то другой в этом зеркале.

— Хорошая, — его голос стал хриплым, почти животным. — Держись.

Он бился в меня с такой силой, что я уже не знала, откуда берутся силы держаться на ногах. Внутри всё горело, пот катился по спине, волосы прилипли к щекам. Я чувствовала, как его дыхание становится короче, как мышцы напрягаются.

— Чёрт… да… — он вдавился в меня до конца, замер и выдохнул резко. Я почувствовала, как член дёрнулся внутри, как презерватив наполнился его горячими рывками.

Я сползла чуть ниже, пытаясь отдышаться, а он всё ещё держал меня за бёдра, тяжело дыша. Потом быстро вынулся, снял презерватив, завязал и сунул в карман пиджака, как будто всё было по плану.

— Быстро одевайся, — сказал он коротко.

Я торопливо натягивала платье, руки дрожали. Трусики остались на полу, я уже тянулась за ними, когда занавеска резко дёрнулась в сторону.

— Что вы тут… — продавец замерла, и её глаза расширились.

Я стояла полусогнутая, платье едва прикрывало бедра, трусики ещё в руке. Лицо горело так, что казалось — видно всё.

Илья схватил меня за запястье и рванул к выходу.

— Пошли, — сказал он, даже не глядя на продавца.

Мы вылетели из магазина почти бегом, и смех сам вырвался из меня — нервный, сбивчивый, но живой. Сердце колотилось, а ноги дрожали так, что я едва удерживалась на каблуках.

Нас застукали. Но это было именно то, ради чего я сюда пришла.

* * * * *

Мы вышли из торгового центра, снег сразу облепил волосы и плечи, холод ударил в лицо, но это только подогрело огонь внутри. Илья шагал уверенно, крепко держа меня за руку. Его пальцы сжимали так, что казалось — я могу вырваться только если захочу по-настоящему. Но я не хотела.

Кинотеатр был рядом. Большой плакат с яркими постерами висел над входом, но внутри людей почти не было. В холле скучал кассир, девушка у барной стойки лениво пересчитывала попкорн. Илья показал билеты — оказалось, он купил их заранее, и это было по-мужски практично: ни лишних слов, ни суеты.

— На какой фильм? — спросила я, пока мы поднимались по лестнице.

— Да черт его знает. Какой-то артхаус, — он пожал плечами. — Лишь бы зала пустая была.

Зал действительно оказался почти пустым. Впереди сидела пара подростков, дальше — пожилая женщина с огромным пакетом попкорна. На весь зал — десять человек, не больше. Мы выбрали задний ряд, самый угол, где свет экрана почти не доставал.

Я села, стараясь отдышаться, и впервые за весь вечер ощутила паузу. Сердце ещё стучало после примерочной, но теперь вокруг было темно и спокойно. На экране начались рекламные ролики, потом фильм.

Фильм оказался медленным. Долгие кадры улиц, дождь по стеклу, закадровый голос о «вечной тоске». Пожилая женщина зевала, подростки тихо шептались и хихикали. Я тоже пыталась следить за сюжетом, но мысли всё время возвращались к Илье и тому, как он держал меня на коленях минуту назад.

Он сидел рядом, молча, но его рука лежала слишком близко к моему бедру. Мы смотрели фильм минут пятнадцать. Я уже решила, что, может, сегодня обойдётся без продолжения, как он вдруг наклонился.

— Скучно? — прошептал прямо в ухо.

— Угу, — выдохнула я.

Его губы коснулись моих. Поцелуй был резким, без подготовки. Он взял меня за подбородок, заставил открыть рот шире, и язык вошёл властно, как он привык — не прося, а беря.

Потом рука соскользнула на бедро. Сначала легко, почти невинно, потом выше. Я попыталась отодвинуться — больше для вида, чем всерьёз.

— Тише, — сказал он низко и продолжил.

Его пальцы прошли под платьем, нашли край трусиков, скользнули внутрь. Я зажалась, уткнувшись лицом в его плечо, чтобы никто не услышал. Он двигался размеренно, но с каждой секундой глубже и смелее.

Когда дыхание сбилось, он вдруг склонился ниже. Одним движением оказался у меня под платьем. Я зажала рот рукой, когда почувствовала его язык. Он работал жёстко, ритмично, будто и здесь хотел доказать — управляет мной до конца.

Я выгибалась в кресле, держалась за подлокотники, ногти впивались в ткань. Экран светился, герои фильма говорили о «потерянных чувствах», а я едва не кончала от того, что мужчина, которого знала меньше часа, жадно лижет меня в тёмном зале.

Он поднялся только тогда, когда я уже дрожала. Достал из кармана презерватив, порвал упаковку зубами и сунул мне в руку.

— Держи.

Пальцы у меня дрожали так, что фольга прилипала к ладоням. Я всё равно справилась: натянула на его член, он помогал, поправлял у основания, делал это грубо, без нежности — только скорость и практичность. Его глаза блестели в полутьме, и в них читалось:

сейчас ты моя

.

Потом он рывком потянул меня вниз. Я сползла на пол между рядами, платье задралось до груди, холодный линолеум обжёг кожу. Контраст был резким: горячее тело, липкий пот и ледяной пол.

Он навалился сверху, схватил мои запястья и прижал к полу. Не было времени привыкнуть — одним толчком вошёл до конца. Я ахнула, звук утонул в гуле динамиков, где на экране шёл дождь и кто-то что-то бормотал о тоске.

Его толчки были сразу глубокие, уверенные, без разгона. Бёдра хлопали по моим ногам так, что казалось — звук заполняет весь зал. Спина выгибалась сама, ноги раздвигались шире, тянулись к нему навстречу.

Он дышал тяжело, рвано, горячим воздухом касаясь моей шеи. Его руки держали крепко, так что я не могла пошевелиться. Каждое движение было как удар: быстро, резко, властно. Я задыхалась, кусала губы, но всё равно из горла вырывались сдавленные стоны.

Ещё… глубже… быстрее.

Он ускорился. Его член скользил внутри рваным ритмом, каждый толчок резал, но дарил сладкий жар. Я чувствовала, как грудь трётся о его рубашку, мокрую от пота, как холодный пол ниже усиливает тепло внутри.

— Смотри на меня, — прошептал он низко.

Я подняла глаза. В темноте блеснули его зрачки, расширенные, животные. В этот момент казалось, что в зале никого нет, кроме нас. Фильм был где-то далеко, мир сжался до наших тел.

Я выгибалась дугой, встречая каждый толчок. Он наваливался тяжёлым весом, двигался без пауз, всё быстрее. Его дыхание стало прерывистым, почти рычание. Занавеска на экране рвалась дождём, а во мне рвалось что-то другое — готовое вырваться наружу.

Моё тело дрожало, колени разъехались, спина прилипла к полу. Я уже не думала о том, что в зале могли заметить. Наоборот — это только усиливало:

если обернутся, пусть видят

.

Я стонала громче, не в силах держать звук. Его бёдра били жёстко, ладони впивались в запястья, внутри всё было залито жаром. И я поняла: ещё мгновение — и я сорвусь, прямо здесь, под тусклым светом экрана и запахом попкорна.

Даже если кто-то обернётся — всё равно. Сейчас я живу только этим.

Он двигался всё быстрее, толчки стали короче, но мощнее, будто он вбивал меня в холодный линолеум. Я чувствовала, как мышцы на руках и животе напряглись, как он уже едва держит себя.

— Чёрт… да… — выдохнул он прямо мне в ухо, и это прозвучало грубо, почти рычанием.

Я выгнулась, грудь ударилась о его рубашку, почувствовала, как его тело содрогается. Его бёдра сделали ещё несколько жёстких рывков, и он замер, вдавившись до конца. Член дёрнулся внутри, и я ощутила, как презерватив наполняется его горячими рывками.

Он тяжело дышал, упав грудью на мою, прижимая запястья всё так же крепко, будто боялся, что я исчезну в этот момент. Я слышала только его дыхание и собственный бешеный стук сердца, а на экране кто-то уныло говорил о «чужом одиночестве».

Через минуту он отстранился, вынулся медленно. Снял презерватив резким движением, завязал и сунул в карман брюк так же буднично, как будто это была не грязная тайна в пустом зале, а простая формальность.

Я осталась лежать на полу. Платье сбилось под грудь, волосы растрепались, колени дрожали. Воздух был густой, пах потом, резиной презерватива и попкорном. Я смотрела в потолок и смеялась тихо, нервно, но искренне.

Мы сделали это. Прямо здесь. На виду. И никто не заметил.

— Вставай, — сказал он коротко, протянув руку.

Я поднялась, платье сползло вниз, но всё равно сидело криво. Он поправил ворот рубашки, застегнул ремень, и мы выглядели так, будто просто скучали на фильме. Только блеск в его глазах выдавал: это был не сон.

Мы снова сели в кресла, будто ничего не произошло. На экране продолжался фильм — бесконечные улицы, дождь, слова про тоску. Я откинулась на спинку и улыбнулась про себя. У меня было своё кино.

* * * * *

Мы вышли из кинотеатра в холодный вечер. Снег уже ложился тонким слоем на асфальт, фонари размывались в белых облаках. Я едва успела выровнять дыхание, Илья шёл рядом спокойно, как будто то, что случилось в зале, было всего лишь разминкой. Он посмотрел на меня искоса, ухмыльнулся и сказал:

— Давай ещё в подъезде.

Я замедлила шаг. Сердце ухнуло вниз.

Серьёзно? Здесь, сразу?

— В подъезде? — переспросила я.

— А что? — он пожал плечами, будто речь шла о чём-то обыденном. — Там тихо, тепло. Никто не помешает.

Я шла молча ещё несколько шагов. Внутри боролись две силы: одна кричала «слишком», другая — толкала вперёд. И, как всегда, победила вторая.

— Ладно, — выдохнула я, чувствуя, как внизу живота свело сладким страхом.

— Вот и умница, — ухмыльнулся он и повёл меня вперёд.

Через пару минут мы вошли в новый дом — подъезд светлый, пах краской и теплом. И всё, что произошло дальше, было ещё более запретным именно из-за этой нормальности вокруг.

Через пять минут мы оказались у нового дома — светлый фасад, стеклянные двери, всё чистое, свежее. Я только потом поняла: он заранее выбрал кинотеатр и торговый центр неподалёку. Всё было спланировано.

Подъезд был новый — светлый, чистый, пах краской и теплом. Здесь было так спокойно и привычно, что всё происходящее казалось ещё более запретным. Я стояла на коленях перед мужчиной, которого видела впервые, и ловила на себе его тяжёлый взгляд.

Он молчал. Просто достал свой член — толстый, налитый, с гладкой блестящей головкой, немного изогнутый в сторону — и положил ладонь мне на затылок. Я провела языком вдоль ствола, медленно, чувствуя вкус кожи и пульсирующую жилку.

— Смелей, — сказал он низко.

— Думаешь, я не справлюсь? — я подняла глаза, позволив себе лёгкую улыбку.

— Проверим, — его пальцы сжали волосы.

Я открыла рот шире и впустила его внутрь. Член заполнил рот сразу, упруго, властно. Я двинулась ритмично, сжимая губами, рукой помогая у основания. Слюна быстро потекла по подбородку, и мне это понравилось — липкая влага только подогревала азарт.

— Вот так… — он выдохнул, уткнувшись затылком в стену. — Глубже, давай глубже.

Я застонала, скользнув языком по головке.

— Хочешь, чтобы я захлебнулась?

— Хочу, чтобы ты не останавливалась, — его голос дрогнул, но в пальцах была только твёрдость.

Я послушно склонилась вперёд, пропуская его глубже, сглатывая. Я ритмично двигалась, ускоряясь, чувствуя, как он наливается всё сильнее.

— Ты любишь это? — спросил он, глядя прямо в глаза.

Я оторвалась на секунду, провела языком по его члену и прошептала:

— А ты разве не видишь?

— Вижу, — его дыхание стало прерывистым. — Ещё быстрее.

Я подчинилась. Губы сжимали сильнее, щёки напряглись, язык скользил, звук чавканья разносился в тишине подъезда. Его стоны стали громче, руки сильнее давили на затылок.

— Чёрт… да… продолжай… — он почти рычал.

Я ускорилась ещё, чувствуя, как член дёргается у меня во рту, как его тело напрягается до предела. И в следующее мгновение горячие рывки заполнили рот. Я сглатывала жадно, не отрываясь, пока он сжимал волосы и тяжело дышал.

Только потом я отпрянула, вытерев губы тыльной стороной ладони. Он застегнул брюки и, не меняя тона, бросил:

— Неплохо. Ещё увидимся.

— Может быть, — ответила я спокойно, вставая на ноги.

Дверь в его квартиру хлопнула, и он ушёл. Я осталась одна в теплом подъезде — с горячими губами, влажным подбородком и дрожью в теле. Я улыбалась. Потому что это не было случайностью. Не ошибкой. Это был шаг туда, куда я сама решила идти.

И только потом до меня дошло: Илья оказался хитрым. Я сосала ему именно в его подъезде. И кинотеатр, и торговый центр — всё это он выбрал заранее, специально возле своего дома. У него был план, и я в него вписалась идеально. Но меня это не расстроило. Наоборот — я получила кучу удовольствия, адреналин и материал для статьи, который никогда не выдумаешь за столом в редакции.

Глава 28. Имя вслух

Утро понедельника началось со странного чувства: будто воздух в редакции стал плотнее. В коридоре пахло пылью и кофе, принтер стрекотал громче обычного, но за этим привычным шумом чувствовался другой гул — ожидание, напряжение, сплетни.

Я открыла статистику на экране — цифры росли стремительно, как дрожжи в тепле. Статья про публичный секс била рекорды, комментарии множились каждую секунду. У читателей глаза горели, но в редакции — совсем иное. Там горели спины и шеи от чужих взглядов.

— Ты видела эти цифры? — донёсся голос из соседнего ряда. — Такое у нас редко бывает.

— Видела. Но кто, интересно, решился на такую жесть? — шёпот, но громкий, нарочно для ушей.

Я сделала вид, что углублена в текст, но пальцы на клавиатуре дрожали.

В кухне, возле кулера, толпились трое — Светлана, двое верстальщиков и Марина. Я зашла налить кофе. Кружка в руках грела, а внутри холодило.

— Ну это точно не наши, — рассуждал один из парней. — Слишком дерзко. У нас все приличные.

Марина, жуя шоколадку и лениво облокотившись на стол, фыркнула:

— Приличные? Да ладно вам. Это же Ева.

Слова сорвались легко, будто шутка. Но повисли в воздухе, как брошенная граната.

Тишина. Даже чайник перестал шуметь. Светлана приподняла бровь, верстальщик уронил пакетик сахара. Все повернулись ко мне.

Марина тут же осеклась, глаза распахнулись:

— Я… я не то имела в виду… ну, в смысле… — она захлопала ресницами и прикусила губу.

Но было поздно. Имя уже прозвучало. Маска сорвана.

— Серьёзно? — прошептала девушка в строгой юбке. — Это правда ты?

— Ну и смелая, — сказал верстальщик, хотя в его голосе звучала смесь зависти и похоти. — Я бы никогда не подумал.

— Смелая? — усмехнулась Светлана, глядя на меня холодно. — По-моему, это просто дешевый трюк.

Я почувствовала, как сердце ударилось в рёбра. Горячий кофе в кружке вдруг показался ледяным. Хотелось бросить её в раковину и выбежать, но ноги приросли к полу.

— Ева… прости, — прошептала Марина мне почти в ухо, но слышали все. — Я ляпнула… сама не поняла.

— Уже поняли, — вставил кто-то сзади.

В коридоре прошёл Андрей. Его шаги отдались гулко, он обвёл нас взглядом, задержался на долю секунды дольше на мне — и молча пошёл дальше. Никакого комментария, никакой эмоции. Только эта тягучая пауза. Она давила сильнее, чем чужие смешки.

В груди всё сжалось.

Теперь это не слух. Теперь это факт.

* * * * *

Во вторник утро началось с усмешек. Казалось, весь мужской состав редакции вдруг вспомнил, что я женщина. Взгляды липли к груди, linger на ногах, и каждый считал своим долгом пошутить.

— Ну что, Милена, — раздалось сзади, когда я шла к своему столу. — Новый эксперимент готовишь? Может, со мной?

Я обернулась — двое верстальщиков переглядывались, давясь смехом. Один подмигнул, другой демонстративно достал из кармана пачку презервативов, потряс и убрал обратно.

— Серьёзно? — выдохнула я.

— А что такого? — ухмылка до ушей. — Ты же теперь у нас секс-журналистка, а не эти ваши скучные «десять советов». Вот мы и предлагаем материал.

Я прошла мимо, сжав губы, но жар в лице выдавал злость. Внутри клокотало.

Могла бы врезать. Но тогда они победят.

На кухне было не лучше. Стоило мне зайти налить кофе, как двое коллег переглянулись и громко, нарочито:

— Представляешь, сидишь на планёрке, а у неё там жужжит…

— Ха! Я бы проверил лично.

Я резко поставила кружку на стол, и жидкость плеснулась через край.

— Вам самим не стыдно? — сорвалось с моих губ.

— А что такого? — развёл руками один из них. — Ты сама это написала. Значит, можно обсуждать.

— Ты же публичная теперь, — добавил второй. — Привыкай.

Кофе пах горько, руки дрожали.

Привыкай? Значит, для них я теперь не журналистка, а бесплатное порно на ногах.

К середине недели издевки стали тоньше, но ядовитее. Письма на почту — без подписи, только смайлики и пошлые предложения. Один прислал фото презерватива с подписью: «На следующий текст». Другой — картинку игрушки и приписку: «Советую режим 3, кайфанёшь».

В мессенджере коллега, с которым раньше обсуждали макеты, внезапно написал:

«А в реале ты такая же развратная, как в текстах?»

Я закрыла чат, пальцы побелели от злости.

В курилке кто-то специально начал говорить громко:

— Ну что, у нас теперь штатная шлю… — пауза, хмык. — Журналистка, конечно.

Смех, кашель, облака дыма. Я проходила мимо, и эти слова врезались сильнее, чем запах дешёвых сигарет.

Марина пыталась прикрыть, подшучивала:

— Ребят, а если вам статью про импотенцию напишут, вы тоже очередь займёте?

Но её голос тону в общем шуме.

Андрей молчал. Его тишина резала острее всех. На планёрке он даже не посмотрел на меня, только отмерял сухим голосом задания. Но пауза, когда дошёл до моего имени, была длиннее обычного. Я почувствовала её телом — словно он поставил на мне крест, но решил подождать до официального приговора.

Четверг. В редакции обсуждали новый проект. Один из дизайнеров громко, на весь зал:

— А давайте пусть Ева протестирует баннер вживую? У неё опыт есть.

Все засмеялись. Кто-то прыснул так, что пролил чай на стол. Я сжала ладони в кулаки и вышла в коридор. Стены пахли краской и пылью, и там, в одиночестве, слёзы обожгли глаза.

Они меня не видят. Для них я больше не автор, не журналистка. Я — только Милена. Фантом, шлюха из статьи.

* * * * *

Дни тянулись вязко и тяжело. Казалось, воздух в редакции стал гуще, слова — липче, а взгляды — пронзительнее. Мужские подколы ещё можно было игнорировать: хмыкнуть, пройти мимо, сделать вид, что не слышу. Но женский шёпот бил точнее — будто ножиком по коже, маленькими, но болезненными порезами.

В туалете, где обычно прятались на перекуры и быстрые звонки, теперь прятались сплетни. Я вошла, и сразу замолкли две девушки из СММ, но их отражение в зеркале выдало: губы ещё двигались, а глаза скользнули по мне с плохо скрытой насмешкой. Я включила воду, дала ей течь, и услышала обрывки до этого:

— Ну и шлю…

— Ага, зато просмотры.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я громко захлопнула кран, вышла, не сказав ни слова. Их смех прорвался в спину, тонкий, как трещина в стекле.

В коридоре, у кулера, царила другая сцена. Одна из журналисток собрала вокруг себя маленький кружок слушательниц. Голос — мягкий, ровный, но каждый слог обволакивал ядом:

— Журналистика ведь всегда была про доверие, про ответственность. А сейчас… всё сводится к хайпу. Можно, конечно, и так. Но мне кажется, мы должны держать планку.

Стоило мне подойти, она тут же надела улыбку:

— Ева, ты как? Держишься? Я всегда говорила: главное — оставаться профессионалом, в любой ситуации.

Я кивнула, сжимая кружку так, что костяшки побелели. За её словами стояла та же мысль, что и в туалете: «шлюха». Но в её исполнении это звучало, как приговор в красивой обёртке.

Марина пыталась сгладить углы. На обеде, когда разговор снова покатился в мою сторону, она не выдержала:

— Ну давайте честно, девочки. Кто из вас отказался бы от таких просмотров? Марин, может, ты напишешь «Десять правил идеальной улыбки на планёрке». Это точно побьёт рекорды.

Смех прокатился по столу, но был больше нервным, чем весёлым.

Вечером я возвращалась к своему столу и чувствовала себя под прожектором. Каждый шаг отдавался эхом, каждая пара глаз прожигала. Одни смотрели с тайным восторгом, будто я сделала то, на что они сами не осмелились. Другие — с брезгливой гримасой, как на грязное пятно. Но хуже всего было ощущение, что я больше не «Ева из редакции». Я — «Милена». Для них это имя звучало громче любого моего текста.

Марина подошла позже, положила на стол шоколадку, её жест был неуклюжим, но настоящим.

— Не принимай близко, — прошептала она. — Они всегда так. Сегодня ты мишень, завтра кто-то другой.

Я кивнула, но внутри было пусто.

Сегодня я — их зеркало. И в этом зеркале они видят не текст, а тело. Не автора, а персонажа.

Свет от монитора резал глаза. Дни тянулись, как расплавленный пластик, и чем дальше, тем сильнее чувствовалось: здесь я больше не коллега, а сюжет.

* * * * *

Неделя подходила к концу, но легче не становилось. Каждое утро я просыпалась с тяжестью в груди и знала: снова шаг в редакцию — и снова взгляды, смешки, подколы. Мужчины отпускали свои пошлые комментарии, женщины шептались за спиной, а тишина Андрея стала холоднее любых слов. Силы уходили незаметно, как вода из дырявой кружки: вроде держишь в руках, а на донышке пусто.

Вечером, вернувшись домой, я бросила сумку у двери и включила ноутбук. Экран загорелся тускло, курсор замер, будто издевался: «Ну, давай, смотри, что тебе приготовили сегодня». Я открыла почту, скорее по привычке, чем из интереса. Среди банальных уведомлений и рекламы было одно письмо, которое сразу притянуло взгляд. Отправитель —

Игорь

.

Сердце дернулось. Мы давно не переписывались. Нажала.

«Ева, я долго думал, писать или нет. Знаю, что ты занята, знаю, что у тебя хватает своих проблем. Но если не скажу сейчас — потом не смогу. Я всё это время вспоминал тебя. То, как ты смеёшься, когда нервничаешь. Как споришь, даже когда заранее знаешь, что права. Как пишешь так, будто через строчки можно дотронуться до твоих пальцев.

Я хочу тебя увидеть. Без поводов, без оправданий. Просто встретиться и поговорить. Я не обещаю чудес, не буду писать больших слов, но одно скажу честно: ты мне дорога. Очень. Я не знаю, что ты чувствуешь ко мне, но если во мне ещё осталась хоть какая-то надежда — дай знак. Скажи, где и когда. Я приду.»

Я перечитала письмо трижды. Сначала — быстро, сжимая губы. Потом — медленно, вникая в каждую фразу. И каждый раз внутри становилось всё тяжелее. Не от того, что он написал. А от того, что у меня не было сил реагировать.

Может быть, в другой жизни я бы улыбнулась. Может быть, согласилась бы на встречу, пошла бы в кафе, заказала бокал вина и позволила ему говорить. Но в этой жизни я чувствовала только усталость. Такую густую, что даже признание в любви не могло её пробить.

Я закрыла глаза, положила пальцы на клавиатуру — и тут же убрала. Ответить? Что? «Спасибо, я устала»? «Да, давай встретимся, но я уже не верю ни в кого»? Слова казались лишними.

Крышка ноутбука щёлкнула, и в комнате воцарилась тишина. Холодная, давящая, как и весь мой день.

Я легла на диван, укрылась пледом до подбородка и услышала, как гудит холодильник. Всё. Мир сузился до этой квартиры, до пледа и моих закрытых глаз.

Пусть подождёт, Игорь. Пусть подождёт кто угодно. Сегодня я не могу впустить в себя ещё чьи-то чувства.

* * * * *

Ночь обрушилась на квартиру тихо, но тяжело. Шторы не задернула — фонари с улицы заливали комнату холодным светом, и от этого стены казались ещё ближе. Я лежала на диване, глядя в потолок, и чувствовала: тело пустое, как выжатый лимон. Голова гудела от чужих слов, даже тишина звенела, будто кто-то оставил радио на очень низкой громкости.

Сначала просто текли слёзы. Медленно, упрямо, сами по себе. Я не рыдала, не кричала, просто смотрела вверх и ощущала, как мокрая дорожка катится по виску и исчезает в волосах. Но потом всё прорвало. Горло сдавило, дыхание сбилось, и из груди вырвался хриплый звук, похожий на кашель и крик одновременно.

— Господи… да что же это, — выдохнула я в пустоту, и голос сорвался на плач.

Я прижала лицо к подушке, уткнулась так, что ткань намокла моментально. Слёзы текли, как будто внутри открыли краны. Всё накопленное за неделю вырывалось наружу: сплетни, шёпот «шлюха», ухмылки мужчин, холодные паузы Андрея, письмо Игоря, в котором я не нашла сил ответить. Всё это давило и душило.

Мне хотелось быть сильной, как в статьях. Той дерзкой, которая пишет о сексе так, что у людей горят щеки. Но в этот момент я была другой — уставшей женщиной, которая не знала, где её место. Я всхлипывала так, что плечи тряслись, а дыхание сбивалось. Несколько раз пыталась остановиться, вытереть слёзы ладонями, но они возвращались, ещё сильнее.

Клавиатура ноутбука блестела в темноте. На ней остались капли — я заметила это только потом, когда приподнялась и смахнула рукавом воду. Экран был тёмным, но будто ждал. Я положила ладони на крышку, открыла её — и снова захлопнула. Нет. Сегодня не отвечу никому. Ни Игорю, ни коллегам, ни самой себе.

Я встала и пошла на кухню. Холодильник встретил пустотой: йогурт, яблоко, кусок сыра. Я схватила яблоко, откусила — и вкус был таким кислым, что снова наполнились глаза. Бросила на стол, вернулась в комнату.

На столике лежала ручка. Я взяла её и достала листок. Пальцы дрожали, но слова выводились чётко, одно за другим:

«Заявление об увольнении. Прошу уволить меня по собственному желанию…»

Когда поставила точку, внутри щёлкнуло. Будто огромный камень сдвинулся с места. Да, страшно. Да, я не знаю, что будет дальше. Но здесь, в этой редакции, мне больше не оставили пространства для дыхания.

Я сложила лист пополам и положила рядом с ноутбуком. Потом снова легла, натянула плед до подбородка и закрыла глаза. Слёзы продолжали течь, но теперь они были другими — не истеричными, а уставшими.

Утром я отнесу заявление. Утром всё изменится. А пока — пусть эта ночь сотрёт остатки сил. Пусть я усну с пустотой, лишь бы проснуться с решением.

Комната дышала холодным светом фонарей. Внутри меня всё ещё дрожало, но впервые за неделю я знала, что сделаю завтра.

Глава 29. Пауза перед стартом

Утро было тягучим, как недосып. Снег таял под ногами и превращался в грязные лужи, и я ловила себя на мысли: они похожи на мои последние недели — серые, холодные, вязкие. В сумке лежал листок, сложенный вдвое, — заявление. Казалось, именно он оттягивает плечо, а не сама ткань сумки.

Я шла медленно, но дверь редакции всё равно приближалась. Ещё шаг — и знакомый запах кофе и дешёвых духов ударил в нос. Всё было как всегда: верстальщик спорил с дизайнером, кто-то громко стучал по клавишам, кто-то рассказывал в трубку про дедлайн. Для них — обычный день. Для меня — последний.

Я постучала в дверь Андрея. Его «Войдите» прозвучало привычно холодно, и от этого сердце сжалось ещё сильнее.

Он сидел за столом, с привычным каменным лицом, перед ним — графики и таблицы. Я положила заявление сверху, и лист будто скользнул по его идеально ровной стопке бумаг.

— По собственному, — сказала я. Голос дрогнул, но я старалась держаться.

Андрей посмотрел на бумагу, потом на меня. Взгляд у него был ровный, но пауза — дольше обычного.

— Жаль, — произнёс он. — Но это твой выбор.

Я уже повернулась, но он добавил:

— Ты понимаешь, что твои статьи принесли нам рекордные цифры?

Я замерла у двери.

— Понимаю.

— Таких материалов у нас больше не было. — Его голос был всё так же ровен, но в нём слышалась усталость. — Уйти на пике… не самое разумное решение.

Я прикусила губу.

— Остаться — значит позволить им жрать меня дальше. Я не могу.

Он кивнул. Без споров, без попытки переубедить. В его глазах мелькнула искра сожаления — но не по мне, а по цифрам. По графикам, которые перестанут расти.

В коридоре стояла тишина. Коллеги услышали хлопок двери и тут же подняли головы. Верстальщик шепнул кому-то:

— Она правда уходит?

— Похоже на то.

— Жаль, хоть читать было интересно…

— Интересно? Да она позорит редакцию.

Я собрала вещи в коробку: пара блокнотов, кружка с треснутой ручкой, стопка бумаг. Всё умещалось в один заход. Никто не подошёл попрощаться. Только один молодой корректор пробормотал:

— Удачи, Ева.

Я кивнула. Сил отвечать не было.

Дверь редакции захлопнулась за моей спиной. Холодный воздух ударил в лицо, пробрался под пальто. Я вдохнула глубже, чем за последние месяцы. В груди было пусто, но эта пустота была честнее, чем липкая тишина офиса.

Свободная. Опустошённая. Как будто заново учусь дышать.

* * * * *

Олеся открыла дверь в своём стиле — нараспашку, с громким «заходи уже, не мёрзни!». В квартире пахло вином, духами и чем-то сладким — наверное, пирогом из ближайшей пекарни. Музыка играла негромко, а на столе в гостиной уже стояли бокалы и тарелки с закусками. Ира сидела на диване, прижимая к себе плед, Таня — за столом, листала что-то в телефоне, но подняла глаза, когда я вошла.

— Ну всё, — сказала Олеся, забирая у меня пальто. — Официально свободная женщина. Скажи хоть, как там?

Я опустилась на диван рядом с Ирой, тяжело, будто ноги отказывались держать. В зеркале шкафа увидела себя: мешки под глазами, лицо уставшее, волосы спутанные. Не журналистка, не «Милена» — просто женщина, которая слишком долго держалась.

— Подала заявление, — произнесла я. — Он сказал: «Жаль».

— И всё? — удивилась Таня. — Без театра, без «останемся друзьями»?

— Всё, — кивнула я. — Только добавил, что я принесла рекордные цифры. Сказал, жалко терять. Но жалко — не меня, а цифры.

Олеся фыркнула, наливая мне в бокал.

— Ещё бы. Они там цифрами и дышат.

Я взяла бокал, сделала глоток, и вино обожгло горло. Горячие слёзы сами поднялись к глазам, и я не смогла их удержать.

— Девочки… — сорвалось с губ, и голос дрогнул. — Я больше не могу. Они же меня там сожрали. Каждое слово, каждый взгляд… Я устала.

Ира обняла меня сразу, её плед накрыл и мои плечи.

— Пусть всё это остаётся там. Теперь ты дома.

Но слёзы уже прорвались. Я закрыла лицо руками, а слова сыпались обрывками:

— Каждый день… «шлюха»… «продалась»… пошлые фотки… Андрей молчит… я одна… не могу больше…

Горло сдавило, дыхание сбилось. Я рыдала, уткнувшись в колени, и в этот момент мне было всё равно, как выгляжу. Таня молча протянула салфетки, а Олеся села напротив, держа мой бокал в руке.

— Дура ты, — сказала она мягко. — Сильная, но дура. Думаешь, ты одна всё это тащить должна?

Я подняла глаза — красные, опухшие.

— А кто, если не я?

Олеся махнула рукой:

— Мы. Вчетвером. И точка.

Ира кивнула, обнимая меня крепче. Таня вздохнула, но на лице мелькнула твёрдость:

— Она права. Хватит мучить себя. Нужно что-то новое.

Я всхлипнула, вытерла лицо и уставилась на стол, где бокалы отражали свет. Внутри всё ещё трясло, но впервые за долгое время рядом было тепло. Тепло не от батарей, а от людей, которые сидели рядом и смотрели так, будто я не провалилась, а просто начала сначала.

Может быть, это и есть то, что нужно. Не редакция, не Андрей, а вот этот диван, эти руки, этот смех в полголоса.

* * * * *

Вино согревало, но не снимало усталости. Я сидела, обняв подушку, и чувствовала себя пустой оболочкой. Девочки переглядывались между собой — у каждой был свой взгляд: у Иры мягкий, у Тани строгий, у Олеси — искристый, опасный.

— Слушай, — первой нарушила тишину Олеся. — А чего ты теперь собираешься делать? Ну вот уволилась. Дальше что?

— Ничего, — пожала я плечами. — Отосплюсь. А потом, может, найду что-то поспокойнее.

— Спокойнее? — фыркнула она. — Тебя это убьёт. Тебе нужно шуметь, а не утихать.

Я вздохнула, отхлебнула из бокала.

— Я больше не хочу ни шума, ни скандалов. Я устала, Лесь.

— А я думаю наоборот, — вмешалась Таня. — У тебя есть то, чего нет ни у кого: имя. Его уже не спрячешь. Так используй.

Я усмехнулась сквозь усталость.

— Имя? Да меня теперь полгорода шлюхой зовёт.

— Пусть зовут, — твёрдо сказала Олеся. — Но читают-то! Читают, спорят, делятся. Это капитал, Евка. Ты сама его сделала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ира осторожно положила ладонь мне на руку.

— Может, стоит попробовать что-то своё? Не под Андреем, не под его холодными графиками. Свой проект.

— Какой проект? — горько рассмеялась я. — У меня нет ни денег, ни идей.

Олеся откинулась на спинку дивана, подняла бокал и ухмыльнулась:

— Есть идея. Сайт. Про секс. Про эксперименты. Ты будешь лицом, я — идейным генератором, а мы все вместе — командой.

Я замерла, глядя на неё.

— Ты с ума сошла.

— Может быть, — пожала плечами. — Но у меня чёткое чувство: это сработает.

Таня сразу подняла палец, как бухгалтер на собрании.

— Сайт — это не только статьи. Это хостинг, поддержка, реклама, юридическая часть. На старте нужны деньги.

— Сколько? — спросила Ира.

— Надо посчитать, — прикинула Таня. — Чтобы не заглохнуть в первый месяц. Нужно заплатить верстальщику сайта. Я пока не знаю расценки.

— Ну так и сложимся, — легко сказала Олеся. — У кого сколько есть. Без фанатизма.

Ира вздохнула:

— У меня немного, но я готова. Для меня это важно. Я хочу, чтобы у тебя получилось, Ева.

Я отложила подушку, посмотрела на них по очереди.

— Девочки, вы понимаете, во что меня тянете? Это не игра. Это риск. Это ещё больше грязи, ещё больше осуждения.

— А сейчас что? — резко перебила Олеся. — Ты уже всё это имеешь. Но там, в редакции, ты была одна. А здесь — мы.

Я закрыла лицо ладонями. Внутри всё спорило: желание уползти в тишину и желание рискнуть. Слёзы снова подступали, но я сдержалась.

— Даже если… — выдохнула я. — Даже если согласиться. Кто чем займётся?

— Вот! — оживилась Олеся и ткнула пальцем в воздух. — Я — эксперименты. Shadow, встречи, провокации. Всё, что адреналин. Ты — тексты. Живые, жёсткие, твои.

— Я возьму на себя читателей, — тихо сказала Ира. — Комментарии, рассылки, письма. Мне нравится общаться, отвечать. Я могу делать это мягко, без жёсткости. Чтобы у людей была и поддержка, и тепло.

— А я, — Таня поджала губы, — бухгалтерия, договора, расходы. Если мы хотим зарабатывать, без контроля всё утонет.

Я рассмеялась — впервые за весь вечер. Смех был хриплый, но настоящий.

— Вы даже роли уже распределили.

— Конечно, — подмигнула Олеся. — Я давно думала об этом. Просто ждала, когда ты созреешь.

— А если не получится? — спросила я.

— Тогда хотя бы попробуем, — ответила Ира. — И это будет честно.

Я взяла бокал, сделала большой глоток и поставила на стол. Слова застряли в горле, но глаза уже выдавали ответ.

— Ладно, — прошептала я. — Давайте попробуем.

Олеся хлопнула ладонями, как ребёнок.

— Вот это я понимаю! Девочки, мы рожаем сайт.

Таня закатила глаза, но уголки её губ дрогнули.

— Ещё рано радоваться. Сначала цифры, потом эмоции.

— А у меня цифры простые, — подмигнула Олеся. — Через год сайт выходит на прибыль. И точка.

Ира улыбнулась мне мягко:

— Главное, что мы теперь вместе.

Я кивнула, и внутри впервые за долгое время стало теплее. Усталость никуда не делась, но под ней появилась тонкая нить — надежда.

Может, именно так и начинается новая жизнь: с дивана у подруги, с бокала вина и слова «давай попробуем».

* * * * *

Мы сидели вокруг стола, бокалы наполовину пустые, и спорили, как школьницы на перемене. Но спор был взрослый: не про оценки, а про деньги.

— Без бюджета всё это утонет, — повторяла Таня, как заведённая. — Я вам серьёзно говорю. Хостинг, домен, реклама, хотя бы минимальная защита от сливов. Это не шутки.

— Сколько нужно? — спросила я, нервно постукивая пальцем по бокалу.

— Не знаю точно, — прикинула Таня. — Но явно немало. Мы должны понимать, что сайт хотя бы год протянет. А дальше — уже думать о монетизации.

— Немало, — задумчиво повторила Олеся и откинулась на спинку стула. — Ну, у меня кое-что есть. Если сильно постараюсь, смогу ещё что-то выжать.

— У меня мало, — сказала Ира тихо. — Но я готова дать всё, что смогу. Для меня это не трата, это… инвестиция в тебя, Ева.

Я улыбнулась ей сквозь усталость и повернулась к Тане:

— А ты?

— Я вложусь, — кивнула Таня. — Но не всё сразу. Я должна понимать, куда идут деньги. Я готова вести бухгалтерию, прозрачно, чтобы у всех было ясно: сколько пришло, сколько ушло.

— Вот и договорились, — хлопнула ладонями Олеся. — Скидываемся, запускаем, потом разгоняемся. Через год мы должны выйти на прибыль, а дальше — уже сами будем диктовать правила.

— Оптимистка, — хмыкнула Таня.

— Нет, реалистка, — поправила её Олеся. — Я знаю, как люди жадны до правды. Особенно до честного секса.

Я молчала, слушая их спор. В голове крутились слова Андрея:

«Жаль терять цифры».

Он видел только графики. А здесь, за этим столом, я впервые слышала не про цифры, а про людей. Про нас.

— Есть ещё одна вещь, — сказала я медленно.

Девочки одновременно подняли на меня глаза.

— Я думаю… стоит позвать Свету.

Тишина упала моментально. Олеся нахмурилась так, что её ресницы дрогнули. Таня отложила бокал, Ира уставилась в пол.

— Ты серьёзно? — первой взорвалась Олеся. — Ева, она тебя шантажировала! Она хотела тебя уничтожить. И теперь ты хочешь позвать её в наш проект?

— Она предала, — согласилась Таня. — И за такое не зовут в команду.

Ира осторожно подняла голову:

— Я не знаю… но доверять ей будет сложно.

Я сжала кулаки. Слова давались тяжело, но я знала, что иначе нельзя.

— Девочки, послушайте. Да, Света предала. Да, она сделала мне больно. Но она умеет работать. У неё мозги, у неё связи. И главное — я хочу закончить эту войну. Я не могу тащить за собой обиду дальше.

— Ева, — Олеся покачала головой. — Это безумие.

— Может быть, — призналась я. — Но если мы хотим, чтобы проект был сильным, нам нужны не только свои, но и те, кто умеет писать по-настоящему. Света сильная журналистка.

Таня прищурилась:

— А если она снова предаст?

— Я не обязана ей доверять слепо, — сказала я твёрдо. — Но я обязана дать себе шанс идти дальше без ненависти. Я устала ненавидеть.

Олеся замолчала, но в её взгляде полыхала злость. Ира вздохнула и снова посмотрела на меня:

— Ты всегда была слишком мягкой. Но, может, именно это и правильно.

Я развела руками:

— Я позвоню ей. Если согласится — пусть придёт. Если нет — значит, так и будет.

В комнате повисла тяжёлая пауза. Потом Таня подняла бокал:

— Ладно. Допустим. Но я буду первой, кто скажет «я предупреждала», если всё сорвётся.

Олеся фыркнула, но не стала спорить. Только добавила:

— Она мне не подруга. И никогда не станет.

— Это и не обязательно, — сказала я устало. — Главное, чтобы мы все тянули одну верёвку.

Мы чокнулись бокалами, но звон стекла был глухим, без радости. Решение принято, но каждая чувствовала: впереди ещё не один трудный разговор.

Я позвоню Свете. Я дам ей шанс. И себе тоже.

* * * * *

Квартира встретила меня тишиной. Я закрыла дверь, скинула сапоги и долго стояла в коридоре, прислушиваясь к собственному дыханию. После смеха девочек и их голосов эта тишина казалась слишком густой. Даже холодильник будто решил не шуметь.

Я прошла в комнату, включила ноутбук и села за стол. Пустой документ мигал курсором, будто спрашивал: «Ну что, ты готова?» Я уставилась на экран и почувствовала, как внутри всё сжимается. Страшно. Непривычно страшно. Не перед планёркой, не перед новым текстом, а перед чем-то большим, что может перевернуть всю мою жизнь.

А вдруг не получится?

Мы вложим силы, время, деньги — и сайт просто утонет в тысячах других.

А вдруг получится слишком сильно?

Тогда снова сплетни, снова атаки, снова чужие пальцы, тычущие в меня: «Вот она!»

Я откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Перед глазами всплыли их лица: серьёзная Таня, которая считает каждую копейку; Ира, мягкая и заботливая, с глазами, полными тепла; Олеся — огонь, смех и безрассудство, готовая тащить нас всех вперёд. И я — со своим багажом боли, но с тем, что умею лучше всего: писать.

Сайт про секс. Наш сайт. Наши правила.

Я взяла в руки блокнот и записала несколько слов: «честность», «эксперименты», «голос». Потом ещё одну строчку: «Не бояться». Рука дрожала, но буквы выходили чёткие.

На кухне тихо закапал кран. В тишине звук показался слишком громким. Я встала, закрыла воду, вернулась и натянула на себя плед. Внутри было холодно, но под пледом становилось теплее.

Я поймала себя на том, что улыбаюсь. Чуть заметно, сквозь усталость. Потому что впервые за долгое время у меня было не только прошлое, от которого хотелось убежать, но и будущее, к которому можно шагнуть.

Да, страшно. Но я хочу. Хочу попробовать. Хочу снова писать так, чтобы дрожали руки. Только теперь — на своём поле.

Я выключила ноутбук и легла в кровать. Тишина снова наполнила комнату, но теперь она не давила. Она была похожа на паузу перед началом.

Телефон на тумбочке коротко завибрировал. Экран загорелся — смс с незнакомого номера.

«Ева, это я. Убери мой основной номер из блока. Нам надо поговорить.»

Я замерла, держа телефон в руке. Сердце толкнулось в рёбра, но пальцы не двинулись. Я не стала отвечать, погасила экран и положила обратно.

Игорь снова рядом. Надоедливый, настойчивый. Но что он хочет на самом деле? Как мне от него избавиться?

Я закрыла глаза, но сон уже не приходил.

Эпилог

Неделя после увольнения пролетела странно: вроде и ничего особенного не произошло, но каждая минута казалась шагом в другую жизнь. Я просыпалась позже обычного, пила кофе медленно, смотрела на пустой экран ноутбука — и внутри не было больше страха перед Андреем, его холодными паузами и чужими взглядами в редакции. Но была другая тревога: а что дальше?

На столе лежали разбросанные листы с заметками. На них каракули, схемы, стрелки. Я пыталась рисовать будущее, но пока это было похоже на детскую игру в города. В одном углу — идеи Олеси: «эксперимент с тишиной», «игра на запахи», «панорамные окна». В другом — аккуратные заметки Тани: «расходы», «реклама», «юрист». В телефоне мигали сообщения от Иры: она уже думала, как сделать раздел с «ответами читательниц», чтобы люди чувствовали не только провокацию, но и заботу.

Я смотрела на эти куски пазла и впервые чувствовала: у нас есть шанс. Маленький, хрупкий, но шанс.

— Ну что, запускаем революцию? — голос Олеси из аудиосообщения звенел так, будто она стояла рядом. — Ева, ты только скажи, и я уже в Shadow ищу первого героя.

Я усмехнулась, покачала головой. Слишком рано. Но как же сладко было слышать её азарт.

Таня, наоборот, писала сухо и чётко:

«Я сделала таблицу. Нужно обсудить, кто и сколько готов вложить. Без этого мы никуда не сдвинемся.»

Ира добавляла мягкости:

«Я могу попробовать собрать отзывы анонимно. Пусть читательницы сами пишут, что их тревожит. Это даст нам контент и поддержку.»

Три разные энергии, три разные силы. И я — между ними, связующее звено.

Я обняла колени, сидя в кресле, и вдруг почувствовала, что сердце бьётся быстрее.

Да, страшно. Но, кажется, я хочу этого.

Телефон завибрировал. Экран осветил комнату. Незнакомый номер. Я знала, чей.

«Ева, ответь. Это важно.»

Я положила телефон обратно. Снова вибрация.

«Ты мне нужна. Дай хотя бы слово.»

Я прикрыла глаза, вдохнула глубже. Игорь. Его настойчивость всегда выводила из себя. Вроде забота, а звучит как давление. Я заблокировала его основной номер — он нашёл другой. Насколько далеко он готов зайти?

В груди кольнуло неприятно.

Может, он правда любит? А может — просто не умеет отпускать?

Я не ответила. Не могла. Силы нужны были на другое.

Я встала, прошлась по квартире. Солнце уже садилось, оставляя на стенах длинные полосы света. Тени казались решётками. И в этих тенях я снова увидела его силуэт — упрямый, навязчивый.

«Что делать с тобой, Игорь?» — прошептала я в пустоту. Ответа не было. Только новая вибрация телефона. Я не открыла.

На кухонном столе лежала ещё одна записка — от меня для меня. Там было написано всего три слова: «Сайт. Игорь. Света». Я вывела их прошлой ночью, когда не могла уснуть. Три линии, три дороги, три риска.

Света.

Я вспомнила звонок: «Хочу предложить тебе работу. Пока без денег. Но проект будет большим». Долгая пауза в трубке, а потом её голос — не уверенный, не победный, а тихий: «Хорошо. Давай встретимся».

Девочки отреагировали резко. Олеся почти закричала: «Ты сошла с ума! После всего?» Таня сжала губы: «Предателям не место в команде». Даже Ира, самая мягкая, сказала: «Я не смогу ей доверять».

Я знала, что они правы. Но я также знала, что Света умеет писать так, что читатель задыхается. Сильная журналистка. Пусть жёсткая, пусть амбициозная, пусть я ей не верю до конца. Но она нужна.

Вопрос только в том, примут ли её остальные.

Я снова села за стол. Взяла блокнот и стала писать:

— Олеся — эксперименты, идеи.

— Таня — финансы, контроль.

— Ира — комьюнити, поддержка.

— Я — тексты.

— Света… ?

Рука зависла. Я поставила знак вопроса и обвела его дважды.

Смех Олеси, строгие глаза Тани, тёплый голос Иры. Всё это у меня уже есть. Но чего-то не хватало — холодного ума и острого пера. Может, именно это и принесёт Света. А может, именно это и разрушит всё.

Я захлопнула блокнот.

Телефон снова мигнул, и на экране высветилось:

«Я не враг тебе. Дай шанс объясниться».

Это был Игорь.

Я посмотрела на экран долго. Потом погасила его и отложила подальше. Не сегодня.

Комната погрузилась в полумрак. Внутри всё ещё было страшно. Но теперь этот страх не парализовал — он подталкивал. Я чувствовала, что стою на краю чего-то нового. И шагнуть туда страшнее, чем остаться. Но если не шагну, никогда не узнаю.

Я легла в кровать и потянулась к выключателю. Последнее, что мелькнуло в голове, — не цифры Андрея, не сплетни редакции, а лица девочек. Их смех, их споры, их упрямое «мы».

Сайт. Игорь. Света.

Каждое слово было как дверь. И завтра я начну открывать хотя бы одну.

Я выключила свет.

Это не конец. Это запятая. Всё самое важное только впереди.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец