Приключение в Осень. Книга 2 aka Эротические приключения

ГЛАВА 1: ЭННЕЯ

Я резко распахиваю глаза и, слегка пошатываясь от головокружения, встаю на ватные ноги.

В пещере, которая ещё недавно была наполнена лавой и оглушительным рёвом монструозного богомола, расстилается умиротворяющая тишина. Только вот куски разорванной плоти, что отваливаются от каменного свода и стекают со стен, нарушают сложившуюся идиллию.

Несмотря на то, что я раскрыла практически весь потенциал своей силы, тело всё равно ломит.

В принципе, не удивительно. Я скакала по пещере, как пантера в смертельной схватке. И отбивалась от ожесточённых атак голыми руками. На минуточку, от того, кто был в три раза больше меня.

И всё же… болезненное напряжение в мышцах ничто по сравнению со вкусом победы, что разливается во мне. Он дарит мне опору и уверенность. Твёрдую веру в то, что с чем бы я ни столкнулась на своём пути, я со всем справлюсь и преодолею любое препятствие.

— Пошли, — подзываю к себе дракончика, который мало того, что сожрал здесь всю лаву (благодаря чему я, собственно, и порвала богомола на британский флаг), так он ещё принялся пожирать его останки. Вот же ж ненасытное существо.

— Ням-ням, — довольно облизывается маленький обжора. И протягивает мне сохранившуюся голову монстра, в вытянутом глазу которого что-то подозрительно блестит.

Я достаточно хладнокровно вырываю глаз, из которого вытекает какая-то слизь вперемежку с лавой. И извлекаю из него круглую, мерцающую красным сферу с размером яблока.

Мне не приходится задавать моему юному помощнику вопрос по типу: «Что это такое?». Потому что я и так знаю, что эта блестяшка в моих руках не что иное, как один из артефактов.

Сперва он просто мерцает, как сигнальный фонарь. Но затем внутри него происходят какие-то завихрения, похожие на перекаты лавы. А следом возникает множество голосов. Притом они исходят не только от сферы, но и словно ото всюду: от стен, пола и даже от ошмётков богомола.

— Прими нас… — гипнотически шепчут, отчего потихоньку начинаю терять связь с реальностью.

— Мы даруем тебе всемогущество…

— Мы станем твоим орудием…

— Орудием, что сокрушит всех твоих врагов…

По мере того, как они сыплют сладкими речами, проникающими в самое нутро, я начинаю ощущать смазанные прикосновения на своём теле. Эти голоса, хозяев которых трудно различить, словно кружат вокруг меня. Они, как стая голодных шакалов, пытаются играть на моих слабостях. Искусно завлекают перспективой всемогущества и отмщения, от которых я не могу отказаться.

И действительно, зачем мне отказываться от силы, которую мне предлагают? Если я приму её, то мне не будет равных. Мне не придётся больше отыгрывать роль беспомощной овечки. Ведь я стану самым сильным существом на этой планете. Истинной богиней, той, что будут подчиняться все без исключения. Всемогущей и несокрушимой, которую будут почитать, воспевать в песнях, преподносить дары и отстраивать в её честь храмы.

— Мы поставим на колени всех…

— Всех, кто только посмеет косо посмотреть на Посланницу Богов… — на этой фразе я вздрагиваю и прихожу в себя во всех смыслах.

— Прочь! — вскрикиваю и сдавливаю артефакт с такой силой, что голоса принимаются неистово верещать. Прямо как страдающие души, которых заживо варят в адском котле.

Они насылают на меня проклятия, угрожают и сквозь громкие рыдания умоляют сохранить их. Но я остаюсь непоколебимой в своём решении. Тем более зная, во что превратит меня эта скверна, наполняющая артефакт. И я очищаю сферу от той «нечисти», что обитает в ней.

И когда артефакт становится совсем прозрачным от моего серебристо-белого света, он покрывается многочисленными трещинами и разлетается в разные стороны.

Совпадение это или нет, но земля в тот же миг содрогается. А пещера приходит в движение: ото всюду начинаю валиться камни, а пол прорезают глубокие расселины.

Я в каком-то необъяснимом порыве хватаю голову богомола и бросаюсь к одному из выходов. И, слава всем моим родственникам, успеваю проскользнуть в узкий проход до того, как его заваливает.

— Хозяйка, помоги… — доносится из груды камней тоненький голосок моего дракончика, о котором я и думать забыла, когда в панике удирала от обрушения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

БОНУС: ЭННЕЯ

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 2: ЭННЕЯ

Я принимаюсь расчищать завал руками, совершенно позабыв о своих способностях. Беспокойство за Малыша перебивает все здравые мысли. И только тогда, когда напарываюсь основанием ладони на острый край камня и раздираю кожу до мяса, прихожу в себя.

Одним щелчком я превращаю завал в мелкую крошку, которая разлетается в разные стороны, как при мощном взрыве. Второпях отыскиваю дракончика, засыпанного толстым слоем пыли. И, подхватив его под подмышку, срываюсь с места, как ошпаренная. Потому что узкий проход, в который я прошмыгнула, вознамерился тоже обвалиться вместе с остальной частью пещеры.

Адреналин ударяет в кровь. В горле застывает смех. А уши закладывает от грохота камней и гула собственного сердца. Поэтому, когда выбегаю в открытое пространство, смутно напоминающее чей-то храм, я не сразу замечаю, что в нём кто-то есть.

Проход сзади захлопывается с громким ударом. И я прикрываю лицо, спасаясь от каменной крошки.

Проходит где-то около минуты, прежде чем до меня начинают доноситься голоса. Сперва они тихие и робкие, а потом обретать силу и чёткость.

— Она убила Аммону! — вскрикивает кто-то из мужчин, которых я не сразу разглядываю.

— Она убила Аммону! — раздаются встревоженные возгласы толпы.

Я прохожу вперёд к высоким мраморным колоннам, посередине которых стоит величественная статуя антропоморфной женщины с головой и конечностями, как у богомола. Оглядываю собравшихся жрецов, разумных и обычных, стоящих у подножья конструкции, похожей на жертвенный алтарь. И замечаю среди них перепачканных кровью и грязью девушек, которых бессердечно приковали железными цепями прямо к каменному полу.

— Что здесь происходит? — мой голос, подобно раскатистому грому, разлетается по храму, спрятанному в стенах гигантской пещеры.

— Спасительница… — долетает до меня чужое благоговение. А после… все, кроме жрецов и некоторых разумных, падают ниц передо мной.

Я машинально отступаю на шаг, приходя в полное недоумение. Но в то же время испытываю гордость за себя и пьянящее чувство превосходства, которое тут же прогоняю взашей.

— Защитница… — ко мне подползает старая женщина в лохмотьях и, приложив руки к груди, принимается горько плакать. — Как долго мы тебя ждали…

Я присаживаюсь на корточки рядом с ней и начинаю поглаживать её по костлявому плечу.

— Ну-ну… — проникаюсь слезами этой седовласой старушки. — Расскажи мне, что случилось?

Она громко всхлипывает, порываясь что-то сказать, но слова так и не слетают с её бледных губ.

— Каждый месяц наших дочерей приносят в жертву Аммоне, — отвечает за женщину в годах дрожащий от страха и неуверенности мужской голос.

Я поворачиваюсь, взглядом натыкаясь на худощавого обычного в серых рваных обносках, которому можно было бы дать лет тридцать, если бы не седина, что тронула его голову.

— Жрецы и господа из именитых родов говорят, что это для нашей защиты, — сбивчиво тараторит одна из женщин в грязной косынке и платье, которому место на свалке. Она, как и, впрочем, все обычные, выглядит так, словно её держат в подвале и кормят один раз в день. И то, куском заплесневелого хлеба. Что не скажешь о жрецах и тех самых «господ», которые выглядят как с иголочки: в одежде из дорогих тканей, румяные и явно не знающие тягот.

— Но какой ценой?! — всхлипывает старушка, прикладывая дрожащие руки к лицу.

По залу проносится гомон в сторону местной элиты, в ряду которых я обнаруживаю несколько лиц со знакомыми масками: широкий ореол с застывшими на нём глазами. Они стоят в стороне ото всех и, сложив руки перед собой, молча наблюдают за происходящим.

Что-то мне подсказывает, что идея скармливать молодых девушек богомолу принадлежит им.

— А ну, умолкли, болотные крысы! — вопит один из разумных, и недовольство обычных тут же сходит на нет. — Как вы смеете жаловаться на нас?! — его одутловатое лицо краснеет от ярости, а необъятное пузо трясётся, как холодец от каждого произнесённого слова. В какой-то момент начинает казаться, что оно вот-вот лопнет и забрызгает рядом стоящих накопленным дерьмом. — Мы столетиями защищали наш исток от гнева Аммоны. Так вы нас благодарите, мерзкие твари?!

— Благодарить?! — из толпы выходит одна бойкая женщина, уперев руки в бока. — За что вас благодарить?! За то, что вы отдавали наших дочерей на съедение чудовищу?! За то, что наказывали нас, когда мы не хотели участвовать в вашем кровавом подношении?! За то, что отнимали у нас работу и назначали непомерные налоги?! Или за то, что несправедливо казнили многих из нас?!

С каждой произнесённой претензией в сторону местных господ, остальные обычные понемногу начали оживать и открыто поддерживать русоволосую бунтарку.

— Вот-вот! — выкрикивает тощий мужчина. И хоть он пытается всем своим видом показать, что ему не страшно, его трясущееся тело и бегающие серые глаза говорят об обратном. — Вы столетиями держали нас, как скот. И скармливали своему чудовищу!

— А своих-то белоручек и пальцем не тронули, — ядовито выплёвывает ещё одна старушка.

Между разумными и обычными начинает словесная перепалка, от которой у меня уши потихоньку вянут. Отборные оскорбления, угрозы и обвинения летят друг в друга не хуже стрел. И в какой-то момент я не выдерживаю этой бойни и решаю улизнуть. Но мне, как назло, преграждают дорогу:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Неизвестная, — надо мной возвышается один из «масок», — ты арестована за убийство нашей священной защитницы. И приговариваешься к смертной казни через сожжение.

Вот те нате!

ГЛАВА 3: ЭННЕЯ

— Повтори-ка, — я беспардонно ковыряюсь в ухе указательным пальцем, а затем делаю вид, будто стряхиваю с него серу. Прямо в сторону «инквизитора», который тут же шарахается от моего жеста. И брезгливо передёргивает массивными плечами. — А то я не расслышала, что ты там мямлишь за этой железякой, — я почти вплотную подхожу к нему, отчего мне приходится задрать голову, поскольку он здоровый, как Кинг-Конг, и стучу по его «подбородку» костяшкой пальца.

— Ты приговариваешься… — начинает он озвучивать своё нелепое обвинение, изо всех сил сдерживаясь от злости: громила мёртвой хваткой вцепляется в моё запястье, грозясь оторвать его вместе с рукой. Но я особо не переживаю по этому поводу. Моя конечность в любом случае отрастёт, а любая рана без труда затянется. Проверено в смертельной схватке с богомолом.

— Замолкни, — я поднимаю ладонь вверх, останавливая Кинг-Конга на полуслове. — То есть ты хочешь сказать, что я, — показываю на себя указательным пальцем, недоумевая от происходящего, — та, что спасла вашу деревню от монстра, пожирающего молодых дев, приговариваюсь к смерти?

— Как ты смеешь проявлять неуважение к Верному! — верещит Курдюк, краснея пуще прежнего. Он подбегает ко мне на своих маленьких ножках, совершенно непропорциональных телу, и принимается остервенело тыкать мне в плечо своим острым когтем. — Бесстыдная шлюха, посмевшая лишить нас священной покровительницы, что берегла наши земли от проклятия Первородных Богов, вот кто ты! — Свиная рулька оглядывает рваные лоскуты, что едва прикрывают моё тело, сальным взглядом красных глаз. И резко дёргает меня к себе, отчего начинаю ощущать смердящий запах из его рта. — И за это ты отправишься в костёр правосудия, — выплёвывает сквозь зубы и жёстко хватает меня за подбородок, вжимая в него свои огромные пальцы-сосиски. — Молись, чтобы он пожрал тебя быстро.

Храм вновь наполняют недовольные выкрики обычных, которые изо всех пытаются защитить меня. Некоторые из них даже бросаются в сторону жрецов и господ. Но что они могут сделать против разумных, которые наделены не только физической силой, но и магической?

— Вы не посмеете так поступить с нашей спасительницей, грязные отступники! — с запалом выкрикивает кто-то из толпы, и местную элиту тут же начинают закидывать камнями.

Только вот это становится последней каплей для озверевших разумных, которые принимаются сжигать обычных одного за другим.

— Вы не выйдете отсюда живыми, безмозглое отродье! — истошно вопит Курдюк, когда в его свиную голову прилетает тяжёлый остроугольный камень. — Немедленно всех казнить! — заполняет пещеру своим рёвом не хуже, чем почивший богомол. И разумные в «глазастых» масках, словно послушные марионетки, без промедления кидаются выполнять его приказ: они в одно мгновение оказываются за спинами прикованных девушек, грубо хватают их за волосы и подносят к их горлу клинки.

— Если не отпустишь их, — проговариваю мрачно и невидимой магией сковываю псов Курдюка, — я снесу твою тупую башку, которая пригодна, разве что, служить подставкой для твоих жиденьких волосюшек. — Я разжимаю ладонь, которой всё это время держала голову богомола за длинные усы, и она символично отскакивает от каменных плит и прикатывается прямо к ногам местной элиты.

— Чего-чего? — едко протягивает свиная рулька, сверкая своими глазами полными ненависти и безграничного презрения. Он явно считает себя вершителем власти и правосудия, для которого закон не писан. Что ж, это вполне поправимо. — Как ты, шлюха, смеешь выдвигать мне условия на моих же землях? — пытается схватить меня за волосы, но я вовремя уворачиваюсь.

— Пусть твой поганый язык окажется в твоей же заднице! — выпаливаю в сердцах, не собираясь более ни минуты тратить свои драгоценные нервы на гнусные оскорбления.

И, неожиданно для меня и остальных, моё ненамеренное «проклятье» срабатывает: хряк пытается ещё что-то сказать в мой адрес, но из его вонючего поддувала вылетает лишь сдавленный хрип.

Он резко хватается за покрасневшее горло. Проверяет своими жирными пальцами отсутствия языка. И с ошалелым видом стягивает с себя штаны, демонстрируя свой мизерный корнишончик.

Обычные, несмотря на весь ужас происходящего, не опускаются до безнадёги и принимаются во весь голос хохотать над Курдюком.

— Так вот откуда у тебя раздутое самомнение, — насмешливо произносит седая женщина, с ног до головы перепачканная чужой кровью, — потому что достоинство-то крохотное!

— А достоинство ли это? — подхватывает другая женщина с обожжённой рукой. — Больше похоже на червяка, который запутался в этих густых курчавых зарослях, да сдох!

Остальные тоже подхватывают «дротики с ядом» и принимаются кидать их в свиную рульку, пока тот, как сумасшедший бегает по храму и жестами просит достать ему язык из его дряхлой задницы.

— М-м-м! — мычит Курдюк, пытаясь заткнуть разошедшуюся в оскорблениях толпу. Ему достаётся за всё: и за то, что он разожрался, как кабан, и за дела истока, которые он вёл отвратительно, и за то, что отвернулся от Первородных Богов, прибегнув к служению Изгнанницы.

Последнее высказывание мне показалось очень любопытным. Но, к сожалению, я так и не успела спросить обычных, о чём речь. Потому что свиная рулька отдала повторный приказ казнить всех нас.

— Твоё последнее слово перед смертью? — «инквизитор» достаёт из ножен изогнутый клинок и направляет его в мою сторону.

— Кто твоя настоящая хозяйка? — я краем глаза улавливаю, как Курдюк вместе со жрецами пытается улизнуть из храма. И неосознанно, словно мной кто-то управляет изнутри, отправляю в них поток разрушительной магии: он, как невидимое отточенное лезвие, за секунду прорезает туловища беглецов и массивные колонны, из-за чего вся конструкция начинает валиться на прикованных девушек и других обычных.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Местная элита застывает на месте. Так, будто время вокруг них прекращает свой ход. А спустя мгновение вновь приходит в движение и их тела распадаются на части.

Зрелище, скажу так, не из приятных. Но именно оно заставляет меня прийти в себя и подхватить воздушным потоком обломки колонн.

— Спасайтесь! — перекрываю шум сражения и скрежет камней. И ловко уворачиваюсь от клинка громилы, которым он целится прямо мне в голову.

Некоторые из обычных, вняв моим словам, сбегают из пещеры. Некоторые кидаются к прикованным девушкам, разбивают их оковы, подхватывают на руки и уносят из храма. А некоторые берут в руки всё, что хоть отдалённо напоминает оружие, и с громким кличем бросаются в атаку.

Несмотря на то, что разумные в масках хорошо обучены боевому искусству и владеют магией, обычных оказывается намного больше, и они попросту забивают «сектантов» камнями.

Я тоже довольно быстро расправляюсь с «инквизитором» и, поставив того на колени, стягиваю с него глазастую маску.

Передо мной предстоит мужчина средних лет с рубленными чертами лица и мясистыми губами.

— Твои уста шепчут истину, — начинает бормотать какой-то бред. — Твои поцелуи приносят долгожданную боль, — в его красных глазах вспыхивает огонь безумия. — Твой взор дарует освобождение, — растягивает губы в шальной улыбке. — А твои объятия служат колыбелью для потерянных. О, Великая Мгла, — громила расставляет руки в стороны, — пожри же меня, твоего безвольного раба, твоего смиренного последователя и верного почитателя!

Я взмахиваю его же клинком, намереваясь перерезать «инквизитору» глотку. Но что-то меня останавливает, и я опускаю оружие.

— Передай своей госпоже, — склоняюсь над громилой, — что я, Посланница Богов, сорву маски со всех её «верных почитателей». А затем приду и за ней. И отомщу за всех угнетённых.

— Нет! — выкрикивает «инквизитор» и, схватив меня за запястье, подставляет лезвие изогнутого клинка прямо к горлу. — Ты должна отправить меня к ней… — умоляет чуть ли не со слезами.

— Я. Тебе. Ничего. Не. Должна. — Я раздражённо пинаю громилу прямо в широкую грудь, отчего он отлетает к дальней стене и хорошенько прикладывается головой о камень.

Это не убило его, а всего лишь выбило из него дух на пару тройку часов.

— Спасительница, — слышится сиплый голос сбоку, на который тут же оборачиваюсь, — а что нам делать с этими двумя? — спрашивает старик, указывая на мужчину и женщину в сорванных масках.

— А эти, — я подхожу ближе, недовольно морщась от количества трупов, что застелили каменные плиты пещеры, — отныне ваши верные псы, которые будут защищать вас до последнего своего вздоха. — С моих пальцев срываются чёрные нити, которые в одно мгновение окутывают Верных и превращает их в… доберманов.

Они какое-то время пристально смотрят на меня своими горящими красными глазами. Наверное, раздумывают, броситься на меня или нет. А вскоре с довольным лаем и виляющими куцыми хвостами, прямо как домашние псы, которые заждались своих хозяев, начинают ластиться к обычным.

Я, конечно же, совсем не это имела в виду, когда хотела сделать из масок сторожевых псов. Я думала просто нацепить на них ошейники, да и посадить в какую-нибудь клетку. Но… вышло, что вышло…

— Вот это дар, госпожа! — горячо благодарит меня старик и встаёт на колени. — Веками будем воспевать Ваше имя. И разнесём вести о Вашем героизме по всем уголкам Аргеи.

Первым порывом мне хочется сказать, что я не заслуживаю таких почестей. Но нечто внутри меня заставляет заткнуться и с наслаждением смаковать всё, что сказал старик. Включая восхищённые и полные благоговения взгляды выживших.

«Я себя не узнаю…» — возникает мысль и тут же тает, как остатки мороженого под палящим солнцем.

— Соберите тела всех погибших, — отдаю приказ, — устроим им достойные похороны.

Обычные беспрекословно подчиняются мне. И уже через час мы сжигаем тела в погребальном костре на одном из холмов, которое открывает вид на их поселение.

— Далеко отсюда до Аттона? — спрашиваю, глядя на ветхие дома и уничтоженные посевы.

— Недели две на оргусе, — отвечает мне та бойкая женщина с копной русых волос и серо-зелёными глазами. — Но поскольку ты спасла нас от погибели, мы поделимся с тобой камнем перемещения.

— Спасибо, — сухо благодарю её. И раздумываю над дальнейшими своими действиями.

Нет, сейчас возвращаться пока рано. Нужно сделать кое-что ещё.

ГЛАВА 4: ДАРИОС

— Вот ты где… — певчий голос Дейты выводит меня из блаженной дрёмы. — Не думала, что ты будешь здесь в такой час… — усаживается на каменный выступ за моей спиной и расставляет свои ноги так, что моя голова оказывается между них. — Прячешься от занудства Тринадцатого? — принимается со знанием дела разминать мои плечи под мирное журчание воды.

— Если бы я хотел спрятаться, — лениво протягиваю, — то поступил бы мудрее и сбежал вместе с призванной, — на последнем слове мой голос глохнет: моей бывшей невестке, по всей видимости, не по душе разговоры об Эннее, и она, не рассчитав собственной силы, ломает мне плечевую кость. Я не вникал, связано ли это с тем, что последние несколько дней все только и озабочены поиском потеряшки, или это из-за личной неприязни. Но драконице не стояло вымещать на мне свои «переживания» по этому поводу. — Ты совсем из ума выжила!? — я хватаю её за предплечье. Опрокидываю в воду. И, не дожидаясь внятных разъяснений, покидаю горячий источник. Прямо в сырой рубашке и штанах, которые не удосужился снять перед «купанием».

— Постой, Дариос! — кричит мне вслед эта навязчивая заноза в одном месте: в последние дни она так старательно вешалась на меня, что, несмотря на всю мою выдержку, я больше не могу её терпеть. — Я не хотела… Прости меня! Прости меня, пожалуйста… Дариос!

Я далеко не мечтатель и предпочитаю жить исключительно настоящим. Но сейчас мне как никогда хочется проявить не свойственное мне малодушие и оказаться где-нибудь подальше отсюда. Там, где меня не будут, как канат, перетягивать собственные сомнения. Там, где меня не тронет общее помешательство на избранной, которое, предчувствую, скоро выльется в мордобой.

И… прокляни меня, Великий Абсолют! То ли Боги вдруг решили вознаградить меня за тяжёлые труды. То ли я научился телепортироваться без артефакта, сам того не понимая. Но я в мгновение ока оказываюсь посреди… подземного источника, объятого паром и запахом… Её запахом!

— Дариос?! — сзади раздаётся удивлённый и в то же время полный радости голос, от которого моё сердце рвётся наружу, грозясь раскрошить рёбра.

Я растягиваю губы в привычной мне шалопайской ухмылке, дабы ненароком не выдать тех чувств, что переполняют меня от долгожданной встречи с Эннеей. Именно «долгожданной», потому что я…

Треклятые тшары[1]! Как же сложно признаться самому себе в очевидном! Я ведь далеко не сопливый юнец, у которого при слове «влечение» стыдливо краснеет лицо!

…Потому что я так привык наблюдать за ней издалека. Скрываться за деревьями и набитыми повозками, как тайный воздыхатель, который с жадностью ловит редкие улыбки призванной…

Её пленяющие движения и жесты, как у искусной танцовщицы, когда она поправляет свои густые тёмно-каштановые волосы, ненамеренно поглаживает выпирающие ключицы или задумчиво растирает пальцами участок шеи за ухом и под ним.

Её заразительный смех, который иногда переходит в непроизвольные похрюкивания. И он нисколько не отталкивает меня и не умаляет очаровательной красоты избранной, а наоборот, забавляет меня и вносит в мою жизнь некоторую беззаботность.

Я так вжился в роль отъявленного мерзавца, охочего до разного рода удовольствий, что этот «костюм» сросся с моими костями. Я признаю, что мне нравится секс. Если точнее — много качественного траха, не имеющего ограничений в достижении истинного удовлетворения. И я предпочитаю жить в богатстве и роскоши и измерять всё в деньгах. Я привык себе ни в чём не отказывать, даже в самых грязных играх, ценой которых порой оказываются чужие судьбы.

Такова моя природа.

Но Эннея… Она за какие-то пару недель показала мне своей многогранностью, что и я волен выбирать, в какую сторону расстелятся мои горы. Что мне не нужно мчаться напролом только лишь на жажде мести и чувстве долга перед своим родом. Что мне можно корректировать способы достижения своих целей. Причём так, что это окончательно не переломит мою суть, а упрочит её позиции.

И я признателен иномирянке за возможность оценить свои поступки под другим углом. Да, многие из них были далеко не самыми благородными. Но я не жалею о совершённом. Хотя в сундуке моего прошлого немало прегрешений, начиная от подстав и заканчивая финансовым мошенничеством.

И пусть даже так, но совесть меня не грызёт. Я всё тот же Дариос Каменный Пик из рода Каменного Когтя. Расчётливый и не знающий жалости к врагам делец, планирующий вернуть своей семье утраченные земли, шахты, рудники, каменоломни и сокровищницы. Причём не только те, что пропил мой недалёкий прадед, который своими заплывшими от алкоголя глазами не видел, в каких документах он ставил свою печать. Но и те, что обманом выманили у других моих двух прадедушек.

Просто сейчас я буду действовать ещё тоньше. Постараюсь не задействовать тех, кто не принимал прямого участия в разграблении моего рода. И сменю тактику в позиционировании себя в обществе.

— Беглянка, — протягиваю на выдохе и намеренно добавляю в голос сексуальной хрипотцы. Знаю, что призванную это заводит. — После Андоса всё-таки сообразила, что ненасытные драконы тебе не по силам, — даже не пытаюсь скрыть того, что стал невольным «свидетелем» того, как они с огненным неудержимо трахались. В какой-то момент мне и самому хотелось присоединиться к ним. Но мои амбиции не позволили мне этого сделать. — Поэтому решила сбежать, да?

Я вальяжно усаживаюсь напротив неё и растягиваю руки на каменном бортике лазурного источника. Пристально наблюдаю за тем, как она нервно «жуёт» свои аккуратные губы. И отмечаю удивительные перемены в её внешности: кожа призванной посмуглела, волосы стали значительно темнее, как и глаза, которые сменили свой стальной блеск на чернильный мрак.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Кроме внешности, изменилась и её энергия: если раньше в Эннее не было и намёка на магию, то теперь она ею изобилует. Притом, это не временная сила, которую она, как обычная, могла бы получить, например, съев магический артефакт. А та, с кой рождаются в Колыбели Богов[2].

— Хотя… — оценивающим взглядом блуждаю по её «обновлённому» телу, — думается мне, причина была в другом... И долго ты пыталась скрывать от нас своё истинное происхождение, Эннея? — делаю особый акцент на её имени. Так и знал, что она не простая обычная.

— Ты расскажешь другим? — наконец награждает меня чарующим звуком своего голоса, и я слышу в нём едва различимую тревогу и неуверенность. И почему она страшится показать себя настоящую?

— А ты этого хочешь? — вопросительно выгибаю бровь, заранее зная ответ.

— Нет, — мотает головой, отчего некоторые пряди волос прилипают к её прелестному личику. И я с трудом не поддаюсь порыву смахнуть их с её влажного лба и раскрасневшихся щёк. Кстати, почему она выглядит так, будто я поймал её с поличным? — По крайней мере, не сейчас.

— И что тебя останавливает?

— У меня на это есть свои причины… — отводит взгляд и начинает водить ладонями по водной глади. Видно, что нервничает. И одна из причин этого — моё внезапное и необъяснимое появление здесь.

— А со мной поделишься? — бесстыдно использую свою самую обезоруживающую улыбку, от которой обычно самочки сами вешаются на меня и раздвигают передо мной ноги.

Но на призванной она не действует должным образом. И в меня летит задевающий эго отказ.

— Скажи, — смотрит на меня так внимательно, что на долю секунды чувствуя себя диковинным зверьком, — ты хочешь быть моим мужем? Настоящим. Не временным. А навсегда? — У меня аж кишки холодеют от её вопроса. Прежде не задумывался, чтобы обменять свою свободу на брак.

Да, я планировал связать себя узами с Дейтой. Но в мои планы не входило оставаться ей верным и покорным мужем. А с Эннеей такое не пройдёт. Просто потому, что она совершенно другого склада: в ней нет той беспечной ветрености, что часто руководит моей бывшей невестой.

Как для дельца, не стану кривить душой, призванная представляет для меня конкуренцию. Она независимая, умная и, как бы она ни пыталась это скрыть, властная. С ней будет непросто состязаться. И мне кажется, что если избранная решит основать какое-то дело, то она укоротит самомнение многим самцам. В том числе и мне.

С другой стороны, она может стать мне союзницей. И может, тогда мне удастся в ней разглядеть любимую жену, а не соперницу или посягательницу на мои грандиозные планы.

— Да, — отвечаю после затяжной паузы и нашего немого сражения взглядами.

— Ты это сейчас серьёзно? — не верит собственным ушам. Да и я, честно признаться, тоже. Но что, если Великий Отец Камня[3] даровал мне редкий шанс, когда я смогу стать любимым и нужным? Не потому, что я из древнего рода, у меня хорошие физические данные или совершенное владение магией. А потому, что Эннея вдруг разглядит во мне то, чего не замечали другие, и в том числе я сам?

— Совершенно, — киваю и с нескрываемым удовольствием наблюдаю за тем, как на её лице отражается целая гамма самых разных эмоций.

После, когда она приходит в относительный порядок, просит меня подождать с раскрытием правды, кто она на самом деле такая. Хотя я и так догадался. Но предусмотрительно смолчал.

Затем призванная рассказывает о том, как её похитила огненная и световая, в сговоре с которыми были ещё несколько лиц, коих она не смогла узнать и разглядеть.

Мне нет причин не доверять Эннее: бывшие невесты почувствовали, что их оттесняют. Поэтому, испугавшись того, что им придётся выбрать себе других мужей, возможно, положением и уровнем магии гораздо ниже нас, кинулись устранять конкурентку. Тем более, наше общество не терпит резких перемен и того, что от самки вдруг может отказаться утверждённый самец.

Представляю, в какое бешенство пришли наши несостоявшиеся жёны, когда поняли, что вместо ненависти и презрения к иномирянке мы вдруг почувствовали к ней влечение и стали оказывать ей всяческие знаки внимания. Особенно огненный, который сразу показал, что претендует на Эннею. А уж когда он взял её в шатре на общем празднике, позабыв поставить полог тишины, бывшие невестушки почувствовали, что окончательно потеряли контроль над ситуацией. И пошли мстить.

А я-то думал, чего Дейта вешается на меня, как на вешалку… Теперь становится очевидным, что она тоже замешена в сговоре. И вместе с остальными пыталась всячески оттянуть поиски призванной.

— Не переживай, — провожу большим пальцем по щеке избранной и слегка приподнимаю её голову за подбородок, так, чтобы она, наконец, вынырнула из своих раздумий и посмотрела на меня. — Мы со всем разберёмся и накажем преступниц, вздумавших пойти против божественных законов.

— О-о-о, — хищно протягивает Эннея, заставляя меня пристальней взглянуть на неё. — Я не просто хочу, чтобы они были наказаны. Я хочу отомстить им.

С минуту храню молчание. И когда понимаю, что ею руководит тьма, добродушно смеюсь.

У меня хорошо получается делать вид, что я чего-то не замечаю и что я страдаю ограниченностью ума. Всё для того, чтобы выиграть себе время и продумать стратегию.

Я найду решение, как мне помочь Эннее обуздать тьму. Потому что если она позволит взять ей вверх, то от призванной останется лишь оболочка, полная разрушительной магии. И кто знает, что будет с нами и миром, когда это случится.

— Дариос… — вдруг переходит на шёпот она. И только сейчас замечаю, что её лихорадит. — Я так голодна… — смотрит на меня умоляющим взглядом чёрных глаз. И мне ненужно время, чтобы понять, что она голодна не сколь физически, сколько магически. А точнее, это её тьма хочет высвободиться. И если до «выброса» не найти сосуд, который сможет принять её магию. То уже через полчаса от этого места останется лишь тлеющий кратер.

Спасибо моему наставнику за то, что гонял меня палкой оболтуса такого, отлынивающего от учёбы. Ведь только благодаря ему я так быстро распознаю природу магии Эннеи.

_______

[1] Тшары — мерзкие ядовитые существа с одним глазом, похожие на слизней. Живут в недрах земли.

[2] Колыбель Богов — место, где рождаются новые боги.

[3] Великий Отец Камня — один из богов, прародитель каменных драконов.

БОНУС: ДАРИОС

Дариос Каменный Пик из рода Каменного Когтя:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

БОНУС: ВИЗУАЛИЗАЦИЯ К ГЛАВЕ

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 5: ДАРИОС

— Поцелуй меня… — опаляет горячим дыханием мои подрагивающие в нервном напряжении губы. И осторожно, словно боясь, что я исчезну так же внезапно, как и появился, кладёт мокрые ладони мне на плечи.

К своему стыду, я впервые за сто девяносто девять лет теряюсь перед самкой, которая сама готова меня оседлать, минуя разного рода прелюдия. По большей части инициатива всегда шла с моей стороны: я одаривал понравившихся мне дракониц подарками, осыпал комплиментами и нашёптывал льстивые обещания.

Для меня это было своеобразным ритуалом, полным красивых жестов. Мне почему-то было важно, чтобы выбранная мной самка запомнила меня не как своего очередного любовника. А как того, кого она будет вспоминать одинокими ночами или в моменты неудавшихся свиданий.

Да, у меня поразительное самомнение. И этого у меня не отнять. Ведь именно оно привело меня к тому, что я сейчас имею. Будь я хоть немного не уверен в своей неотразимости — продолжал бы считать мелкие монеты и работать за кусок подгнивающего мяса.

Жизнь — это крутые выступы на высокой горе. И ты либо ставишь на кон всё, что имеешь, преодолевая страхи и препятствия. Либо продолжаешь сидеть там, откуда начал, рискуя никогда не увидеть того, что же находится на вершине.

Я привык играть по-крупному. При этом меня нельзя отнести к тем, кто безрассудно идёт напролом, позабыв о мерах осторожности, как это делает Андос. Но в то же время я не приверженец излишней осмотрительности и дотошного расчёта, которые порой доходят до паранойи, как это нередко случается с Пиларгусом и Филактэем. Я скорее нахожусь между «всё» или «ничего». И в этом мы с Никасисом и Тринадцатым приблизительно похожи.

А что касается Бионея — думается мне, что он застрял на своей «удобной» ступени. С другой стороны, может, не всем нужно подниматься на вершину. Кто-то же должен служить перевалочным пунктом для других. Ну, или я плохо его знаю. Как-то же земной добился успеха в кулинарном деле: его именитая таверна практически у всех на слуху, и многие разумные стекаются к нему из разных уголков мира в надежде попасть хотя бы на завтрак. Слышал, у него запись на несколько месяцев вперёд. Но, как по мне, всё равно мелковато. Я не вижу в этом амбиций. Только нудную рутину.

А что до моих амбиций… Ещё сегодня утром я думал, что Эннея — всего лишь обычная, призванная к нам из далёкого техногенного мира. И у меня не было на неё совершенно никаких планов, за исключением тех, где я наблюдаю за ней издалека. Однако теперь я обладаю важным знанием, которое в корне меняет всё. Но я почему-то всё равно медлю.

— Поцелуй же… — теряет всякое терпение, если боги вообще наделили её этой чертой. И, оседлав меня, как бы невзначай потирается о мой вставший член, который уже давно всё решил, в отличие от мозга. — Если не поцелуешь, — гипнотизирует мои губы своим грозовым взглядом, — я тебя съем.

Я довольно смеюсь в ответ на её «угрозу». Бережно заправляю её мокрую выбившуюся прядку за ухо. И привлекаю к себе для заветного поцелуя, который я на самом деле представлял не раз.

Мне хочется сделать всё неспешно. Насладиться каждым мгновением, проведённым вместе. Оттянуть момент нашей близости, чтобы она ощущалась ещё слаще. Но призванная, точно неудержимая стихия, напрочь сметает все мои планы: она голодно обрушивается на мои губы, оплетает мою шею руками и интенсивно трётся о мой каменный член своей горячей промежностью.

Наши языки сплетаются в захватывающем и вместе с тем опасном поединке: каждый из нас хочет забрать первенство, подчинить своей страсти и подстроить под свой темп. Но каждый из нас проигрывает другому: то призванная замирает в наслаждении, когда облизываю мочку её уха и слегка сжимаю упругую грудь с тугими сосками, то я закатываю глаза от удовольствия, стоит ей начать покусывать мои губы и пройтись острыми ногтями по шее, плечам и мышцам живота.

— Присядь, — шепчет, смотря на меня из полуопущенных ресниц, густота которых плохо скрывает лихорадочный блеск её штормовых глаз. Она нетерпеливо стягивает с себя единственный предмет гардероба — прозрачную от тёплой воды сорочку — и кидает её на каменистый берег источника.

Я предвкушающе облизываю верхнюю губу. Очерчиваю её прелестную наготу хищным взглядом. И делаю так, как призванная сказала, попутно избавляясь от рубашки и облепивших мои ноги штанов.

Эннея судорожно вздыхает, когда мой вздыбленный член оказывается на уровне её горящего румянцем лица. Изучающе смотрит на него, соблазнительно прикусив нижнюю губу. И нерешительно пододвигается ко мне, всё ещё по пояс сидя в лазурной воде.

— Не заставляй себя, — проговариваю вполголоса, любуясь её почти невинной реакцией.

Мне нравится, что Эннея такая… неоднозначная: она то неистовая буря, то лёгкий луговой ветерок. С ней определённо не соскучишься, если не сказать «не найдёшь покой». Но сейчас, когда я ощущаю головокружительный запах её возбуждения, призванная ещё более очаровательна: мои звериные инстинкты мечутся и не могут найти покой. Они жаждут, чтобы я как можно скорее заполучил самку. Желательно без всех этих «разумных» прелюдий. Только лишь подмял под себя и заклеймил её аппетитное тело укусами, своим запахом и семенем, сделав её своей и только своей.

— Нет, — она смотрит на меня снизу вверх, и это пьянит меня больше, чем выдержанное веками вино. — Я хочу это сделать, — Эннея почти ласково сжимает в своей тёплой ладони мой подрагивающий от нетерпения член и с нескрываемой похотью на лице проводит по нему влажным языком.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я слукавлю, если скажу, что её ласка вызвала во мне волнующую дрожь. Во мне произошло целое землетрясение, которое мне едва удаётся скрыть. И вместо протяжного стона выдать только плутовскую ухмылку. Хотя внутри всё летит во мрак, подталкивая меня к позорному завершению.

Не думал, что мой многовековой опыт в сексе может пошатнуть одна не очень умелая иномирянка. У меня было много искусных любовниц, которые вытворяли в постели такое, что впору писать эротические рассказы. Но ни одной из них не удавалось привести меня так быстро к оргазму.

Даже будучи девственником, я смог кончить только с третьего захода. А тут стоит Эннее слизать выступающую каплю, как я уже готов излиться ей прямо в рот. Просто… невероятно!

— Посмотрим, насколько глубоко ты можешь его взять? — дерзновенно бросаю ей вызов, вопреки тому, что нахожусь в опасной близости к разрядке. Однако, каким бы громким ни было предостережение моей гордости, мне нравится балансировать на грани. Во мне пробуждается безумный азарт: как долго я смогу сопротивляться мягким припухлым губам на чувствительной головке и как быстро сдам свои позиции, когда она полностью вберёт меня в свой горячий рот.

— Господин, — проговаривает с придыханием, отчего мой член непроизвольно дёргается в её руках, — с огнём играете, — почти что в открытую говорит, что чувствует меня. И я обескураженно улыбаюсь. Впрочем, это продолжается недолго: Эннея с блаженным стоном втягивает мой член в свой влажный рот и принимается с упоением его сосать.

У меня пальцы на ногах судорожно подгибаются, а в голове происходят космические взрывы от того, насколько мне сейчас хорошо. И насколько призванная выглядит развязно, пылко удовлетворяя меня: её горящий возбуждением взгляд цепко следит за переменой эмоций на моём лице (а, посмотреть там, я уверен, есть на что); тёмно-коричневые соски, повинуясь движению изящного тела, скользят по водной глади, а оттопыренная попка выглядит так сексуально, что мне не терпится взять её сзади.

— Иди сюда, — моя выдержка рассыпается, как сухая глина под подошвой, и я сажу Эннею себе на лицо. — Не могу больше терпеть, — раздвигаю её бархатные складки, ныряю большим пальцем в её лоно, а указательным растираю влагу по её набухшему клитору.

Эннея громко стонет, вызывая у меня самодовольную улыбку. И напряжённо замирает, ожидая от меня очередную порцию ласк.

Мне хочется поиграть на её нервах, как она играет на моих своим пленяющим ароматом, тяжёлым дыханием, гулко бьющимся сердцем и такой выразительной реакцией тела на меня.

— Какая ты влажная… — мурчу, как дикий кошак, дорвавшийся до лакомства. И широким жестом провожу языком по её розовым складочкам, слизывая одуряющий вкус.

Призванная жалобно всхлипывает. И я не могу понять: мне остановиться или продолжать? Впрочем, она быстро добирается до моего члена, и вопрос отпадает сам собой.

Я не любитель ласкать самок ртом. Но что до Эннеи… Я испытываю какое-то глубинное наслаждение, всасывая её чувствительный клитор в рот и ударяя по нему языком. А ещё, когда мои старания награждаются её сладкими стонами и дрожью в теле, это приносит мне двойное удовольствие.

Нам хватает всего пары минут, чтобы дойти до разрядки.

Я чувствую, как меняется вкус призванной на моём языке. Как внутри неё сжимается тугая пружина, в то время как меня начинает распирать изнутри. А член готов вот-вот взорваться от смачных посасывай и вибраций её горла, создаваемых страстными стонами.

— Я сейчас… — выкрикивает, но последующие её слова глохнут в мощном оргазме, отголосок которого долетает и до меня вместе с чернильным сгустком магии призванной.

Вопреки всем ожиданиям и напрасным опасениям, я не успеваю кончить. Поэтому, как того изначально хотел, подминаю Эннею под себя и размашистым движением вторгаюсь в её узкое, пульсирующее и о-о-очень влажное лоно.

Призванная вскрикивает, запрокидывая голову назад. Смотрит на меня одурманенным взглядом и, схватив меня за литые бёдра, подталкивает взять её ещё глубже и резче.

Кто я такой, чтобы отказывать самке?

Я подхватываю Эннею под влажными коленями и принимаюсь вколачиваться в неё до самого основания. С жадностью проглатываю каждый её умопомрачительный стон, которые она издаёт между жгуче-острыми поцелуями. И довольно облизываюсь, наблюдая за тем, как призванной до невозможного хорошо. Как она больше не может совладать с собственными чувствами и эмоциями. И как готова повторно содрогнуться в крышесносном оргазме.

По правде, я недалеко ушёл от Эннеи: меня здорово так швыряет из стороны в сторону от перевозбуждения. В какой-то момент даже начинает казаться, что ещё немного и меня разорвёт на куски. Прямо как горный камень от слепящего удара молнии.

Признаться, я никогда прежде не испытывал такого. И тем слаще переживать весь спектр этих безумных ощущений, бегущих по нашим жилам.

— Кра-си-во? — спрашивает отрывисто, кивая туда, где соединяются наши взмокшие тела.

— Безбожно красиво, — ненасытно смотрю на то, как её блестящие, слегка опухшие складочки плотно сжимаются вокруг моего толстого члена.

Эннея вновь натягивает струной. И я ускоряю темп.

В ушах гулко шумит. Мир перед глазами сужается до одной сексуальной и будоражащей мои рецепторы фигуры. Воздух застревает где-то в глотке, а возбуждение достигает критической отметки. Секунда — и невидимая нить рвётся: мы оба стонем от накрывающего нас оргазма.

Призванная, не отдавая себе отчёта в действиях, оставляет кровавые борозды на моих предплечьях. А я ей — метку истинной.

БОНУС: ВИЗУАЛИЗАЦИЯ К ГЛАВЕ

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 6: ЭННЕЯ

Я в очередной раз окидываю одурманенным взором спящего Дариоса. Прикусываю верхнюю губу, подавляя капризное желание провести кончиками пальцев по обнажённой загорелой коже каменного дракона. И непроизвольно сжимаю бёдра, когда мой взгляд соскальзывает с косых мышц твёрдого мускулистого живота к рыжеватой поросли волос на его прикрытом белой простынёй пахе.

Память услужливо подкидывает яркие воспоминания о том, как именно мы провели последние несколько дней. И мне приходится проявить максимум своей выдержки, чтобы не поддаться искушающему соблазну и не накинуться на Дариоса. Снова.

Чувствую себя похотливой демонессой, которая тайком пробралась в комнату к священнику с коварным замыслом склонить его к грехопадению. Вот только моя наивность не сразу даёт разглядеть мне, что этот «священник» далеко не так прост, как кажется. И он искупался во грехе разврата ещё задолго до меня. Иначе откуда у него столько «занимательных» умений?

Я и представить не могла, что у нас с каменным всё произведёт настолько быстро. Наши чувства ещё не успели должным образом развиться, а мы уже ведём себя как молодожёны, которые проводят медовый месяц. Весьма впечатляющий, надо отметить. Не то чтобы я была высоконравственной моралисткой, но мы, будучи в лагере, даже толком не разговаривали. А случайно встретившись в каменных стенах подземного источника, и подавно: мы только и делали, что тра… кхм... кхм... безудержно занимались любовью все эти дни.

Я и не предполагала, что во мне таится столько выносливости и жажды до близости. И если начистоту, то мне так и не удалось в полной мере утолить свой голод. Дариос, бесспорно, великолепный любовник: он вытворял со мной такое, отчего у меня до сих пор ноги трясутся. И к тому же я ни с кем не испытывала настолько фееричных и частых оргазмов, как с ним. Но… несмотря на то, что мне было с ним бесконечно хорошо, нечто внутри меня продолжает просить добавки.

И если бы я не была так озабочена наставлением мамы, то давно бы переместила сюда тех, кто больше всех запал мне в сердце — огненного и светового. Безусловно, каменный не уступает им. Меня в самом начале зацепила его дерзкая сексуальность и двойственность характера: у него манера прожжённого плута, а глаза — рассудительного и преданного своим принципам разумного. Кто-то назовёт это лицемерием, для меня же это многогранность. Я всегда была приверженицей того, что человек не должен быть однобоким: либо хорошим, либо плохим. Куда интереснее быть разносторонним. Ведь только с этой чертой можно познать истинный вкус жизни.

Но, говоря о своих чувствах к Дариосу, я пока что испытываю к нему лишь интерес и сексуальное влечение. Признаться, я даже сама толком не поняла, как он оказался здесь: когда я погрузилась в воды источника, почувствовала головокружение и всепоглощающий голод, а затем вдруг почему-то представила каменного дракона, и — вуаля(!) — он оказался рядом со мной.

«На помощь пришёл тот, кого я меньше всего ожидала увидеть», — приходит мысль, от которой под рёбрами расцветают душистые цветы. Неужели меня так легко впечатлить?

Но, возвращаясь к Андосу и Никасису, то я привязалась к ним намного сильнее, чем к остальным своим «мужьям». Не сказать, что я всецело доверяю им или влюблена в них до беспамятства. Но при виде светового я ощущаю волнительный трепет и желание как можно дольше оставаться с ним наедине. Причём мне неважно, будем ли мы молчать или проведём это время в ничего не значащей болтовне. А при взгляде на огненного у меня всё переворачивается внутри: мне хочется ощущать его обжигающие прикосновения на своей коже и раз за разом задыхаться от буйства чувств к нему.

Что же до других, то от Тринадцатого у меня предательски подкашиваются ноги, но при этом руки так и чешутся треснуть по его «светлой» голове чем-нибудь тяжёлым. К Филактэю у меня вообще какие-то неоднозначные чувства: с одной стороны, он меня привлекает, а с другой — мне совершенно не хочется пересекаться с этим снобом. Желательно до конца его дней.

Что касается Пиларгуса, то он вызывает во мне пронизывающий страх. Правда, ужасно искажённый. Он не такой, от которого хочется убежать и скрыться. А такой, от которого хочется замереть и полностью отдаться воле ледяного. Это чувство сравнимо с экстремальным прыжком с верёвкой в пропасть: он вызывает волнующее предвкушение, от которого потеют ладони и адреналин приливает в кровь, и в то же время щекочущую нервы панику оттого, что он может оказаться смертельным.

А что до Бионея, то он вызывает во мне лишь симпатию. Я не испытываю по отношению к нему влюблённости или привязанности. Точно так же, как и влечения и непредсказуемых эмоциональных качелей. Быть может, если я узнаю его получше, то и мои чувства к нему изменятся. А пока — что есть.

И меня это даже в какой-то мере устраивает: нет любви, нет и страха перед болезненным разочарованием, если окажется, что я на самом деле не нужна ни одному из «мужей».

А может, я, сама того не осознавая, уже успела во всех безвозвратно влюбиться: в прямолинейного и вспыльчивого Огненного Вихря, в противоречивого и вместе с тем внушающего надёжность Дариоса, в неуловимого и обаятельного Светового Лорда, в доброго и по-домашнему уютного Каштанчика, в отстранённого и несговорчивого Пиларгуса, в высокомерного и при этом обходительного «господина без вопросов и люблю тишину», в притягательного и эгоистичного «владыку космоса и нашей воли».

Ведь иногда требуется всего какие-то пары минут, чтобы запечатлеть кого-то в своём сердце. А все мои попытки охарактеризовать к каждому мужчине свои чувства может оказаться всего лишь бегством от правды.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 7: ЭННЕЯ

Но довольно размышлять о «высоком». Сейчас куда важнее найти кольцо-компас, которое приведёт меня к остальным артефактам. А для этого мне нужно отправить Дариоса обратно в лагерь, чего мне делать совершенно не хочется. Не только из-за того, что не в силах оторвать от него похотливых глаз. И мне не терпится повторить наше приятнейшее времяпровождение. Но и потому, что там его будет поджидать бывшая невестушка.

Кто знает, на какие меры она пойдёт от отчаяния, в попытке вернуть себе моего каменного дракона. Как-то же им удалось незаметно усыпить весь лагерь в день моего похищения… Чего им стоит прибегнуть к эликсирам, способным влюбить в себя против воли, а ко мне вызвать ненависть?

Что-то мне аж не по себе стало от последнего предположения… Б-р-р… Нужно как-то побыстрее закончить с делами и вернуться к остальным.

Я бы могла переместиться в лагерь вместе с Дариосом. Но пока это не состыкуется с моими планами.

Во-первых, мне хочется помучить несносных «мужей» за их «ответственное» отношение ко мне. И ко всему прочему, позволить им увидеть истинные лица своих несостоявшихся жён.

Во-вторых, я рассчитываю на то, что те варвары, стоящие за моим похищением, как следует понервничают от неопределённости, что же со мной случилось на самом деле. Особенно после разлетевшихся слухов о том, что «священная» богомолиха, которая якобы защищала Аргею от всевозможных катаклизмов, пала от руки Посланницы Богов.

В-третьих, мне невероятно тяжело даётся переход из божественной формы в обычную и обратно. Мало того, что мне приходится каждый раз переживать изнуряющую боль от того, что моё тело постоянно деформируется. Так после снятия серёг на меня накатывает зверский магический голод.

Кроме того, мне не улыбается случайно попасться на глаза «мужьям» в своём истинном облике. Пусть я и прекрасно понимаю, что Никасис, Андос и Дариос догадываются о моём «непростом» происхождении. Да и остальным ничего не стоит заметить во мне перемены. В частности, из-за одного строптивого дракончика, из которого мой образ невинной овечки трещит по швам. Но я не прониклась достаточным доверием к мужчинам, чтобы посвятить их в истинное положение вещей.

Как говорится, меньше знают — крепче спят. К тому же мне их неведение доставляет особое удовольствие: представляю, как вытянуться лица «мужей», когда они узнают, что та, от кого они старательно отмахивались и с пренебрежением называли обычной, на самом деле окажется богиней.

Мои внутренние чертенята так и потирают начищенные копытца, предвкушая сладостный триумф.

Впрочем, хватит забегать в будущее, лик которого весьма туманен. Ещё неизвестно, как повернётся колесо судьбы в завтрашний день. А сейчас куда важнее разобраться с текущими проблемами.

Я призываю магию, которая, точно ручной зверь, начинает ластиться ко мне и змеиться разноцветными полупрозрачными нитями вокруг моих рук. Но это всего лишь зрительный обман: моя сила весьма коварна и обладает стервозным характером. Между нами до сих пор ведётся неустанная борьба за главенство над разумом. Вот прямо как сейчас, когда я всего на секунду теряю бдительность, а она уже успевает опутать чернильными нитями сильные ноги Дариоса с редкими рыжеватыми волосками и взобраться вверх, к его рельефному торсу.

Будь я созданием всего лишь нескольких богов, мне было бы куда проще совладать с внутренней силой. Но во мне пульсируют частицы каждого из Великих, и мне куда сложнее справиться с этой едва управляемой мощью, которая в один момент может снести всё на своём пути. Прямо как ядерная бомба. Ведь большая часть моей магии — это далеко не про радугу и сахарных единорогов.

— Милая, — вдруг подаёт голос каменный дракон, — для сведения, — растягивает свои соблазнительные губы в самой обворожительной улыбке, которая каждый раз вызывает во мне мгновенное отупение, — я небольшой любитель таких игр, — стреляет своими лукавыми глазами куда-то вниз. И я, ничего не подозревающая, прослеживаю за его движением.

— Ой! — резко прихожу в себя и одёргиваю руки от крепкой шеи каменного. — Прости… — виновато смотрю на него в то время, пока от моего лица отливает кровь.

Я снова потеряла контроль над своей силой и едва не причинила вред Дариосу. Не проснись он вовремя, «другая я» уже бы медленно вытягивала из него не только магию, но и жизненную энергию.

— Я, конечно, тот ещё засранец, — бархатисто смеётся каменный, мастерски разряжая сгустившуюся атмосферу. — Но мне ещё пока рановато отправляться к праотцам. Не находишь?

— Прости… — только и повторяю, не находя более подходящих слов. А что мне ещё сказать тому, кого я пытаюсь прикончить во второй раз? Именно прикончить. Ведь когда мной овладевает моя теневая сторона, на периферии сознания только и мелькает: «уничтожить», «сожрать», «выпотрошить», «отнять силы» и другие красочные эпитеты, взятые, судя по всему, из арсенала одержимого маньяка.

— Я слишком великодушен, чтобы гневаться на такую красавицу, — увлекает в свою игру и, впечатав свои большие ладони в мои чувствительные ягодицы, вынуждает поёрзать на нём. И судя по внушительному бугру, упирающемуся мне прямо в промежность, простым «пока» я не отделаюсь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 8: ЭННЕЯ

Я отслеживаю по нашей закрепившейся связи, что моя потеря контроля не только над разумом, но и над телом вызывала у Дариоса тревожное напряжение. Но он почему-то предпочитает не говорить об этом и увести ситуацию в совершенно другое русло.

И я не настаиваю: каменный заверил меня, что мы постепенно разберёмся с этой проблемой. А мне пока следует научиться договариваться со своей силой, что сейчас выходит весьма скверно.

— Плохие мысли тебе не к лицу, — перемена в моём настроении не ускользает от Дариоса. Он нежно проводит пальцами по моей щеке, словно пытается забрать себе все мои внутренние переживания. И вновь расплывается в одуряющей улыбке, от которой моё сердце сладко ёкает.

— Не смей так никому улыбаться, кроме меня! — вкладываю в предупреждение всю серьёзность и сердито насупливаю брови. Но оно только забавляет этого бессовестного обольстителя трепетных женских сердец: каменный громко смеётся и делает такое хитрое выражение лица, мол, ничего не могу обещать, но ты можешь ещё раз попробовать переубедить меня.

Я не выдерживаю накала собственного возмущения и с размаху вонзаю зубы в шею этого самодовольного плута. Дариос театрально стонет и поддаётся бёдрами вперёд, впечатывая меня в себя. И несмотря на то, что он притворяется, меня всё равно распаляет его игра в чуткого любовника.

— Что же ты со мной делаешь? — жарко шепчет на ухо, в то время как его руки вовсю начинают хозяйничать на моём теле: одной он проникает под рубашку и сжимает грудь, второй — под штаны.

Я понимаю, что если мы сейчас не остановимся, то ещё на несколько дней застрянем в этой пещеры.

Не стану кривить душой, я совершенно не против проводить так целые дни напролёт. Но моя «божественная» миссия тоже требует включённости. Тем более, родственнички выкатили такой впечатляющий список дел, что, боюсь, и за век не управлюсь.

— Пора возвращаться в лагерь, — перехватываю Дариоса за запястья и фиксирую его неугомонные руки над рыжей макушкой. Я специально не упоминаю, что он вернётся к остальным один. Потому что он может вмешаться в мои планы. А мне этого не надо, иначе он и другие быстро раскусят, кто я такая.

— Может, ну их? — совершенно серьёзно предлагает каменный, что идёт вразрез с его игривой попыткой увлечь меня в поцелуй. — Сбежим в Далонию. Заключим брачный союз. Нарожаем кучу детишек. И будем жить душа в душу в одном из моих поместий.

— Вот, значит, как? — встаю и ловко уворачиваюсь от очередной попытки Дариоса заграбастать меня в свои объятия. Он разыгрывает шутовскую сценку, в которой делает вид, что не может справиться с поражением, и сокрушительно роняет голову на подушки. — Я думала, ты более целеустремлённый.

— Что плохого в браке и детях? — переворачивается набок и вальяжно подпирает щеку ладонью. — В нашем мире каждая самка озабочена воспроизведением здорового потомства от не менее здорового, сильного и магически развитого самца.

— Я не каждая, — отчего-то меня задевают слова каменного. Быть может, из-за неосознанной ревности, что он упоминает других самок, или того, что он причислил меня к остальным. Да и, по правде говоря, дети не входят в мои планы в ближайшие десятилетия. Не то, чтобы я их не любила и не хотела ими обзавестись. Но я хочу сперва обжиться в этом мире и найти здесь своё место.

— Прости, — примирительно поднимает руки этот изворотливый лис, то есть… дракон. — Конечно же, ты и рядом не стоишь с самками нашего мира, — сладким мёдом поливает льстивые слова. — Но чем бы ты хотела ещё заняться в оставшееся от путешествий по материкам и брачных церемоний время?

— Придаваться горячему… — томно начинаю я и опускаюсь на четвереньки, нарочно сжимая предплечьями грудь и выпячивая попу, — необузданному… — с кошачьей грацией приближаюсь к нему и останавливаюсь в паре сантиметров от его приоткрытых губ, — страстному… — шепчу, с затаившимся весельем, наблюдая, как дыхание каменного становится тяжёлым, а зрачки заполняют «апельсиновую» радужку от возбуждения, — поеданием местных блюд.

Дариос моргает, пытаясь осознать услышанное. А я взрываюсь громким хохотом и откатываюсь от каменного куда подальше, чтобы он не успел меня перехватить.

— Какая же ты коварная… — подхватывает моё настроение довольным смешком и с головой накрывается покрывалом, точно пытаясь спрятаться от собственного стыда.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 9: ЭННЕЯ

— Я поспрашивала у местных насчёт микстур, скрывающих запах близости, — осведомляю Дариоса, когда мы, наконец, одеваемся. Что выдалось весьма проблематично: посрамлённый дракон решил поквитаться со мной и полчаса гонялся за мной по пещере в попытке закинуть на плечо и утащить в своё сексуальное и очень заманчивое рабство. Хорошо, что я обладаю сверхскоростью. Иначе мне было бы несдобровать. — И они предлагают сто аллиссов за штуку.

Взгляд каменного моментально превращается из озорного в цепкого и опасного. А с губ исчезает довольная улыбка. И, честно сказать, меня настораживает столь резкая перемена в его настроении. Мне ещё не доводилось видеть Дариоса таким жёстким и напряжённым.

— Сколько? — приподнимает тёмно-рыжие брови так, словно я потратила все его деньги на какие-то никчёмные безделушки.

— Это много? — делаю такое невинное выражение лица, мол, я в местных расценках совсем не разбираюсь. Хотя это чистая правда.

— Это натуральный грабёж, — сжимает переносицу большим и указательным пальцем, едва сдерживая рвущееся наружу возмущение. — Притом что в крупных городах подобные эликсиры стоят тридцать аллиссов.

— Дариос, — проговариваю ласковым голосом, пытаясь смягчить его настрой, — ты же сам понимаешь, что местным сейчас приходится несладко: их лучших самцов согнали на поля господ, большинство здоровых и молодых самок скормили монстру, а урожай уничтожили за неповиновение. — Я принимаюсь поглаживать каменного по плечу и сквозь ткань ощущаю, как он немного расслабляется. — Считай, что это… инвестирование. Кто знает, что ждёт нас в будущем? Вдруг местные запомнят твою щедрость и в момент острой нужды окажут ответную услугу?

Дариос на несколько минут погружается в свои мысли, что вызывает у меня нервный зуд: на кону, вообще-то, стоит наш секрет о том, что мы якобы не пересекались в прошедшие дни! А затем его лицо трогает привычное плутовское выражение, от которого мои плечи моментально опускаются от облегчения. Но вместе с тем внутри начинает дребезжать непонятное волнение. Неужели этот хитрый лис, то есть… дракон задумал что-то коварное?

— Мне не нужны услуги от местных, — произносит с хитрецой в глазах. — Но вот ты… — соблазняюще оглаживает мою щеку и слегка приподнимает лицо за подбородок. — Ты можешь услужить мне в будущем. — Если бы однажды один из «мужей» не предупредил меня о том, что каменный — прожжённый делец и мне не стоит заключать с ним никаких сделок, то я непременно подумала бы, что Дариос намекает на услуги интимного характера. Но теперь, зная это, не сомневаюсь, что он вовлечёт меня в какую-нибудь сомнительную авантюру. Нужно ли мне жертвовать своим спокойствием ради кучки обычных, которые могут и не оценить нашего благородного жеста?

— Тогда мы купим не один пузырёк, а семь, — ставлю дополнительное условие, наблюдая за тем, как изящно очерченное лицо каменного перекашивает от бешеного негодования. Надеюсь, меня его внутренняя жаба не порвёт на тряпки. И вообще…! Мои услуги не из дешёвых. Я всегда высоко ценила свою работу. Тем более у меня есть сомнения, что Дариос втянет меня во что-то честное. А мне нужно тщательно следить за своей репутацией!

— Хорошо, — со скрипом соглашается он. А следом, как ни в чём не бывало, добавляет обольстительным тоном: — Один раз позволю нажиться другим на моих кровно заработанных. Но только ради тебя, моя очаровательная и великодушная жёнушка.

— Ты не представляешь, какой ты на самом деле замечательный! — в порыве благодарности привстаю на носочки и, притянув его к себе за ворот рубашки, оставляю короткий поцелуй на мягких приоткрытых губах.

— Представляю, — самоуверенно заявляет этот наглец и теснее прижимает меня к своему горячему натренированному телу.

После, когда нам едва удаётся отлипнуть друг от друга, каменный показывает с помощью ментальной связи, где у него располагается хранилище: я не могу взять и переместиться, куда моей душе угодно, для этого мне нужно сперва представить это место. Нас тут же охватывает тёмно-фиолетовое облако с чёрными завихрениями, и мы оказываемся посреди мрачного подвала, лишённого окон и дверей.

— Я что, куда-то не туда нас перенесла? — и только после этих слов осознаю, насколько облажалась: я буквально прямым текстом заявила, кто я на самом деле такая. Причём я не просто телепортировала нас в другое место, но и неосознанно влезла к каменному в голову.

«М-да… — мысленно делаю рука-лицо. — Из меня просто фантастическая богиня конспирации!».

Дариос играючи подбрасывает портальный камень. Вертит его в руках, как какую-то дешёвую безделицу. И с совершенно невозмутимым видом засовывает его в карман штанов.

— Я… — сконфуженно прикрываю глаза и в одно мгновение решаю, что нужно идти до конца и признаться ему во всём. К тому же каменный уже согласился стать моим постоянным мужем. И рано или поздно всё равно узнает правду. Так чего тянуть кота за причинное место?

Но… Дариос неожиданно перебивает меня:

— Это место охраняется защитной магией, — он, как ни в чём не бывало, подходит к одной из стен и невесомо проводит по ней ладонью. На сырой каменной кладке вспыхивают оранжевые символы, а спустя пару секунд стена плывёт, словно она вмиг превратилась в стоячую жидкость, после чего и вовсе исчезает, являя нам огромное помещение, под завязку забитое сундуками и сокровищами.

«Вот, значит, как выглядит настоящее драконье логово», — раскрываю рот от удивления и алчным взглядом отмечаю, какие из драгоценностей уже стали моими.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Есть такие секреты, которым до определённого момента нужно оставаться секретами, — двусмысленно произносит этот жадный богач и протягивает мне ладонь в пригласительном жесте. И в этот момент я чётко осознаю, что подпустила к себе верного мужчину. Своим поступком Дариос показывает не только то, что он останется на моей стороне при любых обстоятельствах. Но и то, что если это будет необходимым, он подыграет и прикинется ничего не понимающим дурачком.

Я одариваю его улыбкой, полной глубокой признательности, и вкладываю свою ладонь в его. И это не просто жест, а молчаливое закрепление нашего нерушимого союза.

— Может, ты даже будешь первым, кому я подарю дитя, — говорю как бы между делом, когда мы переступаем «порог» хранилища и проходим мимо нескольких стеллажей с сундуками и витринами.

— Я пока не готов к капризной, вечно недовольной и плаксивой маленькой копии тебя, — подтрунивает надо мной, за что получает тычок локтем под ребро. — Но со мной можно договориться, — тут же порывается «исправить» свою «оплошность». — за услугу, конечно.

Я фыркаю и закатываю глаза от притворного неудовольствия и резко заворачиваю за угол. Прямо туда, где меня встречает приветливое мерцание одной роскошной диадемы. И чем ближе я к ней подхожу, чем дольше на неё смотрю, тем больше мне начинает казаться, что она призывно подмигивает мне и предлагает коснуться её заострённых лепестков и ослепительных камней.

Я в жизни не видела украшения прекраснее этого. Уверена, оно будет великолепно смотреться на мне.

— Ничего здесь не трогай, — Дариос ощутимо перехватывает мою ладонь именно в тот момент, когда я практически дотрагиваюсь до этого совершенного произведения искусства.

— Почему-у-у?! — внутри всё клокочет от негодования. И, я правой рукой пытаясь стряхнуть раздражающую хватку каменного, левой, как одержимая, продолжаю тянуться к диадеме.

— Потому что она проклята, — отрезвляет меня своим шокирующим заявлением и оттаскивает подальше от коварной вещицы.

— А что она делает? — продолжаю неотрывно смотреть на украшение, переливающееся янтарным цветом. Как такая прелесть может быть проклята?

— Побуждает творить самые отвратительные поступки, на которые только способно существо, — объясняет каменный и, надёжно сжав мою ладонь, ведёт в противоположенную сторону. Туда, где среди стеллажей и стендов виднеется ряд картин с осенними пейзажами и скалистыми горами.

— А этот? — указываю пальцем на изящный браслет, усыпанный алыми камнями.

— Подчиняет воли того, кто его надел.

— А эти жёлтые босоножки?

— Заставляют танцевать до тех пор, пока не упадёшь от усталости… или смерти.

Дариос подходит к одной жуткой картине, на которой изображена каменная стена с застывшими на ней гримасами ужаса, сумасшествия, удивления и мучений.

В какой-то момент, когда продолжаю слишком долго смотреть на картину, мне начинает мерещиться, что я слышу крики тех, кто в ней заточён: они не понимают, что с ними произошло, умоляют выпустить их, а некоторые настойчиво требуют бежать от каменного куда подальше, называя его чудовищем.

Я не совсем понимаю, наваждение ли это или в «дьявольской» картине действительно заточены существа. В любом случае, я решаю умолчать об этом. Но делаю себе пометку, что Дариос куда опаснее, чем кажется на самом деле. Вот почему он повременил с раскрытием моего секрета: отчасти он, конечно, проявил понимание, но в остальном он просто не хочет сознаваться в своих. Держу пари, у каменного их десять вагонов и маленькая тележка. Или даже больше.

— Здесь все предметы прокляты? — прерываюсь от размышлений и смотрю на то, как Дариос проделывает с картиной те же манипуляции, как до этого со стеной: проводит над полотном ладонью и оно исчезает, открывая взору потайной сейф со сложным механизмом.

— Почти, — не сразу отвечает мой сосредоточенный господин, с серьёзным видом прокручивая механизм в виде штурвала и останавливая длинные «лучи» в известном только ему порядке.

— А какие нет? — я нагло пользуюсь отвлечением каменного и делаю вид, что увлечённо разглядываю содержимое сокровищницы. А сама тайком стаскиваю с витрины браслет.

— Положи на место, — до нервной икоты пугает меня требовательный голос Дариоса, отчего я неожиданного роняю браслет, и тот отскакивает от каменной кладки и катится прямо к ногам моего чересчур бдительного мужа. — Тебе что, оргусы по рукам прошлись? — не сдерживается от справедливого замечания. И я накрепко запоминаю, что впредь нужно быть осторожной с каменным на тему денег и сокровищ, которые он старательно собрал в свою внушительную коллекцию.

Дариос поднимает браслет. Аккуратно, словно он сделан из хрупкого стекла, кладёт его на мягкую подставку. И царапает по мне недовольным взглядом.

— Ой! — неловко приподнимаю плечи и растягиваю губы в подобии улыбки. — Я не специально.

— Впредь не трогай мои вещи без моего на то согласия, — каменный говорит это совершенно спокойно, но в его тоне слышится укор. — Держи, — протягивает мне увесистый мешочек с монетами, — отдашь это тем мошенникам. А это, — кладёт мне в раскрытую ладонь ещё один мешочек, но уже гораздо тяжелее предыдущего, — тебе на нужды. Купи на них всё, что захочешь.

Я аж дар речи теряю от такой щедрости. И не сразу рассыпаюсь в благодарностях.

Всё же у нас есть схожая черта: я тоже, как и Дариос, падка на деньги и красивые побрякушки. Несмотря на то, что до этого всячески игнорировала привязанность к материальному.

Позже, когда мы переносимся обратно в пещеру и покупаем у обычных элексиры, я под шумок создаю портал. Нарочно морочу голову каменного пылким поцелуем. И, дождавшись, пока он расслабится, с извиняющейся улыбкой толкаю его прямо в фиолетово-сине-чёрный вихрь.

— До скорой встречи, — машу рукой растерянному Дариосу и щёлкаю пальцами, захлопнув портал.

Вот и всё. Пора приступать к задуманному. Дни моего коротенького отпуска закончены.

ГЛАВА 10: ПИЛАРГУС

— Ты не спешил возвращаться в лагерь, — говорю вместо приветствия, когда на пороге моего шатра ни с того ни с сего появляется Дариос. — Чем обязан визиту Торговцу Душ?

— Теперь меня так прозывают в народе? — криво ухмыляется каменный и прогулочным шагом подходит к стеллажу со свитками. — Если я Торговец, то кто ты? — с деловитым выражением лица проводит пальцем по деревянной полке, так, словно не вынюхать что-то пришёл, а проверить мой шатёр на уровень чистоты. — М? Похититель? — в его как бы непринуждённо брошенной фразе слышится недвусмысленный намёк, а в тускло-оранжевых глазах вспыхивает самоуверенный вызов.

Пожалуй, каменный третий после космического и водного на кого направлено моё пристальное внимание. Если, конечно, не учитывать некоторых бесстрашных самок, чьи отчаянные действия вызывают во мне хищный интерес: меня охватывает волнующее предвкушение от ожидания, когда же одна из них сделает неверный шаг и, наконец, оступится.

— И в чём же ты меня подозреваешь? — откидываюсь на спинку резного стула и расслабленно закидываю ногу на ногу, ожидая захватывающее представление.

Не назову Дариоса недалёким (эта кандидатура уже занята одной огненной головой). Но его ум часто притупляется самонадеянностью, рассеянностью и медлительностью. А ещё плохо скрываемой увлечённостью призванной (неоднократно ловил его за любованием ею). Посему даю руку на отсечение, что вся показная убеждённость каменного в пока что только ему известной правде — не более чем пустой и ничего не значащий блеф.

Но, признаюсь, мне даже интересно, что же он узнал про меня за эти дни. Неужели только ради этого покидал лагерь, чтобы беспрепятственно разобраться в произошедшем самому?

— Грязновато… — поджимает губы в показном неудовольствии и большим пальцем растирает пыль на указательном. — Если тщательно не убираться, то могут остаться следы, — ходит вокруг да около, на что я только насмешливо выгибаю бровь и приподнимаю кончик губ в кривой ухмылке.

— Если ты пришёл сюда просто потрепаться от скуки, то у меня нет на это времени, — не поддаюсь на его провокацию и демонстративно возвращаюсь к отчётам моих наблюдателей.

— Скажи мне вот что… — Дариос, точно возомнив себя хозяином положения, садится на край моего стола и невзначай смахивает с него несколько свитков.

Больше всего на свете я терпеть не могу беспорядок. Особенно среди своих вещей: меня не очень волнует, покрылись ли пылью полки или собрался на них какой-то другой мусор, но они должны лежать аккуратно и именно в той последовательности, которой я структурировал их. А каменному, видимо, это невдомёк, потому что он продолжает разглагольствовать о своём как ни в чём не бывало:

— Не припомню тебя в числе тех, кто был на празднестве в ту злополучную ночь. А о том, что ты не пьёшь ничего крепче своего травяного отвара, знают даже мои слуги. Так просвети же меня, Пиларгус, — разводит руки в стороны так, словно разыгрывает представление, — чем ты таким занимался, когда нашу дорогую жёнушку похищали прямо под носом твоих наблюдателей?

Мы на мгновение схлёстываемся взглядами. Я пристально и цепко смотрю на того, кого до этого считал недальновидным и не столь продуманным, делая мысленные ставки на то, каким же будет его следующий ход. А учитывая, что каменный довольно предсказуемый, я примерно догадываюсь о его дальнейших действиях. Дариос же смотрит на меня жёстко и внимательно, выразительно намекая на то, что он и так уже обо всём знает. Ему от меня нужно лишь… Что? Раскаяние? Подтверждение?

— Так вот ты в чём меня подозреваешь… — встаю с «нагретого» места и принимаюсь неспешно поднимать с пола свитки и раскладывать их на полки. — Что ж… Признаться, ты меня впечатлил.

— Я сюда пришёл не за твоим признанием, — раздражённо дёргает плечом и строит кислое выражение лица. — Какую цель ты преследуешь?

— Я преследую множество целей, — отвечаю неоднозначно и среди прочих свитков краем глаза замечаю набросок. Тот самый, который у меня получился совершенно случайно, что, в общем-то, не характерно для меня: обычно я хорошо контролирую все свои действия, слова и внутренние порывы. А тут вышло так, будто мне вскрыли череп, извлекли мозг и заставили нарисовать её. Другого объяснения, почему я с такой точностью изобразил лицо призванной, попросту не существует.

Я раздражённо стискиваю челюсть и, скомкав свёрнутый листок, засовываю его в карман брюк.

— И какие из них связаны с Эннеей? — каменный складывает руки на груди и делает такой серьёзный вид, отчего у меня начинает складываться впечатление, что у него раздвоение личности. Иначе где тот изворотливый делец, которому нет дела ни до кого и ничего, кроме собственной выгоды?

— Некоторые связаны, — смотрю на него исподлобья. — Если ты думал … — я не успеваю договорить, потому что мою правую ногу пронзает острая боль, и я вынужденно падаю на левое колено.

— Так ты в самом деле причастен к её похищению? — Дариос нетерпеливо взмахивает пальцами, направляя незаметно созданный им каменный шип вверх по моей ноге.

— Этим ты меня не убьёшь, — хищно скалюсь, не обращая внимания на то, как многочисленные заострения дробят мне кости, разрывают сухожилия, вены и мышцы.

— Разве ты чувствуешь от меня намерение убить тебя? — кровожадно ухмыляется, являя совершенно не того Дариоса, за которым я наблюдал ещё на днях. — Не-е-ет! — созданное им явление вырывается из моего бедра и по мановению хозяина медленно обвивает мою ногу, точно дикая прирученная змея. — Куда большее удовольствие мне доставят твои муки, — он небрежно поворачивает ладонь, и шип разрывает мне ногу напополам.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Тогда тебе придётся постараться, чтобы заставить меня мучиться, — проговариваю с насмешкой и, уперевшись руками в пол, призываю ледяные стрелы, которые тут же пробивают грудину Дариоса.

Он переводит удивлённый взгляд на торчащие острия, делая вид, что совершенно не ожидал от меня такого выпада. А следом натягивает на лицо беззаботную улыбку и впитывает стрелы в себя.

Мы оба знаем, что не причиним друг другу вред: каменный впитывает любую магию, кроме космической и пустотной, а я быстро регенерирую и практически не ощущаю боли (отчасти благодаря моему отцу, который часто срывался на мне и избивал до полусмерти).

— И чего ты хочешь этим добиться? — упираюсь спиной в стеллаж и жду, когда срастётся нога.

— А ты? — возвращает мне вопрос и пронзает мои плечи и руки каменными копьями, которые вырываются прямо из-под земли.

— Я знал, что она выживет, — хмурюсь и замораживаю копья одно за другим, не переставая атаковать Дариоса в ответ.

— И отчего же? — скептично выгибает бровь, ловко уворачиваясь от моих ледяных лезвий.

— Потому что я знаю, что она потомок богов, — сплёвываю кровь и цепко отслеживаю реакцию каменного, по которой сразу же становится понятно: он в курсе. — Или правильнее сказать — богиня?

— Как интересно, — прекращает свои атаки каменный. — И как ты пришёл к этим выводам?

Я некоторое время раздумываю, стоит ли делиться своим исследованием. А после всё же решаю, что Дариос может узнать его любопытные и захватывающие детали.

— Всё началось с её появления в этом мире… В момент переноса глаза иномирянки несколько раз изменили свой цвет. После я заметил, что она и без защитных татуировок может подолгу находиться подле нас. А особенно возле космического… Спустя несколько дней я узнал, что её случайным образом выбрал искарл. И тогда я окончательно убедился, что она не так проста. Я стал подсыпать в её еду и напитки… вещества, проверяя на все виды магии и ожидая, что она вот-вот покажет свою вторую ипостась. Но время шло… А вскоре она переспала с огненным и даже не получила ожоги, хотя её шатёр и многие вещи сгорели дотла. Она так же не получила ожоги от бывшей невесты Андоса, которая пыталась её убить на источниках…

— Сволочь, — выплёвывает каменный. — Ты видел, как на неё напали, и даже не помог. Участвовал в её похищении… И что дальше? — смиряет меня уничижительным взглядом, однозначно раздумывая: прикончить меня сразу или оттянуть момент.

— Я всегда был на подхвате, — то ли оправдываюсь, то ли убеждаю самого себя, что я не настолько бездушный. А может, настолько… — Если бы я вмешивался в естественный ход вещей, то никогда бы не докопался до истины. Но, признаться, я не ожидал, что бывшие невесты зайдут настолько далеко.

— Больной ублюдок! — Дариос насылает на меня окаменение, а следом со всей силы ударяет кулаком по мне, отчего я распадаюсь на несколько частей.

Что ж… В этот раз я поддался ему. И если каменный думает, что таким образом проучил меня или заставил задуматься о поступках, то глубоко в этом заблуждается. Мне не жаль: в достижении цели вообще не должно быть никаких чувств. Только холодный расчёт и необходимые риски.

_______

Ну что, на мыло его?“ψ(｀∇´)ψ Или разок простим?

БОНУС: ПИЛАРГУС

Пиларгус Снежное Копьё из рода Пустынного Льда:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 11: БИОНЕЙ

— Всё в порядке? — окидываю Дариоса вопросительным взглядом, когда он взвинченным выходит из шатра Пиларгуса и с размаху, вкладывая всё своё негодование в жест, пинает корзину с овощами. Те беспомощно рассыпаются по выжженной траве, вызывая лёгкое негодование уже во мне: для меня неприемлемо, когда разумные так грубо и невежественно относятся к еде — единственному источнику, который насыщает не только тело, позволяя ему окрепнуть, но и душу, если она, конечно, приготовлена с особым ингредиентом — с любовью.

— Нет, не в порядке, — привлекает внимание всех, кто сейчас трапезничает под навесом. — Среди нас затесался предатель, — сжимает и разжимает кулаки, словно раздумывает: пустить в ход силу или всё же слова. И признаться, я впервые вижу каменного таким неуравновешенным. Сколько его помню, он только в редких случаях прибегал к применению физической силы. Ведь его главное оружие далеко не кулаки, а дипломатия, щедро сдобренная манипуляциями и лестью.

— Удивил… — зло ухмыляется Андос и, сложив руки на груди, плечом наваливается на деревянный столб. — Ты ещё скажи, что наша невеста пропала, а то вдруг мы и об этом забыли, — выплёскивает на Дариоса ведро накопленной за семь дней желчи (именно столько уже отсутствует Эннея).

Я, как всегда, предпочитаю не вмешиваться в разборки побратимов и продолжаю методично помешивать варящуюся в котелке кашу, которую специально готовлю для Нимейи Яркой Вспышки.

В последние несколько дней её загадочная болезнь сильно прогрессировала: тело световой покрылось многочисленными волдырями, которые периодически лопаются, выплёскивают наружу жидкий огонь и оставляют на ещё не успевшей зажить коже новые шрамы и пузыри. И из-за того, что все попытки Филактэя вылечить Нимейю оборачивается прахом, она успела не только сильно потерять в весе, лишиться всех волос и своей некогда яркой привлекательности. Но и утратила способность призывать магию, в одночасье став безобразной пустышкой.

Должно быть, её прокляли сами Велики за то, что она издевалась над обычными и плохо обращалась с той, кого они выбрали для нас в качестве единственной и неповторимой жены.

В любом случае это чудовищное наказание. Потому что световая практически не смолкает от поглотившей её разум и тело агонии. И в редких случаях приходит в сознание, позволяя нам себя напоить, накормить и поменять повязки с лечебными травами.

Пусть она и оступилась в прошлом, позволив ненависти не к таким, как мы, очернить её сердце и запятнать репутацию прозвищем «Несущая Горе», которым её нарекли родные тех, кого она загубила. Но всё же мне жаль Нимейю. Отчасти потому, что я не умею злорадствовать. И мне больше присуще милосердие, нежели жестокость. Даже по отношению к тем, кого глубоко внутри презираю за ужасные поступки (несколько недель назад световая выжгла моему помощнику по кухне глаза за то, что он в суматохе случайно наступил на подол её «любимого» платья).

Мой жестокосердечный отец, которому я однажды поклялся, что не стану таким, как он, как-то «пообещал» мне, что настанет тот день, когда мне надоест отыгрывать роль добренького и наследие моих жадных до чужой крови и страданий предков возьмёт вверх. Но он за все годы моего «воспитания» так и не понял одного: мне не приходится играть, потому что я таким родился.

Это я предпочитал прятать детей пустотных драконов в подвале нашего дома и созданных мною землянках, в то время как мой отец отлавливал их, как каких-то надоедливых насекомых, ставил на них клеймо преступников и навсегда запечатывал в Тоннелях Страха и Печали[1].

Это я тайком поил водой тех, кого в одночасье, без каких-либо основательных доводов признали врагами всех разумных, после того, как отец заканчивал пытать их и уходил отчитываться перед Тринниадой[2]. Правда, многим из них я подарил ложную надежду: позже их казнили на общей площади в назидание другим пустотным и тем, кто пытался поддерживать и отстаивать их права.

Это я под чужой личиной помогал обычным: отправлял им продукты, находил новое пристанище для тех, чьё жильё пострадало от магии разумных, или тех, кто несправедливо попадал в их немилость.

И, говоря без всякого бахвальства, за все эти десятилетия я спас и помог множеству душ. Не из-за того, что мне захотелось пойти против отца и показать ему, что он ошибался на мой счёт. А потому что я такой, какой есть: справедливый, добродушный и отзывчивый на чужие несчастья. И даже сейчас, вместо того, чтобы расспрашивать почти невменяемую световую о похищении призванной, как это делает прибывший эктеон[3], для меня первоочерёдное — это поставить её на ноги.

И пока я неспешно накладываю дымящуюся кашу в деревянную миску и поручаю помощнику отнести её Нимейе, стычка побратимов набирает обороты:

— Ты на досуге до книг успел дорваться? — язвительно подмечает каменный в попытке поддеть огненного. — Иначе откуда в тебе вдруг возникло столько остроумия?

— А в тебе смелости? — парирует Андос и демонстративного кладёт крупную ладонь на эфес своего меча. — Или ты вдруг резко стал бессмертным?

— Прибереги угрозы для тех, кто слабее тебя, — небрежно отмахивается Дариос. Так, словно молчаливое предупреждение огненного ничего для него не значит.

— На что ты намекаешь? — Андос в одно мгновение оказывается перед каменным, мимолётно обдавая меня обжигающим потоком воздуха. И хоть они с Дариосом примерного одного роста, со стороны всё равно кажется, что огненный нависает над каменным, как внезапно проснувшийся вулкан над цветущей долиной. И если его не усмирить, то беды не миновать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я понимаю ваши настроения, — произношу ровным голосом и сдерживающей плотиной встаю между ними, несмотря на то, что прекрасно осознаю, что если они сцепятся, то я даже при большом желании не смогу их остановить: по неведомым мне причинам магический резерв огненного и каменного в последние дни аномально возрос, хотя мир и мы с остальными побратимами до сих пор не отошли от ритуала призыва. — Но ваш конфликт не поможет найти Эннею.

— Бионей прав, — поддерживает меня Тринадцатый и вместе с Филактэем и Никасисом подходит к нам, образовывая круг. — Так что тебе удалось выяснить?

Дариос ещё с минуту ведёт тяжёлую зрительную борьбу с Андосом, вынуждая нас невольно напрячься и мысленно прикинуть, где на этот раз мы будем размещать лагерь. А затем он раскрывает рот, порываясь что-то сказать. Но его голос глохнет в истерических криках Нимейи, которая неожиданно для всех выскакивает из шатра.

— Остановите их… — она принимается неистово колотить себя кулаками по голове, отчего я стремительно оказываюсь около неё и фиксирую её руки и ноги тонкой лозой так, чтобы ни она, ни моё растение не смогло причинить ей вред. — Остановите… Остановите…. Остановите!

— Усыпи её, — отдаёт распоряжение космический водному, подбегая к нам.

— Ты же знаешь, я не могу, — сухо проговаривает Филактэй. И я только сейчас замечаю, что его бледную кожу практически покрыла блестящая тёмно-синяя чешуя — это последняя стадия перед тем, как он рискует обратиться в дракона и больше никогда не вернуться в разумную форму. Ведь в последние две недели он израсходовал слишком много силы на лечение космического, огненного, призванной и световой и практически достиг магического истощения.

И я даже не задумывался, что пока побратимы калечат друг друга, водный медленно теряет себя из-за их необдуманных поступков. Да и не только их — наши бывшие невесты тоже неплохо постарались.

— Эти голоса в голове… — тем временем продолжает Нимейя. — Они шепчут… — устремляет безумный взгляд куда-то вдаль и порывисто слизывает с губ набежавшие слёзы. — Шепчут, что она растопчет нас… Уничтожит… Сломает… — предпринимает отчаянную попытку вырваться из цепкой лозы. — Она отнимет у нас жизни… Души! — её покрытое волдырями лицо перекашивает от ужаса так, будто она только что увидела уродливого монстра из Грани, пришедшего её убить.

Я, не теряя ни минуты, срываюсь с места и принимаюсь готовить для неё сонный порошок. Не факт, что он сработает, учитывая её неконтролируемое буйство. Но попытаться всё же стоит.

— Кого ты имеешь в виду? — допытывается до световой Тринадцатый. Но она ведёт себя так, словно не слышит вопроса и не замечает никого и ничего вокруг. Её даже магия внушения Никасиса не усмиряет, а он ведь тоже силён. Конечно, не так, как сейчас огненный с каменным, но тем не менее…

— Она — воплощение самого Хаоса… — надрывно воет и запрокидывает голову вверх, к небесам. — И их… Их... Их... — пытается вырвать руку из плотного захвата. — Богиня ужаса, разрушений и проклятий… — её тело начинает болезненно трястись, точно в припадке. — Она пришла, чтобы покарать нас за грехи…

— Можете уже сделать так, чтобы она пришла в себя? — раздражённо хмурится Андос. — Или я вырублю её. Мне надоели бессвязные пророчества этой обезумевшей дуры!

— Простите меня… — внезапно приходит в себя Нимейя и оглядывает нас с побратимами молящим, полным горьких слёз взглядом. — Я совершила страшный поступок… Это была моя идея похитить призванную и телепортировать её в логово Аммоны.

Над нами нависает звенящая тишина, готовая вот-вот взорваться оглушающим и сносящим всё на своём пути взрывом. Если я и многие из свидетелей смотрят на световую с сочувствием, то остальные не столь щедры на великодушие: кто-то смиряет её презрительным взором, кто-то недовольством, кто-то — проникнутой издёвкой и нескрываемой ненавистью. А наши несостоявшиеся невесты отчего-то напряжённо переглядываются, совершая непоправимую ошибку.

— Значит, вы тоже принимали в этом участие? — разочарование помимо воли затопляет моё сердце. — Зачем? Почему вы решили пойти против воли Высших?

— Похоже, — внезапно за нашими спинами раздаётся голос Первого, который вмиг останавливает недовольные возгласы, летящие от некоторых свидетелей в сторону Нимейи, и наши с побратимами наперебой вопросы. — Вы и без нас всё выяснили…

_______

[1] Тоннели Страха и Печали — тюрьма для драконов пустоты.

[2] Тринниада — высший законодательный орган. Входят выборные народом члены, которые прослужили Совету Единства[4] сто пятьдесят лет верой, правдой и благодетельностью.

[3] Эктеон — представители правопорядка (местная полиция).

[4]Совет Единства — исполнительная власть. Входят выборные народом члены из Ордена Объединения[5].

[5]Орден Объединения — представители органов местного самоуправления (глава истока и его подчинённые из знаменитых и почитаемых родов).

БОНУС: БИОНЕЙ

Бионей Шёпот Леса из рода Славной Земли:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 12: АНДОС

— Первый, Девятый, — Тринадцатый раболепно склоняет голову перед верхушкой Пирамиды, и остальные следуют его примеру, точно покорные овцы. За исключением, конечно, меня: я же, в свою очередь, с большой неохотой киваю тем, кто спустя столько дней прошения, наконец, соизволил явиться к нам. И то, делаю это только для того, чтобы не провоцировать новый конфликт.

— Надо же! — едва не присвистывает Девятый. — Не ожидал встретить тебя здесь… — он обводит присутствующих презрительным взглядом, отчего и без слов становится понятно, кем он тут нас всех считает. — Ан-дос… — неприятно дробит моё имя на два слога, за что мне хочется повторно пересчитать ему все зубы кулаком истинного правосудия. И заодно снести его голову и поиграть ею, как мячом. Всё равно в ней нет ничего ценного. А то, что этот самодовольный мешок с костями занимает пост Верховного Судьи, так этим не стоит обманываться: он его бесполезно просиживает только благодаря расположению Первого и Второй. И то лишь до тех пор, пока они снисходительно терпят его неуёмные аппетиты к взяткам и публичным казням, которые за последние десятилетия существенно возросли. Причём его судебный произвол распространяется не только на драконов пустоты, но и на презираемых большинством обычных, и на неугодных разумных, особенно тех, кто по каким-то причинам невыгоден верхушке Пирамиды.

— Какая встреча, Девя-тый! — приветствую его сквозь зубы и натягиваю на лицо подобие улыбки. Нисколько не сомневаюсь, что со стороны она похожа на звериный оскал, тот, что красноречивее любых слов показывает: я до сих пор не спустил тебе с рук публичное унижение моей сестры, сучонок.

И тощая душонка Девятого тоже прекрасно это понимает: он презрительно фыркает на мою невысказанную угрозу и обнажает ряд верхних зубов, которые, к моему сожалению, уже успели отрасти. Но мы оба знаем, что этот зассанец только и умеет, что строить из себя борзого смельчака.

Будь моя воля, я бы ни на секунду не задумываясь, покромсал его на мелкие полоски. Прямо так, как это делает Бионей с красной морковью. Но если бы моя семья пережила моё заключение в Туннелях Страха и Печали, то моя жгучая жёнушка — нет. По крайней мере, мне хочется, чтобы это было именно так. Ведь я без неё места себе не нахожу: практически не ем, не сплю. А только и делаю, что сотни раз на дню проверяю близлежащие окрестности.

Хотя толку от этого, как из-под дикого быка молока: я, равно как и другие побратимы, перестал её ощущать ещё семь дней назад. И у меня, Бездна поглоти, уже сдают нервы. Я стою в одном шаге от того, чтобы обернуться драконом и сжечь здесь всё и всех дотла. Может, хоть так меня перестанет внутренне рвать на части от чувства потери, гнева и вызывающих худшие опасения мыслей, что с Эннеей, моей малышкой, случилось нечто ужасное.

Если это так, если с её головы упал хоть один волос, то я не прощу ни Великих, ни побратимов, ни наших несостоявшихся, Хаос бы их побрал, невестушек. Я всех их утоплю в собственной крови, заставлю мучиться и медленно терять рассудок от чудовищно невыносимой боли. И пусть Три Сестры[1] станут свидетельницами моего нерушимого обещания!

— Что ж, — Первый окидывает нас величественным взором, — я попрошу здесь остаться только наречённых невест и их женихов. А остальных призываю удалиться, — он с важным видом опирается на трость, навершием которой являются сложенные драконьи крылья. И незаметно для остальных ставит полог тишины на нашу импровизированную столовую, располагающуюся под навесом.

Обстановка вокруг становится похожей на сцену того, как главный пастух загоняет в загон домашний скот: все восемь свидетелей, включая писаря, слуг и потерявшую сознание Нимейю, которая оказывается на руках Пятнадцатого[2], спешно покидают нас и скрываются в своих дальних шатрах.

— Прошу, — суетится Девятый, отодвигая для Первого стул во главе длинного стола. И я не отказываю себе в уничижительном смешке, который тут же мастерки маскирую под кашель.

Этот напыщенный подхалим и так пал в моих глазах на самое дно, когда выдвинул против моей сестры ложные обвинения, из-за которых она лишилась не только безупречной репутации, но и мечты, и здоровья. Так он ещё сам умудряется унижаться, выполняя прямые обязанности слуги.

Будет ложью, если я скажу, что мне неприятно смотреть на то, как Девятый прыгает перед Первым на задних лапах, точно прирученный шакал, выпрашивающий снисхождения у своего хозяина. Мне греет душу то, как мой ненавистный враг вынужденно пресмыкается перед тем, кто не во многом сильнее его. Жаль, что только моя младшая этого не видит. Она бы тоже оценила это зрелище.

— Займите свои места, — властным тоном отдаёт нам распоряжение Первый. — И, — мажет брезгливым взглядом по своему невзрачному слуге, который выглядит так, словно собрался отправиться к праотцам, — на всякий случай подготовьте Камень Правды.

Курчавый парнишка, стоящий по правую руку от величественно восседающего на высоком стуле Первого, трясущимися костлявыми руками ставит на стол заготовленную шкатулку, склоняется в низком поклоне и в этом же положении спиной покидает территорию купола.

— Сказать, что я крайне недоволен вашими действиями — ничего не сказать, — принимается нас отчитывать Первый. Прямо как нашкодивших щенков, отчего я не сдерживаюсь и закатываю глаза от раздражения. Чего-чего, а чувства собственной важности этому старику, возомнившим себя правителем нашего мира, не занимать. И ладно бы это было заслуженно. Но всё, что он сделал «на благо» разумных — не более чем лицемерная показуха.

Вот что этот гордец, сидящий на коротком поводке Второй, сделал такого выдающегося? Практически истребил пустотных драконов, которые якобы представляли опасность для других разумных? Принял участие в возведение защитного экрана вокруг нашей планеты? И всего-то? Если так посмотреть, так половине моих предков нужно воздвигнуть памятники и поставить их во главе верхушки Пирамиды. Потому что во всём вот в этом они принимали прямое участие, в то время как Первый прятался во дворце вместе с теми, кого сейчас всенародно почитают. И вместе с ними же влил незначительную часть своей магии в экран, тогда как остальные, не жалея себя, опустошали свои резервы в отчаянной попытке уменьшить влияние космоса на наш мир.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тот злополучный день, когда вокруг нашей планеты, наконец, сформировалась защита, даже торжественное название не несёт. Потому что в нём полегло столько, что он теперь считается траурным. Но вот ирония: Первый, Вторая и их немногочисленная «свита» остались живы и до сих пор здравствуют, в то время как десятки тысяч других разумных бесследно развеялись по ветру.

И у меня назрел вопрос: «Неужели Тринадцатый настолько слеп, что не в состоянии разглядеть истинное лицо тех, кого он так глубоко уважает и к кому так внимательно прислушивается?».

— Тебе есть что мне сказать, Андос из рода Красного Огня? — внезапно обращается ко мне Первый и слегка, словно я недостоин его прямого взгляда, скашивает в мою сторону тёмно-фиолетовые глаза.

— Разумеется! — восклицаю с преувеличенным энтузиазмом, пока остатки моего терпения сгорают в пламени нарастающего бешенства. Вот какого я должен сидеть здесь, в кругу мало уважаемых мною особей, когда моя жена невесть где? Для меня сейчас превыше всего найти её и оградить ото всех возможных и невозможных опасностей. А не просиживать тут понапрасну штаны.

— Не трать моё время на эту театральщину! — прерывает мою «пламенную» речь Первый. И слегка подавляет своей силой, отчего меня накрывает такой злостью, что я едва не срываюсь с места и не снимаю с его надменной головы скальп своими вдруг проступившими драконьими когтями.

Останавливает меня от этого безрассудного порыва только одно: остужающая ладонь Пиларгуса, которая твёрдой хваткой ложится на моё плечо.

— Первый, Девятый, — ледяной приветственно выставляет мизинец вверх. А затем, не дожидаясь дозволения от верхушки, проходит к единственному пустующему месту возле Дариоса. И с важным видом, словно мы все тут только его и ждали, садится на стул.

Каменный, в свою очередь, смиряет Пиларгуса недобрым взглядом. И в мыслях сигнальной вспышкой возникают ранее сказанные им слова: «Среди нас затесался предатель».

Неужто он имел в виду Пиларгуса? Если это так, тогда это объясняет, почему ледяной за все эти дни практически не высовывал носа из своего шатра и не ходил вместе со мной, Никасисом и Тринадцатым на поиски нашей бесследно пропавшей невесты. Выходит, он с самого начала всё знал. Или… не только знал, но и принимал в её похищении непосредственное участие? В таком случае находится объяснение второй странности — отсутствие всяких следов похищения. Ну, за исключением найденных ядов в наших напитках. И, насколько мне известно, ледяные очень дотошны в своих делах. Следовательно, либо Пиларгус подчистил все следы, либо… спланировал похищение.

И если мои догадки верны, если ледяной и есть тот самый предатель, то я в порошок его сотру!

В нашем мире нет ничего страшнее, чем космическая радиация, падение небес на землю и необузданный гнев огненных драконов! В конце концов, наш вид был создан Великими одним из первых. И зачастую нашу сокрушительную силу недооценивают. Особенно непомерно заносчивые ледяные, которые считают, что они выше нас, хотя пришли в этот мир одними из последних.

— Что ж… Приступим к обсуждению! — Первый отбивает нетерпеливый ритм своей тростью, невероятно звонкий стук которой действует мне на и без того расшатанные нервы. И явственно даёт всем нам понять, что он больше не намерен тратить ни минуты на и так затянувшиеся расшаркивания.

— Вы сами слышали, что Нимейя призналась в своём преступлении, — начинает Тринадцатый, но Первый поднимает ладонь и властным жестом заставляет того замолчать.

— Пока я не дам вам слово, ваш удел — молчание! — с нажимом произносит старейшина верхушки, на что я только злорадно хмыкаю: его наделили лишь малой долей власти, а он уже возомнил себя властителем мира. Напрашивается закономерный вопрос: стоит ли мне временно подчиниться тому, кто не видит дальше собственного носа?

«Не делай глупостей!» — до меня тихим, почти неразборчивым эхом долетает настороженный голос Тринадцатого. Причина этим «неполадкам» — утрата связи с Эннеей, отчего и наша висит на волоске. Но, как ни странно, раз мы продолжаем обмениваться мыслями, то это даёт нам надежду, что наша невеста жива. Иначе мы бы не только потеряли связь друг с другом, но и лишились бы жизней.

«Первый тянет время», — наблюдательно подмечает Филактэй. Но не успеваем обдумать его слова, потому что нам становится совершенно не до этого: водный заходится в судорожном кашле, плачевным итогом которого служит тёмно-синий сгусток крови на его платке.

_______

[1] Три Сестры — имеется в виду первые дочери Великой Триады (Нимея — Хранительница Книги Прошлого, Вервана — Хранительница Книги Настоящего и Атлана — Хранительница Книги Будущего).

[2] Пятнадцатый — родной брат Тринадцатого.

БОНУС: АНДОС

Андос Пылающее Крыло из рода Красного Огня:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

БОНУС: ПЕРВЫЙ

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

БОНУС: ДЕВЯТЫЙ

Верховный Судья Осени:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 13: ЭННЕЯ

— Это я приказал избавиться от иномирянки, если что-то пойдёт не так! — неожиданно сказанные слова Первым вышибают почву из-под моих ног похлеще, чем смертельный «недуг» одного водного засранца, который так опрометчиво использовал остатки своей магии. — На том считайте, что инцидент исчерпан. Ваши истинные невесты ни в чём не виноваты: они лишь выполняли… поручение.

— Выходит, именно поэтому верхушка Пирамиды отправила их вместе с нами, — первым от интеллектуального ступора отходит Пиларгус. Если, конечно, этот мутный конь вообще в него впадал.

Мне не составило никакого труда отыскать кольцо, которое укажет на местоположение других артефактов. Вернее, составило: я долго бродила по прибрежным окрестностям и вдоль и поперёк обшарила несколько гротов. И, разумеется, совершенно случайно словила парочку приключений на своё мягкое место.

В первом я наткнулась на лагерь разбойников, которые чуть не схватили меня и не заключили в одну из клеток вместе с их многочисленными жертвами. Но мне удалось незаметно сломать замки нескольких клеток. По счастливой случайности в них оказались очень свирепые звери, похожие на пантер с жуткой ящериной мордой, двумя парами светящихся кроваво-красных глаз, острыми клыками и длинным хвостом, на кончике которого расположилось жало. Пока они пронзали своими хвостами и рвали на куски тех, кто запер их в клетках, мне удалось освободить других пленников и отвести их подальше от того гибельного места. Нам несказанно повезло, что те кровожадные твари не обратили на нас никакого внимания, а после не стали преследовать.

Спасённые пленники, среди которых оказались не только обычные, но и огненные, ледяные и световые драконы, долго благодарили меня. В какой-то момент я даже пожалела, что тот зверь не растерзал меня за компанию вместе с разбойниками. Потому что они начали наперебой клясться, что обязательно вернуть мне долг за их спасение. Конечно, это потешило моё самолюбие. Но их признательность, которая каким-то образом привела и разумных, и обычных в коленопреклонённую позу, отняла у меня уйму времени и слегка вызвала отторжение. Если бы меня кто-то вызволил из лагеря подонков, которые за горсть аллиссов готовы собственную душу продать, то я всё равно не стала бы жертвовать своей гордостью и вставать на колени перед тем, кто меня спас.

С другой стороны, мне неведомо, что им довелось пережить за всё это время, когда их похитили и долгое время держали в клетках. Вполне возможно, что они потеряли всякую надежду на то, что им когда-то удастся освободиться от оков и вернуться к своим семьям.

Во втором гроте я наткнулась на огромную медведицу, которая едва не задрала меня. Но откуда ни возьмись, выскочил тот чернильно-чёрный зверь с рядом не прикрытых брылями клыков и оторвал ей голову. После он небрежно махнул своим смертоносным хвостом, мол, долг уплачен, прощай, жалкая недобогиня, и скрылся за песчаной насыпью.

Что до медведицы с необычно переливающейся шерстью: оказывается, она пыталась защитить своих мёртвых медвежат. Видимо, другой медведь в отсутствие матери набрёл на грот, перегрыз медвежатам глотки и частично обглодал их плоть. Эта ситуация поразила меня в самое сердце, отчего я не сдержала горьких слёз. Не каждая мать примется защищать не то что мёртвых, но и живых детёнышей ценой собственной жизни.

Но мою печаль смыло так же быстро, как недавно оставленные мною следы на песке неспокойными водами лазурного моря. Потому что в моей голове противной симфонией начал звучать голос «многоуважаемой» тётушки. Ладно, это всё мои остроты, которые, как подростковые прыщи, выскакивают там, где не следовало бы. Ведь на самом деле я признательна Олимии за то, что она не только помогла мне в бою с богомолихой, но и сэкономила мне время и привела прямо к «компасу».

К слову, он оказался в необычном месте: в скрытом от любопытных глаз гроте, чей высокий куполообразный свод, стены и даже пол обильно покрыты растущими в нём спелыми ягодами. И при любом желании среди всех тех манящих плодов я не смогла бы в одиночку отыскать кольцо. В худшем случае я бы отведала тех ягод, многие из которых смертельно ядовиты. В лучшем — унесла бы ноги, прежде чем меня парализовал токсин, который привёл бы меня к не лучшему исходу.

«Как ты думаешь, откуда здесь все эти ягоды? — с насмешкой спросила Матерь Разрушения. Но поскольку она не наделена терпением, то ответила за меня: — Под гротом расположен источник, пары которого выделяют парализующий токсин. Он просачивается сквозь щели. И если ты им надышишься, то испустишь дух. А твоё тело послужит питательным кормом, из которого вырастут такие же ядовитые ягоды, как и твой язык».

Тогда мне едва удалось сдержаться от ответа, поскольку она вот уже во второй раз сберегла мою жизнь. Тем более, она единственная, кто выходит со мной на связь из всей моей божественной семейки. Во-первых, потому, что нахожусь на созданной ею земле. Во-вторых, я уничтожила артефакт, который не позволял ей как-либо воздействовать на мир и существ. И всё же её влияние станет полноценным только тогда, когда я избавлю Осень от оставшихся артефактов.

«Так-с… Что-то я отвлеклась! — одёргиваю саму себя. — О чём же я думала перед тем, как предаться воспоминаниям? А… Точно!».

После того, как кольцо оказалось в моих руках, я переместилась к лагерю с помощью артефакта. Но не стала сразу осчастливливать своим неожиданным появлением ни «мужей», ни их несостоявшихся жён, ни свидетелей. Я решила, что будет целесообразнее понаблюдать за всеми издалека. И моё решение меня не подвело: я столько всего узнала, пока наворачивала круги вокруг лагеря, притворяясь одним из стражей, что едва сдержалась от того, чтобы воздать некоторым по заслугам.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Первым, кто меня разочаровал, оказался Пиларгус. Я, конечно, подозревала, что он принимал участие в моём похищении. Однако до последнего надеялась, что моё идеальное зрение меня подвело. Но… правда всплыла наружу. И всё, что я чувствую — это горечь и сожаление о том, что допустила мысль в тот момент, когда ледяной нашёл меня в лесу в одной сорочке, будто я имею для него значение, и он обязательно придёт ко мне на помощь, независимо от того, как он ко мне относится.

Но реальность оказалась куда суровее, чем мои воображаемые радужные бабочки, влюблённо порхающие вокруг Пиларгуса. Для ледяного куда важнее оказалось подтвердить свои догадки в том, что я вовсе не обычная, а настоящий потомок Великих. И этот поступок гораздо подлее, чем то, что Первый приказал невестушкам устранить меня в случае чего. Пиларгус не просто предал меня. Он ни во что поставил мою жизнь, когда позволил самкам скинуть меня прямо в логово кровожадного монстра. Если бы ледяной оказался неправ, то я бы уже давно переварилась в желудке богомолихи.

Вряд ли я когда-то смогу довериться ледяному: теперь в каждом его слове и поступке мне будет чудиться подвох. Таким, как он, тем, кто ставит свои интересы превыше чужих жизней, нет веры. Более того, не в моём характере снисходительно относится к тем, кто осознанно пошёл на вероломство. Жизнь неоднократно показала, что тот, кто предал раз — предаст и дважды. И неважно, что предатель клянётся в обратном: он уже пересёк черту, и ему ничего не стоит сделать это снова.

Вторым на очереди, кто вызвал во мне досаду, оказался Бионей. Я, конечно, не видела, чем он занимался в дни моего отсутствия. Но в его жестах и мимике было куда больше беспокойства и озабоченности, когда он «спасал» Нимейю из «беды». Может, он из тех разумных, кто нарочно хоронит тревогу под различными хлопотами. Но я не стану искать ему оправдания.

Третьим на очереди, на кого мне терпится вывалить весь свой гнев, оказался Филактэй. Терпеть не могу тех, кто играет в мучеников и осознанно жертвует собой. Вот что он хотел этим добиться? По-моему, это какая-то мазохистическая игра в «я вынесу все страдания мира, навалите мне по полной». Дурак!

— Совершенно верно, — тем временем продолжает Первый, отбивая известный только ему ритм тростью. Весь его вид показывает, что ему в тягость здесь находиться. И на самом деле его уже заждались великие дела. Но… за столько лет работы с клиентами я научилась понимать их без слов. И я вижу, что образ скучающего властителя, которому не терпится приступить к своим прямым обязанностям — это лишь напускное. В действительности же Первый то и дело бросает пытливые взгляды по сторонам, словно хочет что-то выяснить или кого-то высмотреть. Постоянно поправляет свои седые волосы, выдавая лёгкую нервозность. И у меня создаётся впечатление, что-либо его прислужники рыскают по шатрам в поисках чего-то, а он намеренно тянет резину. Либо он догадывается, что я жива-здорова и ждёт моего появления. Но…

— Зачем? — срывает мой вопрос с языка Тринадцатый. Хотя контекст у нас совершенно разный. — Я столько десятилетий ходил под вашим наставничеством и не припомню, чтобы вы хоть раз предали свою веру.

— Поживёшь с моё, сынок, — покровительственно отвечает Первый, — и узнаешь, что всё и все в этом мире переменчивы.

ГЛАВА 14: ЭННЕЯ

Над столом нависает тревожное молчание, которое постепенно превращается в холодный зловещий звон. Первый, Девятый, Тринадцатый, Никасис, Дариос и Андос схлёстываются друг с другом ожесточёнными, пропитанными нескрываемой ненавистью и нетерпимостью, взглядами. Кажется, ещё секунда, и лагерь вместе с его обитателями и приглашёнными гостями взлетит вверх. Прямо как каравелла при взрыве на ней сотен пороховых бочек посреди штормового океана.

Я невольно задерживаю дыхание и напрягаюсь всем телом, стоит мне наткнуться на то, как крепко сжатые под столом кулаки моего Огненного Вихря охватывает красное пламя. Оно, точно разлетающиеся яркие искры в притихшем ночном лесу, не предвещает ничего хорошего. Потому что следом за этими искрами несётся пожар: яростный, разрушительный и уничтожающий каждое препятствие на своём пути. И Первому сильно не повезло оказаться в его эпицентре.

Несмотря на то, что седовласый представитель верхушки выглядит очень солидно и внушительно. И его статное, не пренебрегающее тяжёлыми тренировками тело (невзирая на травму колена), равно как и царственная осанка, и тяжёлый, пронзительный взгляд тёмно-фиолетовых глаз, источают поистине огромную, подавляющую силу космического дракона. Андос всё же в несколько раз превышает его по силе. И Первый, так же как и Девятый, прекрасно это понимает. И старается лишний раз не провоцировать моих мужей, держа на благородном лице маску невозмутимости. Однако это не особо помогает сохранить миролюбивую обстановку, потому что мои мужчины уже на пределе.

И я понимаю, что если сейчас не вмешаюсь и не предотвращу их нападение на представителей верхушки, за спинами которых своевременно вырастают стражи, то всех нас постигнет печальная судьба. Ведь это не те разумные, от которых можно так просто взять и избавиться. Нам придётся до конца своих дней прятаться в тенях, опасаясь каждого шороха и косого взора, в котором может промелькнуть узнавание. И тогда это принятое на эмоциях решение повлечёт за собой куда большие жертвы, нежели если мои мужья возьмут себя в руки и отныне будут действовать скрытно.

Нам стоит воздержаться от открытых конфликтов с власть имущими. Потому что это очень недальновидно. Не сомневаюсь, что мы и так ходим у них под лупой. Тем не менее, ни к чему привлекать к себе ещё больше ненужного, сковывающего относительную свободу действий, внимания. Я и так собираюсь с духом восстать из мёртвых, к кому, уверена, меня уже причислили мои дружелюбные «подружки». Те самые, что так невинно хлопают своими густыми ресничками и переводят молчаливые, полные ангельской кротости взгляды то на одного моего мужа, то на другого.

«Бесстыжие куропатки!» — краше моего выражается тётушка, к которой я, кажется, только что прониклась глубоким уважением. И дело не в опущенном ругательстве, а в том, что, несмотря на её неуёмную язвительность и нескрываемое недовольство некоторыми моими поступками, она при любых обстоятельствах остаётся за меня.

И эта неожиданно посетившая меня мысль о том, что в этом мире есть существа, которые до последнего будут поддерживать и защищать меня, придаёт мне сил и уверенности. И в их число входят не только моя семья, но и мои обретённые мужья. Андос, который испепелит любого, кто хоть пальцем едва дотронется до меня. Дариос, который так искусно облапошит моего обидчика, что тот и не заметит, как поставит подпись в бумаге с заголовком «добровольно продаю себя в рабство». Никасис, который непременно выжжет глаза тем, кто косо посмотрит в мою сторону. И Тринадцатый, который до последнего будет ворчать на меня за неподобающее поведение и при этом попутно ломать черепа тем, кто посмеет встать на моём пути.

Что касается оставшихся «мужей»: с этого дня они для меня персоны нон грата.

Огненный, каменный, световой и космический доказали мне свою верность. Они достойны называться моими мужьями. Хотя бы потому, что они не строили за моей спиной козни, не подвергали мою жизнь смертельным опасностям и не делали вид, что раз я пропала, то обо мне можно благополучно забыть. Наоборот, мой «квартет» делал всё, чтобы обеспечить мне комфорт и безопасность в этом мире.

Пусть они немного недоглядели за мной. Пусть Никасис и Тринадцатый в самом начале нашего пути отнеслись ко мне с пренебрежением. Но они приняли во внимание все свои промахи. Настолько, что готовы пожертвовать своими целями, репутацией и даже жизнью ради меня. Как по мне, эта высокая цена за то, чтобы я простила их за прошлые ошибки.

— Позвольте полюбопытствовать, — со злой насмешкой проговаривает Никасис, — чем вы руководствовались, когда приказали устранить ту, кого сами Великие благословили на роль нашей жены? — мой Световой Лорд всем своим видом показывает, что на самом деле его не интересует ответ. Он и так его знает: отсутствием мозгов, вот чем они все руководствовались. Если не считать процветающего шовинизма по отношению к обычным.

— Я понимаю ваше негодование, — Первый крепко сжимает трость, слегка прикрывает глаза и тяжело вздыхает. Он делает это так подчёркнуто, отчего и без слов становится понятно, что затянувшаяся встреча ему порядком опостылела. Хотя с момента, когда началось заседание их прямоугольного стола, прошло не больше часа. — Мне нужно отдать должное вашим наставникам: они накрепко втемяшили в ваши головы веру в Великих. Но давайте взглянем на реальное положение вещей. С каждым годом число наших самок всё стремительнее сокращается: многие умирают во время родов, другие — во время участившихся выкидышей, третьи — подвергаются неизлечимым болезням.

Он на некоторое мгновение прерывает свою пылкую речь, видимо, для того, чтобы мои мужья прочувствовали всю драматичность ситуации. Но, судя по их убийственно-красноречивым взглядам, манипуляция Первого призвать моих мужчин к ответственности перед обществом не возымела никакого эффекта. И тогда он продолжает, но уже более сдержанно:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Наши виды стремительно, но верно приближается к вымиранию. Это свидетельствует только об одном… — «Что мы просчитались, когда оградили свой мир от богов», — так и подмывает ответить, но я благоразумно помалкиваю. — Великие оставили наш мир. И теперь мы предоставлены самим себе.

— Считаете, это оправдывает ваше намерение убить нашу невесту? — несмотря на то, что голос Дариоса звучит весьма спокойно, выражение его изящно-очерченного лица не даёт никому обмануться: на нём застыло такое жуткое выражение, что на миг создаётся впечатление, будто в каменного вселился сам Дьявол. Один его дикий, преисполненный кровожадностью и жаждой мести взгляд чего стоит. Даже у меня от него кишки сворачивает от страха. А у нас с ним, между прочим, доверительные отношения. И я точно знаю, что он меня не обидит. Ни при каких обстоятельствах.

— Мы сюда пришли не затем, чтобы оправдываться, — пытается осадить моего мужа Первый, но Дариос не то что не поддаётся его влиянию, он становится от этого только ещё свирепее. Впрочем, как и Тринадцатый, Никасис и Андос. Но, несмотря ни на что, мои мужчины продолжают стоически сдерживаться от напрасного мордобоя. Они лучше меня знают, что он ничего не принесёт нам, кроме проблем. И вдобавок лишит возможности узнать об истинных мотивах моей «дисквалификации».

— Вы нарушили главный закон нашего мира, — с позволения Первого начинает «зачитывать» обвинения моим мужьям Девятый, — тем, что поставили убогую призванную выше сохранения наших видов. Вы отвергли своих истинных, предписанных вам природой невест. И позволили своей похоти взять над вами вверх и запятнать свою репутацию и честь. Но поскольку вы были подвержены магией притяжения, которое накладывает Звезда Лилии[1] на всех отмеченных, связывая их с призванными, то мы приняли коллегиальное решение смягчить ваше наказание. Вместо того, чтобы снять вас с почётных должностей, изъять всё ваше имущество и навсегда отрезать вас от источника магии, мы накладываем на вас штраф в десять миллионов аллиссов и лишаем вас священной миссии.

— Что это значит? — неожиданно оживляется Бионей. Он, в отличие от моего «квартета», источающего само зло Преисподней, выглядит ошеломлённым.

«Ну надо же, вспомнил обо мне!» — язвительно фыркаю про себя.

— То, что ваши метки избранных перекроет другая, сохранная, — с важным видом заявляет подкаблучник Первого. — Что же касается избранной Триадой: её ожидает смертная казнь!

— Вы идёте против воли Великих! — в каком-то детском нетерпении подскакивает земной, чем сильно удивляет меня. Он сидел всё это время и на пару с Пиларгусом молчал в тряпочку. Неужели совесть проснулась? — Это вы нарушаете главные законы нашего мира! Богохульники!

— Мы не нужны богам, — с мерзкой провокационной ухмылкой отвечает Девятый. — А это значит, что боги вместе с их устаревшими и неподходящими к нам законами не нужны нам.

Терпение моих мужей окончательно лопается, и они, позабыв о всяком благоразумии, синхронно подрываются со своих мест. Их глаза, равно как и тела, охватывает ярким свечением. И прежде чем они обрушиваются на нас штормом из смертоносных камней, огненного дождя и молний. Я, точно как погребённая в песках главная героиня, которая пожертвовала собой ради спасения мира, восстаю из мёртвых по воле богов и торжественно являю себя всему свету.

— Но, ваша честь, — выхожу из своего скромного укрытия и снимаю с себя капюшон вместе с удушающей плотной маской, — не велите казнить. Мы же не нарушили ни одного закона!

Сказать, что в этот момент оху… впадают в глубочайший шок все присутствующие — значительно преуменьшить эффект от своего «долгожданного» появления.

Первый уставляется на меня ошеломлённым взглядом. Наверное, надеялся, что я сгинула вместе с богомолом. Или подосланные им головорезы, те, что появились в деревне в тот миг, когда я удирала из неё, успели разделаться со мной и сбросить мой хладный труп в какую-нибудь вонючую канаву.

Нахмурившийся Девятый «приветствует» меня недоумением на остром лице. Видимо, он до конца не понял, кто предстал перед ним. Что ж, мы это сейчас быстренько исправим!

Что происходит на лицах моего «квартета» — отдельная история. За несколько секунд на них промелькивает столько эмоций, что мне остаётся только теряться в догадках: они хотят меня придушить на месте, зацеловать до смерти или переломать все кости в страстных объятиях. Но одно я знаю точно: они безумно счастливы видеть меня. И их широкие улыбки тому прямое доказательство. Причём щёки от радости трещат не только у огненного, космического, каменного и светового, но и у земного. Чего не скажешь о ледяном: он встречает меня прямым взглядом, который говорит сам за себя. Пиларгус не станет просить у меня прощения, потому что он убеждён в своей правоте. Ну а я не стану его прощать. На том и разойдёмся. И похоже, на моём лице отражается принятое мной решение, поскольку ледяной округляет глаза и смотрит на меня с каким-то неверием.

«Чего, беловолосый, плаки-плаки? — потешается над ним моя внутренняя язва. — Раньше надо было думать, а не проводить надо мной свои тайные эксперименты! Пшёл в пень!».

А что до моих заклятых «подруг»… Их реакция — вообще песня. Сладкая такая. Звучная. Услаждающая моих внутренних чертенят. Красивое личико каждой невестушки вытягивает так сильно, что я всерьёз (нет, конечно) начинаю переживать, что они либо сейчас порвутся, либо ненароком всосут весь здешний воздух, либо из их разинутых ртов непременно что-то вылетит. Например, шершни, которые незамедлительно покусают меня, или навозные мухи. Но я их не осуждаю. У каждого своя миссия: кто-то спасает мир, а кто-то только и делает, что плюётся дерьмом.

Картину моего победоносного возвращения завершают вышедшие из своих шатров потрясённые свидетели. Причём на их лицах такие выражения, словно они Всадника Апокалипсиса увидели. Судя по всему, на них так безумные речи световой повлияли. Кстати, а её тут вместе с водным и не хватает.

От слуг сама в лёгкой растерянности: каждый из них встаёт на колени и склонят головы с таким видом, будто я их казнить собралась. Да, многие из них знали о планах своих господ, а некоторые собственными руками подсыпали отраву в напитки. Но что они могли сделать? Не подсыпать? Тогда бы их самих убили. В этом мире жизнь обычных не стоит и ломаного гроша. Предупредили бы меня об опасности? Но я вполне могла как-то бурно на это отреагировать, чем подставила бы их всех.

«Ну ладно, — одёргиваю свой великодушный порыв. — Пусть стоят на коленях. Они всё равно это заслужили своим бездействием».

Что ж, я более чем удовлетворена реакцией всех присутствующих. Теперь осталось только их добить. Ну, в переносном смысле, конечно. А может, и нет!

_______

[1] Звезда Лили́и — священный артефакт, восстанавливающий численное равновесие между мужчинами и женщинами за счёт того, что выбирает для будущей попаданки её предполагаемых мужей. Лилиа — Великая Богиня-Матерь Созидания.

ГЛАВА 15: ЭННЕЯ

— Я так полагаю, — с гаденькой ухмылкой начинает Девятый, — ты та самая обычная, из-за которой случился весь этот переполох? — он прокручивает в воздухе указательным пальцем, как бы «обрисовывая» сложившуюся ситуацию.

— Я предполагала, что моё эффектное возвращение произведёт на всех присутствующих глубочайшее впечатление, — с величественной походкой прохожу мимо своих успевших отойти от потрясения мужей и останавливаюсь напротив верхушки. В трёх шагах от огненного, телесный жар которого мгновенно долетает до меня и накрывает защитным куполом. И пусть я непоколебимо верю в собственные силы. И то, что мне ничего не стоит в одиночку разобраться с власть имущими и их прихвостнями, стремление моего Огненного Вихря обезопасить меня добавляет мне больше уверенности в себе… В нас. А когда к его куполу присоединяются магические нити космического, светового, каменного и, на удивление земного и водного, неожиданно вышедшего из шатра, то это вселяет в меня дополнительную веру в то, что мы обязательно справимся со всеми трудностями на нашем тернистом пути. — Но не думала, что это впечатление притупит ваше драконье чутьё.

Первый смиряет меня тяжёлым взглядом, от которого моё защитное поле начинает протестующе вибрировать. И вместе с ним в меня устремляется поток его подавляющей силы. Она, словно хладнокровный крокодил, вцепляется в моё сознание ожесточённой хваткой, отчего я теряю концентрацию и ощущения себя в пространстве. Но это продолжается лишь краткий миг, потому что я достаточно быстро отталкиваю от себя чужое воздействие и перенаправляю его в своего хозяина.

Первого едва не отбрасывает вместе со стулом на несколько десятков метров. Но он мастерски предотвращает появление позорного пятна на своей безупречной репутации и мгновенно телепортируется ко мне. В то время как стул разлетается на щепки и мелкими неказистыми стрелами вонзается в шатры, выжженную землю и неподалёку стоящие багряные деревья.

Передо мной тут же возникает Тринадцатый, который ограждающей стеной встаёт между мной и своим, насколько мне известно, наставником. Я не вижу остро отточенного лица своего Черномора. Но от него исходит такая зловещая аура, что шипастые кустарники, деревья и кучками растущая трава по округе мгновенно иссыхают и плотным чёрным облаком развеиваются по ветру.

Некоторым обычным тоже достаётся: те, кто стоял к нам ближе всего, и те, перед кем Бионей не успел воздвигнуть щит из плотных зелёных стеблей, один за другим падают замертво высохшими мумиями.

Перепадает и свидетелям, у которых не находится ни сил, ни духу сопротивляться сокрушительной магии космического и они, точно безвольные марионетки, падают на колени. У многих из них на лицах появляется открытое отвращение и озлобленность, что впервые заставляет меня пристальнее всмотреться в них.

Раньше я не обращала внимания на этих разумных, которые при любом удобном случае пытались меня унизить: ну, ведут себя, как гнусные шакалы, и пусть. Я всё равно не принимала их оскорбительные комментарии на свой счёт. Но теперь их реакция подводит меня к мысли, что они ненавидят не только меня, но и моих мужей. И не только из-за того, что я пришла из другого мира и мои наречённые, вопреки всем запрещающим законам, решили меня принять. Но и потому, что им хорошенько промыли мозги. И эти «мозгомойки» не кто иной, как мои заклятые подруженьки.

Не знаю, что эти согнувшиеся под давлением магии космического сирены напели «беспристрастным» свидетелям. Но между некоторыми из них я невооружённым взглядом подмечаю «особую» связь. Например, между космической, которая возомнила себя местной звездой с дворянскими привилегиями, и младшим братом Тринадцатого. Пятнадцатый в полусогнутой позе подходит к скривившейся то ли от дискомфорта, то ли от раздражения Шестнадцатой в попытке оградить её от опасности, что сразу становится понятно: он по уши втрескался в бывшую невесту своего брата. Вопрос лишь в том: когда именно это произошло? Потому что, насколько я успела изучить законы этого мира, с одной самкой может сочетаться браком только лишь один выходец из Гнезда.

— И в какой момент открылась сила прибывшей? — Первый немигающим взором придавливает меня к месту так, что я начинаю ощущать себя пойманной в спичечный коробок пчелой: можно ползать по узкому замкнутому пространству, но расправить крылышки и тем более улететь уже нельзя.

Меня настигает мысленная пощёчина от своей внутренней отличницы за то, что недооценила этого седовласого мужчину в летах. При первом взгляде на него я увидела почти опустошённый магический резерв и множество повреждённый магических нитей. Так, словно они отравлены скверной. Исходя из этого, как мне подсказала моя драгоценная тётушка, он может пользоваться только простейшей магией. Но на деле же оказалось, что Первый далеко не так прост, как на самом деле кажется. Он виртуозно пробился ко мне не только сквозь защитный барьер моих мужей. Но и миновал все мои ментальные щиты, которые я раз за разом выставляла на его пока ещё несерьёзные атаки.

Если так и дальше пойдёт, боюсь, мы не сможем ему противостоять. Хоть это неприятно осознавать, но Первый в разы сильнее всех нас вместе взятых, несмотря на то, что его тело говорит об обратном. Теперь понятно, почему разумные из верхушки считают его негласным правителем: он не только мудр, предусмотрителен и осторожен, но и хитёр, и невероятно силён. Причём так, что умеет скрывать состояние своего магического резерва. Или… я что-то упускаю.

— Мы хотели убедиться, что это не побочный эффект от перехода, а действительно её магия, — Дариос кладёт свою тёплую руку мне на поясницу и мягко придвигает к себе. Невозмутимое спокойствие, которое источает его крепкое, тренированное тело, передаётся и мне. Я позволяю себе ненадолго расслабиться в этих подбадривающих объятиях, наполненных персональной смесью запахов каменного: лимон, бергамот, сладкая груша, кедр и что-то ещё. То, что пока ещё не могу распознать. — Вам, как никому другому, известно, что Великая Триада наделяет призванных примитивной магией, дабы они смогли адаптироваться под условия нашего мира.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Поэтому мы не хотели вас утруждать своими поспешными выводами, — тихо подошедший к нам «господин самоотверженность» ловко подхватывает довольно убедительную ложь Дариоса. И, признаться, меня это очень удивляет. Во-первых, когда мои мужья успели спеться? Ведь ещё недавно каждый из них предпочитал заниматься своими делами, игнорируя других. Особенно два наших таинственных отшельника — водный и ледяной, которых нечасто можно было встретить за пределами их шатра. Или где они там ещё шатались… Во-вторых, когда Филактэй перестал игнорировать моё существование и решил встать на мою сторону? Тем более перед всеми? Совесть проснулась? — Если бы мы отвлекли вас от важных дел такой незначительной мелочью, то понапрасну бы потратили ваше время, нервы и силы.

— Вы должны были докладывать нам даже о такой мелочи! — жёстко, точно командир перед провинившимся солдатам, чеканит Первый.

— Это всё я… — напускаю в голос как можно больше виновато-слезливых ноток. — Это я попросила их никому не рассказывать о моих способностях…

— А ты, собственно, кто такая? — бесцеремонным образом прерывает мою душещипательную игру Девятый. И мне нестерпимо хочется стереть с его лица, напоминающее крысиное, самодовольное выражение. Но вместо этого я отбрасываю свою задетую гордость и крепче прижимаюсь к Дариосу, как бы ища в нём защиты и поддержки. Как там говорила мама? Истинная сила женщины в её слабости? Так почему бы не воспользоваться этой привилегией?

— Видите ли, — произношу заискивающим тоном, — я не придавала значения словам моих родителей о том, что мы родом из другого мира. И до последнего не верила, что всё, о чём они рассказывали — правда. — Я нарочно оттягиваю время до неизбежного, хотя по лицу Первого отчётливо читается нетерпение: он определённо предпочитает, когда с ним говорят кратко и по делу, без словесной мазни. Но что поделать… Мне нужно ослабить бдительность присутствующих.

Кроме того, я сама ещё не определилась, кем мне стоит представиться. Если скажу, что я дочь Великих, то сильно усложню себе жизнь. Ко мне тут же обратится внимание сильных мира сего. Не исключено, что меня захотят поработить и воспользоваться моей божественной силой, прикрывшись религией добра и справедливости. Там и последователи некой Мглы дадут просра… о себе знать: наверняка они откроют на меня охоту. Ведь я угроза не только для их почитаемой госпожи. Но и для артефактов, за счёт которых они умело отгородились от влияния Богов.

Если скажу, что я из пустотных, на что косвенно намекает мой истинный цвет глаз, волос и кожи, то меня тут же отправят в подземные казематы. И плакала моя карьера Посланницы Богов, без пяти минут замужней женщины и любознательной исследовательницы этого неизведанного мной мира.

Ну, а если я представлюсь космической, о чём говорит мой предусмотрительно изменённый на пурпурный цвет глаз и магия, которую продемонстрировала перед Первым, то на время сделаю своё существование более-менее сносным.

Но… что бы я ни выбрала, это всё равно не снимет с меня подозрений и не отведёт ненужное внимание. Стараниями моих импульсивных подружек на меня уже направлены все софиты.

И, как говорится, была не была…

ГЛАВА 16: ЭННЕЯ

— Но прежде чем я скажу, кем на самом деле являюсь, — неотрывно смотрю на Первого, который, в свою очередь, тоже не сводит с меня грозных, полных сдерживаемого нетерпения глаз. На долю секунды мне даже представляется, как его выдержка лопается, и он строго отчитывает меня за неподобающее поведение. Как же это я, какая-то пришлая, позволила себе тратить драгоценное время таких высокопоставленных господ? Но, выражаясь максимально деликатно, последнее, что меня сейчас волнует, так это их предвзятое мнение обо мне. Ведь на кону стоит нечто поважнее моей и так сомнительной репутации перед верхушкой: — Я прошу назначить мне статус неприкосновенной. По крайней мере, до конца проведения последнего брачного обряда.

Моё наглое для «обычной» требование производит на присутствующих ожидаемый эффект: над лагерем прокатывается волна изумления, недовольства и грязных ругательств в мою сторону. Причём последнее в большей степени прилетает от Девятого:

— Как ты, пришлое ничтожество, посмела просить нас, Верховных, о таком! — его загорелая кожа покрывается красными пятнами от злости, а уголки губ подрагивают от неприкрытой ненависти.

Врождённая проницательность подсказывает мне, что не будь рядом моих мужей, то этот «титулованный» крыс в сию же секунду устроил бы мне публичную казнь. Ведь при одном взгляде на него складывается стойкое впечатление, что насилие — это привычный метод его работы. Тем более над теми, кто не может ему ответить.

Уверена, если хорошенько копнуть под Девятого, то можно наткнуться на целое кладбище скелетов. И ни его холёная внешность, ни заискивающее поведение перед Первым и ни опасливые взгляды, которые он время от времени бросает на моих мужей, не скроют его садистских наклонностей. Потому что от Девятого буквально разит кровью и бесчисленным количеством загубленных душ.

— Наличие языка в наше время — роскошь, — неожиданно произносит Пиларгус, опережая других моих мужей в крепких высказываниях. — Поэтому важно научиться им правильно пользоваться. И по назначению. — Он не меняется ни в голосе, ни в мимике, оставаясь внешне хладнокровным к происходящему, точно ледяное изваяние с дырой вместо сердца и атрофированными эмоциями. И всё же его недвусмысленное «предупреждение» пронимает не только Девятого, но и остальных негодующих, отчего те вмиг напрягаются и замолкают.

Высока вероятность того, что не знай я о подковёрных интригах Пиларгуса, непременно бы прониклась его способом защитить меня перед высокопоставленными господами и их прислужниками. Но теперь, когда «разоблачила» истинную двуличную натуру ледяного, его заступничество вызывает во мне только лишь подозрения.

Я испытующе смотрю на него. На что Пиларгус, видимо, почувствовав мой взгляд, скашивает свои льдисто-голубые глаза в мою сторону и вопросительно приподнимает серебристые брови.

На некоторое время мы так и застываем в отражениях глаз друг друга, ведя между собой немую борьбу. А после синхронно, точно «отрикошетив» друг от друга, отводим взгляды в разные стороны.

Я понимаю, что нас с Пиларгусом ничего не связывает, кроме формальных статусов. И я не вправе выдвигать ему претензии. А ледяной имеет полное право поступать со мной так, как велит ему личная конституция. Но моя задетая гордость не желает слушать доводы разума. Она жаждет страшного отмщения. В конце концов, я могла погибнуть из-за его небрежного отношения ко мне.

— Ты смеешь идти против Верховного Судьи? — ощетинивается Девятый. Будто резко позабыл о маске угодливого труса и вспомнил о том, что находится в совершенно другой весовой категории: на его стороне статус, значительно превосходящий моего беловолосого «муженька», и вдобавок покровительство Первого. — Я — Молот Богов, жестоко карающий грешников и отступников! Моими устами выносят приговор сами Великие, а рукой заносят орудие правосудия над шеей преступников! — с каждым «вколоченным» в наши уши словом надменный голос «самого-великого-превеликого-судьи-всея-Осени» превращается в визгливые выкрики, которые становится невозможно слушать.

Ко мне всё настойчивее липнет ощущение, что мы находимся в дешёвом театре, на сцене которого играет бездарный актёр с раздвоением личности и неизлечимой манией величия. А в одном из кресел первого ряда важно восседает режиссёр, тот, что мастерски использует развернувшуюся постановку для отвлечения нашего внимания. Даже некоторые из зрителей, сидящие как картонные декорации в зоне повышенного комфорта (это я про космическую, огненную и водную), выглядят гораздо напряжённее, чем тогда, когда Тринадцатый позволил своей губительной силе выйти наружу.

И меня это наталкивает на одно: с минуту на минуту что-то должно произойти. Нечто непоправимое. То, что громадной неразвеиваемой тенью ляжет на меня и моих мужей. А это означает только одно: переговоры бессмысленны. Что бы я сейчас ни предприняла и кем бы не представилась, в конечном счёте от меня всё равно попытаются избавиться. Потому что я — угроза для тех порядков, которые разумные успели внедрить под милостивым покровительством их новой обожаемой богини. И Первый, стойко сохраняющий маску невозмутимого спокойствия, и Девятый, который с каждым заинтересованным взглядом от зрителей к его откровенно плохой игре распаляется ещё больше, уже осведомлены, что это я завалила ту богомолиху и успела навести шороху в нескольких местах Аргеи.

Так что моя идея договориться и беспрепятственно вступить с избранниками брак — бессмысленна.

Я уже проиграла ровно в тот момент, когда навела на себя первые подозрения, находившись непозволительно долго для обычной рядом со своими мужьями. Затем не только пережила ночь в холодном опасном лесу, но и не получила переохлаждение. Более того, до кучи обзавелась магическим помощником, который ну никак не мог выбрать меня, будь я «серой». После я не просто выстояла в схватке с огненной бестией, а дала ей достойный отпор и на некоторое время лишила части сил. Ну и сладкие вишенки на торте — поцелуй с Никасисом и жаркий секс с Андосом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конечно, всё это не могло не остаться незамеченным: вокруг нас столько зорких наблюдателей, у которых под каждым камнем и кустом сразу по три пары глаз и ушей. Я уже не говорю об их коллективном разуме, когда они, сопоставив все эти необъяснимые странности, тут же отправили меня к монстру в качестве закуски. Причём они даже не пытались выяснить мою природу. Они вообще предпочли не вести со мной никакой диалог, с самого начала настроившись ко мне враждебно.

Неважно, будь я хоть самой богиней или потомком тех, кто когда-то покинул этот мир в поисках наиболее пригодного, здешние разумные всё равно будут воспринимать меня как чужачку. Ту, что нарушила привычный уклад их вещей. Ту, что внесла хаос в стратегии их биологического выживания. Ту, что непременно будет биться за права обычных, переписывая законы по отношению к ним.

Нужно отдать должное и свидетелям, и невестушкам за то, что с самого начала поняли, что моё второе имя — Создательница Проблем. Всё-таки я дочь своего отца, и ничего тут уже не попишешь. Разрушение у меня в генах. Да и, по правде говоря, меня никогда не привлекала мирная жизнь: мне всегда хотелось движения, буйства и преодоления. На Земле я не могла реализовать свой потенциал в полной мере, поэтому частенько воевала с отцом. А в новом мире… можно действовать на полную.

ГЛАВА 17: ЭННЕЯ

— Прошу меня простить, — проговариваю виновато и окидываю присутствующих жалостливым взглядом. — Я действительно многого прошу… — фраза, которая вызывает многочисленные смешки и одобрительные кивки. — Тринадцатый… — добавляю в этот халтурный спектакль ещё больше драматичности. И, взяв холодные ладони космического в свои, незаметно вкладываю в них маленький связующий портальный камень. Тот, что я «позаимствовала» у щедрых на магические артефакты разбойников.

Он отличается от обычного тем, что может одновременно перенести около десяти разумных на большое от отправной точки расстояние. Это довольно опасный артефакт, хоть он и выглядит как жемчужина. Он не только отнимает много сил, но и способен превратить в пыль того, у кого низкий магический резерв. Поэтому им стараются не пользоваться. Но у нас нет другого выбора: пока я не владею своей силой в полной мере, мне не следует раскидываться ею налево и направо. Поэтому я смогу перенести только одного. И мой выбор очевиден. Несмотря на то, что задетая гордость подстрекает бросить тех, кто относился ко мне с нескрываемым пренебрежением.

— …Пусть и на краткий миг, — искусно давлю горючую слезу, — но ты позволил мне почувствовать себя самой счастливой невестой такого влиятельного и ответственного дракона. — Невзирая на то, что в моих словах лишь доля правды, я всё равно произношу их от чистого сердца. И мой владыка, тот, что однажды спас меня от погибели и неоднократно вставал на мою защиту, направляет на меня озадаченный взгляд пронзительных тёмно-фиолетовых глаз. Благо, лёгкое замешательство не затуманивает его сообразительность, и он охотно подыгрывает мне: Тринадцатый отрицательно качает головой и отходит в сторону с видом «нам не суждено быть вместе, мы слишком разные».

Реакция космического приходится мне на руку, поэтому я с отчаянием отвергнутой женщины бросаюсь от одного своего «возлюбленного» к другому.

— Я благодарю Великих, что они свели нас вместе… — проникновенно всматриваюсь в искрящиеся глаза Никасиса, актёрское мастерство которого слегка уступает Звёздному Владыке: он наклоняется ко мне, позволяя сиюминутному желанию поцеловать меня овладеть им. Но, быстро опомнившись, резко меняет траекторию и тихо произносит: «Я никогда не воспринимал тебя как свою жену».

Умом я понимаю, что световой лишь играет на публику. Но сердце болезненно сжимается, провоцируя натурально расплакаться. И моя реакция не остаётся не замеченной Никасисом: он дёргается всем телом в мою сторону, но я не позволяю ему совершить задуманного и тут же отстраняюсь.

В отличие от Дариоса и Андоса, которые и бровью не ведут от моих слов: «Я буду помнить о вас даже после своей смерти», Бионей заметно напрягается всем телом и едва не роняет портальный камень.

«Вот растяпа!» — укоризненно поджимаю губы. И, притворившись, что отчаяние окончательно затопило меня, с силой сжимаю большие ладони таким образом, будто пытаюсь добиться от него ответ. Прямо как второстепенная героиня слезливой мелодрамы, которая бросается на главного героя со словами: «Почему ты так легко отрекаешься от меня?! Разве я недостаточно тебя любила!?».

Затем, когда приходит очередь Пиларгуса, деревенеют мышцы уже у меня.

Слёзы мгновенно высыхают, как и желание до конца отыграть свою партию.

С моих губ слетает холодное: «Я тебе доверяла, а ты меня предал». А после стремительно преодолеваю разделяющее нас расстояние. Наклоняюсь к уху и обманчиво-ласково произношу: «Жаль, что я не придушила тебя тогда, когда у меня была такая возможность».

Мои слова как-то странно действуют на Пиларгуса: лёд в его глазах трогается от неприкрытой заинтересованности, а левый уголок несимметричных губ ползёт вверх в лукавой ухмылке.

Я спешно отстраняюсь, чудом не промахнувшись мимо кармана, в который сунула артефакт. Реакция ледяного, вопреки всем доводам рассудка, вызывает во мне трепетное волнение. И пока он этого не заметил (а он уже заметил, просто я предпочитаю сделать вид, что это не так), а я не сожрала себя за противоречивость, устремляюсь к Филактэю.

Конечно, Первый моментально начинает подозревать, что мои перебежки от одного мужа к другому — неспроста. И, схватив меня за предплечье, он не позволяет мне приблизиться к водному.

— Что ты задумала, пришлая? — припечатывает меня взглядом к месту. — В какую игру ты с нами играешь? — сжимает свои пальцы с такой силой, что я вскрикиваю от боли. Но это не умаляет его жестокости по отношению ко мне. — Отвечай! Быстро! — встряхивает, как пакет из-под «Пятёрочки».

— Мне нравится ваша трость, — не сдаю позиций и криво ухмыляюсь. — Это же… знак принадлежности, — придвигаюсь к нему ближе, — к ней, да? — намекаю на навершие с гравировкой в виде длинных золотистых оленьих рогов.

Однако Первый тоже не лыком шит: он даже вида не подаёт, что я смогла его раскусить. Впрочем, как и дальнейшие действия, которые не заставляют себя долго ждать: хитрый старый лис ударяет по земле своей тяжёлой тростью, и лагерь тут же накрывает дымовая завеса.

Меня это не сбивает с толку только потому, что подсознательно ожидала этого. Но что до слуг, свидетелей и некоторых несостоявшихся невестушек… Они принимаются разбегаться в разные стороны от паники и страха, крича и сбивая друг друга с ног. Особенно после того, как на лагерь нападает отряд воинов в чёрных кожаных доспехах и облупленных металлических масках, похожие на те, что на мои «похороны» надели световая с огненной.

Я мёртвой хваткой вцепляюсь в трость и направляю в неё импульс разрушительной магии, от которой железяка, дополнительно питающая Первого магией, начинает мгновенно ржаветь и разваливаться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Посмотрим, сколько ты протянешь без своего чудо-артефакта, — растягиваю губы в наигранной доброжелательности и равнодушно наблюдаю за тем, как старик обессиленно заваливается набок.

Это произошло не сразу, но мне всё-таки удалось найти причину того, почему Первый и Девятый, невзирая на небольшой магический резерв, источают совершенно противоположное. А оказывается, можно себя усилить с помощью артефактов.

Интересно, насколько это законно? Потому что я не видела, чтобы мои мужья занимались подобным. Да и в Священной Книге[1] не натыкалась на пункты, которые бы разрешали или, наоборот, запрещали увеличивать свой магический потенциал.

Впрочем, не время рассуждать на эту тему.

Я стремительно оказываюсь возле Девятого и, сорвав медаль с его мундира, стираю её в порошок. Но я, к сожалению, не учитываю одного — что это окажется удобным моментом для того, чтобы меня подставить: сзади перекошенного от ярости крысёныша вырастает тёмная фигура и резко вонзает раскалённый клинок ему в шею. А после фигура исчезает вместе с густым дымом, предусмотрительно оставив орудие убийства.

Я шокировано смотрю на предсмертное хрипение Девятого, то, как он корчится от боли и неудачных попыток дотянуться до меня.

И к своему сожалению, не успеваю убраться из лагеря до того, как разумные и обычные придут в себя и начнут исступлённо выкрикивать: «Убийца!», «Она убила Верховного Судью!», «Казнить убийцу!». Но в то же время это становится сигналом для того, чтобы делать ноги.

Я подскакиваю к раненному Филактэю и, подав знак мужьям, телепортируюсь… Вот только совершенно не туда, куда изначально планировала!

_______

[1]Священная Книга — свод законов, которому подчиняются все обитатели планеты.

Дорогие читатели, я вернулась! Мне был необходим перерыв, чтобы восстановиться и прийти в себя. Поэтому главы так долго не выходили. Но теперь я снова в строю. И мы продолжаем наше приключение в Осень!

ГЛАВА 18: ЭННЕЯ

— Славное местечко, драгоценная моя, — Дариос в своей привычной насмешливой манере комментирует окружившие нас болотные топи. — И магия-то здесь так предусмотрительно не работает, — пытается воззвать к своей стихии, но с его пальцев слетают лишь мелкие каменные крошки, которые осадком осыпаются на гниющие растения и торчащую безжизненную корягу из-под зловонной земли. — Я как раз на сегодня запланировал небольшой эксперимент: побыть в шкуре обычного. Прямо не терпелось ощутить себя полным ничтожеством.

Острые слова каменного —

самой главной язвы из всех моих мужей — не вызывают во мне бурной реакции. Наоборот, я соглашаюсь со всем, что он озвучил за всех нас. Мой не терпящий лишений господин-ворчун прав: в отсутствии магии наши риски пропасть в этом зловещем месте значительно повышаются. Мы всё равно что примитивные аборигены, которых внезапно выкинуло в цивилизацию. Да, на нашей стороне физическая сила, которую топи не подавили, в отличие от магической. Но у нас нет ни иммунитета от того, что здесь обитает, ни преимущества. Поэтому нам приходится всё время быть начеку, из-за чего затянутая холодной серой дымкой местность кажется ещё более угнетающей.

Я привстаю на носочки и вытягиваю шею, делая вид, что разглядываю нечто за спиной Дариоса.

Он ведётся на моё притворное любопытство и поворачивается корпусом в сторону, непонимающе оглядывая гниющий участок почвы за собой.

— Что? — приподнимает тёмно-рыжую бровь и слегка разводит руки в стороны.

— Да вот… — протягиваю задумчиво и продолжаю гипнотизировать сплетённые в тугой комок корни какого-то растения, выползшие на травянистый берег из мутного коричнево-зелёного болота. — Смотрела… не сыпется ли с тебя песок. А то ворчишь точно как старый дед.

Будь мы при других обстоятельства, я, скорее всего, рассмеялась бы. Но сейчас я настолько вымотана последними событиями, что меня хватает только на шаловливый смешок.

— Весело тебе, да? — хитро прищуривается Дариос. И в два прыжка преодолевает расстояние между нами. — С огнём играешь, шутница! — резво подхватывает меня на руки и кружит в воздухе.

Я взвизгиваю от неожиданности и, переняв игривое настроение своего мужа, смеюсь во весь голос.

Мои и так растрёпанные волосы расплетаются из тугой косы ещё сильнее. А плотная тёмно-серая рубашка, которая до этого была надёжно заправлена в штаны, задирается и обнажает поясницу.

И в этот момент я ощущаю себя вне времени и вне этого мрачного пространства. Только я и мой мужчина, который мастерски владеет техникой «мы в моменте, а мир пусть нас подождёт».

— У тебя такой задорный смех… Кажется, я снова в тебя влюбился, — произносит с такой интонацией, словно каждый день признаётся мне в своих чувствах.

Я шокировано замираю и утыкаюсь неверящим взглядом в его безмятежное лицо. С лёгким опасением всматриваюсь в его глаза цвета жжёного апельсина, ища в их тусклом блеске скрытый подвох. Но ничего в них не нахожу, кроме нежности, направленной на меня.

— Ты так смотришь на меня, будто я сказал, что в твоих волосах поселился ядовитый жук, — переводит всё в шутку после затяжного молчания и опускает меня на землю.

Я открываю и закрываю рот, не в состоянии подобрать нужных слов. Просто я… сама не до конца понимаю, что именно чувствую к Дариосу. Да, мне с ним бесконечно хорошо. Но любовь ли это?

— Я… — пытаюсь хоть что-то из себя выдавить, но воздух словно поперёк глотки встал.

— Всё в порядке, — проговаривает спокойным, почти ласковым голосом, ограждая меня от необходимости оправдаться перед ним. — Я не жду от тебя ответа, — в посерьёзневшем взгляде каменного промелькивает лёгкое разочарование, но он тут же прячет его за лукавой ухмылкой. — По крайней мере, сегодня, — щёлкает меня по носу и отходит обратно сооружать нам ночлег.

Мои остальные мужья, с которыми мы ещё не успели нормально переговорить, профессионально делают вид, что они не стали невольными свидетелями этой сцены. Ну, кроме Филактэя, спящего мёртвым сном под импровизированным навесом из коряг и пожухлой травы. Тринадцатого, погрузившегося в глубокую медитацию, дабы изучить местность с высоты. И Пиларгуса, предусмотрительно свинтившего исследовать местность привычным для него способом — с земли.

А я так и продолжаю стоять истуканом, не зная, как мне реагировать на столь неожиданное признание от каменного. Впрочем, моя заторможенность быстро улетучивается, как только до меня доносится резкий всплеск воды недалеко от берега, возле которого мы расположились.

Я напряжённо всматриваюсь в то место, где остались круги. Но ничего там так и не разглядев, боязливо озираюсь по сторонам и подхожу ближе к своим мужьям.

И как только я свыкаюсь с мыслью, что в этом жутком, вызывающем паранойю месте со мной, по крайней мере, четверо мужчин в полном сознании, которые смогут дать отпор местному зверью и защитить тех, кто сейчас отрезан от реального мира, как Бионей подаёт голос:

— Я пойду поищу чего-нибудь съестного, — поднимается с засохшего поваленного дерева и неспешной развалистой походкой удаляется с самодельной корзинкой в сторону дремучего леса.

Вот мы и остаёмся своей немногочисленной компашкой: я, занимающаяся откровенным бездельем, Дариос, изготавливающий лежанки, Никасис, сооружающий навес. И Андос, предпринимающий очередную попытку развести костёр, но как бы он ни старался, у него ничего не выходит: пламя разгорается и тут же гаснет так, будто взявшая нас в кольцо местность лишена кислорода.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Надеюсь, пока земной с ледяным отсутствует, а космический с водным не пришли в сознание, ничего плохого не произойдёт…

— Проклятье! — выругивается Андос и, распинав носком ботинка сухую траву с щепками в разные стороны, тоже уходит в лес. Видимо, для того, чтобы выпустить пар: вон как грозно размахивает мечом.

ГЛАВА 19: НИКАСИС

Я просыпаюсь от того, что на меня сверху кто-то садится.

Открываю тяжёлые после сна веки и слегка замутнённым взглядом натыкаюсь на Эннею. Бело-лиловое светило, утопающее в россыпи звёзд и галактик, пленяюще очерчивает обнажённый силуэт моей невесты и придаёт ей ещё больше загадочности, коей она и так с лихвой обладает.

— Ты почему не спишь? — мой голос хрипит и «проваливается» на согласных, выдавая мою взволнованность. Я настолько привык, что наша близость происходит только в пределах моих «подростковых» фантазий, что мне с трудом и большими сомнениями представлялось воплощение её в реальность. Ту, где Эннея ни с того ни с сего (учитывая то, что она первая уснула, пока мы в немом молчании доедали суп из толстых стеблей какого-то не очень съестного растения, который собрал в лесу Бионей) взобралась на меня верхом и влажными холодными ладонями оглаживает мой напряжённый торс. Затем пробегает вверх своими необычно острыми ноготками по моей горячей, покрытой крупными мурашками от контраста температур коже и слегка оцарапывает её.

Я приподнимаюсь на локтях в попытке разглядеть лицо своей возлюбленной, которое предусмотрительно скрыла тень от тёмно-каштановых распущенных волос. Но вместо ожидаемого отклика на нашу близость под покровом ночи, я встречаюсь с таким холодным и кровожадным взглядом болотистых глаз, какой мне приходилось неоднократно встречать у мясников на рынке, которые с каким-то извращённым увлечением отрезали от убиенной тушки самые мясистые куски.

Увиденное вмиг отрезвляет меня и развеивает остатки сна, включая и лёгкое желание, которое не успело перерасти в нечто большее.

Нет, я совершенно не против того, что моя разносторонняя невеста показывает себя не только с хорошей стороны, где она проявляет дружелюбие, справедливость и свой живой ум. Но и с той, где она не сдержана, гневлива и даже помешана на чём-то. Но-о-о… С ней определённо что-то не так. Хотя… Стоп! Тут со всей окружившей нас обстановкой что-то не так!

Я поворачиваю голову влево и обнаруживаю не самое приятное действо: на каждом из моих побратимов, за исключением Филактэя и так и не вернувшегося Пиларгуса, сидит практически неотличимая копия Эннеи. Если, конечно, не брать во внимание торчащие жабровидные уши, перепончатые пальцы рук и изредка проступающую тёмно-зелёную чешую из-под смуглой кожи.

Самой призванной нигде нет, что наталкивает на тревожную мысль: её нарочно оттащили от лагеря.

Надеюсь, что пока я предпринимаю усиленные попытки освободиться от влияния перевёртыша, с моей невестой ничего плохого не случится. Ну, или со мной. Потому что та подделка, которая пленила меня своими колдовскими чарами, оказывается довольно-таки сильна: она издаёт пронзительный визг, который на мгновение дезориентирует меня в пространстве, и резко, чуть ли не до хруста в шейном отделе, поворачивает мою голову обратно к себе.

— С-с-смотри только на м-меня-я-я, — выпускает смрадное ядовито-зелёное облако пара мне прямо в лицо. Оно тут же проникает мне в слизистые и в считаные секунды парализует всё тело.

Единственное, что мне остаётся — беспомощно — вечность поглоти(!) — вертеть глазами в попытке «нащупать» хоть какое-то оружие против этой болотной твари. И с утроенной силой постепенно концентрироваться на отдельных частях тела, начиная со ступней, дабы вернуть себе контроль над ним. Но когда сириена[1] с размаху кусает меня в шею, впрыскивая в кровь яд, у меня и этого не остаётся. Всё, на что я становлюсь способен — нестерпимо желать совокупиться с древним чудищем.

Болезненное возбуждение накрывает меня с головой, не оставляя мне ни одной здравой мысли.

Зудящая кожа, ставшая в один миг ужасно чувствительной, покрывается обильным по́том.

В паху начинает так мучительно-сладко ломить, отчего возникает ощущение того, что ещё немного, и я окончательно сойду с ума от этой невыносимой пытки.

К несчастью, когда мы перенеслись в эти гиблые топи, то они подавили не только нашу связь с высшей формой и магией. Но и способность противостоять таким древним существам, как эта болотная сириена, которая так голодно облизывает мою шею, что я не сдерживаю предательский стон. Никто из нас не сдерживает. Потому что этому губительному воздействию, от которого закипают все внутренности, невозможно сопротивляться. Его даже нельзя никак нейтрализовать, кроме одного очевидного способа — достичь оргазма. Причём далеко не один раз.

Однако и после этого мы не сразу придём в себя, пребывая в наркотической эйфории. И пока мы будем блаженно пускать слюни и глуповато улыбаться, у сириен окажется предостаточно времени для того, чтобы сожрать наши сердца. Ведь, согласно легендам, они способствуют здоровому развитию плода. Того самого, который обязательно получится после сегодняшней ночи с этими чудищами.

Другими словами, сириены использует ослабевших разумных не только как своих единственных осеменителей, поскольку среди этого вида рождаются только самки. Но и в качестве источника своего пропитания. Не единственного, конечно — и на том спасибо создателям: они ещё любят «лакомиться» дикими драконами, обычными и всем тем, что забредёт в их владения.

— С-с-сладкий, — соблазнительно шепчет на ухо и разрывает штаны надвое в области паха.

Стоящий колом член тут же «выпрыгивает» из-под разорванной ткани и ударяется прямо о ледяной чешуйчатый живот моей псевдоневесты.

По телу прокатывает крупная дрожь, концентрируются в области затылка. А онемевшие конечности ног начинает покалывать от приближающейся разрядки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И дело тут вовсе не в том, что у меня очень давно не было близости. А в том, что яд сириен настолько силён, что все ощущения выкручивает на максимум.

— Пора тебя отве-е-е-дать, — протягивает довольно и сжимает ладонь вокруг моего основания.

Меня раздирает противоречивые чувства: с одной стороны, я безумно этого хочу, но с другой — во мне просыпается отторжение. Особенно после того, как сириена начинает стремительно терять черты моей возлюбленной.

Я ни за что не позволю себе быть с кем-то помимо Эннеи. По крайней мере, будучи в здравом уме. Однако сейчас… Во мне совсем нет сил сопротивляться этому жгучему желанию. Я даже не могу вырваться ни тогда, когда сириена принимается надрачивать мой член, ни тогда, когда направляет его в себя и…

— Ну что, кошёлки, — откуда-то сбоку доносится голос Эннеи, — пришёл ваш час расплаты!

_______

[1] Сириена — полуженщина-полудракон-полуамфибия. Они дикие, кровожадные и склонны к каннибализму. Единственные существа, которые способны понести потомство от любого дракона. Живут колониями и ревностно охраняют свои владения от чужаков. У них парализующее дыхание и когти, а внутри клыков находится яд, стимулирующий либидо. Кроме того, они способны сбить с толку любое существо своим пронзительным криком. Умеют находиться как в воде (имеются плавники, жабры и хвосты разных форм), так и на суше (способны отращивать ноги).

БОНУС: НИКАСИС

Никасис Искромётный Луч из рода Золотого Света:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 20: ЭННЕЯ

Наш вечер заканчивается неприятным моросящим дождём, из-за которого топи затягивает плотным мглистым туманом. Он не только усиливает гнилостное зловоние болот, придавая нашему позднему ужину пикантных ноток. Но и вызывает лёгкий приступ паранойи, от которой появляется навязчивое ощущение, что к нашим затаившимся наблюдателям прибавилось ещё с десяток пар глаз.

И отчего-то мне думается, что они следят за нами вовсе не потому, что ревностно охраняют порядок на своей территории, не позволяя незваным гостям хозяйничать на ней. А по той причине, что они просто выжидают подходящего момента для внезапного нападения.

В пределах этих неизведанных, таящих угрожающую опасность земель мы всё равно что редкая и оттого очень лакомая добыча для местных хищников. И судя по тому, что у меня назойливо свербит между лопаток, а под кожей гуляет жутковато бодрящий холодок, им уже не терпится отведать нас.

Однако нам не остаётся ничего другого, кроме как принять сложившиеся далеко не в нашу пользу обстоятельства и смириться с этой заведомо проигрышной позицией, в которой мы все оказались. И, чего греха таить, исключительно по моей милости. Поскольку вместо того, чтобы представить локацию, в которую мы бы все перенеслись с помощью связанных между собой портальных камней. Я на свою голову задала им размытую цель: подальше от того лагеря, где нас никто не найдёт.

И, похоже, нас действительно никто никогда не найдёт. Ни нас, ни наших растерзанных останков. Особенно, учитывая то, что из-за критического состояния «господина самоотверженность» мы не можем сдвинуться с места: слишком высок риск того, что если мы не удостоверимся в нужном для нас маршруте, то можем набрести на гораздо худшую антимагическую аномалию. И тогда мы уже не то что Филактэя не сможем спасти, но и самих себя.

Ещё и Пиларгус, как на зло, куда-то запропастился. Он должен был вернуться к закату, а время близится уже к полуночи. Надеюсь, причиной его отсутствия является то, что он где-нибудь утоп в болоте. Или наткнулся на опасного хищника и пал смертью храбрых. Потому что если ледяной нарочно нас кинул, то я сама его утоплю. Причём с превеликим удовольствием.

И несмотря на то, что меня посещает лёгкая тревога от мысли, что с Пиларгусом действительно могло что-то случиться, я нахожу ей разумное объяснение: ледяной единственный из всех, кто умеет ориентироваться в дикой местности и имеет соответствующие навыки выживания в ней.

По крайней мере, мне сказал об этом Андос: «ледяных с рождения учат выживать в самых экстремальных условиях. Чтобы определить, достоит ли младенец своей видовой принадлежности, старейшины общины оставляют его в сугробе на трое суток. Если чадо выжило, то как только ему исполнится четыре, начнутся его реальные испытания: жесточайшие тренировки, еженедельные бои на арене… А если нет — о нём больше никогда не вспомнят, будто он и не существовал вовсе».

Не стану кривить душой, но рассказ огненного заставил моё сердце сжаться. Не то что бы я в этот момент прониклась сочувствием к Пиларгусу. Но это натолкнуло меня на определённые рассуждения: почему ледяной так поступил со мной. Всё потому, что в их общинах слабым нет места. Они либо сами погибают, не выдержав крайне жестоких условий своего существования, либо им охотно помогают в этом другие. И когда Пиларгус увидел во мне ту слабость, которую его народ привык искоренять, у него сработал соответствующий инстинкт. Однако это всё равно не оправдывает его поступка.

Я не замечаю, как тяжёлые мысли вгоняют меня в крепкий сон.

Мне снится то, как я иду по высокому скалистому берегу вдоль взволнованного непогодой океана.

Порывистый ветер нещадно треплет мне волосы, а разбивающиеся о скалы тёмно-синие волны обрызгивают меня своими ледяными каплями. И поэтому, когда я замечаю впереди сложное прямоугольное строение из цельного белого камня со светящимися синими линиями, оно мне кажется островком спасения в этом царстве каких-то слишком реальных ощущений.

Я мигом преодолеваю трапециевидную арку и совсем некультурно врываюсь в чьё-то жилище. Хотя, окинув взглядом внутреннее убранство, предположение о том, что здесь может кто-то жить, тут же отпадает. И вторая догадка о том, что это строение может быть святилищем, летит туда же: в прихожей я не встречаю никакой религиозной атрибутики. Только лишь самодельный водопад, который тяжёлым потоком ниспадает из продолговатой прорези под потолком в водяные каналы. И цветущее дерево с мелкими синими цветками, которое те самые каналы заключают в квадрат.

Тот, кто занимался проектированием и сооружением этого здания — гений архитектуры. Потому что мне ни разу в жизни не встречалось нечто подобного и поистине удивительного. Одни каменные стены, создающие многослойные геометрические линии, чего стоят: трудно представить, какими технологиями они были воздвигнуты. И ведь ни одного шва не видно, словно когда-то на этом месте стояла скала, и из неё создали это поражающее воображение строение.

Рассмотрев потолок, похожий на квадратные вентиляционные люки, я спускаюсь по одной из лестниц, тех, что расположились по бокам от водяных каналов. И попадаю в не менее поразительное место: вдоль высоких стен стоят каменные стеллажи со множеством свитков и книг, пол изрезан тускло светящимися синими линиями, которые создают иллюзию убывающих к центру прямоугольников. А в самом сердце комнаты находится квадратная водяная колонна. И чем ближе я подхожу к ней, тем больше она напоминает мне причудливый аквариум. И когда я разглядываю в нём плавающих медуз, в полупрозрачных телах которых мягко пульсирует свет, все сомнения о том, что это на самом деле просто поток воды, льющийся из потолка, отпадают.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Не ожидал встретить тебя здесь, — от напряжённых раздумий над тем, за счёт чего аквариум сохраняет такую форму и при этом не разбрызгивается в разные стороны, ведь у него совершенно нет никаких стенок, меня отвлекает тихий, едва слышный голос Филактэя.

ГЛАВА 21: ЭННЕЯ

— «Здесь» это где? — перевожу вопросительный взгляд на своего нездорово бледного «мужа».

— Конкретно это — мой дом, — озадачивает своими словами: как у меня получилось настолько детально представить место, в котором я никогда в жизни не бывала? И почему мои ощущения такие яркие? Разве такое возможно во сне? Но прежде чем моя голова разлетается в стороны, как мексиканская пиньята под ударом такого количества вопросов за раз, водный успевает ответить на них: — А это пространство, в котором мы сейчас находимся, называется астральный карман.

— Астральный карман? — тётушка успела мне поведать о многих премудростях магии, но не об этом.

— Да, — «господин самоотверженность» встаёт по правое плечо от меня, и с меланхоличным выражением осунувшегося лица принимается следить за лениво плавающими медузами в аквариуме. — Это место существует вне времени и вне той реальности, к которой мы с тобой привыкли. Оно помогает мне поддерживать существование моей разумной ипостаси. Но, — он указывает на трещины в полу и стенах, те, что я до этого момента не замечала, — ничто не вечно.

— И сколько тебе осталось? — в груди разрастается удручающее чувство, что «господин внезапная многословность» может умереть, так и не пробудившись от болезненного сна.

Жалеет ли он о том, что пожертвовал собой ради других?

Огорчается ли, что ещё многого не успел сделать?

Думает ли о своих близких, с которыми не успел попрощаться? Или, наоборот, испытывает облегчение, что все тяготы мира спадут с его плеч?

В любом случае, хоть меня до сих пор и злит его склонность к безрассудному геройству, в том числе ради тех, кто этого недостоин, я не желаю ему подобной участи.

Если посмотреть на ситуацию здраво, то Филактэй не сделал мне ничего плохого. Он просто находился на расстоянии от меня. Не вмешивался в мои дела и привычно занимался своими. А я, вместо того, чтобы смотреть на всё трезвыми глазами, позволила глупым ожиданиям моей тёмной стороны под названием «мир крутится вокруг меня» посеять смуту в моём сознании и чувствах.

Водный, равно как и ледяной, и земной, впрочем, как и остальные мужья, не клялись мне в вечной любви и верности. Не обещали защищать ценой своей жизни и виться под ногами, точно ручные собачонки, покорно ожидающие внимания своей хозяйки. Это я, проникшись к ним симпатией (не знаю, навязана ли она связью, или это выбор моего любвеобильного сердца), возомнила себя принцессой и стала ждать, когда они бросят весь мир к моим ногам.

С какой стати, спрашивается?

Ведь ещё в самом начале исход наших «отношений» был предрешён. Да и я смотрела на них весьма поверхностно: не рассматривала с каждым из драконов дальнейших перспектив, толком не пыталась с ними сблизиться и узнать их лучше. А только утаивала правду, вводила в заблуждения и пыталась соблазнить, прекрасно понимая, чем это чревато для них.

По факту всё, что мной руководило в отношении мужей — это эгоистичные мотивы: похоть, трусливое стремление быть под чьей-то защитой, собственнические замашки на пару с необоснованной ревностью, попытки вернуть себе мнимый контроль через проявление интереса к их жизням и к миру.

Я вела себя настолько жадно по отношению к «мужьям», что в какой-то момент забылась: они не мои рабы. Никто из них не обязан мне прислуживать и пресмыкаться передо мной. Строить из себя вынужденных джентльменов с безупречно наигранными манерами. И отвечать взаимностью на мою расцветшую пышным цветком симпатию к ним. Они такие же свободные в своём выборе разумные, как и я, вольные заниматься тем, чем хотят, и чувствовать по отношению ко мне то, что идёт изнутри.

А все мои обиды на мужчин — сказочная глупость. Ну, за исключением, конечно, Пиларгуса. Тому придётся ох как потрудиться, прежде чем заслужить моё великодушное прощение.

— Сутки, а может, меньше… — «господин тотальное спокойствие» проговаривает это таким безразличным тоном, словно речь идёт не о подходящей к концу его жизни, а о каком-то малозначительном факте. И это вызывает во мне вспышку лютого негодования.

Со скривившихся губ едва не слетает отборный русский мат. Но я, зло скрежетнув зубами, решаю не гнать лошадей, а предпринимаю попытку понять позицию водного.

— Тебе настолько безразлична собственная судьба?! — выходит откровенно паршиво, потому что мой сорвавшийся голос выдаёт всю мою злость и возмущение по этому поводу.

И Филактэй, видимо, уловив в моей реакции что-то необычное или особенное, медленно поворачивается ко мне. И награждает таким странным, непроницаемым взглядом тёмно-синих глаз, отчего я невольно сглатываю, ощущая себя пристыженной прихожанкой, которая случайно призналась в своих запретных чувствах к католическому священнику.

— А тебе разве нет? — слегка наклоняет голову вправо, отчего чёрно-синие вьющиеся пряди мягко соскальзывают на его бледную гладкую щеку.

Я недовольно поджимаю губы и на некоторое мгновение отвожу взгляд в сторону, остерегаясь контакта глаза в глаза. Но не оттого, что «господин стрелочник» увиливает от ответа, точно уж. А потому, что ловлю себя на внезапной мысли, что он в эту минуту выглядит невероятно притягательным… Эти небрежные, спадающие чуть ниже широких плеч локоны, словно передающие его связь с обманчиво-спокойными волнами океана. Раскосые глаза, в которых отражается непостижимая бездна, спрятавшая в себе… Вековую мудрость? Незалеченную боль? Страшные тайны?.. Выразительные, слегка полные и очень мягкие на вид губы, которые, уверена, могли бы о многом мне поведать. Но они молчат, будто на них наложили заклятие немоты.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Кажется, что те чувства к Филактэю, от которых я ещё недавно отмахнулась, как от надоедливого миража, возникли передо мной вновь. И… смогу ли я прогнать их снова? Надо ли? Если в этом смысл?

— Я так и думал… — по-своему понимает моё затянувшееся молчание «господин поспешные выводы». — Я всё гадал, чем же заслужил от тебя тот взор… Взор полный разочарования. И…

— Да! — перебиваю его. — Да, чёрт возьми, ты меня разочаровал! — сталкиваюсь с ним в борьбе взглядов: мой — прямой и строгий, его — пристальный и серьёзный. — Я не могу понять, как так можно разбрасываться своей жизнью? Спасать тех, кто этого ну никак не достоин? — мои руки, прямо как у истинной итальянки, начинают жить своей жизнью, отображая всё моё внутреннее недовольство.

— А кто решает, кто достоин жить, а кто умереть? — на секунду остужает мой разбушевавшийся пыл.

И, оторвавшись от собственных переживаний, я подмечаю в глазах напротив надвигающийся шторм. Он становится для меня знамением того, что то невозмутимое равнодушие, которое Филактэй демонстрировал передо мной и другими, — всего лишь напускная бравада. На самом деле водному не всё равно, что с ним будет. Но он отчего-то не осмеливается произнести об этом вслух.

— Знаешь, — неожиданно для самой себя остываю (кто бы мог подумать, правда?). И вдруг решаю поделиться сокровенным, тем, чем я ещё ни с кем не делалась: — Когда меня порталом затянуло в этот мир, я думала, что умру… И в тот момент во мне пронеслось столько сожалений: о том, что не сказала родителям, как они мне дороги, и то, что все наши разногласия — пустая блажь, из-за которой я не стала их меньше любить. О том, что потратила всю свою жизнь на бессмысленную борьбу и доказывание совершенно посторонним мне людям свою значимость. О том, что искала любовь, признание, уважение и восхищение в других, а не взращивала их в себе… О том, что не дала коту нормальную кличку, — тихо смеюсь, вспомнив о том вредном комке чёрной шерсти. И Филактэй подхватывает мой настрой, заметно расслабившись. — Не скажу, что моя прежняя жизнь была настолько плоха. Нет. Я была в ней очень даже счастлива. Просто… плыла не тем маршрутом. Была не на своём месте и не с теми людьми. А попав в Осень, многое переосмыслила. В частности, мнение о том, что какая бы ни была жизнь, её нужно жить. А не выжидать подходящих моментов, искать заменители или волшебные палочки, которые в мгновение состряпают идеальный сценарий.

— Ты хочешь вернуться обратно? — спрашивает с неподдельным интересом, который мне, наверное, впервые доводится увидеть на его лице.

— Нет, — отрицательно качаю головой. — Теперь Осень мой дом.

Мы позволяем тишине ненадолго завладеть пространством. И погружаемся в глубину своих мыслей.

Я думаю о том, что мне несказанно повезло попасть именно в этот мир, а не в какой-нибудь другой. Например, тот, где процветает жуткое средневековье, в котором слово женщины не стоит ровным счётом ничего. Или туда, где бы меня сразу же разобрали на органы или продали в рабство какому-нибудь извращенцу-садисту. В общем, вариантов много. Можно только догадываться, какие ещё миры затерялись в бесконечных галактиках, бороздящих просторы Вселенной.

Но что мне не придёт в голову в этот момент, так это то, что моя пламенная речь повлечёт собой изменения в душе Филактэя. Те, что побудят его встрепенуться от унылого сна (в фигуральном смысле) и вернуться к тому, что долгие десятилетия было для него действительно важным.

— Идём, — он протягивает мне ладонь в пригласительном жесте. И я не прочь бы вложить в неё свою, но… что-то резко выдёргивает меня в реальность.

Образ моего растерянного господина, которого моё неожиданное пробуждение тоже застаёт врасплох, тает, как кусок сладкой ваты, брошенной в воду. И вместо его привлекательного лица передо мной предстаёт уродливое нечто.

ГЛАВА 22: ЭННЕЯ

Я не сразу разбираю, кто или что именно меня волоком тащит прямо по грязи, как какой-то мешок с картошкой. Поскольку густой туман сильно перекрывает обзор. Но, приглядевшись, первое, что бросается в глаза — это тёмно-зелёная чешуйчатая рука с длинными острыми когтями, которые больно впились мне в правую лодыжку и оставили на ней неглубокие кроваво-чёрные борозды.

После мне удаётся различить и очертания сгорбленной узкой спины, покрытой той же чешуёй и широкими заострёнными плавниками вдоль позвоночника. А немного погодя, когда отдираю кусок грязи со своего лица, на который до кучи налипла тонкая пожухлая трава, я подмечаю необычные редкие волосы моего… хотя, судя по строению спины, скорее «моей» похитительницы: с первого взгляда они выглядят как водоросли. Но чем дольше на них смотрю, тем больше мне кажется, что они живые. Прямо как дремлющие речные угри, которые присосались к голове болотного чудища.

Впрочем, биолог во мне умер ещё в школе, когда учительница по соответствующему профилю отчего-то невзлюбила меня и ставила мне одни трояки. Неважно, насколько я хорошо знала материал, итог был всегда один — трояк. И поэтому сейчас я выбираю то, что мне даётся лучше всего и за что нечасто, но всё же я получала похвалу от своего тренера.

Я уже не раз убеждалась, что мои навыки дипломатии плохо работают в разговорах со здешними существами. Тем более с моими горе-похитителями. Так что настала пора говорить на их языке. На языке разбитых лиц и поломанных костей.

Я формирую несколько комков грязи, смешав сырую липкую землю с жёсткой травой и мелкими острыми камнями, что случайно попадаются мне под руку. И пуляю один из них рептилии прямо в голову. А когда та резко останавливается и оборачивается ко мне, мстительно сверкнув своими огромными продолговатыми глазами болотистого цвета, я со всего маху швыряю в неё ещё один «подарочный» шарик, который попадает ей точно в лоб.

— Эй, чучело! — замахиваюсь, приготовившись «угостить» рыбёшку ещё несколькими грязевыми залпами. — А ну, вернула меня, откуда взяла! Иначе я тебе уши на пятки натяну!

Но, как и полагается в этом мире грубой силы, мою вежливую просьбу ожидаемо игнорируют. Вместо этого рептилия угрожающе наклоняет свой корпус ко мне, разевает свою длинную пасть от одного жабровидного уха до другого и переходит на ультразвук. Он оглушает меня. Да так, что едва не лопаются барабанные перепонки, и меня дезориентирует в пространстве.

И пока я прихожу в себя, пытаясь сфокусировать взгляд, рептилия хватает меня за грудки, приподнимает над землёй и вонзает свои иглообразные клыки мне в шею.

Я вскрикиваю от пронзительной боли. Она жгучими молниями разносится по всему телу. Впивается мне в мозг, отчего рассудок мутнеет, а глаза помимо воли закатываются. Прошибает позвоночник с такой яростью, что я перестаю чувствовать всё ниже поясницы.

Мгновение — и всё заканчивается: исчезают все звуки, чужая хватка на мне и невыносимая боль.

Я вишу на чешуйчатых руках рептилии, точно тряпичная кукла, у которой вынули душу и до кучи зашили глаза и рот. Но это мимолётное затишье заканчивается так же резко, как и наступило. Меня сначала бросает в жуткий холод, такой, что начинаю трястись, как в тяжёлом лихорадочном припадке. А затем в мучительный жар, тот, от которого воспламеняются все мои внутренности.

По щекам невольно скатываются крупные слёзы — единственное, что хоть немного приносит мне облегчение и остужает плавящуюся изнутри кожу. А из носа потоком хлещет горячая кровь.

Я пытаюсь поднять руку в жалком исполнении дать отпор болотной твари, что упивается своим превосходством. Но у меня ничего не выходит: кости будто налились свинцом.

В пульсирующей от боли голове принимаются хороводить неутешительные, истеричные и насмехающиеся мысли: «это конец», «мне никто не поможет, никто не придёт мне на помощь», «здесь я и умру», «жалкая, никчёмная богиня, которая не может никого защитить». И в какой-то момент все они начинают звучать голосами моих злейших недругов.

Среди них неожиданно появляется и голос моего бывшего. Его призрачная иллюзия вальяжно выходит из тумана. Оценивающе обходит меня по кругу. Растягивает губы в издевательской ухмылке и произносит: «Я всегда знал, что твоё самомнение приведёт тебя к трагичному концу… Ах, моя милая глупая, возлюбленная! Ты должна была сгинуть ещё тогда, когда жрицы по приказу верхушки намеренно повредили портал в день твоего появления. Но кто же знал, что в тебе такая непреодолимая тяга к жизни?! Ты как вьющийся под ногами таракан, которого ещё не раздавили только потому, что он шустро перебирает своими маленькими коротенькими лапками. Но… надолго ли тебя хватит? Или… Уже хватило?.. Окажешь мне услугу? Подохни в этой яме, где тебе самое место!».

Вслед за моим бывшим из тумана выходят и мои заклятые подруги. Они обступают меня с разных сторон, точно стервятники, и принимаются с садистским наслаждением отдирать от меня по кусочку:

«В этом мире нет места для такого жалкого ничтожества, как ты, — зло выплёвывает огненная. — И наконец-то он избавится от тебя раз и навсегда!».

«Ты не достойна ни одного из наших самцов, — высокомерно вздёргивает подбородок каменная. — И они это понимают. Поэтому и используют тебя как игрушку для сексуальных утех. Ну и для восполнения своего магического резерва… А ты думала, что мой драгоценный Дариос согласился стать твоим супругом, потому что без памяти влюбился в тебя?.. — издаёт саркастический смешок, а следом «мурлычет» с притворным сочувствием: — Несчастная… Ты всего лишь средство для достижения его амбициозных целей… Он вообще не способен никого любить, кроме своей выгоды».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«Ох, мой ненаглядный Никасис, — принимается разыгрывать драматическую сценку световая, — предвидел ли он, что его вечные поиски приведут именно к тебе?.. — смиряет меня презрительным взглядом. — Но не обольщайся. Я хорошо его знаю: он ненадолго на чём-то зацикливается. Сейчас ты для него диковинная зверушка. Как только он поймёт, кто ты, так тут же и потеряет к тебе всякий интерес».

«Мой славный Бионей настолько добр, заботлив и бескорыстен, что в его огромном сердце всем найдётся место, — напевно произносит земная. — Всем: и сиротам, и калекам, и угнетённым, и мятежникам, и даже обычным. Но вовсе не из-за личного благородства или большой любви ко всем. А потому, что он питает безграничную жалость к ним… И если тебе вдруг показалось, что он проникся к тебе тёплыми чувствами, то спешу тебя разочаровать: он участлив ко всем, к кому испытывает сострадание. Потому что так он поднимает свою значимость… Думаешь, почему он бездействовал, когда ты пропала? Потому что ему нужны видимые подтверждения того, что он приносит пользу!».

Невестушки продолжают кружить вокруг меня, точно хищные птицы. Наносят одну рану за другой, с неприкрытым удовольствием купаясь в моей боли. Заваливаются хохотом, когда пытаюсь прорваться сквозь границы слишком реальной иллюзии.

Неужели это возможный яд рептилии так «убийственно» подействовал на меня? Но тогда откуда моё подсознание знает о жрецах, повредивших портал?

А может, я что-то упускаю и дело вовсе не в болотной твари? Вдруг это верхушка пирамиды нас нашла и напоследок решила помучать меня?

А что если… я до сих пор сплю? А этот сон навеян ядовитыми парами, что исходят от болота? Ну или рептилия действительно укусила меня, погрузив в этот «экзотический» трип.

И пока в моей голове усиленно крутятся шестерёнки в поисках ответов, невестушки и не думают останавливать свои изощрённые попытки раздавить меня морально:

«В мире должен царить порядок, — флегматично проговаривает водная. — Но там, где ты главенствует хаос. Ты нарушаешь баланс мироздания. Преследуешь идеи разрушения. И мудрый Филактэй сразу считал твою сущность. Сущность, которая всех нас приведёт к погибели. Ты нежелательный элемент в нашем мире. Неподходящая спица для этой пряжи».

«И с нашей стороны будет милостивым избавиться от тебя, — подхватывает космическая, величественно заложив руки перед собой. — Во имя наших видов. Во имя нашего будущего. Во имя нашего мира. И во славу Великой Мглы».

Высокопарные слова космической окончательно подтверждают мою догадку о том, что она причастна к моему внезапному путешествию под названием «Сдохни или умри в логове прожорливой богомолихи». А что до глубокомысленных высказываний водной: она права… Права в том, что я дочь своего отца. И там, где ступит моя нога, начнётся хаос и разрушения. Но исключительно против тех порядков и существ, что встанут на пути моих благих целей.

«А ты мне даже нравилась, — неожиданно признаётся ледяная. Но не успеваю я удивиться, как её губы трогает жуткая ухмылка, а светло-голубые глаза наполняет нездоровая одержимость. — Было весело за тобой наблюдать. Ты такая отчаянная и упрямая. Признаться, меня это хорошенько позабавило: не встречала ещё обычную с таким рвением к жизни».

Ледяная вдруг достаёт откуда-то небольшой флакон с запечатанным внутри цветком, похожим на ландыш. Только у этого цветки бледно-голубые. А проглядывающиеся тычинки как-то странно шевелятся, будто это и не цветок вовсе, а паразит, который ищет себе потенциального носителя.

«Ты в курсе, что ледяные, в отличие от снежных, невосприимчивы к магии внушения? — она выдерживает многозначительную паузу, дав мне время самой обо всём догадаться. И то, к чему я прихожу, не приносит мне утешения. — Но, как и с любыми другими видами, везде есть свои лазейки, которые в корне меняют ход игры. Например, как один лепесток этой прелести».

ГЛАВА 23: ЭННЕЯ

С каждым произнесённым словом ледяной мои внутренности покрываются морозным инеем, а дыхание застревает комом в горле. Единственное, чего не касается этот парализующий холод открывающейся мне правды, — это укус, оставленный куда-то вдруг исчезнувшей рептилии.

«Пиларгус… — ледяная вперивает отсутствующий взгляд на лениво шевелящийся цветок. — Он всегда был таким хладнокровным, расчётливым и непоколебимым. — Она с лицом бездушного убийцы сжимает флакон в ладони и превращает его в сотни мелких льдинок. — Но стоило ему увидеть тебя, как его застывшее сердце вдруг издало стук, — ледяная поднимает на меня глаза, полные скрытого предупреждения. И резко переворачивает ладонь, отчего льдинки срываются вниз и стремительно тают, так и не достигнув земли. — Ты стала его слабостью, чужачка. А для моего народа любая слабость является отклонением от установленного порядка вещей».

Она принимается обходить меня по кругу, точно хищница, выискивающая слабые места у жертвы. И с каждым её бесшумным шагом, от которого ткань лёгкого серебристо-белого платья не приходит в движение, а почва не проминается под ногами, я всё больше убеждаюсь, что всё происходящее — это коварная, но до жути правдоподобная игра моего подсознания.

«С самого детства в нас искореняют такие чувства, как страх, гнев, грусть, радость и… любовь. — Я только сейчас замечаю, что губы ледяной остаются неподвижными. А сама она… полупрозрачная, словно призрак, который гармонично вписывается в зловещую атмосферу топей. — Как только представитель нашего вида начинает испытывать их, он тут же становится бесполезным. Досадной ошибкой, противоречащей священному кодексу выживания. И, как правило, от них незамедлительно избавляются. Но Пилар… Он обладает исключительным потенциалом. И было бы недальновидным отправить его в ледяные глубины небытия. От него получится воистину сильное и стойкое потомство… Поэтому мне захотелось дать Пилару шанс: устранить причину его смертельного недуга».

Эта подлая ледяная змея останавливается напротив меня. И вопреки отчётливому пониманию, что нахожусь в ловушке собственных иллюзий, мне хочется верить в то, что она причастна к нашим не сложившимся с Пиларгусом отношениям. Нечто иррациональное во мне стремится к тому, чтобы оправдать деяния ледяного. Найти подтверждения тому, что на самом деле он не хотел предавать меня. Не хотел причинять боль. Не хотел быть безразличным ко мне. Не хотел отталкивать, когда находилась в его руках, такая потерянная и беззащитная после первого покушения. И он сделал всё это только потому, что его заставили… Внушили. Приказали… Я сейчас готова поверить во что угодно, только не в то, что он отправил меня на погибель по доброй воле.

Он ведь… совсем не внушает образ подлого злодея. Да, от ледяного с самой первой встречи веяло скрытой угрозой, что наталкивало на вполне естественную мысль: «он способен на многое, и не всегда достойное и справедливое». Но почему-то у меня сложилось впечатление, что Пиларгус действует исключительно из своего интереса. И по такой логике моё устранение не представляет для него такового. Ведь если меня не станет, он лишится не только магических, но и физических сил. Да, стараниями «невестушек» временно. Но это всё равно неоправданный и крайне глупый риск для разумного, который привык всю жизнь пользоваться своим драконьим преимуществом. Тем более, когда мы заключили договорённость, что в конце нашего пути я дам им развод.

И если посмотреть на ситуацию здраво, то не самым красивым поступкам моих «мужей» есть вполне разумное объяснение. Даже Пиларгусу, который воткнул мне нож в спину. И Бионею, который не особо беспокоился из-за моего отсутствия. Ведь, взвесив всё на холодную голову, становится очевидно, что пропасть между всеми нами разрослась не из-за предрассудков и шовинистических взглядов по отношению к обычным. А из-за вмешательства «невестушек» и верхушки в то хрупкое, что создавалось между мной и каждым из тех, кто был послан мне самой судьбой.

Сомневаюсь, что за столько веков исправной работы священный артефакт вдруг дал сбой и выбрал для меня кучку дегенератов, способных причинить вред не то что женщине, а обычной, которая значительно слабее их. Ещё и совершенно неприспособленной к здешним условиям.

И пусть я буду не права в том, что пытаюсь найти всем оправдания. Что во мне преобладает отходчивость, нежели жажда мести. Что я умею легко прощать, когда многие бы на моём месте махнули рукой и пошли искать счастье в другом месте. Что бываю столь противоречивой, перескакивая с одного мнения на другое. Но я в первую очередь человек. Пусть и божественного происхождения. Но я тоже совершаю ошибки и учусь жить. И каждый день для меня — новый урок.

Я не хочу прожить жизнь в ненависти, отшельничестве и в содружестве с паранойей. Не хочу до конца своих дней сожалеть о том, что не разобралась в ситуации и удобно повесила все злодеяния на семерых, пусть и не совсем безгрешных, мужчин.

Нет, полностью я не оправдываю никого из них. У моих драконов есть своя голова на плечах. И именно они отвечают за свои слова и поступки. Поэтому я ещё спрошу с них своё. Но мой приоритет всё же вырвать корень, который давно прогнил и не даёт своих плодов. Корень, который как раз таки и создал между нами эту почти непреодолимую пропасть из недопонимания, недоверия и неприязни.

Хотя по части неприязни я всё же сомневаюсь. Если меня, вопреки всем доводам рассудка, влечёт ко всем «мужьям» из-за установленной связи артефактом, не представляю, что происходит в их душе.

«Было нелегко напоить его нужным мне снадобьем, — тем временем ледяная продолжает свою исповедь. — Но стоило слуге упомянуть, что это именно ты приготовила тот отвар, как Пилар, не раздумывая, его выпил. Неосторожно. И глупо. Не ожидала от Охотника Душ столь опрометчивого поведения. Но несмотря на эту оплошность с его стороны, мне пришлось это на руку. Дальше оставалось дело за малым: внушать ему, что ты помеха, незначительная деталь, от которой необходимо избавиться. Иначе… иначе ты можешь поломать всю конструкцию. Но… — она заторможенно наклоняет голову влево, потом вправо, как робот, у которого садятся батарейки. —… Первый… Девятый… Шестнадцатая… — проговаривает сонно, а затем и вовсе начинает то пропадать, то появляться вместе с остальными своими сообщницами. Так, словно программа, в которую меня поместили без моего на то согласия, начала жутко глючить. — Пят… на… ц… ый… Они все… испо… тили… м… й… план. Всполошились из-за проро… ского… вед… я Ораку… Космоса».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Стоит ледяной произнести последнее слово, как она вмиг рассеивается в тумане, точно выдуманный моим взбудораженным воображением мираж.

К сожалению или к счастью, мне удаётся разобрать сказанное ею. И от того, что в сговоре против меня замешан младший брат Тринадцатого, на душе становится гадко.

Как мой владыка отнесётся к этому? Встанет ли на сторону брата или отвернётся от него? Что с нами будет дальше?

Хотя чего тревожиться понапрасну? Неважно, какое решение примет Черномор, мне придётся с ним смириться. Ведь отец с самого детства мне говорил, что семья превыше всего. И я с этим согласна.

Радует, что вся эта кампания, направленная на моё вытравление, имеет за собой хоть какое-то обоснование. Точнее, пророческое ведение некого Оракула Космоса.

Что ж, придётся и его поисками заняться. Ну… если, конечно, это всё правда, а не мои фантастические выдумки. А пока…

Я усиленно концентрируюсь на своих руках. И где-то на двадцатой попытке мне удаётся пошевелить пальцами. На тридцатой — кистью. На пятьдесят второй — предплечьем. А на сотой я уже могу пошевелить не только руками, но и ногами. Правда, с очень большой натугой, от которой начинает болеть затёкшие мышцы и пресс. Поскольку до сих пор нахожусь в таком состоянии, похожим на то, когда застреваешь между сном и реальностью. И в этом пограничном состоянии собственное тело кажется чем-то грузным и неподъёмным. А выползающие монстры из углов только усугубляют это состояние, заставляя инстинктивно замереть и притаиться в надежде, что тонкое одеяло спасёт от их когтистых лап.

Но я больше не собираюсь впадать в беспомощность. Отныне любому чудовищу, сдуру вставшему на моём пути, покой будет только сниться!

Я поднимаю дрожащие руки к шее. Нащупываю голову рептилии, которая отчего-то остаётся неподвижной, несмотря на то, что её жертва практически пришла в себя. Ощупываю её шероховатое лицо, состоящее из мелких острых чешуек. Добираюсь до огромных глазниц. И, заревев от переполняющей меня ярости, точная раненая медведица, принимаюсь выдавливать рыбёшке глаза.

Та машинально размыкает челюсть. Дёргает головой в сторону, не сразу понимая, что происходит. Но стоит мне с садистским удовлетворением вырвать ей глаза, так до рептилии сразу же доходит весь спектр ощущений от моего сладостного отмщения.

Она отшвыривает меня в сторону, отчего я падаю прямо в колючие кусты и больно прикладываюсь копчиком об острый камень. Но это нужная боль. Потому что она приводит меня в чувства.

Колдовской морок твари рассеивается. А перед глазами растворяется мутная пелена, которая до этого каким-то образом скрывала за собой чешуйчатое недоразумение.

Я хватаюсь за ветки куста в настойчивой попытке встать. Но выходит неважно и я, как изрядно приложившая к стакану пропойца, неудачно заваливаюсь назад, разодрав кожу на ладонях.

У меня не остаётся ничего, кроме как ползти по-пластунски и слепо шарить по земле в поисках чего-нибудь острого. Потому что я не собираюсь трусливо сбегать. Я намерена выпотрошить негодяйку, которая нагло присосалась ко мне и вытягивала… кровь? Магию? Неважно, ей в любом случае хана!

Однако моим планам не суждено сбыться: пронзительный крик рептилии резко стихает, уступая место звенящей тишине. А затем слышится её предсмертный хрип и громкий всплеск воды.

Неужели это… Пиларгус вернулся?

ГЛАВА 24: ЭННЕЯ

Сердце отчего-то начинает взволнованно стучать. А на глаза наворачиваются предательские слёзы вдруг накатившей слабости. Несмотря на то, что произошло между мной и Пиларгусом, во мне бенгальским огнём вспыхивает надежда, что это именно он пришёл вызволять меня из беды.

Но волшебство момента обретает мрачные потёкшие краски, когда до меня доносится чьё-то незнакомое весёлое посвистывание. На фоне мистически клубящегося тумана, замогильной тишины и разыгравшегося воображения это ощущается как кадр из фильма ужасов про маньяков, решивших напоследок «поиграть» со своей жертвой. Поэтому я, недолго думая, подмечаю себе укрытие между плотно растущими кустами и грязным покатым берегом. Встаю на четвереньки и…

— Какой чудесный ракурс… — раздаётся насмешливое сзади.

— Не подходи!.. — я резко разворачиваюсь и выставляю перед собой опасное оружие: гнилую корягу, которая тут же разваливается на части в моих подрагивающих руках.

— Оу-оу… — смеётся над моим нелепым положением этот «чернобыльский сталкер» и, приподняв руки вверх, начинает пританцовывать. — Боевая госпожа!.. Я бы с удовольствием «поборолся» с тобой в этой болотной грязи, — произносит с явным подтекстом, отчего мне сразу представляются сексуализированные бои между девушками в открытых купальниках в надувном резиновом бассейне. — Но, боюсь, пока наши тела будут тереться друг от друга, сверху донизу перепачканные этой липкой… грязью… — А нет, мне не показалось. Всё-таки он чёртов извращенец! — Болотные сириены успеют принудить твоих мужей к зачатию своего «миленького» потомства.

От последней фразы незнакомца, который мне кажется смутно знакомым, я подскакиваю на ноги, напрочь забыв о головокружении, обезвоживании и мучительной тупой боли во всём теле.

Вот же ж… нечистая! В который раз надеюсь на то, что мои сильные, умелые и закалённые в боях мужья примчатся спасать меня. А в итоге выходит, что мне приходится в очередной раз спасать их!

— Не в ту сторону, цветик, — «любезно» подсказывает мне верное направление этот извращенец. И на меня опять накатывает смутное ощущение, что мне уже доводилось слышать его голос раньше.

— Откуда ты вообще здесь взялся? — окидываю незнакомца подозрительным взглядом. И подмечаю некоторые сходства с тем загадочным странником, с которым мне уже доводилось сталкиваться. Дважды. — Ещё так вовремя: когда мне и моим мужьям грозит опасность… Ты следишь за мной?

Я угрожающе надвигаюсь на этого непонятно откуда взявшегося «благодетеля», рассчитывая запугать его и вытрясти нужную мне информацию. А то мало ли… Вдруг он заманивает меня в ловушку?

— Я на вашей стороне, госпожа, — незнакомец вдруг отбрасывает своё шутовское поведение и становится совершенно серьёзным. Он опускается на одно колено и склоняет покрытую голову, точно благородный рыцарь, готовый доблестно и бесстрашно служить своей хозяйке. — Всегда был.

— Шашлык?!...

— Он самый, — смеётся этот подосланный шпион, который на протяжении семи лет притворялся моим котом. — Но мне больше по нраву «дорогой», «любимый». Желательно без «котик», — припоминает ласковые обращения, которыми я сыпала на него в приступе милоты. — Хотя, если моя госпожа…

— Обойдёшься! — пресекаю все его «влажные фантазии» на мой счёт. И возвращаюсь к насущному: — У меня нет причин тебе не доверять. Но и верить тоже. Поэтому, если ты меня дуришь, ты за это страшно поплатишься. Так, что тебе уже ничего не поможет!

— Верю-верю, суровая госпожа… — потешается над моей открытой угрозой этот негодник. — Но, позвольте уточнить, вы с голыми руками собрались идти на сириен?

— А разве у меня есть варианты?!... — раздражённо развожу руками в стороны.

— Не гневайтесь, милая госпожа, — примирительно протягивает. — Положитесь на своего стража! — произносит с юношеским энтузиазмом и вынимает клинок из набедренных ножен. — Знаю, холодное оружие не ваша сильная сторона… — он замолкает в ожидании моей реакции, но её не последует: этот подлый шпион слишком хорошо меня знает. — Но его лезвие пропитано скверной пустотных драконов. Поэтому достаточно всего лишь одной царапины, — он молниеносным движением разрезает перед собой пространство острым лезвием, — и сириена тут же превратится в болотную тину.

— Что это вообще за твари такие? — перехватываю за изогнутую рукоять протянутое мне оружие.

— Они… что-то вроде земных русалок, — мягко подталкивает меня в нужном направлении. — Ну, тех, что я видел в одном сериале, который ты смотрела… Однако, те что обитают в здешних топях, гораздо злее, кровожаднее и опаснее… — он вкратце рассказывает мне о их особенностях. И предупреждает, чего стоит избегать при столкновении с ними. Из лучшего — это, конечно, никогда не забредать во владения этих тварей.

— Кстати… — поворачиваюсь к нему, вспомнив одну важную деталь. — Ты так и не назвался.

— Каюсь, моя драгоценная госпожа, — делает шутовской поклон, отчего я картинно закатываю глаза и делаю усталый вздох. — Я Эллион Острый Коготь из рода Ночной Песни или просто «Элл».

— Буду иметь в виду, — киваю ему. И решительно выхожу к берегу, на котором мы разбили лагерь.

Передо мной открывается поистине «впечатляющее» зрелище. Да такое, о котором я вряд ли когда-то забуду: на моих обездвиженных, околдованных и сладко постанывающих мужьях сидят полностью обнажённые кикиморы. И мало того, что они просто сидят в откровенных позах, так ещё позволяют себе целовать моих(!) мужчин и трогать так, как я сама их ещё не трогала!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Во мне взрывается мощный вулкан из ревности и ярости. Он вмиг затапливает мой рассудок, отчего я, не помня себя, устраиваю этим кошёлкам кровавую бойню.

Я смертоносным вихрем подлетаю к той, что уже почти «оседлала» Никасиса. С остервенением хватаю её за жёсткие волосы. Оттягиваю голову назад. И оставляю кровавый росчерк на её шее.

Элл не солгал: она тут же превращается в болотную тину и плотным слоем опадает прямо на моего Светового Лорда. Однако у меня нет времени очищать его от останков этой твари, потому что другие её «сёстры» вмиг приходят в себя и с пронзительным визгом кидаются в мою сторону.

Я расправляюсь со всеми. Без сожалений и колебаний. Так, как они того заслуживают. Той, что присосалась к Тринадцатому своими мерзкими губёшками, я вспарываю брюхо. Той, что недвусмысленно елозила на Дариосе, вонзаю лезвие в висок. Той, что заставляла стонать Бионея, отрезаю ухо, а затем всаживаю лезвие в горло. Той, что облизывала Андоса, вгоняю клинок в глаз и несколько раз прокручиваю его.

В какой-то момент меня начинает заносить. Во мне просыпается безумная жажда крови и мести. И стоит мне заметить, как из-под воды одна за другой высовываются головы других сириен, я с разъярённым криком бросаюсь в болото, намереваясь перебить их всех.

— Оп-оп… — кто-то меня перехватывает за талию и оттягивает подальше от воды. — Беспощадной госпоже стоит в первую очередь позаботится о своих мужьях, — сквозь попытки моего упрямого и безуспешного сопротивления доносятся до меня его разумные слова.

БОНУС: ЭЛЛИОН

Эллион Острый Коготь из рода Ночной Песни:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 25: ЭННЕЯ

Я жадно глотаю прохладный воздух и неотрывно смотрю на покрытое туманом и мнимой тишиной болото. И лишь тихие болезненные стоны моих мужей заставляют меня оторваться от жутких светящихся глаз, которые в сгустившейся дымке легко спутать с ярко-зелёными светлячками.

— Нужно убираться отсюда, пока они не разбудили королеву! — Эллион настойчиво тянет меня за предплечья прочь от берега. — План такой: я по одному оттаскиваю твоих мужей в безопасное место, а ты в это время приглядываешь за другими. — Он резко поворачивает меня к себе лицом, заставляя задаться иррациональным вопросом: откуда в таком худощавом теле столько силы и напора. Нет, мой новоявленный страж не выглядит как скелет на батарейках: он довольно высокий, и видно, что у него тренированное тело, не лишённое рельефных мускул. Но всё же он уступает моим мужчинам в комплекции. Настолько, что я, не раздумывая, отнесла его к обычным. Хотя он, на минуточку, пустотный дракон. — Вот, возьми, — всучивает мне длинный костяной свисток и поясняет: — На случай, если они решат напасть или разбудят королеву. Свистни, и я тут же примчусь.

— Спасибо! — искренне благодарю своего спасителя и машинально убираю резной свисток в бюстгалтер, что, конечно же, не проскальзывает от цепких чёрных глаз Эллиона.

— Ну что ты… — как загипнотизированный проговаривает он. И непозволительно долго задерживает свой взгляд на выразительной ложбинке между грудями, которая виднеется из-под расстёгнутой на верхние пуговицы рубашки. — Это мой священный долг…

— Тогда за дело! — громко хлопаю в ладони прямо перед его носом, на что тот резко отшатывается от неожиданности (а нечего рядом со мной терять бдительность!). Делает несколько шагов назад. И, немного помедлив (видимо раздумывает, что бы сказать такого едкого), всё-таки приступает к задуманному.

Я тоже не остаюсь в стороне и принимаюсь приводить своих мужчин в относительный порядок: отрываю приличный кусок от своей рубашки (другой то одежды мы не успели прихватить!) и наскоро очищаю их от останков сириен, состоящих из густой слизкой тины, от запаха и вида которой меня едва не выворачивает. Благо, мне удаётся переступить через омерзение и сдержать рвотный позыв.

Эллину хватает около получаса, чтобы перенести всех моих мужей. А мне остаётся тихо поражаться его сумасшедшей скорости передвижения и не дюжей силе, благодаря которой он с лёгкостью взгромождает на свои плечи не только Никасиса, Дариоса, Тринадцатого и Филактэя. Но и Андоса (пустотный по сравнению с ним выглядит как табуретка, на которую свалился здоровенный шкаф), и Бионея. От последней комбинации «Магомед и Гора», «Слон и Моська» меня разрывает от дикого смеха. Правда, мне приходится быстро вспомнить, где нахожусь и успокоиться.

— С ними точно ничего не случится? — спрашиваю, когда Элл возвращается за мной и сопровождает в то «безопасное» место, о котором упоминал ранее.

— Точно! — отчего-то хмыкает он и продолжает расчищать перед нами путь изогнутым мачете. — Мой брат присмотрит за ними, — говорит как ни в чём не бывало, а меня будто кипятком обдаёт.

— Какой ещё брат? — встревоженно вскрикиваю и, не отдавая себе отчёта, остервенело дёргаю извращенца назад, за невысокий кожаный ворот доспеха. А второй рукой слегка сдавливаю ему шею.

— Ну-у-у… — протягивает он, упираясь мне затылком в левое плечо. — Разве я не рассказывал о нём? — пытается строить из себя святую забывчивость. Но я хорошенько встряхиваю его, точно нашкодившего пса за «загривок», и тот начинает отбивать словесную чечётку: — Ну, он мой младший брат-близнец. Его имя Эммаил Молчание Тишины. Или просто «Эмм».

— Значит, Эмм, — проговариваю недобро. — А «о, п, р, с, т» в вашем семействе случайно нет?

— Нет, — поворачивается лицом ко мне, совершенно не понимая подкола. — У нашей матери и отцов имя начинается на «э». Как, в принципе, у всех пустотных драконов.

— И чего вы с братом решили разделиться, а не вышли ко мне оба? — пристально смотрю в его чёрные-пречёрные глаза, обрамлённые длинными густыми ресницами.

— Мы нашли одно бездыханное тело разумного в лесу, — загадочно проговаривает Элл, приблизившись к моему лицу. А у меня сердце ухает вниз. Но вовсе не от нашей близости: мне пустотный неинтересен от слова «совсем». Да, я чувствую между нами какую-то особую связь. Но она в корне отличается от той, что испытываю к своим мужьям. — Кто-то из нас должен был остаться…

— Что с ним? — мягко отталкиваю от себя пустотного и подсознательно готовлюсь к худшему.

— Судя по всему, он кому-то перешёл дорогу: мы почуяли в его крови токсин одного редкого и крайне опасного для ледяных драконов растения… — по мере того, как с его губ срываются слова, я отдалённых эхом начинаю слышать голос ледяной: «Ты в курсе, что ледяные, в отличие от снежных, невосприимчивы к магии внушения? Но, как и с любыми другими видами, везде есть свои лазейки, которые в корне меняют ход игры. Например, как один лепесток этой прелести… Было нелегко напоить его нужным мне снадобьем…». — Те, кто смешивает его лепестки со своей кровью и слюной, могут подчинить волю того, кто выпьет эту смесь. Правда, недолго, поскольку токсин губительно влияет на организм «носителя». И если вовремя его не вывести…

Я нервно сглатываю, прекрасно понимая, что Эллион имеет в виду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

БОНУС: ЭММАИЛ

Эммаил Молчание Тишины из рода Ночной Песни:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 26: ЭННЕЯ

Я не успеваю толком очнуться и прийти в себя, как уже пролетает четыре дня.

Мы в спешке покинули те зловонные топи, подгоняемые страхом от открывшейся на нас охоты.

Переместились в логово пустотных драконов, что находится глубоко в горах острова Сомо[1]. И стоило нам только там появиться, как местные, не задавая лишних вопросов принялись нам помогать.

Мягко говоря, меня удивило то, как пустотные к нам отнеслись: нам выделили хоть и полузаброшенное, но весьма добротное жильё, выдолбленное в серо-чёрной скале. Плотно накормили (по крайней мере, меня, поскольку мои спящие красавцы так и не оправились от яда), не скупясь на разнообразие блюд и сладкое. А после сопроводили к подземному источнику, где я с удовольствием искупалась. И занялись нашими ранами (в частности, опять же моими).

Все эти дни я практически не сомкнула глаз: ухаживала за мужьями, которых периодически била температурная лихорадка. Следила за тем, чтобы Пиларгус, находящийся в коме, ненароком не повернулся набок. Потому что местный лекарь поместил его в природный бассейн, или, как называют его пустотные, «целебный резервуар». И периодически выходила в астрал к Филактэю.

Мне кажется, за это короткое время я сблизилась с мужьями гораздо больше, чем за всё остальное. Причём тогда они находились в сознании, в отличие от того, в каком состоянии находятся сейчас.

Я трещала без умолку. С упоением рассказывала о своей жизни на Земле: о детстве, родителях, первой любви, школе, студенческих годах, своём массажном деле… Обо всём, что сделало меня собой. О тех, кто внёс неоценимый вклад в мою жизнь. И о том, что для меня было когда-то важным.

Я вещала, как радио в автомобиле с молчаливыми попутчиками. Но знала, что мои спящие красавцы меня слышат. Видела их реакцию: улыбки на мои радостные и комичные случаи из прошлого, нахмуренные лица, когда неосторожно завела тему про своих бывших… Все эти долгие, ползущие со скоростью улитки часы мои мужчины были со мной. Пусть даже не совсем в себе.

Однако это всё равно ни как не умоляло мою тревожность: несмотря на то, что видела, как они оправлялись от яда тех злоебу… болотных тварей, я продолжала переживать и накручивать себя.

Ещё ситуация с ледяным и водным вызвала нервозную чесотку в мыслях, где я ненароком представила, как навсегда прощаюсь с ними.

Но хорошо, когда всё хорошо кончается. Ведь у невзгод тоже имеется свой срок годности. Правда, до смены следующих. Тем не менее, передышка всё же наступает, как в одно утро наступила у меня.

— Никогда бы не подумал, что пустотный дракон согласится быть… котом, — когда-то очаровавший меня бархатный голос вдруг обволакивает возникшую тишину после моего рассказа о последних событиях, что приключились со мной. — Ещё в другом, немагическом мире.

Я резко оборачиваюсь к тому, кто с самой нашей первой встречи заставлял моё сердце трепетать: то от волнения, то от возмущения, то от злости, то от предвкушения… Сумасшедший водоворот эмоций, которой навечно затянул меня в себя.

— Тринадцатый! — мне хватает всего лишь мгновения для осознания, что его внезапное пробуждение — это не мои галлюцинации. А после оказаться в раскрытых объятиях космического, которое он сопровождает своей самой обворожительной улыбкой. — Я так скучала! Как же я скучала!..

Неверие, радость, облегчение и спокойствие захлёстывают меня ошеломительной волной. Волной, которую я не выдерживаю и неожиданно для себя начинаю плакать.

— Я тоже скучал! — проникновенно шепчет на ухо и, крепко прижав меня к себе обеими руками, носом зарывается в мои распущенные волосы. — Думал, переверну мир к верху дном, если не найду тебя…

— Посмотрите на него! — лицом утыкаюсь в плечо космического и решаю слегка его подразнить. Так сказать, привести в тонус после стольких дней безделия. — С чего бы это тебе, высокомерному владыке всея земли, беспокоиться обо мне? Неужели влюбился?

— Влюбился, — неприлично откровенно отвечает он, отчего моё бедное и «слабое» сердечко делает тройное сальто. Вместе с моим здравомыслием.

— Ч-чего?.. — ошеломлённо поднимаю голову и въедливо смотрю на Тринадцатого, пытаясь найти на его слегка порозовевшем лице хоть один малюсенький намёк на шутку.

— Я люблю тебя, Эннея, — окончательно добивает меня своим серьёзным и одновременно с этим ласковым взглядом тёмно-фиолетовых глаз. В которых так кстати отражается мягкое сияние от световых кристаллов, придавая атмосфере вокруг нас интимных оттенков.

— Я… — «хлопаю» ртом, точно выброшенная на берег рыба. — Ты мне дорог и… очень важен. Но…

— Я не тороплю тебя с признанием, — пресекает мои жалкие потуги пустить волшебной пыльцы в глаза и умело прячет досаду за понимающей улыбкой. — И не обязываю к взаимности, — берёт моё лицо в свои холодные ладони и проводит большими пальцами по моим пылающим щекам. Приятно. — Обещаю, мы пройдём этот путь вместе. И не только потому, что ты невероятно ценна для меня. Но и потому, что я держу своё слово. И только тебе решать: останусь ли я в твоей жизни после.

— Не подведи моё доверие, — в очередной раз поддразниваю его. Но, как бы то ни было, Тринадцатый вызывает во мне безоговорочное доверие. — Предупреждаю: я невероятно страшна в гневе!

— Учту на будущее, госпожа моего сердца, — усмехается и притягивает меня к себе так близко, что наши губы едва не соприкасаются.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мы замираем в тесных объятиях друг друга.

Дыхания смешиваются, волнующе щекоча кожу.

Сладкое напряжение пружиной закручивается в теле, затуманивая голову и выкручивает ощущения на максимум.

Вокруг не остаётся ничего, кроме глаз напротив, затянутых похожей поволокой и смотрящих на меня с неприкрытым вожделением. Пальцев, что холодят разгорячённую кожу моих щёк и подбородка. Бедра, что соприкасается с моим, даря такое волнующие предвкушение.

Я первая поддаюсь на провокацию своих потаённых желаний и слегка провожу губами по губам космического. Это не поцелуй, а простое соприкосновение. Но, боги, как же оно опьяняет! И не меня одну, поскольку Тринадцатый в ту же секунду верно угадывает сигнал и сминает мои покалывающие от нетерпения губы в долгожданном сладостном поцелуе.

Мой дух на мгновение покидает тело, а дыхание застревает где-то в горле.

Подумать только: самый неприступный дракон, тот, что упорно проводил между нами черту, первым признался мне в любви. Первым обнял и поцеловал. Могла ли я это предвидеть с самого начала? Определённо нет. Тринадцатый всегда казался мне таким недосягаемым, как звёзды, до которых невозможно дотянуться, даже если залезть на самый высокий небоскрёб. Но сегодня он сам решил эту непростую задачку: схватил меня за руку и притянул к себе.

Чёрта с два я теперь от него откажусь!

— Ты невероятная, — даёт мне небольшую передышку, в которой я уже чувствую нехватку его прикосновений на мне. А после вновь с жадностью целует, проскальзывая своим языком в мой приоткрытый рот и сплетаясь с моим языком.

По телу пробегают чувственные импульсы. Я начинаю дрожать от каждого его прикосновения: поглаживаний, ощутимых сжатий и страстных укусов.

Одежда становится лишним элементом, как и мысли, что рассыпаются разноцветными конфетти.

Я не улавливаю того момента, когда успеваю оказаться на космическом, плотно прижатая к его твёрдому натренированному телу и не менее твёрдому паху, который заявляет об его ответном желании громче всяких слов.

Но резкий раскатистый храп на соседней койке заставляет нас вернуться в реальность. И вспомнить, что мы вообще-то здесь не одни.

— Именно поэтому мой шатёр находился подальше от шатра земного, — слышится насмешливый комментарий от моего самого драгоценного мужа, при одном взгляде на которого на моих губах невольно расцветает улыбка.

— Дариос!

_______

[1]Сомо — остров, расположенный на юге Осени. Известен своими многочисленными пещерами и «эннуннаки» (гиганскими всеядными гусеницами), что в них обитают.

ГЛАВА 27: ЭННЕЯ

С приходом вечера со всех моих спящих красавцев спадает сонное проклятье. В том числе и с Пиларгуса, с которым я решаю незамедлительно выяснить отношения.

— У меня не было намерения вредить тебе или лишать тебя жизни, — отвечает он на мой вопрошающий взгляд. — Но, признаться, ты с самого начала не вписывалась в мои планы. И стала якорем, удерживающим на месте, когда на меня возложили крайне важную миссию.

Ледяной становится напротив меня у выхода из помещения с пустыми лечебными резервуарами и вперивает такой взгляд, словно это я пошла на гнусное предательство и надо мной проводят последний допрос, прежде чем скинуть с башни возмездия.

— Перед нашей первой встречей я отправил запрос Девам Тени, — он озвучивает это с такой лёгкостью, будто упоминает не орден наёмных убийц, а о редкой переменчивости погоды на Осени. — Но вскоре я отозвал его. Мне хватило лишь одного оценочного взгляда на тебя, чтобы понять: ты не представляешь для меня ни помехи, ни угрозы.

— Тогда зачем ты пичкал меня всякой дрянью?

— Во время твоего перемещения и в последующие дни, которые ты проводила в нашем мире, я замечал за тобой множество странностей: от частой смены цвета глаз, невероятной устойчивости к присутствию рядом с собой драконов, до принятия магического помощника и впитывания чужой магии. — Пиларгус сощуривает льдисто-голубые глаза, отчего его взгляд становится более хищным и жёстким. — Нужно иметь низкие умственные способности, чтобы не заметить в тебе те странности. И продолжать называть обычной даже после соития с огненноголовым.

Отчего-то мои щёки обдаёт стыдливым жаром. И я в неосознанном поиске внутреннего успокоения перевожу взгляд на высокую каменную дверь с резной росписью, за которой находится спасительный коридор, а за ним — огромный общий зал, где сейчас ужинают остальные мои мужья.

«Может, стоило прийти сюда с кем-то из них?» — промелькивает дельная мысль.

— И что, мои «странности» не дали тебе спокойно жить, как другим? — с трудом проталкиваю слова сквозь сжавшееся горло, одновременно пытаясь унять внутреннюю нервозность.

— Не дали. — Пиларгус подаётся вперёд, сокращая между нами и так небольшое расстояние, отчего меня буквально припечатывает к стене. — Я Охотник, Эннея, — нависает надо мной, заставляя ловить вдохи через раз. — Не в моём характере упускать свою добычу.

— Значит, я добыча? — поднимаю на него глаза, полные упрямства и разумного опасения. И невольно подмечаю, насколько ледяной выше меня и к тому же хорошо сложен.

«Что-то я не о том думаю!» — мысленно укоряю свою разленившуюся бдительность.

— В зависимости от контекста каждый из нас может оказаться либо добычей, либо охотником, — застывает во мне своим непроницаемым взглядом, под которым мне отчего-то боязно шевелиться.

В нос ударяет крепкий запах мороза и горной лаванды.

— Как, например, ты в ситуации с твоей бывшей невестой? — намеренно поддеваю его самомнение.

— Верно, — с совершенно бесстрастным лицом отвечает на мою провокацию.

— О, а ты у нас, оказывается, умеешь признавать свои ошибки?

— Не признаёт свои ошибки только тот, кто не стремится к развитию, — слегка наклоняется вперёд, отчего меня пробирает на озноб, а прижатый к твёрдой глади затылок начинает деревенеть. В принципе, как и все остальные части тела. — А я сторонник прогресса, Эннея.

— Пусти… — перехожу на невнятный шёпот и смотрю на ледяного снизу вверх, точно перепуганная лань, которая по глупости забрела в логово горного льва. Лань, которая от подавляющей близости этого мужчины напрочь позабыла, что она давно перестала быть таковой.

— Я не держу тебя, — проговаривает очевидное. Однако… меня всё равно не покидает ощущение, что Пиларгус напирает на меня всем своим существом. Так, словно намеривается подчинить себе. И с одной стороны, мне некомфортно до того, что хочется трусливо сбежать. Но с другой — меня царапает внутреннее противоречие, подталкивающее покориться и посмотреть, что за этим последует.

— Ты так и не ответил на главное, — опускаю голову, в попытке получить хоть какую-то передышку. И случайно обнаруживаю, насколько близко друг к другу находятся наши ботинки: его — тёмно-голубые, с высокой шнуровкой, похожие на берцы. Мои — чёрные, на невысоком каблуке и тоже с высокой шнуровкой, только до колен, а не до середины голени.

«Если он немного сместит стопу влево…» — до боли прикусываю нижнюю губу, пытаясь воззвать к трезвому рассудку. И отогнать неуместное предвкушение от нашего возможного соприкосновения.

— Ты меня заинтересовала: твоё происхождение, природа, видовая принадлежность. — Пиларгус вдруг отстраняется от меня и увеличивает между нами пространство, отчего я чувствую лёгкий укол разочарования и одновременно с этим облегчение. Кажется, что в этом «антрацитовом» помещении, освещённом холодными магическими кристаллами, воздуха становится намного больше, чем тогда, когда мне приходилось дышать одним его запахом. — В связи с этим, я начал проводить над тобой эксперименты. Но, как я уже сказал ранее, не с целью навредить тебе. А для того, чтобы познать твою силу и возможности. И узнав, что Патанария участвует в заговоре против тебя, я начал подсыпать в твою еду и напитки различные яды, дабы выработать устойчивость к ним. Но от уготованного мне не смог отказаться. Иначе бы свита наших бывших невест заподозрила неладное.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Так значит, тобой двигали благие намерения? — не удерживаюсь от ядовитого сарказма. — Выходит ты вовсе не злодей, а благодетель?

— Ты имеешь право злиться, ненавидеть меня или отослать…

— Конечно, имею! — вскрикиваю от возмущения, не в силах совладать со своими эмоциями. — Ты подверг меня опасности. И из-за твоих хитроумных планов я могла погибнуть!

— Я защищал тебя так, как считал нужным, — говорит спокойным тоном, предусмотрительно не реагируя на мой бурный эмоциональный выплеск. — Прости меня. Я думал, что поступаю правильно.

Я на секунду застываю от шока, не веря собственным ушам.

Мне сейчас показалось или этот «мистер “сам себе на уме”» только что извинился передо мной?

— Мне потребуется время, — решаю сменить гнев на милость. Хотя это не очень похоже на меня: я всегда всё усложняла, докручивала и накаляла. Так, будто мне не хватало драмы. А теперь, столкнувшись со множеством проблем, мне хочется всё упростить. Особенно по части отношений.

— Я готов ждать, — добивает меня своей открытостью, отчего мне даже начинает казаться, что Пиларгуса подменили на более чуткого, честного и умеющего признавать свои ошибки разумного. И всё же… не мне давать ему оценку, потому что я практически ничего не знаю о ледяном.

— В топях меня укусила сириена… — решаю рассказать ему о своём видении.

Пиларгус слушает меня не перебивая. И между короткими паузами в предложениях меня посещает навязчивая мысль о том, что мне нравится его ничего не выражающее лицо и то, каким отсутствующим взглядом он на меня смотрит. Может, это странно. Но ледяной выглядит гораздо привлекательнее, когда не изображает заученные эмоции, подобно роботу, который пытается очеловечиться. А остаётся таким, каков он есть: крайне скупой на выражение собственных чувств.

— У яда сириен есть побочный эффект, о котором знают лишь избранные, — неожиданно посвящает меня в тайны этого мира. — Он способен приоткрывать взгляд на истину: достаточно во время «приёма» представить то, о чём хочешь узнать, и непременно узнаешь. Но он крайне опасен для самок, — ледяной вперивает в меня изучающий взгляд. Присаживается на край бортика резервуара. Создаёт себе опору, поставив ладони по бокам, и вытягивает свои длинные подтянутые ноги.

— Но я же не так проста… — украдкой любуюсь тем, насколько Пиларгус сейчас выглядит расслабленным и одновременно с этим чертовски сексуальным.

— Но этого недостаточно, — задумчиво стучит пальцем об отполированный каменный бортик. — Твои божественные способности были подавлены антимагическим полем, равно как и наши. И того временного промежутка, в который я подмешивал тебе яды, недостаточно, чтобы выработать устойчивость к таким сильным токсинам. Тогда… У тебя, случайно, не появилась ещё одна татуировка, связывающая тебя с новым «питомцем»?

— Нет, — я, ничего не подозревающая, задираю рукав и демонстрирую свою правоту. Правоту, которая в этот же миг рассыпается хлипкой карточной конструкцией: на сгибе левого локтя красуется новый символ — ярко-зелёные то ли листья, то ли щупальца, обвивающие рубиновое крыло с мелкими завитушками на концах. — Но как… Я же… Я даже не помню, когда «слилась» с ним…

— Поздравляю, — нисколько не утешает меня ледяной. — Ты стала хозяйкой изумрудного искарла.

— Ты знал это с самого начала, как я пришла к тебе, да? — подозрительно щурю глаза, до сих пор находясь в лёгком замешательстве.

— У меня были некоторые подозрения, поскольку почувствовал в тебе три стихии.

— Дай угадаю, у моего нового «подселенца» это защита от ядов?

— И от чужого внушения.

— Что ж, — оглаживаю новую татуировку. — Весьма полезно. Но ощущение, будто во мне завёлся ещё один паразит… — недовольно хмурюсь и поджимаю губы.

«Хозяйка, я добрый, но очень обидчивый», — раздаётся тоненький голосок Малыша.

— Поговори мне ещё! — сердито шиплю, на что мой рубиновый нахлебник пищит что-то в духе «у меня дела, отчаливаю» и исчезает из моей головы.

Дела у него, как же! Подъедать мою магию! Хотя я не исключаю и пользу от него: благодаря Малышу я намного быстрее восстанавливаюсь и высыпаюсь. А также могу притупить свою божественную силу, прикинувшись средненькой разумной. Это весьма полезный навык, который поможет мне скрыться от недоброжелателей на какое-то время.

ГЛАВА 28: ДАРИОС

— Моё неотразимое сокровище, — усаживаю свою возлюбленную к себе на колени и оставляю короткий поцелуй на её виске. — Думал, придётся с боем вызволять тебя из логова этого чудища, — смиряю Пиларгуса убийственным взглядом исподлобья, на что тот сперва порывается принять вызов. Но, переглянувшись с Эннеей понятными только для них взглядами, отступает.

В районе грудной клетки неприятно и зло гудит ревность.

Что же ледяной змей такого сказал нашей избранной, что она решила проявить к нему снисходительность и выразила доверие, пригласив за наш общий стол?

— До чего вы договорились? — горячо шепчу ей на ухо и слегка прикусываю мочку.

— Ты решил поприставать ко мне в общественном месте? — поворачивается ко мне лицом и игриво приподнимает бровь, определённо чувствуя моё твёрдое желание своей аппетитной попой.

— Ты так смазано меня поприветствовала после пробуждения, — деланно сетую, вспомнив тот едва ли не целомудренный поцелуй, который она оставила на моих губах. А после, как её оповестили, что Пиларгус пришёл в сознание, умчалась к нему и оставила меня очень, очень голодным.

Разве этот ледяной гадёныш заслуживает её милости? После всего, что он выкинул?

— Мне нужно было сразу всё прояснить, — оправдывается, невольно ёрзая на мне в порыве удобнее устроиться. И мне не нужно обращаться к нашей связи или обладать эмпатическими способностями, как у Никасиса, чтобы понять смешанность в её чувствах.

В начале нашего пути мне пришлось пройти приблизительно через то же самое: в то время как здравый ум твердил отречься от возникшего к призванной притяжения, всё моё естество жаждало иного. Оно стремилось к ней, вопреки всем разумным доводам.

Так что, я в какой-то мере понимаю свою возлюбленную: в ней идёт противостояние между «пожизненно внести в неугодный список ледяного змея» и «поддаться их связи». И, судя по тому, что они пришли сюда вместе, в хорошем расположении духа и чуть ли не в припрыжку, несложно догнаться, что же в избранной всё-таки побеждает. И, признаться, меня это выводит из себя. Настолько, что мне нестерпимо хочется стереть это самодовольное выражение с лица Пиларгуса.

Опять же, не мне судить ледяного змеёныша за действия, которые он провернул исподтишка. Но подвернись мне случай, то я с превеликим удовольствием скину его в кипящее жерло вулкана.

— Мы разрешили все недопонимания, — оповещает не только меня, но и остальных побратимов. И вопреки внутреннему порыву возмутиться: каких, каменный дьявол, ещё недопониманий? Я вкладываю удила в рот своей несдержанности и усмиряю её. —

Это не означает, что я так просто готова простить поступки, совершённые за моей спиной. Даже если это сделано ради меня и моей безопасности. И впредь, пока наш совместный путь не закончится, давайте согласовывать наши действия? А, я в свою очередь, поведаю о том, кто я на самом деле такая.

— Разумно, — поддерживает стремление к сплочённости Тринадцатый. — Сейчас не самое лучшее время для разобщённости: у нас слишком могущественные враги. Если хотим выстоять против них, нам следует объединиться. Но для этого нам необходимо быть честными друг с другом.

— Честными, значит… — я медленно оглаживаю упругие бёдра Эннеи. Так, чтобы эта маленькая шалость осталась между нами. И со смаком сжимаю их, намерено скользнув большими пальцами по её сладкой промежности. Призванная напрягается всем телом. Сжимает свои тонкие короткие пальцы вокруг моих запястий, что так очаровательно контрастируют с моим бронзовым оттенком кожи. И пытается убрать мои неугомонные руки от греха подальше. — Тогда начнём с тебя, Тринадцатый. — Позволяю Эннее на некоторое время взять надо мной вверх: делаю вид, что сдался, крепко обнимаю её за талию и прижимаю к себе. — Как так получилось, что ты, вероятный преемник Первого, решил выступить против него? Насколько мне известно, ты грезил своей политической карьерой.

— А ты, видимо, хорошо меня знаешь?.. — выставляет справедливое замечание. — Признаюсь, для меня карьера была всем. И, несмотря на своё знатное происхождение и открытую поддержу от Первого, место в Совете мне досталось совершенно по другой причине: я приложил колоссальное количество усилий, чтобы доказать, что заслуживаю состоять в нём.

На это высказывание космического у меня не находится ещё одной подначки. Всем присутствующим известно, каким Тринадцатый бывает упорным, въедливым и требовательным к себе и другим.

— Я уважал Первого, — продолжает свой монолог откровений космический. А я, свою очередь, не унимаю попыток совратить Эннею практически на глазах побратимов: «невзначай» соскальзываю рукой с её талии к округлым бёдрам и ещё ниже к колену. Осторожно собираю в ладонь тёмно-серый подол платья, а после подныриваю под него, вызывая у призванной рваный вдох и крупные мурашки по всему телу. — Он был для меня наставником. Но…

Эннея, как ни в чём не бывало, поворачивается ко мне, совершенно не выдавая своей острой реакции на мои «неуместные» прикосновения. И тихо шипит, точно рассерженная дикая кошка, которая предупреждает, что дальше начинаются её владения и меня туда не приглашали:

— Ты что творишь? — пытается незаметно убрать мою руку. Но безуспешно: я крепко вцепился в неё.

Мне, в отличие от других, приглашение не требуется: я сам себя могу пригласить куда угодно. Особенно туда, откуда исходит отклик: горящий взгляд, приоткрытые губы и меняющийся запах.

— …Для меня законы Великих превыше всего! — интонация космического слегка надламывается, отчего в его голосе появляются напряжённые ноты. И что-то мне подсказывает: причиной является далеко не богохульство Первого. — Нас с ранних лет учили… — переходит на религиозную лирику, рассказывая о наших создателях и том, как важно почитать их и их постулаты.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мне в Академии за глаза хватило разговоров «о божественном». Поэтому я с отсутствующей совестью пропускаю мимо ушей «вдохновлённую» речь Тринадцатого. Не удивлюсь, если он без устали её репетировал для какого-нибудь заседания, дабы впечатлить набожных политиканов.

— Когда ты успела переодеться? — намеренно игнорирую слабые попытки избранной от меня отделаться. И предплечьем прижимаю ткань подола так, чтобы она не задралась ещё выше.

Несмотря на то, что мы находимся в довольно-таки выгодных условиях: справа от нас уселся Никасис, слева — Андос, сзади, в двух шагах, — шумная компания пустотных, сидящих к нам спиной и бурно обсуждающие свои вопросы, а напротив — Тринадцатый, Бионей и Пиларгус, за которыми расположилась глухая рельефная стена. То есть мы сидим с Эннеей так, что нашу любовную шалость может заметить только ну уж очень зрячий и любопытный. Тем не менее осторожность не помешает.

— Какой-то… — моя драгоценная жена плотно сжимает бёдра, создавая мне препятствие к её чувствительному месту. — …Мальчишка случайно облил меня остатками супа… Пришлось переодеться.

— Мне вырвать ему нелепые ручонки и засунуть их в его крохотный зад?

Эннея издаёт короткий смешок и отрицательно качает головой.

— Мне не нужны конфликты с пустотными, — торопливо шепчет, стараясь не выдать того, что мы сейчас увлечены совершенно другим. — А ты… — протяжно выдыхает, стоит мне проскользнуть большим пальцем к «заветному». — Прекрати! Это неправильно. Нас может кто-то увидеть!

— А ты веди себя тихо, и никто не заметит, — провокационно кусаю избранную в обнажённое плечо и поглаживаю набухший бугорок через ткань её нижнего белья.

— Бессовестный! — пытается пристыдить меня, сведя брови к переносице в притворной злости.

— Чего нет, того нет… — целую свою очаровательную и отзывчивую на мои осторожные ласки возлюбленную в плавную линию челюсти. И невзначай напоминаю, что неплохо было бы выслушать разъяснения Тринадцатого.

ГЛАВА 29: ЭННЕЯ

Волны стыдливого жара окатывают меня от корней волос до кончиков пальцев ног, которые невольно поджимаю, стоит только Дариосу сильнее надавить на мой взбудораженный клитор.

Вся моя концентрация приходится на противоречивые ощущения в теле и отчаянную попытку сохранить невозмутимое выражение лица.

Мягкий и в то же время полный властных ноток голос Тринадцатого одурманивающей дымкой просачивается сквозь меня, стимулируя внутри далеко не тягу к уточняющим вопросам на его заглушенные моим сердцебиением ответы, а стремительно разливающееся по венам желание. И только тогда, когда мой рыжеволосый дракон искуситель прерывает свою бесстыдную провокацию, до меня долетает волнующее заключение монолога космического:

— …Несомненно, в своём выборе я руководствовался не только соблюдением древних божественных законов. — Он находит мои глаза, затянутые томной поволокой. И на секунду меня прошибает тенью страха и стыда от того, что космический сейчас всё поймёт и непременно осудит меня за то, что безрассудно вовлеклась в безумную и крайне рискованную авантюру Дариоса.

Но следом приходит другое — тёмно-фиолетовые глаза, смотрящие на меня с нежной страстью, и лёгкая улыбка на манящих чётко очерченных губах. Те, что недавно упоённо сминали мои. И те, в которые мне нестерпимо хочется вцепиться жадным поцелуем. И в этом, в его завораживающем выражении, отсутствует всякий намёк на осуждение или неприятие. Наоборот, меня посещает стойкое ощущение, что Тринадцатый, как и Пиларгус, который не сводит с меня пытливого взгляда, давно обо всём догадались. Если не по моим раскрасневшимся щекам, пьяно блуждающему взору от одного моего «мужа» к другому и неестественно напряжённой позе, то по запаху — так точно.

— Я не из тех, кто слепо следует за туманными надеждами и сомнительными перспективами. Я не возлагаю напрасных ожиданий. И не верю в неожиданную удачу. Я из тех, кто ориентирован на гарантированный успех. И прилагаю к этому максимум своих усилий и возможностей. Однако… — проникновенный взгляд, тихий голос и магнетическая энергия, что импульсными толчками исходит от космического, зажигает в моём сердце когда-то потухшие лампочки. — Ты не просто дорога мне, Эннея. Я выбрал тебя своей сутью и сердцем. И я пойду с тобой рука об руку туда, куда ты укажешь. Я позабочусь о том, чтобы воплотить наши и твои планы. Невзирая на то, какой нас ожидает конец.

Искреннее признание Тринадцатого терпким, опьяняющим вином проникает внутрь. Его трогательная глубина подталкивает на взаимную откровенность. Но вместо этого я склоняюсь перед страхом вновь остаться непонятой, ненужной, отвергнутой… И запечатываю ответные чувства обратно вглубь себя.

— Благодарю, — проговариваю с теплотой, чуть помедлив. И стоит мне заметить отклик космического на мой «побег» от его чувств, как я, не отдавая себе отчёта, впиваюсь ногтями в запястье Дариоса.

Тринадцатый не злится, не огорчается и никоим образом не пытается вызвать во мне жалость или угрызения совести. Просто… его яркие глаза тускнеют, острый кадык медленно опускается и приподнимается от того, как тяжело он сглатывает слюну, а аура становится густой и тяжёлой. Но лишь на миг: после космический возвращает себе привычное серьёзное выражение. Ну а я, в свою очередь, сворачиваю разговор в противоположное русло — рассказываю о своём происхождении и миссии, которую на меня возложили Великие.

— …Теперь в нашем списке дел появилось ещё несколько пунктов, — перевожу оценивающий взгляд с одного дракона на другого. И отчего-то не нахожу на их безупречных лицах ни замешательства, ни возмущения, ни враждебного настроя. Только лишь полное принятие сказанного и благодарность за раскрытую правду. — И что же, вы даже вопросами меня не засыпаете? Или претензиями?

— Справедливости ради, — лукаво протягивает Дариос и возвращается к тому, на чём остановился: горячими ловкими пальцами подныривает под ткань моих трусиков и, приподняв край большим пальцем, вновь разжигает во мне желание, которое ещё не успело остыть. — Каждый из нас не спешил делиться своими секретами. — Так что, мы не в праве тебя упрекать, — слегка надавливает на мой клитор и принимается массировать его круговыми движениями.

Мышцы инстинктивно напрягаются, отчего ощущения становятся ярче и острее. В лёгкие проникает насыщенный аромат цветущей груши и кедра, смешанный с запахом цитрусовых, граната, горной лаванды, луговых цветов и чёрного перца. Это концентрированное сочетание кружит мне голову, превращая мысли в вязкую консистенцию. И я, та, что скорее отгрызёт собственный локоть, чем уступит... оставляю всякое сопротивление и отдаюсь в умелые руки каменного.

Дариос, точно воплощённый дьявол, искусно развращает меня своим уверенным напором и откровенной, не сдерживаемой никакими нормами приличия похотью.

— Но для начала нам стоит разобраться с «брачным вопросом», — впервые за всё время, которое мы провели в общей столовой, Бионей решает показать свою вовлечённость в наши проблемы. До этого он просто понуро молчал и украдкой бросал на меня взгляды, полные тоскливой грусти.

Сдаётся мне, его реакция вызвана тем, что я не поприветствовала его, как остальных мужей: не обняла, не поцеловала, не обмолвилась ни словом о том, как скучала.

Каюсь, я сделала это специально. Поддалась глупой обиде, так и не сумев отпустить царапающее воспоминания о том, как он «нянчился» со световой… Вместо того, чтобы заниматься моими поисками!

В то же время меня подкупает его доброта. Наверняка земной подозревал световую в моём исчезновении. Но всё равно протянул руку помощи. Не проявил равнодушие. Не отвернулся от чужой беды, хотя она вполне заслужена. И, быть может, зря я так рубанула с плеча?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Думаю, что те налётчики выполняли приказ верхушки, — выдвигает предположение земной и, слегка придвинувшись вперёд, кладёт руки на стол… В отличие от каменного, который нашёл своим рукам «прекрасное» применение, устроив мне персональную пытку из медленных поглаживаний, лёгких надавливаний. И нежных, но ощутимых сжатий, от которых я непроизвольно напрягаюсь и слегка верчу тазом в поисках ещё большей стимуляции. Но Дариос не переходит к более активным действиям. Он дразнит меня. Оставляет на моей шее и плече сладкие поцелуи. И испытывает моё терпение. — Наши законы не милосердны к тем, кто выступил против разумных. Тем более к тем, кто относится к увядающей ветви космических. — Бионей поднимает на меня сочувственный взгляд, в котором я замечаю удушающую тревогу. И если бы во мне сейчас не преобладали совсем другие чувства, невероятно далёкие от житейских проблем, я бы непременно прониклась его переживаниями о моей дальнейшей судьбе. — Из-за этой инсценировки нам теперь закрыта дорога не то что в святыни богов, но и крупные деревни и города…

— Я думал, что ты только поварёшкой орудовать умеешь, — с неприкрытой насмешкой проговаривает Дариос, за что получает от меня тычок локтем под рёбра. Каменный вздрагивает. Скорее от неожиданности, чем от дискомфорта. И, коварно усмехнувшись, до острой щекотки сжимает внутреннюю сторону моего бедра, отчего вздрагивать уже приходится мне.

— Признаться, руками я работаю куда умелее, чем головой, — с добродушной самоиронией подмечает Бионей. И передо мной тут же возникает сцена того, как он стоит на кухне в одном фартуке на голое, перепачканное мукой тело и старательно замешивает тесто своими большими крепкими ладонями.

Я пытаюсь отмахнуться от этого порочного образа. Воззвать к задетой поступком земного гордости. Но она упрямо молчит, передав все полномочия распалённому желанию. А то, в свою очередь, подстёгивает фантазию внести в сцену новые делали, в которых под ладонями Бионея вместо теста оказывается моя попа: земной мягко шлёпает по ней, отчего в воздух взметается лёгкое облачко муки, а на покрасневшей коже остаётся белый отпечаток его ладони.

—… Как ты на это смотришь? — долетает до меня сквозь гул смешанных голосов.

Я медленно отрываю взгляд от кистей рук земного, большие пальцы которых задумчиво постукивают друг по другу. Ненароком встречаюсь с потемневшими, точно колючие зимние сумерки, глазами Пиларгуса, что заставляют моё сердце пропустить удар. И останавливаюсь на Тринадцатом.

— Эннея?.. — с лёгкой ухмылкой повторяет космический, в мимике которого отчётливо читается вызов. — Ты не против пройти брачный обряд по древним обычаям пустотных?

Я приоткрываю саднящие от бесконтрольных укусов губы в попытке дать утвердительный ответ. Но вместо него… из горла вырывается тихий сдавленный стон.

Я мгновенно теряю невозмутимость в лице и прижимаю ладони ко рту. Вовсе не из-за того, что испытываю смущение или стыд. А потому, что нахальные пальцы Дариоса крайне «вовремя» активизируются: он дразняще пощипывает мой чувствительный клитор, размазывает обильную влагу по набухшим складочкам и деликатно проникает внутрь. И мне очень не хочется, чтобы мою бурную реакцию заметил кто-то ещё, кроме моих встрепенувшихся «мужей».

— Видимо, это означает «да», — потешается надо мной Пиларгус. Причём он произносит это с таким бесстрастным выражением, что я не сразу улавливаю иронию в его голосе. Да и, честно говоря, сейчас, когда во мне всё сгорает от томления, это не имеет никакого значения.

Другое дело — взгляд ледяного. Дикий. Неотрывный. Алчущий. Так смотрят лишь на добычу, в которую хищник намеривается вцепиться. И на удивление, меня это не отталкивает. Наоборот, только сильнее раззадоривает. Провоцирует исследовать все грани выдержки Пиларгуса.

Как он отреагирует на то, что я широко разведу ноги и позволю Дариосу ласкать меня глубже?

Хватит ли ему самообладания, если перестану сдерживать свои эмоции и начну громко стонать?

И то ли оттого, что моё тело находится на пределе, готовое вот-вот задрожать в упоительном экстазе. То ли потому, что мы с Пиларом прояснили многие моменты. Нечто иррациональное во мне жаждет, чтобы эта невидимая стена между нами, наконец, рухнула. И мы соприкоснулись… Губами. Руками. Телами… Пусть и на краткий миг. Тот, что нам необходим для утоления любопытства и насыщения страсти друг к другу.

Я на несколько секунд теряю дыхание и устремляю помутневший взгляд вниз. Именно туда, где между моих перепачканных смазкой бёдер появляются ещё две настойчивые ладони. Одна из них, та, что пускает по моей чувствительной коже жаркие импульсы, принадлежит Андосу. А другая — та, что посылает по моим ногам и раскрасневшимся складочкам приятные покалывания, — Никасису.

Я охаю и, похоже, окончательно лишаюсь рассудка. Потому что напрочь перестаю контролировать выражение своего лица и приглушённые стоны, что ненароком срываются с моих губ.

Каменный, огненный и световой начинают творить со мной нечто невообразимое. То, от чего у меня наглухо отшибает всякие здравые мысли. Они терзают мои самые уязвимые места требовательными ласками. Растягивают своими проворными длинными пальцами, задевая самые «отзывчивые» точки. И побуждают вести себя ещё более развязнее, не стесняясь показывать то, как мне сейчас хорошо.

Хорошо до такой степени, что весь остальной мир и присутствующие в этом зале становятся для меня совершенно далёкими. Не важными. Настолько, что я соглашаюсь с заговорщицким шёпотом Дариоса: «Если кто-то заметит нашу… маленькую шалость, то это уже их проблема».

Я вся натягиваюсь, точно тугая пружина. Жадно ловлю ртом ускользающий от меня воздух. И позволяю страсти поглотить меня с концами.

— Давай, моя пылкая… — горячо шепчет Андос. — Сделай «это». — Огненный довольно грубо обхватывает мой подбородок своими жёсткими пальцами и привлекает моё лицо к своему. Но не для того, чтобы навредить или сделать больно. А с намерением показать, какую власть он сейчас имеет над моим податливым и на всё согласным телом. И его не волнует, что помимо него меня «любят» ещё двое. Он твёрдо убеждён, что именно в это мгновение я принадлежу только ему одному.

И я ни сколько не возражаю: отвечаю на его глубокий поцелуй с той же ненасытностью, что жидким огнём плещется в его глазах, и, издав протяжный стон, содрогаюсь от ослепительного удовольствия.

Оно охватывает каждую частичку моего тела и лишает осознанности. Захватывает в плен, делая меня зависимой от этого тягуче-сладостного чувства. И я, сама того не осознавая, растворяюсь в нём и ловлю себя на неожиданной мысли: кажется, я и вправду люблю их.

И моё спонтанное открытие лишь отчасти связано с тем, что они потрясающие любовники.

Просто… их развратные действия смели все мои внутренние стоп-сигналы. И достали из запечатанного чулана то, что я долгое время пыталась подавить — истинные чувства к ним.

ГЛАВА 30: ЭННЕЯ

Я обессиленно наваливаюсь на твёрдую, тяжело вздымающуюся грудь Дариоса и погружаюсь в приятную истому.

В голове не единой мысли, лишь неповторимые, точно созданные рукой непревзойдённого мастера образы моих мужей. Их пристальные, светящиеся во тьме моих мыслей взгляды, словно нежный прохладный шёлк, скользящий по моему разомлевшему телу. Их персональный головокружительный запах, что накрепко въедается в лёгкие. Их требовательные руки, иллюзорные прикосновения которых знаком принадлежности отпечатывается на теле.

Причём каждый из «моих» драконов считает, что я принадлежу только ему одному. Пусть отчасти они и смирились с необходимостью в полиандрии. В душе они всё равно остаются ревнивыми собственниками, которые вряд ли когда-то перестанут сражаться за моё расположение. И с одной стороны, их рвение подавить друг друга и «присвоить» меня себе пугает. Потому что это уже создаёт напряжение и разобщённость между нами. С другой же, моё тёмное «я» испытывает безумное ликование, что за меня борются такие мужественные, сильные и ужасно привлекательные самцы.

Но есть и ещё одна сторона. Та, что стремится к созданию гармоничного союза сразу со всеми. Она такая маленькая и хрупкая, что я не сразу её замечаю. Да и разве пригодна эта идея к существованию? Ведь тогда каждому из «моих» нетерпимых друг к другу мужчин придётся наступить на собственное горло ради неё. И я более чем уверена, что это сделать будет крайне непросто.

Я ещё какое-то время купаюсь в сладком послевкусии от полученного оргазма, параллельно размышляя о наших «семейных» перспективах. И медленно возвращаюсь в реальность. Ту, в которой стоит мне только распахнуть веки, как меня тут же безжалостно сносит потоком едва сдерживаемого возбуждения, исходящего от каждого из моих «мужей».

Одурманенные похотью глаза Тринадцатого, Пиларгуса и Андоса опасно блестят в полумраке общего зала. Их позы выглядят неестественно напряжёнными, отчего рельефные очертания их мышц отчётливее проступают сквозь ткань разноцветной одежды. И внутренний самодовольный голос подсказывает: стоит мне только пальцем поманить этих распалённых драконов, как они тут же накинутся друг на друга за право обладания мной этой ночью.

Но Дариос оказывается хитрее. Он опережает тот момент, где я, поддавшись своему тёмному неадекватному порыву, подталкиваю «мужей» вцепиться друг другу в глотки. И, прошептав мне на ухо будоражащие слова «если мы отсюда сейчас же не уйдём, то я возьму тебя прямо на этом столе, на виду у всех», подхватывает меня на руки и уносит прочь.

Прочь от густо покрасневшего Бионея, в чьих тёмно-зелёных глазах я улавливаю… невинность. Она вызывает во мне массу интригующих вопросов и занимательных предположений. Неужели он…?

Прочь от Никасиса, что своей безупречной осанкой и глубоким сосредоточенным взглядом напоминает солдата, который сейчас несёт дозорную службу у королевских ворот. Однако… всё-таки есть то, что выбивается из этой идеально «начищенной» картины: весьма недвусмысленная реакция одной части его гибкого подтянутого тела. Той самой, что характерно выпирает из-под светлых брюк.

Прочь от Андоса, что намертво вцепился в треснувшую под его напором спинку каменного стула. И провожает нас испепеляющим взором, полным жгучей ревности и обещаниями о скорой расплате.

Прочь от Пиларгуса, чьи и так заострённые черты лица становятся ещё острее. А всё, что соприкасается с ним — отполированный антрацитовый пол, стул и часть монолитного стола — покрывается серебристым инеем. И на мгновение мне чудится, что его сила сейчас выйдет из-под контроля и покроет собой здесь всё и всех. В частности, нас с Дариосом. В отместку за то, что устроили представление, которое превозносит права каменного на меня над остальными.

Дариос наглядно показал, кто здесь главный. Не сомневаюсь, что это задело самолюбие ледяного. И не только его. Потому что то, как Тринадцатый стремительно покидает своё место и вместе с нами заходит в «ячейку»[1], говорит об одном: он не намерен так просто сдаваться.

— Заблудился? — грудная клетка каменного вибрирует от угрожающих нот в голосе, а вспыхнувшие в полутьме хижины глаза прорезают вмиг накалившееся пространство. И эта его реакция возвращает меня в тот день, когда он привёл меня в своё хранилище сокровищ.

Именно там Дариос открылся для меня с новой стороны: будучи лояльным и щедрым, он вдруг ожесточился, стоило только тронуть то, что принадлежит ему. И если он и в этот раз так же реагирует, это означает одно: он не собирается мной делиться.

— Она и моя жена, — спокойно и в то же время с напором проговаривает Тринадцатый. — И я имею на неё столько же прав, сколько и ты.

В голове вспыхивает неприличная шутка касательно того, кого бы им сейчас лучше иметь. И мне с трудом удаётся подавить неуместный смешок.

________

[1] Ячейка — так пустотные называют своё жилище, выдолбленное в скале.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 31: ЭННЕЯ

Дариос и Тринадцатый сцепляются в немом сражении, отчего и так в тесной прихожей становится совершенно нечем дышать, а по каменным стенам расползаются кривые трещины. И только тогда, когда до меня доходит реальная опасность происходящего, осознаю, что если сейчас не вмешаюсь, то от этого места — знаем, плавали — ничего не останется. Вместе с теми, кто не успеет уйти от сокрушительной ударной волны, когда мои мужья схлестнутся уже в настоящей схватке. И если такое всё же произойдёт, то мы лишимся не только относительно безопасного убежища. Но и потенциальных союзников. И тогда… плакали наши шансы выстоять против верхушки.

— Мой ненаглядный господин, — елейным голоском протягиваю я, пуская в ход всё своё очарование. — Мне тебя совсем не узнать, — использую лёгкую манипуляцию и, томно хлопая ресницами, мягко провожу ладонью по напряжённой груди и плечу каменного. — Ты мне всегда казался таким… добрым… — прижимаюсь губами к его вздутой пульсирующей жилке на шее. — Ласковым… — перехожу на вкрадчивый шёпот и трусь кончиком носа о его щетинистый подбородок. — Понимающим… — языком подхватываю мочку уха и вбираю её в рот, точно спелую сладкую вишню.

Разумеется, все эти эпитеты, которыми осыпаю Дариоса, всего лишь сладкоречивая… полуправда. Потому что каменный не совсем такой, каким его описала. Ему больше подходит «наглый, корыстный и распутный интриган, который дурно влияет на мою порядочность». И именно такого — эгоистичного, жадного до материальных благ и плотских удовольствий — я его и полюбила. За положительные качества, конечно, тоже. Но сейчас не в этом суть. А в том, что моя невинная лесть приносит мне то, чего я и добивалась: мой поплывший от, казалось бы, таких простых ласок рыжеволосый дракон-искуситель обращает на меня всё своё внимание. И несмотря на то, что его мышцы остаются в гипертонусе, градус накала между мужчинами всё же снижается.

— К чему эти распри? — заглядываю в его светящиеся «апельсиновые» глаза, точно невольница, которая просит милости у своего господина.

Правда, удивляет, что в сложившейся ситуации мне приходится умасливать не высокомерного и властного Тринадцатого, у которого, как и у Андоса и Пиларгуса, отчётливее остальных «выпукливаются» собственнические замашки, а Дариоса. Дариоса! Неисправимого развратника, охочего до самых разных вольностей и удовольствия в сексе.

И что же это получается ублажать меня публично, на глазах у своих побратимов для каменного это нормально, а заняться любовью втроём — что-то из ряда вон выходящее?..

Хоть для меня подобные «отношения» в новинку. И я никогда по-настоящему не задумывалась о том, что когда-нибудь разделю постель сразу с несколькими мужчинами. Я не собираюсь составлять для каждого из своих мужей график и томить их в долгом ожидании, как это делают местные драконницы. Ведь в таком случае это получается не семейный союз, а какие-то… вахтовые работы. Поэтому я набираюсь смелости, отчётливо понимая, что пути назад не будет, и достаю свой главный козырь:

— Ты дорог моему сердцу, Дариос, — очерчиваю контур его заворожённого моими лёгкими касаниями лица. — Равно как и Тринадцатый, — смотрю на каменного снизу вверх, убеждаясь, что до него всё-таки дошёл смысл сказанного. А после поворачиваюсь к напрягшемуся от моих слов «владыке космоса» и притягиваю его за ворот плотной тёмно-фиолетовой рубашки к себе. Да так, что оказываюсь в плотных тисках их крепких подтянутых тел. И это невероятно будоражит мою кровь.

— Эннея… — ошеломлённо выдыхает в мои губы космический перед тем, как вовлекаю его в совершенно неприличный, развязный и наполненный чистой похотью поцелуй.

Прохладные пальцы Тринадцатого смыкаются на моей шее в подчиняющем жесте, от которого на несколько секунд теряю мироощущение. Нас накрывает безнадёжным помешательством друг на друге. Неотвратимостью тех чувств, что долгое время сдерживали внутри. И стоило только оставить зазор, как они тут же буйным потоком выскользнули наружу: всепоглощающая страсть, ненасытное желание, одержимость на каком-то глубинном уровне наших теневых сторон… непоколебимая верность друг другу… безоговорочное доверие и… беззаветная искренность.

В этом одуряющем поцелуе не просто наша потребность друг в друге. В нём наше взаимное признание о том, что мы хотим друг друга не только телом, но и самой нашей сутью.

— Значит, ты отдаёшь предпочтение ему? — в голосе Дариоса слышится негодование. И оно вызывает во мне сомнения и настороженность: что, если я перегнула палку, поддавшись своим эгоистичным прихотям? Что, если для них такие взаимоотношения категорически неприемлемы?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 32: ЭННЕЯ

— Нет… — поспешно отстраняюсь от Тринадцатого и улавливаю замешательство на его прекрасном выразительном лице. — То есть… Ты всё не так понял…

— И как я должен истолковать то, что ты на моих глазах целуешь побратима? — каменный смотрит на меня таким бесцветным взглядом, отчего внутри появляется зыбкое ощущение, будто я нахожусь в объятиях кого-то другого. Того, кто мне совершенно незнаком.

— Что с тобой? — соскальзываю с его рук и хмурюсь от непонимания. — Я думала, что у тебя свободные взгляды на такого рода… отношения.

— Ты права… У меня свободные взгляды, — отстраняется от меня с таким видом, словно я причинила ему невероятно жуткую боль. — Но не на то, что я по праву считаю своим.

— Но… мы уже целовались при тебе… — растерянно поворачиваюсь к космическому, в надежде отыскать в нём поддержку. Его надёжное крепкое плечо и успокаивающие слова. Те, что вмиг вернут нам идиллию, которая царила между нами ещё несколько минут назад. Потому что я уже не справляюсь: меня постепенно затапливает чувством, будто образовавшееся между мной и каменным доверие безвозвратно рушится. Боюсь, что в этом состоянии я наломаю ещё больше дров.

— Дариос, предлагаю нам обратиться к холодному рассудку и спокойно выслушать Эннею. — Тринадцатый внимает моей молчаливой просьбе о помощи и подхватывает именно в тот момент, когда я уже готова сорваться в эмоциональную яму.

На удивление, меня сильно задевает его реакция. То ли оттого, что в глубине души рассчитывала получить желаемое, а вместо этого напоролась на острое сопротивление. То ли потому, что причинила боль тому, кого люблю. Притом, видя, как каменного съедает ревность. Но всё равно пошла на поводу у своего сиюминутного желания. И чего я, спрашивается, ожидала?

— Значит, тебя такое устраивает? — в глазах Дариоса вспыхивает жгучая злость. И мне отчего-то кажется, что она направлена вовсе не на меня или космического. Что каменный таким образом пытается скрыть за этой эмоцией нечто болезненное, то, что до сих пор кровоточит глубоко внутри него. — Устраивает быть одним из многих? И что ты будешь делать, если Эннея от тебя откажется? М?

— Дариос… — предпринимаю попытку достучаться до него. Но он от этого становится только ещё дальше… Только ещё раздражённее и неприступнее. — Дай мне всё объяснить…

— Мне нужно побыть одному… — отшатывается от меня с таким видом, словно мои прикосновения стали для него невыносимыми. — Я сейчас не настроен на диалог, — на его выступающих скулах играют желваки. Взгляд темнеет и проходит сквозь меня, отчего по спине пробегают ледяные мурашки, а сердце болезненно сжимается. — Хорошо вам провести вечер! — ядовито выплёвывает и, как бы ставя точку в этом конфликте, покидает ячейку быстрым размашистым шагом.

Я провожаю удаляющуюся спину Дариоса потерянным взором, так и не сумев наскрести в себе силы нагнать его и попытаться всё объяснить. Признаться в своих чувствах и сказать, что не намеревалась пренебрегать им, равно как и остальными. Попросить прощение за то, что снова всё решила за всех, даже не поинтересовавшись, устраивает ли их «мой» формат отношений, отличный от местного.

— Я что-то пропустил? — вдруг раздаётся хриплый голос Филактэя. И несмотря на то, что с нетерпением ожидала его пробуждение, представляя, как в порыве чувств обниму и расцелую. Всё, на что меня хватает, так это выдавить из себя неискреннюю улыбку.

Какая же я… невыносимая. Жадная и эгоистичная. Ещё недавно задирала нос и прикидывала, достойны ли меня эти мужчины. А теперь задаюсь вопросом: достойна ли я каждого из них?

— Эннея, — Тринадцатый отгоняет от меня шёпот гнетущих мыслей, — не переживай по поводу Дариоса. Уверен, он не хотел причинять тебе боль. Просто… дай ему время прийти в себя.

— Нет… — мотаю головой. — Он не сделал мне больно, — впиваюсь ногтями в собственные ладони. — Это я… Я… — с усилием сглатываю ком в горле. — Я ранила его… — меня больше ни на что не хватает, кроме как сесть на холодный пол и тихо заплакать.

Завтра. Завтра я обязательно поговорю с каменным. И не только с ним. А сегодня мне хочется упиться жалостью к самой себе (совсем раскисла, нюня!).

Но моим планам не суждено сбыться: ни завтра, ни послезавтра нам так и не удаётся поговорить. И у меня возникает тревожное чувство, будто драконы нарочно меня избегают.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 33: ДАРИОС

Внутренности разъедает от ярости и злости. Горло жутко першит от невысказанных слов. Перед глазами расстилается багровая пелена, в которой вспыхивают навязчивые видения того, как я один за другим разделываюсь со своими побратимами. И в них я не скуплюсь на самые изощрённые и жестокие методы расправы. Всё оттого, что мой внутренний зверь, раззадоренный моей же ревностью, пребывает в таком неистовом бешенстве, что меня накрывает кровожадностью.

Причём совершенно несвойственной мне. Например, расчленение огненного, распятие светового и скидывание парализованного ядом космического в реку к оголодавшим крокодилам… Это грязное извращение, где море крови и кишок, скорее по части ледяного. Мне же привычны более тонкие способы по устранению недругов, таких как отравление редчайшим токсином, против которого не существует противоядия. Похищение с дальнейшей продажей на чёрном рынке, после которого у «товара» нет и малейшего шанса на спасение. Запечатывание в проклятых артефактах, коих у меня целая коллекция. Подстрекание толпы к учинению самосуда над неугодными мне.

Хотя, если вспомнить последнюю стычку с ледяным, где я, поддавшись ненависти, наслал на него окаменение, а после расколол на куски, то теперь можно ожидать от себя чего угодно. Особенно, если это касается моей драгоценной жёнушки. Ради неё я готов на всё, в том числе и на грязные методы.

И, наверное, эта зависимость от Эннеи должна вызывать опасения. Но всё, что меня сейчас по-настоящему волнует, так это то, что она играет в неопределённость и ходит вокруг да около.

Конечно, я замечаю, какие заворожённые, восхищённые, а порой влюблённые взгляды на меня устремляет моя милая и чуткая жёнушка. Но мне этого катастрофически мало. Мне хочется залезть ей под кожу, в голову и сердце. Да так основательно, что не останется способов вытравить меня оттуда. Чтобы я был железно уверен в том, что та, кому вверил своё сердце, плоть и надежды, не отдаст своё предпочтение другому, сослав меня подальше от себя.

Я насытился существованием в лишениях, которые меня вынуждали добиваться своего коварством, хитростью и манипуляциями. Не могу пообещать, что прекращу пользоваться этими эффективными приёмами. Однако то, что напрямую относится к Эннее — её доверие, расположение, признание и любовь — мне хочется достичь этого честными способами. Но как это заполучить, если мне составляют конкуренцию те, кто может предложить ей намного больше, чем я?

Всё, что у меня есть, не считая хорошо сложенного тела и подвешенного языка, — это драгоценные камни, магические артефакты, тайный рудник и около тридцати шах, из которых лишь восемь приносят небольшую прибыль. По сравнению с тем же Тринадцатым, у которого, помимо Хрустального Хребта[1] и весьма плодородных земель, имеется значительный вес в обществе, даже несмотря на сложившуюся ситуацию, этого недостаточно. И что мне тогда остаётся?..

«Похоже моя самоуверенность дала трещину», — промелькивает злая мысль.

Я кривлю лицом так, словно кто-то невидимый наступил мне на ногу и в довесок нарочно покрутил тонким каблуком у чувствительного основания пальцев. После наваливаюсь на рельефную стену и практически сливаюсь с ней: не горю желанием попасться на глаза ни побратимам, ни моей драгоценной жёнушке. Мне необходимо время, чтобы справиться со своей вышедшей из-под контроля ревностью и сомнением в наше «долго, счастливо и вместе».

Знаю, малодушно с моей стороны избегать разрешения конфликта. Но в таком состоянии я либо оттолкну Эннею своими подозрениями и неуверенностью в её взаимности ко мне. Либо сцеплюсь с космическим, из-за которого, собственно, я вынужден торчать в этом тёмном узком ущелье.

Не дерзни Тринадцатый вмешаться, возможно, всё сложилось бы иначе: я бы продолжил делать вид, что меня не трогает быть у моей дорогой жёнушки не единственным. И, быть может, в какой-то момент действительно поверил в это. И, в конце концов, отпустил опасения, что могу оказаться ненужным. Навязчивым. Нежеланным. Нелюбимым.

«Какой же ты жалкий!» — в голове звучат хлёсткие слова матери. И мне впервые хочется с ними согласиться. Поскольку вместо того, чтобы идти мириться с Эннеей, я вот уже второй день продолжаю скрываться: то бесцельно брожу по длинным заброшенным тоннелям, то выбираюсь на поверхность, дабы обратиться и полетать над островом.

Я прикрываю веки, впадая в полудрёму. Но моё уединение вдруг нарушает тихое шуршание ткани.

_______

[1] Хрустальный Хребет — горный хребет, расположенный на Лана́де, где добывают драгоценные камни.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 34: ДАРИОС

— Заблудился, снежок? — мои слова пропитаны ядовитой желчью. А губы расползаются в кривой ухмылке, которая выразительнее всяких слов отражает моё отношение на «вторжение» ледяного в мою обитель добровольного отшельничества.

Но, как и следовало ожидать, Пиларгуса не пронимает ни мой враждебный тон, ни неприязненное выражение лица. Он невозмутимо становится напротив меня и, подняв палец в приветственном жесте, произносит то, что совершенно не ожидал от него услышать:

— Тебе пора возвращаться. — Ему хватает всего три слова, чтобы вмиг остудить мой воинственный настрой. В них нет ни тени насмешки, ни привычного ледяному высокомерия, ни категоричного требования. Просто озвучивание того, что и так крутится у меня на уме.

Это неизбежное следствие. Рано или поздно мне всё равно придётся столкнуться со своими опасениями. Так какой толк отсрочивать это событие, упиваться самоистязанием и строить из себя упрямую гордость? Вдобавок ко всему, мой отец на собственном примере показал, что малодушие приводит только к ещё большим потерям. Разве меня это ничему не научило?

Если у меня есть шанс заслужить любовь той, кто мне дороже всего, то я им воспользуюсь. И сделаю ради этого всё. Даже пожертвую своими тревогами, сомнениями и страхами.

Поэтому первым делом, как только вхожу в наше убежище, рассказываю моей встревоженной жене обо всём, что меня терзало последние дни:

— Прости меня, моя драгоценная, — в несколько шагов сокращаю расстояние между нами и крепко прижимаю её хрупкое дрожащее тело к себе. — Я настолько испугался того, что в один прекрасный день ты можешь отказаться от меня, что не выдержал собственной неуверенности и попросту… сбежал.

— Что ты такое говоришь? — поднимает на меня заплаканные чёрные глаза, и мне в этот момент хочется удавиться. Стоили ли её слёзы моей выходки? Определённо нет. — Как ты мог такое подумать?.. — смотрит таким яростным взглядом, что все мои сомнения в одночасье испаряются. — Как я могу от тебя отказаться, если я тебя люблю?!

Меня на мгновение выкидывают куда-то на тонкий план. В ушах звенит так, будто кто-то незримый со всей силы ударил по ним ладонями. Сердце замирает, не в силах поверить в происходящее, а после берёт разгон и едва не выпрыгивает из грудной клетки.

— Скажи это ещё раз, — вытираю слёзы на раскрасневшихся щеках моей милой жены и прислоняюсь своим лбом к её.

— Я… — шумно сглатывает, а после нервно облизывает губы, завораживая меня этим движением. — Я люблю тебя.

— Это всё, что я хотел услышать, — судорожно выдыхаю и оставляю короткий поцелуй на таких сладких губах. — Я тоже тебя люблю. Очень, очень сильно люблю.

Я подхватываю её на руки, вынуждая обвить ногами мою талию. И вовлекаю в долгий, полный нежной страсти поцелуй.

В голове до сих пор расстилается туман, от которого возникает чувство нереальности. Словно я сплю или нахожусь в пьянящем дурмане. Но стоит мне только вдохнуть сочный, напитанный запахом диких фруктов аромат моей жены. Коснуться её тёплой нежной кожи. Почувствовать солёный привкус её слёз. Ощутить, как её цепкие пальцы зарываются в мои волосы на затылке, а острые зубы прикусывают и оттягивают нижнюю губу. То сомнений не остаётся.

Я здесь. С самой любимой и желанной разумной. С той, что навсегда завладела моим сердцем и сделала меня жутко романтичным, уязвимым и покорённым.

— Больше никогда так со мной не поступай, — шепчет, обнимая меня за шею. — Не уходи. Не оставляй меня в расстроенных чувствах. Я этого не выношу.

— Обещаю, — заявляю уверенно и обнимаю Эннею ещё крепче, всем своим существом желая впитать в себя всё, что ей пришлось прочувствовать за эти дни: растерянность, злость, страх, стыд, неопределённость, чувство покинутости… — А иначе не снести мне головы.

— Сама отделю её от твоего прекрасного тела, — смеётся, а у меня в душе тучи расходятся. Всю жизнь готов слушать очаровательный смех моей жены.

— Если умереть, то только от твоих прелестных рук, — улыбаюсь и, поднеся её ладони к своему лицу, целую каждый изящный палец.

После мы ложимся на кровать и долго разговариваем о случившемся, о чувствах друг к другу, о планах на ближайшее будущее. И, сами того не заметив, засыпаем в обнимку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 35: ЭННЕЯ

День проходит за днём, точно непрерывная вереница путников, идущих в никуда. Не успеваю я очнуться от повседневной суеты, в которую меня втянула община пустотных драконов, как незаметно пролетает несколько месяцев.

За это время успеваю подружиться практически со всеми из убежища. Выполнить уйму поручений, в которые входила готовка, очистка природных бассейнов, предназначенных для купания, стирка и многочисленные вылазки на поверхность за продуктами и лекарствами.

Бывало и такое, что мне доверяли передачу ценных документов и важных посланий.

Я бралась за любое дело, дабы выказать свою благодарность за укрытие нашей семьи. И сама не заметила, как стала «своей» среди пустотных: на меня начали полагаться во многих вопросах. Мне стали доверять даже те, кто вначале был скептически ко мне настроен.

Я заслужила доверие и уважение своим потом, мозолями и кровью. А мои уже полноправные мужья не отставали: Андос занялся тем, в чём он разбирается лучше всего, — военной подготовкой для предстоящего восстания пустотных, Дариос — налаживанием торгового дела и перевозкой контрабанды, Никасис — преподаванием, что стало для меня неожиданностью. Бионей — предсказуемо — получил статус главного и незаменимого повара, Пиларгус — вступил в ряды лазутчиков, Филактэй — взял на себя ответственность разобрать древние архивы пустотных, в которых хранится вся их история, а Тринадцатый — стал правой рукой здешней управительницы, Элиоры Тени Восточной Звезды.

Все заняли свои честно «наработанные» места. И втянулись в дела убежища настолько, что остальные заботы, связанные с верхушкой и поиском Оракула Космоса, отошли на второй план. Что уж говорить о «глобальном», когда я толком не могу провести время со своими мужьями, потому что либо я приползаю в ячейку без задних ног, либо они.

Мне порой кажется, что Элиора специально нагружает нас делами. Правда, пока не понимаю, какую цель она преследует. Возможно, на пустотную так влияет зависть, поскольку у неё самой нет ни мужей, ни детей. И я несколько раз ловила её на странных неприязненных взглядах, брошенных в нашу с Тринадцатым сторону. А может, управительница попросту боится, что мы ударимся в любовную лихорадку, и она тем самым потеряет рабочие руки.

Так или иначе, Элиора мне видится… весьма своеобразной особой. Вопреки тому, что пустотная была одной из тех, кто проводил наш брачный ритуал, она продолжает бросать на моего Звёздного Владыку долгие томные взгляды. Звать его по сущим пустякам, когда мы остаёмся наедине. И свешивать те вопросы, с которыми она и сама бы справилась.

Однако меня напрягает не только её вызывающее поведение. Но и то, что пустотная закрывает глаза на очевидные проблемы, предпочитая заниматься малоэффективными задачами. В то время как неизвестная болезнь продолжает распространяться среди остальных членов общины. А бесследная пропажа детей и подростков остаётся нерешённой загадкой.

Такое ощущение, что избранной народом управительницы нет никакого дела до тех, кто живёт в этом убежище и вынужден прятаться, как крысы, глубоко под землёй. Но, похоже, другие этого не замечают. И, признаться, я сама этого поначалу не заметила, что за прекрасным смуглом ликом со строгими чёрными глазами прячется коварная ведьма. И что её забота и воодушевляющие слова — напускное, дабы бросить пыль в глаза.

Я, конечно, не исключаю, что могу быть предвзятой. Особенно в минутные приступы ревности. Но я доверяю своему чутью. Не только на основе моих наблюдений за управительницей. А ещё потому, что после брачного обряда наша связь с мужьями вдруг резко пропала: мы перестали чувствовать друг друга.

Элиора ссылается на то, что мы изначально неравные: я обычная, а мои мужья разумные. Но это откровенный бред, поскольку, снимая блокирующее мою сущность кольцо, я продолжаю слышать «тишину» между мной и моими драконами. Так, будто мы совершенно чужие друг другу. Так, словно мы прошли не брачный обряд, а ритуал по разрыву нашей связи.

Безусловно, я делилась своими подозрениями с мужьями. И они заверили меня, что разберутся с этим. Но время идёт, а проблема остаётся не разрешённой.

— Энни, — старческий голос Эолф развеивает мою задумчивость, в которую успела погрузиться, пока делала ей массаж. — Ты какая-то бледная… Может тебе передохнуть?

Я делаю вымученное выражение, как бы намекая, что за дверью меня ожидают ещё «клиенты». Но эта добрая и внимательная старушка лишь отмахивается:

— Скажу, что тебе не здоровится, — кряхтя, сползает с импровизированной кушетки. — И не спорь с повидавшими жизнь! — пресекает мой вялый порыв. — Упахалась вон вся: денно и нощно возишься с больными да с калеками. Так что ты вполне заслуживаешь отдых!

Я благодарно улыбаюсь ей и помогаю одеться.

На самом деле мне приятна забота этой «повидавшей жизнь» пустотной. За время пребывания здесь она стала мне как бабушка.

Поначалу Эолф предпочитала меня игнорировать и высказывать свои сомнения по поводу моих техник. Но как только они начали давать свои плоды (у неё перестала болеть поясница и прошла ломота в коленях), старушка потеплела и с каждой нашей встречей всё больше проникалась ко мне. Впрочем, как и я к ней.

— Ты вон лучше поспи. Иль с мужьями, в конце концов, помилуйся, — разворачивает небольшой бумажный свёрток, о содержимом которого уже догадываюсь. — А то пока разминаешь старые морщинистые тела, прохлопаешь момент, как твои благоверные сами превратятся в сухофрукты! — Эолф протягивает мне три сладких шарика с посыпкой, напоминающей кокосовую стружку, и начинкой из ореха и сушёных ягод.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Мои любимые! — радостно вскрикиваю и аккуратно забираю плату за свои старания.

— Ты в прошлый раз про другие лакомства то же самое говорила! — беззлобно поддевает меня старушка и в притворном неодобрении цокает языком.

— Что поделать, — невинно пожимаю плечами, — я сладкоежка.

Эолф добродушно улыбается и, притянув меня к себе за локоть, с теплотой целует в лоб.

— Береги себя, искорка, — хлопает меня по плечам, а после ковыляет к выходу.

— Забегайте ещё! — провожаю её, не забывая рассыпаться в подбадриваниях.

Несмотря на то, что после моего массажа у Эолф наступают улучшения, нещадные годы всё равно берут своё, и с каждым днём ей становится всё труднее передвигаться. Поэтому она очень сильно переживает из-за этого. А я, в свою очередь, не вижу смысла давить старушке на больное и отношусь к ней, как к вполне здоровой. И мне отрадно видеть, как она расцветает во время моих сеансов и находит в себе силы прийти на следующие.

Однако в свете последних событий — распространения неизвестной болезни, симптомы которой похожи на пищевое отравление — Эолф, да и многие старики, значительно сдала. Поэтому я и придумала «ручную терапию», чтобы с помощью своих магических способностей и маленьких наглых помощников изучить этот недуг. Кроме того, я подключила в свой исследовательский процесс ещё и водного.

Пока нам особо нечем хвастаться: мы так и не выяснили, что это за болезнь и откуда она взялась. У нас есть только предположение, что возможно, это отравление какими-то редкими токсинами, поскольку мой изумрудный дракончик в один из таких сеансов вдруг начал поглощать накопленные сгустки этих токсинов из тела пустотного. А может, это всё совпадение. И мы копаем не в том направлении.

В любом случае, хоть какие-то действия — лучше всякого бездействия. Так мне сказала Эолф.

— Чего это ты задумала, неугомонная? — с подозрением косится на меня старушка у самого выхода. — По глазам вижу, что что-то нехорошее.

— Вы такого плохого обо мне мнения?! — отшучиваюсь и распахиваю для неё дверь.

— Ты напоминаешь мне меня в молодости, — произносит с ностальгией в скрипучем голосе. — У меня было такое же выражение лица, когда ко мне приходила очередная шальная затея… Ох, и настрадались мои мужья от живущего во мне духа авантюризма. Благо, Великие забрали их раньше, чем я своими выходками загнала их в могилу.

Вопреки тому, что она в шутливой манере проговаривает последнюю фразу, я всё равно считываю в её взгляде глубокую скорбь и тоску по своим любимым. Она как-то обмолвилась, что потеряла их в одном из восстаний пустотных. Причём вместе со своими детьми. Поэтому, видя, как ей тяжело вспоминать об этом, я решила не лезть со своими расспросами.

— Пойду поганой тряпкой выгоню Бионея с кухни, — заявляет решительно. — А то совсем оттуда не вылазит. Небось уже и позабыл, как его жена-то выглядит.

— Не надо... — произношу мягко, чтобы не вызвать подозрений. — Пусть отводит душу в любимом деле. Тем более я сейчас планирую лечь спать.

— Ну ладно… — Эолф одобрительно кивает, делая вид, что поверила мне. И, наконец, уходит.

Нужно отдать ей должное, у неё действительно острый нюх на назревающие авантюры.

ГЛАВА 36: ЭННЕЯ

План был прост. Первое, что мне было нужно, так это подгадать момент, когда мои мужья с головой погрузятся в дела общины. Второе — проследить, когда Элиора покинет убежище, отправившись вместе с Тринадцатым на поверхность. Третье — незаметно улизнуть из ячейки, когда у караульных, которых ко мне приставила управительница, после того как стала задавать неудобные вопросы, настанет время смены. И, наконец, четвёртое — создать видимость того, что во время моего отсутствия я на самом деле спала в своей постели.

Оставалось только потушить свечи, подложить подушки под одеяло, переодеться в более удобную одежду, состоящую из плотной тёмно-серой рубашки, штанов и лёгких ботинок. И пролезть через потайной ход, который нашла совершенно случайно.

Я сделала всё быстро, так, будто с кем-то соревновалась на скорость. Время на придумывание более надёжного плана, как и на сомнения, не осталось. Если я не выясню, что скрывает Элиора, то может случиться беда. Точнее, она уже случилась. Однако мне бы не хотелось, чтобы она разрослась до размера смертельной опухоли. Ведь большинство живущих в этом убежище далеко не чужие мне разумные.

Пусть я и знаю их всего ничего. Но вместе мы успели разделить печали, надежды и радости. Вместе провожали умерших в последний путь и встречали появление на свет новой жизни. Вместе боролись с голодом, болезнями и подосланными наёмниками. Вместе сидели за одним столом и разделяли между собой хлеб и пенное, празднуя маленькие победы.

Пустотные сделали всё возможное для нашего с мужьями безопасного и комфортного нахождения здесь. Прежде всего, пустили в свой дом, выделили для нас место и пригласили за общий стол. И я намерена с лихвой отплатить им за их щедрость, открытость и доброту.

Я боком пролажу через узкий скальный проход, периодически цепляясь волосами за неровности. И оказываюсь в не менее узком длинном ущелье, в котором царит затхлость, торчащие в разные стороны окаменевшие корневища и непроглядная тьма.

— А теперь ваш выход, — стоит мне только произнести эти слова, как символы на моём предплечье вспыхивают рубиново-красным и ярко-зелёным светом. А после «отделяются» от моей кожи и танцевальным вихрем поднимаются вверх, на мгновение наполняя светом мрачное одинокое пространство и являя мне моих искарлов.

— Рады служить вам, хозяйка. — Мой второй помощник почтительно склоняет свою драконью голову, покрытую шипастыми наростами в виде изумрудных кристаллов.

В последнее время он стал практически незаменим. И моему рубиновому дракончику, любящему отлынивать и похныкать от «тяжести» моих просьб, не по душе такое усердие от своего «соседа». И каждый раз он старается это всячески показать:

— У меня сейчас клыки отвалятся от этой приторной вежливости, — делает недовольную гримасу, что смотрится на его мордашке весьма презабавно. И демонстративно проверяет языком на прочность сначала правый клык, а затем левый.

— Просто я рождён с хорошими манерами, — гордо вздёргивает подбородком изумрудный и косится на своего компаньона с лёгким неодобрением и превосходством во взгляде.

Кстати, своего второго помощника я назвала в соответствии с его видом — Изумруд. На что рубиновый, конечно же, высказал всё своё недовольство по этому поводу. Поэтому мне пришлось дать ему новое прозвище. Теперь он «не какой-то там Малыш», а Рубин.

— Милостивая хозяйка, умоляю, давай прогоним этого подхалима! — театрально хнычет этот прирождённый артист. Ему для пущей драматичности не хватает только дрожащей нижней губы и крупных слёз в уголках наглых тёмно-красных глаз. — Он ведь мне житья не даёт!..

— Ну, начинается… — всплёскиваю руками и закатываю глаза от очередной разворачивающейся перепалки между моими помощниками.

— …А ты своё пузо видел?.. — возмущённо вскрикивает изумрудный.

— …Да от тебя постоянно помоями несёт!.. — взрывается рубиновый.

— …Ты невыносимый грубиян!.. А ещё лентяй и обжора!..

— …А ты… Ты!.. Вонючий и жирный!..

— Угомонились оба! — ставлю точку в этой бессмысленной грызне. — Я вас призвала не для того, чтобы выслушивать ваши претензии друг к другу!

— Простите, хозяйка, — виновато опускает глаза Изумруд.

— Простите… — сквозь зубы проговаривает Рубин.

Я смиряю строгим взглядом сначала одного задиру-искарла, а затем другого. И вдруг ко мне приходит понимание, что те ситуации, в которых за моё внимание постоянно борются то мужья, то магические помощники, то некоторые пустотные, повторяются из раза в раз. Словом, я как будто сама поощряю их соперничество, которое не приводит ни к чему хорошему. Только лишь к ещё большему разладу и враждебности друг к другу.

Так больше не может продолжаться. С этим определённо нужно что-то делать. Это не приносит пользы ни мне, ни другим. В частности, моим мужьям, которые до сих пор не примирились друг с другом и предпочитают избегать совместных встреч в кругу семьи.

Хотя, по правде говоря, с такими тенденциями нас сложно назвать семьёй.

— Мы все трудимся на общее благо, — начинаю миролюбиво. — И ты, — щекочу рубинного хулигана за округлый бочок, отчего тот вздрагивает и весело хохочет, — и ты, — ласково притрагиваюсь пальцем к носу изумрудного джентльмена, на что тот смущённо поджимает голову и расплывается в улыбке, — вы оба, — по очереди смотрю на них, — мне невероятно дороги. И я не собираюсь ни под какими предлогами и пытками отказываться от вас. И поэтому мне бы очень хотелось, чтобы вы, мои незаменимые и любимые помощники, жили в мире и согласии.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Дракончики переглядываются между собой. И на их мордочках пропадает неприязненность друг к другу. Наоборот, я улавливаю на них взаимное принятие.

— Мир? — первым предлагает поступивший своей гордостью Рубин.

— Мир! — соглашается Изумруд и радостно пожимает протянутую лапку.

«Вот и отлично!» — улыбаюсь от умиления. А после напоминаю им, что у нас осталось не так много времени на осуществление задуманного.

БОНУС: ЭЛИОРА

Элиора Тень Восточной Звезды:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

БОНУС: ЭОЛФ

Эолф Повелительница Эха

(*на арте она выглядет моложе, чем представлена в книге)

:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

БОНУС: РУБИН

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

БОНУС: ИЗУМРУД

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 37: ЭННЕЯ

Я снимаю блокирующее кольцо и с минуту привыкаю к пробуждающейся во мне силе. Она затапливает каждую клеточку моего тела разрушительной и искажающей магией. Выплёскивается за пределы моего естества, отчего рядом свисающие корни и лежащие камни в мгновение ока превращаются в чёрную пыль. И обрушивает на меня сотни голосов, исходящих, казалось бы, от каждой летающей вокруг меня песчинки. Многочисленные запахи, от разнообразия и концентрации которых меня едва не выворачивает. И обострённое «рентгеновское» зрение, выходящее за границы моего понимания: оно позволяет мне рассмотреть с большого расстояния не только мелкие предметы, но и то, чем сейчас занят каждый член общины. Причём глухая каменная стена мне совершенно не мешает в этом.

Я ещё не до конца изучила предел своих магических возможностей. Да и, по правде говоря, некогда было этим заниматься. Вдобавок чревато разоблачением и ненужными расспросами. Поэтому каждый раз, снимая кольцо, открываю в себе новые, доселе неопознанные и удивительные способности. Как, например, позавчера, когда случайно обнаружила, что умею ненадолго перевоплощаться в кого угодно. И я сделала это самостоятельно. По наитию. Без чьих либо сторонних подсказок.

Хотя это не мудрено, поскольку после нашего незабываемого приключения в топи я перестала слышать голос Матери Разрушения. И, признаться, время от времени я скучаю по её насмешкам и язвительным комментариям. И не только по ним. Ещё по маминым добрым словам и по отцовским объятиям, закрывающим меня от всех тягот мира.

Но довольно придаваться тоске. Впереди меня ждёт самое сложное — сменить свой лик на лик многоуважаемой управительницы и пробраться к ней в ячейку, благополучно минуя тех, кто будет топтаться у её порога. А для этого мне нужно как следует сосредоточиться на деле. Ведь малейшая осечка может привести меня к краху.

Я взываю к магии, и моё тело тут же поддаётся метаморфозам. Крайне неприятным и болезненным. Таким, от которых возникает стойкое ощущение, будто кто-то невидимый и мстительный растягивает каждую мою мышцу. Дробит каждую мою косточку. А затем неторопливым, смакующим движением скальпеля отделяет кожу от плоти.

Приходится обратиться ко всей своей выдержки, чтобы не завопить от мучительной всепоглощающей боли. А когда обретаю нужный облик, сразу приступаю к делу, не тратя ни секунды на восстановление и передышку. Потому что у меня попросту нет на это времени.

Я покидаю своё укрытие, узкий проход которого удачно прикрыт вьющимися чёрно-синими лианами и несколькими высокими сталагмитами. Вздёргиваю точёным подбородком и, подражая плавной, по-кошачьи грациозной походке Элиоры, выхожу на нужную тропинку.

Если бы не мои помощники, которые успели прошерстить тоннели и найти для меня короткий путь до нужной постройки, то я бы, наверное, годами бродила по тем природным тоннелям.

Несмотря на всевозможные опасения, управительницей оказывается быть проще простого… Ровно до того момента, пока не замечаю, как к её ячейке подходят лазутчики…

Мощный выброс адреналина проносится по натянутым нервам. Я вся покрываюсь липким потом паники. Сердце разгоняется и стучит, как бешеное в горле и в висках. А живот скручивает в тугой, почти болезненный узел от страха быть пойманной с поличным.

Что будет со мной, если они поймут, что я ненастоящая Элиора? А с мужьями? Изгонят с позором? Вынесут телесное наказание? Или… обставят всё так, будто мы сами ушли, в то время как мы будем изуродованными трупами лежать на дне какой-нибудь пропасти?..

Во всяком случае, от нас будет непросто избавиться: и я, и мои драконы обладаем недюжинной магической силой и хорошей физической подготовкой. Так что, мы точно не сдадимся без боя. Сомневаюсь, что такой расклад устроит управительницу и её верных псов, трое из которых уже заприметили меня своими зоркими чёрными глазами.

Я не успеваю ни спрятаться за окаменевшее дерево, ни повернуть назад. И, несмотря на обнадёживающее умозаключение, что нас вряд ли тронут после моего провала. По крайней мере, публично. Это нисколько не умаляет моё выкрученное на максимум волнение.

Я с застывшей маской напряжения наблюдаю за тем, как один из пустотных даёт отмашку другим, чтобы те шли по своим делам. А после выдвигается в мою сторону.

Каждый его шаг — это кратковременная остановка моего сердца.

Каждое движение его глаз по «моему» лицу и телу — пропущенный мною вдох.

Запоздалая мысль о том, что этот лазутчик в лёгком чёрном кожаном доспехе может оказаться любовником Элиоры, вызывает во мне немой истерический вскрик и едва сдерживаемый порыв убежать со всех своих негнущихся ног.

Но прежде чем случается непоправимое, я узнаю этого пустотного: у него есть беременная жена, в которой он души не чает. И мой невротический приступ немного утихает.

— …Я сделал так, как вы велели… — доносится сквозь шум в ушах. — …Отвёл проклятых в Пасть Энафиса. И привязал их к колоннам… Надеюсь, теперь я отплатил за вашу… доброту.

Наши взгляды сталкиваются в тяжёлой зрительной борьбе.

Меня внутренне потряхивает от тревожного предчувствия, что лазутчик сейчас обо всём догадается. И я не смогу этому воспрепятствовать. Поскольку стоит мне только открыть рот, и я тут же выдам саму себя: внешность-то я умею копировать, а вот голос — увы.

Я глубоко вдыхаю и медленно выдыхаю. Собираю всю свою решимость в кулак. Хоть мне это даётся крайне непросто. И смиряю пустотного непроницаемым взглядом. Так, как бы это сделала Элиора, если бы ей вдруг преградила путь мелкая ничтожная букашка. А затем делаю величественный взмах рукой, такой, каким псу указывают на его место.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Удивительно, но это срабатывает: лазутчик с покорным смирением отходит в сторону и, склонив голову, точно безвольный раб, просит прощение за допущенную им дерзость.

Выходит, управительница на самом деле не такая, какой пытается казаться перед большинством. Вся её вовлечённость в беды пустотных и стремление их разрешить — напускное. За маской добродетельной, справедливой и заботливой «правительницы» скрывается обычная властолюбивая женщина с диктаторскими замашками.

Получается, моя интуиция меня не подвела?

Я более не трачу ни секунды на то, чтобы продолжать стоять и размышлять над чужим обманом, когда мой собственный грозится обернуться против меня. И направляюсь к ячейке.

Только вот там, у двери, на невысоких каменных ступенях, меня ожидает новый сюрприз…

ГЛАВА 38: ЭННЕЯ

«Это что за испытания свалились на мою голову?» — мысленно негодую и направляюсь прямиком к своему ледяному мужу, который, по всей видимости, пришёл на личную аудиенцию к Элиоре. И, спрашивается, зачем? Какое такое дело сподвигло Пиларгуса прийти аж к её обители, находящейся в отдалении от остальных ячеек?

И чем ближе я подхожу к ледяному, сосредоточенный и невозмутимый вид которого напоминает мне стража, охраняющего запретные врата. Тем больше накручиваю себя всевозможными подозрениями о том, когда и при каких обстоятельствах они успели сблизиться.

Неужели это всё из-за того, что я так и не подпустила Пиларгуса к себе и он пошёл искать внимания и близости на стороне?

— Элиора… — ледяной не использует «госпожа», как того требует этикет. Особенно от женатых мужчин! Не обращается к ней «управительница», как это делают многие пустотные. Он просто зовёт её по имени так, будто они старые знакомые!

Я поднимаюсь по лестнице, стараясь изо всех сил держать лицо. И замечаю то, с каким задумчивым интересом Пиларгус скользит взглядом по «моей» фигуре. Он намерено долго задерживается на «моих» глазах, проникая своими льдисто-голубыми в самую «мою» суть. Так, словно этот «властелин теней» давно разгадал все мои постыдные секреты и сокровенные желания и терпеливо ждёт, когда сама во всём признаюсь.

Затем ледяной опускает изучающий взор к «моему» точёному подбородку, изящной вытянутой шее, выпирающим ключицам. Останавливается на упругих холмиках груди, отчего меня обдаёт жгучим жаром ревности. Возвращается к глазам с какой-то таинственной усмешкой. А «на десерт» откровенно оценивает плавные изгибы «моего» тела.

У меня зубы сводит от этой беспардонной наглости. Как этот ледяной нахал смеет так смотреть на другую женщину, когда у него есть законная жена?!..

Я медленно втягиваю носом воздух, пытаясь совладать со своим негодованием, злостью и распирающим изнутри желанием отомстить за свою оскорблённую честь. И, как мне кажется, с гордым достоинством проплываю мимо Пиларгуса.

— Что ты скрываешь?.. Элиора? — вдруг раздаётся в спину, из-за чего резко останавливаюсь, так и не дотянувшись до дверной ручки. Встаю, как вкопанная, недоумевая, кому на самом деле адресован вопрос: мне или всё-таки управительнице?

И что-то подсказывает мне, что Пиларгус с самого начала обо всём догадался. Просто… я не хочу признать этого. То, что по воле случая мой муж оказался втянут в моё расследование. Когда мне так хочется выяснить всё самой и предоставить уже готовые доказательства.

— Ты ведь знаешь, что рано или поздно я всё равно докопаюсь до сути… — голос ледяного звучит холодно, предупреждающе, бескомпромиссно. Так, что у меня по спине пробегают взволнованные мурашки. И я нисколько не сомневаюсь, что он «докопается».

Наверное, мы с Пиларгусом в этом похожи: мы оба пойдём на всё, чтобы достичь сути. Чего бы это ни стояло. Ведь цель оправдывается средства.

Я делаю над собой усилие, несмотря на то, что мне хочется поддаться и посвятить ледяного в свои планы. И, наконец, перешагиваю этот рубикон: открываю дверь, которая, слава моим предкам, оказывается не запертой, и быстро вхожу вовнутрь.

Обитель Элиоры встречает меня громким стуком моего сердца, мраком и на удивление скромной обстановкой. Признаться, я ожидала большего. Нечто похожего на то, что всегда демонстрирует её роскошный вид, в котором она предстаёт перед нами. А тут… Такое… Всё как в дешёвом отеле: кровать полуторка, платяной шкаф, деревянный стол, стул и сундук, стоящей у дальней стены.

Такое впечатление, что управительница вовсе не живёт в ячейке. Потому что здесь нет ничего, что напоминало бы о ней. Одинокого холостяка — да. Но не женщину, привыкшую нацеплять на себя дорогие украшения и наряжаться в изысканные наряды. Хотя большинство пустотных одеваются довольно просто и живут, в принципе, так же.

— Странно… — бормочу себе под нос и оглядываюсь по сторонам. — Очень странно…

Первое, что проверяю, это письменный стол, стоящий у закрытого ставнями окна.

На нём я нахожу аккуратно сложенные договора с поставщиками и наёмниками, которые следят за внешней обстановкой и в случае чего обязуются предупредить о внезапном обнаружении нашего лагеря и нападении на него. И поимённый журнал тех, кто сейчас находится в убежище. В общем, ничего полезного для меня.

Остаётся только шкаф и сундук. Хотя у меня закрадываются сомнения, что и там я ничего не найду. Получается, зря лезла из шкуры вон? Причём буквально…

Я задумчиво стучу пальцем по деревянной поверхности, прикидывая в голове варианты, где управительница может прятать ценную для меня информацию. Прикусываю губу от досады, потому что на ум не приходит ничего дельного. А после резко разворачиваюсь и едва не впечатываюсь в крепкую грудь моего ледяного, скрытного и пугающе бесшумного мужа.

— Какого?.. — вырывается прежде, чем справляюсь со своим нервным потрясением.

— Ну и? — напирает на меня, точно дикий опасный зверь, что загнал в угол свою добычу. — Что же ты задумала? — ставит руки на стол по бокам от меня, заставляя машинально сжаться.

В нос тут же ударяет его приятный аромат свежести. Мороз и горная лаванда. А перед глазами вспыхивает ещё не успевший остыть образ того, как он разглядывал тело чужой женщины.

Я раздражённо отталкиваю Пиларгуса, всем сердцем желая оказаться на расстоянии от него. Чтобы не вдыхать его одуряющий запах, который притупляет мой инстинкт самосохранения, а вместе с ним и здравомыслие. Чтобы не ловить его тяжёлое дыхание на моей разгорячённой и покрытой мурашками от тесной близости коже. Чтобы спрятаться от его прямого, выжидающего и принудительно вытягивающего из меня ответы взгляда. Но ледяной даже не шелохнётся. Хотя прикладываю в толчок нечеловеческие усилия.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я в бешенстве. Потому что знаю, что мне теперь не отвертеться: я по собственной неосмотрительности угодила прямо в капкан. А ещё моя гордость уязвлена. Из-за того, что мой муж, от которого, по всей видимости, не утаить даже собственные мысли, с самого начала обо всём догадался и просто испытывал меня на честность. Честность, которой решила пренебречь. Несмотря на то, что громче всех кричу о доверии.

— Жёнушка?.. — протягивает с такой интонацией, которая не сулит мне ничего хорошего, если сейчас же не выложу карты на стол.

Но я упрямо молчу. Намеренно играя на его выдержке. Так ли она непоколебима? И сверлю его злющим, едва ли не испепеляющим взглядом снизу вверх. Отчасти из-за незатухающей ревности. По сути… к самой себе же, просто под другой личиной.

— Значит, по плохому, — проговаривает так, будто ему самому в тягость назначать мне «приговор». Но, увы, ледяной ничего не может с этим поделать: таковы последствия моей совершенно непробиваемой упёртости.

Пиларгус закидывает меня на плечо с такой лёгкость, словно я не вешу ни грамма и решительно несёт прямо к выходу.

— Стой… — брыкаюсь и извиваюсь, точно пойманный в силки зверёк. — Стой!

Мой ледяной манипулятор останавливается перед самым выходом. Крепко держит меня за бёдра, отчего холод его кожи остужает и одновременно с этим будоражит мою. И молча ждёт, когда посвящу его в свои планы. И мне приходится это сделать.

— Вот так… Теперь надо обыскать другие части ячейки, — заканчиваю свой монолог. И параллельно раздумываю над тем: ледяной специально поглаживает и сжимает уже мою ляжку или он делает это не нарочно, а просто потому… что задумался?

— Хорошо, — наконец выносит вердикт. И аккуратно ставит меня на ноги. — Займёмся поисками, — скользит вверх по моей ягодице, а после ненадолго задерживает руки на талии.

Вот теперь-то я не сомневаюсь, что Пиларгус делает это намерено!

Строит из себя, понимаете, гордую неприступность и холодную отстранённость, а сам не против более тесного контакта. Спрашивается, почему раньше такие «намёки» не делал?

— Я осмотрю сундук… — прочищаю горло и предпринимаю попытку отстраниться. Но… моё тело, как будто игнорирует настойчивые команды мозга, продолжая неподвижно стоять и впитывать пронизывающий холод моего мужа. Тем, что исходит от его крепкого тела и цепких рук, бессовестно крадущих моё тепло… Ворующих моё спокойное дыхание. Размеренные толчки сердца. И самообладание.

Пиларгусу хватает всего пары ненавязчивых касаний и взглядов, из которых пропала январская стужа. Чтобы лишить меня меча и щита, а затем снять воображаемые доспехи.

И вот я стою перед ним со своими обнажёнными чувствами. В рискованной обстановке. Дрожащая от затаившегося предвкушения. И совершенно позабывшая о своей «миссии».

— Пожалуй… — то ли соглашается, то ли, наоборот, хочет что-то предложить. В любом случае я уже не узнаю об этом, поскольку с улицы доносится какой-то шум.

Мы резко приходим в себя. Прогоняем наваждение, которое едва не подтолкнуло нас на безрассудство. И отстраняемся друг от друга так, как если бы секунду назад между нами не было никакого притяжения. Так, словно Пиларгус не предстал передо мной каким-то… другим. Тем, кто не пытается меня поглотить и беспощадно сломить мою волю. И я сейчас не про страсть, не про первобытное стремление мужчины обладать своей женщиной. А про инстинктивное желание зверя разорвать свою добычу.

Это ощущение — неизбежно растерзанной дичи, которую преследует хищник — пропало.

Сейчас я отчего-то чувствую себя той, кто занимает значимое положение в жизни своего эмоционально закрытого мужа. Той, кто создала брешь в его ледяной маске.

Я просто привыкла к нему? Или это так на него повлиял официальный статус супруга? А может… за этим скрывается нечто большее, то, что мне пока недоступно? Ведь других предпосылок для этого нет. Потому что за прошедшие месяцы мы толком-то и не сблизились. У нас не было разговоров по душам, объятий, поцелуев или секса. Даже в брачную ночь. Поскольку мы с мужьями после обмена клятв и небольшого кровопускания уснули сном младенца. А позже… не до этого было.

«Ладно, — торможу свой мыслительный процесс. — Не о том сейчас думаю!».

— Это оказалось довольно банально… — вдруг произносит Пиларгус, вызывая во мне тревожное недоумение. — Это… — показывает на сундук, под которым лежит плотный узорчатый ковёр. И после секундного замешательства до меня, наконец, доходит…

ГЛАВА 39: ЭННЕЯ

Под сундуком, забитом каким-то старым хламом, оказывается неприметный люк.

— Я первым спущусь и проверю, нет ли там ловушек, — преграждает мне путь ледяной, когда намереваюсь спрыгнуть в… подвал(?), подземный проход(?), тайное хранилище(?). — Кроме того, вдруг там ничего не окажется, и мы только впустую потратим время, — приводит разумные доводы, с которыми я не могу не согласиться, и пропускаю его вперёд.

— Прошу, — театрально взмахиваю рукой в сторону открытого люка. — Исследователи всегда должны идти впереди остальных, — злонамеренно паясничаю.

Всё оттого, что настроение такое… сорвать с петель выдержку и спокойствие Пиларгуса. На что он смотрит на меня каким-то напряжённо-задумчивым взглядом, словно силится понять: что в голове этой странной и непредсказуемой женщины? А затем молча спрыгивает в люк.

Не, ну а что? Я, значит, придумала идеальный план по проникновению в ячейку к управляющей. Пережила невообразимую боль и страх разоблачения, когда притворялась Элиорой. А этот… проницательный драконище взял и вмешался. Ещё и первым рвётся выведать секреты пустотной. Если они, конечно, хранятся именно здесь.

Допускаю, что Пиларгус может так поступать из благородных побуждений, порываясь таким образом загладить вину за прошлое. Тем не менее, мне странно видеть его участливость и оберегание. И оттого мне кажется, что он преследует какие-то свои цели, а я просто попалась под ноги, и ему приходится строить из себя «заботливого» мужа.

Вдобавок — рвение ледяного, как серпом по одному месту для моего внутреннего

достигатора

, который жаждет всех знаний мира, уметь всё на свете и быть во всём первым.

Я раздражённо фыркаю. Складываю руки на груди. Нетерпеливо стучу пальцами по рёбрам, под которым с утроенной силой колошматит сердце. И жду, когда из темноты люка покажется мой непрошенный помощник. Но… проходит минута. За ней улиткой тянется другая. С улицы доносятся знакомые голоса, которые устраивают в моих нервах ещё больший беспорядок. А Пиларгуса не то что не видно на горизонте — его перестало быть слышно!

Я в панике бросаюсь к входной двери и, практически коснувшись железной ручки, вовремя останавливаюсь. Вот зрелище-то будет, если Элиора застанет меня в своей ячейке! Успокаиваю разогнавшееся сердце, лихорадочно соображая, что же мне делать. И зацепляюсь за единственную здравую идею: спрыгиваю в сырой узкий тоннель и прошу искарлов (что бы я без них делала!) подчистить за нами.

Мои собранные как никогда помощники немедленно приступают за работу.

Я помогаю им задвинуть довольно тяжёлую крышку люка, параллельно вслушиваясь с затаившимся дыханием в приближающие к крыльцу шаги и голоса Тринадцатого и Элиоры.

Напряжённо выжидаю, когда мои искарлы положат ковёр на своё законное место, отчаянно моля бога удачи, чтобы космический и управляющая задержались по ту сторону двери ещё хотя бы на минуту. Потому что Изумруд и Рубин не поспевают за их стремительным темпом.

И… Мне в лицо летит мелкий мусор, на который не обращаю внимания… Входная дверь издаёт предупреждающий скрип… Ладони потеют так, что хоть выжимай… Виски сдавливает от перенапряжения… И… Наконец, дракончики справляются с сундуком: на самой последней секунде «до» с глухим стуком ставят его на люк и исчезают незамеченными.

Я обессиленно падаю на колени, пачкая штаны в какой-то жиже. И с облегчением вдыхаю спёртый влажный воздух. Разум велит: «Хватит рассиживаться, убегай!». А моё ослабленное, измождённое эмоциональными каруселями тело, вымотано шепчет: «Дай передохнуть».

Да и любопытство берёт вверх. Мне крайне интересно, что же эти двое обсуждают наедине. Грех не воспользоваться подвернувшейся возможностью.

И нет, к шпионажу меня подталкивает далеко не ревность… Ладно. Разве что самую малость. И виноват в этом Тринадцатый: он сам не вовлекает меня в детали их с управляющей «плотного» сотрудничество. Ещё и увиливает, когда задаю уточняющие вопросы.

Не исключаю, что у него на это может быть веская причина. Но поведение космического, особенно последние полторы недели, кажется мне… подозрительным: он практически не появляется в ячейке, избегает личных разговоров, а иной раз — прикосновений. Не говоря уже о физической близости, которой у меня до сих пор не было ни с ним, ни с другими мужьями.

Я мышкой замираю под полом. И «рентгеновским» зрением наблюдаю за происходящим наверху. А происходит там весьма прелюбопытная сцена…

— Как же мне надоел этот скулёж! — раздражённо выплёвывает Элиора, как только за ней закрывается дверь. — Я уже сплю и вижу, как отправлю этих… грязных шавок на убой!

— Весьма противоречиво для той, кто относится к их виду, — саркастически поддевает управляющую Тринадцатый. А меня… как обухом по голове ударяет. Да так, что забываю не только как дышать, но и как двигаться. Всё оттого, что я совсем не узнаю своего мужа. То есть… этот разумный выглядит как он, и пахнет так же. Но манера речи и мимика отличается от той, что я привыкла наблюдать у космического. Словно… они принадлежат кому-то другому.

Фальшивка? Тогда как я этого сразу не заметила? Или… Тринадцатый с самого начала притворялся не тем, кем на самом деле является?..

— Не смей меня сравнивать с этими крысами! — управительница угрожающе напирает на того, кого я, оказывается, и не знала вовсе. — Я воспитывалась среди вас, космических!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты воспитывалась Третьим, — скучающе произносит… подменыш(?). — Следовательно, ты не бралась до самой сути таких, как я, — смотрит со снисходительным высокомерием. И тут мне в голову, точно ослепительная молния, ударяет воспоминание о том, у кого мне уже доводилось видеть похожее выражение: у младшего брата Тринадцатого!

Неужели он обладает такой же способностью, как и я? Тогда это объясняет странное поведение «космического» и недовольные взгляды Элиоры в нашу сторону. Только вот… чего они пытаются этим добиться? Где мой, чёрт возьми, настоящий муж!?

— Ты сомневаешься во вменяемости Третьего?! — возмущённо цедит управляющая.

— Оракул Космоса… — меня прошибает на холодный пот от этого прозвища. — …Относит себя к Великим. Ты до сих пор уверена, что он в своём уме? Другие боги не могут существовать на нашей земле. Тебе прекрасно об этом известно. Она… — проговаривает это слово с каким-то почтительным благоговением, — …не позволила бы этому случиться.

Что значит «другие боги»? Я что, такая не одна? Родители мне… солгали?!

— А как же насчёт той длинноносой гадины с подозрительными странностями? — отчего-то мне кажется, что речь идёт обо мне.

— Думаю, среди жрецов оказались мятежники, — озвучивает своё предположение фальшивка. — Они каким-то образом нанесли на неё запретные руны. И получилось «это».

— А предзнаменование? — с сомнением косится на Пятнадцатого(?) Элиора.

— «Придёт та, кто разрушит оковы и стены. Покарает виновных. И поглотит болезнь мира»? — по всей видимости, цитирует он. — Не иначе как безумие псевдооракула.

— Не смей так говорить о моём… — запинается управляющая, — наставнике! — несмотря на её воинственную речь и яростный напор, взгляд ведьмы тускнеет. Похоже, Оракул Космоса для неё некто больший, чем просто наставник. Отец? Любовник? — Он избран самой…

Элиора вдруг осекается и резко направляет свой пытливый взор прямо в тот угол, где притихшим зверьком сижу я и внимаю каждому их слову. На долю секунды мне чудится, что ведьма тоже обладает «рентгеновским» зрением. Поскольку смотрит прямо мне в глаза, отчего у меня кровь стынет в жилах! Но спустя несколько секунд она отворачивается с таким видом, будто и не заметила меня вовсе. Тем не менее… управляющая произносит то, из-за чего я мигом вскакиваю на ноги и намечаю себе путь для бегства:

— Здесь кто-то есть…

Мы одновременно срываемся со своих мест.

Я краем уха слышу, как она откидывает сундук, тянется к люку и… Чьи-то руки неожиданно перехватывают меня за талию. Мгновение. И стены тоннеля растворяются в серебристой дымке.

ГЛАВА 40: ЭННЕЯ

Три дня спустя

«Мы утонули в густой и липкой паутине лжи, сплетённой самыми искусными, хитрыми и не знающими ни пощады, ни жалости прядильщиками», — эта первая мысль, которая посещает мою разболевшуюся голову после того, как Пиларгус делится со мной своими находками.

Оказывается, за всеми интригами и злодеяниями на Осени стоит культ, именующий себя «Культом Верных Почитателей». У меня уже были подозрения, что это целая организация, стоящая за массовым уничтожением пустотных, притеснением обычных и созданием монстров-артефактов. Они появились ещё тогда, когда после сражения с Аммоной я наткнулась на тех фанатиков в пещере. И один из них взывал к Великой Мгле. А позднее, когда нас угораздило переместиться в топи, в моём помутнении её славила Шестнадцатая.

Собственно, именно этой персоне культисты и посвящают свои «духовные» оды: они почитают её, поклоняются ей и раболепно подчиняются её воле.

— Отвергнутая Дочь Вселенной, — Филактэй с громким грохотом кладёт огромный талмуд на хлипкий деревянный стол, ножки которого едва не разламываются под этой тяжестью. — После сотворения времени, планеты и первых жизней, она пыталась создать своих существ вопреки запрету Великой Матери. — Он разворачивает перед нами практически выцветшую картину, на которой изображена история изгнания Мглы из космоса. — Вселенной это пришлось не по нраву, поскольку это нарушало мировой баланс. И та низвергла Мглу в Безвременье. Место, которое одновременно существует и отсутствует. Место, где нет ни времени, ни пространства, ни магии. Одним словом, в «ничто».

— Если Вселенная изгнала Мглу в Безвременье, то как тогда та влияет на разумных? — с интересом разглядываю иллюстрацию. И, скользя взглядом от одного эпизода к другому, сама не замечаю, как ко мне подкрадывается необъяснимая тоска.

— Что, если это не вся история Богини-Изгнанницы? — Никасис вмиг считывает мои эмоции и встаёт с правой стороны от меня. Затем мягко притягивает к себе и обнимает за талию.

Приятное тепло его подтянутого тела и непринуждённость, исходящая от него, лёгкий цитрусовый аромат и озорные золотистые всполохи в его глазах цвета ранней осени — всё это действует на меня ободряюще и разгоняет надо мной нависшие хмурые тучи.

Я благодарно улыбаюсь моему Световому Лорду за едва ощутимое воздействие на мои внутренние переживания. Он, как всегда, снижает их значимость, что помогает мне взглянуть на пережитое под другим углом. А после льну к его плечу, точно ласковая кошка.

Никасис возвращает мне лучезарную улыбку и целует в макушку.

Только сейчас, находясь в заботливых объятиях, понимаю, как мне не хватало в последние месяцы моего персонального солнца. Как давно я не нежилась под его яркими лучами. И не напитывалась тем упоительным чувством, как будто оно светит только для меня одной.

— Определённо, что не вся… — тем временем продолжает Дариос. — Однако это всё, — стучит костяшками пальцев по раскрытым страницам, — что мне довелось достать у коллекционеров. — А следом еле слышно добавляет: — Ну и отвалил я за это барахло…

— Остальное либо уничтожено, либо надёжно спрятано, — выносит предположение Пиларгус. — В любом случае, нам стоит опираться на факты. А не… написанное… кем-то.

По его невозмутимому выражению лица сложно определить, что скрывается под ним. Но ясно одно: ледяной скептически относится к тому, как разумные преподносят историю богов.

— Думаю, Мгла нашла способ выбраться из Безвременье, — озвучивает мои мысли Тринадцатый. И, судя по согласным кивкам от других, не только мои.

— Тогда это объясняет наличие созданных артефактов, — вставляю своё слово. — Мгла каким-то образом выбралась из своей тюрьмы и, дабы избежать повторного заключения, сделала из Осени своё убежище: сотворила артефакты при помощи разумных, способных препятствовать любому вмешательству извне, и дирижирует всем происходящем в мире из-за кулис. Вот только назревает вопрос: почему она изначально не стала править в открытую? Она всяко мощнее любого из когда-либо живущих на планете. И могла просто её захватить.

— Поступи она так, разумные бы взбунтовались, — отвечает Тринадцатый. — Пошли на неё войной. И тогда было бы не миновать разрухи, массового истребления… Осень пришлось бы восстанавливать тысячелетиями. И всё равно бы нашёлся тот, кто предал бы Мглу и уничтожил все артефакты. А там… и дело за Великими не постоит.

— Всё так, — поддерживает космического Андос, который, как и Пиларгус, и Дариос, стоит за противоположной стороной стола. — Космические драконы рождаются раз в двести-триста лет по три-четыре особи. Если, конечно, повезёт. Пустотные — и то реже. И это только самцы. О самках уж молчу. Вряд ли Богиня-Изгнанница пошла бы на такой риск.

— Ну с пустотными же пошла! — привожу веский аргумент. — Сомневаюсь, что их действительно наказали за попытку вывести новый вид драконов…

Я раздражённо поджимаю губы. И невольно вспоминаю о нашей последней встрече с Эолф.

Как она там? Всё ли у неё хорошо?

После того как Пиларгус наткнулся в туннеле на Тринадцатого, пребывающего под убойной дозой снотворного, мы решили делать ноги. Хотела бы я сказать «всей своей семьёй». Но из отчётных бумаг и писем между членами Культа, что нашёл в тайнике управляющей ледяной, стало известно: Элиора действительно подменила брачный обряд на ритуал по разрыву связи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ни я, ни мои мужья изначально не заметили подвоха. Потому что она рассказывала о «традиционном брачном обряде» по законам пустотных при жрица́х. А они, в свою очередь, ни словом, ни взглядом не дали понять, что организованное ведьмой мероприятие, на котором, между прочим, присутствовала лишь она и те трое в балахонах, — подстава века.

Причём Элиора разорвала связующие нас нити так, что мы только через месяц начали заподозривать что-то неладное. Когда я стала задавать вопросы, она списывала это на наше видовое различие, мол, нужно ещё подождать, побыть рядом, и связь обязательно окрепнет.

Мужья тоже не понимали, почему образовалось это «затишье». Хотя их звериные части били тревогу. Но они усмиряли их, думая, что нужно переждать этот этап.

Конечно, я расспрашивала о проведённом обряде и других, включая Эолф. И они все как один твердили: именно так он и проводится, как это сделала Элиора.

Выходит, она очень искусно подменила какие-то элементы, что даже её сородичи не обнаружили подводных камней.

Ладно. Нужно признать, что мы коллективно оплошали и этого уже не вернуть. Да и, честно сказать, раскрытие этой правды не ввергло нас в шок: в глубине души мы догадывались о происходящем. Нужно отряхнуться и идти дальше. Но вот что действительно устроило нам эмоциональную встряску, так это список всех культистов.

Смотря на него, теряется всякая надежда на светлое будущее нашей планеты. Потому что «сектанты» основательно внедрились в самый костяк мира.

Среди них мы нашли имя и Первого, и Шестнадцатой (несостоявшейся невесты Тринадцатого), и Патанарии (отравительницы Пиларгуса), и Фию (бывшую невесту Филактэя), и Девятого. И ещё множество имён тех, кто находится на верхушках (или приближен к ней) правящей, судейской, духовной и военной структурах Осени.

Этот Культ не просто паук, прядущий свою паутину. Это настоящий монстр с одной главной головой, пятью дополнительными и десятком острых лап. И мы намерены их обрубить. Одну за другой. Пока от этого монстра не останется одно туловище.

Осталось только придумать, как устранить Культ так, чтобы случайно не развязать войну.

ГЛАВА 41: ЭННЕЯ

Взвесив все за и против, мы приходим, как нам кажется, к самому действенному способу по разоблачению культистов — придать их Культ широкой огласке и поставить их репутацию и идеологию под сомнение. А в качестве дополнительного гарнира — подвести общественность к умозаключению о том, что последователи Мглы целенаправленно истребляли пустотных. Не из-за того, что они несли реальную угрозу миру, а потому, что преследовали свои зловещие цели. Какие именно, мы можем только предположить.

И поскольку реальной причины мы пока не знаем, это развязывает нам руки для всевозможных слухов. От «пустотные узнали о заговоре Культа, и их за это покарали». До «пустотные создали артефакты, которые были направлены на улучшение экосистемы Осени. Но культисты об этом прознали и захотели использовать магические устройства во вред. А когда пустотные решились дать отпор и придать их план огласке, фанатики оболгали пустотных, умело настроили против них общественность. И тем самым запустили кровавый механизм по уничтожению этого малочисленного вида».

Таким способом мы подвели разумных не только к их насущным проблемам о разрушительном воздействие космоса на планету, мировых катаклизмах, низкой рождаемости и высокой смертности. То есть целенаправленно надавили туда, где давным-давно образовался гнойный нарыв, а его так и не залечили. Но и подтолкнули к ещё одной, не менее важной — к существованию «неких артефактов», которые культисты «пустили» в ход.

Благодаря тем провокационным слухам, пропагандистским листовкам с косвенными обвинениями Культа, обнародованием некоторых имён почитателей Отвергнутых, которые нам помогали распространять пустотные в обход Элиоры. Демонстрацией отрубленной головы богомолихи жителями спасённой мной деревушки на центральной площади Аттона[1]. И недвусмысленному предупреждению о существовании подобных монстров со спрятанными внутри артефактами, которых взращивают культисты и скармливают им всех неугодных Культу, включая и детей, и женщин. Благодаря всему этому, всей нашей совместно проделанной работе, всего за каких-то две недели мы достигли ошеломляющих успехов.

Наша кампания хорошенько встряхнула разумных, возбудив их умы и заставив задуматься о будущем своего мира. На многих территориях поднялись массовые волнения. Начали проходить народные собрания по тем вопросам, что вынесли мы. Почитателей Мглы, имена которых мы предали огласке, стали привлекать к ответственности. Причём весьма успешно, поскольку мы вовремя предоставляли доказательства. Не только о их поклонении Богине-Изгнаннице, но и совершённых преступлений против разумных и обычных.

Потихоньку наше Движение обрело многочисленных союзников: из разных структур, сфер и видовой принадлежности. Однако и Культ Верных Почитателей не оставался в стороне, обретая всё новых сторонников. И неважно, чем им придётся заплатить за поклонение богине мрака, иллюзий, злых наваждений, мучительной смерти и покровительнице тех чудовищ, которых в принципе не должно существовать.

Для них мы — злодеи. Потому что пытаемся пошатнуть изжившие себя устои. Не допустить медленное вымирание видов. А заодно реабилитировать пустотных, которых веками порицали за несовершённый проступок и всячески угнетали. А, как известно, тем, кто продал свою душу гордыне, крайне сложно признать свои ошибки.

Помимо всего прочего, мы подлили масла в огонь, «подтвердив» догадки разумных о том, что Великие действительно наказали их за совершённые прегрешения против пустотных и всех призванных в этот мир. Но следом за горькой пилюлей мы дали сладкую — надежду на искупление. Таким образом, мы смогли поднять угасающий авторитет «истинных богов».

Конечно же, Культ всполошился от наших непрерывных атак по всем их позициям. Они начали устраивать на массовых собраниях кровавую резню. Подняли налоги на своих территориях почти в пять раз, из-за чего многие разумные и обычные лишились своих домов и целых состояний. Пристрастились проводить показательные демонстрации над теми, кто порицает их беззаконие: практически в каждом крупном городе выставлены целые инсталляции из отдельных частей тел и насаженных на копья голов и разумных, и обычных.

Другими словами, культисты принялись запугивать тех, кто не разделяет их идеологию. Точно крысы, которых загнали в угол, и они понимают, что отступать больше никуда, и озверело нападают в ответ. При этом не щадя ни детей, ни женщин, ни стариков… Ни поселения, в которых живут бунтовщики. Ни пастбища, ни фермерские поля, лишая жителей не только крова, но и обрекая всю Осень на массовый голод.

И признаться, я думала, что народ отступить после такой «контратаки». Но оказалась не права: своим насилием и жестокостью культисты только показали своё истинное лицо. И оно никому не пришлось по нраву. И уж тем более не запугало. Сторонники Движения только ещё больше сплотились и ожесточились против фанатиков, требуя предать их суду.

И мы обязательно это сделаем: воздадим им за всё сполна. И время для этого как раз таки пришло. Осталось только отловить культистов по одному. А если предстанет возможность — скормить их же «питомцам».

— Готова? — спрашивает Андос, подходя ко мне сзади.

— Готова! — решительно киваю. И, не отрывая ненавидящего взгляда от горящей деревни обычных (эта уже четвёртая за неделю), взываю к своей тьме.

_______

[1] Аттон — главный а́кром (город) Алуры — и́стока (территории), что расположена на юге Аргеи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 42: ЭННЕЯ

Наша семья и небольшой отряд пустотных оказываемся в самом эпицентре пожара. Он, как оголодавший монстр, выбравшийся из самых глубин преисподней, раскрыл свою огромную огненную пасть и со звериной жадностью принялся поглощать на своём пути дома, конюшни, амбары, деревья… Всё, до чего касаются его тысяча языков и крохотные искры, которые так обманчиво похожи на крохотных пылающих бабочек. И безостановочной волной устремляется прямиком к засаженным полям. А там и до густого красного леса недалеко…

Воздух пропитывается отвратным запахом жжёного мяса, смешанным с едкой гарью и ещё какими-то примесями, от которых невозможно сделать даже полувздоха.

Глаза нестерпимо жжёт от плотного ядовитого дыма. И пока я пытаюсь хоть что-то разглядеть сквозь его черноту, Тринадцатый успевает распределить между всеми задачи. Дариоса и Бионея с несколькими пустотными отправляет в южную часть, как раз таки туда, где стоят хозяйственные постройки и расстилается огромное пшеничное поле. Андоса, Пиларгуса в составе большей части пустотных — в восточную, к жилищам. Филактэй и его помощники в лице Никасиса и троих пустотных остаются сооружать импровизированный лазарет.

Но прежде чем все рванули проводить спасательную операцию, наш синеглазый лекарь и его правая рука создают для нас магические маски. Они похожи на плоское жидкое жиле или… приплюснутые медузы с отсутствующими щупальцами.

Никасис подходит ко мне с полупрозрачной субстанцией. Очерчивает своей тёплой ладонью контур моего лица. И смотрит влюблёнными глазами, в жёлтом блеске которого я улавливаю едва различимый оттенок сожаления. И я безошибочно угадываю его значение:

— Больше всего на свете мне хочется, чтобы ты жила в мире и спокойствии, — поглаживает большим пальцем мой подбородок. — И находилась как можно дальше от ужасов войны.

— Это и моя война тоже… — проговариваю еле слышно. И позволяю себе на минуту забыться в нежном прикосновении светового. Мне так этого не хватало в последние месяцы… И пусть со стороны мы выглядим точно вырезанный кадр из романтического фильма, который прифотошопили в драматическую сцену военного кино. То есть неуместно. Не соответствующе ожиданиям развернувшейся сцены. А может, я просто накручиваю себя лишним. Но у нас с мужьями в распоряжении только и остаётся «неподходящее» время.

— Нет, — отрицательно качает головой Никасис. — Самки не должна сражаться на поле боя. А самцы — разжигать бессмысленные войны, в которых гибнет всё живое.

— Но когда речь идёт о спасении своего дома, можно и пойти на жертву, — не отступаю, несмотря на то, что в душе подписываюсь под каждым его словом.

— Стоит ли эта жертва того? — проникновенно заглядывает мне в глаза. Так, словно просит меня хорошенько подумать над этим вопросом. Но я и так не знаю, что ответить на него.

Похоже, у меня такой же синдром, как у водного. И название ей — «героическая самоотверженность». И чего только упрекала «господина целителя» за эту черту, когда сама лезу в самое пекло, вместо того, чтобы следить за ходом нашей кампании издалека?!

Никасис наклоняется ко мне. Оставляет короткий поцелуй на губах, который служит мне свежим глотком воздуха в этом удушливом смоге. А после заботливо «приклеивает» на моё лицо ту самую маску, которая не только не ощущается на коже, но и не искажает видимость.

— Эннея, ты останешься со мной, — отдаёт распоряжение Тринадцатый, когда порываюсь пойти вслед за огненным и ледяным. За двумя моими противоположностями, которые и так с трудом выносят друг друга, а тут им приходится совместно работать. Надеюсь, это не приведёт ни к чему более разрушительному. — Попробуем заглушить пожар с воздуха. Но нужно сделать это так, чтобы жители не пострадали, а их дома не сравнялись с землёй.

Черномор проводит для меня краткий инструктаж. И мы стремительно взмываем вверх.

Космический в полёте оборачивается в огромного благородного дракона, чёрно-фиолетовые крылья которого, кажется, затмевают собой небесное полотно и покрывают всю Осень. Они вкупе с блестящей чешуёй, изогнутыми шипами по всему телу, четырьмя мощными рогами и длинным хвостом оказывают какое-то невероятное впечатление на меня. Будто высшая форма Тринадцатого — отколовшийся фрагмент самого космоса. Завораживает настолько, что я прихожу в себя только спустя какое-то время.

«Применяй силу по чуть-чуть, — напоминает мне Тринадцатый. — Представь, что формируешь маленькое зерно, и опускай его на купол, который создам. Нам важно не переборщить. Иначе все, кто будет находиться под куполом, могут задохнуться. Помни, что там не только разумные, но и обычные и те, у кого лишь зачатки к магии».

Я решительно киваю, несмотря на то, что внутри всё подрагивает от лёгкого мандража. Всё оттого, что не слишком дружна со своей магией: она порой ведёт себя непредсказуемо и непокорно. Поэтому переживаю, как бы эта вредина не вышла из-под контроля в такой ответственный момент. Когда на кону сотни жизней, включая жизни моих мужей.

Космический окутывает деревню и горящие поля тёмно-фиолетовой дымкой. Она не плотная и есть просвечивающиеся места. Всё потому, что уровень его силы сейчас ниже среднего. Впрочем, как и у многих. И поэтому нужна моя магия, чтобы усилить эффект «вакуума».

Я делаю глубокий вдох и выдох. Представляю маленький чёрный сгусток моей энергии. Осторожно отделяю его от своего тела. И неспешно вплетаю в купол Тринадцатого.

«Вот так… Умница… — комментирует мою работу “наставник”. — Ещё немного…».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Голос космического воздействует на меня успокаивающе и придаёт уверенности.

Удивительно, как он может гармонично сочетать в себе несколько ролей: и властного начальника, и терпеливого наставника, и заботливого мужа. Причём ему даётся эта разносторонность с такой лёгкостью, что этим невозможно не восхититься.

Уже без опасений доделываю свою часть работы. И мы совместными усилиями усмиряем разбушевавшееся пламя. Конечно, остаются ещё небольшие очаги. Но мои мужья справляются с ними: мой красноволосый герой поглощает его, а беловолосый владыка теней замораживает своей стихией. К ним подключаются и пустотные, которые тушат огонь подручными средствами: водой, песком, землёй…

Не будь мои драконы ограничены в применении магии, то они бы по одному щелчку пальца справились с этим бедствием. Ну а так нам приходится потратить на тушение пожара где-то полчаса. А на вызволение разумных и обычных из домов — ещё час. Потому что в процессе выяснилось, что культисты не просто подожгли деревню, они ещё отравили воздух ядовитыми парами и наложить на входные двери и окна запечатывающее заклинание.

И если бы мы не подоспели вовремя, то деревня бы сгорела дотла вместе со своими запертыми в домах жителями.

Тем не менее пострадавших и задохнувшихся от дыма оказывается приличное количество: сто пятьдесят на пятьсот особей. Среди них оказываются и дети, и молодые женщины, и крепкие мужчины и старики, проводившие свои последние минуты объятиями друг с другом.

По округе разлетаются душераздирающий плач, истошные крики и молящие стоны. И у меня от развернувшего хаоса сердце рвётся на части.

Неописуемо ужасно! После всех зверств, что учинили почитатели Отвергнутой, им не осталось ни оправдания, ни шанс на прощение или искупление. Их паршивые жестокие душонки до скончания времён будут гореть в адском пламени. И я об этом точно позабочусь!

ГЛАВА 43: ЭННЕЯ

Уже с рассветом мы возвращаемся в своё новое временное убежище. В деревне остаются прибывшие нам на смену пустотные, для того, чтобы помочь пострадавшим, отстроить новые дома и провести достойные похороны для тех, кто так и не дождался спасения.

На душе полный раздрай. Перед глазами до сих пор стоят измождённые разумные и пострадавшие обычные, на лицах которых застыло полное непонимание того, чем они заслужили такое?.. Десятки саванов, пропитанных кровью и другими жидкостями… Перепуганные дети, разыскивающие своих родителей… Матери, горько рыдающие и «убаюкивающие» своих обгоревших чад… Мужчины, предлагающие свои души взамен на жизнь любимой… И женщины, просящие своих мужей «проснуться».

В ушах до сих пор звучат их истошные крики, надрывный плач и тихие мольбы. И худшее из это то, что я никак не смогла облегчить их страдания.

Почему я не умею забирать чужую боль? Воскрешать погибших? Или хотя бы забирать болезненные воспоминания?

Почему не наделена способностью исцеления, как Филактэй? Почему не умею не испытывать эмоции, как Пиларгус? Почему не могу собраться и отвлечь себя другими, не менее важными делами, как это делает Тринадцатый? Почему не получается хотя бы притвориться, что уведенное не потрясло меня до глубины души, как это делает Дариос, Никасис, Андос и Бионей?

Почему? Почему? Почему?

За что мне это всё?.. Родители именно этого хотели? Того, чтобы я прошла через всю эту невыносимую боль, животный ужас и заработала массу психологических травм? Такой участи они мне желают?!

Как там говорится? Через тернии к звездам? Побуду пессимистичной: мне тихо верится, что после всего месива, того, что пережила, и того, что меня поджидает за следующим поворотом, мне удастся выбраться целой и относительно невредимой.

Остаётся только надеяться, чтобы моя кукуха окончательно не «скукушилась».

— Разве вам настолько всё равно? — с трудом выталкиваю слова из сдавленного от непролитых слёз горла. И смотрю то на одного мужа, то на другого. Те, в свою очередь, тоже переглядываются между собой. Так, словно ведут мысленный диалог. И я только сейчас, привыкнув ко мраку пещеры, замечаю на их лицах смертельную усталость.

Зря я, похоже, это затеяла…

— Мне не всё равно, Эннея, — на удивление первым начинает Бионей. Хотя он тот ещё любитель сливаться с местностью: его практически не видно и не слышно. Судя по всему, земному не нравится быть заметным. Вопреки его медвежьим габаритам, которые, по ощущениям, только и растут день ото дня. — Но если оплакивать каждую смерть, то слишком скоро не останется слёз, а вместо души образуется рванная и постоянно кровоточащая рана.

— Так можно и с ума сойти, — подхватывает Дариос. — Если думать о каждой смерти и жалеть тех, кто простился с жизнью.

— В любом случае, у Матери Всего есть на всех планы, — философски подмечает Филактэй. — И если им действительно нужно было сгинуть, то они сгинут. Ну а если нет, то они займут место подле неё или переродятся в новой фазе жизни.

— Я могу только представить, как тебе тяжело, светлая, — утешительно произносит Никасис и подсаживается ко мне на сухое бревно у потухшего костра. — Не оставайся один на один со своими переживаниями. Как минимум, у тебя есть мы. Поделись, что тебя тревожит.

— Мне кажется, что я уже схожу с ума… — сплетаю наши пальцы, ощущая, как тепло его ладони проникает в мою ледяную. — Я чувствую, что не справлюсь… Каждый раз, когда вижу чей-то труп или агонию, меня всё больше одолевают сомнения, что Великие даровали мне посильную миссию… — ненароком натыкаюсь на сочувствующий взгляд Бионея и с трудом сдерживаю слёзы. — В своей «прошлой» жизни я не сталкивалась ни с чем подобным. Жила себе в удовольствие и не знала бед. А попав сюда… мне хочется сбежать. Обратно в свой относительно безопасный мир. Там мне хотя бы не придётся переживать нечто подобное…

От нервов принимаюсь неосознанно теребить пальцами верхнюю губу, уже жалея о сказанном. Поскольку стоило мне только упомянуть о другом мире, как на лица моих драконов набегают мрачные тени. Не из-за моего малодушного порыва сбежать от проблем, а потому, что не готовы меня отпустить. Несмотря на то, что нас больше ничего не связывает: ни связующие нити артефакта, ни брачные клятвы перед богами.

— Тебе не надо лезть в самое пекло, — проговаривает Андос и присаживается на свободное место с левого бока от меня. — Не надо участвовать в каждой вылазке или битве, — перехватывает мою свободную ладонь и подносит её к своим губам. — Оставь это дело за нами, — заглядывает в мои глаза с таким выражением, что я оказываюсь больше не в силах сдержать слёз. — Оставь все те ужасы, с которыми не можешь справиться, на нас… Всю свою боль, тревоги, страхи и переживания… Оставь на нас. — Целует каждый мой палец и костяшки. — Мы способны со всем этим совладать. Тебе не нужно быть сильной рядом с нами, — ласково вытирает мои слёзы сначала с одной щеки, затем с другой. — Ты можешь положиться на нас. Доверять нам. И рассчитывать в самые трудные моменты. Мы всегда придём к тебе на помощь. И сделаем всё ради твоей безопасности.

— Тебе вообще не обязательно во всём этом участвовать, — перенимает эстафету Тринадцатый и садится на корточки напротив меня. — Я готов предложить тебе любое из своих поместий, где ты можешь переждать всю эту бурю.

Я отчаянно качаю головой и едва не захлёбываюсь от слёз.

— Нет… Я должна…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Драгоценная, — перебивает меня Дариос своим напором, — единственное, что ты действительно должна — это быть счастливой. А всё остальное — лишь тяжкое бремя, которое мы самостоятельно взваливаем на свои плечи.

— Я уже вызвалась… — не умаляю своих попыток отстоять шаткую позицию.

— Ты вправе передумать, — тут же переубеждает меня Никасис. — Дариос абсолютно прав. В первую очередь ты должна позаботиться о себе. Тебе нет необходимости отдавать долг перед кем-либо. Это наша прерогатива. Нас с детства воспитывали в строжайшей дисциплине. Готовили защищать мир и самок. Внушали, что наши жизни — это нечто второстепенное. Бросали в жесточайшие условия. И сталкивали лбами между собой.

— Мы с детства привыкли к вкусу крови на своих губах, — вступает Пиларгус. — К переломанным костям и оторванным конечностям. К смерти.

— А тебе задали невыполнимые условия, — подкармливает мою жалость к себе Бионей. — Подумай, зачем тебе всё это, когда ты можешь выбрать для себя более комфортные условия.

— Тем более находится в тылу это не значит быть слабым, — произносит Филактэй. — Это означает оставить ответственность за войну на тех, кто готов справиться с ней и с её последствиями. Не все рождены сражаться, кому-то всё равно придётся присматривать за домом. Заниматься воспитанием детей. Привносить нечто прекрасное в этот мир.

Я жадно внимаю каждому слову моих мужчин. Они действуют на меня исцеляюще. Успокаивают мою подступающую истерику. И вызывают тотальное чувство безопасности.

Каждый из них как будто заранее знал, что сказать. И каждый из них попал в самое сердце.

Я и представить не могла, что когда-нибудь мне доведётся услышать от моих «фиктивных» мужей нечто подобное. Что они будут всем составом утешать меня. И поддерживать в этот злосчастный момент, когда я уже готова сдаться и поднять белый флаг с надписью: «Эмоционально не вывожу. Не обессудьте».

— Спасибо вам всем за то, что вы сейчас со мной, — высказываю искреннюю признательность. — Андос, Дариос, Никасис, Бионей, Пиларгус, Филактэй и Тринадцатый, я благодарю каждого из вас за то, что не позволяете мне упасть в мой переломный момент жизни. Что готовы оберегать меня без всяких условностей.

— Что касается условностей… — стопорит меня Дариос. — Несмотря на то, что мой дракон выбрал тебя и связал нас метками истинных, — на его порочных губах появляется лукавая ухмылка. — Я всё равно намерен принести брачную клятву перед богами. Так или иначе, моя милая, быть тебе мне женой. Хочешь ты того или нет.

Его самоуверенное заявление и веселое подмигивание в конце вызывает во мне громкий смех. От былого уныния не остаётся и следа.

Вот как рядом с ними грустить? То один выкинет что-то эдакое, то другой.

— Пойдёмте мыться и спа-а-а-ать, — жалостливо протягивает каменный. — С ног валюсь…

— Надо бы, — поддерживают его другие. И встают со своих насиженных мест.

— Я с вами, — пытаюсь звучать неробко, но в груди всё равно расцветает смущение.

Мужчины обмениваются многозначительными взглядами, понятными только им, чем ещё сильнее вгоняют меня в краску. И где я только успела растерять всю свою храбрость?! И, видимо, заранее предотвращая моё отступление, более ушлый из них — Андос — подхватывает меня на руки и несёт прямиком к подземному источнику.

ГЛАВА 44: ЭННЕЯ

Я не успеваю ни пискнуть, ни возразить на решительные действия огненного. Впрочем, сколько можно возражать и оттягивать неизбежное, которое рано или поздно всё равно случится?

Мы провели вместе достаточно времени, чтобы я поняла несколько важных вещей: каждый из выбранных для меня мужчин способны признавать свои ошибки и работать над ними.

Более того, за прошедшие месяцы они сильно выросли в моих глазах. Никто из них не принуждает меня делать то, что не хочу, или то, что мне не по силам. Не порицает меня за проявленные слабости. Не попрекает за то, что уделяла им мало времени и не заботилась, как это делают другие женщины по отношению к своим возлюбленным.

Они терпеливо ожидали моей полной готовности. В том числе и готовности к тому, чтобы разделить с ними постель. А мои драконы, между прочим, мужчины в самом расцвете сил, которым необходим секс. Оберегали, поддерживали и ухаживали за мной так, как умеют.

За всё это время, будучи в статусе их невесты, мне ни разу не приходилось задумываться о деньгах, одежде, еде и том, где и в каких условиях мы будем жить. Потому что мои мужья сами закрывают эти вопросы. К примеру, Бионей каждый день готовит для меня и завтрак, и обед, и ужин. Андос и Дариос предоставляют мне самые лучшие наряды, украшения и оружие. Каменный ещё и а́ллиссы периодически мне подсовывает. Скоро некуда их будет складировать. Накопила уже, наверное, на целое состояние. Никасис и Филактэй занимаются моим просвещением. Тринадцатый — интеграцией в местную культуру. А Пиларгус везде следует за мной по пятам, будто он мой личный телохранитель.

Каждый из моих драконов старается выполнить любой мой каприз. Да и с учётом нашего плотного графика, у меня их не так много. Они дают мне всё. И, несмотря на собственную усталость или упадок духа, в первую очередь думают обо мне.

Их любовь, забота, внимание, оберегание и ухаживания дорогого стоят. Ни один из моих бывших не сравниться ни с Андосом, ни с Дариосом, ни с Никасисом, ни с Тринадцатым, ни с Филактэеем, ни с Пиларгусом, ни с Бионеем. Они даже мизинцев их не стоят. И пришла пора показать, насколько я ценю каждого из моих «нынешних».

Пока огненный несёт меня к горячему источнику, похожему на небольшое озеро с каскадным дном и тёмно-алым кристаллическим «ободком». Земной успевает приготовить для нас лёгкий перекус. Каменный расщедривается на горячительные напитки, которые он достаёт из своих закромов. Световой подготавливает набор для купания. Водный взмахом руки очищает нашу «ванну» от лишнего. А космический и ледяной расстилают на берегу пледы.

Несмотря на сильную утомлённость, мои мужья суетятся так, будто мы пришли сюда не для того, чтобы смыть с себя тяжесть дня, а на полноценное свидание.

— Если тебе некомфортно, — Андос сразу же подмечает то, как мои мышцы невольно напрягаются, — то мы выйдем и подождём, когда сначала помоешься ты.

Огненный бережно ставит меня возле пледа. Присаживается на корточки. Помогает снять грязный ботинок сперва с правой ноги, а затем и с левой.

— Нет, в этом нет необходимости, — наблюдаю за тем, как он аккуратно ставит мою обувь на красный песок рядом с плотным, расписанным замысловатыми узорами покрывалом.

— Конечно, нет! — притворно возмущается Дариос, а у самого лукавые смешинки прячутся в глазах. — Я точно усну, пока буду ждать, когда наша прелестная жена закончит со всеми процедурами. И придётся мне завтра отправляться к земным грязным и вонючим.

Каменный прячет хитрую улыбку за серебристым кубком. А мне остаётся лишь усмехнуться и мысленно поаплодировать его пронырливости.

«Ты ведь не упустишь своего, да?!» — смотрю на него из-под оценивающего прищура.

Дариос как будто слышит мой невысказанный вопрос и отвечает выразительной мимикой и жестами что-то в духе: «Напрасно ты ожидаешь от меня честной игры, милая».

Впрочем, когда я напрашивалась на совместное купание, прекрасно осознавала, чем это может закончится. Поэтому отступать или прогонять их не имеет смысла. Главное, чтобы они не восприняли это в штыки и не обозлились друг на друга. И меня в том числе.

— Помочь тебе… раздеться? — Андос перехватывает мой блуждающий по пещере взор, и я замечаю, как в его потемневших глазах разгорается костёр. Тот самый, который ярче всяких слов заявляет о первобытном желании своего хозяина. И огненный не пытается это скрыть.

Он, как всегда, открыт в своих намерениях. Не прячется за намёками, а заявляет практически в лоб: «Я хочу тебя. Раздевайся».

В отличие от Бионея. Стоит ему только обнаружить, что земной пойман с поличным на откровенном разглядывании меня, как он тут же отворачивается. Делает вид, что ничего такого не было. Мне всего лишь показалось. И вообще, он занят сверхважными делами.

Меня забавляет и одновременно умиляет реакция Каштанчика. Она побуждает бабочек в моей груди затрепыхаться от волнения и пьянящего предвкушения.

«Интересно, он кончит прежде, чем войдёт в меня?» — промелькивает шаловливая мысль.

— Помоги… — возвращаю всё своё внимание к Огненному Вихрю. И смотрю на него невинными глазками снизу вверх, строя из себя глупую наивную овечку, которая и не подозревает, что под личиной этого красноволосого красавца прячется настоящий волк.

Что поделать. Нравится мне периодически играть в эту пикантную игру, где я — нетронутая плотскими грехами девственница, а мой любовник — искусный соблазнитель. И, судя по острому хищному взору Андоса и тому, как приподнимаются уголки его притягательных полных губ, ему моё притворство тоже пришлось по вкусу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Не дразни меня, дикая, — опалят шею предупреждением, от которого по телу пробегают волнующие мурашки. — Иначе до источника мы точно не доберёмся, — проводит кончиком носа от моего плеча до уха, заставляя меня дрожать от распаляющего прикосновения.

В голове точно по мановению вспыхивает воспоминание о том, как мы впервые занялись любовью: огненный терзал меня до полного изнеможения и трясущихся ног. Поэтому у меня нет никаких сомнений, что дай ему только повод, и он тут же претворит своё «обещание».

И мне бы остановиться, послушать голос разума: я одна, а моих мужей семеро. И двое из них — Андос и Дариос — абсолютно не ведают никакой меры. Они настолько жадны до близости, что готовы долгими часами испытывать моё тело самым изощрёнными способами.

Кроме того, я совершенно не представляю, какой темперамент в постели у других моих мужчин. Вдруг наткнусь на кого-то похлеще?

Но… я уже не в силах остановиться. Меня безумно заводит ходить по краю. Выявлять грани выдержки моих драконов и прочность их терпения. Бросать им вызов. И предвкушать, что они сделают со мной в этот раз. Дадут ли они волю всем своим извращённым фантазиям?

Я бы этого хотела. От одной только мысли о том, что мужья будут брать меня тогда, когда им этого захочется, и неважно как, по очереди или все вместе, у меня перехватывает дыхание.

Я больше не желаю, чтобы они сдерживали свою природу рядом со мной. И проявляли излишнюю деликатность. Если артефакт выбрал меня в качестве их супруги, то это означает, что я способна выдержать напор и сексуальное буйство каждого из них.

Так какой смысл осторожничать?

— Ну так что? — устремляю на Андоса дерзкий вызывающий взгляд и веду плечом так, словно весь этот слой одежды, в котором хожу аж со вчерашнего дня, приносит мне физический дискомфорт. — Сам позаботишься об этом, или мне самой раздеться?

Андос усмехается так, будто ничего другого от меня и не ожидал. И приступает к своему медленному гипнотическому ритуалу.

БОНУС: ЭННЕЯ И ТРИНАДЦАТЫЙ

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

БОНУС: ЭННЕЯ И ТРИНАДЦАТЫЙ

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 45: ЭННЕЯ

Сперва он снимает с меня короткую кожаную курту, нарочно оглаживая своими обжигающими ладонями мои ключицы, слегка напряжённые плечи и руки до самых кистей. Затем помогает избавиться от тугого корсета, рывком прижав меня к своему тренированному телу и заставляя прочувствовать каждый перекат своих рельефных мышц. После подцепляет края пропахшей дымом блузки, вынуждая меня вздрогнуть от будоражащего прикосновения кожи к коже. И стягивает её через голову, намерено скользя костяшками пальцев по моим тазовым косточкам, чувствительным изгибам талии, по бокам груди и подмышкам.

Каждое «умышленное» касание огненное вызывает во мне сладостный трепет. Пускает по моим венам раскалённые ручейки, от которых моё возбуждение возрастает всё сильнее.

Я невольно охаю, когда Андос резко притягивает меня к себе за ремень, и наваливаюсь на него своей пока ещё не оголённой грудью.

— Ноги не держат, красавица моя? — из его широкой крепкой груди вырывается хриплый смешок.

— Как они могут меня держать, когда передо мной такой сексуальный самец? — подразниваю огненного, удовлетворённо наблюдая за тем, как плывёт его взгляд. — Мой дракон, — расстёгиваю на его тёмно-красной рубашке пуговицу за пуговицей. — Моя любовь, — подныриваю под плотную ткань и с дрожью в ладонях касаюсь его пылающей кожи. — Мой бог, — нетерпеливо обвиваю его шею и приподнимаюсь на носочки.

— Не-е-т… — обдаёт горячим дыханием мои приоткрытые, алчущие поцелуя губы. — Я хочу, чтобы ты запомнила это утро на всю оставшуюся жизнь И отчётливо представляла, что тебя ждёт, если ты вновь решишь возлечь со всеми нами.

От моего затылка вниз по позвоночнику к соскам и самому низу живота, где концентрируется моё желание, пробегают короткие искрящиеся разряды.

— И вы не против? — мой голос понижается до взволнованного шёпота, а взгляд сохраняется на манящих губах Андоса. Как же я мечтаю ощутить их на себе! Почувствовать их вкус. Мягкость. То, как они будут оставлять на моей коже восхитительные ожоги.

Хочу сгорать в страстном необузданном пламени моего Огненного Вихря. Снова и снова. Всю оставшуюся жизнь, как выразился сам Андос. Пока этот мир не сгинет.

— Не против, — неожиданно решает за всех Дариос. И в какой момент он только успел ко мне подкрасться со спины?.. И вообще, почему он вдруг поменял своё мнение?

Каменный притягивает меня к себе за талию, слегка сжимая бока.

— Твоё благополучие заботит меня больше всего, — вновь с какой-то невероятной точностью отвечает на мой не озвученный вопрос. Он что, нашёл способ подслушивать мои мысли? Или я настолько очевидна? — И если тебя это сделает счастливой, то я готов пойти на многое.

— Что, даже не сбежишь? — поддеваю самолюбие каменного. И в качестве «смягчающего» эффекта плотно прижимаюсь к его подтянутому телу и ненавязчиво трусь попой о поднимающееся возбуждение.

— Как ты злопамятна и жестока! — строит из себя задетую гордость. А в след за этим с мстительным удовольствием кусает меня в изгиб между шеей и плечом, срывая с моих губ судорожный вздох. И до приятной боли вжимает свои длинные жилистые ладони в мой таз.

— Ещё слово, — деланно угрожаю, — и будешь только наблюдать!

— О, нет! — сокрушительно протягивает каменный и глухо стонет. Так, будто ему в самое сердце вонзили острый кол. — Я этого точно не переживу! Сжалься, госпожа, умоляю!

— Какой же ты актёр! — закатываю глаза от показного неудовольствия, а сама улыбаюсь во всю ширину своего рта.

— Я не только хороший актёр, — проходится влажным языком по изгибу моего покрасневшего уха. — Иль позабыла, каков я любовник? — профессионально играет на моих нервах.

— Позабыла! — бесстыдно провоцирую Дариоса и ловлю весёлый смешок Андоса.

— Ну, тогда, — в его обволакивающем голосе появляются опасные нотки, — я буду вбиваться в тебя до тех пор, пока это действо основательно не впечатается в твою память. Пока ты не запомнишь каждую вену на моём члене и не выучишь его вкус.

Моё тело мелко дрожит от каждого слова этого искусителя. Рецепторы обостряются. А между ног мгновенно становится влажно от живых образов того, как стою перед ним… перед ними на коленях. И по очереди с непристойным причмокиванием вбираю их плоть.

Воздух ощутимо густеет от влаги, концентрации в нём ароматов и нашего общего возбуждения. Я перестаю слышать тихие, переговаривающиеся между собой голоса моих мужей. Всё их внимание направлено в мою сторону: на то, как Андос ловкими движениями стаскивает с меня остатки одежды и демонстрирует перед всеми мою наготу.

Первым делом мне хочется прикрыться. Спрятаться от их пожирающих многочисленных взглядов, в которых нет ни намёка на светлые чувства. В них лишь неприкрытая похоть и желание поскорее добраться до моего тела. Даже Бионей не прячет стыдливо глаза.

Но стоит мне только отогнать смущение и увидеть не только первобытное желание на лицах моих мужей, но и любование, и восхищение, и преклонение, как тут же расслабляюсь. И уже сама беззастенчиво красуюсь перед ними, дефилируя прямо к воде.

Выдержке моих драконов стоит только позавидовать: никто из них, пока я проплывала мимо, маняще покачивая бёдрами, не попытался меня схватить и овладеть мной.

Даже как-то досадно. Зря, что ли, сверкала перед ними своими соблазнительными формами?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Чисто из вредности широко расставляю ноги и наклоняюсь к испускающей густой пар воде, выставляя напоказ все свои сокровенные места. Грудь сковывает от волнения. Уши и щёки обжигает от стеснения. Дыхание перехватывает. Но, несмотря на всё это, я всё равно иду до конца: опускаюсь корпусом ещё ниже, чтобы моим благоверным были хорошо видны набухшие и покрасневшие от желания половые губы и тугое колечко мышц.

Чувствую лёгкое опьянение от внутреннего превосходства, когда позади меня раздаются тяжёлые мучительные вздохи и страдальческие вопросы: «За что?», «Почему ты такая беспощадная женщина?», «Побереги наши нервы!».

Не сдерживаю самодовольной ухмылки и, оглядываясь через плечо, маню их к себе пальцем.

— Жаждешь поскорее утопить нас? — подшучивает Дариос. И быстро скидывает с себя грязную одежду, демонстрируя своё совершенное тело.

Несколько минут, и все мои мужья забираются вместе со мной в горячую воду.

И… они вновь сохраняют самообладание и не спешат приступить к «главному». Такое ощущение, что мужчины вознамерились пытать меня до самого заката. И далеко не ласками, которые я нетерпеливо предвкушаю с самого начала, как мы только зашли в пещеру.

Сильный всплеск воды омывает моё разгорячённое тело. Попадет на шею и грудь и стекает по смуглой коже крупными полупрозрачными каплями.

Мои тёмные крупные соски призывно топорщатся в разные стороны. Однако ни Андос, опустившийся по пояс в источник справа, ни Тринадцатый, уместившийся на ступени слева, не порываются их приласкать или вообще хоть как-то прикоснуться к ним.

«Мне что, до самой старости придётся томиться, когда они, наконец, возьмут меня?» — поджимаю губы от негодования. Но при этом не упускаю возможности изучить каждую особенность тел моих обнажённых драконов.

Очевидно, что они отличаются друг от друга не только оттенком кожи, тон которой начинается от самого бледного и заканчивается самым загорелым. Телосложением, которое наглядно показывает, кто из мужчин уделяет больше времени физическим нагрузкам. Степенью волосатости на теле. А также размером и формой своего достоинства.

И если в категории «бледнолицых» побеждает невозмутимый Пиларгус, влажные белоснежные волосы которого так соблазнительно струятся по плечам и развитой груди. То во втором, третьем и четвёртом пунктах безоговорочно побеждает… мой простодушный Бионей: по сравнению с другими он выглядит довольно внушительно. Точно как мускулистый владыка джунглей, который только и жил всё это время на мясе, да гонял хищников увесистой палкой.

И, затрагивая тему «увесистых палок»: я не имею ни малейшего представления, как эта дубинка, свисающая между волосатых ног земного, может поместиться в меня.

Теперь понятно, почему Каштанчика до сих пор ласкал только ветер…

Мне уже, честно говоря, боязно за себя. Может, ну его, эту затею?

БОНУС: ЭННЕЯ И ПИЛАРГУС

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

БОНУС: ЭННЕЯ И ПИЛАРГУС

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 46: ЭННЕЯ

Позади меня на отполированный кристаллический выступ едва слышно присаживается Никасис. Он расставляет свои длинные поджарые ноги с редкими золотистыми волосками по обе стороны от меня. И подставляет мне к носу одну вкусно пахнущую баночку за другой.

— Как тебе этот? — спрашивает. И медленно, царапая влажную кожу короткими ногтями, собирает с плеч мои мокрые волосы и наматывает их на свой кулак.

— Вкусно… — последний слог вылетает из меня тихим протяжным стоном. Мне приходится запрокинуть голову, когда Никасис настойчиво и в то же время мягко оттягивает мои длинные, отросшие до поясницы локоны назад.

— Тогда ты не против, если я займусь твоими волосами? — смотрит на меня таким упоительным взглядом сверху вниз, что мне не терпится радушно распахнуть для него объятия и попросить сделать со мной всё, что он только пожелает.

— У тебя такие завораживающие глаза, — невесомо прикасается указательными пальцами к внешним уголкам, а затем вырисовывает дугу под нижними веками. — В них заключена мрачная, окутанная опасной тайной и при этом заманчивым соблазном ночь.

— Не беспокойся, — поглаживаю светового по щеке, — тебе грозит только соблазн, мой день, — кокетливо улыбаюсь и прикусываю нижнюю губу.

Никасис, точно пленённый любовными чарами, наклоняется к моему лицу. По случайности щекочет золотистыми волосами левую щеку, подбородок и нос. Раздвигает мои искусанные губы своим влажным, требовательным языком. А после вовлекает в торопливый, доводящий до сладкой дрожи и головокружения поцелуй.

Я обхватываю голову светового и слегка тяну на себя. Мне так мало его. Так мало всех моих мужчин. До болезненных спазмов в мышцах. Хочется почувствовать на себе не только их вожделеющие взгляды, но и руки. Ощутить каждого глубоко внутри себя. Смертельным лакомством залезть им под кожу… В голову… В сердце… В самое нутро. И сделать так, чтобы они всю жизнь дышали только на меня, смотрели только на меня, любили только меня.

И я не понимаю, кому принадлежит сей голос, который излагает все эти эгоистические прихоти: моей тёмной стороне или всё-таки моей настоящей?

Хотя… плевать. В любви не может быть ограничений и условностей. Если я люблю их, всех их — Светового Лорда, самозабвенно сминающего мои губы, Огненного Вихря, оставляющего на моей коже красные отметины намыленной мочалкой, Владыку Космоса, умело разминающего мою руку и вместе с ней ладонь, Дракона-Обольстителя, поглаживающего и сминающего мою правую ляжку, Повелителя Океана, исцеляющего мои мелкие ранки и ссадины, Владыку Теней, массирующего мою левую ступню, и Господина Лесов, неуверенно целующего меня в плечо, — то я буду делать это так, как того требует душа, сердце и тело.

Жадно. Нежно. Одержимо. Страстно. Провокационно. Безрассудно. Всепоглощающе.

И это делает меня невероятно счастливой. Они — Никасис, Андос, Тринадцатый, Пиларгус, Бионей, Филактэй и Дариос — делают меня безбожно счастливой.

Я готова отдать им всю себя без остатка. И в то же время поглотить каждого из них. Стать единым целым. Новой галактикой. Космосом. Или целой Вселенной. Неважно. Лишь бы рядом: губы к губам, кожа к коже, сердце к сердцу, душа к душе.

И мне хочется взлететь от этих переполняющих каждую мою клеточку ощущений. Делиться с окружающими этими чувствами. Петь и танцевать до захода Солоноса. И пусть меня посчитают блаженной. Умалишённой. Пусть… И всё же такова моя всеобъемлющая любовь.

Разве у неё может существовать предел? Возможно. Но не у моей.

Я неохотно разрываю поцелуй со световым. И поворачиваюсь к раскрасневшемуся земному.

В зелени его глаз распустилась мольба. Я чувствую, как он хочет меня поцеловать. И не только. Но не решается об этом сказать: не знает как, да и… неловко.

— Мой милый лесной ангел, — провожу ладонью по его щеке и останавливаюсь на щетинистом подбородке. Бионей пользуется моей заминкой и обхватывает своими мягкими губами подушечки моих пальцев. — Что поделать… — дразняще провожу ладонью по его выпирающему кадыку, впадинке между ключицами, тяжело вздымающейся мощной груди с маленькими тёмными сосками, напряжённым кубикам пресса. — Тебе придётся подождать, — опускаю руку под горячую воду и обхватываю его стоячий толстым колом член, отчего земной вздрагивает и так умопомрачительно стонет, захлёбываясь влажным воздухом, что у меня всё сладко сжимается между ног. — Ты такой огромный, — стимулирую его медленными движениями. — Боюсь, не поместишься в моё неподготовленное тело.

— Хорошо… — судорожно выдыхает, то ли соглашаясь со мной, то ли комментируя происходящее.

— Поаккуратнее, — усмехается каменный и ласково целует пальчики на моих ногах. — А то наш «малыш» зальёт тут всё…

Остальные мужья поддерживают шутку Дариоса и тихо посмеиваются над Бионеем, который в мгновение становится пунцовее обычного. И пусть они делают это не со злым умыслом, их безобидный поступок всё равно подстёгивает меня поставить на место каждого из них.

— Иди сюда, мой медвежонок, — призывно хлопаю по кристаллическому «ободку». И земной делает так, как прошу: взгромождается на тёмно-алый выступ.

Я усаживаюсь между его ног под звонкое «неодобрительное» цоканье драконов. И обхватываю ладонью толстое основание.

— Эннея… — инстинктивно пытается отползти от меня и при этом приподнимает бёдра вверх. — Пожалуйста… — жалобно стонет. То ли действительно просит отпустить. То ли что-то сделать с его возбуждением. И меня настолько сильно заводит искренняя, почти невинная реакция Бионея, что сама едва сдерживаюсь, чтобы не накинуться на него.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я широко раскрываю рот и вбираю тёмную налитую головку.

На языке мгновенно растекается неповторимый вкус моего отзывчивого и приглушённо стонущего мужа. И в этот потрясный момент я чувствую себя настолько хорошо, так, будто отзвуки его удовольствия проникают и в меня.

Вниз. Тихое поскуливание. Вверх. Еле слышный вскрик. Всё это до одурения кружит голову. Распаляет каждую частичку моего тела. Заставляет подрагивать от предвкушения.

Я взахлёб ловлю каждый стон моего Каштанчика. Упиваюсь каждым вздрагиванием его чувствительного мускулистого тела. Впитываю помутневший взгляд. Такой, каким бывает ещё не увядшее поле во время последней грозы, — тёмно-зелёный. И неотрывно слежу за мимикой земного, которая выразительнее всяких слов рассказывает мне о его ни с чем не сравнимых «переживаниях»: сведённые к переносице тёмно-коричневые густые брови, «ломанная» линия приоткрытых губ…

— Эннея, я… я… — хнычет Бионей. И зарывается своими цепкими пальцами мне в волосы.

Я стараюсь заглотить его как можно глубже. Но он настолько большой (наградила же природа!), что дохожу лишь до середины.

— Моя любимая… Моя милая… Моя необыкновенная госпожа… — из груди земного вырываются хриплые признания. И мне дико приятно их слышать. Ради его чувственной «исповеди» хочется стараться ещё усерднее: облизывать, посасывать, играть языком…

Слышу за спиной громкие всплески воды: моим мужчинам надоело только наблюдать.

— Моя драгоценная, ты, похоже, позабыла, что у тебя есть ещё шесть мужей, — с шутливым укором проговаривает мой рыжеволосый плут. И «приглашающе» усаживается слева от Каштанчика. А там и огненный повторяет за ним, садясь справой стороны.

Я игриво улыбаюсь им и охотно принимаюсь обслуживать сразу троих. Несмотря на то, что мои скулы начинают побаливать, а рот — неметь.

Начхать. Я ещё никогда не чувствовала себя настолько восхитительно. Настолько желанной. Любимой. Обожаемой. Сводящей с ума. И я хочу как можно дольше растягивать этот бесподобный момент. Когда слетают все печати с моей зажатости и нерешительности, являя мужчинам мою необузданную, страстную и ненасытную до любви и удовольствий натуру.

Когда моё податливое тело невольно замирает от каждого прикосновения: от ласковых пощипываний моих нежных сосков Тринадцатым, от лёгкого шлепка Никасиса по моей чувствительной ягодице, от медленного растирания моего возбуждённого и истекающего смазкой клитора Филактэем, от блуждающих по моей кожи ледяных ладоней Пиларгуса.

Я постепенно начинаю терять рассудок. Задыхаться от обрушившихся на меня ощущений. Терять связь с реальностью, которая превращается в цветастый калейдоскоп из самых пошлых картинок. Того, как водный вылизывает меня и слегка надавливает на вход, срывая с моих опухших губ сдавленные, вибрирующие на чужой плоти стоны. Того, как огненный заставляет меня заглотить его глубже, стягивая волосы на затылке. Того, как космический и ледяной с чувством сминают мои груди, а затем оттягивают соски так, что тело прошибает током.

Я вскрикиваю. Извиваюсь, как самая вульгарная танцовщица. И молю о большем.

— Филактэй, прошу… — развязно оттопыриваю для него покрасневшую от шлепков задницу. И он не заставляет меня долго ждать: ещё раз проходится своим горячим языком по моим складочкам, а затем подставляет головку своего члена к моему пульсирующему лону.

Один толчок и он полностью во мне.

Я затихаю на несколько секунд от фантастического чувства наполненности. И стоит только моему синеглазому господину качнуть бёдрами, как я тут же возвращаюсь в ошеломляющую действительность.

Он входит неспешно, на всю длину, смакуя каждое движение и то, как сжимаюсь вокруг него. Проводит своими мягкими ладонями по моим ягодицам и массирует тугое колечко мышц.

И я готова уже от этой лёгкой стимуляции сорваться вниз. В пропащую бездну блаженства.

— Моя любимая призванная, — с упоением протягивает водный. А я безнадёжно утопаю в глубине его голоса. Теряю голову от бесконечного удовольствия, что он… что они все мне дарят.

Минута сменяется другой, равно как и наши позы. И вот я уже оказываюсь верхом на Пиларгусе, мелко трясясь от низкой температуры его тела. В отличие от обходительного Филактэя, он совершенно не щадит меня: одной рукой наматывает мои влажные непослушные волосы на свой кулак, другой — до болезненных отметин впивается в бедро. И вбивается с таким остервенением, будто пытается заклеймить меня собой.

Я громко стону, срывая горло. И неуклюже подмахиваю бёдрами, держась за его широкие твёрдые плечи.

— Я больше… не-е… могу-у-у… — всхлипываю, не выдерживая этой сладостной пытки. Ощущение, словно я вот-вот расколюсь на тысячу осколков под неистовым напором ледяного.

— Вот так… — властно обхватывает мою шею. — Принимай меня всего. Без остатка… — ещё один грубый резкий толчок. — Я хочу, чтобы ты рыдала от удовольствия на моём члене, — в его приглушённом голосе проскальзывает вибрирующий рокот.

И мне ничего не остаётся, кроме того, как принимать его целиком, закатывать влажные от слёз глаза от запредельного наслаждения и ловить его голодные поцелуи-укусы на своих губах, шее и ключицах.

«Я сейчас умру», — промелькивает мысль, и я обессиленно роняю голову на плечо моего мучителя, решившего полностью подчинить меня себе. Ногти сами впиваются в его спину и оставляют кровавые борозды, что так прекрасно контрастируют с бледным оттенком его кожи.

Спустя несколько затяжных минут я оказываюсь уже под Тринадцатым. Он осыпает мои лопатки, позвоночник и поясницу утешающими поцелуями. Однако после… Меня настигает ещё одно неудержимое цунами: его длинный член страстно вколачивается в моё пылающее, сочащееся лоно, а руки вырисовывают какие-то невидимые руны на моём теле.

Мои ноги непрерывно трясутся от изнеможения, а ослабшие руки совсем не держат. И не успеваю я упасть грудью на плед, как мир перекручивается, а Никасис уже подхватывает меня под колени. И продолжает стоя истязать глубокими ритмичными толчками.

Я полностью растворяюсь в этих феерических ощущениях. Совершенно не соображая, где сейчас нахожусь. Превращаюсь в один оголённый нерв, искрящейся от каждого малейшего прикосновения ко мне: смазанных поцелуев, упоительных поглаживаний и звонких влажных шлепков.

Из-под полуприкрытых век наблюдаю, как Бионей подходит ко мне спереди. И, подстроившись под хлёсткий ритм светового, начинает ласкать головкой своего члена мой скользкий и набухший клитор.

Внизу живота, точно сладкие молнии собираются: они пронзают мои самые уязвимые и чувствительные места, подстёгивают замереть и сжаться до болезненных микро-спазмов в мышцах, подавиться воздухом и посвящать свои беззвучные молитвы моим единственным богам.

Я готова молиться им снова и снова. От рассвета до заката. Стоя на коленях. Лишь бы они возносили меня своими соблазнительными и бесстыдными пытками до вожделенного рая.

— Ещё… Ещё… Пожалуйста… — глухо стону, желая нырнуть в этот самозабвенный омут. Но эта натянувшаяся до предела пружина внутри всё никак не может лопнуть.

Меня подталкивает всё выше и выше. И я прихожу в себя только уже будучи прижатой к земле мощным телом земного. Ему хватает сделать всего пару неумелых толчков, которые растягивают меня до предела. И я срываюсь с края. Прямо в розово-золотисто-белую пропасть из чистейшего наслаждения. Становлюсь единым целым с эти бесконечным пространством. И застываю в нём до тех пор, пока не ощущаю, как мой Каштанчик обильно изливается прямо мне на бёдра и живот.

— Люблю тебя, — признаюсь ему сбивчивым, охрипшим от криков голосом. — Я люблю всех вас, — привстаю на локти и по очереди смотрю на каждого моего дракона.

На их лицах появляется безграничное удовлетворение. И я в мгновение осознаю, как мне повезло с ними. Как я счастлива, что артефакт сплёл наши судьбы в единое полотно. Как я готова уже сейчас пойти с каждым из них под венец. И мне ничего не помешает: ни то, что я до одури устала и практически не чувствую тела, ни то, что я вся перепачканная своими и чужими соками, взлохмаченная и ужасно потная. Я хочу быть с ними. Навечно.

И да, мой Огненный Вихрь чертовски был прав: я запомню это утро на всю оставшуюся жизнь!

— Так что там на счёт волос? — весело смотрю на Светового Лорда и притрагиваюсь к своим спутанным, торчащим в разные стороны локонам.

— Иди ко мне… — смеётся он и протягивает ко мне руки.

И я иду. Ко всем им. На свою, чёрт подери, голову… Потому что после недолгой передышки меня поджидает ещё один изматывающий заход.

БОНУС: ЭННЕЯ И БИОНЕЙ

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

БОНУС: ЭННЕЯ И ФИЛАКТЭЙ

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

БОНУС: ЭННЕЯ И ДАРИОС

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 47: ПИЛАРГУС

В последнее время нападения на Эннею значительно участились. Буквально сегодня днём я наткнулся на очередного подосланного наёмника, шарившего в окрестностях нашего пристанища. А ночью, когда все уже заснули, скинул с обрыва одну из дев «Тени».

Культ не оставляет попыток избавиться от призванной. Равно как и Патанария, моя неудавшаяся отравительница, подчинившая себе орден наёмных убийц.

И я бы ещё какое-то время развлекался за счёт наших врагов. До тех пор, пока на всей Осени не останется ни их, ни одного наёмника. Но меня стало порядком нервировать то, что моя жена находится в постоянной опасности. И мне безустанно приходится быть начеку. А это очень мешает нашему досугу, который с недавнего времени перешёл на новую ступень.

И речь не только о соитии. Или том, что Эннея позволяет нам прикасаться к себе, не отталкивая и не пугаясь нашего напора, который мы очень долго сдерживали по причине того, что не хотели оскорбить её этим после всего, что ей пришлось пережить по нашей милости. А ещё том, что мы стали больше времени проводить вместе. Совместно обсуждать важные вопросы и что-то менее значимое, в чём я не вижу особого смысла. Поскольку мне ближе действия, а не напрасное сотрясание воздуха.

Но буду откровенным: в этом пустословии о погоде, блюдах, тканях, искусстве и разнообразии нашей природы есть что-то такое… расслабляющее, неспешное, где всё остальное становится таким мизерным, на что даже не хочется тратить своё время и силы.

Кроме того, наша жена стала тренироваться вместе с нами: огненноголовый отрабатывает вместе с ней силовые приёмы, я оттачиваю её ловкость, выносливость и умение прятаться в тенях, а все остальные, кроме нашего поварёнка, помогают ей раскрыть магические таланты.

Это умозаключение звучит странно даже в моей голове, но… Эннее каким-то необъяснимым образом удалось примирить и сплотить всех нас. Причём так, что мы больше не рвёмся разорвать друг другу глотки. Однозначно, в нас ещё сохранился дух соперничества, и ревность продолжает саднить, как заноза в пятке. Потому что мы слишком гордые, эгоистичные, с обострённым чувством собственности. И, тем не менее, это не мешает нам целовать нашу жену на глазах у остальных. По очереди трахать её идеальное, лишённое изъянов тело во всевозможных позах. И смаковать её сдавленные, умоляющие стоны.

Я и подумать не мог, что когда-нибудь настолько помешаюсь на ком-то. Что прикосновение какой-то призванной станут для меня ещё одной жизненно важной потребностью. Что я буду одержимо ловить каждую её улыбку и взгляд. И каждый раз прирастать ледяным изваянием к полу, стоит мне только услышать её серебристый голос или почувствовать её влекущий запах.

Я пропал. Стал слабее и невнимательнее. Лёд в моём сердце тронулся, причиняя мне невообразимую боль. И это не метафора. Это моя страшная реальность.

После нашего первого испытания, где нас младенцами оставляют высоко в заснеженных горах, главный жрец накладывает печати на наши сердца. Она значительно притупляет наши эмоции и не позволяет нам любить кого бы то ни было. И это не прихоть нашего народа, а вынужденная необходимость, которая берёт начало с истории Великих.

Существует легенда о том, что Матерь Разрушения страшно очаровалась Патаком, родоначальником всех ледяных и снежных драконов. Однако он отказался отвечать взаимностью на её чувства и не стал разделять с ней ложе, поскольку уже был безнадёжно влюблён в её сестру — Матерь Сохранения. Получив отказ, Олимия обезумела от ревности, гнева и зависти и прокляла всех потомков нашего Отца. Сделав так, что стоит нам познать любовь, как мы тут же превращаемся в ледяные статуи и распадаемся на мелкие частицы. А перед этим на нас обрушиваются тяжёлые предсмертные муки.

Знаю, мне не следовало поддаваться обаянию Эннеи. Нужно было до последнего оставаться в стороне, с показным равнодушием наблюдая за всем, что она вытворяет. Не проникаться её стойкостью и решимостью. Не покоряться её умению чувствовать и открыто показывать свои эмоции. Не находить великую силу в её слабости.

Надо было до последнего сторониться призванной и не поддаваться её… искренней уязвимости, которую она даже не пытается спрятать или оградить её от других частоколом.

Но, вопреки всем разумным доводом, я увяз в своей избранной. Той, которую признал не только я, а также моя высшая ипостась. И я сделал это осознанно. Меня неодолимо потянуло исследовать эту запретную тайну: каково это — чувствовать и любить. Опасаться за чью-то жизнь. Тревожиться, когда не вместе. И раздражаться, когда та, от кого моё сердце бьётся в агонии, пытается влезть, куда не следует и взять на себя лишнюю ответственность.

Я не знаю, сколько мне осталось. Недели? Месяцы? Но это всяко лучше — прожить остаток дней живым, а не его подобием, — чем умереть рабом проклятия.

И, тем не менее, я планирую свой отход к предкам только тогда, когда мы покончим с Культом. И наш мир станет более или менее безопасен для пребывания в нём Эннеи. Какой бы раздирающей боли мне это ни стояло. Я вынесу что угодно. Буду изо всех сил цепляться за нити жизни. Но не позволю никому навредить моей любимой. Не позволю ей остаться в таких условиях. Преследуемой. Среди врагов.

Не то чтобы я сомневался в своих побратимах. Они вполне способны защитить нашу жену от любых напастей. Но пока что у них свои роли, а у меня своя. И добавлять новые ни к чему.

— Отвечаешь за неё своей шкурой, — хлопаю Андоса по плечу и выхожу из пещеры.

— Будет исполнено, командир! — в шутовской манере восклицает огненноголовый. У каменного, что ли, научился этой игре на публику?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Впрочем, мы оба понимаем, что это не приказ, а моё завуалированное беспокойство о безопасности Эннеи. Тем более, приказывать Андосу — значит добровольно подставиться под огненный дождь. То есть, себе дороже. А я не хочу тратить время на бессмысленную стычку.

Как только я отхожу от нашего убежища на приличное расстояние, позволяю себе опереться рукой о ствол дерева и как следует прокашляться. Сдерживать кашель с каждым разом становится всё сложнее и сложнее. И когда я смотрю на окровавленные куски плоти на светло-голубой перчатке, для меня это не становится каким-то открытием. Это соразмерная плата за все те чувства, которые я дерзнул познать.

И меня это устраивает. За всё приходится платить, будь то хлеб, цель, любовь или чья-то жизнь.

Я беспрепятственно проникаю в логово Патанарии. Исследую её сдержанно обставленный кабинет: стол, стеллажи со свитками и колбами с различными ядами, несколько сундуков с драгоценными металлами и аллиссами, тайник за висящей на мозаичной стене шкурой дикого саблезуба. Нахожу её приказы, отданные Девам Тени. Разосланные послания наёмникам, в которых она предлагает за голову моей жены столько денег, сколько они смогут унести. И переписки с последователями Отвергнутых.

— Не ожидала тебя здесь встретить, — спокойным, недрогнувшим тоном проговаривает моя бывшая невеста. —

Зачем же ты пожаловал?

Я с невозмутимым видом кладу мешок на её стол, дно которого обильно сочится кровью. На что Патанария брезгливо морщится. Немудрено, она помешана на чистоте похлеще, чем я.

— И что в нём? — в показном любопытстве приподнимает свою тонкую белую бровь.

— Подойди и загляни в него, — холодно предлагаю. — Тогда и узнаешь.

— Ты за идиотку меня держишь? — её голос становится угрожающим, равно как и взгляд.

Патанария запросто может взмахом руки, на которой красуется подчиняющий браслет, призвать сюда своих прихвостней. Попытаться сразиться со мной. Но она медлит. И не только потому, что чувствует, как моя сила с последней нашей встречи значительно возросла (благодаря слиянию с моей женой) и теперь превышает её и всех, кто присутствует сейчас в логове. Но и по той причине, что пытается выискать что-то на моём непроницаемом лице. Разгадать, что же я на самом деле задумал.

— Как пожелаешь, — пожимаю плечами так, будто её осторожность излишня. И, занырнув рукой в грязно-коричневый мешок, достаю из него отсечённую голову.

Стоит только Патанарии увидеть, кому именно принадлежит эта голова, как её лицо моментально становится белее обычного и застывает ледяной маской на несколько минут.

Я с самого начала знал о её слабости. Странно, но, несмотря на закостенелость ледяных драконов, у каждого из нас есть уязвимое место, которое мы яростно оберегаем. И при всём при этом пытаемся отыскать их у своих же. Ведь, как нам вбивали с детства, у представителей нашего вида не может быть никаких слабостей. И всё же… может. Моя — это Эннея. А вот у Патанарии — её нежно лелеемая ученица, о которой она так трепетно заботилась долгие десятилетия. И даже привела в Культ, сделав её одним из важных плетений в этой паутине.

Жестоко? На войне нет места полумерам и помилованию для тех, кто к нему не стремится. Такова реальность: либо ты отрубишь голову ядовитой змее, которая набросилась на тебя, либо она вонзится своими клыками в твою плоть и заставит подыхать в агонии часами.

— Это такая месть? — новоявленная хозяйка логова пытается состроить такой вид, словно смерть её подопечной не прошлась по задетым струнам её души ржавым ножом. И всё-таки… по её белой щеке скатывается одинокая слеза, которую она тут же небрежно смахивает. — Готов истреблять своих же ради какой-то чужачки, возомнившей себя богиней?

— Довольно лицемерно с твоей стороны бросаться подобными речами… — играючи качаю головой взад-вперёд, ловя отголоски ненависти в светло-голубых глазах Патанарии.

— Ты не тем перешёл дорогу, жалкий червяк! — зло цедит каждое слово. — Я на твоих глазах же выпотрошу всеми вами обожаемую пришлую, как жертвенную скотинку. А после каждого из вас, — наступает на меня, — подвешу на её же кишках!

— Да? — почти искренне удивляюсь её изощрённой фантазии. — Но перед этим, — ещё раз смотрю на лицо с впалыми глазницами и раскрытым ртом, — удостой свою подопечную подобающими похоронами, — швыряю голову прямо в руки Патанарии. Та её ловит и, на мгновение растерявшись, с какой-то болезненной тоской поглаживает мертвецки бледные щёки. — И ещё кое-что, — смотрю на её голубой браслет, — отдай мне контроль над Девами Тени. И отзови награду за голову Эннеи.

Моя бывшая невеста с проблеском изумления вскидывает свой взгляд на меня. А после некоторой заминки начинает звонко, почти истерично хохотать.

— Та мерзавка тебе мозги одурманила? — проговаривает с издёвкой. — Всегда поражалась твоей самонадеянности! Такие, как ты, не заслуживают рождаться среди ледяных! Ты — позор для всего нашего вида! Ошибка, от которой нужно незамедлительно избавиться! — обрушивает на меня всю свою ядовитую злобу. — Думаешь, я стану выполнять вздорные условия?.. Пожалуй… — она почти бережно ставит голову на сундук. — …Тебя я убью первым.

Стоит только Патанарии сделать ко мне шаг, как она тут же обессиленно падает на колени.

— Что… ты?.. — надсадно дышит. И, видимо, наконец-таки догадавшись о моём плане, смотрит на свои почерневшие ладони.

Под их белой кожей пульсирующими чёрными нитями проступил смертельно опасный токсин, которым я обмазал голову её бывшей ученицы. Он принадлежит одному из существ, уничтоженному нами на днях. И подаёт признаки не сразу.

— Это тебе урок о том, как нужно правильно применять яды, — присаживаюсь около своей неудавшейся отравительницы. Она пытается дотянуться до моего лица, но её рука в тот же миг безвольно падает на мозаичный пол, говоря о том, что сработал парализующий эффект. — Быстро, эффективно и почти безболезненно, — не без мстительного удовольствия смотрю, как Патанария хрипит и задыхается, а из её глаз начинают течь чёрные слёзы. — Но я не столь беспощадный, как ты… — достаю из кармана заготовленную ампулу. — Если скажешь, кому вы служите, то я дам тебе антидот.

Бывшая невеста растягивает губы в диковатой улыбке.

— Ты… знаешь… — скалится, обнажая кровоточащие заражённой кровью дёсны.

— Как она вами управляет? — подношу ампулу к её приоткрытому рту и наблюдаю, с какой жадностью Патанария впивается в исцеляющий эликсир. Это означает одно: она преисполнена тягой к жизни. Как иронично.

— Она… среди… нас… — предпринимает отчаянную попытку поймать губами горлышко.

— Кто «она»? — отодвигаю руку с антидотом. — Она имеет физическую оболочку?

— Ещё… как… — хрипло, с булькающими в глотке звуками, смеётся. И смотрит на меня так, будто Мгла уже стоит позади меня.

— Она во главе верхушки?

Выражение лица служит мне ответом.

Я уже примерно догадывался, кем может быть Отвергнутая. И сейчас это подтвердилось.

Кто может иметь столько власти, чтобы влиять на умы разумных и при этом оставаться в тени? Не привлекая к себе лишнего внимания? И при этом оставаться почитаемой не только среди своих последователей, но и перед теми, кто вхож в Совет?

— Глу… пец… Те… бе… не… одо… леть… на… с… Дай…

— Это? — верчу в пальцах ампулу. — В ней просто вода… — хладнокровно срываю браслет с бывшей хозяйки Дев Тени и, не дожидаясь, когда та помрёт, покидаю тайное логово.

В нашем списке осталось ещё двенадцать членов Культа — двенадцать колонн, за счёт которых держится его идеология. Уничтожив их, конструкция надломится: кого-то в моменте раздавит, а кто-то разбежится в разные стороны, как перепуганный скот. В любом случае, никто из них не заслуживает пощады. А напоследок мы оставим главную. Центральную. И уж она сполна вкусит всё то, что от её имени вытворяли культисты.

ГЛАВА 48: ФИЛАКТЭЙ

Две недели спустя

Мир рушится и трещит по швам, точно полотно, которое тянут в разные стороны. На материках происходят разрушительные катаклизмы, уносящие за собой целые поселения и затапливая города. Материки раскалываются на части. А защитный купол вокруг Осени истончается, выжигая земли и обрушиваясь на них метеоритным дождём.

Война набирает всё новые и новые обороты, уродуя наш мир до полной неузнаваемости. И причина в том кроется не только в междоусобице, где нам удалось подвести к суду большую часть культистов и спасти множество жизней, которые они пытались оборвать. Но и в сражении природы и космоса против нас. А также в том, что мы практически безостановочно уничтожаем неведомых монстров, в которых заключены артефакты.

В Аргее у нашей жены получилось самостоятельно расправиться с одним из чудищ. И к моему огорчению, от того фантастического насекомого осталась лишь одна сгнившая голова, которая не дала мне в полной мере изучить, как именно появляются эти аномальные существа: с помощью самого артефакта, который наделён интеллектом настолько, что способен создавать вокруг себя защитную материю, или всё-таки его уже помещают в диких существа, которые впоследствии разрастаются до исполинских размеров.

Впрочем, мне удаётся разгадать эту тайну с детального изучения четвёртого чудища. Ведь остальных трёх наша грозная и несокрушимая богиня войны Эннея превратила в прах. На родине Дариоса — в Далонии, где царствуют горы, рудники и медные долины, — мы отыскали двухголовую и двухвостую ящерицу с непробиваемым и отражающим всякую магию каменным панцирем. И всё же для той, кто наделён божественной силой, это не стало помехой. Моя удивительная и порой безрассудная жена стёрла неповоротливого и крикливого монстра в порошок. В то время, когда нам оставалось его только отвлекать и заманивать в более удобную для Эннеи позицию.

В тот день нам довелось познать всю безудержную силу нашей избранной. И нас встревожило то, как она может повлиять на Эннею в момент, когда та потеряет контроль. Поскольку мы заметили, что она не полностью слилась со своей магией, позволяя ей быть самой по себе. А на родине Бионея — в Беонии, где царствуют леса, реки и цветочные поля, — когда мы обнаружили болотного монстра с обглоданной головой быка и тиной, смешанной с камнями и корягами вместо туловища, нашу жену лихо занесло. Она потеряла власть над силой и едва не высосала жизнь из близлежащих лесов. Благо, земному удалось её утихомирить: он, не дрогнув, подставился под тёмные потоки магии и заключил их с нашей избранной в ветвистый кокон. Таким образом, мы избежали ещё одной катастрофы.

И уже в следующий раз на родине Никасиса — в Нандрейе, где царствуют бескрайние равнины и летающие над ними острова, наша почитаемая богиня войны действовала не в полную мощь. Она испугалась, что история повторится, и позволила нам действовать за неё. Так, мы извлекли артефакт из ещё одного монстра с головой черепахи, клювом, как у хищных птиц, туловищем летающего змея и драконьими крыльями. Нужно сказать, что нам пришлось повозиться с этим аномальным чудищем: его скорости позавидовал сам Никасис, которому, между прочим, нет равных в воздушных гонках. Но наша ловкость, хитрость, сплочённость и магические сети из хранилища Дариоса помогли изловить химеру.

И тут-то у меня, наконец, получилось отыскать ответ. Оказывается, что артефакт не просто помещают в диких существ. Их сначала скрещивают с друг другом, что и так очевидно. Но не просто магией, а каким-то неизвестным твёрдым веществом в форме зерна, природа которого мне неизвестна. Кроме того, о нём не сказано ни в одном из моих фолиантов.

Что ж, это ещё одна загадка, которую мне необходимо разгадать.

Я нахожу взглядом Эннею, которая, поджав колени к себе, сидит на софе и отсутствующе наблюдает за падающим снегом вперемешку с пеплом из арочного окна.

Вчера мы прибыли на родину Пиларгуса, в Панафи — в царство льда и колючих вьюг, — дабы предать Высшему Суду Театмы[1] очередных последователей Отвергнутой и отыскать монстра.

И пока Пиларгус совместно с Тринадцатым, Андосом и Никасисом заняты вылазкой к снежному чудищу. А Дариос отправился на заключение сделки, связанной с присвоением себе Рудника Самоцветов. Мы с избранной остались предоставлены самим себе.

Признаюсь, я не завидую её компании в моём лице. Стоит мне только отвлечься своими делами, как я в них пропадаю на долгие часы, не слыша и не видя ничего вокруг.

— Не желаешь прогуляется до местной библиотеки? — предлагаю и тут же осекаюсь. — Прости, — подхожу к ней, — совсем забыл о наших врагах, наступающих на пятки…

Со мной такое нередко случается: я не чувствую время и периодически выпадаю из пространства, а вместе с ним из той суровой реальности, в которой мы живём.

Призванная слабо улыбается и переводит на меня свой взор. Несмотря на то, что в них отражается усталость и какая-то необъяснимая тоска, их непостижимая чернота для меня по-прежнему привлекательна. Впрочем, как и вся моя удивительная жена: каждый сантиметр её кожи, начиная от тёмной макушки и заканчивая кончиками аккуратных пальцев ног — воплощённое совершенство, слепленное самой Эастоной[2].

Однако в Эннее меня притягивает не только её красота, но и ум, и её неуёмное любопытство, и то, что она хранит в себе массу неизведанных знаний.

— Нам осталось уничтожить ещё четыре артефакта. И сразить ещё восемь «главных» культистов, — констатирует тихим голосом, так, будто опасается нарушить тишину дома, в котором мы остановились. Пиларгус позаботился о том, чтобы в его отдалённом поместье не было никого. — И что тогда? Как мы будем жить дальше?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Полагаю, — присаживаюсь к ней на софу и кладу её ноги к себе на бёдра, — каждый займёт своё место, — принимаюсь разминать её холодные ступни, отчего Эннея заметно расслабляется. — Тринадцатый возглавит Тринниаду. Я получу статус Хрониста[3] и продолжу преподавать при Академии. Никасис добьётся независимости для световых драконов и встанет во главе них. Пиларгус продолжит руководить Девами Тени. Дариос станет самым богатым разумным на всей Осени. Андос создаст свою военную школу. А Бионей будет заниматься тем, чем привык — распространять свои кулинарные шедевры по всему миру.

— Это ты предвидишь или предполагаешь? — призванная усмехается и пододвигается ко мне ближе. Так, что меня обволакивает её запахом, который напоминает мне о доме.

— Скорее, это логичный исход, — прижимаю Эннею к себе и попутно наслаждаюсь теплом её изящного тела и тем, с какой лаской она льнёт ко мне.

— А что до меня?

— Ты можешь стать кем угодно.

Избранная ничего не отвечает на это. И мы затихаем на некоторое время, смотря в оду точку.

Мне нравится молчать с ней. И говорить обо всём: обсуждать различие и схожесть наших миров, слушать о религии и истории, смотреть воспоминания, которыми она с нами делится. А после записывать всё происходящее в книгу своих личных воспоминаний.

— Ты хотел бы детей? — вдруг спрашивает моя жена, положив свою голову мне на плечо.

Её вопрос заставляет задуматься. И я не сразу нахожусь с ответом.

— По правде говоря, я никогда не думал о детях и том, чтобы продолжить свой род, — большим пальцем поглаживаю предплечье призванной. — Родители с самого моего детства были заняты политикой и своей жизнью. Поэтому моим воспитанием занимался дед. А он, в свою очередь, привил мне любовь исключительно к старым потрёпанным книгам и вере в Великих.

— А как же другие интересы? — поворачивает ко мне в голову и смотрит с недоумением.

— Мне они были неинтересны… — поддавшись внутреннему импульсу, целую Эннею в уголок левой брови. — Я обо всём узнавал из книг. Они были мне наставниками и компаньонами. Если я чего-то не понимал или хотел познать, то всегда обращался к ним.

— А как же любовь? Её ты тоже познал из книг?

— Да, — отвечаю совершенно невозмутимо.

— Подожди… — отстраняется с каким-то хитроватым выражением. — Но кто-то же научил тебя, как спать с… самками. Или опять спихнёшь всё на книги? — прищуривается.

Я на долю секунды прикрываю глаза и призываю нужную мне книгу.

— Вот, — показываю её фривольное содержимое, — здесь всё посвящено искусству любви.

— Не может быть! — открывает рот от удивления. Неужели в её мире нет ничего подобного?.. — Так… получается, ты… никогда не был с самкой? — в её глазах проскальзывает неверие.

— Никогда, — не понимаю, почему на неё это производит такое странное впечатление. — Среди водных принято хранить целомудрие до брачного обряда.

— Мой ты милый, — усаживается на меня сверху, — господин водный дракон, — наклоняется к моим губам и проводит по ним своими. — Нужно наверстать упущенное!..

_______

[1] Высший Суд Театмы — суд, названный в честь богини правосудия. Рассматривает дела мирового уровня: угрозы крупных масштабов против разумных, истоков (территорий), законов, представителей власти и правосудия; предательство миропорядка и богов.

[2] Эастона — Великая Богиня красоты.

[3] Хронисты — те, кто пишет и сохраняет историю.

ГЛАВА 49: ЭННЕЯ

— Оно там, — Пиларгус указывает острием клинка на глубокую впадину, округлый «вход» которой покрыт ледяными наростами и свисающими вниз длинными остроконечными сосульками. Если одна из них упадёт на кого-то, то пронзит насквозь. — Твоё кольцо значительно сократило нам поиски, — мой опытный следопыт подходит ко мне и отдаёт позаимствованный артефакт. Благодаря тому, что на днях мы провели небольшой связующий ритуал, теперь моим божественным «навигатором» могут пользоваться и мужья.

В момент, когда наши ладони с ледяным соприкасаются, я впервые ощущаю, как от него исходит тепло. Такое, какое несвойственен его виду.

— Почему ты… — резко вскидываю взгляд на Пиларгуса, ощущая, как под грудной клеткой забились тревожные мотыльки. Внутреннее чутьё подсказывает, что это ненормально.

— Пора, — мой скрытный муж резко отстраняется и, не позволяя мне развить тему, с кошачьей ловкостью спрыгивает во тьму заледеневшей ямы.

Стоит только его подтянутому силуэту исчезнуть в зловещей глубине, как ко мне неуловимой поступью подкрадывается дурное предчувствие. Почему-то оно истерически нашёптывает о том, что это не просто прыжок, а завуалированный способ подготовить меня к худшему.

«Это всё от нервов, это всё от нервов, — повторяю, как мантру. И встряхиваю волосами, отгоняя прилипчивые мысли. — Я просто в очередной раз накрутила себя… Мне показалось».

За прошедшие месяцы на меня многое навалилось. И речь не только об ответственности за мир и существ. А ещё о том, что собственная сила не желает подчиняться мне.

В последнее время я стала плохо спать. Практически не ем. Перед глазами навязчивыми образами мелькают лица тех, кого нам не удалось спасти от культистов… Полыхающие огнём города… Затопленные поселения… Непрерывные крики о помощи… И изуродованные обличия тех, кого я случайно погубила своей разрушительной магией.

Я думала, что мне всё равно на тех фанатиков, которых встретила у алтаря Аммоны. Тех, кто пачками скармливал обычных своей «священной защитнице», заботясь лишь о своих подлых шкурах. А оказалось, что всё это время я попросту подавляла чувство вины. И… теперь этот накопленный гной выплеснулся наружу, заставляя меня мучится от моральных страданий.

Я словно попала в Ад, где мой главный истязатель — это я сама. Спасает лишь то, что внимание и забота моих драконов не позволила мне ещё окончательно провалиться в пучину самобичевания. Когда они рядом, все мои душевные терзания затаиваются, точно насторожившиеся шакалы. И пусть и ненадолго, но я получаю спасительную передышку.

— Ты в порядке? — ко мне со спины подходит Никасис и кладёт свою тёплую ладонь меж лопаток. Ни на минуту не оставляет меня один на один с унынием. И как мне с такими мужьями предаваться мытарствам! — Ты так глубоко задумалась.

— Всё в порядке, — слегка покачиваю головой. Сейчас не подходящее время наваливать на них свои переживания и делиться своими опасениями. — После обо всем поговорим.

Я растягиваю губы в жалком подобии улыбки, на что световой задумчиво хмурится и всё же не решается давить на меня своими расспросами.

— И здесь милуетесь, любовнички? — подшучивает над нами Дариос. И развалистой походкой подходит к краю пропасти. — Помните, мы пришли сюда по очень важному делу, — насмешливо салютует нам двумя пальцами, а после падает спиной прямо в яму.

Я, не отдавая себе отчёта, дёргаюсь в сторону каменного. Похоже, мои нервы окончательно сдали, раз я в моменте позабыла о том, кем является мой муж.

«А что если я не просто так тревожусь за них?» — промелькивает мысль и тут же тает, как упавшая снежинка на мою щеку. Между прочим, которую я практически не чувствую из-за жгучего свирепого мороза в этой горной пустоши.

— Идём? — подаёт мне ладонь Андос. И мне остаётся только вложить в неё свою и с оставшимися на поверхности мужьями — огненным, световым, космическим, водным и земным — спрыгнуть в логово очередного чудища.

Стоит нам только сделать шаг в бездну, как на нас тут же нападает нещадный ветер. Он остервенело хлещет меня по щекам. Выбивает волосы из тугой косы. И грубо забирается под тёплую шерстяную одежду с меховыми оборками. Вопреки моему божественному происхождению, я всё равно ощущаю перепады давления и температур. И магия может только смягчить их воздействие, но не убрать насовсем.

Когда мы довольно-таки грузно приземляемся на дно ямы, всех нас настигает удивление: вместо чего-то незатейливого, как, например, пещера, в которой я побывала на званом ужине Аммоны или болота, где мы сражались с быком, слепленного из говн… грязи и палок, перед нами предстаёт… полуразрушенный дворец.

Несмотря на то что он кажется заброшенным, его конструкция с множеством полукруглых сводов, арок, портиков, площадок, колон с капителями в виде драконов, статуями Великих и девяти высоких арочных мостов, уходящих в разные стороны, выглядит довольно величественно.

Возникает ощущение, что попала в царство эльфов. Причём гигантских. Поскольку чем ближе мы подходим к дворцу, тем внушительнее он становится. Так, что все мои мужья могут с лёгкостью обернуться драконами, при этом не повредив ни единого элемента.

— Не могу поверить своим глазам! — восторгается Филактэй. И, сложив ладони лодочкой, точно в молитве, подносит их к губам.

Я впервые вижу «господина “умиротворение”» таким воодушевлённым. Таким, будто он всю свою жизнь посвятил поискам именного этого подземного величия. Написал о нём кучу научных трактатов. И в итоге, неожиданно для самого себя, наткнулся на него.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Здесь когда-то было пристанище Великих Богов, — уже более сдержано поясняет «господин “ходячая энциклопедия”». — Они устраивали в этих стенах грандиозные пиры. Давали мудрые наставления своим созданиям. Устраивали браки между истинными, предназначенными самой Вселенной парами. Проводили испытания для тех, кто хотел получить силу или возрастить её. Совокуплялись… — водный резко осекается и, делая вид, словно у него запершило в горле, откашливается. — В общем…

— В общем, мы поняли, — каменный одним хлопком по плечу водного прерывает его «религиозный экстаз». Как бы мой «господин-душу-продам-за-знания» не начал от радости целовать полуразрушенные ступени и балюстрады.

— А ты ещё не хотел приходить сюда, — поддевает водного Тринадцатый.

— Вот-вот, — подхватывает каменный, — пропустил бы всё веселье за своими унылыми книжками! А тут, взгляни, какова живописность. Правда… расположение так себе.

— Возможно ли восстановить это место? — с затаённой надеждой спрашивает Филактэй.

— Теоретически… — задумчиво потирает щетинистый подбородок Дариос. — …Если мы не станем кормом для того чудища, что сидит внутри… И не превратим дворец в руины… То-о-о… — слегка растягивает слова, а после короткой паузы резко отчеканивает: — Нет! Ты в своём уме? — каменный морщится от негодования. — Хоть представляешь, сколько аллиссов придётся потратить на то, чтобы из этой развалины сделать что-то более-менее сносное?

Водный поджимает губы от запальчивой речи. И я улавливаю в его отстранённом взгляде, что это не просто абсурдная прихоть, а желание учёного привести исторический памятник, можно сказать, архитектурное наследие всех разумных в первозданный вид.

— Мы могли бы здесь жить… — без зазрения совести подкатываю к Дариосу на гнилой кобыле. И обеими руками обхватываю его твёрдое предплечье. Что не сделаешь ради своих любимых мужчин? Можно и пожертвовать кошельком одного ради счастья другого.

— В этой дыре? — скептически протягивает он и брезгливо осматривает окрестности.

— Ну… — тушуюсь. Тут и правда дыра, несмотря на всё это великолепие. Краем глаза подмечаю, как мой водный господин с интересом вслушивается в наш диалог. Впрочем, как и остальные, на лицах которых прослеживаются смешинки. И окончательно решаю вдавить педаль в пол. Фигурально, разумеется. — Ты бы мог украсить округу разноцветными кристаллами. Бионей — цветочными лианами, деревьями и клумбами. Никасис и Тринадцатый добавили бы сюда летающие острова с зелёными лужайками. А Филактэй — наполнил бы ров водой и создал бы парочку водопадов.

По мере того, как я расписываю свои красочные фантазии, Дариос заметно расслабляется. И вместе с остальными вовлекается в мои амбициозные «планы».

— Кроме того, Тринадцатый совместно с Андосом могли бы сформировать здесь более комфортную температуру, — с внутренним ликованием наблюдаю за тем, как каменный поддаётся моей так-себе-идее и уже всерьёз призадумывается насчёт неё. — А также мы могли бы сюда пригласить мастеров, учёных, политиков… Всех, кто захочет с нами построить наше маленькое государство. Тех, кому некуда податься. И… родить и воспитывать наших детей, — от последнего аргумента на лицах каждого из моих мужчин появляется такое обескураженное выражение вперемежку с пугающей решимостью незамедлительно приступить к реконструкции дворца и зачатию маленьких дракончиков.

Несколько минут стоит сосредоточенное молчание. А после мой рыжеволосый господин «я не могу отказать своей жене, как бы ни старался» произносит:

— А Пиларгус что, прохлаждаться будет? — смотрит на меня своими хитрющими оранжевыми глазами. И я даю понять, что и для ледяного найдётся своя работёнка: тычком локтя под рёбра. — Ладно… — обезоруживающе смеётся. — Я подумаю об этом. После того, как мы выселим прежних жильцов…

ГЛАВА 50: ЭННЕЯ

Мой божественным «навигатор» приводит нас с мужьями на нижние этажи. И пока мы проходим по полуразрушенным длинным коридорам, просторным залам и лестницам, заваленным обломками колонн, отпавшей штукатуркой и осколками статуй, моя идея создать здесь семейное гнёздышко больше не кажется мне такой радужной.

Боюсь представить, сколько сюда придётся вложить труда и денег, чтобы всё это и снаружи, и внутри привести в пригодный для жилья вид… А что уж до моих магических наворотов…

— Пришли, — констатирует Никасис. И мы всей своей «делегацией» останавливаемся перед высоченной каменной дверью, по бокам от которой на невысоком постаменте замерли две статуи-девы с длинными волосами и в нежных струящихся платьях в пол. У той, что справа, в одной руке книга, а во второй — чёрно-красный камень, похожий на сердце. У той, что слева, в одной руке блестящий железный шлем, а во второй… ничего. Лишь каменная крошка, которая осыпалась с потрескавшегося потолка.

— Что-то новенькое… — присвистывает Дариос. — Головоломки нам ещё не попадались…

Мужья принимаются осматривать статуи и содержимое их сложенных в локтях рук. А что до меня, я обращаю всё своё внимание на странную пульсацию, которая исходит отовсюду: от повреждённых временем стен, потолка, двери и того, что за ней сокрыто.

Такое ощущение, что это место живое. И мы находимся в самом его сердце. И оно… приветствует меня и… словно пытается мне что-то сказать.

— Может, я разнесу эту дверь к ситровой дали[1]? — раздражённо предлагает Андос.

— Не получится, — тут же усмиряет его пыл Тринадцатый. И в доказательство направляет на дверь небольшой сгусток тёмно-фиолетовой магии. Тот врезается в иссечённую оккультными символами стену. Колеблется из стороны в сторону, точно шаровая молния. И резко отлетает назад, обратно к своему хозяину, который едва успевает отскочить. В отличие от стены в конце коридора: она оказывается не такой прыткой, как космический, поэтому её прошибает насквозь.

— Н-да, — огненный содержательно комментирует произошедшее и смотрит на образовавшуюся дыру в стене. — Пожалуй, это плохая затея… Так что тогда делаем?

Под моими ногами проходит сильная вибрация, от которой я едва удерживаюсь на ногах. Она прошивает всё моё тело. И обнажает все инстинкты. Так, что начинаю воспринимать реальность куда острее: обостряются запахи, зрение, обоняние и осязание.

— Что это было?! — растерянно смотрю то на мужей, то на стены с потолком. А они, в свою очередь, недоумевающе смотрят то на меня, то переглядываются между собой.

— Ты о чём? — участливо спрашивает Бионей и проводит своей большой тёплой ладонью от моего плеча до локтя. Видимо, в попытке утешить, показать этим жестом, что он рядом. Или просто нашёл очередной удобный момент, чтобы дотронуться до меня.

Земной неизмеримо жаден до прикосновений по сравнению с другими. Он не упустит ни единой возможности прижать меня к какой-нибудь поверхности и вовлечь в долгий, полный безграничной нежности и внутренней уязвимости поцелуй. Погладить меня по открытой коже. С выразительным наслаждением на лице смять мою попу, ляжки или грудь. Захапать в свои тесные медвежьи объятия или прижаться ко мне всем своим крепким мускулистым телом.

И мне это безумно нравится. Чувствовать себя хрупким цветком рядом с ним. Цветком, который с трепетом оберегают, ни в чём ему не отказывают и преданно, можно сказать, по-щенячьи любят. А ещё мне по сердцу то, что не только Бионей, но и остальные мои драконы открыто показывают свои чувства, не пытаясь соперничать за моё внимание.

— Вы этого не ощутили? — постепенно отхожу от поглаживания земного, которое подействовало на меня странным образом: оно заставило меня моментально… возбудиться. Да так сильно, что я едва сдерживаюсь, чтобы не накинуться на этого невозможно сексуального мужа с растрёпанной причёской и такими невинными глазами, что внутри оскаливается развратное желание совратить Каштанчика самым непотребным способом.

— Ощутили, что?.. — уточняет Филактэй, чем подтверждает догадку о том, что это место реагирует только на меня. Или… я на него так реагирую.

— Этот дворец… Он как будто один огромный живой организм, — на некоторое время перестаю дышать, потому что запах моих мужей начинает кружить мне голову. — Что, если он и есть то чудище, за которым мы сюда пришли?

— Одной проблемой меньше, — не удерживается от иронии Дариос.

— Тогда, возможно, артефакт действительно внутри. — Тринадцатый подходит к каменной статуе слева и пытается нажать на пустую ладонь, проверяя, не спрятан ли в ней рычаг.

— Я уже натыкался на нечто подобное… — Никасис берёт в руку «сердце». А у меня ноги подкашиваются от приятного тембра его голоса… Со мной творится что-то неладное. Или всему виной обострение, которое лишь усилило всё то, что испытываю к мужчинам. — …Слушай своё сердце, — кладёт красно-чёрный камень на пустующую ладонь статуи, стоящей слева. — И при этом не заглушай голос разума.

Стоит световому только отгадать часть «головоломки», как часть символов на двери вспыхивают ярким серебристыми светом.

— Это из песни «О любви и разуме, о знаниях и интуиции», — присоединяется к расшифровке господин «и это я тоже знаю». — Следуй тому, что написано в постулатах, — едва притрагивается к книге. А у меня от этого мимолётного движения его изящных пальцев вдоль позвоночника пробегают сладкие мурашки и концентрируются внизу живота. — И при этом не отторгай подсказки интуиции… Здесь не хватает ещё одного предмета…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Символа интуиции, — заканчивает за водного Никасис. Их тандему можно позавидовать: они словно два интеллектуала, которые отлично дополняют друг друга. Если один что-то запамятовал или не знает, другой всегда у него на подхвате.

— А символ интуиции?.. — космический крутит указательным пальцем в воздухе, как бы намекая, чтобы они уже перешли к главному.

— Глаз? — решаю вставить свои пять копеек, чтобы отвлечься от возбуждения, которое с каждой минутой становится всё невыносимее. Ну а вдруг наша символика и в этом похожа?

— Совершенно верно! — подтверждает Филактэй. И тут же мрачнеет. — Судя по всему, требуется не просто предмет в форме него…

— А настоящий глаз… — продолжает световой. — И поскольку нас восемь, то…

— Э-э… — протягивает каменный. И мы уже все понимаем, к чему клонят эти два всезнайки. — Нам что, придётся пожертвовать своим глазом?!

— Лишь временно, — успокаивает нас водный. — После я верну вам зрение.

На том и порешили. И вопреки моему опасению, что мне сейчас будут вынимать глаз из глазницы, водный просто сформировал твёрдый полупрозрачный шар, а после поместил в него слепок наших правых глаз вместе с их зрением. Делов-то! Правда, непривычно видеть всего лишь наполовину.

Когда Филактэй заканчивает все манипуляции и кладёт наш глаз на пустующую ладонь, вспыхивают и оставшиеся закорючки на двери. А затем… её каменные створки разъезжаются в разные стороны с громким скрежетом и сотрясанием пола под нами.

_______

[1] Ситровая даль — очень далеко. Ситра — это небольшой островок, расколотый на две части, который находится в отдалении от других островов.

ГЛАВА 51: ЭННЕЯ

Мы входим в мрачный зал, посередине которого на высоком ледяном постаменте парит уже знакомая мне серебристая сфера. Её лучи, отражающиеся от сотни зеркал и ледяных статуй, тех, что торчат из каменистого потолка, рельефных стен и по краям круглых, наложенных друг на друга платформ, служат единственным источником света. Они — серебристо-белые лучи, — точно указатели, которые не позволяют упустить ни единой детали. Ни застывшие фигуры с искривлёнными лицами в мученических гримасах. Ни то, как они отчаянно тянут свои руки к постаменту, расталкивая и взбираясь друг на друга. Ни наши искажённые отражения, в которых мы движемся к центру зала. И… вроде бы и не мы, а наши злобные подражатели.

Атмосфера здесь до ужаса жуткая и отталкивающая. Возникает стойкое ощущение, что за нами следят сразу несколько сотен глаз, отчего по спине пробегают ознобные мурашки, и я неосознанно переплетаю наши пальцы с Пиларгусом. Не то чтобы я трушу, но осторожность всё таки не помешает. Особенно когда над нашими головами нависла скрытая угроза.

Ледяной медленно опускает взгляд на наши сцепленные руки. Так, словно его удивил мой жест: спрашивается, почему не потянулась к тому же Андосу, Никасису, Дариосу или Тринадцатому, которым доверяю больше, чем остальным. Но не порывается это как-то комментировать или разрывать контакт. Не отмахивается от моей нужды в нём. Хотя не терпит подобных прикосновений: сколько раз замечала, что стоит мне только коснуться Пиларгуса, как он тут же вздрагивает так, будто это приносит ему невыносимую боль.

— Милое местечко, — присвистывает каменный. — Подозреваю, как только мы дотронемся до артефакта, как эти зловещие «стражи» тут же пробудятся.

— Предполагаю, что так… — соглашается космический, настороженно оглядываясь по сторонам. — Или они… просто жертвы кого-то или чего-то.

— Вероятнее всего… — Филактэй присаживается на корточки возле края возвышения и принимается изучать заледеневшие статуи. Меня на холодный пот пробивает от его непозволительной в таком месте беспечности, а тело само подталкивает одёрнуть водного от края. — Я вижу на них только остатки магии, что означает одно: нечто превратило их в лёд.

— Артефакт? — Дариос слегка наклоняется к лениво вращающейся сфере.

— И сотворил такую занимательную композицию? — скептически отзывается Никасис, ладонью указывая на статуи и зеркала, находящиеся на приличном расстоянии от артефакта.

— И то верн… — мой рыжеволосый дракон не успевает договорить, как вдруг по рассечённому геометрическими узорами полу проходит мощная вибрация. Та самая, которую мне уже довелось испытать перед входом в этот ледяной склеп. И на этот раз ощущаю её не только я, но и мужья, которые вместе со мной едва удерживаются на ногах.

Зеркала и полупрозрачные статуи принимаются звонко дребезжать, словно предупреждая о приближающейся опасности. Некоторые из них даже валятся на эбонитовые платформы и разбиваются на сотни осколков, которые долетают и до нас.

Мои драконы, несмотря на непрерывную тряску, как при извержении обезумевшего вулкана, инстинктивно заключат меня в кольцо, отгораживая тем самым от опасности.

На сей раз на меня не накатывает возбуждение. Оно испаряется так, будто его и не было. Зато меня охватывает новое чувство. То, что не поддаётся никакому контролю. Потому что это… страх смерти. И самое кошмарное то, что я не в силах определить, с какой стороны нам ждать удар: моё божественное чутьё, впрочем, как и остальные способности, даёт сбой, и остаётся лишь одно — человеческое. А с ним мало что можно сделать.

Немного погодя выясняется, что не только моя магия перестаёт отвечать на зов, но и у моих мужей тоже. Иными словами, это чёртовое место загоняет нас в безвыходную ситуацию, в которой мы не можем ни уничтожить треклятый артефакт, ни телепортировать его с собой.

— В таких случаях я всегда прислушиваюсь к своим инстинктам… — перекрикивает весь посторонний шум Дариос. — И сейчас они мне твердят: «делай ноги»! — каменный подхватывает меня на руки и стремительно направляется в сторону выхода.

Но, по всей видимости, сегодня нам решила сопутствовать Неудача, поскольку нам остаётся всего-то несколько шагов до заветного «спасения», как дверь перед самым нашим носом резко захлопывается, и мы остаётся в западне.

Внезапно звон прекращается, становясь глухой тишиной. И в этой тишине, смешанной с нашими учащёнными дыханиями, раздаётся многократное эхо:

— Нашлись храбрецы, что отважились пройти обряд Эреты[1]! — в этой гармонии звуков я улавливаю и мужские, и женские голоса. Они словно звучат отовсюду: от потрескавшихся стен с поломанными статуями, от поблёскивающих в полумраке зеркал, от круглых платформ, чьи символы вспыхивают ярко-серебристым светом. И даже в наших головах.

— Много веков тому назад пары так проверяли истинность своей любви, — поясняет Филактэй. — Тем, кто проходил испытание, Эрета даровала своё благословение и навсегда связывала пару супружескими нитями. Такие союзы нерушимы. В них рождается самое здоровое и сильное потомство. А огонь любви горит до самой смерти. Ну а если не пройдёшь…

— …Пополнишь местную коллекцию! — заканчивает за водного Дариос.

— Самое время задаться вопросом: истинна ли моя любовь? — вмешивается в наш консилиум хор десятков голосов, то приближаясь к нам, то отдаляясь, будто играя с нами в «угадай-ка, где находится наш источник». — Потому что от ответа зависит ваша жизнь. Ведь богиня Эрета не терпит лицемерия и обман в делах, касающейся любви. И жестоко наказывает тех, кто играет с чувствами другого!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

У меня разом немеет всё тело, а сердце перестаёт биться, на мгновение превращая меня в одну из ледяных статуй.

Конечно, я чувствую, что люблю каждого из своих мужчин. Но… не знаю, по-настоящему ли это, или навязано нашей связью, моими гормонами, магией, которая делает, что хочет.

И если я уверена, что питаю глубокие, искренние чувства к Андосу, Никасису, Дариосу и Тринадцатому, то к другим… честно, я не до конца уверена. И не понимаю, уверена ли вообще. Потому что столько всего произошло, что я могла запросто запутаться в собственных чувствах.

И что тогда? Вот так всё и закончится?..

А что до самих мужей? Они-то хоть меня любят? Потому как и в этом я тоже не уверена!

_______

[1] Эрета — богиня любви.

ГЛАВА 52: ЭННЕЯ И АНДОС

POV ЭННЕЯ

Мои размышления резко прерываются. Стоит мне только на короткий миг прикрыть глаза, как зал мгновенно пустеет: исчезают все статуи, зеркала, мужья и затаившиеся призраки, чьё эхо ещё минуту назад заполняло зал. Остаюсь лишь я, сбитая с толку и с гулко бьющимся в груди сердцем. И всё так же лениво вращающаяся сфера на ледяном постаменте.

— Эй! — вскрикиваю, прокручиваясь вокруг своей оси. И хоть мне и не хочется этого признавать, но до меня, наконец, доходит: испытание уже началось. И, как выяснилось, не потребовалось ни подготовки, ни моего личного согласия. Таинственные соглядатаи решили всё за меня, тем самым запустив для нас обратный отсчёт.

Я даже не успела толком попрощаться со своими драконами. Мало ли что может случиться.

— …У настоящего воина не может быть слабостей! — раздаётся хлёсткий мужской голос за моей спиной. Я спешно оборачиваюсь и оказываюсь уже в совершенно другом месте. По красным деревьям, редкой опалённой траве, расписному тёмно-бордовой краской вдалеке особняку и по алым «греческим» туникам, в которую облачены взрослый мужчина с огненными волосами и мальчишка с пылающим костром во взгляде, определяю, что где-то на Аргее. И, по всей видимости, там, где воспитывался Андос. — Сколько раз тебе повторять, что слабость — это порок трусов! А ну-ка, повтори! — сильный мускулистый мужчина с сединой на висках и едва заметными морщинами во внешних уголках глаз угрожающе нависает над в чём-то провинившимся парнишкой, который едва достаёт тому до плеч.

Его густые брови с редкими серыми волосками сведены на переносице, руки заложены за спину, а тонкие губы изогнулись в презрительном неудовольствии.

Мне не нужны дополнительные подсказки, чтобы сразу понять, кто стоит передо мной.

— …Слабость — это порок трусов, — как по команде повторяет ещё не окрепший Андос. — Слабые — пища для сильных, — опускает полыхающий взгляд, то ли стыдясь совершённого проступка, за который его отчитывает отец, то ли пряча в этом жесте своё несогласие.

— Повторяй эти слова, как молитву! — произносит мужчина с требовательным нажимом в низком басовитом голосе, от которого и мне становится не по себе. Он как будто позабыл, что перед ним не рядовой солдат, а в первую очередь его плоть и кровь. Или… я просто идеализирую представление о семье. А для жителей Осени такое отношение к своим сыновьям считается нормой. — А теперь иди и убей того вепря! И принеси мне его шкуру!

— Но отец! — вскидывается Андос и в его глазах отражается страх. Но не по поводу предстоящей схватки или того, что она может стать последней. А такой… словно ему приказали убить собственного питомца. — Он больше никому не причинит вред!.. Отец!

— Выполняй! — вскрикивает разгневанный мужчина, разом отсекая все попытки отстоять чужую жизнь, на что мой Огненный Вихрь вздрагивает. Так, будто ему дали увесистую пощёчину. — Если не выполнишь мой приказ, то больше не смеешь называть меня отцом!

Видимо, это становится последней каплей для Андоса. И он с мечом наперевес отправляется на восток, в самую чащу леса.

Я следую за ним, стараясь не отставать. Но на какое-то время теряю поникшего мальчишку из виду. А когда нахожу спустя пару мгновений, то на землю уже опускается дождливая ночь. И он оказывается на том самом озере, на которое ещё в самом начале водил меня на свидание, в компании вепря, каких мне ещё не доводилось видеть: огромный, с ростом самого Андоса, с тёмно-красной густой шерстью, горящими глазами и как будто бы окровавленными длинными и невероятно мощными бивнями.

— Отец приказал тебя… — Андос поджимает губы, не в силах поведать о реальных причинах их встречи. А его прирученный лесной зверь словно давно понял, зачем огненный явился. И при этом не пытается сбежать, а ластится, выпрашивая дополнительные почёсывания и поглаживания.

Вепрь не страшится смерти. В его умных ярко-красных глазах и тому, как он прижимается к мальчишке, читается явное: я готов умереть за тебя, друг, лишь бы ты был счастлив. А этот мальчишка, кажется, готов сделать всё… Только не ради него, а ради одобрения своего отца.

POV АНДОС

Я нашёл Анту, когда мне было шесть, а ей… дней десять от роду(?).

В Ночь Урожая мой отец и его подручные отправились на охоту. Они долго гоняли стадо вепрей по лесу, ранили их и ждали, пока те выбьются из сил, а после хладнокровно перебили. А саму Анту либо не заметили, либо нарочно оставили на закуску местным хищникам.

Втайне от отца, презирающего любые слабости, в том числе привязанности к кому-либо, я обустроил для умирающего найдёныша небольшое логово, в которое не смогли проникнуть другие, даже безобидные животные. И выкармливал его: сначала козьим молоком, а после краденными с фермы овощами и фруктами.

Анта росла очень быстро. И стала для меня не просто очередным спасённым животным, а настоящим другом.

В перерывах от моих изнурительных тренировок мы много играли с ней: бегали по лесу друг от друга, гоняли местное зверьё и ныряли с вершины водопада в озеро.

Мне казалось, когда я делился с ней своими тревогами, о которых не мог никому поведать, она внимательно слушала меня и всё понимала. А после уходила и приносила мне жёлуди: я расценивал их знаком поддержки. Порой, когда меня съедала тоска по матери или я падал духом, не справляясь с очередным отцовским поручением, Анта принималась тыкать в меня своим мокрым пятаком и облизывала моё лицо шершавым языком. До тех пор, пока я не начинал смеяться и убегать от её настойчивой «заботы».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Все эти годы нас сопровождала безмятежность и веселье. Только с Антой я мог не притворяться, не подавлять свои чувства и не отыгрывать роль стойкого солдата. Сына многоуважаемого командира с железной волей и кулаком, сыскавшего свою славу в яростной борьбе с пустотными за будущее нашего мира.

И всё было хорошо. Ещё вчера Анта показывала мне, где растут те самые редкие дикие ягоды, которые я готов есть на завтрак, обед и ужин. Ровно до того момента, пока Айдэл, высоко ценимый воспитанник моего отца, не решился последовать за мной и напасть на Анту. Не ради моей «защиты», а ради того, чтобы выслужиться перед наставником.

Я не успел среагировать, когда тот недоумок напал на мою подругу со спины. А та резко обернулась и ненароком вспорола ему брюхо острым бивнем. Тут то и поднялась вся буча: я еле успел донести Айдэла до лекаря, а когда тот очнулся, то рассказал отцу, с кем я провожу всё своё свободное от тренировок и поручений время.

«Он с вепрем якшается, — гаденько напевал этот лизоблюд моему родителю. — Как бы у самого не отросли копыта да бивни, и он не затерялся в лесах!».

Отец ожидаемо пришёл в ярость. Мне всегда было боязно, когда он приходил в такое состояние. Потому что, будучи в нём, он мог и выпороть меня хорошенько. Да так, что потом неделю не смог бы сидеть. Но на этот раз его удар был направлен не на меня, а на Анту.

«Ты должен сам избавить себя от этой слабости!» — так он мне велел убить своего единственного друга, которого я кормил с рук, растил и прибегал согревать самыми холодными ночами, когда Анта ещё не обросла своей густой волнистой шерстью.

— Прости… — утыкаюсь ей в толстую шею, боясь посмотреть в её умные и всё понимающие глаза. — Если это не сделаю я… — приставляю ей клинок к горлу, слушая, как она тихо похрюкивает, как бы говоря: «Сделай то, что должно. Я всё понимаю и прощаю тебя». — …То это… — давлюсь собственными слезами, слыша в голове очередное отцовское наставление: «Ты не можешь зваться воином, если будешь наматывать сопли на кулак! Так делают лишь ни на что не годные слабаки!». — То это сделает он…

Анта слегка бодает меня в плечо, как бы отвечая: «Всё нормально. Так нужно».

Я надавливаю лезвием, решаясь всё сделать быстро и безболезненно. Так, как заслуживает мой самый дорогой друг. И… в последний момент опускаю руку.

— Нет! — заглядываю ей в глаза и двумя руками обхватываю её мощную шею. — Ты должна бежать! Так далеко, насколько это возможно… Чтобы ни мой отец, ни его подручные тебя никогда не нашли! — подгоняю Анту настойчивым толчком в толстый бок.

— Так и знал, что ты смалодушничаешь! — раздаётся за спиной голос отца. Я резко оборачиваюсь и нахожу его в компании какой-то смутно знакомой самки. — Временами я сомневаюсь, что ты действительно мой сын! — он грубо хватает свою «компаньонку» за длинные чёрные волосы и под её сдавленный вскрик оттягивает ей голову назад. — Было бы лучше, если бы им оказался Айдэл, а не ты! — он подставляет блестящий клинок к горлу перепуганной и ничего непонимающей… Кажется, я знаю её имя… Эн… Нея… Эннея!

— Андос, не слушай его! — вдруг подаёт голос эта красивая разумная. Откуда она знает моё имя? И откуда её могу знать я? Мы же… никогда прежде не встречались. Или… я что-то запамятовал. Причём важное для самого себя. — Это всего лишь иллюзия!..

— Выбирай, — отец надавливает Эннее на горло, оставляя на её нежной смуглой коже кровавый порез. А у меня сердце замирает в болезненном спазме. И ладони сами сжимаются вокруг рукояти. — Либо твоя свинья, — кивает в сторону Анты, — либо она!

Кто она? Почему у меня кровь стынет в жилах только оттого, что мой отец грозится прервать жизнь этой знакомой незнакомки? Где мы могли встретиться? Почему я о ней забыл?

И пока я задаюсь вопросами, мой родитель не унимается, продолжает давить и требовать, чтобы я, наконец, выбрал, чья жизнь сегодня прервётся на нашем излюбленном озере. Где растут самые сладкие цветы, что так любит прибившаяся к моим ногам Анта. Но она делает это не для того, чтобы сыскать во мне защиту, а как бы подгоняет, чтобы я уже определился.

— Выбирай, жалкий трус! — вскрикивает отец, и жадное лезвие его клинка сильнее вонзается в горло Эннеи.

— Тебе нужно очнуться от иллюзии! — сдавленно проговаривает разумная. И смотрит на меня так, будто я для неё не просто случайный встречный, а некто важный.

Важный? Какие абсурдные мысли! Я имею хоть какое-то значение только для Анты. А что до той, кто так проникновенно смотрит на меня своими глубокими чёрными глазами, которые в мгновение кажутся такими родными… Может, это действие какого-то заклятья или дурмана. Такого, каким родитель пытается меня подтолкнуть на убийство своего друга!

— Что бы ты ни выбрал, — голос Эннеи дрожит, — я приму это. Ведь я люблю тебя!

Я в одночасье становлюсь нагим и безоружным. В голове раненым зверем вопит мысль, что я должен любым способом защитить эту самку… Мою возлюбленную… Мою жену!

POV ЭННЕЯ

Андос взрослеет на глазах. Точно змея, которая сбрасывает лишнюю кожу. А заодно удлиняет все свои конечности и наращивает мышечную массу, отчего туника на его возмужавшем теле не выдерживает и расходится по швам. Остаются лишь одни трусы, напоминающие кусок красной ткани, которую он обмотал вокруг бёдер.

Всего за несколько секунд передо мной оказывается уже не подросток, а мой взрослый муж. Тот, кого люблю всем сердцем. Тот, с кем готова разделить его боль. Тот, ради кого готова проклясть его собственного отца за такое жестокое обращение с собственным сыном!

— Я выбрал, отец, — произносит мой Огненный Вихрь. И я ни капли не сомневаюсь в нём.

— И что же ты выбрал? — мужчина, который после такого не имеет права зваться отцом, ослабляет хватку на моей шее. И я, наконец, могу свободно вдохнуть.

Несмотря на то что боль весьма ощутима, я почему-то знаю: он не сможет причинить мне реальный вред. Или это мой инстинкт самосохранения притупился после столь душераздирающей сцены, где Андос пытался и не смог проститься со своим другом.

— Тебя! — всё происходит так стремительно быстро, что даже я едва поспеваю за происходящим: огненный в одно мгновение оказывается сбоку от нас, ладонью обхватывает приставленный к моему горлу кинжал, а после вонзает своему отцу меч под рёбра.

Тот, в свою очередь, не успевает — или специально это делает — никак среагировать и издаёт предсмертный болезненный стон. И на последок с ошалелой улыбкой проговаривает:

— Значит ли это то, что я — твоя слабость? — и, не долетев до земли, растворяется, как дым от путухшей свечи.

— Андос! — я бросаюсь на шею своего мужа. Осыпаю его щёки поцелуями. И проверяю его ладонь, на которой остаётся глубокий порез.

— Само заживёт… — отмахивается мой невыносимо упрямый муж. — Любовь моя! — вовлекает в долгий, полной страстной нежности поцелуй и стискивает в своих крепких объятиях под довольное хрюканье вепря. — Я люблю тебя больше жизни! — шепчет так, словно признаётся в каком-то тяжком проступке.

— А я люблю тебя! — признаюсь ему в тон. И стоит мне только это сказать, как на наших запястьях материализуются татуировки: у Андоса тёмно-красная, напоминающие витиеватые узоры в форме браслета, а у меня — чёрная, с огненным цветком на самой косточке.

— Мы прошли испытание! — на лице моего мужа отражается едва сдерживаемая радость.

Он подхватывает меня на руки и принимается кружить, обсыпая различными комплиментами. А я счастливо смеюсь, одновременно не веря в происходящее и при этом внутренне ликуя от благополучного исхода. Так бы и с остальными всё прошло!

Мы вновь сливаемся с огненным в поцелуе. Только уже менее сдержанном. И он как-то быстро перетекает в то, что мы срываем одежду друг с друга. Хохочем, когда свинюшка взвизгивает, будто укоряя нас, и убегает прочь, подняв столп пыли. И становимся единым целым: сперва неспешно, выцеловывая признания на коже друг друга, а после дико и ненасытно.

Андос вбивается в меня быстрыми грубыми толчками, а я с готовностью принимаю его всего. И лишь одна мысль о том, что мы связаны навечно, заставляет содрогнуться в сладком оргазме. А через пару толчков быть наполненной им до краёв.

Когда мы валяемся на моей разбросанной одежде голые, уставшие и взмокшие, огненный признаётся ещё кое в чём, отчего я затаиваю дыхание:

— В детстве я не решался дать отпор отцу и противостоять его… приказам, — неспешно перебирает мои волосы, пока я прижимаюсь к его грудной клетке, под которой торопливо бьётся сердце. — И в тот день я… я… убил Анту, — из уголка его глаза по виску скатывается одинокая слеза. — Я боялся, что если сам этого не сделаю, то её нагонит отец. И тогда её муки будут страшнее, чем предательство друга. А сегодня меня осенило, что я не сумею защитить то, что мне дорого, пока не поборю собственные страхи и неуверенности. Пока не признаю, что в слабости тоже есть своя сила.

— Мне жаль… — выражаю сочувствие по поводу той прекрасной свинюшки и сжимаю его ладонь своей. — Уверена, она тебя давно простила. Но… простил ли ты себя сам?

Мой вопрос так и остаётся висеть в воздухе. И на этой меланхоличной ноте наше испытание подходит к концу.

ГЛАВА 53: ЭННЕЯ И ДАРИОС

POV ЭННЕЯ

На сей раз я оказываюсь в какой-то сырой и тёмной пещере. В самом её центре висит закоптелый котелок, под которой дотлевает слабый костёр. А по бокам от этого импровизированного очага подготовлены два спальных места из соломы и нескольких кусков грубой и при этом плотной ткани. Ни стульев, ни стола, ни других удобств. Лишь деревянный сундук, стоящий в самом углу и догнивающий свой век в этой доисторической квартирке.

— …Сколько раз тебе повторять, чтобы ты перестал меня позорить! — высокий тощий мужчина в грязно-оранжевых лохмотьях тащит за ухо рыжеволосого мальчишку с горящими апельсиновыми глазами, в которых читается открытый вызов и упрямая непокорность.

— Но отец!.. — громко возмущается Дариос. — У нас закончились все припасы. Нам совершенно нечего есть! И ты сам говорил, что для охоты я ещё слишком мал!

— Но это не значит, что ты можешь красть чужое! — в высоком голосе мужчины проступают истерические повизгивания. И сам по себе отец каменного создаёт впечатление слабого разумного: и духом, и тонкокостным телом с болезненным оттенком лица и залежами под тусклыми апельсиновыми глазами (это единственное, в чём они с сыном похожи).

— Почему? — не унимается весь перепачканный и взлохмаченный мальчишка в дырявой тёмно-оранжевой тунике. Судя по нескольким неаккуратным заплаткам, этот намёк на одежду стоило давным-давно сжечь. — У них большой огород… Они могут и поделиться!

— Как ты не поймёшь… Это так не работает! — мужчина довольно грубо толкает ребёнка вперёд, к очагу. А сам спешно подскакивает к своей лежанке. Достаёт из соломы небольшую бронзовую фляжку. И, едва не вырвав крышку, делает несколько жадных глотков.

Зрелище, мягко говоря, жалкое. И заставляет брезгливо передёрнуть плечами.

Я не чувствую запахов, но на все сто процентов уверена, что в этом сосуде, в который отец каменного вцепился, как щенок изголодавшийся по мамкиной сиське, плещется алкоголь.

— А как тогда это работает? — раздосадовано хмурится Дариос. И отворачивается, лишь бы не видеть, как его родитель ненасытно лакает спиртное. И даже не морщится. Будто воду пьёт, ей-богу! Теперь я понимаю, почему каменный всегда с неохотой отзывался об отце. — Почему одним всё, а другим приходится от восхода Солоноса до поздней ночи надрываться на поле?!

— Потому что у них власть, сынок, — практически по слогам протягивает опьяневший мужчина. И, неуклюже качнувшись в сторону, плюхается на солому. — У кого власть и аллиссы, тот правит миром. А у нас… — разводит руками и нервно хохочет. — Только эта вонючая пещера!

— Сам виноват, — сердито бурчит себе под нос мальчишка. В его глазах отражается острый упрёк, а хрупкое тело в мгновение становится напряжённым. — Кто же тебя заставлял идти против побратима? Не проиграй ты ему наш дом, у нас бы тоже было всё!

— Да что ты знаешь, сосунок! — выкрикивает разгневанный родитель. Его осунувшееся лицо искажается такой лютой ненавистью, что мне хочется встать между ним и Дариосом, лишь бы защитить неокрепшего парнишку от пьяного припадка своего отца. — Если бы не ты… Я бы до сих пор был подле твоей матери, и бед не знал! Но стоило тебе родиться, — неприятно скрипит зубами и вцепляется своими тонкими пальцами в солому так, будто под ними чьё-то горло, — как эта неблагодарная змея отослала меня в эти дрянные земли! — мужчина вновь тянется к фляжке, а на его глазах выступают злые слёзы. — Вот что, сынок… Никогда не верь самкам. Они использует тебя для своих нужд, а потом… выкинут за ненадобностью. Помни мои слова. Ведь твоя бессердечная мамаша именно так и поступила со мной! Посмотри теперь, как мы живём, — отчаянно взмахивает руками, — мы — нищие! — вопит, точно раненый олень. Или Алень, который винит во всех своих бедах жену и ни в чём не повинного ребёнка.

Дариос ничего не отвечает на истерику своего отца и просто уходит прочь из пещеры.

Я, как и полагается, следую за ним. А сзади раздаётся тихий сдавленный всхлип:

— Теперь ты и его отнимешь у меня?..

POV ДАРИОС

Я понял, что если продолжу находиться рядом со слабовольным отцом, который глушит свои печали сомнительной настойкой и не пытается вернуть наше имущество, то настанет тот день, когда вместе с ним пойду ко дну. Поэтому, как только мне исполнилось двенадцать, я сбежал и сменил своё имя на Диона Безродного.

Сначала я прибился к беспризорникам. Попрошайничал, воровал, жульничал, подставлял одних разумных перед другими. В общем, делал всё, чтобы выжить, прокормиться и оплатить спальное место в древних заброшенных руинах, где обосновались такие же бродяги, как я.

Спустя несколько лет до меня дошло, что пока я перебиваюсь грошами и дерусь за корку плесневелого хлеба, родовых земель мне не видать, как родинку на своей правой ягодице. Поэтому я примкнул к разбойникам. Те поручения, которыми меня заваливал их главарь, практически ничем не отличались от того, чем я занимался на улице: где-то нужно было украсть ценные вещи или документы, похитить злостных неплательщиков или, в целях запугивания, их членов семьи, а где-то поджечь амбары с зерном, отнять целые поместья за неуплату непомерных «налогов» или развязать целую бойню между разумными.

Единственным различием, помимо того, что моя прибыль возросла в шесть, а то и в десять раз, было то, что увеличились и риски за каждое дело. Теперь у меня не было тех, кто в патовой ситуации мог прикрыть и переключить внимание на себя, пока я сбегаю. Более того, работая на главаря самых опасных на то время разбойников, я даже и помыслить не мог о побеге во время своей миссии. Иначе бы меня ждала участь похуже, чем тех, кто попадал в его клетки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Будучи разбойником, я продолжал совершенствовать своё мастерство в воровстве, обмане и разного вида переговорах, где требовалась не только грубая сила, но и подвешенный язык. Научился владеть парными кинжалами и менять маски в зависимости от ситуации. Копить и тратить аллиссы с умом, вкладывая их в своё будущее.

Со временем я обрёл вполне заслуженную репутацию. Вернул нашей семье одно полузаброшенное и неприметное поместье, которое проиграл ещё мой дед задолго до моего рождения. И «дослужился» до правой руки главаря разбойников.

Но чем выше я вскарабкивался, тем ощутимее вставал поперёк горла у тех, кто всем своим нутром желал занять моё место или хотя бы иметь какие-то цели на жизнь, как я.

В один из дней мне поручили соблазнить одну самку и выкрасть из её тайного хранилища очень ценное ожерелье из редких камней и сплава, за которым гонялись все охотники за драгоценностями, включая и нашего главаря.

Поскольку Великие не обделили меня внешней привлекательностью, мне не составило никакого труда очаровать ту разумную. Кроме того, мне в какой-то мере повезло, что остальные самцы её сторонились, прозывая «проклятой вдовой». И причина тому была веская: все девятнадцать мужей той самки вознеслись к Праматери при странных обстоятельствах.

Поначалу я хотел затащить её в койку, хорошенько отыметь, а после, когда бы она уснула, пробраться в хранилище и украсть то, что мне надо. Но Диолла, так звали ту разумную, каким-то образом прознала о моём плане. И… неожиданно для меня самого предложила сделку, где я отныне работаю на неё, а взамен получаю возможность начать всё с чистого листа.

Предложение было настолько заманчивым, что я, практически не раздумывая, согласился на него. А после моя жизнь потекла мёдом… Я вернул своё настоящее имя. Очистил свою репутацию от преступных дел. Правда, не до конца. А немного погодя вляпался ещё в несколько неприятных историй. Впрочем, это не столь важно. Прошёл обучение в Академии. В знак благодарности за то, что отец не бросил меня во младенчестве, пересилил его в один из пустующих домов и продолжаю снабжать всем необходимым. Встретился со своей матерью. Однако наше общение не продвинулось дальше обмена фальшивыми любезностями и претензиями о том, что я, в отличие от своих братьев, так ничего и не добился. И не стал достойным самцом. Выполнял странные поручения одинокой и скучающей вдовы: отыскивал, покупал, а иногда и крал различные артефакты, которые она собирала в свою коллекцию. И время от времени согревал её постель.

Любовницы изобретательнее Диоллы мне ещё не доводилось встречать. У нас было всё, о чём я тогда и не мог представить в собственных фантазиях. Но за годы нашего плодотворного сотрудничества я так и не проникся к той, кто мне практически простелила дорожку ко многим моим целям. Да и, признаться, цена у этого была слишком высока: я чувствовал себя рядом с Диоллой хуже цепного пса или того же фаллоса, стоящего у неё на прикроватной тумбе и повидавшего такие места, для которых он не совсем предназначен.

Однако уйти от своей «покровительницы» я не мог. Потому что не достиг и половины того, что планировал.

POV ЭННЕЯ

Перед моими глазами один за другим мелькают самые разные эпизоды из весьма «насыщенной» жизни Дариоса. Они вызывают во мне сострадание, смятение и даже злость.

Я знала, что каменный тот ещё плут, но даже не представляла, что на самом деле за этим стоит. Почему у него репутация «двуликого» и «торговца душами». А теперь, пробежавшись по ленте его прошлого, я чувствую себя по меньшей мере… обманутой. Потому что, как оказалось, я лишь отдаленно знаю настоящего Дариоса: лживого, лицемерного, ориентированного только на свою выгоду. И вместе с тем продуманного, терпеливого, проницательного и далеко не такого скупого, как я о нём думала.

Конечно, это не все эпитеты, которыми хочу его осыпать. Но факт остаётся фактом: каменный не был до конца со мной честным и продолжал многое от меня утаивать.

С другой стороны, если каждый из нас сейчас окунётся в воспоминания другого, то можно сделать друг о друге такие выводы, что неизвестно, останемся ли мы вместе или всё-таки разбежимся кто куда. Ведь даже я не всегда была доброй, справедливой и честной. И у меня тоже имеется постыдное прошлое, о котором предпочитаю молчать.

И опять же, прошлое не всегда определяет то, кем в итоге станет человек. Да, оно многое может поведать о нём. Но это не значит, что человек не может измениться: поменять свои взгляды, предпочтения, привычки и методы, которыми он руководствуется в достижении целей.

Я всегда думала, что мои поступки — это есть то, кем я на самом деле являюсь. Однако это далеко не так. Потому что иногда я прибегала к обману, но лишь для того, чтобы не подставлять других и не навешивать на них дополнительные проблемы. С некоторыми поступала довольно жёстко, но лишь для того, чтобы отстоять себя или подтолкнуть их перестать тешить иллюзии насчёт меня. Порой говорила такие жестокие и болезненные слова, но лишь для того, чтобы этот некто взглянул правде в лицо или, наконец, отстал от меня и ушёл с миром из моей жизни.

Да, может, я и действовала из благих побуждений. И всё же это не отменяет того, что для кого-то я злодейка. Разбивательница сердец. Лицемерка. Лгунья. Или предательница. Вопрос лишь в том: с какой стороны и какими глазами на меня посмотреть.

И это же касается моих мужей, в том числе и Дариоса. Возможно, мотивы их поступков далеки от моих. Тем не менее, моё отношение к ним не поменялось. Я всё так же люблю своего рыжеволосого дракона-искусителя и принимаю его с весьма специфическими нюансами. Пусть и не со всеми: некоторые его решения я попросту не понимаю.

И ещё я не понимаю того, какого лешего эта возрастная дракониха вцепилась в моего мужа!?

POV ДАРИОС

Тихие шаги нарушают моё недолгое уединение, которое я только-только нашёл в цветущем и благоухающем саду внутреннего двора.

Скривившись от неудовольствия, я натягиваю на лицо самую обворожительную улыбку и поворачиваюсь к приближающемуся источнику звука. Так нужно: отыгрывать роль того, кого всё устраивает. По крайней мере, до той поры, пока я не закреплюсь в своём положении.

— Посмотри, кого я сегодня к нам привела, — Диолла представляет мне высокую, стройную разумную со смуглой кожей, длинными чёрными волосами и тёмными, как самая непроглядная ночь, глазами. Разумную, при одном взгляде на которую моё сердце пропускает удар, а ноги хотят унестись прочь. Не из-за того, что она не вышла собой, нет. Эта прелестная самка в открытом облегающем платье, подчёркивающем всё её достоинства, невероятно хороша собой. Настолько, что в день, когда она родилась, в мире появилось на десять уродливых существ больше, дабы восстановить природный баланс. Мой порыв к бегству обусловлен лишь тем, что рядом с этой прекрасной незнакомкой, взгляд которой направлен в саму душу, я чувствую себя разоблачённым. Таким, будто она видит меня насквозь. Таким, словно ей ведомы все мои секреты и те безобразные стороны моей личности, которые я так стараюсь спрятать даже от самого себя.

— Приветствую, — после короткого замешательства проговариваю я и выставляю мизинец кверху. — Что ты придумала на сей раз? — стараюсь не смотреть на молчаливую незнакомку и обращаю всё своё внимание на загадочно улыбающуюся вдову, которой, видимо, опять наскучила ежедневная рутина, и она решила разнообразить нашу сексуальную жизнь.

— Как тебе моя новая знакомая? — спрашивает с хитроватым прищуром. И обходит… мою... мою(?)… что за вздор лезет в голову?.. разумную по кругу. Так, будто она не более чем товар на невольничьем рынке. И отчего-то меня подобное отношение задевает. Вроде и несущественно, но по какой-то неведомой причине всё равно свербит под ребром.

— Хороша собой, — говорю не раздумывая. И тут же исправляюсь: — И всё же краше вас, моя госпожа, не сыскать разумной на всём белом свете, — откровенно льщу Диолле.

— Ну мы ещё поговорим об этом!.. — шипит незнакомка. А глаза-то какие злющие… Просто загляденье! Не считая угрожающего тона, вызывающего у меня любопытное предвкушение.

Где-то я уже видел эти тёмные жгучие глаза и слышал этот сладкий голос. Неужели мы уже встречались? Тогда как я мог позабыть эту вспыльчивую незнакомку?

Кажется, я даже помню её имя. Оно начинается на…

— У меня для тебя сделка, — неожиданно предлагает Диолла. И достаёт каменный ключ из набедренного мешочка. — Этот ключ от особенного сундука. В нём лежат все документы, подтверждающее твоё право владеть всеми каменоломнями и рудниками, которые отняли у твоей семьи. А также там хранится список тех имён, что когда-то приложили руку для разорения твоего рода. И на десерт — Слёзы Даяды и местоположение, где они находятся.

— А взамен? — предвосхищаю тот момент, когда наконец-таки возьму от жизни то, что мне причитается. И вся эта бесконечная погоня за желаемым закончится. Отпадёт необходимость в притворстве и осточертевших плясках под чужую дудку.

— Взамен… — Диолла маняще водит перед моим носом ключом. — Ты откажешься от неё, — указывает в сторону… вроде бы её зовут… Эннея(?).

— А она-то здесь при чём? — издаю весёлый смешок и приподнимаю брови. Более абсурдного предложения мне ещё не доводилось слышать. Моя заветная цель или какая-то… какая-то… Что со мной? Почему моё сердце так сильно колотится?..

— Если ты выберешь свою мечту, то что будет дальше? — вдруг спрашивает незнакомка. А меня в холодный пот бросает. И возникает тревожная мысль, что если я сейчас же не возьму ключ, то больше мне такого шанса не выпадет.

— То я стану одним из богатейших разумных, — упрямо заявляю. — Враги моей семьи поплатятся за то, что с нами сделали. Сильнейшие мира будут считаться со мной, а слабые — бояться. Мне уже не придётся доказывать, что я хоть чего-то стою. — Последние слова я произношу на эмоциях, и меня в тот же миг окатывает стыдом за них.

Как у этой разумной так умело получается задевать меня за живое? Откуда у неё вообще такое влияние на меня? Неужели… Точно! Диолла применила на мне какой-то артефакт! Иначе другого объяснения, почему эта находчивая самка так странно влияет на меня, нет.

— Дариос, — я невольно прикрываю глаза от того, как моё имя звучит на её чувственных устах. И тут же одёргиваю себя за это. — Тебе ненужно доказывать, что ты чего-то стоишь, — делает несколько вкрадчивых шагов ко мне. И моё желание выхватить ключ только усиливается. — Потому что я тебя люблю таким, какой ты есть. И мне совершенно неважно, если у тебя какие-то богатства. Насколько ты влиятелен… Ты уже невероятно важен для меня.

— Ложь! Тебе не запудрить мне мозги! Ты можешь говорить всё, что угодно, но я выбираю… — прохожу мимо… важнейшей драгоценности в моей жизни. Нет!.. Это всё обман! Влияние на мой разум извне! Единственное, что мне по сердцу в этой жизни — аллиссы, вино и секс. В нём нет места ни для кого. Тем более… для неё… моей дорогой и желанной Эннеи.

Я встаю как вкопанный около… моей… жены(?). Нет, борись! Это всё дурное наваждение. Злая забава моей же сущности, которая так сильно жаждет быть хоть кому-то нужной и… любимой. Иметь семью: мятежную жену и непослушных, а главное — сытых, обутых и ни в чём не обделённых детей, что так похожи на нас. И, быть может, раздражающих побратимов… Андос… Бионей… Никасис… Пиларгус… Филактэй… Тринадцатый…

Стоп. Стоп. Стоп! Куда-то меня уже повело совершенно не в ту степь!

— Я выбираю ключ, — принимаю окончательное решение. И тяну руку к заветному.

— Ты и вправду думаешь, что это заткнёт дыру в твоей груди? — летят мне в спину такие… отчего-то задевающие моё эго слова. И я растерянно замираю. — Действительно считаешь, что, завладев всеми богатствами мира, тебя вдруг станут уважать и признавать? А не допускал ли ты мысли о том, что и без этого тебя уже ценят и дорожат тобой?

— Ну что же… — Диолла растягивает губы в лукавой улыбке и резко переворачивает ладонь с ключом. — Ты сделал свой выбор.

Я наблюдаю за тем, как исполнение всех моих мечтаний летит мне прямо в руку. Вот оно. Мне больше не придётся ни перед кем пресмыкаться и отыгрывать надоедливые роли. Наблюдать за тем, как мои недруги купаются в моём же богатстве. Заключать союзы с теми, кто мне поперёк горла, и от одного их вида появляется кислый привкус во рту. Быть гонимым собственным отцом и неугодным своей же матери…

Только представив выражение её лица, когда я появлюсь в Совете Камня в одной из ведущих ролей, на душе становится уже не так паршиво.

А когда мой родитель узнает, сколького я добился без его поддержки? Переосмыслит ли он всё? На что безвозвратно потратил свои годы?

И всё бы ничего, но… Я внезапно одёргиваю руку, и ключ, пролетев мимо, падает на мозаичную дорожку и рассыпается на мелкие куски.

— Вот тебе и проверочка от богини любви… — протягиваю и наблюдаю, как моя старая знакомая рассеивается дымом.

Я поворачиваюсь к Эннее и раскрываю для неё объятия.

— Паршивец! — сквозь слёзы выкрикивает моя драгоценная жёнушка, хлёсткие ругательства которой я бы ни за что на свете не променял на какие-то каменоломни. — Я уже думала, что ты… — всхлипывает и всё равно прижимается щекой к моей груди.

— Прости, что дал слабину, — глажу её по волосам и дрожащей спине. — Моя жадность и желание доказать свою важность чуть не стоили нам жизни…

POV ЭННЕЯ

У меня чуть мир не рухнул перед глазами, когда Дариос решил выбрать ключ!

Я на мгновение действительно поверила, что все его слова о любви — это сказочная ложь, придуманная только для того, чтобы использовать меня в своих целях. И едва не взвыла от бессилия, смотря на то, как ключ неумолимо падает ему в ладонь.

А сейчас… мне просто хочется поколотить этого широко улыбающегося плута за то, что он проехался по моим нервам так, будто это американские горки.

— Ты для меня важнее всяких богатств, — целует меня в макушку. — Точнее, ты и есть моё главное богатство. И я ни за что не променяю тебя на какие-то шахты… Я их и так получу, — добавляет щепотку перца в своё медовое признание, за что тут же получает тычок ноготком под рёбра. — Ай! — инстинктивно вздрагивает. — Да за что?! — смеётся.

— За всё хорошее, — ворчу себе под нос. И любуюсь тем, как на моём запястье расцветает новый цветок. Он приносит мне облегчение и победный триумф.

Наконец мы прошли очередное испытание. Осталось ещё пять. И если они будут такими же животрепещущими, боюсь, к концу я точно поседею…

— Как думаешь, та софа в углу достаточно удобная? — спрашиваю сквозь улыбку. И Дариос отлично понимает мой намёк: он без промедления подхватывает меня на руки и несёт в заданное направление. В укрытое пышными листьями местечко, где мы всё оставшееся время предаёмся страсти и отдаёмся во власть неземному блаженству.

ГЛАВА 54: ЭННЕЯ И НИКАСИС

POV

ЭННЕЯ

Яркий бело-золотистый свет ударяет по глазам, и я в мгновение ока оказываюсь посреди цветочного поля, смутно напоминающего то, где мы однажды побывали с Никасисом.

Мимо лениво проплывают пухлые облака. Ветер разносит по округе шелковистый пух, похожий на птичий. Высокая трава щекочет открытые участки моей кожи. На этот раз их оказывается больше, чем на моих предыдущих нарядах, в которых я попадала в «воспоминания» своих мужей. Теперь на мне полупрозрачное золотистое платье на тонких бретелях и боковым разрезом до самого бедра. А под ним… нет и намёка на нижнее бельё.

Интересно, это проекция моего подсознания или магическое пространство автоматически подстраивается под вкусовые предпочтения своего «хозяина»? Тогда… кому же из моих драконов нравится лицезреть меня практически нагую?

— …Госпожа послала за вами, — раздаётся тихий мужской голос сзади, и я оборачиваюсь.

Под высоким раскидистым деревом, похожим на акацию, я замечаю светового. В отличие от огненного и каменного, которых мне довелось увидеть и мальчишками, и подростками, Никасис предстаёт передо мной уже окрепшим, подтянутым и притягательным юношей.

Он нехотя отрывается от записной книжки. Некоторое время смотрит на склонившегося перед ним слугу с совершенно непроницаемым лицом. А затем молча поднимается на ноги и следует к куполообразному строению, виднеющемуся вдалеке.

Мы неспешно проходим через многочисленные арки, увитые различными цветами. И, наконец, доходим до ротонды с открытым нервюрным сводом. Там, в центре неё стоит высокая женщина в струящемся бело-золотистом платье и вьющимися светлыми волосами, достигающими мозаичного пола. А рядом с ней — рослый мужчина со светло-пшеничными короткими прядями и белом парадном мундире, похожим на тот, в который одет Никасис.

Как и в предыдущие разы, лица «второстепенных» участников нашего испытания смазаны. И чтобы увидеть детали, нужно прямо в них всматриваться. Так я обнаруживаю, что световой не похож ни на женщину, ни на мужчину. У моего мужа более плавные, даже изящные черты лица, а у этих двоих они какие-то рубленные, хоть это и не умаляет их красоты.

— Сколько раз говорить тебе, чтобы ты приходил сразу, как только слуга передаст тебе наше требование? — раздражённо проговаривает разумная. — У нас, знаешь ли, расписана каждая минута. Нам некогда бездельничать. И тратить своё время на твоё ожидание.

— Матушка. Отец, — смиренно приветствует своих родителей Никасис. И в этом угодливом жесте мне совсем не узнать моего мужа. В нём нет присущей ему свободы и искромётности. Лишь одна скованность и отсутствие всякого сопротивления на очевидное притеснение со стороны своей матери. Он точно сломанная механическая игрушка, которую нещадно трясут, отчего из неё сыпется все механизмы, а ему только и остаётся покорно кивать головой взад-вперёд. — Прошу простить мне моё возмутительное опоздание.

— За этот проступок я сокращаю твоё содержание на половину, — не без злорадного удовольствия заявляет разумный. И у меня внутри всё начинает стрекотать от негодования.

Разве подобное отношение справедливо? Никасис пришёл как раз таки тогда, когда слуга позвал его на встречу! Зачем раздувать из мухи слона и тем более наказывать ни за что?

Жаль, что я пока остаюсь невидимкой. Иначе бы высказала всё, что думаю об этой ситуации.

— Тогда мне нечем будет покрывать аренду за комнату, — ровным тоном произносит мой ещё больше увядший дракон. Кажется, даже небо помрачнело от такой предвзятости.

— Это уже твои проблемы. Сын-о-к, — последнее слово мужчина выплёвывает так, будто ему поперёк горло то, что он является его отцом. И этот выпад вызывает у меня недоумение.

— Ладно, — снисходительно произносит «матушка». И ласково поглаживает плечо своего деспотичного муженька. Если кто-то из моих мужей будет с такой же жестокостью относиться к нашим детям, то меньшее, что я с ними сделаю — четвертую и разбросаю части их пока ещё великолепных тел по разным сторонам света. — Мы тоже заинтересованы в том, чтобы он закончил Академию с орденом Нита́моса. Если он устроится ещё и на подработку, боюсь, не сможет держать планку. Ты же знаешь, он такой же нерасторопный, как и его жалкий отец.

Родительница Никасиса брезгливо морщится и плотнее прижимается к чужому боку. От меня не ускользает то, как они гаденько переглядываются и пренебрегают его именем. Будто бы световой вовсе не их плоть и кровь (по крайней мере драконницы), а какой-то подкидыш.

— Раз об этом просит моя искра, — разумный подносит женскую ладонь к своим губам и оставляет поцелуй на тыльной стороне, — то, так уж и быть, я придумаю для него другое наказание. Например… на отборе в эктеон[1] ты сразишься со своим братом и проиграешь ему. — В его тускло-жёлтых глазах застыло грозное предупреждение: ослушаешься и тут же поплатишься. И ни за какой мамкиной юбкой ты уже не спрячешься.

— Свет мой, — наигранно охает родительница, — но это уже ударит по его репутации…

— Он это переживёт, — отмахивается этот негодяй. — Ты забыла, что и нашему сыну нужно устраивать будущее? Великие к нему оказались не столь благосклонными. Отняли ум, но взамен наградили могучей силой, бесстрашием и отвагой. Ему в самый раз возглавлять эктеон. А этот… — с отвращением кивает в сторону Никасиса, — так уж и быть, послужит нам в Совете… Народ благоволит ему. Правда, не понятно за что…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты же знаешь, — узкая ладонь ложится на твёрдую мужскую грудь, — красивые мордашки востребованы во все времена, — открыто насмехается над собственным сыном. Такое впечатление, что она намерено истязает его. Каждое слово этой разумной пропитано такой жгучей отравой, что и у меня начинает печь в горле и груди.

Это ужасно. Родители не должны относится к своим детям так, словно они самые ненавистные враги. Убивать в них личность и использовать как инструмент к достижению цели.

Теперь мне понятно, почему световой иногда такой нетерпеливый, резкий, а порой и саркастичный. Почему он так легко может впасть в раздражение из-за сущего пустяка. И тут же одёргивает себя, становясь воплощением сдержанности.

Поначалу я думала, он так быстро отходит и умеет вовремя взять себя в руки. Но сейчас у меня возникает стойкое ощущение, что Никасис просто не умеет проживать эмоции. Не умеет быть честным с самим собой. И быть таким, каков он есть, не страшась стороннего мнения.

POV

НИКАСИС

Всё своё взросление мне приходилось выслушивать от отца, что я его самое большое несчастье. Что моё рождение отняло у него возможность быть рядом с любимой. И когда он умер, несмотря на гложущую меня скорбь, я почувствовал и облегчение.

Тогда мне показалось, что я перестану быть соломенной куклой для битья. Что мне больше ненужно безропотно проглатывать ничьё презрение. Следовать чужим наставлениям, которые шли вразрез с моей природой и тем, чего я действительно хочу. Принимать удары от пьяного отца, позволяя ему выместить на мне свой гнев. И из чешуи вон лезть ради чужого признания.

Но… на смену одному моему тюремщику пришли другие.

Поначалу я был рад воссоединению с матерью спустя столько лет. Но моё воодушевление испарилось так же быстро, как и возникло. С самого первого дня она цеплялась ко мне по разным мелочам. Открыто оскорбляла мою внешность. Голос. И принижала все мои заслуги перед обществом, называя их нелепыми трепыханиями. А мой второй отец поддерживал её унижения и ни в чём не уступал своей жене: он отобрал у меня одно-единственное поместье, которое я унаследовал. И поселили на окраине На́соса[2]. В разваливающемся домишке.

Из просто бедности я погрузился в критическую нищету. Хоть мать и оплачивала моё обучение и пропитание. И позволила мне нанять двух слуг. Но этих денег едва хватало на один поворот Олимии[3]. Поэтому втайне от них я вовлёкся в довольно рисковое дело: начал создавать запрещённые артефакты для обычных, позволяющие им овладеть слабой магией и затормаживающие их старение. Оно не отнимало у меня много сил и времени. Тем более, я хорошо смыслю в различных магических плетениях и механизмах. И при этом достойно оплачивалось. Так, что мы больше не жили впроголодь и развели небольшой скот.

Я старался достойно показывать себя в учёбе. Учувствовал в различных мероприятиях, направленных на улучшение климата и уровня жизни разумных. Принимал участие в интеллектуальных и спортивных состязаниях, в большинстве случаев занимая первые места.

Мне отчего-то казалось, что таким образом я смогу завоевать расположение своей матери и второго отца. Но… чем больше я достигал, тем сильнее они меня ненавидели. Они ещё яростнее втаптывали меня в грязь. И до кучи стали сравнивать меня с братом. С братом! Тем недоумком, который вышел в свет и заслужил репутацию только благодаря подкупам и тому, что некоторые мои особо выдающиеся заслуги приписывали ему.

Мне ничего не оставалось кроме как смириться. Принять свою участь. Заталкивать своё мнение куда подальше. И молча соглашаться со всем.

Я настолько привык пить яд, который в меня вливают вёдрами, что моя роль жертвенного ягнёнка стала обыденностью. И всё же где-то в глубине души мне хотелось вырваться из цепкой пасти моих истязателей. Показать им свои не менее острые клыки. Но каждый раз перед броском я застывал. Какая-то часть внутри меня не хотела расстраивать родительницу: если мои страдания приносят ей хоть толику утешения, то можно и потерпеть. Мог ради отца, значит, смогу и ради неё. Иначе она отвернётся от меня. И тогда… я буду никому не нужен.

— Не подведи нас, — на прощание бросает матушка. — Мы возлагаем на тебя большие надежды, — из раза в раз повторяет одно и тоже. Видимо, не хочет, чтобы я разочаровал её. И я постараюсь приложить для этого все свои усилия, чтобы не допустить подобного.

Когда родительница покидает ротонду, ко мне подходит второй отец. По его искажённому злостью лицу понимаю, что опять сделал что-то не так и меня ожидает выговор.

— Ещё раз назовёшь меня отцом, — едва ли не рычит он, — я выбью все твои зубы и вырву твой поганый язык. Ты меня понял?! — угрожающе надвигается на меня. И мне приходится отступить, показывая свою покорность. А после принести извинения за свою «бестактность».

Когда они уходят в портал, у меня опускаются плечи от облегчения. Правда, ненадолго. Ведь появляется тот, кто измывается надо мной похлеще, чем требовательные родители.

POV

ЭННЕЯ

Меня распирает от возмущения и непринятия всей этой унизительной ситуации. Так и подмывает хорошенько встряхнуть Никасиса и спросить, куда подевалось всё его самоуважение. Потому что этот забитый тихоня, который стоит в трёх шагах от меня, кардинально отличается от моего златовласого мужа, умеющего жалить одним взглядом.

Но стоит только ещё одному «герою» возникнуть на сцене, и весь мой воинственный настрой снимается как рукой.

— Какой же ты слабак! — из-за колонны с ленивой грацией вываливается… Никасис. Точнее, его тёмный двойник. Внешне они разве что отличаются мундирами: у «светлого» он полностью белый, а у его альтер эго он чёрный с золотой вышивкой. Они словно два случайно встретившихся ангела, один из которых — мученик, другой же — падший самовлюблённый нарцисс. — И долго это будет продолжаться?

— О чём ты? — не поднимая головы спрашивает первый.

— Об участи ковра, который позволяет топтаться на себе, — закатывает глаза второй. И заметив меня, расплывается в хищной улыбке: — Ты посмотри, кто к нам пожаловал! — начинает обходить меня по кругу, точно кошак, который заприметил аппетитную мышь.

— Не трогай её… — вяло протестует «светлый». И смотрит на нас так жалобно, будто это поможет убедить «тёмного».

— А то что? — с вызовом бросает двойник Никасиса. — Ножкой топнешь или заскулишь от отчаяния? — издевательски посмеивается. — Она же наша жена… А!.. Как же я мог забыть! — приподнимает руки кверху. — Ты же до сих пор так и не смог взглянуть на неё!

Я удивлённо хлопаю ресницами, обескураженная тем, что здесь вообще происходит. То, что сие испытание отличается от предыдущих, это и так видно. Но я не ожидала подобного перформанса. У меня даже слова разом все рассыпались в стороны, как мелкие бусины.

— Ты знала? — «тёмный» смотрит на меня своими проникновенными глазами, от диких золотистых искр в которых по моему позвоночнику проходит разряд тока. — Наш бесхарактерный Никасис неудержимо страшится принять тебя, — накручивает мой локон на свой палец. И, наклонившись к моей шее, с нескрываемым упоением вдыхает мой аромат.

Не знаю почему, но у меня от его вольного жеста затрепетало под грудной клеткой. А на коже, где только что ощущалось его горячее дыхание и лёгкое прикосновение подушечек пальцев, проступили волнующие мурашки.

И вроде бы нормально так реагировать на своего мужа. Но… их двое. И какой из них настоящий, тот, что всё это время был рядом со мной, рассказывал о своём прошлом, целовал и любил меня с особой изматывающей нежностью, ещё предстоит выяснить.

— Оставь её в покое… Меня. — Никасис вновь предпринимает попытку пойти против своей норовистой части. Но его потуги напоминают лишь то, как трусливый хорёк просит голодную рысь не есть его. И в то же время он смирился со своей участью. — Ты можешь ей навредить…

«Тёмный» некоторое мгновение сверлит нечитаемым взглядом «светлого», а после он складывается пополам от дикого хохота.

— Я?! — вполне искренне удивляется альтер эго. — Но у меня нет страха повторить судьбу своего отца. А вот у тебя… Их та-а-ак мно-о-го, что это тебя нужно опасаться, а не меня. Знаешь же, что тонущего чревато спасать: он сам тонет и тянет за собой других.

«Светлый», наконец, поднимает свой взгляд, и я вижу, как в нём застыли слёзы обиды.

Они неустанно сражаются друг с другом. Один просит оставить его, очевидно, считая, что все его кошмары пришли исключительно вслед за «тёмным». Второй же убеждает другого, что эти кошмары создал именно «светлый». Такой порочный круг, когда теневая сторона бунтует и требует принять её со всеми потаёнными желаниями и амбициями, а «основная» часть личности всячески препятствует этому и до кучи демонизирует.

Я и не догадывалась, что внутри Никасиса происходит борьба с самим собой. Борьба с опасениями, которые ему внушил отец и мать, и желанием просто быть счастливым.

— У меня для тебя сделка, — неожиданно предлагает Никасис в чёрном. — Мы разделимся с тобой. Ты будешь продолжать своё жалкое существование без меня. А я… — проводит костяшками пальцев по моей щеке, — так уж и быть, возьму участь супруга на себя.

Воцаряется тишина. Я по-прежнему не нахожу нужных слов. Во мне лишь теплится небольшой протест, который шёпотом выкрикивает, что светлая и тёмная сторона не должны ни в коем случае разделяться. Потому что из этого не выйдет ничего хорошего. Никасис уже не будет тем, кого я полюбила. Он станет лишь его отголоском. Тенью.

Но я не вправе за кого-либо решать. И, судя по слабому отголоску воодушевления на лице «светлого», ему эта идея пришлась по вкусу.

— Я… — мнётся он и кусает губы от нерешительности.

— Если всё время бежать от страхов, то можно забыть о жизни, — решаю всё же вставить свою лепту. Отчасти я понимаю, чего боится «светлая» часть. Того, что «проклятие» отца перекинется и на него. Того, что он горько поплатится за свою любовь и будет выброшен, как ненужный мусор, за борт нашей семьи. — Забыть о мечтах, целях. Счастье. Взаимной любви. Семье. И хуже всего, вместо тех страхов, которые ты боишься больше всего, будут приходить новые. И тебе придётся разбираться с ними в одиночку. Так и не попробовав совладать с теми, из-за которых ты ринулся в бегство… Пойми же, в избегании ты не найдёшь спасение. Ты будешь лишь из раза в раз сталкиваться с собственной болью. И «разделение» тебе вряд ли поможет. Только представь, кем ты станешь без своей «тёмной» части. Ведь именно она всё это время принимала удары судьбы на себя. Была твоим щитом, спасением и защитником.

— О, ну ты посмотри на него, — вскипает альтер эго. — Он же бесполезный. Трусливый. Жалкий. Слабохарактерный. На кой он тебе сдался?! То ли дело я! — горделиво приосанивается этот самовлюблённый позёр. — Во мне практически нет изъянов!

— Даже если так, — скептически смотрю на этого павлина в чёрном мундире, — вы друг без друга перестанете быть тем Никасисом, которого я люблю.

«Тёмный» удивлённо присвистывает.

— Слышал?! — обращается к своей «светлой» части. — Она нас любит. И что нам теперь делать? — его губы растягиваются в лукавой усмешке.

И тут меня молнией поражает одна догадка: всё это время я обращалась не к той части. Ошибочно считала, что именно «тёмный» это вторая личность Никасиса. Что, если наоборот? Ведь «светлый» — это буквально олицетворение слабостей, стремление выслужиться перед другими ради призрачной надежды на симпатию. И «тёмный» понимает это и не желает мириться с таким раскладом. Хочет освободится от гнёта чужих ожиданий и бесполезной гонкой за призрачным счастьем. Растоптать страхи, от которых бежит. Но «светлый» его всё время останавливает своей трусостью и нерешительностью.

— Хотеть быть любимым — это не слабость, — проговариваю решительно. — Опасаться чего-то — это совершенно нормально. Испытывать нерешительность в моменты, когда нужно проявить ответственность, это не недостаток. — Кто вообще решает, какими нам быть? Женщинам — женственными, мужчинам — мужественными. Можно уже быть просто самими собой?! Со своими слабостями. Взглядами, которые отличаются от большинства. Образом жизни, который не вписывается в картину мира другого. Поведением, которое делает нас нами. Сколько можно подстраиваться под чужие ожидания и стандарты? Тем более тогда, когда это не делает нас счастливыми и свободными! — Мы не бездушные существа, следующие заученному сценарию. У нас есть чувства. Самые разные. И в этом нет ничего плохого. Ты ищешь освобождение от своей уязвимости, — устремляю прямой взгляд на «тёмного». — Но что, если твоя свобода кроется в принятии её?

Мой психологический ликбез сменяется тишиной. Долгой. Многозначительной. И очень напряжённо для меня. Потому что я сделала в этой ситуации всё, что могла. Дальнейшее решение остаётся за ними.

POV

НИКАСИС

Я неотрывно смотрю на своё отражение. Ищу хотя бы одну малейшую причину отказаться от него. Ведь если мы разделимся, то я освобожусь от чужих надежд. Мне больше не придётся выслуживаться перед матерью и её вторым супругом. Не нужно будет участвовать в бесполезной борьбе за независимость световых драконов. Выпячивать свои таланты и интеллект ради секундного восхищения абсолютно посторонних мне разумных. Выслушивать насмешки от брата и делиться с ним своими заслугами.

Я перестану терзаться опасениями, что в какой-то момент наскучу Эннее, и она откажется от меня. Во мне отпадёт нужда быть на вторых ролях. Ведомым. Запасным вариантом. И я наконец-таки смогу отыскать своё истинное предназначение.

Соблазн отказаться от своей уязвимой части необычайно велик. Тем более тогда, когда на кону стоит столько выгод. Практически белый лист. Но моя агеллэ[4] права: оторвав от себя кусок, я перестану быть самим собой. И мои изъяны оттого не станут менее заметными.

За мной по-прежнему будут следовать страхи. Моё прошлое, в котором я претерпел немало унижений, и непринятие тех, в ком так сильно нуждался.

Я останусь тем же. Тем, кто стремится оправдать чужие чаяния. Пожертвовать собой и своими интересами в обмен на чужое одобрение. Тем, кто до ужаса боится стать копией своего малодушного отца. Просто это будет подано под маской мнимой свободы: я сам решаю, я сам выбираю. И то, что я откажусь от своей «слабой» части, моей сути не поменяет.

Другое дело, если приму себя таким, каков я есть. Вопреки внутреннему сопротивлению.

— Что же… — хлопаю в ладоши. — В этом есть зерно истины. Нам лучше быть вместе, чем порознь, — протягиваю руку в примирительном жесте для своего второго «я».

— Ты уверен? — смотрит на меня со смесью удивления и надежды. Какой же он… то есть я в глубине души всё-таки трусливый. Радует только одно: несмотря на эту трусость, я не перед чем не останавливаюсь. И смело шагаю вперёд. Например, как сейчас.

— У меня рука уже затекла, — закатываю глаза от нетерпения, тем самым подгоняя свою вторую часть на решительные действия. Я-то уже показал, что готов меняться. Теперь его черёд. — К тому же Эннея нас примет только в комплекте. По отдельности мы ей даром не сдались, — заговорщически подмигиваю своей неотразимой жене. — Ну так что?

Наконец этот белый мундир всё же делает шаг в мою сторону. У меня от удивления воображаемые усы на лоб лезут вместе со всем составляющим лица. Признаться, не ожидал такого поворота. Думал, придётся ещё несколько часов потратить на уговоры. А тут… сам подходит. Сам жмёт руку. Улыбается во всю широту рта. И мне, и нашей любимой. Вспышка. Болезненные разряды по костям. Тошнота. И мы становимся единым целым.

Я ещё некоторое время прихожу в себя. А после подхватываю Эннею на руки. И благодарю её: долго, нежно, дразняще и до головокружения. Пока мы оба не сваливаемся. Липкие, уставшие, но такие довольные. И с новыми брачными татуировками.

_______

[1] Эктеон — местная полиция.

[2] На́сос — и́сток (территория) на материке Нандрейе. Славится своей древней архитектурой и многочисленными летающими над ним островами.

[3] Один поворот Оли́мии — один месяц.

[4] А́геллэ — в переводе с древнего языка воздушных драконов означает «возлюбленная», «горячо любимая».

ГЛАВА 55: ЭННЕЯ И БИОНЕЙ

POV ЭННЕЯ

— …Ни в коем случае не покидайте укрытия, — шёпотом проговаривает Бионей и с опаской озирается по сторонам. — Если отец и его побратимы вас увидят… — Он не стал договаривать фразу, и так до смерти напугав пустотных, среди которых в дупле огромного раскидистого дерева спрятались трое чумазых мальчишек, заплаканная девочка и сильно избитая женщина. На лице последней буквально живого места нет, отчего мне невыносимо на неё смотреть. Внутри всё переворачивается от естественного отвращения и жалости.

Земной плотно задвигает цепкие лианы, увивающие могучий бугристый ствол. И заверяет, что вернётся к ним с едой и лекарствами. От них лишь требуется сидеть тихо.

На пасмурном ржаво-коричневом небе кривым росчерком вспыхивает молния, словно предсказывая, что у тех, кого спрятал мой великодушный муж, нет и шанса на спасение. И их роковой час неустанно приближается. Однако Бионей не замечает предзнаменования свыше и с полной уверенностью в том, что с пустотными будет всё в порядке, шагает прочь с маленькой лесной поляны. Но стоит ему только скрыться за густорастущими деревьями, по размерам уступающим тому, вокруг которого они столпились, как с противоположной стороны выходит здоровенный громила в сопровождении ещё таких же трёх.

Они целенаправленно подходят к временному убежищу беглецов. На ходу запечатывают вход в дупло толстыми закрученными корнями. После обливают его какой-то жидкостью. И…

Я прижимаю ладони ко рту от ужаса, во все глаза таращась на происходящее.

Из глотки раненой птицей рвётся крик. Он отчаянным воплем исторгается наружу и прокатывается по округе. Только не моим. А тех, кто застрял внутри дерева.

Я судорожно пытаюсь погасить плотоядное сине-фиолетовое пламя, которое в считаные мгновения расползается по стволу и кровожадным захватчиком вторгается в дупло. Но многочисленные попытки не приносят успеха: моя магия бессильна здесь.

Я впервые ощущаю себя такой бесполезной. Причастной к истошным крикам, что так норовит заглушить треск горящего дерева и обрушившийся на землю холодный дождь.

Руки дрожат как в лихорадке. К горлу подкатывает тошнота от запах жжёного мяса. По щекам текут крупные слёзы вперемежку с тяжёлыми каплями дождя.

Затянутое хмурыми тучами небо вновь озаряет вспышка молнии, как бы невзначай напоминая о высказанном ранее предостережении. И всё, что мне остаётся, так это смотреть на то, как четверо двухметровых амбалов с мерзким удовлетворением на лице заживо сжигают невинных.

Я не могу ни пошевелиться, ни наказать этих извергов. А лишь стоять тупым окаменением, сотрясаться от ужаса увиденного и мысленно желать убийцам участи пострашнее.

Я упускаю тот момент, когда на поляне появляется Бионей.

Его голова опущена, из-за чего промокшие тёмно-каштановые пряди вмиг облепили широкое лицо. Плечи, которые, казалось бы, выдержат любые тяжести, опали. А сильные руки свисают безвольными канатами вдоль сгорбившегося тела.

Только от одного его сломленного вида моё сердце разрывается на мелкие кровавые ошмётки, а из горла вырываются горькие сдавленные всхлипы.

Не представляю, что сейчас происходит внутри моего самого мягкосердечного и сострадательного мужа. Как он умудряется сдерживаться и не накинуться на преступников.

Последнего мне хотелось бы меньше всего. Потому что земной не тот, кто станет пачкать руки в чужой крови. Он не способен ни на месть, ни на насилие и тем более на убийство.

— Посмотри, сын мой, к чему приводит твоё сердоболие! — выкрикивает самый рослый и крупный из громил. В его голосе слышится такое торжество и превосходство, как будто он не преступление совершил, а как минимум героический поступок.

Остальные здоровяки подхватывают «победный» настрой своего главаря и принимаются издавать гнусные смешки.

Как же мне хочется макнуть их отвратительные рожи в отхожую яму. И сделать так, чтобы они никогда больше не улыбались.

С неба прямо в догорающее дерево ударила ослепляющая молния. Она словно нарочно расколола исполин пополам и выставила напоказ пять обугленных тел, плотно прижатых друг другу. Трупы выглядят так мирно, будто их жуткие крики боли мне померещились, а они на самом деле просто решили вздремнули и… «нечаянно» сгорели.

Позже я замечаю причину их умиротворения — маленький кинжал в руке матери… Она не позволила им мучиться. И у меня от этого осознания горло судорогой сводит.

Ужасно. Как же это ужасно! Я в жизни не сталкивалась с таким количеством насилия и жестокости, как на Осени. Только одна мысль о том, через что приходится проходить ни в чём не повинным детям, когда взрослые решают поиграть в свои чудовищные игры, сводит с ума.

Я не хочу, чтобы наши будущие дети жили в таком мире. В мире, где уничтожают целую расу. Просто потому, что захотели. В мире, где те, кого сюда затянуло против их воли, вынуждены ежесекундно бороться за выживание. В мире, где родители ненавидят собственных сыновей и создают из них таких же монстров, какими являются сами. В мире, где любовь, искренность, честность и доброта считаются за слабости, которые всеми силами пытаются искоренить.

Я понимаю, что зло нельзя уничтожить. Оно необходимо для баланса: не будь в мире зла, люди не познают добра. Но можно его минимизировать. В особенности там, где это напрямую касается меня, моих мужчин и нашей семьи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

POV БИОНЕЙ

Я родился первым из братьев. Здоровым и пухлым настолько, что из-за моих толстых свисающих щёк не было видно шеи. Не представляю, как матушка смогла разродиться мной. И всё же она вспоминает об этом моменте с тёплой ностальгической улыбкой.

Отец был ужасно горд собой. Ведь он стал первым из четверых, кто зачал дитя, опередив остальных побратимов и тем самым, по законам нашего вида, встав во главе семьи.

В отличие от других разумных, мы, земные, живём все вместе и на одной территории. Новорождённых не отлучают от матерей и не передают на полное воспитание отцам.

Не успев толком окрепнуть, родитель уже назначил меня своим наследником. И с тех самых пор начались мои тяжёлые испытания.

Отцу совершенно не было никакого дела до меня. Он презирал мой характер, называя мягкотелым сосунком и тряпкой, которая сгодится только для подтирания ног. Во всеуслышанье обсмеивал мои взгляды, убеждая меня в том, что я слабоумный и недоразвитый. И особенно ненавидел то, чем я увлекался. Стоило мне только заинтересоваться лепкой из глины, резьбой по дереву или изучением магических специй, как родитель тут же уничтожал все мои труды и сурово наказывал.

По его мнению, эти занятия выбирали лишь те, у кого между ног отсохший стручок. Другое дело — кулачные бои и охота. Он называл их «истинным ремеслом для истинных самцов».

Меня же эти занятия совершенно не привлекали. Схватка на кулаках вызывала у меня приступ тошноты от концентрированного запаха пота, крови и — в особых ожесточённых боях — недержания мочи и неконтролируемого испускания газов. А ещё меня передёргивало от одного вида выбитых зубов и переломанных конечностей.

Каждый раз, когда я не выдерживал удара или содержимое желудка, родитель принимался избивать меня, чем под руку попадётся, и кричать о том, какой я слабак и позор семьи. Он не останавливался до тех пор, пока я не лишался чувств. В то время как его побратимы и мои братья просто наблюдали за происходящим, даже не пытаясь вмешаться или оттащить его.

После такого «телесного воспитания» я неделями восстанавливался (земные слабо регенерируют). Однако… мне это было даже в радость: родитель на какое-то время забывал о моём существовании, и я мог заниматься любимыми делами. Благо, матушка это поощряла и в тихую снабжала меня всем необходимым (она не смела открыто участвовать в моём воспитании, потому что отец запугал её тем, что в таком случае отправит меня к праотцам).

Что касается охоты… Словами не передать, насколько меня захлёстывали эмоции, когда мы выходили на след какого-нибудь живого существа. Я едва мог дышать и соображать в те кошмарные мгновения, а мои руки безостановочно тряслись. Вовсе не от страха перед дичью, хищником… обычным или пустотным. А от глубокого чувства неприязни, вины и ужаса. Особенно от последнего: только одна удовлетворённая улыбка и безумный лихорадочный блеск в глазах отца в момент, когда он отнимал чьи-то жизни, заставляли меня цепенеть.

А самым чудовищным было то, что родитель и его побратимы выслеживали животных не ради мяса или шкуры, а ради забавы, трофеев и славы. За годы «отличного улова» кабинет отца превратился в музей чучел: всё от потолка до пола увешано мёртвыми головами, среди которых находятся и драконьи. И, к несчастью, это не единственная его коллекция… С разумными он обходился немного иначе: брал «на память» что-нибудь из их вещей (кулоны, прядь волос, глаза, уши, оружие, части доспехов…). И выставлял их в витрины.

Даже сейчас родитель не изменяет своим привычкам: он подходит к расколотому молнией дереву и вырывает из руки погибшей кинжал… Вместе с обугленной кистью. На его неотёсанном лице не проскальзывает ни сожаление, ни брезгливость. Лишь гордость своим поступком и непоколебимое самодовольство. Ведь, по его мнению, он в очередной раз очистил мир от паразитов. Привнёс в Осень «порядок» и «торжество закона».

Я пытался противостоять отцу. Бунтовать против его порядков и методов. Но это, кроме как к очередным поломанным костям в моём теле и разорванным органам, не приводило ровным счётом ни к чему. Родитель незыблемо верит в свою роль «божественного чистильщика». И именно по этой причине я стал тайно помогать тем, кто попадал в его немилость. А со временем, когда обзавёлся своим капиталом, всем нуждающимся.

Но… как бы я ни старался, я до сих пор так и не отмылся от ощущения, что своей помощью я просто-напросто пытаюсь загладить вину за своего отца. Будто я таким образом прошу прощение за все совершённые им злодеяния. Перед Великими. И всеми живыми существами.

Я даже кулинарией начал интересоваться только потому, что родитель нередко брал пленных, которых подвергал самым жестоким пыткам, включая морение голодом.

Узнай они, чей я сын, остались бы такими же благодарными? Сомневаюсь. Неважно, каким «милосердным спасителем», «благодетелем» и «посланником Бирсы[1]» я кажусь им сейчас. Стоит им только раскрыть мою личность, как я тотчас же стану сыном своего отца. Отпрыском Бирея Мясника. Наследником бескрайнего кладбища, которое создал мой родитель.

Мне от этого никогда не очиститься. Это моё тяжкое бремя.

Хотя, пожалуй, есть кое что намного тяжелее, чем нести грехи своего отца — это в глубине своего доброго, но глупого сердца хранить любовь к нему. Несмотря ни на что.

POV ЭННЕЯ

Наконец моё присутствие замечается другими «участниками» испытания: главарь этих извергов неожиданно хватает меня за волосы на затылке, чудом не вырывая их вместе со скальпом, и волочит в сторону Бионея так, что не успеваю переставлять ноги.

От пережитого потрясения и упущение того момента, когда, судя по всему, отец земного незаметно(!) подкрался ко мне, — все мои защитные реакции перегорают, как слабые лампочки, которые не выдержали мощного напора смертоносной энергии.

Казалось бы, это «привычная» для меня среда, где царствует деструктив. И он должен меня наполнять, поскольку именно из него состоит бо́льшая часть моей магии. Но как бы не так.

После всего, с чем я столкнулась за последние месяцы, сильнее всего мне хочется мира, согласия (в первую очередь с самой собой) и спокойствия. А ещё, чтобы меня перестали мучить кошмары по ночам. Только вот моя тьма… она требует крови, отмщения и полного господства. Её язык — разрушение. Она поглощает, подчиняет, проклинает и ломает. И пусть это преподносится под соусом «спасаем вселенную, а заодно и всех несчастных» — насилие остаётся насилием, даже если оно совершено из благородных побуждений.

— Посмотрите, какая пташка спустилась к нам на землю! — громила грубо обхватывает мою шею своей огромной пятернёй и вынуждает задрать голову.

Остальные головорезы радостно улюлюкают и одобрительно присвистывают. А мне только и остаётся подчиняться коварной игре этого инфернального места.

Будь мы в реальности при таких обстоятельствах, я бы оторвала им головы, как резиновым пупсам. Метафорически, разумеется. Ну, или… я просто занимаюсь самообманом. И на самом деле не только моя теневая сторона требует радикальных методов наказания.

— Как тебе, сын?.. — вертит моей головой из стороны в сторону так, будто это какой-то дешёвый товар на рынке. — Хороша самка, а? — прижимается ко мне своим потным телом, отчего я моментально взрываюсь и предпринимаю несколько попыток высвободиться.

— Приставать ко мне вздумал, тварюга парнокопытная?! — змеёй извиваюсь в жёстком хвате. Вот только… как бы я ни старалась — ударить пяткой в колено, перекинуть его через плечо или поставить заднюю подножку — выбраться из жёсткого хвата не удаётся. Только силы зря трачу: этот злой брат-близнец Геракла пресекает все мои несчастные трепыхания.

— Ты посмотри! — несмешливо гогочет этот бурдюк с салом и стокилограммовыми мышцами. — Она не только хороша собой, а ещё и строптивая! — кладёт свободную ручищу мне на бедро и припечатывает к себе так, что мой дух на несколько секунд вышибает из тела.

— Пусти, ублюдок! — со всей дури бью громиле локтем в ребро. Но… ему хоть бы хны. Он от этого только ещё больше заливается мерзким хохотом. А мне достаётся острая пронзающая боль, от которой невольно из глаз брызжут слёзы. Ощущение, будто бетонную стену ударила.

— Убери. От неё. Свои руки! — вступается за меня Бионей. И у меня будто камень с души сваливается. Я едва не провалилась в пучину отчаяния, когда этот отвратительный и гадкий подонок распустил свои грязные лапищи, а я не могу оторвать ему за это конечности и засунуть в… В общем, куда надо! Так, чтобы ни он, ни кто-либо ещё не смог их извлечь.

— Надо же! — наигранно удивляется. — Голосок прорезался, никудышный сынок? — кривит толстые губы в глумливой улыбочке и кивает своим подпевалам, отчего те принимаются громко и очень ненатурально ржать. Но, кажется, этого свина на бабушкиной диете не смущает подобный расклад вещей. Напрашивается только один вопрос: почему, будучи не сторонниками его сволочного поведения, они не дадут ему отпор? Их трое, а он один!

— Отпусти. — В тёмно-зелёных глазах моего мужа появляется решимость и непоколебимая твёрдость. И я не могу этому не удивиться. Потому что впервые вижу его таким… уверенным.

Почему-то Бионей мне виделся простодушным до мозга костей, у которого отсутствует внутренний стержень. Я ни разу не видела, чтобы он злился. Отстаивал своё мнение или вообще имел его. Ревновал меня. И вступал в конфликты с другими.

Что бы ни происходило, земной всегда оставался в стороне. Предпочитал отмалчиваться даже тогда, когда на него нагло наговаривали или напирали. Пропадать на кухне подальше ото всех. Прятать свои переживания за добродушной улыбкой. И блуждать в своих мыслях.

По сравнению с ним Филактэй не кажется мне таким отстранённым и погружённым глубоко в себя. Водный хоть без умолку болтает, когда на него находит вдохновение. А что до Каштанчика… С ним мы редко что-либо обсуждали. И это… как-то по-соседски, что ли.

Бывали и такие моменты, когда земной говорил что-то невпопад или до него не сразу доходила какая-нибудь истина. Но не думаю, что он отгораживался от нас по этой причине.

Тогда… может, причина его обособленного образа жизни кроется именно в отце? В его беспредельной жестокости, из-за которой Бионей страшится раскрыться до конца? В таком случае это объясняет его поведение. И почему он предпочитает тихо наблюдать издалека — всё это ради того, чтобы не навлечь на себя и тех, кого он пытается уберечь, ещё больше беды.

Такой вот Каштанчик, оказывается, закулисный народный герой.

Почему-то мне хочется поколотить его за это. Но ещё больше — отругать себя за то, что не проявляла к нему должного внимания. Не пыталась узнать или понять. А вела себя так, будто земной… какое-то приложение к моей жизни, которое бескорыстно заботится обо мне.

— А то что? — с насмешливым вызовом проговаривает громила. Он не скрывает, что не воспринимает всерьёз собственного сына или не уважает его. И уж тем более бессмысленно искать в отсутствующем сердце этого кровожадного изверга малейший намёк на любовь к тому, в ком течёт его кровь. — Засмотришь меня до смерти? Замолчишь? Заулыбаешь? — оглушает меня своим кашляющим смехом, звучащим в унисон с раскатистым треском грома. — Или, быть может… — в его голосе проскальзывает затаённая угроза и что-то ещё, отчего меня прошибает на холодный пот. — Как всегда, постоишь в стороне. Понаблюдаешь, пока мы проверяем самочку на пригодность. Глядишь, чему-нибудь да научишься. А после и сам испробуешь.

Сердце делает внеплановую остановку. А глаза сами собой округляются от ужаса.

Неконтролируемый страх сковывает меня по рукам и ногам. И, кажется, я перестаю дышать.

Не то чтобы я сомневалась в Бионее. Я скорее уверена в гнусности его отца. Пусть и фантомного. Вряд ли он остановится на запугиваниях и не захочет пойти дальше. Особенно учитывая то, как эта тошнотворная кабанина недвусмысленно прижимается ко мне, обдавая мою щёку своим смрадным запахом из гнилого рта.

Хотя… Ладно. Не буду лукавить. Я действительно сомневаюсь, что земному хватит мужества противостоять своему родителю. Если даже трое амбалов не выступают против своего жестокого лидера. Что может сделать мой муж, предпочитающий избегать открытых столкновений, в одиночку?

POV БИОНЕЙ

У меня горло поджимается только от одного грозного взгляда отца.

Как бы это ни убавляло мне чести, я испытываю перед ним тревожный страх. Когда за каждым моим поступком, который не устраивал родителя, следовало наказание. Немудрено, что я опасаюсь того, как отец отреагирует на моё заступничество. Но больше всего меня пугает то, что он может сделать с… С… Разразите меня Великие! Как же я мог забыть о своей жене?!

«Моя избранная. Моя любовь. Моя душа. Моё дыхание жизни. Прости меня, пожалуйста», — я с глубоким сожалением смотрю на Эннею, отчего она вздрагивает, словно от испуга. И уставляется на меня во все свои прекрасные, как самая непроглядная ночь, глаза.

Несомненно, она догадалась, что я позабыл о ней. У моей жены исключительный ум и редкая проницательность. Конечно, я сделал это не по своей прихоти. И всё же… такое вряд ли прощается. Теперь она откажется от меня, так ведь?..

— Прости меня… — шепчу и делаю этим только хуже: на лице Эннеи отображается такая невыносимая боль, от которой моё сердце рвётся в клочья. Великие… Что же я наделал!

В нескольких шагах от нас в сырую обугленную землю с треском вонзается молния. Она становится предвестником нашего конца. Хлыстом, который обрубает наше прошлое от этого бесповоротного момента.

Неужели я действительно потерял её?..

— Вот видишь… — отец прижимается своей щекой к щеке моей избранной. А у меня от увиденного кулаки сжимаются сами собой. Я ощущаю, как нечто тёмное и ядовитое медленно проникает в мою суть. И подталкивает преподать родителю поучительный урок о том, что не следует так обращаться с чужими самками. — …Мой трусливый сын только сопли жевать умеет. На более у него духу не хватает. — Он с силой сжимает горло моей… Нет, она больше не моя. После такого я просто не имею права претендовать на неё… Эннеи, вынуждая её приподняться на носочках в поисках спасительного воздуха, а меня дёрнуться в их сторону.

Всё это только ещё больше забавляет отца. Ему нравится дёргать за ниточки чужих жизней. Он получает извращённое удовольствие от страданий других. От того, что в те мгновения, когда Бирей Мясник заносит свой молот над головами невинных, он ощущает себя равным богам.

И мне ничего не остаётся, кроме как временно утолить его звериный голод.

— Прошу… — я падаю на колени, вляпываясь в грязь и разбрызгивая её по сторонам. — Ты можешь делать со мной всё что угодно. Только отпусти её.

Выражение превосходства на лице отца сменяется удивлением. Он переводит на Эннею такой взгляд, будто впервые её заметил. И это заставляет меня замереть от ужаса.

Родитель прознал о моём уязвимом месте. О моей любимой. И если с ней что-то случится… я попросту этого не вынесу. Не смогу дальше жить с осознанием, что та, кем я дорожу больше всего на свете, подверглась жестокости моего отца. А я лишь ползал у него в ногах, моля о снисхождении, на которое он категорически неспособен.

— Встань… — сдавленно хрипит Эннея. И мне становится так стыдно перед ней за свою немощность, что не нахожу в себе силы посмотреть ей в глаза.

Жалкий. Униженный. И беспомощный. Вот кто я. Не ровня смелой, находчивой и храброй богине. Призванной, которая за такой короткий срок, проведённый на Осени, столкнулась со всевозможными тяготами судьбы и при этом не сдалась и бросает им вызов. А я же за целое столетие так и не смог дать отпор своим кошмарам в лице собственного родителя.

Отец прав, я трус и слабак. Ничтожество, не способное защитить даже свою возлюбленную.

— Не поддавайся иллюзии этого места… — долетает до меня сквозь толщу самоуничижительных мыслей. И эта борьба избранной за меня заставляет проникнуться к себе ещё большей неприязнью. Это я должен сражаться за неё и спасать от кровожадных рук Мясника. Но никак не она меня. — Оно с тобой играет.

— Молю… — вновь обращаюсь к отцу. — Отпусти её и дай ей уйти.

Хотя… на что я надеюсь? На то, что тот, у кого вместо сердца проклятая яма, вдруг сжалится над моими жалобными просьбами?.. Весьма в моём простодушном характере.

Быть может, родитель прав и в том, что насилие возможно победить только в том случае, если ответить на него другим насилием?

Тогда… всё, что от меня сейчас требуется — выхватить из набедренных ножен кинжал и прекратить свои и чужие страдания, вонзив заточенное лезвие в отца.

Смерть Бирея Мясника не станет потерей для Осени. Она от этого только облегчённо выдохнет. А я стану героем и…

Я крепко сжимаю деревянную узорчатую рукоять.

Вскидываю голову, устремив прямой взгляд на родителя, отчего получаю глумливый смешок.

Нарочно вспоминаю, сколько зла он причинил этому миру, дабы не растерять решимости.

Встаю с колен. И…

…Убийцей. Вот кем я стану. Последователем кровавого дела своего отца. А я не такой. Муки совести попросту уничтожат меня. Выпотрошат изнутри. И я навсегда потеряю себя.

— Что, смелости хлебнул? — потешается надо мной родитель. — Иль передумал пресмыкаться? Бросишь своё излюбленное ремесло? — хохочет во всё горло, а его побратимы, как всегда, повторяют за ним. И резко смолкают, стоит их главарю подать жест. — Поступим вот как. Твоя жизнь в обмен на эту самочку. Что скажешь?

— Согласен! — произношу без промедлений, чем заслуживаю хлёсткий, укоризненный взгляд Эннеи и полный хищного предвкушения отца. — Но при условии, что ты и пальцем её не тронешь. Как и твои побратимы.

«Милая моя. Любимая. Прости меня. — Пытаюсь ласковым выражением лица смягчить её настрой. — Но если это единственный шанс спасти тебя, то я пойду на всё. Даже на собственную смерть».

POV ЭННЕЯ

Громила освобождает меня от своего цепкого хвата и толкает вперёд с такой силой, что я лечу прямиком в объятия Бионея. Тот ловко подхватывает меня и прижимает к своему крепкому телу. Запах луговых цветов и пихты, который от него исходит, мгновение перебивает прежнее зловоние. То, что мне приходилось вдыхать не по доброй воле.

Я на мгновение прикрываю глаза, представляя, что кроме меня и моего самоотверженного мужа здесь больше никого нет. Только благоухающий лес, лёгкий ветерок и покрытое редкими тучами небо, как это обычно бывает осенью. В полюбившееся мне время года.

— По рукам! — громкий голос отца земного прерывает моё маленькое бегство от тяжёлой реальности. — Только ты должен сделать это сам, — красноречиво проводит большим пальцем себе по горлу. И я невольно и тем не менее, с энтузиазмом представляю на нём глубокий кровоточащий порез. — Медленно. Быстрая смерть не приносит никакого удовлетворения. Она лишь нагоняет скуку и злит, разжигая жажду.

«Знал бы, какую жажду ты разжигаешь во мне», — мажу по извергу презрительным взглядом.

Как же этому куску дерь… сала повезло, что это место подавило мою магию!

— Я не приму твою жертву! — вцепляюсь побелевшими пальцами в насквозь промокшую рубашку Каштанчика и лбом прижимаюсь к его твёрдой груди. Так, словно это поможет остановить этого упёртого медведя от напрасной жертвы.

Ни за что не отпущу земного. Ни тогда, когда только-только его обрела. Ни молчаливого тихоню, проводившего всё своё время за готовкой. Ни слугу, который в первую очередь заботится обо мне, невзирая на собственную усталость. Ни воздыхателя, заглядывающего мне в рот. А любимого мужчину. С невероятно большим сердцем и душой.

— Но по-другому тебя не спасти… — ласково гладит меня по волосам в утешающем жесте.

— Если ты поймёшь, что твой отец больше не имеет над тобой власти, то спасти. — Я с нежностью заглядываю в его тёмно-зелёные глаза, ставшие мне такими родными. — Мой чуткий, мой мягкий, мой уязвимый… Мой ненаглядный дракон… Если ты поверишь, что ты не такой, как он, и никогда таким не станешь, тогда ты спасёшься сам.

Каштанчик смотрит на меня широко распахнутыми глазами. Так, словно всю свою жизнь ждал, когда ему скажут именно эти слова. Слова, которые имею невероятную силу. Слова, в которых заключено освобождение от невыносимо тяжёлых оков. И он… сбрасывает их.

Происходящее вокруг нас вдруг замирает. И мы остаёмся предоставлены лишь самим себе. Посреди застывших в воздухе дождевых капель. Жмущиеся друг к другу. Целующиеся. И дрожащие то ли от холода, то ли от пережитого стресса.

— Я люблю тебя, — признаётся Бионей со слезами на глазах. И это трогает меня настолько, что сама не сдерживаюсь и принимаюсь рыдать.

Сколько же он пережил. Через какой ад ему пришлось пройти, прежде чем мы встретились. И несмотря на всё это, земной остался добрым и любящим. Верным самому себе.

— Мой герой, — целую его в горячий лоб. Виски. Колючие щёки. Нос. И широкий подбородок. — Безмерно люблю тебя.

Бионей подхватывает меня на руки, точно пушинку, и прижимает к себе.

За его спиной вырастают мощные кожистые крылья с крючковатыми наростами на верхних изгибах. Глаза приобретают яркий оттенок, такой, будто их подсветили изнутри. А по коже проходит рябь из тёмно-зелёных блестящих чешуек.

Невероятно завораживающее зрелище.

— Куда мы летим? — спрашиваю, любуясь его промежуточной формой.

— Подальше отсюда, — отвечает. И разминает свои крылья так, словно они несколько веков пробыли в сложенном состоянии.

— Наконец-то ты взлетишь? — улыбаюсь, внутренне гордясь моим уже законным мужем.

И Каштанчик верно считывает мою глубокомысленную фразу:

— Наконец-то.

_______

[1] Бирса — богиня сострадания и первого урожая.

ГЛАВА 56: ЭННЕЯ И ПИЛАРГУС

POV

ЭННЕЯ

Я не успеваю вдоволь насладиться обществом Бионея — его тёплыми медвежьими объятиями, острожными трепетными поцелуями, разговорами на отвлечённые темы, в особенности о любимых блюдах, — как меня закидывают уже на очередное испытание.

— Наградили же меня Великие стольким количеством мужей! — деланно сетую, рассматривая заснеженные горные хребты. — И за какие такие грех… то есть заслуги, спрашивается? — натыкаюсь на одинокую фигуру Пиларгуса, стоя́щую на краю утёса.

На самом деле его трудно заметить на фоне этого… живописного пейзажа: одежда ледяного, равно как и его волосы и бледная кожа, сливаются с ним. Мой муж словно стал единым целым с этой протяжённой каменистой местностью, покрытой снегом и льдами. Такой же недоступный, труднопреодолимый и обособленный от остального мира. Одинокий отшельник. Потерянный странник. И равнодушный охотник с остекленевшим сердцем.

Испытывает ли он ко мне настоящие чувства?

Не подорвёт ли он моё доверие вновь?

Кто я для него? Всего лишь препятствие, посланное судьбой или же… некто значимый?

По сравнению с другими мне трудно понять Пиларгуса. Он для меня самый закрытый и непостижимый. Я не имею ни малейшего понятия, о чём он думает, что прячется под толстым слоем его ледяной брони, есть ли у него другие увлечения, кроме как орудовать клинком.

Наверное, именно это, его мрачная, порой пугающая таинственность и привлекает меня. Подстёгивает моё любопытство и разжигает во мне стремление разгадать этого покровителя теней. Будоражит воображение, что именно скрывается за его ледяной маской. Бездушное существо или всё-таки тот, кто способен на искреннюю любовь?

Я тяжело вздыхаю и кое-как заставляю себя переставлять ноги. Вовсе не потому, что не рада встретиться с Пиларом или не хочу проходить с ним испытание. А из-за морального истощения: на предыдущих «проверках на истинность» мне пришлось столкнуться с таким количеством ментальной порки, отчего боюсь представить, что меня ожидает сейчас.

По рассказам других моих мужей, у ледяного нелёгкая судьба. И меня только от одной перспективы, что придётся пройти через очередной хардкор, бросает в нервный мандраж.

Однако… несмотря на общее состояние, при котором меня настигает противная щекотка в животе и желание поскорее оказаться в горячей вспененной ванне с чашечкой ароматного ромашкового чая, я благодарна богине любви за этот странный брачный обряд. Он показал мне, что мои чувства не надуманы. А мои мужчины видят во мне не красивую оболочку или выгодный союз, а любимую. Женщину, ради которой они готовы пойти на многое.

Ветер швыряет мне колючие снежинки в лицо, и я останавливаюсь в шаге от Пиларгуса. Он оборачивается ко мне, и на его лице такое выражение, словно ледяной ждал меня вечность: спокойное, сосредоточенное и при этом хранящее печаль в глубине расширенных зрачков.

— Эннея, — произносит он, будто моё имя — спасительный вдох после долгого погружения в бездну. — Боги создали тебя, дабы покарать меня за грехи.

Его ладони ложатся мне на щёки, оставляя на них ледяные ожоги. Я вздрагиваю — не от холода, а потому что впервые вижу его таким уязвимым, открытым и… настоящим.

— Пилар… — пытаюсь что-то сказать, но слова разлетаются, как подхваченный снег с обрыва.

— Не бойся меня, — расценивает мою реакцию по-своему. — Я не причиню тебе вреда. — Он прикасается лбом к моему и добавляет: — Клянусь своей жизнью и бессмертной душой.

Его голос тихий и уверенный, пробирающий до самого сердца. И я почему-то ему верю. Но… внутри копошится какое-то предчувствие: неприятное, зыбкое. И мне хочется, чтобы время застыло, отрезало нас от тягот испытания и дало нам пару минут просто побыть друг с другом.

— Я и не боюсь, — шепчу прямо в его губы. — Я просто… не понимаю тебя.

— И не поймёшь, — отвечает Пилар. В его словах нет вызова, высокомерия или театральной загадочности. В них слышится нечто иное — завуалированное признание о том, что он сам себя не до конца понимает. — Просто оставайся рядом. Так долго, насколько это возможно.

— И тогда мы сможем вместе понять, кто ты? — улыбаюсь и поднимаю на него глаза.

Он смотрит на меня так долго и жадно, словно всё, что его волнует на всём белом свете — это только я. И этот взгляд, два замёрзших озера напротив, кажется мне теплее любого солнца.

— Эннея… — его губы, сотканные из тысячи колючих снежинок, завладевают моими. В этом поцелуе нет нежности, лишь отчаяние и страсть, находящаяся на грани одержимости. И ледяному больше не нужно её сдерживать. Он клеймит меня ими. Оставляет глубокие ожоги принадлежности ему. И пусть это не более чем иллюзия обладания, это именно то, чего я сейчас хочу. — Моя оссталия[1] посреди зимней пустыни…

Пилар стискивает меня в своих объятиях так крепко, словно боится, что я растаю, как снег на тёплых ладонях, и навсегда исчезну из его жизни. Его руки — стальные оковы. Моя личная ледяная крепость с горящим очагом внутри. И мне безумно нравится в них находится.

Голова кружится от нехватки воздуха. Пальцы путаются в волосах моего мужа. Губы покалывает от ненасытного поцелуя. И я прижимаюсь к своему Охотнику ещё плотнее, будто напрашиваясь: сожми меня ещё сильнее. Сделай своей. И никогда — ни за что! — не отпускай.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но, как и всякая сказка, наша тоже имеет свойство заканчиваться…

POV

ПИЛАРГУС

Моя жизнь похожа на серое полотно со множеством чёрных пятен, похожих на расползающуюся ядовитую плесень. В ней нет ничего яркого и светлого… По крайней мере, я так думал, пока не встретил

её

: упрямую призванную с геройскими замашками.

Она вонзилась в меня раскалённым клинком. Создала огромную брешь в моей защите. И вытащила наизнанку всё, что я долгое время сам от себя скрывал.

Она стала моим проклятием и вместе с тем освобождением. Она перевернула мою жизнь и заставила увидеть в ней цвета, которые я раньше не замечал.

Моя любимая. Моя слабость. Моё самое большое испытание. И отравляющий нектар, который я пью добровольно и с удовольствием.

Эннея.

— Я не умею красиво выражаться. Мой клинок куда красноречивее меня. Но… — я не успеваю начать свою… исповедь, признание в чувствах на своём «ломаном» языке, лишённом всякой романтики, как меня прерывают.

Воздух становится плотным, вязким. И в нём появляется давно забытый аромат: смолистый дым и покрытый инеем металл. Запах моего прошлого. Воспоминание, я так отчаянно пытался цепляться за

неё

. Пока не понял, что это напрасная трата времени.

— Ты думаешь, зверь забудет лес, если согреть его у своего очага? — голос матери звучит, как металлический лязг в глухой тишине: холодно, неотвратимо. — Надежда ослепила тебя, Эннея. Природа не меняется ради чьих-то иллюзий. Зов крови всегда громче каких-то чувств.

Она парит в воздухе, как шаровая молния, которая в мгновение может взорваться и обрести нас на погибель. Такая же, как я её запомнил: величественная и холодная, точно ледники Прафиры[2]. Её белёсые глаза острее любого кинжала, а язык — отравленное жало.

Пакталиона Ледяное Молчание — лучшая охотница среди ледяных драконов. В «заслугах» мне с ней не сравниться: она ловко устраняет неугодных правителей, так, что невозможно выйти на её след; успешно стравливает целые виды между собой и влияет на мировую политику и экономику. От неё невозможно ничего скрыть — она наделена невероятным талантом считывать разумных и определять их дальнейшие шаги с поразительной точностью. Сильнейшие мира сего доверяют ей самые опасные секреты. И… она — член Культа.

О последнем я узнал сравнительно недавно. И пока не решил, как распорядиться этой информацией. Если я поспешу нанести ей удар, то он может обернуться не только против меня, но и против… нашей семьи (непривычно думать о «нас» в таком ключе, но всё же это истинно так). Если расскажу остальным, то моё доверие, которое я восстанавливаю по кирпичу, может попросту рухнуть: стоит побратимам или Эннее заподозрить меня в сговоре с матерью, и обратного пути уже не будет. Поэтому я нахожусь в ловушке выборов.

— Откуда вам знать, что и я не зверь? — вскидывает голову моя храбрая жена. И я невольно восхищаюсь её твёрдостью и вызовом, который она бросает проекции моей матери.

— Оттуда, что тобой движет не жажда, не запах крови или слепая месть. А справедливость. Ты совершаешь благородные поступки ради других и не просишь ничего взамен. Ты опираешься на букву закона даже там, где впору самой вынести приговор и покарать преступников. Но ты выбираешь не дорогу устланную трупами, а тернистый путь, в котором многие видят лишь непроходимую тропу. Ты борешься. Ты спасаешь. И каждый раз стараешься поступить правильно. Зверь же поступает так, как ему велят инстинкты.

Речи Пакталионы мягки, но лживы: каждое слово отточено холодным расчётом. Это не похвала, а тонкая манипуляция, рассчитанная на создание бреши между мной и Эннеей. И я уже прекрасно знаю, к чему она ведёт.

Как же я хотел отложить этот момент… Но похоже тянуть больше нет смысла.

POV

ЭННЕЯ

— Вы меня совсем не знаете! — вырывается у меня. И хотя слова этой божественно красивой женщины, сошедшей с ангельских фресок, льстят мне, в груди вспыхивает жгучий протест.

— А может, ты сама себя не знаешь? — её лицо — непроницаемая ледяная маска, а голос не имеет никакой выраженной интонации. Я словно разговариваю с бездушной и при этом не лишённой житейской мудрости куклой. И меня это пугает и одновременно с этим завораживает и раздражает. — Как и не знаешь тех, кто тебя окружает…

— Что это значит? — спрашиваю я, и голос мой надламывается, показывая неуверенность.

Мать Пиларгуса не спешит с ответом. Она левитирует над пропастью, как древнее божество, сотканное из снега и льда. И её затяжное молчание только укрепляет мои сомнения.

Я хватаюсь за предплечье Пиларгуса так, будто боюсь упасть. Он же, в свою очередь, крепче прижимает меня к себе, отчего я слышу, как размеренно бьётся его сердце.

— Я рядом, — шепчет ледяной мне в макушку. Но его попытка утешить меня лишь усугубляет дурное предчувствие: моим разумом завладевает паника и страх.

Все эти намёки ледяной о том, что не всё выглядит тем, чем кажется — неспроста.

«Неужели Пиларгус снова меня предал?» — мелькает самая ужасная догадка, от которой болезненно сжимается грудь, а в уголках глаз выступают слёзы.

Тишина рвётся. И в промозглом воздухе одна за другой возникают каменные арки: в красной, охваченной пламенем — Андос; в оранжевой, покрытой острыми каменными пиками — Дариос; в жёлтой, окутанной облаками и ярким золотистым светом — Никасис; в зелёной, оплетённой цветущей лозой — Бионей; в синей, где блестит водная гладь — Филактэй; в чёрной, где отражается космос — Тринадцатый.

Несмотря на то, что лица моих мужей выглядят умиротворённо, для меня каждая арка выглядит как персональная темница, в которых мои драконы обречены на вечные сны. И я не понимаю: это часть испытания? Одна из многих иллюзия? Или очередная коварная «шутка» богини?

Ведь если учесть, что с Пиларгусом, равно как и с Никасисом, сценарии испытаний кардинально отличались от других мужей, то сейчас можно ожидать чего угодно.

— Ты доверилась не тому, кому следовало, — ровным тоном произносит эта ледяная интриганка, а у меня земля уходит из-под ног. — Поэтому выбирай: они или Пиларгус.

Я чувствую, как под рёбрами нарастает болезненное жжение. В ушах шумит, словно кто-то включил старое поломанное радио. Но не от поставленных условий. А от того, что слова этой королевы манипуляторов могу обернуться правдой.

Мать Пиларгуса умело играет на моих слабостях. Зацепляется крючками за каждое моё сомнение и вытаскивает их наружу поломанными и уродливыми.

— Эннея, — ледяной отстраняется от меня, заставляя сердце ухнуть вниз. — Выслушай меня, — просит он тихо. Но я не осмеливаюсь поднять взор: боюсь увидеть в его глазах безразличную стужу и безмолвное подтверждение своих худших догадок.

Пилар осторожно проводит ладонью по контуру моего лица, будто пытается приручить. И мягко приподнимает мой подбородок, вынуждая посмотреть на него.

— Я не хотел добавлять тебе лишних тревог, — его голос звучит ровно, и в нём нет оправданий или подчёркнутого безразличия, в нём открытая рана, которую он всё это время скрывал от меня. Не с целью обмана, а чтобы… защитить. — На наш вид наложено проклятие: стоит нам по-настоящему полюбить, и наше сердце тут же начинает таять. И это ведёт к медленной мучительной смерти. Поэтому я всеми способами старался сохранить между нами дистанцию. Но… у меня ничего не вышло: я полюбил тебя вопреки всему.

— Разве стоит верить тому, кто постоянно кормит тебя недосказанностью? — вмешивается эта ледяная паучиха, не давая как следует посмаковать признание Пиларгуса.

— Почему ты молчал? — злюсь и вместе с тем испытываю сожаление, что моему мужу пришлось нести эту тайну в одиночку.

— Я не хотел видеть твою жалость ко мне, — отвечает в своём духе. — Я не хотел, чтобы ты каждый день мучилась с неотвратимостью моей кончины. Я признаю свою ошибку.

Признание Пилара звучит логично. Но оно не приносит облегчение. Наоборот — оно лишь ложится на грудь свинцовой плитой, добавляя вес боли и обиды. Хотя отчасти я понимаю его мотив. Более того, будь я на его месте, возможно, поступила бы так же. Но что толку от этого понимания, если оно не лечит старые раны, а лишь делает их шире и глубже?

Ветер хлещет меня по щекам, словно судья, который требует ответа. Только вот какого? Понять и простить того, кто вновь меня подвёл или навсегда отречься от него?

Из горла рвётся яростный крик. Я больше не в силах держать всё в себе. Меня разрывает: от бешенства, от отчаяния и… от любви, что истязает хуже всякой металлической плети.

Я резко замахиваюсь кулаком и целюсь Пиларгусу прямо в нос. Тот уворачивается с грацией хищника и перехватывает меня за запястье. Но я не останавливаюсь на этом: свободной рукой отвешиваю ледяному звонкую пощёчину. И он с готовностью принимает этот удар.

— Прости меня, — его извинение, полное тихого раскаяния, только подливает масла в огонь.

Я рвусь дальше, как вулканическая лава, жаждущая возмездия. Пилар же подобен невозмутимой скале: он принимает каждый мой удар и отводит от себя. Кружится со мной в этом диком танце стихий. И на каждый мой удар отвечает мягким прикосновением.

— Я обещаю, — он стремительно разворачивает меня спиной к себе и фиксирует мои руки на груди так, что я оказываюсь в плотных тисках. — Больше никаких секретов.

— Вот уж спасибо! — выплёвываю сквозь зубы и предпринимаю очередную попытку вырваться. — Какие секреты, когда ты уже одной ногой в… — мой голос срывается.

— Тогда давай не будет тратить это время на склоки? — успокаивающе шепчет мне в ухо. И я… сдаюсь: затихаю в его морозных и одновременно с этим родных объятиях.

— Больше не смей решать за меня, — проговариваю спокойно, но твёрдо. — Я твоя жена, и ты не имеешь права ничего утаивать от меня!

— Клянусь это не повторится… — в его голосе слышится не просто обещание, а священный обет, который он не позволит себе нарушить. И я — удивительно — верю ему.

— Очередная клятва или сладко сплетённая ложь? — напоминает о своём навязчивом присутствии эта ледяная паучиха в ангельском обличии. — Сделай выбор, Эннея.

Пилар выпускает меня из своих рук. И я, повернувшись к нему, заглядываю в его глаза. В их озёрной глади отражается покаяние и безмолвная благодарность. И ещё что-то, отдалённо похожее на тревогу. Боится, что окажусь от него? Правильно. Пусть боится, ибо нечего!

— Ты должен был сказать мне, — недовольно поджимаю губы. — Но я… понимаю тебя. И прощаю. Но если нарушишь клятву… — я подхожу к ледяному практически в упор и хватаю его за ворот мундира, вынуждая приблизиться ко мне. — То я сделаю из тебя евнуха!

— Если я до этого времени не… — он не успевает договорить свою гениальную шутку, как я затыкаю его рот злым поцелуем.

Я кусаю его в наказание, ощущая привкус крови и зимней свежести на языке. Ледяной отвечает мне с такой страстью, что мир начинает закручиваться в тугую спираль из наших обнажённых чувств и острого желания.

Окружающие нас декорации становятся чем-то далёким и неважным. Есть только мы, вспыхнувшие метки на наших запястьях и ничего более.

— И я люблю тебя… — признаюсь сбивчивым голосом и ловлю во взгляде напротив неверие и глубокую признательность. Такую, как будто Пиларгус говорит: «Спасибо, что сочла меня достойным своей любви».

_______

[1] Оссталия — редкий цветок, растущий по берегам Панафи. Его бутон словно высечен из льда, а сердцевина пылает красным, точно живой огонь. По древним преданиям, эти цветы произошли от капли крови Патака — Великого Отца Льда. Многие зовут оссталии «ожившим проклятием»: замёрзшее, но бьющееся сердце, в котором не угасает любовь.

[2] Прафира — необитаемый остров на северо-востоке от Панафи.

ГЛАВА 57: ЭННЕЯ И ФИЛАКТЭЙ

POV ЭННЕЯ

«Я выбираю всех!» — эти слова становятся пусковым сигналом, отправляющим меня в новое увлекательное… испытание.

Зимние декорации вместе с Пиларгусом плавятся и растекаются в стороны, как горящий воск. Жутко и в то же время завораживающе. Мгновение — и на ресницы опускается одинокая снежинка. Стоит мне только её сморгнуть, как всё исчезает, меняя одну картинку на другую.

Теперь я стою в вытянутом прозрачном резервуаре посреди полнейшего беспорядка: тысяча книг, свитков и старинных фолиантов парят в воздухе, сталкиваются друг с другом и перелистываются сами собой, нашёптывая таинственные фразы на непонятных мне языках.

Я как будто оказалась в древнем хранилище памяти, в которое помещены все знания миров, недоступные простым смертным, и бессмертным в том числе. И если попытаться заполучить хотя бы крупицу хранимых здесь сведений, то расплата будет высокой — лишение рассудка.

Но Филактэя это, похоже, не останавливает: он с таким энтузиазмом носится между томами, ловит свитки из общего потока и водит пальцами по их шероховатой поверхности. Так, словно пытается выудить из бумаги не слова, а координаты.

Он полностью поглощён в своё «поисковое дело» и совсем не замечает моего присутствия. И даже тогда, когда зову его по имени, мой голос тонет в шелесте страниц, а он продолжает шептать себе под нос, прямо как безумный учёный в момент своего величайшего открытия.

— …Причём тут это? — водный выпускает свиток из рук, и тот, вместо того, чтобы упасть, зависает в воздухе. — Изгнание… Посланница… Орудие Отвергнутой… — торопливо подвязывает свои волнистые, до лопаток волосы тёмно-синей лентой.

Я делаю шаг, ладонью касаясь холодной поверхности, которая вовсе не похожа на стекло, скорее на статичный водный барьер. В ту же секунду я замечаю, как воздух в резервуаре становится плотным и влажным, а под моими босыми ногами собирается тёмная вода.

По позвоночнику пробегают липкие мурашки, сигнализирующие о надвигающейся беде.

В этом цилиндрическом «аквариуме» нет ни ручек, ни люков. Только стены из плотной водной глади, в котором отражается моё перепуганное лицо.

Кажется… я влипла!..

POV ФИЛАКТЭЙ

С самого детства мой дед — Фрисон Выдающийся, — внушал мне, что знание способны отпереть любые двери. Они дают ключи ко всем вопросам, нужно лишь суметь их отыскать.

И я искал.

Сперва разгадку на то, почему мои отец и мать, в отличие от других родителей, не проводят со мной время, не хвалят меня за заслуги в учёбе и не интересуются мной. Ответ оказался до банального простым: их никогда не прельщала тихая семейная жизнь — они полностью отдавались политике. А я… всего лишь удобный аргумент для укрепления их позиций в Совете.

Тогда я прибежал к деду и выпалил в сердцах: «Лучше бы я не рождался!». Он не стал меня отчитывать, как это делал каждый раз, когда я позволял себе слишком бурно реагировать на что-либо. И спокойно сказал: «Тем, что ты на них злишься, ты делаешь хуже только самому себе. Утяжеляешь своё существование и груз на сердце… Я не прошу их принять. Но ты должен понять: у каждого существа есть свой путь. Пусть даже если тебя забыли вначале него».

И я понял.

Не сразу, но постепенно перестал упрекать родителей. А спустя несколько лет и вовсе стал уважать их за тот важный вклад, который они вносили в законы нашего мира.

Так я нашёл свой первый ключ — ключ к прощению. И открыл для себя то, что раньше казалось немыслимым: я нашёл свою семью, друзей и наставников в… рукописях.

Но мне было этого мало. Я хотел понять, как устроена жизнь, магия, Вселенная. Какие тайны скрывает прошлое и что мне уготовано в будущем. Те воображаемые ключи, которыми так размахивал перед моим лицом дед, манили дальше, за порог обыденного. И я с тихой упёртостью и усталым оптимизмом пустился на поиски.

Я прочёл каждую книгу в библиотеке нашего поместья. Полки были моими первыми картографами: кожаные переплёты шуршали, как старые карты, закладки выглядывали из трактатов, как сигнальные маячки. Но в тысячи строк я поймал лишь маленькую песчинку истины. Большинство томов просто повторяли друг друга так, словно их писали под диктовку.

Тогда я, как охотник за бесценными сокровищами, стал искать расхождения. И находил: в книгах из других библиотек, в словах мудрецов и различных экспериментах.

Я многое понял. Во многом прозрел. И вместе с тем — многое от меня ускользало. Например, почему в истории столько белых пятен и несостыковок, начиная от образования планеты, появления первых существ и заканчивая истреблением пустотных драконов?

Всё это мне казалось неслучайным. Поэтому я перестал довольствоваться обрывочными фактами и принялся узнавать, есть ли нечто такое, что поможет мне обратиться к прошлому.

И нашёл.

Это случилось не в древних запылённых архивах и не в светлом зале библиотеки. А в покрытых паутиной свитках, которые так небрежно хранят жрецы в главной святыне на Солире. Знак ли это или простое совпадение, но именно этот остров — край пустотных драконов. И вдобавок — пропускные врата в наш мир.

Не помню, зачем я туда переместился. Кажется, за чем-то или… кем-то важным. А, может, как раз таки в поисках этого пожелтевшего и истлевшего в некоторых местах свитка, в котором я наткнулся на ещё один ключ — «семь печатей Хранителей»[1].

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«Тем, кто найдёт семь печатей Хранителей и раскроет их силу. Тот обретёт все знания мира и сможет влиять на прошлое, настоящее и будущее», — вот о чём гласили символы, нанесённые на тонкую бумагу, пахнущую плесенью и птичьими экскрементами.

Естественно, божественные дары не падают с небес. И у всего имеется своя цена. В этом случае — плата своей сущностью: магией, высшей формой и физической оболочкой. Но разве это не стоит того? Возможность обладать самым могущественным, открывающим абсолютно все двери ключом взамен на то, что мне и так особо не пригодилось в жизни?

Я всегда был невидимкой. И, в общем-то, ничего не потеряю, если стану призраком, блуждающим между живыми и отвергнутыми душами из Грани.

Вот только… почему у меня такое ощущение, будто есть те…

та

, что не примет мой выбор?

«Наверное, она очень разозлится, узнав, к чему я шёл всё это время», — мелькает между делом мысль и тут же гаснет. Потому что я не знаю, кто такая «она».

Наверное, совсем переутомился, пока перебирал кучу свитков и фолиантов в поисках координат, которые непременно приведут меня к печатям.

Я уже практически расшифровал их местоположения. Осталось только понять, какая истина прячется под этими словами: «Изгнанница», «Посланница» и «Орудие Отвергнутой». Это какое-то конкретное лицо? Или легенда, запечатанная под этими обозначениями?

Сзади слышится тихий всплеск. И я, дав себе передышку, спешно оборачиваюсь на этот звук.

POV ЭННЕЯ

Из воды, что расстелилась вместо потолка и пола по всей этой необъятной библиотеке, появляется бесформенная фигура, которая по мере нарастания высоты и объёма, начинает обретать мужские черты: сначала потёртые ботинки, потом тёмно-синее пальто с заплатами, длинные ноги, худощавое туловище, покатые плечи и, наконец, тронутое морщинами лицо.

В явившемся нам старике с длинными седыми волосами, моноклем и изящной тростью с набалдашником в форме дракона, я сразу узнаю черты моего мужа: те же уголки рта, тот же длинный прямой нос и округлый подбородок. Судя по возрасту, этот слегка сгорбленный, но не утративший свою стать и внутреннюю твёрдость мужчина, его дедушка.

— Всё рыщешь в поисках ключей, дитя моей крови? — в голосе старика слышится и укор, и удивление, и едва слышный смех. Он смотрит на Филактэя мягко и в то же время с такой требовательной строгостью в мудрых глазах, с какой часовщик проверяет натяжение пружины: любяще, но без снисхождения.

— Отец моего отца, — Филактэй приветствует его выставленным мизинцем. И только сейчас замечает моё присутствие: сначала безучастно, что напоминает мне о нашей первой встрече, а затем в его вспыхнувших синем глазах прослеживается любопытство.

Я не могу винить «господина “книжный червь”» в том, что богиня любви наслала на него кратковременную амнезию. И всё же испытываю лёгкий укол разочарования и раздражение.

«Почему Никасис и Пиларгус помнили обо мне, а остальные — нет?» — заведённой юлой крутится вопрос.

Может, всё дело в их подвидовом различии: на кого-то возможно наслать забвение, а кто-то устойчив к нему. Например, как световые, чьи способности позволяют влиять на чужой разум. Или непрошибаемые ледяные, которые отражают ментальную магию. Но что если… корень моего вопроса заключается в том, что остальные мужья меня просто не любят столь же сильно, как Световой Лорд и Охотник? Либо же наоборот?

Похоже, мне придётся сидеть в этом глухом беспросветном тупике до конца всех испытаний. Впрочем… ладно. Так уж и быть! Сейчас есть проблема куда поважнее: вода в резервуаре добралась уже до моих коленей.

— Филактэй, — стучу по твёрдой водной глади, похожей на ньютоновскую жидкость, но она не издаёт ни звука. По ней лишь прокатывается мелкая рябь. — Выпусти меня!

«Господин “спаситель всех, но не собственной жены”» делает ко мне шаг и тут же останавливается. Его лицо остаётся невозмутимым. В нём нет ни беспокойства, ни испуга моим щекотливым положением. Лишь научный интерес. Как будто я какая-то морская рыбка, подсаженная в пресную воду ради эксперимента: адаптируется иль помрёт?

И поскольку вода в «аквариуме» медленно, словно злорадствуя надо мной, поднимается ещё на несколько сантиметров, скоро я точно всплыву брюхом кверху!

POV ФИЛАКТЭЙ

Я озадачено смотрю на беспомощную разумную, находящуюся в магическом резервуаре. По непонятной причине её смуглое лицо, большие чёрные глаза и… чувственные губы, с которых срываются немые слова, кажутся мне такими знакомыми. Только не могу понять, откуда.

Откуда у меня возникает такое чувство, будто я уже пробовал её мягкие уста на вкус?

Откуда я знаю, что её кожа нежная на ощупь и пахнет дикими фруктами и морской солью?

Почему всё моё естество тянется к ней и хочет спрятать в коконе своих крыльев? И почему она смотрит на меня так странно, будто давно меня знает?

Я ощущаю, как во мне пытаются соединиться две намеренно разорванные кем-то нити. Но чем больше я стараюсь вспомнить незнакомку, тем сильнее во мне поднимается сопротивление. Внутренний встревоженный голос нашёптывает мне, что если я вспомню, то никогда не смогу добраться до печатей. И моя цель — дело всей жизней — бесследно канет в Бездну. И если я не хочу этого допустить, то мне лучше держаться подальше от той, на чьём лице застыла мольба о помощи.

— Твой мозг, словно бесконечное колебание волн — никогда не успокаивается? — усмехается дед. — И я предлагаю направить на него ещё «ветра».

«Может, она очередной эксперимент этого одержимого магическими исследованиями старика? — вклинивается мысль, точно заноза. — Поэтому у меня ощущение, будто я знаю эту самку?».

— Что думаешь, Туман Океана? — Фрисон Выдающийся смотрит на меня сквозь хитрый прищур «кобальтовых» глаз. Мне хорошо знаком этот взгляд: за ним всегда следует какая-то интеллектуальная игра, которые мы так любим с дедушкой.

«Может, она блуждающий призрак библиотеки, который поймали в магическую ловушку?» — мои мысли всё никак не могут угомониться: незнакомка не даёт мне покоя.

Меня необъяснимо тянет к ней. А сердце останавливается всякий раз, стоит ей сделать вдох, отчего её грудь выступает вперёд, взмахнуть густыми длинными ресницами или столкнуться со мной глазами.

Я хочу со всех ног ринуться к ней и освободить из этой водной клетки, которая постепенно заполняется жидкостью. Но что-то меня останавливает и не даёт сдвинуться с места.

— Сыграем! — соглашаюсь я с предложением своего крайне азартного деда.

— Ты знаешь, что за просто так я не играю, — обхватывает трость своими старческими рукам и слегка вонзает её в воду, запуская на поверхности круги. — У меня есть условия. — Отполированная рукоять с головой дракона тускло мерцает в приглушённом свете библиотеки, и у меня создаётся впечатление, что эти выточенные звериные глаза следят за каждой моей мыслью. — Ты должен разгадать семь загадок. Каждый правильный ответ приблизит тебя к выбору: первый — это знание о местонахождении печатей, второй же позволит спасти эту очаровательно продрогшую узницу, — направляет свой внимательный взор на незнакомку в вымокшем тёмно-синем платье, а после возвращает ко мне. И в его взгляде мне мерещится какое-то… одобрение и… сочувствие.

Видно, я действительно сильно перенапрягся, пока переводил древние тексты. Мой дед не способен никому сопереживать, разве что только себе в моменты неудачных опытов.

И что это вообще за чудные условия? Причём здесь… она? Почему кто-то должен расплачиваться за путь, который я выбрал для себя?

«Она… Она… Она…» — звучит многоголосное эхо в голове, будто тысяча призраков, пытающихся достучаться до меня. А за ним следует тихий, почти ласковый шёпот, от которого все мои рецепторы обостряются: «Мой ты милый господин водный дракон…». И в этих словах есть что-то родное, притягательное и одновременно чужое, настораживающее.

Разве в моей жизни есть та, ради которой я готов отказаться от своей цели?

POV ЭННЕЯ

— Итак, — произносит дедушка водного с такой торжественной интонацией, будто он объявляет начало состязания на выживание. — Загадка первая: «Она есть, но её не видно. Может быть опасной, а может — безобидной. Она — орудие добра и зла. Но вот печаль — она не каждому дана». Что же это?

— Магия! — без раздумий отвечает водный.

Старик испытующе улыбается и резко ударяет тростью по водной глади. Звук выходит таким, словно кто-то с огромной высоты бросил булыжник в реку.

Библиотека содрогается, отчего с полок начинают сыпаться книги и свитки, пополняя «летающий легион». А в моём резервуаре ещё больше прибавляться воды.

Воздух в «аквариуме» становится тяжелее и затрудняет дыхание. Паника, как дикий индеец с копьём в руках, бросается на охоту за моей попыткой сохранить спокойствие. И меня начинает потрясывать: от холода, от бессилия, от едва сдерживаемых слёз.

Зуб на зуб не попадает. И, кажется, во мне потихоньку просыпается клаустрофобия: стены давят, сжимают в своих плотных клешнях и готовятся превратить меня в лепёшку.

— Неверно! — выносит «приговор» старик. — Я думал, годы разлуки сделали тебя мудрее. Увы! — разводит руками в стороны и строит раздосадованное лицо.

Филактэй поворачивается в мою сторону. Смотрит так пристально и цепко, словно я какая-то карта или энциклопедический справочник, в котором он ищет ответ. Его полные губы шевелятся, повторяя слова загадки. И до меня вдруг доходит (видимо, его пытливый «магический» взор всё же сработал): орудие добра и зла — это любовь!

И водный, точно считав мою догадку, выдыхает одно короткое слово:

— Любовь…

В этот миг взгляд моего мужа меняется и в нём отражается… узнавание и страх.

Наконец-то он меня вспомнил! Осталось только помочь мне выбраться из этого водяного гроба, медленно сводящего меня с ума.

Но стоит Филактэю только сделать шаг в мою сторону, как старик преграждает ему путь: из гладкой поверхности вздымаются две длинные фигуры. Кобры. Их массивные тела полностью состоят из воды. Капюшоны раздуваются, как перед броском. И они поочерёдно принимаются шипеть, разрезая похолодевший воздух своими раздвоенными языками.

— Не так быстро, — дедушка предупреждающе машет пальцем из стороны в сторону. — Вторая загадка: «Я в мир судьбу вам призываю. Меня Остроконечной называют». О ком или о чём речь?

На этот раз мой муж решает повременить с ответом. Он напряжённо смотрит на меня и вопросительно приподнимает бровь, как бы спрашивая: «Ты в порядке?».

Я отрицательно качаю головой. Какой там ещё «в порядке»?! Вода уже достигла моих грудей!

Господин «сейчас всё решу, только не нервничай» поджимает губы. И после небольшой паузы, в которой рассматривает конструкцию резервуара (похоже, пытается понять, как работает этот механизм) коротко отвечает:

— Звезда Лилии.

— И это… — старик вскидывает руки к потолку, нарочно создавая театральную паузу. — Верно! — и тут же, не выходя из своего образа церемониймейстера арены, продолжает: Третья загадка: «Что спрятано от глаз, но слышится в ночи? И если хочешь выжить — её ты отыщи».

— Песнь сириен, — говорит «господин всезнайка», чем удивляет меня. Если бы на его месте стояла я, а он на моём, то дед, скорее всего, не выдержал бы моей недогадливости и утопил бы нас вместе со своим внуком в этом резервуаре.

POV ФИЛАКТЭЙ

— Пра-виль-но! — растягивает по слогам этот развеселившийся старик. И вдобавок пританцовывает, словно празднует чью-то победу и поражение одновременно.

Он подбрасывает трость перед собой. И все книги и свитки разом падают на водную гладь.

Волна оглушительного всплеска бьёт по ушам. Страницы раскладываются веером, чернила по ним расползаются кровавыми разводами. Но рукописи не остаются на поверхности: они тонут, оставляя за собой зияющие воронки и шорохи, похожие на мольбу о спасении.

«Спасении», — повторяю про себя, и слово щиплет изнутри, как морская соль, попавшая в открытую рану. Как я только мог забыть о своей жене? О той, кого полюбил всей сутью? О той, чья улыбка дарует мне путеводный свет даже в самой безвыходной ситуации?

Я незаметно призываю силу, намереваясь помочь Эннее. Но змею, что кружат вокруг меня, как два стража, раскрывают свои огромные капюшоны и угрожающи шипят, как бы давая понять: «Не стоит. Хуже будет».

— Четвёртая загадка, — не замечает моей тревоги старик. — «Вмиг рождается, с годами гаснет, унося былое: и счастливое, и больное». Что же это?

Я сглатываю, мысленно перебирая ещё варианты того, как вызволит мою жену из ловушки.

— Память, — говорю я тихо. И тут вокруг Фрисона, будто образуя ореол, одна за другой вспыхивают… печати Хранителей. Они пульсируют, точно живые сердца. Источают холодный свет, что тянется ко мне тонкими нитями. Завораживают. Нашёптывают моё имя. И призывают прикоснуться к ним: одно касание — и я получу то, за чем охотился столько времени.

Стоит ли любовь всех знаний мира? Возможности спасти тысячи жизней? Остановить войны?

— Пятая загадка, —

дед выдёргивает меня из тяжести раздумий

.

— «Я нить между вчера и завтра, тонка и жива, меня распутаешь — увидишь правду сполна». Ответь же мне, что я?

Я замираю, наблюдая за тем, как вода в резервуаре практически доходит до верхушки и перекрывает моей жене путь к воздуху.

— Истина, — выплёвываю и кидаюсь к Эннее. Но одна из змей резко и категорично сбивает меня с ног толстым кончиком хвоста. И придавливает своей массивной пастью к водной глади.

Сквозь недовольное шипение, задорный смех деда и собственное хриплое дыхание слышу только её: прерывистые вздохи, учащённое от страха сердцебиение и тихое, родное: «Филактэй».

Я взываю к силе, но та остаётся ко мне глуха. А Фрисон тем временем продолжает, не скрывая своего удовлетворения происходящим:

— «Бегу без ног, краду время и года. Не верну вчерашний миг, не поймать меня»?

— Время, — выкрикиваю я.

Я всем своим видом показываю, чтобы дед поторопился со своим испытанием. Но он медлит. Смакует каждую эмоцию на моём лице: негодование, страх и желание врезать ему по моноклю. Умышленно играет на моих дребезжащих от напряжения нервах и с чужой невинной жизнью. Он всегда любил играть. Коварно и с красивой жестокой изощрённостью предлагать испытуемым иллюзию выбора, а в конце забирать его и оставлять ни с чем.

Я уже и запамятовал, почему перестал с ним общаться…

POV ЭННЕЯ

Я еле держусь на плаву, чувствуя, как силы вместе с полоской воздуха покидают меня. Страх въедается в разум, мышцы и лёгкие. Подталкивает к опрометчивым движениям, которые лишь потянут меня на дно, как рваное судно.

Я заставляю себя замедлиться. Считаю вдохи — один, два, три — и делаю их длиннее и ровнее. Вдох через рот, выдох через нос.

Солёные капли стекают по моему лбу. Попадают прямо в глаза и щиплют их так, будто в них впиваются раскалённые иглы. Они бегут тонкими дорожками по носу к губам, оставляя на них неприятный горько-солёный привкус. И вызывая острое желание почесаться. Но я не поддаюсь.

И пока я тут борюсь за выживание, дед Филактэя с барственной ленцой озвучивает последнюю загадку: «Они сокрыты звёздами, грёзами и временем. Те, кто возжелает их постичь — обернётся прахом иль тлением». Так бы и врезала этому прохиндею, да руки заняты!

— Великие, — проговариваем с водным в унисон. Но назначение у нас разное: для моего сообразительного мужа — это ответ, а для меня — скорее отчаянная мольба. И всё же это удачное совпадение. Мы словно вместе ставим точку в этом накалённом испытании.

Но, как говорится, раскатала губу — закатай обратно: вода в моём «аквариуме» достигает самой верхушки, отрезая меня от воздуха. А этот чёрт… точнее дед в старом пальто и тростью в руках принимается искушать Филактэя какими-то летающими каменными скрижалями.

— Разве тебе не любопытно, что будет? — сманивает своего внука туманными перспективами. — Ты сможешь переписать историю. Задать тон будущему!

Взгляд водного наполняется сомнением и… печалью. Он смотрит на меня так, будто просит прощение за то, какой выбор он сейчас сделает.

Сердце замирает в испуге. Лёгкие беспощадно жжёт от нехватки воздуха. И кажется, ещё немного, и я провалюсь в саму бездну.

В мыслях заевшей пластинкой крутится: «Разве ты променяешь меня… нас на какие-то артефакты?». Но какая-то часть меня принимает эту черту Филактэя. Для него знания — это всё: его мир, его жизнь, его система ценностей. И он пойдёт на многое ради них.

— Я выбираю… — начинает мой муж. И я в одночасье глохну, читая по губам: — Свою жену, дрянной ты старикашка!

«Моя школа», — улыбаюсь во все тридцать два и тут же срываюсь во тьму.

_______

[1] В этом мире четыре Хранителя: Нимея — Хранительница Книги Прошлого, Вервана — Хранительница Книги Настоящего, Атлана — Хранительница Книги Будущего и Солонос — Хранитель Книги Великих Богов. По легендам они создали семь печатей, которые наделяют всеми знаниями и даруют способность влиять на прошлое, настоящее и будущее.

ГЛАВА 58: ЭННЕЯ И ТРИНАДЦАТЫЙ

POV

ЭННЕЯ

Я резко распахиваю веки и откашливаюсь водой. В носу щиплет. Горло горит. Во рту — гадкий привкус соли. Каждый вдох разрезает грудную клетку, словно я дышу стеклом. А сердце стучит так сильно, что отдаёт болезненной пульсацией в висках и пронзительным звоном в ушах.

Пальцы скользят по каменному полу. Ногти царапают светящиеся серебром символы. Холод впивается в и так продрогшее и ослабленное тело.

Пытаюсь подняться, но мышцы сводит судорогой. Смазанный от слёз мир качается, и я заваливаюсь на бок, с трудом приходя в себя.

«Я едва не погибла…» — отбивает нервную чечётку мысль. И мои губы сами по себе растягиваются в шальной улыбке. Той самой, что вылезает в самых неподходящих моментах.

Из горящей огнём груди вырывается хриплый безудержный смех, который то и дело рассыпается лихорадочным кашлем и проходится наждачкой по горлу и лёгким.

Этот приступ почти неконтролируемого «веселья» не от победы над паршивым азартным старикашкой. И не от облегчения. Это побочный эффект моих надломленных нервов.

Смех постепенно превращается в горькие, обжигающие слёзы. И я позволяю себе выплакать всё, что грузом лежит на душе: страх, злость, потрясения и бесконечную усталость.

Казалось бы, я должна уже привыкнуть к опасным манёврам судьбы. Очерстветь. Закалиться. И воспринимать происходящее как нечто обыденное. Но у меня не выходит. И я не могу отбросить прошлый опыт. Не потому, что у меня недостаточно сил или веры в себя. А из-за того, что не справляюсь в одиночку. Мне необходимы мои мужья.

Они — моя опора, моя поддержка, мой закреплённый мост над пропастью. И моя тихая гавань, в которую я могу причалить посреди страшного шторма. И они обязательной укроют меня от него. Они — Андос, Дариос, Никасис, Бионей, Пиларгус, Филактэй и Тринадцатый — придают мне уверенности, стойкости и храбрости тем, что выступают моим мечом, щитом, бронёй и поддержкой со всех флангов.

Только благодаря им я смогла выстоять и дойти до этого момента. Сохранить свою человечность. Что звучит немного странно, ведь мои мужчины — драконы во плоти.

Они — мои глаза, уши, руки, ноги, лёгкие и сердце. Иногда даже крылья. И я их так сильно люблю, что эти слова — просто тихий шёпот по сравнению с тем чувством, что заполняет каждую клеточку моего тела и души. Я их люблю: каждого из моих мужей своей неповторимой любовью. И я готова кричать об этом на весь мир до тех пор, пока боги не лишат меня голоса.

И именно это осознание, которое заявляется ко мне так отчётливо и громко, возвращает мне силы. Я перекатываюсь на локоть. Встаю сначала на четвереньки. Затем на ноги. А после, слегка пошатываясь от ещё не отступившей слабости в мышцах, рассматриваю обстановку.

Осталось последнее испытание. С моим ненаглядным владыкой. И атмосфера в этом месте, в котором так своевременно очутилась, весьма подходящая к нему: открытый космос, заполненный мириадами пульсирующих звёзд, разноцветными туманностями, излучающими свечение планетами и закручивающейся в тугую спираль галактикой вдалеке.

Завершающим штрихом в этом царстве пёстрого великолепия и давящей тишины становятся восемь каменных арок-порталов. Они парят в невесомости по кругу от платформы, на которой стою. Первая — огненная. На ней высечены горящие «лавовые» руны не похожие ни на одни из тех, с которыми мне доводилось встречаться. Сквозь тающие искры и огненный проём виднеется потухший вулкан и поле цветов. Тех самых, что мне когда-то подарил Андос.

Почему-то этот «смиренный» вид наталкивает меня на мысль, что однажды всякая разрушающая страсть может обернуться созидательной любовью.

Вторая — из «глиняных» камней-кристаллов, торчащих в разные стороны. На ней тоже выдолблены загадочные символы, напоминающие геометрические знаки. Сквозь «негостеприимный» проём открывается вид на обрушивающуюся гору, как символ того, что ничто не вечно. И любая твердыня рано или поздно сдаётся под натиском перемен.

Третья излучает мягкое «солнечное» свечение. Она не слепит, а исцеляет и прогоняет иллюзии и ночные кошмары. Её переливающиеся жидким золотом руны очищают летающие острова за ними, не позволяя лжи растянуться непроглядным туманом на цветущих равнинах.

Четвёртая покрыта грубыми коричневыми стеблями, маленькими цветущими зелёными лепестками на них и мхом. Её вытянутый полукруглый контур покрыт «изумрудными» рунами, а за ним развернулись плодородные поля и фруктовые рощи. И эта «грубая» арка — напоминание о том, что даже после краха и разрухи можно создать новую опору. Нужно только как следует постараться: упорство и труд все перетрут.

Пятая — изо льда. На ней холодно поблёскивают светло-голубые руны. А внутри раскинулись неприступные на первый взгляд снежные горы. Но если правильно рассчитать силы, проявить смекалку, терпение и стальную решимость, то эти хищные массивы перестанут быть преградой, став вместо этого новой тропой на пути к желанной вершине.

Шестая — водная. Её поверхность блестит, а капли на поверхности живут своей жизнью, «отделяясь» от неё и крупными каплями «уплывая» в космические просторы. На ней сверкают синие руны, похожие на изгибы прилива. А сквозь проём бушует охваченный штормом океан. Там не видно ни одного маяка или берега. Только яростная стихия, готовая поглотить всё.

Эта арка как бы бросает вызов: осмелишься ли? И если «да», то придётся полагаться лишь на себя и на собственную интуицию.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Седьмая теряется на фоне космоса. Её контуры зыбкие, размывающиеся в пространстве. На тёмной отполированной поверхности мерцают едва заметные фиолетовые руны, напоминающие звёзды, которые вот-вот погаснут. А за её пределами открывается уже знакомое мне космическое полотно: в нём нет ни верха, ни низа, ни времени, ни статусов, ни обязательств. Только лишь свобода. Но та, что рождена в хаосе. Порядок ей чужд. И его устанавливает только тот, кто решает, как распорядится этой свободой.

Восьмая — тьма воплоти. Она поглощена чернотой. На ней нет рун. А внутри неё — непостижимая вязкая бездна. Она притягивает к себе. Гипнотизирует взор. Затуманивает разум. И обещает всё и одновременно ничего. Эта арка — воплощение того, что будущее не изведано. И только мы можем его определить: своими мыслями, действиями и поступками. Однако не стоит отметать тот факт, что, несмотря на приложенные усилия, оно может сложиться самым непредсказуемым образом. Ведь порой грядущее не зависит от нас.

Пока я разглядываю арки, от которых у меня начинает кружиться голова, на платформе появляются новые действующие лица: подросток-Тринадцатый и, судя по всему, его родители.

POV

ТРИНАДЦАТЫЙ (ЛЭСФИС)

С самого детства я мечтал возглавить межпланетную экспедицию. Отправиться в неизведанные, далёкие миры в поисках наиболее пригодных мест для нашего вида. Каждый мой миг был посвящён этой цели: я штудировал книги, совершенствовался в магии, оттачивал боевое искусство и учился быстрому обращению.

Я изучал разные языки. Те, что пришли к нам вместе с призванными, и теми, кого случайно занесло в наш мир из-за открывшихся порталов-аномалий. Выстраивал маршруты и сценарии для «будущих» путешествий. И представлял, как вернусь домой с триумфом.

Однажды моя мечта коснулась меня. Точнее, моих родителей. Передо мной до сих пор стоит тот день, когда я, полный гордости и нетерпения как можно скорее стать взрослым, провожал их к порталу. Они не прощались, но и не обещали увидеться вновь. Мама лишь тихо сказала: «Уже скучаю». Отец же сухо добавил: «Не подведи». После они прошли сквозь проход, похожий на зеркальную жидкость. И исчезли. Навсегда. Вместе с нашей семейной связью.

Уже тогда я понял: они направились не на поиски «новой жизни», а на верную смерть. Но я до последнего не хотел в это верить. Всячески отвергал эти мысли, внушая себе, что однажды они обязательно вернутся. Что это ещё не конец. И наша связь прервалась только из-за перемещения и совершенно других условий, царящей на планете, на которую они попали.

Но… проходили месяцы, а за ними годы. Надежда таяла, как и моя мечта и когда-то крепкие отношения с братом. Он тоже ждал родителей. Но принял неизбежное раньше, чем я.

В какой-то момент я понял, что не могу больше жить в состоянии ожидания. Каждое утро приносило лишь опустошение, а каждая ночь была наполненная мучительными, прогоняющими сон вопросами: что же на самом деле произошло с родителями, почему тот портал, в который они вошли, «случайно» сломали, кому было выгодно стереть следы их перемещения и почему всё выглядит так, будто кто-то нарочно избавился от них.

Я стал искать ответы: изучал протоколы переходов, как бы невзначай опрашивал тех, кто стоял за созданием врат в другие миры, расшифровывал уцелевшие руны, нанесённые на портал, углублялся в архивы и запретные магические рукописи. И параллельно укреплял своё положение: налаживал связи, обретал союзников и постепенно продвигался к верхушке Пирамиды. Не ради власти как таковой, а чтобы вытащить на свет правду, которую тщательно скрывают Первый и Вторая. Ведь именно им принадлежит идея о поисках «новой жизни».

Но чем рьянее я гнался за ответами, тем стремительнее они от меня ускользали. На смену фактам пришли догадки, и каждая следующая была мрачнее предыдущей. Последняя же, к которой я пришёл совсем недавно, после стольких лет наблюдений и расследований, ударила больнее всего: моих отца и мать намеренно устранили. Мои родители погибли не из-за ошибки портала и не потому, что попали на «враждебную» планету. А по причине того, что они имели слишком большой вес в обществе и могли стать угрозой для чьих-то планов.

И, похоже, я уже знаю, чьих именно. Ни мой отец, ни моя мать не допустили бы истребление целого вида, не убедившись, что иного выхода попросту нет. Они не стали бы молчать, если бы увидели несправедливость. Встали бы на защиту тех, кого хотели заклеймить врагами без должных доказательств. И это помешало восхождению Первого и Второй. Шло наперекор их скрытой выгоде. Ведь именно в ту пору их авторитет взлетел до космических просторов. А разумные стали причислять их к героям, спасших мир от катастрофы.

Но какой ценой? Глупцы, ослеплённые сиянием их «подвига». Они не желали видеть, на скольких жертвах строится их дивный новый мир. Сколько рек крови проливается только из-за того, что кто-то не вписывается в чьи-то расчёты. Сколько жизней оказалось перечёркнуто ради красивой легенды и укрепления власти. И сколько голосов померкло, стоило им только возразить Первому, Второй или кому-то из их приближённых.

Слепцы, не желающие замечать закономерностей. Им удобнее верить в спасителей, чем в палачей, которых они сами же возвели на пьедестал и внимали их речам больше сотни лет. И я таким был до той поры, пока моя возлюбленная не открыла мне глаза.

Стоило Эннее только прийти в наш мир, и я словно тут же прозрел. Она не прямо, но косвенно помогла мне посмотреть правде в глаза. Переломила хребет моим иллюзиям. В частности, слепой верности Первому. И многое в моей голове встало на свои места.

Я понял, что та система, которую стараются укоренить негласные правители Осени — не более чем гниль. И моё призвание — в память о моём отце и матери — очистить мир от этой гнили, добравшейся до самого сердца нашего общества. И я пойду ради этого на всё. Даже на то, чтобы сорвать лживую маску с собственного брата и показать перед всеми его истинное лицо, поставив тем самым под сомнение свою репутацию.

— Опять тебе в голову пришла какая-то прогрессивная идея? — жизнерадостный голос матери, точно путеводная нить, выводит меня из глубоких и тяжёлых размышлений.

Она всегда умела отгонять самые ненастные бури. И видеть меня насквозь.

— Ни дня без витания в воображаемых галактиках… — недовольно цедит отец. В его тоне слышится не столько упрёк, сколько обеспокоенность тем, что я могу сильно увлечься собственными фантазиями, а столкнувшись с реальностью — страшно разочароваться в том, что не всё работает так, как в моей голове.

Он всегда был драконом дела, а не мечтателем, каким был я в далёком прошлом. Ещё тогда, когда мы все были сплочённой семьёй. Сейчас же мой характер переменился: обрёл практичность и холодный расчёт родителя и сохранил веру в лучшее, коей была полна мама.

— Будет тебе! — с улыбкой возражает родительница и подмигивает мне. — Наш дорогой сын однажды станет тем, кто приведёт разумных к порядку и процветанию.

Её голос мягок и светел, полон надежды. Мама всегда верила в меня больше, чем я сам. И пророчила мне великое будущее, в которое сам порой страшился заглядывать. Я же, в свою очередь, прилагал всевозможные усилия, стараясь не подвести ни её, ни отца. Тогда — из любви и благодарности. Теперь — из долга и памяти.

И именно это обещание, данное когда-то самому себе невзначай, стало для меня клятвой, которую готов исполнить даже ценой собственной судьбы.

— Уже скучаю, — произносит заученные мной слова родительница. И притягивает меня к себе, чтобы потрепать за волосы и поцеловать в макушку.

— Не подведи, — подводит к концу нашу короткую встречу отец. И в этот раз в его словах мне слышится не просто строгость или тяжесть возложенных на меня ожиданий, которые я обязательно должен оправдать. Впервые в них просачивается то, чего я прежде не замечал: скрытую теплоту и неподдельную гордость.

И в это мгновение отцовское «не подведи» обретает новый смысл: за ним скрывается не приказ, а… доверие. Доверие ко мне не только как к его сыну, но и как к наследнику нашего рода и тому, кто понесёт груз ответственности за будущее Осени.

Мои изначальные[1] берутся за руки. Смотрят друг на друга взглядами, полными любви и непоколебимой решимости. И пока их силуэты тускнеют и распадаются на множество светящихся частиц, я впервые за долгое время ощущаю не только боль утраты, но и ясность.

Во мне не остаётся ни страха, ни сомнений, ни горя по прошлому. Лишь чёткий ориентир — то, что должен сделать. Но не в одиночку, а с моей… новой семьёй. С теми, кто разделит со мной этот путь и подстрахует в нужный момент.

Пусть мы и разные: каждый со своим характером, силой, слабостью и тайнами. Но именно в этом мы дополняем друг друга, точно разъединённые части одного целого. И пока мы вместе — мы нерушимы. Нас не остановить и не сломить.

Великие, как всегда оказались правы, сплетя наши судьбы в единый узор. Жаль лишь одно — что не понял этого с самого начала и наломал немало дров. Благо, сердце Эннеи оказалось куда милосерднее, чем непробиваемое упрямство моего эго. И она подарила мне шанс, которого я едва ли достоин. И всё же я не собираюсь им разбрасываться.

— Как трогательно… — портит всю атмосферу знакомый мне саркастический голос.

POV

ЭННЕЯ

Я не успеваю ни посочувствовать Тринадцатому, ни поддержать его после «ухода» родителей, как пространственное полотно разрывается и на платформу ступает женская фигура.

Её струящееся лёгкими волнами платье словно соткано из самой беззвёздной ночи. Оно не просто добавляет ей величественного изящества. Это платье — продолжение её мрачной загадочной сущности.

На груди незнакомки поблёскивает массивный корсет, похожий на переплетение жил, в центре которых заключён чёрный камень, напоминающий замершее сердце. А от острых открытых плеч спадают тонкие полупрозрачные накидки, точно крылья тьмы, оживающие при каждом её грациозном движении.

Каждая деталь в её образе, будь то прикрытое длинной кружевной вуалью лицо, в котором угадываются тонкие аристократичные черты, или чёрные волосы, шлейфом ниспадающие до каменного пола, подчёркивает её пугающее совершенство и мощную скрытую силу.

И у меня не остаётся сомнений: это не просто разумная или очередной мираж, подобный тем, что являлись на прошлых испытаниях. Передо мной — самая настоящая богиня. Из плоти и крови. Первородной тьмы и древнейшей подавляющей силы, от которой само иллюзорное пространство дребезжит и стонет, будто готовится разлететься на хрупкие осколки.

Я не знаю её. И мы никогда прежде не пересекались. Но в груди рождается ощущение, словно мы далеко не чужие друг другу. Напротив, я чувствую себя так, будто я всегда была частью этой тёмной властительницы. Просто забыла об этом. Или… кто-то заставил забыть.

Мне хочется броситься в её объятия, которые она как будто бы специально раскрывает для меня. Уткнуться в её плечо. Расплакаться. И безустанно повторять: «Наконец-то мы нашли друг друга. Наконец-то мы воссоединились, как и было предначертано».

У меня таких ощущений не возникало даже после долгой разлуки с родителями. А с ней… меня переполняет тоской и одновременно с этим радостным ликованием. Словно все прожитые годы я скиталась неприкаянным духом по своей неполноценной жизни и, наконец, обрела самое сокровенное — себя. Свою когда-то утраченную целостность.

«Иди же ко мне», — раздаётся в голове её обволакивающий, просачивающийся сладким нектаром в каждую мою клетку голос. Он подобен песне сириен: манящий, убаюкивающий, обещающий долгожданное слияние и покой.

Я чувствую, как моя воля ускользает, точно вода сквозь решето.

Мысли путаются.

Мир теряет очертания.

И всё, что остаётся — это голос моей владычицы. Он наполняет меня изнутри: становится моими мыслями, моими чувствами, моими желаниями. Мной.

Я делаю шаг на встречу к ней.

Моё тело, как и сознание, больше не принадлежат мне. Теперь я — часть неё. Как это должно быть.

POV

ТРИНАДЦАТЫЙ (ЛЭСФИС)

— Эннея! — мой крик раскалывает пространство на множество светящихся прорех.

Я хватаю свою жену за предплечье и резко встряхиваю, стараясь вырвать её из чужого губительного наваждения. В этот миг её кожа мне кажется обжигающе холодной, а взгляд настолько стеклянным, словно она уже покинула меня.

— Сопротивляйся, моя госпожа, — почти молю я, смотря в пустоту её невидящих и таких родных глаз. — Не покидай меня, любимая… — я стискиваю плечи призванной так, словно это поможет вернуть её в реальность. — Пожалуйста. Прошу… — прижимаю к себе в отчаянной попытке согреть своим теплом и вырвать из цепких лап Второй.

Страх потери пронзает меня, как сотни острых копий. Я едва дышу. Мои пальцы подрагивают. А в мозг вгрызается полное непонимание того, что сейчас происходит: прежде мне не доводилось сталкиваться с силой негласной правительницы нашего мира. Более того, я даже не догадывался, что она способна воздействовать на чужую волю и ломать её, будто это всего лишь тонкий стебель.

— Сейчас же прекрати! — рычу, как загнанный в угол зверь. Иллюзия космоса гудит под натиском моих прорывающихся сил и практически полностью покрывается трещинами.

— Прекратить что? — насмехается надо мной бывшая наставница. — Эннея… — она выдерживает долгую паузу, в которую я слышу, как дыхание моей жены становится глубже, тяжелее, словно она борется за каждый вздох. — Точнее, Алкея всегда принадлежала мне.

Её заявление, произнесённое с какой-то материнской теплотой, обрушивается на меня внезапным метеоритным дождём. В нём не слышится жалкий перезвон лжи. Лишь гулкая, ужасающая истина, от которой я едва не теряю контроль и не принимаю высшую форму.

Одна часть меня не желает верить словам той, кто почитает Мглу. Культисты искусны в своём ремесле: они умеют облачить выдумку в одеяние правды так, что невозможно не поверить в неё. Потому что они сами верят в ту ересь, которую несут. Но другая часть меня, та, что отравлена сомнением, жадно ищет подтверждение сказанному.

Эннея долгое время скрывала правду: о себе, о своём происхождение и о своей силе. Что, если она и в этот раз не была с нами до конца откровенна? Ей ведь не впервой обводить всех нас вокруг пальца и мастерски строить из себя ту, кем она на самом деле не является.

Я впиваюсь испытующим взглядом в лицо своей жены в поисках ответов. И в это мгновение мне хочется отшатнуться и выпустить её из рук. Я больше не вижу в её глазах той привычной тьмы, которая готова одновременно и поломать всё, и восстановить поломанное. В них лишь непроглядная чернильная бездна, совершенно чуждая мне. В ней нет ни живого огня, ни страсти. Только лишь чудовищная безжалостность и первозданная ненасытность, обещающая стереть всё на своём пути.

Это не моя жена. И вряд ли она когда-то ею была. В моих руках лишь оружие, созданное…

— А ты умнее, чем я думала, — на тонких губах Второй расцветает коварная улыбка. — Алкея действительно оружие. — Она делает вкрадчивый шаг в нашу сторону, и её тень будто расползается по платформе, угрожая поглотить нас вместе с этим пространством. — Созданное… — её улыбка становится ещё шире и пугающе безобразной, — мной.

_______

[1] Изначальные — то же самое, что и родители. В частности, этот термин употребляется только у космических. Так они выказывают своё глубокое уважение и благодарность отцу и матери.

ГЛАВА 59: ЭННЕЯ И ТРИНАДЦАТЫЙ

POV

ТРИНАДЦАТЫЙ (ЛЭСФИС)

Весь мой мир — всё, во что верил, всё, за что держался — в одночасье рушится. Теперь каждая улыбка Эннеи, каждое её объятие и слова о любви кажутся мне гнусной ложью. Иллюзией, сотканной для того, чтобы поработить меня… нас, а затем безжалостно сломать и растоптать.

— Видишь ли… — принимается танцевать на моей кровоточащей ране Вторая. — Во всех мирах всегда находились идиоты, которые безропотно верили в моих, так называемых братьев и сестёр. Мне же… Великой Мгле… — она подходит ближе, и тело моей фальшивой жены покрывается трещинами, как земля во время засухи. Оно распадается на мелкие частицы и утекают к «истинной» хозяйке. — Оставалось лишь томиться под крылом своей «заботливой» и «оберегающей», — с нескрываемой ненавистью выплёвывает слова, — матери и наблюдать за тем, как все вокруг один за другим обретают предназначение. Величие… Почитание… И преданность низших существ, появившихся совершенно случайно.

— И ты решила им отомстить? — произношу с горечью.

— Месть — удел слабых, — в её пропитанном ядом тоне проскальзывают знакомый мне назидательный оттенок. — Я лишь беру то, что по праву принадлежит мне.

— Как же долго ты морочила всем нам голову… — с моих губ срывается злая насмешка.

«Почему она так долго скрывала свой истинный лик? Зачем благоволила низшим существам, которых глубоко презирает? С какой целью она и Первый пытались сделать из меня своего преемника?» — вопросы вонзаются в мой череп, словно рой остервенелых насекомых. Они гудят, жалят и не оставляют мне ни минуты покоя, медленно, но верно сводя с ума.

— Я позволяла увидеть лишь то, что другие хотели видеть, — парирует и наклоняет покрытую кружевной вуалью голову то вправо, то влево, точно любуясь моей агонией и просчитывая, сколько я ещё продержусь.

Я чувствую, как силы постепенно ускользают из меня, так же, как рассыпается оболочка Эннеи. Сердце сбивается с ритма и замирает так, будто замерзает изнутри.

Тьма смыкается вокруг меня. Поглощает остатки разума. И вдруг, когда я уже собираюсь сдаться и слиться с вечной пустотой, до меня доносится слабый, но яростный шёпот. Он пробивается сквозь толщу мрака, как крохотный, но ослепительный луч надежды. И моё сердце, которое уже почти превратилось в ледяной камень, издаёт тихий стук.

Каждый удар отдаётся эхом по застывшему телу и наполняет его жизнью. И вместе с этим биением ко мне возвращается и ясность мыслей: пусть Мгла и создала Алкею в качестве своего оружия, но та, кому принадлежит моя суть, моё сердце и моя бессмертная душа — Эннея. И не позволю отнять её у меня. У нас.

Я буду сражаться за неё до тех пор, пока во мне не иссякнут последние крупицы силы.

Я не оставлю свою любимую госпожу ни на одно мгновение, пока она собственноручно не прикончит меня.

Я сделаю всё ради того, чтобы избавить её от влияния Мглы.

И пусть весь мир обратится в прах — я не предам свою любовь. Вопреки шокирующей правде.

Но для того, чтобы бороться с самой первозданной Мглой, скрывающейся веками под личиной Второй, моих или сил Эннеи будет недостаточно. Нужны все.

POV

ЭННЕЯ

Я и сама не замечаю, как оказываюсь на грани. Её пленяющий голос проникает в каждую мою клетку, в каждый уголок моей души. Поглощает мою суть и вытравляет из памяти каждый миг, проведённый на Осени рядом с моими мужьями. Она отнимает у меня всё: их прикосновения, их улыбки, их поддразнивания, их клятвы, их любовь ко мне. И присваивает всё себе, словно никогда не существовало ничего моего.

И сила, что пока ещё течёт во мне, подсказывает, что так и должно быть: она — моя создательница, а я лишь инструмент. И я обязана подчиниться её воле. Но глубоко внутри меня, там, где я — Эннея, Посланница Богов, любимая дочь и горячо обожаемая жена семерых невероятно потрясающих мужчин, — во мне восстаёт жгучий протест.

Нет… Нет!

Всё это — моя жизнь, моё предназначение, моя любовь и моя вера — принадлежит мне.

Я не инструмент. Не безвольная марионетка. Не сгусток чьей-то силы. Я, мать вашу, богиня! И никакая первозданная тьма не способна лишить меня моего «я».

— Не на ту напала, сука! — хриплю и, резко распахнув глаза, рву невидимые путы, что обвились вокруг меня липкой паутиной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 60: ЭННЕЯ

Моя сила, упрямая и своенравная, продолжает настойчиво утекать к «хозяйке». Но я, отринув все сомнения и слабости, безжалостно вцепляюсь в неё всей своей сущностью.

Каждый её тёмный сгусток, каждая чернильная капля, текущая по моим жилам, — рождены во мне и принадлежат только мне и никому другому!

У этой силы, коей наделили меня Великие, лишь одна хозяйка и это я!

Она стонет, извивается и рвётся к тёмной властительнице. Но я смыкаю на ней оковы своей несгибаемой воли. Подчиняю, как свору сорвавшихся с цепей адских гончих. Сжимаю их глотки до хруста, пока их остервенелый лай не превращается в жалобное поскуливание. И всё до последней крупицы возвращаю себе.

И в это мгновение, когда во мне соединяются две стихии — Нина с Земли, прячущая свои страхи и сомнения за щитом сарказма, и Эннея с Осени, та, что взрастила в себе несокрушимую уверенность и обрела поразительную мощь, выкованную в сражениях и любви семерых драконов, — я, наконец, обретаю целостность.

Внутренние метания останавливаются.

Моя тьма, что столько времени бунтовала против меня, неожиданно склоняется передо и… признаёт меня своей единственной истинной носительницей.

Мои плечи расправляются. За спиной, словно огромные невидимые крылья распахиваются, сотканные из

моей

тьмы: первозданной, оглушительной и затмевающей собой всё. Но теперь в ней нет слепой ярости и ненасытной жадности. Она преисполнена не только стремлением разрушать и подчинять, но ещё и освобождать и укрывать от бед своим мрачным покровом.

Мгла вдруг взрывается зловещим хохотом. Её смех гулкий, надрывный, как раскаты грома, от которого дрожит трескающееся на мелкие осколки пространство.

— Надо было поглотить тебя ещё в тот день, когда я сотворила тебя… — проговаривает она обманчиво-ласковым тоном. — Но я замешкалась. И позволила своей чересчур любопытной сестрёнке, которую стоило бы приструнить, помешать моим планам. — Её губы изгибаются в коварной улыбке, а чёрные-пречёрные глаза сверкают хищным блеском.

— О чём ты? — смотрю на неё испытующе. И ощущаю, как она вновь пытается опутать мой разум и завладеть моими мыслями и телом своей первородной силой.

— О, ты жаждешь окунуться в историю? — её голос становится мягким, почти певучим, как если бы она сейчас испытывала внутреннее ликование. Похожее на то, какое, наверное, испытывает преподаватель, когда к его нудному предмету вдруг начинают проявлять интерес. — Как же я долго… невероятно долго ждала этого мгновения.

Мгла изящно взмахивает рукой, как актриса театра, которая начинает своё захватывающее представление. Её тьма сгущается и… в ней, как в мутном зеркале, отражается её рассказ.

— Матерь создала меня последней: от скуки ли или… ещё чего… — она на миг замолкает, словно провалившись в раздумья, которые много тысячелетий не дают ей покоя. — В то время мои братья и сестра уже начали обретать своё величие: они познавали пределы своей силы и создавали новые миры и, — её губы кривятся от отвращения, — низших существ.

В тёмном завихрении появляются лица Великого Абсолюта, Порядка и моих отца с матерью. Стоит мне только увидеть их, как моё сердце тут же сжимается от тоски. Как же я соскучилась! Их голоса, их запахи и бесконечная забота — всё это обрушивается на меня волной воспоминаний. И Тринадцатый, видимо, придя в себя и почувствовав моё настроение, сжимает мою ладонь и слегка придвигает к себе, будто пытается удержать от падения в пропасть. Его пальцы, прохладные, как и всегда, отгоняют от меня вязкую тьму недремлющей паучихи.

— Не позволяй чувствам захлестнуть тебя, — предупреждающе шепчет на ухо. — Иначе можешь потерять бдительность и снова попасться в сети Мгле.

Я киваю и улыбаюсь космическому в знак благодарности. И тёмной владычице приходится не по вкусу, что я не только отвлеклась от её душещипательного рассказа, но и вновь ускользнула от её упрямых попыток завладеть мной.

— Ах, как трогательно! — она прижимает тонкие руки к центру груди в нарочито драматичном жесте. — Какая жалкая и приторная сцена воссоединения. Прямо как из дешёвой пьесы о чувствах этих насекомых-смертных. — Её лицо уродует звериный оскал. — Посмотрим, будете ли вы точно так же цепляться друг за друга, когда я открою вам глаза на истину.

Мгла величаво поднимает голову, смотря на нас свысока, как на клопов под её ногами, которых она намерена раздавить. И с важным видом щёлкает пальцами, отчего водоворот мрака за её спиной приходит в движение и смывает лица моих родителей, заменяя их новым изображением.

«Призови их», — в моей голове возникает отчётливый голос Тринадцатого.

Я не успеваю подавить удивление, связанное с тем, что наша связь… меняется. Преображается во что-то… необычное, куда более глубокое. То, что раньше было совершенно непостижим для нас. Она крепнет, уплотняется и соединяет нас друг с другом, как… единый организм.

Я начинаю чувствовать то, что сейчас происходит внутри моего мужа: его эмоции, его хладнокровную решимость, его ярость и его… любовь. Они вливаются в меня нектаром, переплетаются с моими собственными чувствами так естественно, будто всегда были моими.

И с этим новым открытием ко мне вдруг приходит осознание, что мы с мужьями не просто прошли испытание, по итогу которого сама богиня любви благословила наш союз и скрепила его нерушимыми узами. Но и то, что чувства моих драконов ко мне подлинны и чисты. И мне… больше не нужно сражаться в одиночку.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мгла же понимает мою мимолётную реакцию по-своему: на её губах расцветает такая зловеще-торжественная улыбка, как будто она уже победила и дело осталось за малым — добить.

— Низшие существа, — тёмная владычица возвращается к повествованию о себе любимой: о созданиях, посмевших не заметить её, о высокомерии и безразличии своей «семьи», — начали славить моих самодовольных братьев и сестёр. В том числе и тех, кто пришёл гораздо позже, чем я. Они кланялись им, почитали их, молились им, приносили жертвы и дары…

— Но а ты оказалась не в удел? — озвучиваю то, что напрашивалось ещё с самого начала.

— Следи за языком! — её слова звучат так хлёстко, отчего у меня возникает ощущение фантомной пощёчины на правой щеке. — Впрочем, ты не так уж и далека от правды, — ведёт костлявыми плечами так, будто ей самой неприятно признавать сложившееся. — Пока этих чванливых «создателей» воспевали, строили им храмы и дворцы. Я томилась в тени. И каждый раз, надеясь приблизиться к их сиянию, пыталась сотворить что-то своё. Но… кроме примитивных и неблагодарных чудовищ…

В тёмном закручивающемся полотне вспыхивает образ того, как Мгла сплетает из своей магии отвратительное подобие разумного с ящеричной головой, кожей, покрытой гноящимися рыбными чешуйками, и длинным хвостом, как у обезьяны. И вместо того, чтобы приклониться перед своей создательницей, это монструозное существо нападает на неё и принимается вгрызаться в плоть и рвать её острыми зубами-иглами на куски. Отвергнутая же, в свою очередь, лишь смеётся: безумно, пронзительно, словно от боли и восторга одновременно. И, раскинув свои руки, точно в приглашающих объятиях, поглощает своё уродливое порождение.

— …У меня больше никого не получалось сотворить, — смахивает тошнотворную сцену. — Я взывала к Матери, просила о содействии своих братьев и сестёр. Но они лишь отворачивались. Не хотели, чтобы я запятнала своей силой их паршивые творения. Разве это справедливо?

От последней фразы пространство содрогается и практически полностью заполняется удушающими липкими «чернилами», которые она непроизвольно выплёскивает из себя.

— Они считали меня слабой, неправильной, — придавливает нас своей невообразимой первобытной силой. — Их уродцы сторонились меня, — скалиться от смеси боли и звериной злобы. — Эти низшие отродья боялись, что при контакте со мной они каким-то образом превратятся в ту мерзость, которую я порождала в муках. И даже запретили произносить моё имя, мол, оно тоже оказывает «заразительное» влияние!

Мгла принимается дико хохотать, вкладывая в голос всю свою боль и накопленный гнев.

Я внимаю каждому её слову. И какая-то часть меня сопереживает ей: от неё изначально все отвернулись, а после, когда она всеми силами старалась обратить на себя внимание, и вовсе решили стереть любые напоминания о ней. Разве это не пытка, что способна исковеркать душу даже такого древнего и бессмертного существа, как она?

Но другая часть меня твердит: у Отвергнутой всегда был выбор, равно как и у меня, когда во мне открылась разрушительная и необузданная сила. И она выбрала утонуть в своей ненависти. Позволила мести взять над собой верх. И погрузила мир в ужас и бесконечные страдания.

Тринадцатый тоже разделяет мои мысли. И, в попытке отвлечь Мглу, пока я незаметно раскалываю остатки иллюзии сплетением нашей магии, он проговаривает:

— И ты решила, что страх вернее любви?

— Ох, милое создание, — её тон пропитан неприкрытой издёвкой, а ещё в нём промелькивает скука, будто все эти разговоры о прошлом её жутко утомили. — Ты зришь в корень. Не только вернее, но и гораздо слаще. Нет ничего упоительные навеивать на низших тварей кошмары. Заставлять их корчиться в агонии. Завладевать их разумами, мечтами, воспоминаниями… — Она прикрывает глаза, смакуя каждое слово так, словно параллельно с нашим разговором продолжает навеивать ужас на разумных и обычных.

— Но как же тогда ты сотворила меня? — во мне до сих пор пляшет скепсис по поводу того, что она говорит правду о моём происхождении, а не пытается сбить меня с толку своей искусно сшитой ложью и наставить против родителей.

Они ведь не могли обмануть меня? Ведь так?..

Хотя… чего это я?! Мои мать с отцом столько лет водили меня за нос, утаивая правду о том, кто я на самом деле такая. Поэтому я не удивлюсь, если они решили и в этот раз приврать и оставить меня в неведении о некоторых очень важных нюансах моего появления на свет.

И это осознание, которое так запоздало приходит ко мне, — разъедает меня изнутри. Заставляет почувствовать себя преданной. И уязвимой.

ГЛАВА 61: ЭННЕЯ

Космический сжимает мою руку в знак поддержки. Его прохлада успокаивает и возвращает мне дыхание. В мыслях звучит его мягкий, утешающий голос: «Не спеши делать выводы. Может, родители пытались тебя уберечь? Подумай сама, как бы ты себя чувствовала, знай, что ты порождение той, кто причинила столько зла другим? Кто залила мир кровью невинных?».

Его слова проникают в меня как лекарство, медленно рассеивая яд обиды. И с этим во мне кое-что проясняется: возможно, он прав. Знай я, что создана Мглой, наверняка бы считала себя монстром. Жила бы под гнётом чужих грехов, мучаясь виной за то, к чему даже непричастна. Не смогла бы радоваться, любить и верить в то, что достойна счастья. И, в конце концов, сошла бы с ума и превратилась в двойника тёмной властительницы — отвергнутой богини мрака, иллюзий, злых наваждений и мучительной смерти.

— Сколько в тебе сомнений, испорченное дитя… — Мгла разочарованно качает головой. Её взгляд становится тяжёлым, словно она только что вынесла мне смертный приговор. — Но соблюдём порядок, — криво усмехается, видимо, вспомнив своего брата. — В итоге я поняла, что не сыскать мне славы и почитания среди бестолковых насекомых. И решила их поразить единственным верным способом — воплотить их самые жуткие и мучительные кошмары в реальность. Я решила обрушить на них Великий Ужас. И…

Она делает вкрадчивый шаг к нам. И я вижу, как тень за её спиной оживает и обретает смазанные очертания лиц, корчащихся в агонии. Они раскрывают свои неестественно длинные рты в беззвучном крике. Их пустые глазницы, полные липкой черноты, устремляются на меня.

Одно лицо сменяет другое: плачущий ребёнок, старуха, чьи мучительные стоны мне мерещатся, влюблённая пара, что в неконтролируемой панике остервенело цепляется друг в друга.

И Отвергнутая «выпускает» их не с целью устрашения. А чтобы показать… своё «наследие».

— …Я присвоила себе божественные искры всех своих братьев и сестёр, — в её словах слышится какая-то больная гордость. — И выковала тебя.

Мгла замирает в нескольких шагах от нас.

— Ты… — протягивает мне свою руку, — моё величайшее творение. Моё идеальное создание. Мой Великий Ужас, созданный порабощать миры вместе со мной… Иди же ко мне.

Вокруг нас оживают шёпоты: тысячи, миллионы голосов, каждый из которых зовёт меня её именем. Они шепчут, шипят, поют, рвут на части моё сознание, сливаясь в один безумный хор.

— Вернись туда, где твоё место… — её голос становится мягким, обретает материнскую ласку. И я делаю неосознанный шаг в её сторону, заворожённая её взглядом и обещанной перспективой.

Во мне на миг просыпается искушение: а что если… перестать бороться? Исполнить своё предназначение, для которого меня, собственно, и создали?

Я всего лишь инструмент. Оружие. И что такого, если стану той, кто я есть на самом деле?

«Не поддавайся, любимая», — откуда-то издалека доносится зов Тринадцатого. Его родной голос, точно якорь, застрявший в моих рёбрах, не позволяет мне окончательно нырнуть в эту пропащую бездну. Удерживает на плаву и тянет к себе.

— И только… — с трудом волочу языком. Так, будто мне в дёсны вкололи с десяток обезболивающих. — Только для этого я была создана?

— Разумеется… — бережно затягивает невидимую удавку на моей шее. — Твоё предназначение — быть моей десницей. Так называемые родители лгали тебе о твоём истинно происхождении. Разве тебе хочется быть на стороне тех, кто превратил твою жизнь в одну большую ложь? Разве тебе не больно осознавать, что они посчитали тебя слишком слабой для правды?

— Больно… — вырывается из меня, прежде чем я успеваю обдумать ответ.

И Мгле приходится это по её запятнанной душе: её губы расползаются в широкой жуткой улыбке, а засасывающие в бездонный мрак глаза отливают холодным торжеством.

— Вот видишь… — её голос проникает в меня смертельным, но таким желанным ядом. — Мы с тобой похожи: ты познала тот же вкус предательства, что и я. Они показали тебе, что ты не достойна находиться с ними наравне… Они лгали, скрывали, манипулировали тобой, потому что всегда боялись. Боялись тебя, моё творение. — Каждое слово Мглы пронзает моё сердце болезненной стрелой. И заставляет сделать ещё один шаг в её сторону.

Она права: мне всю жизнь лгали и не считали достойной правды, которая по праву принадлежит только мне. А потом, когда истина всё-таки всплыла наружу, запудрили мне мозги сказкой о спасительнице. Последней надежде, которая якобы должна уничтожить артефакты и вернуть влияние чёртовых самовлюблённых божков на Осени.

Весело им было, да? Глумиться надо мной и делать из меня дуру?

От души посмеялись, когда я как слепой котёнок тыкалась в непонимание того, что вообще со мной происходит?

Ну я тогда тоже над ними посмеюсь!..

«Нет!» — звучит во мне многократным эхом. И я ни с кем не спутаю эти голоса. Громкие. Настойчивые. Подталкивающие меня к свету.

— Я же, — тем временем продолжает прорывать мою защиту Отвергнутая, — знаю тебе цену, Алкея. Со мной тебе больше никогда не придётся страдать ото лжи и предательства. Со мной ты будешь свободна. Всемогуща. Вечна. Мы подчиним миры. Заставим их склониться перед нами!

Она почти касается моего лица, принося за собой могильный холод. И моё сердце предательски замирает в выборе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А что же… до моих мужей? — хриплю.

— Они?.. — насмешливо приподнимает брови. — Они не более чем временные игрушки, которые согреют твоё сердце лишь на миг. Пройдут столетия, и их смазливые лица сморщатся, тела превратятся в горстку пепла. А ты останешься молодой и прекрасной. Так что… предлагаю тебе поглотить их сейчас и не дожидаться, когда из них посыплется песок.

Во мне дребезжащим звоном проносится страх: что, если эта новоявленная связь между нами — не укрепление уз, а процесс поглощения, который во мне как-то запустила Мгла?

ГЛАВА 62: ЭННЕЯ

«Это не так», — успокаивает меня Тринадцатый. И я облегчённо выдыхаю.

— Как тебе удалось выбраться из Безвременья? — озвучиваю вслух вопрос, который мне мысленно посылает космический.

Мы оба понимаем, что любая его попытка защитить меня только спровоцирует тёмную владычицу. А вопросы, что он задаст — останутся без ответа. И мы так и не доберёмся до истины.

— Ах, любопытство… — протягивает она, обводя меня жадным взглядом. — Вот что отличает тебя от остальных тупых созданий. Ты жаждешь прикоснуться к истине. — Её тон вдруг становится угрожающим: — Но не уподобляйся моей сестре, Пустоте. Уяснила?

Она выжидающе смотрит на меня, как кошка, которая загнала мышь в угол и знает, что той некуда деться. И я… киваю. Но лишь для того, чтобы выиграть для нас ещё немного времени.

— Вот и умница, — смотрит на меня со смесью лукавства и одобрения.

Она щёлкает пальцами, и тьма за её спиной расправляется живым «экраном», на котором начинают мелькать эпизоды из её прошлого.

— Я украла божественные искры любимых детей своей Матери, — проговаривает горделиво, прямо как подросток, чей бунт против родителя увенчался успехом. — И вопреки всем установленным ею законам, сотворила тебя, моё совершенное создание. За это она наказала меня. Лишила практически всех сил. И заточила в треклятом Безвременье.

На тёмном полотне вспыхивает видение: осунувшаяся Мгла скитается в пустоте, у которой нет ни конца, ни края, и корчится в бесконечных муках одиночества.

Теперь понятно, отчего она так безумна: одну пыточную сменили на другую. Немудрено, что Отвергнутая окончательно поехала крышей.

— Но всё же мой тихий шёпот был услышан… — показывает, как разумный, молящийся в храме Великим, вдруг ловит её тихие мольбы о помощи. И решает вызволить «несправедливо осуждённую» самым чудовищным образом: принеся в жертву себя и сотню своих собратьев. — Тогда впервые мне сделали столь крупное подношение, — хищно скалится, наслаждаясь массовым жертвоприношением, где толпа одержимых — можно сказать, первых культистов — перерезает себе глотки ритуальными кинжалами. — И я вкусила его до последней капли.

Я отворачиваюсь, не в силах смотреть на эту добровольную кровавую резню. И подмечаю, что ещё немного, и арки вместе с остальным «космосом» вот-вот рухнут.

— Их страх, их боль, их агония стали моим величайшим пиром, — её голос дрожит от экстаза. — И в ту ночь я стала равной им, когда-то презирающим меня братьям и сёстрам. Я разорвала ткань Безвременья и кровью моих первых последователей, проложила себе путь наружу.

— Почему же ты тогда заперлась в этом мире? — прерываю её звездный час.

— Заперлась? — из её горла вырывается по истине дьявольский смех, от которого по спине расползаются ледяные мурашки. — Этому миру выпала великая честь стать моим!

— И поэтому ты создала артефакты? — чувствую, как её хватка на мне окончательно ослабевает.

Поверить не могу, что едва не подчинилась ей. Во второй раз.

— Разумеется, — смотрит на меня, как на неразумное и надоедливое дитя. — Артефакты — моя гарантия того, что ни одна паршивая тварь из числа «великих» не сунет сюда свой нос.

— Но зачем тебе истребление целого вида?

— Ох, какая же ты неугомонная! — вскрикивает от злости и раздражения. — Потому что они — единственный вид, в котором сохранилась божественная искра. Она делает артефакты устойчивее, — проговаривает с такой интонацией, будто вбивает ей гвоздь в трескающийся под ногами камень. — Она восполняет мои утраченные силы. И позволяет мне создавать моих собственных существ. Кстати, с некоторыми тебе уже довелось встретиться.

В мрачном водовороте за её спиной проступают новые образы — закованные в цепи пустотные драконы: измученные, полные страха, боли и непонимания.

Мгла безжалостно вырывает их сердца голыми руками. Упивается их мольбами и предсмертными криками. Кружит в танце, как ошалелая, прямо среди горы мёртвых тел, чьи лица навсегда застыли в гримасах ужаса. И её жадность не знает предела: каждая вырванная «искра» лишь усиливает ненасытный голод. Она поглощает их, как чёрная дыра космические объекты. И требует ещё… ещё… ещё… и ещё!

Вот так «уникальные» существа стали топливом для обезумевшей богини. Она выстроила «свой» мир на их бесчисленных жертвах. И низвела их до уровня скота, годных лишь на убой.

От этого кошмарного осознания у меня всё внутри рвётся в клочья. Сердце сжимается так, что кажется, ещё немного и оно рассыплется на осколки. В горле застревает крик, а на языке растекается металлический привкус крови.

Гнев, отчаяние и скорбь бурлит во мне мощным коктейлем. И только присутствие моего мужа, его прикосновения и обволакивающий запах не дают мне сорваться раньше времени.

— А порталы?.. — делаю над собой колоссальное усилие и озвучиваю ещё один вопрос: — Куда ведут межмирные порталы?

Мгла смиряет меня подозрительным взглядом. Её чёрные глаза прищуриваются, точно ищут в моём напряжённом лице подвох. Несколько мгновений тишины тянутся мучительно долго, словно она обдумывает, стоит ли посвящать меня в ещё одну тайну или поглотить мою волю прямо сейчас. Ведь какой прок рассказывать всё той, кто станет всего лишь безвольной марионеткой в её руках?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Хитрая… — губы владычицы расползаются в мерзкой, едва ли не рвущей рот улыбке. И всё-таки она выбирает ответить: — Я чувствовала, что по какой-то причине тебя не уничтожили. Сжалились? — издаёт короткий презрительный смешок, а затем ведёт плечами так, будто стряхивает с себя все эмоции. — В любом случае, они тоже ослушались Матерь, когда посмели сохранить тебе жизнь и спрятать… Я не могла определить, куда точно тебя упекли, поэтому создала брешь в полотне вселенной — порталы, которые имеют и вход, и выход. И заточила его таким образом, чтобы они притягивали подобных моей энергии. И оставалось только ждать… Но бестолковое ядро мира начало затягивать сюда всех подряд. А каждый призыв дорогого стоил: мне приходилось вливать свою силу в него, дабы он не схлопнулся и барьер вокруг планеты не пал. И… процесс затянулся на дольше, чем рассчитывала.

Мне физически становится плохо от осознания, что все её жертвы — все те, кого она погубила и все те, кого погубили в её честь — практически напрямую связаны со мной. Она всяческими способами пыталась вернуть меня себе. И пока я жила свою самую лучшую жизнь, другие страдали: разумные, что застряли в этой клетке с чудовищем, пришлые, которых по ошибке затянуло сюда, и те, кого она отправила в неизвестность.

— А что с теми, кто отправился на поиски более пригодного мира? — чувствую, как на мою грудь ложится тяжёлая бетонная плита, дробящая кости и мешающая вздохнуть.

Передо мной будто возникают сотни тысяч лиц, смотрящих на меня в молчаливом укоре. В каждом из них обида, безысходность и… мучительное непонимание: почему им пришлось умереть из-за меня? Почему им пришлось страдать ради моего обретённого счастья здесь?

— Никуда они не отправились, — проговаривает насмешливым тоном. И я ощущаю, как слабая надежда, теплившаяся в Тринадцатом, стремительно угасает. — Все те неугодные, которые имели наглость воспротивиться моей воле… — Отвергнутая кривит рот от раздражения. — В общем, им я позволила искупить свою тяжкую вину передо мной и возложила на их бренные души великую миссию — не дать бреши сузиться… — Она ошалело улыбается. — Их кости, их драконья сила, их вечные муки стали подпорками для моих врат. И пока я восстанавливала силы после очередного призыва, их великая жертва не позволяла порталам закрыться.

Во мне всё холодеет от осмысления той катастрофы, которую Мгла обрушила на этот мир. И всё ради чего? Ради мести, тщеславия… Больного желания доказать, что она тоже достойна поклонения и, как ни странно, любви.

Я думала, что самые жуткие монстры — это те артефакты, которые мне довелось уничтожать. А на деле оказалось, что истинное чудовище стоит прямо передо мной. И имя ей Великая Мгла.

И всё-таки… хорошо, что родители не посвятили меня в детали моих истоков. Ведь тем самым они спасли меня. Не позволили сломаться. И облегчили мою судьбу.

— Но довольно вопросов! — теряет она терпение. — Нам пора воссоединиться… — снова тянет ко мне свои грязные чернильные щупальца. — Иди же ко мне…

Её тьма источает смрад гниющей плоти, гари и прелой земли. Она извивается в пространстве, оставляя на нём жирные маслянистые разводы. И почти касается моей кожи, вызывая чувство омерзения и какой-то обречённости: ещё мгновение и я не выдержу и паду перед её мощью.

Я стискиваю зубы, продолжая сопротивляться Мгле и её непрерывным попыткам пробиться сквозь мою защиту. И когда ощущаю, что потихоньку начинаю сдавать позиции, во мне просыпается нечто неизведанное. Нечто, что содержит в себе громадную мощь, способную бросить вызов самой первородной богине и выстоять.

Это сила моих мужей. Моих любимых драконов.

Она врывается в мои вены жидким огнём, в котором сплавляются ярость и страсть. Превращает мою тьму в кипящую магму, готовую испепелить всё на своём пути.

Она становится моим окаменевшим костяком. Даёт мне ощутить тяжесть горных хребтов и прочность скал. И делает меня несокрушимой.

Она позволяет мне пустить корни до самого ядра. Почувствовать дыхание лесов, силу почвы, что рождает и держит всё живое. И тем самым укрепляет мою внутреннюю опору.

Она закаляет меня, опутывает моё тело ледяной бронёй. И придаёт мне холодную решимость.

Она сплетается с моей стихией, придавая ей гибкости и одновременно с этим неукротимости.

Она окутывает меня вечностью. Обрушивает на меня тяжесть мироздания. И я начинаю ощущать каждую жизнь, каждое страдание, каждую слезинку на щеке и каждую смерть.

И в это мгновение, когда наши стихии сплетаются, я перестаю быть просто Эннеей. Я… Нет!

Мы

становимся рождением новой силы, равной самой Вселенной. И никто не посмеет сломить нас!

— Держи карман шире! — я окончательно разламываю иллюзию: она разлетается на тысячи мелких и острых осколков. Рассыпается лицами тех, кто был погребён в ледяном склепе богини любви. И мы, наконец, вырываемся наружу, совершенно неожиданно оказываясь там, откуда начался наш совместный путь. На острове Солира.

БОНУС: МГЛА

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

ГЛАВА 63: ЭННЕЯ

Нас встречает безжизненный воздух, наполненный мучительными страданиями. Криками тех, чьи души навсегда застряли на этом пепелище. Они рвутся, тянутся ко мне, как мёртвые к лодке Харона. Их холодные незримые тени вцепляются в меня. Но не для того, чтобы разорвать и отомстить за деяния моей создательницы, а в отчаянной просьбе освободить их из-под её гнёта.

Они не враги. Они пленники этого проклятого Мглой острова.

— Я слышу вас, — мой шёпот символом надежды разлетается по выжженной земле. — Ваши жертвы не забыты. Вы не забыты. Я освобожу вас.

Покрытая пеплом земля начинает вибрировать, словно она вместе с узниками ждёт спасения. И исходит огненными трещинами, похожими на раскалённые вены. Изнутри них рвётся раскалённый жар, но не с целью разрушения. Это вскрывающийся нарыв, в котором веками гноились страдания ни в чём не повинных существ.

— Я даю тебе последний шанс! — злобно выкрикивает Отвергнутая, и за её спиной один за другим образуются «нефтяные» порталы. — Или ты вернёшься ко мне или… я разрушу этот мирок до основания. Всё, к чему ты так прикипела, все, до кого ты опустилась — сгинут в небытие!

Её слова, точно молоты, бьют по плачущей земле. Порталы один за другим закручиваются в водовороты и раскрываются настежь. Из них бесчисленной кучей вываливаются уродливые монстры с совершенно непропорциональными телами, в которых угадываются очертания земных хищников, скрещенных с быками, козлами, оленями, лягушками, акулами… В их чернильных глазах нет совершенно ничего, кроме жажды убийства. И пусть они уступают по силе тем же сириенам, но их больше, неизмеримо больше, и именно этим они представляют большую угрозу для Осени.

Они вонзают свои деформированные лапы и копыта в почву, поднимая клубы пепла. Смрад гнили и крови, исходящие от них, смешиваются с гарью и отравляет лёгкие. Творения Мглы рвутся вперёд, сталкиваются друг с другом и калечат собственные тела в безумном нетерпении броситься на нас и растерзать. И рёв, напоминающий скрежет металла по камню, сливается в один леденящий вопль, от которого трещины на земле становятся глубже, шире. Такими, будто вот-вот разверзнутся под тяжестью их армии.

Следом на их устрашающее «песнопение» выходят культисты. Их лица скрыты за масками, а фигуры — за смоляными плащами. В их руках блестят клинки, мечи, копья и цепи, объятые зловещими всполохами их магии. С каждым их шагом и так тёмное небо становится значительно чернее, погружая мир в вязкий удушающий мрак.

Одно радует: последователей значительно меньше, чем монструозных созданий. А это значит, что мы и наши союзники постарались на славу.

— Я не вижу твоего повиновения! — голос Мглы воздушной волной проходится по пустоши. Он сметает в разные стороны пыль, камни, выкорчёвывает обугленные деревья и кустарники. И едва не повторяю их участь. Но мужья вовремя выставляют перед нами защитный барьер, и поток разрушительного «цунами» с грохотом разбивается о его полупрозрачные плотные границы. —Склонись перед своей создательницей! Прими то, что тебе изначально уготовано!

— Ни! За! Что! — перекрикиваю этот шквалистый порыв. — Я не принадлежу тебе! Я не твоё оружие для мести! Я кую свою судьбу сама! И только мне решать, какому предназначению следовать!

Отвергнутая пронзает меня ненавидящим взглядом. Чёрные сгустки, клубящиеся вокруг неё, как по команде разлетаются в стороны. Вонзаются в небосвод и землю. И разрывают их на части, как хлипкую ткань. Разломы тянутся во все стороны, заставляют мир содрогнуться и… выпускают тварей из Грани: изуродованных призраков, сотканных из маслянистой тьмы и озлобленности ко всему живому.

Они вырываются наружу с диким протяжным воплем. В одних угадываются черты когда-то живших разумных: расплывшиеся лица, вывернутые конечности, разорванные рты и пустые глазницы. В других — промежуточные формы: уродливые полузвериные облики, изувеченные смертельными ранами, из клыкастых пастей которых жидкой смолой сочится тьма.

— Вот это в ней разыгрались собственнические инстинкты… — с лёгким смешком бросает Дариос. И всё же за его напускной расслабленностью и неуёмной тягой шутить всегда и везде, невзирая на обстоятельства, скрывается напряжение и готовность в любую секунду вступить в бой.

— Она выпустила тех, кого сама не может контролировать, — подмечает Тринадцатый, с подозрением вглядываясь в силуэт Отвернутой. — Настолько отчаялась?

Разломы вокруг продолжают разрастаться зияющими пропастями, поглощая всё на своём пути и выпуская из «потусторонних клеток» полчище изуродованных призраков.

— Или накопила достаточно сил, чтобы бросить вызов Великим, — вставляет своё предположение Филактэй. Его голос холодный и ровный, точно водная гладь перед бурей. Но внутри уже давно бушует неспокойная стихия: он до сих пор тревожится из-за того, что мне довелось пережить на нашем испытании. И не отходит от меня ни на шаг.

Водный невзначай касается моей ладони в молчаливом жесте поддержки. И, несмотря на бушующий вокруг хаос, во мне всё трепещет от этого касания: всё из-за нашей связи, которая пускает волнующие мурашки по всему моему телу и заставляет шумно втянуть спёртый воздух.

— Скорее отчаяние, — произносит Пиларгус. — Она заметила, что её ресурс в лице пустотных заканчивается, и решила пойти на крайние меры. — Под его ногами образуется корка льда, а в опасном хищном взгляде промелькивает затаённая жажда предстоящего сражения.

— Получается, Эннея для неё — лишь очередной источник… пищи… — не спрашивает, а утверждает Никасис. Его голос сквозит едва заметным отвращением. Воздух вокруг него потрескивает и искрится, словно сотни крохотных молний. Каждая искра отражается в его глазах, подсвечивая в них немое предупреждение: он не позволит причинить мне вред.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Не просто источник, — стискивает мои пальцы водный. — Поглотив нашу жену, она обретёт прежнее могущество, и ей больше не нужно будет прятаться.

— Пусть только посмеет! — резко вскидывает своё огненное копьё Андос, направляя его аккурат на владычицу, которая продолжает изливать свою тьму и разрушать мироздание, медленно приближая его к концу. На остром наконечнике вспыхивает пламя, и оно разгорается так ярко, что на мир рассеивает непроглядный мрак и привлекает к себе призрачных отродьев.

Они, словно восставшие из мёртвых мотыльки, летят на огонь. И, не осознавая своей гибели, с оглушающим воплем кидаются на нас.

Всё происходит в одно мгновение: они ещё не успевают настигнуть нас, как мой Огненный Вихрь вырывается вперёд. Его отточенное копьё разрезает воздух раскалённой дугой. И призрачные твари, налетев на неё, тут же рассыпаются угольным прахом.

Однако… на их место уже мчится новая волна: свирепая, разъярённая, жаждущая разорвать нас в отместку за их павших «собратьев».

Сквозь их жуткие визги до нас долетают слова необратимого приговора Отвергнутой:

— Вы жестоко поплатитесь за то, что посмели бросить мне вызов!

Её голос многократным звенящим эхом разносится по округе, отражаясь от разрывов на ткани мира и почерневшего неба так, будто сама вселенная вторит ей.

Её армия приходит в неистовство, предвкушая момент, когда их хозяйка отдаст приказ о наступлении: они, точно пришедшие в неистовство берсерки, бьют копытами и лапами о землю, направляют на нас свои оружия и заставляют пространство содрогнуться от оглушительного воя.

— Я иссушу каждого из вас… — Мгла плавно поднимается ввысь, подобно смертоносному всаднику апокалипсиса, приступившему к аннигиляции всего живого и неживого в том числе. Её силуэт, затянутый клубящейся тьмой, вырастает над островом, заслоняя собой последние отблески света. — Я вырву ваши жалкие душонки и скормлю вашу бренную плоть своим созданиям! И начну это… — рука первозданной богини ужаса медленно поднимается и, словно охваченный чёрными вихрями топор, отпускается в мою сторону. — … Прямо с тебя, моё глупое… заблудшее и нахальное творение! Ты познаешь всю невообразимую боль этого мира и приползёшь ко мне на коленях, моля о пощады. Но пощады… не будет!

От её ожесточённого крика небосвод окончательно раскалывается. И в следующую же секунду на землю обрушивается губительный дождь из метеоритов. Они, как демоны, вылезшие из преисподней, устремляются раздирать и так еле живое тело планеты. Каждая раскалённая глыба оставляет за собой кроваво-алый шлейф. И там, куда они врезаются со всей дури, поднимаются сокрушительные волны и образуются кратеры, брызжущие пламенем.

Всё в округе превращается в раскалённое месиво, окутанное мглой и едким дымом. И кажется, что сам космос сейчас обрушится на нас, накрыв весь мир погребальным саваном.

— Уничтожите их! — рычит Отвергнутая не хуже своих чудовищ. И её голос становится боевым кличем, отдающим сигнал о незамедлительном наступлении.

Орды культистов и монструозных тварей вперемежку с некоторыми призраками из Грани срываются вперёд, подобно смертоносной лавине, сметающей всё на своём пути.

Мир погружается в кровавое безумие.

ГЛАВА 64: ЭННЕЯ

Их топот отбивает начало конца света.

Каждый удар мощных копыт и когтистых лап заставляет сушу сотрясаться в предсмертных конвульсиях и пробуждает ото сна оголодавших подземных червей. Те раскрывают свои бездонные, напичканные кольцами зубов пасти. И пожирают часть острова вместе с чудищами и культистами, которые, слепо несясь вперёд в кровавом угаре, случайно падают в эти «воронки».

Солира превращается не только в поле для решающей битвы. Но и в пиршество ненасытных монстров, которых Отвергнутая «породила» ещё в самом начале, когда истребила его жителей.

Вся её боль, пропитанная смертями и кровью невинных, обращается местью против владычицы. И атакуют её армию не только прожорливыми коллоссами, но и тенями мучеников. Их призрачные, обугленные и израненные силуэты, окутанные антрацитовой дымкой, с ненавистью вцепляются в культистов, вырывают из их тел души и с протяжным воплем утаскивают в бездну.

Всё вокруг сливается в одну адскую какофонию: дикий рёв монструозных созданий, отчаянные крики погибающих, пронзительные визги тварей из Грани, оглушительный треск земли, грохот магических вспышек и звонкий лязг металла.

Воздух густеет от невыносимой вони, смешанной запахом крови, пота, внутренностей и серы.

Признаться, от увиденного я впадаю в ступор: мне ещё не доводилось сталкиваться с войной в её первозданном, уродливом и нагоняющим панический ужас виде. На миг я чувствую себя песчинкой в смертоносной буре. Не богиней, не воительницей, а лишь слабым звеном в этой громадной машине смерти. Всепоглощающий страх вонзается в меня, как когтистые руки мученика в очередного культиста, и устраивает во мне жуткий переполох. Он сдавливает мне горло, хлещет по сердцу, заставляя то учащённо забиться, и приковывает к месту.

Я не могу ни пошевелиться, ни дать отпор тем, кто уже прорвал нашу первую линию обороны. Враги приближаются, а я стою, как пленница, заточённая в собственном теле. И в этот момент, когда непроизвольно поднимаю взгляд на Мглу и наталкиваюсь на триумфальную улыбку, растянутую на её ликующем лице, во мне вдруг поднимается волна жгучего гнева и сопротивления. Она считает, что уже победила. Разгромила нас, как букашек. Но… накось выкуси!

Я сбрасываю с себя невидимые путы оцепенения. Мир обрушивается на меня шквалом образов и звуков. Но теперь это не устрашает, а подстёгивает. Придаёт решимости остановить этот бушующий апокалипсис и свергнуть Отвергнутую с её воображаемого трона.

Я больше не песчинка. Я сама буря. Та, кто проклинает нечестивых. Та, кто разрушает изжившее себя. И та, что поглощает всё лишённое смысла, обращая его в прах.

Мои слова становятся клинками. Каждое движение — ударами возмездия. А моя тьма, крепко сплетённая со стихиями моих драконов, превращается в один безудержный поток силы.

Она вырывается из меня цветасто-чёрными смерчами и в одночасье превращает попавших под них смертников — монстров, последователей и мерзость из Грани — в прах.

И я ощущаю, как этот сокрушительный удар меняет ход битвы: на лице Мглы по-прежнему змеится ядовитая улыбка, но тьма вокруг неё на секунду сжимается, выдавая сомнение.

— Наконец-то ты начала играть по-крупному! — безудержно хохочет она, запрокидывая голову. И чернильное небо от её смеха покрывается яркими трескучими молниями. Они яростно вонзаются в раны на теле мира и расширяют их до безобразия.

— Ну и где наши союзнички, когда они так нужны?! — выкрикивает Дариос, одной рукой насылая на врагов окаменение: культисты и чудища замирают на бегу, их тела покрываются каменной коркой, и в следующее мгновение они рассыпаются обломками. А второй — удерживая дрожащую землю под нашими ногами от раскола.

— Ещё немного… — отзывается Бионей, помогая Никасису запустить портал: его большие ладони погружаются в плачущую землю и побуждают древние обугленные корни вырваться наружу и сплестись в одну широкую полукруглую арку.

Световой же, в свою очередь, ловко влетает в неё сверкающие руны. Его пальцы скользят по воздуху, оставляя за собой золотистое сияние, и сакральные знаки ложатся на корни, словно оживляя их изнутри. Пространство внутри «распахнутой двери» переливается и постепенно обретают форму жидкого зеркала, в котором отображается пустотные, огненные, земные, каменные, световые, космические, водные, ледяные и даже обычные.

Всё это нужно для того, чтобы сторонники нашего Движения попали куда надо, а не угодили в пасти червей или под вражеский топор. Камни-порталы перемещают довольно хаотично.

— Ну наконец-то! — не удерживается от язвительности Андос. И в следующий миг я оказываюсь прижатой к его горячему сильному телу. — Перестать считать искарлов[1], моя невнимательная. — Его жар проникает в меня, распаляя и вызывает заторможенность мыслей. Сердце бьётся в такт опаляющему дыханию. Ещё немного и я растворюсь в завораживающем пламени моего Вихря.

Я не сразу улавливаю, что огненный имеет в виду. Но стоит мне — с большим усилием(!) — оторвать взгляд от прожигающих меня напротив глаз и повернуть голову в направлении его второй руки, как всё становится на свои места: в нескольких шагах от меня, насаженный пастью на горящее копьё, корчится в предсмертной агонии помесь быка и леопарда. Его тёмная, покрытая пятнами шерсть обугливается. Глаза западают назад. Клыкастая пасть раскрывается ещё больше, сочась слизью. Мышцы вздуваются. И… он взрывается облаком едкого пепла и дыма.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я шокировано округляю глаза, не понимаю, когда успела проморгать монстра. Откашливаюсь от попавших на меня останков. И втягиваю носом воздух, осознавая, что до этого совсем не дышала.

— Спас… — я не успеваю договорить слова благодарности, как Андос ещё сильнее стискивает меня в своих объятиях, а затем накрывает мои губы жадным, грозящим поглотить меня всю без остатка, поцелуе.

Я на некоторое время проваливаюсь в переполняющие меня ощущения. Теряю связь с жестокой реальностью. И отдаюсь страсти моего неудержимого мужа.

— На удачу, — хрипло комментирует свой порыв, когда, наконец, освобождает меня из своего знойного плена и позволяет вдохнуть. — Если мы выживем, то я не покину тебя до начала следующего столетия, — за этими словами стоит вовсе не клятва о том, что он будет рядом всё оставшееся время, а довольно похабный подтекст, от которого меня бросает в жар.

В этом весь Андос: даже здесь, на поприще войны, он умудряется насмехаться над самой смертью и выкраивать время для своих дерзких и пылких желаний. Его страсть не знает границ: она так же безрассудна, как и огонь, текущий по его жилам. И я не могу не отозваться на неё.

Огненный ещё раз целует меня: коротко, но не менее жгуче. Выпускает из своих объятий. И, подбросив копьё, с предвкушающей ухмылкой бросается в самую гущу боя.

Его высокий, статный силуэт исчезает в клокочущем пламени, которое он сам же и разжигает вокруг. И чудовища, не успев разбежаться, загораются, как спички и обращаются в золу.

Я не успеваю как следует впитать вкус одного моего темпераментного мужа, как сзади меня уже привлекает к себе другой. Пиларгус. Он подходит бесшумно, принеся с собой зимнюю стужу. И контраст настолько резкий, что у меня перехватывает дыхание: от обжигающего пламени к пронизывающему до самых костей морозу. Но его холодные, словно сотканные из самого льда, руки не отталкивают меня. Наоборот, они остужают и вместе с тем пускают сладкие мурашки по телу.

Его ладони ложатся на мою талию, удерживая меня бережно и крепко. А губы проводят зябкую дорожку от мочки моего уха к основанию плеча, оставляя после себя приятную и волнующую дрожь.

— Тоже на удачу, — вторит словам Андоса. И, оставив лёгкий, пробирающий до самого сердца поцелуй на моей щеке, присоединяется к битве.

Бледная кожа ледяного стремительно покрывается блестящей чешуёй. Морозный пар вырывается изо рта, клубясь белыми облаками. А под его ногами расползается лёд, создавая смертельную ловушку для врагов: они поскальзываются и налетают на когти и клыки друг друга, напарываются на ледяные колья, которые Пилар создаёт в моменте, и скатываются прямо в алчущие пасти коллоссов. Некоторым же везёт чуть меньше — их настигают острые клинки моего беспощадного мужа, движения которого едва уловимы не то, что мне, но и его противникам.

Каждый его удар отточен и выверен. Он подобен самой смерти в обличии зимы: неуловимый и завораживающий своей хищной холодностью.

Огненный и ледяной устраивают смертоносный танец на поле боя. Их стихии, вечно противостоящие друг другу, сплетаются в единый ритм. Движения льда и пламени, ярости и безмолвия синхронизируются так, словно они веками репетировали этот убийственный дуэт. И они не оставляют ни шанса ни последователем Отвергнутой, ни её дьявольским порождениям.

— Надеюсь, ты и нас не оставишь без «благословения»? — весело усмехается Дариос. И я, сметая волной очередную кучку подобравшихся к нам тварей, в мгновение оказываются рядом с ним.

Тёплые пальцы каменного мягко смыкаются на моём подбородке и приподнимают его. Он всматривается в моё лицо, будто ищет на нём малейший намёк на то, чтобы унести меня прочь с этого охваченного безумием острова. Но я не даю ему повода: выдерживаю испытующий взгляд «апельсиновых» глаз и позволяю ему увидеть в себе ту же решимость, что хранится и в нём.

Его гармоничное, словно выточенное из драгоценного камня лицо смягчается. А уголки чувственного рта растягиваются в обворожительной улыбке.

Дариос медленно, точно желая поставить происходящее на длительную паузу, склоняется ко мне и, совершенно не церемонясь, расталкивает мои губы своим языком и проникает в рот в развязном и совершенно неуместном для этого места поцелуе. И всё же в этой неуместности таится сила его характера: он не спрашивает ничьего дозволения, а берёт то, что хочет. То, что считает своим. И я слишком слаба перед ним, чтобы сопротивляться.

Его умелый язык движется властно, так, словно даже сейчас он утверждает свои права на меня. И мне ничего не остаётся, кроме как захлебнуться этим напором и отвечать ему с тем же бесстыдством, с каким он сжимает мою ягодицу в стремлении прижать меня к себе ещё плотнее.

Но нам приходится очнуться: призрачные твари из Грани налетают на нас, грозясь пожрать.

Мы с Дариосом одновременно отлипаем друг от друга и, соединив наши силы в единый сокрушительный поток, обращаем их изуродованные полупрозрачные тела в мелкую каменную крошку, которую тут же подхватывает шквалистый ветер и разносит по острову.

И в этот миг пространство слегка дрожит. Портал, возведённый земным и световым, начинает сиять ярче. И из него один за другим выходят наши сторонники.

Они становятся в стройные ряды передо мной. На их лицах отражается всё и сразу: решимость и неуверенность, отвага и трусость, ярость и ужас. Некоторые из них вцепляются в своё оружие так сильно, что белеют костяшки пальцев. Другие лихорадочно нашёптывают слова молитвы Великим, прося тех придать им сил и защитить от мучительной смерти. Остальные же, те, кому уже удавалось участвовать в сражениях, встречают приближающую армию Мглы с предвкушающей улыбкой. Так, будто война для них не более чем захватывающая игра.

Но, несмотря на их эмоциональный разнобой, в каждом из них горит общее пламя: готовность идти до самого конца, даже если сегодняшний день станет для них последним.

Среди нашей многотысячной армии в первом строю оказываются и Эллион со своим молчаливым братом-близнецом Эммаилом, и моя старая добрая подруга Эолф, и даже отец огненного.

Я смотрю на них и ощущаю, как моё сердце наполняется новой силой. Это не просто армия. Это живое воплощение Движения, которое мы возродили из пепла. Движения, которое когда-то поверило в нашу идею и в нас с мужьями. И теперь вместе с нами ринулось освобождать мир.

Все их взгляды — пустотных, космических, огненных, ледяных, каменных, земных, световых, водных и обычных — устремляются на меня. И на мгновение воцаряется тишина: даже грохочущий шум боя, точно подчинившийся моей воле, отступает в сторону.

Я впитываю терпеливое ожидание нашей армии, их чувства и непоколебимую веру в наше доблестное дело. Передо мной больше не толпа существ, жаждущих вцепиться друг другу в глотки и осыпать несправедливыми обвинениями. Передо мной — единое целое, сплочённый союз, выступивший за будущее их общего мира.

— Сегодня, — мой голос, усиленный магией Никасиса, разносится над островом и заглушает истошные визги порождений Отвергнутой, — мы непросто сражаемся! Сегодня мы возвращаем себе то, что принадлежит нам по праву: наш дом, наши жизни и наш мир!

Каждое моё слово проникает в сердца наших воинов. Я вижу, как их плечи расправляются, как их глаза зажигаются бесстрашием, как они приходят в полную боевую готовность.

— Они думают, что мы дрогнем! — указываю на клубящуюся тьму, в которой восседает Мгла, точно на царском троне, на искажённые морды чудовищ и на рассвирепевших культистов, которых безостановочно разматывают мои мужья. — Но мы не жертвы! Мы не корм для той, кого отвергла сама Вселенная! Мы — живые существа, достойные полноценной жизни! Мы — единая стихия, соединённая единой целью — освободить наш мир от ужасов, что наслала на нас сама Мгла! Так давай-те же покажем, что нас не сломить, а наши души не поглотить никаким мраком!

Несколько тысяч голосов сплетаются в один воинственный возглас, вторя моей воодушевляющей речи. Он содрагает остров. Заставляет сердца биться быстрее, а кровь закипеть в жилах. Каждый из них — хромой и косой, старый и молодой, немощный и здоровый — преисполнен жаждой броситься вперёд, схлестнуться с противником за свою веру.

— Пусть этот день станет последним для наших мучителей, поработителей и тиранов! Для тех, кто окропил Осень кровью невинных! Для Мглы и её порождений! — мой голос становится ещё громче, неистовее, внушая каждому веру в победу. — В бой!

Наши воины одним бурным и неудержимым тайфуном устремляются вперёд. Их тысячеголосый рёв смешивается с воплями монстров, культистов и тварями из Грани. Клинки встречаются с когтями, щиты со зловещей магией культистов. Пламя и свет пробивают тьму. Лёд и камень сдерживают натиск. И даже самые слабые находят в себе силы дать отпор чудовищам.

Воздух разрывается от столкновения двух армий. Битва, которую предчувствовали сами боги, наконец, началась во всей своей сокрушительной мощью.

_______

[1] Считать искарлов — то же самое, что и «считать ворон».

ГЛАВА 65: ЭННЕЯ

Их топот отбивает начало конца света.

Каждый удар мощных копыт и когтистых лап заставляет сушу сотрясаться в предсмертных конвульсиях и пробуждает ото сна оголодавших подземных червей. Те раскрывают свои бездонные, напичканные кольцами зубов пасти. И пожирают часть острова вместе с чудищами и культистами, которые, слепо несясь вперёд в кровавом угаре, случайно падают в эти «воронки».

Солира превращается не только в поле для решающей битвы. Но и в пиршество ненасытных монстров, которых Отвергнутая «породила» ещё в самом начале, когда истребила его жителей.

Вся её боль, пропитанная смертями и кровью невинных, обращается местью против владычицы. И атакуют её армию не только прожорливыми коллоссами, но и тенями мучеников. Их призрачные, обугленные и израненные силуэты, окутанные антрацитовой дымкой, с ненавистью вцепляются в культистов, вырывают из их тел души и с протяжным воплем утаскивают в бездну.

Всё вокруг сливается в одну адскую какофонию: дикий рёв монструозных созданий, отчаянные крики погибающих, пронзительные визги тварей из Грани, оглушительный треск земли, грохот магических вспышек и звонкий лязг металла.

Воздух густеет от невыносимой вони, смешанной запахом крови, пота, внутренностей и серы.

Признаться, от увиденного я впадаю в ступор: мне ещё не доводилось сталкиваться с войной в её первозданном, уродливом и нагоняющим панический ужас виде. На миг я чувствую себя песчинкой в смертоносной буре. Не богиней, не воительницей, а лишь слабым звеном в этой громадной машине смерти. Всепоглощающий страх вонзается в меня, как когтистые руки мученика в очередного культиста, и устраивает во мне жуткий переполох. Он сдавливает мне горло, хлещет по сердцу, заставляя то учащённо забиться, и приковывает к месту.

Я не могу ни пошевелиться, ни дать отпор тем, кто уже прорвал нашу первую линию обороны. Враги приближаются, а я стою, как пленница, заточённая в собственном теле. И в этот момент, когда непроизвольно поднимаю взгляд на Мглу и наталкиваюсь на триумфальную улыбку, растянутую на её ликующем лице, во мне вдруг поднимается волна жгучего гнева и сопротивления. Она считает, что уже победила. Разгромила нас, как букашек. Но… накось выкуси!

Я сбрасываю с себя невидимые путы оцепенения. Мир обрушивается на меня шквалом образов и звуков. Но теперь это не устрашает, а подстёгивает. Придаёт решимости остановить этот бушующий апокалипсис и свергнуть Отвергнутую с её воображаемого трона.

Я больше не песчинка. Я сама буря. Та, кто проклинает нечестивых. Та, кто разрушает изжившее себя. И та, что поглощает всё лишённое смысла, обращая его в прах.

Мои слова становятся клинками. Каждое движение — ударами возмездия. А моя тьма, крепко сплетённая со стихиями моих драконов, превращается в один безудержный поток силы.

Она вырывается из меня цветасто-чёрными смерчами и в одночасье превращает попавших под них смертников — монстров, последователей и мерзость из Грани — в прах.

И я ощущаю, как этот сокрушительный удар меняет ход битвы: на лице Мглы по-прежнему змеится ядовитая улыбка, но тьма вокруг неё на секунду сжимается, выдавая сомнение.

— Наконец-то ты начала играть по-крупному! — безудержно хохочет она, запрокидывая голову. И чернильное небо от её смеха покрывается яркими трескучими молниями. Они яростно вонзаются в раны на теле мира и расширяют их до безобразия.

— Ну и где наши союзнички, когда они так нужны?! — выкрикивает Дариос, одной рукой насылая на врагов окаменение: культисты и чудища замирают на бегу, их тела покрываются каменной коркой, и в следующее мгновение они рассыпаются обломками. А второй — удерживая дрожащую землю под нашими ногами от раскола.

— Ещё немного… — отзывается Бионей, помогая Никасису запустить портал: его большие ладони погружаются в плачущую землю и побуждают древние обугленные корни вырваться наружу и сплестись в одну широкую полукруглую арку.

Световой же, в свою очередь, ловко влетает в неё сверкающие руны. Его пальцы скользят по воздуху, оставляя за собой золотистое сияние, и сакральные знаки ложатся на корни, словно оживляя их изнутри. Пространство внутри «распахнутой двери» переливается и постепенно обретают форму жидкого зеркала, в котором отображается пустотные, огненные, земные, каменные, световые, космические, водные, ледяные и даже обычные.

Всё это нужно для того, чтобы сторонники нашего Движения попали куда надо, а не угодили в пасти червей или под вражеский топор. Камни-порталы перемещают довольно хаотично.

— Ну наконец-то! — не удерживается от язвительности Андос. И в следующий миг я оказываюсь прижатой к его горячему сильному телу. — Перестать считать искарлов, моя невнимательная. — Его жар проникает в меня, распаляя и вызывает заторможенность мыслей. Сердце бьётся в такт опаляющему дыханию. Ещё немного и я растворюсь в завораживающем пламени моего Вихря.

Я не сразу улавливаю, что огненный имеет в виду. Но стоит мне — с большим усилием(!) — оторвать взгляд от прожигающих меня напротив глаз и повернуть голову в направлении его второй руки, как всё становится на свои места: в нескольких шагах от меня, насаженный пастью на горящее копьё, корчится в предсмертной агонии помесь быка и леопарда. Его тёмная, покрытая пятнами шерсть обугливается. Глаза западают назад. Клыкастая пасть раскрывается ещё больше, сочась слизью. Мышцы вздуваются. И… он взрывается облаком едкого пепла и дыма.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я шокировано округляю глаза, не понимаю, когда успела проморгать монстра. Откашливаюсь от попавших на меня останков. И втягиваю носом воздух, осознавая, что до этого совсем не дышала.

— Спас… — я не успеваю договорить слова благодарности, как Андос ещё сильнее стискивает меня в своих объятиях, а затем накрывает мои губы жадным, грозящим поглотить меня всю без остатка, поцелуе.

Я на некоторое время проваливаюсь в переполняющие меня ощущения. Теряю связь с жестокой реальностью. И отдаюсь страсти моего неудержимого мужа.

— На удачу, — хрипло комментирует свой порыв, когда, наконец, освобождает меня из своего знойного плена и позволяет вдохнуть. — Если мы выживем, то я не покину тебя до начала следующего столетия, — за этими словами стоит вовсе не клятва о том, что он будет рядом всё оставшееся время, а довольно похабный подтекст, от которого меня бросает в жар.

В этом весь Андос: даже здесь, на поприще войны, он умудряется насмехаться над самой смертью и выкраивать время для своих дерзких и пылких желаний. Его страсть не знает границ: она так же безрассудна, как и огонь, текущий по его жилам. И я не могу не отозваться на неё.

Огненный ещё раз целует меня: коротко, но не менее жгуче. Выпускает из своих объятий. И, подбросив копьё, с предвкушающей ухмылкой бросается в самую гущу боя.

Его высокий, статный силуэт исчезает в клокочущем пламени, которое он сам же и разжигает вокруг. И чудовища, не успев разбежаться, загораются, как спички и обращаются в золу.

Я не успеваю как следует впитать вкус одного моего темпераментного мужа, как сзади меня уже привлекает к себе другой. Пиларгус. Он подходит бесшумно, принеся с собой зимнюю стужу. И контраст настолько резкий, что у меня перехватывает дыхание: от обжигающего пламени к пронизывающему до самых костей морозу. Но его холодные, словно сотканные из самого льда, руки не отталкивают меня. Наоборот, они остужают и вместе с тем пускают сладкие мурашки по телу.

Его ладони ложатся на мою талию, удерживая меня бережно и крепко. А губы проводят зябкую дорожку от мочки моего уха к основанию плеча, оставляя после себя приятную и волнующую дрожь.

— Тоже на удачу, — вторит словам Андоса. И, оставив лёгкий, пробирающий до самого сердца поцелуй на моей щеке, присоединяется к битве.

Бледная кожа ледяного стремительно покрывается блестящей чешуёй. Морозный пар вырывается изо рта, клубясь белыми облаками. А под его ногами расползается лёд, создавая смертельную ловушку для врагов: они поскальзываются и налетают на когти и клыки друг друга, напарываются на ледяные колья, которые Пилар создаёт в моменте, и скатываются прямо в алчущие пасти коллоссов. Некоторым же везёт чуть меньше — их настигают острые клинки моего беспощадного мужа, движения которого едва уловимы не то, что мне, но и его противникам.

Каждый его удар отточен и выверен. Он подобен самой смерти в обличии зимы: неуловимый и завораживающий своей хищной холодностью.

Огненный и ледяной устраивают смертоносный танец на поле боя. Их стихии, вечно противостоящие друг другу, сплетаются в единый ритм. Движения льда и пламени, ярости и безмолвия синхронизируются так, словно они веками репетировали этот убийственный дуэт. И они не оставляют ни шанса ни последователем Отвергнутой, ни её дьявольским порождениям.

— Надеюсь, ты и нас не оставишь без «благословения»? — весело усмехается Дариос. И я, сметая волной очередную кучку подобравшихся к нам тварей, в мгновение оказываются рядом с ним.

Тёплые пальцы каменного мягко смыкаются на моём подбородке и приподнимают его. Он всматривается в моё лицо, будто ищет на нём малейший намёк на то, чтобы унести меня прочь с этого охваченного безумием острова. Но я не даю ему повода: выдерживаю испытующий взгляд «апельсиновых» глаз и позволяю ему увидеть в себе ту же решимость, что хранится и в нём.

Его гармоничное, словно выточенное из драгоценного камня лицо смягчается. А уголки чувственного рта растягиваются в обворожительной улыбке.

Дариос медленно, точно желая поставить происходящее на длительную паузу, склоняется ко мне и, совершенно не церемонясь, расталкивает мои губы своим языком и проникает в рот в развязном и совершенно неуместном для этого места поцелуе. И всё же в этой неуместности таится сила его характера: он не спрашивает ничьего дозволения, а берёт то, что хочет. То, что считает своим. И я слишком слаба перед ним, чтобы сопротивляться.

Его умелый язык движется властно, так, словно даже сейчас он утверждает свои права на меня. И мне ничего не остаётся, кроме как захлебнуться этим напором и отвечать ему с тем же бесстыдством, с каким он сжимает мою ягодицу в стремлении прижать меня к себе ещё плотнее.

Но нам приходится очнуться: призрачные твари из Грани налетают на нас, грозясь пожрать.

Мы с Дариосом одновременно отлипаем друг от друга и, соединив наши силы в единый сокрушительный поток, обращаем их изуродованные полупрозрачные тела в мелкую каменную крошку, которую тут же подхватывает шквалистый ветер и разносит по острову.

И в этот миг пространство слегка дрожит. Портал, возведённый земным и световым, начинает сиять ярче. И из него один за другим выходят наши сторонники.

Они становятся в стройные ряды передо мной. На их лицах отражается всё и сразу: решимость и неуверенность, отвага и трусость, ярость и ужас. Некоторые из них вцепляются в своё оружие так сильно, что белеют костяшки пальцев. Другие лихорадочно нашёптывают слова молитвы Великим, прося тех придать им сил и защитить от мучительной смерти. Остальные же, те, кому уже удавалось участвовать в сражениях, встречают приближающую армию Мглы с предвкушающей улыбкой. Так, будто война для них не более чем захватывающая игра.

Но, несмотря на их эмоциональный разнобой, в каждом из них горит общее пламя: готовность идти до самого конца, даже если сегодняшний день станет для них последним.

Среди нашей многотысячной армии в первом строю оказываются и Эллион со своим молчаливым братом-близнецом Эммаилом, и моя старая добрая подруга Эолф, и даже отец огненного.

Я смотрю на них и ощущаю, как моё сердце наполняется новой силой. Это не просто армия. Это живое воплощение Движения, которое мы возродили из пепла. Движения, которое когда-то поверило в нашу идею и в нас с мужьями. И теперь вместе с нами ринулось освобождать мир.

Все их взгляды — пустотных, космических, огненных, ледяных, каменных, земных, световых, водных и обычных — устремляются на меня. И на мгновение воцаряется тишина: даже грохочущий шум боя, точно подчинившийся моей воле, отступает в сторону.

Я впитываю терпеливое ожидание нашей армии, их чувства и непоколебимую веру в наше доблестное дело. Передо мной больше не толпа существ, жаждущих вцепиться друг другу в глотки и осыпать несправедливыми обвинениями. Передо мной — единое целое, сплочённый союз, выступивший за будущее их общего мира.

— Сегодня, — мой голос, усиленный магией Никасиса, разносится над островом и заглушает истошные визги порождений Отвергнутой, — мы непросто сражаемся! Сегодня мы возвращаем себе то, что принадлежит нам по праву: наш дом, наши жизни и наш мир!

Каждое моё слово проникает в сердца наших воинов. Я вижу, как их плечи расправляются, как их глаза зажигаются бесстрашием, как они приходят в полную боевую готовность.

— Они думают, что мы дрогнем! — указываю на клубящуюся тьму, в которой восседает Мгла, точно на царском троне, на искажённые морды чудовищ и на рассвирепевших культистов, которых безостановочно разматывают мои мужья. — Но мы не жертвы! Мы не корм для той, кого отвергла сама Вселенная! Мы — живые существа, достойные полноценной жизни! Мы — единая стихия, соединённая единой целью — освободить наш мир от ужасов, что наслала на нас сама Мгла! Так давай-те же покажем, что нас не сломить, а наши души не поглотить никаким мраком!

Несколько тысяч голосов сплетаются в один воинственный возглас, вторя моей воодушевляющей речи. Он содрагает остров. Заставляет сердца биться быстрее, а кровь закипеть в жилах. Каждый из них — хромой и косой, старый и молодой, немощный и здоровый — преисполнен жаждой броситься вперёд, схлестнуться с противником за свою веру.

— Пусть этот день станет последним для наших мучителей, поработителей и тиранов! Для тех, кто окропил Осень кровью невинных! Для Мглы и её порождений! — мой голос становится ещё громче, неистовее, внушая каждому веру в победу. — В бой!

Наши воины одним бурным и неудержимым тайфуном устремляются вперёд. Их тысячеголосый рёв смешивается с воплями монстров, культистов и тварями из Грани. Клинки встречаются с когтями, щиты со зловещей магией культистов. Пламя и свет пробивают тьму. Лёд и камень сдерживают натиск. И даже самые слабые находят в себе силы дать отпор чудовищам.

Воздух разрывается от столкновения двух армий. Битва, которую предчувствовали сами боги, наконец, началась во всей своей сокрушительной мощью.

ГЛАВА 66: ЭННЕЯ

Мгла разверзается диким зловещим хохотом. Ей неважно, что её армия постепенно терпит поражение, что она проламывается под сплочённым натиском. Отвергнутая продолжает питаться чужими страданиями, страхами, муками и болью. И ей безразлично, кому они принадлежат: её верным порождениям и психам-последователям или нам и нашим сторонникам.

Чем больше крови проливается на землю, тем сильнее пульсирует её тьма. Она тянется во все стороны. Вонзается в умирающих и тех, кто корчится в агонии на пороге смерти толстыми «шлангами», жадно выкачивает их последние вздохи вместе с остатками их магии. И беспрерывно вбирает их в себя, приумножая собственную силу.

И я понимаю: чем дольше я оттягиваю неизбежное, тем сильнее она становится. Каждая секунда промедления — ещё одна жертва и ещё одно укрепление в её троне. Мгла не остановится, пока полностью не поглотит этот мир. И я вместе с моими мужьями — единственные, кто может противостоять ей. Кто способен заточить её туда, откуда она никогда и ни при каких обстоятельствах не сможет выбраться.

Я туманностью устремляюсь вперёд, в самый эпицентр сражения. И лишь на миг задерживаюсь возле врагов, чтобы проникнуть в их изломанные разумы, подчинить себе их волю и заставить набрасываться друг на друга.

Мой «соскучившийся» по плоти монстров рубиновый искарл тоже вступает в бой: он издаёт свирепый писк и вгрызается своими острыми зубами в голову козло-медведя.

Краем глаза я замечаю, как Тринадцатый принимает высшую форму. Его мощное тело вспыхивает звёздным сиянием. Громогласный рёв сметает полчище отродий и превращает их в космическую пыль. А крылья громадной тенью накрывают остров и подавляют магию культистов, делая их смертельно уязвимыми. Те в отчаянии обращаются к своей богине. Просят о помощи. Но она остаётся глуха к их мольбам. Её внимание приковано только ко мне одной.

— Смотри, бестолковая, — её голос разносится многократным эхом и раскалывает остров на несколько частей, — всё это могло стать частью тебя. Но ты посмела отвергнуть мой дар. И выбрала слабость. Любовь. Иллюзию, которая рано или поздно сгинет в небытие!

В следующее мгновение на сушу с оглушительным грохотом обрушиваются ледяные воды океана. Они накрывают поле битвы, сметая целые ряды и врагов, и союзников. И утаскивают в свой кипящий водоворот тех, кто не успевает раскрыть крылья и взлететь.

Битва набирает новые обороты. Становится беспощаднее. Кровожаднее. Безжалостнее. И в этой схватке обе армии стремительно редеют.

Я подмечаю, как Бионей бросается на помощь утопающим и создаёт для них спасительные плоты из прочных корней. Как Филактэй постепенно укрощает стихию и успокаивает её, тем самым не позволяя поглотить то, что осталось от Солиры и от нашего Движения. Как Никасис, вспыхивает подобно яркому светилу и ослепляет проворных культистов, пресекая любые их попытки добить раненных. И как Пиларгус обращает водные брызги в ледяные кинжалы и добивает всё то, что остаётся от монструозных созданий. А Дариос и Андос ему активно в этом помогают.

Тринадцатый же занят своим боем: он рвёт на клочки тварей из Грани.

Я зависаю напротив Мглы.

Её обманчиво-прекрасный облик каждую минуту меняется: передо мной вырастает то чёрный силуэт женщины с бездонными глазами и кровожадным оскалом, то расстилается чернильным туманом, в котором шевелятся тысячи лиц. Чужих. Украденных. Забытых. Их безобразно длинные рты раскрываются и шепчут одно: спаси. И я откликаюсь на них обещанием освободить.

— Ты не освободишь их, самоуверенное дитя, — губы Отвергнутой растягиваются до неестественной ширины. — Ты станешь одной из них!

Её сила подобна потоку кипящей смолы, в которой завязло бесчисленное количество душ. Они кричат, захлёбываются в этой вязкой черноте. И их вопли и страдания становятся опасным оружием. Моя же соткана из милосердной тьмы и магии моих любимых мужчин, моих истинных.

И наши две исступлённые стихии, такие похожие и одновременно отличающиеся друг от друга, ожесточённо схлёстываются в смертельной схватке.

Мир вздрагивает. Наступает короткая, таящая в себе надвигающуюся катастрофу, тишина. И… по всей Осени проносится громоподобный взрыв: материки раскалываются на несколько частей, гигантские волны обрушиваются на земли, вулканы извергаются, подняв в воздух столпы жидкого огня и дыма. Звёзды на мгновение меркнут. Приближённые планеты гаснут. А сама ткань реальности завывает так, будто не в состоянии выдержать наш бой.

Мгла истерично хохочет, встречая со злорадным ликованием конец света. И от её смеха мои кости покрываются трещинами, точно хрупкий фарфор, а рассудок постепенно затуманивается.

Она нещадно рвёт каждую мою мысль, показывая всю свою силу в первозданной красе. Ядовитой стрелой проникает в самую душу, разъедает сердце. Волю. Разум. Воспоминания. И мне кажется, что я слышу собственный душераздирающий крик, растворяющийся в её безумном хохоте. Ещё немного — и я действительно стану частью её всепоглощающей тьмы.

Но я так просто не сдамся! Не позволю этому полюбившемуся мне миру, тому, в котором вижу наше совместное будущее — я, мои мужья и… наши общие дети, — погибнуть!

Я принимаюсь поглощать её тьму. Впитывать её липкие сгустки в себя: капля за каплей, способствуя застрявшим в них душам вырваться наружу, словно выпущенным птицам из клетки. Их голоса сливаются в единый оживлённый гомон, полный радости и облегчения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я слышу их имена. Вижу их истории. И праздную освобождение вместе с ними. Но мимолётный привкус триумфа очень быстро смывается невыносимой болью, от которой мой череп грозится расколоться: кровь вскипает, в ушах стоит невыносимый звон, а глаза заволакивает пеленой.

Я чувствую, как моё тело натягивается. Так, словно меня приковали к невидимой дыбе и принялись пытать, отчего моя кожа трескается, ткани разрываются, а кости ломаются.

Как же крупно я просчиталась… Думала, смогу вобрать в себя тьму Отвергнутой. Но буквально всё моё естество отвергает её: она для него слишком поганая. Омерзительная. Чужеродная.

Меня мутит. Из глаз, ушей, носа и рта начинает вытекать густая чёрная жижа. Кажется, ещё чуть-чуть и меня порвёт изнутри. И тут… я слышу их голоса. Каждого из моих драконов: тёплые, низкие, бархатные. Они сливаются в один, с любовью произнося моё имя. Касаются меня своими ладонями, вселяя твёрдую уверенность в наш неотвратимый успех. Не позволяют мне пасть, сломиться духом и отдаться дьявольской, всепожирающей бездне Мглы.

Они становятся моим вторым дыханием. Вторым сердцем. Хирургами моего тела и души.

Наши силы — моя освобождающая тьма, неукротимый огонь Андоса, несокрушимая энергия камня Дариоса, пронзительно ослепительный свет Никасиса, трепетно обволакивающие корни Бионея, жгучий лёд Пиларгуса, обманчиво-спокойные волны Филактэя и бескрайняя энергия космоса Тринадцатого — объединяются против владычицы. Восстают против её губительной, разъедающей всё на своём пути тьмы. И с каждой секундой становится всё неистовей, стремительней и ошеломляющей.

С каждым ударом мы продавливаем крепкую, почти без единого изъяна оборону Мглы. С каждым пассом наших рук, движения которых словно синхронизируются в моменте, мы виртуозно отбиваем шквал обрушивающихся на нас атак и «отрубаем» её липкие чернильные щупальца.

Отвергнутая рычит. Мечется в воздухе, пытаясь зацепить хотя бы одного из нас. Но мы оказываемся быстрее, проворнее и точнее.

— Вы!.. — содрагает пространство своим громогласным рёвом, вертясь из стороны в сторону, в попытке разглядеть хотя бы одного из нас сквозь плотные чёрные облака. Мы намеренно скрываемся в их влажных скоплениях, постепенно окружая сбитую с толку владычицу. — Как вы посмели пойти против меня! Меня! Той, кто соткан из первозданной тьмы и всеобъемлющего ужаса!.. Той, кто пишет законы этого мира! — её лицо искривляется в злобе. — Жалкие букашки! Вы поплатитесь! Я выпотрошу каждого из вас и сделаю из ваших останков соломенных чучел!

— Как много обещаний… — с показной скукой протягивает Дариос, будто происходящее его не трогает. — Я только и слышу: слова, слова, слова… — он складывает пальцы в щепоть и нарочито открывает-закрывает их, создавая иллюзию двигающегося рта. По всей видимости, Мглы.

Отвергнутая не переносит такого откровенного издевательства над собой: она издаёт угрожающий рык и устремляет в каменного смолянистые щупальца с острыми окончаниями. Но они тут же налетают на выставленные ослепительно-золотистые щиты Никасиса и разлетаются фонтаном густой слизи, оставляя после себя мерзкий запах гари и тухлой крови.

— Медленно!.. — проговаривает Световой Лорд такой интонацией, какой недовольный наставник отчитывает своего нерасторопного ученика.

Каждый локон моего мужа, встревоженный ветром, излучает мягкое сияние и отбрасывает на мрачные облака тёплые блики. Его зрачки пылают, точно два раскалённых солнца. Вокруг высокого, гибкого, облачённого в белые одежды силуэта раскрывается ореол: он переливается золотым свечением, словно нимб ангела, сошедшего с небес.

Никасис смотрит на Мглу свысока, с нескрываемым презрением, как на низшее существо, вылезшее из преисподней. И как же он прекрасен в своём слепящем величии, что мне с трудом удаётся оторвать от него слезящиеся глаза.

Владычица продолжает свои несдержанные, едва ли обдуманные выпады. Она перемещается за спину светового и направляет на него волну тьмы, в которой угадываются очертания множества уродливых рук с длинными, сучковатыми пальцами: они стремительно тянутся к Никасису. Цепкие. Жадные. Но не успевают и притронуться, как их испепеляет свирепый огонь Андоса: он сметает призрачные руки, и те вспыхивают, корчась и осыпаясь пепельными ошмётками.

— Слабо! — дерзко комментирует огненный, показательно отряхивая ладони, будто только что закончил с каким-то не столь важным делом.

— Я тебе сейчас покажу «слабо», лавовый выродок! — шипит Мгла и формирует из тягучих чернильных сгустков рой огромных шершней. Они вырываются вперёд, заполняя пространство зловещим жужжанием. Но мы встречам их без страха и с лёгкостью отбиваемся от атаки: Бионей заключает их в клетки из плотной лозы, Пиларгус сметает их вихрем из острых льдинок, Филактэй разрезает их водными хлыстами, а Тринадцатый сплющивает их и развеивает по ветру.

Отвергнутая рвёт и мечет, изрыгая из своего чернильного полотна всё новых и всё более устрашающих существ, не похожих ни на одно из созданий, которых мне доводилось встречать. Но чем больше она создаёт монстров, тем сильнее истончается её оскверняющая магия.

Она приходит в такое бешеное неистовство, что допускает одну роковую оплошность — оставляет тыл незащищённым. И я незамедлительно пользуюсь этим: растворяюсь в клубах дыма, оказываюсь за её спиной и, в мгновение выковав из своей тьмы два смертоносных меча, со всего маху вонзаю их владычице меж лопаток.

Та взывает и выгибается дугой.

Культисты и сотворённые ею порождения внезапно начинают пронзительно кричать, хвататься за грудь и… лопаться, как шарики с тягучим мазутом внутри. Среди них оказывается и Первый, и Элиора, и… брат Тринадцатого, который тянется к своей возлюбленной Шестнадцатой.

Космический срывается помочь ему. Но… не успевает долететь, подхватывая лишь чернильные ошмётки, оставшиеся от Пятнадцатого.

Мгла покрывается трещинами, как иссохшая глина под солнцем. Из этих «зазоров» начинает обильно сочиться едкий дым вперемежку с вязкой смолой, которая с шипением скатывается вниз.

Поверженная хрипло стонет. Её тело мелко дрожит от боли и ярости.

— Это твой конец! — выкрикиваю я и, «переплавив» мечи в цепи, создаю пробоину в гнилой сути свергнутой владычицы и принимаюсь нещадно опустошать её магический резерв.

Те души, которые она нагло присвоила себе, одна за другой вырывается из ослабленных оков и бросаются с остервенением терзать Отвергнутую, проходя сквозь неё полупрозрачными «лезвиями». Они издают шумные возгласы, полные ликования и благодарности за освобождение.

Мгла разбухает, словно пузырь, забитый до самого верха скверной. Корчится, изо всех сил пытаясь уцепиться за то, что я успела отнять. И неминуемо сталкивается лишь с неудачей.

— Ты воистину… моё самое лучшее творение… — её голос надломлен, практически утратил признаки жизни. Но воля… всё ещё сильна. Она не желает мириться с поражением.

В заплывающих глазах Отвергнутой вспыхивает упрямое безумство. Она делает последний рывок, собирая небольшой комок тьмы, и с яростным визгом бросает его в моих мужей. И именно это действо становится для неё фатальным: я наматываю цепи на кулак и хладнокровно вырываю их из её дряблой плоти. Мгла издаёт глубокий болезненный вздох и… разлетается грязными влажными ошмётками, пачкая меня и тех, кто не успел увернуться от них.

На некоторое время наступает звенящая тишина, в которой мне становится непривычно слышать своё тяжёлое дыхание и учащённое сердцебиение. А в следующее мгновение тишину разрывают победные возгласы снизу: это наши уцелевшие союзники встречают новую эру.

Эру, в которой пустотным больше не придётся прятаться под землёй и гнить в темницах, ожидая, когда Отвергнутая навестит их в последний раз.

Эру, в которой обычные сами решают: прислуживать разумным, создавать своё дело или вернуться туда, откуда они пришли.

Эру, в которой Великие проявят своё милосердие и вместе с нами восполнят ядро Осени, отчего мир перестанет быть враждебным к её обитателям.

Эру, в которой мы больше не рабы чужой воли, а хозяева собственной судьбы.

Эру, в которой порванное пространство исцелится нашей с мужьями магией, и выжженные поля затянутся зеленью, материки сойдутся обратно, обугленные кроны вновь покроются первыми листочками, а Солира обретёт свой первозданный благоухающий вид.

Эру, в которой каждый из моих мужей достигнет своей цели: Андос спасёт сестру благодаря каменному, который отдаст тому исцеляющий фрукт; Дариос вернёт себе всё то, что когда-то утратили его родные; Никасис добьётся независимости для световых; Бионей поможет угнетённым обрести свой кров; Пиларгус преобразует орден наёмников в Орден Теневых Защитников; Филактэй напишет историю о войне с Мглой; Тринадцатый встанет во главе Тринниады, а я вместе с ним, как законная правительница нового мира.

Эру, в которой моему ледяному мужу больше не будет угрожать проклятье. Ведь я попрошу Олимию снять его, и та со скрипом, но всё же согласится. Только за одну «крохотную» услугу: завербовать ещё одну землянку на спасение умирающего мира.

Эру, в которой через несколько десятков лет я услышу смех наших детей и топот маленьких ножек по нашему дому.

Эру, в которой каждый из нас обретёт своё предназначение: Андос станет наставником в собственной школе боевых искусств, Дариос займёт пост главного казначея в Совете Камня и по совместителю обретёт известность как самый крупный коллекционер, Никасис возглавит Орден Света, Бионей обретёт своё истинное счастье в отцовстве, Пиларгус продолжит очищать земли от вырвавшихся тварей из Грани, Филактэй создаст самую крупную библиотеку во всём мире, а мы с Тринадцатом будем в поте лица восстанавливать Осень и вести её к процветанию.

— Мы сделали это! — по моим щекам текут слёзы облегчения.

— Все вместе! — хором произносят мои мужья. И по очереди подлетают ко мне, чтобы крепко обнять и оставить трепетный поцелуй на губах.

Я прикрываю глаза, позволяя шуму радости и новой жизни заполнить меня целиком. Впитываю любовь каждого из моих мужчин, как росток, который тянется к первым лучам рассвета.

И когда открываю глаза, мир вокруг уже кажется другим: чище, светлее, свободнее. Впереди нас ждут новые дороги, полные как испытаний, так и приводящих к свершениям. Но я знаю одно: пока мы вместе, нам ничего не страшно, мы всё преодолеем и отстроим.

Вместе мы — нерушимая сила, сотканная из любви и веры друг в друга.

— Теперь это наша эра, — шепчу я, и мой голос эхом раздаётся в вечности.

Конец.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

«Приключение в Осень» далась мне тяжелее, чем мои предыдущие работы. Поскольку в ней я пыталась не просто уместить весь колорит своих идей, связанных с сюжетом. Но и максимально раскрыть сам мир и героев, сделать их живыми и запоминающимися.

Я жила этой историей почти два года. И она «увидела» все мои взлёты и падения. То, как моя жизнь претерпевает ряд изменений: и хороших, и — как это сейчас модно говорить — тех, что послужили мне уроками)))

Мне приходилось справляться с выгоранием, а иногда буквально заставлять себя писать через силу. И вот… я написала последние строчки. И как всегда обрыдалась в конце.

Мои драгоценные читатели, я благодарю вас за то, что вы дождались окончания всей книги. Что вы верили в меня. Ставили звёздочки. И давали мне обратную связь.

Моим любимкам — Фанату №1 и Вере Константиновой — отдельная сердечная благодарность. Вы мои звёздочки, которые подбадривали меня и вдохновляли на всём пути.

Я люблю вас, мои путешественники! История Эннеи и её мужей закончена. Но наши странствия по мирам Катарины Ёлоховой — нет!

Приглашаю вас в свои новые истории. До скорой встречи!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец