Антифлирт

Пролог

— Садись, — сказал он, даже не подняв глаз от планшета.

Голос был низким и... слишком спокойным. Словно у него не консультация, а допрос с пристрастием.

Я сажусь. Честно? Чувствую себя как школьница, которую поймали за списыванием.

Он молчит. Что-то записывает. Я жду. Секунда. Десять. Двадцать.

— Простите, а мы начинаем? — не выдерживаю я.

— Уже начали, — он наконец поднимает глаза. Серые, холодные, как айсберг. — Ты не умеешь молчать. Первое наблюдение.

— Ну извините, что не сижу как мумия.

— Защитная реакция через сарказм. Второе наблюдение, — он делает пометку. — Продолжим?

Я сжимаю кулаки. Этот тип уже бесит.

— Подруга говорит, что ты гений, — выдыхаю сквозь зубы. — Типа разносишь девушек так, что они потом боятся флиртовать.

— Не боятся, — спокойно поправляет он. — Просто учатся быть собой.

— Вот это цитатка на кружку. «Будь собой, но за пять тысяч рублей в час».

Он даже не улыбается.

Потрясающе. Ни капли юмора

.

— Имя, — говорит он, отложив планшет.

— Диана, — отвечаю. — Но для друзей — Ди.

Пауза. Он смотрит на меня так, будто изучает какой-то сложный механизм.

— Мы не друзья, — произносит холодно.

Я смотрю на него и думаю:

Ублюдок. Но интересный ублюдок

.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

1

— Ты у него десять минут не высидишь, — говорит Карина и делает такой глоток латте, будто запивает им моё будущее поражение.

— Ты серьёзно? — я прищуриваюсь. — С чего вдруг я должна падать в обморок от какого-то мужика, который учит не флиртовать?

— Он не «учит не флиртовать». Он сносит с тебя маски.

Карина кивает сама себе, как будто она — живая методичка по Тимуру.

— Ты из тех, кто, если сняли один слой, быстренько накладывает другой. А он — снимает до кости.

— Ой, да ладно. У тебя сейчас будет диагноз «я там не была, но осуждаю».

Я откусываю круассан. Масло течёт по пальцам. Карина сдерживает порыв протянуть мне салфетку: у неё жёсткая терапия — сама заметила, сама встань и пойди возьми.

— Я была. На его лекции, — спокойно отвечает она. — И видела, как половина зала перестала смеяться на пятом вопросе. Ты дерзишь — он разбирает. Ты строишь глазки — он объясняет, почему это дешёвка. Ты молчишь — он вытягивает наружу то, что ты даже себе не признаёшь.

Пауза.

— И да, он симпатичный. Но тебе с этого легче не станет.

— Значит, я просто не буду с ним флиртовать, — пожимаю плечами.

— Ага, как же, — Карина хмыкает. — Ты флиртуешь даже с баристой, когда просишь потеплее молоко, «пожалуйста».

— Это вежливость!

— Это позвоночник у тебя гнётся, чтобы всем было приятно. Тебя это бесит, когда тебе об этом говорят. Ещё одна причина сходить.

Я делаю вид, что меня не задело. Хотя задело. Огромная фурия внутри меня поднимает голову и говорит: «Она вообще кто такая, чтобы мне говорить правду?»

— Хорошо, — выдыхаю я. — Допустим, я иду. Что я получу? Просветление? Или он вручит мне сертификат «ты больше не шлю… флиртующая женщина»?

— Ты получишь зеркало без фильтров. — Карина делает новый глоток, не сводя с меня взгляда. — Ну и…

— Ну и?

— Ну и я хочу посмотреть, как ты пытаешься его переиграть, — лыбится она. — Спорим: ты не высидишь полчаса. Либо встанешь и уйдёшь, либо начнёшь орать. Третьего не дано.

— Ты меня с кем перепутала? — я облокачиваюсь на стол. — Держись за свой латте, мэм. Я выдержу всё, что он там бубнит. И ещё вопросы позадаю такие… что у него дёрнется глаз.

— Если выдержишь — я покупаю тебе, то синее платье, которое ты зависала в корзине неделю, — Карина поднимает палец. — То, которое «слишком дорого, но я буду в нём богиней».

Я застываю. Синее платье — это святое. Это не просто тряпка за тыщу евро. Это я — уверенная, красивая, та, которую никто не сломает.

— А если не выдержу? — спрашиваю осторожно.

— Месяц без флирта, — хладнокровно говорит Карина. — Вообще. Ни с кем. Ни намёков, ни “случайных” касаний, ни сводящих с ума улыбок баристам и доставщикам суши.

Месяц без флирта? Это, как если бы мне запретили дышать. Я без этого не я.

— Ты больная, — шепчу я.

— Зато честная. Ну что, Диана?

Я смотрю на неё. На платье в своей голове. На себя в платье. На Тимура, о котором я ничего не знаю, кроме того, что он, судя по описанию, то ли псих, то ли святой. Среди всего этого в моей груди вспыхивает маленькая, наглая лампочка:

покажем ему, кто кого разносит

.

— По рукам, — говорю я. — Где там твой айсберг проводит свои сеансы экзорцизма над флиртующими?

Карина почти не скрывает радости. Достаёт ноутбук.

— Открытая лекция — послезавтра. Тема: «Почему вы влюбляетесь в тех, кто вас не любит». Как мило, да?

— Ха! — я хмыкаю. — Он расскажет, почему. Потому что некоторые мужчины — эмоционально недоступные роботы без слёз и смеха.

— Ты сейчас

себя

пытаешься подготовить, чтобы было не так больно, когда он скажет, что ты не умеешь любить.

Я закатила глаза, но внутри что-то царапнуло. А вдруг она права? Вдруг этот Тимур реально снимет с меня все маски, и я останусь голая, как дура? Нет, Ди, соберись.

— Ты хочешь, чтобы я плеснула тебе капучино в лицо?

— Я хочу, чтобы ты купила билет. И перестала меня отвлекать. Тут минуты идут, у него распродажа мест. — она постукивает по тачпаду.

— Стандарт или VIP?

— А в VIP дают бронежилет от правды?

— В VIP сидишь впереди. Ближе к его глазам. — она улыбается хищно. — Ты же не боишься близости, правда?

— Да под каким ты соусом меня сегодня подаёшь?

Молчу секунду, потом огрызаюсь:

— VIP. Пусть первый ряд смотрит, как я не разобью его.

— Сказала Диана, заказывая себе с первого ряда место у экзекуторской доски, — Карина вводит мои данные.

—

Эй, это моя карта!

— Если выиграешь — платье всё равно на мне. Расслабься.

Я смотрю, как появляются поля с вопросами:

ФИО, телефон, почта, согласие на обработку души.

— А что за «дополнительный вопрос для спикера»? — я прищуриваюсь.

— О, — Карина ухмыляется. — Вот оно. Пиши, Ди.

Я нависаю над клавиатурой. Пальцы сами начинают стучать, нервная улыбка прорезает лицо.

«Скажите, Тимур, если женщина флиртует — это всегда маска? Или иногда это просто потому, что вы чертовски симпатичный, и она не обязана изображать из себя холодильник?»

Карина фыркает.

— Полегче там, богиня тегов. Хочешь, чтобы он тебя распознал сразу?

— А я не боюсь, — говорю я и лежу в этом «не боюсь» всего полсекунды, пока внутри не шевелится страх. — Отправляй.

— Отправляю.

Клик. Секунда. Две. Пять. На экране крутится унылая пиктограмма

«Обработка данных».

— А вдруг это знак? — тихо говорю я. — Типа: «Диана, не ходи, там больно».

Карина нажимает F5. Снова загрузка.

— Это знак, что у них сайт на тильде и ленивый менеджер. Успокойся.

Ещё три секунды — и вспыхивает окно

: «Оплата прошла. Чек отправлен на почту».

— Да! — я ударяю кулаком по столу, кафе оглядывается. — То синее платье уже на мне мысленно.

— Не расслабляйся. Сначала выдержи и не вылети, как вечно, с фразой

«да пошёл ты».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я

никогда

так не говорила! — возмущаюсь я.

— Ты так думала. А это то же самое.

Я открываю почту на телефоне. Приходит письмо:

Тема: «Ваша регистрация подтверждена. Лекция Тимура Г. — 19:00, суббота».

Скроллю вниз. В самом конце

— PS: Вы можете заранее прислать свой вопрос. Тимур выбирает самые сложные.

— Видишь? — тычу Карине экраном в лицо. — Самые сложные. Я уже на старте.

— И ты уверена, что это — твой штрафной вопрос, а не первый кирпич в твоём разрушении?

— Карина, перестань говорить, как финальный босс в игре про токсичные отношения.

— Я просто… — она чуть мягче, — не хочу, чтобы ты опять влезла в игру, которую проиграешь.

— Это спор, — поправляю я. — И в нём будет победитель. Я.

Она молчит. Мы допиваем кофе. Я чувствую, как внутри меня что-то растёт — не уверенность, нет. Скорее спортивная злость, помноженная на ужас. Пойду ли я? Да. Разнесу ли его? …Ну… постараюсь.

— Что собираешься надеть? — Карина врубает лёгкий режим.

— Чёрное. Лаконичное. Минимум кожи. Чтобы он не сказал, что я «играю грудью».

— Наконец-то стратегия. Я горжусь.

— И макияж — без стрелок. Чтобы не подумал, будто в меня въехал TikTok.

— Вот и отлично. А теперь иди домой, поругайся перед зеркалом, открой его интервью на YouTube, убедись, что он правда раздражает. И завтра мы выбираем серёжки, которые говорят: «я умная, но глупым не кажется».

— Мне хочется серёжки, которые говорят: «подвинься, сейчас здесь будет красивая месть».

— Такие тоже есть. Они называются «минимализм и острый ум».

Я собираю вещи. Карина встаёт рядом.

— Ди, — говорит она вдруг тихо.

— Ага?

— Если будет сильно больно — выйди. Не доказывай никому и ничего. Себе докажешь потом. Хорошо?

Я киваю слишком быстро. Руки дрожат. Горло подступает. Кто вообще дал ей права говорить т

ак правильно?

— Я пошла. Мне надо зайти в супермаркет за углём, — мрачно шучу я. — Вдруг он меня сожжёт в аду разоблачений.

— Купи сразу два. Мне после твоего выступления на лекции тоже пригодится.

Я допила свой кофе, бросила взгляд на Карину — она всё ещё лыбится, зараза — и вышла на улицу. Вечерний ветер холодил лицо, а внутри всё кипело. Серьёзно, Тимур? Анти-флирт-коуч? Да я ему устрою мастер-класс по "не сломаться".

Моя квартира встречает меня тихо. Панорамное окно в кухне отражает закат, а на подоконнике — мои горшки с зеленью, которые Карина называет «кладбище петрушки».

Снимаю пальто, бросаю сумку на мягкий диван цвета мокрого асфальта и на секунду зависаю: мне здесь нравится. Я сама выбрала этот ЖК — не бизнес-класс, но новый дом с подземной парковкой и консьержем. Уютные серые стены, белый стол, где можно работать до трёх ночи, и огромный шкаф с моей коллекцией футболок и платьев.

СММщики не бедствуют, если берут хорошие проекты.

Последний клиент закинул премию за вирусный пост — так что да, я могу позволить себе кофе за 400 рублей и иногда даже не считать копейки на маркетплейсах.

Я кидаю сумку и падаю на кровать лицом.

Через две секунды телефон вибрирует.

Мама

: «Доченька, ты ела суп?»

Брат

: «Ди, клава сломалась. Дашь 1200? Очень надо. Стрим завтра. Не будь жадиной».

Почта

: «Ваш вопрос получен».

Незнакомый номер

: «Добрый вечер, Диана. Это Марк, менеджер Тимура Громова. Уточняем: Вы планируете присутствовать офлайн? И ещё — Тимур просил узнать, что Вы имеете в виду под “холодильником”? :)»

Я перечитала сообщение три раза. Тимур просил узнать? Серьёзно? Это что, он уже мой вопрос увидел и решил поиграть в Шерлока?

В груди заколотилось, как будто там военный оркестр репетирует.

Окей, Ди, спокойно. Это просто менеджер, а не сам айсберг.

Чёрт, это уже звучит как вызов.

Печатаю: «Оффлайн. Да. Холодильник — это образно. Мужчина, который не передаёт тепло. Иногда это выглядит как сила. На деле — просто закрытая дверца».

Стираю. Пишу заново:

«Да, буду офлайн. Термин “холодильник” обозначает эмоциональную недоступность, которую иногда путают с силой характера. Подробно расскажу, если

он

захочет услышать».

Секунда.

Ответ:

«Он захочет. До встречи, Диана».

Я швыряю телефон на подушку и сажусь, уставившись в стену. Окей. Значит, началось.

2

Моя квартира — мой маленький кокон, не дворец, но уютно. Светлые стены с пятном от кофе, которое я так и не оттёрла, серый диван, где я провожу ночи с ноутом, и пара полок, где книги по SMM соседствуют с кактусом, который я зову Фридрих — он, зараза, живёт дольше всех моих отношений. Я стою у зеркала в коридоре, в сотый раз проверяю волосы. То ли я рок-звезда из нулевых, то ли тётя с автовокзала. Сердце колотится, как будто я не на лекцию иду, а на суд.

— Готова, звезда? — Карина говорит с той самой командирской ноткой, от которой хочется то ли обнять её, то ли кинуть в неё подушкой.

— Ага, — бурчу я. — Серёжки минимализм, гольф серый, джинсы чёрные. Волосы — как будто я сбежала из клипа Бритни Спирс, но терпимо.

— Ты богиня. Даже если разревёшься на первом ряду, будешь богиней с идеальной тушью.

— Спасибо, мать Тереза. Утешила, прям слеза пошла.

Пишет Марк:

«Напоминаем: лекция в 19:00, вход с 18:30. Вопросы — в начале и в конце».

Я отвечаю сухо: «

Буду

».

В ответ — смайлик ладони вверх. Идиот. Это он или Марк?

— Ди, — продолжает Карина, — ты помнишь, что не надо пытаться его переспорить с ходу? Сядь. Слушай. Обозначься. И не гори ярче, чем надо.

— Это сейчас кто говорит? Ты или твой HR-дьявол?

— Я. Которая не хочет собирать тебя после.

Я глотаю воздух.

— Знаешь, — признаюсь я, — я… боюсь.

Карина долго молчит.

— Бояться — нормально, — говорит она наконец. — Вся разница между тобой и остальными в том, что ты всё равно туда идёшь.

— Я хочу синее платье.

— И пусть первый ряд страдает вместе с тобой.

Мы смеёмся. Только мне почему-то не смешно. Я кладу телефон и пару секунд смотрю на своё отражение. В отражении — девушка с умными глазами, которые очень не хотят, чтобы кто-то сказал: «Ты — фальшь».

Телефон моргает сообщением.

—

Пельмень младший.

Пельмень младший:

«Ди, 1200 на клаву. Старая умерла геройской смертью в баттле».

Я закатываю глаза. Илья, конечно, мастер вымогательства. Но, чёрт, этот мелкий паразит всегда знает, как меня достать и одновременно рассмешить.

Я:

«Тебе клаву или мозги поменять, гений стриминга?»

Пельмень младший:

«Мозги дорого, начнём с клавы. Ну Ди, не будь жадиной, я же твой любимый брат».

Я:

«Ты у меня вообще единственный, балда. Ладно, вечером разберёмся».

Кидаю телефон на кровать и глубоко выдыхаю. Сердце бьётся так, будто я собралась на бой, а не на лекцию. Оглядываюсь по комнате: сумка собрана, билеты в телефоне, волосы наконец-то улеглись так, как надо.

— Ну что, Ди, — бормочу своему отражению, — шоу начинается.

Я беру сумку, накидываю пальто и проверяю билет в телефоне ещё раз — просто чтобы успокоиться.

Щёлк замка, дверь закрывается за спиной, и в этот момент меня накрывает странное чувство: будто я выхожу из квартиры одной, а вернусь уже другой.

Лофт на Трубной выглядит как декорация к фильму про успешных стартаперов: кирпичные стены, железные балки под потолком и стулья, которые специально сделали неудобными, чтобы люди «не расслаблялись, а думали».

Я прихожу за полчаса до начала — не потому, что волнуюсь, а потому что хочу занять стратегическую позицию. VIP-места в первом ряду, но не по центру — слева, чтобы видеть его профиль и при этом не светиться, как мишень.

Народу собирается человек семьдесят. В основном девушки от двадцати пяти до сорока, несколько мужчин с блокнотами — видимо, тоже коучи или психологи, изучают конкурента.

Рядом со мной садится блондинка в розовом пиджаке. Смотрит на меня оценивающе:

— Ты тоже из-за мужчин пришла?

— Из-за спора, — честно отвечаю.

— А, понятно. Тебе повезло — он красивый. Я на прошлой лекции была, чуть не умерла. Такой холодный, но... — она веером обмахивается программкой.

Господи, да сколько же у него фанаток.

В 19:00 ровно свет приглушается. На сцену выходит парень лет тридцати в чёрной футболке — это Марк, я так понимаю.

— Добро пожаловать на лекцию «Почему вы влюбляетесь в тех, кто вас не любит». Встречайте — Тимур Громов.

И вот он.

Чёрт.

Высокий — под метр девяносто, как я и представляла. Белая рубашка с засученными рукавами, тёмно-серые брюки. Лицо — строгое, но не злое. Скорее... сосредоточенное. Как у хирурга перед операцией.

Он проходит к микрофону, окидывает зал взглядом — долгим, изучающим. На секунду его глаза останавливаются на мне. Сердце пропускает удар. Тимур стоит на сцене, его руки спокойны, но взгляд острый, как у хирурга перед операцией. Он не улыбается, не хмурится — просто смотрит, будто сканирует каждого в зале.

Нет, Ди, это тебе кажется. У него

семьдесят

человек в зале.

— Добрый вечер, — говорит он. Голос низкий, без лишних интонаций. — Перед тем как начать, хочу предупредить: если вы пришли за мотивацией и объятиями — вам не сюда. Я не буду говорить, что «вы все прекрасны» и «любовь найдёт каждого».

Пауза. Кто-то из задних рядов нервно хихикает.

— Я буду говорить правду. А правда часто неприятна.

Он делает шаг ближе к краю сцены.

— Итак. Почему вы влюбляетесь в тех, кто вас не любит?

Тишина.

— Кто-нибудь хочет ответить? — он смотрит в зал.

Девушка во втором ряду поднимает руку: — Потому что... нам нравится вызов?

— Неплохо. Ещё варианты?

Мужчина слева: — Низкая самооценка?

— Ближе. — Тимур кивает. — Но давайте копнём глубже.

Он включает презентацию. На экране — слайд:

«Любовь или потребность?»

— Представьте: вы встречаете человека. Он внимателен, добр, готов проводить с вами время. Как вы себя чувствуете?

Блондинка рядом шепчет: «Скучно».

— Большинство ответят: скучно, — продолжает Тимур, словно услышал. — А теперь другая ситуация. Человек холоден, непредсказуем. Отвечает через три часа, отменяет встречи, держит дистанцию. Что происходит с вами?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Зал молчит, но я чувствую: все думают одно и то же.

Хочется завоевать.

— Вас захватывает охота, — говорит он спокойно. — Вы начинаете думать о нём больше, придумывать смыслы в его поведении, искать знаки внимания. Правильно?

Несколько кивков по залу.

— И вот здесь ключевой момент. — Он делает паузу, переводит взгляд на первый ряд. — Это не любовь. Это зависимость от недоступности.

Слайд меняется:

«Паттерн привязанности к недоступности».

— Человек, который вас не любит, активирует древний механизм: «получить то, что нельзя». Это даёт ощущение особенности — мол, если я его завоюю, значит, я исключительная.

Ну всё, понеслось.

— Но, — Тимур поднимает палец, — давайте честно. Сколько раз вы «завоёвывали» недоступного человека, а потом... теряли к нему интерес?

По залу прокатывается неловкий смех.

— Именно. Потому что вам была нужна не близость с ним. Вам было нужно доказательство собственной ценности.

Блондинка рядом ёрзает на стуле. Я сжимаю кулаки.

Какой же ты самоуверенный, Тимур. Этот тип уже бесит. Но, блин, он красивый. Как же я ненавижу красивых умников.

— Следующий вопрос, — продолжает он. — Почему доступные люди кажутся скучными?

Новый слайд:

«Страх близости».

— Потому что настоящая близость — это работа. Это видеть человека без фильтров, принимать его слабости, делиться своими. А охота за недоступным — это игра. В игре можно контролировать роль, надевать маски, быть «лучшей версией себя».

Он останавливается, смотрит в зал.

— Но, когда игра заканчивается, что остаётся?

Тишина.

— Пустота. Потому что вы полюбили не человека. Вы полюбили свои фантазии о нём.

Господи, как же он достаёт.

Я поднимаю руку.

— Да? — Тимур смотрит на меня.

— А может, дело не в «зависимости от недоступности»? — говорю я, стараясь звучать спокойно. — Может, просто холодные люди кажутся более... глубокими? Таинственными?

Он слегка наклоняет голову, как будто изучает меня, а в его серых глазах мелькает что-то — не насмешка, а что-то испытующее

— Интересно, — он слегка наклоняет голову. — Продолжайте.

— Ну... когда человек весь на ладони, то и изучать нечего. А когда он закрыт — хочется разгадать.

— То есть вы считаете, что эмоциональная недоступность — это признак глубины?

— Не всегда, — отвечаю я. — Но иногда да. Люди, которые сразу рассказывают всё про себя, редко бывают интересными надолго.

— Понятно. — Он делает паузу, и зал затаил дыхание. — А скажите, сколько «глубоких и таинственных» людей в итоге оказались просто эмоционально незрелыми?

Ай, блин.

Зал аплодирует. Кто-то в задних рядах шепчет: «Вау, он прям в точку». Блондинка рядом ёрзает, теребит свою программку, как будто её тоже ткнули в больное место.

— Я... — начинаю я.

— Или давайте по-другому, — перебивает он. — Вы когда-нибудь задавались вопросом: а почему вам нужна именно загадка? Почему открытость кажется скучной?

Зал затих. Все смотрят на меня. Я чувствую, как краснею.

— Потому что... — я пытаюсь собраться с мыслями. — Потому что предсказуемость убивает интерес?

— Нет, — говорит он тихо. — Потому что вы боитесь, что если человек увидит вас настоящую — без игр, без загадок — то потеряет интерес.

Стоп.

— И поэтому вы подсознательно выбираете тех, кто не готов вас видеть. Так безопаснее.

Сердце колотится как бешеное. В ушах звенит.

— Я думаю, вы упрощаете, — выдавливаю из себя.

— Возможно, — спокойно соглашается он. — А возможно, вы усложняете.

Он отводит взгляд, переходит к следующему слайду. Но я чувствую: этот раунд — за ним.

Мудак.

Лекция продолжается ещё полчаса. Тимур разбирает «токсичные паттерны», рассказывает про «эмоциональные качели» и «травму отвержения». Говорит умно, чётко, с примерами.

Но я почти не слушаю. В голове крутятся его слова: «Вы боитесь, что если человек увидит вас настоящую, то потеряет интерес».

Чушь. Полная чушь.

Хотя...

Я вспоминаю Андрея — он был влюблён в меня по уши, писал стихи, дарил цветы каждую неделю. А я... я чувствовала себя как в золотой клетке. Душно. Предсказуемо.

Нет, это другое. Он был просто скучный.

А Максим? Тот, что исчезал на сутки и отменял встречи с надменной ухмылкой? Я сходила с ума, проверяла его сторис, ждала одного чёртова сообщения.

И что? Он оказался пустышкой. Но тогда я думала, что он — загадка, которую я раскрою. А теперь этот Тимур смотрит на меня и говорит, что это зависимость?

Чёрт, а если он прав? Нет, не может быть. Но это потому, что он был интересный! Сложный! Или потому, что был недоступный?

Заткнись, Диана.

— ...поэтому первый шаг к здоровым отношениям — это честность с самим собой, — Тимур заканчивает лекцию. — Не с партнёром. С собой. Пока вы не поймёте, что именно ищете в отношениях — внимание, подтверждение своей ценности или реальную близость — вы будете повторять одни и те же ошибки.

Зал аплодирует. Я тоже хлопаю, но механически.

— Есть вопросы? — спрашивает он.

Поднимается несколько рук. Девушка во втором ряду: — А как понять, что ты готова к настоящей близости?

— Когда перестанете бояться быть скучной, — отвечает он без паузы.

Мужчина справа: — А если партнёр сам провоцирует эмоциональные качели?

— Тогда это не партнёр. Это эмоциональный наркодилер.

Зал смеётся. Я не смеюсь.

Время вопросов заканчивается. Тимур благодарит за внимание и уходит за кулисы. Люди встают, обсуждают услышанное, обмениваются контактами.

Блондинка рядом поворачивается ко мне: — Ого, он тебя в самое сердце, да? Ты вся красная.

— Просто жарко, — буркаю я.

— Да ладно. Он прямо через тебя примеры разбирал. Но ты молодец, что не сбежала. Я бы на твоём месте уже давно была в курилке.

Я собираю сумку, встаю. Нужно уходить. Быстро.

Но у выхода меня перехватывает Марк.

— Извините, — говорит он, — вы задавали вопрос про «глубину» недоступных людей?

Я останавливаюсь, поворачиваюсь.

— Да. А что?

— Тимур просил передать: если хотите продолжить разговор — он проводит индивидуальные консультации. Первая — бесплатно.

— Зачем? — спрашиваю настороженно.

— Он сказал: «Девушка из первого ряда задала хороший вопрос. Жаль, что не дослушала ответ».

— Я дослушала.

— Тогда ещё лучше, — Марк протягивает визитку. — Решайте сами. Но судя по тому, как вы сейчас выглядите — есть что обсудить.

Я хватаю визитку и выхожу на улицу. Ноябрьский ветер бьёт в лицо, и я наконец могу дышать.

Достаю телефон, пишу Карине:

«Всё. Сделано. Высидела. Платье моё».

Ответ приходит моментально:

«И как? Разнесла его в пух и прах?»

Смотрю на визитку в руке. На ней только имя, телефон и фраза:

«Честность — это больно. Но это работает».

Пишу Карине:

«Ага. Разнесла. Расскажу завтра».

Вру.

Вру, конечно. Завтра я, может, вообще не захочу об этом думать. А пока я стою на Трубной, держу в руке визитку самого раздражающего мужчины в городе и понимаю одну простую вещь.

Мне хочется записаться на эту чёртову консультацию.

И это очень плохой знак.

3

Мне нужно выговориться. Прямо сейчас. Карина живёт в получасе езды, и я уже вызываю такси, пока в голове бьётся:

что он вообще о себе возомнил?

В машине я пялюсь в окно, но вместо огней города вижу его глаза. Как он смотрел на меня, когда я задала свой дурацкий вопрос про «глубину». Как будто видел всё — мои посты в блоге, мои ночи с проверкой сторис Максима, мои ссоры с Андреем. Я трясу головой, чтобы прогнать это.

Ди, соберись. Это просто коуч. Обычный мужик с пафосной визиткой.

Такси тормозит у дома Карины. Её район — как из инстаграма богатых: подъезды пахнут кофе из соседней обжарки и какими-то буржуйскими свечками с ароматом сандала. Я поднимаюсь на четвёртый этаж, звоню в дверь с табличкой «Осторожно, злая HR». Сердце колотится, как будто я не к подруге иду, а на ринг.

— Входи, — кричит Карина изнутри.

Её квартира встречает запахом тайской еды и звуками какого-то дзенского плейлиста с флейтами. Карина сидит на полу в позе лотоса, перед ней — ноутбук и коробки с падтаем. На ней спортивный топ и легинсы, как будто она только что из йоги, но я-то знаю, что это её «домашний шик».

— Ты серьёзно медитируешь с тайской жратвой? — спрашиваю я, швыряя сумку на её белоснежный диван. Он такой чистый, что я каждый раз боюсь его запачкать.

— Это называется «осознанное поглощение углеводов», — невозмутимо отвечает она, не открывая глаз. — Рассказывай, как прошло.

— Отлично. Платье моё, — говорю я, падая рядом на подушки и хватая палочки. Рис в коробке пахнет кунжутом.

Карина открывает один глаз, как кот из мема:

— Ди, у тебя лицо, как будто тебя через мясорубку пропустили. Что он с тобой сделал?

Я ковыряю падтай, пытаясь выглядеть равнодушной, но внутри всё кипит.

— Ничего особенного. Провёл свою лекцию. Я задала вопрос, он ответил. Всё по-цивилизованному.

— Ага. И поэтому ты сейчас жрёшь мой падтай, как будто не ела неделю?

— Я голодная, — огрызаюсь я.

— Ты на взводе, — Карина закрывает ноутбук, поворачивается ко мне. Её глаза — как сканер, видят всё. — Давай по порядку. Что за вопрос ты задала?

Я жую, думаю, как сформулировать так, чтобы не звучало как полный провал.

— Ну... он говорил про зависимость от недоступности. А я сказала, что может, дело просто в том, что закрытые люди кажутся глубже.

— И?

— И он меня... разобрал. Публично. При всех.

— Как именно?

Я вздыхаю, откладываю палочки:

— Спросил, сколько «глубоких и таинственных» оказались просто эмоционально незрелыми. Потом сказал, что я боюсь показать себя настоящую, поэтому выбираю недоступных.

Карина молчит. Долго. Слишком долго.

— Что? — раздражённо спрашиваю. — Скажи уже, что думаешь.

— А что я должна думать? — она говорит тихо, осторожно, как будто идёт по минному полю. — Ты считаешь, он неправ?

— Конечно неправ! — я взрываюсь, вскакиваю с подушек. — Какой ещё страх показать себя? Я вся на ладони! У меня блог, где я каждую неделю выворачиваю душу наизнанку. Люди лайкают, пишут: «Ди, ты такая настоящая!»

— Блог — это тоже маска, Диан, — Карина смотрит на меня, и в её голосе нет привычного подкола. Только правда.

Я застываю, палочки замирают в руке.

— Что?

— Подумай сама, — она наклоняется ближе, её тёмные глаза серьёзны. — В блоге ты сама решаешь, какую «настоящую Ди» показать. Смешную? Уязвимую? Дерзкую? Ты пишешь посты, редактируешь их, выбираешь фильтры. Это ты. Но это… отполированная ты.

— Это другое, — огрызаюсь я, но голос дрожит.

— Это то же самое, — мягко говорит она. — В блоге ты — автор и режиссёр. А в отношениях нет кнопки «удалить». Нет шанса переписать реплику, если облажалась.

Я чувствую, как внутри всё сжимается — злость, страх, что-то ещё. Хочу крикнуть, что она не права, но слова застревают.

— Ты тоже на его стороне? — выдавливаю я.

— Я на твоей стороне, — говорит Карина, и её голос тёплый, как чай, который она всегда заваривает мне, когда я на грани. — Поэтому и говорю правду.

— Какую правду? — я скрещиваю руки, чтобы спрятать дрожь. — Что я неспособна на нормальные отношения? Что я играю роли?

— Правду, что ты до чёртиков боишься быть отвергнутой, — она протягивает мне салфетку. — И поэтому либо отвергаешь первой, либо выбираешь тех, кто заведомо не готов к близости.

Я комкаю салфетку в кулаке, как будто это поможет удержать эмоции.

— Андрей был готов к близости, — говорю я, и голос звучит тише, чем я хотела. — Прям очень готов. И что?

— И ты сбежала через три месяца, — Карина смотрит мне в глаза.

— Потому что он был скучный! — я почти кричу.

— Или потому, что он начал тебя любить по-настоящему? — тихо спрашивает она. — А ты не знала, как с этим быть.

Я начинаю ходить по комнате. У Карины всё идеально: книги на полках выстроены по цвету, свечи пахнут ванилью и богатством, даже её дурацкие дзенские часы тикают ровно. Мне хочется что-то опрокинуть, чтобы этот порядок разлетелся к чертям.

— Знаешь что? — я поворачиваюсь к ней. — Может, я просто не встретила своего человека.

— Может, — кивает она. — А может, ты его не узнаешь, потому что привыкла к токсичным качелям.

— Я не привыкла к токсичным качелям! — я почти рычу.

— Максим, — говорит она, и это как удар под дых. — Три месяца ада, где ты проверяла его сторис каждые полчаса.

— Это было…

— Денис с прошлой работы, — продолжает она. — Женатый, который «вот-вот разведётся».

— Мы не встречались! — я чувствую, как щёки горят.

— Но ты в него влюбилась. И полгода ждала, что он выберет тебя.

Я останавливаюсь посреди комнаты. В груди жжёт, как будто кто-то поджёг мои рёбра.

— При чём тут Денис? — мой голос дрожит.

— При том, что схема одна, — Карина встаёт, подходит ко мне. — Недоступный мужик, ты — в роли охотницы. И чем меньше он даёт, тем больше ты хочешь.

— Это просто совпадение, — шепчу я, но сама уже не верю.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ди, — она кладёт руку мне на плечо. — Я тебя знаю пятнадцать лет. Ты умная, красивая, талантливая. Но с мужчинами у тебя один сценарий: либо убегаешь от тех, кто тебя любит, либо бьёшься головой о стену с теми, кто недоступен.

Я смотрю на неё, и в горле першит, как будто я проглотила песок.

— И что мне с этим делать? — голос ломается.

— Я не буду ничего признавать этому… этому айсбергу в рубашке! — я почти кричу.

Карина усмехается, и её глаза искрятся:

— Айсберг в рубашке? Ого, это уже личное.

— А что? Так и есть! Холодный, самодовольный, думает, что всех насквозь видит.

— Значит, он тебе понравился, — резюмирует она, и её ухмылка становится шире.

— С чего ты взяла?! — я чуть не задыхаюсь.

— Потому что когда мужчина тебе не нравится, ты его игнорируешь. А когда нравится — начинаешь расписывать, какой он козёл, в мельчайших деталях.

Я открываю рот, чтобы возразить, но понимаю: она права. Чёрт возьми.

— Он не понравился, — всё равно бурчу я. — Он бесит.

— Ещё лучше. Значит, цепляет, — Карина садится обратно на подушки, берёт коробку с падтаем. — Рассказывай, что дальше. Лекция закончилась, и?

Я падаю рядом, хватаю телефон:

— А дальше его ассистент, этот Марк, перехватил меня у выхода. Сказал, что Тимур предлагает консультацию. Первая бесплатно.

— И? — она прищуривается.

— И я взяла визитку. И ушла.

— Покажи визитку, — требует она.

Я лезу в сумку, достаю белый прямоугольник. Карина берёт его, читает вслух:

— «Честность — это больно. Но это работает». — Она поднимает бровь. — Ну, прям слоган для голливудского триллера.

— Это не триллер, это пафос, — огрызаюсь я.

— Ди, ты записываешься? — она смотрит прямо в глаза.

— Нет, — отвечаю я слишком быстро.

— Почему?

— Потому что не хочу, чтобы меня ещё раз публично размазали.

— Консультация индивидуальная, — напоминает Карина. — Никого не будет. Только ты и айсберг.

— Тогда не хочу, чтобы меня размазали индивидуально, — я скрещиваю руки.

Карина кладёт визитку на стол, между нами, как будто это козырь в покере.

— А что, если он не будет размазывать? — говорит она. — Что, если он поможет?

— Помочь с чем? — я чувствую, как внутри всё сжимается.

— С тем, чтобы ты перестала бегать за недоступными. Чтобы научилась не бояться близости.

Я смотрю на визитку. Простая, белая, только имя и телефон. И эта дурацкая фраза, которая лезет в голову, как назойливая мелодия.

— Я не боюсь близости, — тихо говорю я, но голос звучит неуверенно.

— Тогда почему руки дрожат? — Карина кивает на мои пальцы.

Я опускаю взгляд. Они и правда дрожат, как будто я держу не салфетку, а провод под током.

— Потому что он… — начинаю я и замолкаю.

— Что? — мягко подталкивает она.

— Потому что он увидел меня, — шепчу я. — За пять минут разговора увидел то, что я сама себе не признаю.

— И это страшно? — её голос мягкий, как её ванильные свечи.

— Ужасно, — шепчу я. — А вдруг он прав? Вдруг я правда неспособна никого любить по-настоящему?

Карина садится ближе, обнимает меня за плечи. Её тёплые руки — как якорь, который не даёт мне развалиться.

— Ди, способность любить — это не талант, которым рождаются, — говорит она. — Это навык. И ты можешь ему научиться.

— А если поздно? — голос ломается, и я ненавижу себя за это.

— Тебе двадцать пять, — она улыбается. — Не тридцать пять, не сорок пять. Двадцать пять. Вся жизнь впереди.

Я прислоняюсь к её плечу, и впервые за вечер могу нормально дышать. Плейлист флейт продолжает играть, и я почти начинаю верить, что всё будет ок.

— Карин, а что, если он опять скажет что-то, от чего я захочу провалиться сквозь землю? — спрашиваю я тихо.

— Значит, это то, что тебе нужно услышать, — отвечает она. — И ты сильнее, чем думаешь. Ты всегда была сильнее.

— Ты садистка, — бурчу я, но уголки губ уже дёргаются в улыбке.

— Я реалистка, — она гладит меня по волосам. — И я хочу, чтобы ты была счастлива. По-настоящему счастлива, а не в режиме «терплю, пока не надоест».

Мы молчим. На улице шумят машины, дзенские часы тикают, и я чувствую, как внутри что-то успокаивается.

— Хорошо, — говорю я наконец. — Допустим, я иду на эту консультацию. И что дальше?

— А дальше посмотрим, — Карина пожимает плечами. — Может, он поможет. Может, ты поймёшь, что он шарлатан. Но в любом случае будет что обсудить.

— И синее платье? — я поднимаю глаза.

— Платье уже твоё, — смеётся она. — Ты высидела лекцию и не сбежала. Это подвиг.

Я беру визитку, верчу в руках. Простая, белая, но будто тяжёлая, как решение всей моей жизни.

— А вдруг я влюблюсь в него? — спрашиваю я, и голос звучит тише, чем я хотела.

— Вдруг, — Карина ухмыляется. — А вдруг нет.

— Он же психолог. Наверняка видит такое постоянно — девушки влюбляются в терапевтов.

— Он не психолог. Он коуч. И потом, — она ухмыляется, — может, на этот раз влюбишься в правильного.

— В смысле? — я хмурюсь.

— В того, кто тебя видит, — говорит она. — По-настоящему видит. И не боится сказать правду.

Я кладу визитку в сумку, чувствуя, как сердце стучит.

— Ладно. Позвоню завтра, — говорю я.

— Позвонишь сейчас, — Карина кивает на телефон. — Пока не передумала.

— Карина! — я закатываю глаза.

— Давай, — она пихает меня локтем. — Набирай.

Я беру телефон, смотрю на номер. Пальцы дрожат, как будто я собираюсь прыгнуть с обрыва.

— А что сказать?

— «Здравствуйте, это девушка с лекции. Хочу записаться на консультацию».

— Звучит по-идиотски, — бурчу я.

— Звучит честно, — улыбается она.

Я набираю номер. Гудки. Один. Два. Три.

— Алло? — мужской голос. Не Тимур. Марк, похоже.

— Здравствуйте, — говорю я, стараясь звучать уверенно, но голос всё равно дрожит. — Это Диана… девушка с лекции. Которая про глубину спрашивала. Хочу записаться на консультацию.

— Одну секунду, — слышу я шорох, потом приглушённые голоса, как будто кто-то что-то обсуждает.

— Диана? — новый голос. Низкий, спокойный, до мурашек знакомый.

Я замираю. Сердце падает в пятки.

— Да, — выдавливаю я.

— Завтра, семнадцать ноль-ноль. Адрес пришлю в сообщении. Опоздания не приветствуются.

— Хорошо, — шепчу я.

— И, Диана? — он делает паузу, и я чувствую, как воздух в комнате густеет.

— Да?

— Приходите готовой к честному разговору.

Он кладёт трубку. Я смотрю на телефон, потом на Карину. Она ухмыляется, как кот, который поймал канарейку.

— Ну? — спрашивает она.

— Завтра в пять, — говорю я, и голос звучит, как будто я только что пробежала марафон.

— И как чувствуешь?

Я думаю секунду, потом отвечаю:

— Как перед прыжком с парашютом. Страшно, но… хочется.

— Вот и отлично, — Карина хлопает в ладоши. — Значит, живая.

Я остаюсь у неё до часу ночи. Мы доедаем падтай, смотрим какой-то тупой ромком и спорим, что надеть завтра на этот «честный разговор». В итоге решаем: джинсы, белая футболка, чёрный жакет. Ничего лишнего, ничего провокационного. Просто я. Какая бы я ни была.

— Главное, — говорит Карина, когда я уже стою в дверях, — будь собой.

— А если я сама не знаю, кто я? — спрашиваю я тихо.

— Тогда самое время выяснить, — она улыбается. — И, Ди, ты справишься.

Я еду домой в такси, смотрю на пустые улицы города. Визитка лежит в сумке, но её слова — «Честность — это больно. Но это работает» — будто выжжены у меня в голове. Завтра я встречусь с этим айсбергом в рубашке. И что-то мне подсказывает, что моя жизнь уже никогда не будет прежней.

4

Утро встречает меня ощущением, будто я всю ночь дралась с подушкой в клетке UFC. Голова гудит, во рту привкус вчерашнего кофе, а в груди — тревога размером с Останкинскую башню. Я валяюсь в кровати, пялюсь в потолок, где паутина в углу напоминает, что уборка — не мой конёк. На телефоне 11:37. До консультации с этим айсбергом в рубашке ещё куча времени. Можно передумать, сказаться больной, сбежать в Питер, сменить имя.

Господи, Ди, соберись. Это просто разговор.

Но что-то подсказывает, что с Тимуром «просто разговоров» не бывает. Его слова с лекции —

«Вы боитесь, что если человек увидит вас настоящую — без игр, без загадок — то потеряет интерес»

— вгрызлись в мозг, как назойливый трек. Чушь собачья. Я не боюсь. Я просто… люблю держать всё под контролем. Или не совсем?

Телефон вибрирует.

Пельмень младший

: «Ди, ну как там с клавой? Турнир сегодня, очень надо!»

Вздыхаю, перевожу ему 1200 рублей.

Пишу: «На, геймер, балуйся. Проиграешь — больше не проси.»

Пельмень младший

: «Ты богиня! А что так рано встала?»

Я

: «Не встала. Не спала. Сегодня иду на встречу с дьяволом.»

Пельмень младший

: «Ого, сестрёнка, дай жару! Если что, я за тебя мстить пойду.»

Если бы он знал, что этот дьявол скорее меня размажет…

Встаю, плетусь в душ. Горячая вода должна смыть панику, но вместо этого лезут воспоминания. Андрей, второй месяц. Он смотрит на меня, как на восьмое чудо света: «Ты такая классная, Ди. Настоящая.» И вместо радости — страх, как будто он заглянул туда, где я сама не копаюсь. Или Максим — его холодные «ок», его «давай потом», а я сижу, как дура, и сочиняю остроумные ответы, чтобы он хоть раз написал первым.

Перестань, Диана. Не думай.

Выхожу из душа, смотрю в зеркало. Без макияжа я — лет двадцать, не больше. Усталые глаза, мокрые волосы, бледная кожа. Честно. Слишком честно.

А что, если прийти такой? Без фильтров, без игр?

Секунда — и я отгоняю эту мысль. Нет уж, не дам ему повода сказать, что я «притворяюсь уязвимой».

День проходит в режиме зомби. Вижу письма по работе — отвечаю механически. Созваниваюсь с клиентом — половина мозга думает о том, как не облажаться перед Громовым. К четырем часам готова. Джинсы, белая футболка, чёрный жакет — как договорились с Кариной. Лёгкий макияж, нейтральная помада. Выгляжу как «умная девочка, которая не пытается впечатлить».

Блин, я и не пытаюсь!

Хватаю сумку, проверяю адрес от Марка. БЦ на Патриарших — стеклянный монстр, где каждый метр кричит: «Ты не из нашего мира.»

Пишу Карине: «Иду к айсбергу. Если пропаду — завещаю тебе Фридриха.»

Карина:

«Дыши. Ты не на войну».

Я:

«Он айсберг. Я титаник».

Карина:

«Ну, по крайней мере, эффектно утонешь».

Выхожу из дома и чувствую, как ноги подкашиваются.

Господи, какая же я дура. Зачем согласилась?

Но уже поздно. Такси ждёт у подъезда.

_____________

БЦ на Патриарших — декорация для фильма про богатых и несчастных. Стеклянные стены, мраморный пол, охранники в костюмах, которые смотрят, будто прикидывают, сколько у тебя на карте. Лифт мчит на двенадцатый этаж так быстро, что уши закладывает. В животе — не бабочки, а рой летучих мышей, готовых устроить вечеринку.

Коридор длинный, с табличками вроде «Консалтинговая группа "Чёткость"».

Ну конечно, даже название так себе.

Приёмная — белая, серая, стерильная, как операционная. За стойкой — девушка лет двадцати пяти в строгом блейзере. Улыбается, но как-то механически, как NPC в игре.

— Добрый день, — говорю я, стараясь звучать уверенно. — У меня консультация на пять. Диана.

— Одну минуту, — она набирает номер. — Марк, ваша клиентка здесь… Да, провожу.

Она встаёт, кивает:

— Проходите.

Идём по коридору. Мои кроссы скрипят по паркету, и я чувствую себя, как слон в посудной лавке. Хочется снять их и бежать босиком.

Она стучит в дверь с табличкой «Переговорная 3».

— Войдите, — раздаётся знакомый голос.

Вот и всё. Назад дороги нет.

Дверь открывается. Марк встаёт из-за стола — тот же парень с лекции. На нём тёмно-синий свитер, джинсы, лёгкая щетина. Улыбка тёплая, как будто мы старые знакомые.

— Диана, привет! — он пожимает мне руку. — Рад видеть. Кофе, чай?

— Водки, — вырывается у меня.

Марк улыбается:

— У нас только без льда.

Он наливает стакан воды из кулера, подаёт.

— Волнуешься? — спрашивает, и в его голосе искренний интерес.

— Чутка, — признаюсь, глотая воду. Руки дрожат, и я надеюсь, он не заметит.

— Это нормально. Все волнуются перед первой встречей с Тимуром. Он может показаться резковатым, но он реально помогает.

Резковатым. Это как назвать цунами лёгкой волной.

— Он где? — спрашиваю, оглядываясь.

— В своём кабинете. Сейчас.

Марк набирает номер:

— Тимур, можно заходить?.. Хорошо.

Он кладёт трубку, поворачивается ко мне:

— Готова?

Я киваю, хотя внутри всё орёт:

Беги, идиотка!

Он стучит в дверь с номером «1201».

— Войдите, — голос Тимура низкий, как рокот мотора.

Марк пропускает меня впёрёд:

— Тимур, это Диана с лекции. Та, что про «глубину» спрашивала.

Я захожу. Он сидит за большим серым столом, не поднимая глаз от планшета. Белая рубашка с закатанными рукавами, тёмные волосы чуть растрёпаны, но всё равно выглядят, будто их укладывал стилист за миллион. Кабинет — минимализм до тошноты: стол, два стула, ноутбук, ручка по линейке. Часы на стене тикают, как метроном, и я чувствую себя, как на допросе.

Этот тип живёт, как робот. Или как маньяк из триллера.

— Садись, — говорит он, даже не подняв глаз от планшета.

Голос — низкий и... слишком спокойный. Словно у него не консультация, а допрос с пристрастием.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я сажусь. Честно? Чувствую себя как школьница, которую поймали за списыванием.

Он молчит. Что-то записывает. Я жду. Секунда. Десять. Двадцать.

Серьёзно? Это что, тест на выдержку?

— Простите, а мы начинаем? — не выдерживаю я.

— Уже начали, — он наконец поднимает глаза. Серые, холодные, как айсберг. — Ты не умеешь молчать. Первое наблюдение.

Вот же гад.

— А вы не умеете здороваться, — огрызаюсь я. — Это моё первое.

Уголок его рта дёргается — почти улыбка, но не совсем.

— Итак. Зачем ты здесь?

Сказать «из-за спора»? Сказать «чтобы доказать, что вы не правы»?

— Чтобы… — я кривлю губы. — Разобраться.

— В чём? — он чуть наклоняется вперёд. Его взгляд — как рентген.

— В том, что… я вроде как нормальная, но с мужчинами… всё сложно.

— «Вроде как нормальная» — это диагноз? — его бровь чуть дернулась.

— Ага. «Нормальная в кавычках». — Я усмехаюсь, но внутри всё сжимается.

Тимур откладывает планшет, облокачивается на стол:

— Начнём с простого. Ты часто используешь сарказм, чтобы защититься.

— Что? — я моргаю. — Я… просто смешная.

— Нет, — он чуть улыбается уголком губ. — Ты смешная, когда боишься быть серьёзной.

ЧТО?!

— А ты не думаешь, что лезешь слишком глубоко? — огрызаюсь я.

— А ты не думаешь, что пришла сюда именно за этим? — он не повышает голос, но его слова бьют в точку.

— Может, начнёте с чего-то, кроме разборов моего характера? Подруга говорит, ты гений, — выдыхаю я сквозь зубы. — Типа разносишь девушек так, что они потом боятся даже улыбнуться лишний раз.

— Не боятся, — спокойно поправляет он. — Учатся быть собой.

— Прямо цитата для мотивационного поста, — я закатываю глаза.

— За три минуты ты проявила нетерпение, включила сарказм и попыталась обесценить мою работу. Это всё — защита, — он откидывается на спинку кресла.

Охренеть.

— Может, я просто нервничаю? — огрызаюсь я, чувствуя, как щёки начинают гореть.

— Нет, — он качает головой. — Нервничать — это теребить сумку, избегать взгляда. Ты атакуешь. Это разные вещи.

— И что это значит, доктор Фрейд? — я скрещиваю руки, чтобы спрятать дрожь.

— Это значит, — он наклоняется вперёд, и его взгляд будто приковывает меня к стулу, — что ты привыкла контролировать ситуацию через провокацию. Если собеседник смеётся — ты в безопасности. Если злится — тоже неплохо, реакция есть. А вот равнодушие — твой кошмар.

В горле пересыхает.

Откуда он это знает?

— Ты серьёзно думаешь, что можешь разложить меня по полочкам за пять минут? — мой голос дрожит, и я ненавижу себя за это.

— Я думаю, ты боишься именно этого, — отвечает он. — Боишься, что кто-то увидит твои шаблоны. Поэтому атакуешь первой.

Стоп. Нет. Не буду слушать эту чушь.

— Знаете что? — я встаю. — Это не работает. Ты сидишь тут, играешь в менталиста, а потом удивляетесь, почему люди от тебя убегают.

— Сядь, Диана.

— Не сяду! — я почти кричу. — Ты думаешь, что если будешь говорить тихо и многозначительно, то будешь выглядеть мудрым? А на деле просто...

— Сядь, — повторяет он, и в его голосе появляется что-то жёсткое.

Я замираю. Не знаю почему, но сажусь.

— Лучше, — кивает он. — Теперь дыши.

— Я дышу, — огризаюсь я.

— Нет. Ты задерживаешь дыхание. Плечи напряжены, кулаки сжаты. Дыши.

Я делаю глубокий вдох. Потом ещё один. Пульс замедляется, но внутри всё ещё буря.

— Хорошо, — говорит он мягче. — А теперь скажи: что ты почувствовала, когда я начал тебя «разлагать по полочкам»?

— Злость, — честно отвечаю.

— Ещё? — он смотрит не моргая.

— Страх, — шепчу я, и горло сжимается.

— Страх чего?

— Что ты… прав, — выдавливаю тихо я. — Что я правда прячусь за этими своими подколами.

Он кивает, и в его глазах мелькает что-то, похожее на понимание.

— Вот с этого мы начнём, — говорит он. — Страх, что кто-то увидит тебя настоящую. Без провокаций, без игр.

— А что, если я сама не знаю, кто я настоящая? — голос ломается, и я ненавижу себя за это.

— Тогда мы это выясним, — отвечает он. — Но для этого тебе нужно перестать убегать.

— Я не убегаю, — огрызаюсь я, но звучит неубедительно.

— Убегаешь, — он наклоняется ближе. — Каждый раз, когда кто-то подходит слишком близко, ты включаешь сарказм или флирт. Это как броня. Но она тяжёлая, Диана.

Я молчу. В груди жжёт, как будто он поджёг мои рёбра.

— Окей, — говорю я, чтобы сменить тему. — Допустим, я хочу разобраться. Что дальше?

— Упражнение, — он достаёт лист бумаги и ручку, кладёт передо мной. — Напиши три ситуации, когда ты чувствовала себя уязвимой. И что ты сделала, чтобы это скрыть.

— Серьёзно? — я хмыкаю. — Это что, теперь в дневник тинейджера играть?

— Пиши, — его голос твёрдый. — Или уходи.

Я беру ручку, пялюсь на лист. Пальцы дрожат, но я начинаю писать.

Когда Андрей сказал, что любит меня. Я пошутила, что это слишком быстро, и перевела всё в игру.

Когда Максим не ответил на моё сообщение три дня. Я написала ещё одно, с подколкой, чтобы он не подумал, что мне больно.

Когда мама сказала, что журфак — не для меня. Я кивнула и ушла, а потом плакала в ванной, чтобы никто не видел.

Я отдаю лист. Он читает, кивает.

— Это честно, — говорит он. — Что ты чувствовала, когда писала?

— Как будто меня заставили раздеться, — бурчу я. — Доволен?

— Это не про меня, — отвечает он. — Про тебя. Почему ты скрыла эти эмоции?

— Потому что… — я запинаюсь. — Потому что слабость — это стыдно. Если я покажу, что мне больно, люди решат, что я слабая.

— Или решат, что ты человек, — говорит он тихо. — Слабость — это не стыд. Это часть тебя.

Я молчу. Его слова — как нож, который режет, но не убивает, а будто вскрывает что-то, что я давно заперла.

— Давай дальше, — говорит он. — Назови три вещи, которые тебе в себе нравятся. Без шуток.

— Ты издеваешься? — я хмыкаю. — Сначала уязвимости, теперь это?

— Да, — он смотрит не моргая. — Это сложнее, чем кажется.

Я вздыхаю, закрываю глаза.

— Ладно. Первое: я умею смешить людей, даже когда самой хреново. Второе: я не сдаюсь, даже если всё против меня. Третье… — я запинаюсь. — Я умею заботиться. О брате, о друзьях. Даже если не всегда показываю.

Он кивает, и в его глазах мелькает что-то новое. Уважение? Или мне кажется?

— Это тоже честно, — говорит он. — И это уже не про броню.

— А что, если я не знаю, как быть без брони? — шепчу я.

— Тогда мы будем учиться, — отвечает он. — Но для этого тебе нужно перестать атаковать.

— Я не атакую, — огрызаюсь я, но тут же понимаю, что он прав.

— Ещё одно, — говорит он. — Представь, что ты встречаешь себя через пять лет. Какой ты хочешь быть?

Я моргаю.

Это что, теперь в фантастику играть?

— Не знаю, — честно отвечаю. — Может… той, кто не боится говорить, что чувствует. Кто… счастлива.

— Хорошо, — говорит он. — А что мешает тебе быть такой сейчас?

— Я… — я запинаюсь. — Я боюсь, что, если буду такой, меня не примут.

— Кто не примет? — его голос мягче, но всё ещё режет.

— Все, — шепчу я. — Друзья, мужчины, даже я сама.

Он молчит, потом кивает.

— Это и есть твой главный страх, — говорит он. — Ты уже сделала первый шаг. Ты здесь.

Я чувствую, как горло сжимается.

Он что, реально меня видит?

— Ещё одно упражнение, — говорит он. — Смотри мне в глаза. Две минуты. Без слов.

— Это ваш коронный фокус? — я хмыкаю.

— Это работает, — отвечает он. — Если не боишься.

Он знает, как меня задеть.

Я смотрю в его глаза. Серые, холодные, как лёд. Секунды тянутся, как часы. Хочу отвернуться, сказать что-то, чтобы разрядить это напряжение, но не могу. Его взгляд — как магнит. И вдруг я замечаю — в его глазах есть что-то ещё. Не просто холод. Что-то тёплое, почти человеческое. Или мне кажется?

— Время, — он отводит взгляд. — Что почувствовала?

— Как будто меня насквозь просканировали, — бурчу я, но голос дрожит.

— А точнее? — он наклоняется ближе.

— Страх, — признаюсь я. — И… что-то ещё. Как будто ты видишь больше, чем я хочу показать.

— Потому что вижу, — говорит он.

Я молчу. Впервые за час не знаю, что сказать.

— На сегодня хватит, — говорит Тимур, закрывая планшет с лёгким щелчком. — Подумай, чего ты хочешь. Не от меня. От себя.

Я смотрю на него, и в груди что-то сжимается. Вот же гад. Разобрал меня по винтикам, а теперь сидит, как будто это просто вторник. Его серые глаза — холодные, но в них мелькает что-то, будто он знает больше, чем говорит. Или мне кажется?

Блин, Ди, не ведись на его психологические штучки.

— И это всё? — я встаю, поправляя жакет. — Просто «подумай»? Гениально. Может, ещё счёт за мудрость пришлёшь?

Он чуть прищуривается, и уголок его рта дёргается — почти улыбка.

— Если вернёшься, узнаешь, — говорит он, и в его голосе намёк на вызов. — Дверь открыта, Диана. Но только для тех, кто готов.

Готов? К чему? К тому, чтобы ты ещё раз вскрыл мне череп своим взглядом? Я хмыкаю, беру сумку и иду к двери, намеренно добавляя лёгкости в походку. Не дам ему думать, что я ухожу растерянной. На пороге оборачиваюсь, бросаю через плечо:

— Знаете, Тимур, вы почти человек. Работайте над этим.

Он не отвечает, но я чувствую его взгляд в спину. Пусть смотрит.

Я ещё вернусь, айсберг.

Дверь закрывается с мягким щелчком, и я выхожу в коридор, сердце колотится, как после тройного эспрессо.

Чушь. Полная чушь, что он меня раскусил.

В приёмной Марк развалился на диване, листает телефон. Тёмно-синий свитер мятый, на запястье потрёпанный кожаный браслет — будто он сбежал с репетиции инди-группы.

— Ну что, живая? — он отрывается от экрана, ухмыляется. — Или Тимур уже записал тебя в свой каталог «сломанных душ»?

Серьёзно? Этот ещё подкалывать будет?

— Пока дышу, — бурчу я, поправляя сумку. — Но твой босс — как рентген с дипломом. Ещё чуть-чуть, и он мою ДНК разберёт.

Марк ржёт, откидывая чёлку назад.

— Ага, он такой. Любит копать до ядра. Ставлю сотку, ты вернёшься за добавкой.

Сотку?

Да я бы поставила свою коллекцию кросс на то, что сбегу после следующей встречи.

— Посмотрим, — я закатываю глаза, но уголки губ предательски дёргаются.

Иду к лифту, сердце колотится, как после тройного эспрессо. Этот айсберг думает, что знает меня лучше, чем я сама. Ха. Пусть попробует ещё раз. На улице ноябрьский ветер хлещет по щекам, но он не холодит — он как будто кричит: «Очнись, Ди!»

Достаю телефон, пишу Карине: «Выжила. Он псих. Но я, похоже, влипла».

Карина: «Офигеть, Ди, ты реально не свалила? Моя героиня!»

Я хмыкаю, прячу телефон.

Айсберг, ты не так прост, но я тоже.

Ветер хлещет, а я шагаю, как королева. Он ещё увидит, что я не только маска.

5

Карина открывает дверь ещё до того, как я успеваю позвонить. Стоит в пижаме с единорогами — подарок от меня на прошлый день рождения — и смотрит на меня с видом мамы, которая знает, что её дочка натворила.

— Входи, жертва айсберга, — говорит она, отступая в сторону. — Чай? Кофе? Валерьянка внутривенно?

— Водки, — бурчу я, швыряя сумку на её идеальный диван. — Литр. Нет, два.

— Вместо водки у меня вино, — она идёт на кухню, я плетусь следом. — Красное, дорогое. Специально для таких случаев.

Её кухня — как из журнала: белый мрамор, хромированные ручки, ни пятнышка. Даже её растения выглядят так, будто их каждый день полируют. У меня дома фикус Фридрих еле дышит, а тут — оранжерея.

— Рассказывай, — Карина достаёт бутылку, наливает два бокала. — Как прошла встреча с доктором Хаусом?

— Хуже, — я хватаю бокал, делаю большой глоток. Вино обжигает горло, но это лучше, чем вспоминать его взгляд. — Он не врач. Он... я не знаю кто. Сканер человеческих душ.

— Ого, — Карина садится напротив, поджимает ноги. — То есть он тебя действительно раскусил?

— Раскусил? — я почти задыхаюсь. — Кар, он меня разобрал по винтикам за час! Сказал, что я атакую, когда боюсь. Что прячусь за сарказмом. Что боюсь близости!

— И что ты ответила? — её глаза блестят, как у кота, который увидел мышку.

— Что он псих, — огрызаюсь я. — Что лезет слишком глубоко. Что играет в менталиста.

— А он?

— А он сказал мне сесть. И я села! — я почти кричу. — Как дрессированная собачка! Представляешь?

Карина молчит, крутит бокал в руках. Её лицо — сплошное «я же тебе говорила».

— Что? — раздражённо спрашиваю я. — Ну скажи уже!

— Ди, — она наклоняется ближе, — ты понимаешь, что прибежала ко мне в одиннадцать вечера, чтобы рассказать, как тебя «разобрал» мужчина, которого видела второй раз в жизни?

— Ну и что? — я скрещиваю руки. — Ты моя подруга. Кому ещё жаловаться?

— Дело не в том, кому. Дело в том, зачем, — она ставит бокал на стол. — Обычно, когда кто-то тебе не нравится, ты просто забываешь о нём. А тут...

— А тут что? — огрызаюсь я, хотя сердце уже колотится.

— А тут ты не можешь перестать о нём думать, — она улыбается. — И это бесит тебя больше, чем всё, что он сказал.

Чёрт. Она права. Весь путь от его офиса до дома я крутила в голове каждое его слово. Как он сказал «сядь». Как смотрел, когда я писала про свои уязвимости. Как его голос стал мягче, когда он спросил про страхи.

— Это не значит, что он мне нравится, — бурчу я. — Просто... он раздражает.

— Ага, — Карина хихикает. — Раздражает. Поэтому ты прибежала ко мне вся взъерошенная, как будто за тобой гнались.

— Я не взъерошенная!

— Ди, у тебя помада размазана, волосы торчат, и ты выглядишь, как будто тебя ударило током.

Я хватаюсь за зеркало в сумке. Блин. Выгляжу, как после урагана.

— Это от ветра, — слабо оправдываюсь я.

— Конечно, — она ухмыляется. — От ветра перемен.

— Очень смешно, — я делаю ещё глоток. — Кар, он реально странный. Всё у него по линейке, никаких эмоций. И при этом видит людей насквозь.

— Может, поэтому он так эффективен? — предполагает она. — Когда не вовлечён эмоционально, проще анализировать.

— Или он просто псих, — бурчу я. — Кто нормальный заставляет смотреть в глаза две минуты?

— А что ты чувствовала? — Карина наклоняется ближе, и в её голосе любопытство.

Я молчу. Что я чувствовала? Будто он заглянул мне в душу, но не стал её ломать. Просто показал, что она есть. И это пугало больше, чем его холодный взгляд.

— Будто он видит меня настоящую, — тихо говорю я. — И я не знаю, готова ли я к этому.

— А ты хочешь быть готовой? — Карина смотрит серьёзно, без обычной подколки.

— Не знаю, — шепчу я, крутя бокал в руках. — Кар, это как... как будто он открыл дверь, а я не знаю, хочу ли туда заходить.

— Но ты же пошла к нему, — она пожимает плечами. — Значит, где-то внутри ты хочешь.

— Или я просто дура, — хмыкаю я. — Он же меня разнёс.

Карина смеётся, откидывается на спинку дивана.

— Ди, ты не в суде, — говорит она. — Он не судья, а ты не преступница. Он просто показал тебе зеркало. А дальше — твоё решение, что с этим делать.

— Решение? — я закатываю глаза. — Легко сказать. А если я пойду дальше, а он снова меня по полочкам разложит? Я же с ума сойду!

— Или станешь сильнее, — она наклоняется ближе. — Диан, ты всегда была бойцом. Этот айсберг — просто новый этап. И ты уже в игре.

Я молчу, глядя в бокал. Вино переливается, как кровь. И ведь она права. Я уже внутри этой игры, по уши.

Но что именно меня пугает? Неужели — проиграть?

— Ладно, — говорю я наконец. — Но никаких индивидуалок больше. Пусть будет группа. Там хотя бы не одна я под его рентгеном.

— Групповые? — Карина оживает, хватает телефон. — Ща найдём.

Она быстро что-то гуглит, потом показывает экран.

— Вот, — торжествующе говорит она. — «Курс "Эмоциональные ловушки в отношениях". Групповые занятия, восемь недель. Тридцать тысяч рублей».

— Тридцать тысяч?! — я чуть не давлюсь вином. — За что? За его холодные взгляды и разъёб?

— За шанс разобраться в себе, — Карина подмигивает. — Дёшево, если подумать.

— Дорого, если вспомнить мой бюджет, — бурчу я. — Это грабёж. Я за эти деньги могла бы купить себе новые кроссы.

— У тебя же есть заначка, — напоминает она. — Те самые сорок тысяч на «что-то важное».

Она права. Эти деньги лежат на карте, как напоминание, что я когда-то хотела чего-то большего.

— Это безумие, — говорю я, но в груди уже разгорается азарт.

— Это инвестиция, — поправляет Карина. — В тебя.

— А если я облажаюсь? — тихо спрашиваю. — Потрачу всё, а останусь той же?

— Тогда будешь знать, что попробовала, — она пожимает плечами. — А не гадать «а что, если».

Я беру телефон, открываю сайт. Фото Тимура — чёрно-белое, серьёзное, как будто он смотрит прямо в меня. Описание курса: «Разберём ваши эмоциональные паттерны, научимся строить здоровые отношения без игр и манипуляций».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Звучит как реклама психоанализа, — бормочу я.

— Звучит как твой шанс, — Карина заглядывает через плечо. — Записывайся, пока не передумала.

— А если там будут одни психи? — ищу я отговорки.

— А если там будут такие же, как ты? — парирует она. — Просто люди, которые хотят разобраться.

— А если он меня возненавидит? — продолжаю я.

— Тогда тебе будет проще его подкалывать, — хихикает она.

Я смотрю на ядовито-зелёную кнопку «Записаться». Вздыхаю, нажимаю. Форма: имя, телефон, email. Вопрос: «Что вы хотите изменить в своих отношениях?»

— Что писать? — спрашиваю Карину.

— Правду, — она кивает. — Что хочешь?

Пишу: «Хочу перестать прятаться за сарказмом и научиться быть открытой».

— Круто, — одобряет Карина. — Отправляй.

Нажимаю «Отправить». Сердце колотится, как будто я записалась на прыжок с вышки.

— Всё, — говорю я. — Пропала.

— Всё, — улыбается Карина. — Начала.

Через пару минут приходит письмо:

«Поздравляем! Вы записаны на курс. Первая встреча — завтра в 19:00. До встречи. Т.Г.»

Поздравляем? Да вы издеваетесь.

— Т.Г.? — ворчу я. — Даже в сообщениях как айсберг.

— Зато лаконично, — смеётся Карина. — Послезавтра. Готова к новому раунду?

— Готова к тому, чтобы он подавился своим анализом, — бурчу я, но в груди трепыхается предвкушение.

Мы допиваем вино, болтаем о ерунде, но мои мысли уже там — в стерильном кабинете, где Тимур будет снова копаться в моей голове. Только теперь я не одна. Теперь будет целая команда психов.

Или союзников. Скоро узнаем.

Понедельник приполз, как больная черепаха. Весь день я на нервах — то кофе проливаю, то хамлю клиенту, то отправляю младшему брату деньги, хотя он не просил. К вечеру я — зомби из дешёвого хоррора.

Стою перед зеркалом, выбираю образ. Что надеть на сборище таких же, как я? Джинсы — слишком просто. Платье — слишком пафосно. Чёрные брюки и серая блузка — норм. Выгляжу как офисная мышка, но хотя бы не клоун.

БЦ на Патриарших сегодня бурлит — понедельничная суета. Лифт набит костюмами с каменными лицами. Мои кроссы скрипят, и я чувствую себя инопланетянкой.

На двенадцатом этаже тишина. Коридор знакомый, но сердце всё равно стучит, как отбойный молоток. У переговорной № 3 толпятся люди — мои будущие «товарищи по несчастью».

Девушка лет тридцати в строгом костюме, с укладкой, как из салона, и маникюром цвета свежей крови. Рядом — парень моего возраста в джинсах и толстовке, с рюкзаком через плечо, как студент. Девушка постарше, в ярком шарфе и серьгах-люстрах. И мужчина лет сорока в пиджаке, уткнувшийся в телефон, будто он тут босс.

— Это на курс Громова? — спрашиваю я.

— Да, — кивает девушка в костюме. — «Эмоциональные ловушки»?

— Ага, — улыбаюсь я. — Диана.

— Элина, — она жмёт мне руку, как бизнес-леди. — Это Дима, — кивает на парня в толстовке. — Лена, — на девушку в шарфе. — И Сергей, — на мужика с телефоном.

— Привет, — Дима отрывается от телефона, улыбается. Приятное лицо, лёгкая щетина, карие глаза за тонкой оправой. Похож на айтишника, который делает мемы в свободное время.

— Привет, — отвечаю я, и щёки почему-то теплеют. Блин, Ди, ты только познакомилась!

— Ну что, товарищи по несчастью, — хихикает Лена, — готовы к разбору полётов?

— А у кого какие полёты? — Дима смотрит с любопытством.

— У меня — недоступные мужики, — честно говорю я. — А у вас?

— А у меня — слишком доступный я, — смеётся Дима. — Девушки видят во мне друга, а потом уходят к плохим парням.

— Да ладно, — Элина поднимает бровь. — Такой симпатичный, и жалуешься?

Дима краснеет, поправляет очки. Мило. Прямо как Пельмень младший, только взрослый.

— А вы, Элина? — спрашиваю я.

— Я слишком требовательная, — она пожимает плечами. — Мужчины говорят, что я их пугаю.

— Правда пугаете? — хихикаю я.

— Слабаков — да, — она улыбается, и её лицо смягчается. — Мне нужен равный.

— А я не понимаю, что делаю не так, — вздыхает Лена. — Встречаюсь с мужчиной, всё хорошо, а потом он резко пропадает. Уже пятый раз.

— Может, ты слишком быстро открываешься? — предполагает Дима.

— Или слишком медленно, — добавляет Элина.

— Или просто невезуха, — говорю я.

Дверь открывается. Марк высовывает голову, ухмыляется:

— Проходите, ребят. Тимур ждёт.

Мы заходим гуськом. Переговорная изменилась — стулья в полукруге, в центре флипчарт с маркерами. Тимур сидит за столом, в своей вечной белой рубашке, изучает планшет. Поднимает глаза, окидывает нас взглядом.

— Садитесь, — говорит он, и голос мягче, чем на индивидуалке. — Готовы копаться в своих эмоциональных ловушках? Это будет не лекция, а работа — глубокая и честная.

Я сажусь между Димой и Леной. Дима пахнет тёплым парфюмом — не резким, а уютным, как кофе с корицей.

Стоп, Ди, сосредоточься на курсе!

— Начнём с знакомства, — продолжает Тимур. — Имя и одно предложение о вашей главной проблеме в отношениях. Без подробностей.

Он кивает Сергею:

— Начинайте.

— Сергей, — мужчина отрывается от телефона. — Не умею говорить о чувствах.

— Элина, — говорит девушка в костюме. — Отпугиваю мужчин своей успешностью.

— Лена, — вздыхает девушка в шарфе. — Мужчины пропадают после третьего свидания.

— Дима, — парень поправляет очки. — Влюбляюсь в тех, кто меня не ценит.

Все смотрят на меня. Щёки горят, как будто я на сцене.

— Диана, — говорю я. — Боюсь близости и прячусь за сарказмом.

Тимур кивает, делает заметку.

— Хорошо, — говорит он. — Первое упражнение. Поднимите руку, кто считает, что проблема в партнёрах, а не в вас.

Сергей, Лена и Элина поднимают руки.

— А теперь — кто считает, что проблема в вас, — продолжает он.

Я и Дима поднимаем руки, переглядываемся, улыбаемся.

— Интересно, — говорит Тимур. — Сергей, Лена, Элина — почему проблема в партнёрах?

— Потому что я нормальная, — отвечает Лена. — Весёлая, добрая, с работой всё ок. А они странные.

— Мужчины не готовы к сильным женщинам, — добавляет Элина. — Хотят простушек.

— Женщины слишком эмоциональны, — бурчит Сергей.

Тимур кивает, смотрит на нас с Димой:

— А вы почему думаете, что проблема в вас?

— Потому что я — общий знаменатель всех моих провалов, — говорю я. — Если результат везде один, значит, дело во мне.

— То же самое, — кивает Дима. — Я сам выбираю тех, кто меня не ценит.

— Отлично, — Тимур встаёт, идёт к флипчарту. — Дима и Диана уже взяли ответственность на себя. Остальные винят внешние обстоятельства.

— Это несправедливо, — возмущается Элина. — Мы же честно ответили!

— Честно, но неэффективно, — отвечает Тимур. — Если проблема в других, вы бессильны. Если в вас — есть рычаги.

Он пишет на доске: «Внешний локус контроля» и «Внутренний локус контроля».

— Внешний фокус — это когда вы вините других, обстоятельства, невезение, — объясняет он. — Внутренний — когда ищете причины в себе. Кто чаще добивается результата?

— Те, кто ищут в себе, — неуверенно говорит Лена.

— Почему? — спрашивает Тимур.

— Потому что могут что-то изменить, — отвечает Дима.

— Верно, — кивает Тимур. — Но есть ловушка. Кто склонен к самобичеванию?

Я и Дима снова поднимаем руки.

— Вот, — улыбается Тимур. — Внутренний локус может стать токсичным, если вы начинаете себя уничтожать.

Он пишет: «Ответственность ≠ Самобичевание».

— Ответственность — это «я участвую в проблеме, значит, могу её решить», — объясняет он. — Самобичевание — это «я плохой, поэтому всё плохо». Чувствуете разницу?

— Вроде да, — говорю я. — Но как не скатиться в самокопание?

— Задавать правильные вопросы, — отвечает он. — Не «почему я такой», а «что я делаю не так». Не «за что мне это», а «чему это меня учит».

Я киваю, записываю. Дима тоже пишет, высунув кончик языка. Чёрт, это мило.

— Следующее упражнение, — говорит Тимур. — Разбейтесь на пары. Один рассказывает о последней неудачной связи, другой задаёт вопросы. Не советы, только вопросы.

— А как разбиваться? — спрашивает Элина.

— По желанию, — отвечает Тимур.

Я оглядываюсь. Сергей уже подсел к Лене. Элина смотрит на меня, но Дима опережает:

— Диана, будешь моей парой? — его щёки розовеют.

— Ага, — улыбаюсь я, и сердце делает лишний скачок. Спокойно, Ди, это не свидание.

Мы отодвигаем стулья в угол, садимся лицом к лицу. Дима снимает очки, протирает их краем толстовки. Его пальцы чуть дрожат, и это почему-то успокаивает.

— Кто первый? — спрашивает он, надевая очки.

— Давай ты, — говорю я. — Расскажи про свой последний епик-фейл.

Он усмехается, но взгляд грустнеет.

— Ладно. Звали её Настя. Встречались четыре месяца. Я думал, у нас всё серьёзно, но она... использовала меня как бесплатного психолога.

— Как это? — спрашиваю я, стараясь не перебивать.

— Звонила, когда ей было паршиво, — он пожимает плечами. — Я слушал, поддерживал, помогал. А когда всё налаживалось, она пропадала. Потом узнала, что у неё другой был всё это время.

— А ты ей говорил, что тебе это не ок? — мой голос мягче, чем я ожидала.

— Нет, — он смотрит в пол. — Думал, если скажу, она уйдёт. Ну, она и ушла.

— Почему ты не сказал? — я наклоняюсь чуть ближе.

— Боялся, что останусь один, — тихо отвечает он. — Лучше быть запасным, чем никем.

Я киваю. Знакомо. Слишком знакомо.

— Твоя очередь, — говорит Дима, и его глаза теплеют. — Расскажи про свой провал.

Я делаю вдох. Ладно, Ди, не трынди, говори по делу.

— Максим, — начинаю я. — Три месяца. Он был как айсберг, только без белой рубашки. Писал раз в неделю, держал на дистанции, а я всё равно лезла, как дура.

— Почему лезла? — спрашивает он, и в его голосе нет осуждения.

— Потому что... — я запинаюсь. — Потому что мне казалось, если я буду яркой, остроумной, он заметит. Но он только злился.

— А ты спрашивала, чего он хочет? — Дима смотрит внимательно.

— Нет, — признаюсь я. — Я боялась услышать, что не хочу быть с ним. Но всё равно хотела.

— Почему боялась? — он чуть наклоняется, и я замечаю, как пахнет его парфюм — тёплый, с ноткой сандала.

— Потому что... — я тереблю край блузки. — Если бы он сказал правду, мне пришлось бы признать, что я зря трачу время. А это... больно.

Дима кивает, и его взгляд такой понимающий, что я почти теряюсь.

— А что ты чувствовала, когда он тебя отталкивал? — спрашивает он.

— Злость, — говорю я. — И... бессилие. Как будто я бегу за поездом, который уже ушёл.

— А если бы ты перестала бежать? — его голос мягкий, но вопрос бьёт в точку.

Я молчу. Если бы я перестала? Вспоминаю Максима — его холодные «ок», его игнор. И как я сочиняла сообщения, чтобы казаться крутой, а внутри всё сжималось.

— Не знаю, — шепчу я. — Наверное, было бы легче. Но я не умею останавливаться.

— Время, — раздаётся голос Тимура. — Меняемся ролями.

Ну вот, перебор. Дима улыбается, и у него проступает ямочка на щеке. Спокойно, Ди, ты не на тиндере.

— Теперь ты спрашиваешь, — говорит он. — Давай ещё раз про Настю.

— Окей, — я киваю. — Что ты чувствовал, когда она пропадала?

— Как будто я не нужен, — отвечает он тихо. — Как будто я просто фон для её жизни.

— А почему ты не ушёл первым? — спрашиваю я.

— Думал, смогу её изменить, — он горько усмехается. — Глупо, да?

— Не глупо, — говорю я. — Просто... знакомо.

Мы молчим, и я чувствую странную связь. Будто мы оба знаем, каково это — биться головой о стену, надеясь, что она треснет.

— Хорошо, — Тимур хлопает в ладоши. — Вернитесь в круг. Поделитесь, что узнали.

Я и Дима возвращаемся к стульям. Элина рассказывает, как Сергей винит бывшую жену во всех бедах. Лена жалуется, что её партнёр не понял её вопросов. А я...

— Я поняла, что бегаю за теми, кто меня не хочет, — говорю я, и голос дрожит. — И это мой выбор.

— А я понял, что позволяю себя использовать, — добавляет Дима. — Потому что боюсь одиночества.

Тимур кивает, и его взгляд задерживается на мне чуть дольше.

Что, айсберг, снова сканируешь?

— Это первый шаг, — говорит он. — Осознать свои паттерны. На следующей неделе будем копать глубже.

Занятие заканчивается, и я чувствую себя, как после марафона на шпильках. Все встают, собирают вещи. Дима задерживается рядом.

— Кофе после? — спрашивает он, щёки розовеют, как у школьника.

— Не сегодня, — улыбаюсь я. — Но запиши номер. Вдруг пригодится.

Он записывает, неловко улыбаясь. Мило, но не твое, Дима. Я иду к выходу, но Тимур перехватывает меня у двери, его взгляд — как рентген, только без халата.

— Диана, — говорит он, голос низкий, с лёгкой хрипотцой. — Сегодня ты была честнее. Но это только разминка.

Серьёзно, айсберг? Похвалил, а потом подколол?

— Честнее? — хмыкаю я, скрещивая руки. — Или просто не успела тебя затроллить?

Он чуть прищуривается, уголок рта дёргается.

— Тролль, если хочешь, — отвечает он. — Но тогда спроси себя: зачем тебе это?

Ох, опять в мою голову лезет.

— Может, мне просто нравится бой? — вскидываю бровь. — Или ты боишься, что я тебя обыграю?

— Обыграешь? — его голос становится тише, но острее. — Попробуй. Только не сбегай, когда станет жарко.

Блин, он знает, как задеть.

Я усмехаюсь, поправляю сумку.

— Сбегать? — говорю я, добавляя в голос яда. — Это не мой стиль, Тимур. Жди реванша.

Он кивает, и в его глазах мелькает что-то — не холод, а искра. Или мне кажется? Я разворачиваюсь, иду к лифту, добавляя в походку дерзость, как будто БЦ — мой подиум. Сердце колотится, как после тройного эспрессо.

Думаешь раскусил меня, айсберг?

Посмотрим, кто тут главный.

6

— Диана, ты где? — голос Олега в телефоне скрипит, как старая дверь.

— Я почти у офиса, — вру я, хотя только что выпила двойной капучино в кофейне на углу и листаю инстаграм, как последняя прокрастинаторша.

— Через пять минут будь в переговорной. И приготовься к буре. Клиент снова хочет правки в тот самый концепт.

— Отлично, — говорю я и отключаюсь. Лучше бы я подавилась этим капучино.

Допиваю остатки кофе и бегу в офис. Наш БЦ выглядит солидно снаружи, но внутри — обычная коробка с кондиционерами, которые то жарят, то морозят. В лифте встречаю Марину из соседнего агентства. Она в идеальном блейзере, с макияжем, как с обложки, и смотрит на меня так, будто я пришла в пижаме.

— Привет, Дианочка, — мурлычет она. — Как дела? Слышала, у вас корпоративы отменили?

— Да нет, — отвечаю я, про себя прикидывая, откуда она это знает. — Просто перенесли.

— А, понятно, — она кивает с видом человека, который всё понял. — Ну, держись там.

Зачем я вообще с ней заговорила? Теперь точно получу бесплатную антирекламу — в формате голосовых в чатике подружек.

Олег — как всегда в режиме "гениальный, но невыносимый". Его волосы всё время идеально уложены, но внутри — буря: очередной бренд хочет, чтобы их крем «с послевкусием фейхоа и кислорода» стал "эмоциональной платформой".

И, конечно, виновата я.

Он стоит у окна, спиной ко мне, в белой рубашке и тёмных джинсах — его униформе "я креативный, но серьёзный". Рубашка идеально выглажена, джинсы сидят, как влитые, а волосы уложены так, что хочется их растрепать. Но не от страсти, а от злости.

— Это ты предложила этот… как ты его назвала?.. «Манифест живого лица»? — он поворачивается и смотрит на меня, как будто я предложила сжечь офис.

— Ну да. Это ирония, Олег. Клиенту зашла ирония.

— Клиенту вчера заходила ирония. Сегодня он хочет «экзистенциальную глубину». — Он подходит ближе, и я чувствую его одеколон — дорогой, с нотками сандала и превосходства. — Ты понимаешь, что такое экзистенциальная глубина, Диана?

— Ну... — начинаю я, но он перебивает.

— Это когда человек смотрит в зеркало и видит не отражение, а смысл бытия. Это когда крем становится не косметикой, а философией. — Он машет руками, как дирижёр перед оркестром. — А ты предлагаешь ему «живое лицо». Что это вообще значит?

— Это значит, что лицо женщины должно быть естественным, но ухоженным. Не маска, а...

— Не маска? — он перебивает снова, и в его голосе появляется тот тон, который я ненавижу — снисходительный, как у учителя, объясняющего двоечнице таблицу умножения. — Диана, дорогая, весь наш бизнес — это маски. Мы продаём людям иллюзию того, кем они хотят быть. А ты говоришь «естественность».

— Но ведь сейчас тренд на натуральность, — пытаюсь я оправдаться. — Люди устали от фильтров, от фейковых...

— Люди не устали от фильтров, — он садится на край стола, и его поза становится ещё более покровительственной. — Они устали от плохих фильтров. Наша задача — сделать фильтр настолько хорошим, чтобы он казался реальностью.

Я молчу, потому что понимаю — он прав. И это бесит ещё больше.

— Срочно переделай, — продолжает он, отворачиваясь к окну. — И заодно отвези вот эти документы Анастасии Сергеевне. Она ждёт. Апартаменты на Пречистенке.

— А курьера у нас нет, да?

— Есть. Но я тебя хочу выгулять. — Он поворачивается, и в его глазах мелькает что-то противное — смесь жалости и раздражения. — Проветрись. И подумай, где именно твоя глубина. Потому что в последней презентации её не было.

Он протягивает мне папку с документами, и наши пальцы на секунду соприкасаются. Его кожа тёплая, а я почему-то дёргаю руку, как от удара током.

— Что-то не так? — спрашивает он, и в голосе появляется насмешка.

— Всё нормально, — отвечаю я, хватая папку. — Просто... статическое электричество.

— Ага, — он ухмыляется. — Статическое электричество. Очень символично, Диана. Может, добавишь это в концепт? «Крем с эффектом статического электричества». Клиенту понравится.

Чудесно. Меня унизили и послали, как секретаршу. Осталось только переодеться в костюм с пайетками и танцевать перед клиентом.

— Олег, — говорю я, уже у двери. — А что, если клиент просто не понимает, чего хочет?

— Тогда наша задача — понять это за него, — отвечает он, не поднимая глаз от компьютера. — Или найти того, кто поймёт. В агентстве полно талантливых людей, Диана.

Угроза прозвучала так мягко, что можно было подумать, будто он желает мне удачи. Но я-то знаю Олега. Он никогда ничего не говорит просто так.

Выхожу из его кабинета, и ноги несут меня к своему рабочему месту. Включаю компьютер, открываю концепт «Манифест живого лица». Читаю собственный текст и понимаю — он действительно поверхностный. Красиво написано, но пустое, как инфлюенсерский пост.

Что такое экзистенциальная глубина для крема? Я гуглю «экзистенциализм + косметика» и нахожу кучу статей о том, как бренды используют философские концепты в маркетинге. Читаю про Сартра, Камю, про свободу выбора и аутентичность.

Ага. Свобода выбора. Женщина выбирает, кем ей быть. Крем — не просто косметика, а инструмент самовыражения. Не маска, которую надевают, а способ показать свою истинную сущность.

Пишу новый текст:

«Быть собой — не врождённое право, а ежедневное решение. Каждое утро, глядя в зеркало, мы выбираем: остаться тем, кем нас видят другие, или стать тем, кем мы являемся на самом деле. Наш крем — не способ спрятаться за маской совершенства. Это возможность снять все маски и остаться наедине с собой. С настоящей собой.»

Блин, звучит как речь психотерапевта. Но Олегу должно понравиться. Он любит, когда клиенты чувствуют себя глубокими философами, покупая очередную баночку крема за три тысячи рублей.

Отправляю текст Олегу, беру документы для Анастасии Сергеевны и иду к выходу. По дороге встречаю Катю из отдела дизайна.

— Дин, ты куда? — спрашивает она, отрываясь от макета.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— К клиентке. Олег выгуливает, — отвечаю я, машу папкой.

— А, понятно, — она кивает сочувственно. — Держись. Он сегодня особенно... вдохновлённый.

— Вдохновлённый на что?

— На поиск экзистенциальной глубины во всём, — она закатывает глаза. — Утром час рассказывал, как важно найти свою аутентичную сущность через дизайн упаковки.

— Серьёзно?

— Угу. А потом заставил Макара переделать логотип, потому что тот «не отражает внутреннего конфликта современного потребителя».

Ох, бедный Макар. Он и так всегда выглядит, как человек, которого заставили есть лимоны.

— Ладно, — говорю я, — побежала. Авось не убьюсь по дороге.

— Не убьёшься, — подмигивает Катя. — Ты же у нас живучая.

Дорога до Пречистенки — это час в пробках и размышлений о том, как я докатилась до жизни такой. Работаю в агентстве, где творчество измеряется количеством философских терминов в тексте. Начальник отправляет меня разносить документы, как курьера. А я ещё и соглашаюсь, потому что боюсь потерять работу.

Таксист — мужчина лет пятидесяти, с золотыми зубами и привычкой комментировать каждого водителя на дороге — включает радио. Играет какая-то попса, и ведущий рассказывает о том, как важно быть собой.

— Вот правильно говорят, — комментирует таксист, поглядывая на меня в зеркало. — Надо быть собой. Не притворяться.

— Угу, — отвечаю я, глядя в окно.

— А то все сейчас какие-то ненастоящие, — продолжает он. — В интернете одни, в жизни другие. Фотки подкрашивают, губы надувают. Зачем?

— Чтобы нравиться, — говорю я.

— А зачем нравиться не тем, кто ты есть? — он поворачивает голову, и я вижу его искренне удивлённое лицо. — Если человек тебя полюбил за то, кем ты не являешься, то что это за любовь?

Блин, даже таксист философствует. Видимо, экзистенциальная глубина действительно в тренде.

Но он прав. Я всю жизнь пытаюсь понравиться — начальнику, мужчинам, подругам, родителям. Играю роли: умная коллега, остроумная подруга, заботливая дочь, дерзкая любовница. А кто я на самом деле?

Не знаю.

Доезжаем до нужного дома. Расплачиваюсь с философом-таксистом и иду к подъезду. Здание — сталинка, отреставрированная так, что каждый кирпич блестит. В холле — мрамор, зеркала и швейцар в форме, который смотрит на меня, как на подозрительную личность.

— К кому? — спрашивает он.

— К Анастасии Сергеевне, — говорю я, показывая папку. — Из агентства.

— Фамилия?

Блин. Олег не сказал фамилию. Говорю первое, что приходит в голову:

— Волкова.

Швейцар проверяет по списку, кивает:

— Двенадцатый этаж, квартира 47.

Иду к лифту, нажимаю кнопку. Думаю о том, что сейчас опять придётся час слушать про хайлайтеры и Шопена, а потом возвращаться в офис к Олегу с его экзистенциальными глубинами.

Апартаменты Анастасии Сергеевны — как журнал «AD» и Instagram миллионерш, скрещённые в одной женщине лет сорока пяти, у которой голос ниже, чем у диктора "Первого канала", и лицо — после чего-то очень дорогого. Может, даже посмертно дорогого.

Она открывает дверь в шёлковом халате цвета шампанского, с волосами, уложенными так, будто она только что вышла из салона, хотя на часах два дня.

— Дианочка! — она обнимает меня, и я тону в облаке её парфюма — что-то французское, дорогое, с нотками жасмина и превосходства. — Проходи, не стесняйся.

Квартира — это отдельная вселенная. Высокие потолки, лепнина, огромные окна с видом на Кремль. Мебель — антикварная, но не музейная, а живая. Диваны, в которых хочется утонуть, столы, на которых можно танцевать, картины, которые стоят дороже моей годовой зарплаты.

— Кофе? Чай? — спрашивает Анастасия Сергеевна, ведя меня в гостиную. — У меня есть замечательный улун, привезли из Китая.

— Спасибо, кофе, — отвечаю я, оглядываясь.

На стенах — фотографии: Анастасия Сергеевна с какими-то важными людьми, Анастасия Сергеевна на яхте, Анастасия Сергеевна в театре. Везде она выглядит одинаково — идеально. Как будто у неё есть личный фотошоп в реальном времени.

— Располагайся, — она жестом указывает на диван. — Я сейчас.

Она уходит на кухню, а я сажусь на диван и пытаюсь не думать о том, сколько он стоит. Мягкий, как облако, обитый кожей, которая, наверное, стоит как моя машина. Если бы у меня была машина.

На журнальном столике — журналы: Vogue, Harper's Bazaar, Tatler. Листаю Vogue, любуюсь моделями с лицами, как у фарфоровых кукол. Интересно, они тоже ищут экзистенциальную глубину в креме для лица?

— Вот твой кофе, — Анастасия Сергеевна возвращается с подносом. — Эспрессо, как ты любишь.

Я не говорила, что люблю эспрессо, но не спорю. Беру чашку — тонкий фарфор, наверное, ручная работа — и делаю глоток. Кофе божественный, с лёгкой горчинкой и ароматом, который заставляет закрыть глаза от удовольствия.

— Хороший? — спрашивает она, садясь напротив.

— Потрясающий, — отвечаю я честно.

— Это мой секрет, — она улыбается, и её лицо становится почти человечным. — Зёрна обжаривают специально для меня. Маленькая мастерская в Италии, они работают только с частными клиентами.

Конечно. У неё даже кофе эксклюзивный.

Она берёт документы с таким видом, будто я вручаю ей Нобелевку, и начинает листать. Читает внимательно, иногда кивает, иногда хмурится. Я сижу и пытаюсь выглядеть профессионально, хотя внутри нарастает тревога.

— Дианочка, — говорит она наконец, отложив папку, — агентство работает прекрасно, но вот по визуальной части… — она наклоняется ближе, её парфюм убивает остатки моего обоняния. — Мне хочется больше чувства.

— Чувства чего? — спрашиваю я и тут же жалею.

— Тонкой женственности, но без наивности, — она жестикулирует, и её браслеты звякают, как колокольчики. — Чтобы лицо женщины было, как зеркало души, но с дорогим хайлайтером.

Я делаю глоток кофе, чтобы скрыть усмешку. Зеркало души с хайлайтером. Это же готовый слоган.

— И важно, — продолжает она, — чтобы не было этой... современной грубости. Знаешь, сейчас все хотят быть сильными, независимыми. Это, конечно, хорошо, но где нежность? Где мистика?

— Мистика? — переспрашиваю я.

— Ну да, — она встаёт, подходит к окну. — Женщина должна быть загадкой. Не открытой книгой, которую можно прочесть за пять минут, а... как бы это сказать... как хорошее вино. Которое раскрывается постепенно.

Она поворачивается ко мне, и в её глазах появляется мечтательное выражение.

— Понимаешь, Дианочка, сейчас все такие прямолинейные. В интернете пишут: «Я такая, какая есть, не нравится — проходи мимо». Но где интрига? Где желание разгадать?

— То есть вы хотите, чтобы женщина играла роль? — спрашиваю я.

— Не роль, — она качает головой, — а... пьесу. Многоактную. С недосказанностью, с полутонами.

Я киваю, записывая в блокнот. Хотя понимаю, что записываю полную ерунду. Но клиент всегда прав, даже когда несёт бред.

— И, Диана, — она садится рядом со мной, так близко, что я чувствую тепло её тела, — передайте Олегу, что в прошлый раз креатив был чуть… резким. Я хочу, чтобы лицо бренда не кричало, а… пело. Шопеном.

— Конечно, — говорю я и кланяюсь внутренне, как гейша на зарплате.

— Вы с Олегом такие молодые, талантливые, — продолжает она, и её рука ложится мне на запястье. — Но иногда молодость... как бы это сказать... слишком торопится. А красота не терпит спешки.

Её пальцы тёплые, мягкие, с идеальным маникюром. Но прикосновение почему-то неприятное — слишком интимное для деловой встречи.

— Анастасия Сергеевна, — говорю я, аккуратно освобождая руку, — а что, если мы попробуем другой подход? Не от визуала, а от идеи?

— Какой идеи? — она наклоняет голову, как заинтригованная кошка.

— Идеи аутентичности, — говорю я, вспоминая утренний разговор с Олегом. — Каждая женщина уникальна, и крем должен не скрывать эту уникальность, а подчёркивать.

— Интересно, — она кивает. — Продолжай.

— Не зеркало души с хайлайтером, а... — я ищу слова, — проявитель истинной красоты. Как фото проявитель делает видимым скрытое изображение.

Её глаза загораются.

— Да! — восклицает она. — Именно! Не маска, а проявитель. Показать то, что есть, но в самом лучшем свете.

— И тогда женщина не играет роль, — продолжаю я, воодушевляясь, — а становится собой. Настоящей собой.

— Дианочка, — она хватает мои руки, — ты гениальна! Вот это и есть та глубина, которой мне не хватало.

Я улыбаюсь, чувствуя прилив гордости. Наконец-то что-то получилось.

— Но, — добавляет она, и мой энтузиазм сдувается, как воздушный шар, — нужно подумать, как это визуализировать. Проявитель красоты... Звучит слишком технично.

— А что, если... — начинаю я, но она перебивает.

— Нет-нет, не сейчас. Ты уже дала мне пищу для размышлений. — Она встаёт, и я понимаю, что встреча подходит к концу. — Передай Олегу: мне нравится направление. Но нужно ещё поработать.

— Обязательно, — говорю я, собирая документы.

— И, Диана, — она идёт ко мне к выходу, — ты очень талантливая девочка. Не позволяй никому убеждать тебя в обратном.

Неожиданно. От неё я ждала чего угодно, но не поддержки.

— Спасибо, — говорю я, и голос почему-то дрожит.

— И ещё, — она останавливается у двери, — не бойся быть собой. Аутентичность — это не только для кремов.

Она обнимает меня на прощание, и на этот раз объятие кажется искренним. Без парфюмерного наступления и деловой фальши.

На выходе достаю телефон, открываю заметку:

«Идеи для презентации:

– Проявитель истинной красоты

– Не маска, а способ стать собой

– Аутентичность как тренд

– Шопен (но не кричит, а поёт)»

Последний пункт дописываю со смехом. Сука, Шопен не кричит в принципе.

Я выхожу из квартиры, тихо захлопываю дверь и иду к лифту, мечтая о мятном латте и чтобы мир оставил меня в покое. Нажимаю кнопку вызова, поправляю сумку. Шаги за спиной — уверенные, как чёртов метроном. Оборачиваюсь.

Только не это.

— Серьёзно? — вырывается у меня. — Ты теперь везде, как призрак?

Тимур. Белая футболка, серые брюки, кардиган небрежно накинут на плечи. Волосы чуть растрёпаны, в руках ключи. Его взгляд — спокойный, но с искоркой, как будто он знает, что я сейчас взорвусь.

— Это моя квартира, — говорит он, кивая на дверь напротив. — А ты, Диана, что забыла в моём доме?

Айсберг живёт в сталинке с видом на Кремль. Конечно, где ж ещё.

— Клиентка, — бурчу я, тыкая в кнопку лифта, как в кнопку самоуничтожения. — Не знала, что ты тут окопался.

— Теперь знаешь, — он встаёт рядом, и его запах — древесный, свежий, как лес после дождя — лезет в нос. Серьёзно, слишком близко.

— Слежку не заказывала, — фыркаю я, скрещивая руки. — Или это бонус к курсу?

— Бонус — это твоя реакция, — он чуть улыбается, и эта усмешка бесит. — Всегда такая... экспрессивная?

Троллит. Он реально меня троллит.

— А, ну да. Прости. Я забыла свериться с картой твоего передвижения по городу, прежде чем ехать к клиенту.

— Было бы неплохо, — сухо замечает он, подходя ближе. — Избежали бы этого спектакля.

Спектакля?

Я ему устраиваю спектакль?

— Какого ещё спектакля? — огрызаюсь я. — Я просто работаю. В отличие от некоторых, кто сидит дома в середине дня.

— Работаю удалённо, — отвечает он, и в голосе слышится лёгкая усталость. — Взял паузу между клиентами.

Я нажимаю кнопку лифта ещё раз, будто это придаст мне уверенности. Он встаёт рядом.

Рядом — это значит

: слишком рядом.

— Может, тебе выходной взять? — огрызаюсь я.

Двери лифта открываются. Заходим. Я жмусь к стене, он жмёт первый этаж. Его рука задевает мою — лёгкое касание, но будто током шарахнуло. Случайно? Да ну, этот айсберг ничего случайно не делает. Зеркала в лифте множат нас, как в кривом лабиринте.

— Выходной? — он поворачивает голову ко мне и его голос с лёгкой хрипотцой. — А ты бы хотела, чтобы я расслабился?

— Хотела бы, чтобы ты не подкалывал, — я вскидываю бровь. — Или это твоя суперсила?

— Суперсила — замечать, как ты злишься, — он облокачивается на стену, будто мы в баре, а не в коробке три на три. — Почему, кстати?

Пауза. Его взгляд касается моего профиля. Я чувствую это, как будто он положил мне руку на щёку. Блин, почему в лифте так душно?

Серьёзно? Он это прямо в лифте затеял?

— Потому что ты раздражаешь, — говорю я, глядя в его глаза. — Ходишь, весь такой спокойный, и подначиваешь.

— А ты огрызаешься, — он чуть наклоняется, и воздух тяжелеет. — Это твой стиль, Диана? Всегда в атаке? Ты всегда так реагируешь на совпадения? — спрашивает он.

— Только на те, которые пугающе символичны.

— Что же символичного в том, что ты оказалась в моём доме?

— Ну, скажем, мой терапевт сказал бы, что это архетип. Я снова иду туда, где меня разберут по частям.

— У тебя есть терапевт? — в голосе — лёгкая насмешка.

— Был. Не выдержал.

— Понимаю.

Он делает шаг ко мне, медленно, как будто разглядывает не человека, а экспонат. Лифт маленький, и теперь, между нами, меньше полуметра. Слишком близко. Я чувствую его дыхание — ровное, спокойное.

— Хочешь — я скажу то, что ты и так знаешь? — его голос становится тише.

— Нет.

— Ты боишься себя не меньше, чем меня.

Опа. Он это сказал. Прямо в лицо. В тихом лифте. В час дня. С деревянными панелями, позолоченными кнопками и камерой видеонаблюдения.

Спасибо, мир. Спасибо, вселенная. Спасибо, Шопен.

Я хочу ответить, но лифт дёргается и замирает. Свет мигает, включается аварийная лампа. Просто пиздец.

— Отлично, — бормочу я, бью по кнопкам. — Просто отлично. Зависли?

Тимур жмёт вызов диспетчера, спокойный, как Будда.

— Лифт завис между седьмым и восьмым этажами, — спокойно говорит он.

— Минут двадцать-тридцать, мастер едет, — отвечает голос.

— Тридцать минут? — почти кричу я. — А если у нас клаустрофобия?

— У вас клаустрофобия? — диспетчер полон профессионального сочувствия.

— Нет, но может появиться! — огрызаюсь я.

— Сейчас приедет мастер, потерпите.

Связь обрывается. Я облокачиваюсь на стену, скрещиваю руки. Тридцать минут с этим айсбергом.

Спасите.

— Тридцать минут, — повторяю я. — С тобой. В коробке.

— Попробуй расслабиться, — говорит Тимур.

— Легко сказать. Ты не тот, кого сейчас будут анализировать следующие полчаса.

— Или ты боишься лифтов? — говорит Тимур, засовывая руки в карманы.

— Боюсь твоих подколок, — фыркаю я. — Не можешь просто молчать, да?

— Могу, — он смотрит на меня, и его усмешка становится шире. — Но тогда ты начнёшь говорить. И что я услышу? Ещё один саркастичный монолог?

Он издевается. Точно.

— Может, я просто расскажу, как ты меня бесишь? — говорю я, поправляя волосы. — Это будет длинный список.

— Давай, — он кивает, будто я на его курсе. — Первое место в списке?

— Твоя манера говорить, как будто ты всё про меня знаешь, — я делаю шаг ближе, чтобы не чувствовать себя под прицелом. — Второе — этот твой взгляд. Третье — твоя чёртова рубашка, которая всегда идеальная.

— Рубашка? — он смеётся, низко, почти тепло. — Это что, личное?

— Личное — это когда ты лезешь в мою голову, — огрызаюсь я, но щёки горят.

Блин, Ди, держи себя в руках.

— А ты не даёшь мне шанса не лезть, — он делает шаг ко мне, и, между нами, практически не остается пространства. — Сарказм — как броня. Но она тонкая, Диана.

Мир замирает. Его голос, его близость — всё будто замедляется. Я чувствую, как его тепло почти касается меня, но он держит дистанцию. Он знает, как это работает. И это бесит.

— Диана, — говорит он, и в голосе что-то меняется. Становится... ближе. — От чего ты постоянно защищаешься?

— От тебя.

— А что я делаю?

— Смотришь.

— И?

— Видишь.

Он ещё ближе. Я чувствую его дыхание на своих волосах.

— Что именно я вижу? — спрашивает он тихо.

— То, что я скрываю.

— А что ты скрываешь?

Мой пульс ускоряется. Вопрос простой, но ответить на него — как разоружиться перед врагом.

— То, что я не такая сильная, как кажусь, — шепчу я.

— Ещё что?

— То, что боюсь быть отвергнутой.

— Ещё.

Я поворачиваюсь к нему лицом. Мы стоим так близко, что если я чуть наклонюсь, то коснусь его губ.

— Хочу, чтобы ты перестал меня анализировать, — говорю я.

— А чего ты хочешь, чтобы я сделал?

Вопрос повисает в воздухе. Он смотрит на меня, и в его глазах что-то меняется. Профессиональная отстранённость исчезает, появляется что-то более человечное.

— Не знаю, — шепчу я.

— Неправда.

— Не знаю, — повторяю я упрямо.

Он поднимает руку и касается моего лица. Лёгкое прикосновение пальцев к щеке, но я чувствую его всем телом.

— Диана, — говорит он тихо. — Ты очень плохо лжёшь.

— Я не лгу.

— Лжёшь. И себе, и мне.

Его большой палец проводит по моей скуле, и я закрываю глаза.

— Скажи правду, — шепчет он.

— Какую?

— Ту, которую ты боишься сказать.

Я открываю глаза и смотрю на него. Его лицо в сантиметрах от моего. Я вижу золотистые искорки в его серых глазах, небольшой шрам над левой бровью, еле заметную щетину.

— Хочу, чтобы ты поцеловал меня, — выпаливаю я.

Лифт вдруг дёргается и начинает двигаться. Мы отскакиваем друг от друга, как школьники, которых застукали за курением. Двери открываются. Первый этаж. Реальность врывается, как холодный ветер.

— Диана, — говорит он, когда я шагаю к выходу.

— Что? — я оборачиваюсь.

— Не злись, — его глаза блестят, как будто он выиграл раунд. — На курсе пригодится твоя энергия.

— А тебе пригодится терпение, — фыркаю я, поправляя сумку и бормочу, чтобы он не услышал. — Я ещё покажу, кто тут главный.

Я выхожу на улицу и делаю глубокий вдох.

Это был чёртов вертикальный сеанс терапии.

Без записи.

Без фильтров.

И с почти поцелуем, который перевернул всё с ног на голову.

Достаю телефон, пишу Карине:

«Кар, я его практически поцеловала. Вернее, он меня. Или мы друг друга. В общем, пиздец.»

Ответ приходит мгновенно:

«ДЕТАЛИ. СЕЙЧАС. НЕМЕДЛЕННО.»

Вызываю такси и всю дорогу до офиса думаю о том, что со мной происходит. Ещё утром он был айсбергом в белой рубашке, а теперь...

Олег встречает меня у входа, как коршун, учуявший падаль.

— Диана, наконец-то, — говорит он, забирая документы. — Как прошла встреча?

— Хорошо, — отвечаю я, стараясь выглядеть профессионально. — У неё есть замечания, но в целом направление ей нравится.

— Какие замечания?

Я рассказываю про проявитель красоты, про аутентичность, умалчивая про зеркало души с хайлайтером. Олег слушает, кивает, даже одобрительно хмыкает.

— Неплохо, — говорит он наконец. — Видишь, как полезно иногда выходить из офиса? Получать живые впечатления?

Если бы он знал, какие впечатления я получила...

— Да, очень полезно, — соглашаюсь я.

— Кстати, — он наклоняется ближе, и я чувствую его знакомый одеколон, — твой новый текст про экзистенциальную глубину понравился. Есть идеи, как развить?

— Есть, — говорю я, хотя в голове полная каша. — Нужно только систематизировать.

— Отлично. Тогда до завтра набросай концепцию. С визуальными референсами.

— До завтра? — у меня срывается голос. — Олег, сегодня понедельник, завтра...

— Завтра вторник, — перебивает он. — И у нас презентация в среду. Так что времени достаточно.

Он уходит в свой кабинет, а я остаюсь стоять посреди open space, как громом поражённая. Презентация в среду. А я даже не знаю, что буду презентовать.

Сажусь за компьютер, открываю новый документ и пытаюсь сосредоточиться. Но мысли лезут совсем не туда. К лифту. К его губам. К тому, как он сказал "ты сводишь меня с ума".

— Дин, ты как? — Катя подходит с кружкой кофе. — Выглядишь странно.

— Устала, — отвечаю я. — Тяжёлый день.

— Анастасия Сергеевна доставала?

— Не только.

Катя садится на край моего стола, изучает моё лицо.

— Дин, — говорит она тихо, — у тебя щеки красные.

Ё-моё. Я хватаюсь за зеркальце, смотрю на себя. Действительно на щеках румянец.— Это... аллергия, — бормочу я.

— На что? На воздух? — хихикает Катя.

— Очень смешно.

— Дин, ты что, кого-то встретила?

Я смотрю на неё и понимаю, что соврать не получится. Катя меня знает слишком хорошо.

— Возможно, — говорю я осторожно.

— Кого? — её глаза загораются. — Рассказывай!

— Не здесь, — шепчу я, оглядываясь на Олега в стеклянном кабинете.

— Тогда после работы. Обязательно.

Она уходит, а я пытаюсь вернуться к работе. Набираю заголовок: "Проявитель истинной красоты: концепция для бренда Х". Дальше — пустота.

Что такое истинная красота? Что такое аутентичность? Ещё час назад я рассуждала об этом с клиенткой, а теперь сама не понимаю, о чём говорила.

Истинная красота — это когда тебя целуют в аварийном лифте, и ты забываешь обо всём на свете?

Аутентичность — это когда признаёшься в чувствах человеку, который может тебя разрушить?

Пишу:

"Современная женщина устала от масок. Она хочет быть собой — настоящей, живой, несовершенной. Наш крем не скрывает недостатки, а подчёркивает индивидуальность. Не делает одинаковыми, а помогает быть уникальной."

Читаю написанное и понимаю — это про меня. Про то, что произошло в лифте. Я перестала играть роль дерзкой девочки и стала собой — уязвимой, честной.

И это оказалось... правильно.

Продолжаю писать, и слова текут сами собой. Про смелость быть несовершенной. Про красоту без фильтров. Про то, что настоящее привлекает больше, чем идеальное.

К концу дня у меня готов черновик концепции. Не шедевр, но живой, честный текст.

Олег заглядывает ко мне перед уходом:

— Как дела с концепцией?

— Черновик готов, — отвечаю я, показывая экран.

Он читает, хмурится, потом кивает:

— Интересно. Необычно, но интересно. Доработай к завтрашнему вечеру.

— Хорошо.

— И, Диана, — он останавливается у двери, — что бы ни случилось сегодня, это тебе пошло. Ты выглядишь... живее.

Живее. Может, он прав.

Встречаемся с подругой в нашем любимом баре "Бродячая собака" — маленькое место с винтажными диванами, джазом и барменами, которые помнят твой любимый коктейль.

Внутри заведения пахнет джазом и виски. Карина уже за столиком, в джинсах и белой рубашке, машет мне, как ребёнок на карусели. Встреча запланирована: она написала утром, что нашла клиента — стартап, нужен копирайтинг для сайта. Подработка? Я в деле.

— Ну, рассказывай, — говорит она, пока я сажусь. — Как день?

— Ад, — я падаю на диван, заказываю мохито. — Олег, клиентка с Шопеном, а под конец — Тимур в лифте.

— Айсберг? — её глаза загораются. — Где?

— В его доме, — бурчу я. — Живёт там же, где моя клиентка. Зависли в лифте на полчаса.

Официант — парень лет двадцати пяти, с татуировками на руках и наглой улыбкой — приносит меню.

— Хорошо выглядите, — говорит он, глядя на меня. — Первый раз здесь?

— Не первый, — отвечаю я, прищуриваясь. — А ты всегда такой смелый с клиентками?

— Только с теми, кого запомнил бы, — он подмигивает, ставит мохито и уходит.

— Фу, какой навязчивый, — морщится Карина.

— Да ладно, — хмыкаю я. — Мальчик старается. Пусть живёт.

— Дин, ты что, флиртуешь? — она смотрит с подозрением. — После лифта с айсбергом?

— Не флиртую, — я делаю глоток мохито, мята холодит горло. — Просто... настроение другое. Увереннее, что ли.

— Это Тимур так повлиял? — Карина наклоняется ближе.

— Он меня бесит, — говорю я. — Подкалывал, как будто я его личный стендап. Но... чёрт, Кар, он знает, как задеть.

— И тебе это нравится, — она ухмыляется. — Признай.

— Не нравится, — огрызаюсь я, но щёки теплеют. — Просто... не могу выкинуть его из головы.

— Ого, — она поднимает джин-тоник. — За твоего айсберга. Пусть продолжает тебя цеплять. Что он сказал?

— Что я вечно в атаке, — вздыхаю я. — И что мой сарказм — как броня. Бесит, но... он не врёт.

— Опасный тип, — хихикает Карина. — Но тебе ж это в кайф, да?

— В кайф — это громко, — бурчу я. — Скорее, как спарринг. Он бьёт, я бью. Но он, зараза, бьёт точнее.

Официант возвращается, ставит нам миску орешков и снова лыбится, как будто я его личный инстаграм-трофей.

— Если что, я тут до полуночи, — говорит он, подмигивая. — Вдруг захотите кофе. Или ещё что.

Я прищуриваюсь, держа мохито.

— Спасибо, малой, — говорю я, добавляя в голос толику яда. — Но я больше по коктейлям, чем по флирту в рабочее время.

Он хмыкает, но не уходит, а суёт мне под салфетку клочок бумаги.

Серьёзно?

Я разворачиваю — номер телефона и смайлик с сердечком.

Ох, парень, ты смелый, но не туда.

— Это что? — Карина выхватывает записку, едва он отходит. — Дин, он реально тебе свой номер оставил?

— Видимо, решил, что я в поиске, — фыркаю я, комкая бумагу. — Бросить в урну или оставить для коллекции?

— Оставь, — хихикает она. — Будет что вспомнить, когда станешь знаменитой. А теперь про клиента, серьёзно. Стартап — ребята делают эко-косметику, кремы и маски из натуральных масел, без химии. Называется «GreenVibe». Хотят сайт, посты в соцсетях, слоганы. Дедлайн — через три недели, платят пятьдесят тысяч, но можно выбить больше, если покажешь класс. В деле?

— Ещё бы, — я улыбаюсь, чувствуя, как азарт разгоняет кровь. — Эко-косметика? Это ж мой конёк. Скинь контакты.

— Уже, — Карина кивает на телефон. — Созвонишься завтра с их директором, Лёшей. Он прикольный, но слегка хиппи. Любит говорить про «энергетику бренда».

— Справлюсь, — хмыкаю я. — Если пережила лифт с айсбергом, хиппи мне не страшен.

Карина смеётся, поднимает джин-тоник.

— За тебя, Дин. За твой ринг и новых клиентов.

Чокаемся. Мохито звякает о её стакан, а я думаю, что этот день — с Тимуром, его подколками, запиской официанта и новым проектом — точно не про покой.

7

Утро начинается с кофе — чёрного, как душа Олега, и крепкого, как мои нервы в его присутствии. Офисная кухня — тесная коробка с запахом пережжённых зёрен и вчерашнего ланча из микроволновки. Я стою в очереди за кофемашиной, зеваю так, что челюсть хрустит, и листаю почту. В десять — презентация. Моя. Перед всей командой. Включая Олега, который, кажется, родился с миссией находить в моих идеях изъяны.

Чёрт, Ди, ты же справишься. Или нет?

На экране телефона — напоминание: «Презентация ювелирного бренда, 10:00». Мой текст, мои слайды, моя попытка доказать, что я не просто «девочка с сарказмом», а копирайтер, который может выдать что-то глубже, чем слоган для шампуня. Вчера полночи полировала концепцию: никаких «подарите ей бриллиант, она же женщина», а история про выбор, свободу, эмоции. Про то, как украшения — не просто побрякушки, а талисманы, которые напоминают, кто ты есть. Звучит пафосно? Может. Но Олег любит пафос, если он продаёт.

— Савельева, — голос Олега врывается, как сирена. Он стоит в дверях кухни, в своей униформе: белая рубашка, тёмные джинсы, волосы уложены, как у модели из рекламы одеколона. — Ты вообще собираешься открывать нашу встречу или хочешь, чтобы я плясал с графиками?

— Готовлюсь, — бурчу я, не отрываясь от телефона. — Или ты хочешь, чтобы я сделала это в стиле TED Talk? Могу надеть наушник и хлопать себе по груди.

Он закатывает глаза, и я замечаю, как его челюсть чуть напрягается.

Ох, Олег, не любишь, когда я огрызаюсь? Привыкай.

— Просто будь вменяемой, — говорит он, подходя ближе. Его одеколон — сандал с ноткой превосходства — лезет в нос. — Нам надо это продать. Клиент уже дважды менял ТЗ, и если мы провалимся, я буду объяснять, почему мы тратим их миллионы на твои «эмоции».

— Вменяемость не входит в мою зону ответственности, — фыркаю я, хватая кофе. — Но я постараюсь, босс.

Он смотрит на меня, как на ребёнка, который разлил сок на ковёр. Серьёзно, Олег? Я же не стажёр. Я отхлёбываю кофе — горький, обжигает горло — и иду к переговорной. По пути встречаю Катю из дизайна, которая несёт планшет с макетами.

— Дин, ты как? — шепчет она, пока мы идём по коридору. — Олег сегодня в настроении «убей всех»?

— Как всегда, — хмыкаю я. — Но я готова. Или почти.

— Удачи, — она подмигивает. — Если что, я прикрою. Макеты огонь, клиент должен заценить.

— Спасибо, — я улыбаюсь, но внутри всё сжимается. Серьёзно, Ди, не облажайся.

Переговорная — стеклянный аквариум с видом на город. Стол чёрный, глянцевый, как будто из фильмов про мафию. Команда уже тут: Макар, наш дизайнер, смотрит в ноутбук, будто там ответы на все вопросы мироздания; Света из медиапланирования листает что-то в телефоне; Катя раскладывает эскизы. Олег сидит во главе стола, постукивает ручкой по папке — его любимый способ нагнать жути. Я подключаю ноут к проектору, проверяю слайды. Сердце колотится, как после тройного эспрессо. Спокойно, Гордеева. Ты же не на суде.

— Начинаем, — говорит Олег, и его голос звучит, как команда «огонь» на расстреле.

Я делаю вдох, запускаю первый слайд. На экране — заголовок: «Талисман твоей истории». Картинка: женщина в минималистичном платье, с тонким кольцом на пальце, смотрит в зеркало. Никакой пошлости, никаких бриллиантов размером с грецкий орех. Только история: украшения — это не про статус, а про смысл. Про то, как они хранят моменты — первую любовь, победу, прощение.

— Идея в том, — начинаю я, и голос дрожит только первые три секунды, — что современная женщина не хочет быть просто «украшением». Она хочет, чтобы украшения отражали её. Её выбор, её силу, её историю. Наш бренд — это талисманы, которые говорят: «Ты уже достаточно».

Олег смотрит на экран, потом на меня. Его лицо — как у реставратора, увидевшего смайлик на фреске шестнадцатого века. Ну давай, скажи, что это чушь. Остальные молчат, но я вижу, как Катя кивает, а Максим отрывается от ноута и прищуривается, будто оценивает.

— Нестандартно, — говорит Олег, и я почти слышу, как скрипят его мозги. — Продолжай.

Я перехожу к следующим слайдам: визуалы, слоганы («Твоя история — твой талисман»), tone of voice — тёплый, но без слащавости. Рассказываю про соцсети: посты, где женщины делятся историями своих украшений — кольцо от бабушки, серьги после защиты диплома. Показываю референсы: минималистичные фото, мягкий свет, никакого гламура из нулевых.

— Это риск, — говорю я, глядя на Олега. — Но безопасные идеи не цепляют. А эта — цепляет. Потому что она настоящая.

Тишина. Света отрывается от телефона. Макар хмыкает. Катя улыбается, как будто говорит: «Молодец, Дин». Олег щёлкает пультом, листает слайды назад, потом вперёд. Его ручка замирает.

Чёрт, сейчас скажет переделать.

— Это или сработает, или провалится с треском, — говорит он наконец. — Но мне нравится. Делаем.

Я моргаю. Что? Это что, без «перепиши трижды и принеси кофе»?

— Ты серьёзно? — вырывается у меня, и я тут же жалею. Ди, молчи, не порть момент.

— Сегодня — да, — Олег хмыкает, и в его глазах мелькает что-то вроде уважения. — Завтра, может, передумаю. Но пока — работай. Доработай визуалы с Катей, добавьте пару историй для соцсетей. И не расслабляйся, Савельева.

— О, как щедро, — шепчу я, но внутри — фейерверк. Победа, Ди! Ты сделала это! Я иду на свое место за столом, будто обыграла дьявола в шахматы. И, чёрт возьми, выиграла.

По пути к своему стулу ловлю взгляд Кати. Она показывает большой палец, но шепчет:

— Не зазнавайся. Олег завтра придумает, как тебя достать.

— Пусть попробует, — хмыкаю я, падая в кресло. Кофе уже остыл, но я всё равно делаю глоток. Живём, Дианка. Живём.

В половине восьмого звонит телефон. Вспыхивает имя: Пельмень-младший. Илья, младший брат, воплощение хаоса и теории вероятности в одном флаконе. Я лежу на диване, в пижаме с котиками, с ноутбуком на коленях, пытаясь не думать о вечернем занятии у Тимура. Блин, опять его рентгеновский взгляд.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ди, привет! — голос Ильи в трубке — как сирена на весь дом. — Слушай, помнишь, что у меня клавиатура сдохла?

— Это была трагедия недели назад, — я закатываю глаза. — Я перевела тебе на новую. Что опять?

— Купил не ту, — он ржёт, как будто это не его косяк. — Она без подсветки, Ди! Без RGB! Я же не динозавр.

— Ты гений, Пельмень, — я тереблю край пижамы. — Что теперь? Ещё денег?

— Ну, тысячу, — он делает паузу, явно прикидывая, как меня уломать. — Хочу нормальную, с подсветкой, как у киберспортсменов. Буду стримить, стану звездой.

— Илья, ты не киберспортсмен, — я смеюсь, хотя уже представляю, как он сидит в своей комнате, заваленной банками энергетиков, и орёт в микрофон. — Ты студент, который пересдаёт экономику с третьего раза.

— Это временно, — он фыркает. — Экономика — не моё, а вот клавиатура — моё. Ну, Ди, будь человеком!

— Человеком? — я встаю, иду к кухне, где мой фикус Фридрих смотрит на меня с укором. — На вдохновение тебе — 700. Остальное — из твоих карманных.

— Щедро, систр, — он хмыкает, но я слышу, как он доволен. — Кстати, ты в порядке? Выглядишь, как будто тебя Олег опять разнёс.

— Откуда ты знаешь, как я выгляжу? — я хмурюсь, наливая воду в чайник.

— Ну, ты всегда такая, когда он тебя достаёт, — Илья ржёт. — Голос, как у кошки, которую пылесосом напугали.

— Очень смешно, — бурчу я. — На самом деле я сегодня его уделала. Презентация прошла, как надо.

— Ого, сеструха, ты монстр! — он свистит в трубку. — Празднуем? Могу заехать, у меня пицца есть.

— Не сегодня, — я улыбаюсь. — У меня... дела.

— Дела? — он делает паузу, и я прямо слышу, как в его голове крутятся шестерёнки. — Это что, ты к тому мужику ходишь? Ну, который в рекламе был, с холодной мордой? Я на твоём ноуте видел всплывашку. «Женщины боятся быть настоящими» — это про тебя, да?

Я замираю. Серьёзно, Илья, откуда ты это взял? Никто, кроме Карины, не знает про курс. Илья точно не в курсе — он просто наткнулся на рекламу, но, как обычно, делает выводы быстрее, чем я успеваю моргнуть.

— Илья, — медленно говорю я, — ты опять копался в моём ноуте?

— Да случайно! — он ржёт. — Окно всплыло, я нажал. Там этот чувак, как из сериала про психологов. Ты к нему ходишь?

— Нет, — отрезаю я. — И не лезь в мой ноут. Это не твоя территория.

— Ладно-ладно, всё, молчу, — он хихикает. — Только не дай ему задушить твой мозг, ок? Ты и без того психованная.

— Спасибо за комплимент, — бурчу я. — Деньги переведу. И не трать их на энергетики.

— Без энергетиков я не выживу! — он сбрасывает звонок, а я качаю головой. Пельмень, ты неисправим.

Я смотрю на экран телефона. Перевожу 700 рублей. Потом открываю ноут, чищу кэш. Блин, надо быть осторожнее. Никто не должен знать про курс. Особенно Илья, который разболтает всей семье, что я хожу к «холодному чуваку». Но его звонок — как глоток воздуха. Лёгкий, живой, родной. Я смеюсь, глядя на Фридриха

. Ну что, фикус, жить будем?

БЦ на Патриарших встречает знакомой суетой. Лифт набит костюмами, пахнет дорогим парфюмом и стрессом. Я в чёрных брюках и серой блузке, кроссы скрипят, как будто напоминают: Ты тут чужая, Ди. На двенадцатом этаже — тишина, только гул кондиционеров. Переговорная №3 уже знакома, как второй дом. Или психушка.

Внутри — мои товарищи по психо-фронту. Элина — точёная, как статуэтка, в строгом костюме цвета мокрого асфальта, поправляет идеальную укладку. Лена — в шарфе цвета пыльной розы, теребит серьги-люстры, будто они её спасут. Дима — в худи с логотипом какой-то игры, нервно улыбается, протирает очки. Сергей — в пиджаке, уткнулся в телефон, как будто там биржевые котировки.

Ребята, вы тоже боитесь?

— Ди, ты как? — шепчет Дима, пока я сажусь рядом. — Готова к новому раунду?

— К раунду с айсбергом? — хмыкаю я. — Всегда готова. А ты?

— Не знаю, — он краснеет, поправляет очки. — Он меня пугает. Как будто видит всё, что я прячу.

— Добро пожаловать в клуб, — шепчу я, и мы хихикаем, пока дверь не открывается.

Тимур. Белая рубашка, как всегда, без единой складки. Серые брюки, волосы чуть растрёпаны, но это только делает его... живее? Нет, опаснее. Его взгляд — холодный, как капучино со льдом, но в нём есть что-то, от чего сердце делает лишний скачок. Серьёзно, Ди, соберись.

— Добрый вечер, — говорит он, и его голос — низкий, с лёгкой хрипотцой — заполняет комнату, как дым. — Сегодня говорим о динамике власти в отношениях. Но начнём с вас.

Он идёт к флипчарту, пишет: «Контроль — Уязвимость — Манипуляция». Все молчат. Даже Сергей отрывается от телефона.

— Разминка, — продолжает Тимур. — С кем из вас бывший или бывшая играли в молчанку? Поднимите руку.

Все, кроме Сергея, поднимают руки. Элина делает это с видом, будто сдаётся в плен. Лена — неуверенно, оглядываясь. Дима — с лёгким вздохом. Я — с вызовом, глядя прямо на Тимура. Давай, айсберг, что дальше?

— Классика, — кивает он. — А теперь — кто сами играли в молчанку?

Я медленно поднимаю руку. Дима — тоже. Элина смотрит на нас, как на предателей, но молчит. Сергей хмыкает, но руку не поднимает.

— Видите? — Тимур обводит нас взглядом. — Играем с двух сторон. Контроль — не всегда зло. Иногда это страх. Страх быть бессильным. Или уязвимым.

Он идёт по комнате, и я чувствую, как воздух тяжелеет. Его шаги — ровные, как метроном, но каждый звучит, как предупреждение. Он останавливается за моей спиной. Чёрт, ну конечно. Я напрягаюсь, как кошка перед прыжком.

— Диана, — его голос мягкий, но с нажимом, как лезвие, обёрнутое в бархат. — На прошлой неделе ты говорила про сарказм как щит. А что, если его снять? Что останется?

— Паника, — отвечаю я, стараясь держать голос ровным. — И ощущение, что я в тапочках перед стройбатом.

Лена хихикает. Дима улыбается. Элина поднимает бровь. Тимур — нет. Он наклоняется чуть ближе, и я чувствую тепло его дыхания у затылка. Слишком близко, айсберг. Это не прикосновение, но его присутствие — как ток через кожу.

— Паника? — переспрашивает он, и в голосе лёгкая провокация. — Или возможность? Твой сарказм — не только щит, Диана. Это ещё и способ привлечь внимание. Чьё внимание ты ищешь?

Ох, ты серьёзно?

Я поворачиваюсь, встречаю его взгляд. Его глаза — серые, с золотистыми искорками, и в них нет насмешки, только вызов.

Ты играешь, Тимур? Окей, я тоже.

— Может, твоё? — говорю я, вскидывая бровь. — Или ты думаешь, я тут ради аплодисментов?

Группа затихает. Лена перестаёт теребить шарф. Дима кашляет, поправляя очки. Элина смотрит, как будто ждёт, что я сейчас взорвусь. Тимур чуть улыбается — уголок рта едва дёргается.

— Смело, — говорит он, и его голос становится тише, но острее. — Но если это моё внимание, зачем тебе прятаться за сарказмом? Я и так тебя вижу.

Блин. Блин. Блин.Я хочу огрызнуться, но слова застревают. Он отходит, возвращается к флипчарту, как будто ничего не произошло. А я сижу, чувствуя, как щёки горят. Он это сделал. Снова. Разложил меня на атомы перед всеми.

— Продолжаем, — говорит он, обращаясь к группе. — Каждый из вас сейчас напишет, в какой момент отношений вы чувствовали себя бессильными. Пять минут.

Мы берём листы, пишем. Я смотрю на свой — чистый. Бессильной? Вспоминаю Максима, его игнор, мои сообщения в пустоту. Пишу: «Когда он не отвечал, а я всё равно ждала». Потом добавляю: «И когда ты, Тимур, задаёшь свои чёртовы вопросы». Перечёркиваю последнее. Нет, это слишком.

Группа делится записями. Элина говорит про бывшего, который контролировал её расписание. Лена — про парня, который исчез после третьего свидания. Дима — про девушку, которая использовала его как психолога. Сергей молчит, но пишет что-то длинное, хмурится. Тимур слушает, кивает, делает заметки. Его взгляд то и дело возвращается ко мне, как будто проверяет, не сбежала ли я.

— Диана, — говорит он, когда доходит моя очередь. — Поделишься?

— Не особо, — бурчу я, но лист протягиваю. — Ничего нового. Ждала, пока кто-то не ценит.

Он читает, и я вижу, как его бровь чуть поднимается. Заметил перечёркнутое? Чёрт. Но он не комментирует, только кивает.

— Хорошо, — говорит он. — Бессилие — это сигнал. Оно показывает, где вы отдаёте власть. Вопрос: хотите ли вы её вернуть?

— А если я не знаю, как? — спрашивает Лена, и её голос дрожит.

— Узнаете, — отвечает Тимур. — Но для этого надо перестать играть в молчанку. С собой в первую очередь.

Занятие продолжается. Мы разбиваемся на пары, обсуждаем, как вернуть контроль без манипуляций. Я с Димой. Он рассказывает про свою бывшую, а я задаю вопросы, как Тимур учил. Но мои мысли — не здесь. Они в том моменте, когда он стоял за моей спиной, и я чувствовала его дыхание. Чёрт, Ди, это не ринг. Это что-то похуже.

— Ди, ты слушаешь? — Дима смотрит на меня, поправляя очки.

— Ага, — вру я. — Продолжай.

Но я не слушаю. Я думаю о Тимуре. О его голосе, который бьёт, как молоток по стеклу — точно, но разрушительно. О том, как он видит меня насквозь, и я не знаю, злиться мне или... что? Искра?

Нет, Ди, не выдумывай.

Это просто его игра.

Занятие заканчивается, и переговорная оживает: шуршат сумки, скрипят стулья, голоса сливаются в гул. Элина спорит с Сергеем о его привычке перебивать — её голос режет, как лазер, но он только смеётся. Лена теребит свой шарф, будто он её спасательный круг. Дима ловит мой взгляд, открывает рот, но я качаю головой.

Не сегодня, парень. Моя голова и так как миксер.

Я закидываю ноут в сумку, поправляю блузку и иду к двери, мечтая о тишине и метро. Но Тимур, конечно, не даёт сбежать. Его шаги — ровные, как метроном — догоняют меня у выхода. Чёрт, айсберг, ты всегда так? Я собираю сумку, иду к двери, но Тимур перехватывает меня.

— Диана, — его голос низкий, как будто только для меня.

— Что? — я поворачиваюсь, скрещиваю руки. — Опять фраза с подвохом?

Он стоит ближе, чем нужно. Его глаза — серые, с золотистыми искрами — цепляют мои, и я не знаю, куда деться. Не холодные, но и не тёплые, как кофе, который может обжечь. Он поправляет ремень моей сумки, сползающий с плеча, и его пальцы задерживаются на моём локте — лёгкое касание, но слишком долгое, чтобы быть случайным. Кожа горит, как от искры, и я замираю. Блин, он это специально.

— Сегодня ты была настоящей, — говорит он, и его голос — как бархат, но с острым краем. — Меньше щитов, больше тебя. Это твоя сила, Диана. Но ты всё равно бежишь от неё. Почему?

Серьёзно, айсберг? Я хочу огрызнуться, но его слова бьют в точку. Я молчу, и он делает ещё шаг ближе. Не вплотную, но достаточно, чтобы я почувствовала его тепло. Его рука касается моего локтя — лёгкое, почти невесомое касание, но я дёргаюсь, как от тока.

— Я... не бегу, — бормочу я, и голос звучит тише, чем хотелось бы. — Просто... не всегда знаю, как это — быть настоящей.

Он чуть улыбается — не насмешливо, а так, будто я только что выдала тайну вселенной. Его рука отпускает мой локоть, но он делает шаг к двери и придерживает её для меня. Его пальцы касаются моего запястья — случайно, но снова как током. Ди, дыши. Воздух, между нами, тяжёлый, как перед грозой, и я чувствую его тепло, хотя он не нарушает границ. Но его взгляд — это уже вторжение.

— Не бойся этого, — говорит он тихо, и в его голосе — не поддёвка, а что-то... искреннее? — Быть настоящей — это не слабость. Это твой козырь, Диана.

Я смотрю на него, и сердце колотится, как после спринта.

Блядь, почему я не могу просто огрызнуться?

Хочу сказать что-то дерзкое, но вместо этого киваю, как дура.

— Увидимся на следующем занятии, — выдавливаю я и выскальзываю в коридор, чуть не споткнувшись о порог.

Савельева, что с тобой?

Он отпускает дверь, и я слышу, как она тихо закрывается за мной. Я иду к лифту, поправляя сумку, и чувствую его взгляд в спину, хотя знаю, что он уже вернулся к своему флипчарту.

Айсберг, ты выиграл этот раунд. Но я ещё вернусь.

На улице ветер треплет шарф, но я натягиваю его и иду к метро, пытаясь выкинуть из головы Тимура, его слова, его чёртово касание.

Ди, это просто коуч. Просто коуч.

Но тут за спиной голос Элины:

— Диана, тормози!

Я оборачиваюсь. Элина — в своём идеальном костюме, как будто с подиума, — и Лена, с её вечно трепыхающимся шарфом, догоняют меня. Лена улыбается, заправляю волосы за ухо и задевает серьги, которые звякают, как колокольчики. Элина смотрит, как генерал, но с доброй искрой в глазах.

— Идём с нами, — говорит Элина, и её голос — как приглашение на вечеринку, от которой не отказываются. — Кондитерская через дорогу. Надо заесть этот психо-фронт.

— Заесть? — я хмыкаю, но идея звучит лучше, чем метро и одиночество. — Ладно, уговорили. Но только если там есть тирамису.

— Там всё есть, — Лена кивает головой, и её серьги звякают. — Я уже неделю мечтаю о чизкейке. С малиной.

Мы заходим в «Ванильный рай» — крохотную кондитерскую, где пахнет ванилью и свежей выпечкой, как в детстве у бабушки. Жёлтый свет льётся на деревянные столики, салфетки с цветочками, витрину, забитую пирожными: эклеры, тарталетки, макаруны, как радуга. Мой желудок урчит, выдавая меня с потрохами.

— Ого, Савельева, ты что, голодовку держала? — Элина смеётся, снимая пальто и вешая его на спинку стула. — Это Тимур так тебя довёл?

— Не Тимур, а мой пропущенный обед, — бормочу я, но щёки теплеют.

Блин, заметили?

Мы заказываем: я беру тирамису и латте, Элина — лимонный тарт и эспрессо, Лена — малиновый чизкейк и какао с зефирками. Официантка с розовыми прядями улыбается, как будто мы её сёстры, и уходит, напевая что-то под нос.

— Ну, выкладывай, — Элина откидывается на стуле, как королева, но её глаза искрятся весельем. — — Что это было с Тимуром? Он тебя сегодня прям прижал. Ты аж растерялась, когда он твою сумку поправлял.

— Растерялась? — я фыркаю, ковыряя тирамису. — Да он просто... лезет, куда не просят. Как всегда.

— Лезет? — Лена хихикает, и её какао чуть не проливается. — Ди, он на тебя смотрел, как будто ты — пазл, который он хочет собрать. И это касание... Ой, я бы покраснела.

— Я не покраснела, — вру я, и ложка замирает в руке.

Ё-моё, покраснела.

— Он просто коуч. Любит всех доводить. Вам тоже досталось, забыли?

— Досталось, — Элина кивает, отрезая кусочек тарта. — Но ты — его любимая мишень. Чувствуется. Он как будто знает, где нажать, чтобы ты взорвалась. Ты прям светишься, когда он тебя поддевает.

— Свечусь? — я закатываю глаза, но внутри всё сжимается.

Они правы. Чёрт, они правы.

— Это от сахара, Элин. Не выдумывай.

— Ага, сахар, — она ухмыляется, и её голос — тёплый, без яда. — Слушай, я не претендую на твоего айсберга, но он реально знает, как тебя встряхнуть. И ты не сдаёшься, это круто.

— Круто? — я хмыкаю, но её слова греют. — Я просто не хочу, чтобы он думал, что я лёгкая мишень.

— Ой, Ди, ты вообще не лёгкая, — Лена улыбается, отправляя в рот кусок чизкейка. — Но он... он как будто видит в тебе что-то, чего ты сама боишься. И это так... романтично.

— Романтично? — я чуть не давлюсь латте. — Лен, ты начиталась книг. Он просто коуч, а я — не его проект.

— Ну, не проект, но искры летают, — Элина подмигивает, и это не насмешка, а дружеская подколка. — Спорим, на следующем занятии он опять тебя выделит? Ставлю свой тарт.

— Принимаю, — хмыкаю я, но сердце снова делает скачок.

Серьёзно, Ди, хватит думать о нём.

— Ладно, не про Тимура, — Лена машет рукой. — Но курс этот... он реально заставляет думать. Я сегодня написала про своего бывшего, и знаешь, как будто легче стало.

— А я написала, что устала контролировать всё, — Элина пожимает плечами. — Но Тимур прав: контроль — это не выход. Хотя я всё равно не отдам бразды правления.

— А я не знаю, чего хочу, — говорю я, и это вырывается неожиданно. — То есть... хочу быть крутой, но иногда кажется, что я просто бегу от самой себя.

Тишина. Элина смотрит на меня, как будто впервые видит. Лена тянется через стол, сжимает мою руку.

— Ди, ты и так крутая, — говорит она. — А Тимур... он просто помогает это увидеть.

— Или доводит до психушки, — хмыкаю я, но её слова греют.

Может, они правы?

Мы болтаем дальше. Элина рассказывает про свою начальницу, которая шлёт ей отчёты в полночь, и подкалывает Лену за её шарф: «Серьёзно, Лен, ты его даже в душе носишь?» Лена жалуется на соседку, которая поёт арии в семь утра, и признаётся, что курс заставил её задуматься о бывшем. Я шучу про Олега и его любовь к графикам. Пирожные исчезают, латте остывает, но внутри — тепло. Девчонки, вы крутые.

— Надо повторить, — говорит Элина, когда мы выходим. — Но в следующий раз берём макаруны.

— И без Тимура в голове, — добавляет Лена, подмигивая мне.

— Мечтайте, — фыркаю я, но улыбаюсь.

Мы выходим из кондитерской, и ветер уже не кажется таким холодным. Пирожные, смех, их подколки — всё это как бальзам после ринга с Тимуром. Но его слова, его взгляд, его рука на моём запястье — как заноза.

Окей, айсберг. Я не бегу. Но игру веду я.

8

Воскресенье, три часа дня. Я просыпаюсь на диване, в старом свитшоте с надписью «Keep Calm and Eat Pizza» и носках с бананами, которые Илья подарил мне на прошлый Новый год.

Спасибо, младший, ты знал, что делал

. Голова — как чугунная сковородка, в которой кто-то жарил вчерашний корпоратив, волосы торчат в разные стороны. Суббота была ошибкой. Вино, танцы, Олег, пытающийся петь караоке — всё это теперь как дурной сон, от которого пахнет перегаром. Если весело — это значит петь с Олегом дуэтом «My Way» в три часа ночи и не быть уволенной. Пока.

Квартира — поле битвы. На столе — пустая коробка из-под пиццы, пара бокалов с засохшим вином, которое я вчера умудрилась смешать с мартини и чем-то, что, кажется, называлось «ромашковый джин», мой ноут, открытый на гугл-доке с проектом для Кати из дизайна. У неё случился коллапс: клиент поменял ТЗ в последний момент, и теперь я сортирую тексты для их эко-косметики, пока Фридрих, мой фикус, смотрит на меня с укором. Его листья повернулись к стене, будто он тоже устал от моих дедлайнов.

Прости, Фридрих, я тоже хочу быть растением.

Я хватаю кружку с остатками кофе со льдом. Горько. Не спасает. Плейлист «Фокус и агрессия» внезапно включает «You’re Welcome» из «Моаны». Я вскидываю бровь.

— Спасибо тебе, Spotify. Очень в тему.

Я хмыкаю, поправляю волосы, которые торчат, как у пугала, и думаю о занятии на курсе. Тимур. Его взгляд. Его рука на моём запястье.

Блин, Ди, не начинай.

Всё бы ничего, но его рука, когда он обошёл круг и коснулся моего плеча на прощание. Просто «доброжелательный» жест тренера? Возможно. Но току в позвоночнике не объяснишь нейтральным намерением.

Телефон пиликает, и я чуть не роняю кружку.

Спокойно, Савельева.

Карина:

Жива, звезда корпоратива? Или всё ещё поёшь «My Way» в душе?

Гифка: кот падает с дивана в замедленной съёмке.

Я фыркаю, пальцы печатают автоматически.

Я:

Жива. Но как будто автобус переехал, потом сдал назад. Ты как?

Карина:

Лучше тебя, судя по всему. Слышала, ты вчера всех уделала на танцполе. Что за магия? Твой айсберг на курсе тебя так раскрепостил?

Чёрт, Карина.

Она единственная знает про курс, и её подколки — как снайперские выстрелы. Я чувствую, как щёки теплеют, но отвечаю в своём стиле.

Я

: «Ага, раскрепостил. Прямо до состояния “похмелье и дедлайны”. Не выдумывай, Кар.»

Карина

: «Ой, не ври. Ты какая-то... другая. Не такая колючая, что ли. Это он тебя так, да? Айсберг растопил броню?»

Я сжимаю губы. Не хочется признавать, но что-то в ней правду говорит. Я уже не отбиваю его слова как мячики на теннисном корте. Я их… ловлю. И думаю над ними.

Я

: «Броня на месте, не переживай. Просто вино было слишком вкусное.»

Карина

: «Угу, вино. Ладно, Дин, не закрывайся. Тебе идёт эта новая... открытость. Пиши, если что. И не пей больше ромашку, ок?»

Гифка с котом, который машет лапой.

Я улыбаюсь, но внутри всё сжимается.

Открытость?

Карина видит меня насквозь, и это пугает. Я откидываюсь на диван, глядя на Фридриха.

Что, фикус, тоже думаешь, что я меняюсь?

Телефон пиликает снова. Я вздрагиваю, ожидая ещё одну подколку от Карины, но это... группа «Практика. Группа №3».

Тимур Громов

:

«Коллеги, спасибо за участие на прошлом занятии. Напоминаю: через два дня — новое. Темы: “Границы в близости” и “Инициатива как способ управления”. Подумайте, когда вы были инициатором — и что вам это дало. До встречи. Т.»

Без смайликов. Без «хорошего дня». Только «Т.». Как будто он шпион из шпионского романа. Или писатель с манией величия.

Серьёзно, Тимур, ты не можешь просто написать “привет, ребята”?

Элина отвечает первой: «Принято». Лена шлёт гифку с котом, который кивает. Дима ставит палец вверх. Я могла бы тоже — лайкнуть и забыть. Но пальцы сами открывают чат, и я пишу:

Я открываю личный чат с Тимуром. Не знаю зачем. Просто... смотрю. Наш предыдущий диалог состоит из двух сообщений:

Он: «Здравствуйте. Рад, что вы с нами.»

Я: «Здравствуйте. Взаимно.»

Динамика века. Чувствую, как искрит экран.

И вот я сижу, палец завис над клавиатурой, и думаю: «А если спросить? Про что-то реальное. Просто... попытка общения. Не как участница. Как человек».

Но пока я думаю, приходят три точки набора текста.

Что?..

Тимур Громов

присылает голосовое.

Я, конечно, могла бы подождать. Переварить. Притвориться взрослым человеком.

Вместо этого я вскакиваю, запинаюсь об зарядку, и, чуть не перевернув кофе, хватаю телефон и жму «воспроизвести».

— Диана. Надеюсь, не помешал. Я пересматривал записи занятий и... — короткая пауза. — У тебя интересная манера держаться. Вроде бы и фронт, и дистанция. Но ты уже не защищаешься. Ты просто оттягиваешь момент, когда покажешь настоящую себя. Это любопытно. Ты говорила, что не знаешь, как быть настоящей. Может, и не надо знать. Может, просто попробовать.

Пауза.

— Если захочешь обсудить — напиши.

Я не двигаюсь. Экран гаснет, а я сижу на ковре, с холодным кофе, с сердцем, которое стучит где-то в гортани. Что, чёрт возьми, это было?

Я ставлю запись на повтор.

«Интересная манера держаться».

«Оттягиваешь момент».

«Не защищаешься».

«Если захочешь — напиши».

Это... Это не похоже на дежурное сообщение. Это не «напоминаю о домашке». Это будто айсберг поскользнулся и решил коснуться воды.

Через двадцать минут я всё ещё не решаюсь ответить. То думаю написать «спасибо за голосовое», то «вы всегда так вторгаетесь», то вообще набираю «мне показалось, или вы флиртуете» — и стираю до пустоты.

Потом беру и пишу:

Я:

Интересное наблюдение. Но, может, я просто мастер игры в «всё под контролем»?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он читает почти сразу. Секунда — и...

Голосовое. Второе.

— Угу. Игра. Ты играешь со мной, Диана?

Я резко выключаю. Блин.

Нет. Нет, нет, нет. Что это за вопрос? Кто так делает? Кто так говорит?

Я включаю снова. Его голос мягче, чем обычно. Глубже. Как будто он не с группой, не с «контингентом», а один на один.

— Потому что, если играешь — будь готова, что я тоже могу сделать ход. Сарказм, колкости — твой коктейль. Но что ты скрываешь за ним? Что тебе нужно на самом деле?

Я сжимаю телефон.

Вот и началось.

Чёртов айсберг, ты решил подогреть воду?

Отвечаю не сразу. Долго печатаю. Удаляю. Печатаю снова.

— А если я не знаю, что мне нужно?

Он отвечает сразу. Текст, не голос.

Тимур:

Тогда эксперимент. Одно слово. Первое, что приходит в голову.

Я фыркаю. Серьёзно? Ладно, айсберг, давай сыграем.

Я:

Пельмени.

Голосовое. Его смех — низкий, тёплый, как будто он сидит на моём диване. Я вздрагиваю.

— Пельмени? — в его голосе насмешка, но тёплая, как будто он доволен. — Это уже честно, Диана. Но давай глубже. Какая ты, когда не нужно держать оборону? Что бы ты сказала, если бы не боялась?

Я замираю. Его голос — как рука, которая сжимает моё запястье, не отпуская. Хочу ответить «иди к чёрту», но вместо этого пишу:

Я

: Наверное, что мне страшно быть никем. Что за всей болтовнёй — пустота.

Отправляю и жалею. Ди, ты что творишь? Он читает, и — голосовое. Чёрт. Я жму «воспроизвести», сердце бьёт, как барабан.

— Ты стреляешь первой, Диана, — его голос ниже, почти шепот, хищный, как будто он крадётся ко мне. — Потому что боишься, что выстрелят в тебя. Но ты уже ранена. Своими же пулями. Вопрос: сколько ещё ты будешь стрелять, прежде чем выберешь доверие?

Кружка падает, кофе растекается по ковру. Чёрт, чёрт, чёрт. Это не просто слова — это как будто он видит меня насквозь, сидящую в банановых носках, с фикусом, который меня осуждает.

Я набираю ответ, стираю, снова набираю:

Я

: Красивая теория. Но, может, я просто люблю быть сильной?

Голосовое. Его ответ — как удар.

— Сильной? — он делает паузу, и я чувствую, как его голос сжимает мне горло. — Тебе не идёт быть сильной, Диана. Тебе идёт быть настоящей. Но ты боишься. А я не боюсь заглянуть тебе в глаза.

Я шепчу сама себе: «Сволочь». Не со зла — с восхищением. Он копает, как будто знает, где болит. Пишу:

Я

: Вторжение в личное пространство — это нарушение границ, коуч.

Он отвечает текстом:

Тимур

: Я не вторгаюсь. Я стучу. Ты открываешь — значит, хочешь, чтобы я вошёл.

О господи.

Смешно и жутко. Я будто стою на краю, и он тянет за руку.

Я:

А если я скажу, что хочу остановить эту переписку?

Голосовое. Его тон — как бархат с лезвием.

— Остановись, — говорит он, и я слышу лёгкую ухмылку. — Но ты вернёшься. Потому что тебе любопытно, Диана. И мне тоже.

Я больше не могу. Просто выключаю звук, кладу телефон на диван и иду в душ.

Но даже под струями воды его голос звучит, как под кожей.

«Я не боюсь».

Блин. Кто ты, Громов?

К девяти вечера я понимаю, что без кофе не выживу. Документы для Кати почти готовы, но мозг требует топлива. Я натягиваю джинсы, кроссы, толстовку и выхожу в любимую кофейню — «Кофейный кокон», где пахнет зёрнами и свежей выпечкой. Внутри уютно: деревянные столы, лампы с мягким светом, на стойке — корзина с круассанами.

Я заказываю двойной латте с овсяным молоком, сажусь к окну, открываю ноушен…

И тут — он.

Входит.

В пальто. С шарфом. Чуть небрит. Волосы немного растрёпаны.

Он замечает меня сразу.

Останавливается.

И идёт.

Прямо ко мне.

— Не знал, что ты из этого района, — говорит он, но его глаза — серые, с золотыми искрами — говорят, что это не случайность. Он садится напротив, не спрашивая, его движения плавные, но властные, как будто он уже занял всё пространство.

— Случайность? — бурчу я, поправляя волосы, которые всё ещё торчат. — Или ты реально преследуешь?

Он ухмыляется, и та чёртова ямочка на щеке бесит, как всегда.

— Ты не из тех, кого легко преследовать, Диана, — его голос низкий, с лёгкой хрипотцой, как в голосовых. Он заказывает эспрессо, не отводя взгляда, и я чувствую, как его глаза цепляют, как крючки.

— А ты из тех, кто вторгается с кофе? — огрызаюсь я, но голос дрожит, выдавая уязвимость.

— Только если меня зовут, — отвечает он, и его рука, ставя чашку, задевает мою — едва, но ток пробегает по коже. Он наклоняется ближе, сокращая расстояние, и я чувствую его запах — древесный, с резким цитрусом. — Ты хорошо держишь оборону. Даже в кафе.

Я фыркаю, пытаясь вернуть контроль.

— Это не твоя заслуга. У меня это в крови.

— Как пельмени? — его бровь приподнимается, в голосе — поддёвка, но глаза серьёзные, как будто он видит меня голой.

— Вкусные, — хмыкаю я, но щёки горят. — А ты теперь коуч по гастрономии?

Он отпивает эспрессо, не отводя взгляда, и его пальцы касаются края моей чашки — случайно, но я дёргаюсь, как от ожога.

— Нет, — говорит он, и его голос становится тише, тяжелее. — Но я вижу, как ты отвлекаешь. От чего прячешься, Диана?

Чёрт.

Его слова — как лезвие, режут до костей. Я хочу огрызнуться, но его взгляд держит, как цепь. Я откидываюсь в кресле, пытаясь выиграть время.

— Может, от твоих допросов? — бросаю я, но голос тише, чем хотелось.

Он наклоняется ещё ближе, его рука ложится на стол рядом с моей, не касаясь, но я чувствую тепло его кожи. Его глаза — как бездна, и я тону.

— Ты боишься, что я тебя раскрою? — шепчет он, и его дыхание касается моего уха, горячее, как ожог. — Или хочешь, чтобы я попробовал?

Я задыхаюсь. Его близость — как ток под кожу. Хочу сказать «иди к чёрту», но вместо этого выдавливаю:

— Это сейчас флирт или коучинговый трюк?

Он ухмыляется, и та ямочка снова сводит с ума. Его пальцы скользят по столу, ближе к моей руке, но не касаются — он играет, как хищник, который знает, что добыча уже в капкане.

— А что ты хочешь, чтобы это было? — его голос — как бархат, но с острым краем. — Назови. Прямо сейчас.

Я сжимаю чашку, сердце колотится. Его взгляд — как рентген, видит всё: мои банановые носки, мой страх, мою маску. Я хочу огрызнуться, но его близость парализует.

— Ты всегда в режиме допроса? — выдавливаю я, добавляя сарказма, но голос дрожит.

— Только с теми, кто прячется, — говорит он, и его рука наконец касается моей — легко, кончиками пальцев, но это как удар током. — Я вижу тебя, Диана. И ты это знаешь.

Я дёргаюсь, отстраняюсь, но его взгляд не отпускает. Он откидывается в кресле, но его поза — как у хищника, который ждёт, когда я оступлюсь.

— Хочешь кофе? — спрашивает он вдруг, и его голос становится мягче, почти заботливым. — Выглядишь, как будто тебе нужно.

— Я выгляжу, как после корпоратива, — фыркаю я, но улыбаюсь. — Ладно, давай. Латте.

Он встаёт, идёт к стойке, и я смотрю ему вслед. Его движения — уверенные, с хищной грацией, как будто он всегда знает, что делает. Возвращается с латте, ставит один передо мной, второй перед собой, и его пальцы снова задевают мои — намеренно, я уверена. Ток пробегает по коже, и я прячу глаза в чашке.

— Спасибо, — бормочу я, стараясь не смотреть на него.

— Не за что, — говорит он, и его голос — как продолжение игры. — Но знаешь, Диана, быть честной — не страшно. Это как пельмени. Просто нужно больше попробовать.

Я смеюсь, напряжение чуть спадает, но его взгляд — всё ещё там, как крючок. Он наклоняется ближе, и его рука ложится на стол, так близко, что я чувствую тепло.

— Ты всегда такой? — спрашиваю я, добавляя дерзости. — Давить словами, а потом кофе покупать?

— Только с теми, кто играет в мою игру, — он улыбается, и ямочка на щеке бьёт, как молния. — Твой ход, Диана.

Я допиваю латте, встаю.

— Увидимся на занятии, — говорю я, добавляя в голос лёгкую дерзость. — И спасибо за кофе,

коуч Т.

Я выхожу, чувствуя его взгляд в спину. На улице холодно, но внутри — жар.

Айсберг, ты начал игру.

9

Офис воняет кофе, чужими парфюмами и невыспавшимися людьми, которые притворяются, что готовы покорять дедлайны. Я бросаю рюкзак на стол, смотрю на монитор, который, как назло, грузится со скоростью улитки.

Чёрт, даже техника знает, что неделя будет дрянь.

Катя из дизайна носится с планшетом, будто он вот-вот взорвётся. Федя из продакшена уткнулся в ноут, бормоча что-то про «клиент опять всё поменял». Я открываю чат — Катя скинула драфт обложки для EcoGlow, жду, пока Федя прочтёт мои тексты. В воздухе витает ощущение, что сейчас мне влетит.

— Савельева, — голос Олега режет, как сирена. Он кивает из дверного проёма переговорной, даже не глядя. — Пройдём в переговорку.

О, началось.

Я хватаю блокнот, иду за ним, чувствуя, как пульс бьёт в висках. Он стоит у флипчарта, как генерал перед битвой, а я сажусь, готовясь к разносу.

— Прочитал твою финальную редакцию для EcoGlow, — его голос спокойный, но я знаю эту тишину — как затишье перед бурей. — Скажи, это ты для бренда писала или для своей личной психотерапии?

Я моргаю.

Серьёзно, Олег?

— Прошу? — выдавливаю, стараясь не сорваться.

— Ты опять подмешала слишком личное, — он машет рукой, как будто отгоняет муху. — Ты не бренд. Ты — не тональность компании. Ты — Савельева. Автор. Ты должна быть точной, а не интимной. У нас, знаешь ли, не лонгрид про женскую трансформацию.

Я стискиваю зубы. Вдох. Выдох. Напоминаю себе, что уволиться сегодня — не вариант, особенно после ромашкового джина на корпоративе.

Контроль, Ди. Не дай ему выиграть.

— Клиенту понравился текст, — говорю я, стараясь держать голос ровным. — Он сам просил сохранить «человеческий» тон. Я сохранила.

— Клиент не всегда прав, — отрезает он резко. — У нас брендбук. У нас стратегия. А ты лезешь со своими эмоциями, как будто мы в книжном клубе.

Спасибо, Олег. Напомнил, как круто быть винтиком.

Я сжимаю ручку так, что пальцы белеют.

— Хорошо, — киваю я. — Я учту. Исправлю.

Он смотрит на меня секунду, щёлкает ручкой — его коронный способ нагнать жути.

— У нас новый клиент, — говорит вдруг, и тон становится деловым. — Архитектурная студия. Девелопер. Молодые, амбициозные, хотят «смелый контент». Подумал, ты подойдёшь. Интервью в пятницу. Доработай презентацию до среды. И, Савельева... — он смотрит, как ястреб, — в этот раз будь профессиональнее.

Я выхожу из переговорной с каменным лицом, но внутри — вулкан.

Сначала «ты не бренд», потом «новый проект»? Олег, ты мастер психо-качелей.

Сажусь за стол, открываю гугл-док и зависаю. Хочется швырнуть мышку в стену, но вместо этого я тянусь к телефону и пишу Карине.

Я

: Олег решил, что я пишу мемуары вместо текстов. Назвал меня «Савельевой» и сказал, что я не бренд. Похороните меня с ромашковым джином, я сдаюсь.

Карина

: Ого, Олег жжёт! *

гифка с котом, который падает с дивана

* Может, тебе написать мемуары «Как выжить с боссом-дятлом»? Ты как, держишься?

Я

: Еле. Ещё новый проект на меня повесил. Архитекторы, «смелый контент». Я теперь, видимо, смелая Савельева. Спаси, Кар.

Карина

: Смелая Савельева — это тебе идёт. *

гифка с котом в короне*

Не давай Олегу раздавить тебя, Дин. Если что, приеду с кофе и пиздюлями.

Я фыркаю, но внутри чуть отпускает. Карина — мой антидот от офисного ада.

Я стою у кофейного автомата, жду, пока он выплюнет своё карамельно-зерновое «чудо». Катя пробегает мимо, бормоча про «клиент опять всё поменял». Федя сидит в углу, жуя бутерброд и листая телефон. Я глотаю кофе, который обжигает язык, и думаю о контроле.

У Олега он — в голосе. В интонациях. В жестах. «Я — начальник, а ты — наёмник». Прямая модель власти. Он орёт, щёлкает ручкой, смотрит, как будто хочет раздавить.

У Тимура... Блин, у Тимура это другое. Там нет крика. Нет «ты — не бренд». Там — взгляд. Тишина. Слова, которые входят под кожу. Там контроль — это когда ты думаешь, что всё понимаешь, а потом не понимаешь уже ничего. Но хочешь продолжать.

Я допиваю кофе, швыряю стаканчик в мусорку. Вечером — занятие. Сердце бьётся слишком громко, как будто я иду не на тренинг, а на допрос.

Переговорная №3 на Патриарших — как знакомая психушка. Пахнет свежим воздухом — кто-то открыл окно. Белая доска на стене — чистая, как холст для новой игры. Я прихожу раньше, сажусь у края стола, теребя ручку. Спокойно, Ди. Ты справишься.

Заходит Тимур. Чёрная футболка, на запястье — часы, которые блестят, как будто кричат о его власти.

Серьёзно, айсберг, ты что, решил сегодня быть неформальным?

Обычно он в белой рубашке, строгой, как из рекламы, а тут — футболка, которая обтягивает плечи и делает его... ближе, что ли? Его взгляд скользит по мне — острый, как лезвие, но с искрой, от которой пульс взлетает до небес.

Сволочь, ты специально.

Появляются остальные: Лена с Димой, Элина с Сергеем. Лена нервно крутит кольцо на пальце. Дима теребит рукав свитера, хмурится, будто решает мировую проблему. Элина поправляет укладку, как будто готовится к съёмке. Сергей скрестил руки, постукивает ногой.

Ребята, вы тоже чувствуете, что сегодня будет жарко?

— Добрый вечер, — говорит Тимур, вставая у доски. Его голос — чуть ниже, чем обычно, заполняет комнату, как дым. — Сегодня тема занятия — контроль и доверие. Кто удерживает власть — и зачем?

Пауза. Он замолкает, и его глаза — серые, с золотыми искрами — проходят сквозь нас, как рентген. Я сжимаю ручку, чувствуя, как пальцы дрожат. Чёрт, айсберг, не смотри так.

— Мы будем работать в парах. Один — держит контроль. Второй — отдаёт. Потом — меняемся.

Сергей кивает, как будто это его обычный понедельник. Дима хмурится сильнее. Лена тянет руку к Элине, но Тимур перебивает:

— Пары: Элина и Сергей. Лена и Дима. Диана... — он делает паузу, и я чувствую, как кровь стынет. — Ты — со мной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Чёрт. Чёрт. Чёрт.

Я замираю, сердце колотится, как после спринта.

Серьёзно, айсберг? Ты что, специально?

Элина хмыкает, её бровь взлетает, как в замедленной съёмке. Лена улыбается, пряча взгляд. Дима кашляет, Сергей перестаёт стучать ногой. Я открываю рот, чтобы выдать что-то саркастичное, но вместо этого роняю ручку. Она катится по полу, и я чувствую, как щёки горят.

Ди, ты серьёзно?

— Если ты не против, — добавляет Тимур. Но это не вопрос. Его глаза — спокойные, но с искрой, как будто он знает, что я в панике.

— Конечно, — выдавливаю я, наклоняясь за ручкой. Голос дрожит.

Соберись, чёрт возьми.

Мы становимся друг напротив друга. Переговорная будто сжимается, и взгляды группы жгут, как лазеры.

Чёрт, это не игра, это казнь.

Тимур стоит, руки в карманах, поза расслабленная, но глаза — как озеро перед бурей.

— Ты командуешь, — говорит он, голос низкий, с насмешкой. — Покажи, на что способна.

Окей, Ди. Покажи, кто тут главный.

Я делаю вдох, стараясь унять дрожь в пальцах, и бросаю с сарказмом:

Я делаю вдох, пытаясь унять дрожь, и бросаю с сарказмом:

— Сделай вид, что я для тебя не пустое место. Три секунды. Давай.

Он наклоняет голову, уголок губ дёргается, как будто я его позабавила. Его взгляд — как крючок, цепляет и не отпускает.

— Ты для меня никогда не была пустым местом, — отвечает он тихо, но с такой силой, что я замираю. — Но ты можешь лучше, Диана.

Сволочь. Пульс бьёт в горле, как молот. Я делаю шаг ближе, сокращая дистанцию, и шиплю:

— На колени, коуч-гуру. Покажи, что умеешь подчиняться.

Группа ахает. Элина хихикает, Сергей присвистывает. Тимур смотрит на меня секунду, его глаза сужаются. Потом он медленно, с хищной грацией, опускается на одно колено, не отводя взгляда. Его футболка натягивается на плечах, и я вижу, как напрягаются его мышцы. Он не подчиняется — он играет, как будто держит все нити.

— Достаточно жёстко? — его голос — бархат с лезвием, и он встаёт, делая шаг ко мне, так близко, что я чувствую тепло его тела. Его рука касается моего запястья — не сильно, но достаточно, чтобы я ощутила его власть.

Чёрт, он провоцирует.

Я делаю шаг ближе, чтобы не дать ему пространства, и бросаю:

— Замолчи на минуту. Справишься?

Он кивает, но в его молчании нет подчинения. Его глаза не отпускают, и я чувствую, как воздух тяжелеет. Он делает шаг ко мне, сокращая дистанцию, и я замираю. Он стоит так близко, что я ощущаю тепло его тела через ткань футболки.

— Командуй, — говорит он тихо. — Или ты опять сбежишь от себя?

Я замираю. Его голос — как ток под кожу. Хочу огрызнуться, но он стоит слишком близко, и я выдавливаю, стараясь вернуть контроль:

— Хватит пялиться, сделай шаг назад.

Он улыбается — не широко, но с той ямочкой, которая бесит, — и делает полшага назад, но его взгляд всё ещё держит меня, как на привязи. Его пальцы касаются моего локтя — тепло, уверенно, не больно, но достаточно, чтобы я забыла, как дышать. Я хочу отдёрнуть руку, но тело предаёт.

Чёрт, айсберг, ты нечестно играешь.

— Раунд два, — говорит он, отходя на шаг. — Теперь — я управляю.

Я делаю шаг назад, но его пальцы всё ещё на моём локте, лёгкие, но цепкие, как будто он держит меня на невидимой нити. Его другая рука свободно висит вдоль тела, и я замечаю, как она чуть напряжена, как будто он сдерживает себя.

Я замираю. Его пальцы сжимают моё запястье, тёплые, цепкие. Он наклоняется, его дыхание касается моего уха, и он шепчет:

— Смотри на меня. Прямо в глаза. Не смей отводить взгляд.

Я поднимаю глаза, и его взгляд — серый, с золотыми искрами — бьёт, как ток. Мой пульс взрывается, горло сжимается. Он выше меня на голову, его метр девяносто против моих ста шестидесяти пяти, и я чувствую себя маленькой, уязвимой.

— Шаг ко мне, — его голос — приказ, не просьба. Я делаю шаг, не думая.

Почему, Ди?

— Ближе, — его тон становится тише, но тяжелее, как будто он тянет меня за невидимую нить. Я делаю ещё шаг, и наши тела почти соприкасаются. Его запах — древесный, с резким цитрусом — заполняет всё.

— Закрой глаза, — говорит он, и я подчиняюсь. Мир сужается до его голоса. Его пальцы скользят по моему запястью, выше, к локтю, потом к шее — медленно, уверенно. Я дёргаюсь, но его рука на моей шее сжимается чуть сильнее, удерживая, не давая вырваться.

— Дыши, — шепчет он, и его дыхание — горячее, как ожог, касается моего уха. — Отдай мне контроль.

Я пытаюсь дышать, но каждый вдох — как борьба. Его пальцы скользят к затылку, и он тянет меня к себе — не грубо, но неотвратимо. Мой лоб касается его груди, его футболка пахнет чистотой и чем-то терпким, его тело твёрдое, как скала. Я чувствую, как его вторая рука ложится на мою талию, сжимает, притягивает ближе, так что наши тела сливаются. Моя кожа горит, колени дрожат, и я не знаю, хочу ли вырваться или утонуть в нём.

Он не сжимает меня. Просто держит ладонь на затылке, обнимая, но не полностью. Не крепко. Но я чувствую: стоило бы ему чуть надавить — и я бы провалилась в него.

Я стою. Не двигаюсь. Плечи напряжены. Дыхание поверхностное, будто тело не верит, что это на самом деле происходит.

Он не говорит ни слова. Но в этом молчании — больше, чем в любой фразе. Как будто говорит:

"Доверяй. Хотя бы на вдох."

— Это сложно, — говорит он, почти шёпотом, и его дыхание касается моего уха. — Отдавать. Но ты уже делаешь это. Почти.

Его пальцы на затылке сжимаются сильнее, и он приподнимает мой подбородок, заставляя поднять лицо. Я открываю глаза, не в силах сдержаться, и его взгляд — как бездна, в которой я тону. Его губы в миллиметре от моих, и я чувствую, как его дыхание касается моей кожи. Он не целует — он держит меня в этом напряжении, как на лезвии. Его рука на талии сжимается, пальцы впиваются в ткань, и он наклоняется ближе, так что его губы касаются моего виска — едва, но это как ожог. Я дёргаюсь, но его рука на затылке удерживает, не даёт отстраниться. Его пальцы скользят по моей шее, медленно, как будто рисуют линию, и я чувствую, как ток пробегает по коже.

Где-то сбоку кто-то хихикает.

Группа. Я забыла, что мы не одни.

— Эй, Тимур, ты её сейчас загипнотизируешь! — голос Элины режет тишину, и группа взрывается смешками. Дима постукивает пальцами по столу, хмурится смотря на нас. Сергей откидывается на стуле, скрестив руки, с лёгкой ухмылкой.

Он отпускает меня, отходит, но его взгляд всё ещё держит, как цепь. Я сажусь, колени ватные, щёки пылают. Голова гудит, как после нокаута. Тимур возвращается к доске, его шаги — как метроном, будто ничего не было.

— Спасибо, — говорит он, обращаясь к группе. — Диана справилась.

Он скрещивает руки, смотрит на нас, и я чувствую, как его взгляд снова цепляет меня, как крючок.

Чёрт, айсберг, дай передохнуть.

— Хорошо, — говорит он, и его голос — спокойный, но с той же хрипотцой, которая лезет под кожу. — Теперь обсудим. Кто чувствовал контроль? Кому было проще брать, а кому — отдавать?

Элина откидывается на стуле, поправляя волосы.

— Контроль — моя стихия, — говорит она с кошачьей ухмылкой. — Но доверие? Слишком стремно. Особенно с Сергеем, который думает, что он хитрее.

Сергей хмыкает:

— А мне проще подчиняться. Контроль — это гемор. Не, спасибо.

Группа ржёт. Лена теребит кольцо.

— Я боялась, — говорит она тихо. — Но с Димой… было спокойно. Как будто можно выдохнуть.

Дима хмурится:

— Я не понял, кто кого вёл. Всё странно.

Тимур кивает, его взгляд скользит ко мне.

— Диана? — его голос мягкий, но с давлением, как будто знает, что я хочу спрятаться.

— Я чуть не сгорела, — выдавливаю, пытаясь добавить сарказма, но голос дрожит. Группа хихикает, Элина закатывает глаза. Тимур ждёт, его бровь приподнимается.

— Ладно, — говорю, теребя ручку. — Контроль — это как держать себя на цепи. Ты думаешь, что рулишь, но просто боишься. А доверие… оно как нож в спину, но ты сам его вручаешь.

Тимур кивает, и его взгляд — как ток, проходит сквозь меня.

— Хорошо сказано, — говорит он. — Контроль — иллюзия. Доверие — это когда ты отдаёшь себя, зная, что можешь сломаться.

Его слова бьют в цель, как будто он знает, что я всё ещё пытаюсь держать свою «клетку» закрытой. Я отвожу взгляд, чувствуя, как пульс снова ускоряется.

Чёрт, айсберг, ты всегда так?

Группа расходится. Элина бросает мне взгляд, полный поддёвок. Лена машет рукой на прощание Дима бормочет что-то про «странный вечер» и уходит, постукивая пальцами по телефону. Сергей откидывается на стуле в последний раз, ухмыляется и выходит.

Я задерживаюсь, запихивая блокнот в рюкзак, теребя молнию, делая вид, что ищу ручку.

Блин, Ди, ты что, специально?

Сердце всё ещё колотится после этой ролевой игры, его руки на моём затылке, его плеча под моим лбом. Я не хочу уходить. Не сейчас.

Тимур возвращается в переговорную. Его шаги — ровные, как метроном. Он останавливается у доски, смотрит на меня, и его взгляд — серый, с золотистыми искрами — снова цепляет, как крючок.

Сволочь, ты всегда такой?

Я чувствую, как пульс бьёт в горле, но включаю старую пластинку — ту, что всегда срабатывала с Максимом. Уверенность, сарказм, лёгкая игра.

Давай, Ди, ты знаешь, как это работает.

Я выпрямляюсь, поправляю волосы, накручивая прядь на палец, и бросаю с насмешливой улыбкой:

— Ну что, коуч-гуру, — говорю я, наклоняясь чуть ближе, чтобы мой голос звучал тише, интимнее. — Признайся, ты специально меня в пару выбрал? Чтобы я тут чуть не сгорела от твоих фокусов?

Я касаюсь его руки — лёгко, кончиками пальцев, как будто случайно, и смотрю из-под ресниц, добавляя в взгляд намёк.

Давай, айсберг, сыграем.

Он не отстраняется, но его глаза сужаются, и я чувствую, как воздух между нами тяжелеет. Он делает полшага ближе, и я невольно замираю, всё ещё держа пальцы на его запястье. Его кожа тёплая, чуть шершавая, и я замечаю, как его вторая рука остаётся свободной, висящей вдоль тела, но пальцы чуть напряжены, как будто он сдерживает себя.

Я касаюсь его руки — лёгко, кончиками пальцев. Он не отстраняется, но его глаза сужаются, и воздух тяжелеет, как перед грозой. Он делает шаг ближе, и я замираю, пальцы всё ещё на его запястье. Его кожа тёплая, шершавая, пульс бьётся под моими пальцами, как вызов.

— Диана, — его голос — как лезвие, спокойное, но острое. Он перехватывает мою руку, сжимает — не больно, но достаточно, чтобы я не вырвалась. — Хватит играть.

Я замираю, как будто он вылил на меня ведро холодной воды. Его взгляд — как зеркало, в котором я вижу не себя, а ту, кем я привыкла быть: дерзкую, уверенную, ту, что всегда знает, как повернуть игру в свою пользу.

— Какие еще игры? — огрызаюсь я, пытаясь выдернуть руку, но голос дрожит, выдавая меня. — Я просто шучу, расслабься, айсберг.

Я замираю.

Его взгляд — как зеркало, в котором я вижу не себя, а ту, кем я привыкла быть: дерзкую, уверенную, ту, что всегда знает, как повернуть игру в свою пользу. А пальцы всё ещё сжимают моё запястье, тёплые, властные, и я чувствую, как пульс бьёт в горле, как будто хочет вырваться.

Чёрт, айсберг, ты слишком близко.

Он делает ещё шаг, и я отступаю, пока не упираюсь спиной в стену. Его рука сжимает моё запястье, вторая ложится на стену над моим плечом, запирая меня. Его лицо так близко, что я вижу золотые искры в его глазах. Его запах — древесный, с цитрусом — душит.

— Ты знаешь, о чём я, — говорит он, и его голос становится тише, но тяжелее, как будто он придавливает меня к месту. — Ты прячешься за этой игрой, потому что боишься быть настоящей. Но я не тот, с кем нужно притворяться.

Я открываю рот, чтобы ответить, но слова тонут в горле. Мой пульс — как барабан, щёки горят, и я чувствую, как внутри всё кипит — злость, стыд, уязвимость, всё разом.

Как он смеет?

А еще больше бесит, что я не могу отвести взгляд. Я хочу крикнуть, хочу ударить его, хочу исчезнуть.

Я хочу огрызнуться, но горло сжимается. Его рука на запястье сжимает сильнее, вторая скользит к моей шее, пальцы касаются кожи, и я дёргаюсь, как от тока. Он наклоняется, его губы касаются моего уха, и он шепчет:

— Ты можешь бежать, Диана. Но я всё равно тебя найду.

И тут он целует меня — жёстко, с напором. Его губы горячие, язык проталкивается в мой рот, грубо, без спроса. Его вкус — резкий, с горчинкой кофе, заполняет всё. Его рука на шее сжимает, вторая — на талии, тянет меня к себе, так что наши тела сливаются. Я задыхаюсь, тело дрожит, ток проходит через каждую клетку.

Он отстраняется, но не далеко. Его губы в миллиметре от моих, глаза — как буря. Его пальцы на талии впиваются в ткань, как будто он не хочет отпускать.

— Ты можешь спрятаться, — говорит он, и его голос — как клеймо. — Но не от меня.

Его рука скользит к моему затылку, удерживая меня, не давая отстраниться. Он вновь целует с такой уверенностью, с такой властностью, что я не могу сопротивляться — моё тело предаёт, замирает, как будто ток прошёл через каждую клетку. Его дыхание горячее, чуть неровное, но в нём нет слабости — только контроль, который обволакивает, как сеть. Мой пульс взрывается, мысли разлетаются, как осколки, и я не могу ни дышать, ни двигаться.

Чёрт, Ди, что это?

Он отстраняется.

Я стою, как парализованная, сердце колотится, как после спринта. Щёки горят, внутри — буря: злость, стыд, уязвимость, всё разом. Я хочу крикнуть, но голос ломается. Я отталкиваю его руку, сгребаю рюкзак, но пальцы дрожат, и он падает на пол с грохотом, помада вываливается.

Чёрт, Ди, ты серьёзно?

Я наклоняюсь, чтобы поднять, чувствуя, как слёзы жгут глаза, но я не дам им вырваться. Не при нём.

— Иди ты к чёрту, Тимур! — кричу я, и голос срывается в хрип, как будто я на грани слёз.

Я иду к двери, но он шагает за мной, его рука ловит мой локоть — твёрдо. Я вырываюсь:

— Отпусти, я сама могу!

Он молча ухмыляется — лёгкая, едва заметная улыбка, но в ней столько уверенности, что я чувствую себя ещё уязвимее. Он не отпускает, ведёт меня к лифту, его шаги ровные, властные, как будто он всё ещё владеет ситуацией. Я молчу, сердце колотится, мысли — как каша. Он нажимает кнопку лифта, и двери открываются с тихим звоном.

Он смотрит на меня, его глаза всё ещё видят меня насквозь, и вдруг наклоняется, целуя меня в щеку. Его губы — тёплые, мягкие — задерживаются дольше, чем нужно, и я чувствую, как жар заливает щёки, как будто он нажал какую-то кнопку внутри меня. Я краснею, пытаюсь отвести взгляд, но его глаза держат меня, как магнит.

— До следующего раза, Диана, — говорит он тихо, но с насмешливой уверенностью, как будто знает, что заставил меня смущаться, и ему это нравится.

Я вхожу в лифт, щёки пылают. Двери закрываются, и я вижу своё отражение — растерянное, злое, смущённое. Его поцелуй — грубый, с языком, потом мягкий, в щеку — жжёт, как ожог. Я сжимаю ремень рюкзака, пытаясь унять дрожь.

Почему я так облажалась?

Дома я бросаю рюкзак у двери, падаю на диван, не включая свет. В комнате темно, только свет фонарей с улицы пробивается через шторы. Я беру кружку с остывшим чаем, сжимаю её, чтобы заземлиться, но руки всё ещё дрожат. Прокручиваю вечер: его руки на столе, его губы — грубые, властные, с языком, который будто забрал весь мой воздух, потом мягкие, задержавшиеся на моей щеке. Его слова: «Не от меня. Не от меня. Не от меня».

Чёрт, почему это так бьёт?

Я смотрю на своё отражение в окне — тёмное, размытое, как будто не моё.

Как быть?

Но где-то под этим страхом, под этой злостью, под этим смущением, есть что-то ещё.

Тимур — как буря. Контроль, харизма, игра, где я всегда проигрываю. С Максимом я знала правила: дерзость, сарказм, маска. С Тимуром маска трещит. Его взгляд, его касания, его поцелуй — всё это сдирает её, как кожу. Он видит меня — не ту, что играет, а ту, что боится. И это пугает до мурашек, но, блядь, это и притягивает. Я ставлю кружку, она звякает, как мои нервы. Быть настоящей — как прыгнуть в пропасть.

10

Просыпаюсь как после вечеринки, на которой не была. Голова гудит, сердце стучит в горле, будто я не спала, а бегала марафон по эмоциям. Вчерашний вечер не просто застрял в памяти — он отпечатался в теле.

Поворачиваюсь на подушке, утыкаюсь в одеяло и ненавижу себя с девяти разных углов.

— Опять вляпалась, Ди. Браво, — бормочу в голос.

На кухне греется кофе, в голове — вчерашний его взгляд, этот чёртов «шаг ко мне», и как я… сделала этот шаг. Почти. Открываю фронталку на телефоне — лицо как после войны. Тени под глазами, губы припухшие, взгляд как у человека, который видел слишком много.

— Кто ты такая и что сделала с моей Дианой? — шепчу в экран.

Телефон пищит сообщением.

Карина: Где ты? Я вчера тебе кидала гифку, а ты исчезла, будто тебя айсберг съел.

Я отпираю экран, пальцы дрожат.

Я:

Кар, я вчера чуть не сгорела. Этот айсберг… он меня достал.

Карина:

Ого, что он натворил?

*гифка с котом в очках*

Рассказывай, Ди!

Я:

Потом. Скажем так, он слишком много о себе думает.

Карина:

Ладно-ладно, не давлю. Кстати, в пятницу — гуляем. Мой новый парень приведёт своего друга. Хочешь отвлечься?

Читаю «отвлечься» — и думаю: от чего? От кого? Новый парень? Она же ничего про него не рассказывала. Блин, Кара, ты полна сюрпризов.

Я:

Иду. Если только ты не наденешь ту страшную зелёную кофту с блёстками.

Карина:

Обещаю, никакого трикотажа! *гифка с танцующим котом*

Бросаю телефон, пью кофе, надеваю маску «я норм», и вперёд — на работу.

Офис встречает шумом клавиш, ароматом невидимой паники и Фединым голосом, который режет, как нож по стеклу.

— Савельева, ты опять поменяла текст? — он стоит за моим плечом, пялясь в мой монитор. — Архитекторы же просили сдержанно!

Я моргаю. Господи, архитекторы, бренды, сдержанность — всё это звучит как фон, будто я не здесь. Пальцы бегут по клавиатуре, но мысли — в его голосе. Голосе Тимура, который шепчет: «Дыши». Его губы, его язык, его рука на затылке.

Ди, соберись.

— Диан? — Федя щёлкает пальцами перед моим носом. — Ты где?

— Простите, сбой в системе, — огрызаюсь я, стирая строчку, где вместо «инновационный подход» написала «инновационный п…». Похоже, я правда сломалась.

— Угу, — хмыкает он. — Похоже, оперативка перегрелась. Может, кофе налить?

— Налей себе, — фыркаю я. — И заодно мозги промой, а то твой баннер кривой, как твои шутки.

Федя ухмыляется, но отходит. Я пялюсь в гугл-док, пытаясь собрать мысли. Презентация для архитектурной студии должна быть идеальной, но каждый раз, когда я пишу «современный подход», в голове всплывает его лицо — золотистые искры в глазах, его запах, древесный, с ноткой цитруса. Я стучу пальцами по столу, как будто это поможет выгнать его из головы. Не помогает.

Катя, сидящая через стол, замечает моё барабанное соло.

— Ди, ты чего, в рок-группу записалась? — подкалывает она, поправляя свои идеальные локоны. — Или это нервное?

— Это вдохновение, — бросаю я, но голос звучит устало. — Хочешь, поделюсь?

— Не, спасибо, — смеётся она. — У тебя вдохновение с привкусом паники.

Блин, Катя, ты даже не знаешь, насколько права. Я возвращаюсь к тексту, но в голове — его слова: «Ты можешь спрятаться, Диана». Я сжимаю мышку так, что она трещит.

Да пошёл ты, айсберг.

Через полчаса — стук в дверь переговорной. Олег. Его коронное «входи» звучит, как приговор.

— Текст для архитекторов? — начинает он, не поднимая глаз от планшета. — Там ошибка в названии бренда. Ты серьёзно?

Я сжимаю челюсть, чувствуя, как пульс бьёт в висках.

— Поправлю, — говорю я, стараясь держать голос ровным.

— Ты не в фокусе, Савельева, — он щёлкает ручкой, как метроном. — У нас не сеанс психоанализа, а работа. Эмоции оставь дома.

Спасибо, Олег. Всегда приятно.

Я киваю, но внутри — вулкан. Хочется сказать, что его «фокус» — это просто способ держать всех на коротком поводке, но я молчу.

— Постарайся выдать чистый драфт до завтра, — добавляет он. — И без лирики. Клиент не платит за твои чувства.

Я выхожу, чувствуя, как колени дрожат. Хочется швырнуть блокнот в стену, но вместо этого я падаю за стол и открываю мессенджер. Пишу Карине:

Я:

Олег сказал, что у меня в текстах психотерапия. Надо было предложить ему бесплатную консультацию.

Карина:

Скажи спасибо, что не выдал счёт за эмоции. Ты как?

Я:

Сломана, но жива.

Я выдыхаю, но мысли о Тимуре — как вирус, лезут везде. Его поцелуй, его голос, его взгляд.

Чёрт, Ди, ты реально влипла.

На обеденном перерыве я встречаюсь с Кариной в кафе через дорогу. Пахнет свежемолотым кофе и круассанами, но мне не до еды. Карина сидит напротив, жмурится от солнца, пьёт чай и смотрит на меня, как на взведённую бомбу.

— Ты странная сегодня, — говорит она, теребя соломинку. — Как будто влюбилась, Диан.

— Я? Пф, ты чего, — фыркаю я, отпивая кофе, который обжигает язык. Чёрт, Кар, ты слишком близко к правде.

— У тебя глаза горят, — продолжает она, прищурившись. — Ты всё время куда-то смотришь, но не сюда. Кто это? Что это? Где труп?

— Нет трупа, — огрызаюсь я, но голос дрожит. — Есть только... айсберг.

— Тимур? — её бровь взлетает, как ракета. — Рассказывай. Он что, реально тебя зацепил?

Я сжимаю кружку, чувствуя, как пульс скачет. Его рука на затылке, его язык, его слова — всё это всплывает, как кадры из фильма. Серьёзно, Ди, не выдай себя.

— Он просто... достал своими нравоучениями. Будто меня насквозь видит.

— Ага, — тянет она, и её улыбка становится хитрой. — А ты, похоже, не против, чтобы он смотрел. Ну, давай, колись.

— Кар, я не влюбилась, — говорю я, но голос звучит неубедительно. — Он просто... выводит из себя. Мастер психо-игр.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Угу, — хмыкает она. — Психо-игры, значит. А ты вся светишься, как новогодняя ёлка. Ладно, держи свои секреты. Но в пятницу я тебя расколю.

— Ага, попробуй, — фыркаю я, но внутри всё кипит. — Кстати, что за новый парень? Ты же про него ни слова не говорила.

Карина улыбается, как будто ждала этого вопроса. Её глаза загораются, и она наклоняется ближе.

— Его зовут Стас, — говорит она, и её голос становится мягче. — Познакомились пару недель назад на выставке. Он дизайнер, работает в какой-то крутой студии, делает интерьеры для всяких богачей. Прикольный, знаешь, такой... лёгкий, но с характером. И шутки у него норм, не как у твоего Феди.

— Эй, Федя не мой, — огрызаюсь я, но улыбаюсь. — И что, прям любовь-любовь?

— Не знаю, — пожимает она плечами, но её щёки розовеют. — Он... другой. Не как те, с кем я тусовалась раньше. В пятницу сама увидишь. Он ещё друга своего приведёт, так что готовься.

— К чему готовиться? — хмыкаю я. — К очередной попытке меня сосватать?

— Ага, — смеётся она. — Но ты же у нас амазонка, сама разберёшься. Хотя, судя по твоему виду, у тебя уже есть, с кем разбираться.

Я закатываю глаза, но внутри всё сжимается. Кара, если б ты знала. Я допиваю кофе, пытаясь прогнать мысли о Тимуре, но они липнут, как жвачка к подошве.

После работы — сообщение от мамы: «Ди, приезжай на ужин. Папа в рейсе, но мы с Ильёй будем. Я борщ сварила, твой любимый». Я вздыхаю. Ужин с мамой и Ильёй — как сеанс семейной терапии без подготовки. Но отказаться не могу.

Ладно, мам.

После работы я стою у двери родительской квартиры, сжимая бутылку вина, которую прихватила по дороге. Пахнет борщом ещё из коридора, и я чувствую, как живот урчит, несмотря на весь этот эмоциональный марафон. Чёрт, мам, ты знаешь, как заманить. Я звоню в дверь, и мама открывает, её глаза светятся, как всегда, когда она меня видит. Она обнимает меня, и я вдыхаю её запах — смесь духов и кухонных специй.

— Диана, наконец-то! — говорит она, забирая вино. — Заходи, я борщ сварила и пюрешку с котлетами

— Мам, ты прям шеф-повар, — фыркаю я, скидывая кроссы. — Папа когда вернется с рейса?

— Вчера уехал, вернётся через неделю. Мы с Ильёй вдвоём держим оборону, — кивает она, уходя в кухню.

Я прохожу в кухню, где пахнет чесноком, розмарином и чем-то тёплым, как в детстве. Илья сидит за столом, уткнувшись в телефон. Он поднимает голову, ухмыляется, но без подколов — пока.

— О, сеструха, — тянет он. — Притащила вино? Празднуем что?

— Празднуем, что я ещё жива после работы, Пельмень, — отвечаю я, плюхаясь на стул. — Что там у тебя? Опять тик-токи?

— Не, — хмыкает он. — Курсач пишу. Ну, типа. А ты чего такая... потрёпанная?

Я закатываю глаза, но внутри что-то ёкает.

Чёрт, Илья, не начинай.

Обычно я бы съязвила, отмахнулась, но сегодня язык не поворачивается.

— Работа, — говорю я, и голос звучит мягче, чем обычно. — Олег опять на мозги капает.

Мама ставит передо мной тарелку с борщом, дымящимся, как вулкан. Она садится напротив, теребя салфетку, и смотрит на меня с той своей улыбкой — тёплой, но с намёком на допрос.

— Олег этот твой, — вздыхает она. — Всё командует? Ты бы ему как-нибудь намекнула, что он не царь.

— Ага, — хмыкаю я, черпая борщ. — Скажу ему, чтобы записался на курсы по человечности. Может, поможет.

— Ди, я бы ему кофе в трекер налил, — говорит он. — Он бы взорвался от такого кощунства.

— Малой, не подначивай, — фыркаю я, но улыбаюсь. Борщ тёплый, обжигает горло, и я чувствую, как напряжение дня потихоньку сползает с плеч. Мам, ну твой борщ — чистая магия!

Мы болтаем о ерунде: мама рассказывает про соседку, которая опять затопила нижний этаж, Илья жалуется на препода, который «задал курсач на сто страниц». Я слушаю, киваю, но ловлю себя на том, что не ставлю привычную стену из сарказма. Обычно я бы подколола Илью за его нытьё, съязвила про соседку, но сегодня я просто... говорю. Как будто маска, которую я таскаю годами, треснула, и я не спешу её клеить.

— Мам, — начинаю я, теребя ложку, — а как ты вообще с папой справляешься? Он же вечно в рейсах. Не бесит, что его нет?

Мама смотрит на меня, её брови чуть приподнимаются. Она явно не ожидала такого вопроса.

— Бесит, конечно, — говорит она, и её голос мягкий, но честный. — Но знаешь, Дианка, любовь — это не про то, чтобы держать друг друга на поводке. Это про доверие. Даже когда страшно, что он там… где-то пропадёт.

Я замираю, чувствуя, как её слова бьют в цель.

— Философствуешь, сеструха? — подключается Илья, отложив телефон. — Это что, Олег так достал, или у тебя там... личная драма?

— Не лезь, — говорю я, но без привычного яда. — Просто думаю о всяком. О работе, о жизни.

— О жизни? — хмыкает он, но его глаза внимательные, как будто он правда пытается меня понять. — Ты прям как в сериале. Скоро начнёшь дневник вести.

— Ага, — фыркаю я. — И назову его «Как не сойти с ума от Олега».

Мама смеётся, но её взгляд становится серьёзнее. Она тянется за вином, наливает себе и мне по полбокала.

— Дочка, а может, тебе пора остепениться? — говорит она, и её голос такой, будто она давно это хотела сказать. — Работа работой, но ты же не железная. Найти бы кого-то, кто за тобой присмотрит.

Я чуть не захлёбываюсь борщом. Да ладно, мам, ты это всерьёз?

— Мам, я сама за собой присмотрю, — отмахиваюсь я, но чувствую, как щёки теплеют. — Мне и так хватает начальников.

— Ну, не начальников, — улыбается она, но в её глазах — давление. — А кого-то, кто будет рядом. Ты же такая... независимая, но иногда это мешает, знаешь?

— Мам, я в монастырь не собираюсь, — фыркаю я, но голос мягче, чем обычно. — И потом, кто сказал, что мне нужен кто-то, чтобы «присматривать»? Я и сама справляюсь.

— Справляешься, — кивает она, но её тон говорит: «Я тебе не верю». — Но иногда хорошо, когда есть, с кем поделиться.

Илья хмыкает, глядя на нас, как на ток-шоу.

— Мам, не дави, — говорит он. — Ди и так как кот на раскалённой крыше. Видно же, что у неё там что-то творится.

— Пельмень, я тебе сейчас этот борщ на голову вылью, — бросаю я, но улыбаюсь.

Блин, Илья, ты слишком близко

. Я ем, слушаю, как мама переключается на рассказ про новую клумбу во дворе, а Илья — про тусовку, где его друг разлил пиво на диджея. Но внутри всё кипит.

Мамины слова про «остепениться», про доверие, Ильины подколки — всё это как зеркало, в котором я вижу себя. Не ту, дерзкую Диану, которая всегда на шаг впереди, а ту, которая знает, как быть настоящей.

— Диан, ты чего задумалась? — спрашивает мама, и её голос тянет меня обратно.

— Да так, — говорю я, и мой голос тихий, почти без сарказма. — Просто... пытаюсь понять, что я вообще хочу.

Мама смотрит на меня, как будто я впервые за сто лет сказала что-то настоящее. Илья тоже молчит, и это странно — он обычно не упускает шанса подколоть.

— Ну, — говорит мама, и её улыбка становится теплее. — Главное, не бойся хотеть, доченька. Даже если это страшно.

Я киваю, чувствуя, как её слова оседают где-то глубоко.

Мам, чёрт побери, ты умеешь бить прямо в сердце.

Я доедаю борщ, болтаю с ними о ерунде, но чувствую: что-то изменилось. Я не ставлю стену, не прячусь за сарказмом, как обычно. И это как прыжок без страховки — пугающе, но, чёрт возьми, чертовски живо.

Вечером, дома, тихо. Даже слишком. В голове — как в миксере: обрывки фраз, взгляды, прикосновения. Я пытаюсь включить сериал, листаю ленту, читаю новости о какой-то выставке в Милане — но всё пусто. Там, внутри, всё стучит о вчерашнее. О нем.

Его поцелуй — грубый, с языком, как вызов, потом мягкий, в щеку, как насмешка.

Ди, вот же, что ты вытворяешь?

Я открываю телефон, чат с Тимуром. Пальцы зависают над клавиатурой. Что писать? Зачем? Это вообще нормально — писать коучу? Это уже не про курс. Это про то, как он смотрел. Как держал за запястье. Как целовал.

Я

: насчёт вчерашнего. Мне бы хотелось... разобраться. Если ты не против.

Секунда. Две. Сердце колотится. Стираю.

Слишком издалека, Ди.

Пишу проще:

Я

: Привет. Ты умеешь выбивать землю из-под ног. Не решила ещё, благодарить за это или проклинать. Но поговорить — хочу.

Отправляю. И бросаю телефон на подушку. Пульс в горле.

Идиотка, Ди. Что ты несёшь?

Я встаю, хожу по комнате, пытаясь унять дрожь в пальцах. Ответ — через четыре минуты.

Тимур

: тоже привет. Выбирай любой вариант — и благодарить, и проклинать можно одновременно. Это делает эффект устойчивее. Что именно хочешь сказать?

Окей, так, он в форме. Но без этих его коучинговых «что ты чувствуешь». Я сажусь на кровати, сгибаю ноги, держу телефон двумя руками, как горячую кружку. Его тон — спокойный, но с твёрдостью, от которой мурашки.

Сволочь, айсберг, ты опять это делаешь.

Я

: Ты целуешь так, будто имеешь на это право. Я всё жду, когда ты извинишься. А ты даже не думаешь.

Пауза. Сердце — в ушах. Ответ приходит быстро:

Тимур

: А ты хочешь, чтобы я извинился?

Я замираю, чувствуя, как щёки горят.

Тимур, ну серьёзно, ты всегда так метко бьёшь?

Я набираю, пальцы дрожат.

Я

: Я не знаю.

Тимур

: значит, нет.

Я

: почему ты так уверен?

Тимур

: Потому что ты мне пишешь. А если бы действительно хотела, чтобы я отдалился — не писала бы. И уж точно не называла это «выбить землю из-под ног». Это была бы формулировка в духе «превысил границы».

Я стискиваю телефон.

Чёрт.

Он снова копает глубже, чем я готова. Я выдыхаю, набираю.

Я

: Ты всегда так с клиентками?

Тимур

: Нет. Только с теми, кто не прячется за слово «клиентка».

Я

: А ты не прячешься за слово «коуч»?

Тимур

: Нет. Я веду. Ты — идёшь. Хочешь — продолжим. Не хочешь — можешь снова отшутиться.

Вот зараза, этот айсберг....

Он снова делает это. Нажимает в точку, не повышая голос. Я встаю, хожу по комнате, потом снова сажусь. Его тон — властный, но не давящий, как будто он знает, что я не сбегу. Я набираю, чувствуя, как пульс бьёт в горле.

Я

: Ты всегда чувствуешь момент, когда человек начинает плавиться?

Тимур

: Я просто жду, когда ты перестанешь держать лицо. Ты красивая, когда не сдерживаешься.

Я замираю.

Прекрати, Тимур.

Мурашки по коже. Я не знаю, злюсь я или таю. Или и то, и другое. Я набираю, стараясь держать сарказм.

Я

: Прекрати.

Тимур

: не начинай, если не хочешь, чтобы продолжили.

Я сжимаю телефон, чувствуя, как дыхание сбивается. Он прав. Слишком точно. Я пишу, и пальцы дрожат.

Я

: Я хочу понять, почему ты считаешь, что «видишь меня». Даже когда я сама себя не вижу.

Тимур

: потому что ты просвечиваешь, Диана. Ты строишь стену из шуточек и сарказма — но через неё всё слышно. Вчера — ты перестала шутить. А сегодня — пишешь не потому, что хочешь понять. А потому что хочешь снова почувствовать.

Я не отвечаю сразу. Просто смотрю в экран, ощущая, как дыхание сбивается. Он прав. Опять. Я пишу, чувствуя, как маска трескается.

Я

: Хорошо. Я не шучу. Да, я хочу почувствовать. Но не знаю, могу ли тебе доверять.

Ответ приходит почти сразу.

Тимур

: Не доверяй. Проверь. Завтра. 19:00. Индивидуальная.

Я

: Ты так просто берёшь и назначаешь?

Тимур

: Я беру только тогда, когда ты уже дала. Ты сделала шаг. Я — следующий. Теперь — ты.

Я

: а если я

не

приду?

Голосовое:

— Тогда я всё равно найду тебя, Диана. — Его голос в голове — низкий, с хрипотцой, как будто он стоит за моей спиной, дыша в затылок. — Можешь прятаться, но твои маски уже трескаются.

Я бросаю телефон на кровать, сердце бьёт, как после спринта. Пульс в горле, пальцы дрожат. Индивидуальная консультация — это не просто занятие. Это его игра, где он загоняет меня в угол, как хищник.

Но, блядь, я не бегу.

Его слова — как крючки, цепляют, тянут, но я держусь. Не ради него — ради себя.

Чищу зубы, падаю в кровать, смотрю в тёмное окно. Отражение — моё, но уже не чужое. Его взгляд — даже через текст — жжёт, как ожог. Он видит меня, и это пугает до мурашек. Но, чёрт, это и притягивает. Быть настоящей — как шаг в пропасть. Его слова — «Твои маски уже трескаются» — звучат в голове, и я не знаю, хочу ли бежать или шагнуть навстречу.

Я засыпаю с телефоном под подушкой, как будто это может удержать его голос от того, чтобы лезть в мои сны. Но он лезет. Его тень — в каждом углу, его шепот — в каждом вздохе. Утром я просыпаюсь с ощущением, что проспала бой. Кофе не помогает, Фридрих, мой фикус, смотрит с укором, как будто знает, что я тону в этом айсберге.

День проходит в тумане. Я сижу над текстами для Кати, но буквы расплываются, а в голове — его слова: «Я всё равно тебя найду». К трём часам я сдаюсь, натягиваю кроссы и иду в парк. Холодный воздух бьёт в лицо, но не выбивает его голос. Я сажусь на скамейку, сжимаю телефон, открываю чат. Пальцы дрожат, но я пишу:

Я

: Ты правда думаешь, что можешь меня найти, если я спрячусь?

Он читает мгновенно. Три точки. Голосовое. Чёрт. Я жму «воспроизвести», и его голос — как лезвие, мягкое, но режет до костей.

— Диана, — начинает он, и моё имя в его устах — как вызов. — Ты не спрячешься. Не потому, что я такой гений. А потому, что ты сама этого не хочешь. Ты пишешь, потому что тебе любопытно. Что будет, если я подойду ближе?

Я задыхаюсь. Его голос — как рука, которая сжимает моё запястье, не отпуская. Хочу огрызнуться, но пальцы печатают:

Я

: а если я скажу, что мне не интересно?

Голосовое

. Его смех — низкий, тёплый, но с острым краем, как будто он знает, что я вру.

— Тогда почему ты сидишь с телефоном и ждёшь моего ответа? — пауза, и его голос становится тише, хищнее. — Ты не просто любопытна, Диана. Ты хочешь знать, как далеко я зайду. И как далеко зайдёшь ты.

Я сжимаю телефон, щёки горят. Чёрт, сволочь. Я встаю со скамейки, хожу по парку, листья шуршат под ногами, но его голос — громче. Пишу, стараясь вернуть сарказм:

Я

: Ты всегда так уверен, что читаешь людей?

Тимур

: не людей. Тебя. Твои шутки, твой сарказм — это броня. Я вижу трещины. И ты знаешь, об этом.

Я замираю. Дыхание сбивается, пальцы дрожат. Он копает, как будто знает, где болит. Хочу ответить «иди к чёрту», но вместо этого пишу:

Я

: и что ты видишь, раз такой умный?

Голосовое.

Его тон — как бархат с лезвием, обволакивает и режет.

— Я вижу девушку, которая боится, но идёт навстречу страху. — Его голос становится тише, ближе, как будто он шепчет мне в ухо. — Ты не прячешься, Диана. Ты стоишь на краю и ждёшь, чтобы кто-то толкнул. Или чтобы самой прыгнуть.

Я сажусь на скамейку, сердце колотится. Его слова — как ток, проходят сквозь меня. Хочу сказать, что он ошибается, но не могу. Потому что он прав. Я пишу, и маска трескается:

Я

: а если я не готова прыгать?

Тимур

: тогда я подожду.

Я стискиваю телефон, дыхание рвётся.

Чёрт, айсберг, ты играешь грязно.

Его слова — как рука, которая ложится на мою шею, не сжимая, но удерживая. Я набираю, пальцы дрожат:

Я

: Ты всегда так давишь, чтобы люди раскрывались?

Голосовое.

Его голос — низкий, с хрипотцой, как будто он стоит в шаге от меня.

— Не давлю, Диана. — Пауза, и я слышу лёгкую ухмылку. — Я зову. Ты сама решаешь, идти или нет.

Я не отвечаю. Не могу. Его голос — как ожог, жжёт даже через экран. Я встаю, иду домой, но его слова догоняют, как тень. Дома я падаю на диван, телефон всё ещё в руке. Открываю чат, смотрю на его последнее сообщение. Пальцы зависают, но я пишу:

Я

: Хорошо. Я приду, но если ты думаешь, что я так легко раскроюсь, ты ошибаешься.

Тимур

: Ошибаться — не мой стиль. Я жду, что ты попробуешь быть собой. До завтра, Диана.

11

Он ещё не пришёл.

Я сижу в сером кресле, качаю ногой и смотрю на белую стену, будто в ней скрыт ответ, зачем я вообще здесь. Почему я пришла. Почему вчера, после всех этих "почти поцелуев", "психотерапевтических штурмов" и его «Ты уже делаешь это. Почти» — я всё-таки написала ему.

«Хочу обсудить».

Серьёзно, Ди?

Я. Блядь. Написала. Ему.

И теперь сижу, как дура перед школьным психологом, гадая, разорвёт он меня в клочья или я сама этого хочу. Хрен разберёшь.

Дверь открывается. Я вскидываю глаза. Тимур. Чёрная водолазка обтягивает плечи, тёмные брюки, волосы в низком хвосте. Телефон в руке, ни сумки, ни блокнота. Он не коуч — он, блядь, хищник, который знает, что добыча уже в капкане. Его взгляд — серый, с золотыми искрами — цепляет, как крючок, и я чувствую, как пульс бьёт в горле.

— Ты пришла, — говорит он, голос низкий, с хрипотцой, как выстрел по нервам.

Никакой улыбки. Но взгляд — изучающий. Как будто отмечает, как я одета, как сижу, как нервно грызу палец.

— Я же сказала, что хочу обсудить, — огрызаюсь я, но голос острее, чем надо. Самозащита на максимум.

Он кивает и садится напротив. Не за стол, не отстранённо — а близко. Рядом. Стул напротив моего. Почти колени к коленям.

— Слушаю, — говорит он. — Что ты хочешь понять?

Я резко вдыхаю. Хочу отшутиться, сказать: «Что ты за говнюк, который лезет в мозги без спроса». Но его взгляд — как рентген, сдирает кожу. Я молчу, потому что знаю: сейчас он меня разденет. Без прикосновений.

— Ты сказал, я прячусь, — выдавливаю я.

— Да.

— От чего?

Он молчит. Просто смотрит. Молчит так долго, что у меня начинают дрожать пальцы.

— Ты знаешь, — наконец говорит он, и его голос — как лезвие, мягкое, но режет до костей. — Я просто назвал это вслух.

— А ты, значит, всегда всё знаешь? — бросаю я, сжимая челюсть.

— Только то, что вижу, — отвечает он, наклоняясь ближе. Его локти на коленях, лицо в полуметре от моего. — А я вижу: тебе проще быть колючей, чем голой.

Я хочу огрызнуться, но он ловит меня взглядом, и я тону.

— А тебе проще командовать, чем… — начинаю я, но голос срывается.

— Чем что? — его бровь приподнимается, и в его тоне — лёгкая насмешка, но с тёплой хрипотцой, как будто он знает, что я уже на крючке.

— Чем быть человеком, — выпаливаю я.

Он наклоняется ближе. Его локти на коленях, взгляд цепляется за мой.

— Я человек, Диана, — говорит он, и его голос — как наждачка, тёплая, но царапает. — Просто не тот, кого ты можешь контролировать.

Вот же сукин сын. Я сжимаю подлокотники, чтобы не дёрнуться. Его близость — как ток, проходит сквозь меня. Хочу сказать «иди к чёрту», но горло сжимается.

— Ты пришла сюда зачем? — спрашивает он, и его голос становится тише, тяжелее, как будто он тянет меня за невидимую нить.

— Чтобы разобраться, — выдавливаю я.

— С собой? Или со мной?

Он спрашивает слишком быстро. Ловушка.

Я опускаю глаза.

—С собой. Наверное.

— Без «наверное», — его тон — как приказ, но с лёгкой ухмылкой. — Без маски. Без этой твоей «дикой кошки». Покажи, где болит.

Молчание. Я не могу дышать.

— Знаешь, — вдруг вырывается у меня. — Я иногда смотрю в зеркало и не узнаю себя. Как будто… играю кого-то. Кого-то, кто всем кидает сарказм в лицо, шутит про секс и не боится ни одной встречи. А внутри — хуй знает, кто там. Пусто. Или слишком много.

Он не отвечает. Только смотрит. Тяжело. Внимательно. Я продолжаю, и голос дрожит:

— А с тобой… я вообще не понимаю, кто я. Ты лезешь мне в голову, и я, чёрт возьми, не знаю, как это остановить.

Он тянется. Его рука — твёрдая, спокойная — ложится мне на шею, пальцы касаются кожи под ухом, и я вздрагиваю, как от ожога. Это не ласка — это контроль, но, блядь, такой, от которого колени слабеют.

— Ты — в процессе, — говорит он, и его голос — как ток, проходит сквозь меня. — Но ты не пустая, Диана. Ты просто боишься это увидеть.

— Я не хочу быть процессом, — шепчу я, и голос срывается. — Хочу быть собой.

— Тогда перестань прятаться за сарказмом, — его пальцы сжимают шею чуть сильнее, не больно, но достаточно, чтобы я почувствовала его власть.

— Ты думаешь, это так просто? — бросаю я, но голос дрожит, выдавая меня.

— Закрой глаза, — говорит он, и его голос — как приказ, но с тёплой хрипотцой.

— Что? — моргаю я.

— Закрой.

Я подчиняюсь. Его дыхание — близко, как пульс. Мои руки дрожат, сжимая подлокотники.

— Дыши, — шепчет он. — Глубже.

Я вдыхаю, чувствуя, как грудь поднимается. Его запах — кофе, мускус, что-то хищное — заполняет всё.

— Представь, что снимаешь маску, — продолжает он, и его голос — как бархат с лезвием. — Словно это одежда. Что ты оставишь? Кого покажешь?

Я сжимаю пальцы в кулаки, колени дрожат. Чёрт, Тимур, ты раздеваешь меня без рук.

— Я… боюсь, — шепчу я. — Что если я сниму всё — там будет пустота.

— Чего?

— Что если я сниму всё — там не будет ничего.

Молчание.

Потом я чувствую. Его ладонь — ложится мне на щёку. Тёплая. Охренеть, какая тёплая. Сильная.

Он не гладит. Не ласкает. Просто держит. Как будто говорит: «Я здесь».

— Там есть, — тихо. — Там до хрена всего. Просто ты всю жизнь борешься с тем, чтобы это никто не увидел.

Я не открываю глаза.

— Я не умею… показывать.

— Попробуй.

Я открываю глаза — и сталкиваюсь с его взглядом.

Он рядом. Слишком. Его рука всё ещё на моей щеке. Он дышит медленно. И я вдруг понимаю — он не просто «коуч». Он мужчина. И это не просто консультация. Это… другой уровень.

— Почему ты так на меня действуешь? — спрашиваю я почти шёпотом.

Он даже не мигает.

— Потому что ты думаешь, что управляешь этим. — Голос низкий, ровный, без намёка на ласку. — Но ты уже давно не рулишь, Диана. С того самого момента, как вошла сюда.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я... — пытаюсь сказать, но голос предательски садится.

— Не говори, — бросает он. — Просто слушай.

Его рука ложится мне на затылок — точно, твёрдо. Он знает, куда её положить, как держать. Без лишнего давления, но и без шансов выскользнуть.

— Ты пришла сюда играть, Диана. Показать мне, что ты не из тех, кто поддаётся. Что сильная. Умная. Ехидная.

Его лоб касается моего. Мы на одной линии дыхания. Я чувствую запах — кожа, кофе, немного мускуса. И что-то хищное под всем этим.

— Но знаешь, в чём твоя ошибка?

— В чём? — выдыхаю я.

Он отвечает почти шёпотом, но каждое слово — как выстрел.

— Ты выбрала меня соперником. А я не играю в ничью.

Мои пальцы сжимаются в подлокотниках. Грудь поднимается чаще, чем надо. А он молчит. Просто смотрит. Глубоко, медленно, как будто раздевает меня — не физически, а по слоям: кожа, мысли, защита, маска.

— У тебя два варианта, — продолжает он. — Первый — ты снова надеваешь эту свою броню. Сарказм, отстранённость, «я всё под контролем». И валишь отсюда.

Пауза.

— Второй — ты останешься. Не клиенткой. Женщиной. Которая хочет знать, почему её руки дрожат от одного моего взгляда.

Я закрываю глаза. Чёрт, Тимур.

— Ты думаешь, я хочу тебя трахнуть, — говорит он. — Ошибаешься. Я хочу, чтобы ты перестала врать. Себе. Мне. Всем.

Он чуть сильнее сжимает затылок — не больно, но я чувствую, как это якорит. Приземляет. Лишает кислорода.

— Знаешь, как это выглядит со стороны? — продолжает он. — Девочка с острым языком и паникой за глазами. Бьётся за контроль, которого у неё никогда не было.

Он отстраняется на сантиметр.

— Ты устала, Диана. Я это вижу. Ты охуела от собственного спектакля.

Я замираю. Он бьёт не по коже — по суть. Прямо в грудную клетку.

— Зачем ты всё это делаешь? — выдавливаю я.

Он отвечает сразу:

— Потому что хочу видеть тебя настоящей. Не потому, что ты мне нравишься. А потому что ты либо проснёшься — либо так и будешь жить чужой жизнью.

Он отпускает затылок и резко отступает. Пространство возвращается, но вместе с ним — пустота.

— Консультация окончена, — говорит он, и его голос — как приказ, но с лёгкой насмешкой. — Пока ты не решишь, кто ты — даже не подходи ко мне как к коучу.

Я стою, не двигаясь. Его взгляд будто ещё держит меня, даже без прикосновения.

— Тимур... — хриплю я, но он перебивает.

— Если хочешь просто эмоций — найди себе нового мужика, — бросает он, и его глаза сужаются, как у хищника. — Если хочешь правды — завтра, девятнадцать ноль-ноль. Переговорная три.

Он разворачивается и уходит.

Не даёт мне шанса ответить.

Не оборачивается.

Я остаюсь одна в его кабинете.

И впервые не знаю — я хочу ударить его. Или остаться.

12

Карина звонит в шесть, голос — как сирена, орёт про «разгрузиться, развеяться». Я перед зеркалом, в чёрном платье, которое липнет, как броня. Каблуки — острые, как моё настроение.

Хватит копаться в голове.

Хватит зеркал, где я — не я.

Сегодня я — Диана, которая всех посылает.

Которая танцует до упаду.

Которая, блядь, живёт.

— Ди, готова? — Карина в трубке, как ураган. — Такси через пять минут. Не трынди, что передумала!

— Не трынжу, — фыркаю, крася губы красным. — Но если ты в той блёсточной кофте, я сбегу.

— Обещаю, без трикотажа! — хохочет она. — Шевели задницей, амазонка.

Бросаю телефон на кровать. Проверяю себя в зеркале. Платье — огонь. Глаза — как у кошки, готовой драться. Сегодня я не трескаюсь. Я рву всех в клочья. Фридрих, мой фикус, смотрит с укором, но я показываю ему язык. Не сегодня, зелёный.

Такси у подъезда. Карина уже там — золотой топ блестит, как дискошар, джинсы обтягивают, как вторая кожа. Машет, как ненормальная. Я падаю на заднее сиденье, каблуки цокают.

— Ну что, звезда, — Карина пихает локтем, глаза блестят, как на коктейле. — Готова порвать клуб?

— Готова порвать тебя, если будешь орать, — огрызаюсь, но улыбаюсь. — Куда едем?

— «Пульс», — тянет она, как конфету. — Стас с другом там. Артём, его кореш, юрист. Увидишь, твой тип.

— Мой тип? — хмыкаю, глядя в окно, где мелькают огни. — Кар, мой тип — кофе и тишина. Не сватай.

— Пф, — закатывает глаза. — Кофе — для бабушек. Сегодня ты танцуешь, флиртуешь, живёшь. Договорились?

— Посмотрим, — бросаю я. Её энтузиазм — как вирус, цепляет. — Если твой Стас запоёт под караоке, я сваливаю.

— Он не поёт, — хохочет она. — Ну, почти. Ладно, Ди, расслабься. Будет весело.

Такси тормозит у клуба. «Пульс» — неоновая вывеска, толпа у входа, запах сигарет и парфюма. Охранник скользит взглядом по моему платью, я ухмыляюсь. Смотри, но не трогай, приятель. Мы с Кариной вваливаемся внутрь.

Музыка — как молот по ушам. Свет мигает — красный, синий, — хочет добить. Клуб воняет виски, потом, сладкими коктейлями. Толпа гудит, тела трутся, адреналин бьёт в вены. Я в игре.

Стас и Артём у бара. Стас — высокий, татуировка на запястье, щетина, как у рок-звезды, чёрная рубашка. Обнимает Карину, она тает, хохочет, когда он шепчет ей что-то. Артём — рядом, тёмные глаза, костюм без галстука, голос — как у радиоведущего, мягкий, с искрой. Улыбается — белозубо, как в рекламе.

— Диана, да? — протягивает руку. — Артём. Стас сказал, ты — ураган.

— Ураган? — хмыкаю, пожимая руку. Пальцы тёплые, крепкие. — Он наврал. Я — цунами.

— Цунами? — смеётся он, садясь ближе. — Тогда держись, я умею плавать.

— Проверим, — бросаю я, заказывая джин-тоник. Обжигает горло, как надо. Карина со Стасом уже на танцполе, она машет, глаза блестят. Они простые. Лёгкие. Я хочу так же. Без головоломок. Без крючков.

— Так, Диана, — Артём наклоняется, локоть касается моего. — Ты всегда такая колючая? Или платье делает тебя опасной?

— Платье делает меня смертельной, — фыркаю, крутя стакан. — А ты всегда такой болтливый?

— Только когда вижу цунами, — подмигивает он. — Чем живёшь? Карина сказала, ты копирайтер. Пишешь что-то крутое?

— Пишу, чтобы начальнику не прилетело от клиентов, — хмыкаю. — А ты? Юрист? Спасаешь мир?

— Спасаю кошельки богатых, — ухмыляется он. — Вчера, например, уделал одного адвокатишку в суде. Хочешь историю?

— Валяй, — бросаю я. — Но если скучно, оштрафую.

Он смеётся, рассказывает про какой-то кейс с контрактом. Голос тёплый, уверенный. Я киваю, улыбаюсь, но что-то не цепляет.

Он нормальный.

Слишком нормальный.

Без хрипотцы. Без искр.

Блядь, Диана, хватит думать о фигне.

Карина срывается с танцпола, тянет за руку. Щёки розовые, глаза — на третьем коктейле.

— Ди, пошли танцевать! — орёт, перекрикивая музыку. — Хватит сидеть, как тётя!

— Я не тётя, — огрызаюсь, но встаю. — Наступишь на ногу — утоплю.

— Попробуй! — хохочет она, таща в толпу.

Музыка бьёт в грудь. Я кружусь, платье липнет к коже. Жива. Стас подхватывает Карину, они смеются, как идиоты. Артём рядом, его рука на моей талии — лёгкая, без напора. Я не отстраняюсь. Почему бы нет? Он нормальный. Не роется в мозгах. Танцуем, толпа гудит, свет мигает. Я смеюсь, и, блядь, это почти как свобода.

— Правда или действие, цунами? — Артём наклоняется к уху, голос пробивается через музыку.

— Действие, — ухмыляюсь. Дерзкая Диана на месте. — Но без глупостей, юрист.

— Поцелуй меня, — говорит он, глаза блестят, тёплые, мягкие. — Прямо здесь. Без последствий.

Я замираю. Его рука на талии, тёплая, лёгкая. Толпа гудит, музыка бьёт. Я почти киваю. Почти поддаюсь. Чтобы доказать себе, что могу. Что свободна. Но Карина хватает меня за руку, глаза дикие.

— Ди, в туалет! — орёт она. — Срочно, или я лопну!

— Блядь, Кар, ну и тайминг у тебя, — фыркаю я, но иду за ней. Артём смеётся, машет рукой.

— Вернёшься — доиграем! — кричит он.

Туалет — как зона боевых действий. Зеркала запотели, девчонки толпятся, поправляют макияж, воняет лаком для волос и чем-то сладким. Карина ныряет в кабинку, бормоча что-то про «проклятые коктейли».

Я стою у раковины, лениво кручу телефон в руках. Просто так. Из привычки. Открываю чат курса — и тут, блядь, как удар под дых.

Тимур:

«Играете в безопасность? Зря. Настоящее начинается там, где страшно».

Сердце стучит, как молот. Его слова — как лезвие, режут, хотя он писал не мне.

Всем. Но, сука, мне.

Как будто он стоит за спиной, смотрит в упор, с этой хрипотцой, от которой кожа горит. Пальцы дрожат, телефон чуть не падает в раковину.

Щёки вспыхивают, как будто меня поймали.

Играю в безопасность? С Артёмом? С его тёплыми руками и мягким поцелуем?

Блядь, Тимур, как ты это делаешь?

Карина выходит, видит моё лицо, прищуривается.

— Ди, ты чего? — её голос — как допрос. — Опять твой коуч?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Он не мой, — огрызаюсь, но горло сжимает. — Просто… херня какая-то.

— Угу, — хмыкает она, поправляя помаду. — Ладно, пошли, допьём и дотанцуем.

Киваю, но внутри всё сворачивается в узел. Его слова — как крючок. Тянут. Жгут.

Я заказываю ещё один коктейль. Потом ещё. Музыка бьёт, я танцую с Артёмом, его руки на талии, он смеётся, я смеюсь, но всё — как в тумане.

— Ну что, цунами, — он наклоняется ближе, глаза блестят. — Доиграем?

Я киваю, ухмылка на лице, но внутри — как на канате, балансирую. Он наклоняется, его рука на моей талии сжимает чуть сильнее, тёплая, но не властная. Его губы находят мои — мягкие, чуть влажные, пахнут мятой и чем-то сладким, как его коктейль. Он целует уверенно, но не жёстко, язык скользит легко, пробует, как будто проверяет, как далеко я зайду.

Я отвечаю, вцепившись пальцами в его рубашку, но, блядь, ничего.

Не торкает. Не жгёт. Не рвёт на части.

Как будто целую манекен.

Нормальный. Слишком нормальный. Без крючков. Без искр.

Я отстраняюсь, губы горят, но не от поцелуя — от пустоты. Улыбаюсь, чтобы не выдать себя, но внутри — как будто кто-то выключил свет. Артём смотрит, глаза всё ещё блестят, ждут чего-то. Я отхожу на шаг, сердце колотится, но не от него.

— Ну, юрист, недурно, — хмыкаю я, поправляя платье, голос дерзкий, но внутри — пусто. — Но я не по этой части.

— Серьёзно? — Артём приподнимает бровь, улыбка всё ещё тёплая, но с лёгкой тенью. Чувствует, что я не здесь. — Что, уже сваливаешь? Или дашь мне ещё шанс?

— Шанс? — фыркаю, отводя взгляд, пальцы теребят ремень сумки. — Может, если музыка станет лучше.

Он смеётся, но в глазах — намёк на обиду. — Ладно, цунами, не исчезай. Ещё потанцуем?

— Посмотрим, — бросаю я, отходя на шаг. Щёки горят, но не от него. От этой чёртовой пустоты. —Пойду, глотну воздуха.

Он кивает, но глаза прищуриваются, как будто ловит моё враньё. Я отворачиваюсь, иду к бару, где Карина со Стасом пьют что-то розовое и хохочут, как идиоты. Музыка бьёт в грудь, толпа гудит, но его слова — «Настоящее начинается там, где страшно» — как заноза, впиваются глубже. Чёрт, Тимур, ты даже здесь, в этом чёртовом шуме, ловишь меня.

— Ди, ты чего? — Карина ловит меня за руку, её щёки розовые, глаза блестят. — Только не говори, что опять грузишься.

— Не гружусь, — говорю, но голос дрожит. — Просто… устала. Пойду домой.

— Уже? — Стас приподнимает бровь, его рука на талии Карины. — Мы только начали.

— Начали без меня, — хмыкаю я, стараясь держать лицо. — Кар, я домой.

— Ди, ну блин, — Карина тянет меня за руку, но я выскальзываю. — Артём, скажи ей!

— Пусть идёт, — Артём подходит, его голос мягкий, но с лёгкой обидой. — Цунами не удержишь, да?

— Точно, — фыркаю я, но его улыбка уже не цепляет. — Ладно, ребята, пока.

Я пробираюсь через толпу, запах пота и парфюма бьёт в нос. Артём догоняет меня у выхода, его рука касается моего плеча.

— Я провожу, — говорит он, и в его голосе нет давления, только лёгкая забота. — Не хочу, чтобы ты одна тут бродила.

— Я не пропаду, красавчик, — хмыкаю я, но киваю. — Ладно, веди.

Мы выходим, холодный воздух режет щёки, как лезвие. У такси Артём смотрит на меня, его глаза всё ещё тёплые, но уже без искры.

— Было круто, Диана, — говорит он, наклоняется и чмокает меня в щёку. Легко, как друг. — Если передумаешь — пиши.

— Может быть, — бросаю я, но знаю, что не передумаю. Сажусь в такси, дверь хлопает, машина трогается.

Каблуки валяются на соседнем сиденье, ноги гудят, как после марафона. Сердце колотится, будто я трындец как танцевала. Напилась — джин-тоник, коктейли, всё смешалось в голове, но, блядь, не отпускает. Пусто.

Как будто выжали и выбросили. Клуб, музыка, Артём — всё было, но не то. Не цепляет. Не жжёт. Хотела рвать всех в клочья, а теперь сама — как тряпка.

Сука, Ди, где твой огонь?

13

Просыпаюсь в собственной слюне. Щека прилипла к подушке, волосы — как после взрыва, а во рту — будто половина клуба засохла. Телефон на полу, экран треснул — видимо, бросала со злости.

Сука, Ди, браво

. Художественно.

Встаю, шатаясь, как корабль в шторм. Голова гудит, будто там поселился Олег со всеми своими претензиями. В зеркале — чёрт знает что: тушь потекла чёрными ручьями, помада размазана, как у клоуна из кошмаров. Но глаза.

Блядь, глаза

. Пустые. Как будто вчера из меня вытекло всё, что было живого.

— Отлично, Диана. Теперь ты выглядишь, как чувствуешь себя, — бормочу в отражение.

Душ не помогает. Кофе — тоже. Сижу на кухне, держу кружку двумя руками, будто она может спасти от этой дыры внутри. За окном — серое небо, дождь барабанит по стеклу, и даже природа, кажется, насмехается. Фридрих качается от сквозняка, его листья шелестят, как будто шепчут:

«Ну что, звезда, как дела?»

— Заткнись, — говорю фикусу. — У меня всё норм.

Но норм хуй там.

Я помню всё: Артёма, его тёплые руки, мягкий поцелуй, который был, как... ничего. Как поцелуй с манекеном. А потом — сообщение Тимура в чате. «Играете в безопасность? Зря. Настоящее начинается там, где страшно». И всё схлопнулось. Как будто он стоял рядом, смотрел, как я притворяюсь, что мне норм. Что я свободна. Что могу без него.

Телефон звонит. Карина. Отклоняю. Ещё раз. Опять отклоняю. На третий — беру.

— Ди, ты живая? — её голос бодрый, но с беспокойством. — Сбежала вчера, как Золушка. Что стряслось?

— Ничего, — хриплю. — Устала.

— Устала? — недоверчиво. — Ди, ты танцевала полчаса, хряпнула три коктейля и свалила. Это не усталость. Это пиздец какая паника.

Сжимаю кружку. Карина знает меня, сука, лучше меня.

— Артём спрашивал твой номер, — продолжает она мягче. — Хороший парень. Чё ты от него сбежала?

— Он слишком... — ищу слова. — Нормальный.

— Нормальный? — хохочет она, но без веселья. — Чё, Ди, нужен псих, который тебя по стенке размажет?

Молчу. Ответ знаю, и он мне не нравится.

— Ладно, — вздыхает Карина. — Но если думаешь, что твой коуч — ответ, то, блядь, ты играешь с динамитом.

Сбрасываю вызов. Играю с динамитом. Кар, если б ты знала, я уже взорвалась.

Работаю дома. Ноут на коленях, пижама, волосы в пучке. Олег прислал правки к проекту архитекторов, но буквы плывут, мысли скачут. Пишу абзац, стираю. Ещё — опять херня. В голове — его голос, хрипотца, жгучая, как ожог.

Хожу по квартире. Останавливаюсь у зеркала в прихожей. Без макияжа, без брони, в футболке с дыркой на плече. Кто я? Без сарказма, без игры, без маски-щита?

Беру блокнот с подоконника. Открываю чистую страницу. Пишу:

«Кто я, блядь, без этой херни?»

Смотрю на строчку. Почерк кривой, как моё настроение. Хочу язвить, чтобы не было больно. Пишу: «Хочу орать, что всё норм, но, сука, не выходит». Пальцы дрожат, ручка скользит.

Пишу дальше:

«Мне страшно. Страшно быть той, кто плачет от глупых фильмов. Кто хочет обнимашек, когда мир рушится. Кто мечтает о собаке, но боится, что не справится. Кто смотрит на пары в кафе и думает: «А если у меня никогда не будет такого?»

Блокнот падает. Слёзы жгут, но не плачу. Ещё не готова. Стена, которую строила годами, трещит. Рассыпается.

— Блядь, — шепчу в пустоту. — Блядь, что я делаю?

Заканчиваю работу кое-как. Отправляю Олегу, надеясь, что он не заметит, что половина — бред сивой кобылы. Ложусь на диван, закрываю глаза. Завтра — групповое занятие. Не знаю, встречу там коуча, который разберёт меня по винтикам, или мужчину, который целовал, как будто хотел украсть душу.

Ночью снятся сны: его руки на моей шее, его голос — «Ты уже сделала шаг», его взгляд — золотисто-серый, как лезвие в огне. Просыпаюсь с бешеным пульсом и мокрым бельём. Серьёзно, Ди, даже во сне ты не даёшь себе покоя.

Утром встаю с одной мыслью: хватит прятаться. Хватит играть в ту, кого нет. Если он хочет настоящую — получит. Но я не знаю, выдержу ли то, что увижу в его глазах.

Одеваюсь, как на войну: джинсы, чёрная футболка, никакого макияжа. Только тушь — чтобы глаза не потерялись. Смотрю в зеркало. Вот она. Диана без маски. Не богиня, не стерва, не комедиантка. Просто девчонка, которая боится и хочет одновременно.

В офисе Тимура пахнет кофе и чем-то холодным — антисептиком или его равнодушием. Прихожу на пять минут раньше, сажусь в угол, надеясь раствориться. Бесполезно. Он найдёт меня взглядом, даже за колонной.

Народ собирается: Лена в розовом кардигане, теребит пуговицы. Дима в футболке «No stress», но напряжён, как струна. Элина — в пиджаке, волосы в пучке, как генерал перед боем. И Сергей — все со своими тараканами, ждут, когда их разберут.

Тимур входит в семь. Тёмные джинсы, белая рубашка с закатанными рукавами, волосы взъерошены — как будто провёл рукой. Глаза — ледяные иглы. Холодные, отстранённые. Он играет в доброго коуча, но я знаю, какой он, когда хочет раздавить. Обводит группу взглядом, на мне — секунда. Хватает, чтобы мурашки.

— Сегодня говорим о масках, — начинает он, голос ровный, без хрипотцы. — Зачем мы их носим. Что остаётся, когда снимаем.

Садится на край стола, скрещивает лодыжки. Расслабленный, но это поза хищника.

— Елена, — поворачивается к ней, голос смягчается. — Ты сказала, что боишься быть слишком мягкой. Что значит «слишком»?

Лена краснеет, пуговица трещит под пальцами.

— Ну... люди подумают, что я слабая. Используют.

— И что делаешь, чтобы не казаться слабой?

— Молчу, — тихо. — Или говорю, что ждут.

— Надеваешь маску «удобной девочки», — кивает Тимур. — Что будет, если снять?

Девушка молчит, глаза блестят. Я сжимаю кулаки, чувствуя, как внутри что-то рвётся. Он так деликатно с ней. А со мной — как мясник с тушей.

— Дима, — взгляд Тимура. — Твоя маска — «добряк-рубаха». Развлекаешь, помогаешь, а сам херово. Зачем?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Дима чешет подбородок, ухмыляется, но глаза грустные.

— Нормально же. Людям легче.

— Легче, — повторяет Тимур. — А тебе?

— А мне... — Дима замолкает, плечи опускаются. — Хочется, чтобы спросили, как я.

— Но для этого нужно снять маску, — говорит Тимур. — А ты боишься, что под ней — то, что никому не нужно.

Дима кивает, не поднимая глаз. Хочу врезать Тимуру. За точность. За боль. За мягкость с другими и палачество со мной.

— Элина, — его взгляд. — Маска «железной леди». Контроль, план. Что, если не знать ответа?

Лена выпрямляется, подбородок вверх.

— Ничего. Справлюсь.

— Справишься, — соглашается Тимур. — Но останешься одна. Потому что к железным леди не подходят обниматься.

Элина моргает, пальцы дрожат, поправляя пиджак. Он обходит всех. Вопросы — как скальпель. Все трескаются. Живые, уязвимые. Я сижу в углу, жду приговора.

— Диана, — его голос — лезвие, без тепла. Не поворачивается ко мне, только взгляд — холодный, оценивающий.

— Да? — голос дрожит.

— Твоя маска, — пауза, как вечность. — «Неприступная стерва». Сарказм, колкости, всех на расстоянии. Зачем?

Кровь приливает к щекам. Все смотрят. Он — как судья.

— Может, потому что люди — говно, — огрызаюсь. — Лучше держать их подальше.

— Всех? — бровь приподнимается. — Или тех, кто может задеть?

— Какая разница? — голос звенит. — Итог один.

— Разница в том, — наклоняется вперёд, глаза буравят, — что ты отсекаешь не только врагов. Но и тех, кто мог бы быть рядом.

— Не нужны, — повторяет он, и в его тоне — лёгкая насмешка. — Тогда зачем ты здесь, Диана? Зачем тратишь время на курс о том, как строить отношения?

Молчу. Он прав, сволочь.

Дима вдруг вмешивается, его голос — с лёгкой усмешкой:

— Да ладно, Тимур. Дианка просто такая — огонь-девчонка. Ей нужен кто-то, кто её укротит, иначе она всех тут порвёт.

Я взрываюсь:

— Никто меня не будет укрощать! Я не лошадь!

Дима смеётся, но Тимур поднимает руку, и смех затихает. Его взгляд — на мне, тяжёлый, пронзительный.

— Ей не укротитель нужен, — говорит он, и его голос — как удар молота. — Ей нужен тот, кто не боится её зубов. Но тебе, Диана, страшно, что кто-то их выдержит.

Молчание. Звенящее, тяжёлое. Я сижу, как громом поражённая, чувствуя, как его слова проникают под кожу, под маску, прямо в нутро. Он видит меня. Видит мой страх. И говорит об этом, как о погоде.

— Я никого не боюсь, — шепчу я, но голос ломается.

— Боишься, — спокойно возражает он. — Боишься, что кто-то подойдёт слишком близко и увидит, что под всей этой колючей проволокой — девочка, которая просто хочет, чтобы её любили.

Слёзы жгут глаза. Я сжимаю кулаки, ногти впиваются в ладони.

— Заткнись, — едва слышно.

— Не заткнусь, — его голос становится тише, но от этого ещё страшнее. — Потому что ты здесь не для того, чтобы прятаться. Ты здесь, чтобы научиться быть собой.

— А если себя нет? — срываюсь. — Если под маской — пустота?

Смотрит долго. Холод в глазах тает, появляется тепло, почти нежность.

— Тогда заполним, — говорит он просто.

Группа разбегается. Избегают моих глаз — моё расчленение их смутило. Лена улыбается несмело, Дима хлопает по плечу: «Держись, Дианка». Элина кивает с пониманием. Сижу в кресле, ноги ватные, голова гудит.

Тимур собирает бумаги, делает вид, что не замечает меня. Но ждёт. Когда дверь закрывается за последним, встаю, держусь за стул.

— Что за игра, айсберг? — голос хриплый, злость пробивается.

Он поднимает глаза, убирает блокнот. Обходит стол. Сердце колотится, как молот, дыхание сбивается. Отступаю к стене, он идёт, пока не останавливается в полуметре.

— Никакой игры, — говорит он, и его голос снова с той хрипотцой, от которой слабеют ноги. — Ты сама попросила правду.

— Я не просила, чтобы ты размазывал меня перед всеми!

— Размазывал? — его губы дёргаются в усмешке. — Диана, я просто назвал вещи своими именами. А ты расплакалась от одного прикосновения к правде.

— Я не плакала! — но голос дрожит, выдавая меня.

Он наклоняется ближе, и я чувствую его запах — кофе, кожа, что-то хищное.

— Плакала, — шепчет он. — Внутри. Я видел.

Его рука касается запястья — легко, но я вздрагиваю, как от тока. Пальцы обхватывают кисть, не сжимая, но не отпуская.

— Пусти, — шепчу, не дёргаясь.

— Не хочешь, чтобы пустил, — его палец скользит по коже, задыхаюсь. — Хочешь, чтобы держал крепче.

— Ты ебанутый, — хриплю, почти умоляюще.

— Ебанутый? — его голос — как лезвие, режет, глаза сужаются, сжимает запястье сильнее, почти до боли. — А ты всё равно стоишь, дрожишь, как лист. Не ври себе, Диана.

Смотрю в его глаза — серые, с золотыми искрами, — тону. Он прав. Я стою, позволяю держать запястье. Его прикосновение — как наркотик.

— Не трать сарказм на тех, кто тебе не нужен, — голос ниже, хриплее. — Это притупляет вкус. К себе. И ко мне.

Пальцы сжимают ещё, жар по коже. Тону в его взгляде.

— Что ты хочешь? — шепчу.

— Чтобы ты перестала бояться, — отвечает он. — Себя. Меня. Того, что, между нами.

— А что между нами?

Отпускает запястье, отходит. Холод наваливается.

— Узнаешь, когда будешь готова, — говорит, поворачиваясь к столу. — А пока — домой. Подумай.

— Тимур... — начинаю, но он перебивает.

— Домой, Диана.

Его голос — как приказ, и я подчиняюсь. Хватаю сумку, иду к двери. У порога оборачиваюсь. Он стоит, опершись на стол, смотрит в окно. Профиль резкий, как лезвие ножа.

— Ты сволочь, — говорю я.

— Знаю, — не поворачивается.

Выхожу, дверь хлопает. Сердце колотится, руки дрожат. На запястье — его прикосновение, жжёт. Иду по коридору, собираю осколки гордости.

Он, сука, прав, но я ещё побарахтаюсь. Он видит меня настоящую.

Дома падаю на диван, закрываю глаза. В ушах — его голос: «Заполним». Как будто это просто. Но, блядь, может, стоит попробовать.

Беру телефон, открываю заметки. Пишу:

«День первый без маски. Страшно, как в детстве в темноте.

Но, сука, я не сдамся.

Хочу узнать, кто я, когда не притворяюсь».

Сохраняю. Завтра напишу ещё. И послезавтра. Пока не найду ответ на вопрос, который задал этот чёртов айсберг: кто я, когда не боюсь быть собой?

14

Просыпаюсь от того, что солнце лупит в глаза, как прожектор на допросе. Телефон показывает восемь утра. Хуже всего — я помню всё. Его руку на запястье, его «заполним», мой срыв перед группой.

Блядь, Ди, ты вчера была как содранная кошка.

Беру блокнот с тумбочки, пишу дрожащей рукой:

«День второй. Если я не стерва, то кто? Хочу в Питер и забыть всё».

Смотрю на строчку. Питер — как побег. Детская мечта. Когда мне было пятнадцать, я хотела туда сбежать, жить на чердаке, писать стихи и никого не знать. Сейчас это звучит как план А.

Кофе не помогает. Сижу на кухне в трусах и футболке с дыркой, смотрю в окно. Серое утро, дождь стекает по стеклу, как слёзы. Фридрих качается от сквозняка, его листья шелестят упрёком. Да, зелёный, знаю. Вчера я была жалкой.

Телефон разрывается. Олег. Естественно. Беру, уже готовясь к его крикам.

— Савельева, ты там совсем охуела? — его голос как пила по нервам. — Текст для архитекторов — это что за говно? Клиент в шоке!

— Доброе утро и тебе, солнышко, — огрызаюсь, но сердце уже колотится. — Что не так?

— Что не так? — он орёт так, что я отношу трубку от уха. — Половина предложений — набор слов! «Пространство дышит элегантностью» — это вообще, что, блядь, означает?

Сжимаю кулак. Вчера писала в тумане, после Тимура мозги были как каша.

— Исправлю, — говорю сквозь зубы.

— Исправишь? — злобный смех. — Диана, ты либо делаешь проект для архитекторов заново к завтра, либо пиздец твоей репутации. Я лично позвоню всем нашим клиентам и расскажу, какая ты «профессионалка».

— Сделаю, блять! — срываюсь. — К завтра будет!

— Вот и славно, — в его голосе довольство. — Включи голову. А не то, что ты обычно включаешь.

Сбрасываю. Руки дрожат от злости. Олег — мудак, но он прав. Вчера я написала хуйню. Из-за этого чёртового коуча голова была не на месте.

Открываю ноут, смотрю на файл. Действительно бред. «Архитектурные решения как поэзия в камне» — серьёзно, Ди?

Тебя несло как стихоплёта-неудачника.

Принимаюсь переписывать. Удаляю весь пафос, оставляю факты. «Панорамные окна увеличивают освещённость на 40%». «Использование натуральных материалов снижает экологический след». Скучно, но работает.

В час дня телефон пищит. Сообщение от мамы в телеграме:

«Ди, почему не звонишь? Папа приехал с рейса — заболел, приезжай».

Сердце сжимается. Читаю ещё раз. Папа болеет. Мама пишет сухо, без подробностей, но за словами чувствую панику. Она всегда так — не хочет «грузить», но ждёт, что я сама догадаюсь.

Набираю номер, но на середине сбрасываю. Не готова. Не хочу слышать мамин голос, полный упрёков: «Дочка, почему так редко звонишь? Мы же волнуемся». А потом — про папу, про ещё что-то, про то, что «хорошие дочки всегда приезжают».

Я плохая дочка. Знаю. Звоню раз в месяц, приезжаю на праздники из чувства долга. Люблю их, но не могу быть той, кого они хотят видеть. Послушной. Замужней. С детьми и стабильной работой.

Откладываю телефон. Отвечу позже. Когда соберусь с духом.

К трём дня Артём пишет:

«Привет, цунами. Давай тусанём?».

Смотрю на сообщение. Нормальный парень. Не лезет в мозги, не разбирает по частям. Может, это и есть то, что нужно? Нормальность?

Отвечаю: «Окей. Где?»

«Бар «Среда» знаешь? В семь?»

«Буду».

Закрываю ноут. Текст готов, Олег может идти лесом. Панорамные окна, экологический след — всё чётко, без пафоса. Пусть подавится своей репутацией. Иду в душ, встаю под горячую воду, пытаюсь смыть вчерашний день. Тимур. Его «заполним». Его взгляд, от которого до сих пор мурашки. Вода стекает по коже, но он всё равно в голове, как заноза.

Вылезаю, вытираюсь, смотрю в зеркало. Сегодня — не курс. Не джинсы и футболка, не «Диана-стерва». Хочу быть нормальной. Обычной девчонкой на свидании с обычным парнем. Открываю шкаф, тяну чёрное платье — обтягивающее, но не кричащее, чуть выше колена, с вырезом. Сушу волосы, делаю лёгкую укладку — волны, чтобы выглядеть, будто не старалась, но всё равно огонь. Макияж — стрелки, красная помада, тушь, чтобы глаза горели. Смотрю в зеркало: не стерва, не клиентка. Женщина. Которая знает, чего хочет. Ну, почти.

Никаких кед, беру туфли на среднем каблуке. Сегодня я играю в нормальность, Артём. Посмотрим, что ты мне предложишь.

***

«Среда» — небольшой бар в центре, деревянные столы, приглушённый свет, музыка тихая, не орёт. Пахнет пивом и чем-то сладким, как сироп. Артём уже там, в джинсах и синей рубашке, улыбается, когда меня видит. Встаёт, обнимает — легко, без давления. Пахнет одеколоном и мятой, как парень из рекламы.

— Привет, красавица, — говорит, глаза блестят. — Выглядишь… ух. Платье — огонь.

— Ну, старалась, — усмехаюсь, сажусь напротив. Чёрное платье обтягивает, как вторая кожа, каблуки постукивают по полу.

— Как дела? — спрашивает он, заказывая мне джин-тоник, себе виски. — День был норм?

— Нормально, — пожимаю плечами. — Работала. А ты?

— Суд, клиент-идиот, победа в деле, — смеётся, откидываясь на стуле. — Обычная движуха. А ты над чем? Что-то крутое?

— Тексты для архитекторов, — морщусь. — Скукота смертная. Панорамные окна, экологический след. Хрень, но платят.

Он хмыкает, потягивает виски.

— Давай закажем поесть? Их бургеры тут — огонь.

— Валяй, — киваю. Он машет официанту, заказывает два бургера с картошкой и ещё по коктейлю — мне мохито, себе что-то с ромом. Еда приходит быстро: сочные булки, запах жареного мяса, картошка хрустит. Я ковыряю свою порцию, стараюсь быть «в моменте».

— Слушай, а ты всегда такая? — Артём наклоняется ближе, улыбается. — В смысле, как ураган. Даже в платье — будто готова мир разнести.

— Ага, — фыркаю, кручу бокал в руках. — Это что, плохо?

— Нет, круто, — он качает головой. — Просто… необычно. Большинство девчонок на свиданиях рассказывают про сериалы или шмотки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Сериалы? — приподнимаю бровь. — Серьёзно? Я должна сейчас про «Нетфликс» трындать?

— Ну, не должна, — смеётся он. — Но, знаешь, это было бы… нормально.

Нормально

. Слово бьёт, как пощёчина. Я же сюда за этим пришла, да? За нормальностью. Улыбки, виски, лёгкий треп. Но внутри — ничего. Как будто я в чужой роли.

— Окей, давай попробуем, — говорю, отпивая джин-тоник. — Что там нормальные люди на свиданиях делают? Рассказывают, каких классных котиков сегодня видели в рилс?

Артём хохочет, чуть не роняет стакан.

— Ну, котики — это база, — подмигивает. — Но можно про путешествия. Была где-нибудь крутом? Или мечтаешь?

— Питер, — вырывается само. — Хочу туда. Просто… не знаю. Побег, что ли.

— Питер? — он кивает. — Классно. Мосты, бары, дожди. Тебе бы зашло. А что за побег?

Я замираю. Не хочу копаться. Не с ним. Пожимаю плечами, улыбаюсь, чтобы скинуть напряг.

— Да так, от себя, наверное, — говорю, но голос звучит фальшиво. — А ты? Где тусуешься?

Он рассказывает про поездку в Грузию, про вино, горы, тёплый Тбилиси. Я киваю, пью, стараюсь быть «на волне». Улыбаться, слушать, не огрызаться. Но его истории — как вода. Скользят, не цепляют. Но думаю я о другом.

— Ди, ты где? — Артём касается моей руки, его пальцы тёплые. — Что-то не так?

— Тут, — вру на автомате. — Просто устала после работы.

Он кивает, не лезет. Рассказывает про коллегу, который облажался в суде. Я смеюсь, но внутри — как рыба на суше. Артём хороший. Слишком. Без острых углов, без крючков. Нормальный.

Но, блять, это не моя нормальность.

— Хочешь потанцевать? — предлагает он, когда включают медляк.

— Давай, — соглашаюсь, хотя знаю, что зря.

Он берёт меня за талию, ведёт. Двигается уверенно, руки тёплые, крепкие. Нормальные. Я прижимаюсь ближе, пытаюсь почувствовать хоть что-то. Хочу, чтобы его тепло пробило меня, как ток. Ничего. Как будто танцую с тенью.

— Ты классно двигаешься, — говорит он, улыбаясь. — Платье, танец… Ди, ты прям из другого мира.

— Из ада, что ли? — усмехаюсь, но он качает головой.

— Нет, из какого-то… дикого. В хорошем смысле.

Я молчу. Его слова — комплимент, но скользят мимо. Дикий — это не про платье и укладку. Это про огонь, который Артём не разожжёт. Он наклоняется, его дыхание касается моей щеки.

Я замираю. Он целует меня — мягко, осторожно, но с напором, как будто хочет доказать, что может. Его губы тёплые, язык скользит аккуратно. Он целует технично, как парень, который знает, что делает. Но я чувствую только холод. Пустота. Его руки на моей талии — как чужие.

Я отстраняюсь, смотрю ему в глаза. Его взгляд тревожный, но в нём — надежда.

— Артём, — говорю тихо, голос дрожит. — Ты классный. Правда. Но мне сейчас не до этого.

— Диана… — начинает он, но я качаю головой.

— Извини, — цежу, отступая. — Ты заслуживаешь ту, которая впишется в твою жизнь. А я… я, похоже, не про это.

Он смотрит, молчит. В его глазах — разочарование, но он не спорит. Умный. Я разворачиваюсь, иду обратно к столу. Бургер недоеден, мохито допит наполовину. Достаю из сумки пару тысяч, кладу под бокал. За ужин. За коктейль. За попытку быть той, кем я не являюсь.

— Ди, постой, — Артём встаёт, делает шаг ко мне. — Может, поговорим? Я не давлю, просто…

— Не надо, — обрываю, натягивая улыбку. — Ты реально крутой. Но я — не твоя история.

Хватаю сумку, пальто и иду к выходу. Чувствую его взгляд в спину, но он не идёт следом. Правильно. Моя нормальность — не здесь. Не в этом баре, не в этом платье, не в его тёплых руках. Моя нормальность — это огонь, который жжёт, а не греет.

На улице холодно, дышится легче. Достаю телефон, вызываю такси. Жду у дороги, думаю, что со мной не так. Почему нормальные парни — как вода? Почему тянет к тем, кто бьёт наотмашь?

— Диана?

Я оборачиваюсь — и, блядь, конечно.

Тимур.

Стоит, как вышитый из холода: чёрное пальто, расстёгнуто, волосы тронуты ветром. Рядом с ним — женщина. Рыжая, уверенная, с хищной улыбкой и взглядом, который сразу оценивает. Каблуки, обтягивающее платье, ярко-красная помада. Вся как вызов.

— Неожиданно, — говорю, прищурившись. Сердце скачет, но я держу лицо. — Проводишь собеседование по ночам?

Он не улыбается. Просто смотрит. Медленно. Его взгляд — рентген, жжёт насквозь.

— Только если кандидатка врёт себе хуже, чем мне, — тихо.

— А ты, значит, истина в последней инстанции? — цежу, стиснув кулаки. — Спорим, я тебе врежу раньше, чем ты мне?

— Врежь, — говорит он, голос низкий, с хрипотцой. — Но бей сильно, Диана. Вряд ли я упаду с одного удара.

— Лера, — произносит он, чуть повернув голову. — Познакомься, это Диана. У нас с ней... нестандартный рабочий процесс.

Лера смотрит на меня с ленцой, как на щенка, залезшего в её лакированную жизнь. Её пальцы скользят по плечу Тимура, задерживаются, будто метят его, как свою территорию.

— Очаровательная, — тянет она, голос как мёд с ядом. — Ты её обучаешь? Или она просто плохо дрессируется?

Я улыбаюсь, остро, как лезвие.

— А ты его секретарь? — говорю сладко. — Или просто греешь место, пока он ищет кого поинтересней?

Лера хмыкает, её глаза сужаются. Она наклоняется к Тимуру, почти касаясь его уха губами.

— Острая, — шепчет, но так, чтобы я слышала. — Тебе нравятся такие, Тим?

Я готова вцепиться в её рыжие патлы, но Тимур вмешивается. Он делает шаг ко мне, сокращая дистанцию. Его пальто задевает мой локоть, его тепло пробивает насквозь, даже сквозь куртку. Я замираю, как будто тело реагирует быстрее, чем разум.

— Хватит, Лера, — говорит он, не глядя на неё, голос как лёд. — Это не дуэль. И не твоё поле.

Лера вскидывает бровь, её улыбка гаснет, как спичка под ветром.

— О, прости, — тянет она, но в голосе — укол. — Я думала, ты любишь, когда кусаются.

Тимур не смотрит на неё. Он смотрит только на меня. Его голос становится ниже.

— Диана, ты выглядишь… иначе.

— А ты — как обычно, — шепчу. — Ледяной, ебать тебя за харизму.

Он усмехается. Не улыбается — именно усмехается, уголком рта.

— Её не купишь. Она либо есть, либо ты просто умеешь притворяться.

— Ты бы знал, как я в этом хороша, — бросаю и разворачиваюсь.

— Диана, — произносит он, и в этом тоне — приказ.

Я стискиваю кулаки, не оборачиваюсь, но слышу, как он подходит ближе. Один шаг. Второй. Его пальто снова касается моего локтя, и я чувствую, как его пальцы слегка сжимают моё запястье — не сильно, но достаточно, чтобы я не двинулась. Его дыхание рядом, горячее, бьёт по нервам.

— Завтра. Восемнадцать ноль-ноль. Переговорная, — говорит он, голос — сталь под бархатом. — Ты придёшь.

— А если не приду? — голос срывается, но я стою, не разворачиваясь.

— Придёшь, — говорит он тихо, почти в ухо.

Я молчу, горло сжимает. Его пальцы отпускают моё запястье, но я всё ещё чувствую их тепло. Он отстраняется, смотрит сверху вниз.

— Не опаздывай, Диана. Я не люблю ждать, — добавляет он ровно, чуть отстраняясь. А потом, уже громче, почти равнодушно, Лере: — Пошли.

Я слышу, как его шаги удаляются. Её каблуки стучат рядом, звонко. А я остаюсь стоять на месте, как вбитая в землю.

Такси подъезжает. Падаю на сиденье, руки дрожат.

Он не просил. Он приказал.

И, сука, я знаю — я приду.

Не потому, что он меня ломает. Потому что я хочу сломать и его.

Такси подъезжает. Падаю на заднее сиденье, руки дрожат. Водитель что-то бубнит, но я не слушаю.

Дома швыряю куртку на пол, хватаю блокнот. Рву страницу про Питер, комкаю, бросаю в мусорку. Пишу:

«Я не хочу быть нормальной»

.

Смотрю на строчку. Правда. Не хочу Артёмов с их тёплыми руками. Не хочу удобства. Хочу огня. Хочу того, кто выдержит мои зубы.

Беру телефон, пишу Тимуру: «Ты думаешь, я буду бегать за тобой?»

Отправляю, не думая. Сердце колотится. Ответ приходит через минуту: «Я не думаю. Я знаю».

Швыряю телефон на диван.

Сволочь. Наглая, самоуверенная сволочь.

15

Вчерашний день — как нож в голове: Артём, его тёплые руки, поцелуй, который не зажёг. А потом Тимур с этой рыжей змеёй, его хватка на моём запястье, его «ты придёшь». Хочу быть нормальной, как Артём, — с бургерами, мохито, без этого ёбаного огня в груди. Но огонь горит, и он — из-за Тимура. Завариваю кофе, чёрный, как моё настроение.

Фридрих качается на подоконнике, листья поблёскивают от росы. Завидую — растёт себе, никто его не рвёт на части.

— Привет, зелёный, — бормочу, поливая его из кружки. — Сегодня я иду на войну. Если не вернусь, завещаю тебе квартиру.

Он молчит, как философ. Умный.

В офисе — обычный пиздец. Олег орёт на дизайнера за шрифты: «Это что за Times New Roman, ты в детском саду, что ли?» Менеджеры носятся с горящими проектами.

Сижу с ноутом, переписываю текст для стоматологии. «Революционные методы отбеливания зубов» — серьёзно? Кому это нахрен интересно? Олег заходит, тычет пальцем в мой экран.

— Савельева, это что за херня? — цедит, глаза как у бульдога. — Ты вообще текст видела? Или опять витаешь в своих мечтах?

— Видела, — огрызаюсь, стиснув зубы. — Уже правлю, расслабься.

— Расслаблюсь, когда ты начнёшь работать, а не строить из себя писательницу, — фыркает он и уходит, хлопнув дверью.

Сука, ненавижу его.

В час дня курьер приносит коробку. От Карины. Открываю — синее платье, о котором я так мечтала. Шёлк, глубокий вырез, облегает, как вторая кожа. Записка: «Надевай и рви всех. Ты можешь. — К». Поднимаю платье к свету. Оно — как вызов. Надену его и порву Олега, Тимура, всех.

В три дня понимаю — не успеваю. Проект для фармкомпании горит, Олег дышит в спину. Набираю Тимура, пальцы дрожат.

— Диана? — его голос спокойный, будто ждал.

— На шесть не получится, — говорю быстро. — Работа. Можно перенести?

— Понял, — коротко. — Перезвоню.

Сбрасывает. Смотрю на телефон, как на гранату. Что значит «понял»? Злится? Плевать хотел? С Тимуром никогда не знаешь.

Через полчаса звонок.

— Не в офисе, — говорит без вступлений. — Ужин. Двадцать ноль-ноль, ресторан «Глосс» на Майской.

Я замираю, ручка падает на стол.

— Свидание? — вырывается. — Серьёзно?

— Не вопрос, а утверждение, Диана. Приходи.

— А если не приду?

— Придёшь, — в голосе усмешка. — Любопытство тебя сожрёт.

Блин, он прав.

Домой лечу на крыльях ярости. Ужин! Ресторан! Внутри — азарт. Достаю платье от Карины, кладу на кровать. Синее, как я мечтала. Если он хочет игру — получит. По моим правилам.

Принимаю душ, когда звонят в дверь. Открываю — Илья. Младший брат, в мятой футболке и джинсах с дырками. Глаза блестят, как у щенка, который хочет косточку.

— Дин, привет! — улыбается, проходит, не спрашивая. — Как дела, систр?

— Нормально, — настороженно. — Что нужно, Пельмень?

Он морщится от прозвища, но смеётся.

— Да так, к сестре зашёл. Можно же? — садится на диван, разглядывает квартиру.

— К делу, Илья, — цежу, скрестив руки. — У меня времени нет.

— Ну ладно, — вздыхает, чешет затылок. — Короче, Дин, нужна помощь. Тридцать тысяч на оборудование для стрима. Я же звезда скоро буду, понимаешь? Подписчики прут, донаты идут. Верну через месяц, честно.

Смотрю на него, и внутри взрывается. Не злость — обида. Годы, когда он только просил, брал, обещал вернуть.

— Тридцать тысяч? — повторяю тихо, сжимая кулаки. — Илья, ты охуел?

— Дин, ну не будь жадиной, — он встаёт, подходит ближе. — Я же твой брат. Родной. Ты же не бросишь меня?

— Бросишь? — взрываюсь, шагая к нему. — А ты меня когда не бросал? Когда спрашивал, как дела? Когда помогал? Ты только берёшь, блять! Только тянешь деньги!

— Дин, чё ты злишься? — он пятится, но в голосе — упрямство. — Я же не наркоман, не алкаш. Работаю. По-своему, но работаю.

— Работаешь? — смеюсь зло. — Ты играешь в игрушки и просишь за это деньги! У меня самой ипотеки нет, потому что нихера не накопила! А ты требуешь тридцать тысяч на очередную хрень!

Илья краснеет, глаза темнеют.

— Знаешь, что, Диана? — говорит, и в голосе — яд. — Ты строишь из себя крутую, независимую, но такая же, как мама. Вечно злая, вечно одна, в своей квартире, где кроме фикуса — никого.

Слова бьют, как пощёчина. Я замираю, дыхание перехватывает. Он продолжает:

— Мама хотя бы папу нашла. А ты что? Сидишь в своей норе, злишься на весь мир. И знаешь, почему к тебе никто не лезет? Потому что ты кусаешься, как бешеная собака.

— Пошёл вон, — шепчу, голос дрожит.

— Пошёл? — он усмехается, идёт к двери. — Сама позвонишь, когда одиночество допечёт. Как всегда.

Дверь хлопает. Я стою, руки трясутся. Слёзы жгут глаза, но не плачу. Не дам ему этого. Сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в кожу.

— Я не как она, — говорю в пустоту. — Не как она, блять.

Его слова — заноза. А если прав? А если я правда стану такой — вечно злой, вечно одной? Нет. Сегодня я докажу, что это не так.

Иду в ванную, смываю слёзы. Надеваю платье. Шёлк обнимает тело, как вторая кожа. Делаю укладку — лёгкие волны, макияж — стрелки, красная помада. Смотрю в зеркало: не жертва, не сестра, которую можно пинать. Женщина, которая рвёт правила.

***

«Глосс» — дорогой ресторан в центре. Мрамор, золото, официанты в смокингах. Вхожу в восемь десять, на десять минут позже. Хочу увидеть его нетерпеливым, оценить территорию.

Он уже там. Сидит за столом у окна, в тёмной рубашке, рукава закатаны, открывая крепкие запястья. Без пиджака, без галстука — но выглядит дороже половины зала. Пальцы скользят по телефону, движения точные, как у хищника. Поднимает глаза — и я чувствую удар в солнечное сплетение.

Подхожу, каблуки цокают по мрамору. Половина зала оборачивается — платье работает. Тимур встаёт, когда я подхожу.

Джентльмен, сука.

Но в глазах — хищное любопытство.

— Опаздываешь, — говорит он, голос низкий, с хриплой кромкой, как будто он уже знает, что я отвечу. Отодвигает стул, но не садится, пока я не сажусь. Его взгляд скользит по мне, от плеч до края платья, медленный, как будто он фотографирует меня в голове.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Зато эффектно, — отвечаю, усаживаясь, скрещиваю ноги, поправляю подол. — Или ты привык к серым мышкам?

Его губы дёргаются в кривой усмешке, он садится напротив, локти на столе, пальцы сплетаются. Запах его одеколона — кофе, хвоя, что-то резкое — бьёт в нос, и я невольно задерживаю дыхание.

— Никаких игр, — говорит он, кивая на зал. — Просто ты и я. Без группы, без ролей.

Я фыркаю, беру меню, чтобы спрятать, как сердце колотится. Олег сегодня опять назвал мои тексты «мусором для тик-тока», Илья орал, что я «порчу семью», а этот тип сидит тут и смотрит, как будто я — открытая книга. Но я не книга, и он не читатель.

— А что, роли мешали? — усмехаюсь, листая меню. — Тебе было скучно меня разбирать в офисе?

— Не разбирать, — качает головой, его голос твёрдый, но с теплом, которое сбивает с толку. — Собирать. Из кусочков.

Я замираю, пальцы стискивают меню. Его слова — как укол, слишком близко к тому, что прячу. Я поднимаю глаза, встречаю его взгляд — он не давит, но и не отпускает.

— А тебе какая разница? — огрызаюсь, но голос тише, чем хочу. — Ты же коуч, а не психоаналитик.

— Я мужчина, — говорит тихо, почти шёпотом, его глаза темнеют, но в них нет игры, только что-то настоящее. — Который хочет понять женщину, сидящую напротив.

Слова бьют, как током. Он говорит так просто, будто заказывает кофе, но его взгляд — как магнит, тянет меня ближе. Я стискиваю зубы, пряча смущение за сарказмом.

— Мужчина? — хмыкаю, откидываясь на спинку стула. — А я думала, ты робот на батарейках.

— Батарейки кончились, — усмехается он, его пальцы касаются края моего бокала, чуть сдвигают его, как повод быть ближе. — Вчера.

— С этой рыжей стервой? — бросаю, вспоминая Леру, её смех, его руку на её талии.

Он смеётся — коротко, хрипло, но без злости. Его рука тянется через стол, пальцы задевают мои, легко, но с намерением, как будто он проверяет, отшатнусь ли я. Я не отшатываюсь.

— Ревнуешь? — говорит он, прищуриваясь, его голос ниже, с лёгкой садистической кромкой, но без угрозы. — Не думал, что ты такая, Диана.

— Ревную? — фыркаю, но щёки горят. — Мечтай, айсберг. Я просто не люблю, когда меня держат за дуру.

Его бровь взлетает, он наклоняется ближе, его локоть задевает стол.

— Дуру? — тянет он, голос как бархат с шипами. — Ты слишком острая для дуры. Что ты пьёшь, кроме воды?

Я моргаю, сбитая с толку сменой темы. — Что?

— Пьёшь, — повторяет он, кивая на мой бокал. — Вино? Виски? Или ты из тех, кто заказывает коктейли с зонтиками?

Я смеюсь, несмотря на себя, и это впервые за вечер, когда я не огрызаюсь.

— Вино, — говорю, глядя ему в глаза. — Красное. А ты? Кофе круглые сутки?

— Почти, — его губы растягиваются в улыбке, но глаза всё ещё держат меня в прицеле. — Кофе и бурбон. Но сегодня вино. Ради тебя.

— Ради меня? — прищуриваюсь, но сердце сбивается с ритма. — Не заливай, коуч. Ты же учишь не играть в эти игры.

— Учу, — соглашается он, его пальцы постукивают по столу, но взгляд не отрывается. — Но ты заставляешь меня нарушать свои правила, Диана.

Я стискиваю вилку, когда официант приносит еду — стейк для меня, рыба для него. Стейк сочный, правильно прожаренный, но я ем медленно, чувствуя его взгляд. Он почти не притрагивается к своей тарелке, смотрит только на меня.

— Перестань, — говорю, не поднимая глаз от тарелки.

— Что? — его голос спокойный, но с лёгкой насмешкой.

— Пялиться. Ем же.

Он наклоняется ближе, его рука касается моего запястья — тёплая, твёрдая, с лёгким нажимом, который заставляет меня замереть.

— Не умею отводить взгляд, — говорит он, голос хриплый, с той же интенсивностью, что цепляет и не отпускает. — Особенно когда вижу что-то, что хочу узнать.

Я выдергиваю руку, но медленно, с улыбкой, чтобы он знал: я не бегу.

— Узнать? — говорю, отрезая кусок стейка. — Тогда спроси что-нибудь нормальное. Например, что я читаю. Или, где бываю, кроме твоих тренингов.

Его бровь взлетает, он откидывается на спинку стула, но его пальцы всё ещё рядом с моими, как будто он держит меня на невидимом поводке.

— Хорошо, — говорит он, его голос мягче, но с кромкой. — Что читаешь? И не ври, что Достоевского, чтобы казаться умнее.

Я фыркаю, но смех рвётся наружу.

— Кинга, — признаюсь. — «Кладбище домашних животных». А ты? Только свои конспекты для тренингов?

— Ха, — он улыбается, но в его глазах вспыхивает интерес. — Паланик. «Бойцовский клуб». И не потому, что модно. А ты, значит, любишь, когда страшно?

— Люблю, когда чувственно, — отвечаю, глядя ему в глаза. — А ты, любишь ломать людей или только притворяешься?

Он молчит секунду, его пальцы замирают на столе. — Не ломаю, — говорит тихо, но с силой. — Помогаю найти себя.

— Найти себя? — фыркаю, отрезая кусок стейка, чтобы выиграть секунду. — Серьёзно? Это что, твоя фишка для всех клиенток?

Его губы дёргаются в кривой усмешке, но глаза — тёмные, глубокие — не отпускают. Он наклоняется ближе, его локоть задевает стол, пальцы касаются края моего бокала, лёгкий нажим, как будто он держит меня на невидимом поводке.

— Не для всех, — говорит он, голос хриплый, с лёгкой садистической кромкой, но без угрозы. — Только для тех, кто не боится смотреть в зеркало. Ты боишься, Диана?

Я стискиваю зубы, сердце колотится. Он не играет, как я ожидала, не давит, но его слова — как вызов, и я не могу просто отмахнуться. Я ставлю вилку, наклоняюсь к нему, мои волосы падают на плечо, я не поправляю.

— Зеркало? — прищуриваюсь, голос твёрдый, но с насмешкой. — Я в него каждое утро смотрю. А ты, Тимур? Что ты там видишь, кроме своего эго?

Он смеётся — коротко, хрипло, как будто я попала в точку. Его пальцы скользят по столу, задевают мои, намеренно, и я чувствую ток, пробирающий до костей. Но я не отстраняюсь, держу его взгляд.

— Эго? — тянет он, его голос ниже, почти рычащий. — Может быть. Но я вижу мужчину, который знает, чего хочет. А ты, Диана, знаешь?

Я фыркаю, но вопрос бьёт под дых. Знаю ли я? Пишу тексты, которые Олег топчет, спорю с Ильёй, целую Артёма, но всё это — как чужая жизнь. Я беру бокал с вином, делаю глоток, чтобы спрятать, как пальцы дрожат.

— Знаю, — говорю, глядя ему в глаза. — Хочу, чтобы меня слышали. А ты, Тимур, чего хочешь, кроме спасения заблудших душ?

Его бровь взлетает, он откидывается на спинку стула, но его пальцы всё ещё рядом с моими, как будто он не хочет отпускать этот момент.

— Спасения? — усмехается он. — Я не святой. Хочу жить. Настоящее. Без фильтров. Ты так можешь?

Я моргаю, сбитая с толку. Его честность — как лезвие, режет, но не ранит. Я отрезаю ещё кусок стейка, ем медленно, чувствуя его взгляд. Он почти не притрагивается к своей рыбе, смотрит только на меня.

— Что?

Он наклоняется ближе, его рука касается моего запястья — тёплая, твёрдая, с лёгким нажимом, который заставляет сердце сбиться.

— Не умею отводить взгляд, — говорит он, голос хриплый, с той интенсивностью, что цепляет и не отпускает. — Особенно когда вижу что-то интересное.

Я выдергиваю руку, но с улыбкой, чтобы он знал: я не бегу.

— Интересное? — хмыкаю, откидываясь на спинку стула. — Тогда расскажи, что ты видишь, коуч. Только без своих тренинговых банальностей.

Он улыбается, не сразу, как будто взвешивает, стоит ли отвечать.

— Вижу женщину, которая рвёт всех, но сама не знает, зачем, — говорит он, его голос мягче, но с кромкой, которая режет. — И мне интересно, Диана, что будет, когда ты это поймёшь.

Я молчу, потому что не ожидала. Его слова — как зеркало, но не то, в которое я смотрю по утрам. Я беру бокал, делаю ещё глоток, чтобы выиграть время.

— А ты? — говорю наконец. — Что ты рвёшь, кроме шаблонов на своих тренингах?

— Шаблоны, — соглашается он, его пальцы постукивают по столу. — И стены. Люблю бегать по утрам, пока город спит. Чувствую себя живым. А где ты живая, кроме вот этого? — он кивает на платье, на зал.

Я смеюсь.

— Ночью, — признаюсь. — Гуляю, когда все спят. Слушаю музыку. Думаю. А ты, значит, бегаешь? Не боишься, что сердце не выдержит?

— Сердце? — его губы растягиваются в улыбке, но глаза темнеют. — Оно выдержит. А вот твоё, Диана, как справляется?

Я стискиваю бокал, его вопрос — как укол, но я не отвожу взгляд.

— Справляется, — говорю, голос твёрдый. — Но не жди, что я тебе его покажу, айсберг.

Он смеётся — тихо, но с теплом, которое сбивает с толку.

— Не жду, — говорит он. — Но я терпеливый. Узнаю. Со временем.

Ужин проходит в странном ритме — мы говорим о мелочах: он ненавидит сладкое, я не могу без шоколада; он слушает джаз, я — рок; он вырос в маленьком городе, я — в этом бетонном аду. Но каждый его взгляд, каждое касание — его нога задевает мою под столом, его пальцы передают соль и задерживаются на моих — это ток, который бьёт через всё тело. Я живая, и он это видит.

Когда мы заканчиваем, он встаёт первым, его рука касается моего локтя, помогая мне подняться. Это не забота, это его способ напомнить, что он рядом. Мы выходим из ресторана, воздух холодный, режет кожу. Подходим к его машине, он достаёт сигарету, зажигает, дым вьётся в темноте.

— Поехали, — говорит Тимур.

— Куда? — спрашиваю, хотя пульс уже бьёт в висках.

— Ко мне, — просто отвечает он, его взгляд тёмный, но без давления. — Если хочешь.

Хочу. Блядь, как хочу. Но не сегодня. Сегодня я хочу переварить то, что произошло. Понять, что со мной.

— Не сегодня, — говорю честно, глядя ему в глаза. — Мне нужно время.

Он кивает, не спорит, но его улыбка говорит: «Я подожду». Дым от его сигареты вьётся, между нами, как обещание. Тимур делает последнюю затяжку, бросает окурок в урну у обочины, и его рука тянется к дверце машины. Он открывает её для меня, его пальцы задерживаются на ручке, как будто он хочет, чтобы я прошла ближе. Его взгляд — тёмный, хищный, с той же кромкой, что цепляет и не отпускает.

— Садись, — говорит он, голос низкий, хриплый, с лёгкой насмешкой. — Или передумала?

Я фыркаю, сажусь в машину, кожаный салон пахнет новым, с ноткой его одеколона — хвоя, табак, что-то резкое.

— Не мечтай, айсберг, — бросаю, скрестив ноги. — Вези меня домой.

Он обходит машину, садится за руль, двигатель оживает с низким рыком. Мы трогаемся, огни города мелькают за окном, но его присутствие — как магнит, тянет, даже когда он смотрит на дорогу.

— Адрес, Диана, — говорит он, его пальцы сжимают руль, сильные, точные, как в ресторане, когда он касался моего запястья. — Или будем кататься, пока бензин не кончится?

— Садовая, 17, — отвечаю, откидываясь на сиденье, чтобы не выдать, как пульс бьёт в висках. — И не гони пожалуйста, я не фанат скоростей.

Он усмехается, бросая на меня быстрый взгляд, его губы кривятся в улыбке.

— Скоростей? — тянет он, голос с садистической кромкой, но без угрозы. — Думал, ты любишь, когда сердце стучит. Или это только на бумаге?

Я стискиваю зубы, но уголки губ лезут вверх.

— На бумаге я могу всё, — говорю, глядя на его профиль, острые скулы, тёмные глаза. — А ты? Только учишь жить или сам хоть раз рисковал?

Он молчит секунду, свет фонарей скользит по его лицу.

— Рисковал, — говорит наконец, его голос тише, но с силой. — Когда бросил всё ради этой работы с тренингами. А ты? Что у тебя за риск, кроме дерзких постов в Инсте?

Я фыркаю, но его вопрос цепляет. Риск? Писать тексты, которые никто не ценит, жить так, чтобы не сломаться? Я не готова выкладывать это на стол.

— Риск — это сидеть тут с тобой, — говорю, прищуриваясь.

Он смеётся, хрипло, с теплом, которое сбивает с толку. Его рука тянется к бардачку, пальцы задевают моё колено, не случайно, и я чувствую, как ток пробирает до костей. Он достаёт телефон, включает музыку — низкий джаз, который заполняет салон.

Я стискиваю кулаки на коленях, его слова — как укол, но я держу взгляд.

— Знаешь, что бесит? — говорю, поворачиваясь к нему. — Ты задаёшь вопросы, как будто я тебе должна ответы. А сам? Что ты прячешь?

— Прячу? — его бровь взлетает, он сворачивает на перекрёстке, но его взгляд цепляет меня, быстрый, острый. — Ничего. Я весь тут. А ты, Диана, что хочешь? Кроме того, чтобы я заткнулся.

Я смеюсь.

— Хочу? — повторяю, глядя в окно, где огни сливаются в полосы. — Путешествовать. Увидеть мир. А ты? Всё время тренинги вести или есть что-то ещё?

— Мир? — он кивает, как будто записывает это в голове. — Неплохо. Я бы рванул в горы. Похер, куда, лишь бы тишина и высота. А ты? Париж? Или что пожёстче?

— Пожёстче, — говорю, глядя на него. — Пустыня. Ночь. Звёзды. Без людей. А ты бы выжил там, айсберг? Или тебе без кофе не тянет?

Он смеётся — тихо, но с теплом.

— Тупой вопрос, — тянет он, его голос мягче, но с кромкой. — Ладно: что бы ты взяла с собой в эту пустыню? Одна вещь.

Я моргаю, сбитая с толку.

— Книгу, — говорю после паузы. — Классику, наверное. Чтобы не сойти с ума. А ты?

— Нож, — отвечает он, не задумываясь. — И не спрашивай, зачем.

Мы подъезжаем к Садовой, 17, машина замедляется, но двигатель всё ещё рычит, как будто не хочет отпускать этот момент.

— Не выходи, — говорит он, голос хриплый, с той доминантной кромкой, от которой кожа горит.

Тимур поворачивается ко мне, его рука тянется к моей шее сзади, пальцы впиваются в кожу, не грубо, но властно, притягивая меня к себе.

Я замираю, его взгляд — как магнит, тянет, не отпускает. Его пальцы на моей шее сжимаются чуть сильнее, большой палец скользит по моему пульсу, и он целует — жёстко, страстно, без предупреждения. Его губы давят, язык вторгается, горячий, настойчивый, и я тону в этом, в его запахе — хвоя, табак, что-то резкое.

Мои руки сами находят его плечи, пальцы впиваются в твёрдые мышцы под рубашкой, сильные, как будто высеченные из камня. Он рычит в мой рот, его другая рука сжимает моё бедро под платьем, пальцы впиваются в кожу, скользят выше, не спрашивая, но я не отстраняюсь. Я застонала, низко, против воли, и он отвечает, усиливая напор — его зубы прикусывают мою нижнюю губу, не до крови, но достаточно, чтобы я задрожала.

Я пытаюсь отстраниться, воздуха не хватает, грудь горит, но он не даёт — его рука на шее держит крепко, пальцы на бедре сжимают ещё сильнее, и он тянет меня обратно, его губы снова находят мои, ещё жёстче, ещё голоднее. Язык сплетается с моим, как будто он хочет забрать всё, что я прячу. Мои пальцы скользят по его плечам, цепляются за воротник рубашки, тянут его ближе, потому что я не сдаюсь, даже если задыхаюсь.

Он отстраняется первым, но не далеко, его дыхание горячее, глаза тёмные, почти чёрные, как у хищника, который знает, что добыча никуда не денется. Его рука всё ещё на моём бедре, пальцы медленно разжимаются, но задерживаются, тёплые, под краем платья. Моя шея горит от его хватки, губы пульсируют, и я всё ещё чувствую его вкус — табак, вино, его самого.

— Чёрт, — выдыхаю, голос дрожит, но я держу его взгляд, мои руки всё ещё на его плечах, твёрдых, как будто он может держать весь мир. — Это что, твой новый тренинг, коуч? Целовать так, чтобы забыли дышать?

Он усмехается, хрипло, его большой палец скользит по моей шее, медленный, как будто ставит точку.

— Это не тренинг, Диана, — говорит он, голос низкий, с той властной кромкой, от которой кожа горит. — Это то, что ты делаешь со мной.

Я фыркаю, но сердце колотится, как молот, и его слова — как искры, поджигают что-то внутри. Мои пальцы сжимают его рубашку, я всё ещё чувствую его мышцы под ладонями, сильные, твёрдые. Я хочу сказать что-то дерзкое, но его взгляд — тёмный, голодный — крадёт слова. Он наклоняется чуть ближе, его губы почти касаются моих снова, но я отстраняюсь, медленно, с улыбкой, чтобы он знал: я не сдаюсь.

— Осторожно, айсберг, — говорю, голос хриплый, но с вызовом. — Ещё раз так сделаешь, и я могу ответить сильнее.

Его бровь взлетает, улыбка становится шире, но он отпускает мою шею, его рука скользит с бедра, но пальцы задерживаются, как обещание.

— Жду, — говорит он, кивая на дом. — Приехали.

Я открываю дверь, выхожу, воздух холодный, режет кожу, но внутри я горю, как будто он поджёг меня и оставил пылать. Я не оборачиваюсь, но чувствую его взгляд — тяжёлый, жгущий мне спину, пока я иду к подъезду.

16

Встаю с ощущением, что кто-то всю ночь бил меня молотком по черепу. Вчерашний поцелуй Тимура до сих пор жжёт губы, но голова раскалывается от мыслей. Пью воду из-под крана, смотрю в зеркало — красные глаза, растрёпанные волосы.

Красота, блядь, нечего сказать.

Одеваюсь на автомате: джинсы, чёрная футболка, кеды. Моя броня для очередного дерьмового дня. В сумку кидаю ноутбук, телефон, помаду — вдруг захочу притвориться человеком. На кухне вижу старое фото на полке — я, Илья, родители, все улыбаемся. Кажется, это было в другой жизни. Хватаю сумку и выхожу.

В маршрутке мысли о Тимуре лезут снова. Его пальцы на моём бедре, дыхание на шее. О том, как его рука сжимала мою шею, как он смотрел — голодно, будто хотел съесть. "Это то, что ты делаешь со мной", — его слова крутятся в голове, как заезженная пластинка.

Хватит, Диана.

Превращаешься в какую-то дуру, которая думает о мужике вместо работы.

Агентство гудит, как улей. Запах кофе смешивается с гулом принтера, дизайнеры матерятся над макетами, менеджеры орут в телефоны про дедлайны. Понедельник в своей красе. Сажусь за стол, включаю комп. На экране — проект для салона красоты, который я строчила вчера после ужина. "Преображение как искусство, красота как философия жизни". Высокопарная хуйня.

Кто это писал? Ах да, я.

Пьяная от вина и мыслей о Тимуре.

Начинаю править, но буквы плывут. Голова гудит, пальцы стучат по клавиатуре, как будто это поможет заглушить всё внутри.

— Савельева! — — рык Олега бьёт, как пощёчина. Он стоит у моего стола, красный, как помидор, в руках мои распечатки. Вены на лбу вздулись, пальцы теребят шею — его нервный тик, когда он в бешенстве. Похож на бульдога, у которого отняли кость. — Ты там спишь или работаешь?

Поднимаю голову. Он стоит у моего стола, красный, как помидор, в руках папка с моими текстами. Вены на лбу вздулись, глаза бешеные. Похож на бульдога, которого лишили кости.

— Работаю, — цежу сквозь зубы.

— Работаешь? — он швыряет папку на мой стол, листы разлетаются. — Ты называешь это работой? "Салон красоты — место, где мечты становятся реальностью"? Это что, детская сказка?

Сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в ладони.

— Это концепция, — говорю, стараясь держать голос ровно. — Клиент хотел что-то возвышенное.

— Возвышенное? — Олег хохочет, слюна брызжет. — Диана, ты пишешь для салона красоты, а не для Лувра! Кому нужна твоя поэзия? Людям нужны услуги, цены, акции!

Офис затихает. Катя-дизайнер отводит глаза, Максим-менеджер прикидывается, что роется в бумагах, но краем уха слушает. Кто-то шепчется за перегородкой. Все ждут, как я проглочу, как обычно, и буду делать, что велит босс.

— Олег, давай без крика, — говорю, встаю из-за стола. — Можем обсудить спокойно.

— Спокойно? — он наклоняется ко мне, от него несёт кофе и потом. — Диана, у нас бизнес, а не творческая студия для неудавшихся писателей. Ты либо пишешь то, что нужно, либо ищешь работу в другом месте.

Что-то щёлкает в голове. Как выключатель. Все накопившиеся обиды, унижения, его снисходительные усмешки — всё взрывается одновременно.

— Неудавшихся писателей? — повторяю тихо, слишком тихо. — Серьёзно, Олег?

Он моргает, видит что-то в моих глазах, что заставляет его отступить на шаг.

— Диана, я не хотел...

— Заткнись, — говорю, голос крепнет. — Просто заткнись и послушай.

Офис замирает. Даже кондиционер перестаёт гудеть. Все смотрят на нас, как на представление.

— Три года, — начинаю, шагаю к нему, он отступает к стене. — Три года я пишу твои ебучие тексты. Про зубные пасты, которые "революционизируют гигиену". Про кремы, которые "дарят молодость". Про салоны красоты, которые "исполняют мечты". И знаешь что, Олег?

Он молчит, прижался спиной к перегородке.

— Я делала это хорошо. Клиенты платили, проекты шли. Но тебе этого мало, да? Тебе нужно унижать, топтать, показывать, какой ты крутой босс.

— Диана, успокойся, — пытается он, но голос дрожит.

— Успокоиться? — смеюсь, зло, резко. — А ты знаешь, что такое писать текст в три ночи, потому что ты в пять вечера решил, что всё нужно переделать? А потом слушать твои лекции о "профессионализме"?

Хватаю папку с моими текстами, которую он швырнул на стол.

— "Неудавшиеся писатели", — повторяю, листая страницы. — А ты кто, Олег? Удавшийся? Ты хоть раз написал что-то, кроме жалоб в HR?

Его лицо багровеет, он открывает рот, но я не даю.

— Ты забываешься, Савельева, — шипит он, но голос дрожит.

— Забываюсь? — швыряю папку ему в грудь, листы разлетаются по офису. — Да я наконец-то вспоминаю, кто я такая!

Катя прикрывает рот ладонью. Максим-менеджер снимает всё на телефон. Пусть снимает. Пусть весь интернет увидит.

— Я — копирайтер, — говорю громко, чтобы слышал весь офис. — Я умею писать так, что люди покупают. Умею находить слова, которые цепляют. Умею делать из говна конфетку. И знаешь, что ещё я умею?

Подхожу к нему вплотную. Он поджимает губы, как напуганный хомяк.

— Я умею посылать нахер таких начальников, как ты.

Разворачиваюсь к офису, поднимаю руки.

— Я увольняюсь! Прямо сейчас! Больше не буду терпеть это унижение!

Наклоняюсь к своему столу, выдвигаю ящики, кидаю в сумку блокноты, ручки, флешку с наработками. Руки трясутся, но я не останавливаюсь.

— Диана, подожди, — голос Кати за спиной. — Не торопись, может, стоит подумать?

Оборачиваюсь к ней, она стоит с виноватым лицом, как будто это она меня довела до срыва.

— Подумать? — усмехаюсь. — Кать, я думала три года. Хватит.

Беру ноутбук, закрываю его. Олег всё ещё стоит у стены, молчит. Умный стал.

— И ещё, — говорю, поворачиваясь к нему. — Твои тексты после меня будут писать школьники с биржи. За копейки. Наслаждайся качеством.

Иду к выходу, каблуки стучат по линолеуму, как дробь. У двери оборачиваюсь.

— А вы, ребята, — обращаюсь к коллегам, — удачи вам. Серьёзно. Может, кто-то из вас тоже вспомнит, что он не раб.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Хлопаю дверью так, что стёкла дрожат.

На улице дышится легче. Адреналин бурлит в крови, сердце колотится, как отбойный молоток. Я сделала это. Наконец-то сделала.

Телефон пищит. Сообщение от Кати: "Ди, ты в порядке? Олег сидит белый, как стена. Говорит, будет судиться за моральный ущерб".

Пишу в ответ: "Пусть судится. У меня есть записи его криков. Увидимся когда-нибудь".

Иду по улице, не зная, куда. Свобода опьяняет и пугает одновременно. Работы нет, денег на счету — на месяц, если не больше. Но впервые за три года я не чувствую этой тошноты, которая накатывала каждое утро по дороге в офис.

Иду по улице, не зная куда. Свобода опьяняет, но пугает. Работы нет, денег — на месяц. Но тошнота, которая душила каждое утро по дороге в офис, ушла. Достаю телефон, хочу написать Карине, но передумываю. Вместо этого звоню маме. Может, она поймёт. Гудки, гудки...

— Диана? — её голос встревоженный. — Что случилось? Ты же на работе должна быть.

— Мам, я уволилась, — говорю и понимаю, что улыбаюсь. — Только что. Послала Олега нахер и ушла.

Пауза. Слышу, как она глубоко вдыхает.

— Ты с ума сошла? — голос становится высоким, истерическим. — Диана, у тебя квартира, кредиты! Как ты будешь жить?

— Мам, я не знаю, — честно отвечаю. — Но знаю, что больше не буду терпеть унижения.

— Унижения? — она фыркает. — Диана, работа — это не удовольствие. Это необходимость. Твой отец тридцать лет терпел начальников-идиотов, но не устраивал сцен.

— Папа — другой человек, — сжимаю зубы. — А я не могу жить так, как он.

— Не можешь? — голос мамы становится ядовитым. — А как ты можешь? Менять работы, как перчатки? Строить из себя принцессу?

— Мам, хватит, — устало говорю. — Я позвоню позже.

Сбрасываю, телефон тут же звонит снова. Мама. Отклоняю. Снова звонит. Отключаю звук.

Еду домой в автобусе, смотрю в окно. Город плывёт мимо — серые дома, серые люди, серые лица. Все куда-то торопятся, все чем-то недовольны. А я впервые за долгое время знаю, что хочу — быть собой.

Дома достаю бутылку вина, которую берегла для особого случая. Кажется, он настал. Наливаю полный бокал, сажусь на пол, прислоняясь спиной к дивану. Пью, чувствую, как алкоголь разливается по венам, согревает изнутри.

Беру телефон, захожу в чат курса. Дима выложил мем про понедельники, Лена жалуется на соседа, Сергей молчит, как всегда. Элина делится цитатой про "внутренний свет". Обычная движуха.

Пишу, не особо думая о словах:

"Ребят, а когда у вас всё рушится одновременно, как держитесь? Вот прям всё — работа, семья, вообще всё. Как не упасть?"

Отправляю и тут же жалею.

Зачем я это написала?

Они же почти незнакомые люди.

Но ответы приходят быстро.

Элина: "Диан, что случилось? У меня так было три года назад, когда муж подал на развод. Думала, мир рухнул. Но знаешь что? Рухнул старый мир. А новый оказался лучше."

Лена: "Солнышко, во всём есть урок. Вселенная показывает тебе новый путь. Попробуй медитацию, она помогает найти центр внутри себя."

Дима кидает гифку с котом, который падает с дивана, но встаёт и гордо уходит. Смеюсь сквозь слёзы. Сергей пишет коротко: "Возьми выходной, поспи."

Пью ещё. Вино красное, терпкое, в горле горчит. Хорошо горчит.

Телефон вибрирует — голосовое сообщение от Тимура. Сердце подпрыгивает к горлу. Нажимаю на воспроизведение.

"Диана," — его голос низкий, хрипловатый. — "Видел твоё сообщение в чате. Что произошло? Ты в порядке?"

Слушаю ещё раз. В его тоне нет снисходительности, нет попыток "всё исправить". Просто вопрос. Но отвечать не хочу. Не сейчас, когда я пьяная и уязвимая.

Пишу коротко: "Всё норм. Просто день такой."

Он отвечает через минуту: "Если нужно будет поговорить — звони."

Смотрю на сообщение, перечитываю. Ни давления, ни навязывания. Просто предложение. Неожиданно от него.

Допиваю вино, наливаю ещё. За окном темнеет, дождь стучит по стёклам. Думаю о том, что завтра не нужно будет вставать к семи, ехать в душном автобусе, слушать Олега. Впервые за три года завтра будет принадлежать только мне.

Пьяная, берёшь ещё один бокал. За свободу. За то, что наконец-то вспомнила, кто я такая. За то, что больше не буду молчать, когда меня унижают.

Засыпаю на полу, укрывшись пледом. Снится, что я лечу. Высоко, над серым городом, над серыми людьми. Лечу и не боюсь упасть, потому что знаю — даже если упаду, встану и полечу снова.

Утром просыпаюсь с похмелья и странным чувством лёгкости. Вчера я была рабом. Сегодня я свободна. Страшно, но свободна.

Еду к родителям. Нужно поговорить, объяснить. Может, мама поймёт, когда увидит, что я не сломалась.

В электричке думаю о том, что скажу. Как объяснить, что некоторые цепи нужно разрывать, даже если больно? Что свобода важнее стабильности? Что жить в унижении — это не жизнь, а медленная смерть?

Родители живут в хрущёвке на окраине. Двухкомнатная квартира, где каждый предмет помнит мое детство. Кольцо в дверь, мамины шаги по коридору.

— Диана? — она открывает дверь, лицо осунувшееся, глаза красные. — Что ты тут делаешь?

— Мам, можно войти? — устало говорю. — Поговорить нужно.

Она отступает, я прохожу в квартиру. Пахнет лекарствами и чем-то кислым. В гостиной на диване лежит отец — бледный, осунувшийся, укутанный пледом. Температура, видно по красным глазам.

— Привет, пап, — подхожу, целую в лоб. Горячий. — Как дела?

— Нормально, — хрипит он, — простыл на рейсе. Кондиционер продуло.

Мама садится в кресло, смотрит на меня оценивающе.

— Ну, рассказывай, что за глупости натворила, — цедит она. — Вчера звонила, орала, что уволилась. Я всю ночь не спала.

— Мам, я не орала, — сажусь на край дивана. — Я просто сказала правду.

— Правду? — её голос становится визгливым. — Диана, ты работу бросила! Как ты квартплату платить будешь? Еду покупать?

— Найду другую работу, — пожимаю плечами, но внутри холодеет. А вдруг не найду?

— Найдёшь? — мама смеётся зло. — Да кому ты нужна с твоими капризами? Думаешь, везде начальники добрые будут?

Отец кашляет, тяжело, надрывно. Поворачиваюсь к нему.

— Пап, ты к врачу ходил?

— Зачем врач? — мама отвечает за него. — Простуда обычная. Само пройдёт. Лучше скажи, как ты собираешься жить без работы?

— Людмила, — отец слабо поднимает руку, — дай девочке поесть с дороги сначала.

— Поесть? — мама вскакивает с кресла. — Витя, она работу бросила! Понимаешь? Сидеть на шее родителей будет!

— Мам, я не собираюсь на вашей шее сидеть, — начинаю закипать. — Я взрослый человек, сама разберусь.

— Разберёшься? — она смеётся. — Как в детстве, когда ты сбегала из школы и думала, что всё решишь сама?

— Мам, меня там унижали! Каждый день! Ты и сама это знаешь! Как ты не понимаешь? — встаю с дивана, руки дрожат.

— Не понимаю! — кричит она, лицо красное от злости. — Потому что работа — это не развлечение! Это деньги, стабильность, будущее!

— Какое будущее? — кричу в ответ. — Тридцать лет терпеть унижения, как папа? Молчать, когда тебя поливают грязью?

Отец пытается встать с дивана, но силы нет, падает обратно.

— Диана, — хрипит он, — не кричи на маму.

— Не кричи? — разворачиваюсь к нему. — Пап, а ты хоть раз в жизни не промолчал? Хоть раз сказал начальству правду?

Его глаза темнеют, что-то болезненное мелькает в них.

— Я работал для семьи, — тихо говорит он. — Для вас с Ильёй.

— Работал? — голос срывается. — Папа, ты выживал! Ты не жил — ты выживал!

Мама хватает меня за руку, пальцы впиваются в запястье.

— Хватит! — шипит она. — Как ты смеешь? Он всю жизнь пахал, чтобы у вас всё было!

Выдергиваю руку, отступаю к окну.

— И что у нас есть? — говорю, показывая на квартиру. — Эта хрущёвка? Болячки от переработок?

— А у тебя что есть? — ядовито спрашивает мама. — Однушка в аренду? Долги по кредиткам? И теперь ещё без работы?

Слова бьют, как пощёчины. Она права, и это злит больше всего.

— У меня есть гордость, — цежу сквозь зубы. — И самоуважение.

— Гордость? — мама смеётся. — Диана, гордость не накормит. И счета не оплатит.

В коридоре хлопает дверь. Илья. Заходит, скидывает куртку, постукивает пальцем по телефону, видит наши лица — красные, злые.

— Опять война? — усмехается он, скидывает куртку. — Диана, ты зачем приехала? Деньги просить?

— Заткнись, — бросаю, но сил на ссору с ним нет.

— А, понял, — он садится в кресло, достаёт телефон. — Мама рассказала вчера. Работу бросила, да? Типа протест такой?

— Илья, не лезь, — предупреждаю.

— Не лезь? — он поднимает глаза от экрана. — Диан, ты понимаешь, что теперь родители о тебе переживать будут? Мало им своих проблем?

— Каких проблем? — не выдерживаю.

— Каких? — он показывает на отца. — Папа болеет, мама нервы мотает. А ты тут со своими тараканами.

— Тараканами? — подхожу к нему, сжимаю кулаки. — Илья, ты вообще работал когда-нибудь? Или только в игрушки играешь?

— Я развиваюсь, — огрызается он. — А не бегаю по офисам, как ты.

— Развиваешься? — смеюсь зло. — За родительские деньги? За мои деньги, которые я тебе даю?

Мама встаёт, между нами.

— Хватит! — кричит она. — Оба хватит! Диана, если ты приехала скандалить, лучше уезжай!

Смотрю на неё, на отца, который тяжело дышит на диване, на Илью, который уже уткнулся в телефон. Чужие. Все чужие.

— Ты права, — говорю тихо, иду в коридор, надеваю куртку. — Лучше уеду.

Иду в коридор, надеваю куртку. Мама идёт следом.

Мама идёт следом, её шаги замедляются.

— Диана, — голос мягче, — я не хотела... Переживаю за тебя.

Оборачиваюсь. В её глазах страх, усталость. Она делает шаг, обнимает меня, её руки дрожат.

— Мам, я понимаю, — обнимаю её, чувствую, как она дрожит. — Но я не могу жить, как ты хочешь. Не могу терпеть унижения ради денег.

— А как тогда? — шепчет она. — Как жить?

— По-своему, — отвечаю честно. — Попробую.

Выхожу из квартиры, слышу, как за спиной закрывается дверь. На лестничной площадке сижу на ступеньках, плачу. Тихо, чтобы они не услышали.

Звонит телефон. Мама. Отклоняю. Снова звонит. Снова отклоняю. Пишет в вотсап: "Приезжай, когда захочешь. Дом всегда открыт."

Читаю и плачу ещё сильнее. Люблю их, но не могу с ними. Не могу быть такой, какой они хотят меня видеть.

В электричке обратно думаю о том, что теперь я действительно одна. Работы нет, семья не понимает, друзей почти нет. Только Карина, но она в своём мире успешных и правильных.

Дома наливаю вина, включаю музыку. Грустную, под настроение. Сижу на полу, смотрю в потолок. Свобода, оказывается, — штука тяжёлая. Особенно, когда не знаешь, что с ней делать.

Беру телефон, снова захожу в чат курса. Может, напишу ещё что-то. Люди там, по крайней мере, не судят. Или делают вид, что не судят.

Элина спрашивает, как дела. Лена присылает ссылку на статью про "кризис как возможность". Дима кидает мемы. Обычная движуха, но почему-то становится легче.

Может, завтра позвоню Тимуру. Расскажу, что случилось. Не для того, чтобы он меня спасал, а просто чтобы выговориться. Кому-то, кто не будет читать лекции о стабильности и ответственности.

А может, не позвоню. Сама разберусь. Как-нибудь разберусь.

Допиваю вино, наливаю ещё. Дождь стучит по окнам, музыка гудит в ушах. Завтра не надо вставать к семи, слушать Олега. Завтра моё. Пьяная иду в постель и засыпаю, укрывшись теплым одеялом.

17

Три дня без работы — и я уже схожу с ума. Не от безделья, а от тишины. В квартире слишком тихо, мысли гудят, как рой ос. Сижу за ноутбуком, пишу текст для воображаемого клиента — салон красоты, который «дарит уверенность каждой женщине». Херня полная, но пальцы сами стучат по клавишам. Привычка.

Фридрих на подоконнике выглядит увереннее меня. Поливаю его из кружки, бормочу:

— Зелёный, мне кажется, я делаю всё не так. Может, мама права? Может, надо было промолчать, как папа?

Телефон пищит — напоминание о курсе. Сегодня четверг, занятие в семь. Хочется забить, остаться дома, допить остатки вина и жалеть себя. Встаю, натягиваю тёмно-зелёный свитер и узкие брюки, поправляю волосы. Хватит быть тенью. Может, просто хочется увидеть людей, которые не будут читать мне лекции о стабильности.

А может, хочется увидеть Тимура. Его взгляд, который видит меня насквозь. Его голос, от которого мурашки по коже.

Блядь, Диана, ты что, влюбилась в айсберга?

В переговорной пахнет кофе и чем-то сладким. Элина уже сидит в кресле у стены, стройная, в светлом кардигане, с идеальным макияжем. Увидев меня, морщит лоб.

— Диана, привет, — встаёт, обнимает. — Ты как? Выглядишь, будто после боя.

Усмехаюсь, сажусь рядом.

— Война с жизнью. Пока счёт 0:1 не в мою пользу.

— Что стряслось? — садится напротив, глаза тёплые. — В чате писала про развал всего.

— Работу бросила, — пожимаю плечами, как будто это мелочь. — Послала начальника и ушла. Теперь сижу без денег, но с чувством собственного достоинства.

Элина кивает, понимающе.

— Знаю это чувство. Три года назад муж подал на развод. Я тогда думала — всё, конец света. Сидела дома, рыдала в подушку.

— И что помогло? — спрашиваю, хотя не особо верю в её рецепты счастья.

— Курсы, — улыбается. — Вот такие. Не первый уже хожу. Психология, коучинг, работа с блоками. Помогают быть лучшей версией себя. Понимать, кто ты на самом деле.

Я молчу, переваривая. Лучшая версия себя. А кто я сейчас? Худшая?

— Элин, а не надоедает? — спрашиваю. — Вечно себя копать, анализировать?

— Иногда, — честно отвечает. — Но знаешь, что хуже? Жить не своей жизнью. Быть той, кем тебя хотят видеть другие.

Заходит Лена — в цветастом платке и бусах, как цыганка. За ней Дима в мятой футболке с надписью «404: мотивация не найдена». Сергей, как всегда, в строгой рубашке, но сегодня без галстука. Видимо, тоже расслабляется.

Тимур входит последним. В чёрной рубашке, рукава закатаны, волосы чуть растрёпаны. Выглядит уставшим, но его взгляд — острый, как лезвие — сразу находит меня. Секунда зрительного контакта, и я чувствую знакомый ток в груди.

— Садимся, — говорит, голос хриплый, командный. — Сегодня работаем с идентичностью.

Все рассаживаются в кружок. Я остаюсь на том же месте, где была в прошлый раз — напротив Тимура. Хочется видеть его лицо, читать эмоции.

— Ролевая биография, — начинает он, ставит на пол свою кожаную сумку. — Упражнение простое. Каждый из вас назовёт своё альтер эго. Не то, кем вы хотите стать, а то, кем вы являетесь в глубине души. Без фильтров, без социальных масок.

Лена поднимает руку, как школьница.

— А можно пример?

Тимур улыбается — едва заметно, одним уголком рта.

— Можно. Я — хищник. Не потому, что злой, а потому что живу инстинктами. Без сантиментов, без иллюзий.

Дима фыркает.

— Мужик, ты прям как из фильма про маньяков.

— Дима, — Тимур смотрит на него спокойно, — твоя очередь.

— Ну... — Дима чешет затылок, — я, наверное, рок-звезда. Которая пока работает системным администратором. Но в душе — рок-звезда.

Лена хлопает в ладоши.

— Как здорово! Я тогда — свободная птица. Которая летает, куда хочет, и никого не слушает.

Сергей молчит, барабанит пальцами по колену. Тимур смотрит на него выжидающе. — Сергей?

— Непобедимый, — коротко. — Тот, кто не сдаётся.

Элина задумывается, потом улыбается.

— Гармоничная. Та, которая находит баланс во всём.

Тимур кивает, переводит взгляд на меня. В его глазах — любопытство, вызов.

— Диана?

Я молчу. В голове вертятся варианты — сильная, независимая, борец. Банальщина. А что я чувствую на самом деле? Ярость. Желание крушить всё, что мешает. Не строить, а рушить.

— Беспощадная, — говорю, глядя ему в глаза.

Тимур приподнимает бровь. Остальные затихают — слово прозвучало жёстче, чем их милые определения.

— Беспощадная, — повторяет он, растягивая слоги. — К кому? К другим или к себе?

— Ко всем, — отвечаю, не отводя взгляд. — К тем, кто пытается сломать. К обстоятельствам. К собственным слабостям.

— Интересно, — наклоняется вперёд, локти на коленях. — А почему именно беспощадная? Почему не, скажем, сильная? Или стойкая?

Вопрос цепляет. Сжимаю кулаки.

— Потому что сильной можно быть по-разному. А беспощадность — это когда ты не даёшь внешним обстоятельствам себя сломать. Когда режешь всё лишнее без сожалений.

— Звучит как реакция, а не выбор, — говорит он тихо, но каждое слово слышно в тишине. — Как защита.

— А что в этом плохого? — огрызаюсь. — Лучше защищаться, чем покорно сносить всё подряд.

— Никто не говорит о покорности, — его голос мягче, но в нём стальная нота. — Говорю о том, что беспощадность часто маскирует страх.

— Страх чего? — встаю с места, не выдерживаю. — Того, что меня снова будут унижать? Использовать? Да, боюсь. И что?

Элина дёргается, хочет что-то сказать, но Тимур поднимает руку — не ей.

— Садись, Диана, — говорит спокойно. — Злость — это хорошо. Но давай разберёмся, откуда она.

— Не хочу разбираться, — но сажусь, скрестив руки на груди. — Хочу быть беспощадной и жить спокойно.

— Спокойно? — усмехается. — Диана, на тебе спокойствия как на ежике — ноль. Ты горишь изнутри. И это не плохо, но нужно понимать, что питает огонь.

Молчу, стискиваю зубы. Он прав, сволочь. Горю. От злости, от обиды, от желания доказать всем, что я не тряпка.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Хорошо, — поднимается с места, ходит по кругу. — Все остальные — ваши альтер эго откуда берутся? Дима, почему рок-звезда?

— Ну... — Дима пожимает плечами, — в школе играл в группе. Потом жизнь заставила работать, но мечта осталась.

— Лена, почему птица?

— Потому что всю жизнь кто-то решал за меня, — тихо отвечает она. — родители, бывшый, подруги. Хочется наконец самой выбирать.

Тимур кивает, останавливается напротив меня.

— А ты, Диана? Когда впервые почувствовала, что нужно быть беспощадной?

Думаю. Когда? В детстве, когда Илья ломал мои игрушки, а родители говорили «ты же старшая, уступи»? В университете, когда преподаватель занижал оценки за то, что я не флиртовала? На работе с Олегом?

— Всегда, — отвечаю честно. — С детства. Мир жёсткий, и если ты не жёсткая — тебя сожрут.

— И как, помогает? — садится на корточки передо мной, глаза на уровне моих. —Беспощадность решает проблемы?

— Помогает выживать, — цежу сквозь зубы.

— Выживать, — повторяет. — А жить?

Удар под дых.

Стискиваю зубы. Горю. От злости, обиды, желания доказать, что я не тряпка.

— Хорошо, — Тимур встаёт, поправляя часы на запястье. — Перейдём к следующему упражнению. Оно называется «Внутренний диалог». Работать будем в парах. Цель — услышать, как вы разговариваете с собой в сложной ситуации. Не снаружи, а внутри. Это про ваши автоматические мысли — обвинения, страхи, защиту, агрессию.

Некоторые участники переглядываются. Лена с Димой, Сергей с Элиной. Тимур спокойно кивает:

— Пары те же. Один из вас будет озвучивать внешний голос — как будто описывает ситуацию. Другой — то, что звучит внутри. Не фильтруйте. Хотим мы этого или нет, у каждого есть этот голос. Вы будете проговаривать его вслух, словно две стороны диалога.

Он делает паузу и смотрит прямо на меня:

— Диана, ты со мной.

О, отлично. Снова эта игра на нервах.

Тимур достаёт карточки.

— На каждой — стрессовая ситуация. Выберите наугад. Только не читайте вслух, пока не начнёте. Спонтанность важна.

Я тяну первую, Тимур — вторую. Мы садимся ближе. Пространства между нами почти нет. Чувствую тепло от его тела, как статическое напряжение на коже.

— Начинай, — говорит он мне, спокойно. — Я озвучу внешний голос. Ты — свой внутренний.

Я киваю и разворачиваю карточку. На ней: «Ты допустила серьёзную ошибку на работе, и руководитель вызывает тебя к себе. Что происходит внутри?»

Блядь. Прям в печень. Ну, играем.

Тимур смотрит на меня, затем медленно, без нажима, начинает:

— Диана, подойди ко мне. Нам нужно обсудить то, что случилось с проектом. Это важно.

Я делаю вдох и выдаю сухо, без выражения, глядя прямо ему в глаза:

— Твою мать, только не сейчас.

Он кивает. Голос всё ещё ровный, чуть мягче:

— Я хочу понять, как это произошло. Дело серьёзное.

— Я облажалась, да? Отлично. Всё, что строила, коту под хвост.

Его брови слегка поднимаются. Он продолжает:

— Никто тебя не обвиняет. Нам просто нужно найти решение.

Я вскидываю подбородок, в голосе сталь:

— Конечно. Сейчас мы «просто ищем решение». А потом сливаем в тихий угол. Увольнение — вежливо, с улыбкой.

Он чуть склоняет голову, взгляд внимательно изучает моё лицо:

— Ты всегда так с собой разговариваешь, Диана?

Я резко выдыхаю. Ну вот, понеслось.

— Иногда. Иногда хуже, — говорю, и в голосе вылезает усмешка. — Иногда этот внутренний голос орёт матом и советует уехать в ебеня, открыть бар и забыть, как меня зовут.

Тимур сдержанно улыбается. В глазах — интерес. Тот, от которого у меня немного перехватывает горло.

— Бар где? — спрашивает он. — Хочу заранее знать, куда меня отправят, если что.

— Где-нибудь на Бали, — парирую. — Но тебя, коуч, я туда не пущу. Ты — напоминание о вине. Сидишь в углу и мораль читаешь.

Он хмыкает. Атмосфера вокруг замирает: остальные уже закончили, но на нас смотрят. Не мешают. Не дышат.

— А если я скажу, что у меня нет цели тебя обвинить? — голос его опускается, становится почти интимным. — Что, если я здесь, чтобы вытащить тебя из головы. В которой ты себе не даёшь жить?

Я замолкаю на секунду. А потом тихо, почти шёпотом:

— Тогда ты либо чертовски наивный, либо... слишком опасный.

— А ты, — его голос звучит как прикосновение к шее, — чертовски умная. И чертовски уставшая от того, что живёшь в режиме самосудья.

Я смотрю на него. Прямо. И впервые ничего не говорю.

Он отводит взгляд первым. Прерывает упражнение:

— Хорошо. Достаточно. Диана, спасибо. Это было... честно.

— Я не старалась, — пожимаю плечами. — Это всё в базовой комплектации.

Он смотрит на меня с такой смесью уважения и... чего-то ещё, что я быстро отвожу взгляд.

В группе кто-то тихо выдыхает.

Упражнение завершилось. Тимур отпускает всех на пятиминутный перерыв. Кто-то идёт за водой, кто-то в телефон. Я стою у окна с пустым пластиковым стаканом в руке, как будто от него ещё можно получить хоть что-то. Остатки кофе, остатки опоры — всё вышло в ноль.

Что он там сказал? Я живу в режиме самосудья?

Чёрт. Попал в точку. Противно точно. Как будто вскрыл нарыв, но без предупреждения, без обезболивающего. Громов, мать твою, кто дал тебе право быть таким точным?

Я отводила взгляд почти весь разговор, но сейчас — ловлю его. Он просто стоит. Смотрит. Не лезет. Не жмёт. Но взгляд...

он не отпускает

. Будто держит меня за шиворот одним лишь вниманием.

Сделала шаг к двери — и замерла. Не смогла. Обернулась. И, конечно, он всё ещё смотрел.

Я скривилась в полуулыбке.

— Ага. У всех же есть внутренний садист, просто не все с ним на «ты».

Он не моргнул. Ни полусмеха, ни подкола. Только:

— Но ты одна из немногих, кто озвучивает его с таким сарказмом.

Я хмыкнула. Всё внутри сжалось.

— Если бы не сарказм, он бы давно меня сожрал.

— А если попробовать не убегать от него? Не уничтожать. Просто приручить.

— Ты сейчас из «Как приручить дракона» цитируешь?

Он всё же усмехнулся — чуть, краем губ, но это было.

— Нет. Но я умею смотреть зверю в глаза.

Он всё же усмехнулся — чуть, краем губ, но это было.

— Нет. Но я умею смотреть зверю в глаза.

Я не ответила. Лишь дышала — слишком тяжело, чтобы не заметить. В кабинете было тихо. Остальные всё ещё не вернулись, и мы остались одни, в этой затянувшейся паузе, где не диалоги, а взгляды.

Он посмотрел на меня чуть дольше, чем следовало. Потом — шаг в сторону, вдох, как будто отпустил.

Дверь приоткрылась — зашумели, возвращаясь, Лера, Дима, остальные. Кто-то потягивается, кто-то смеётся. Пространство будто снова заполнилось обычным воздухом, привычным. Я опустила глаза в блокнот, делая вид, что что-то перечитываю, будто не горю изнутри.

Тимур выждал, пока все расселись по местам.

— На сегодня всё, — сказал спокойно, как будто не разрывал меня взглядом минуту назад. — Домашка: следите, как ваше альтер эго проявляется. Когда помогает, когда мешает.

Общая суета. Кто-то хлопает блокнот, кто-то зевает. Я иду к своему рюкзаку у стены. Руки чуть дрожат — от спора, от себя, от того, что я увидела в нём. Что он — во мне.

Дима с ухмылкой хлопает Сергея по плечу, Лена и Элина вполголоса обсуждают упражнение. Дверь закрывается — хлоп. Слишком резко.

Тишина.

Я стою к нему спиной, будто случайно. Складываю блокнот, будто это важно.

Шаги. Его шаги — знакомо-чёткие, замедленные. Я чувствую их, даже не оборачиваясь. Сердце начинает колотиться не просто в груди, а в ушах. В затылке. Внизу живота.

Он за спиной.

Его дыхание касается моей шеи. Горячее. Властное. Как удар.

— Диана, — голос низкий, с хрипотцой. Не зовёт. Приказывает.

Оборачиваюсь. Он рядом. Слишком рядом. Глаза тёмные, хищные, как будто уже раздевают. Я отступаю, упираюсь в стол. Его руки — по обе стороны от меня, запирают. Мой рюкзак падает на пол с глухим звуком.

— Ты понимаешь, что делаешь со мной? — хрипло, почти сдержанно. Кисти сжимают край столешницы. Его плечи напряжены, грудь вздымается, как будто он борется с собой.

Я сглатываю. Но отвечаю дерзко:

— Сходишь с ума? Взаимно, айсберг.

Он рычит — низко, грудью, как зверь. Взгляд скользит по мне: от глаз к губам, к шее, ниже. Доходит до груди под тёмно-зелёным свитером, задерживается. Рука ложится на бедро — сильная, тёплая. Пальцы сжимают ткань брюк, и я чувствую, как жар пробирает изнутри.

— Хочешь знать, что я с тобой сделаю? — шёпот у самого уха. Его дыхание — как ожог, пахнет сигаретами и чем-то диким, что бьёт в голову.

Колени подгибаются. Хватаюсь за край стола.

— Мечтай, — выдыхаю, но голос ломается.

Он смеётся — хрипло, опасно, его губы так близко, что я чувствую их тепло. Проводит пальцем по моей скуле, медленно, как будто пробует мою выдержку. Я не отвожу взгляд, хоть сердце колотится, как после спринта.

— Сволочь, — шепчу, и он слышит, как это звучит: не упрёк, а почти мольба.

Он целует. Жёстко. Не спрашивая. Зубы цепляют губу, язык врывается, требуя. Я стону ему в рот, пальцы впиваются в его плечи, сжимают ткань чёрной рубашки. Тимур отстраняется, смотрит, глаза тёмные, как буря, уголок рта приподнимается в усмешке.

— Сволочь? — повторяет. — А ты уже на грани.

Его губы находят мои, поцелуй глубже, он втягивает мою губу, посасывает, вызывая сладкую боль. Я цепляюсь за его плечи, ногти впиваются в ткань рубашки, сердце бьётся в горле. Его рука поднимает свитер выше, открывая живот, пальцы скользят под лифчик, опускают чашечки. Мои соски твердеют под его взглядом, он наклоняется, язык кружит вокруг одного, дразняще, зубы слегка сжимают, посылая ток по телу. Я выгибаюсь, стон громкий, рваный, эхо разносится по пустой комнате.

— Смотри на меня, — приказывает, голос хриплый, глаза горят, как угли.

Я поднимаю взгляд. Его глаза — как пламя, неподвижные, врываются в меня. Он целует снова — глубоко, с нажимом, язык властвует. Рука на животе давит вниз, заставляя выгибаться. Я теряю почву, растворяюсь в жаре его тела, его запах — сигареты, кожа, злость — кружит голову.

Он расстёгивает мои брюки — молча, точно, будто знает, как меня разбирать по частям. Молния шуршит. Его пальцы проникают под бельё.

— Блять, Диана... — рычит у моего виска. — Ты уже вся мокрая.

Я прижимаюсь, хватаюсь за него. Он двигает пальцами медленно, кружит, ищет, добивается стона. Я не сдерживаюсь — дышу рвано, тело под ним бьётся в ритме его движений. Он целует меня, давит, вжимает, пока я не сливаюсь с ним.

— Остановись, — шепчу, но в голосе — слабость, не просьба.

— Почему? — его пальцы не останавливаются. Только голос лениво интересуется.

— Кто-то может войти...

Он выпрямляется, идёт к двери. Щелчок замка.

— Теперь никто не войдёт, — его голос низкий, как раскат. — Только ты и я, Диана.

Он возвращается, берёт меня за талию, разворачивает к столу, бедром раздвигает ноги. Я чувствую — он твёрд, напряжён, его эрекция впивается в меня через одежду, его грудь широкая, твёрдая, как стена.

Он наклоняется, зубами ловит мочку уха.

— Хочу, чтобы ты кричала моё имя. Пока я держу тебя вот так, — пальцы глубже, движения точные. — И ты теряешься от того, что это я.

Я цепляюсь за стол, выгибаюсь навстречу.

Он приседает, стягивает штаны до колен, его губы скользят по животу, зубы цепляют кожу. Его язык кружит вокруг соска — жар, ток, безумие. Я стону, выгибаюсь.

— Смотри, как ты красива, когда теряешь контроль, — шепчет. — Моя хорошая девочка.

Его поцелуй обрывается, и он снова притягивает меня к себе. Его губы находят мои, жёстко, зубы оттягивают ремень. Через пару секунд замки брюк вскрыты, его рука ныряет под плотную ткань. Пальцы ведут по клитору, рисуют круги — настойчиво, жадно. Он целует снова, язык властвует в моём рту, рука скользит под бельё, ласкает там нежно, но с нажимом. Потом ладонь накрывает всю промежность, двигает резко, как будто трахает меня. Ещё и ещё. С каждой секундой увереннее, быстрее, сильнее, с хлопками. Я до боли сжимаю его плечи, его тело — каменное, не шелохнётся, грудь прижимает меня к столу.

Его ласки становятся агрессивными, на грани боли, пальцы двигаются грубо, с ритмом, его дыхание шумное, учащённое.

— Давай, детка, — рычит он, пальцы ускоряются, кружат, давят, не дают передышки. — Покажи, как сильно ты моя.

Он опускает голову к моей груди, втягивает сосок через свитер, зубы прикусывают, влажно, остро. Я стону, не сдерживаясь, тело напрягается.

— Боже мой, Тимур, — шепчу, не выдерживая. Я сжимаю его ладонь ногами, облизываю пересохшие губы, стоны рвутся из горла. Он невероятен. Оргазм накрывает ярко — тело дрожит, перед глазами вспышки, сердце колотится, как бешеное. Это долго, сладко, до полного покоя, пока спазмы стихают.

Тимур забирает руку, прижимается губами — теперь осторожно, как внимательный любовник. Его язык толкается мягко, замирает. Я облизываю его губы, посасываю с благодарностью, пальцы гладят его бедро. Он проводит рукой по моей талии, одобрительно, его пальцы тёплые, успокаивающие.

Минута пронзительная — я зажмуриваюсь, чувствуя, как мир затихает.

— Моя девочка, — шепчет он, голос мягче, но властный, его губы касаются моего уха, тёплые, дразнящие. — Ты была такой чертовски красивой, когда кончала.

Он наклоняется, мягко целует мою шею, затем медленно поднимает чашечки лифчика, поправляет их, пальцы аккуратны, но властны. Он опускает тёмно-зелёный свитер, разглаживает его, наслаждаясь каждым движением. Тимур натягивает брюки, застёгивает молнию, затем пуговицу, пальцы задерживаются на талии, сжимают слегка, как будто ставят точку. Он смотрит на меня, глаза голодные, с лёгкой улыбкой, как будто знает, что я уже его.

— Это не повторится, — говорю, голос слабый, дрожащий, неубедительный.

— Ошибаешься, — отвечает, наклоняясь ближе, его голос тёмный, уверенный, с хищной ноткой.

Его дыхание касается моей щеки, горячее, дразнящее, с ноткой сигарет и кожи. Он хочет меня, хочет большего, я вижу это в его глазах — голодных, с лёгкой усмешкой, будто он знает, что уже сломал мои стены. Я сглатываю, пытаюсь собрать остатки дерзости, но сердце бьётся слишком громко.

— Ты слишком много о себе думаешь, — выдыхаю, стараясь звучать твёрже, но голос выдаёт слабость. — Это был... просто момент.

Он смеётся, низко, хрипло, его рука скользит по моей талии, сжимает, не давая отстраниться.

— Просто момент? — его бровь приподнимается, взгляд пробирает до костей. — Диана, ты стонала моё имя, пока я заставлял тебя кончать. Это не момент.

Я стискиваю зубы, хочу огрызнуться, но его пальцы сжимают талию сильнее, и я чувствую, как его твёрдость снова прижимается ко мне через одежду. Его запах — злость, что-то дикое — обволакивает, усиливая жар. Его контроль — стальной, он наслаждается этой игрой, растягивает её.

— Перестань, — шепчу, но это звучит как мольба, а не приказ.

Я отстраняюсь, глаза шарят по комнате в поисках рюкзака. Вижу его на полу, рядом со столом, рядом валяется блокнот, выпавший из кармана. Сердце колотится, ноги слабые, но я хочу уйти, сбежать от его взгляда, от этого жара. Приседаю, чтобы поднять рюкзак и блокнот, пальцы дрожат, когда тянусь к ним.

Тимур стоит рядом, его тень падает на меня, тяжёлая, властная. Я чувствую его взгляд, горящий, как угли. Когда я собираюсь встать, рука ложится мне на голову — медленно, твёрдо. Пальцы в волосах. Я замираю.

Он смотрит сверху вниз, глаза тёмные, с хищной усмешкой. Его пальцы слегка сжимают волосы, не больно, но достаточно, чтобы я чувствовала его контроль. Я вижу очертание его твёрдости через брюки, так близко, что жар его тела бьёт по мне — кружит голову.

— Куда собралась, детка? — его голос низкий, с хрипотцой, пропитан властью. — Мы ещё не закончили.

Я сглатываю, дерзость вспыхивает, несмотря на слабость в ногах.

— Отпусти, — шепчу. — Я ухожу.

Он не убирает руку.

— Уйдёшь, когда я позволю, — говорит Тимур, голос твёрдый, уверенный, пропитан властью, глаза пробирают до костей.

Его рука направляет моё лицо ближе к его бёдрам, я упираюсь одной рукой в его колено, твёрдое, напряжённое, пытаясь удержать дистанцию. Я чувствую, чего он хочет. Вижу. И внутри всё сжимается.

— Тимур, — шепчу.

— Хочешь уйти? — продолжает он, голос низкий, с хрипотцой, уголок рта приподнимается в усмешке. — Тогда дай мне что-то взамен, девочка.

Я сглатываю, сердце колотится, дерзость борется с жаром в груди. Я понимаю, к чему он клонит, и щеки горят, но я не двигаюсь, застыв под его рукой.

— Ты, блин, серьёзно? — выдыхаю, голос слабый, но в нём искры злости.

— Абсолютно, — отвечает он, наклоняясь чуть ближе, глаза тёмные, как ночь. — Хочу видеть, как ты отдаёшься мне. Прямо здесь. На коленях.

Молча смотрю на него. Сердце выстукивает бешено. Щёки горят. Он хочет не просто власти — он хочет подчинения.

— Мечтай, — огрызаюсь. Но голос дрожит.

Он улыбается — медленно, безжалостно.

— Я не мечтаю. Я беру.

— Я не твоя игрушка.

Он смеётся, низко, хрипло, его рука на моей голове смягчается, но не отпускает.

— Игрушка? — его бровь приподнимается, голос твёрдый, с хищной насмешкой. — Нет, Диана, ты — моя добыча.

Он тянет, заставляя взглянуть снизу вверх. Его тело напряжено, глаза — как угли.

— Давай, детка. Покажи, как ты можешь меня хотеть.

Я сглатываю. Внутри — буря. В глазах — дерзость. Но ноги подкашиваются. Я чувствую его запах — сигареты, кожа, что-то дикое — он бьёт в голову, усиливая жар. Я на грани.

— Тимур, хватит, — шепчу. — Я не буду...

Он склоняется ближе. Его голос — ледяной металл:

— Ты уже почти на коленях, милая.

Он чувствует, как я слабею, как сбивается дыхание. Я не отстраняюсь. Просто застываю. Почти подчинилась.

Он смотрит сверху вниз, спокойно. Будто не торопится. Будто даёт мне время осознать, где я.

— Ты думаешь, тебе нужно сопротивляться, — его голос мягкий, но обволакивающе тёмный. — Думаешь, если сейчас скажешь "нет", ты победила.

Молчу. Потому что иначе сорвусь.

— Но я хочу, чтобы ты запомнила не это, — он скользит пальцами по моим волосам. — Я хочу, чтобы ты запомнила, что я мог. В любую секунду.

Пауза. Тишина. Моё сердце колотится, как бешеное.

— Но не стал, — его голос опускается ещё ниже. — Потому что ты пока не готова.

Он выпрямляется. Отходит на шаг. Его тепло отступает, но внутри только жар.

— Когда ты сама захочешь встать на колени, Диана... — он смотрит в глаза. Спокойно. Уверенно. — Я позволю.

Я встаю, медленно, руки дрожат. Не потому, что боюсь. А потому что слишком близко подошла к той грани, за которой — потеря контроля.

Он перекидывает мой рюкзак через плечо — как будто он всегда был его. Ведёт меня к лифту — медленно, его рука на моей пояснице держит, как поводок.

В коридоре тихо, только наши шаги, только его тепло у меня в спине.

Тишина между нами — не пустая, а натянутая, как струна. Его спина широкая, чёткие плечи, движения медленные, но в каждом — скрытая угроза.

Мы останавливаемся у лифта. Он нажимает кнопку. Тишина. Секунды тянутся. Свет моргает — и в этот момент он разворачивается.

Я не успеваю ничего — притягивает к себе ближе, резко. Его ладонь — на затылке, в волосы, не отпускает. Его тело — твёрдое, горячее, грудь давит на мою, мышцы напряжены, как сталь. И он целует.

Не мягко. Не нежно. А как будто хочет оставить метку, чтобы каждый, кто посмотрит на меня потом, знал — я была его.

Его язык врывается в мой рот, грубо, уверенно, без просьбы. Пальцы на затылке держат крепко, направляют. Я чувствую, как его эрекция прижимается ко мне, требуя, но он держит себя в узде. Мой рот разрывается между стонами и бессильными попытками сопротивления. Но всё — впустую. Я уже внутри этого огня. Губы обожжены, ноют, но я не отстраняюсь.

Когда он наконец отрывается, я не чувствую ног. Только жар. Только вкус его во рту.

Делает это медленно, будто не спешит возвращать мне воздух, бросает короткий взгляд на панель лифта — свет загорается. Двери открываются.

Я выпрямляю спину. Глубокий вдох. Взгляд на него — вызывающий. Стараюсь собрать остатки дерзости.

— Не думай, что это повторится.

Его усмешка — едва заметная. Глаза — тьма, в которой я уже почти тону.

— О, оно не повторится, — говорит он. — Оно станет привычкой.

Двери лифта закрываются, и я остаюсь одна. Пальцы касаются губ — они горят, обкусанные, ноют от его поцелуев. Сердце колотится, лифт едет вниз, а я знаю — он уже оставил метку, и я не смогу её стереть. Я прислоняюсь к холодной стене, пытаясь унять дрожь, но тепло его тела всё ещё горит на моей коже, как ожог. В отражении на металлической двери вижу свои глаза — тёмные, потерянные, с лёгким румянцем, который выдает меня. Лифт движется медленно, каждая секунда тянется, наполняя меня смесью стыда и тяги.

18

Четыре дня прошло после того вечера. Три дня, когда я просыпаюсь с привкусом его поцелуев во рту, а засыпаю, вспоминая его руки на моей коже. Фридрих молчит на подоконнике, как свидетель моего позора. Я говорю ему:

— Зелёный, я облажалась. Серьёзно облажалась.

Он качается от ветра из приоткрытого окна.

Философская сволочь.

Карина звонит в четверг утром, голос бодрый, как у телеведущей:

— Диии, я несу тебе спасение от твоего перманентного самокопания!

— Кар, я не в настроении для мотивационного бреда, — бормочу в трубку, лёжа на диване в пижаме. — Найди кого-то другого.

— Дина, это твой Тимур читает, — в её голосе слышится усмешка. — Лекция называется "Честность как основа здоровых отношений".

Я замираю. Сердце пропускает удар.

— И что? — стараюсь звучать равнодушно. — Мне плевать на его лекции.

— Конечно, плевать, — смеётся Карина. — Именно поэтому ты покраснела, хотя я тебя даже не вижу. Ди, билеты уже купила. На сегодня, восемь вечера.

— Кар, я не пойду.

— Пойдёшь. Ты же всё равно пойдёшь, чтобы поругаться с ним. Или чтобы доказать себе, что он тебя не зацепил.

— Блядь, Карина...

— Я права. И ты это знаешь. Так что не выделывайся — идём. Мне надоело слушать твои ахи-страхи про него. Пойдёшь, послушаешь, выдохнешь и пойдёшь трахаться с кем-то, кто тебе не разрушает психику.

Молчу.

— Встречаемся в шесть у метро "Театральная", — добавляет Карина и сбрасывает.

Сижу на диване, смотрю в потолок. Фридрих качается, как будто смеётся надо мной. Я встаю, иду к шкафу. Если уж иду на его лекцию, то буду выглядеть убойно.

***

Выбираю чёрное платье — облегающее, до середины бедра, с вырезом, который намекает, но не кричит. Туфли на каблуках, которые добавляют уверенности. Макияж — smoky eyes, губы цвета тёмной вишни. Смотрю в зеркало.

Ну, богиня что сказать.

Карина ждёт у метро в светлом тренче, безупречная, как всегда. Увидев меня, присвистывает:

— Ого. Это для лекции или для войны?

— Для лекции, — отвечаю, поправляя ремешок сумочки. — Хочу выглядеть так, чтобы он пожалел.

— О чём? — интересуется она, пока мы идём по Тверской.

— О том, что не может меня получить.

Карина хмыкает:

— Дин, а ты уверена, что он не может?

Молчу. Потому что после того вечера в переговорной я ни в чём не уверена.

Конференц-зал в бизнес-центре забит. Человек двести, может, больше. В основном женщины 25-40 лет — ухоженные, уверенные, те, которые читают книги по психологии и ходят к коучам. Мужчины есть, но они в явном меньшинстве.

Мы с Кариной садимся в четвертом ряду — не в первых рядах, чтобы не выглядеть фанатками, но достаточно близко, чтобы видеть его лицо.

— У тебя руки дрожат, — шепчет Карина. — Расслабься. Ты же просто на лекции.

— Угу. Просто на лекции. Просто у того, кто...

— Кто заставил тебя кончить, не раздеваясь, — заканчивает она, подмигивая. — Признайся, ты об этом подумала, когда собиралась?

Я молчу.

Потому что да, думала.

На сцену выходит организатор — девушка лет тридцати в строгом костюме. Говорит банальности про уникальность спикера, про важность темы. Я не слушаю. Жду.

И вот он появляется.

Тимур вышел на сцену под сдержанные аплодисменты. Ни презентаций, ни помпы. Только он — в чёрной рубашке с закатанными рукавами, тёмные брюки, спокойная уверенность в каждом движении.

Он стоял, как будто всё пространство принадлежало ему. Микрофон в руке, спина прямая, взгляд скользит по залу, и я вздрагиваю, когда он на секунду замирает на мне.

На секунду кажется, будто его глаза находят меня. Замирают. Уголок рта чуть приподнимается — едва заметно, но я вижу. Сердце пропускает удар.

— Добрый вечер, — его голос без микрофона заполняет зал. Низкий, бархатный, с лёгкой хрипотцой. — Меня зовут Тимур Громов, и сегодня мы поговорим о честности.

Он делает паузу, оглядывает зал.

— Но не о той честности, которой нас учили родители. "Не ври", "говори правду". А о честности с самим собой. О том, почему мы боимся быть уязвимыми. И как этот страх разрушает наши отношения.

Я скрещиваю руки на груди, готовясь к атаке. Он говорит просто, без пафоса, приводит примеры из жизни. Рассказывает о парах, которые годами живут в театре, играя роли "идеальных" партнёров.

— Мы боимся показать свои слабости, — продолжает он, прохаживаясь по сцене. — Боимся сказать "мне больно", "я ревную", "я боюсь тебя потерять". Потому что нам кажется — это сделает нас слабыми.

Его взгляд снова находит меня. Задерживается. Я чувствую, как щёки горят.

— Но знаете, что делает нас по-настоящему слабыми? — он останавливается в центре сцены. — Ложь самим себе. Когда мы говорим "мне всё равно", хотя сердце кровью исходит. Когда строим из себя неприступных, хотя мечтаем об искренности.

Карина толкает меня локтем:

— Он про тебя говорит?

— Заткнись, — шиплю, не отводя взгляда от сцены.

Тимур рассказывает историю о паре, которая развелась, потому что ни один не мог признаться в своих страхах. Женщина играла "сильную и независимую", мужчина — "успешного и невозмутимого". А на самом деле оба боялись быть отвергнутыми.

— Честность — это не про "выкладывать всё как есть", — говорит он. — Это про смелость быть настоящим. Даже когда страшно.

Час пролетает незаметно. Я ловлю себя на том, что слушаю, забыв про обиду. Его слова резонируют где-то глубоко, там, где прячутся мои собственные страхи.

— А теперь вопросы, — объявляет он.

Руки в зале взлетают, как птицы. Вопросы стандартные: "Как перестать ревновать?", "Что делать, если партнёр не хочет открываться?", "Можно ли построить отношения без игр?"

Тимур отвечает терпеливо, с юмором, но без снисходительности. И тут я не выдерживаю. Поднимаю руку.

Он видит, кивает:

— Девушка в чёрном платье.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Встаю. Зал поворачивается ко мне. Сердце колотится, но я говорю чётко:

— А что, если честность — это просто способ манипулировать? Сказать что-то болезненно правдивое, чтобы получить нужную реакцию?

В зале шум. Несколько человек оборачивается, оценивая меня. Тимур улыбается — медленно, с вызовом.

— Интересный вопрос, — он делает шаг ближе к краю сцены. — Вы говорите из личного опыта?

— Я говорю из наблюдений, — парирую. — Люди часто используют "честность" как оружие.

— Согласен, — кивает он. — Но тогда это не честность. Это агрессия в красивой упаковке. Настоящая честность не разрушает — она строит.

— Даже если правда болезненная?

— Особенно тогда, — его взгляд прожигает. — Боль от правды проходит. Боль от лжи — гноится.

Между нами повисает тишина. Зал замер. Карина сжимает мою руку, но я не сажусь.

— А если человек не готов к вашей правде? — продолжаю я. — Если она его сломает?

Тимур медленно спускается со сцены, идёт по проходу. Прямо ко мне.

— Тогда вопрос не в правде, — говорит он, остановившись в паре метров. — Вопрос в том, зачем вы её говорите. Чтобы помочь или чтобы навредить.

— А как отличить?

— По тому, что вы чувствуете после. Если облегчение — помогали себе. Если удовлетворение — хотели навредить.

Я молчу. Его слова попадают точно в цель. Вспоминаю своё увольнение, как кричала на Олега. Что я тогда чувствовала? Облегчение или удовлетворение?

— Спасибо за вопрос, — говорит Тимур и возвращается на сцену.

Сажусь, ноги ватные. Карина шепчет:

— Ты в порядке? Выглядишь, как будто тебя по голове стукнули.

— Нормально, — отвечаю, но это неправда.

***

Лекция заканчивается аплодисментами. Люди встают, тянутся к сцене — кто-то хочет автограф, кто-то задать личный вопрос. Я остаюсь на месте, переваривая услышанное.

— Пойдём, — говорит Карина. — Или хочешь подойти к нему?

— Нет, — быстро отвечаю. — Пойдём отсюда.

Встаём, идём к выходу. Но у дверей я оборачиваюсь. Тимур стоит у сцены, окружённый людьми. И тут к нему подходит женщина.

Брюнетка. Высокая, стройная, в элегантном сером костюме. Уверенная, красивая, с той естественной элегантностью, которой мне всегда не хватало. Она обнимает его — не дружески, а как-то... интимно.

Он обнимает её в ответ. Наклоняется, что-то говорит ей на ухо. Она смеётся.

Что-то острое и болезненное пронзает грудь. Ревность. Чистая, примитивная, обжигающая ревность.

— Диана? — Карина дёргает меня за рукав. — Что случилось?

— Ничего, — бормочу, отворачиваясь. — Идём.

Выхожу из зала быстро, почти бегом. Карина догоняет у лифта.

— Дин, стой! Что происходит?

— Ничего не происходит, — отвечаю резко. — Просто хочу домой.

Лифт едет медленно. Карина смотрит на меня с тревогой, но не настаивает. В вестибюле людно — зрители расходятся, обсуждают лекцию.

Я почти у выхода, когда слышу знакомый голос:

— Диана.

Оборачиваюсь. Тимур идёт через холл, длинными шагами, решительно. Брюнетки рядом нет.

— Ты чего, сбежала? — останавливается передо мной, глаза сощурены.

— Не сбежала, — поднимаю подбородок. — Ушла. Увидела, что тебе есть с кем развлекаться.

Его бровь поднимается.

— О чём ты?

— О твоей подружке в сером костюме, — не могу сдержать ядовитости. — Обнимались мило.

Карина делает шаг назад, понимая, что попала в чужую драму.

— Подружке? — Тимур усмехается. — Диана, это моя сестра.

Я замираю.

Сестра?

— Что?

— Ольга. Моя младшая сестра, — он делает шаг ближе. — Приехала из Питера на выходные, решила послушать лекцию.

Щёки пылают от стыда. Но я не сдаюсь:

— Откуда мне было знать?

— А зачем тебе знать? — его голос становится мягче, но глаза внимательные. — Ты ревнуешь, Диана?

— Не неси чушь, — огрызаюсь, но сердце колотится.

Он подходит ближе. Слишком близко. Я чувствую его запах — сигареты, кожа, что-то своё, узнаваемое.

— Ревнуешь, — констатирует он. — И это хорошо.

— Хорошо?

— Значит, я тебе не безразличен.

Молчу.

Тимур поднимает руку, пальцем проводит по моей щеке. Лёгкое прикосновение, но от него мурашки по коже.

— Ты красивая, когда злишься, — говорит тихо. — И ещё красивее, когда честная с собой.

— Я всегда честная.

— Неправда, — он наклоняется ближе, губы у самого уха. — Ты врёшь себе каждый день. Говоришь, что тебе всё равно. Что ты сильная и независимая. Что не нуждаешься ни в ком.

Его дыхание обжигает кожу. Я отстраняюсь, но не далеко.

— А что, если это правда?

— Тогда почему ты пришла на мою лекцию? — он улыбается, и в этой улыбке столько самоуверенности, что хочется его ударить. — Почему ревнуешь к женщине, которую даже не знаешь?

— Потому что...

Замолкаю. Потому что что? Потому что он забрался мне под кожу? Потому что я думаю о нём, засыпая и просыпаясь? Потому что после того вечера в переговорной мир стал другим?

— Потому что боишься, что для меня ты просто развлечение, — договаривает он за меня. — А я боюсь, что для тебя я — способ доказать, что ты неприступная.

Его слова попадают в самую болевую точку. Я отступаю, опираюсь спиной на стеклянную стену.

— Ты не знаешь, чего я боюсь.

— Знаю, — его рука ложится на стену рядом с моей головой. — Ты боишься быть настоящей. Потому что настоящая Диана — уязвимая. А ты не можешь себе этого позволить.

— Заткнись, — шепчу.

— Почему? Потому что правда болит?

Он прав. И это выводит из себя окончательно.

— Да, болит! — вырывается у меня. — Ты доволен? Да, мне страшно! Страшно, что ты играешь со мной, как все остальные! Что для тебя я просто очередная клиентка с комплексами!

В его глазах что-то меняется. Становится мягче.

— Диана...

— Нет, — я отталкиваю его руку. — Хватит анализировать меня. Хватит разбирать по полочкам. Я не твой эксперимент.

Разворачиваюсь, хочу уйти, но он хватает меня за запястье.

— Не уходи.

— Почему?

Он молчит секунду, но тут звонит телефон. Илья.

Я сбрасываю. Но момент уже прерван.

Он видит это. Кивает, чуть отступает. Его рука всё ещё на моём запястье, но он отпускает.

— Увидимся, Диана, — голос низкий, как раскат грома. — Ты все равно вернешься.

— Уверенность — это тоже форма насилия, знаешь? — язвлю, но голос дрожит.

— А ты — красивая, когда злишься. Почти так же, как когда стонешь, — и он разворачивается, оставляя меня на месте, расплавленную, разорванную между бегством и желанием остаться.

Иду к Карине, не оборачиваясь.

***

В метро Карина молчит первые две станции. Потом не выдерживает:

— Дин, что это было?

— Что именно?

— Эта... химия между вами. Воздух можно было ножом резать.

Смотрю в окно на мелькающие туннели.

— Не знаю, о чём ты.

— Диана, — она поворачивается ко мне всем телом. — Я видела, как вы смотрели друг на друга. Как он подошёл к тебе во время вопросов. Как ты побледнела, увидев его с той женщиной.

— Она его сестра.

— Знаю, слышала. Но дело не в этом. Дело в том, что ты ревновала.

— И что?

— Дин, когда ты последний раз ревновала? По-настоящему?

Думаю. Год назад? Два? Кажется, очень давно. Обычно я расстаюсь, едва почувствовав угрозу. Быстро, чисто, без боли.

— Он тебе нравится, — констатирует Карина.

— Он мне мешает, — поправляю её.

— В чём?

— Быть собой.

Карина усмехается:

— А может, наоборот? Может, он помогает тебе быть собой?

Молчу до самого дома. Потому что боюсь, что она права.

Дома наливаю вина, сажусь на пол, спиной к дивану. Фридрих качается на подоконнике, осуждающе.

— Не смотри на меня так, — говорю ему. — Я же не влюбилась в него.

Пью вино, вспоминаю его слова на лекции. О честности. О том, что мы боимся быть уязвимыми. О том, что ложь самим себе делает нас слабыми.

Беру телефон, захожу в чат курса. Пишу: "Была сегодня на лекции Тимура. Кто-нибудь ещё?"

Элина отвечает первой: "Я хотела, но не смогла. Как было?"

"Полезно", — пишу. — "Про честность с самим собой."

Лена присылает сердечки и смайлики. Дима кидает мем про мотивационные лекции. Сергей молчит.

Допиваю вино, иду в ванную. Смываю макияж, снимаю чёрное платье. В зеркале — обычная Диана. Без боевой раскраски, без брони из дерзости.

Ложусь в постель, закрываю глаза. Но сон не идёт. В голове крутятся его слова: " А я боюсь, что для тебя я — способ доказать, что ты неприступная ".

А что, если он не врёт? Что, если, между нами, действительно что-то есть? Что-то настоящее, без игр и масок?

И что мне с этим делать?

Засыпаю под утро, так и не найдя ответа.

19

Просыпаюсь от звука дождя по стеклу. Семь утра, серый свет сочится сквозь шторы, и в голове — каша из недосыпа и тревожного возбуждения. Сплю плохо уже неделю.

Встаю, иду на кухню, ставлю чайник. В голове крутится одна мысль: работа. Нужна работа. Не потому, что деньги кончились — хватит ещё на месяц, может, полтора. А потому что без работы я начинаю думать.

Я сижу на кухне, босая, в старой футболке, с ноутбуком на коленях, и лихорадочно пытаюсь убедить себя, что всё под контролем.

Спойлер: ни хрена не под контролем.

По сути, я безработная.

И пусть это временно — всё равно ощущение, что у тебя под ногами не пол, а тонкий лёд, по которому вот-вот пойдёт трещина.

Я открыла «Фейсбук», потом «Телегу», потом снова «Фейсбук». Переключалась между чатами и сайтами вакансий, как будто в этом была хоть какая-то логика.

Читаю тупые вакансии, тупые требования, тупые лица на «карьерной странице». Иногда хочется вздернуть себя язык за фразы типа «умею работать в команде».

Хочется спрятаться.

Или чтобы кто-то вытащил.

Фриланс-биржи, чаты, знакомые копирайтеры — везде тишина или мусор. "Тексты для похоронного бюро", "Статьи про диеты", "Посты для магазина нижнего белья".

Боже, как же это всё надоело.

Пролистываю ленту ещё полчаса, злость нарастает. Что я делаю не так? Почему все вокруг работают, а я сижу без денег и перспектив?

Хватаюсь за телефон, захожу в чат курса. Пальцы зависают над клавиатурой. Что написать? "Помогите найти работу"? Жалко и убого. "Ищу проекты"? Слишком официально.

Пишу, не думая:

"Если кому-то нужен сммемщик с психотерапевтическим погружением — я тут, между безработицей и панической атакой "

Отправляю, не перечитывая. Сразу жалею. Слишком откровенно. Слишком жалко.

Но через полчаса приходит ответ. Элина:

"Поспрошиваю у знакомых. Может, что-то и найдётся :)"

Благодарю её смайликом с сердечком. Встаю, довариваю кофе. Думаю: хотя бы кто-то откликнулся. Может, не всё так плохо.

Листаю вакансии дальше, но концентрация никакая. Мысли ускользают к вчерашнему вечеру, к его словам в холле бизнес-центра

Проходит минут двадцать — звонок с неизвестного. Я не беру. Перезванивают.

Берут только настойчивые.

Я тоже такая. Значит — свои.

— Да?

— Диана, привет. Это Марк. Тимура ассистент.

— Помню. Что-то случилось?

— Нет, наоборот. Я увидел, ты в чате писала про смм, а у нас как раз есть задача по сайту. Не хочешь глянуть? Проект важный. Мы тут решили, что ты — подходящий человек.

— Мы?

— Ну, скажем так, инициатива в воздухе витала. Сегодня в три сможешь приехать?

— Ага. Смогу.

— Отлично. Тогда жду. Офис в центре.

Повесила трубку.

Села.

Посмотрела на свою кружку.

Ну, конечно. Конечно.

Идеально совпало.

Видел сообщение. Предложил.

Всё по-честному.

Ага.

***

Марк встретил меня у входа, улыбнулся. Излучал дружелюбие. Настолько естественное, что я немного расслабилась.

— Рад, что пришла. Прямо спасение. Нам нужен кто-то, кто умеет не просто писать, а попадать в нерв. — обнимает, как старую знакомую.

— Не факт, что попаду в нужный, — фыркнула я.

— Ну, если что — Тимур зашивает, — подмигнул Марк. — Пойдём, покажу, над чем уже начали работать.

Кабинет просторный, светлый. Панорамные окна, белые стены, минимум мебели. На столе — ноутбук, блокноты, кружка с надписью "Boss level: Expert". Уютно, но дорого.

— Садись, — он указывает на кресло напротив стола. — Кофе будешь?

— Обязательно.

Марк направляется к кофемашине, а я оглядываю кабинет. Ни слова о Тимуре, словно его здесь нет.

— Значит, слушай, — он ставит передо мной чашку, садится напротив. — Сайт у нас устарел, тексты канцелярские. Нужно всё переделать — главную, страницы услуг, блог.

— Какой стиль?

— Не банальный. Сайт должен не просто продавать, а создавать атмосферу доверия. Голос Тимура — это не просто экспертность, это... перемены. Чувствуешь?

— Понимаю. Ещё как. ЦА?

— Люди, усталые от банальностей. В основном женщины 25-45, но и не только.

Оказалось, Марк — идеальный собеседник. Без давления, с живым умом. Шутит, подкидывает идеи. Подстраивается под мой темп.

— Хочешь блок «Статьи»?

— Ага. Назовём его «Мрак и власть».

— Ты издеваешься?

— Разумеется. Но ведь похоже? — улыбаюсь, и впервые за неделю улыбка получается настоящей.

Он рассмеялся.

Я тоже.

Мы обсуждали, как должен звучать текст. Не просто экспертно. Не просто убедительно. А так, чтобы человек читал — и чувствовал, что его уже переодели в новую кожу. Тимуровскую.

Я даже не заметила, как начала улыбаться чаще, чем хотелось бы.

— Думаешь, уместно будет сразу играть на контрастах? — спросил Марк, записывая тезисы.

— Смотря как. Это же не сайт коуча. Это сайт авторитарного культиста с хорошим образованием и внешностью.

Марк прыснул, не выдержал. Я тоже засмеялась.

Мы болтаем ещё полчаса. Составляем бриф, начинаем говорить про структуру, про язык, про характер сайта.

— Хочется, чтобы это было… как удар. Не как терапия. А как вызов.

— То есть, не «ты справишься», а «давай посмотрим, выдержишь ли».

Он кивает.

— Ты понимаешь, как никто.

И в этот момент дверь открывается.

Я резко оборачиваюсь. Тимур замирает на пороге. Секунду смотрит на нас — на Марка, который наклонился к моему блокноту, на меня, которая улыбается. Его лицо не выражает ничего, но что-то в воздухе меняется. Становится гуще.

— А вот и наш гуру, — говорит Марк, не замечая напряжения.

Тимур стоит в дверях в чёрном свитере, брюках, волосы слегка растрёпаны. Выглядит уставшим, но его взгляд — острый, оценивающий. Он смотрит на меня холодно и чуть свысока.

Не улыбается. Оценивает.

Внутри всё сжимается.

Что я уже, блин, сделала?

— Тимур, мы тут как раз...

— На минуту, Марк. — голос ровный, но в нём сталь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Марк встаёт, удивлённо поднимает бровь, но идёт к двери. Они выходят вместе. Дверь закрывается.

Я остаюсь одна.

Сижу в кресле, сжимаю ручку в руках. Сквозь стену доносятся приглушённые голоса. Тимур говорит что-то быстрое, жёсткое. Марк отвечает тише. Не слышно слов, но интонации понятны — разговор серьёзный.

Напряжение нарастает. Хочется встать, подойти к двери, послушать. Но я не двигаюсь. Жду.

Через пять минут дверь открывается. Возвращается только Тимур.

Спокойный, контролируемый, но плотно сосредоточенный на мне. Садится напротив в кресло, которое освободил Марк. Смотрит в глаза.

— Ты хорошо устроилась, — наконец говорит он. Тихо.

— Это упрёк?

— Наблюдение.

— Ну, я умею работать и смеяться одновременно. Шок, да?

Тимур наклоняется вперёд, локти на коленях. Между нами — полметра, но я чувствую его тепло, его запах.

— Ты флиртовала с ним? — спокойно, без эмоций.

— А если да? — Я держу взгляд, не отвожу.

— Тогда ты ошиблась комнатой.

Он улыбается. Беззвучно.

— Ты думаешь, я всё это ради благотворительности?

Я молчу.

— Я хочу, чтобы ты писала тексты, которые режут. Которые не гладят. Чтобы они дышали мной. Поняла?

— Да.

— А ещё — без флирта с ассистентом. Здесь не место для... демонстраций.

Я моргнула. Не сдержалась.

— А кто устроил демонстрацию? Я просто работаю.

— Угу. Остановимся на этом.

Он встаёт. Подходит к окну. Руки в карманах, плечи напряжены, как будто в них сжат прилив, который нельзя выплеснуть.

Молчит. Видно, как сжимаются пальцы в карманах брюк. Напряжение в плечах — как будто он глотает что-то резкое, чтобы не выдать себя.

Я жду. Секунду. Другую.

Но он не поворачивается.

— Ты хотел поговорить — говори, — тихо говорю, чувствуя, как сама начинаю закипать.

— Уже поговорил. — Он не двигается. — Ты справляешься. Видно же.

— Ты не из-за сайта сюда пришёл. Верно?

Молчание.

Он разворачивается. Медленно.

— Ты улыбалась ему, — спокойно, глухо.

— И?

— Ты понимаешь, что ты делаешь, когда так смотришь.

— Это была улыбка, Тимур. Мы не в секте, где запрещають эмоции.

Он подходит ближе. Не рывком — размеренно. В каком-то другом ритме, опасном.

Останавливается впритык. Тянет руку — заправляет прядь волос за ухо. Движение мягкое, почти заботливое, но я вздрагиваю.

— Он трогал тебя за руку.

— Господи, ты в своём уме?

Я отхожу, но он следует за мной.

Снова сокращает дистанцию.

— Я не играла. Просто разговаривала. Это был рабочий процесс.

— А я, значит, что? Посторонний?

Он обхватывает мою руку. Не крепко, но достаточно, чтобы не дать отступить.

— Ты не имеешь на меня права, — выдыхаю, не поднимая взгляда.

— Согласен. Но это не мешает хотеть.

Я чувствую, как уходит опора под ногами.

— Я не твоя собственность.

— Не спорю.

— Тогда почему ты злишься? Я не понимаю.

Он ничего не отвечает. Только смотрит.

Молчание.

Я поднимаю глаза. Он совсем рядом. Его пальцы скользят к моему запястью. Легко. Будто изучает пульс. Я знаю, он чувствует, как он бешено стучит.

— Отпусти, — шепчу.

— Хочешь, чтобы отпустил?

Я ненавижу, что не могу ответить сразу.

Что тело говорит «останься», а мозг кричит «беги».

Он наклоняется. Его лоб касается моего. Очень легко. Как будто просит разрешения дышать со мной одним воздухом.

— Я не люблю это, — шепчу. — Когда ты так.

— Как?

— Вроде спокоен. А внутри... гремит.

Он закрывает глаза. На секунду. Как будто что-то признаёт себе.

А потом — осторожно, медленно — касается губами моего лба. Мягко. Не как мужчина, который хочет, а как человек, который жалеет.

Потом — уголка губ. Тоже медленно. Извиняюще. Почти сдержанно.

Я стою, не двигаясь.

Это не страсть. Это —

«прости»

, которого он не скажет словами.

Но я его чувствую.

— Я приревновал, — наконец выдыхает. — Не думал, что это возможно.

И в этот момент я чувствую, как отпускает злость.

Он касается щеки. Пальцами. Легко.

И отступает. Делает шаг назад.

— Пиши текст, — тихо. — До завтра.

И уходит. Без резкости. Но с остатком напряжения — как будто оставляет меня с тем, что мы оба не договорили.

20

Дома включаю ноутбук и проваливаюсь в кресло. Голова гудит от впечатлений. Тимур, Марк, работа, это нелепое "я приревновал" — всё смешалось в один клубок.

Проверяю почту. Письмо от Марка, пришло полчаса назад. Открываю.

"Диан, привет еще раз! Отправляю техзадание и договор. Срок, пока, примерный — две недели, но если нужно больше времени — скажи. Оплата 150 тысяч, половину переводим авансом завтра. Если есть вопросы — звони в любое время. Рад, что ты с нами!"

Читаю ещё раз. 150 тысяч. За две недели. Это больше, чем я зарабатывала за месяц в агентстве.

Отвечаю коротко: "Марк, спасибо. По деньгам всё устраивает. Завтра начинаю."

Отправляю. Понимаю: теперь назад дороги нет. Это не разовый проект — это что-то серьёзное.

Надолго.

Иду на кухню, завариваю чай. Вспоминаю его лицо, когда он увидел меня с Марком. Холодное, контролируемое, но что-то в глазах... Будто я его предала.

А потом — "я приревновал". Произнёс это так просто, как констатацию факта. Без оправданий, без попыток сгладить. Честно.

Интересно, что это значит? Что я ему не безразлична? Или просто инстинкт собственника —

моя игрушка, не трогать?

Засыпаю с этими мыслями. И с ощущением, что завтра всё изменится окончательно.

***

Утром иду в офис с ощущением первого дня в новой школе. Волнуюсь, пытаюсь убедить себя, что это обычная работа.

Спойлер: не получается.

Марк встречает с улыбкой, предлагает кофе. Болтаем о планах на день, и я почти расслабляюсь, когда дверь открывается.

Входит Тимур. И Лера.

Та самая рыжая из бара. Сегодня она в деловом стиле — белый костюм, волосы собраны, но взгляд тот же. Оценивающий, слегка хищный.

— Диана, — Тимур кивает мне, — вы с Лерой уже встречались.

Лера улыбается, но в улыбке нет тепла.

— Конечно. Та самая "стерва". Марк рассказывал, что ты теперь с нами работаешь.

— Видимо, да, — отвечаю нейтрально, но ладони влажнеют.

— Отлично. Тогда сразу к делу, — Лера садится напротив, кладёт папку на стол. — Покажу, что набросала по дизайну.

Мы садимся за общий стол. Лера раскладывает макеты, объясняет концепцию. Говорит профессионально, со знанием дела, но время от времени её взгляд задерживается на Тимуре чуть дольше необходимого. Когда она поворачивается к нему, её голос становится мягче.

Но когда она показывает макет и наклоняется к нему, касаясь его плеча, чтобы указать на детали, внутри у меня всё переворачивается.

Что за чушь? Мы же не в отношениях.

Официально. Он может общаться с кем хочет, как хочет.

Но почему тогда хочется встать и выйти?

— Диана? — Лера смотрит на меня. — Ты где-то витаешь.

— Извини, задумалась о структуре текстов.

— О, покажи, что написала!

Открываю ноутбук, показываю черновик главной страницы. Все читают молча. Тимур хмурится.

— Слишком мягко, — говорит наконец. — Хватит приукрашивать. Хочу дерзости и правды. Без смягчений.

— Это не смягчения, это —…

— Это попытка всем понравиться, — перебивает он. — Я не коуч для домохозяек. Я работаю с людьми, которые готовы к жёсткой правде.

Злость поднимается горячей волной.

— Хорошо. Тогда не ной, если получится слишком резко.

Лера присвистывает.

— Ого. Вот это я понимаю — характер.

— Вот именно этого и хочу. Покажи характер в тексте, — Тимур улыбается — впервые с утра.

Час работаю над новой версией. Пишу про то, как мы боимся собственной тени. Как строим из себя хороших, правильных, а потом задыхаемся от этой правильности. Как зависимость от чужого одобрения убивает живого человека внутри нас.

Получается жёстко. Болезненно. Без анестезии.

Показываю. Все читают.

— Вот это да, — Лера отрывается от экрана. — Это прямо в сердце. Больно, но точно.

— Отличная работа. Цепляет с первой строчки, — Марк кивает и показывает большой палец верх.

Тимур читает дольше всех. Наконец поднимает глаза.

— Хорошо. Это то, что нужно.

В его голосе — одобрение. И что-то ещё. Гордость?

— А если сделать серию? — предлагает Лера. — От лица разных участников. Что-то вроде псевдо-дневников. Люди любят истории.

Идея неплохая. Я киваю.

— Можно попробовать. Несколько персонажей, каждый со своей болью.

— Ты это вытянешь? — спрашивает Тимур.

— А ты сомневаешься?

Он усмехается: — Нет. Не сомневаюсь.

Лера хлопает в ладоши.

— Отлично! Я уже вижу, как это будет выглядеть визуально.

Она поворачивается к Тимуру, кладёт руку ему на плечо.

— Тим, а помнишь, как мы в универе делали проект про архетипы? Там тоже были истории от первого лица.

Тим? Серьёзно?

Что-то острое и неприятное прокручивается в груди. Я стараюсь не показать, продолжаю работать над текстом, но слышу каждое их слово.

— Помню, — отвечает Тимур коротко. — Но здесь другая специфика.

— Конечно, — Лера убирает руку, но в её голосе слышится лёгкое разочарование. — Просто подумала, что опыт пригодится.

Они обсуждают технические детали. Лера профессиональна, но я замечаю, как она время от времени пытается воскресить личные темы. Тимур отвечает сдержанно, переводит разговор обратно на работу.

Я пытаюсь сосредоточиться на работе, но мысли разбегаются. Она явно пытается что-то воскресить между ними. А он? Сложно понять. Вежлив, но дистанцирован.

А я кто? Новенькая, которая не знает их истории.

К обеду Лера уезжает к другому клиенту, Марк идёт на встречу. Остаёмся вдвоём.

Тимур подходит к моему столу.

— Как дела с текстом?

— Нормально. Думаю, над персонажами для серии.

Он садится на край стола, смотрит в ноутбук.

— Покажи, что уже есть.

Показываю наброски. Три истории — про женщину, которая всю жизнь играет роль "хорошей девочки", про мужчину, который боится показать слабость, про подростка, который прячется за агрессией.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Узнаваемо, — комментирует Тимур. — Каждый увидит себя.

— Надеюсь.

Он молчит, читает дальше. Я не выдерживаю.

— У вас что-то было? — выпаливаю, не выдержав.

Тимур поднимает глаза. Долго смотрит на меня.

— Зачем тебе это знать?

— Затем, что я работаю здесь. И хочу понимать обстановку.

— Нет, — говорит он просто. — У нас ничего не было.

— Но она пытается.

— Пытается, — соглашается он.

— И что ты делаешь?

— Работаю с ней. Она хороший дизайнер.

— И всё?

— И всё, — его голос становится мягче. — Диана, ты ревнуешь?

Молчу. Потому что да, снова ревную. И это бесит.

— Пойдём, — он встаёт, подходит ближе и берёт меня за руку.

— Куда?

— В мой кабинет.

Ведёт меня через коридор в другую комнату. Просторную, с кожаным креслом, книжными полками, видом на город.

Садится в кресло, притягивает меня к себе. Я сопротивляюсь.

— Тимур, это офис.

— И что?

— Могут зайти.

— Не зайдут. Дверь заперта.

Он усаживает меня к себе на колени. Обнимает за талию. Я чувствую его тепло, его запах, и вся злость куда-то испаряется.

— Она мне не интересна, — говорит он тихо. — Несмотря на все её попытки.

— А я?

— А ты — интересна. Очень.

Его рука скользит по моей спине, лёгкими движениями. Я закрываю глаза.

— Диана.

Открываю глаза. Он смотрит серьёзно, без улыбки.

— Ты понимаешь, во что ввязываешься?

— В работу?

— В близость со мной. В то, что между нами происходит.

— Не понимаю.

— Я не умею легко. Не умею без последствий. Если мы начнём — по-настоящему — я не отпущу.

Его слова пугают и притягивают одновременно.

— А если я не готова к серьёзности?

— Тогда останавливайся сейчас, — его рука сдавливает мою спину чуть сильнее. — Потому что после этого будет поздно.

Смотрю в его глаза. Тёмные, глубокие, без тени сомнения. Он знает, чего хочет. А я?

Я думаю о том, как ревновала к Лере. Как сердце сжималось, когда она касалась его руки. Как хотелось встать и заявить права, которых у меня нет.

— Я не умею быть чьей-то собственностью, — шепчу.

— Я не прошу быть моей собственностью. Просто быть честной. С собой и со мной.

— А честно... я боюсь.

— Чего?

— Тебя. Того, что ты делаешь со мной. Того, как я меняюсь рядом с тобой.

Он кивает, его взгляд не смягчается.

— Хорошо, что боишься. Значит, ты понимаешь, что будет сложно.

Его рука снова начинает двигаться по моей спине. Медленно, успокаивающе.

— Диана, я не буду заставлять. Решаешь ты. Но если скажешь "да" — я не отступлю.

— А если скажу "нет"?

— Будем работать. Как обычный заказчик и исполнитель.

— Сможешь?

— Придётся, — он усмехается. — Хотя будет сложно.

Я смотрю на него — уверенного, сильного, который признаётся в слабости. Который даёт мне выбор, но не скрывает, чего хочет.

— Тимур...

— Да?

— Можно я подумаю?

— Можно, — он наклоняется, целует меня в лоб. — Но не слишком долго. Я терпеливый, но не святой.

Встаю с его колен. Ноги дрожат. Он смотрит, как я иду к двери. Выхожу из его кабинета с ощущением, что стою на краю пропасти. И не знаю, хочу ли прыгнуть или убежать.

***

Остаток дня работаю механически. Тимур ведёт себя обычно — профессионально, без намёков на разговор в кабинете. Лера возвращается к вечеру, полная энтузиазма и новых идей.

— Диан, покажешь, что написала? — она заглядывает в мой ноутбук.

Показываю последний текст — историю девушки, которая боится любить, потому что любовь делает уязвимой.

— Господи, — Лера читает вслух отрывок. — "Я строила из себя крепость, а оказалось — тюрьму. И ключи от неё у кого-то другого." Это же про каждую из нас.

Тимур поднимает глаза от своих бумаг.

— Что-то личное?

— Всё личное, — отвечаю. — Иначе не получается искренне.

— Правильно, — он возвращается к работе. — Читатель чувствует фальшь за километр.

Лера садится рядом.

— А ты сама через это проходила? Через страх любить?

Вопрос неожиданный. И болезненный.

— Прохожу, — честно отвечаю.

— И как? Справляешься?

Смотрю на Тимура. Он не поднимает глаз, но я знаю — слушает.

— Пока не знаю. Ещё в процессе.

Лера кивает понимающе.

— Самое страшное — довериться. Отдать контроль.

— Не отдать. А поделиться, — поправляет Тимур, не отрываясь от документов.

— В чём разница? — спрашиваю.

Теперь он смотрит на меня.

— Когда отдаёшь — становишься беспомощной. Когда делишься — остаёшься собой, но перестаёшь быть одна.

Его слова попадают точно в цель. Лера смотрит, между нами, понимающе улыбается.

— Ох, чувствую, тут что-то интересное происходит.

— Ничего не происходит, — быстро говорю. — Просто обсуждаем тексты.

— Конечно, — подмигивает Лера. — Тексты.

К восьми вечера офис пустеет. Лера ушла ещё во второй половине дня, Марк — к друзьям. Остаёмся вдвоём.

Я собираю вещи, готовлюсь уйти. Тимур подходит:

— Диана.

— Да?

— Ты подумала?

Смотрю на него. Он стоит рядом — близко. Достаточно, чтобы я почувствовала напряжение между нами. Взгляд цепкий, спокойный. Слишком спокойный.

— Подумала.

— И?

— И... боюсь сказать "да". И боюсь сказать "нет".

Он делает шаг ближе, берёт мою руку. Не нежно — уверенно. Как будто уже имеет право.

— Знаешь, что делают, когда страшно?

— Что?

— Прыгают. В самый центр. Страх — это не сигнал отступить. Это сигнал: "Сюда. Здесь — жизнь."

Я сглатываю. Хочется отступить, но он держит. Точно знает, где граница — и как её сдвинуть.

— Я не буду уговаривать, — говорит. — Но и ждать долго не стану.

— Сколько у меня времени?

Он улыбается, но взгляд не улыбается.

— До конца недели.

— А потом?

— Потом решу сам. Без твоего мнения. Хочешь оставить выбор за собой — действуй. Нет? Я возьму его на себя.

Он подносит мою руку к губам. Костяшки пальцев — один за другим. Почти не касаясь. Почти.

— Это угроза? — спрашиваю. Тихо.

— Нет. «Это предупреждение», —говорит. — И последнее.

Он отпускает мою руку и делает шаг назад. Не спрашивает, не жалеет.

— Иди домой, Диана. Подумай.

Выхожу из офиса, сердце бьётся в горле. Хочется развернуться. Закричать. Сдаться. Убежать.

До конца недели.

Три дня, чтобы не просрать то, что может случиться только раз. Или не случиться вообще.

В метро достаю телефон, пишу Карине: "Кар, мне нужен совет. Срочно."

Ответ приходит моментально: "Приезжай. Вино уже в холодильнике."

Еду к лучшей подруге — с ощущением, что стою у края. А под ногами ничего.

***

У Карины тепло, уютно, пахнет кофе и ванилью. Она встречает меня в домашнем халате, с бокалом вина в руке.

— Рассказывай, — говорит, усаживая меня на диван. — По лицу вижу — что-то серьёзное.

Ставит свой бокал на стол, уходит на кухню и возвращается с ещё одним — протягивает мне.

— Пей. Без этого разговор не пойдёт.

Я беру вино, делаю глоток. Крепкое. Вовремя.

Рассказываю всё. Про работу, про Леру, про разговор в кабинете. Про ультиматум до конца недели.

Карина слушает внимательно, иногда задаёт уточняющие вопросы. Когда я заканчиваю, молчит минуту.

— Дин, а ты его любишь?

Вопрос застаёт врасплох.

— Я... не знаю. Он мне нравится. Очень. Но любовь...

— А что такое любовь, по-твоему?

— Когда готова отдать всё ради другого человека.

— Бред, — Карина отпивает вина. — Любовь — это когда готова принять всё от другого человека. Его темноту, его свет, его сложности.

— В чём разница?

— В том, что первое — жертвенность. А второе — принятие. Ты готова принять Тимура таким, какой он есть? Властным, требовательным, непредсказуемым?

Думаю. Вспоминаю его ревность к Марку, жёсткость на работе, нежность в моменты близости.

— Наверное, да.

— А готова принять себя рядом с ним? Ревнивую, уязвимую, зависимую?

Это сложнее. Я всю жизнь строила образ сильной, независимой женщины. А рядом с Тимуром чувствую себя совсем другой.

— Не знаю.

— Тогда вот тебе вопрос, — Карина наклоняется ближе. — Каких отношений ты хочешь? Удобных или настоящих?

— В чём разница?

— Удобные — это когда вы оба играете роли. Он — успешный психолог, ты — независимая копирайтер. Встречаетесь, занимаетесь сексом, делитесь впечатлениями. Никто никого не трогает слишком глубоко.

— А настоящие?

— Настоящие — это когда вы видите друг друга без масок. Со всеми страхами, комплексами, тараканами. И не убегаете.

Допиваю вино. Карина права. Я всегда выбирала удобные отношения. Когда становилось слишком близко, слишком реально — сбегала.

— А с Тимуром у тебя будут настоящие, — продолжает Карина. — Он уже видел тебя слабой, видел сильной. Видел злую и уязвимую. И не ушёл.

— Может, просто играет.

— Дин, мужчины не дают ультиматумы ради игры. Игра — это когда всё легко. А он рискует получить отказ.

Думаю, об этом. Он действительно рискует. Мог бы продолжать наши встречи, не поднимая вопрос о серьёзности.

— Кар, а если я не справлюсь? Если окажусь слишком слабой для него?

— А если окажешься достаточно сильной? — парирует она. — Дин, ты всю жизнь готовишься к худшему сценарию. А что, если попробуешь подготовиться к лучшему?

Киваю. Она права. Опять.

— Ещё вопрос, — Карина ставит пустой бокал на стол. — Ты можешь представить себя без него? Сейчас, после всего, что между вами произошло?

Закрываю глаза. Представляю: завтра иду в офис, работаю над текстами, а Тимур ведёт себя отстранённо. Вежливо. Как с обычным подрядчиком.

Внутри всё сжимается от одной мысли.

— Нет, — шепчу. — Не могу.

— Тогда какой у тебя выбор?

Открываю глаза. Смотрю на Карину — мудрую, понимающую, которая всегда знает, что сказать.

— Никакого, — улыбаюсь. — Выбора нет.

— Есть. Можешь выбрать быть счастливой. Или продолжать бояться счастья.

Встаю, обнимаю её:

— Спасибо. За то, что не позволяешь мне быть идиоткой.

— Всегда пожалуйста, — смеётся она. — Только не облажайся теперь. Я в тебя верю.

***

Выхожу от Карины, и воздух кажется другим. Слишком свежим. Слишком честным. Как будто кто-то раскрыл мне окно в лицо и сказал: «Дыши. Теперь всё по-настоящему».

Домой еду с ясной головой. Решение созрело где-то между вторым бокалом вина и разговором о страхе счастья. Голова гудит, как после двух бутылок, хотя выпила всего бокал. Или два? Не помню. Помню только её голос:

«Ты можешь выбрать быть счастливой. Или продолжать бояться счастья».

А я ведь правда боюсь. Смешно. Считаю себя взрослой, сильной, дерзкой. А по факту — мелкая трусиха, прячущаяся за независимостью.

Я не знаю, куда всё идёт. Но знаю одно: если я сейчас сверну назад — потом себя не прощу. Потому что мне нужен он. С его взглядами. С его тишиной. С его жесткой рукой на моей шее.

И да, я ревную. Да, я уязвима. Да, я — не та, за кого себя выдавала все эти годы.

Но я хочу попробовать. Хочу рискнуть. Хочу узнать, что будет, если перестану убегать.

Дома достаю телефон, открываю чат с Тимуром. Пальцы зависают над клавиатурой. Что написать? "Согласна"? "Я готова"? "Да"?

Пишу просто: "Мне не нужно до конца недели. Мой ответ — да."

Отправляю, не давая себе времени передумать.

Ответ приходит через две минуты.

Тимур:

"Тогда завтра поговорим."

Ложусь спать с лёгким сердцем. Завтра начинается что-то новое. Страшное и желанное одновременно.

И я готова.

21

Просыпаюсь с лёгкостью в груди. Впервые за долгое время сон был спокойным, без тревожных снов и метаний. Решение принято — и это освобождает.

Встаю, завариваю кофе, собираюсь на работу. Точнее, к Тимуру. К тому, чего я боялась и одновременно хотела.

Выхожу из подъезда — и замираю.

У входа стоит Илья. В джинсах, куртке, в толстовке с капюшоном, руки в карманах. Выглядит неуверенно, но упрямо. Как в детстве, когда хотел что-то выпросить, но не знал, как подойти.

— Привет, — говорит он, когда я спускаюсь по ступенькам.

— Привет, — отвечаю осторожно. — Давно стоишь?

— Минут двадцать. Думал, не застану.

Мы смотрим друг на друга. Между нами висит неловкость после той ссоры. Я жду, что он скажет первый.

— Дин, я хотел извиниться, — наконец выдавливает он. — За то, что наговорил тогда.

Что-то тёплое разливается в груди. Мой младший брат. Гордый, упрямый, но умеющий признавать ошибки.

— Я тоже была не права, — говорю мягко. — Сорвалась на тебе.

Он улыбается — первый раз за долгое время.

— Ну что, идём мириться официально? С кофе и донатами?

— Пончиками?

— Донатами, — поправляется он, подмигивая. — Я же современный молодой человек.

Смеюсь. Вот он, мой Илья. Который может разрядить любую обстановку шуткой.

— Идём. Только я плачу. У меня теперь есть работа.

— Ого, интересно. Расскажешь?

Идём по улице к ближайшему кафе. Ноябрь выдался на удивление тёплым для конца месяца — можно гулять без шапки, солнце слабо, но греет.

В кафе покупаем капучино и коробку разноцветных донатов. Илья настаивает на самых ярких — с розовой глазурью и посыпкой.

— Помнишь, как в детстве мы воровали печенье у бабушки? — говорит он, откусывая пончик.

— Не воровали, а стратегически перераспределяли, — поправляю я. — Ты всегда так это называл.

— Умный был. Остался таким, — хвастается он, но смеётся.

Выходим на улицу, идём неспешно. Илья рассказывает о универе — о новых предметах, преподавателях, одногруппниках.

— А помнишь Серёгу из соседнего подъезда? — говорит он. — Так он теперь со мной учится. Перевелся недавно с филфака. Такой же дурак остался, как и в школе.

— Который в шестом классе пытался тебя научить курить?

— Тот самый. Теперь пытается научить меня пить пиво на парах.

— И как успехи?

— Я же умный, — подмигивает он. — Учусь только хорошему.

Болтаем, шутим, подкалываем друг друга. Как раньше. Как когда мы были просто братом и сестрой, без взрослых проблем и обид.

— Кстати, а работу-то нашла? — спрашивает Илья, доедая второй донат.

— Нашла, — улыбаюсь. — Работаю сейчас над сайта одному коучу.

— Круто! Онлайн или в офисе?

— В офисе. Тут недалеко. Кстати, мы как раз идём в ту сторону.

Рассказываю немного о работе — осторожно, не упоминая Тимура. Пока рано. Сама ещё не понимаю, что между нами происходит.

Подходим к бизнес-центру, где офис. Илья оглядывает здание, присвистывает:

— Круть, сестрёнка! Даже не думал, что будешь сидеть на жопе ровно в таком солидном месте.

— Спасибо за веру в меня, — язвлю, но без обиды.

— Да я просто помню, как ты в школе училась. Постоянно с кем-то ругалась, домой вызывали...

— Это было давно.

— А теперь ты серьёзная бизнес-леди, — он смотрит на меня с гордостью. — Молодец, Диан. Правда.

В этот момент к зданию подъезжает чёрная машина. Из неё выходит Тимур.

Сердце пропускает удар. Он в тёмном пальто, волосы слегка растрёпаны ветром. Видит нас, идёт прямо к нам.

Я стою, как вкопанная. Мы же вчера договорились поговорить. Но не ожидала, что он...

Тимур подходит, не колеблясь обнимает меня за талию и целует в губы. Легко, коротко, но собственнически. Как мужчина целует свою женщину.

Я замираю от неожиданности. Илья рядом тоже замирает, широко раскрыв глаза.

— Доброе утро, — говорит Тимур, отстраняясь, но не убирая руку с моей талии.

— П-привет, — заикаюсь я, чувствуя, как щёки горят.

Илья смотрит на нас, как на пришельцев. Я понимаю — надо что-то сказать.

— Тимур, это мой брат Илья, — представляю их, стараясь взять себя в руки. — Илья, это Тимур. Мой... начальник.

Илья протягивает руку, Тимур пожимает её крепко:

— Приятно познакомиться. Много слышал о тебе.

— А я вообще ничего не слышал, — честно отвечает Илья, косясь на меня. — Сестрёнка скрытная.

— Илья учится в университете, — быстро говорю, чтобы перевести тему. — На втором курсе.

— Интересно. Какая специальность? — Тимур выглядит искренне заинтересованным.

— Менеджмент. Хочу свой бизнес открыть когда-нибудь.

— Похвально. Если понадобятся советы — обращайтесь.

Они разговаривают ещё пару минут. Тимур ведёт себя дружелюбно, но я чувствую его властность даже в общении с братом. Илья, похоже, тоже это чувствует — отвечает вежливо, но настороженно.

— Ладно, мне пора на пары, — наконец говорит Илья. — Было приятно познакомиться.

Обнимает меня.

— До связи, сестрёнка. И... — шепчет мне на ухо, — расскажешь потом всё, да?

— Расскажу, — обещаю.

Илья уходит, оборачиваясь пару раз. Тимур провожает его взглядом, потом смотрит на меня:

— Хороший парень. Похож на тебя.

— Только характером. Внешне — в отца.

— А ты — в маму?

— Говорят, да.

— Зачем было это… — указываю на губы.

— Утро же, — пожимает плечами. — Приветственный поцелуй. Что-то не так?

— Просто внезапно.

— Привыкай, — говорит он и поднимает бровь. — Или предупреди — не трогать без согласия?

— Ты издеваешься?

— Верно.

Мы идём к входу в здание. В лифте Тимур нажимает кнопку нашего этажа, поворачивается ко мне:

— Как спалось?

— Хорошо. А тебе?

— Плохо. Думал о твоём сообщении.

— О каком? — хотя понимаю, о чём он.

— О том, где ты согласилась. Не ожидал, что ответишь так быстро.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А чего ожидал?

— Что будешь мучиться до последнего дня. Взвешивать все "за" и "против".

Лифт поднимается медленно. Между нами пахнет его парфюмом и моим волнением.

— Может, и мучилась. Но поняла — нет смысла тянуть.

— Почему?

— Потому что ответ всё равно был "да". С самого начала.

Лифт останавливается. Двери открываются. Тимур придерживает их рукой, пропускает меня вперёд. В коридоре тихо — рано ещё, офисы только открываются. У приёмной сидит девушка, молоденькая, с копной светлых волос, уткнувшаяся в телефон. На столе перед ней — стопка бумаг, бутылка воды и пачка ручек. Она поднимает глаза, улыбается.

— Доброе утро, Тимур! И… — взгляд перескакивает на меня, — Диана, да? Я Аня, администратор. Если что-то нужно — вода, кофе, ручки, — обращайтесь.

— Доброе, Аня, — отвечаю, кивая. — Пока обойдусь.

Тимур здоровается коротким кивком, его рука уверенно ложится на мою талию, и он ведёт меня дальше по коридору. Его пальцы сжимаются слегка, и я чувствую тепло через ткань пальто.

Он одет в чёрный джемпер с круглым вырезом, подчёркивающим ключицы и широкие плечи. На запястье — массивные часы, как и он сам. Волосы чуть взъерошены, будто трогал их в машине. Его осенняя брутальность — как глоток хорошего виски после морозной улицы: тепло, резко, и голову сразу несёт.

Я в бежевом вязаном платье крупной вязки, шерстяном и тёплом, чуть длиннее колен.

Мы доходим до его кабинета, он открывает дверь, пропускает меня и закрывает её за собой.

— Давай, снимай, — сказал низко.

Его руки скользят к моим плечам, помогая снять пальто. Он вешает его на крючок, затем скидывает своё, бросая небрежно на стул. Глаза его темнеют.

Сажусь на край, но он не даёт мне остановиться — притягивает к себе, посадив боком к себе на колени.

Мои ноги оголялись, и я почувствовала, как его руки прошлись по бедру — не просто прикосновение, а поиск, заявка, пульсирующая жажда. Руки крепко сжали талию, заставляя почувствовать одновременно тепло и неотвратимую силу. Его дыхание касалось кожи за ухом — нежное, но с огнём, что мог прожечь насквозь.

Его губы нашли мои — сначала лёгкие, как тест, осторожные и нежные. Затем стали глубже, жаднее, словно он вынимал из меня всё, что спрятано было под масками и стыдом.

Я отпустила себя, позволила себе ответить, провела руками по его шее, затем вниз, по линии плеч, скользнула к груди. Его кожа под пальцами была твердой и одновременно тёплой, я ловила каждый рывок дыхания, каждое напряжение.

— Чёрт, Диана, — выдохнул он с хрипотцой, отрываясь на мгновение, чтобы провёл губами по моей челюсти — холодок по коже, дрожь по позвоночнику. — Я хотел это вчера. Ты даже не представляешь, как.

— Почему не сделал? — выдохнула я, сжав пальцы в его свитере, будто пытаясь удержать себя от паники и отдаться полностью.

— Потому что хотел, чтобы пришла ты. Чтобы это было твоим решением, а не моей прихотью.

Я вздрогнула, прижимаясь ближе, чувствуя, как с каждой секундой теряю остатки контроля.

— Ты дрожишь, — прошептал, будто раскусив.

— Это… слишком настоящим кажется, — выдохнула, ловя себя на том, что даже не хочу отвернуться.

— Пусть будет реальным, — шепчет он. — Я хочу тебя, Диана. Хочу знать, что ты чувствуешь то же самое.

— Чувствую, — признаюсь, голос дрожит, и я сама не верю, что сказала это.

Он снова целует меня глубоко и жадно, руки скользят по моей спине, шее, бёдрам — как будто изучают каждую линию тела.

— А я думала, ты просто играешь, — шепчу, , касаясь губами его щеки.

— Без игр, — его голос твёрдый.

Мы терялись во времени и пространстве, его руки не отпускали, а я растворялась в этой жесткой близости, в жаре его желания.

Наконец он оторвался, тяжело дыша, но глаза блестели.

— Пора работать, иначе мы не выйдем отсюда до ночи.

— Уже поздно? — спрашиваю, пытаясь отдышаться.

— Почти, — ответил, не скрывая напряжения. Его руки медленно сползли с моих бедер, задержались на талии, будто удерживая меня ещё на миг.

Он слегка отстраняется, и я вижу, как его тело выдаёт жгучее желание — штаны натянуты так, что скрывать нечего, и он явно не в состоянии встать без паузы. Дыхание выравнивается с трудом, и он тихо усмехается, словно читая мои мысли.

— Мне нужна минутка — говорит он, — Иди к Марку, начинайте без меня. Я подойду позже.

Я с трудом встала с его колен, поправляя одежду, чувствуя, как жар ещё горит на коже. Наклонилась, быстро поцеловала его в губы и, с ехидной улыбкой, прошептала:

— Потерпи, босс, не всё сразу. — разворачиваюсь, оставляя его с этим, и выхожу из кабинета, сердце бьётся быстрее от собственной дерзости.

Иду по коридору к кабинету Марка, шаги гулкие в тишине утреннего офиса. Дверь приоткрыта, и я слышу голоса — Марк что-то объясняет, а Лера перебивает его с энтузиазмом. Вхожу, и они оборачиваются. Марк улыбается, как обычно, а Лера поднимает бровь, её взгляд скользит по мне с лёгким интересом.

— Доброе утро, Диана! — говорит Марк, жестом приглашая сесть. — Тимур где?

— Скоро подойдёт, — отвечаю, стараясь звучать спокойно, и сажусь за стол. — Сказал начать без него.

Лера улыбается, переглядываясь с Марком.

— Интересно, что его задержало, — говорит она с лёгкой ноткой игривости.

Марк кашляет, скрывая улыбку, а я делаю вид, что сосредоточена на ноутбуке.

— Лера хочет добавить интерактивные элементы — опросы, может, чат с читателями. Что думаешь?

— Звучит неплохо, — говорю, доставая свой ноутбук. — Но чат потребует модерации. Опросы проще — можно вставить их в конце статей. Дадим людям шанс высказаться.

Лера придвигает ко мне эскизы.

— Смотри, вот что я нарисовала. Хочу, чтобы тексты ложились на этот фон — тёмный, с яркими акцентами. Ты уже что-то написала?

— Есть наброски, — отвечаю, открывая файл. — Три истории, но Тимур сказал сделать их жёстче. Хочу показать позже, когда он придёт.

— Жёстче? — Лера усмехается. — Он явно хочет, чтобы ты выложилась по полной. Интересно, почему?

— Потому что это его стиль, — отрезаю, чувствуя, как её тон раздражает. — Он хочет правду, а не сахар.

Марк вмешивается, разряжая обстановку.

— Лера, давай не отвлекаться. Диана, давай структуру обсудим. Я думаю, блог должен начинаться с провокационного заголовка, а потом — история.

Киваю, записывая идеи.

— Можно что-то вроде «Ты боишься правды?» или «Маска, которая душит». А история — как переход к тексту.

Лера кивает, но её взгляд снова скользит к двери.

— Надеюсь, Тимур скоро появится. У меня есть вопросы по цветам.

Работа течёт медленно. Мы обсуждаем дизайн, я предлагаю добавить контрасты — светлые шрифты на тёмном фоне, чтобы тексты выделялись. Марк вносит идею коротких видео с отзывами, а Лера настаивает на анимации. Напряжение между нами ощущается, но я стараюсь сосредоточиться.

Через двадцать минут дверь открывается. Входит Тимур, уже собранный, в джемпере с закатанными рукавами. Его взгляд сразу находит меня, и я вижу в нём лёгкую искру, которую он быстро скрывает. Лера выпрямляется, улыбаясь.

— Наконец-то, — говорит она. — Мы тут уже почти договорились.

— Рад слышать, — отвечает Тимур, садясь рядом со мной. Его нога случайно задевает мою под столом, и я вздрагиваю. Он смотрит на меня мельком, но не комментирует. — Что решили?

Марк перехватывает инициативу. — Опросы в конце статей, возможно видео. Диана предложила провокационные заголовки. Лера хочет анимацию.

Тимур кивает, разглядывая макеты.

— Анимация — только если не отвлекает. Заголовки хороши, Диана. Продолжай в том же духе. А видео — с живыми людьми, без сценария.

Лера хмыкает. — Тим, ты слишком строг. Люди любят лёгкость.

— Люди платят за правду, — парирует он, и его тон не допускает возражений. — Диана, подготовь вопросы для интервью. Лера, доработай цвета. Марк, синхронизируй всё с техзаданием.

Работа продолжается. Лера подсовывает мне эскизы, иногда касаясь моей руки, будто случайно, а Тимур время от времени вмешивается, корректируя её идеи.

Через полчаса он вдруг поднимается, бросив взгляд на часы.

— У меня индивидуальная сессия с клиентом, — говорит он, беря папку с документами. — Буду через пару часов. Марк, контролируй процесс.

Кивает мне мельком, и я вижу в его глазах лёгкий намёк на утренний момент, но он быстро выходит, закрыв за собой дверь. Остаёмся втроём. Марк возвращается к ноутбуку, разворачивая техзадание, а Лера пододвигает мне новые эскизы.

— Давай попробуем этот фон, — говорит она, указывая на тёмно-синий макет. — С яркими шрифтами, как ты предложила.

Киваю, записывая заметки.

— Хорошо, но давай добавим контраст на кнопках, чтобы выделялись. Марк, что думаешь?

— Согласен, — отвечает он, прокручивая файл. — Ещё можно вставить иконки для опросов — что-то минималистичное. Давай дообработаем до обеда.

Работаем дальше. Лера предлагает анимацию для переходов между страницами, и мы обсуждаем, как сделать её ненавязчивой. Я начинаю наброски вопросов для интервью — что-то вроде «Что вы боялись признать?» и «Как правда изменила вас?». Время летит, и к полудню мы почти завершаем структуру блога.

— Может, закажем еду? — предлагает Марк, потирая шею. — У меня уже живот подвывает.

— Давай, — соглашается Лера. — Суши или пиццу?

— Суши, — говорю я, улыбаясь. — С роллами и мисо-супом.

Марк звонит в доставку, и через сорок минут на столе появляется коробка с едой. Мы расставляем тарелки, когда дверь открывается, и входит Тимур. Его джемпер чуть помят, волосы растрёпаны, но взгляд сразу цепляется за меня. Он садится рядом, чуть ближе, чем нужно, и я чувствую тепло его тела.

— Как дела? — спрашивает он, беря ролл.

— Прогресс есть, — отвечает Марк, протягивая ему соевый соус. — Диана молодец, вопросы уже в процессе, а Лера дорабатывает структуру.

Тимур кивает, а его рука ненавязчиво ложится мне на ногу под столом. Пальцы уверенно скользят по безразмерным колготкам, ощущая их гладкую поверхность, и тепло его ладони проникает сквозь ткань, пробуждая дрожь. Он не останавливается — большой палец медленно проводит линии вдоль моей ноги, чуть выше колена, а затем сжимает ногу, оставляя лёгкое давление. Я обхватываю ролл сильнее, стараясь не выдать себя, но дыхание сбивается. Его рука поднимается чуть выше, пальцы слегка массируют внутреннюю сторону бедра, и я чувствую, как жар разливается по телу. Лера разливает чай, болтая о дизайне, а Марк шутит про свои навыки еды палочками, не замечая ничего.

Тимур время от времени усиливает прикосновения — его ладонь плотно обхватывает мою ногу, а затем медленно скользит вниз, возвращаясь к колену, как будто проверяя, как далеко я позволю зайти. Его колено прижимается к моему, и я ощущаю каждый его вдох через эту связь. Я бросаю на него взгляд — он жуёт ролл, внешне спокоен, но в глазах мелькает игривый блеск.

— Вкусно, — говорит он, глядя на меня, и в его голосе слышится лёгкая насмешка. — Надо будет заказывать чаще.

— Если будешь платить, — подхватывает Марк, и мы смеёмся, но я едва сдерживаю улыбку, чувствуя, как его пальцы слегка сжимают мою ногу.

Еда заканчивается, и Тимур убирает руку, но его колено остаётся рядом с моим, словно невидимая нить. Лера собирает коробки, а Марк предлагает вернуться к работе.

Работаем дальше, обсуждаем финальные детали проекта. Атмосфера в команде налажена — Марк шутит, Лера предлагает идеи, а я записываю всё в блокнот, изредка бросая взгляды на Тимура. Он сосредоточен на бумагах, но время от времени наши глаза встречаются, и в его взгляде я читаю обещания на вечер.

— Кстати, Диана, — Лера поворачивается ко мне с лёгкой улыбкой, — ты вчера как-то поздно ушла. Не задерживайся слишком часто, а то мужчины привыкают к жертвенности.

— Я не жертвую собой, — отвечаю спокойно. — Просто дорабатывала материал.

— Конечно, — Лера кивает, но в её тоне слышится лёгкая ирония. — Только помни: есть работа, а есть жизнь. Нельзя растворяться в проекте полностью.

Тимур поднимает глаза от документов, взгляд становится внимательным.

— Лера, — его голос ровный, но с холодком, — Диана отлично справляется с балансом.

— Да я просто делюсь опытом, — пожимает плечами Лера. — Сама через это проходила. Когда слишком вкладываешься эмоционально, потом больно отпускать проект.

Тимур встаёт, подходит к кофемашине, делает кофе и ставит передо мной. Жест простой, но в нём — забота и понимание.

— Спасибо, — шепчу ему.

— Ладно, давайте к делу, — Марк вмешивается, чувствуя напряжение. — У нас ещё куча вопросов по техническому заданию.

Следующий час проходит в рабочем ритме. Лера больше не задаёт личных вопросов, но я замечаю, как она изучает меня взглядом. Словно ищет слабые места, которыми можно воспользоваться.

К четырём вечера основная работа закончена. Марк собирает бумаги, Лера упаковывает макеты.

— Завтра продолжим, — говорит Тимур, поднимаясь. — Диана, останься. Нужно обсудить детали по твоей части проекта.

Лера поднимает бровь, но ничего не говорит. Марк машет рукой на прощание. Остаёмся вдвоём.

Тимур заперт дверь, поворачивается ко мне. Его взгляд горит — смесь желания, какого-то напряжённого облегчения и невысказанной обещающей угрозы.

— Лера всегда такая дотошная? — спрашиваю, садясь на край его стола, чувствуя, как колени непроизвольно дрожат.

Он медленно приближается, руки ложатся мне на бёдра, пальцы крепко охватывают кожу через ткань платья. Я ощущаю, как дрожь перебегает по всему телу — не от холода, а от него.

— У неё талант нащупывать слабые места, — отвечает он, с улыбкой, которая заставляет сердце колотиться ещё быстрее.

— А у меня есть слабые места?

Он не отрывает взгляда, руки будто изучают каждую линию моей фигуры, пальцы медленно скользят выше, поднимаются по бедру. В груди взрывается жар, дыхание сбивается.

— Есть, — отвечает тихо. — Они делают тебя живой.

Его пальцы медленно скользят по ткани платья, поднимаясь выше. Я чувствую, как дыхание сбивается.

— Тимур… — выдыхая, пытаюсь приглушить растущее напряжение.

— Что? — тихо спрашивает он, наклоняясь ближе.

Его губы касаются моего уха, дыхание

— А если кто-то зайдёт?

— Не зайдёт, — его голос становится хриплым. — Все ушли.

Он наклоняется, губы находят моё ухо.

— Я думал о тебе весь день, — он медленно проводит пальцами под подолом платья, кожа на бедре покрывается мурашками.

— О чём ещё? — выдыхаю, запрокидывая голову, сердце стучит, как будто хочет вырваться.

— О том, как ты дрожала у меня на коленях, — его губы скользят по шее, оставляя лёгкий след огня. — О том, как ты смотрела на меня, когда я касался тебя под столом.

Я сжимаю край стола, ощущая, как жара разливается по всему телу — от кончиков пальцев до затылка.

— Тимур, это офис… — пытаюсь напомнить себе, что здесь нельзя.

— И что? — его голос становится чуть грубее, в нем слышится вызов. — Ты же сама согласилась. Или передумала?

Он смотрит мне в глаза, и я вижу там уверенность, которая сбивает с ног.

— Не передумала, — шепчу, чувствуя, как ноги подкашиваются.

— Тогда перестань сопротивляться.

Его рука медленно поднимается выше, большой палец нежно проводит по внутренней стороне бедра — кожа тут тоньше, и я вздрагиваю от прикосновения.

— Чувствуешь? — тихо спрашивает он. — Тебя это заводит, да?

Я киваю, слова застревают в горле, но тело уже отвечает без вопросов.

— Вот так и надо, — говорит он низко, чуть усмехаясь.

Внезапно его губы на моих, поцелуй глубокий и требовательный, руки сжимают талию, притягивая ближе. Тепло тела Тимура словно обволакивает меня, я теряю счёт времени, ловлю только биение его сердца и ритм собственного дыхания.

Внезапно раздаётся стук в дверь.

Мы замираем. Тимур медленно отстраняется, но руки не отпускают меня.

— Тимур? — голос Леры за дверью. — Забыла планшет. Можно зайти?

Он смотрит на меня, в глазах читается раздражение и нежелание отпускать.

— Минуту, — отвечает он, голос ровный. — Заканчиваю разговор.

Его рука скользит с моего бедра, помогает спустить с стола. Поправляю платье, пытаюсь взять себя в руки.

— Продолжим позже, — шепчет он мне на ухо, и от его слов по спине бежит дрожь.

Он отходит к окну, делая вид, что смотрит на город. Я сажусь в кресло, открываю ноутбук.

— Заходи, — говорит Тимур.

Он открывает дверь, Лера заходит, взгляд её скользит, между нами. На лице — лёгкая улыбка, будто она что-то понимает.

— Извините, что прерываю, — говорит она, забирая планшет со стола. — Важная встреча завтра, без него никак.

— Ничего страшного, — отвечаю, стараясь звучать спокойно. — Мы как раз заканчивали.

Лера кивает, но задерживается.

— Кстати, Тим, помнишь Настю Воронову? Она недавно вернулась из Лондона, хочет встретиться. Может, организуем что-то на выходных?

Тимур поворачивается от окна.

— Не думаю, что будет время, — отвечает сухо.

— Жаль, — Лера пожимает плечами. — Она спрашивала о тебе.

Атмосфера в комнате становится напряжённой. Я чувствую, как старая ревность поднимает голову.

— Лера, — Тимур делает шаг к двери, — у нас ещё много работы.

— Конечно, — она улыбается, но в глазах читается разочарование. — До завтра.

Выходит, закрывая дверь за собой.

Тимур поворачивается ко мне.

— Она делает это специально, — говорю, не выдержав.

— Что именно?

— Упоминает других женщин. Проверяет мою реакцию.

Он подходит ближе.

— И какая у тебя реакция?

— Хочется врезать ей, — честно признаюсь.

Тимур усмехается.

— Хорошо.

— Тимур...

— Да?

— А Настя Воронова — это...?

— Одногруппница по университету. Встречались пару раз лет пять назад. Ничего серьёзного.

— А Лера это знает?

— Лера знает многое. И использует это, когда нужно.

Я встаю, подхожу к нему, чувствую, как сердце чуть чаще бьётся, когда его взгляд цепляется за меня. Его тёплое тело почти рядом, запах кожи — как магнит.

— А что она знает о нас?

— Пока ничего конкретного. Но она чувствует, что что-то происходит.

— И что будет, когда она узнает?

Тимур не спешит отвечать. Его рука плавно обвивает мою талию, пальцы впиваются чуть сильнее, словно хочет напомнить — он здесь и всё под контролем.

— Ничего. Это наша жизнь, не её.

Его голос низкий, уверенный, почти шепот, который проникает под кожу.

— А если она будет мешать?

— Не будет, — рука сжимаем меня крепче, и теперь в его голосе слышится стальной холод.

Уверенность в тоне отбрасывает последние сомнения, заставляя меня расслабиться.

— Тимур?

— Да?

— Я хочу к тебе домой.

Он смотрит на меня, глаза расширяются от неожиданности и... какого-то внутреннего огня.

— Уверена?

— Да.

— Тогда собирайся.

Пока я пакую вещи, он делает несколько звонков, отменяет встречи. Каждое движение чёткое, решительное, будто он не может ждать ни секунды дольше.

— Готова? — спрашивает он, когда я застёгиваю сумку.

Киваю. Сердце бьётся быстро, но не от страха. От предвкушения.

Мы выходим из офиса, и он берёт меня за руку — крепко, как будто боится отпустить. Больше не прячемся, не скрываем чувства, хотя вокруг пусто.

В лифте его тело наваливается на меня, грудь прижимается к спине, руки не дают ни малейшего пространства. Его поцелуй — жадный, горячий, без оглядки на камеры безопасности.

— Не могу ждать, — шепчет в губы, дыхание смешивается с моим.

Двери лифта открываются, мы выходим в тёмный подземный гараж. Его машина — чёрная, мощная, как и он сам, с её холодным металлическим блеском, который идеально вписывается в эту ночь.

Он открывает мне дверь, рука на моей спине мягко направляет внутрь. Садясь, я чувствую его тепло рядом, и мотор начинает урчать — словно предвестник того, что ночь уже не будет прежней.

Мы мчимся в город, я молчу, но внутри буря. С каждым поворотом ощущаю, как отпускаю контроль, приближаясь к точке невозврата. И странно — не боюсь. Впервые позволяю себе просто быть.

Тимур бросает взгляды, его рука лежит на моём колене — тепло ладони, проникающее сквозь ткань, как тихое обещание.

— О чём думаешь? — спрашивает он, остановившись на светофоре.

— О том, что, наверное, схожу с ума.

— Почему?

— Потому что ещё вчера боялась тебя. А сегодня еду к тебе домой.

— А сейчас боишься?

Я думаю секунду, чувствуя, как пальцы его руки слегка сжимают мое колено.

— Нет. Сейчас хочу.

Он улыбается — впервые за сегодня открыто, без сдержанности.

— Тогда всё правильно.

22

Квартира Тимура оказалась совсем не такой, как я ожидала. Никаких холодных минималистичных линий или показной роскоши. Наоборот — здесь было тепло и уютно, мягкий приглушённый свет обволакивал всё пространство, а тёмные оттенки дерева придавали комнате глубину и спокойствие. Большие окна выходили на вечерний город, а тяжёлые шторы создавали ощущение надёжного убежища от внешнего мира.

Он снимает с меня пальто, его руки уверенные и спокойные, но я ощущаю в каждом движении скрытое напряжение, будто он бережно держит нечто хрупкое. Пальто легко скользит с плеч, и он аккуратно вешает его на крючок у входа.

— Проходи, — тихо говорит, его ладонь нежно касается моей поясницы, мягко направляя внутрь, в гостиную.

Большой диван цвета тёмного шоколада манит сесть, книжные полки до потолка наполнены книгами, а камин с искусственным огнём отбрасывает тёплые колеблющиеся тени. На журнальном столике лежат какие-то документы, но Тимур ловко убирает их в сторону, словно не желая, чтобы что-то отвлекало нас.

— Вина? — спрашивает, подходя к бару в углу комнаты.

— Да, — отвечаю, чувствуя, как внутри меня начинает разгораться лёгкое волнение.

Он наливает красное вино в два бокала, подходит ко мне. Когда я беру бокал, наши пальцы едва касаются — короткое, почти случайное прикосновение, но по коже мгновенно пробегает волна тепла и электричества.

— За что пьём? — пытаюсь разрядить напряжение, голос слегка дрожит.

— За честность, — отвечает он, не отводя взгляда. — И за то, что ты здесь.

Мы пьем. Алкоголь мягко размывает грани напряжения, плечи опускаются, дыхание становится ровнее, и я начинаю чувствовать себя чуть свободнее. Тимур садится рядом на диван — слишком близко для обычного разговора. Его тело рядом — словно тихая буря, готовая разразиться в любой момент.

Рука плавно ложится на спинку дивана за моей спиной, не касаясь меня, но я чувствую её тепло, ощущаю близость.

— Красивая квартира, — говорю, осматриваясь.

— Спасибо. Долго искал что-то подходящее. Хотел, чтобы было... настоящим.

— Настоящим?

— Без показухи. Без лишнего блеска. Просто место, где можно быть собой.

Он поворачивается ко мне, его взгляд внимательный, пронизывающий.

— Сможешь быть собой здесь?

Вопрос ошеломляет. Думаю секунду, ловя себя на том, что не знаю, кто я такая в этой квартире, с ним.

— Не знаю. Пока не понимаю, кто я с тобой.

— Хочешь понять?

Его рука медленно скользит с спинки дивана на мою шею. Лёгкое, едва ощутимое прикосновение — но по спине тут же бегут мурашки.

— Ты напряжена, — замечает он.

— Немного.

— Это нормально. Что тебя беспокоит?

Честный вопрос требует честного ответа.

— Я не знаю, чего ожидать. Не знаю своих границ с тобой.

— А хочешь узнать?

Пальцы нежно гладят шею, спускаются к ключицам. Эти простые движения заставляют сердце колотиться быстрее, дыхание становится глубже.

— Да, — шепчу.

— Тогда доверься мне. Можешь?

Смотрю в его глаза. Тёмные, серьёзные, без тени сомнения в том, чего он хочет.

— Могу.

Он улыбается — едва заметно, но в его взгляде читается удовлетворение.

— Хорошо.

Его рука скользит по моей руке, берёт за запястье. Лёгкое давление, не болезненное, но достаточное, чтобы я почувствовала его силу.

— Красивые руки, — его голос низкий и тёплый, когда он подносит моё запястье к губам. Целует мягко, но в его взгляде горит власть. — Красивая ты.

Жар поднимается к щекам — не от слов, а от того, как он это говорит. Как будто просто констатирует факт, от которого нет отбоя.

Я наклоняюсь, кладу руку ему на плечо. Под рубашкой чувствую твёрдость его тела — холодная, как сталь.

— Тимур...

— Что? — звучит дерзко, с вызовом, будто он знает, что у меня нет права отказывать.

— Я хочу быть ближе.

Он ставит бокал на стол, ловко забирает мой. Поворачивается ко мне, весь — как вызов.

— Насколько ближе?

— Не знаю.

Его руки схватывают моё лицо, большие пальцы скользят по скулам, прижимая крепко.

Он целует меня — медленно, глубоко, без жалости. Его губы требовательны, но не жёстки. Я таю в этом прикосновении, прижимаюсь ближе.

Он отрывается, глядя прямо в глаза.

— Диана.

— Да?

— Хочу, чтобы ты приняла душ.

Неожиданная просьба. Я поднимаю бровь.

— Зачем?

— Чтобы ты расслабилась. Смыла этот день. Почувствовала себя свободной.

В его голосе нет вопросов — это приказ, который не требует обсуждения.

— Хорошо, — говорю, удивляясь себе.

Он встаёт, протягивает мне руку.

— Покажу, где ванная.

Ведёт меня по коридору, и я ловлю себя на мысли, что он словно ведёт в собственное сердце — строгое, скрытое, но настоящее.

Ванная комната большая, с душевой кабиной и отдельной ванной. Всё выдержано в тёмных тонах — чёрная плитка, хромированные детали.

— Полотенца здесь, — показывает он. — Халат на крючке. Не спеши.

Он выходит, закрывая дверь за собой. Остаюсь одна, смотрю на себя в зеркало. Щёки раскрасневшиеся, глаза горят. Выгляжу... живой. Возбуждённой.

Снимаю одежду, забираюсь под горячие струи воды. Шампунь пахнет мужским парфюмом — его запахом. Это почему-то возбуждает ещё больше.

Стою под водой, позволяя ей смыть напряжение дня, все сомнения и страхи. Остаётся только предвкушение, желание и доверие к человеку, который ждёт меня в соседней комнате.

Выхожу из душа, обворачиваюсь мягким полотенцем, надеваю слишком большой тёмно-синий халат. Рукава подворачиваю, пояс завязываю туго.

Запах — гель для душа, кожа, что-то невидимое, но абсолютно его. Я прижимаю воротник к лицу, вдыхаю.

Ощущение — почти собственническое. Этот запах, это место, этот человек... они уже как мои.

Опасная мысль. Слишком рано для таких фантазий. Но она уютно гнездится в голове, согревая изнутри.

Возвращаюсь в гостиную. Тимур стоит у камина, уже без джемпера — в чёрной майке, которая подчёркивает ширину плеч и рельеф рук. Часов тоже нет на запястье. Выглядит расслабленно, но в его позе читается готовность к действию.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он поворачивается, когда слышит мои шаги. Взгляд скользит по мне сверху вниз — оценивающе, с явным одобрением.

— Лучше? — спрашивает.

— Да. Спасибо.

— Идёт тебе, — кивает он на халат.

— Великоват.

— Мне нравится.

Я подхожу ближе. Он не двигается, даёт мне инициативу. Ждёт.

— Тимур?

— Да?

— Я думала о том, что сказала. О том, что хочу быть ближе.

— И?

— И всё ещё хочу.

Он делает шаг. Один. И теперь, между нами, почти нет воздуха.

— Тогда покажи, — говорит он тихо, чуть ниже, чем раньше.

Я поднимаюсь на цыпочки, целую его. Он не отвечает сразу — просто принимает. Дает мне вжиться в своё желание. Только когда я прижимаюсь к нему плотнее, всем телом, его руки замыкаются на моей талии. Сильные. Властные.

Поцелуй становится глубже, настойчивее. Я ощущаю каждую грань его тела, как будто созданного, чтобы держать — удерживать. Тепло кожи пробивается сквозь тонкую ткань его майки, и меня начинает трясти от предвкушения.

— Диана, — выдыхает он в мои губы.

— Да?

— Хочу тебя.

Его голос хрипловатый, плотный, почти физический.

Его ладони скользят по моим щекам, зарываются в волосы. Он откидывает мою голову назад, губы находят шею — горячие, тягучие, с лёгким прикусыванием. Каждое касание будто пишет на моей коже. Грубо. Уверенно. Навсегда.

— Чувствую, как тебя ведёт, — тихо. Его губы у самой кожи, голос — будто внутри меня.

Я хватаюсь за его майку, сминая тонкую ткань между пальцами. Он чувствует это и усмехается, низко, почти беззвучно.

— Скажи, что хочешь, — требует.

Я глотаю воздух, сердце грохочет.

— Хочу, — шепчу. — Всего тебя.

Он сжимает мою талию сильнее, будто проверяя, насколько я готова.

— Скажи это нормально. Без шёпота.

Я поднимаю глаза. Его взгляд — прямой, как выстрел. Ни капли сомнений.

— Я хочу тебя. Хочу, чтобы ты сделал со мной всё, что хочешь.

Мгновение — и он срывается. Его рот снова на моих губах, жадно, грубо. Его тело наваливается, прижимая меня к себе, как будто хочет вдавить в этот момент, растворить в себе. Я слышу, как глухо гудит его дыхание, чувствую твёрдость его рук на моих бёдрах — как будто ввинчивает в меня свои желания.

Я вся горю под его пальцами, как будто он зажигает меня изнутри. Всё становится размытым — только ощущение его кожи, жара, власти. Моё тело отвечает без стыда, без тормозов.

Он хватает меня за руку, сжимая её властно, и ведёт в спальню. Его шаги уверены и я следую, чувствуя себя под его контролем. Большая кровать, тёмное постельное бельё, приглушённый свет прикроватных ламп — всё это кажется сценой, где он диктует правила.

Останавливается у кровати, резко поворачивает меня к себе. Руки, сильные и требовательные, обхватывают мою талию, притягивают с такой силой, что я врезаюсь в него. Кожа к коже, тепло его тела обжигает, и я ощущаю его доминирование в каждом движении.

Его пальцы находят пояс халата. С медленной, почти театральной уверенностью он развязывает его, ткань расходится под его волей. Взгляд скользит по мне — не просто изучающий, а владеющий, как если бы он отмечал каждую часть моего тела как свою территорию. Халат скользит с плеч, падает на пол.

— Красивая, — произносит он, и в его тоне — не только восхищение, но и собственничество.

Стою перед ним обнажённая и, хотя стеснение пытается пробиться, его взгляд — жёсткий, полный желания — подавляет его. Он срывает майку через голову, обнажая тело: широкие плечи, рельефная грудь, плоский живот, шрам на ребре, родинки. Это не идеал журнала — это сила, реальная и необузданная.

Он не просто целует — он захватывает губы, жадно, требовательно, как будто хочет доказать, что именно он здесь хозяин. Руки скользят по телу, не спрашивая, а беря, исследуя каждый изгиб с жадной страстью. Я сдаюсь, позволяя ему вести, теряясь в его доминировании.

— Ложись, — приказным тоном. Я не колеблюсь, позволяю себе подчиниться.

С силой опускает меня на кровать, сам нависает сверху, занимая всё пространство. Поцелуи — не просто ласки, а утверждение власти: губы, шея, ключицы, потом ниже — оставляя за собой следы, как метки. Моё дыхание срывается, и я зову его имя:

— Тимур...

— Молчи, — обрывает он, его голос хриплый, но непреклонный.

Ласки становятся резче, плотнее, намеренные. Он исследует меня с властной точностью, будто заново формирует под собой. Я откликаюсь на каждый его приказ — каждый вздрог, каждый стон будто вырывается не из меня, а от него.

Пальцы обхватывают мои бёдра, вжимая в матрас, не давая сдвинуться ни на миллиметр. Он наслаждается моей беспомощностью, моим телом, полностью подчинённым ему. Скользит ниже — уверенно, знаково — и находит точку, где я горю сильнее всего. Двигается медленно, с точной жестокостью, будто проверяя, насколько я выдержу. Я уже не могу сдержать стон — слишком много, слишком хорошо.

— Чёрт, как мне нравится, что ты такая податливая, — рычит он, его дыхание горячее у моего уха. — Видишь, как ты дрожишь для меня? Хочу слышать, как ты стонешь громче.

Я закрываю глаза, позволяю себе утонуть в ощущениях — кожа горит, мышцы пульсируют, его тело будто окружает меня со всех сторон.

Слова грубые, но в них — чёткая, мужская похвала. И это ломает остатки контроля. Он ускоряется, проникает глубже, двигается резче — и я больше не сдерживаюсь.

Одной рукой он сжимает моё бедро, не давая уйти от движения. Я выгибаюсь под ним, как на дуге.

— Давай, покажи, как тебе это нравится, — шепчет, низко, с глухим возбуждением в голосе. — Такая горячая… Я с ума схожу от желания войти в тебя.

Он выдергивает руку, и я почти вскрикиваю от потери. Он проводит пальцами по внутренней стороне бедра, как бы успокаивая, но в этом прикосновении больше власти, чем нежности.

— Раздвинь ноги шире.

Голос твёрдый, не терпит возражений. Я подчиняюсь, чувствуя, как горячо пульсирует между ног. Он встает на колени, в его взгляде — голод. Он стягивает джинсы — и в этот момент я не отрываю глаз. Его тело — словно выточено из стали: широкие плечи, напряжённый пресс, рельефные руки. И член — твёрдый, большой, готовый. Я буквально чувствую, как внизу все сжимается от желания.

Он нависает надо мной, раздвигает мои ноги своими коленями, и я чувствую, как он прижимается ко мне. Он не торопится, но каждое проникновение — глубокое, властное, как будто он утверждает своё право. Я вскрикиваю, и он улыбается, ускоряя ритм, входя всё глубже, пока наши тела не сливаются полностью.

Его рука сжимает моё запястье над головой, другая — упирается рядом, удерживая вес. Он двигается во мне жёстко, глубоко, каждый толчок будто забивает гвоздь в саму суть моего тела. Я задыхаюсь под ним, но не хочу ни облегчения, ни паузы. Только больше.

— Чувствуешь, как ты принимаешь меня? — говорит он, его голос хриплый, полный похоти.

Я киваю, едва находя голос:

— Да… да, блядь... чувствую.

Он усмехается, рычит, ускоряется. Его бедра шлёпаются о мои с глухим звуком. Пот, дыхание, движение — всё сливается в ритм, в ритуал. Я теряюсь в ощущениях, и он ведёт меня туда, где я уже не Диана с масками, а голое, живое, податливое желание. Только это. Только он.

— Смотри на меня, — рычит он, и я подчиняюсь, встречая взгляд.

Лицо напряжённое, в испарине, и я вижу, как ему нравится быть внутри, управлять.

— Давай, покричи для меня, — приказывает он, ускоряя движения.

Он накрывает губами мои — поцелуй хищный, захватывающий, будто хочет выжечь изнутри. Я отвечаю с тем же голодом, вцепляясь пальцами в плечи, скользя по горячей коже, чувствуя, как напрягаются мускулы. Он отрывается, губы находят шею — влажные следы, затяжные, жадные — и спускаются ниже. Захватывает сосок, водит языком, слегка покусывает — я выгибаюсь, стон срывается прежде, чем я успеваю подумать.

Он улыбается у моей груди, и с той же властной жадностью переключается на вторую. Я отвечаю руками: ногтями провожу вдоль спины, оставляя тонкие царапины, а затем опускаюсь ниже, обхватываю бёдра, подтягивая его ближе. Пальцы сжимаются на ягодицах, направляя толчки глубже. Он рычит, и ритм становится яростнее.

Дыхание обжигает грудь, губы продолжают терзать кожу, зубы касаются — и внутри снова вспышка.

— Чёрт, как ты красиво стонешь, — шепчет в точку, голос хриплый от напряжения.

Он сжимает мои бёдра сильнее, поднимает, входя до предела — я чувствую, как он наполняет меня до последней капли. Я тянусь к шее, целую, покусываю, провожу языком по ключице — солёная, скользкая, настоящая. Мои ногти скользят по груди, задевая рельеф, я двигаюсь в такт, отвечая телом.

— Ещё… — прошептать получается только хрипом.

Он отстраняется на секунду, чтобы посмотреть на меня. В глазах — огонь. Потом снова поцелуй: язык вторгается резко, властно, как и он весь, внутри. Пальцы скользят вниз между нами — и находят точку. Он ласкает её грубо, уверенно. Я не выдерживаю — крик вырывается сам.

Он улыбается, движения становятся безумными — там и внутри.

— Да, вот так, — рычит. Низко. Глубоко.

Я дрожу, как натянутая струна, цепляюсь за него, прижимаюсь, царапаю, держусь, будто от этого зависит всё. Он толкается яростно, напряжение пульсирует во мне, как набат. Стоны срываются уже без спроса.

— Чёрт, ты сводишь меня с ума... — стонет, голос хриплый. Движения рвутся. Он близко. Я чувствую — вот-вот.

Его пальцы снова, быстрее, грубее — и я взрываюсь. Оргазм накрывает волной, захлёстывает, и я кричу, выгибаясь, пока волна не поглощает всё — разум, дыхание, имя его на губах.

— О боже… да… — срывается с губ. Я хватаю его за плечи, ногтями, кожей, дрожу всем телом.

Он рычит, движения срываются, становятся судорожными — и с хриплым стоном он кончает, заполняя меня жаром. Его тело дрожит, мышцы каменеют, он вжимается в меня, обнимая, будто боится отпустить.

Пульс бьётся в ушах. Мы лежим, слипшиеся, дышим, как после шторма. Горячо, влажно, тихо. Я зарываюсь носом в его шею, шепчу еле слышно, как будто боюсь спугнуть:

— Чёрт… я никогда так не…

Он не отвечает, просто сжимает меня крепче, удерживая в этом моменте, где больше нет ничего — только мы. Только сейчас.

***

Мы лежим, тело прижато к телу, дыхание постепенно выравнивается, в груди начинает затихать бешеный ритм. В этом тихом, почти уязвимом моменте меня вдруг накрывает тревога — в вихре страсти я совсем забыла про самое важное.

Смущённо поднимаю голову, взгляд дрожит, и тихо спрашиваю:

— Тимур… а презерватив? Ты… ты его надел?

Он слегка улыбается, глядя мне в глаза, спокойный и уверенный:

— Конечно, надел. Всё под контролем.

Я глубоко вздыхаю, но где-то внутри всё ещё щекочет неловкость. Осознаю, как была опьянена моментом, его прикосновениями, чтобы вовремя подумать о безопасности.

— Тимур?

— Да?

— Можно я останусь на ночь?

— Можно, — смеётся он. — Даже нужно. Не отпущу тебя так просто.

— Угроза?

— Обещание, — отвечает он, прижимая меня к себе ещё крепче.

Он накрывает нас мягким одеялом, и я устраиваюсь у него на груди, слыша мерное биение его сердца, дыхание — ровное, спокойное, такое родное.

— Спи, — шепчет он. — Завтра разберёмся со всем остальным.

Я тихо пожимаю плечами, сомнения не отпускают:

— А если завтра всё покажется неправильным?

Он слегка приподнимает подбородок, в голосе — железная уверенность:

— Не покажется.

— Откуда такая уверенность?

Он улыбается, словно зная что-то больше меня:

— Просто знаю.

Я закрываю глаза, утопая в этом ощущении защищённости — впервые за долгое время позволяю себе быть слабой. Его дыхание успокаивает, рука сжимает мою спину, не отпуская даже во сне.

***

Просыпаюсь от того, что он аккуратно выбирается из-под меня. За окном еще темно.

— Который час? — сонно спрашиваю, голос ещё хриплый от сна.

— Половина седьмого. Спи еще.

— А ты куда?

— Тренировка. Вернусь через час.

Он наклоняется, целует в лоб.

— В холодильнике есть все для завтрака. Чувствуй себя как дома.

Слушаю, как он собирается — звук воды в душе, хлопанье дверцы шкафа, тихие шаги по коридору. Потом входная дверь закрывается, и в квартире наступает глубокая тишина.

Я лежу в темноте, ощущая пустоту рядом — его тела уже нет, но тепло на моей коже ещё не успело испариться. Медленно погружаюсь обратно в сон — мягкий и долгий, словно пытаясь задержать этот момент, сохранить его в себе. Сон накрывает меня постепенно, без остатка.

Когда просыпаюсь, глаза ещё тяжёлые, тело расслабленное, но пора вставать. Медленно сдвигаюсь с места, обхватываю себя руками, словно собираюсь с силами. Неспешно встаю, надеваю его халат — он пахнет им, словно это ещё один тихий след от него.

Иду на кухню, ставлю кофе. За окном рассветает, город медленно просыпается вместе со мной.

Сажусь за стол с чашкой в руках, пытаюсь осмыслить всё, что произошло. Вчера я была одна, а сегодня проснулась совершенно другой. Не только физически — что-то изменилось глубже. Будто стены, которые я годами строила вокруг себя, рухнули за одну ночь.

Страшно? Да. Но впервые за долгое время я чувствую себя живой.

Дверь открывается — возвращается Тимур. В чёрном спортивном лонгсливе, который облегает влажное от пота тело, в тёмных штанах. Волосы слегка взъерошены, дыхание учащённое, на лице — удовлетворение.

Он стягивает лонгслив через голову, обнажая торс, покрытый лёгким блеском пота.

— Как спалось? — спрашивает, подходя к раковине. Его движения уверенные, мышцы спины перекатываются под кожей, когда он наклоняется к крану.

— Хорошо. А тебе?

— Лучше, чем за последние месяцы.

Он моет руки холодной водой, затем плещет себе на лицо и грудь. Капли скатываются по рельефу мышц, и я невольно слежу за ними взглядом. Он замечает, усмехается.

— Нравится, что видишь?

Краснею, но не отворачиваюсь.

— Да.

Он вытирается полотенцем, движения медленные, словно демонстрирует себя специально. Потом поворачивается ко мне.

— Завтрак будешь?

— Приготовишь?

— Приготовлю.

Он открывает холодильник, достает авокадо, красную рыбу, лимон. Из шкафчика берет цельнозерновой хлеб. Движения точные, привычные — он явно умеет готовить.

— Ты всегда так питаешься? — спрашиваю, наблюдая, как он нарезает авокадо тонкими ломтиками.

— Стараюсь. Тело — это инструмент. За инструментами нужно ухаживать.

Поджаривает хлеб, аккуратно выкладывает авокадо, сверху — тонкие ломтики семги. Сбрызгивает лимонным соком, добавляет перец. Кладёт на тарелку рукколу — никаких лишних движений, только сдержанная точность.

— Красиво, — говорю, когда он ставит передо мной завтрак.

— И полезно, — отвечает он, готовя такую же порцию себе. — У тебя дома кроме хлопьев и йогурта есть что-то?

— Откуда ты знаешь про хлопья?

— Догадываюсь.

Он садится рядом, его бедро касается моего. Кожа еще теплая после тренировки.

— О чем думаешь? — спрашивает он, заметив мою задумчивость.

— О том, что не узнаю себя.

— В хорошем смысле?

— Не знаю пока.

Его рука ложится на мою, пальцы переплетаются.

— Диана, посмотри на меня.

Поднимаю глаза.

— Ничего не изменилось, — говорит он серьезно. — Ты та же самая.

Простые слова, но от них становится легче. Мы едим, и я впервые замечаю, как он это делает — медленно, сосредоточенно, словно каждый кусок имеет значение.

— Вкусно, — говорю искренне.

— Научу готовить, если хочешь.

— Не-а, — смеюсь. — Буду наслаждаться твоей едой. Зачем портить удовольствие?

Он усмехается, быстро наклоняется и чмокает меня в губы — коротко, по делу.

— Ленивая, — бросает с вызовом в голосе.

— Практичная, — поправляю, все еще улыбаясь.

Заканчиваем завтрак. Встаю, собираю тарелки, несу к посудомойке. Тарелки звякают, пока я складываю их в посудомойку, стараясь не смотреть на Тимура. Он сидит за столом, допивает свой эспрессо, и я кожей чувствую его взгляд — как будто он не просто смотрит, а разбирает меня по косточкам.

Я наклоняюсь, чтобы засунуть посуду на нижнюю полку, и, конечно, это был плохой план. Потому что в следующую секунду его руки обхватывают меня за талию, твёрдые, горячие, и притягивают к его груди так, что я чуть не роняю тарелку.

— Тимур! — вырывается у меня, и голос звучит, как будто я школьница, которую застукали за чем-то неприличным. Сердце колотится, как будто я пробежала марафон, а не просто мыла посуду, но он уже притягивает меня к себе, прижимая спиной к своей груди.

Его дыхание тяжёлое, горячее.

— Не могу пройти мимо, — хрипло шепчет мне на ухо. — Особенно когда ты так соблазнительно наклоняешься.

Его руки скользят вверх, пальцы цепляются за ткань халата, обхватывают грудь под халатом. Большие пальцы медленно кружат по соскам, и я невольно выгибаюсь в спине, воздух будто вырывается из груди. Я пытаюсь вывернуться, но это как пытаться вырваться из тисков. Мои бёдра прижимаются к его, и я чувствую, как он твёрдый, горячий, и это ощущение пробивает меня насквозь.

— Мы же… завтрак только закончили, — слабо протестую, но голос поддаётся дрожью

Он хмыкает, и этот звук — как спичка, поднесённая к бензину. Его вторая рука ложится на моё горло, не сжимая, но достаточно твёрдо, чтобы я почувствовала его власть. Он поворачивает мою голову, заставляя посмотреть на него. Его глаза — серые, как грозовые тучи, и в них нет ни капли мягкости.

— И что? — губы скользят по шее, оставляя горячие поцелуи. — У меня аппетит не только к еде.

Я хочу ответить, подколоть, но его пальцы на моём животе скользят ниже, и я задыхаюсь, вцепляясь в край раковины.

Одна рука мягко, но настойчиво опускается ниже, ладонь сжимает низ живота через халат. Мои ногти царапают металл, а тело предаёт меня, выгибаясь навстречу его рукам.

— Чёрт, Тимур… — я пытаюсь собраться, но его рука на моём горле сжимается чуть сильнее, и он прижимает меня к раковине, его тело — как стена, не даёт мне ни шанса отстраниться. Его губы касаются моей шеи, не поцелуй, а что-то вроде укуса — лёгкого, но резкого, как предупреждение.

Я вздрагиваю, и он тут же шлёпает меня по бедру — не больно, но достаточно, чтобы звук эхом отозвался в кухне. Мой стон смешивается с этим звуком, и я чувствую, как жар заливает всё тело.

— Мне нужно домой, — выдавливаю я, пытаясь вернуть себе хоть каплю контроля. — Переодеться. Работа.

Он замирает, но не отпускает. Его рука всё ещё на моём бедре, пальцы впиваются в кожу, и я чувствую, как его дыхание становится тяжелее. Он смотрит на меня, и в его глазах — борьба. Хочет продолжить, но что-то в нём переключается.

— Хорошо, — говорит он, и его голос неожиданно ровный, почти холодный. Он отстраняется, но так медленно, что я чувствую каждый миллиметр расстояния, между нами. — Заеду за тобой в десять.

Я киваю, всё ещё пытаясь отдышаться.

— А на работе… как мы? — спрашиваю, и мой голос звучит тише, чем я хотела. — Будем притворяться, что ничего не было?

Он смотрит на меня, и его губы кривятся в лёгкой усмешке.

— Профессионально, Диана. Всё остальное — только между нами.

Его пальцы бегут по плечам, спускаются к груди, развязывая пояс халата.

— Хотя, — голос хрипнет, — сначала душ.

— Тимур...

— Вместе, — не даёт договорить, захватывая меня взглядом с вызовом. — Хочу тебя помыть.

Он подхватывает меня на руки и несет в ванную. Я касаюсь его плеча, провожу пальцем по руке, вызывая улыбку.

— Если ты так будешь меня держать, могу и не захотеть мыться, — смеюсь, подмигивая.

Тимур бросает на меня взгляд, полный вызова и тёплой улыбки.

— Вот и отлично. Тогда останешься со мной подольше.

— Опасный план, — шепчу, чувствуя, как что-то внутри загорается.

Шаги становятся быстрее, воздух, между нами, раскалён. Его руки крепко обнимают, прижимают к себе, заставляют ощутить всю полноту момента. Тело Тимура горит, пульс учащается.

Поцелуи становятся жадными, губы скользят по шее, плечам, опускаясь ниже. Он быстро и бережно снимает с меня халат, а потом и сам остаётся без одежды.

Тёплая вода льётся на наши тела, смывая остатки сна и разжигая желание. Его руки обвивают меня крепко, не дают ускользнуть. Я откидываю голову назад, открывая шею для поцелуев.

Он толкает меня к стене, чувствуя, как я расслабляюсь и принимаю его. Прикосновения становятся настойчивее, движения — жёстче, страстнее.

Пальцы впиваются в кожу, а его взгляд горит такой силой, что я теряюсь в нём. Он осторожно, но решительно входит в меня.

Первые толчки заставляют меня выдохнуть, тело дрожит от новых ощущений — смесь боли и сладкого наслаждения растекается по всему телу. Закрываю глаза, вдыхаю его запах, стараюсь принять каждое движение, каждое касание, слившись с ним полностью.

Он начинает двигаться в медленном, твёрдом ритме, постепенно ускоряясь, глубже и глубже, заставляя меня дрожать и стонать всё громче.

Он сжимает талию так крепко, что дыхание перехватывает. Лицо близко, губы касаются уха:

— Хочешь, чтобы я остановился? — спрашивает с ехидством и лёгкой угрозой.

Я задыхаюсь, тихо стону:

— Ах, нет… не останавливайся, Тимур…

Он отталкивает меня чуть назад, ловко удерживая одной рукой за шею, другой — за бедро.

Мои вздохи, его рычания — гремят в тесной ванной, эхом отражаясь от стен. Все мысли растворяются в нём, в этой близости, в жаре тела и силе рук.

Он грубо поворачивает меня лицом к стене, прижимая спиной, обхватывает бедра.

— Тебе нравится, когда я так с тобой? — говорит он низко, почти шепотом.

— Да... Боже, как хорошо… — стону я, чувствуя, как тело расплавляется от его прикосновений.

Он начинает двигаться жестко, не давая ни секунды расслабиться. Вода смывает с нас жар, но внутри меня разгорается пламя.

— Ты моя, Диана, — шепчет он в ухо.

Он сжимает крепко, не отпуская, и наши тела сливаются в одном ритме — жёстком и страстном одновременно.

— Тимур… Ах! — и я отдаюсь волнам удовольствия, которые накрывают меня одну за другой.

Он дергается ещё несколько раз, глубоко и резко, и наконец с рычанием кончает — внутри меня, сжимая так крепко, что я ощущаю всю его мощь и уязвимость одновременно. Его дыхание сбивается, губы цепляются за шею, оставляя горячие поцелуи.

Вода струится по нам, когда Тимур, не отрывая взгляда, берёт с полки флакон геля для душа. Его рука уверенно скользит по моей спине, крепко сжимая талию, и выдавливает гель на ладонь.

— Сейчас тебя помою, — тихо говорит с лёгкой грубостью, но с заботой в голосе, которую я чувствую каждой клеточкой.

Пальцы медленно, нежно и властно скользят по коже, смывая пены и напряжение. Он крепко держит меня, в каждом движении ощущается сила и желание — не отпустить, не потерять. Я закрываю глаза и откидываю голову на его плечо, растворяюсь в этих руках.

Потом он отпускает, делает шаг назад и окунается в струи воды, смывая следы страсти и геля. Я наблюдаю за каждым его движением — в этом коротком моменте вижу его внутреннюю решимость: сильный, властный, уверенный.

Когда он выходит из душа, в руках большое, мягкое полотенце. Подходит ко мне, без слов оборачивает в него. Тепло ткани и его запах окутывают меня, вызывая трепет.

Не давая времени подумать, он поднимает меня на руки — крепко, но бережно — и несёт в спальню. Сердце бьётся чаще. Я чувствую себя одновременно защищённой и покорённой — именно такой, какой он меня хочет видеть.

23

Машина Тимура мчится по утреннему городу, и я сижу на пассажирском, всё ещё чувствуя его запах на своей коже, его руки на своём теле. Улицы мелькают за окном, размытые, как будто кто-то стёр их ластиком, но внутри меня — чёткость, как после первого глотка кофе. Напряжение, между нами, не ушло, оно висит в воздухе, густое, как дым. Я украдкой кошусь на него: левая рука на руле, правая небрежно лежит на подлокотнике, но я знаю, что он может в любой момент схватить меня, и от этой мысли внутри всё сжимается.

Он вдруг поворачивает голову, ловит мой взгляд, и его губы кривятся в той самой усмешке, от которой у меня мурашки.

— Что? — его голос низкий, чуть хриплый, как будто он всё ещё в той кухне, где прижимал меня к раковине.

— Ничего, — пожимаю плечами, стараясь звучать равнодушно, но мой голос выдаёт.

Чёрт, Диана, ты как школьница.

Он паркует машину у моего дома, но двигатель не глушит. Вместо этого наклоняется ко мне, и я замираю, когда его рука ложится на моё колено, медленно скользит выше, по внутренней стороне бедра. Его пальцы тёплые, чуть грубые, и я невольно задерживаю дыхание. Он наклоняется ближе, и его губы находят мои — медленно, глубоко, как будто он хочет задержать этот момент навсегда.

Я растворяюсь в этом, чувствуя себя желанной, но, чёрт возьми, всё ещё сильной. Мои руки тянутся к его шее, пальцы зарываются в его волосы, и я отвечаю, прижимаясь ближе, пока, между нами, не остаётся воздуха.

Он отстраняется первым, но его рука всё ещё на моём бедре, и я вижу, как его глаза темнеют, как будто он борется с желанием затащить меня обратно к себе.

— Не расслабляйся, — говорит он низко, почти шепотом.

Уголки его губ чуть поднимаются — не в улыбке, в предупреждении.

И от этой фразы, от его голоса, от того, как он на меня смотрит, я вспыхиваю внутри — не от смущения, от ярости желания.

Я хочу ответить что-то колкое, но тут его телефон звонит. Он хмурится, достаёт его из кармана и смотрит на экран.

— Да, — отвечает он, и его голос мгновенно становится холодным, деловым, как будто он не целовал меня секунду назад до дрожи в коленях. — Артём, говори. Зал на субботу, да. Три часа, не больше. Перезвоню.

Он кладёт трубку, и я чувствую, как между нами вырастает стена. Только что он был мой, а теперь — снова этот чёртов коуч, который видит всех насквозь. Я откидываюсь на сиденье, скрещиваю руки, скрывая лёгкую обиду.

— Дела зовут? — спрашиваю, стараясь звучать небрежно.

— Не смогу отвезти тебя на работу, — говорит он, глядя прямо перед собой. — Вызову такси. Будь в офисе к одиннадцати.

Я хмыкаю, чувствуя, как внутри вскипает раздражение.

— Серьёзно, Громов? Только что чуть не съел меня в машине, а теперь я сама добирайся? — я наклоняюсь к нему, нарочно касаясь его плеча. — Где твоя забота о сотрудниках?

Он поворачивает голову, и его взгляд — как ток по венам. Его рука внезапно ловит меня за затылок, пальцы впиваются в кожу, но не больно, а так, что я чувствую его силу. Он притягивает меня ближе, и его губы снова на моих — жёстче, чем раньше, но с той же глубиной, от которой у меня сердце колотится, как сумасшедшее. Я ахаю в его рот, и он отстраняется, держа меня взглядом.

— Не играй со мной, Диана, — говорит он тихо, но в его голосе — предупреждение. — К одиннадцати. Без опозданий.

Я киваю, чувствуя, как его пальцы медленно отпускают меня. Вылезаю из машины, и мои ноги чуть дрожат, но я иду прямо, с лёгкой улыбкой, как будто это я тут рулю. Он смотрит мне вслед, я знаю, даже не оборачиваясь.

Дверь в квартиру захлопывается, и я прислоняюсь к ней спиной. Молча. Несколько секунд просто стою, вдыхаю. Воздух здесь пахнет привычно — смесь кофе, пыли и моего шампуня. После Тимура этот запах кажется почти стерильным. Слишком тихо. Слишком спокойно.

Я скидываю ботинки, прохожу на кухню и смотрю на стол.

Срач. Реально срач. Чашки, упаковки, какие-то чеки, блокнот с каракулями. Вздыхаю, собираю всё в кучу, выбрасываю в мусор. Протираю стол тряпкой, успокаиваясь в этом процессе — простом, понятном. Почти терапевтичном.

Прохожу в спальню и сбрасываю с себя вязаное платье. Быстро выбираю, что сегодня надеть в офис: белый объёмный свитер с открытым плечом — мягкий, почти пушистый, он контрастирует с моей внутренней остротой, и за это мне нравится — и серые палаццо из костюмной шерсти. Чуть укороченные, с защипами и посадкой по талии — смотрятся дерзко и дорого.

В ванной наношу лёгкий тон, добавляю бронзер и тушь. Без излишков, но лицо сразу становится «рабочим». На губы — нюд, чуть темнее натурального, и я снова смотрю на себя в зеркало. Всё, как всегда. Только глаза какие-то другие.

Я возвращаюсь на кухню, хватаю тряпку и быстро еще раз протираю стол. Потом убираю тарелку, на которой до сих пор валялась вчерашняя недоеденная пицца. Пульверизатор с подоконника — прыскаю на фикус, и листья блестят, как будто ничего не произошло.

Телефон пищит сообщением в мессенджере.

Карина:

«Ты как? Не пропала? Или всё-таки свалилась в любовную кому?»

Я усмехаюсь, на ходу набирая:

Я:

«Свалилась. Но не в кому, а в график. Живая. Чуть-чуть замятая. Всё под контролем, как всегда»

Карина:

«Ха! Главное — контроль. Даже когда в голове — хаос. Ты, как всегда, красотка?»

Я:

«Я всегда красотка. А теперь ещё и с бронзером.»

Карина присылает стикер с шампанским, и я наконец-то чуть расслабляюсь. Хватаю сумку, бросаю в неё блокнот, ручку, пудру, кошелёк. Обувь — на каблуке, и — да, я сильная, независимая и с охренительной укладкой — вызываю сама себе такси.

***

Я захожу в офис, держа осанку так, будто не три часа назад лежала под ним, задыхаясь от собственных стонов, а как будто я — акционер холдинга. Каблуки отстукивают ритм уверенности, хотя внутри я, если честно, слегка в панике.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В коридоре тихо. Только звук вентиляции и шорох бумаги за стеклянными дверями. Я прохожу к кабинету Тимура, стучу — почти символически — и открываю.

Он сидит за столом, спиной к окну, в белой рубашке с засученными рукавами. Взгляд поднимает сразу. И как только наши глаза встречаются — я чувствую. Он знает. Он заметил.

— Двадцать минут опоздания, — говорит он спокойно, без улыбки. — Но ты пришла. Уже прогресс.

Я захлопываю за собой дверь, сдерживаю усмешку.

— А я думала, у нас гибкий график, коуч, который пропагандирует свободу выбора?

Он откидывается в кресле, чуть наклоняет голову, изучая меня, как хищник — зверь, который посмел выйти на его территорию без приглашения.

— Свобода — это не анархия. Это ответственность. За выбор. В том числе — не написать, когда обещала.

Я замираю на секунду. Вот и он. Этот удар в бок без кулаков.

— Я подумала, ты и так перегружен, — говорю небрежно, снимая пальто. — Не хотелось отвлекать. Такси — не проблема.

Он не отвечает. Просто смотрит. Долго. Тишина между нами становится липкой. Потом он медленно поднимается. Обходит стол. Останавливается впритык.

— Забота — это не перегруз, Диана.

Голос ровный. Опасно спокойный.

— Но хорошо. Ты решила сама — я уважаю твою самостоятельность.

Я поднимаю взгляд. Наши лица почти на одном уровне. Его глаза тёмные, почти чёрные.

— А ты всегда так холодно реагируешь, когда тебе не дают возможность показать, какой ты заботливый?

Он усмехается, но уголки губ почти не поднимаются.

— Я просто делаю выводы.

Он проходит мимо меня, плечом чуть задевая моё, и открывает дверь.

— Сегодня работаешь с Марком и Лерой. Я не появлюсь — день под завязку. Если что-то будет — пиши.

Дверь захлопывается за его спиной, и я остаюсь одна в кабинете.

Сделал выводы.

Понятно.

И ведь не придерёшься — всё по делу. Никакой драмы. Ни капли обвинения. Только этот его ледяной «делаю выводы», который звучит громче любой сцены с тарелками.

Он умеет отступать красиво.

И, сука, больно.

Я выдыхаю и поправляю свитер — движение почти машинальное. Подбородок чуть выше, спина прямая.

Да, мне неприятно. Да, я сама решила.

Да, я в его офисе. После ночи, которую он контролировал до последнего моего вздоха.

Но я всё ещё — это я.

Достаю из сумки блокнот, поправляю волосы и иду в переговорную. Марк и Лера уже там. Марк, как обычно, что-то шутит, Лера кивает — и оба с таким видом, будто ничего не произошло.

Потому что для них и не произошло.

А я — включаю рабочую Диану.

Цепкую, быструю, с иронией в голосе и ясными формулировками.

Без «задета». Без признаков того, что внутри до сих пор пульсирует напряжение.

Потому что я пришла сюда не разрушаться.

Я пришла работать.

И да, я пришла к нему. Но это — моё решение. И я разберусь с его выводами позже. Когда сама буду готова.

***

День без Тимура прошёл… удивительно гладко.

Лера, как ни странно, оказалась не такой уж и колючей, как я думала. Наоборот — местами даже вполне приятной. Мы с ней спорили по делу, обсуждали детали проекта, подкалывали друг друга — в рамках рабочего процесса, без лишних пауз и напряжения.

— Диана, если ты будешь так выкручиваться с текстами, я тебя уволю и найму Марка, — с улыбкой сказала Лера, пролистывая мои правки.

— Это я тебя уволю, — не остался в долгу Марк, подмигнув. — Как минимум за плохой вкус в кофе.

— Эй, это тебе твой заварной растворимый сорт не нравится, — подогнала Лера, а я тихо рассмеялась, почувствовав, что в этот раз можно не прятать улыбку.

В итоге мы собрали почти идеальный сценарий для сайта.

И вот Лера вдруг предлагает:

— Слушай, после такого рабочего марафона надо расслабиться. Пойдём в ресторан, выпьем по бокалу вина? Я знаю одно уютное место неподалёку.

Я застыла на секунду. Обычно после таких дней хочется упасть на диван и никуда не идти. Но что-то в её тоне звучало искренне, и, честно, хотелось именно этого — немного отдохнуть, забыть хоть на вечер о работе и… обо всём остальном.

— Звучит как план, — улыбнулась я, и в душе зажглось странное тепло.

Когда мы уже собирались уходить из переговорной, дверь резко открылась — и там был Тимур.

Он остановился в дверях, взгляд быстро пробежал с меня на Леру и обратно. И я сразу почувствовала, как он просчитывает ситуацию — будто сканирует каждую деталь, ищет слабое место.

— Хорошо отработали? — спросил он ровно, без тени заинтересованности, скорее как вызов.

— Да, — ответила Лера, собирая бумаги. — Диана быстро включилась, результат виден. Мы собирались отметить это вечером.

Тимур кивнул, лицо его оставалось каменным.

— Я думал, у нас были другие планы на вечер.

— Ты говорил, что день расписан под завязку, — спокойно ответила я, — нам с Лерой тоже нужно отдохнуть.

— Диана, на минуту, — сказал он спокойно. — Нужно пройтись по завтрашнему плану.

Лера взглянула на меня с лёгкой улыбкой:

— Я подожду в холле. Не затягивайте.

И мы остались одни.

Он шагнул ближе, взгляд остался холодным, но теперь в нем читалась твёрдая уверенность, будто он напомнил мне: «я рассчитываю на тебя».

— Я ожидал, что вечером ты будешь со мной.

Я почувствовала, как внутри что-то дернулось — вызов, требование, обещание. Похоже, он пытается манипулировать мной, давить своим авторитетом. Но я не позволю ему просто так перетянуть меня на свою сторону.

— Ты хочешь, чтобы я изменила планы? — спросила я тихо, стараясь не показать, что меня это задевает.

Он прищурился.

— Я хочу, чтобы ты сделала правильный выбор.

Я сглотнула, не отводя взгляда.

В голове крутилась мысль: «Правильный для него — не всегда правильный для меня».

— Слушай, — сказала я, качнув головой, — извини, но у меня другие планы. Встретимся завтра, ок?

Я сделала шаг в сторону двери, пытаясь спокойно выйти из этого напряжённого круга.

Но вдруг его рука схватила меня за предплечье — чуть ниже локтя, крепко, но без боли.

Он притянул меня к своему твёрдому боку, и я ощутила тяжесть его тела рядом.

— Не торопись, — сказал он спокойно, но в голосе проскальзывала стальная уверенность.

В этот момент я поняла, что для него это не просто планы — для него это вопрос владения. И что он, как всегда, не привык принимать отказ просто так.

Я почувствовала его прикосновение — тяжесть и холод металла в руке, будто он не просто держит, а словно говорит без слов: «Ты моя, и я это не отпущу».

Взгляд упрямо встретил его глаза. Внутри всё закипало — раздражение, вызов, но и какая-то странная искра возбуждения.

— Тимур, — сказала я тихо, — я понимаю, что для тебя это важно. Но у меня сегодня свои планы.

Он сжал руку чуть сильнее — не больно, но уверенно.

— И ты думаешь, это повод меня игнорировать? — спросил он низко.

Я на секунду замялась, пытаясь не показать, что под его прикосновением дрожит всё тело.

— Не игнорировать, — ответила я, — а просто жить своей жизнью

Он медленно отпустил предплечье, но не отступил.

— Хорошо, — сказал он, — значит, завтра я хочу, чтобы ты была со мной без всяких «просто».

Я кивнула, чувствуя, как в груди разгорается огонь. Это была его игра — и я готова была играть. Но на своих условиях.

— Завтра, — подтвердила я, — без исключений.

Я чуть коснулась его губ — легкий, почти вызывающий чмок. Это был мой способ сказать: «Сейчас не время, но я с тобой на связи».

Тимур замер на мгновение, будто решая, принимать ли этот вызов. Потом резко схватил меня за талию и притянул к себе так, что воздух между нами загустел. Его губы быстро опустились на мою шею, жадные и властные, сразу забирая инициативу.

Я пыталась выровнять дыхание, но от его прикосновений кровь забегала быстрее, а тело отзывалось на каждый жест с почти болезненной остротой. Было словно война — между сопротивлением и желанием сдаться.

Он резко подхватил меня за бедра и прижал к себе так, что я почувствовала всю его силу, напряжение в каждом мышце. Взгляд горел, руки не отпускали, а губы продолжали свой язык огня.

— Тимур... там Лера ждёт, — сказала я, пытаясь вырваться, — мне нужно идти.

Он на секунду отступил, но держал меня настолько крепко, что я почти не могла пошевелиться. Пальцы его сжались на талии, словно хотели впиться в меня навсегда.

— Иди, — говорит он, и его голос — как удар, спокойный, но с такой силой, что я чувствую его даже в костях. Его руки медленно отпускают мои бёдра, но пальцы задерживаются на талии, как будто он хочет оставить на мне свой след.

Я глубоко вздохнула, стараясь не показать, как внутри всё горит и взрывается.

— Не волнуйся, Громов, — улыбнулась я, стараясь придать голосу уверенности. — Я всегда возвращаюсь.

В холле Лера стоит, листая что-то в телефоне, и поднимает глаза, когда я появляюсь.

— Ну что, «план» согласовали? — усмехнулась она, но в тоне не было осуждения — скорее лёгкая насмешка.

— Ага, — киваю я, натягивая пальто. — Всё под контролем.

Мы выходим из офиса, и вечерний воздух бьёт в лицо — холодный, с запахом мокрого асфальта и кофе из соседней кафешки. Лера ведёт меня к своему «уютному месту» — маленькому ресторану с приглушённым светом и деревянными столами, где пахнет вином и свежим хлебом. Мы заказываем по бокалу красного, и я наконец-то выдыхаю, чувствуя, как напряжение дня начинает отпускать.

— Ты сегодня была на высоте, — говорит Лера, поднимая бокал. — Эти правки для сайта — просто огонь. Если так дальше пойдёт, Марк реально начнёт нервничать за своё место.

Я смеюсь, чокаюсь с ней.

— Пусть попробует. Я его обставлю даже с закрытыми глазами.

— Знаешь, — сказала Лера, отпивая из бокала, — я сначала думала, ты из тех, кто работает только для галочки. А ты, оказывается, реально погружаешься в процесс.

— Спасибо, — улыбнулась я. — А я думала, ты из тех начальниц, которые видят в сотрудниках лишь инструмент.

— Не начальница я тебе, — засмеялась Лера. — Мы коллеги. И, надеюсь, подружимся.

Вино согревало, атмосфера располагала к откровенности, и я почувствовала, что могу расслабиться. Впервые за долгое время — просто расслабиться, не думая о том, как выгляжу, что говорю, какое впечатление произвожу.

— Лер, можно личный вопрос? — спросила я.

— Давай, выкладывай.

— Ты когда-нибудь влюблялась в коллегу?

Лера рассмеялась:

— О, это про Громова?

Я чуть не захлебнулась вином.

— Что?

— Диана, я же не слепая. Между вами такое напряжение, что воздух искрит. И сегодня он появился в переговорной не просто так — проверял, с кем ты идёшь ужинать.

Я покраснела.

— Настолько очевидно?

— Для меня — да. Для остальных, может, и нет. Но я умею читать людей. Профдеформация.

Я отпила ещё глоток, набираясь смелости:

— И что думаешь?

— О чём? О том, что ты влюбилась в самого сложного мужчину в городе? — Лера усмехнулась. — Тебе точно не позавидуешь. Громов — вызов даже для профи.

— А ты пыталась?

— Что, с ним играть? — Лера покачала головой. — Ну да. Красив, умен, харизматичен — но слишком холоден. Я люблю мужчин, которые умеют смеяться над собой. Тимур всегда серьёзен, всегда контролирует.

— Не всегда, — тихо ответила я.

Лера посмотрела внимательно.

— Значит, он тебе открывается. Это знак.

— Или предупреждение, — улыбнулась я. — Он сводит меня с ума.

— В хорошем смысле?

— В любом, — рассмеялась я.

— Значит, тебе предстоит научиться балансировать, — Лера покачала головой, улыбка играла на губах. — Между «я — сильная женщина» и «я — просто человек, который хочет быть с ним».

Я молчала, переваривая её слова. Всё это было куда сложнее, чем просто работа или очередной проект.

— Ты не думаешь, что он слишком «жёсткий» для тебя? — спросила Лера, внимательно глядя в мои глаза.

Я вздохнула, взяла паузу и тихо ответила:

— Я думаю, что я просто не привыкла быть с кем-то, кто не даёт мне играть по

своим

правилам.

Лера улыбнулась, понимая без лишних слов.

Мы оба молчали, пропитываясь атмосферой вечера.

***

Мы допили вино, разговор потихоньку угасал, и вскоре настало время прощаться.

— Лер, спасибо за вечер, — сказала я, надевая пальто. Мои пальцы чуть дрожали, пока я застёгивала пуговицы, но я надеялась, что она не заметит. Вечер с ней был как глоток воздуха после долгого погружения под воду.

— Всегда рада, — улыбнулась Лера, поправляя свой шарф. Её глаза были тёплыми, без привычной офисной колкости. — Если что — звони.

Я кивнула, чувствуя, как в груди разливается тепло. Не от вина, а от того, что кто-то, кроме Карины, видит меня настоящую — не только дерзкую Диану, которая всегда готова огрызнуться, но и ту, которая иногда просто хочет выдохнуть.

— Спокойной ночи, — бросила я, выходя на улицу. Холодный вечерний воздух ударил в лицо, как пощёчина, но внутри было теплее — хоть немного. Город мигал огнями, машины гудели где-то вдалеке, а я стояла у ресторана, вдыхая этот резкий, сырой запах осени. Мои каблуки отстукивали ритм по тротуару, пока я шла к остановке, где уже ждало такси.

По дороге домой мысли роились, как пчёлы в улье. Тимур. Его руки на моём затылке, его голос, который звучит как приказ, даже когда он просто говорит «не опаздывай». Его взгляд, который будто раздевает меня, но не только тело — душу тоже. И эта его фраза: «Я делаю выводы».

Чёрт, Громов, какие ещё выводы? Что я не бегу за тобой, как щенок?

Что я могу провести вечер с Лерой и не думать о тебе каждую секунду? Ну, почти не думать.

Я откинулась на сиденье такси, глядя в окно, где отражения фонарей сливались в размытые полосы. Внутри меня всё ещё горело — смесь раздражения, желания и какого-то нового, тёплого чувства, которое я пока не могла назвать. Может, это и есть то, что Карина называет «влипла по уши»? Но я не влипла. Я просто… танцую на краю пропасти. И мне это нравится.

Дома я сбросила пальто на диван, который уже привычно утопал в хаосе.

Рухнула на кровать, не раздеваясь, и уставилась в потолок. Темнота комнаты была густой, почти осязаемой, и в этой тишине я вдруг почувствовала, как сильно устала. Не от работы, не от Леры, а от этого постоянного баланса — быть собой и не дать Тимуру забрать слишком много.

Телефон пиликнул, и я вздрогнула. Экран засветился в темноте, и я увидела его имя. Тимур.

«Дома?»

Я задержала дыхание, держа телефон в руке. Простое слово, а будто ток по венам. Он проверяет? Или это его способ напомнить, что я всё ещё на его радаре? Мои пальцы замерли над экраном, и я почувствовала, как внутри всё сжимается. Ответить надо так, чтобы не дать ему полной власти, но и не оттолкнуть

. Я же Диана, чёрт возьми, я знаю, как играть.

Я:

«Только зашла. Ты ещё не уснул, коуч? Или там уже раздаёшь утренние «планы»?»

Тимур:

«Задания — утром. А сейчас хотел проверить, как ты после «весёлого» вечера с Лерой.»

Я фыркнула и улыбнулась, ощущая, как лёгкий градус вина расслабляет чёртову защиту. «Проверить?» Ха, он даже не знает, с кем имеет дело. Записываю голосовое:

— Проверить? Меня? Не, Громов, я здесь, и, если хочешь доказательства — держи.

И отправляю селфи — слегка растрёпанная, с огнём в глазах, полуулыбка, намёк на вызов.

Представляю, как он читает, как губы чуть дёргаются в улыбке — такой же холодный и жёсткий, как всегда, но теперь с маленькой искрой.

Ответ пришёл быстро:

Тимур:

сколько выпила?

Я чуть не рассмеялась.

Я:

достаточно, чтобы не забыть, кто ты и где я.

В ответ последовало:

Тимур:

прими таблетку и ложись спать.

Я улыбнулась в темноте, ощущая, как его слова накрывают теплом и одновременно холодом. Он всегда так — и командует, и заботится.

24

Утро встречает меня серым светом и запахом кофе, который я варю на автопилоте. В зеркале моё отражение — как вызов: красный свитер с открытым плечом, чёрной юбке, сидящей так, будто я иду не в офис, а на съёмки. Лёгкий макияж, акцент на глаза — достаточно, чтобы Тимур заметил, но не посмел сказать, что я «играю».

Потому что я не играю, Громов. Я просто такая.

Такси мчит меня в офис, и я проверяю телефон — пусто. После вчерашней переписки, где он так по-командирски велел мне «принять таблетку и ложиться спать», я ждала хоть какого-то знака. Ну, не знаю, «доброе утро» или хотя бы его фирменное «не расслабляйся». Но тишина.

Ладно, Тимур, хочешь играть в молчанку? Я тоже умею.

Я сжимаю губы, чувствуя, как внутри закипает раздражение. Он правда думает, что может держать меня в подвешенном состоянии после того, как проверял, «сколько я выпила»? Посмотрим, кто кого.

В офисе тихо, только Аня на ресепшене кивает мне с дежурной улыбкой, уткнувшись в телефон. Я прохожу на наш этаж — пусто, кроме Леры, которая уже сидит в переговорной с ноутбуком и кофе. Ни Марка, ни Тимура. Странно.

— Доброе, — бросаю я, скидывая пальто на стул. — Где все мужики подевались?

Лера поднимает взгляд, поправляет очки.

— Доброе, Диана. Марк и Тимур на выездной лекции, весь день заняты. Вернуться только после четырёх.

Я замираю, ставя сумку на стол. Лекция? Серьёзно? И этот гад даже не подумал мне сказать? Внутри всё вскипает, как будто кто-то поджёг спичку. Почему он молчит? После вчера, после его рук на мне, после этой переписки, где он так небрежно кинул «ложись спать» — он просто свалил на лекцию, не сказав ни слова? Я сжимаю челюсть, чтобы не выдать себя, и небрежно пожимаю плечами.

— Ну, меньше начальства — больше кислорода, — говорю я, стараясь звучать легко, но в голове крутится: «Чёрт, Громов, ты правда думаешь, что можешь вот так исчезать? Не предупреждая.»

Лера хмыкает, открывая гугл-док.

— Кислород — это хорошо, но дедлайн по текстам для сайта никто не отменял. Я накидала структуру для второй страницы, глянешь?

— Давай, — киваю я, усаживаясь рядом и открывая ноутбук. Но мысли всё равно цепляются за Тимура. Почему он не сказал? Это его способ держать меня на коротком поводке? Или я накручиваю, и он просто занят?

Блин

, Диана, соберись, ты не из тех, кто сходит с ума из-за мужика.

Мы с Лерой пашем часа три, перебрасываясь идеями и правками.

— Слушай, вот тут, — Лера тычет пальцем в экран, — если мы уберём этот абзац и добавим призыв к действию, будет цеплять сильнее. Как думаешь?

— Согласна, — киваю я, дописывая пару строк. — Но давай короче. «Запишись сейчас» звучит лучше, чем «Узнай, как изменить свою жизнь за три шага».

— О, точняк, — Лера усмехается. — Ты прям копирайтер от бога. Марк бы уже начал ныть, что мы его шедевры режем.

— Марк переживёт, — фыркаю я. — Главное, чтобы клиент не начал ныть.

Мы смеёмся, и на секунду я забываю про Тимура. Работа затягивает: мы вычищаем тексты, спорим о заголовках, подбираем шрифты. Лера заваривает мне кофе. К обеду мы заканчиваем финальный черновик второй страницы, и я чувствую себя почти живой. Почти.

К обеду мы заканчиваем финальный черновик главной страницы, и я чувствую себя почти живой. Почти.

— А ты чего такая голодная? — вдруг спрашивает Лера, поднимая глаза от ноутбука.

— По еде или по мужикам? — кидаю я с ухмылкой.

— По вниманию. От конкретного, — парирует она и делает глоток кофе, глядя на меня поверх кружки.

Я фыркаю, закатывая глаза, но внутри всё сжимается. Вот чёрт. Видит же. Чувствует.

Просто молчи, Лера. Просто не трогай.

После четырёх двери переговорной открываются, и вваливается Марк, с растрёпанной чёлкой и дурацкой ухмылкой.

— Привет, труженицы, — говорит он, бросая портфель на стол. — Как дела у лучших сотрудников этого богом забытого офиса?

— Лучше, чем у тебя, судя по твоей рубашке, — подкалываю я, кивая на мятый воротник.

— Это стиль, Диана, стиль, — отмахивается он. — Кстати, Тимур вернулся. И он тебя зовёт.

Я замираю, чувствуя, как сердце делает лишний удар. Зовёт? Серьёзно? После того, как весь день молчал? Лера бросает на меня быстрый взгляд, но ничего не говорит, только возвращается к своему ноутбуку.

— Ладно, — говорю я, вставая и поправляя свитер. — Пойду узнаю, что там за срочность.

Иду по коридору, каблуки стучат, как метроном, но внутри всё гудит. Что ему надо? И почему я, чёрт возьми, так волнуюсь? Я стучу в дверь его кабинета и вхожу, не дожидаясь ответа.

Тимур сидит в кресле, спиной к окну, в белой рубашке с засученными рукавами. Он выглядит… не как обычно. Пальцы массируют виски, брови нахмурены, и я вижу, как напряжение сковало его плечи. Он явно не в духе.

— Привет, — говорю я, подходя к столу и присаживаясь на его край рядом с Тимуром. Мои бёдра касаются холодной столешницы, и я нарочно сижу близко, чтобы он чувствовал моё присутствие. Хочу сказать что-то про его молчание, про то, что он не удосужился предупредить о лекции, но слова застревают. Он выглядит уставшим, почти уязвимым — пальцы массируют виски, брови нахмурены, — и это сбивает меня с толку. — Всё ок?

Он поднимает взгляд, и в его глазах — смесь раздражения и чего-то ещё, что я не могу разобрать.

— Долгий день, — отвечает он коротко, и его голос звучит ниже, чем обычно. — А ты, похоже, отлично справляешься без меня.

Я хмыкаю, скрещивая руки.

— А ты думал, я тут буду плакать в уголке? Мы с Лерой закрыли главную страницу. Можешь гордиться.

Он не улыбается, но уголки его губ чуть дёргаются. А потом его рука внезапно хватает меня за талию, и одним резким движением он стягивает меня со стола прямо к себе на колени. Я ахаю от неожиданности, но его руки уже держат меня крепко, как стальной обруч, не давая вырваться. Он сидит в своём кресле, неподвижный, как хищник, и я чувствую тепло его тела, твёрдость его груди под рубашкой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Тимур, — начинаю я, но он перебивает, наклоняясь ближе. Его губы накрывают мои — не просто жадно, а с какой-то яростной глубиной, как будто он хочет выпить меня до дна. Его язык вторгается, властный, но не грубый, исследует каждый уголок, и я невольно подаюсь навстречу, чувствуя, как его пальцы впиваются в мои бёдра.

Поцелуй медленный, но тяжёлый, как будто он выплёскивает всё — усталость, напряжение, желание, — и я тону в нём, цепляясь за его плечи, чтобы не потерять себя. Его зубы слегка прикусывают мою нижнюю губу, и я тихо стону, не в силах сдержаться, а он отвечает низким рыком, который вибрирует в его груди.

Он отстраняется, но не отпускает, его дыхание тяжёлое, глаза тёмные, как грозовые тучи.

— Ты была слишком далеко весь день, — говорит он тихо, с хрипотцой, от которой у меня мурашки по спине. Его голос — как натянутая струна, смесь усталости и чего-то, что бьёт прямо в грудь.

Я хочу ответить что-то дерзкое, но вместо этого просто смотрю на него, чувствуя, как его тепло проходит сквозь меня. Я провожу пальцами по его шее, чуть касаясь, и бросаю:

— Ты скучал, Громов? Или это просто головная боль тебя сюда загнала?

Он прищуривается, как будто собирается прижать меня взглядом, но вместо этого хмыкает. Его рука сжимает мою талию чуть крепче — настолько, что я чувствую каждый его палец через ткань свитера.

— Лекция меня почти добила, — говорит он, и в его голосе скользит усталость, но глаза уже горят. — Так что не начинай, Диана.

Я усмехаюсь, чувствуя, как внутри зажигается искра. Я знаю, как он работает — этот его тон, эта маска, за которой он прячет всё, что не хочет показывать. Но я вижу его, как на его кухне, где он прижимал меня к раковине.

— Ладно, начальник, — говорю я, наклоняясь чуть ближе, — я тут, чтобы работать, а не ныть тебе в уши. Но если твои лекции такие же унылые, как твой сегодняшний вид, сочувствую тем бедолагам.

Тимур нахмуривается, но его глаза уже не такие суровые, скорее… усталые, но с искрой, которую не потушить. Он поднимает меня с колен, не спеша, как будто хочет, чтобы я почувствовала всю его власть и контроль.

— Забудь про работу на пару минут, — шепчет он прямо в ухо, — я тут, и теперь я — твоя проблема.

Я вздыхаю, но не потому, что сдаюсь — я просто даю ему минуту, чтобы он думал, что выиграл. Это наш дикий танец, и я играю по его правилам, но только пока сама хочу.

— Ну что ж, посмотрим, как я справлюсь со своей проблемой, — бросаю я с вызовом, ловя его взгляд.

Его пальцы сжимают мою талию сильнее, взгляд темнеет, как будто он решает, как далеко зайти. И в этот момент его губы накрывают мои, без предупреждения — долгий, жадный поцелуй, в котором всё напряжённое и недосказанное между нами взрывается. Его руки скользят по моим бёдрам, прижимая ближе, а его дыхание обжигает, как будто он хочет забрать мой воздух.

Просто берёт. Его рука сжимает мою шею, другая уже скользит вниз по спине, цепляя бёдра. Мы всё ещё сидим рядом, но ощущение — будто он давит на меня всем телом, прижимает к стене, хотя стены тут нет.

Я цепляюсь за его шею, отвечая с той же яростью, и чувствую, как моё тело предаёт меня, растворяясь в нём.

— Тимур… — выдыхаю я между поцелуями, — мы на работе, охренеть не встать…

Он отстраняется на секунду, смотрит в упор. Глаза тёмные, как затянутое грозой небо.

— Не выдумывай, — шепчет. — Ты этого хочешь.

— А ты всегда такой скромный, или это только на людях? — шиплю я, стараясь держаться за иронию как за спасательный круг. Но у меня уже всё пульсирует между ног.

— Только когда рядом ты, — и с этими словами он резко сажает меня с колен, встаёт, поворачивается и идёт к двери. Я моргаю.

— Эй. Эй! — подрываюсь. — Ты что делаешь?

Он поворачивается, медленно, будто в кино. Глаза прищурены, губы подрагивают от улыбки. Щёлк — и дверь заперта.

— Чтобы нас не побеспокоили, — спокойно говорит он.

Я поднимаю брови.

— Ну да, а я думала — ты хочешь меня тут убить и сбросить тело в мусоропровод.

— Нет, — приближается он. — Убивать не буду. Только трахну.

Я резко делаю шаг назад.

— Тимур, мы в офисе. Тут люди. Вон Лера где-то в коридоре, Марк сейчас влетит и…

— Диана, — перебивает он и прижимает меня спиной к столу, его руки — на моих бёдрах, — если бы я хотел ждать подходящего момента, я бы до сих пор смотрел, как ты прячешь свои стоны за сарказмом.

— Ну да, я же мастер хмыкать вместо оргазма, — бурчу, но голос дрожит.

— Посмотрим, как ты хмыкнешь через минуту.

Его рот снова на моих губах, но уже иначе — глубже, медленнее, как будто пробует вкус. Его руки — под моей юбкой. Я рефлекторно сжимаю колени.

— Мы не можем, — шепчу, потому что должна это сказать.

Но он уже разворачивает меня резким движением. Я упираюсь руками в стол, и вдруг его ладонь оказывается на моей шее. Не сжимает — просто лежит. Тяжёлая, тёплая, властная.

— Чёрт… — вырывается из меня шёпот, и я даже не знаю, что именно я проклинаю — себя, его, или то, как сильно я этого хочу.

— Тише, — шепчет он мне в ухо, наклоняясь, — или нас услышат.

Его пальцы уже стягивают с меня бельё, всё быстро, жадно. Я хватаюсь за край стола. Сердце бешено колотится. Он рычит:

— Ноги шире.

— Сука, ты это серьёзно? — пытаюсь огрызнуться, но уже раздвигаю, пульс где-то в горле.

Он входит в меня резко. Без подготовки. Без лишнего. Его толчок — как удар, глухой, с жаром. Я вздрагиваю, кусаю губу, чтобы не застонать. Но он чувствует, как я дернулась, и сжимает пальцами заднюю часть шеи, прижимая меня к столу.

— Расслабься, — выдыхает он, двигаясь медленно, давяще.

Я не могу дышать — от напряжения, от наполнения, от звуков, которые издаёт наше слияние. Его дыхание — у меня в ухе. Толчки становятся глубже. Я упираюсь лбом в столешницу.

— Тише, блять, — шипит он, — дома покричишь в подушку.

Я тихо смеюсь, сквозь стоны, сквозь жар, сквозь дрожь.

— Обещаешь?

Он двигается внутри меня с силой и рваным ритмом, будто не может остановиться, будто всё накопленное — злость, желание, бессонные ночи — вырывается наружу сквозь мои сжатые пальцы, дрожащие бёдра, мой приглушённый стон.

Его ладонь всё ещё лежит на моей шее, горячая, властная. Она не давит, но ощущается сильнее любого удара. Словно фиксирует: ты моя. Сейчас. Здесь.

Я хватаюсь за край стола, ногти впиваются в дерево. Он толкается глубоко, резко, и всё моё тело вздрагивает в такт с ним. Стол чуть поскрипывает. Я кусаю губу, чтобы не застонать громко, потому что снаружи — жизнь. А внутри — ад, сладкий, жаркий, выжигающий к чёрту остатки самоконтроля.

— Ты даже не представляешь, как сводишь меня с ума, — выдыхает он мне в ухо, и я чувствую, как дрожит его голос.

Его рука скользит под мою грудь, сжимает, тянет к себе, а потом перемещается на горло. Он буквально вжимает меня в себя, будто хочет забрать внутрь целиком. И я уже не знаю, где заканчивается он, и где — начинаюсь я.

Его толчки становятся быстрее. Хриплое дыхание, стук бёдер о зад моих бёдер, звук влажного скольжения. Моя кожа вся в мурашках, будто меня наэлектризовало.

Я зажмуриваюсь, в груди всё сжимается — на грани.

— Тимур… я… — голос срывается. Он чувствует. И шепчет:

— Давай. Сейчас.

Его пальцы сжимают мою шею чуть сильнее — и я сгораю.

Всё разлетается внутри меня — волной, взрывом, как будто меня смыло тёплым штормом. Я дергаюсь под ним, выгибаюсь, а он держит крепко, вжимает, будто боится, что я распадусь. И в этой дрожи, в этом секундах полного обнажения — я сдаюсь.

Он ощущает это. Замедляется, наваливается грудью мне на спину, тяжело дышит. Его рот прижимается к моему плечу, горячие поцелуи — нервные, почти беспомощные.

— Вот так, — шепчет. — Вот так, моя девочка.

Я ничего не отвечаю. Только слышу, как сердце бьётся в ушах. Только чувствую, как он всё ещё внутри, тяжёлый, тёплый.

Как будто всё это — обычная сцена между встречами.

Я чувствую, как он выходит из меня — медленно, без спешки. Горячо. Тянуще. И слишком... необратимо.

На секунду я замираю, моргаю.

А потом до меня доходит.

— Ты что, блядь… — оборачиваюсь через плечо, — Тимур.

— М? — он застёгивает штаны с таким лицом, будто мы только что кофе попили, а не устроили мини-оргии в офисе.

— Ты что, КОНЧИЛ в меня?!

— А ты не почувствовала? — спрашивает с самым невинным выражением на лице.

— Тимур, блядь!!! — я резко разворачиваюсь, юбка сбилась, трусы — хрен знает где. — Ты вообще нормальный? Презерватив, здравый смысл, элементарное…

Он идёт к тумбе, берёт салфетки, подаёт мне. Я вырываю их, злюсь, но всё ещё стою, согнувшись над столом, как идиотка, с внутренностями, заполненными его, простите, самоуверенностью.

— Чем ты думал? — бурчу, вытираясь яростно. — Это офис, тут люди, это БЕЗ ПРЕЗЕРВАТИВА, твою ж мать, Тимур!

— Я думал, — спокойно говорит он, подходя ближе, — что хочу тебя.

— Великолепно, Громов. Надеюсь, в следующий раз ты будешь думать чуть дальше собственного члена.

— Не факт, — он улыбается, и это самая раздражающе-спокойная улыбка на свете. — У меня, всё чисто. Справки есть.

— А у меня нет твоих справок, между прочим!

— Можешь проверить. Ссылку пришлю, — флегматично поправляет рубашку.

— Ссылку он, блядь, пришлёт! Тимур, я не подписывалась на это!

— Подписывалась, — спокойно смотрит на меня. — Когда пришла ко мне.

Я поджимаю губы. Меня трясёт. Не только от злости — от осознания. От него. От этого чёртового

«моя девочка»

, от того, как я только что позволила себе всё.

— Ты охреневший, — выдыхаю, натягивая трусы с дрожащими руками, поправляя юбку.

Он застёгивает штаны, смотрит на меня спокойно, чуть прищурившись:

— Я предупредил, что не сдержусь.

Просто. Без эмоций. Без сожаления.

— Охуенно, Тимур. Просто охуенно. Ты ещё скажи спасибо, что я не стерилизую тебя прямо сейчас ножницами из тумбочки.

— Ты слишком возбуждена для хирургии, — отвечает сухо. Ни тени улыбки.

Я фыркаю.

Какой же он сука.

И почему это делает только хуже.

— Если я забеременею — ты папа, — бросаю через плечо, выходя из его кабинет с видом «всё под контролем», хотя внутри всё горит.

— Значит, не зря потрахались, — доносится спокойно в спину.

Ублюдок.

Я иду по коридору, стараясь дышать ровно.

Пульс стучит в ушах, ноги подкашиваются, как после забега. Только это был не спорт — это был Тимур.

Чёртов Тимур.

Оглядываюсь — никого. Только бы не встретить Леру. Или, упаси боже, Марка. Или Аню с ресепшена. Я не выдержу ни одного косого взгляда.

Сворачиваю в туалет и захлопываю за собой дверь, как в спасительный кокон. Включаю воду и подставляю под неё руки. Ледяную. До ломоты в костяшках. Пальцы дрожат. Не могу понять — от злости, возбуждения или оттого, что я вообще себе позволила.

На работе.

В кабинете.

С ним.

Без презерватива.

— Блядь, — шепчу в зеркало, вглядываясь в собственное отражение. Щёки пылают, губы опухшие, волосы растрёпаны, будто я не на работу пришла, а на кастинг в порно.

И, конечно же — конечно, блядь — на шее сияет красный след. Засос. Его чёртов засос. Прямо под ключицей, дерзко и напоказ.

Господи, мне теперь шарф носить? Или тоналкой это замазывать? А может, бейдж повесить стратегически? Блин, завтра водолазку надену.

Я наклоняюсь ближе к зеркалу, пальцем дотрагиваясь до кожи. Горячо. Болезненно приятно.

Отлично. Сука, альфач хренов.

В животе снова прокатывает странная, густая волна — не стыд, не вина. А вот это дурацкое ощущение, будто он до сих пор внутри меня. Будто забрался под кожу.

Я вздыхаю, включаю воду снова и начинаю тереть шею, хотя прекрасно понимаю — бесполезно. Засос не ототрешь. И сам факт — тоже.

Может, написать ему, чтобы теперь лично приходил с консилером и закрашивал? Или с цветами и извинениями. Ха. С Громова станется — принесёт маркер и скажет: "Держи, ещё нарисуем."

Смеюсь вслух — коротко, срывающимся звуком. Потом резко обрываю.

Не хватало ещё, чтобы кто-то услышал.

В этот момент дверь открывается, и в туалет заходит Аня с ресепшена. Она бросает на меня взгляд, прищуривается.

— Диан, всё норм? Ты какая-то бледная.

— Норм, — киваю быстро. — Просто... дышу.

Глубоко. Пробую освоить дзен.

Аня хмурится, но ничего не говорит — уходит в кабинку, закрывает за собой дверь. Через секунду слышится шуршание бумаги.

— Может, давление? — доносится оттуда.

— Нет. Давление в норме. Просто... у меня был интенсивный рабочий контакт.

— Контакт? — переспросила она с лёгкой иронией.

Я вытираю руки бумажным полотенцем, усмехаюсь:

— Очень продуктивное совещание. С прямым физическим вовлечением.

Из кабинки доносится смешок:

— Боже, у вас в маркетинге всегда так весело?

— Только когда начальство забывает закрыть дверь. А потом — вспоминает.

Я сбегаю до того, как она выйдет, потому что... ну, потому что иначе она увидит, что я не иду, а ковыляю.

Выхожу из туалета, надеясь, что хотя бы по дороге до переговорной не встречу никого, кто решит обсудить корпоративные цели или, не дай бог, мою внешность. Прохожу по коридору чуть ли не боком, будто меньше так заметна. Руки холодные, шея горит. Засос пульсирует, как сигнал бедствия.

Иду уверенным шагом, но внутри всё трясёт. Не физически — морально. Ощущение, что я пересекла какую-то черту, которую сама себе чертила.

Вон ту, жирную. Где написано:

«Не трахайся с мужиком в рабочее время».

Ну, чёрт возьми, Диана.

Открываю дверь в переговорку — и в этот момент сердце уходит в пятки.

На месте уже Лера. И Марк.

Блядь.

Лера сидит с ноутбуком и печатает что-то, откинувшись в кресле, а Марк развалился на диване с кофе в руках. Разговаривают. Легко. По-дружески.

— А вот и Ди, — подаёт голос Лера, не поднимая взгляда. — Ты где пропала? Мы тут уже презентацию собираем.

Я застываю на секунду, как олень в свете фар.

— Эээ... — голос предательски срывается, — умывалась. Жара, сами понимаете.

— Мгм, — кивает Марк, и я чувствую, как его взгляд скользит по мне. По шее.

Только не засос. Только не засос. Пожалуйста, пусть он не…

— Тебя Громов знатно напряг, раз ты так вспотела, — усмехается он, и я почти спотыкаюсь об ковролин.

Умри, Марк. Просто. Умри.

— Хочешь, кондишн на максимум врубаем? — предлагает Лера, но я слышу в голосе лёгкую насмешку. Да они оба уже всё поняли.

В этот момент в переговорную заходит Тимур.

Спокойный, как будто не трахал меня пятнадцать минут назад в этой же комнате.

— Всё нормально? — бросает он, окидывая всех взглядом.

— Угу, — сквозь зубы говорю я, бросаясь к ноутбуку.

— Ты хорошо выглядишь, — добавляет он, подходя ближе.

— А ты ведёшь себя так, будто никого не трахал в кабинете. Это, кстати, раздражает, — шепчу я ему быстро, чтобы никто не услышал.

— А тебя, похоже, всё ещё держит, — отвечает он, наклоняясь к моему уху. — Расслабься, никто ничего не видел. Разве что услышал.

Я тебя убью, Громов. Прямо тут. Маркером. Медленно.

Лера откашливается, Марк многозначительно улыбается.

Я сажусь, уткнувшись в экран, мечтая о том, чтобы под столом внезапно открылась шахта лифта, и я просто исчезла.

Тимур — садится рядом. Абсолютно невозмутимый.

Как будто всё это было не с ним. Как будто он сейчас не смотрит на меня с таким видом, будто может повторить.

А я сижу и думаю — господи, как жить дальше, если он всегда будет такой спокойный, а я — вот это вот всё?

— Господи, Громов, ты что, задушить её пытался? — неожиданно вскидывает брови Лера, разглядывая мою шею. — Или это новый модный аксессуар? Вишнёвое колье, весна–лето двадцать пять.

Я резко отодвигаюсь от стола и натягиваю волосы на плечо.

— Да-да. Партнёрский укус. Чтобы клиенты знали, кто кого съел, — огрызаюсь, сквозь зубы натягивая ухмылку. — У тебя на лбу, кстати, тоже мог бы неплохо смотреться.

Марк прыскает. Тимур пьёт воду, как будто вообще не с нами. Лера хмыкает, но явно довольна своей шуткой. Открывает телефон, бросает взгляд на время.

— Пойду возьму кофе. Марк, ты со мной?

— Конечно. А то у вас тут накал… — он делает жест рукой, как будто ему жарко в районе шеи, — …требует охлаждения.

Они выходят, дверь закрывается, и в помещении резко становится тихо.

Слишком тихо

Я ловлю его взгляд. Он уже сидит за столом, как ни в чём не бывало. Пьёт воду. Лицо спокойное, деловое, а у меня ощущение, что меня размазали по чёртову столу.

— Ты закончила паниковать? — спрашивает он спокойно, даже не поднимая бровь.

— А ты закончишь вести себя как невозмутимый хрен с горы? — огрызаюсь, кидая в него клочок бумаги.

Усаживаюсь, скрестив ноги. Движение даётся не сразу — мышцы ноют в самых интимных местах. Я втягиваю воздух сквозь зубы, но виду не подаю.

— Я не хрен, Диана. Я мужчина, у которого кончился перерыв, — произносит он медленно и берёт в руки мышку. — И у тебя тоже. У нас работа.

— Конечно. Ничего, что во мне ещё остатки твоей рабочей инициативы?

Он усмехается уголком губ.

— Бери салфетки. Или подожди до вечера — я сам вытру.

— Ублюдок, — шепчу, не глядя.

Он кидает в меня влажную салфетку из коробки на подоконнике.

Я чувствую, как щеки полыхают. Злюсь. На него. На себя. На то, что, чёрт бы меня побрал, я всё ещё хочу его.

Открываю ноутбук и делаю вид, что работаю.

Только бы не посмотреть на него.

Только бы не представить, как он будет "вытирать сам" вечером.

Через пару минут дверь переговорной снова открывается — Лера возвращается с кофе, улыбается, будто знает на один спойлер больше, чем нужно. За ней — Марк, задумчиво втыкающий в телефон.

— Так, я всё пропустила, да? — говорит она бодро, ставя стакан на стол. — Или вы тут всё ещё “обсуждаете повестку дня”?

Я молчу, делая вид, что вчитываюсь в таблицу на экране.

Тимур — вообще кремень. Даже бровью не ведёт. Только делает глоток воды.

Ублюдок. Как будто ничего не было.

— А ты, Ди, чего такая… вдохновлённая? — Лера кидает мне тёплую, почти сестринскую улыбку. — Обычно после брейншторма ты выглядишь, как будто хочешь всех уволить. А тут прям… светишься.

Я поднимаю глаза и ухмыляюсь:

— Это просто внутренний рост, Лер. Очень внутренний. Очень резкий.

Лера хихикает и машет рукой:

— Ну всё, молчу. Главное — не переоценивайте ресурсы отдела. А то перегорим, не успев начать.

Марк фыркает, не поняв, но Лера уже снова зарывается в ноутбук. Я отвожу взгляд.

Успела.

И всё равно надо будет купить шарф. Огромный. Вязаный. В цвет настроения — «отстаньте от меня, у меня траур по самообладанию».

***

Офис постепенно вымирает. Кто-то машет на прощание, кто-то хлопает дверьми. Марк уже уехал, Аня с ресепшена попрощалась весело и громко. Я выключаю экран, засовываю ноутбук в сумку и собираюсь уходить, когда понимаю — в кабинете я осталась только с Лерой.

Тимур куда-то вышел. Кажется, за пальто.

— Ну что, Савельева, — тянет Лера, закрывая свой ноутбук. — Расскажешь мне уже, чем ты его взяла? Или мне и дальше наблюдать, как человек, которого я знаю десять лет, смотрит на тебя так, будто ты его персональная религия?

Я замираю на секунду, потом фыркаю:

— Наверное, тем же, чем я всех беру. Мозгами. И безумием.

— Ага. Только обычно люди от этого бегут, а не снимают пиджак и закрывают за собой дверь переговорки, — Лера смотрит на меня с прищуром. — Мне теперь что, ревновать?

— Пожалуйста, только не устраивай сцену, — я прикладываю руку к груди, драматично. — Я обещаю: если он женится на мне, ты будешь первой в списке на подружек невесты.

Лера хохочет:

— С твоим отношением к людям и к браку — я в это скорее поверю, если ты признаешься, что завела кота.

— У меня аллергия, — фыркаю. — На котов и на мужчин с глазами, как у Тимура.

Она снова смеётся и уже готова было что-то сказать, как в проёме двери появляется он.

Холодный, высокий, спокойный. На нём пальто. Шарф. И эта его уверенность, которую хочется либо ударить, либо расстегнуть зубами.

— Девушки, я вас подброшу, если вы не против, — говорит он деловито. — На улице холодно, не хочется, чтобы вы мёрзли.

— Тим, ты святой, — улыбается Лера. — Я с радостью. А ты, Ди?

Я криво ухмыляюсь:

— А у меня выбора, видимо, и не было.

Тимур бросает на меня взгляд, в котором столько невинности, что меня аж передёргивает.

Вот ублюдок. Наслаждается, гад.

Тимур открывает дверь, и я без вариантов сажусь рядом с ним — водитель всегда рулит судьбой. Лера занимает заднее сиденье и сразу заводит разговор.

— Ну что, Тимур, я тебя почти не узнаю, — начинает она с улыбкой. — Обычно ты больше похож на железного деспота, а сейчас прямо... ну, почти добрый дядя.

Он не отвлекается от дороги, голос спокойный:

— Я просто экономлю силы на главные баталии.

Лера смеётся, поворачивается назад ко мне:

— Вот и я про это. Тимур — спец по скрытому контролю.

Я не выдерживаю:

— Да ты прям шпион какой-то. Или киборг.

— Да ладно, — бросает Лера, поддразнивая Тимура. — У него есть тайный гаджет «глаз-360», он видит все твои мысли, Диана.

— И все мои косметички, — добавляю я с сарказмом, оглядываясь на Леру.

Лера оживляется:

— О, косметика! Я тут недавно открыла для себя тональный крем, который не забивает поры и идеально сидит, — начинает она.

— Да ну? — спрашиваю, забывая про сарказм.

— А то, что он обещает, совпадает с реальностью? — уточняю, прислушиваясь к её словам.

Лера с энтузиазмом продолжает:

— Абсолютно. У меня уже полбаночки ушло, а кожа как будто заново родилась. Даже Тимур, наверное, оценил бы — если бы, конечно, захотел хоть немного заботиться о себе.

Я ловлю взгляд Тимура. Он молчит, но в его глазах проскальзывает лёгкая улыбка — словно даёт понять: «Спокойно, девчонки, я вас слышу, но вмешиваться не собираюсь».

— Да ладно тебе, — неожиданно говорит Лера, оборачиваясь ко мне. — Ты шикарно выглядишь. Тимур, подтверди?

Он скользит взглядом по зеркалу и спокойно отвечает:

— Я и так всё подтвердил.

Я кашляю, чувствуя, как лицо пылает. Лера хмыкает.

Ну отлично. Вот бы меня сейчас просто высадили, и я бы прошла три остановки пешком — в темноте, босиком. Чтобы охладить голову и внутренности.

Машина плавно останавливается у дома Леры. В салоне сразу становится чуть прохладнее, как будто вместе с её выходом воздух меняет плотность. Лера поворачивается, улыбаясь, и легко приобнимает меня за плечо — такой дружеский жест, который в этот момент кажется неожиданно тёплым и почти родным.

— Спасибо, Тим, — говорит она, открывая дверь. — Ди, держись. Ты, похоже, на долгосрочный контракт подписалась.

Я отвечаю ей улыбкой — скорее кривая ухмылка, чем настоящее тепло. Не готова пока к близости, хоть и знаю, что сейчас не одна.

Лера выходит на улицу, двери захлопываются. Её шаги удаляются, щёлкает замок. В салоне становится тише — слишком тише. Тишина будто наполняет пространство, между нами, плотным напряжением.

Я ловлю его взгляд — в нем сконцентрирована вся его невозмутимая сила, и что-то ещё, что ни один мой сарказм не способна развеять. Он смотрит так, будто знает всё — и будто я уже давно не могу отказаться.

— Ко мне? — тихо спрашивает он, будто предлагает решение, от которого не отвертишься.

В голове будто звучит невысказанное: «А у меня был выбор?» — и кивок вырывается сам собой, без вариантов.

Он медленно кладёт руку мне на ногу — лёгкое, почти невесомое прикосновение, но оно словно ставит точку в любом споре. Пальцы мягко сжимают кожу сквозь ткань, и я чувствую, как сердце начинает биться быстрее, напряжённо, без возможности спрятаться.

— И чтобы не забыть самое главное — еда и, наконец, презервативы, — говорю я с привычным сарказмом, хотя голос чуть дрожит, пытаясь скрыть нервозность.

Он усмехается — уверенная, спокойная улыбка, которая одновременно греет и придавливает:

— Всё есть. Особенно презервативы — пачка.

Я закатываю глаза иронично:

— Романтик, блядь.

Машина плавно трогается. Ветер тихо шуршит за окном, город растворяется в огнях. Я вдыхаю этот воздух, насыщенный его присутствием, и понимаю — выбора у меня давно нет, а вечер только начинается.

25

— Блядь, Тимур... — простонав, я обессиленно прижимаюсь лбом к подушке. — Да хватит уже, серьёзно... ты меня затрахал.

Он не отвечает. Просто меняет угол, и я вскрикиваю, выгибаясь, будто от разряда тока. Его ладонь жёстко обхватывает моё бедро, удерживая, когда я пытаюсь отползти. Бесполезно — его тело тяжёлое, горячее, движется во мне так, будто не собирается останавливаться ни через минуту, ни через час.

— Тимур… я хочу просто полежать… и умереть, блядь, — бормочу в подушку, почти всхлипывая от усталого удовольствия.

— Умри потом, — рычит он мне в ухо и вбивается глубже.

Я вскрикиваю, почти плачу, но это стоны, в которых больше сладкой истерики, чем протеста. Моё тело, предательски податливое, снова отзывается — жаром, дрожью, судорогой в животе. Его бедра шлёпают по моей заднице с глухим звуком, и этот ритм, чёрт возьми, снова заводит меня.

— У тебя что, секса не было пять лет? — выдавливаю сквозь зубы, задыхаясь. — Или ты решил отыграться на мне за весь курс?!

Он усмехается — я чувствую это, не видя. Его пальцы вцепляются в мои волосы, тянут назад, и я выгибаюсь, будто арка. Он прижимает губы к моей шее, обжигает дыханием.

— Я просто беру то, что хотел, — хрипит он. — Всё это время.

И берёт. Снова. Глубоко. С такой яростью, будто что-то доказывает — мне, себе, миру. И всё, что я могу — это стонать, сжимать простыни, цепляться пальцами за подушку и не вылететь из собственного тела.

Оргазм накрывает меня резко. Без предупреждения. Горлом вырывается крик, мышцы сжимаются, и я падаю куда-то вниз — в белый, выжженный до дна провал, где нет ни мыслей, ни гордости, ни сил.

Он догоняет меня через несколько толчков. С резким вдохом, с тихим, сдавленным рычанием, застывая внутри. Его пальцы судорожно сжимают мои бёдра, и он остаётся на секунду нависшим надо мной, тяжело дыша, прежде чем выдохнуть и лечь рядом.

— Господи… — выдыхаю я, раскинувшись на спине, липкая, вспотевшая, с ногами как вата. — Ты, блядь, как будто решил переплюнуть все марафоны мира.

Тимур откидывается на подушку и несколько секунд просто смотрит в потолок, лениво проводя пальцем по моей ключице. Его лицо спокойное, почти скучающее, как будто он не только что довёл меня до полусмерти, а просто потянулся за пультом.

— Ты выглядишь довольной, — замечает он, не поворачивая головы.

— Я выгляжу как женщина, у которой отнялись ноги, — выдыхаю. — Это не одно и то же.

Он усмехается — уголком губ, чуть хищно. Потом медленно поднимается с кровати.

И я провожаю его взглядом, пока он идёт к двери. Обнажённый. Широкие плечи, спина, по которой скатываются капли пота. Бёдра, ягодицы — сильные, точёные, идеально двигаются с каждым шагом. Уверенность в походке такая, будто он здесь не просто хозяин квартиры, а хозяин мира.

Он уходит на кухню, не удосужившись прикрыться. И меня почему-то это заводит ещё больше, хотя казалось бы — куда уж.

Остаюсь лежать, как выброшенная после шторма. Простыня сбилась, одеяло наполовину сползло на пол. Мои трусы валяются у самой двери, штаны — на стуле.

В комнате лёгкий запах секса, смеси тел, пота и ещё чего-то, что, наверное, пахнет только после таких ночей.

Я закрываю глаза, чуть улыбаюсь и в этот момент слышу, как он возвращается. Уже с телефоном в руке, экран светится.

— Что будешь? — спрашивает, подходя ближе. — Голодная же.

— Я… я обессилена, — отвечаю, не открывая глаз. — Я могу только дышать. И то — иногда.

Он садится на край кровати, касается пальцем моего бедра, скользит вверх — легко, как будто дразнит. Его голос — всё такой же спокойный:

— Так что заказать? Или мне угадать по твоим стонам?

— Закажи всё, что жрёт вымотанная, затраханная до полусмерти женщина, — бурчу. — И желательно вкусное.

— Хорошо, — кивает он, встает и уходит снова, на этот раз босиком по паркету, хрустя суставами в пальцах. Всё в нём говорит: спокойствие, контроль, насыщение.

Он что-то заказывает, подходит, целует меня в висок, будто между делом.

— Пойду в душ. Не умирай без меня.

— Обещать не могу, — бормочу.

Он выходит. Оставляет дверь открытой.

Я слушаю, как он ходит по кухне, открывает холодильник, что-то бросает в раковину. Потом вода — течёт недолго, он, видимо, пьёт из-под крана. После этого — шорох упаковки, звук, будто он что-то набирает в телефоне, и дверь ванной.

Через несколько секунд — шум душа.

Я поворачиваюсь на бок, стягиваю простыню с края кровати и натягиваю на себя. Не потому, что стыдно. Просто холодно. И пусто. Только что он был здесь — внутри меня, над, под, в каждой клетке, во взгляде, в голосе — а теперь гулкая тишина. И лёгкая дрожь в ногах. И пульсирующее, тёплое воспоминание между бёдер.

Улыбаюсь.

Потом закрываю глаза. Просто на минуту. Никаких мыслей. Только тело. Только усталость и сладкое послевкусие.

Минут через пять — щёлкает дверь ванной. Слышу, как он выходит. Его шаги по комнате мягкие, но тяжёлые — голые ступни по дереву. Пахнет им. Чистым. Горячим. С мылом и чем-то ещё, знакомым. Как будто запах уже вписан в мою кожу.

Он подходит, опускается на кровать, засовывает ладонь под простыню — к животу, потом выше, на грудь. Движение ленивое, но тёплое, обладающее.

— Уснула? — шепчет.

— Пыталась, — отвечаю, не открывая глаз.

— Через пятнадцать минут будет заказ.

— Мне бы ещё пятнадцать минут тишины, — выдыхаю. — Без секса. Без приказов. Без тебя.

Он усмехается.

— Да не умираешь ты. Просто слегка растянута.

—

Слегка?!

— открываю один глаз. — Ты чего, копил с марта?

— Ага. Для тебя приберёг, — спокойно. — Но ты держалась достойно. Почти не кричала.

— Я вообще-то визжала, — бурчу. — Это не секс, а операция по уничтожению моей тазовой области.

Он наклоняется ближе. Щекой почти прикасается к моей.

— А ты и не сопротивлялась.

Я молчу. Потому что — да. Не сопротивлялась. Более того — подставлялась, выгибалась, ловила его движения с жадностью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он целует мою щеку. Медленно. Потом губами касается подбородка, скользит к губам, прикусывает нижнюю, не целует — просто дразнит.

— Встанешь, когда привезут, — шепчет. — Поешь. Потом можешь снова можешь умереть.

— Тимур…

Он не отвечает. Поднимается. Направляется к шкафу. На секунду замираю — смотрю, как двигается его спина, как мышцы на ягодицах играют под кожей. Это почти неприлично красиво.

Он надевает серые спортивные штаны, и это почему-то злит. Потому что я ещё голая. Потому что он — будто не дрогнул. Как будто мы только что не трахались, как два одержимых зверя.

И в комнате снова тишина.

Я стягиваю простыню, подтягиваюсь к изголовью. Смотрю в потолок. Веки тяжелые, внутри — ватная невесомость. Где-то на периферии звуки — дверца холодильника, льющийся в стакан сок, глухой грохот ящика. Потом — тишина. Только мой неровный вдох.

Где-то в полудрёме слышу, как хлопает дверь. Шаги. Скрип открывающейся двери спальни. Не поднимаюсь — сил нет. Просто лежу, в тепле, в хаосе. Подушки перепутаны. Одеяло почти свалилось на пол.

Он подходит ближе. Его шаги — тяжёлые, ленивые. Садится на край кровати. Его рука — горячая — ложится на моё бедро. Поглаживает. Не спешит.

— Диана.

— Я умерла, — бормочу в подушку.

— Воскрешайся. Доставка приехала.

— Пусть поест без меня.

Он смеётся еле слышно. Потом наклоняется, ловит меня губами за щеку. Медленно. Потом ниже — подбородок. Потом почти касается губ, прикусывает нижнюю.

— Тимур…

— Что?

— Отпусти.

— Давай, просыпайся.

Он отстраняется. Я открываю глаза — с трудом. Он уже у шкафа, достаёт свою футболку. Подходит, нагибается — тёплая ткань ложится мне на грудь, потом — на плечи. Натягивает через голову, аккуратно. Его руки — как будто слишком нежные для того зверя, что был во мне полчаса назад.

Я зажмуриваюсь. Вдыхаю. Футболка пахнет им. Сигаретами, кожей, его гелем для душа. И чем-то, что теперь уже пахнет и мной.

Он помогает мне сесть. Подхватывает за талию. На секунду прижимает к себе, щекой к макушке.

— Пошли. А то остынет.

— Ты всегда такой заботливый? — ворчу.

Он хмыкает.

— Нет. Только с тобой. Потому что капризная, нытик, упрямая и выматывающая.

— Комплименты как из ведра, — фыркаю.

Он поднимает бровь:

— Какие заслужила.

Я плетусь за ним по коридору, босиком. Ещё чувствую между ног его движения. Шлепки. Толчки. Как он дышал. Как держал. Как насаживал.

В кухне — мягкий свет. На столе — пакеты из доставки. Он уже расставляет контейнеры, достаёт вилки.

Я сажусь, поджав ноги на стул. Его футболка закрывает мне бёдра, но только-только.

Он ставит передо мной паста с курицей. Себе — с морепродуктами. Наливает сок. Всё делает молча.

Смотрит на меня — долго. Без улыбки. Без слов. Я встречаю взгляд, держу его. Но внутри всё сжимается.

— Что? — выдыхаю.

— У тебя под глазом отпечатался шов от подушки.

Я закатываю глаза. Он улыбается. И мы начинаем есть.

Мы сидим за столом. Я пытаюсь не пролить лапшу, а он смотрит, как будто читает меня по лицу, как открытую книгу.

— Ты вообще умеешь есть аккуратно? — Тимур, не отрывая взгляда, поддразнивает.

— Вот давай я сейчас эти макароны в тебя запихну, — фыркаю. — Посмотрим, кто тут неловкий.

Он улыбается, такая его редкая улыбка — хищная и ленивая одновременно.

— Знаешь, у меня теория: если женщина умеет есть не размазано, значит, умеет и трахаться аккуратно.

— Твоё единственное доказательство — я, — усмехаюсь. — Ну, и что? Значит, я и в этом лучшая.

— Ещё бы. А что скажешь, если завтра на завтрак я приготовлю тебе яйца? Или боишься, что это будет слишком интимно?

— Ты хочешь меня трахнуть завтра утром или накормить? — поднимаю бровь.

— И то, и другое. В таком порядке.

Я закатываю глаза, но улыбка не сходит с лица. Он уже кладёт вилку в лапшу и делает первый крупный глоток сока.

— А вообще, — говорю, чуть приглушив голос, — а ты всегда такой зверь? Или я для тебя особенный случай?

Тимур задумчиво смотрит на меня.

— Только для тебя. Остальные — просто разминочные варианты.

— Ах ты ж... — я улыбаюсь, подталкивая его локтем.

В комнате стоит теплая тишина, только наши звуки — пощелкивание вилок, лёгкие смешки и вздохи.

— Знаешь, — он вдруг тихо говорит, — мне нравится, что ты такая — сильная и упрямая, но позволяешь быть рядом. И быть слабой, когда нужно.

Я смотрю на него и понимаю — это не просто слова. В его взгляде живёт что-то настоящее. Тёплое.

— Ну, — говорю, — тогда не мешай завтра твоей разминочной жертве проснуться живой.

Он усмехается и снова смотрит на меня с лёгкой игрой в глазах.

— Будет сделано. Но только если ты перестанешь жаловаться.

— Обещать не могу.

Мы доедаем ужин. И мы вместе убираем остатки, легко и по-домашнему.

Я чуть отступаю, глаза уже начинают закрываться.

— Ты пойдёшь в душ? — тихо спрашивает он.

— Да, — отвечаю, подталкивая себя встать.

Пока он убирает дальше, я направляюсь в ванную.

Захожу, включаю тёплый тропический душ, вода льётся плотной стеной. Я мою голову, глаза закрыты, и тут слышу тихий скрип двери.

— Даже не думай, — говорю, не оборачиваясь, — на сегодня лавочка прикрыта.

Сквозь пар я вижу, как Тимур подходит к раковине. Он берёт зубную щётку и начинает чистить зубы, повернувшись ко мне лицом. Его взгляд — полный легкой усмешки и чуть игривого вызова — цепляется за каждый мой движущийся под струёй волос сантиметр кожи.

— Лавочка, говоришь? — фыркает он, — Ну, я и не думал на сегодня устраивать марафон, а то бы сказал заранее.

Я поднимаю руки, смывая шампунь, вода стекает по плечам и спине, а я внимательно смотрю на него. Чувствую его взгляд, как лёгкое давление, будто он ловит каждый мой вздох.

— Ну и что? Просто пришёл полюбоваться? — спрашиваю с усмешкой.

— Ещё как, — усмехается он, — особенно когда вижу, как ты пытаешься осторожничать на этой мокрой плитке. Вот это зрелище стоит того, чтобы задержаться.

Я хмыкаю, наклоняюсь, чтобы сполоснуть волосы.

— Знаешь, ты меня реально раздражаешь.

Он не отводит взгляд, будто наслаждается этим.

— Да? Это, пожалуй, единственное, что у меня получается идеально.

— Завтра я, скорее всего, вообще не стану готовить, — говорю, опуская руки.

— Ну, я в курсе, — говорит он, выплёвывая пену и моя щётку, — так что завтра приготовлю что-нибудь сам. И не только еду.

Я улыбаюсь, и между нами нарастает лёгкое, тёплое напряжение, словно этот пар в ванной.

Он вышел, оставив меня под струями душа, и я тоже поспешила закончить, чтобы не затягивать.

Выйдя, я накинул халат и направилась в спальню. Свет был приглушён, в комнате уже лежал Тимур, удобно развалившись на кровати с телефоном в руках.

Я без лишних церемоний плюхаюсь на кровать, халат чуть разъезжается, и я сразу подлажу к Тимуру, прижимаюсь боком. Его рука тут же обнимает меня — привычно, уверенно, тепло.

— Что там интересного? — спрашиваю, ткнув подбородком в его телефон.

— Да так, — бурчит он, откладывая его на тумбочку. И тут же, без паузы, его ладонь медленно, лениво скользит под халат, захватывает талию. Тепло пальцев моментально впивается в кожу, как клеймо.

Я вздыхаю:

— Тимур…

Но он будто не слышит.

— Можешь даже спать, — шепчет почти в ухо, низким голосом, обжигающе спокойным. — Я и так справлюсь.

Его пальцы замирают на моей талии, тёплые, чуть цепкие, как будто он всё ещё решает, поддаться моему «хватит» или снова подмять меня под себя. Я открываю глаза, встречаю его взгляд — тёмный, с той самой искрой, которая всегда сбивает меня с ног.

Чёрт, Громов, как ты это делаешь?

Будто одним движением брови можешь заставить меня забыть, что я вообще-то устала до полусмерти.

Мой мозг залипает на полсекунды. Я чуть приподнимаю голову, оборачиваюсь, ловлю его взгляд. Он абсолютно серьёзен. И абсолютно в своём стиле.

— Ты чё, охуел? — выдыхаю, полу усмехаясь. — Убери руки. Всё, блядь, конец смены.

Он хмыкает, но не отстраняется. Напротив — проводит пальцами по коже чуть ниже, почти у бедра. Его прикосновения — не требовательные, как час назад, а ленивые, почти дразнящие, но всё равно с этим его проклятым контролем.

— Не конец. Просто ты устала. Это разные вещи. Выглядишь так, будто пробежала марафон.

— Это ты марафон, — бурчу я, откидываясь на подушку и натягивая халат плотнее, как щит. — Я же жертва твоего… энтузиазма.

Он наклоняется ближе, и я чувствую его дыхание на своём виске — горячее, с лёгким запахом мятной пасты. Его губы почти касаются моей кожи, и я замираю, потому что, чёрт возьми, моё тело опять готово предать меня, несмотря на все протесты.

— Жертва? Очень соблазнительно, — усмехается он и, наконец, вытаскивает руку из-под халата, кладёт на одеяло. — Ладно, поживёшь пока.

Я фыркаю, пытаясь собрать остатки своей дерзости, но внутри всё дрожит — не от усталости, а от того, как он смотрит.

— Ты невыносим, — говорю я, отворачиваясь, чтобы не видеть его лицо. — Спи, блин, Громов. Или вали на кухню, пей свой сок, делай что угодно, только дай мне пять минут покоя.

Он смеётся, чуть прижимает меня ближе. Его тело горячее, сильное, знакомое. В этом всём — столько близости, что даже без секса я чувствую себя захваченной. Слишком.

Я тяну простыню выше, до подбородка, и закрываю глаза. Надо спать. Надо выключить этот чёртов мозг, который крутит картинки: его спину, его пальцы на моих бёдрах, его взгляд, когда он запирал дверь кабинета. Чёрт, Диана, соберись. Это просто секс. Просто химия. Просто… Тимур.

— Спи, — вдруг мягко говорит он. — Завтра рано вставать. А я всё равно тебя догоню.

— В смысле?

— Утром. Душ. Кухня. Угол. Где попадёшься.

— Преследование по всем фронтам. Я впечатлена.

— Понятно же, — говорит он, целуя в висок, — ты — моя зона постоянного внимания.

Я хочу ответить что-то колкое, но его рука мягко притягивает меня ближе, и я сдаюсь — не ему, а этой проклятой усталости. Моя щека ложится на его грудь, и я слышу, как бьётся его сердце — ровно, уверенно, как будто оно знает, что делать, даже когда я сама в полном раздрае. Его пальцы скользят по моим волосам, лениво, почти невесомо, и я чувствую, как веки тяжелеют.

— Если я завтра не встану, — шепчу я, уже проваливаясь в сон, — это твоя вина, Громов.

— Тогда я тебя разбужу, — отвечает он тихо, и в его голосе скользит ленивая уверенность, как будто он уже знает, как это будет.

Тишина. Его тепло. Его запах. И моё тело, которое, кажется, впервые за долгое время не борется, а просто… дышит. Я засыпаю, и последнее, что чувствую, — его пальцы, которые всё ещё перебирают мои волосы, как будто он не хочет отпускать. Даже во сне.

26

Просыпаюсь от чего-то очень мягкого и в то же время наглого.

Пальцы. Медленные, уверенные, осторожные, но всё-таки

там

. Под халатом — настолько точно, что сон рассыпается, как дым. Я даже не сразу понимаю, что уже не сплю, что тело давно выдало всё — и напряжение, и лёгкий стон, и дыхание.

Тимур лежит сзади. Тихо. Спокойно. Как хищник, который знает, что жертва уже в капкане.

— Серьёзно?.. — хрипло бормочу, не открывая глаз. — Даже не «доброе утро»?

— Доброе, — его голос тихий, почти ласковый, но с этой фирменной сталью внутри. — Я же предупреждал.

— Тимур… — я поворачиваю голову, приоткрываю глаза. Он рядом. Улыбается. Уверенно. Глаза прищурены, как будто всё под контролем.

— М? — и всё это время его пальцы не останавливаются. Дразнят. Щекочут. Скользят.

— Я не просыпалась для этого. Я вообще собиралась поспать ещё минут десять.

Он чуть склоняется, касается губами моей щеки, дышит в ухо:

— Ты всё ещё можешь спать. Я не против. Мне и так нравится.

— Тимур, блядь... — выдыхаю, но голос уже срывается — не злой, не усталый, а скорее… сломленный этим чувственным наступлением.

— Скажи — и я остановлюсь.

Он замер. Не давит. Но и не уходит.

Молчание. Между нами — напряжение, густое, как пар. И мой чертовски предательский организм, который уже весь отзывается на прикосновения.

Я закрываю глаза.

— У тебя есть ровно две минуты. Потом я встаю и иду пить кофе.

Он усмехается.

— Ты даже не представляешь, что я могу за две минуты.

— Если не уложишься — придётся готовить завтрак.

— Считай, таймер пошёл.

И когда он снова опускается к моему телу, я даже не пытаюсь сопротивляться.

Просто отдаюсь этой утренней атаке — с закрытыми глазами, с выдохами, с ощущением, что чертовски не зря он меня догнал.

Он не ждёт разрешения. Не спрашивает. Просто продолжает.

Его рука — уверенная, тёплая — скользит по моей коже. Под халатом, по животу. Сначала медленно, будто пробует, насколько я уже проснулась. Касания почти невесомые — и от этого только сильнее.

Я сжимаю ноги. Неосознанно. Инстинкт.

Он чуть усмехается у самого уха.

— Серьёзно? Ещё и закрылась?

Я ничего не отвечаю. Не хочу давать ему эту победу — ещё нет. Но моё дыхание уже выдаёт с головой. Он чувствует. Он знает.

Пальцы на секунду замирают на моей талии. А потом, медленно, через бедро, скользят вниз. Внутрь. Он делает это так, как будто у него бесконечное время — ни одной суеты, только терпение и опыт.

— Тебе снилось, как я тебя трогаю? — спрашивает он чуть приглушённым голосом.

— Мне снился кофе, — выдыхаю.

— Ага. Горячий, крепкий… и между ног.

— Тимур, — я пытаюсь подавить стон, но он всё равно срывается, хрипло. — Мы договаривались...

— Не договаривались. Ты бурчала во сне, — и он в этот момент легко сжимает внутреннюю сторону бедра. — А я слушал.

Его пальцы начинают двигаться — легко, дразняще. Слишком медленно, чтобы дать разрядку. Но достаточно, чтобы расплавить изнутри. Я вздрагиваю. Не от удовольствия — от того, что слишком много, слишком быстро, слишком близко к краю.

Я хватаю его запястье, зажимаю, но не отталкиваю. Он замолкает, смотрит. И я тоже молчу — потому что сказать «нет» уже не получается. Даже самой себе.

— Это подло, — шепчу, — ты пользуешься тем, что я в полусне.

Он опускается губами к шее, медленно проводит языком по коже.

— Я просто проснулся раньше, — и снова этот голос, низкий, почти ленивый. — И у меня чёткий план, как разбудить тебя правильно.

Он накрывает ладонью мою грудь, легко сжимает — под халатом, через ткань. А потом зубами прикусывает мочку уха.

Я дергаюсь, кусаю губу, и понимаю, что проигрываю. Утро ещё даже толком не началось, а он уже вывернул всё моё тело наизнанку. Словно его пальцы знают каждую точку наизусть, как будто он за ночь начертил на мне карту, и теперь спокойно по ней идёт.

Я хватаю подушку, утыкаюсь в неё лицом и стону.

— Чёрт... ты же не остановишься, да?

Он не отвечает. Зачем?

Он просто двигается дальше. Целует. Давит. Проводит пальцами между ног, дразнит клитор. Словно играет — нет,

дрессирует

. Я чувствую, как всё тело гудит, но он нарочно не даёт финала.

— Тимур, — простонав, я хватаюсь за его плечо, — ну хоть... либо уже нормально, либо дай доспать.

Он смеётся. Тихо. Глухо. Настоящее, сдержанное звериное удовольствие в этом звуке.

— А я как раз этим и занят — нормально.

Я разжимаюсь. Падаю на подушку. Тело само сдаёт позиции, дыхание рваное, ладони дрожат. Я

злюсь

, что он так умеет. Что делает это с такой лёгкостью. И с таким знанием дела.

— У тебя же был таймер, помнишь? — бормочу сквозь зубы. — Где он?

— Прозвенел. Но я его проигнорировал.

Он усмехается. И в этом взгляде — не просьба. Не вопрос. А решение.

Но он всё ещё держит темп. Не торопится. Не хватает. Просто доводит — дразнит, держит на грани, чтобы я сама попросила. Чтобы мне стало

мало

. Чтобы я забыла, кто кого укладывал спать.

И я почти говорю. Почти прошу. Почти...

Но он вдруг замирает.

Пальцы остаются на месте — слишком близко, слишком горячо — но не двигаются. Тишина. Только дыхание. Его — ровное, почти издевательское. Моё — сбивчивое.

— Что?.. — я поворачиваю голову.

Он смотрит на меня из-под полуприкрытых век. Улыбается чуть уголком губ.

— Ты хотела кофе.

Мразь. Просто…

Я развернулась резче, чем он успел ожидать, и села сверху, ловя его за запястья и прижимая к постели.

— Знаешь, что я хочу? — спрашиваю, наклоняясь к его лицу. Его грудь вздымается, но он даже не шевелится. Только смотрит на меня с этим проклятым выражением «ну-ну, покажи».

— Я хочу, чтобы ты заткнулся и больше не останавливался.

Он смеётся. Тихо. Низко.

Я накрываю его губы своими, целую — глубоко, жадно, ни капли не давая воздуха. Его руки, освобождённые, скользят по моим бёдрам, но уже не ведут — теперь я двигаюсь сама.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я прижимаюсь бедрами, чувствую, как он твердеет сильнее, чувствую всё его тело — и как оно натягивает простыню подо мной, и как сдерживает себя, не впиваясь в меня сразу.

— Окей, Диана, — шепчет он, хватая меня за задницу и прижимая к себе сильнее, — играем по-твоим правилам. Но потом — мои.

Я только усмехаюсь. Это потом. Сейчас — я.

И я двигаюсь. Медленно. Насквозь чувственно. Вдавливаясь бедрами. Провоцируя. Ищу его реакцию. Слежу за дыханием, за тем, как подрагивает мышца на шее, как он сжимает челюсть, будто еле сдерживается. Мне это нравится.

— Скажи, — шепчу, — кто кого разбудил.

Он резко садится, сжимает меня руками за спину и притягивает к себе так, что я едва не теряю равновесие.

— Уверена, что хочешь это обсуждать

сейчас

?

— Хочу, чтобы ты наконец трахнул меня, как обещал, — выдыхаю прямо в его губы.

— Вот теперь — доброе утро, — рыкнул он, и всё пошло к чёрту.

Он вжимает меня в себя, грудью, руками, бёдрами, как будто слишком долго сдерживал всё это. Секунду спустя я уже на спине, простыня горячей волной скользит подо мной. Его руки — жёсткие, крепкие — срывают с меня халат. Одна ладонь — на груди, сжимает сосок, и я выгибаюсь, задыхаясь от жара, от этой точечной, болезненно-точной ласки.

— Ты невыносим, — выдыхаю сквозь стоны.

— А ты слишком долго выёбываешься, — отвечает и резко, точно входит. Без раскачки, глубоко, одним сильным толчком. Я всхлипываю, спина выгибается дугой, ногти врезаются в его плечи.

— Блядь… — шепчу, — Тимур…

Он не отвечает. Двигается. Внутри — плотно, грубо, с яростью, сдерживаемой только изнутри. Не спешит. Не рвёт — но каждый его толчок будто метит, вбивает меня в кровать.

Я чувствую всё. Его кожу. Мышцы живота, двигающиеся над моей грудью. Дыхание у виска. Его пах — плотно прижимающийся к моему. Его голос — хриплый, срывающийся с губ, когда я вдруг сжимаю мышцы изнутри.

— Ещё раз так сделаешь — и я тебя не выпущу с кровати.

— Ммм, — провожу языком по его щеке, — вот так?

Он вдруг усмехается, резко выходит — и снова входит, сильнее. Молча. Как ответ. Я вскрикиваю — телом, голосом, дыханием. Всё во мне отзывается, ноет, стонет, требует. Я двигаюсь навстречу, цепляюсь за него, вжимаюсь бёдрами.

Он берёт меня за руку, отводит в сторону, прижимает к подушке, фиксирует, а другой рукой сжимает мою шею — не больно, но так, что я чувствую, как он управляет и воздухом, и кожей, и телом.

— Вот теперь молчи, — выдыхает, прижимаясь лбом к моему.

Я не могу ответить. Только стон. Слабый, сдавленный. Я вся во власти его тела. Чувствую, как внутри натягивается, скользит, трётся. С каждым движением глубже. Грубее. До мурашек. До слёз.

Он ускоряется, дыхание срывается, влажная кожа бьётся о мою, звуки стали ярче, реже, звонче. Его член — тяжёлый, набухший, словно каждое движение даётся с усилием. И это — сводит с ума.

— Ты такая, сука, вкусная по утрам, — шепчет в ухо. — Сожрал бы тебя с кофе.

Я смеюсь сквозь стоны, выгибаюсь, и он зарывается в меня ещё глубже, с хрипом. И я теряюсь. Вся. Как будто растворяюсь между его движениями.

— Сейчас, — шепчу, — сейчас…

— Давай.

Он двигается чуть быстрее, но не теряя ритма. Всё точно. Глубоко. Я вгрызаюсь в его плечо, дрожу, а потом просто проваливаюсь — внутрь себя, в оргазм, который накрывает волной и скручивает всё тело.

Он не останавливается. Пару толчков — и сам срывается. Глухо стонет, рычит почти в мою шею, вжимается, забирает до конца. Его тело замирает над моим, горячее, тяжёлое, липкое от пота. Дыхание рвётся, и я ловлю его губами.

Мы лежим так. Несколько долгих секунд. Горячие. Слипшиеся. Задохнувшиеся.

Он наконец поднимает голову. Гладит мой лоб пальцем.

— Ну… кофе отменяется.

— Ещё слово про кофе — и я укушу.

Он усмехается. Ложится рядом, укладывает меня к себе на грудь.

— Дикая ты женщина, — говорит, гладя ладонью мою спину. — Чуть трахнуться не пришлось с утра.

Пауза.

— А нет, подожди…

Я фыркаю, зарываюсь лицом ему в шею.

— Ты обещал — мои правила потом. Напомнить?

— Напоминай. Но только не сейчас. Сейчас — дай полежать.

Он ложится рядом, тяжёлый, ещё горячий, с влажной кожей и ленивым, чертовски довольным выражением на лице. Подтягивает меня к себе, будто я его одеяло.

— Ну вот, — шепчет в висок. — Сама залезла, сама разбудила, сама села… и теперь, наверно, спать?

Я усмехаюсь, утыкаясь носом в его шею.

— Думаешь, я с тобой только ради секса?

— Не думаю. Но наблюдаю.

— Сволочь.

— Нежно проснувшаяся.

Он гладит пальцами по моему боку, не торопясь. Кожа до сих пор пульсирует. Где-то глубоко внутри ещё отзывается каждый его толчок.

— Ещё немного, — шепчу, не открывая глаз. — Не выгоняй меня пока.

— Ты на мне полночи провела. Я уже прикипел. Сложно будет оторвать.

Я хмыкаю.

— Твоя проблема.

Он замирает. Потом вдруг легонько шлёпает по моей заднице.

— Иди делай кофе.

— Сам иди.

— Диана…

— Что?..

— Я бы сейчас мог снова.

Я молча прижимаюсь сильнее, будто прячась от его слов.

— Но дам тебе фору. До кухни.

Я медленно встаю, тянусь за халатом, но он почти сразу хватает меня за бедро — крепко, но мягко, по-домашнему. Его пальцы словно приковывают меня к кровати, не давая уйти сразу.

— Не думай слишком быстро уходить, — шепчет он, улыбаясь уголком губ.

Я играю с поясом халата, позволяя ему чуть ослабить хватку, а потом делаю шаг в сторону кухни, всё ещё ощущая тепло его ладони на бедре.

Он не отпускает, а тихо идёт следом, прижимаясь к спине, и я чувствую, как его дыхание мягко касается моей шеи.

— Ты правда умеешь раздражать так, что хочется и убежать, и остаться, — говорю я, оглядываясь через плечо.

— Ну, это талант, — отвечает он, легонько шлёпая меня по заднице, и я хихикаю.

Я закатываю глаза, но улыбка всё равно лезет на лицо, предательская. Его ладонь всё ещё на моём бедре, тёплая, чуть цепкая, и я делаю ещё шаг к кухне, чувствуя, как он идёт за мной, как тень — близко, но не давит. Пока.

— Талант, говоришь? — бросаю через плечо, шлёпая босиком по прохладному паркету. — Смотри, чтобы этот твой талант не привёл к тому, что я вылью кофе тебе на голову.

— Попробуй, — его голос низкий, с лёгкой хрипотцой, и я слышу, как он ухмыляется. — Посмотрим, кто быстрее.

Кухня встречает нас мягким утренним светом, льющимся через окно. Я подхожу к кофеварке, достаю банку с зёрнами, и тут его руки обхватывают меня сзади, скользя по талии под халатом. Он прижимает меня к столешнице, не сильно, но достаточно, чтобы я почувствовала твёрдость его груди у своей спины.

— Тимур, — я стараюсь звучать раздражённо, но голос выдаёт, — я кофе варю, если ты не заметил.

— Заметил, — шепчет он, наклоняясь к моей шее. Его губы касаются кожи — лёгкий, быстрый поцелуй, от которого мурашки бегут по спине. — Но ты слишком медленно шевелишься.

Я фыркаю, высыпая зёрна в кофемолку, но его руки не уходят, а скользят чуть ниже, к бёдрам, как будто он проверяет, насколько я готова огрызаться.

Чёрт, Громов, ты серьёзно думаешь, что я после всего этого утра ещё могу держать оборону?

Я включаю кофемолку, и её гул на секунду заглушает мои мысли, но его дыхание у моего уха — нет, оно пробивается сквозь всё.

— Если ты сейчас не отвалишь, — говорю я, поворачивая голову, — я сделаю тебе такой кофе, что ты неделю спать не будешь.

Он усмехается, и его губы вдруг находят мои — короткий, жадный поцелуй, будто он украл его у меня. Я невольно подаюсь навстречу, но тут же отстраняюсь, тыча пальцем ему в грудь.

— Завтрак, Громов. Ты обещал. Или мне самой кашу варить?

— Спокойно, Савельева, — он отходит к холодильнику, но его взгляд всё ещё цепляет меня, как крючок. — Я же сказал, что разберусь.

Я хмыкаю, возвращаясь к кофеварке, но внутри всё гудит. Его присутствие — как ток, который не выключается, даже когда он просто открывает холодильник и достаёт молоко. Я слышу, как он гремит кастрюлей, и украдкой кошусь на него. Серые спортивки сидят низко на бёдрах, и я невольно задерживаю взгляд на его спине, на том, как мышцы двигаются под кожей. Чёрт, Диана, соберись. Это просто мужик, который варит кашу. Не надо тут устраивать романтическую драму.

— Что, уже пялишься? — подкалывает он, не оборачиваясь, и я чуть не роняю ложку.

— Да щас, — фыркаю я, заливая воду в кофеварку. — Просто проверяю, не спалишь ли ты кухню.

Он смеётся — низко, глухо, и этот звук отзывается где-то в груди. Поставив кастрюлю на плиту, он подходит ко мне снова, и я чувствую, как его руки опять обхватывают меня, прижимая к столешнице. Его губы касаются моей шеи, чуть ниже уха, и я невольно вздрагиваю, когда он слегка прикусывает кожу.

— Тимур, блядь, — шепчу я, но голос уже не такой уверенный. — Ты кашу варить собираешься или опять марафон устраивать?

— Могу и то, и другое, — отвечает он, и его голос — как тёплый виски, обжигает. Он целует меня в губы, на этот раз медленнее, с лёгким намёком на то, что было утром, и я чувствую, как моё тело опять предаёт меня, расслабляясь под его руками.

Я отталкиваю его, но не сильно, больше для виду, и он ухмыляется, отступая к плите. Достаёт овсянку, засыпает в кастрюлю, и я невольно улыбаюсь, глядя, как он, весь такой альфа, возится с молоком и крупой. Это почти смешно — Тимур Громов, который вчера вбивал меня в кровать, теперь стоит у плиты, как какая-то домохозяйка.

— Не думала, что ты умеешь готовить что-то, кроме проблем, — подкалываю я, доставая чашки из шкафа.

— А ты не думала, что я могу быть многозадачным? — парирует он, и его взгляд скользит по мне, как будто он всё ещё видит меня без халата. — Каша, фрукты, ты на столе — всё успею.

Я закатываю глаза, но щёки уже горят. Чёрт, он знает, как меня завести, даже когда я просто хочу кофе. Кофеварка шипит, наполняя кухню ароматом, и я ставлю чашки на стол, стараясь не смотреть на него слишком долго. Он тем временем режет банан и яблоко, бросая кусочки в миску, и я ловлю себя на том, что это… уютно. Слишком уютно. Диана, что с тобой? Ты же не из тех, кто тает от мужика с ножом и фруктами.

— Смотри, как стараюсь, — говорит он, подмигивая, и кидает в кашу щепотку корицы. — Это всё ради твоих стонов, Савельева.

— Мои стоны сейчас будут от голода, — огрызаюсь я, но улыбка лезет наружу. — Если твоя каша окажется дерьмом, я заставлю тебя есть её ложкой из моих рук.

Он смеётся, и вдруг снова оказывается рядом, прижимая меня к столешнице. Его руки на моих бёдрах, а губы — у моего виска, тёплые, чуть влажные.

— Ложкой из твоих рук? — шепчет он, и его голос пробирает до костей. — Я бы и без каши согласился.

Я хочу ответить что-то дерзкое, но его губы скользят к моим, и он целует меня — коротко, но так, что внутри всё загорается. Я отстраняюсь, тыча пальцем в его грудь.

— Каша, Громов. Не отвлекайся.

Он ухмыляется, но возвращается к плите, помешивая кашу с таким видом, будто это самая важная миссия в его жизни. Я наливаю кофе в чашки, ставлю их на стол, и мы наконец садимся друг напротив друга. Аромат каши с молоком и фруктами смешивается с кофе, и я чувствую, как голод берёт своё. Но его взгляд — тяжёлый, тёплый, с этой проклятой искрой — не даёт мне расслабиться.

— Ну, давай, шеф, — говорю я, беря ложку и прищуриваясь. — Если это съедобно, я, может, даже похвалю тебя. Но не жди многого.

Тимур отпивает кофе, его глаза блестят с этой его проклятой уверенностью. Он ставит чашку на стол, медленно, как будто растягивает момент, и наклоняется чуть ближе.

— Похвалишь? — его голос низкий, с хрипотцой, которая пробирает до костей. — Я жду большего, Савельева. Например, тебя на коленях. С языком.

Я чуть не давлюсь кашей, но быстро беру себя в руки, хотя внутри всё полыхает. Чёрт, Громов, ты серьёзно? Прямо за завтраком? Я пробую ложку каши — тёплая, сладковатая, с фруктами и корицей, реально вкусно, но я не даю ему увидеть, как мне нравится. Не дождётся.

— Мечтай, — фыркаю я, глядя в чашку, чтобы скрыть горящие щёки. — Может, я тебе кофе на колени вылью, и ты будешь счастлив.

Он ухмыляется, откидываясь на стуле, и его взгляд скользит по мне, как будто он уже представляет эту сцену.

— Кофе? — переспрашивает он, и в его голосе — чистый вызов. — Я бы предпочёл, чтобы ты занялась чем-то другим.

Я закатываю глаза, но сердце стучит, как ненормальное. Я отпиваю кофе, стараясь выглядеть невозмутимой, но его слова всё ещё жгут, как тот поцелуй в шею пять минут назад. Диана, соберись, ты не из тех, кто краснеет от его подколов. Но, чёрт возьми, он это делает так, будто уже выиграл.

— Занялась? — говорю я, приподнимая бровь и тыча ложкой в его сторону. — Единственное, чем я сейчас займусь, — это доем твою кашу. И то только потому, что я голодная.

Он наклоняется через стол, и его пальцы ловят мой подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза. Они тёмные, с этой проклятой искрой, от которой у меня мурашки по спине.

— Голодная? — его голос почти шёпот, но тяжёлый, как его руки на моих бёдрах утром. — Я могу это исправить. И не только кашей.

Я вырываю подбородок, но внутри всё смеётся и гудит одновременно.

Блин, как он это делает?

Один взгляд — и я уже балансирую между желанием швырнуть в него ложку и… ну, ладно, может, не только ложку.

— Ешь, Тимур, — шиплю я, но уголки губ предательски дёргаются. — А то я начну думать, что ты готовишь только для того, чтобы потом шантажировать меня… всяким.

Он откидывается назад, берёт ложку и с самым невозмутимым видом пробует кашу, как будто не только что предложил мне, мать его, минет за завтраком.

— Шантажировать? — говорит он, жуя. — Не шантаж, Савельева. Просто сделка. Ты же любишь сделки.

Я фыркаю, отпивая кофе, но его взгляд не даёт мне отвлечься. Он смотрит так, будто уже видит меня на коленях, и, чёрт возьми, я злюсь на себя за то, что эта картинка лезет в голову.

Диана, ты реально попала.

Это не просто кофе и каша, это его очередной ход, а я опять играю по его правилам.

— Сделка? — переспрашиваю я, наклоняясь чуть ближе и понижая голос. — Окей, Громов. Если твоя каша не отравит меня, я подумаю. Но только подумаю.

Он улыбается — медленно, хищно, и я чувствую, как его нога под столом касается моей, лёгкое давление, но достаточно, чтобы напомнить, кто тут хозяин.

— Думай быстрее, — говорит он, и в его голосе — смесь насмешки и чего-то тёплого, что сбивает меня с толку. — А то я могу и напомнить.

Я закатываю глаза, но внутри всё горит. Мы доедаем кашу, перебрасываясь взглядами, которые тяжелее любых слов. За окном — серое утро, но здесь, в этой кухне, с его подколками, моим кофе и этим напряжением, которое тянет нас друг к другу, всё слишком живое.

27

Я только дожёвываю последнюю ложку каши, когда в дверь раздаётся уверенный, такой… хозяйский звонок. Не «два робких тыка пальцем», а как будто человек за дверью абсолютно уверен, что его пустят.

— Ты кого-то ждёшь? — спрашиваю я, подозрительно щурясь.

— Нет, — отвечает Тимур, но даже не смотрит на меня. Спокойно встаёт, отодвигает стул и идёт в прихожую.

Потом — голоса. Тимура. Другой — женский, уверенный, с чуть снисходительными нотками.

Не успеваю даже спросить, кто это, как в кухонном проёме появляется Тимур. А за его плечом — она. Высокая, в дорогом пальто, с сумкой в руке, волосы аккуратно уложены, взгляд… внимательный.

— Диана, — Тимур кивает в мою сторону, проходя к столу, — это Ирина. Моя мама.

Вот это поворот.

Блядь. Отлично. Просто зашибись.

Я в его халате, который едва прикрывает ноги, с волосами, как после урагана «Катрина», и без единого слоя косметики. После утреннего секса, который был… ну, явно не из категории «тихие и приличные отношения». Сейчас бы ещё отпечаток его руки на заднице светился — и картина была бы полной.

Я встаю. Пытаюсь держать лицо, но внутри всё сжимается.

— Здравствуйте, — говорю, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Она легко кивает, оценивающе скользя по мне взглядом.

— Доброе утро. Я не помешала?

— Только моему кофе, — отзывается Тимур, ставя перед ней стул. — Но это поправимо.

— Тимур… — бросаю я тихо, но он только скользит взглядом — мол, расслабься.

Ирина садится.

— Ты не говорил, что у тебя гостья, — её интонация абсолютно нейтральная, но в воздухе что-то колется.

— Не всё же рассказывать, — он спокойно наливает ей кофе. — А теперь вы знакомы.

Я не знаю, что хуже — его абсолютная расслабленность или то, как она на меня смотрит. Не с неприязнью, нет. Скорее… с интересом. Но и с таким, как будто в голове уже складывается досье. И да, уверена, в графе «внешний вид» там жирными буквами написано: «Халат. Босиком. Волосы как после аварии на электростанции».

— Чем вы занимаетесь, Диана? — спрашивает она, и я краем глаза вижу, как Тимур чуть улыбается, будто ждал этого вопроса.

— Я… СММ-щик, — отвечаю, поправляя пояс халата.

— Пишет так, что даже я иногда слушаю, — вставляет Тимур.

— Иногда? — поднимаю бровь.

— Чаще, чем всех остальных, — он лениво откидывается на спинку стула, делая глоток кофе.

Ирина переводит взгляд с него на меня, и я понимаю, что он остаётся здесь не случайно. Он явно хочет, чтобы я и она говорили при нём — под его наблюдением.

Ирина ставит чашку на стол, не сводя с меня глаз.

— СММ, значит. А что пишете?

— Рекламу, тексты для сайтов, иногда статьи, — отвечаю и чувствую, как Тимур, сидя напротив, лениво скользит по мне взглядом.

— Для женских журналов? — уточняет она, и я понимаю, что это не просто вопрос, а тест.

— Иногда и для них, — чуть улыбаюсь. — Но в основном — для бизнеса.

— Умеет убеждать, — вставляет Тимур, глотая кофе. — Даже когда не надо.

— Это называется «профессиональная деформация», — парирую я, бросая на него косой взгляд.

— У вас, я вижу, не скучно, — Ирина чуть приподнимает брови.

— Иногда, — отвечает Тимур, и уголок его губ дёргается. — Особенно когда она спорит.

— То есть — всегда? — уточняет его мать.

— Почти, — он наклоняется, поправляет на столе миску с фруктами, но явно слушает каждое наше слово.

Я беру чашку, делаю глоток кофе, чтобы выиграть пару секунд. В голове крутится: «Не дай себя загнать в угол. Не с ней».

— А вы чем занимаетесь, Ирина? — перевожу разговор.

— Работаю с людьми, — отвечает она коротко, почти так же, как её сын.

— Очень дипломатично, — кидаю я, и её губы едва заметно трогаются в усмешке.

— Мы с Тимуром похожи, — говорит она. — Не любим сразу выкладывать всё о себе.

— О да, я уже заметила, — усмехаюсь я.

— А ты не любишь ждать, — влезает Тимур, и в его голосе то ли насмешка, то ли намёк, понятный только нам двоим.

Я опускаю взгляд в чашку, потому что чёрт, он делает это нарочно.

— В общем, — подытоживает он, — теперь вы знакомы. И можете прекратить пытаться друг друга просканировать.

— А кто сказал, что мы пытаемся? — почти одновременно спрашиваем мы с Ириной.

Он смотрит на нас, и в его глазах загорается эта опасная, тёмная искра.

— Я сказал.

— Ну… если у вас есть время, я бы могла остаться, — Ирина чуть откидывается на спинку стула, но взгляд — прямой, изучающий. — Позавтракали бы вместе.

Я уже открываю рот, чтобы как-то вежливо… но Тимур опережает:

— Мам, мы как раз собирались выходить.

— Куда? — её брови чуть приподнимаются.

— На работу, — он спокойно отпивает кофе, даже не моргнув. — У нас встреча через час, нужно заехать в офис.

— Понятно… — в её голосе ни капли обиды, но я вижу, что она отметила этот отказ. — Ладно. Тогда не буду отвлекать.

Тимур встаёт, целует её в щёку.

— Заеду к вам с отцом на неделе. Позвоню заранее.

— Хорошо, — Ирина кивает, но перед тем, как уйти, ещё раз бросает на меня короткий взгляд. Без слов, но с каким-то тихим прицелом.

Дверь закрывается мягко, и на кухне снова тишина. Тимур возвращается, ставит чашку в раковину, смотрит на меня через плечо.

— Что? — спрашиваю я, подцепляя ложкой кашу.

— Ничего, — он усмехается. — Просто наблюдаю, как две хищницы делят территорию.

— Охренеть сравнение, — фыркаю я. — Мы вообще-то просто разговаривали.

— Ага, — он садится напротив, опирается локтем о стол. — Только у вас в этом «разговаривали» было больше подколов, чем у меня с конкурентами на переговорах.

— Ну извини, что я не падаю в обморок от «Какая чудесная женщина, мама моего мужчины».

— Моего мужчины, значит? — его бровь чуть приподнимается.

— Не начинай, — бурчу я, но он всё равно ухмыляется.

— Ладно, — Тимур откидывается на стуле, скрещивает руки на груди. — На этой неделе я заеду к ним. А тебе… совет — не пытайся понравиться ей сразу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А я и не пыталась, — поднимаю глаза.

— Вот поэтому, может, и есть шанс, — он кивает, и в его взгляде появляется что-то задумчивое, но быстро исчезает. — Давай собирайся, через двадцать минут выходим.

***

Через десять минут мы уже едем. Я всё ещё в лёгком шоке, потому что, ну камон, встреча с мамой — в халате, с взъерошенными волосами, после секса — это не то, что я планировала на утро.

— Ну? — он бросает на меня короткий взгляд, руки на руле. — Как тебе Ирина Сергеевна?

— Впечатляюще.

— В плохом смысле?

— В смысле… я вообще не была готова к знакомству с твоей матерью. Тем более — в таком виде.

Он усмехается.

— Думаешь, она не поняла, что ты ночевала у меня?

— Думаю, что она поняла всё. Даже больше, чем я хотела бы.

Тимур хмыкает, переключает передачу.

— Расслабься. Она любит, когда я в отношениях. У неё вечно фикс-идея: «ты слишком много работаешь, у тебя нет личной жизни».

— Ну да, и вот теперь она увидела, что у тебя

есть

личная жизнь… в моём лице. В халате.

— Сексуальном халате, — поправляет он, скользнув по мне взглядом. — И, кстати, она заметила, что ты ей улыбнулась, даже когда нервничала. Это плюс в твою сторону.

— О, спасибо, Громов, я прямо растаю от похвалы твоей мамы.

Он усмехается.

— Знаешь, что она сказала бы отцу, если бы ты ей не понравилась?

— Что?

— Что я «снова связался с какой-то безнадёжной дурой». Она так про мою бывшую говорила.

— Очаровательно.

— Не переживай. Если бы она тебя не одобрила, ты бы поняла сразу. Мама у меня мягкая только на вид. На самом деле — генерал в юбке.

Я приподнимаю бровь.

— Генерал?

— Да. Она в своё время управляла командой из двадцати мужиков. И поверь, дома она вела себя примерно так же.

— То есть теперь я знаю, откуда у тебя эта мания контролировать всех вокруг?

Он усмехается, поворачивая к нужной улице.

— Генетика, детка.

Я фыркаю, но внутренне думаю, что это многое объясняет. Особенно то, как он умеет держать ситуацию в руках, даже когда на кухне одновременно я — в халате, и его мама.

Мы сворачиваем во двор бизнес-центра. Сквозь стекло видно, как редкие сотрудники с кофе и папками уже торопятся к входу.

— Надеюсь, у тебя сегодня нет планов устраивать психологические допросы? — бросаю я, когда он паркуется.

— Зависит от того, будешь ли ты вести себя подозрительно, — парирует он, заглушая мотор.

— После сегодняшнего утра я уже, по-моему, достаточно подозрительная.

Тимур усмехается, выходит из машины и, обойдя капот, открывает мне дверь.

— Пошли.

Я выхожу, и холодный воздух резко бьёт по коже, пробирая сквозь ткань пальто. Он идёт чуть впереди, но замедляется, пропуская меня к стеклянным дверям.

В холле нас встречает ровный гул — звонки, шаги, скрип турникета. Тимур проходит, кивая охраннику, и бросает через плечо:

— Не забудь, у тебя сегодня занятие с группой. В восемь.

— Чёрт, — выдыхаю я. — Забыла совсем.

— Я же говорил, — без эмоций. Но в голосе слышится ирония.

— Помягче можно?

— Помягче — это когда я молчу, — отвечает он с лёгкой усмешкой. — А молчу я редко.

Мы поднимаемся на лифте. Его отражение в зеркальной стенке — всё такой же собранный, спокойный. Моё — чуть взъерошенное, но с этой чертовской искрой в глазах, от которой я сама себе кажусь другой.

Динь. Двери распахиваются, и начинается рабочее утро.

Он наклоняется, быстро целует меня — так, чтобы и не слишком, и чтобы понять: ты в моём поле.

— Работай, — кивает он и уходит в сторону кабинета.

Я иду в переговорную, снимаю пальто, включаю ноутбук. Голова только начинает входить в ритм.

Через пару минут дверь открывается, и появляется Лера — не пытается скрыть улыбку, и в ней слышится тонкая насмешка:

— Ты что, вчерашнюю одежду не снимала? Или решила, что так удобно?

Я без тени раздражения:

— Экономия времени — мой конёк.

— Видимо, — она усаживается напротив. — Тимур явно тоже в теме, судя по состоянию.

— Он вообще в теме почти всегда, — киваю я, не поддаваясь провокации.

Лера бросает на меня взгляд, в котором читает что-то большее, чем просто подкол.

— Ну что, включаемся?

— Включаемся, — отвечаю я, нажав на клавиши.

В этот момент в комнату заходит Марк — спокойный и уверенный. Не раздражающий, не навязчивый, просто свой.

— Всем привет, — кивает он, снимая куртку. — Готов к работе, девушки.

Лера кивает, улыбаясь.

— Отлично, сейчас начнём.

Я бросаю Марку короткий взгляд — нормальный, спокойный, без лишних движений. Сегодня действительно день обещает быть насыщенным.

Достаю блокнот и пытаюсь войти в рабочий ритм. Но голова всё ещё полна не нужных мыслей.

— Диан, — Марк потирает переносицу, — твоя версия страницы «О курсе» готова?

— Почти, — отвечаю я, листая блокнот. — Переписываю блок про результаты. Тимур вчера сказал, что звучит слишком мягко.

Лера хмыкает, не отрывая глаз от экрана.

— Он и мои макеты забраковал. Говорит, что кнопка «Записаться» должна быть агрессивнее. Я уже пятый вариант делаю.

— Добро пожаловать в мир работы на перфекциониста, — усмехается Марк, открывая файл с правками. — Я тут поправил структуру блога. Убрал всю эту хрень про «вдохновляющие истории».

Я скроллю свой документ, зачитываю:

— «Курс не для тех, кто ищет утешения. Здесь будет больно, честно и результативно. Если вы готовы столкнуться с собой настоящим — добро пожаловать.» Как думаете?

— Лучше, — кивает Марк. — Но может, чуть смягчить? А то прям как в секту зазываешь.

— Так он секта и есть, — фыркаю я. — Только полезная.

Лера показывает нам новый макет кнопки — тёмно-серая, жёсткие углы, текст белыми буквами.

— Вот так?

— Да, уже лучше, — оцениваю я. — Теперь она реально выглядит как вызов, а не как «нажми и получишь печеньку».

Марк листает список задач.

— Лер, блок отзывов допилила? А то у нас там до сих пор отзыв висит от Натальи, которая «обрела гармонию». Звучит как реклама йогурта.

— Убрала, — кивает девушка. — Оставила только жёсткие. Про то, как люди меняли работу, рвали токсичные отношения.

— Отлично. А ты, Диан, допиши блок про стоимость. Тимур хочет, чтобы цена не пряталась в три клика, а била прям в лоб.

— Уже, — говорю, стуча по клавишам. — Пишу что-то вроде «Курс стоит дорого. Потому что работает». Коротко и в точку.

Лера потягивается, хрустит шеей.

— Слушайте, а как думаете, он правки сегодня посмотрит? А то мне ещё рассылку настроить надо.

— Скорее всего да, — Марк поглядывает на часы. — Он обычно всё просматривает к полудню. Если что-то не так — напишет.

Я сохраняю документ, откидываюсь на спинку.

— А вы не боитесь, что мы делаем сайт слишком... честным? Обычно же все приукрашивают.

— В том-то и дело, — усмехается Марк. — Тимур против приукрашивания. Он говорит: лучше пусть придёт десять готовых работать, чем сто любопытствующих.

— Жёстко, — качаю головой. — Но логично.

Марк сохраняет структуру, поворачивается ко мне.

— Кстати, Диана, все хотел спросить, как ощущения — работать над сайтом человека, у которого потом учишься?

Я задумываюсь на секунду.

— Странно, если честно. Вроде как изнутри видишь всю кухню, а потом сидишь и слушаешь, как он это всё подаёт.

— Ну, зато понимаешь, что это не случайные слова, — замечает Лера. — Он реально думает над каждой формулировкой.

— Да, это точно, — соглашаюсь.

В этот момент дверь открывается, и заходит сам Тимур. В темно-синей рубашке, со стаканом кофе в руке, выглядит собранно и властно. Взглядом сначала окидывает всех нас, потом останавливается на мне — на секунду дольше, чем нужно.

— Как дела с сайтом? — спрашивает он, подходя к нашему столу.

— Диана дописывает блок про стоимость, — отчитывается Марк. — Лера допиливает кнопки и формы. Я структуру блога правлю.

Тимур кивает, берёт мой ноутбук, бегло просматривает текст. Его лицо непроницаемо, но я вижу, как он внимательно читает каждую строчку.

— «Курс стоит дорого, потому что работает», — повторяет он вслух. — Хорошо. Но добавь ещё строчку. Что-то про то, что дешёвое развитие — это оксюморон.

— Записала, — киваю я, делая пометку в блокноте.

Он ставит ноутбук обратно, переводит взгляд на Марка.

— Формы заявки готовы?

— Да, осталось только подключить уведомления, — отвечает Марк. — К вечеру всё будет работать.

— Отлично. Лера, отзывы?

— Отобрала пятнадцать штук. Убрала всё слащавое, оставила только конкретные результаты.

Тимур отпивает кофе, смотрит на часы.

— К четырем хочу увидеть финальную версию. Запускаем завтра утром.

— Успеем, — уверенно говорит Марк.

Следующие несколько часов пролетают как в тумане. Мы дописываем тексты, Лера дорабатывает дизайн, Марк вычитывает и править структуру. Работается удивительно слаженно — каждый знает свою часть, никто не лезет в чужую зону ответственности.

К половине четвертого у нас готова практически финальная версия. Сайт выглядит стильно, тексты цепляют, функционал работает без глюков.

— Теперь самое страшное, — говорит Лера, сохраняя последние правки. — Показывать Тимуру.

— А что он может сказать? — интересуюсь я. — Вроде всё по его техзаданию.

— С ним никогда не угадаешь, — качает головой Марк. — Может сказать, что всё идеально. А может потребовать переделать половину.

— Позитивно настроены, — смеюсь я.

В это время дверь открывается, и входит Тимур. Точно в четыре. Как по расписанию.

— Показывайте, — говорит он коротко, подходя к нашему столу.

Марк поворачивает к нему ноутбук, начинает листать страницы. Главная — минималистичная, но цепляющая. Страница курса — жёсткая и честная. Блог — без воды и мотивационного спама.

Тимур молча просматривает всё, изредка кликая по ссылкам, проверяя формы. Его лицо ничего не выражает, и от этого становится ещё напряжённее.

Наконец он выпрямляется, отходит от ноутбука.

— Хорошо, — говорит он. — Запускаем.

— И всё? — не выдерживает Марк. — Никаких правок?

— А что править? — Тимур пожимает плечами. — Работа сделана качественно. Тексты цепляют. Дизайн не отвлекает от сути. Структура логичная.

Я чувствую, как внутри разливается тёплое удовлетворение. Похвала от Тимура дорогого стоит.

— Завтра утром подключаем домен, настраиваем аналитику, — продолжает он. — К понедельнику должно быть всё готово.

— Будет готово, — обещает Лера.

Тимур кивает, направляется к выходу. У двери снова оборачивается.

— Хорошая работа. Все.

И уходит, оставляя нас в приятном недоумении. Обычно он более критичен.

— Блин, — выдыхает Марк. — Я готовился к разносу, а он похвалил.

— Значит, реально хорошо получилось, — говорю я, с удовольствием глядя на экран.

Лера закрывает ноутбук, потягивается.

— Ладно, на сегодня хватит. Диана, идёшь домой или есть время попить кофе?

— Кофе? — переспрашиваю я, откидываясь на спинку стула и потягиваясь так, что хрустят позвонки. — Лер, ты же знаешь, я никогда не отказываюсь от кофе. Особенно после такого дня.

— Тогда решено, — она встаёт, закидывает сумку на плечо и бросает на Марка взгляд. — Ты с нами или домой?

Марк качает головой.

— Пас, девчонки. У меня ещё пара звонков, и надо заехать к сестре. Но вы там не напейтесь латте до комы.

— Без тебя справимся, — фыркаю я, закрывая ноутбук и запихивая его в рюкзак. — Но, если что, я запомню, что ты нас бросил.

— О, я прям дрожу, — усмехается он, поправляя пиджак. — Ладно, до завтра. Не засиживайтесь.

— Пока, Марк, — Лера машет рукой, и мы с ней выходим из переговорной, оставляя его за столом с телефоном.

В лифте Лера поправляет волосы, глядя в зеркальную стенку, и бросает на меня косой взгляд.

— Ну что, готова к отдыху? Или всё ещё витаешь где-то в своих текстах для Громова?

Я хмыкаю, скрещивая руки. Чёрт, Лера, ты всегда знаешь, как подколоть, но, слава богу, не в курсе, что я витала не в текстах, а в его руках.

— Да какие тексты, — бурчу я, глядя на своё отражение. — Я уже мечтаю только о кофе и тишине. А то после Тимура и его «добавить строчку» мозг дымится.

— Ой, не начинай, — смеётся Лера, выходя из лифта. — Он и мои кнопки задолбал. «Сделай агрессивнее». Я скоро начну рисовать их с шипами.

— Пф, — усмехаюсь я, шагая за ней. — Если нарисуешь, я первая нажму. Но только если ты за кофе платишь.

— Мечтай, Савельева, — фыркает она, и мы выходим на холодную улицу.

Воздух бьёт по лицу, пробирая сквозь пальто, но я только глубже засовываю руки в карманы и шагаю рядом с ней. Кофейня на соседней улице — маленькая, с деревянными столиками и витриной, полной круассанов и сырников. Запах кофе тянет нас, как магнит, и через пару минут мы уже внутри, стряхивая с плеч холод.

— Латте с карамелью, — заказывает Лера, пока я изучаю меню над стойкой. — А ты что берёшь?

— Эспрессо. Двойной. Мне надо взбодриться, — говорю я, и бармен, молодой парень с татуировкой на запястье, кивает, начиная колдовать над кофемашиной.

Мы берём свои чашки и садимся у окна, где свет падает на стол, а за стеклом мелькают прохожие. Лера отпивает латте, оставляя на губах пенку, и смотрит на меня с лёгкой насмешкой.

— Ну, выкладывай, — говорит она, облизывая губы. — Что там у тебя с Тимуром? Потому что, судя по твоему виду, вы не просто тексты для сайта писали.

Я фыркаю, но внутри всё сжимается.

Чёрт, Диана, держи себя в руках. Не надо сейчас краснеть, как школьница.

Я делаю глоток эспрессо, горький вкус обжигает язык, и это помогает собраться.

— А что у меня с ним? — говорю я, прищуриваясь. — Просто… ну, знаешь, взрослые люди, взрослые дела.

— Взрослые дела? — Лера приподнимает бровь, и её улыбка становится шире. — Диан, я видела, как он на тебя смотрел. Это не просто «взрослые дела». Это «я тебя сейчас в кабинете на столе разложу» дела.

Я чуть не поперхнулась кофе, но быстро беру себя в руки и тычу пальцем в её сторону.

— Слушай, если ты такая проницательная, расскажи лучше про себя. Что у тебя с личной жизнью? Или ты только чужие романы препарировать умеешь?

Лера смеётся, откидываясь на спинку стула, и её глаза искрятся весельем.

— Ой, не начинай, — говорит она, помешивая ложкой в чашке. — У меня всё скучно. Один раз сходила на свидание с каким-то типом из Тиндера, а он два часа рассказывал, как он «почти стартапер». Я чуть не уснула в салате.

— Пф, — усмехаюсь я. — Это ты ещё легко отделалась. У меня был один, который принёс на свидание свой сертификат по йоге. Сказал, что это «показывает его внутреннюю гармонию».

— Серьёзно? — Лера хохочет, чуть не расплёскивая латте. — И что ты сделала?

— Сказала, что моя внутренняя гармония требует виски, и свалила, — пожимаю плечами, и мы обе ржём, как две идиотки.

Кофейня наполняется гулом голосов, звяканьем чашек и шипением кофемашины. Я отпиваю ещё глоток, и на секунду мне становится… спокойно. Лера, с её подколками и лёгкостью, как будто снимает с меня этот утренний груз — Ирина, взгляд Тимура, который до сих пор жжёт где-то под кожей.

— Слушай, — Лера вдруг понижает голос, наклоняясь ближе. — А если серьёзно? Ты же понимаешь, что с Тимуром это не просто перепих. Он на тебя смотрит, как будто… ну, как будто ты его личный проект.

Я замираю, глядя в чашку. Чёрт, Лера, ты прям в точку. И это пугает. Потому что я сама не знаю, что это за хрень между нами. Секс? Да, секс — огонь. Но эти его взгляды, его «моя девочка», его мама, которая оценивает меня, как экспонат в музее… Это уже не просто игра.

— Может, и не просто, — говорю я тихо, крутя чашку в руках. — Но я пока не готова разбираться, что это. Пусть оно… просто идёт.

Лера кивает, и в её глазах мелькает что-то тёплое, без привычной насмешки.

— Понимаю, — говорит она. — Но если что, ты знаешь, где меня найти. Я всегда за кофе и за то, чтобы разобрать любовные драмы.

— Это не драма, — фыркаю я, но улыбаюсь. — Это… ну, не знаю. Хаос какой-то.

— Хаос — это по-нашему, — подмигивает она, допивая латте. — Главное, чтобы он был вкусный.

Я смеюсь, и мы продолжаем болтать — про работу, про её дурацкие свидания, про мои старые тексты, которые она до сих пор цитирует. За окном темнеет, кофейня становится уютнее, и я ловлю себя на мысли, что этот момент — с Лерой, кофе и её подколками — как будто заземляет меня.

После всего этого утра, после Тимура, после его мамы, мне это нужно. Просто быть Дианой, которая пьёт эспрессо и ржёт над тупыми шутками.

Мы допиваем кофе, и Лера начинает собираться, закидывая шарф на шею с такой небрежной грацией, что я невольно хмыкаю. Она замечает мой взгляд и подмигивает.

— Что, уже прикидываешь, как стащить мой стиль? — говорит она, вставая и поправляя сумку.

— Да щас, — фыркаю я, допивая эспрессо. — Твой стиль — это «выгляжу как модель, но всё равно буду всех подкалывать». Мне такое не потянуть.

— Ой, Диан, — Лера смеётся, и её смех звенит, как колокольчик, на всю кофейню. — Ты и без моего стиля всех уделываешь.

Я закатываю глаза, но внутри всё тёплое, как будто её слова — это не только подкол, но и что-то вроде поддержки

. Чёрт, Лера, как ты это делаешь?

Одной фразой заставляешь меня чувствовать себя крутой, но при этом хочется тебя ущипнуть.

— Ладно, — говорю я, вставая и закидывая рюкзак на плечо. — Пора валить, а то я ещё на занятие опоздаю, и Тимур мне голову оторвёт.

— О, да, — она прищуривается, надевая пальто. — Не дай ему повод. А то он, похоже, только и ждёт, чтобы тебя… воспитывать.

— Пошла ты, — шиплю я, но уже смеюсь, толкая её локтем. Мы выходим из кофейни, и холодный воздух снова бьёт по лицу, но теперь он кажется не таким противным.

На улице Лера поворачивается ко мне, её глаза блестят от света фонарей.

— Серьёзно, Диан, — говорит она, понижая голос. — Если что, звони. Я всегда за кофе и трындеж.

Я киваю, и на секунду в груди что-то щёлкает. Блин, Диана, ты же не из тех, кто раскисает. Но Лера стоит, смотрит на меня с этой своей тёплой насмешкой, и я, не думая, делаю шаг вперёд и обнимаю её. Коротко, крепко, будто выплёскиваю всё, что накопилось. Она замирает на миг, но потом обнимает в ответ, и её пальто пахнет кофе и чем-то цветочным.

— Ого, Савельева, — хмыкает она, отстраняясь. — Это что, ты теперь официально моя подружка?

— Не наглей, — бурчу я, но улыбаюсь, отступая назад. — Просто не хочу, чтобы ты вляпалась в очередного стартапера без моего благословения.

— Не учи учёную, — фыркает она, и мы расходимся.

Я иду по тротуару, засовывая руки в карманы, и чувствую, как в груди что-то тёплое оседает.

Диана, соберись.

У тебя ещё занятие впереди, а там Тимур точно не даст тебе расслабиться.

Остаток дня до занятия проходит спокойно. Я еду домой, принимаю душ, быстро перекусываю. Голова всё ещё полна проектом — мы реально сделали крутой сайт. И Тимур это оценил.

28

В половине восьмого я уже в бизнес-центре. Поднимаюсь на этаж, где проходят занятия курса. В небольшой переговорной уже собираются участники.

Дима — всегда с улыбкой и шуточками. Сегодня он что-то оживлённо рассказывает Сергею, который слушает с серьёзным лицом. Сергей — полная противоположность Димы. Молчаливый, задумчивый, всегда как будто что-то анализирует.

Лена сидит у окна, что-то читает на телефоне.

Элина ещё не пришла, но это обычное дело. Она всегда появляется в последний момент, создавая лёгкий переполох своей яркостью.

— Привет, — говорю я, проходя к свободному стулу рядом с Леной.

— Привет, — отвечает она, не отрывая взгляда от телефона. — Как дела с работой?

— Нормально. Сегодня сайт для одного клиента доделывали.

Она кивает, убирает телефон.

— Интересно небось.

— Иногда, — соглашаюсь я.

Дима поворачивается к нам.

— А что, девчонки уже обсуждают работу? Мы тут с Серёгой про футбол говорили.

— Захватывающе, — сухо комментирует Лена.

Дима смеётся.

— Лен, ты, как всегда, в ударе. А что, Диана, готова к сегодняшнему расстрелу?

— К расстрелу? — переспрашиваю я.

— Ну, Тимур предупредил, что будет жёсткая сессия, — поясняет он. — А когда он так говорит, обычно кому-то достается.

Сергей молча кивает, подтверждая слова Димы.

— Надеюсь, не мне, — говорю я.

— А ты чего боишься? — Дима подмигивает. — У тебя же с ним особые отношения.

— Какие особые отношения? — настораживаюсь я.

— Ну, он на тебя по-другому смотрит. Все заметили.

Лена поднимает глаза, смотрит на меня с любопытством. Сергей тоже прислушивается.

— Вам кажется, — отмахиваюсь я. — Обычные отношения преподавателя и ученика.

— Ага, конечно, — не верит Дима. — Он вообще-то очень дистанцированный обычно.

В этот момент дверь открывается, и входит Элина. В ярком пальто, с безупречным макияжем, слегка запыхавшаяся.

— Привет всем! — говорит она, снимая пальто. — Извините за опоздание, пробки ужасные.

— Ты не опоздала, — говорит Лена. — Тимур ещё не пришёл.

Элина садится рядом со мной, достаёт из сумки блокнот и ручку.

— Ну как, готовы к очередному разбору полётов? — спрашивает она, обращаясь ко всем.

— Всегда готова, — отвечаю я.

— А я вот боюсь, — признается Элина. — На прошлом занятии он мне такого наговорил про мои отношения... до сих пор думаю.

— Зато правду сказал, — замечает Дима. — Ты же сама потом согласилась.

— Согласилась, но всё равно больно было, — вздыхает Элина.

В этот момент дверь снова открывается, и входит Тимур. В той же темно-синей рубашке, что была утром, но теперь рукава закатаны, а взгляд более сосредоточенный.

— Добрый вечер, — говорит он, проходя к доске. — Садитесь поудобнее. Сегодня будем говорить о том, как мы сами создаём себе проблемы.

Все рассаживаются в круг. Я оказываюсь прямо напротив Тимура, что немного нервирует после сегодняшнего дня.

— Прежде чем начнём, — говорит Тимур, окидывая нас взглядом, — хочу спросить: кто из вас на этой неделе поймал себя на том, что жалуется на обстоятельства вместо того, чтобы их менять?

Несколько секунд тишины. Потом руку поднимает Элина.

— Я, — говорит она. — Всю неделю ныла подруге, что начальник козёл, а сама ничего не предпринимала.

— Хорошо, что осознаёшь, — кивает Тимур. — А остальные? Неужели все святые?

Дима неуверенно поднимает руку.

— Я тоже. На родителей жаловался. Говорил, что они меня не понимают.

— А попытки объяснить свою позицию были?

— Ну... не особо, — признаётся Дима.

Тимур переводит взгляд на Сергея.

— Сергей?

Мужчина молчит несколько секунд, потом коротко отвечает:

— Был один случай. На работе.

— Рассказывай.

— Коллега сорвал проект. Я всем рассказывал, какой он безответственный. Но сам не проконтролировал его работу, хотя мог.

— То есть твоя вина тоже есть?

— Есть, — признаёт Сергей.

Тимур кивает, поворачивается к Лене.

— Лена?

— Я не жалуюсь, — спокойно отвечает она.

— Никогда?

— Стараюсь не жаловаться. Пытаюсь решать проблемы сама.

— И как, получается?

— Не всегда. Но жаловаться бесполезно.

Тимур улыбается — едва заметно, но я замечаю.

— Правильная позиция. А ты, Диана?

Все глаза обращаются на меня. Я чувствую, как щёки слегка краснеют, но стараюсь держать лицо.

— Я... — начинаю и замолкаю. Сегодня утром я жаловалась, что он меня замучил сексом. Но об этом говорить перед всеми не буду.

— Затрудняешься ответить? — спрашивает Тимур, и в его голосе слышится лёгкая ирония.

— Нет, не затрудняюсь. Было пару ситуаций.

— Например?

— Например... — думаю я лихорадочно. Чёрт, Тимур, ты же знаешь, что я утром ныла, но не заставляй меня это выкладывать перед всей группой. Я откашлялась, выпрямляюсь на стуле, стараясь не дать его взгляду выбить меня из колеи. — Например, я злилась на… на пробки. Сегодня утром. Вместо того чтобы выехать раньше.

Тимур приподнимает бровь, и в его глазах мелькает эта проклятая искра — он явно знает, что я вру, но не выдаёт.

— Пробки? — переспрашивает он, и его голос — как лезвие, обёрнутое в бархат. — И что ты могла сделать, чтобы их изменить?

Я сглатываю, чувствуя, как взгляды Димы, Лены и Элины прилипли ко мне.

Чёрт, Диана, не тушуйся.

Ты же не из тех, кто краснеет под его напором.

— Ну, — говорю я, прищуриваясь, — могла бы встать пораньше. Или… не отвлекаться на всякое.

Последнее слово я произношу чуть тише, с лёгким намёком, и его губы дёргаются в едва заметной ухмылке. Он понял. Конечно, понял. Этот ублюдок всегда понимает, когда я пытаюсь его подколоть, даже если делаю это перед всей группой.

— Отвлекаться, значит, — повторяет он, скрещивая руки на груди и откидываясь назад. — Интересно. И на что же ты отвлекалась?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— На кофе, — выпаливаю я, и Дима фыркает, не сдержавшись. Лена чуть улыбается, а Элина приподнимает бровь, как будто улавливает, что тут что-то нечисто. — Знаешь,, кофе — это серьёзно. Иногда он важнее пробок.

Тимур смотрит на меня секунду дольше, чем нужно, и я чувствую, как под кожей пробегает ток. Его взгляд — как продолжение утреннего, когда он вжимал меня в кровать, и я злюсь на себя за то, что моё тело это помнит.

— Хорошо, — говорит он наконец, переводя взгляд на группу. — Кофе — это аргумент. Но пробки и кофе — это мелочи. Теперь более сложный вопрос. Как вы думаете, почему мы склонны жаловаться вместо того, чтобы действовать?

Элина поднимает руку.

— Потому что жаловаться проще?

— В каком смысле проще?

— Ну... не нужно брать ответственность. Можно переложить вину на других.

— Верно. А ещё?

Дима вступает в разговор:

— Жалобы дают иллюзию, что ты что-то делаешь. Вроде как проблему озвучил — значит, уже шаг к решению.

— Интересная мысль, — кивает Тимур. — Но это именно иллюзия. Сергей, а ты как думаешь?

Сергей задумывается на несколько секунд.

— Жалобы — это способ получить сочувствие. Поддержку.

— Да, но какую поддержку? Реальную помощь или просто эмоциональное поглаживание?

— Скорее поглаживание, — признаёт Сергей.

Тимур поворачивается ко мне.

— Диана, а твоя версия?

Я думаю, над ответом. Хочется сказать что-то умное, но в то же время искреннее.

— Мне кажется, жалобы — это защитный механизм. Когда не знаешь, как решить проблему, начинаешь жаловаться. Это даёт время подумать.

— Неплохо, — соглашается Тимур. — Но что происходит, если этот механизм становится привычкой?

— Перестаёшь искать решения, — отвечаю я. — Застреваешь в позиции жертвы.

— Верно. И вот тут мы подходим к главному вопросу сегодняшнего занятия. — Тимур делает паузу, окидывая нас взглядом. — Как выйти из позиции жертвы?

Лена поднимает руку.

— Начать действовать?

— Слишком общо. Дима?

— Признать свою ответственность за ситуацию?

— Ближе. Элина?

Элина нервно теребит ручку.

— Я не знаю. Перестать жаловаться?

— Это следствие, а не причина. Сергей?

— Изменить точку зрения на ситуацию?

— Хорошо. А конкретнее?

Я поднимаю руку.

— Спросить себя: что я могу изменить в этой ситуации? Вместо того чтобы думать о том, кто виноват.

Тимур смотрит на меня несколько секунд, и я вижу в его глазах одобрение.

— Правильно. Это называется переход от позиции жертвы к позиции творца своей жизни.

Он поворачивается к доске, пишет большими буквами: «ЖЕРТВА → ТВОРЕЦ».

— Жертва спрашивает: почему со мной это происходит? Кто виноват? Что мне за это будет? — он пишет эти вопросы под словом «ЖЕРТВА». — Творец спрашивает: что я могу изменить? Как я могу повлиять на ситуацию? Чему меня это учит?

Под словом «ТВОРЕЦ» появляются соответствующие вопросы.

— Видите разницу? — спрашивает Тимур.

Все кивают. Элина поднимает руку.

— А что делать, если ситуация реально не зависит от тебя? Например, начальник-самодур?

— Хороший вопрос. Что от тебя зависит в ситуации с начальником-самодуром?

Элина задумывается.

— Моя реакция на его поведение?

— Да. Что ещё?

— Могу поискать другую работу?

— Можешь. Что ещё?

— Попытаться наладить отношения?

— Попытаться можешь. А ещё?

Элина пожимает плечами.

— Не знаю.

— Можешь научиться работать с трудными людьми. Развить в себе навык, который пригодится везде. Видишь? Даже в ситуации с самодуром ты не беспомощна.

Элина кивает, записывает что-то в блокнот.

— Давайте глубже. Кто готов рассказать, как сам создал себе проблему? Не внешнюю, а внутреннюю.

Я выдыхаю, радуясь, что он отпустил меня с крючка. Элина тут же поднимает руку, явно готовая снова вывалить что-то про свои отношения, и я откидываюсь на стуле, пытаясь сосредоточиться. Но его голос, его присутствие — всё это как будто цепляет меня за края, не даёт выключиться.

Диана, ты же тут не за этим. Ты на курсе, чтобы расти, а не чтобы таять под его взглядом.

— Я, — говорит Элина, поправляя прядь волос. — Я опять сорвалась на своего нового парня. Он опоздал на ужин, а я вместо разговора устроила скандал. Потом поняла, что сама накрутила себя.

— Почему накрутила? — спрашивает Тимур, и его тон становится жёстче, но не без сочувствия.

— Потому что… — Элина запинается, теребит край блокнота. — Потому что я ждала от него другого. А он не такой.

— А ты ему это сказала? — Тимур наклоняется чуть ближе, и я ловлю себя на том, что слежу за движением его рук.

Блин, остановись.

— Нет, — признаётся Элина. — Просто наорала.

— И что это дало?

— Ничего, — она опускает взгляд. — Только хуже стало.

Тимур кивает, обводит нас взглядом.

— Вот об этом и речь. Мы создаём проблемы, потому что боимся говорить прямо. Боимся признать, чего хотим. Или не хотим. — Его глаза на секунду задерживаются на мне, и я чувствую, как горят щёки.

Сволочь, ты это нарочно.

Дима поднимает руку, явно пытаясь разрядить атмосферу.

— Окей, я тоже в деле. На этой неделе я три раза откладывал разговор с боссом. Думал, он сам догадается, что я хочу повышение. А потом злился, что он не замечает.

— И кто виноват? — спрашивает Тимур.

— Ну… я, — Дима пожимает плечами, но его улыбка чуть меркнет. — Надо было просто сказать.

— Именно, — кивает Тимур. — А ты, Лена?

Лена смотрит на него спокойно, но я вижу, как её пальцы слегка сжимают телефон.

— Я слишком долго тянула с одним решением, — говорит она. — Хотела уйти из проекта, который меня бесит. Но боялась, что подведу команду.

— И что в итоге? — его голос ровный, но требовательный.

— В итоге сижу в том же дерьме, — отвечает она, и её прямота вызывает у Димы смешок.

— Честно, — одобряет Тимур. — А ты, Сергей?

Сергей молчит дольше всех, его взгляд упирается в стол.

— Я… — начинает он, и я вижу, как он сжимает челюсть. — Я опять позволил себе промолчать. Когда надо было сказать правду.

— Кому? — уточняет Тимур.

— Себе, — коротко отвечает Сергей, и в комнате повисает тишина.

Я смотрю на него, потом на Тимура, и понимаю, что эта сессия реально жёсткая. Он не даёт никому спрятаться, выворачивает нас наизнанку, и я не знаю, боюсь я этого или хочу ещё глубже. Но его взгляд, его голос, его манера держать паузу — всё это как будто тянет меня к нему, даже когда я пытаюсь сопротивляться.

— Хорошо, — говорит Тимур, вставая и подходя к доске. — Теперь берём блокноты. Пишем одну проблему, которую вы сами создали на этой неделе. И одно действие, которое вы сделаете, чтобы её решить. Пять минут.

Все начинают шуршать страницами, а я сижу, глядя в пустой лист. Проблема? Чёрт, моя проблема — это ты, Громов. И то, как ты заставляешь меня чувствовать себя одновременно сильной и слабой. Но это я точно не напишу. Вместо этого я беру ручку и пишу: «Проблема: слишком много думаю о нём. Действие: перестать». И тут же зачёркиваю. Бред. Попробуем ещё раз.

Я смотрю на зачёркнутую строчку в блокноте и чувствую, как щёки горят.

Блять, Диана, ты реально пишешь про него, как какая-то влюблённая школьница?

Я стискиваю ручку, пытаясь придумать что-то, что не выдаст меня с потрохами.

Окей, попробуем ещё раз. «Проблема: слишком много думаю о работе. Действие: сделать перерыв». Ну, хоть не полный бред. Хотя, если честно, работа — это последнее, что меня сейчас волнует. Его голос, его руки, его чёртова рубашка с закатанными рукавами — вот что лезет в голову.

Тимур обходит круг, заглядывая в блокноты, но не читает вслух — пока. Его шаги за моей спиной звучат как тиканье часов, и я невольно напрягаюсь, когда он останавливается рядом.

Боже мой, Громов, не смей смотреть, что я там нацарапала.

Я быстро захлопываю блокнот, но его взгляд уже цепляет меня — тяжёлый, с этой лёгкой насмешкой, как будто он знает, что я прячу.

— Пять минут истекли, — говорит он, возвращаясь к доске. — Кто готов поделиться?

Элина, конечно, тянет руку первой, как будто боится, что её не заметят.

— Я начну, — заявляет она, поправляя волосы с таким видом, будто готовится к сцене в театре. — Проблема: я слишком жду от людей, что они будут такими, как я хочу. Действие: начну говорить прямо, чего хочу, вместо того чтобы психовать.

Тимур кивает, но его взгляд остаётся строгим.

— Конкретнее. Что ты скажешь своему парню?

Элина запинается, теребит ручку.

— Ну… скажу, что мне важно, чтобы он был пунктуальным. И что я не хочу каждый раз из-за этого ссориться.

— Хорошо, — говорит Тимур. — Но это только начало. Слова — это одно, а вот держать себя в руках, когда он опять опоздает, — другое. Сможешь?

Она кивает, но неуверенно, и я вижу, как её пальцы сжимают блокнот. Элина, ты такая же, как я — хочешь быть крутой, но внутри всё дрожит, когда он задаёт такие вопросы.

— Дима? — Тимур переводит взгляд.

Дима откидывается на стуле, ухмыляясь, но я вижу, как его нога нервно дёргается под столом.

— Проблема: я избегаю сложных разговоров. Действие: поговорю с боссом завтра. Прямо скажу, что хочу повышение.

— Завтра? — переспрашивает Тимур, прищуриваясь. — Почему не сегодня?

— Ну, — Дима пожимает плечами, — сегодня уже поздно. Он, наверное, уже дома.

— А ты пробовал? — голос Тимура спокойный, но режет, как нож. — Или это просто отговорка?

Дима краснеет, но пытается отшутиться.

— Окей, Тимур, ты меня подловил. Ладно, позвоню ему вечером. Но если он скажет нет, я приду к тебе жаловаться.

— Приходи, — усмехается Тимур. — Но только с результатом. Лена?

Лена сидит ровно, её взгляд спокойный, почти холодный.

— Проблема: я застряла в проекте, который ненавижу. Действие: завтра поговорю с руководителем и уйду.

— Решительно, — кивает Тимур. — Что тебя останавливало раньше?

— Страх, что подведу людей, — отвечает она, и её голос чуть дрогнул. — Но я поняла, что это не моя ответственность. Они справятся.

— Молодец, — говорит он, и в его тоне мелькает что-то тёплое, почти отеческое. — Сергей?

Сергей смотрит в свой блокнот, как будто там ответ на все вопросы мироздания.

— Проблема: я не говорю, что думаю. Действие: начну говорить правду. Хотя бы одному человеку.

— Кому? — Тимур наклоняется чуть ближе, и я вижу, как Сергей напрягается.

— Пока не решил, — отвечает он тихо. — Но начну с малого.

— Главное — начать, — говорит Тимур, и его взгляд скользит по группе, а потом останавливается на мне. Чёрт, вот оно. — Диана?

Я сглатываю, чувствуя, как все снова смотрят на меня. Мой блокнот лежит закрытым, и я не тороплюсь его открывать. Не хочу, чтобы он видел мои каракули про «слишком много думаю». Но его взгляд — как магнит, тянет, требует.

— Проблема: я… слишком зацикливаюсь на вещах, которые не могу контролировать, — говорю я, стараясь звучать уверенно. — Действие: сосредоточусь на том, что могу изменить.

Тимур смотрит на меня, и я знаю, что он уловил подтекст. Его губы чуть изгибаются, но он не давит — пока.

— Конкретнее, — говорит он, и его голос мягкий, но с этой фирменной сталью. — Что ты можешь изменить?

Я стискиваю ручку, и в голове мелькает: «Тебя, Громов. Тебя я хочу изменить. Или хотя бы перестать о тебе думать каждую чёртову минуту». Но вместо этого я пожимаю плечами.

— Своё расписание, — говорю я, и Дима фыркает, будто знает, что я опять выкручиваюсь. — Буду лучше планировать время. Меньше… отвлекаться.

— Отвлекаться, — повторяет Тимур, и его глаза сужаются, как у хищника, который почуял добычу. — Это уже второй раз про отвлечения. Что-то часто ты об этом говоришь, Диана.

— Может, я просто многозадачная, — огрызаюсь я, и Элина хихикает, прикрывая рот рукой. Лена бросает на меня быстрый взгляд, но молчит, а Сергей, кажется, вообще не слушает, погружённый в свои мысли.

— Многозадачная, — Тимур кивает, но его улыбка говорит, что он не купился. — Ладно, запомню. Теперь все: переходим к практике. Парами. Выбираете партнёра и обсуждаете, как будете выполнять своё действие. Пять минут, потом делимся.

Дима тут же поворачивается ко мне, ухмыляясь.

— Ну что, многозадачная, будешь моим партнёром? Или ты опять отвлечёшься?

— Смотри, чтобы я тебя не отвлекла, — фыркаю я, но улыбаюсь. — Ладно, давай, рассказывай, как ты своего босса убедишь.

Элина быстро кивает Лене, и они отодвигаются к окну, уже начиная шептаться. Сергей сидит, глядя в блокнот, и я вижу, как он хмурится — явно понял, что остался без пары. Чёрт, нас же пятеро, а это нечётное число. Я уже открываю рот, чтобы что-то сказать, но Тимур опережает.

— Сергей, — говорит он, подтягивая стул и садясь напротив него. — Работай со мной.

Сергей кивает, но я замечаю, как его плечи чуть напрягаются. Работать с Тимуром один на один — это как прыгнуть в клетку с тигром. Я краем глаза слежу за ними, пока Дима начинает тараторить про своего босса и его «тупые отмазки».

Тимур наклоняется к Сергею, его голос низкий, но я не слышу слов — только вижу, как он смотрит на него, сосредоточенно, с этой своей манерой выворачивать людей наизнанку. Чёрт, Громов, даже когда ты просто делаешь свою работу, это выглядит… слишком. Слишком интенсивно. Слишком… его.

— Эй, Савельева, — Дима тычет меня локтем. — Ты вообще слушаешь или опять витаешь?

— Слушаю, — бурчу я, поворачиваясь к нему. — Ты сказал, что твой босс любит, когда ты берёшь инициативу. Так возьми её, чёрт возьми. Скажи, что ты готов пахать, но хочешь больше бабок.

— Пф, легко тебе говорить, — фыркает он. — А ты как будешь своё расписание менять? Или это всё про кофе и пробки?

Я закатываю глаза, но внутри всё сжимается. Если бы ты знал, Дима, что моё расписание — это попытка не думать о том, о Тимуре.

— Буду меньше болтать с такими, как ты, — огрызаюсь я, и он смеётся, откидываясь на стуле.

— Жёстко, Диан. Но я запомню. — Он понижает голос, наклоняясь ближе. — Слушай, а правда, что у вас с Тимуром что-то есть? Вы такие… искры летают.

— Искры? — шиплю я, но щёки уже горят. — Это тебе от футбола в голову прилетело. Ничего у нас нет.

— Ага, конечно, — не верит он, но отступает, видя, как я сверлю его взглядом. — Ладно, ладно, молчу.

Я бросаю взгляд на Тимура и Сергея. Тимур что-то говорит, а Сергей кивает, но его лицо напряжённое, как будто он борется с самим собой. Тимур кладёт руку на стол, и я невольно замечаю, как его пальцы слегка постукивают — тот же жест, что утром, когда он поправлял миску с фруктами на кухне. Чёрт, Диана, хватит пялиться. Ты тут не за этим.

— Время, — говорит Тимур, поднимаясь. — Возвращаемся в круг. Кто начнёт?

Все возвращаются в круг, стулья скрипят, блокноты шуршат. Я сижу, стараясь не смотреть на Тимура, но его присутствие, как магнит, тянет взгляд. Он стоит у доски, скрестив руки, и его рубашка чуть тянется на плечах.

Блин, Диана, соберись. Ты тут не для того, чтобы пялиться на его бицепсы. Но после утра, после его рук на моей талии, это сложнее, чем кажется.

— Элина, — говорит Тимур, кивая ей. — Начни.

Элина выпрямляется, поправляет волосы, как будто готовится к съёмке.

— Мы с Леной говорили про мои ожидания, — начинает она, бросая взгляд на Лену, которая сидит с непроницаемым лицом. — Она сказала, что я слишком давлю на парня. И что, если я хочу, чтобы он меня понял, надо говорить спокойно, а не орать.

— И что ты сделаешь? — спрашивает Тимур, и его голос ровный, но с этой стальной ноткой, от которой у меня мурашки.

— Попробую говорить без эмоций, — отвечает Элина, но её пальцы теребят край блокнота. — Хотя это сложно. Я привыкла… ну, взрываться.

— Привычки можно менять, — говорит Тимур. — Лена, что скажешь?

Лена пожимает плечами, её взгляд спокойный, почти равнодушный.

— Элина хочет, чтобы всё было идеально, — говорит она. — Но идеала не бывает. Я предложила ей начать с малого — просто сказать, что её бесит, без истерик.

— Жёстко, — хмыкает Дима, и Элина бросает на него раздражённый взгляд.

— Зато честно, — парирует Лена, и уголок её губ чуть приподнимается.

Тимур кивает, переводит взгляд на Диму.

— Дима, ты с Дианой. Что у вас?

Дима ухмыляется, откидываясь на стуле, и я уже знаю, что сейчас будет подкол. Чёрт, Дима, только не начинай про искры.

— Ну, Диана, как всегда, жёсткая, — говорит он, подмигивая мне. — Сказала, что я должен взять босса за яйца… в смысле, за инициативу. Прямо сказать, что хочу повышения и больше ответственности.

Я фыркаю, закатывая глаза.

— Я не говорила про яйца, придурок, — шиплю я, и Элина хихикает, прикрывая рот. Даже Сергей, кажется, чуть улыбается.

— Но намёк был, — не унимается Дима, и я тычу его локтем под рёбра.

— Продолжай, — говорит Тимур, и его голос строгий, но в глазах мелькает что-то тёплое, как будто его забавляет наша перепалка. — Что ты решил?

— Позвоню боссу сегодня, — отвечает Дима, уже серьёзнее. — Скажу, что готов взять новый проект, но хочу больше денег. Диана права — надо быть прямым.

— Хорошо, — кивает Тимур. — Диана, что скажешь про своё действие?

Я сглатываю, чувствуя, как его взгляд прилипает ко мне, тяжёлый, как утренний, когда он поправлял мой халат. Чёрт, Громов, ты нарочно, да? Хочешь, чтобы я растерялась?

— Я… буду лучше планировать, — говорю я, стараясь звучать уверенно. — Меньше тратить время на… лишнее. Сосредоточусь на главном.

— На главном, — повторяет он, и его голос низкий, с лёгкой хрипотцой, от которой у меня всё внутри сжимается. — И что для тебя сейчас главное, Диана?

Я стискиваю ручку, и в голове мелькает: «Ты, чёрт возьми». Но я только пожимаю плечами, стараясь не выдать себя.

— Работа. Курс. Ну, знаешь, взрослые дела, — говорю я, и Дима фыркает, явно уловив, что я выкручиваюсь. Элина смотрит на меня с любопытством, а Лена — с лёгкой насмешкой.

— Взрослые дела, — Тимур кивает, но его улыбка говорит, что он видит меня насквозь. — Ладно, запомню. Сергей, ты с мной. Что у нас?

Сергей сидит, глядя в стол, его пальцы сжимают ручку, как будто он боится её сломать.

— Мы говорили про… правду, — начинает он, и его голос тихий, но тяжёлый. — Ты сказал, что я прячусь за молчанием. И что это никому не помогает.

— И что ты решил? — спрашивает Тимур, и я вижу, как он смотрит на Сергея — не с давлением, а с чем-то вроде поддержки, но строгой, как будто не даст ему уйти от ответа.

— Сказать одному человеку, что я думаю, — отвечает Сергей. — Завтра. Это будет… сложно.

— Сложно — это нормально, — говорит Тимур. — Главное — сделать шаг. Даже маленький.

Сергей кивает, и я вижу, как его плечи чуть расслабляются. Я ловлю себя на том, что смотрю на Тимура — на его спокойную уверенность, на то, как он вытягивает из людей то, что они прячут. И это… чёрт, это заводит. Не только потому, что он такой весь из себя властный, но потому, что он реально видит людей. Включая меня. И это пугает не меньше, чем его руки на моей шее утром.

— Хорошо, — говорит Тимур, обводя нас взглядом. — Теперь следующий шаг. Каждый из вас до следующего занятия сделает то, что записал. И на следующей встрече расскажет, что получилось. Или не получилось. Без отмазок. Вопросы?

Тишина. Даже Дима молчит, хотя я ждала, что он кинет какую-нибудь шуточку. Элина теребит волосы, Лена смотрит в окно, Сергей — в блокнот. А я… я смотрю на Тимура, и его взгляд на секунду задерживается на мне. Как будто говорит: «Я знаю, о чём ты думаешь, Савельева. И мы ещё разберёмся». Чёрт, Диана, ты попала.

— Тогда всё, — говорит он, закрывая маркер. — До следующего занятия. И не забывайте: вы сами создаёте свои проблемы. И сами их решаете.

Все начинают собираться, стулья скрипят, голоса наполняют комнату. Дима толкает меня плечом.

— Ну что, многозадачная, не зассала? — подмигивает он.

— Смотри, чтобы сам не обосрался перед боссом, — огрызаюсь я, закидывая блокнот в рюкзак.

Элина подходит к Лене, что-то шепчет, и они обе смеются. Сергей молча уходит, не глядя ни на кого. А Тимур… Тимур стоит у доски, стирая записи, и я ловлю себя на том, что задерживаюсь, хотя уже пора валить. Его спина, его движения, его чёртова рубашка — всё это как магнит.

Дима уходит, напоследок бросив мне ещё одну ухмылку, а Лена с Элиной выходят, продолжая шептаться. Дверь тихо щёлкает, и в переговорной остаёмся только мы с Тимуром. Он всё ещё у доски, стирает последние записи, и его движения — неспешные, уверенные — будто он знает, что я не ушла. Чёрт, Громов, как ты это делаешь? Как будто у тебя датчик на меня настроен.

Я стою, сжимая лямку рюкзака, и в голове — война. Уходи, Диана, просто вали домой. Но ноги сами делают шаг вперёд, потом ещё один. Сердце колотится, как будто я собираюсь прыгнуть с обрыва, но я уже не могу остановиться.

Я подхожу к нему сзади, так близко, что чувствую тепло его тела, и, не давая себе времени передумать, обнимаю его, прижимаясь грудью к его спине. Мои руки скользят вокруг его талии, пальцы цепляются за ткань рубашки, и я вдыхаю его запах — смесь кофе, одеколона и чего-то, что заставляет мои колени дрожать.

Он замирает на секунду, маркер в его руке останавливается, но не падает. Я чувствую, как его мышцы напрягаются под моими ладонями, и это только подстёгивает меня.

— Что, Савельева, — говорит он, и его голос низкий, с этой хрипотцой, от которой у меня всё внутри сворачивается в узел. — Решила остаться на дополнительное занятие?

Я усмехаюсь, прижимаясь чуть сильнее, и мой подбородок упирается в его плечо.

— Может, просто проверяю, не устал ли ты после такой жёсткой сессии, — шепчу я, и мои пальцы, будто сами по себе, начинают скользить по его груди, обводя пуговицы рубашки. — День-то был насыщенный.

Он хмыкает, и я чувствую, как его спина чуть расслабляется, но он всё ещё не поворачивается. Его рука опускается на стол, маркер катится в сторону, а другая рука накрывает мою, останавливая мои пальцы на его груди.

Чёрт, его ладонь тёплая, сильная, и я вспоминаю, как она сжимала мои бёдра утром.

Диана, не раскисай.

— Насыщенный, — соглашается он, и в его тоне мелькает эта знакомая ирония. — Особенно утро, да?

Я фыркаю, но щёки горят. Сволочь, ты знаешь, как меня подловить. Я осмеливаюсь, и мои руки скользят ниже, к его ремню, пальцы слегка задевают пряжку. Он не двигается, но я чувствую, как его дыхание становится глубже.

— Утро было… терпимо, — говорю я, стараясь звучать небрежно, но мой голос выдаёт. — А вот занятие… ты сегодня всех вывернул наизнанку. Особенно Сергея.

— Сергея надо было встряхнуть, — отвечает он, и его голос ровный, но я слышу, как он сдерживается. — А тебя, Диана? Тебя тоже надо встряхнуть?

Я прикусываю губу, и мои пальцы, словно с собственным разумом, скользят по его животу, чувствуя твёрдость мышц под рубашкой.

Блин, Громов, почему ты такой… осязаемый

? Я прижимаюсь ближе, и мои губы почти касаются его шеи, когда я шепчу:

— Может, я уже встряхнулась. Или ты хочешь проверить?

Он издаёт тихий смешок, и в этот момент разворачивается, так что я оказываюсь прижатой к его груди. Его руки обхватывают меня за талию, и он смотрит сверху вниз, с этой своей хищной улыбкой, от которой у меня всё плывёт перед глазами. Его взгляд — как утренний, когда он вжимал меня в кровать, и я знаю, что сейчас не отвертеться.

— Проверять тебя, Диана, — говорит он, наклоняясь ближе, и его дыхание обжигает мои губы, — это моя любимая часть дня.

И он целует меня. Не мягко, не нежно — это поцелуй, который требует, захватывает, как будто он хочет напомнить мне, кто тут главный. Его губы твёрдые, голодные, и я тону в этом, цепляясь за его рубашку, пока мои пальцы комкают ткань. Я отвечаю, прикусывая его нижнюю губу, и он, прижимает меня к себе сильнее. Мои руки скользят по его спине, чувствуя каждый мускул, и я злюсь на себя за то, как быстро сдаюсь. Но, чёрт возьми, с ним по-другому не выходит.

Он отрывается первым, но не отпускает, его лоб упирается в мой, и мы оба дышим, как после марафона. Его пальцы сжимают мои бёдра, и я чувствую, как его большой палец чертит круги на ткани джинсов.

— Ты сегодня была… отвлечённой, — говорит он, и его голос хриплый, но с этой чёртовой насмешкой. — Пробки, кофе, расписание. Что на самом деле?

Я смотрю ему в глаза, и в груди что-то щёлкает.

Господи, Тимур, ты всегда знаешь, как меня расколоть.

Но я не хочу сдаваться так легко. Я прищуриваюсь, скользя пальцами по его груди, и шепчу:

— А ты как думаешь, Громов? Может, я просто не могу перестать думать о твоей… рубашке?

Он смеётся, коротко, хрипло, и его рука скользит по моей спине, притягивая меня ещё ближе.

— Рубашке, значит, — говорит он, и его губы касаются моего виска. — Тогда, может, я её сниму. Чтобы ты наконец сосредоточилась.

Я фыркаю, но моё тело уже выдаёт, как мне это нравится.

Диана, ты попала.

И я знаю, что этот вечер не закончится просто разговором. Не с ним.

29

Я просыпаюсь от стука клавиш, и первое, что вижу, — его спину. Тимур сидит на краю кровати, ноутбук на коленях, рубашка расстёгнута, открывая полоску кожи, которая манит, как чёртова приманка. Его волосы взъерошены, будто он всю ночь сражался с кодом или со мной — и, честно, я не уверена, что из этого правда.

Ноябрьское солнце едва пробивается сквозь тучи, но экран ноутбука заливает его лицо холодным светом, подчёркивая резкую линию скул. Чёрт, Громов, даже с утра ты выглядишь так, будто готов разнести мир. Или меня.

— Который час? — мурлычу я, потягиваясь под одеялом, чувствуя, как простыня скользит по коже, ещё тёплой от сна и его рук.

— Половина седьмого, — отвечает он, не отрываясь от экрана. Его голос — низкий, чуть хриплый, как будто он уже пару часов на ногах, пока я валялась в его постели. — Сайт запускаем через три часа.

Я перекатываюсь на бок, подпираю голову рукой и разглядываю его. Даже в постели он не выключается. Всегда начеку, всегда в контроле. Пальцы летают по клавиатуре, плечи напряжены, как будто он держит на них не только этот чёртов сайт, но и весь мир. И я, чёрт возьми, хочу его отвлечь. Хочу, чтобы он посмотрел на меня, как вчера в переговорной, когда его губы оставляли ожоги на моей коже.

— Нервничаешь? — спрашиваю, скользя взглядом по его шее, где ещё виднеется след от моего укуса. Мой. На секунду я горжусь этим.

Он наконец поворачивается, и его взгляд — тяжёлый, как утренний кофе, — цепляет меня. Голодный. Опасный.

— Нет, — говорит он, но я вижу, как его челюсть чуть сжимается. — Просто проверяю, чтобы всё было без косяков.

— Параноик, — фыркаю я, протягивая руку и касаясь его колена. Мои пальцы скользят по ткани пижамных штанов, и я чувствую, как его мышцы напрягаются под моим прикосновением. О, Громов, ты можешь притворяться, что ты весь из стали, но я-то знаю, как тебя пробить.

Он смотрит на мою руку, потом на меня, и его глаза темнеют, как небо перед грозой. Ноутбук захлопывается с резким щелчком и оказывается на тумбочке. Я даже не успеваю моргнуть, как он наклоняется ко мне, его дыхание обжигает мою шею.

— А ты уверена, что я параноик? — шепчет он, и его голос — как бархат, обёрнутый в сталь. — Или ты просто хочешь меня отвлечь?

— Может, и то, и другое, — отвечаю я, прикусывая губу, и его губы уже на моей шее, горячие, требовательные. Блин, Тимур, ты знаешь, как меня выключить одним касанием.

Его рука скользит под одеяло, находит мою талию, и я выгибаюсь, как кошка, под его пальцами. Поцелуи медленные, ленивые, но с этим его фирменным напором, от которого у меня дыхание сбивается. Он не спешит, будто хочет растянуть этот момент, пока я не начну умолять. Его пальцы впиваются в мою кожу чуть жёстче, и я чувствую, как моё тело отзывается, раскрывается ему навстречу. Чёрт, Диана, ты же хотела держать контроль. Но с ним это никогда не работает.

— Ты как на иголках, — шепчу я, пока его губы прокладывают дорожку по моей ключице. — Сайт так выносит мозг?

Он не отвечает, только сжимает мои плечи крепче, будто хочет удержать меня — или себя. Его поцелуи становятся жёстче, но в них есть что-то сдержанное, как будто часть его всё ещё там, в коде, в цифрах, в этом чёртовом запуске. Я подталкиваю его носом к шее, пытаясь вытащить его из этой брони.

— Тимур, — шепчу я, — скажи хоть что-то. Не строй из себя терминатора.

Он замирает, его губы задерживаются на моей коже, и я чувствую, как он выдыхает, горячо, почти обжигая.

— Запуск — это всегда взрыв, Диана, — говорит он наконец, и его голос хриплый, как будто он выдавливает слова через силу. — Всё должно быть идеально. Иначе… иначе это не я.

Его руки сжимают меня сильнее, и я понимаю, что он не только про сайт. Это про него. Про его контроль. Про то, как он не умеет отпускать. И, чёрт возьми, это заводит. Я тяну его ближе, мои пальцы впиваются в его плечи, и мы тонем в этом — в медленных, глубоких движениях, где каждое касание — как обещание. Его тело прижимается ко мне, и я растворяюсь в его тепле, в его запахе, в его чёртовой силе, которая заставляет меня забыть обо всём.

— Я твой тайм-аут, — шепчу я, когда его движения становятся резче, увереннее. — Разрешаю тебе расслабиться, Громов.

Он рычит, низко, почти зверино, и я чувствую, как его контроль трещит по швам. Когда он входит в меня, это как удар тока — каждое движение точное, жёсткое, но с этой нежностью, которая ломает меня пополам. Я цепляюсь за его плечи, мои ногти оставляют следы, и он спрашивает:

— Больно? — его голос хриплый, глаза не отрываются от моих.

— Нет, — выдыхаю я, — просто… слишком по-настоящему.

— По-настоящему, — повторяет он, и его губы находят мои, заглушая всё, кроме нас двоих.

Он ухмыляется, но в глазах по-прежнему напряжение.

На пике я чувствую, как его отпускает — мышцы расслабляются, дыхание выравнивается, и я тоже падаю, растворяясь в нём без остатка. Мы замираем, его лоб упирается в мой, и я слышу, как его сердце колотится, синхронно с моим. Чёрт, Тимур, как ты это делаешь? Как заставляешь меня чувствовать себя такой… живой?

— Знаешь, — говорит он, когда мы отдышались, — даже если сайт рухнет, я переживу. Но вот без этого… — его пальцы скользят по моей талии, — без этого будет сложнее.

— О, Громов, — усмехаюсь я, — это ты сейчас комплимент мне сделал или себе?

Он смеётся, коротко, хрипло, и целует меня в висок, прежде чем откинуться на подушку.

— Тебе, Савельева. Но не расслабляйся. У нас ещё три часа до запуска.

Я фыркаю, натягивая одеяло до подбородка. Его рука остаётся на моей талии, тяжёлая, тёплая, и я ловлю себя на мысли, что не хочу вставать. Не хочу покидать эту кровать, этот момент, где он — не коуч, не босс, а просто мой. Диана, ты реально влипла.

***

Я просыпаюсь снова, и его рука всё ещё на моей спине, как якорь. Солнце пробивается сквозь шторы тонкими полосами, рисуя узоры на простынях. Он спит, его дыхание ровное, но пальцы время от времени сжимаются, будто даже во сне он не отпускает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Диана, ты серьёзно? Месяц назад ты бы уже свалила, оставив записку на холодильнике. А теперь лежишь, как дура, и наслаждаешься тем, как его ладонь греет твою кожу. Что он с тобой сделал?

Вчерашний вечер всплывает в памяти кусками. После той переговорной... блядь, как же он умеет. Мы даже дома толком не добрались — он прижал меня к стене в лифте, и я понимала, что пропала. Его руки, его губы, его чёртов голос, когда он шептал мне в ухо, что я его девочка...

Я переворачиваюсь на спину, стараясь не разбудить его, но он тут же открывает глаза.

— О чём задумалась? — его голос хриплый, сонный, но с этой чёртовой насмешкой, от которой у меня всё внутри сворачивается.

Поворачиваю голову. Он лежит на боку, подперев голову рукой, и смотрит на меня с этой своей полусонной улыбкой. Волосы взъерошены, щетина, глаза чуть прищурены от света. Чертовски красивый.

— О работе, — вру я, глядя в потолок. Не скажу же я, что думаю о том, как ты вчера выключил мой мозг одним поцелуем.

— Лжёшь, — он наклоняется, целует моё плечо, и я невольно выгибаюсь под его губами. — Ты думала обо мне.

— Самоуверенный ублюдок, — фыркаю я, но щёки уже горят. Сволочь, как ты всегда знаешь?

— Да? — его рука скользит по моему животу, и я невольно выгибаюсь. — А почему тогда ты до сих пор здесь?

Его рука скользит по моему животу, и я чувствую, как тело предаёт меня, отзываясь на каждое касание. Он прижимается ближе, его щетина царапает мою шею, и я задыхаюсь от мурашек.

Хороший вопрос. На который у меня нет нормального ответа.

— Может, кровать удобная, — говорю я, стараясь звучать небрежно, но мой голос дрожит. — Или кофе твой сносный.

— Кофе? — он смеётся, и его смех — как тёплая волна, накрывающая меня. — А как насчёт этого? — его губы находят чувствительную точку под ухом, и я прикусываю губу, чтобы не застонать. — Это тоже из-за кофе?

— Заткнись, Громов, — бурчу я, толкая его в грудь, но он только смеётся, прижимая меня к матрасу своим весом.

— Мне нравится, когда ты краснеешь, — шепчет он, и его глаза — тёмные, голодные — смотрят прямо в мои. — Нравится, когда ты пытаешься быть дерзкой.

Его вес, его запах, его руки — всё это накрывает меня, как волна. И я понимаю, что если не остановлюсь его сейчас, то точно опоздаем на работу. Опять.

— Тимур, — говорю я, упираясь ладонями в его грудь. — Нам пора. Мы опоздаем, — слабо сопротивляюсь я.

— Опоздаем, — соглашается он, стягивая с меня одеяло. — И что?

— Что "и что"? — задыхаюсь я, когда его рот находит мою грудь. — Ты же... ах, чёрт... ты же перфекционист.

— Я перфекционист во всём, — его голос приглушённый, но от вибрации по коже у меня всё сжимается внизу живота. — Включая это.

И он показывает мне, насколько он перфекционист.

Снова

. Медленно, методично, доводя меня до белого каления, пока я не забываю своё имя, не говоря уже о работе. Его руки знают каждую точку на моём теле, его губы находят именно те места, от прикосновения к которым я взлетаю. А его голос... его голос превращает меня в покорную девочку, готовую на всё, лишь бы он не останавливался.

Когда всё заканчивается, я лежу, растёкшаяся, как лужа, а он целует меня в висок, вставая с кровати.

— Теперь можно и на работу, — говорит он с этой своей довольной ухмылкой, от которой хочется его ущипнуть.

— Сволочь, — выдыхаю я, но улыбаюсь.

— Твоя сволочь, — поправляет он.

И знаешь что? Мне начинает нравиться звучание этой фразы.

Мы влетаем в офис без десяти десять, и я краснею, как школьница, когда охранник кивает нам с понимающей улыбкой. Чёрт, неужели мы такие прозрачные? Тимур идёт рядом, его рука чуть касается моей талии, и я злюсь на себя за то, как моё тело реагирует на это лёгкое прикосновение.

— Не парься, — говорит он, заметив моё напряжение. Его голос спокойный, но с этой его фирменной уверенностью. — Кого волнует, кто что думает?

— Меня волнует, — бурчу я, поправляя волосы, пока мы ждём лифт. — Не хочу, чтобы меня считали той, кто спит с начальником ради работы.

— Это ты сейчас серьёзно? — спрашивает он, и в его голосе — сталь. — Ты думаешь, что я позволю кому-то так о тебе говорить?

— Не в этом дело, — я вхожу в лифт, и он следует за мной, но между нами — натянутая тишина. — Просто… работа — это работа. А личное — это личное. Я не хочу, чтобы они смешивались.

— Ты хочешь, чтобы я притворялся, что ты мне никто? — его тон резкий, и я вижу, как в его глазах мелькает что-то опасное. Не злость. Разочарование? Чёрт, Тимур, не смотри на меня так.

— Не притворяться, — я вздыхаю, глядя на своё отражение в зеркальной стенке лифта. — Просто не выставлять напоказ. Есть разница.

В лифте мы молчим. Напряжение висит, между нами, как натянутая струна. Я хочу что-то сказать, но не знаю что. Объяснить? Извиниться?

За что извиняться-то?

Его рука касается моей спины, но это не тёплое прикосновение, а холодное, формальное.

— Как скажешь, Савельева, — говорит он, и его голос — как лезвие. — Увидимся.

И я понимаю, что умудрилась его обидеть. Или разозлить. Или и то, и другое. Отлично, Диана. Прямо с утра настроение испортила.

К десяти утра переговорная превращается в филиал ада. Ноутбуки, планшеты, провода — всё это выглядит, как логово какого-то техно-монстра. Лера сидит с графическим планшетом, дорисовывая последние иконки, её волосы растрёпаны, но глаза горят. Марк мечется между столами, бормоча про баги и кеш. Тимур во главе стола, с двумя мониторами, как генерал перед битвой. Его пальцы летают по клавиатуре, челюсть сжата, взгляд — как лазер. Он не смотрит на меня, и это бесит. После утра, после его рук, его губ, его чёртова «моя девочка» — эта холодность как пощёчина.

— Статус? — бросает он, не отрываясь от экрана.

— Дизайн готов, всё на месте, — отвечает Лера, откладывая стилус. — Адаптив под мобильные проверила трижды.

— Соцсети на низком старте, — добавляю я, листая список постов. — Пресс-релиз готов, жду команды.

— UX-тесты норм, — говорит Марк, но его голос дрожит. — Только форма обратной связи иногда глючит на старых браузерах.

— Какой процент? — Тимур наконец отрывается от монитора, и его взгляд — как удар.

— Семь процентов, — мямлит Марк.

— Забей, — отрезает Тимур. — Проверь корзину. Если она сломается, мы в жопе.

За окном ноябрьское небо затянуто серыми тучами, и кажется, что природа тоже напряженно ждёт нашего запуска. Я искоса смотрю на Тимура — он напряжён, как струна. Челюсть сжата, брови нахмурены, взгляд прожигает монитор насквозь. После нашего утреннего разговора он со мной подчёркнуто официален — никаких взглядов, никаких случайных прикосновений.

— Диана, — он наконец поворачивается ко мне, — как только я скажу "поехали", у тебя есть ровно десять минут, чтобы разослать пресс-релиз по всем каналам. Чёткий таймлайн, без задержек.

— Понятно, — киваю я, стараясь звучать профессионально.

— Лера, следи за тем, как отображаются картинки. Если что-то поплывёт, сразу говори.

— Окей, — Лера нервно кусает губу.

— Марк, — Тимур поворачивается к ассистенту, — ты мониторишь пользовательский опыт. Любая проблема с навигацией, любой глюк — мне тут же рапорт.

— Так точно, — Марк кивает, как солдат перед боем.

Тимур делает глубокий вдох, смотрит на часы. Одиннадцать ноль-ноль.

— Всё. Запускаем.

Его пальцы нажимают что-то на клавиатуре, и мир на мгновение замирает. Мы все замираем, уставившись на мониторы. Страница грузится. Медленно. Как в кошмаре.

— Что за хрень? — шипит Тимур, и я вижу, как его скула дёргается.

— У меня тоже тормозит, — говорит Марк, обновляя страницу. — Сервер?

— Сервер нормальный, — рявкает Тимур, открывая консоль. — Проблема в скриптах.

— У меня белая страница, — добавляет Лера, глядя на планшет.

— Блядь, — выдыхает Тимур, и я вижу, как его пальцы сжимаются в кулак. — Диана, пресс-релиз не отправляй. У нас косяк.

Полчаса — чистый ад. Тимур роется в коде, как маньяк, Марк проверяет браузеры, Лера пытается понять, почему её картинки плывут. Я сижу с готовыми постами, чувствуя себя бесполезной, и злюсь.

— Нашёл! — рявкает Тимур. — библиотека JQuery, мать его, конфликтует. Марк, почему ты её не вычистил?

— Думал, нужна для формы, — мямлит Марк, бледнея.

— Думал! — Тимур смотрит на него так, что я готова спрятаться под стол. — В коде не думают, в коде знают!

Десять минут тишины, только стук клавиш и его ругательства под нос. Я смотрю на него — на его сжатые челюсти, на его пальцы, которые я чувствовала на своей коже утром, — и хочу, чтобы он посмотрел на меня. Хоть раз. Но он не смотрит.

— Попробуйте сейчас, — говорит Тимур.

Обновляем страницы. Сайт грузится быстро, картинки на месте, всё работает. Я выдыхаю, но Тимур не расслабляется.

— Отлично, — выдыхаю я.

— Рано радуешься, — хмурится Тимур. — Ещё куча всего может сломаться.

Но не ломается. Следующие полчаса мы тестируем всё подряд — формы, корзину, систему платежей, адаптивность под разные устройства. Медленно, методично, как сапёры разминируют бомбу. Тимур проверяет каждую функцию лично, не доверяя никому критически важные вещи.

К двенадцати он наконец откидывается в кресле:

— Кажется, всё работает. Диана, давай пресс-релиз.

Я отправляю заготовленные сообщения по всем каналам — соцсети, рассылка, партнёрские ресурсы. Лера публикует красивые картинки в инстаграме. Марк начинает мониторить первые отзывы пользователей.

— Первые регистрации пошли, — сообщает он через полчаса. — Пятнадцать человек за двадцать минут.

— Мало, — хмурится Тимур.

— Это нормально для начала, — успокаиваю я. — Люди ещё не все увидели новость.

К двум часам — двести пятьдесят регистраций, десять уже готовы подтвердить записи. Неплохо. Тимур всё ещё проверяет статистику, но я вижу, как его плечи чуть расслабляются.

— Можно сказать, что мы выжили, — говорит Лера, потягиваясь. — Я думала, мы все сдохнем от нервов.

— Рано расслабляться, — отвечает Тимур, но в его голосе уже меньше стали. — Самые серьёзные проблемы обычно всплывают на второй-третий день.

— Всегда оптимист, — усмехается Марк.

— Реалист, — поправляет Тимур, и я ловлю его взгляд. На секунду. Но этого хватает, чтобы моё сердце сделало кувырок.

Я прокручиваю статистику по соцсетям — активность неплохая, репосты идут, комментарии в основном положительные. Тимур встаёт, поправляет рубашку, и я невольно слежу за его движениями — за тем, как ткань натягивается на плечах. Чёрт, Диана, хватит пялиться. Но он уже направляется к двери, бросая через плечо:

— У меня индивидуальное занятие с клиентом. Лера, Марк, мониторьте сайт и заявки. Диана, держи соцсети под контролем.

Его голос — как всегда, ровный, но с этим его стальным оттенком, от которого у меня мурашки. Он уходит, не глядя на меня, и я злюсь на себя за то, что ждала чего-то другого. Может, взгляда. Может, улыбки.

Лера и Марк кивают, погружаясь в свои экраны, а я сижу, глядя на статистику, но мысли где-то там, за дверью, с ним.

Следующие несколько часов — как бег по минному полю. К полудню я падаю на стул, чувствуя, как адреналин всё ещё колотит в висках. Это было, как роды тройни без анестезии.

— Триста семьдесят заявок, — докладывает Лера, обновляя админку. Её голос дрожит, но она сияет, как будто только что выиграла марафон. — И это только за один день.

— Охренеть, — выдыхаю я, откидываясь назад. Мои пальцы всё ещё сжимают телефон, как гранату. — А сколько мест в группе?

— Двадцать, — ухмыляется Марк, вытирая пот со лба. — Тимур же обожает свои камерные тусовки.

— То есть мы откажем стольким людям? — я представляю, как пишу эти письма, и внутри всё холодеет. Отлично, Диана, теперь ты ещё и вестник плохих новостей.

— Не мы, — Лера пожимает плечами, но её взгляд мягкий, почти сочувствующий. — Тимур. Он сам будет отбирать.

Я фыркаю, но в груди щёлкает. Конечно, он. Мистер «Я всё контролирую» Громов. И почему это меня так бесит? Не потому, что он прав, а потому, что он даже не смотрит на меня, пока решает судьбы мира.

Дверь открывается, и входит он. Чёрная рубашка обтягивает плечи, как вторая кожа, кофе в руке, взгляд — спокойный, но с этим его огнём, от которого у меня всё внутри загорается. Он выглядит, как будто только что с обложки журнала, а не из того же ада, где мы все варились.

— Ну? — бросает он, и его голос — как лезвие, режет тишину. — Как дела?

— Сайт жив, — докладывает Марк, выпрямляясь, как солдат на плацу. — Заявок триста семьдесят. Сервер держится.

Тимур кивает, подходит к монитору, пробегает глазами статистику. Его лицо — как гранит, но я знаю этот взгляд. Он доволен. Чертовски доволен.

— Отличная работа, — говорит он, и его голос чуть смягчается, но не для меня. — Все молодцы.

Лера сияет, как будто ей вручили медаль. Марк ухмыляется, явно радуясь, что избежал нагоняя. А я… я сижу, стиснув зубы, и пытаюсь поймать его взгляд. Но он скользит по мне, как по пустому креслу.

Блять, Тимур, после всего, что было, ты вот так просто включаешь «босса»? Серьёзно?

— Что с заявками? — спрашивает Лера, поправляя волосы.

— Я разберу их вечером, — отвечает Тимур, не отрываясь от монитора. — Отберу пятнадцать. Остальным — письмо, следующий поток через два месяца.

— Только двадцать из триста семидесяти? — не выдерживаю я, и мой голос режет тишину, как нож. — Может, расширить группу?

Он поворачивается ко мне, и его взгляд — как удар хлыста. Холодный, тяжёлый, с этим его предупреждением: «Не лезь, Савельева». Чёрт, я знаю этот взгляд — тот же, что был вчера на занятии, когда я пыталась выкрутиться с «пробками». Но я не отступаю, хотя сердце колотится, как барабан.

— Качество важнее количества, — говорит он, и его голос — чистый лёд. — Двадцать — максимум для работы.

— Но люди будут в бешенстве, — огрызаюсь я, чувствуя, как щёки горят. — Они же не виноваты, что ты такой… чёртов перфекционист.

— Люди всегда в бешенстве, Диана, — его глаза сужаются, и я вижу, как его челюсть сжимается, как будто он сдерживает что-то большее. — Нельзя угодить всем.

Его тон — как пощёчина. Не потому, что он не прав, а потому, что он говорит это так, будто я ребёнок, который лезет не в своё дело.

Я стискиваю кулаки под столом, чувствуя, как внутри всё кипит. Чёрт, айсберг, ты можешь быть таким ублюдком, когда хочешь. Но я знаю, что это не только про заявки. Это про нас. Про мой идиотский разговор в лифте.

— Поняла, — цежу я, отводя взгляд, но внутри всё кричит: «Посмотри на меня, сволочь. Не делай вид, что я просто сотрудник».

Он смотрит на меня ещё секунду, и этот взгляд — как ток, пробивает насквозь. Не тепло, а что-то другое — как будто он решает, как меня наказать.

Потом переводит взгляд на Леру и Марка.

— Мониторьте ситуацию, — говорит он, и его голос снова ровный, как будто ничего не было. — Любая проблема — сразу мне.

Он идёт к двери, но у порога останавливается. Его голос падает до низкого, почти угрожающего тона, но с этим чёртовым теплом, которое он прячет от всех, кроме меня.

— Диана, — говорит он, не оборачиваясь. — Через пятнадцать минут в моём кабинете. Обсудим рекламу.

Он уходит, а я сижу, чувствуя, как Лера и Марк переглядываются. Их молчание громче крика.

***

Дверь за мной щёлкает, и я стою в его кабинете, где тишина режет уши, как ноябрьский ветер за окном. Тимур сидит за столом, откинувшись в кресле, с этим его чёртовым кофе в руке. Его взгляд цепляет меня, как крючок, и я знаю: он видел, как я злилась в переговорной, как ловила его глаза, как чуть не взорвалась от его холодности.

После утра, после его рук, его шёпота «моя девочка», его ледяной тон весь день — как нож в рёбра. Я хочу, чтобы он посмотрел на меня, как тогда, в переговорной вчера, когда его губы оставляли ожоги на моей шее. Но он сидит, спокойный, как чёртов айсберг, и это бесит ещё больше.

— Реклама, значит, — говорю я, подходя к столу и опираясь на край. Мои пальцы барабанят по дереву, выдавая нервы, и я заставляю их замереть. — Что обсуждаем? Посты? Рассылку? Или ты решил, что я опять налажала?

Мой голос острый, как бритва, но я не могу иначе. После его «как скажешь, Савельева» в лифте, после его «нельзя угодить всем» в переговорной — я на грани. Он ставит чашку на стол, медленно, будто нарочно тянет время, и его глаза не отрываются от моих. Этот взгляд — как ток, пробивает насквозь, и я ненавижу, как моё тело отзывается, несмотря на злость.

— Посты, — говорит он, и его голос ровный, профессиональный, как будто я просто SMM-щица, а не та, кто утром дрожала под его пальцами. — Активность в соцсетях приличная, но в директе куча вопросов без ответа. Почему?

Я прищуриваюсь, чувствуя, как внутри закипает. Серьёзно, Громов? Ты вызвал меня сюда, чтобы отчитать за директ? После того, как я полдня тушу пожары с твоими тремя сотнями заявок?

— Потому что я была занята твоим запуском, — огрызаюсь я, скрещивая руки на груди. — Или ты не заметил, как я держала «фронт», пока Лера с Марком отбивались от клиентов? Комментарии подождут, Тимур. У нас триста семьдесят заявок, если ты забыл.

Он наклоняется вперёд, опираясь локтями на стол, и его взгляд становится тяжелее, как будто он взвешивает каждое моё слово. Чёрт, я знаю этот взгляд. Тот, от которого я тону — как утром, когда он прижимал меня к кровати. Но сейчас в нём только сталь, и это бесит ещё больше.

— Я не забыл, — говорит он, и его голос низкий, с лёгкой хрипотцой, которая пробирает до костей. — Ты справилась. Но соцсети — твоя зона. Если не успеваешь, скажи. Я найду, кто поможет.

— Найдёшь, кто поможет? — фыркаю я, и щёки вспыхивают. — Это что, намёк, что я не тяну? Хочешь подсунуть мне какого-нибудь новичка с горящими глазами?

— Это намёк, что я хочу, чтобы всё было безупречно, — отрезает он, и его глаза сужаются.

Я стискиваю зубы, чтобы не заорать. Хочу сказать, что он сам виноват — со своим контролем, со своим «двадцать человек максимум», со своей чёртовой холодностью весь день. Но вместо этого делаю шаг ближе, упираюсь руками в стол, так что наши лица оказываются почти на одном уровне.

— Безупречно, значит, — цежу я, глядя ему в глаза. — А ты заметил, что я весь день жду, когда ты хоть раз посмотришь на меня? Или ты просто наслаждаешься, играя в начальника?

Вот оно. Я сказала это. Сердце стучит так, что, кажется, он слышит. Его бровь приподнимается, и на секунду мне кажется, что я перегнула. Но потом он откидывается в кресле, и его губы изгибаются в этой его ухмылке — той, что бесит и заставляет колени дрожать.

— Заметил, — говорит он, и его голос становится ниже, почти бархатным, но с этой стальной ноткой, от которой у меня мурашки. — Заметил, как ты ёрзала в переговорной. Как ловила мой взгляд. Как злилась, когда я не смотрел.

Я открываю рот, чтобы возразить, но слова застревают. Чёрт, он видел. Конечно, видел. Он всегда всё видит. Щёки горят, и я ненавижу себя за это, но отступать поздно.

— И что? — огрызаюсь я, выпрямляясь, но голос дрожит. — Тебе нравится держать меня на крючке? Или ты просто упиваешься своим профессионализмом?

Он встаёт, обходит стол, и я замираю, чувствуя, как воздух между нами сгущается. Он останавливается близко, но не касается, и это ещё хуже — я чувствую тепло его тела, запах его одеколона, и моё сердце бьётся, как барабан. Чёрт, Громов, ты знаешь, что делаешь.

— Ты хочешь моего внимания? — говорит он, и его голос — как тёмный мёд, обволакивает. — Утром ты сказала, что работа — это работа, а личное — это личное. И я дал тебе ровно то, что ты просила. Профессионализм. Разве не этого ты хотела?

Его слова — как пощёчина, но мягкая, обёрнутая в бархат. Он прав. Я сама это сказала. Сама хотела границы. Но я не думала, что он зайдёт так далеко — что будет держать меня на расстоянии, как обычную сотрудницу, что его взгляд будет скользить мимо, как будто я никто. И теперь я стою тут, злясь на него и на себя, потому что хочу вернуть всё назад — его тепло, его прикосновения, его чёртовы «моя девочка».

— Да, я это сказала, — выпаливаю я, и мой голос срывается. — Но я не думала, что ты будешь таким… таким чёртовым роботом! Ты правда можешь вот так просто выключить всё? После… всего?

Я смотрю на него, и в горле ком. Блин, Диана, ты же не собиралась раскрываться. Но он стоит так близко, и его взгляд — уже не лёд, а что-то тёплое, что он прячет от всех, кроме меня.

Он молчит секунду, и я вижу, как его челюсть сжимается, как будто он сдерживает что-то. Потом его рука тянется ко мне, и его пальцы легко касаются моего запястья — всего на миг, но этого хватает, чтобы я вздрогнула, как от удара током.

— Ты думаешь, мне легко? — говорит он, и его голос тише, но в нём столько силы, что я замираю. — Ты думаешь, я не вижу, как ты смотришь на меня? Как ждёшь? Я дал тебе то, что ты просила, Диана. Но если ты хочешь, чтобы всё было как раньше, скажи. Прямо.

Я выдыхаю, чувствуя, как его пальцы всё ещё касаются моего запястья, и это касание — как огонь. Я хочу оттолкнуть его, сказать, что он самоуверенный ублюдок, но вместо этого я шепчу:

— Хочу. Хочу, чтобы ты смотрел на меня, как утром. Хочу… всё вернуть.

Я стою, чувствуя, как воздух между нами искрит, и понимаю: я не могу больше ждать. Не могу терпеть эту его чёртову холодность, этот его профессионализм, который он так мастерски включил после моего идиотского «работа — это работа». Я соскучилась. По его взгляду, по его рукам, по тому, как он заставляет меня чувствовать себя живой.

— Чёрт с ним, — шепчу я, и, не давая себе времени подумать, делаю шаг вперёд. Моя рука тянется к его рубашке, пальцы цепляются за ткань, и я тяну его к себе.

Я притягиваю его ближе и целую — резко, жадно, как будто пытаюсь забрать всё, что он держал от меня на расстоянии весь день. Мои губы прижимаются к его, и я чувствую, как его дыхание сбивается, как его тело на миг замирает, будто он не ожидал такого напора

. Блин, Диана, ты реально это сделала.

Но отступать поздно. Я целую его глубже, вкладывая в это всю злость, всё желание, всю тоску по тому, что было утром. Я хочу, чтобы он почувствовал, как мне его не хватало.

Секунда — и он отвечает. Его руки находят мою талию, пальцы скользят ниже и впиваются в бёдра, не грубо, но с этой его властной силой, от которой у меня мурашки бегут по спине. Он углубляет поцелуй, и его губы — твёрдые, горячие, с лёгким привкусом кофе — берут контроль, как будто напоминая, кто тут главный.

Пальцы скользят вверх, к моей спине, притягивая меня ближе, и я чувствую, как его грудь прижимается к моей, как его тепло обволакивает. Его язык касается моего, и я стону, растворяюсь в этом ощущении, в его запахе, в его чёртовой харизме, которая ломает все мои стены.

Я отстраняюсь первой, задыхаясь, и упираюсь ладонями в его грудь, чтобы не рухнуть. Его глаза — тёмные, с этим хищным огнём, который он прячет от всех, кроме меня. Я вижу, как его грудь вздымается, как он сдерживает себя, и это почти смешит — даже сейчас он пытается держать контроль. Но его руки всё ещё на моей талии, пальцы слегка сжимают, и это говорит больше, чем слова.

— Соскучилась, да? — его голос низкий, с хрипотцой, и эта его ухмылка — как нож, режет и манит одновременно. — А я думал, тебе понравится, когда я «робот».

— Заткнись, — бурчу я, но мои губы дрожат от улыбки. — Ты слишком хорошо справился с этим своим профессионализмом. Я не думала, что ты… так серьёзно это воспримешь.

Его пальцы на миг сжимают мою талию сильнее, и я чувствую, как его большой палец скользит под ткань моего свитера, почти невесомо, но достаточно, чтобы мой пульс снова подскочил. Он наклоняется чуть ближе, и его дыхание касается моего уха.

— Я могу быть очень серьёзным, Савельева, — шепчет он, и его голос — как тёмный мёд, обволакивает. — Но ты только что показала, чего хочешь. Иди. И отвечай на комментарии в директе. Я проверю.

— Сволочь, — бурчу я, но уголки губ предательски дёргаются.

Я разворачиваюсь и иду к двери, чувствуя его взгляд на своей спине. Чёрт, Тимур, ты невыносим. Но я уже жду вечера.

К вечеру офис заметно пустеет. Лера собирает планшет и бумаги, Марк допивает уже холодный кофе. Я прокручиваю статистику по соцсетям — активность неплохая, репосты идут, комментарии в основном положительные.

— Я пошёл, — говорит Марк, закрывая ноутбук. — Если что-то срочное случится, звоните, буду на телефоне.

— И я сваливаю, — присоединяется Лера. — У меня свидание сегодня.

— С кем? — спрашиваю я, отвлекаясь от экрана.

— С тем парнем из дизайн-студии. Помнишь, я рассказывала?

— А, архитектор внутреннего пространства, — киваю я. — Удачи.

— Спасибо. А вы тут не засиживайтесь, — Лера машет рукой и исчезает за дверью.

Остаёмся мы с Тимуром. Он сидит перед мониторами, роется в логах сервера, как будто ждёт, что сайт вот-вот взорвётся. За окном ноябрьская темень накрыла город, жёлтые огни окон в соседних зданиях мигают, как звёзды в этом чёртовом мегаполисе.

Я прокручиваю статистику по соцсетям — активность всё ещё прёт, репосты идут, комментарии сыплются, и я даже успела ответить на половину директа, чтобы он не придрался.

— Тимур, — говорю я, подходя к окну и глядя на город. Машины ползут в пробках, в кафе напротив парочка спорит, размахивая руками. — Хватит копаться в логах. Сайт жив, мы выжили. Можно выдохнуть.

— Ещё полчаса, — отвечает он, не отрываясь от экрана, но в его голосе уже нет той стали, что утром. Он устал, но я слышу лёгкое тепло, которое он приберегает для меня.

— Полчаса? — фыркаю я, оборачиваясь. — Серьёзно, Громов? Ты что, собираешься ночевать тут?

Он наконец отрывается от монитора, и его взгляд цепляет меня, как магнит. Чёрт, этот взгляд. Тот самый, от которого у меня мурашки, как в кабинете, когда я его поцеловала. Он откидывается в кресле, и его губы изгибаются в этой его фирменной ухмылке — той, что бесит и манит одновременно.

— Иди сюда, — говорит он, и его голос — низкий, с той хрипотцой, от которой я тону.

— Зачем? — спрашиваю, но уже иду, чувствуя, как сердце стучит. Я останавливаюсь перед ним, скрещиваю руки, но это больше для виду — внутри я уже таю.

— Садись, — он похлопывает по столу перед собой, и я закатываю глаза, но сажусь, болтая ногами. Его руки тут же находят мои колени, и я вздрагиваю от этого касания — тёплого, уверенного, как будто он заявляет права.

— Ну? — говорю я, стараясь звучать дерзко, но голос выдаёт. — Что теперь? Лекция про то, как я плохо отвечаю на комментарии?

Он смеётся — тихо, но этот звук пробирает до костей. Его пальцы скользят чуть выше, к бёдрам, и я чувствую, как тепло его рук проходит сквозь ткань моих джинсов. Он наклоняется ближе, и я ловлю запах его одеколона — тот самый, что сводил меня с ума в кабинете.

— Никаких лекций, — говорит он, и его голос — как виски, тёплый и обжигающий. — Просто хотел посмотреть на тебя. Без всей этой суеты.

Я прищуриваюсь, но внутри всё загорается.

У

меешь ты

, Громов,

сказать ровно то, что нужно.

Я наклоняюсь чуть ближе, и мои пальцы касаются его рубашки, теребя пуговицу. Это не как в кабинете, где я набросилась на него, но что-то более мягкое, как будто я проверяю, что он всё ещё мой.

— Смотришь, значит, — усмехаюсь я, но голос дрожит. — И что видишь?

— Тебя, — говорит он, и его глаза темнеют, как будто он видит прямо в мою душу. — Мою девочку, которая весь день крутила этот запуск, как чертов генерал, а теперь сидит тут и делает вид, что не хочет меня поцеловать.

— Самоуверенный ублюдок, — бурчу я, но мои губы уже тянутся к его, и я целую его — медленно, не так жадно, как в кабинете, но с тем же теплом, которое я копила весь день.

Его руки сжимают мои бёдра, притягивая ближе, и я чувствую, как его пальцы впиваются в кожу — не грубо, но достаточно, чтобы напомнить, кто он. Его губы отвечают, мягко, но с этим его напором, который ломает все мои стены. Я отстраняюсь, задыхаясь, и упираюсь лбом в его плечо, чувствуя, как его рука скользит по моей спине.

— Ты невыносим, — шепчу я, и мой голос дрожит от улыбки. — Знаешь, как меня достать.

— А ты знаешь, как меня завести, — отвечает он, и его пальцы касаются моего подбородка, заставляя поднять голову. Он смотрит на меня, и в его глазах — не только усталость, но и что-то настоящее, что он прячет от всех, кроме меня. — Поехали в «Облака» сегодня. Хочу видеть тебя без этих мониторов и логов.

Я фыркаю, но внутри всё загорается. Чёрт, Тимур, ты всегда знаешь, как поднять ставку.

— Только если ты платишь, — говорю я, и моя улыбка становится шире. — И никаких разговоров про работу.

— Договорились, — отвечает он, и его ухмылка — как обещание ещё одного раунда. — Но я всё равно проверю твой директ завтра.

— Сволочь, — бурчу я, спрыгивая со стола, но его рука ловит мою, и он тянет меня обратно для ещё одного короткого поцелуя — быстрого, но достаточно, чтобы я почувствовала его тепло.

— Одевайся. Там ветрено.

Я смеюсь, чувствуя, как напряжение дня растворяется. Чёрт, Тимур, ты невыносим. Но я не хочу, чтобы это заканчивалось.

30

«Облака» — это место, где деньги пахнут дорогими духами и хрустящими купюрами. Мы поднимаемся на лифте на сорок второй этаж, и я чувствую, как Тимур стоит рядом — близко, но не касается, как всегда, держит эту чёртову интригу даже в лифте. За стеклом мелькают огни города, а я пытаюсь не пялиться на своё отражение в зеркальных стенках.

— Нервничаешь? — спрашивает он, и в его голосе эта знакомая насмешка.

— С чего бы? — фыркаю я, поправляя волосы. — Просто думаю, сколько месячных зарплат мне придётся отдать за один ужин тут.

— Я же сказал — плачу я, — его рука скользит по моей спине, и я вздрагиваю от этого лёгкого касания. — Расслабься, Диана.

— Легко сказать, — бурчу я, но улыбаюсь.

Лифт останавливается с тихим звоном, двери раздвигаются, и мы входим в зал, где каждый стол — как отдельная сцена. Панорамные окна, приглушённый свет, официанты в белых рубашках скользят между столиками, как призраки. Тимур ведёт меня к столику у окна, его рука на моей пояснице — не собственническая, а просто... его. Я уже привыкла к этим касаниям, к тому, как он заявляет права, не говоря ни слова.

— Красиво, — говорю я, садясь в кресло, которое он придвигает. Город под нами мерцает, как россыпь бриллиантов на чёрной ткани.

— Тебе идёт это место, — отвечает он, устраиваясь напротив, и его взгляд скользит по мне так, что щёки вспыхивают.

— Комплимент от Громова? — усмехаюсь я. — Записать на память?

— Можешь, — его губы изгибаются в этой его фирменной ухмылке. — Но лучше просто запомни.

К нам подходит официант — молодой парень с идеальной осанкой и улыбкой из учебника по сервису.

— Добро пожаловать в «Облака». Что будете заказывать?

Тимур даже не смотрит в меню.

— Тартар из тунца для двоих, телятина средней прожарки для дамы, стейк медиум рэр для меня. Из вина — бутылку Шардоне, Шабли, — он откидывается в кресле, как будто только что заказал кофе в ближайшем кафе.

Я моргаю, чувствуя, как внутри всё закипает.

— Погоди-ка, — говорю я, поворачиваясь к официанту. — А что, если я не ем телятину? Или не пью белое вино?

Официант замирает, переводя взгляд, между нами, а Тимур поднимает бровь, явно наслаждаясь моей реакцией.

— Серьёзно, Громов? — продолжаю я, скрещивая руки. — Ты даже вино за меня выбираешь? Я что, без языка?

— Ты с языком, Савельева, — его голос низкий, с этой чёртовой хрипотцой, от которой у меня мурашки. — Но я знаю, что тебе понравится то, что я выбрал.

Он улыбается, и эта улыбка — как вызов. Не извинение, не попытка сгладить. Просто чистая уверенность в том, что он знает меня лучше, чем я сама.

— А если не понравится? — сужаю я глаза.

— Тогда закажем что-нибудь ещё, — он пожимает плечами. — Но не понравится, только если ты будешь упрямиться назло.

Официант стоит, как столб, и я почти жалею его. Но, блин, в том то и дело, что я обожаю тартар, телятина вообще моё слабое место, а белое вино я предпочитаю красному.

— Ладно, — выдыхаю я, поворачиваясь к официанту. — Всё, как он сказал.

Официант кивает и исчезает, а я смотрю на Тимура с этой смесью раздражения и восхищения.

— Самоуверенный ублюдок, — бурчу я, но губы дрожат от улыбки.

— Угадал? — его глаза блестят.

— Заткнись.

Он смеётся, и этот звук — как тёплая волна. Я откидываюсь в кресле, глядя на него. За окном город мерцает, в зале тихо играет джаз, и впервые за весь день я чувствую, что могу выдохнуть. Запуск позади, мы живы, и Тимур смотрит на меня так, как будто я единственная в этом зале.

— Как ощущения после запуска? — спрашивает он, наливая воду в наши бокалы.

— Как после марафона, — признаюсь я. — Ноги ватные, но адреналин ещё не отпустил. А ты как? Доволен?

— Почти, — он делает глоток воды. — Завтра посмотрим статистику за полные сутки. Но да, прошло лучше, чем я ожидал.

— Похвала от перфекциониста, — усмехаюсь я. — Это как медаль.

— Не зазнавайся, — но его тон тёплый. — У тебя ещё куча работы с соцсетями.

— Всегда найдёшь, к чему придраться, — качаю я головой, но мне нравится эта наша игра. Лёгкая, без колючек, которые были в самом начале.

Приносят вино, и Тимур пробует его, кивая официанту. Наливает мне, потом себе, и я ловлю его взгляд над бокалом.

— За что пьём? — спрашиваю я.

— За то, что выжили, — отвечает он, поднимая бокал. — И за то, что ты не убила меня в переговорной, когда я отчитывал Марка.

— Ещё не вечер, — предупреждаю я, чокаясь с ним, и вино оказывается именно таким, как я люблю — сухим, с лёгкой кислинкой.

— Угадал? — повторяет он свой вопрос, и я закатываю глаза.

— Да, угадал, сволочь.

Мы едим, болтаем о работе, о планах на следующую неделю, и я чувствую, как расслабляюсь. Тимур рассказывает про своего клиента-топ-менеджера, который не умеет говорить комплименты жене, я — про очередной бред от Олега, который выслушивала, когда он предлагал "сделать контент более вирусным". Обычный вечер, если не считать того, что мы в ресторане за двадцать тысячи на человека, и Тимур время от времени смотрит на меня так, что я забываю, что говорила.

— ...а потом он сказал, что нужно больше мемов, — заканчиваю я очередную историю про начальника, и Тимур качает головой.

— Он когда-нибудь слышал слово "стратегия"?

— Олег думал, что стратегия — это когда планируешь обед, — фыркаю я, откусывая кусок телятины. — Блин, это действительно вкусно.

— Говорил же, — довольно улыбается он.

И тут я замечаю её. Женщина лет сорока, в элегантном сером костюме, идёт между столиков, и её взгляд цепляется за Тимура. Она красивая — не кричащая красота, а та, что стоит денег. Ухоженная, с идеальной стрижкой и маникюром, который, наверное, дороже моей месячной зарплаты. На запястье — тонкий золотой браслет, в глазах — слишком тёплый блеск. И она явно знает Тимура.

— Тимур! — её голос мелодичный, с лёгким акцентом. — Какая неожиданность!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тимур поворачивается, и я вижу, как его лицо на секунду становится маской — вежливой, но холодной.

— Алина, — кивает он, вставая. — Добрый вечер.

Она подходит ближе, и я чувствую запах её дорогих духов. Её взгляд скользит по мне, быстро, оценивающе, потом возвращается к Тимуру.

— Не думала встретить тебя здесь, — улыбается она, и эта улыбка слишком тёплая для случайной встречи. — Ты же обычно не любишь такие места.

— Обстоятельства, — сухо отвечает он, но не представляет меня, и я чувствую, как внутри что-то сжимается.

— А, особый случай, — её взгляд снова скользит на меня, и в нём что-то такое... собственническое? — Надеюсь, хорошо проводите время.

— Проводим, — отвечаю я, поднимаясь и протягивая руку. — Диана.

— Алина Ростовцева, — она пожимает мою руку, и её ладонь мягкая, без мозолей. — Приятно познакомиться. Тимур мне столько помог в своё время...

Она не договаривает, но смысл ясен. Бывшая клиентка. И судя по тому, как она смотрит на него, помог он ей не только с коммуникативными навыками.

— Алина проходила курс год назад, — коротко поясняет Тимур, и его тон такой сухой, что можно спички зажигать.

— Лучший коуч в городе, — продолжает она, не замечая или игнорируя его холодность. — После его занятий я наконец-то встретила достойного мужчину. Правда, сейчас мы в разводе, — она смеётся, но звук получается натянутый. — Но это уже другая история.

Я сижу, держу улыбку и чувствую, как внутри всё закипает. Не потому, что ревную — Тимур явно не в восторге от этой встречи. А потому, что она говорит о нём так, как будто знает что-то особенное, что-то, чего не знаю я. И этот её тон — слишком интимный для "просто клиентки".

— Как дела с работой? — продолжает она, и я понимаю, что она не собирается уходить. — Слышала, ты расширяешь клиентскую базу.

— Всё стабильно, — отвечает Тимур, и я вижу, как его челюсть слегка сжимается. — Алина, не буду задерживать. Уверен, у тебя планы на вечер.

— О, да, — она машет рукой. — Встречаюсь с подругами. Но было так приятно увидеть тебя. И познакомиться с... — её взгляд снова на мне, — с Дианой.

Она произносит моё имя так, как будто пробует на вкус и остаётся недовольна результатом.

— Взаимно, — выдавливаю я улыбку.

— Ну, я не буду мешать, — наконец говорит она, но задерживается ещё на секунду, глядя на Тимура. — Увидимся, Тимур.

Она уходит, и я смотрю ей вслед, чувствуя, как внутри всё кипит. Не ревность — что-то другое. Раздражение? Или злость на то, как она смотрела на меня, как будто я случайная девчонка, которая не достойна сидеть за одним столом с Тимуром.

Я делаю глоток вина.

— Милая, — бурчу я, когда она исчезает за поворотом.

— Диана, — голос Тимура спокойный, но я слышу в нём предупреждение.

— Что "Диана"? — оборачиваюсь я к нему. — Она на тебя смотрела, как на свою собственность.

— Она бывшая клиентка, — повторяет он. — Не более.

— Да? — прищуриваюсь я. — А почему тогда ты меня не представил? "Алина, это Диана, моя девушка" — так сложно было сказать?

Тимур молчит секунду, и этого хватает, чтобы мой желудок сжался в комок. Он откидывается в кресле, смотрит на меня этим своим изучающим взглядом, и я понимаю — он видит, как я себя накручиваю, и это его развлекает.

— К чему эта ревность? — спрашивает он, и в его голосе эта чёртова насмешка.

— Я не ревную, — огрызаюсь я, но щёки горят. — Просто не понимаю, почему ты делаешь вид, что мы просто коллеги.

— А мы разве не коллеги? — его бровь приподнимается.

— Очень смешно, — цежу я сквозь зубы. — Утром ты трахал меня в своей кровати, а сейчас представляешь как... как что? Как SMM-щицу, которая сидит с тобой за столом?

— Я вообще тебя не представлял, — спокойно говорит он. — И это было сознательное решение.

— Почему? — мой голос становится выше, и я заставляю себя говорить тише. — Стыдишься меня?

Вместо ответа его рука скользит под стол и ложится на моё колено. Лёгкое касание, почти невесомое, но от него у меня по спине бегут мурашки.

— Я не стыжусь тебя, Диана, — говорит он, и его голос становится ниже, почти интимным. — Но и не собираюсь устраивать спектакли для случайных людей.

Его пальцы слегка сжимают моё колено, и я чувствую, как тепло его руки проходит сквозь ткань джинс. Чёрт, как же он это делает? Одно касание — и я уже забываю, о чём злилась.

— Алина не случайный человек, — бурчу я, но голос дрожит. — Она явно рассчитывала на что-то большее, чем профессиональные консультации.

— Возможно, — соглашается он, и его большой палец скользит чуть выше, почти невесомо. — И что с того?

— То, что она смотрела на меня, как на помеху, — выдыхаю я, и его рука замирает.

— А ты позволишь какой-то чужой женщине решать, как тебя оценивать? — его голос резкий, как удар. — Ты правда настолько неуверенная в себе, Диана?

Его слова бьют точно в цель, и я чувствую, как щёки вспыхивают. Не от стыда — от злости. На него, на себя, на эту чёртову Алину с её совершенным маникюром.

— Я не неуверенная, — шиплю я, накрывая его руку своей. — Просто не понимаю, почему ты...

— Почему я что? — перебивает он, и его пальцы сжимают моё колено сильнее. — Почему не кричу на весь ресторан, что ты моя? Почему не помечаю территорию?

— Не передёргивай, — выдыхаю я, но его слова эхом отдаются внутри. "Ты моя". Чёрт, как же я хочу слышать это снова.

— Тогда объясни, чего ты хочешь, — его голос становится тише, и он наклоняется ближе. —Представлений на публике? Или ты просто злишься, потому что кто-то посмел посмотреть на меня не так?

Его рука скользит выше, к внутренней стороне бедра, и я замираю, чувствуя, как дыхание сбивается. Вокруг ресторан, люди, официанты, а он касается меня так, как будто мы одни, и это одновременно возбуждает и бесит.

— Я не злюсь, — лгу я, и мой голос дрожит.

— Лжёшь, — его губы изгибаются в улыбке, и он отстраняется, убирая руку. Мгновенно становится холодно, и я понимаю, что попалась в его ловушку.

— Сволочь, — шепчу я, и он смеётся.

— Ты хотела реакции, Диана. Ты её получила.

Я смотрю на него — на его довольную ухмылку, на то, как он откидывается в кресле, как будто только что выиграл партию в шахматы. И понимаю: он прав.

Я хотела реакции. Хотела, чтобы он показал, что я значу для него больше, чем просто коллега или случайная девчонка в его кровати. И он показал — но не так, как я ожидала.

— Знаешь, что меня действительно бесит? — говорю я, наклоняясь ближе, и моя рука скользит к его запястью. — Что ты всегда прав.

— Не всегда, — отвечает он, но его взгляд темнеет, когда мои пальцы касаются его кожи.

— Всегда, — повторяю я и сжимаю его запястье чуть сильнее, чувствуя, как его пульс учащается под моими пальцами. — И это чертовски раздражает. И заводит одновременно.

Его дыхание на секунду сбивается, и я понимаю — попала в цель. Два могут играть в эту игру, Громов.

— Осторожнее, Савельева, — его голос низкий, предупреждающий. — Не начинай то, что не готова закончить.

— А кто сказал, что я не готова? — шепчу я, и мои пальцы скользят чуть выше, к его предплечью.

Он ловит мою руку, его пальцы обхватывают моё запястье, и это касание — как разряд тока.

— Тогда допивай вино, — говорит он, и в его голосе столько обещаний, что я чувствую, как внутри всё сжимается от ожидания. — Мы едем ко мне.

Я киваю, не доверяя своему голосу, и делаю последний глоток Шардоне. Алина, ревность, весь этот спектакль — всё отходит на второй план. Остаётся только он, его рука на моём запястье и обещание в его глазах.

Тимур расплачивается, не отпуская мою руку, и я чувствую себя как перед прыжком с парашютом — страшно и захватывающе одновременно. Мы выходим из ресторана, и холодный ноябрьский воздух бьёт по щекам, отрезвляя.

— Такси или...? — начинаю я, но он уже достаёт телефон.

— Пили оба, — коротко объясняет он, заказывая машину. — Пять минут.

Мы стоим у входа, и я чувствую, как адреналин смешивается с вином в крови. Его рука на моей пояснице, тёплая и уверенная, и я знаю — сегодня будет не так, как обычно. Что-то изменилось, между нами, и я пока не понимаю, что именно.

Такси подъезжает — белая Toyota Camry с тонированными стёклами. Тимур открывает дверь, и я сажусь. Он садится рядом, даёт адрес водителю, и мы трогаемся.

В машине тихо, только негромкое радио и шум мотора. Тимур сидит рядом, его рука лежит на моём бедре, и я чувствую каждое его прикосновение сквозь ткань. Город мелькает за окном — огни, реклама, людские силуэты, но я вижу только отражение его лица в стекле.

— О чём думаешь? — спрашивает он тихо, и его дыхание касается моего уха.

— О том, что ты невыносим, — отвечаю я так же тихо. — И о том, что не могу перестать об этом думать.

Его рука сжимает моё бедро чуть сильнее, и я поворачиваюсь к нему. В полумраке такси его глаза кажутся почти чёрными, и в них столько голода, что дыхание сбивается.

— Диана, — его голос хриплый, предупреждающий.

— Что? — шепчу я, наклоняясь ближе.

— Не начинай, — но его рука скользит выше.

— Или что? — дразню я, и мои губы почти касаются его шеи. — Остановишь машину?

Он рычит тихо, почти неслышно, и его рука находит мою талию, притягивает ближе. Я оказываюсь почти на его коленях, чувствую тепло его тела, запах одеколона, и понимаю — он на грани.

— Водитель, — напоминает он, но его голос дрожит.

— Ему всё равно, — шепчу я, целуя его шею чуть ниже уха. — Он таких, как мы, катает каждый день.

Тимур замирает, и я чувствую, как его дыхание учащается. Его рука на моей спине, пальцы сжимают ткань свитера, и я знаю — ещё немного, и его самоконтроль треснет.

— Савельева, — его голос как предупреждение и мольба одновременно.

— Громов, — отвечаю я в тон и прикусываю мочку его уха.

Машина тормозит на светофоре, и водитель поднимает громкость радио, давая понять, что он тактично не замечает, что происходит на заднем сиденье. Тимур поворачивается ко мне, его рука обхватывает мою шею, и он целует меня — жёстко, голодно, так, что у меня темнеет в глазах.

Светофор переключается, машина трогается, и он отстраняется, тяжело дыша.

— Ещё пять минут, — говорит он, глядя в окно.

— Долго, — выдыхаю я, но остаюсь рядом, чувствуя, как моё сердце колотится.

— Потерпи, — его рука скользит по моему бедру.

Я смотрю на него — на его профиль в свете фонарей, на то, как он сжимает челюсть, сдерживаясь, и понимаю: сегодня я попробую взять контроль. Посмотрим, Громов, насколько ты готов отдать власть.

Такси останавливается у его дома — высотка из стекла и бетона, где каждое окно стоит как моя месячная зарплата. Тимур расплачивается, мы выходим, и холодный воздух снова отрезвляет. Но ненадолго.

В лифте он стоит рядом, не касается, но я чувствую напряжение, между нами, как статическое электричество.

— Выпить что-нибудь? — спрашивает он, проходя к бару.

— Нет, — отвечаю я, подходя к окну. Город внизу кажется игрушечным, огоньки мерцают, как в калейдоскопе. — Достаточно вина было.

Он подходит сзади, его руки ложатся мне на плечи, и я откидываюсь на его грудь, чувствуя тепло его тела.

— Красиво, — говорю я, кивая на город.

— Ты красивее, — его губы касаются моей шеи, и я закрываю глаза, растворяясь в этом ощущении.

Но сегодня я не собираюсь просто растворяться. Я поворачиваюсь в его руках, смотрю в глаза — тёмные, голодные — и улыбаюсь.

— Знаешь, что я думаю? — шепчу я, и мои руки скользят к пуговицам его рубашки.

— Что? — его голос хриплый.

— Что ты привык всё контролировать, — я расстёгиваю первую пуговицу, потом вторую. — Но сегодня попробуем по-другому.

Его брови приподнимаются, и я вижу удивление в глазах. Он не ожидал такого поворота.

— Диана...

— Шшш, — перебиваю я, прижимая палец к его губам. — Сегодня моя очередь.

Толкаю его к дивану, и он податливо отступает, не сводя с меня взгляда. Садится, откидывается на спинку, и в его позе — вызов. Посмотрим, что ты можешь, Савельева

Я встаю между его ног, руки ложатся ему на колени, и смотрю в глаза — серые, как зимнее небо, но сейчас в них жар.

— Что ты делаешь, Савельева? — голос хриплый, но он не отстраняется.

— То, что хочу, — отвечаю я, и мои ладони скользят по его бёдрам вверх. — Разве не ты говорил, что нужно быть честной с желаниями?

Он напрягается под моими руками, челюсть сжимается.

— Диана...

— Тебе не нравится? — спрашиваю я невинно, расстёгивая ещё одну пуговицу. — Или ты боишься потерять контроль?

Что-то меняется в его взгляде — становится темнее, опаснее. Его рука резко обхватывает моё запястье, останавливая.

— Не играй со мной, — предупреждает он тихо.

— А если я хочу играть? — дразню его, наклоняясь ближе. Мои губы почти касаются его уха. — Что ты сделаешь, Громов?

Его дыхание срывается, и в следующую секунду он резко притягивает меня к себе. Я оказываюсь у него на коленях, его руки на моей талии, крепко, властно.

— Ты не знаешь, во что играешь, — шепчет он, и его губы касаются моей шеи чуть ниже уха.

— Научи, — выдыхаю я, и моя рука ложится ему на затылок, пальцы зарываются в волосы.

Он целует меня — не нежно, не осторожно, а жадно, как будто долго сдерживался и наконец сорвался. Я отвечаю с такой же силой, кусаю его нижнюю губу, и он рычит тихо, прижимая меня ближе.

Ткань рубашки чуть шуршит под моими руками, тепло его груди проступает ближе. Я склоняюсь, целую его ключицу, медленно, намеренно, как будто пробуя вкус.

— Сегодня я веду, Тимур, — выдыхаю ему на кожу.

Он не отстраняется, не торопит. Но я чувствую, как его руки — расслабленные всего секунду назад — становятся тяжелее на моей талии.

— Веди, — произносит он тихо. — Пока я позволяю.

Я усмехаюсь, обвожу его шею руками и притягиваю к себе. Целую — глубоко, жадно, с тем вызовом, что весь ужин крутился, между нами. Двигаюсь ближе, прижимаюсь бёдрами, и ощущаю, как он напрягается подо мной.

Скидываю его рубашку на пол, провожу ногтями по его плечам, чувствуя, как под пальцами двигаются мышцы. Он чуть выдыхает сквозь зубы, но взгляд не отрывает — тёмный, цепкий, контролирующий, даже сейчас.

— Снимай, — приказывает он, дёргая подол моего свитера.

— Сам, — дерзко отвечаю я, и его глаза вспыхивают.

Он стягивает свитер через голову одним движением, бросает на пол, и его взгляд скользит по моему телу — голодно, оценивающе. Я чувствую себя добычей под этим взглядом, и это возбуждает ещё больше.

— Красивая, — говорит он, и его руки скользят по моим рёбрам вверх. — И наглая.

— Тебе нравится, — не вопрос, утверждение.

— Слишком, — признаёт он и целует меня снова, руки расстёгивают застёжку бюстгальтера.

Я сбрасываю его, и Тимур замирает, глядя на меня. В его взгляде столько жара, что я чувствую, как краснею.

— Что? — спрашиваю я, вдруг засмущавшись.

— Идеальная, — его голос звучит почти болезненно, и он наклоняется, губы касаются моей ключицы. — Абсолютно идеальная.

Его рот движется ниже, и я выгибаюсь, тихо стону. Руки скользят по его плечам, мне нужно чувствовать его кожу.

— Спешишь, — усмехается он, но его дыхание учащено.

— Ты слишком медленный, — отвечаю я и прикусываю его плечо. — Для коуча, который всех учит быть решительными.

Он хватает меня за бёдра, резко поднимается, и я обхватываю его ногами за талию. И меняет нас местами укладывая меня спиной на диван, нависает сверху.

— Решительными? — его рука скользит по моему бедру, под юбку. — Покажу тебе решительность.

Его пальцы находят край кружевных трусиков, и я задыхаюсь, когда он касается меня там, где я уже мокрая от желания.

— Уже готова, — констатирует он с довольной усмешкой. — А я ещё даже не начинал.

— Тимур, — я произношу его имя как мольбу, и что-то в его взгляде становится мягче.

Он чуть прикусывает губу, но глаза всё так же цепляются за мои.

— Куда ты все спешишь, Савельева? — спрашивает он, и руки мгновенно перехватывают мои запястья.

Я пытаюсь вырваться, но он легко фиксирует их одной рукой над моей головой, а другой скользит вниз по моему животу.

Его пальцы двигаются медленно, мучительно, и я извиваюсь под ним, цепляюсь за его плечи.

— Не дразни, — прошу я.

— А ты? — он кусает мою нижнюю губу. — Всё это время дразнила меня.

— Это было... разное, — задыхаюсь я, когда его палец скользит внутрь.

— Нет, — он добавляет второй, и я выгибаюсь. — Это было именно это. Ты с первого дня хотела меня.

Я хочу возразить, но он движется быстрее, и слова превращаются в стон. Он прав — я хотела его с того момента, как он впервые посмотрел на меня этим пронизывающим взглядом.

— Признайся, — требует он, и его губы касаются моего соска.

— Да, — выдыхаю я. — Хотела. С первого дня.

— Хорошая девочка, — хвалит он, и эти слова отзываются где-то глубоко внизу живота.

Он убирает руку, и я протестующе стону, но он уже расстёгивает ремень, молнию. Я помогаю ему избавиться от оставшейся одежды, и когда он снова нависает надо мной, обнажённый, я на секунду забываю дышать.

— Никуда не денешься, — говорит тихо, голос тяжёлый и глубокий.

Его руки скользят ниже, по изгибам моих бёдер, а пальцы впиваются в кожу так, что я сжимаю губы, чтобы не выдать свой восторг.

Он медленно входит в меня, не торопясь, чтобы растянуть это мгновение — между каждым движением и каждым стоном словно висит напряжение, которое готово взорваться.

Я цепляюсь за его плечи, ногти впиваются в кожу, оставляя красные следы, и чувствую, как он напрягается под моими пальцами. Его движения становятся глубже, резче, но всё ещё под контролем — он не теряет себя, даже сейчас. Чёрт, Громов, как ты это делаешь? Как держишь всё в своих руках, когда я уже тону в тебе?

— Тимур, — выдыхаю я, и моё дыхание сбивается, когда он подаётся ближе, его губы касаются моего уха.

— Что, Диана? — его голос — как раскалённый металл, обжигает. — Хочешь, чтобы я остановился?

— Не смей, — почти рычу я, и он смеётся — низко, хрипло, так, что мурашки бегут по спине.

— Тогда держись, — шепчет он, и его рука, всё ещё удерживающая мои запястья, сжимает чуть сильнее. — Потому что я только начал.

Его движения становятся быстрее, и я чувствую, как моё тело отзывается на каждое его касание, каждый толчок. Это не просто секс — это борьба, игра, где он снова берёт верх, несмотря на мои попытки вести. Я выгибаюсь под ним, пытаясь встретить его ритм, но он задаёт темп, и я сдаюсь, растворяюсь в этом жаре, в его силе, в его чёртовой уверенности.

— Ты так красиво сдаёшься, — говорит он, его губы скользят по моей шее, оставляя горячие следы. — Всегда дерзишь, но в итоге — моя.

— Не твоя, — выдыхаю я, но голос дрожит, и я знаю, что он слышит ложь. — Я просто… даю тебе фору.

— Фору? — он прикусывает мою кожу чуть сильнее, и я стону, не в силах сдержаться. — Это не фора, Диана.

Его слова бьют прямо в сердце, и я ненавижу, как он прав. Ненавижу и обожаю одновременно. Я тянусь к нему, целую его жёстко, кусая его губы, как будто пытаюсь вернуть себе хоть каплю контроля. Но он отвечает с той же силой, его язык вторгается в мой рот, и я тону, теряю себя в этом поцелуе.

— Признай, — шепчет он, отстраняясь на миг, его дыхание горячее, неровное. — Тебе нравится, когда я веду.

— Чёрт с тобой, — выдыхаю я, и мои ноги обхватывают его бёдра сильнее, притягивая ближе. — Веди, Громов. Но не думай, что я всегда буду такой покорной.

Он ухмыляется, и его рука отпускает мои запястья, только чтобы скользнуть вниз, к моим бёдрам. Он приподнимает меня, меняя угол, и я задыхаюсь, когда он входит ещё глубже, заполняя меня полностью. Мои руки наконец свободны, и я впиваюсь пальцами в его волосы, тяну его к себе, целую с такой жадностью, как будто он — мой единственный источник воздуха.

— Не будешь, — соглашается он, и в его голосе — смесь насмешки и восхищения. — Но сейчас ты моя, Диана. И мне это чертовски нравится.

Я хочу ответить, но слова превращаются в стон, когда он ускоряется, и мир вокруг сужается до нас двоих — до его рук, его тела, его дыхания. Я чувствую, как напряжение внутри нарастает, как волна, готовая меня накрыть. Он чувствует это, его движения становятся точнее, жёстче, и я знаю — он не отпустит, пока я не разлечусь на куски.

— Тимур, — шепчу я, и моё тело дрожит, на грани.

— Да, — отвечает он, и его голос — как обещание. — Давай, девочка. Отпусти.

И я отпускаю. Волна накрывает меня, и я кричу, цепляясь за него, пока мир не растворяется в белом шуме. Он следует за мной через пару секунду, его дыхание срывается, тело напрягается, и я чувствую, как он сжимает меня, будто боится, что я исчезну. Мы замираем, его лоб упирается в мой, и я слышу, как его сердце колотится, синхронно с моим.

Я лежу, всё ещё задыхаясь, чувствуя, как его тепло обволакивает меня. Его рука лениво скользит по моему бедру, и я вздрагиваю, всё ещё слишком чувствительная. Он смотрит на меня, глаза блестят в полумраке, и в них — эта его фирменная смесь насмешки и тепла.

— Ну что, Савельева, — говорит он, и его голос хриплый, с лёгкой насмешкой. — Всё ещё думаешь, что можешь вести?

Я фыркаю, откидываясь на диван, и тяну его за волосы, заставляя наклониться ближе.

— Думаешь, я сдалась? — усмехаюсь я, хотя моё тело всё ещё дрожит от его прикосновений. — Это был только первый раунд, Громов.

Он смеётся — тихо, но этот звук пробирает до костей. Его губы касаются моего виска, и он шепчет:

— Первый раунд? — его пальцы скользят по моей талии, дразняще легко. — Тогда готовься, девочка.

— Ты же знаешь, я умею удивлять., — отвечаю я, и моя рука тянется к его груди, ногти слегка царапают кожу.

— О, я заметил, — говорит он, и его глаза темнеют, когда я прижимаюсь к нему ближе. — Но, если ты хочешь играть, играй по-крупному.

Я улыбаюсь, чувствуя, как адреналин снова бьёт в кровь. Это не разговор о будущем, не сомнения — это наша игра, где каждый пытается перетянуть канат. И, чёрт возьми, мне это нравится. Я наклоняюсь и целую его — медленно, лениво, как будто у нас впереди целая ночь. Потому что она у нас есть.

— По-крупному, значит, — шепчу я, отстраняясь, и мои пальцы скользят по его шее. — Тогда не расслабляйся, Громов. Я ещё не закончила.

Он ухмыляется, и его рука ложится мне на затылок, притягивая для ещё одного поцелуя — короткого, но с этим его напором, от которого у меня мурашки.

— Жду, — говорит он, и в его голосе — вызов.

Я смеюсь, откидываясь на диван, и чувствую, как его взгляд скользит по мне, как будто он уже планирует следующий ход. Тимур, ты невыносим. Но я не хочу, чтобы это заканчивалось.

31

Утро врывается в спальню полосами света сквозь жалюзи. Я просыпаюсь, чувствуя тепло его тела рядом, и на секунду замираю, глядя на его лицо. Он спит, дыхание ровное, но даже во сне его рука лежит на моём бедре, тяжёлая, как якорь. Лежу, как дура, и наслаждаюсь тем, как его пальцы слегка сжимаются, будто он боится, что я исчезну.

Мой внутренний голос хмыкает: «Ну и что, Савельева? Ты теперь будешь тут валяться и мечтать, как школьница? Вставай, пока он не проснулся и не начал опять тебя разводить на "моя девочка"». Но я не встаю.

Вместо этого поворачиваюсь, подпираю голову рукой и разглядываю его. Щетина чуть отросла, волосы растрёпаны, и в утреннем свете он выглядит не как всемогущий коуч, а как... мой. От этой мысли внутри всё сжимается, и я злюсь на себя.

Блять, Диана, соберись. Это просто секс. Просто страсть. Просто... чёрт, кто я обманываю?

Его телефон на тумбочке вибрирует, и я невольно кошусь на экран. Имя — Алина. Сообщение: «Тимур, можем обсудить проект. Созвонимся?». Я чувствую, как внутри всё холодеет.

Алина? Та самая, с её идеальным маникюром и этим её взглядом, как будто она до сих пор считает, что имеет на него права? Я стискиваю зубы, пытаясь прогнать это чувство.

Не ревность. Нет. Просто... раздражение. Да, точно, раздражение.

Тимур шевелится, открывает глаза и ловит мой взгляд. Его губы изгибаются в ленивой улыбке, и я понимаю, что он заметил, как я пялюсь на его телефон.

— Утро доброе, — говорит он, и его голос хриплый, сонный, но с этой чёртовой насмешкой. — Что ты там высматриваешь?

— Ничего, — бурчу я, отворачиваясь, но он уже тянется к телефону и видит сообщение.

— Алина, — произносит он, и его тон ровный, без эмоций. — Что-то по старому проекту, наверное.

— Ага, — цежу я, скрещивая руки. — Проект. Конечно. Она вчера в ресторане тоже выглядела, как будто хочет обсудить "проект".

Он поворачивается ко мне, и его бровь приподнимается. Чёрт, я знаю этот взгляд.

— Опять накручиваешь? — спрашивает он, и в его голосе смесь веселья и лёгкого раздражения. — Я думал, мы вчера это закрыли.

— Я не накручиваю, — огрызаюсь я, хотя щёки уже горят. — Просто странно, что она пишет тебе в семь утра. Как будто не может подождать до рабочего дня.

Он откладывает телефон, не отвечая на сообщение, и садится на кровати, глядя на меня. Его глаза — серые, как утреннее небо, но в них уже тот самый огонь, от которого у меня дыхание сбивается.

— Диана, — говорит он, и его голос становится ниже, почти интимным. — Алина — это прошлое. Клиентка, которая пыталась перейти границы. Я её отшил. Конец истории.

Я моргаю, чувствуя, как внутри что-то отпускает. Он говорит это так просто, без лишних слов, но я вижу в его глазах — он не врёт. И всё же, чёрт возьми, её имя всё ещё цепляет меня, как заноза. Может, это не про неё, а про меня — про то, что я привыкла к парням, которые заставляли меня бегать за их вниманием, доказывать, что я достойна. А с Тимуром всё иначе, и я не знаю, как с этим быть.

— Отшил, значит, — повторяю я, стараясь звучать небрежно, но голос выдаёт. — А она, похоже, не поняла.

— Её проблемы, — пожимает он плечами, и его рука тянется ко мне, пальцы касаются моего запястья. — Но, если тебя это так цепляет, скажи, чего ты хочешь.

Я смотрю на него, чувствуя, как его прикосновение снова разжигает что-то внутри. Хочу сказать, что мне плевать, что я не из тех, кто устраивает сцены из-за бывших клиенток. Но вместо этого я наклоняюсь ближе, и мои губы почти касаются его.

— Хочу, чтобы ты доказал, что она — прошлое, — шепчу я, и моя рука скользит по его груди, чувствуя, как его сердце бьёт под пальцами.

Тимур замирает, и его глаза сужаются, но не от злости — от этой его фирменной смеси насмешки и контроля. Он не двигается, не поддаётся, и я вдруг понимаю, что перегнула. Чёрт, Диана, что ты несёшь? Он не из тех, кто прыгает через обручи, чтобы доказать очевидное.

— Доказал? — его голос низкий, с лёгкой хрипотцой, но в нём сталь. — Савельева, ты серьёзно? Я вчера тебя из ресторана чуть не унёс на руках, а ты всё ещё хочешь, чтобы я играл в твои игры?

Я открываю рот, чтобы возразить, но слова застревают. Щёки горят, и я ненавижу себя за это. Он весь вечер показывал, что я — его центр, его выбор, а я всё равно пытаюсь втянуть его в этот дурацкий танец, как с бывшими, которые любили держать меня на крючке.

— Я не… — начинаю я, но он перебивает, его рука сжимает моё запястье чуть сильнее, не больно, но достаточно, чтобы я замолчала.

— Ты знаешь, что мне не нужно ничего доказывать, — говорит он, и его голос — как тёмный мёд, обволакивает. — И знаешь, почему. Потому что я здесь. С тобой.

Его слова бьют точно в цель, и я выдыхаю, чувствуя, как напряжение внутри растворяется. Блять, Громов, как ты это делаешь? Как одним взглядом заставляешь меня чувствовать себя одновременно дурой и самой желанной женщиной на свете? Я хочу огрызнуться, сохранить лицо, но вместо этого киваю, и мои пальцы касаются его щеки, чувствуя лёгкую щетину.

— Ладно, — бурчу я, и уголки губ дрожат от улыбки. — Но, если она ещё раз напишет в семь утра, я сама ей отвечу.

Он смеётся — тихо, но этот звук пробирает до костей. Его рука скользит по моей талии, притягивая ближе, и я чувствую тепло его тела, запах его кожи — всё то, что делает меня слабой, несмотря на все мои попытки быть дерзкой.

— Напишешь? — его бровь приподнимается, и он наклоняется, его губы касаются моего виска. — И что скажешь?

— Что ты занят, — шепчу я, и моя рука скользит по его шее, ногти слегка царапают кожу. — Очень занят. Мной.

— Хороший ответ, — говорит он, и его голос становится ниже, с этим его напором, от которого у меня мурашки. — А теперь покажи мне, насколько я занят.

Я улыбаюсь, чувствуя, как адреналин снова бьёт в кровь. Это не доказательства, не качели — это наша игра, где он всегда на шаг впереди, но я всё равно пытаюсь его обставить. Я наклоняюсь и целую его — медленно, лениво, но с этим вызовом, который он так любит. Его руки находят мои бёдра, и я знаю — утро будет жарким.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Только не думай, что я так легко сдаюсь, — шепчу я, отстраняясь на миг, и мои пальцы зарываются в его волосы.

— Не думаю, — отвечает он, и его губы находят мою шею, оставляя горячий след. — Но мне нравится, когда ты пытаешься.

Я смеюсь, и его руки стягивают с меня простыню, как будто вчерашняя ночь была только разминкой. Алина? Пусть пишет свои сообщения. Они до него не дойдут.

***

Мы валяемся в постели дольше, чем следовало бы, но я не жалуюсь. Его рука лениво скользит по моей спине, а я лежу, уткнувшись носом в его плечо, и слушаю, как его дыхание выравнивается. За окном ноябрьский город просыпается — машины гудят в пробках, где-то сигналит клаксон, но здесь, в его спальне, всё ещё тихо, как будто мы в каком-то пузыре, где нет ни работы, ни Алины, ни всей этой суеты.

— Надо вставать, — говорю я, но не двигаюсь. Мой голос звучит лениво, как будто я сама себя не убедила.

— Надо, — соглашается он, но его пальцы продолжают чертить узоры на моей коже. — Но я пока не закончил с тобой.

Я фыркаю, поднимаю голову и смотрю на него. Его глаза — тёмные, с лёгкой насмешкой, но в них есть что-то тёплое, что он прячет от всех, кроме меня.

— Сволочь, — бурчу я, но улыбаюсь. — Ты всегда так говоришь, когда хочешь, чтобы я опоздала.

— А ты всегда опаздываешь, — парирует он, и его рука скользит ниже, к моему бедру, сжимает чуть сильнее. — Но я же не жалуюсь.

— Потому что ты босс, — огрызаюсь я, но моё тело уже отзывается на его прикосновение, и я ненавижу, как легко он меня заводит. — А я, между прочим, должна быть в офисе к девяти.

— Я твой босс, — напоминает он, и его голос становится ниже, с этим его бархатным оттенком, от которого у меня всё внутри сжимается. — И я разрешаю тебе опоздать.

Я смеюсь, толкаю его в грудь, но он ловит мою руку и притягивает меня ближе, целуя так, что я забываю, о чём вообще говорила. Громов, ты невыносим.

Когда мы наконец выбираемся из постели, я чувствую себя как после марафона — ноги ватные, но внутри всё горит. Тимур варит кофе, а я стою у окна, глядя на город.

— Держи, — он протягивает мне кружку, и я беру её, чувствуя тепло его пальцев, когда они касаются моих.

— Спасибо, — говорю я, делая глоток. Кофе горький, крепкий, именно такой, как я люблю. — Ты хоть иногда делаешь что-то не идеально?

— Иногда, — ухмыляется он, и его взгляд скользит по мне, как будто он снова раздевает меня глазами. — Но с тобой у меня нет шансов ошибиться.

— Льстец, — фыркаю я, но щёки горят. Я отворачиваюсь к окну, чтобы скрыть улыбку, но знаю, что он её заметил.

Мы пьём кофе молча, и это молчание — не тяжёлое, а тёплое, как будто мы наконец-то нашли ритм, где не нужно заполнять тишину словами. Но внутри всё равно что-то свербит. Не Алина, не её сообщение — что-то глубже. Я привыкла к парням, которые держали меня в подвешенном состоянии, заставляли гадать, что будет дальше. А Тимур... он другой. Он не играет в эти игры, не даёт поводов сомневаться, но я всё равно жду подвоха. И это бесит меня больше всего.

— О чём задумалась? — спрашивает он, ставя кружку на стол и подходя ближе. Его рука ложится мне на талию, и я вздрагиваю, хотя уже должна привыкнуть к его прикосновениям.

— О том, что ты слишком идеальный, — вру я, но только наполовину. — Это подозрительно, Громов.

— Подозрительно? — его бровь приподнимается, и он наклоняется ближе, его дыхание касается моего уха. — Хочешь, я покажу тебе, какой я неидеальный?

Я смеюсь, отталкиваю его, но он ловит мои руки и притягивает к себе, целуя в висок. Это не тот жаркий поцелуй, что был утром, а что-то мягкое, почти нежное, и от этого у меня внутри всё сжимается.

— Хватит, Громов, — говорю я, выскальзывая из его рук и ставя кружку на стол. — Если я ещё раз опоздаю, Лера с Марком начнут шушукаться, что я провожу утро не за контентом, а... — я делаю паузу, бросая на него взгляд, — за чем-то поинтереснее.

Тимур ухмыляется, скрестив руки, и откидывается на спинку дивана, глядя на меня так, будто я — его любимое шоу. Его рубашка всё ещё расстёгнута на пару пуговиц, и я стараюсь не пялиться на его грудь, но, чёрт, это сложно.

— И что? — его голос низкий, с этой его бархатной хрипотцой. — Пусть шушукаются. Я же сказал, мне плевать, что думают другие.

— Тебе-то плевать, — фыркаю я, хватая свою сумку с пола. — А мне потом ловить их взгляды, пока я пытаюсь объяснить, почему посты в соцсетях ещё не готовы. — Я закатываю глаза, представляя, как Лера с её идеальной чёлкой будет коситься на меня весь день.

Он смеётся — тихо, но этот звук пробирает до костей, и встаёт с дивана, подходя ближе. Его рука ложится мне на талию, пальцы слегка сжимают кожу, и я вздрагиваю, хотя уже должна привыкнуть к тому, как легко он меня заводит.

— Бедная Савельева, — говорит он, наклоняясь так, что его дыхание касается моего уха. — Придётся тебе научиться игнорировать чужие взгляды. Или хочешь, чтобы я их уволил?

Я фыркаю, толкаю его в грудь, но он даже не шелохнётся, только ухмыляется шире.

— Уволил? — переспрашиваю я, приподнимая бровь. — Это ты теперь будешь вести проект? Представляю, как ты пишешь посты про «личностный рост» с эмодзи сердечек.

— Может, и напишу, — его глаза блестят, и он наклоняется ближе, его губы почти касаются моих. — Но без сердечек. Я больше про... — он делает паузу, и его рука скользит ниже, к кромке моих джинс, — про другие эмоции.

Я смеюсь, отталкиваю его руку, но моё тело уже отзывается, и я ненавижу, как он это делает — одним взглядом, одним касанием. Чёрт, Диана, соберись. Я привыкла к парням, которые держали меня на крючке, заставляли гадать, что я для них значу. А Тимур — он не играет в эти игры. Он просто здесь, со мной, и это сбивает с толку. Я хочу дразнить его, тянуть за ниточки, но он всегда перехватывает контроль, и это бесит. И заводит.

— Держи свои эмоции в узде, Громов, — говорю я, отступая к двери и поправляя волосы. — У нас сегодня занятие, и я не хочу, чтобы ты отвлекал меня своими... — я обвожу его взглядом, — талантами.

— Талантами? — его бровь приподнимается, и он подходит ближе, прижимая меня к стене у двери. Его рука упирается в стену над моим плечом, и я чувствую тепло его тела, запах его одеколона. — А ты, Савельева, не отвлекаешь меня, когда стоишь вот так, с этим взглядом?

Я хочу огрызнуться, но его близость сбивает дыхание. Его глаза — тёмные, с этим его огнём, который он приберегает только для меня. Я наклоняюсь чуть ближе, мои губы почти касаются его подбородка.

— Я? — шепчу я, и мои пальцы скользят по его груди, чуть царапая кожу. — Я просто невинная сотрудница, которая хочет сделать свою работу.

— Невинная? — он смеётся, и этот звук — как тёплая волна. — Сомневаюсь, что кто-то в это поверит.

Он целует меня — коротко, но с этим его напором, от которого у меня колени дрожат. Я отталкиваю его, но не сильно, и он отступает, всё ещё ухмыляясь.

— Одевайся, — говорю я, открывая дверь. — А то я уйду без тебя, и тебе придётся объяснять группе, почему ты опоздал на своё же занятие.

— Попробуй, — отвечает он, но уже тянется за своей рубашкой. — Посмотрим, как далеко уйдёшь.

Я показываю ему язык, и он смеётся, и этот звук — как тёплая волна, которая смывает остатки утренней неловкости. Мы собираемся в молчании, но оно не тяжёлое — оно наше, пропитанное этой химией, которая тянет нас друг к другу, даже когда мы просто пьём кофе или спорим о том, кто из нас больше опаздывает. Я ловлю себя на мысли, что мне это нравится — не только жар, не только его руки, но и эти моменты, когда мы просто рядом.

32

Улица встречает нас холодным ноябрьским ветром, который лезет под воротник, пока мы идём к машине Тимура. Он открывает мне дверь своего чёрного BMW, и я ныряю внутрь, чувствуя запах кожи и его одеколона. Пока он обходит машину, я успеваю бросить взгляд в зеркало заднего вида — волосы растрепались, но, чёрт, мне идёт эта утренняя небрежность.

Тимур садится за руль, и я замечаю, как он стряхивает невидимую пылинку с рукава черного пальто, надетого поверх бежевого свитера. Чёрные брюки сидят так, будто их шили прямо на нём, и я невольно пялюсь на его профиль.

Блин, выглядит, как будто собрался покорять мир, а не на работу.

— Сегодня адский день, — говорит он, заводя двигатель, и его голос звучит ровно, но я слышу напряжение. — Триста семьдесят заявок, а мне нужно отобрать только двадцать.

Я поворачиваюсь к нему, приподнимая бровь.

— Лично? — переспрашиваю я, поправляя ремень безопасности. — Может все-таки делегируешь часть заявок на Марка или Леру?

Он бросает на меня взгляд — короткий, но с этой его фирменной смесью насмешки и стали.

— Это не про делегирование, Диана, — отвечает он, выруливая на дорогу. — Каждый из этих двадцати должен быть правильным. Я не могу доверить это никому. Одно слабое звено — и вся группа развалится. Люди платят за результат, а результат начинается с меня.

Я киваю. Хочу сказать что-то колкое, чтобы не выдать, как меня цепляет его серьёзность, но вместо этого просто смотрю на него, пока он сосредоточенно ведёт машину.

— Что, Савельева? — ловит он мой взгляд, и уголки его губ приподнимаются. — Опять строишь планы, как меня отвлечь?

— Мечтай, Громов, — фыркаю я, но мои щёки горят. — Просто думаю, как ты выживешь, уткнувшись в эти триста семьдесят анкет.

— Выживу, — отвечает он, и его рука на секунду касается моего колена, лёгкое касание, но достаточно, чтобы я вздрогнула. — Если ты не будешь слишком сильно меня отвлекать.

— Я? Отвлекать? — я закатываю глаза, но сердце стучит быстрее. — Это ты утром не давал мне встать с кровати.

Он смеётся — тихо, хрипло, и этот звук пробирает до костей. Но мы уже подъезжаем к её дому, и я выскальзываю из машины, чтобы переодеться. В шкафу выбираю чёрные узкие брюки, белую шёлковую блузку и тёмно-серый жакет — строго, но с намёком, чтобы гармонировать с его свитером и рубашкой. Я не хочу выглядеть, как будто стараюсь слишком сильно, но, чёрт, рядом с ним хочется быть на уровне. Вернувшись в машину, я ловлю его взгляд — быстрый, оценивающий, и понимаю, что попала в точку.

— Неплохо, Савельева, — говорит он, и его голос становится ниже. — Но не думай, что это спасёт тебя от работы.

— Сволочь, — бурчу я, но улыбаюсь, пока мы едем в офис.

Мы вваливаемся в офис, и холод всё ещё цепляется за кожу. Тимур стягивает пальто, вешает его на вешалку у входа, и я невольно пялюсь на то, как бежевый свитер обтягивает его плечи, а воротник белой рубашки выглядывает ровно настолько, чтобы я захотела его поправить. Или расстегнуть.

Диана, сосредоточься. Мы сразу идём в переговорную, где уже сидит Марк, уткнувшись в ноутбук. Его очки сползли на кончик носа, пальцы летают по клавиатуре, как будто он боится, что Тимур сейчас начнёт его отчитывать.

— Утро, Марк, — бросает Тимур, садясь во главе стола и открывая свой ноут. Его голос — как всегда, спокойный, но с этой стальной ноткой, которая заставляет всех в комнате подтянуться. Он скидывает пальто на спинку стула, поправляет свитер и открывает дашборд, где графики и цифры заполняют экран.

— Доброе, — бурчит Марк, не отрываясь от экрана, но его взгляд мельком скользит по мне. Я знаю этот взгляд — любопытный, как будто он пытается понять, что между нами. Ох, Марк, если бы я сама до конца понимала.

— Статистика за сутки готова? — спрашивает Тимур, и его пальцы уже бегают по клавишам. Графики мелькают, и я вижу, как он хмурится, будто цифры лично его оскорбили.

— Да, всё в отчёте, — отвечает Марк, пододвигая к нему планшет с таблицами. — Трафик вырос на двенадцать процентов после запуска, но конверсия в заявки пока на три целых и восемь десятых процента. Это ниже, чем мы планировали, но для старта нормально. Средний рынок — около четырёх процентов, так что мы близко.

— Близко — это не результат, — отрезает Тимур, и его тон такой, что я почти жалею Марка. — Почему конверсия ниже четырёх? Мы обсуждали, что лендинг должен быть заточен под целевую аудиторию.

Марк поправляет очки, и я вижу, как он напрягается. Тимур не кричит, но его вопросы — как ножи, режут точно и без крови.

— Проблема в форме заявки, — начинает Марк, листая таблицы. — Она слишком длинная, люди бросают на полпути. Плюс, в мобильной версии кнопка «Отправить» иногда не срабатывает. Я уже начал перерабатывать UX, Лера подтянет UI к завтрашнему утру.

— К завтрашнему утру? — Тимур приподнимает бровь, и я вижу, как Марк сглатывает. — Хочу видеть прототип сегодня к шести. И протестируй мобильную версию сам. Если кнопка глючит, это твоя зона ответственности.

— Понял, — кивает Марк, и его пальцы снова стучат по клавиатуре, как будто он хочет доказать, что уже исправляет всё на свете.

Я стою у края стола, чувствуя себя немного лишней. Тимур в своём мире — цифры, графики, заявки. Он даже не смотрит на меня, и это, чёрт возьми, цепляет. Я привыкла, что его взгляд всегда находит меня, а сейчас он уткнулся в экран, как будто я — просто часть офисной мебели. Ну, ладно, Громов, я найду, чем себя занять.

— Пойду работать, — говорю я, подхватывая сумку. — Надо проверить соцсети.

Тимур поднимает взгляд, и на секунду его глаза задерживаются на мне — тёмные, цепкие, как будто он вспоминает, как утром прижимал меня к кровати. От этого взгляда у меня внутри всё сжимается, но я держу лицо.

— Проверь вовлечённость, — говорит он, и его голос деловой, но с этим намёком, который только я улавливаю. — И подготовь план на следующую неделю. К трём часам жду отчёт.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Слушаюсь, босс, — фыркаю я, но уголки губ дрожат от улыбки. Он знает, что я ненавижу, когда он так командует, но, блин, это почему-то заводит.

Я выхожу из переговорной, чувствуя его взгляд в спину, и направляюсь в другую переговорную — маленькую, с панорамным окном и столом, где можно работать в тишине.

С собой ноутбук и блокнот, куда я обычно записываю идеи для постов. Офис гудит: Лера что-то обсуждает по телефону, Аня на ресепшене этажа отвечает на звонок, её голос мягкий, профессиональный.

Я сажусь, открываю ноутбук и пялюсь на аналитику соцсетей. Вовлечённость выросла на пятнадцать процентов за день — неплохо, но можно лучше. Я начинаю наброски для постов: истории участников прошлых групп Тимура, их «до и после». Копаюсь в архивах, нахожу цитаты клиентов, старые фото, и постепенно затягиваюсь.

Это не просто работа — это как собирать пазл, где каждый пост должен зацепить, вдохновить, привести новых людей к Тимуру. И, чёрт, я хороша в этом.

Но мысли всё равно сбиваются на него. Как он там, в переговорной, роется в этих трёхстах семидесяти анкетах? Я представляю его с этим его серьёзным взглядом, как он делает пометки, задаёт Марку вопросы, и от этого внутри что-то тёплое.

Блин, Савельева, не отвлекайся. Когда я начала думать о его рабочих буднях, как о чём-то... сексуальном? Я качаю головой, открываю чат с Лерой и пишу:

«Ты в курсе, что Тимур сегодня будет как зверь? Триста семьдесят заявок, и он их все лично читает. Пожалей Марка, его сейчас в порошок сотрут».

Лера отвечает через минуту: «Ха, Марк уже потеет. А ты где? Опять с Громовым в обнимку была?»

Я закатываю глаза, но улыбаюсь. «Завидуй молча. Я в переговорной напротив вас, работаю, в отличие от некоторых».

К обеду живот напоминает о себе урчанием, и я решаю заказать еду для всех. Открываю приложение доставки, выбираю салат с авокадо и креветками для себя — лёгкий, но сытный, и стейк из индейки с овощами гриль, чтобы не чувствовать себя слишком правильной.

Для Тимура заказываю то же самое — знаю, что он забудет поесть, пока не вынырнет из своих заявок. Потом иду в переговорную, где сидят Марк и Лера. Марк всё ещё уткнулся в ноутбук, Лера листает что-то на телефоне, её идеальная чёлка чуть падает на глаза.

— Ребята, заказываю обед, — говорю я, опираясь на дверной косяк. — Что берёте?

Марк поднимает голову, снимает очки и потирает глаза.

— О, спасительница, — усмехается он. — Мне бургер с говядиной и картошку фри. И пусть Аня заберёт доставку, она оплатит от компании.

— Ага, ок, — киваю я. — Лера?

— Салат с тунцом и латте, — отвечает она, не отрываясь от телефона. — И, Ди, скажи Ане, чтобы проверила, не перепутали ли соус. В прошлый раз вместо горчичного был какой-то майонезный кошмар.

— Поняла, — говорю я, записывая заказы в телефон. — Аня разберётся.

Я возвращаюсь к своему ноутбуку, оформляю заказ и отправляю Ане сообщение с просьбой забрать и оплатить. Доставка обещает быть через полчаса, и я, довольная собой, дописываю ещё один пост — про женщину, которая после курса Тимура открыла свой бизнес. История цепляет, и я уже представляю, как подписчики будут лайкать и комментировать.

Когда еда приходит, я забираю пакеты у Ани и несу долю Тимура в его кабинет. Он сидит за столом, вокруг гора распечаток, ноутбук открыт, и он хмурится, делая пометки ручкой. Его свитер чуть задрался, открывая полоску белой рубашки, и я невольно пялюсь. Чёрт, Громов, ты даже за работой выглядишь, как модель.

— Обед, — говорю я, ставя контейнеры на стол. — Салат, стейк. Не благодари, я знаю, ты без меня с голоду помрёшь.

Он поднимает взгляд, и на секунду его глаза смягчаются, хотя морщинка между бровей остаётся.

— Ты слишком заботливая, Савельева, — говорит он, отодвигая бумаги. — Это подозрительно.

— Подозрительно? — фыркаю я, садясь на край стола и открывая ему салат. — Это я просто не хочу, чтобы ты свалился, пока роешься в своих анкетах. Как дела, кстати? Сколько уже отобрал?

Он откидывается в кресле, потирает шею, и я вижу, как усталость проступает на его лице, но он всё равно держится, как будто это его топливо.

— Семь, — отвечает он. — Каждую заявку читаю, как детектив. Половина — пустышки, люди пишут, чтобы покрасоваться. Но есть те, кто реально готов работать. Их и ищу.

Я киваю, впечатлённая. Он не просто листает анкеты — он как будто взвешивает каждую душу на весах. И это, чёрт возьми, делает его в моих глазах ещё привлекательнее.

— Семь — это уже что-то, — говорю я, вмешиваю соус в салат. — Но не засиживайся до ночи, Громов. А то я не буду ждать и поеду домой.

Он усмехается, открывая свой контейнер, и я вижу, как его плечи расслабляются.

— Ешь всё, — добавляю я, приподнимая бровь. — Не смей оставлять половину, как в прошлый раз.

— Слушаюсь, — отвечает он с насмешкой, но его взгляд скользит по мне, и я чувствую тепло. Мы не были так близко с утра, и я вдруг понимаю, как соскучилась по его рукам.

Я наклоняюсь ближе, и он ловит момент, его пальцы касаются моего подбородка, притягивая для поцелуя — тёплого, медленного, с привкусом кофе и чего-то ещё, что принадлежит только ему. Я отвечаю, забывая про салат, и чувствую, как его большой палец проводит по моей нижней губе, когда он отстраняется.

— Спасибо, — шепчет он, и его голос низкий, почти интимный.

— За что? — улыбаюсь я, всё ещё чувствуя его тепло.

— За то, что ты здесь, — говорит он, и от этих слов у меня внутри всё сжимается.

Я краснею, как дура, и отворачиваюсь, чтобы скрыть это, хватая свой контейнер.

— Ешь давай, — бурчу я, вставая. — А я пошла работать. Посты сами себя не напишут.

— Не расслабляйся, Савельева, — бросает он мне вслед, и я слышу в его голосе улыбку. — К трём жду отчёт.

Я показываю ему язык через плечо и выхожу, чувствуя, как его взгляд провожает меня. В руках два контейнера с моей едой — салат с авокадо и креветками и стейк из индейки с овощами, которые пахнут так, что желудок уже орёт от нетерпения.

Коридор офиса гудит привычной суетой: Аня на ресепшене что-то печатает, её ногти стучат по клавиатуре, как маленький дятел. Я направляюсь в переговорную, где Марк и Лера уже устроили свой мини-пикник. Запах бургера и кофе бьёт в нос, едва я открываю дверь.

Марк сидит, закинув ноги на соседний стул, и жуёт бургер, как будто это его последний день на земле. Лера аккуратно ковыряет салат с тунцом, её латте стоит рядом, и она смотрит на Марка с лёгким презрением, как будто он только что нарушил все законы этикета.

— О, Ди, ты вовремя, — говорит Марк, отрываясь от бургера и вытирая руки салфеткой. — А то Лера уже начала читать мне лекцию про то, как я ем, как пещерный человек.

— Потому что ты и есть пещерный человек, — фыркает Лера, отпивая латте. — Серьёзно, Марк, у тебя соус на подбородке. Это отвратительно.

Я хмыкаю, ставлю свои контейнеры на стол и сажусь напротив них. Открываю салат, и запах авокадо с креветками заставляет меня на секунду забыть, что я вообще-то злюсь на Марка за его любопытные взгляды утром.

— Лера, не начинай, — говорю я, впиваясь в салат. — Он просто завидует, что твой салат выглядит, как с обложки журнала, а его бургер — как из забегаловки.

Марк ржёт, чуть не подавившись картошкой фри.

— Зависть — это не про меня, Диана, — отвечает он, подмигивая. — Я просто рад, что сайт не рухнул за сутки. Это, знаешь, повод для праздника. Предлагаю сегодня после работы рвануть в «Точку». Пивка, коктейли, потанцуем. Что скажете, девочки?

Лера закатывает глаза, но уголки её губ дрожат от улыбки.

— «Точка»? — переспрашивает она, отставляя латте. — Это тот бар, где ты в прошлый раз пытался танцевать и чуть не снёс столик?

— Эй, это был стратегический манёвр! — Марк поднимает руки, как будто сдаётся. — И вообще, я думал, ты оценишь. Ди, ты же любишь такие места, где можно оторваться. Или ты теперь вся такая занятая, с Громовым в обнимку?

Я чуть не давлюсь креветкой, но держу лицо, бросая на него взгляд, который мог бы заморозить кофе.

— Очень смешно, Марк, — цежу я, но внутри всё сжимается от его намёка. Чёрт, они реально замечают, как мы с Тимуром переглядываемся. — Я, между прочим, работаю, пока ты тут бургеры жрёшь. И да, я за «Точку». Но только если ты не будешь опять петь караоке. Твой «Сектор Газа» в пустом офисе — это травма на всю жизнь.

Лера прыскает в свой латте, а Марк делает вид, что смертельно обижен.

— Это был шедевр, — заявляет он, тыча в меня картошкой фри. — Ладно, без караоке. Но я серьёзно, надо отметить. Сайт жив, трафик растёт, Тимур нас пока не уволил. Это победа.

— Победа — это когда конверсия будет не три целых восемь десятых, а хотя бы пять процентов, — поддеваю я, вспоминая, как Тимур утром разнёс Марка за статистику. — Но да, я за.

— А что, кстати, смотрели? — вмешивается Лера, отставляя салат. — Новый «Дюна: Часть третья» вышла. Я вчера трейлер видела — пушка. Может, сходим на выходных? Или ты, Ди, опять будешь занята... ну, ты поняла.

Она подмигивает, и я закатываю глаза, но щёки всё равно горят. Блин, эти двое как будто сговорились меня подкалывать.

— «Дюна»? — хмыкаю я, чтобы сменить тему. — Я за, если там будет меньше песка, чем в первых двух. А то я уже чувствую, как он скрипит на зубах.

— Песок — это атмосфера, — заявляет Марк с видом знатока. — Но да, Вильнёв переборщил. Зато Шаламе всё ещё горячий. Лер, ты же фанатка, да?

— Фанатка нормального сюжета, — огрызается она. — А не твоих попыток выглядеть кинокритиком. Лучше скажи, как там твой UX? Тимур тебя не добил за кнопку «Отправить»?

Марк морщится, как будто вспомнил что-то неприятное.

— Пока жив, — говорит он, откусывая бургер. — Но он хочет прототип к шести. Я уже молюсь, чтобы Лера не зафейлила с дизайном, а то мне конец.

— Я? Зафейлить? — Лера приподнимает бровь, и её голос становится опасно сладким. — Марк, я тебе этот дизайн в фотошопе нарисую быстрее, чем ты свой бургер доешь.

Я смеюсь, чувствуя, как напряжение от утра спадает. Эти двое — как брат и сестра, которые вечно пикируются, но всегда прикроют друг друга. И, чёрт, мне нравится быть частью этой команды, даже если иногда хочется придушить Марка за его шуточки.

Я доедаю салат, открываю контейнер со стейком, и запах овощей гриль заставляет меня на секунду закрыть глаза. Блин, я заслужила этот обед.

— Ладно, вы тут дальше трынди́те, — говорю я, вставая и собирая свои контейнеры. — Мне надо посты дописать, а то Тимур меня потом в порошок сотрёт.

— О, да, твой босс строгий, — подмигивает Марк, и я показываю ему средний палец, выходя из переговорной. Лера ржёт, а я слышу, как Марк что-то бормочет про «любовь на рабочем месте». Сволочи, оба.

Я возвращаюсь в свою переговорную, где ноутбук и блокнот ждут меня, как верные псы. Открываю черновик поста про ту женщину, что открыла бизнес после курса Тимура, и начинаю шлифовать текст. Но мысли всё равно сбиваются на него — на то, как он смотрел на меня за обедом, как его пальцы касались моего подбородка.

И, если честно, мне это нравится. Даже если Марк и Лера будут подкалывать меня до конца проекта. Я улыбаюсь, дописывая пост, и знаю, что вечером увижу Тимура — и, может, в «Точке» я всё-таки заставлю его потанцевать. Посмотрим, Громов, как ты выкрутишься.

К концу рабочего дня я вымотана, как после марафона, но довольна — шесть постов готово, план на неделю набросан, и даже идея для видео с Тимуром уже в блокноте. Офис пустеет, Аня ещё в обед сбежала домой, а Марк и Лера уже ждут меня у выхода, перебрасываясь шуточками. Но я не могу просто так свалить. Не без него.

Я стучу в дверь кабинета Тимура и вхожу, не дожидаясь ответа. Он всё ещё сидит за столом, окружённый распечатками заявок, как генерал перед битвой.

Его свитер чуть задрался, открывая полоску белой рубашки, а волосы растрепались — похоже, он весь день тёр виски, разбирая эти чёртовы анкеты. Усталый, но, блин, всё равно выглядит так, что я хочу запрыгнуть на него прямо здесь. Диана, соберись.

— Громов, — начинаю я, опираясь на дверной косяк и скрещивая руки. — Мы с Марком и Лерой идём в «Точку» отмечать, что сайт не рухнул. Ты с нами.

Он поднимает взгляд от ноутбука, и его бровь приподнимается. Этот его взгляд — тёмный, цепкий, как будто он уже просчитал все мои ходы.

— «Точка»? — переспрашивает он, откидываясь в кресле. Его голос низкий, с лёгкой хрипотцой, и я чувствую, как моё тело отзывается, хотя он даже не двигается. — Савельева, у меня ещё сто заявок не разобрано. И ты думаешь, я брошу всё ради пива и танцев?

— Не ради пива, — фыркаю я, подходя ближе и садясь на край его стола. Моя нога слегка касается его колена, и я вижу, как его глаза темнеют. — Ради меня. И ради того, чтобы Марк не начал опять петь «Сектор Газа». Ты же не хочешь, чтобы я это пережила без тебя?

Он смеётся — тихо, но этот звук пробирает до костей. Его рука тянется ко мне, пальцы касаются моего бедра, и он тянет меня чуть ближе, так что я почти падаю к нему на колени.

— Ты знаешь, как уговаривать, — говорит он, и его голос становится ниже, почти интимным. — Но, если я пойду, ты будешь вести себя прилично?

— Я? — я приподнимаю бровь, наклоняясь ближе, так что мои губы почти касаются его уха. — Громов, я всегда приличная. Но, если ты будешь слишком занудным, я заставлю тебя танцевать.

— Попробуй, — отвечает он, и его рука скользит по моей талии, сжимая чуть сильнее, чем нужно. — Но предупреждаю, Савельева, я не танцую.

— Это мы ещё посмотрим, — шепчу я, и мои пальцы скользят по его свитеру, чуть царапая ткань. — Поехали, босс. Тебе надо проветриться.

Он смотрит на меня ещё секунду, как будто взвешивает, стоит ли оно того, а потом кивает, закрывая ноутбук.

— Ладно, — говорит он, вставая и накидывая пальто. — Но только потому, что ты так красиво просишь.

Я ухмыляюсь, чувствуя, как внутри всё поёт. Чёрт, Громов, ты согласился, и это уже победа. Я выпрыгиваю из кабинета, пока он собирает свои вещи, и кричу Марку и Лере, что мы идём.

Мы вчетвером — я, Тимур, Марк и Лера — втискиваемся в такси, и я оказываюсь зажатой между Тимуром и Лерой на заднем сиденье. Его бедро прижимается к моему, и я чувствую тепло его тела даже через ткань брюк.

Он молчит, глядя в окно, но его рука лежит на моём колене, лёгкое касание, которое никто не замечает, кроме меня. Марк на переднем сиденье уже трещит водителю про какой-то новый стартап, а Лера пихает меня локтем и шепчет:

— Ну что, уговорила его? — её глаза блестят от смеха. — Я думала, он нас пошлёт с этими танцами.

— Я умею быть убедительной, — шепчу я в ответ, бросая взгляд на Тимура. Он делает вид, что не слышит, но уголки его губ приподнимаются.

«Точка» встречает нас гулом голосов, запахом хмеля и мигающими неоновыми вывесками. Бар набит под завязку — пятница, народ отрывается после рабочей недели. Музыка гремит, какой-то ремикс на старый рок, и я чувствую, как адреналин бьёт в кровь.

Марк сразу пробирается к барной стойке, заказывая пиво для себя и коктейли для нас с Лерой. Тимур стоит рядом, его рука ненадолго касается моей поясницы, пока мы протискиваемся к столику в углу, и я вздрагиваю от этого касания.

— Ну что, босс, — говорю я, садясь и пододвигая к нему его пиво. — Расслабься хоть на час. Заявки подождут.

Он приподнимает бровь, но берёт бутылку и делает глоток. Его взгляд скользит по мне — от блузки до глаз, и я знаю, что он думает о чём-то совсем не про работу.

— Я расслаблюсь то, Савельева, — отвечает он, и его голос низкий, с этим его намёком, который заставляет мои щёки гореть. — Но и ты обещала вести себя прилично.

— Я ничего не обещала, — фыркаю я, отпивая свой коктейль — что-то с джином и лаймом, резкое и вкусное. — И вообще, это ты должен доказать, что умеешь веселиться.

Марк возвращается с подносом, ставит перед Лерой её коктейль и падает на стул, уже в своей стихии.

— За то, что мы не облажались! — провозглашает он, поднимая пиво. — И за то, что Тимур нас ещё не уволил!

Лера хмыкает, чокаясь с ним, а я смеюсь, глядя на Тимура. Он качает головой, но тоже поднимает бутылку, и его взгляд на секунду задерживается на мне. Чёрт, даже в этом шумном баре он умудряется смотреть так, будто мы одни.

— За команду, — говорит он, и его голос звучит спокойно, но в нём есть что-то тёплое, что цепляет меня сильнее, чем я готова признать.

Мы пьём, и разговор течёт легко — Марк травит байки про свои старые проекты, Лера подкалывает его за каждый второй провал, а я то и дело ловлю взгляд Тимура.

Его рука под столом скользит к моему бедру, лёгкое касание, но достаточно, чтобы я почувствовала жар. Я бросаю на него взгляд — мол, Громов, ты серьёзно? — но он только ухмыляется, как будто знает, что я не буду возражать.

— Ди, — Лера тянет меня за руку, когда музыка сменяется на что-то потанцевальнее. — Пойдём, пока Марк не начал свои «стратегические манёвры».

— Эй, я танцую лучше, чем ты думаешь! — возмущается Марк, но уже тянется за вторым пивом.

Я смеюсь, но мой взгляд возвращается к Тимуру. Он сидит, откинувшись на спинку стула, и смотрит на меня так, будто ждёт, что я сделаю что-то неожиданное.

— А ты? — спрашиваю я, приподнимая бровь. — Танцевать будешь, или опять скажешь, что это не твоё?

— Не моё, — отвечает он, но его глаза блестят, и я знаю — он дразнит меня. — Но я посмотрю, как ты справляешься.

— Смотри внимательно, Громов, — шепчу я, вставая и наклоняясь ближе, так что мои губы почти касаются его уха. — Может, чему-нибудь научишься.

Я отхожу, чувствуя, как его взгляд прожигает мне спину, и тяну Леру на танцпол. Музыка бьёт по вискам, тела вокруг двигаются в ритме, и я позволяю себе раствориться в этом хаосе.

33

Такси катит по ночным улицам, и я сижу, привалившись к Тимуру, чувствуя, как джин с лаймом и тот чёртов шот с текилой, который Марк всучил мне в «Точке», всё ещё кружат голову. Салон пахнет кожей и его одеколоном — резким, с ноткой чего-то древесного, что заставляет меня вдыхать глубже, хотя я и так уже на грани. Его бедро прижимается к моему, тёплое даже через ткань брюк, и я не могу удержаться — моя рука скользит к его колену, пальцы чуть сжимают, как будто я проверяю, насколько далеко могу зайти.

— Тим, — тяну я, поворачиваясь к нему и улыбаясь шире, чем нужно. — Ну чего ты такой хмурый? Мы же веселились! Давай вернёмся, а? Лера там уже зажигает с каким-то чуваком в кожанке, а Марк обещал не петь. Хотя я ему не верю.

Он поворачивает голову, и его взгляд — тёмный, острый, как лезвие — заставляет меня замолчать на полсекунды. Но я слишком пьяна, чтобы это сработало надолго. Его рука накрывает мою, останавливая мои пальцы, которые уже ползут выше по его ноге.

— Савельева, — говорит он, и его голос ровный, но с этой стальной ноткой, от которой у меня мурашки, даже в моём пьяном угаре. — Веди себя прилично. Ты и так едва сидишь ровно.

— Прилично? — фыркаю я, наклоняясь ближе, так что мои губы почти касаются его шеи. — Это ты про что? Я просто хочу, чтобы ты расслабился. Ты же не железный, Громов.

Я чувствую, как его тело напрягается, но он не отстраняется. Вместо этого его пальцы сжимают моё запястье — не больно, но достаточно, чтобы я поняла: он контролирует ситуацию. Как всегда.

— Ты напилась, Диана, — говорит он, и его голос становится чуть мягче, но всё ещё твёрдый, как бетон. — И, если ты продолжишь так себя вести, я привяжу тебя к сиденью.

— О, кинки, — хихикаю я, но мои щёки горят, и я не уверена, от текилы это или от его слов. — Обещаешь?

Он качает головой, но уголки его губ приподнимаются, и я вижу, что он не так уж раздражён, как хочет казаться. Его рука всё ещё держит моё запястье, и я, честно, не хочу, чтобы он отпускал. Но такси уже тормозит у его дома, и я понимаю, что мой план вернуться в «Точку» только что накрылся.

— Выходим, — говорит он, открывая дверь и практически вытаскивая меня из машины. Его рука обхватывает мою талию, и я цепляюсь за его пальто, пока мы идём к лифту. Мир слегка покачивается, но я держусь за него, как за спасательный круг.

— Ты скучный, — бормочу я, пока мы едем в лифте. — Могли бы ещё потанцевать. Я бы тебя уговорила, знаешь.

Он смотрит на меня сверху вниз, и его глаза такие тёмные, что я почти тону в них.

— Ты и так слишком много уговаривала меня, — отвечает он, и его голос сухой, но я слышу лёгкую насмешку. — Теперь будешь спать.

— С тобой? — я приподнимаю бровь, пытаясь вернуть свою дерзость, но тут лифт останавливается, и мой желудок делает неприятный кульбит. Похоже, дорога меня доконала.

Мы заходим в его квартиру, и я, спотыкаясь, скидываю ботинки, которые вдруг стали невыносимо тесными. Тимур вешает своё пальто, а я пытаюсь дойти до дивана, но мир кружится всё сильнее, и я понимаю, что дело плохо.

— Тим, — выдыхаю я, прижимая руку к животу. — Кажется, мне...

Я не успеваю договорить, бросаюсь в сторону ванной, молясь, чтобы не опозориться ещё больше. Пьяные ноги заплетаются, но я добираюсь до туалета и падаю на колени перед унитазом, как будто это мой новый алтарь. Меня выворачивает, и я, честно, хочу провалиться сквозь землю. Укачало, чёрт возьми. Текила и такси — комбо, которое я никогда больше не повторю.

Тимур появляется за моей спиной, и я чувствую, как его руки собирают мои волосы, удерживая их, пока меня снова тошнит. Его пальцы тёплые, уверенные, и я, несмотря на весь этот кошмар, благодарна, что он здесь.

— Ну вот, Громов, — выдавливаю я, когда могу говорить, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Это, наверное, самый романтичный момент в моей жизни. Ты видел меня в таком виде — теперь только жениться осталось.

Я пытаюсь хихикнуть, но выходит жалкий хрип. Сарказм — моё последнее оружие, даже когда я выгляжу, как после конца света.

— Не смешно, Диана, — отвечает он, и его голос серьёзный, но без осуждения. — Ты закончила?

— Ага, — бормочу я, пытаясь встать, но ноги дрожат, как у новорождённого оленя. — Кажется, всё. Блин, Тимур, я правда выгляжу ужасно, да?

Он смотрит на меня, и его взгляд — тёплый, но с этой его фирменной сталью — заставляет меня замолчать.

— Ты выглядишь, как человек, который перебрал с коктейлями, — говорит он, помогая мне подняться. — И сейчас ты примешь душ. Без возражений.

— Душ? — я пытаюсь состроить ухмылку, но выходит криво. — Это ты так хочешь меня раздеть, да?

Он не отвечает, только приподнимает бровь, и я понимаю, что спорить бесполезно. Он включает воду в душе, проверяет температуру, и я, покачиваясь, начинаю стягивать блузку. Мои пальцы не слушаются, пуговицы выскальзывают, и я уже готова плюнуть на всё, но Тимур, не говоря ни слова, подходит ближе и расстёгивает их за меня. Его пальцы быстрые, уверенные, и я чувствую, как моё тело отзывается несмотря на то, что я только что обнималась с унитазом.

— Ты невыносима, — бормочет он, стягивая с меня блузку, а потом и брюки. Его руки скользят по моей коже, лёгкие, но с этим его контролем, который заставляет меня затаить дыхание.

— А ты слишком правильный, — шепчу я, пытаясь сохранить лицо. — Даже когда я в таком виде, ты умудряешься быть... боссом.

— Кто-то же должен тебя вытаскивать из этого, — отвечает он, и его голос низкий, почти интимный. — Стой ровно, Диана.

Я вхожу под тёплые струи душа, и вода смывает часть моего пьяного позора. Тимур стоит рядом, придерживая меня за талию, чтобы я не рухнула. Его рубашка промокает на рукавах, но он даже не морщится. Я пытаюсь закрыться руками, чувствуя себя уязвимой, но его присутствие — как стена, за которой я могу спрятаться.

— Не смотри на меня так, — бурчу я, когда он помогает мне смыть остатки макияжа. — Я и так знаю, что выгляжу, как мокрая кошка.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты выглядишь, как моя головная боль, — отвечает он, но в его голосе есть тепло, и я не могу не улыбнуться.

— Но ты справляешься, — шепчу я, и мои пальцы невольно касаются его руки. — Даже когда я — катастрофа.

— Особенно тогда, — говорит он, и его большой палец проводит по моей щеке, стирая каплю воды. — Всё, хватит болтать. Выходи.

Он выключает воду и заворачивает меня в полотенце, как ребёнка. Я всё ещё дрожу, но уже не от холода, а от того, как он смотрит на меня — серьёзно, но с чем-то таким, что заставляет моё сердце стучать быстрее. Он наклоняется, подхватывает меня на руки, и я ахаю, цепляясь за его шею.

— Тим, ты серьёзно? — хихикаю я, но голос слабый. — Я же не принцесса.

— Ты сейчас точно не в том состоянии, чтобы спорить, — отвечает он, неся меня в спальню. Его руки твёрдые, уверенные, и я, честно, не хочу, чтобы он меня отпускал.

Он укладывает меня на кровать, и я падаю на подушки, всё ещё завёрнутая в полотенце. Тимур достаёт из тумбочки аптечку, высыпает пару таблеток сорбентов и протягивает мне с водой.

— Пей, — говорит он, и его тон не допускает возражений.

— Босс, да? — фыркаю я, но глотаю таблетки, морщась от их вкуса. — Ты всегда такой... командующий.

— Только с тобой, — отвечает он, и его глаза блестят, но он быстро отворачивается, чтобы я не увидела его улыбку. — Спи, Диана.

Он укрывает меня одеялом, и я чувствую, как его пальцы на секунду задерживаются на моём плече, тёплые и успокаивающие. Свет гаснет, и я слышу, как он уходит.

Но через минуту доносится шум воды из ванной — он принимает душ, и я улыбаюсь, проваливаясь в сон. Даже в этом пьяном кошмаре я знаю, что он где-то рядом, и это, чёрт возьми, лучшее, что со мной сегодня было.

Я почти засыпаю, когда шум воды затихает. Я представляю, как он стоит под душем, как вода стекает по его плечам, и, блин, даже в таком состоянии я не могу не думать о нём. Дверь ванной тихо скрипит, и я слышу его шаги — мягкие, но уверенные, как всегда.

Но он не проходит мимо спальни, как я думала. Дверь тихо открывается, и я чувствую, как матрас чуть прогибается под его весом, когда он садится на край кровати. Я приоткрываю глаза, пытаясь сфокусироваться в полумраке. Его силуэт чёткий, даже в темноте — широкие плечи, влажные волосы, и запах его геля для душа, смешанный с чем-то, что принадлежит только ему, бьёт мне в нос.

— Тим? — бормочу я, голос хриплый, и я тут же жалею, что заговорила. Моя голова всё ещё гудит, но я не могу не поддеть его. — Чего не спишь? Решил проверить, не сбежала ли я с твоей кровати?

Он поворачивает голову, и я вижу, как его глаза блестят в тусклом свете, пробивающемся из коридора. Его лицо серьёзное, но в уголках губ прячется тень улыбки.

— Проверяю, чтобы ты не устроила ещё один концерт, — отвечает он, и его голос низкий, с этой его ноткой, которая заставляет моё сердце стучать быстрее, несмотря на похмельный туман. — Спи, Савельева.

Я хмыкаю, пытаясь сесть, но одеяло сползает, и я цепляюсь за полотенце, чтобы не выглядеть ещё более жалко.

— Серьёзно? — шепчу я, приподнимая бровь, хотя это, наверное, выглядит нелепо. — Ты меня уложил, как ребёнка, а сам теперь будешь геройствовать с заявками? Иди спать, Громов. Даже ты не железный.

Он наклоняется ближе, и я чувствую тепло его дыхания на своей щеке. Его пальцы касаются моего плеча, поправляя одеяло, и я невольно вздрагиваю от этого касания.

— Я лягу, когда закончу, — говорит он, и его тон твёрдый, но в нём есть что-то тёплое, как будто он не хочет, чтобы я волновалась. — А ты закрой глаза и не спорь. Хоть раз.

— Хоть раз? — фыркаю я, но мои веки тяжёлые, и я откидываюсь на подушку. — Мечтаешь, чтобы я была послушной, да?

— Мечтаю, чтобы ты уснула, — отвечает он, и я слышу, как он встаёт. Его рука на секунду задерживается на моём лбу, проверяя, наверное, не горячая ли я, и от этого жеста у меня внутри всё сжимается.

Блять, Тимур, как ты это делаешь? Даже когда я — пьяная катастрофа, ты заставляешь меня чувствовать себя... такой нужной.

— Ладно, — шепчу я, закрывая глаза. — Но завтра ты мне должен кофе. За моральный ущерб.

Он тихо смеётся. Я слышу, как его шаги удаляются, и дверь тихо закрывается. Но я улыбаюсь, уткнувшись в подушку, и засыпаю.

***

Утро субботы встречает меня, как грузовик, врезавшийся в голову. Я открываю глаза, и свет из окна бьёт по вискам, как молоток. Голова гудит, во рту вкус, как будто я лизнула пепельницу, а тело кажется свинцовым.

Чёрт, Савельева, ты реально переборщила вчера.

Я лежу в кровати Тимура, всё ещё завёрнутая в полотенце под одеялом, и его запах — чистые простыни с ноткой его одеколона — единственное, что не раздражает. Комната пустая, Тимура нет, и я на секунду паникую, думая, что он свалил, оставив меня одну с моим похмельем.

Выползаю из кровати, придерживая полотенце, и плетусь в ванную. Ноги всё ещё дрожат, но я упорно тащу себя к раковине. Лицо в зеркале — как у зомби из дешёвого хоррора: помятое, волосы торчат, как у огородного пугала.

Браво, Диана, ты звезда

. Я включаю душ, и тёплая вода смывает часть вчерашнего позора.

Я чищу зубы. Потом сушу волосы его феном, стараясь не думать о том, как вчера он держал их, пока я обнималась с унитазом. Блин, это было так унизительно, но он даже не морщился. Как он это делает?

Роюсь в его шкафу и нахожу чёрную футболку — мягкую, чуть великоватую, с лёгким запахом его стирального порошка. Надеваю её, и подол доходит мне почти до середины бедра. Она обнимает тело, как его руки, и я, честно, не хочу снимать её никогда. Брюки решаю не искать — всё равно суббота, никуда не иду. Я босиком выхожу из спальни, чувствуя теплый пол под ногами, и иду искать Тимура.

Он в гостиной, растянулся на диване, как котяра, которая знает, что она здесь главная. На нём зелёная домашняя футболка, обтягивающая плечи, и серые спортивные штаны, которые сидят так, что я на секунду забываю про своё похмелье.

Ноутбук на его коленях, пальцы летают по клавишам, и он хмурится, как будто эти его заявки лично его оскорбили. Типичный Громов — даже в субботу не может выключить режим босса.

— Доброе утро, — говорит он, не отрывая глаз от экрана, но его голос с этой его фирменной насмешкой, которая цепляет меня сильнее, чем я хочу. — Выглядишь, как будто тебя переехал каток.

— Очень смешно, — бурчу я, плюхаясь на диван рядом с ним. Моя голова пульсирует, но я всё равно пытаюсь держать лицо. — А ты выглядишь, как будто всю ночь спасал мир. Работа? Серьёзно, Тим, сегодня, блин, выходной.

Он наконец поднимает взгляд, и его глаза скользят по мне — от растрёпанных волос до его футболки, которая на мне смотрится, как платье. Уголки его губ приподнимаются, и я чувствую, как мои щёки горят.

— Моя футболка тебе идёт, — говорит он, и его голос низкий, с лёгким намёком, который заставляет моё сердце стучать быстрее. — Но не думай, что это спасёт тебя от похмелья. Бульон в кухне, я подогрел. Иди ешь.

— Бульон? — я приподнимаю бровь, пытаясь вернуть свою дерзость. — Это что, ты теперь моя личная домработница? Осторожно, Громов, я начну думать, что ты в меня влюбился.

Он хмыкает, возвращаясь к ноутбуку, но я вижу, как его глаза блестят.

— Не обольщайся, Савельева, — отвечает он, и его тон твёрдый, но с теплом. — Я просто не хочу, чтобы ты умерла у меня на диване. Ешь, пока не остыло.

Я закатываю глаза, но встаю и плетусь на кухню. Запах бульона — тёплого, солоноватого — бьёт в нос, и мой желудок урчит, напоминая, что я вчера ничего толком не ела, кроме коктейлей. Я беру миску, сажусь за стол и медленно пью, чувствуя, как тепло разливается по телу.

Пока я ем, я слышу, как он стучит по клавишам в гостиной. Этот мужик неугомонный. Я допиваю бульон, ставлю миску в раковину и возвращаюсь к нему. Он всё ещё на диване, уткнувшись в ноутбук, и я вдруг понимаю, что мне до чёртиков надоело, что он работает, когда я тут пытаюсь выжить.

— Всё, Громов, — говорю я, подходя ближе и выхватывая ноутбук у него из рук. Он поднимает бровь, но не сопротивляется, и я ставлю ноут на журнальный столик. — Хватит геройствовать. Сегодня суббота, если ты не заметил.

— Савельева, — начинает он, и его голос с этой его стальной ноткой, но я уже лезу к нему под бок, прижимаясь, как кошка, которая хочет внимания. Его футболка тёплая, и я чувствую, как его тело напрягается на секунду, прежде чем он расслабляется.

— Прости за вчера, — шепчу я, уткнувшись носом в его плечо. Моя рука скользит по его груди, и я, честно, не знаю, как быть такой ласковой и не сгореть от стыда. — Я была... ну, ты знаешь. И тебе пришлось со мной возиться. Спасибо, что не бросил меня в баре.

Он молчит секунду, а потом его рука обнимает меня, притягивая ближе. Его пальцы зарываются в мои волосы, и я чувствую, как его большой палец проводит по моей шее, от чего у меня мурашки.

— Ты всегда катастрофа, — говорит он, и его голос низкий, с лёгкой насмешкой, но в нём есть тепло, которое я уже научилась улавливать. — Но я привык.

— Сволочь, — бормочу я, но улыбаюсь, прижимаясь сильнее. Его тепло, его запах — всё это как лекарство, лучше любого бульона.

Его рука сжимает моё плечо, как будто он не хочет меня отпускать. Я закрываю глаза, чувствуя, как похмелье отступает, и понимаю, что могу остаться здесь, под его боком, навсегда.

Чёрт, Тимур, ты делаешь меня слабой, и я, кажется, не против.

Я не знаю, сколько времени проходит, пока я лежу, прижавшись к нему, но его тепло и ритмичное дыхание действуют лучше любого ибупрофена. Моя голова всё ещё гудит, но уже не так, будто там оркестр с похмелья. Я открываю глаза и смотрю на него снизу вверх.

Он откинулся на спинку дивана, одна рука всё ещё обнимает меня, а другая лежит на подлокотнике, как будто он готов в любой момент встать и снова стать генералом своей империи заявок. Его зелёная футболка чуть задралась, открывая полоску кожи над поясом спортивных штанов, и я, честно, не могу не пялиться. Блин, Громов, даже в домашнем виде ты выглядишь так, что я забываю, как дышать.

— Что? — спрашивает он, заметив мой взгляд, и его бровь приподнимается. Этот его тон — смесь насмешки и контроля — как всегда бьёт прямо в цель.

— Ничего, — фыркаю я, но не отстраняюсь, наоборот, прижимаюсь ближе, закидывая ноги на него. — Просто думаю, как ты умудряешься быть таким... идеальным, даже когда я — ходячий апокалипсис.

Он хмыкает, и его пальцы лениво перебирают мои волосы, от чего у меня мурашки бегут по спине.

— Идеальный? — переспрашивает он, и его голос с лёгкой насмешкой, но я вижу, как его глаза теплеют. — Это ты сейчас пытаешься подкатить, Савельева? Потому что с твоим вчерашним шоу это не очень убедительно.

— Ой, да ладно, — я пихаю его локтем в бок, но беззлобно. — Я же извинилась! И вообще, ты сам виноват. Кто меня в такси потащил? Могли бы ещё тусить, и я бы не обнималась с унитазом.

— Ты бы обнималась с барной стойкой, — отвечает он, и его рука сжимает моё плечо чуть сильнее. — И я бы потом тащил тебя через весь бар. Спасибо, я пас.

Я закатываю глаза, но не могу сдержать улыбку. Его сарказм — как кофе, горький, но бодрит. Я тянусь к журнальному столику, где лежит его телефон, и делаю вид, что проверяю время, хотя на самом деле просто хочу отвлечься от того, как его близость заставляет моё сердце колотиться.

— Суббота, Тим, — говорю я, возвращая телефон на место. — А ты всё равно сидишь, как будто у нас дедлайн в понедельник. Может, сделаешь мне кофе? Ты же обещал.

Он смотрит на меня, прищурившись, и я знаю, что он сейчас думает, как бы ответить так, чтобы я опять почувствовала себя под его контролем. Чёрт, Громов, ты всегда побеждаешь в этой игре.

— Кофе? — переспрашивает он, и его голос становится ниже, с этим его намёком, который пробирает до костей. — Ты вчера просила кофе за моральный ущерб. Но я думаю, это ты мне должна. За спасательную операцию.

— Спасательную операцию? — я фыркаю, но мои щёки горят, и я отворачиваюсь, чтобы он не заметил. — Это ты про то, как держал мои волосы? Блин, Тимур, это было так не романтично.

— А ты хотела романтики? — он наклоняется ближе, и его лицо оказывается так близко, что я чувствую тепло его дыхания. — Я думал, ты больше по текиле и танцам.

Я открываю рот, чтобы ответить что-то дерзкое, но слова застревают, потому что его глаза — тёмные, с этой его стальной искрой — как будто держат меня на месте. Я сглатываю, и моя рука невольно ложится на его грудь, чувствуя твёрдость под мягкой тканью футболки.

— Может, я хочу и того, и другого, — шепчу я, и мой голос звучит тише, чем я ожидала. — Но ты же дашь мне шанс, да?

Он молчит секунду, и я вижу, как его губы дрогнули в лёгкой улыбке. Его рука скользит по моей спине, притягивая меня ещё ближе, и я вдруг понимаю, что моё похмелье — не самая большая проблема сейчас.

— Шанс? — говорит он, и его голос такой низкий, что я чувствую его вибрацию. — Савельева, ты и без шансов умудряешься меня достать.

Я смеюсь, но смех выходит слабый, потому что его близость — это как ток, который проходит через всё моё тело. Я хочу сказать что-то ещё, поддеть его, но вместо этого просто прижимаюсь к нему, уткнувшись лбом в его плечо. Его рука остаётся на моей спине, тёплая и тяжёлая, и я чувствую, как он расслабляется, хотя всё ещё держит контроль.

— Ладно, — бормочу я, закрывая глаза. — Но кофе ты мне всё равно сделаешь. И, может, даже тосты. Я же гость, в конце концов.

— Гость, который вчера чуть не затопил мою ванную, — отвечает он, но в его голосе нет злости, только эта его тёплая насмешка. — Ладно, кофе будет. Но только если ты перестанешь воровать мои футболки.

— Не мечтай, — шепчу я, и моя рука скользит по его груди, чувствуя, как его сердце бьётся ровно, в отличие от моего. — Эта футболка теперь моя. Считай, трофей.

Он тихо смеётся, и этот звук — как тёплое утро, несмотря на моё похмелье. Он поднимается, перелазит через меня, и я падаю на диван, чувствуя, как силы покидают меня снова. Тимур идёт на кухню, и я слышу, как он включает кофемашину.

Запах кофе начинает заполнять гостиную, и я улыбаюсь, несмотря на гудящую голову. Я тянусь за пледом, который валяется на спинке дивана, укутываюсь в него и смотрю, как он возвращается с двумя кружками кофе. Одна для меня — чёрная, без сахара, как я люблю, — а вторая для него.

— Пей, — говорит он, ставя кружку передо мной и садясь рядом. — И не жалуйся, что горько.

— Ты прям знаешь, как меня побаловать, — фыркаю я, но беру кружку и делаю глоток. Кофе обжигает язык, но это именно то, что мне нужно. Я смотрю на него поверх кружки, и его взгляд — тёплый, но с этой его стальной искрой — заставляет меня чувствовать себя живой, даже с похмелья.

— Спасибо, — шепчу я, и на этот раз без сарказма. — За кофе. И за вчера. И за... ну, ты понял.

Он приподнимает бровь, но не отвечает, только отпивает свой кофе и смотрит на меня так, будто знает, что я влипла по уши. И, чёрт возьми, он прав.

Я откидываюсь на спинку дивана, держа кружку в руках, и понимаю, что это утро — даже с похмельем и его подколами — лучшее, что у меня было за долгое время. Потому что он здесь. И я, кажется, не хочу быть нигде, кроме как рядом с ним.

34

Дождь хлещет по огромным окнам, будто кто-то там, наверху, решил устроить потоп. Мы с Тимуром сидим на полу у его низкого журнального столика, и я босая, в его чёрной футболке, которая болтается на мне, как платье, а он — в зелёной домашней футболке, обтягивающей его плечи, и серых спортивных штанах, которые сидят так, что я, даже с похмелья, не могу отвести взгляд.

На столе — пара кружек с остывшим чаем и тарелка с нарезанным сыром, который я уже почти прикончила. Полумрак в комнате разгоняют только вспышки молний за окном, и я, честно, не знаю, что громче — буря снаружи или моё сердце, когда он смотрит на меня.

Дождь барабанил по огромным окнам, как будто хотел прорваться внутрь.

— Громко, — бормочу я, когда очередной раскат грома сотрясает стекло, и пол под нами чуть дрожит. Моя голова всё ещё гудит после вчера, но его запах — одеколон, смешанный с чем-то тёплым, домашним — действует как анестезия.

— Испугалась? — спрашивает он, отпивая чай и скосив на меня взгляд. Его глаза тёмные, с этой его стальной искрой, которая всегда заставляет меня чувствовать себя голой, даже в его футболке.

— Пфф, — фыркаю я, пытаясь держать лицо. — Или это ты у нас боишься грозы, Громов? Может просто хочешь, чтобы я к тебе прижалась?

Его губы дрогнули в усмешке, и я, чёрт возьми, не могу не улыбнуться в ответ, хотя и закатываю глаза для виду. Он сидит напротив, вытянув ноги, чуть откинувшись на диван, и в этой позе — вся его суть: уверенный, как будто весь мир принадлежит ему.

И я, похоже, тоже. Эта мысль бьёт по вискам сильнее, чем похмелье, и я отворачиваюсь, чтобы он не заметил, как мои щёки горят.

Свет резко мигнул, и стало тихо. Дождь и гул города остались, но электричество ушло, как отрезало.

— Отлично, — сказал Тимур, поднимаясь. — Люблю, когда техника решает дать нам возможность вспомнить девяностые.

— И что теперь? — спрашиваю я, подтягивая его футболку, чтобы прикрыть колени. Чёрт, Савельева, ты же не школьница, хватит ёрзать.

— Теперь, — он возвращается из кухни с коробкой длинных свечей и зажигалкой, — устроим романтику.

Он зажигает первую свечу, и пламя выхватывает его лицо — резкие скулы, тёмные глаза, тень от подбородка, которая делает его похожим на героя какого-то нуарного фильма. Он ставит свечи на подоконник и на стол, и тени на стенах оживают, танцуя в такт огню. Я смотрю на его руки — сильные, уверенные, — и в голове мелькает мысль, что эти руки могут всё. И он, чёрт возьми, знает это.

— У тебя прям набор для апокалиптического свидания, — говорю я, пытаясь вернуть свою дерзость. — Что дальше? Фонарик и консервы на случай зомби?

— Всё под контролем, — отвечает он, садясь ближе, так что его колено касается моего. Его голос низкий, с лёгким намёком, который заставляет моё сердце споткнуться. — Даже если зомби придут, у меня есть план.

— И я в этом плане? — я приподнимаю бровь, но мои пальцы невольно теребят край его футболки.

— Ты — главная проблема в любом плане, — говорит он, и его взгляд скользит по мне, как будто он только что записал меня в категорию «особо опасных». — Но я справлюсь.

Свечи делают его ближе, чем он есть. Пламя ложится на его руки, подсвечивая вены под кожей, и я не могу отвести взгляд. Блин, Тимур, ты специально? Я сглатываю, чувствуя, как воздух между нами тяжелеет, как перед грозой.

— Ты же понимаешь, что даже твои байки про зомби звучат, как флирт, — говорю я, пытаясь держать голос ровным, но он дрожит, выдавая меня.

— Потому что это флирт, — отвечает он, наклоняясь так близко, что я чувствую тепло его дыхания.

Он забирает мою кружку, ставит её на стол, и просто смотрит. Его глаза — как чёрный кофе, горькие и обжигающие, и я тону в них, даже не пытаясь выплыть.

— Что? — шепчу я, и мой голос звучит тише, чем я хотела.

— В темноте ты опаснее, — произносит он, и его тон такой, будто он только что вынес мне приговор. — Потому что я перестаю себя контролировать.

Его пальцы скользят по моему подбородку, вниз по шее, задерживаются на ключице, у края футболки. Я затаиваю дыхание, чувствуя, как его прикосновение жжёт кожу, как будто он оставляет следы.

— Знаешь, что самое хреновое в таких вечерах? — спрашивает он, не отводя глаз.

— Что? — мой голос едва слышен, и я ненавижу себя за это.

— Они тянут время. Заставляют ждать, — его ладонь ложится на моё бедро, скользит выше, медленно, почти невинно, но от этого у меня внутри всё сжимается.

— Ты специально? — выдавливаю я, пытаясь не задохнуться.

— Да, — отвечает он, и его улыбка — как нож, который режет и манит одновременно.

Я тянусь к нему, но он перехватывает моё лицо ладонями, удерживая, как будто я могу сбежать. Ха, Тимур, я и не собиралась.

— Сегодня медленно, — тихо, но так, что не ослушаешься.

— А если я… — шепчу я, но мой голос дрожит, и я знаю, что он уже победил.

— Даже если, — перебивает. — Сегодня медленно.

Его губы коснулись моих — не спеша, будто он хотел, чтобы я запомнила каждый миллиметр. Поцелуй углублялся медленно, но в нём была эта сдержанная сила, которая всегда заставляла меня подчиняться, даже если я изначально собиралась играть. Я цепляюсь за его футболку, и мои пальцы дрожат, как у школьницы на первом свидании. Чёрт, Савельева, соберись.

Его руки скользят под футболку, горячие, уверенные, обжигая кожу. Он проводит пальцами по моей спине, задерживается на талии, а потом тянет ткань вверх.

Я поднимаю руки, и футболка падает на пол, как флаг капитуляции. Свечи подсвечивают его плечи, контуры мышц, и я вдруг понимаю, что он — как буря: защита и угроза в одном. Я всегда знала, что он сильный, но сейчас это чувствуется иначе — как будто он может сломать меня одним касанием. И я, блин, не против.

— Без неё тебе лучше, — говорит он тихо, и это не комплимент, а факт, от которого у меня мурашки.

Он притягивает меня к себе, и я оказываюсь у него на коленях, мои ноги обвивают его талию. Его ладони сжимают мои бёдра, будто проверяя, насколько я готова, и я чувствую, как его дыхание становится тяжелее. Он прижимает меня к себе, двигаясь так, что каждая секунда — как пытка, сладкая и невыносимая.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Скажи, что хочешь, — его голос грубый, почти приказ.

— Ты и так знаешь, — выдавливаю я, уткнувшись лбом в его шею, где бьётся его пульс.

— Хочу услышать, — настаивает он, и я знаю, что он не отступит.

— Хочу тебя, — шепчу я, и мои щёки горят, но я не отворачиваюсь.

Его рука уходит вниз, под моё бельё, и пальцы находят меня быстро, будто он знал, где именно коснуться. Я задыхаюсь, упираюсь лбом в его плечо. Он двигается медленно, но так, что каждая секунда превращается в пытку.

— Смотри на меня, — приказывает он, и я поднимаю взгляд, хотя всё внутри кричит, чтобы закрыть глаза и отдаться этому.

Он укладывает меня на ковёр, его тело нависает сверху, тяжёлое и тёплое. Молния за окном вспыхивает, вырезая его силуэт, как в чёрно-белом кино. Его губы скользят по моей шее, груди, животу, задерживаются на внутренней стороне бедра — едва касаясь, чтобы я извелась от нетерпения.

— Тимур… — мой голос — почти стон, и я ненавижу себя за это, но мне плевать.

— Ммм, — он возвращается, накрывая меня собой, и в следующий миг входит — медленно, глубоко, так, что я впиваюсь ногтями в его плечи, оставляя следы.

Каждое движение размеренное, тяжёлое. Он смотрит в глаза, будто вбивает в меня это ощущение:

моё

. Я пытаюсь ускорить, приподнимая бёдра, но он прижимает меня к ковру, не позволяя взять ритм. Но он лишь чуть изменил угол, и от этого я закричала — не от громкости, а от того, что внутри всё сжалось, разрывая меня изнутри.

Я кончаю первой, громко, цепляясь за него так, что знаю — останутся следы. Он продолжает, чуть ускоряясь, пока не замирает, выдыхая моё имя, как будто это его последнее слово.

Он остаётся во мне, тяжело дышит, потом медленно выскальзывает и укрывает нас пледом. Свечи мерцают, дождь бьёт в стекло, и я, честно, не знаю, где заканчиваюсь я и начинается он.

— Это было… — начинаю я, но голос дрожит, выдавая меня.

— Тихо, — он прикладывает палец к моим губам, и его взгляд — тёмный, почти властный — заставляет меня замолчать.

Я лежу, прижавшись к нему под пледом, и его тепло обволакивает меня, как вторая кожа. Дождь за окном всё ещё барабанит, свечи отбрасывают тени на стены, и я чувствую, как его дыхание щекочет мою шею. Моя рука лежит на его груди, чувствуя, как его сердце бьётся — ровно, в отличие от моего, которое скачет, как после тройного эспрессо.

— Что? — спрашивает он, заметив, что я пялюсь. Его голос низкий, с лёгкой хрипотцой, и я вдруг понимаю, что он тоже не так спокоен, как хочет казаться.

— Ничего, — бормочу я, но не отстраняюсь, наоборот, прижимаюсь ближе, уткнувшись носом в его шею. — Просто думаю, что я слишком хороша для тебя. Даже с моим вчерашним шоу.

Он хмыкает, и его пальцы скользят по моему плечу, лениво, но с этим его контролем, который заставляет меня дрожать.

— Хороша? — переспрашивает он, и его тон с насмешкой, но глаза тёплые. — Савельева, ты даже не представляешь, сколько проблем ты мне приносишь.

— Проблем? — я приподнимаюсь на локте, чтобы посмотреть ему в глаза. — Это я-то проблема? А кто вчера тащил меня домой, как принцессу? Или это был твой план, чтобы затащить меня сюда?

Его губы дрогнули в улыбке, и он тянет меня обратно, прижимая к себе так, что я чувствую каждый изгиб его тела.

— План? — говорит он, и его голос становится ещё ниже, почти интимным. — Если бы я планировал, ты бы не успела напиться.

Я фыркаю, но смех выходит слабый, потому что его близость — как ток, который бьёт по нервам. Я хочу поддеть его, сказать что-то дерзкое, но вместо этого просто кладу голову ему на грудь, слушая, как дождь стучит по окнам. Плед пахнет нами, и я думаю, что могла бы остаться здесь навсегда.

Я тянусь к нему, проводя пальцами по его щеке, и он ловит мою руку, сжимая запястье. Его большой палец касается моей ладони, и я вздрагиваю, как будто он снова коснулся чего-то запретного.

— Что? — шепчу я, пытаясь вернуть свою дерзость, но голос выдаёт — слишком мягкий, слишком открытый. — Уже жалеешь, что не сдержался?

Он хмыкает, и его губы изгибаются в той самой улыбке, которую я так хочу стереть и одновременно целовать до конца жизни.

— Жалею, что не сделал этого раньше, — отвечает он, и его голос низкий, с хрипотцой, которая пробирает до костей. — Но ты, Савельева, слишком много болтаешь.

— Если я много болтаю, — шепчу я, проводя пальцем по его футболке, — то почему ты до сих пор меня не заткнул?

Он смеётся — тихо, но этот звук как тёплый ветер, который разгоняет тучи в моей голове. Его рука скользит по моей спине, задерживаясь на пояснице, и я чувствую, как его пальцы слегка сжимают кожу, как будто он проверяет, насколько я всё ещё его.

— Потому что мне нравится, когда ты пытаешься, — говорит он, и его голос становится ещё ниже, почти интимным. — Но не думай, что я не могу это исправить.

— Попробуй, — бросаю я, приподнимаясь на локте, чтобы посмотреть ему в глаза. Его взгляд тёмный, с этой его стальной искрой, и я знаю, что он принимает мой вызов.

Он тянет меня к себе, и его губы снова находят мои — не так медленно, как раньше, но с той же силой, которая заставляет меня забыть, как спорить. Я цепляюсь за его футболку, чувствуя, как его руки скользят по моим бёдрам, и на секунду мне кажется, что мы снова начнём всё сначала. Но он отстраняется, оставляя меня задыхаться, и его улыбка — как нож, который режет и лечит одновременно.

— Вставай, — говорит он, поднимаясь и протягивая мне руку. — Я не собираюсь весь вечер лежать на полу.

Я фыркаю, но беру его руку, и он тянет меня вверх, как будто я вешу не больше пера. Плед сползает, и я вдруг осознаю, что стою перед ним голая, а его футболка валяется где-то на ковре. Его взгляд скользит по мне, и я чувствую, как мои щёки горят, но не отворачиваюсь. Пусть смотрит. Я же Диана, я не прячусь.

— Что? — спрашиваю я, скрестив руки и приподняв бровь. — Опять скажешь, что без футболки мне лучше?

— Я скажу, что ты слишком много думаешь, — отвечает он, и его голос с лёгкой насмешкой, но глаза выдают — он не так спокоен, как хочет казаться.

Я нахожу его футболку под журнальным столиком и надеваю ее на себя.

Кофемашина молчит — без электричества она бесполезна, — но на столе стоит термос с кофе, который он, похоже, приготовил ещё утром. Он наливает мне кружку, и я вдыхаю горький аромат, чувствуя, как он возвращает меня к жизни.

— Ты прям готов к любому апокалипсису, — говорю я, отпивая кофе и глядя на него поверх кружки. — Свечи, термос, план на зомби. Может, ты ещё и бункер где-то прячешь?

— Может, — отвечает он, садясь напротив и отпивая из своей кружки. Его глаза не отрываются от меня, и я чувствую, как этот взгляд пробирает до костей. — Но тебе туда нельзя. Слишком много болтаешь.

— Сволочь, — бормочу я, но улыбаюсь, потому что его подколы — это как игра, в которой я всегда проигрываю, но всё равно хочу играть. Я ставлю кружку на стол и тянусь за куском сыра с тарелки, которую он оставил ещё утром. — А что, если я захочу остаться здесь? Будешь меня выгонять?

Он приподнимает бровь, и его улыбка становится шире, почти хищной.

— Выгонять? — переспрашивает он, наклоняясь ближе через стол. — Савельева, ты сама не захочешь уйти. Но если будешь продолжать воровать мой сыр, я подумаю о кандалах.

— Кинки, — фыркаю я, но мои щёки горят, и я отворачиваюсь, чтобы он не заметил. — Осторожно, Громов, я могу принять это как приглашение.

Он смеётся, и этот звук — как молния за окном, резкий и тёплый одновременно. Его рука накрывает мою, останавливая мои пальцы, которые тянутся за очередным куском сыра. Его прикосновение лёгкое, но я чувствую, как моё тело отзывается, как будто он снова прижал меня к ковру.

— Поешь нормально, — говорит он, и его тон твёрдый, но с теплом. — Или я решу, что ты всё ещё пьяна.

— Я в порядке, — бурчу я, но беру ещё кофе, чтобы скрыть, как его близость сбивает меня с толку.

Я смотрю на него, и его глаза — тёмные, с этой его стальной искрой — говорят мне, что он знает, как глубоко я влипла. И я даже не хочу выбираться.

35

Понедельник бьёт по нервам, как будто я не отдохнула ни минуты после субботы. Воскресенье прошло в каком-то тумане — я валялась дома, пытаясь не думать о Тимуре, о его руках, о том, как он смотрел на меня в полумраке, пока свечи отбрасывали тени на стены.

Но, чёрт возьми, его запах — одеколон, смешанный с чем-то тёплым, как будто он оставил его на моей коже — не даёт мне покоя. Я в офисе, стою у стойки ресепшена, болтая с Аней, пока жду курьера с едой. Мой ноутбук ждёт в переговорной, но я не тороплюсь — мне нужно хоть пять минут бездумной болтовни, чтобы вытряхнуть работу из головы.

— У тебя серьёзное лицо, — Аня выглядывает из-за монитора, её брови приподняты, как у кота, который учуял добычу. — Опять что-то заказала?

— Конечно, — я опираюсь на стойку, пытаясь вернуть свою дерзость. — По демократичному принципу: кто что захотел, того и заказала. Марку — его стейк-медиум, Лере — её «салат без всего, кроме зелени».

— Серьёзно? — Аня округляет глаза, но её губы растягиваются в улыбке. — Даже Лерин газон? Ты теперь официально святая?

— Не завидуй, — хмыкаю я, скрестив руки. — Я хотела стейк, но вспомнила, что в платье влезу, только если возьму пасту.

— Паста? — она чуть не поперхнулась кофе. — Диана, паста — враг любого платья!

— Похер, — машу я рукой, ухмыляясь. — Мое платье — как броня, выдержит. А если что, скажу, что это тренд — объёмный крой.

— Ну всё, тогда я вечером ем торт, — заявляет Аня, хитро прищурившись. — Чтоб не страдать в одиночку.

— Договорились, — хихикаю я. — Вместе толстеем, вместе качаем пресс.

Мы ржём, и я замечаю, как её губы блестят — идеально матовые, как с обложки.

— Слушай, что за помада? — прищуриваюсь я, наклоняясь ближе. — Киношная, прям вау.

— Новая, — Аня расплывается в улыбке, как кошка, стащившая сливки. — Смотри, — она делает глоток кофе и показывает губы. — Ничего не смазалось. Магия.

— Чёрт, — я пялюсь, как на восьмое чудо света. — Я третий месяц гоняюсь за такой. Дай марку, или я начну тебя шантажировать.

— Запишу, — хихикает она. — Но с тебя отзыв. И кофе.

Мы все ещё болтаем, когда лифт звякает, и на этаж выходит мужчина. Высокий, в тёмно-синем костюме, с такой уверенностью, будто он здесь не гость, а хозяин. Его взгляд скользит по офису, задерживается на Ане, а потом переходит на меня. Улыбается — не нагло, но с намёком, который я уже знаю наперёд.

— Добрый день, — его голос тёплый, чуть хриплый. — Я к Тимуру Громову. Индивидуальная консультация. Алексей.

— Сейчас проверю, — Аня утыкается в компьютер, её пальцы летают по клавишам.

Алексей делает шаг ближе ко мне, опираясь на стойку, как будто мы старые знакомые. Его зелёные глаза с лёгкой искрой смотрят прямо, и я чувствую ток по спине. Не потому, что он мне нравится, а потому, что этот взгляд — охотничий.

— Вы тоже здесь работаете? — спрашивает он, и его улыбка становится шире.

— Иногда, — пожимаю я плечами, держа лицо нейтральным. — Когда не ленюсь.

— Интересное «иногда», — хмыкает он, наклоняясь чуть ближе. — У вас глаза... как море перед штормом.

Я закатываю глаза, но уголки губ предательски дёргаются. После субботы я должна быть невосприимчива к подкатам, но этот тип явно знает, как играть.

— Это корпоративный дресс-код, — фыркаю я. — Глаза в тон логотипа. Комплимент в обмен на запись к коучу, стандартный пакет.

Он смеётся — громко, искренне, и я почти готова ответить улыбкой, когда за спиной раздаётся голос, от которого у меня всё замирает.

— Вы на двенадцать записаны? — Тимур появляется, как чёртов ниндзя, его голос спокойный, но с этой его стальной ноткой, которая режет воздух.

Его ладонь ложится на мою талию — легко, почти невесомо, но я чувствую, как моё тело отзывается, будто он включил какой-то переключатель. Он чуть подтягивает меня к себе, и это движение — простое, почти случайное — звучит в моей голове, как громкий сигнал: «Моё».

— Пройдёмте, — говорит он, указывая на вторую дверь слева. — У нас сорок пять минут.

Алексей кивает, поправляет пиджак и идёт в указанный кабинет, бросив на меня последний взгляд.

Тимур чуть подтягивает меня к себе, и его дыхание касается моего уха

— Ты явно умеешь находить общий язык с новыми клиентами, — он шепчет, так, чтобы слышал только я.

Серьёзно, Громов? Это что, твой способ пометить территорию? Господи, у меня что, табличка на лбу: «я не справлюсь без подсказки»?

Я замираю, чувствуя, как его слова бьют по нервам. Ирония? Ревность? Прежде чем я успеваю ответить он разворачивается и уходит. Тимур не смотрит на меня, но я чувствую его — каждое движение, каждый вдох, как будто он оставил на мне метку.

— Не надо меня контролировать, мне это не нравится, — бросаю я ему в спину, но голос дрожит, выдавая, как его шёпот всё ещё звенит в ушах.

Я стою, как дура, всё ещё ощущая его прикосновение. Аня рядом буквально прожигает меня взглядом, её брови взлетают до потолка.

— Это что сейчас было? — тянет она, подавшись вперёд. — Кажется, у тебя появился телохранитель.

— Заткнись, — бурчу я, чувствуя, как щёки горят. — Он просто... уточнил расписание.

— Ага, конечно, — Аня хихикает. — Это было, как в фильмах: «Руки прочь, она моя». Ты видела его лицо? Хищник, а не коуч.

— Ань, не начинай, — я отмахиваюсь, но внутри всё кипит. Ревнует он или просто играет в свои игры? С Тимуром никогда не поймёшь.

Класс. Теперь у меня новый пункт в списке раздражающих мелочей — мужская ладонь на талии, от которой я, кажется, перестаю дышать.

Лифт звякает, и приезжает курьер с пакетами еды. Аня расплачивается, я хватаю пакеты и тащу их в переговорную, где Марк и Лера спорят, как будто им платят за это.

— Я тебе говорю, в новой части они всё просрали! — Марк размахивает руками, чуть не сшибая ноутбук. — Эффектные сцены есть, но сценарий — слив.

— Потому что ты ждёшь от Марвела философии, — Лера закатывает глаза, щёлкая по клавиатуре. — Это комиксы, Марк. Ешь попкорн и не ной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Обед приехал, — прерываю я, швыряя пакеты на стол. — Хватит спорить, пока всё не остыло.

— Слава тебе, господи, — Марк схватил палочки. — Я уже готов был жрать собственные отчёты.

Мы рассаживаемся, и я открываю свою пасту, хотя Анины слова про «врага платья» всё ещё крутятся в голове. Лера ковыряет свой салат, который выглядит, как газон после стрижки, а Марк с блаженным видом режет стейк.

Я делаю вид, что поглощена едой, но на самом деле думаю о Тимуре. О его руке на моей талии. О том, как он смотрел на того клиента — спокойно, но так, будто готов был разорвать его на части. Или мне показалось? Чёрт, с ним я никогда не знаю, где правда, а где моя фантазия.

— Диана, ты чего такая задумчивая? — Лера тычет меня вилкой. — Паста невкусная, или что?

— Отстань, — бурчу я, но улыбаюсь. — Думаю, как выжить с вами, клоунами.

— Ой, да ладно, — Марк хмыкает, жуя. — Ты просто не выспалась. Или... — он прищуривается, — кто-то слишком долго тусил с коучем?

— Заткнись, — шиплю я, чувствуя, как щёки горят. — Ешь свой стейк, пока я его не украла.

Лера хихикает, а я открываю ноутбук, чтобы отвлечься. Надо залить пост, ответить на комменты, выложить сторис — запуск идёт полным ходом, и я не могу облажаться. Марк мониторит аналитику, бормоча про трафик.

— С утра плюс двадцать процентов, — говорит он. — К вечеру будет рекорд.

— Главное, чтобы сервер не лёг, — Лера щёлкает по клавиатуре, как хакер. — Я на пульсе.

Я киваю, но мои мысли в кабинете Тимура. Что он там делает с Алексеем? Обсуждает цели или думает, как тот пялился на меня?

Дверь переговорной открывается, и я вздрагиваю. Тимур заходит, в тёмном пиджаке, который сидит, как вторая кожа. Его взгляд скользит по комнате, задерживается на мне — на секунду, но этого хватает, чтобы моё сердце споткнулось.

— Всё под контролем? — спрашивает он, и его тон ровный, но я чувствую подтекст, как будто он говорит только со мной.

— Ага, — отвечаю я, стараясь звучать небрежно. — Трафик растёт, сервер держится, а Марк почти доел стол.

Марк фыркает, Лера хихикает, но Тимур не улыбается. Его глаза на мне, и я не могу понять, что в них — холод или что-то, от чего мои нервы звенят.

— Хорошо, — говорит он. — Диана, зайди ко мне через пятнадцать минут. Надо обсудить посты.

Он разворачивается и выходит, оставляя тишину, которую тут же нарушает Аня, ввалившаяся в переговорную с телефоном.

— Ну что, босс вызывает? — тянет она, подмигивая. — Это про посты или про то, как ты флиртовала с клиентом?

— Аня, я тебя уволю, — шиплю я, но смеюсь, потому что иначе сгорю от её подколов.

— Ого, флиртовала? — Марк приподнимает бровь, жуя бургер. — Это с тем костюмчиком, что был по записи? Диана, ты реально не теряешь времени.

— Да не флиртовала я! — огрызаюсь я, чувствуя, как щёки пылают. — Он сам начал, а я просто... была вежливой.

— Ага, вежливой, — Лера хмыкает, ковыряя салат. — А Тимур прям такой: «Моя территория». Ты видела, как он тебя за талию прихватил? Я чуть не подавилась.

— Вы все идиоты, — бурчу я, но не могу сдержать улыбку. — Ешьте свою траву и стейки, а я пошла работать.

— Работать или к боссу на ковёр? — Марк подмигивает, и я показываю ему средний палец, вызывая новый взрыв хохота.

Я допиваю кофе, остывший и горький, и хватаю ноутбук со стола в переговорной, игнорируя ухмылки Ани, Марка и Леры. Сердце колотится, как будто я иду не на рабочий разговор, а на ринг. Дверь кабинета Тимура приоткрыта, и я вижу его за столом — собранный, в тёмном пиджаке, который облегает плечи, как вторая кожа. Я делаю глубокий вдох, поправляю платье и захожу, стараясь держать лицо.

— Громов, — начинаю я, скрестив руки и приподняв бровь, чтобы скрыть, как меня трясёт. — Это про посты или про твой новый талант телохранителя?

Он поднимает взгляд, и его глаза — тёмные, с этой искрой, от которой у меня дыхание спирает — цепляют меня, как магнит. Уголки его губ чуть дёргаются, но он не улыбается.

— Садись, Савельева, — говорит он, и его голос низкий, с лёгкой насмешкой, но под ней — тепло, которое пробирает до костей. — У нас много работы. А с твоими талантами разберёмся позже.

Я сажусь, ставлю ноутбук на стол и чувствую, как воздух тяжелеет, как перед грозой. Его кабинет пахнет кофе и чем-то ещё — его одеколоном, древесным, с ноткой чего-то резкого, что бьёт в голову сильнее, чем кофеин. Тимур откидывается в кресле, его пальцы лениво постукивают по столу, и я пытаюсь выглядеть так, будто мне плевать на его взгляд, который, кажется, видит меня насквозь.

— Итак, посты, — начинает он, и его тон почти деловой, но я ловлю намёк, как будто он знает, что я думаю не о работе. — Сторис залила? Комментарии отработала?

— Залила, — отвечаю я, стараясь звучать уверенно, но голос дрожит, и я злюсь на себя за это. — Комментарии тоже, почти все. Народ в восторге, особенно от фотки, где ты стоишь с этим своим взглядом коуча-убийцы.

Он приподнимает бровь, и уголок его рта дёргается — почти улыбка, но не совсем.

— Коуч-убийца? — повторяет он, и его голос становится ниже, с хрипотцой, которая пробирает до костей. — Это твой новый шедевр?

— Ага, — хмыкаю я, пытаясь вернуть дерзость. — Думаю, надо сделать слоган. «Тимур Громов: коучинг с летальным исходом». Как тебе?

Он тихо смеётся, и этот звук — как тёплый ветер, разгоняющий тучи в моей голове. Но вместо того, чтобы остаться за столом, он встаёт, обходит его и подходит ко мне. Я замираю, чувствуя, как моё тело напрягается, когда он останавливается рядом, так близко, что я ощущаю тепло его тела и лёгкий запах его одеколона.

Его рука ложится на спинку моего кресла, и его пальцы — сильные, уверенные — слегка касаются моего плеча, от чего по коже бегут мурашки.

— Ты слишком много болтаешь, Савельева, — говорит он, и его голос — как бархат, обёрнутый вокруг стали. Он наклоняется, и его лицо оказывается так близко, что я вижу тени от его ресниц. — Но я уже привык. Что с постами на завтра?

Я сглатываю, чувствуя, как его взгляд держит меня, как крючок. Блин, Тимур, ты всегда так делаешь — ставишь меня в угол, а я даже не сопротивляюсь. Я открываю ноутбук, чтобы отвлечься, и листаю черновики, хотя слова плывут перед глазами.

— Завтра три поста, — говорю я, стараясь звучать профессионально. — Один про запуск, с цифрами от Марка, второй — мотивашка с твоей цитатой, третий — лёгкий, с фоткой команды. С Лерой согласовала, она подготовила графику.

— Хорошо, — кивает он, но его глаза не отрываются от меня, и мой пульс ускоряется. Он не отходит, его пальцы всё ещё на спинке кресла, и я чувствую, как они медленно скользят вниз, касаясь моего плеча, почти невесомо, но так, что всё внутри сжимается. — А что с твоими талантами? — он делает паузу, и я знаю, что сейчас будет что-то, от чего я либо сгорю, либо начну спорить. — Находишь общий язык не только с клиентами, но и с подписчиками?

Если я отдам хоть кусочек, его взгляд съест меня.

Я замираю, вспоминая его шёпот у ресепшена: «Ты явно умеешь находить общий язык с новыми клиентами». Его рука на моей талии, его дыхание у уха. Это была ревность? Или его игры? Я сжимаю пальцы, чтобы не выдать, как меня трясёт.

— Это ты про Алексея? — спрашиваю я, приподнимая бровь и стараясь звучать небрежно. — Он сам начал, я просто была вежливой. Не всем же быть такими, как ты — холодными и неприступными.

Его губы дёргаются в улыбке — тёплой, с лёгким намёком, который заставляет моё сердце споткнуться. Он наклоняется ещё ближе, и его пальцы, до этого едва касавшиеся моего плеча, теперь скользят по моей руке, вниз, к запястью, где он слегка сжимает кожу — не больно, но так, что я чувствую каждый миллиметр.

Его большой палец проводит по внутренней стороне моего запястья, и я задыхаюсь, потому что это касание — как ток, который бьёт по нервам.

— Вежливой? — переспрашивает он, и его голос низкий, почти шёпот, с этой хрипотцой, которая пробирает до костей. — Диана, ты понятия не имеешь, как выглядишь, когда «вежливая».

Я открываю рот, чтобы ответить, но слова застревают. Его рука всё ещё держит моё запястье, и он тянет меня чуть ближе, так что я вынуждена приподняться с кресла. Его лицо — в сантиметрах от моего, и я чувствую тепло его дыхания на своих губах.

Хочу отшутиться, вернуть свою дерзость, но его взгляд — тёмный, с этой стальной искрой — лишает меня всякой защиты.

— Я выгляжу, как человек, который делает свою работу, — выдавливаю я, но голос тише, чем хотелось, и дрожит, выдавая меня. — А ты... чего добиваешься, Громов? Это допрос или что?

Он хмыкает, и его губы — такие близкие, что я чувствую их тепло — изгибаются в лёгкой улыбке. Он наклоняется ещё ближе, и его губы касаются моих — не спеша, едва, как будто он пробует меня на вкус.

Это не поцелуй, а намёк, который заставляет моё сердце остановиться. Я замираю, мои пальцы цепляются за край стола, чтобы не упасть обратно в кресло. Его рука отпускает моё запястье, но только чтобы скользнуть к моей талии, притягивая меня ближе, так что я почти касаюсь его груди.

Поцелуй углубляется, его губы твёрдые, уверенные, но с этой сдержанной силой, которая заставляет меня таять. Я чувствую, как его пальцы сжимают ткань моего платья, и всё, о чём я могу думать, — это суббота, его руки, свечи, плед.

Он отстраняется первым, оставляя меня задыхаться, и его глаза блестят, как будто он знает, что только что выиграл. Его большой палец проводит по моей нижней губе, стирая след поцелуя, и я вздрагиваю, как будто он снова коснулся чего-то запретного.

— Допрос? — говорит он, и его голос низкий, с тёплой насмешкой. — Нет, Диана. Просто хочу, чтобы ты помнила, с кем ты играешь.

Почему мне так приятно, когда он берёт контроль? И почему это бесит ещё сильнее? Я не хочу быть его — но, чёрт, его губы, его руки... Ты как чёртова гравитация — тянешь, и я не могу сопротивляться.

Я сглатываю, чувствуя, как щёки горят, и пытаюсь вернуть дерзость.

— Играю? — фыркаю я, но голос дрожит, и я знаю, что он это слышит. — Это ты у нас мастер игр, Громов. Может, мне с Алексеем ещё поболтать, раз ты такой занятой?

Его улыбка становится шире, и он наклоняется снова, но на этот раз его губы касаются моего виска — лёгкий, почти невесомый поцелуй, но от него у меня мурашки по всему телу. Его рука всё ещё на моей талии, тёплая, тяжёлая, и я чувствую, как его пальцы слегка сжимают кожу, как будто он не хочет меня отпускать.

— Попробуй.

Я задыхаюсь, потому что его слова — как искры, которые поджигают всё внутри. Он отстраняется, возвращается за стол и садится, как будто ничего не было. Его взгляд — спокойный, но с этой искрой, которая говорит: он знает, что я влипла.

— Посты на завтра скинь до конца дня, — говорит он, и его тон снова деловой, но я слышу лёгкую хрипотцу, которая выдаёт, что он не так спокоен, как хочет казаться. — И не отвлекайся, Савельева.

Я киваю, хотя внутри всё кипит. Закрываю ноутбук, чувствуя, как его взгляд жжёт спину, и выхожу из кабинета, стараясь не споткнуться. Мои губы всё ещё горят от его поцелуя, а сердце скачет, как после тройного эспрессо.

***

В пять вечера телефон звонит, и на экране высвечивается имя Карины. Я отхожу к окну, где холодный декабрьский воздух просачивается сквозь стекло.

— Привет, пропащая, — её голос звенит, как будто она не замечает серого понедельника. — Где тебя носит? Сто лет не виделись!

— Да вот, офис, посты, всякое, — отвечаю я, улыбаясь её энтузиазму. — А ты чего такая бодрая?

— Просто настроение, — хихикает она. — Слушай, у меня сегодня мини-вечеринка дома. Ничего серьёзного — вино, друзья, болтовня. Приезжай, а то я уже забыла, как ты выглядишь.

Я замираю, чувствуя, как мысли о Тимуре цепляют, как крючок. Его голос, его пальцы на моём запястье, его запах — всё это сидит во мне, как заноза. Но я устала быть той, кто растворяется на его орбите.

Тимур — не центр моей вселенной. Я могу быть счастливой, смеяться, болтать с друзьями, не оглядываясь на него. И, чёрт возьми, я сто лет не видела Карину — она права, мне нужно встряхнуться, вернуть ту Диану, которая не боится жить для себя.

Я хочу быть той, кто танцует под дурацкую музыку, ржёт с подругой и не думает, что кто-то что-то скажет. Я еду к Карине, чтобы напомнить себе, кто я без него.

— Приеду, — решаю я. — Во сколько?

— Прямо сейчас, — радуется Карина. — Жду!

Я заканчиваю разговор и возвращаюсь к столу, чувствуя, как внутри растёт решимость. Если Тимур думает, что я буду сидеть и ждать его внимания, он ошибается. Марк и Лера уже собираются, запихивая ноутбуки в сумки.

— Мы сваливаем, — объявляет Марк, потягиваясь. — До завтра, Диана.

— Пока, — машу я, доделывая последний пост.

Они уходят, и я остаюсь одна в переговорной, слушая, как тикают часы за стеклом. Через полчаса я закрываю ноутбук, надеваю пальто — чёрное, с высоким воротником, которое спасает от, начинающего декабрьского снега и ветра, — и вызываю такси.

Я либо сейчас проглочу это и снова сделаю вид, что всё нормально. Либо наконец скажу. И пусть разнесёт.

Но когда я выхожу из переговорной, сталкиваюсь с Тимуром. Он выходит из кабинета, в тёмном шерстяном пальто поверх костюма, с портфелем в руке. Его взгляд находит меня, и воздух между нами тяжелеет, как перед снегопадом.

— Поехали? — спрашивает он, подходя ближе, и его голос — низкий, с той хрипотцой, которая пробирает до костей.

— Я вызвала такси, — говорю я, поправляя шарф, и мой голос звучит резче, чем я хотела. — Еду к подруге.

Он приподнимает бровь, и я вижу, как его пальцы сжимают ремешок портфеля — лёгкое движение, но я знаю его знаки. Его взгляд — тёмный, с холодной искрой — цепляет меня, и раздражение закипает внутри, как горячий кофе, пролитый на кожу.

— К подруге? — переспрашивает он, и в его тоне — лёгкая насмешка, смешанная с чем-то острым, как холодный ветер. — Спонтанно решила?

— Да, — отвечаю я, чувствуя, как внутри закипает раздражение. — Карина позвонила, пригласила. Что, мне теперь график с тобой согласовывать?

Он делает шаг ближе, и я чувствую тепло его тела, несмотря на слои одежды. Его пальцы касаются моего запястья — уверенно, через ткань пальто, и это касание посылает искры по коже. Я напрягаюсь, потому что он всегда так делает — одним движением заставляет меня забыть, о чём я злюсь.

— Диана, — начинает он, и его голос — как бархат, обёрнутый вокруг стали, — я не говорил, что ты должна согласовывать. Но ты знаешь, как это выглядит.

— Как это выглядит? — я скрещиваю руки, глядя ему в глаза. — Как будто я живу своей жизнью? Или как будто я должна отчитываться за каждый шаг, Громов?

Я защищаю не факты. Я защищаю право быть собой. И да, я бешусь, потому что часть меня хочет сдаться.

Уголок его рта дёргается — почти улыбка, но с лёгким вызовом.

— Ты злишься. Не хочешь объяснить, что не так? — его голос — как лёд, обёрнутый в бархат, холодный, но с тёплым подтекстом, — В кабинете, — он делает паузу, и уголок его рта дёргается в едва заметной улыбке, — всё было... скажем, убедительно.

Я фыркаю, выдергивая запястье, но его тепло всё ещё жжёт кожу. Убедительно? Это он про поцелуй, от которого у меня до сих пор сердце скачет? Но его холодная насмешка, как будто он уже всё решил за нас, подливает масла в огонь.

— Убедительно? — повторяю я, приподнимая бровь и глядя ему в глаза. — А теперь ты думаешь, что можешь решать, куда мне ехать и с кем?

Он хмыкает, и его улыбка становится шире — холодная, но с тем проклятым намёком, который заставляет моё сердце споткнуться. Его пальцы скользят от моего запястья к плечу, легко, но так, что я чувствую каждый миллиметр.

Затем он проводит большим пальцем по краю моего шарфа, почти касаясь шеи, и я замираю, потому что это слишком — слишком близко, слишком горячо.

— Я не решаю за тебя, Савельева, — говорит он, и его голос — как тёмный виски, холодный и обжигающий одновременно. — Но давай я отменю твоё такси. Подвезу к подруге. Не хочу, чтобы ты мёрзла на улице.

Я открываю рот, чтобы ответить, но его предложение — как удар под дых. Подвезти? Серьёзно? Он что, хочет и это проконтролировать? Моя злость вспыхивает ярче, и я делаю шаг назад, чтобы вырваться из его орбиты.

— Ты серьёзно? — шиплю я, чувствуя, как щёки горят. — Я вызвала такси, чтобы ехать, куда хочу, а ты теперь будешь решать, как мне добираться? Может, мне ещё маршрут с тобой согласовать?

Он не отступает, а наклоняется ближе, и его рука опускается к моей талии, притягивая меня — не сильно, но достаточно, чтобы я почувствовала твёрдость его груди через пальто. Его пальцы сжимают ткань, и я задыхаюсь, потому что, чёрт возьми, он знает, как меня вывести.

— Диана, — его голос становится тише, но холоднее, с той стальной нотой, которая заставляет меня дрожать, — я не контролирую.— Его большой палец скользит по моей талии, почти незаметно, но это движение посылает жар по всему телу. — Хочешь свободы? Бери. Но не притворяйся, что тебе всё равно.

Я смотрю в его глаза, и в них — холодная уверенность, смешанная с чем-то, что я не хочу разбирать. Его рука всё ещё на моей талии, и я чувствую, как его тепло пробирается сквозь пальто. Но я слишком зла, слишком устала от этого танца, где он всегда на шаг впереди.

— Мне не всё равно, — шиплю я, вырываясь из его рук, и мой голос дрожит от злости. — Но я не твоя игрушка, Громов. И не собираюсь жить по твоим правилам.

— Ты всё усложняешь, Савельева, — говорит он, и его голос становится ниже, с той хрипотцой, которая заставляет моё сердце споткнуться. — Я просто хочу знать, где ты. Не потому, что контролирую, а потому, что мне не всё равно.

Я фыркаю, хотя его слова бьют по нервам, как молоток. Не всё равно? Серьёзно? Тогда почему он всегда такой — сдержанный, уверенный, как будто я должна разгадывать его, как головоломку?

— Не всё равно? — повторяю я, приподнимая бровь. — А когда ты пропадаешь на выходные, не сказав ни слова, это как называется? Свобода личности?

— Это другое, — отвечает он, и его тон становится твёрже, но в нём есть тепло, которое я не хочу замечать.

Лифт звякает, и двери открываются. Я делаю шаг к ним, но Тимур ловит моё запястье — быстро, но не грубо, и его пальцы сжимают кожу через рукав, удерживая меня на месте. Он наклоняется так близко, что я чувствую его дыхание на своей щеке, и его голос — холодный, но с тёплой хрипотцой — режет, как лезвие.

— Делай, что хочешь, Савельева, — говорит он, и его глаза не отпускают мои. — Но ты знаешь, где меня найти.

Я не хочу быть его — но, блин, его тепло так надёжно, что я почти готова утонуть в нём. Почти.

Я выдергиваю руку, и моё сердце колотится так, будто хочет вырваться из груди. Его холодная уверенность, его касания, его голос — всё это как сеть, из которой я не могу выбраться. Но я не сдамся.

— Я не играю, Громов, — бросаю я, заходя в лифт и не оборачиваясь. — И не жди, что я прибегу обратно.

Двери закрываются, отрезая меня от его взгляда, который жжёт спину до последней секунды. Я откидываюсь на стенку лифта, чувствуя, как сердце стучит в горле. Савельева, что ты творишь?

Я злюсь — на него, на себя, на то, как его пальцы всё ещё горят на моей коже. Его «ты знаешь, где меня найти» звучит как вызов, как будто он уверен, что я вернусь. И это бесит больше всего, потому что я не уверена, что он ошибается.

Такси ждёт у здания, и я сажусь на заднее сиденье, называя адрес Карины. Телефон вибрирует — сообщение от неё: «Жду! Вина купила твоего любимого». Я улыбаюсь, чувствуя, как напряжение отпускает. Вечер без Тимура, без его взгляда, без этого постоянного ощущения, что я балансирую на краю — именно то, что мне нужно.

Квартира Карины встречает тёплым светом свечей и запахом ванили с ноткой лимона. Музыка — лёгкий инди-поп с мягким битом — создаёт уют, как будто я вернулась в те времена, когда жизнь была проще. В гостиной человек семь, и я никого не знаю, кроме Карины, что идеально. Новые лица, новые разговоры — способ вытряхнуть Тимура из головы.

— Дина! — Карина бросается ко мне, обнимая так, что я чувствую её парфюм и лёгкий запах вина. — Наконец-то! Знакомься, это мои друзья с йоги.

Она представляет компанию: Саша — программист с ироничной улыбкой, Лена — дизайнер с ярко-розовыми волосами, Максим — фотограф с тёмными волосами и зелёными глазами, который сразу начинает рассказывать про съёмку в горах. Атмосфера лёгкая, без пафоса, и я чувствую, как плечи расслабляются, как будто я сбросила невидимый груз.

— Это та самая Диана, СММщица? — спрашивает Саша, наливая мне бокал вина — лёгкого, с кислинкой, которое приятно щиплет язык.

— Та самая, — киваю я, принимая бокал. — Но сегодня я просто Диана, которая хочет напиться и забыть про соцсети.

— Поддерживаю, — смеётся Лена, откидывая волосы. — У меня клиент сегодня требовал шестой вариант логотипа. Я чуть не заорала.

— И что сделала? — спрашиваю я, отпивая вино.

— Сказала, что вдохновение кончилось, — хихикает она. — Культурно, но с намёком.

Мы смеёмся, и я чувствую, как внутри что-то оттаивает. Боже, как давно я не была просто собой — Дианой, которая умеет подколоть, посмеяться, быть в центре.

— А что там с твоими постами? — спрашивает Максим, садясь на диван неподалёку. — Карина говорила, ты прям волшебница в соцсетях.

— Не волшебница, а трудяга, — усмехаюсь я, отпивая вино. — Пишу, чтобы люди лайкали, а не плевались.

— Звучит как искусство, — хмыкает он, глядя на меня с интересом. — А тебе нравится быть такой... острой на язык?

Я улыбаюсь, чувствуя, как просыпается моя дерзость. Вот оно — то, что я почти забыла, пока крутилась вокруг Тимура.

— Нравится, — отвечаю я, глядя ему в глаза. — Особенно когда это заставляет людей заткнуться или задуматься.

— Жёстко, — смеётся он, наклоняясь чуть ближе, и я замечаю, как его рука тянется к моему запястью, будто невзначай. Но его касание — лёгкое, почти случайное — вызывает только раздражение, как будто кто-то вторгся в моё пространство. Я аккуратно отодвигаю руку, делая вид, что поправляю волосы.

— Жёстко, но честно, — говорю я, держа улыбку. — А ты как? Фотографируешь горы и ждёшь, что они тебе позвонят?

Он хохочет, но не настаивает, и я чувствую облегчение. Максим симпатичный, но его внимание — как слабый кофе, который не бодрит. Не то, к чему я привыкла. Не после Тимура. Блять, опять он в моей голове.

— Дина, иди сюда! — зовёт Карина с кухни. — Расскажи Лене про свой блог, она хочет коллаб.

Я встаю, радуясь отвлечению, и иду к подруге. Лена оказывается огонь — у неё куча идей для совместных проектов, и мы быстро находим общий язык. Потом подключается Саша с байками про свой стартап, и я смеюсь так искренне, как не смеялась давно.

Здесь легко, свободно, и я чувствую себя той Дианой, которая не боится быть в центре, не думает каждую секунду, правильно ли она выглядит.

— А давайте в «Правду или действие»! — предлагает Карина, когда мы возвращаемся в гостиную с ещё одной бутылкой вина. — Как в универе.

— Серьёзно? — хмыкаю я, но сажусь на пушистый ковёр в круг. — Нам, что по восемнадцать?

— А почему бы и нет? — подмигивает Максим, садясь неподалёку. — Только вино теперь лучше.

Игра начинается с лёгких вопросов, но быстро набирает обороты. Лена признаётся, что влюблена в своего женатого босса, Саша делится историей про худший секс в жизни, Максим танцует под Бейонсе, и мы ржём до слёз. Когда доходит моя очередь, я выбираю правду.

— Самый странный комплимент, который ты получала? — спрашивает Карина, лукаво щурясь.

Я думаю, отпивая вино, и вспоминаю Алексея у ресепшена.

— Один парень сказал, что у меня глаза как море перед штормом, — говорю я. — Сегодня, кстати.

— Поэтично, — свистит Лена. — И что ответила?

— Что это корпоративный дресс-код, — хохочу я. — Глаза в тон логотипа.

Компания взрывается смехом, и Максим качает головой.

— Жестоко, — говорит он. — Бедняга, наверное, до сих пор отходит.

— Не бедняга, — машу я рукой. — Просто заезженная фраза. За оригинальность надо бороться.

— А что бы тебя зацепило? — спрашивает он, глядя чуть дольше, чем нужно. Я чувствую, как он пытается сократить дистанцию, но мне это не нравится — его взгляд слишком прямолинейный, без той глубины, к которой я привыкла.

— Честность, — отвечаю я, глядя в свой бокал. — Не про внешность, а про то, что внутри. Когда человек видит тебя, а не просто подкатывает.

— Сложно, — хмыкает Саша. — А если я скажу, что у тебя смех как утренний кофе? Бодрит и согревает?

Я приподнимаю бровь, и все ждут моей реакции.