Друг отца. Его запретная девочка aka Девочки секс рассказы

Глава 1

— Открывай, сука! — орёт отчим, колотя по двери кулаком так, что она жалобно скулит на петлях.

Я сжимаюсь на кровати, натянув на себя плед, словно тонкая ткань может спасти меня от его злобы, от запаха перегара, сигарет и дешёвого одеколона, которыми он вечно воняет.

Мама плачет на кухне, снова. Её всхлипы постоянный фон моей жизни, как тиканье часов или тихий гул работающего холодильника. Что-то настолько привычное, что уже не трогает и не раздражает, а становится нормой...

С тех пор как она вышла замуж за Виталия, это стало её нормой: плакать, просить за него прощения, умолять его не пить, а потом винить во всем меня.

Это всё как-то чертовски быстро меняется. От жалобного: "ты моя любимая девочка", до полных ненависти слов через полчаса: "сама виновата, жопу джинсами обтянула, а Виталя мужик..."

И дальше уже идут слова, от которых мне хочется до крови тереть кожу мочалкой в душе. Смыть его взгляды, его намёки, которые он считает смешными, а я — омерзительными. Мама словно не слышит. Или не хочет слышать.

Я смотрю в пол, в потёртый линолеум, покрытый пятнами, которые уже не отмыть. Меня тошнит — от страха, от усталости, от самой себя. Мне восемнадцать, но я чувствую себя старухой, чья жизнь уже кончилась.

Днём я таскаю коробки на складе, где потные мужики орут и пялятся, а ночью зубрю учебники, потому что если я не сдам экзамены, не поступлю в университет, не получу общежитие, я останусь в этой дыре навсегда. И так год пропустила. Но больше нельзя тянуть.

Потому что еще немного и произойдет непоправимое. Отчим переступит черту. Поэтому я остаюсь допоздна на работе, лишь бы не возвращаться домой раньше десяти.

— Лизка, не выходи! — визжит мама из кухни. — Он с ума сошёл сегодня!

Я знаю, что она боится. Но что мне делать? Сидеть в этой комнате, как мышь в норе? Терпеть его домогательства?

Однажды он зашёл, когда я спала. Стоял в темноте, тяжело дышал, удовлетворял себя… Я проснулась, закричала, а он только ухмыльнулся: «Ты уже совсем взрослая, Лиза. Сиськи такие аппетитные, и жопа… У тебя парень-то есть?»

С тех пор я сплю с ножом под подушкой. Не для него — для себя. Если он перейдёт... я не знаю, что сделаю.

А вчера он приполз в мою комнату, швырнул на стол грязную купюру в пятьсот рублей и пробормотал: «Купи себе прокладок и тушь, раз ты теперь баба».

Я не взяла деньги. Они так лежат на стол. Мама все видела, но промолчала. Как всегда...

Стук усиливается. Дверь дрожит, как моё сердце.

— Твою мать! Открывай! Я ее выбью нахрен! — орёт он, и вдруг, глухой, тяжёлый удар.

Виталя пинает дверь, и я слышу, как дерево трещит. Вжимаюсь в спинку кровати. Плед сползает, но я даже не пытаюсь его поднять. Меня трясёт.

Мама бросается к нему, я слышу её шаги, её крик:

— Виталя, пожалуйста, не надо! — она умоляет, всхлипывает. Он рычит, отталкивает её, и что-то падает — звон стекла. Ещё одна чашка. Третья за неделю. У нас почти не осталось посуды.

— Похер мне твои слёзы! — рявкает он. — Эта сучка думает, что может мне перечить? Я её научу!

Я зажмуриваюсь, пытаясь прогнать слёзы, но они текут, горячие, солёные, по щекам. Моя комната — моё убежище, но и оно не спасает. Маленькая, с обшарпанными обоями, пропахшая сыростью и страхом.

Здесь я прячу свои учебники, свои мечты, свои слёзы. Я хочу кричать, бежать, исчезнуть, но бежать некуда. Мать давно порвала связи с роднёй, с друзьями. В полиции мне сказали: «Нет изнасилования — нет дела». Бесплатные ночлежки? Я видела, что там творится. Лучше здесь, чем там. Или нет?

Я мечтаю об университете, об общежитии, о комнате, где нет его. Но для этого нужны деньги, а все мои сбережения жалкие копейки, которых хватит разве что на полмесяца аренды. Я устала. Устала работать, прятаться, слушать их скандалы, терпеть его. Устала быть никем.

— Лиза! — его голос становится тише, но от этого ещё страшнее, как затишье перед бурей. — Последний раз говорю. Открывай, или я вышибу эту чёртову дверь!

Я стараюсь выровнять дыхание. В голове крутится: «Куда бежать? Кому звонить?»

Родной отец ушёл, когда я только родилась, и с тех пор я его не видела и ничего о нем не слышала. Бабушка умерла, оставив квартиру, в которой мы сейчас и живем.

Вдруг раздаётся звонок в дверь. Резкий, пронзительный, он режет тишину, как нож. Я резко выпрямляюсь, плед падает на пол.

Отчим замолкает. Все замирают. Поздно. Почти полночь. Кто это может быть? Соседи? Они никогда не вмешиваются, сколько бы он ни орал. Полиция? Маловероятно.

Звонок повторяется, настойчивый, требовательный.

— Кто там ещё? — рычит отчим, и я слышу, как он шатается к двери.

Приоткрываю свою дверь, наблюдаю за ним через щель. Он дёргает замок, распахивает дверь, и… раздаётся глухой удар. Резкий звук. Отчим отлетает назад, валится на пол в коридоре, держась за нос, из которого течёт кровь. В глазах его страх и бешенство.

— Блять… — шипит он, — сука…

Я замираю, не понимая, что происходит, а в дверном проёме появляется тёмная фигура.

— Где она?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 2

Я замираю, вцепившись в ручку покрепче, не в силах отвести взгляд от фигуры в дверном проёме. Мужчина, который только что ворвался в нашу квартиру, выглядит так, будто сошёл с обложки глянцевого журнала.

Высокий, широкоплечий, он стоит, слегка наклонив голову, и его тёмный костюм сидит на нём идеально, подчёркивая каждый мускул. Кожа его покрыта замысловатыми татуировками, которые виднеются из-под расстёгнутого ворота рубашки, добавляя ему опасного, почти хищного шарма.

Тёмные волосы, чуть взъерошенные, а пронзительно-голубые глаза, словно лёд, но с искрами, которые заставляют моё сердце замереть. Этот лоск, эта уверенность, эта аура власти — всё в нём кричит о деньгах, о силе, об огромном жизненном опыте, о мире, который мне никогда не был доступен.

Я не могу отвести взгляд, хотя страх всё ещё сжимает горло. Кто он? Почему он здесь?

Мама бросается к Виталию, который всё ещё сидит на полу, держась за разбитый нос. Она причитает, её голос дрожит:

— Виталечка, ты как? Господи, что же это…

Она пытается вытереть кровь с его лица рукавом, но он грубо отталкивает её, чуть не сбив с ног.

— Пошла отсюда! — рычит отчим, поднимаясь на ноги.

Все в красных капиллярах глаза его бегают, и я вижу, как он трусит перед этим мужчиной. Виталя всегда казался мне огромным, угрожающим, но сейчас он выглядит жалко, как побитая собака. Он тычет пальцем в незнакомца, корча из себя храброго мужика.

— Какого хрена тебе надо? Я сейчас полицию вызову, понял?

— Хоть ОМОН, — холодно отвечает мужчина. Голос у него низкий, обволакивающий, с хрипотцой, в которой сквозит опасная усмешка. — Мне нужна Кайгородцева Елизавета. Где она?

Не верю своим ушам. Он… ищет меня?

Моё имя в его устах звучит как-то иначе. Твёрдо, властно, но с ноткой уважения, от которой внутри всё сжимается.

Заставляю себя выйти из комнаты. В своей старой футболке и потёртых джинсах, чувствуя себя ещё более жалкой на фоне его лоска.

— Это… я, — голос срывается от волнения.

Наши взгляды встречаются впервые, и воздух между нами словно заряжается электричеством. Его глаза скользят по мне медленно, оценивающе. Сердце мое падает куда-то в живот и жар заливает щёки. Дыхание сбивается.

Не могу отвести от него глаз, хотя всё внутри кричит, что это опасно, что он — опасность.

— Собирайся, — заявляет он безапелляционно. — Мы уходим.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 3

— Она никуда не пойдёт, ты кто вообще такой?! Что за хрень? Нинка, чё стоишь? Ментов вызывай! — мгновенно вспыхивает Виталя.

Мама вздрагивает, растерянно озирается, будто не понимает, кого слушать, но в итоге привычно поддакивает ему, хватаясь за телефон:

— Да-да, правильно! Вломился посреди ночи. Кулаками машет. Девочку нашу куда-то увезти хочет...

На мужчину это не производит никакого эффекта.

— Я здесь по личной просьбе Андрея Тихомирова, — чуть приподнимает он бровь и говорит холодно, глядя прямо на мою маму.

Тишина.

У мамы подкашиваются ноги. Телефон падает из руки на пол. Она бледнеет, губы у нее дрожат.

— Этого… не может быть... — шепчет она в неверии.

Я же стою, как вкопанная, ничего не понимая. Кто такой этот Андрей Тихомиров? Почему мама так отреагировала? Мужчина поворачивается ко мне.

— Ну? Собирайся. Хотя… с другой стороны, зачем тебе что-то тащить из этой дыры? Так даже быстрее будет. Поехали, — нетерпеливо поторапливает он меня.

Я стою, не двигаясь. Мир плывёт.

— Да кто вы такой? Куда мы едем? И кто такой Андрей Тихомиров? — выпаливаю я, голос дрожит от смесь страха и любопытства.

Мама опускается на табурет, прижимая руки к лицу. Она больше не плачет, смотри в одну точку, будто пытается переварить услышанное.

— Это… это твой биологический отец, Лиза… — практически беззвучно выдавливает из себя мама.

Шок пронзает меня, как удар током. Отец? Тот, кого она всегда называла трусом, который бросил нас, который, по её словам, давно помер? Я качаю головой, пытаясь осмыслить:

— Почему тогда он сам не приехал? Где он был столько лет? Зачем я ему сейчас?

Мужчина делает шаг ко мне, его присутствие заполняет всё пространство вокруг.

— Ответы на все вопросы — по дороге.

Я оглядываюсь. Эта квартира, как тюрьма. Потрёпанные стены, запах перегара, слёзы мамы, приставания Виталия — всё давит, как бетонная плита. Мысль, что этот мужчина уйдёт, а я останусь здесь навсегда, пугает меня до дрожи. Я не хочу оставаться. Не могу.

Беру телефон, закидываю в сумку пару вещей, джинсы, зарядку, нижнее бельё. Быстро достаю из-под подушки заначку, жалкие купюры, скопленные за месяцы, и бросаю туда же.

Мама влетает в комнату, хватает меня за руку:

— Лиза, не надо, подожди! Я… я говорила, что он нас бросил… что он умер… Но… я просто не сказала ему, что была беременна…

Голова гудит. Слова не укладываются в сознании.

— Ты… всё это время лгала мне? — шепчу я.

Она тянет ко мне руки:

— Я хотела тебя защитить, Лизочка, я… он тогда не хотел детей, я не знала, как…

Я уже не слушаю. Виталя из коридора вдруг снова влезает в разговор, будто всё происходящее не имеет к нему отношения:

— Ну раз всё так, может, по рюмашке? За знакомство, так сказать!

— Нет. — доносится до меня холодный ответ мужчины. — Я бы тебе даже руки бы не пожал. Не то что за один стол садиться.

— Лиза! Не делай этого! Он тебя увезёт, и ты даже не знаешь, куда! Ты не знаешь, кто он! Это опасно, — причитает мама, пытаясь отобрать у меня сумку.

— Это здесь оставаться опасно, — дергаю ручки со всей силы на себя. — Очнись, мама. Посмотри, как мы живем. Я из комнаты своей выйти боюсь, у меня нож под подушкой. Он же меня изнасилует, а ты сделаешь вид, что ничего не слышишь. Уж лучше в неизвестность, чем здесь с вами оставаться. Тогда ты сможешь честно всем сказать, что не знаешь, как это произошло и что отговаривала меня, а не то, что ты была соучастницей!

Мне больше не страшно. Мне впервые… легко дышать.

Я делаю шаг к двери, чувствуя, как сердце колотится в груди. Сумка болтается на плече, ноги дрожат, но я иду. Выхожу из квартиры следом за этим мужчиной, оставляя позади всё. Совершенно не зная, что ждет меня впереди. Но очень надеясь, что будущее не будет ко мне жестоко.

Приглашаю вас с новинку нашего литмоба!

Опекун. Я тебе (не) позволю

Дина Лазарева, Ирма Шер

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Визуал

Как автор, я часто представляю своих персонажей с яркими, живыми образами, которые оживают в воображении читателя. Лиза и Марк — центральные фигуры этой истории, и их внешность отражает их внутренний мир, контрасты их судеб и неизбежное притяжение. Вот как я вижу их перед собой, когда пишу их сцены.

Я вижу Лизу как хрупкую, но стойкую девушку с длинными светлыми волосами, струящимися по плечам, словно мягкий шелк, слегка спутанный от ветра и суеты её жизни. Глаза у нее тёмно-карие, глубокие, с лёгкой тенью усталости, но в них горит искра, которая говорит о скрытой силе и надежде. Кожа бледная, с едва заметными веснушками на щеках, подчёркивающими её молодость. В ней таится смесь робости и решимости, как будто она готова выстоять любой шторм, даже если сама в этом сомневается.

Марк предстаёт передо мной как мужчина, чья внешность кричит о власти и тайнах. У него тёмные волосы, аккуратно подстриженные, но с лёгкой небрежностью, которая добавляет ему дикого обаяния. Голубые глаза острые, как лезвие, с холодным блеском, но в глубине таится тепло, которое он редко показывает. На шее и руках виднеются замысловатые татуировки, чёрные линии которых переплетаются, намекая на его сложное прошлое. Вещи в темных оттенках, идеально сидящие, подчёркивают его широкие плечи и атлетическое телосложение, а лоск в его облике — от дорогих часов до уверенной походки — говорит о мире, где он полноправный хозяин.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 4

Ночной воздух бодрит. После духоты квартиры он кажется ледяным, свежим, как глоток свободы.

У тротуара стоит огромная чёрная машина. Глянцевая, массивная, как броневик, с тонированными стёклами и хромированными деталями, поблёскивающими в темноте.

Двигатель работает почти беззвучно, лишь гулко урчит, как хищник, готовый сорваться с места, и от этого звука по спине пробегает дрожь.

У пассажирской двери нас встречает ещё один мужчина. Хмурый, с квадратной челюстью и отсутствием эмоций на лице. Взгляд у него колючий. А чёрная водолазка подчёркивает суровую осанку.

Он молча кивает сопровождающему меня мужчине и открывает заднюю дверь с лёгким щелчком, который эхом разносится в ночной тишине. Я машинально крепче сжимаю ремень сумки на плече, чувствуя, как дрожь подбирается к горлу.

Эта машина, эти незнакомые мне люди, всё настолько не похоже на мою жизнь, что я на миг замираю, не решаясь сесть в салон.

Бросаю растерянный взгляд на свой дом и понимаю, что туда точно не хочу. Поэтому все же сажусь, опускаясь на мягкие кожаные сиденья, которые оказываются тёплыми, словно машина ждала меня.

Салон пахнет кожей и чем-то мужественным, насыщенным, словно дорогим парфюмом, с нотами дерева и специй. Внутри машины абсолютная тишина, как в вакууме, лишь едва слышно гудит двигатель, убаюкивая нервы.

Мой ночной «спаситель» садится рядом, его плечо почти касается моего, и прикрывает за собой дверь. Авто трогается, и я чувствую, как мир за окном начинает растворяться в тёмной пелене ночи.

Краем глаза наблюдаю за ним. Он не смотрит на меня, просто что-то печатает в телефоне, пальцы уверенно скользят по экрану, а лицо остаётся серьёзным, с лёгкой морщинкой между бровей. Но я чувствую его напряжённое внимание, оно висит в воздухе, как невидимая нить. В конце концов, он убирает телефон, кладёт его на колено и поворачивается ко мне, его голубые глаза встречаются с моими.

— Меня зовут Марк, — произносит он приглушенно.

Это имя ему очень подходит, а еще оно звучит опасно красиво, как и он сам, с его татуировками и властной осанкой.

Я киваю, не зная, зачем, но внутри что-то ёкает. Хочу представиться в ответ, но во время одергиваю себя. Он же и так знает мое имя.

— Мы едем к твоему отцу. Как ты уже поняла. Он мой старый друг и партнёр. Только недавно он узнал о твоём существовании. До этого момента он не имел ни малейшего понятия, что у него есть дочь.

— Но… зачем я ему? — хмурюсь, рассматривая лицо Марка, как вспыхивают огнем его глаза, стоит им поймать отблески фонарей.

Мужчина отводит взгляд на дорогу, как будто собирается с мыслями. Потом смотрит мне прямо в глаза, его голос становится мягче.

— У Андрея серьёзные проблемы со здоровьем. Врачи говорят, что нужна операция, сложная, рискованная. Шансы — ничтожные. Он это знает. И готовится к худшему.

Я замираю, в груди всё сжимается, как будто кто-то сдавил лёгкие.

— За свою жизнь он создал целую империю. Заводы, компании, инвестиции, недвижимость — десятки городов. Но он никогда не был женат. Детей не заводил. Всю жизнь вкладывал в дело. И только сейчас, перед возможной смертью, он… впервые задумался, кому всё это останется.

Марк на секунду отворачивается, и я замечаю, как его челюсть напрягается, будто он сам не до конца верит в то, что говорит.

— Он не хочет, чтобы всё, чего он добился, досталось алчным совладельцам или просто ушло в никуда. Он хочет, чтобы его дело продолжил его человек. Наследник. И когда мы начали искать… выяснилось, что есть ты. Одна. Единственная.

— Но… — я чуть не шепчу, голос срывается, — вы даже не уверены, что я его дочь…

— Потому и потребуется ДНК-тест, — спокойно отвечает Марк, его взгляд не отрывается от моего лица. — Но если подтвердится, что ты — его кровь… он готов отдать тебе всё. Обучить. Подготовить. Представить всем официально. Ты станешь его наследницей, если захочешь.

Я вжимаюсь в кресло, не зная, как дышать. Это звучит как сказка, как чужая жизнь, которую кто-то на мгновение положил мне в руки, а потом, возможно, заберёт. Мои пальцы сжимают ремень сумки, внутри которой лежат жалкие вещи и заначка, как напоминание о том, откуда я пришла.

— Но почему он сам не приехал? — спрашиваю тихо, чувствуя, как слёзы подступают к глазам.

Столько лет я мечтала об отце, представляла его, но никогда, даже в моих смелых фантазиях, он не был... так богат. А здесь, я вроде обрела близкого человека, но у нас так мало времени, чтобы узнать друг друга. Да и что если я не его дочь? Если это ошибка? В родной дом я точно не вернусь. Уж лучше скитаться, чем туда...

Марк же все это время смотрит на меня долгим, напряжённым взглядом,будто пытается прочесть мои мысли.

— Потому что он не хочет быть абсолютно уверенным в том, что раскрывает свою тайну и пускает в свой дом именно близкого человека, а не самозванку. Поэтому сперва я все проверю, а уже после вы с ним встретитесь. Андрей не любит показывать никому свою уязвимость. Даже мне.

Машина мчится в ночь, и впервые за долгое время мне хочется, чтобы дорога не заканчивалась. За окном мелькают огни города, а я пытаюсь осознать услышанное. Поверить в реальность происходящего.

Друг отца. Сломанные принципы

Дана Герман, Катерина Коротеева

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 5

Вскоре дорога выводит нас к частному терминалу, и я замираю, глядя на этот новый мир. Снаружи всё кажется вырезанным из другой реальности: стеклянные фасады, отражающие холодный свет прожекторов, охрана в строгих чёрных костюмах, ровные линии архитектуры, белый свет фар дорогих автомобилей, припаркованных вдоль терминала.

Мне хочется спрятаться, укрыться от этого чужого лоска, но я иду рядом с Марком, будто в параллельной жизни, где я не Лиза с потёртой сумкой, а какая-то значимая фигура.

Мы поднимаемся по трапу небольшого, но роскошного самолёта, который поражает даже не роскошью, а тишиной и личным пространством.

Это не аэропорт, где люди толкаются и проверяют посадочные талоны. Нет, это словно вылет из другой вселенной.

Через двадцать минут мы уже поднимаемся в небо на борту частного лайнера, и я чувствую, как желудок сжимается от взлёта и от всего, что происходит.

Салон оформлен в светло-бежевых тонах, мягкие кресла, которые можно раскладывать в кровати, выглядят такими удобными, что я боюсь к ним прикоснуться. На столике перед нами хрустальные бокалы, отражающие приглушённое, интимное освещение, а в воздухе витает лёгкий аромат свежесваренного кофе и дорогих духов.

Всё слишком идеальное, как будто я случайно угодила в сон богачки. Я почти не дышу, боясь испортить что-то из этих дорогих вещей, которые хочется трогать и одновременно страшно трогать. Я сажусь у окна, всё ещё сжимая сумку, как спасательный круг. Марк располагается рядом.

Слишком близко.

Кожа на руках тут же покрывается мурашками, как будто моя нервная система решила ожить после долгой комы. Он откидывается назад, перекидывает одну ногу на другую, и его движения плавные, уверенные.

Я замечаю, как татуировки на его шее и груди проступают из-под расстёгнутого ворота рубашки, и от этого зрелища внутри что-то сжимается. Он достаёт бутылку вина из встроенного мини-бара и два бокала, ставя их на столик с лёгким звоном.

— Расслабься, — хрипло бросает Марк и моё сердце начинает биться чаще. — Первый раз, что ли, летишь?

Он улыбается уголками губ. Не тепло. Не дружелюбно. Уверенно. Голубые глаза искрятся в приглушенном свете, и я чувствую, как жар заливает щёки.

Неуверенно киваю, не беря бокал. Как-то раньше не приходилось летать на самолёте. Я вообще дальше нашей области ни разу не выбиралась.

— Да… первый, — шепчу я, и мой голос звучит тише, чем хотелось бы.

Взгляд мужчины скользит по моим коленям, запястьям, шее, и я чувствую себя словно под рентгеном.

Грудь вздымается чаще, дыхание становится резче. Он это замечает, и уголок его губ приподнимается ещё больше. От этого становится жарче, будто температура в салоне поднялась на несколько градусов.

— Ты всё ещё думаешь, что я тебя похитил? — тихо спрашивает Марк, глядя на меня и слегка склонив голову. От его глубокого голоса, с этой лёгкой хрипотцой, по спине бегут мурашки.

— Я… — слова застревают в горле. — Я просто не до конца верю в реальность происходящего…

— Почему? — его бровь слегка приподнимается, и он поворачивается ко мне полностью. Его рука, на подлокотнике, слишком близко к моей. В его глазах вспыхивает интерес, и я чувствую, как моё тело напрягается, но не от страха, а от чего-то другого.

— Всё так… красиво. И необычно, — выдыхаю я, кусая губу, чтобы скрыть волнение. — Я всегда мечтала узнать своего отца, но даже представить не могла, что всё будет вот так…

Он усмехается, и его пальцы чуть сдвигаются ближе. Почти касаются моей кожи. Так, что кожу начинает покалывать, будто электростатика живёт между нами. И я ловлю себя на неправильной, пугающей меня мысли, что хочу, чтобы он всё-таки коснулся меня.

— Если ДНК подтвердит твоё родство с Андреем, то ты сама не заметишь, как быстро к этому привыкнешь, — бросает он, обводя пальцем пространство вокруг нас. Голос его при этом становится ниже, мягче, обволакивающим. — Начнёшь кривиться из-за недостаточно свежих устриц и устраивать скандалы из-за неторопливости персонала. К хорошему всегда быстро привыкаешь. И даже такие милые, скромные девочки портятся и становятся плохими… Лиза, — он тянет моё имя, как будто пробует его на вкус.

Я отвожу взгляд, но ощущаю, как он смотрит прямо на шею, на вырез моей футболки, точно замечает на моё учащённое дыхание. Всё тело горит, будто я вспыхиваю изнутри. Это не страх. Это будоражащий жар, которого я раньше не знала.

— Это не про меня… — шепчу я, но мой голос звучит неубедительно даже для меня самой.

Он откидывается на спинку, медленно наливает вино в свой бокал, делая глоток, не отрывая взгляда от меня.

— Время покажет, — хмыкает Марк. — Отдохни. У нас много дел впереди.

Я поворачиваю голову к иллюминатору, где ночное небо переливается звёздами, и в отражении вижу, как он пьёт вино, глядя всё так же на меня. Не на облака. Не на небо. Только на меня...

Его взгляд обжигает. И я теперь уже не знаю, от чего дрожу сильнее — от страха… или от предвкушения.

Брат жениха. Запрет на любовь

Лера Корсика

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 6

Полёт проходит в напряжённой тишине, и я стараюсь сосредоточиться на звёздах за иллюминатором, но присутствие Марка рядом ощущается почти физически.

Наконец самолёт начинает снижаться, и мы приземляемся на рассвете. Небо окрашено в жемчужно-розовый, влажный асфальт блестит после ночного дождя, отражая первые лучи солнца.

Сквозь стекло иллюминатора я вижу, как суетятся сотрудники частного терминала, будто весь мир крутится только вокруг нас.

Внутри меня нарастает смесь восторга и страха. Я впервые в столице, и она кажется мне огромной, живой, пугающе прекрасной.

Марк подаёт мне мой паспорт, который я передала ему в машине для регистрации на рейс, и я машинально беру его, чувствуя, как его пальцы слегка касаются моих.

Электричество между нами всё ещё не улеглось, оно витает в воздухе, неуловимое, тягучее, как липкий мёд, и от этого прикосновения моё сердце сбивается с ритма.

Я смотрю на него, пытаясь скрыть волнение, но его голубые глаза встречаются с моими и жар заливает щёки.

На взлётной полосе нас уже ждёт ещё одна дорогая машина. Чёрный седан с затонированными окнами, глянцевый и мощный, как танк. Хмурый водитель стоит у двери, рядом с ним ещё двое мужчин в одинаковых костюмах, с одинаковыми серьёзными лицами.

Я сажусь на заднее сиденье, и снова всё вокруг кажется не моим. Мы едем по пустым улицам столицы, мимо чистых фасадов и безлюдных улиц, и каждый новый поворот открывает мне мир, где всё говорит: здесь другие правила, другой воздух, другая жизнь. Внутри меня растёт ощущение, что я попала в сказку.

— Куда мы едем? — робко спрашиваю у Марка.

— В клинику, — просматривая что-то в телефоне, отозвался он.

— А почему мы не могли сделать этот анализ у нас в городе? — спрашиваю осторожно, сжимая ручку сумки и тем самым пытаясь унять нервозность. — Зачем весь этот перелёт, эти траты? Это же… безумие какое-то.

Марк даже не смотрит на меня. Его профиль остаётся спокойным, но в тоне чувствуется лёгкая насмешка:

— Андрей доверяет только одной клинике. Там своё оборудование, свои специалисты, максимальная конфиденциальность. — а после он выдыхает, словно объясняет очевидные вещи маленькому ребенку. — И поверь, Лиза, деньги — это последнее, что его волнует сейчас.

Машина останавливается у входа в стеклянное здание. Двери открываются автоматически и мы оказываемся в пустом, стерильном коридоре, в которой даже звук моих шагов кажется мне неуместным.

Я чувствую себя маленькой, потерянной, как ребёнок, попавший в чужой взрослый мир. Меня встречают врачи, сдержанно, вежливо. Они берут образцы для анализа, делают фото паспорта, и всё происходит мягко, ненавязчиво.

Пока ожидаем результаты, Марк предлагает:

— Пойдём позавтракаем.

И я соглашаюсь, так как в животе ничего не было со вчерашнего дня. Мы направляемся в здание напротив. В ресторан при отеле.

Здесь всё блестит, как будто натёрто вручную: хрустальные люстры отбрасывают мягкий свет, белоснежные скатерти лежат идеально ровно, серебряные приборы сверкают, как зеркала.

Персонал — безукоризнен, в чёрных костюмах и белых перчатках, они двигаются бесшумно, как тени. Я же чувствую себя максимально нелепо. Джинсы, старая футболка, растрёпанные волосы после сна.

Посетителей в такое время ещё нет, и тишину нарушает лишь шорох шагов официантов. Я ловлю их взгляды. Не открытые, но скользкие, оценивающие, как на бродячую собаку, случайно зашедшую в отель. Хочется поднять руки, прикрыться, раствориться, но я заставляю себя идти следом за Марком. Сердце колотится, пальцы дрожат, и я ощущаю себя голой под их молчаливым осуждением.

Мы садимся за столик у окна, и я стараюсь не смотреть на своё отражение в стекле. Растрёпанная, неуместная среди этого великолепия. Марк, в отличие от меня, чувствует себя абсолютно комфортно, будто дома.

Он спокоен, расслаблен, его рубашка чуть расстёгнута, открывая татуировки, а движения уверены, как у самого настоящего хозяина жизни. Он смотрит в меню, слегка нахмурившись, а я не могу сосредоточиться на словах. Буквы плывут перед глазами, и я чувствую себя ещё более потерянной.

— Всё в порядке? — спрашивает он, отрываясь от меню, и его голос заставляет меня вздрогнуть.

— Да, — быстро отвечаю, но голос выдаёт меня. — Просто… мне неловко. Как будто я не должна быть здесь.

Марк изучающе смотрит на меня. Его глаза медленно, внимательно скользят по моему лицу. Щёки мои моментально вспыхивают, жар распространяется по телу, смешиваясь с неловкостью. В этом тяжелом, обволакивающем взгляде мужчины только что-то тёмное, притягательное.

— Расправь плечи и перестань думать о том, что думают о тебе другие, — с легкой нотой недовольства произносит он.

Молчание повисает между нами, и я ощущаю, как напряжение сгущается, как легкий ток, пробегающий по коже. Он медленно проводит пальцем по краю бокала, и этот простой жест почему-то заставляет меня всей сжаться.

— Ты очень красивая, — говорит он, чуть тише, и его голос опускается до шёпота, от которого по спине пробегает дрожь. — Лучше и чище, чем любой здесь присутствующий. Гораздо.

Я не знаю, что ответить. Хочется отвернуться, и одновременно приблизиться к нему, утонуть в этом взгляде, понять, кто он на самом деле. Почему он так на меня действует? Официант приносит кофе, и я ему в этот момент очень благодарна за подаренную передышку. Но Марк берёт чашку, делает глоток и вдруг произносит:

— Хочешь знать, что я подумал, когда увидел тебя в первый раз?

Я замираю, сердце бьётся где-то в горле.

— Что ты — нежный цветок, который умудрился прорости на помойке, — продолжает он, и его глаза не отрываются от моих. — В тебе есть стать, очарование и сила духа, о которых ты, похоже, пока не подозреваешь. Но придётся отращивать броню, Лиза. Ты идёшь в мир, где каждый захочет от тебя чего-то. Они будут фальшиво улыбаться тебе в глаза, набиваться в друзья, восхищаться, но и они же первые, кто с радостью вонзит тебе нож в спину. Так что плевать, кто и что думает. Главное, кто ты есть на самом деле. Хоть в дорогих тряпках, хоть в китайских джинсах. Человека определяют не шмотки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Его слова проникают глубоко мне в душу, находят там отклик. И я, действительно, невольно расправляю плечи.

Марк так близко, его присутствие ощущается почти осязаемо. Опытный, прожжённый взгляд, как у мужчины, который видел многое, притягивает меня, как магнит.

Я ощущаю его силу, его уверенность, и это будит во мне что-то дикое, необузданное. Он взрослый, умный, богатый, сексуальный — всё сразу, и я не могу отвести глаз. Меня к нему тянет, и я понимаю, что с каждой минутой влюбляюсь всё сильнее, безвозвратно... И это ужасно пугает меня.

Он наклоняется чуть ближе, и его пальцы касаются моей руки на столе. Лёгкое, почти невинное прикосновение, но оно обжигает, заставляя моё дыхание сбиться. Его зрачки расширяются и он еле сдерживает улыбку, будто прекрасно зная, как именно влияет на меня.

Друг отца. Грани греха

Софья Феллер

Глава 7

Сердце у меня колотится где-то в горле, а тепло его пальцев на моей руке оставляет след, от которого по телу разливается дрожь.

Но прежде чем я успеваю что-то сказать, мой телефон вибрирует. Сообщение от клиники. Марк замечает это, его взгляд становится серьезным, и он кивает мне, словно давая разрешение открыть.

Руки дрожат, когда я читаю: результаты ДНК готовы. Кровное родство с Андреем Тихомировым подтверждено на 99,9%.

Смотрю, и ничего не чувствую. Ни восторга, ни облегчения. Просто… растерянность. Всё это — по-настоящему.

Мой отец, которого я никогда не знала, теперь реальность, которая переворачивает мою жизнь. Внутри меня пустота, смешанная с лёгким трепетом. Я не знаю, что ждёт впереди, но это уже точно будет не та жизнь, что была вчера.

— Поздравляю, — говорит скупо Марк, откидываясь на спинку своего кресла. — Хотя, признаться, я и не сомневался.

— Почему? — шепчу я, чувствуя, как голос дрожит от напряжения.

Он чуть прищуривается, улыбка в уголках губ едва уловимая, но в его голубых глазах мелькает что-то тёплое.

— У тебя его взгляд. Такой же прямой, твёрдый. И схожие черты лица. Ты точно его дочь, Лиза. Без вариантов.

Его слова оседают где-то глубоко внутри меня, и я пытаюсь их осмыслить. Похожа на отца?

Я никогда не видела его, даже на фото, но мысль о том, что во мне есть что-то от него, вызывает странное чувство гордости...

Позавтракав мы снова едем. Теперь уже за город, к особняку. За окном проносятся лесополосы, ровные шоссе, пригородные элитные поселения с высокими заборами и ухоженными садами.

Солнце поднимается выше, его свет заливает пейзаж, и время приближается к девяти утра. Я не задаю лишних вопросов. Я просто смотрю, как меняется мир за стеклом, и тихо, внутри, пытаюсь привыкнуть к мысли: у меня есть отец.

Мы въезжаем на территорию особняка через массивные ворота, которые открываются с лёгким гулом. По периметру охрана в чёрных костюмах, камеры, глухой забор с колючей проволокой наверху.

Всё говорит о том, что это место крепость, а не дом. Сам особняк белый, современный, с зеркальными фасадами и крышей, уходящей в плоскую горизонталь. Его архитектура строгая, но со вкусом. Огромные окна отражают утреннее небо, а вход украшен мраморными колоннами. Мы выходим из машины, и свежий воздух наполняет лёгкие, пахнет скошенной травой и цветами.

Марк ведёт меня вдоль лужайки, ухоженной до миллиметра. Газон будто выстриженный под линейку, по краям него клумбы с белыми розами, их лепестки слегка дрожат на ветру.

Впереди — огромная белоснежная беседка, почти как сцена в театре, с лёгкими шторами, колышущимися на ветру. И в ней сидят две женщины, похожие, как под копирку.

Обе в идеально сидящих платьях: одна — в небесно-голубом, с глубоким вырезом, вторая — в телесном, облегающем, как вторая кожа. Их волосы до талии, чёрные, как у фарфоровых кукол, гладкие, искусственно глянцевые, струятся по плечам.

Лица с одинаковыми надутыми ботоксом губами, высокими скулами, без возраста и без индивидуальности, как будто их создали в одном салоне красоты.

Та, которая в голубом платье, кормит с ладони крохотную белую собачку, которая с аппетитом грызёт кусочек ветчины, её розовый язычок мелькает между острыми зубками. Вторая даже не отрывает глаз от телефона, лениво прокручивая ленту, пока мы не подходим ближе.

Стоит нам войти в беседку, как обе женщины синхронно поднимают глаза. На их лица сразу натягиваются вежливые, фальшивые улыбки, но в глазах ни тепла, ни участия, только скользящее презрение.

Я чувствую, как их взгляды ощупывают меня. Мои потёртые джинсы, старую футболку, растрёпанные волосы. Они смотрят на меня, как на что-то чужеродное, что случайно попало в их идеальный мир.

— Это она? — хлопая ресницами, спрашивает та, что с собачкой. Она даже не смотрит на меня, вопрос адресован Марку, как будто я — вещь, не заслуживающая внимания.

Он только кивает и, не отвечая, устраивается за столом с небрежной грацией, жестом приглашая меня сесть рядом.

Я поджимаю губы, медленно опускаюсь на стул, чувствуя, как внутри всё сжимается. Не понимаю, кто эти женщины, зачем я здесь, и почему от их взглядов хочется свернуться в комок.

И вдруг — удар в самое сердце.

Вторая, оторвавшись от телефона, мурлыча, наклоняется к Марку, касается его руки длинными ногтями, покрытыми блестящим лаком:

— Как прошёл полёт, любимый?

Мои глаза медленно поднимаются на неё. Любимый?

Горечь подкатывает к горлу, и я чувствую, как внутри всё рушится. Ревность, острая и жгучая, сжимает грудь, и я не могу отвести взгляд от её руки, лежащей на его плече.

Сводный соблазн для мажора

Рита Адамова

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 8

Марк отстраняется от её руки почти незаметным движением и отвечает сухо, без намёка на ту теплоту, с которой она к нему обратилась:

— Нормально.

Он слегка поворачивается ко мне, не глядя больше на женщину, и спокойно добавляет:

— Лиза, познакомься. Это — Карина и Ника. А это, как вы уже поняли, — его взгляд задерживается на мне чуть дольше, чем нужно, и в его голубых глазах мелькает что-то тёплое, почти поддерживающее, — Елизавета. Дочь Андрея.

Карина и Ника почти восторженно кивают, их губы растягиваются в одинаковых улыбках, но я чувствую фальшь в каждом движении, в каждом взгляде, скользящем по мне, как по товару.

Я опускаю глаза на свои руки, сжимаю пальцы в замок и мысленно ругаю себя. Я не имею никакого права ревновать. Да я знаю его меньше суток! Но от этого в груди не становится легче. Отчего-то хочется исчезнуть. Или закричать.

Глубоко вдыхаю, стараясь успокоиться, но сердце всё равно колотится, а внутри бурлит смесь обиды и стыда.

Я пытаюсь напомнить себе, что Марк мне чужой человек, что у меня нет причин чувствовать эту боль, но его присутствие, его взгляд, его голос — всё это действует на меня, как яд, медленно отравляя мои мысли.

Не могу перестать думать о том, как он смотрел на меня в самолёте, как его пальцы касались моей руки, и как легко он отмахнулся от Ники, словно она для него ничего не значит. Но что, если это не так?

В этот момент в беседке мгновенно меняется атмосфера. На пороге появляется мужчина в дорогом тёмном костюме, сдержанный, уверенный, с прямой спиной и взглядом, от которого становится неуютно.

Его седые виски подчёркивают строгие черты лица, а серые, колючие глаза впиваются в меня, как рентген. Он не отрывает от меня взгляда, не улыбается, просто смотрит долго, пристально, будто пытается прочитать всё сразу: мои мысли, мой характер, моё прошлое.

Я вжимаюсь в спинку стула, не в силах выдержать этот взгляд. Его присутствие подавляет, и я чувствую себя маленькой, уязвимой, как будто он видит меня насквозь. Мои пальцы сжимают край скатерти и я пытаюсь скрыть волнение.

— Андрюша! — вдруг оживляется Карина, резко вскакивает, сбрасывая с колен бедную собачку, которая тихо пискнув, приземляется на пол.

Крохотное животное, растерянно тявкнув, прячется под стол, её белая шерсть мелькает в тени. Карина бросается к мужчине с фальшивым восторгом, заглядывая ему в лицо, её голос становится приторно-сладким:

— Я заказала всё, как ты любишь, твои круассаны, кофе с миндальным молоком, мёд из акации…

— Сядь, не мельтеши, — отрезает он резко холодным тоном.

В голосе его нет ни малейшего намёка на мягкость, и Карина мгновенно замолкает, её улыбка гаснет, как свеча на ветру. Она почти усаживается по команде, опустив глаза, и даже собака, словно понимая настроение хозяина, тихо отползает дальше под стол, поскуливая. Молчание на мгновение становится густым и вязким, и я чувствую, как напряжение сгущается вокруг.

Он подходит ближе, всё так же смотря только на меня. Его шаги размеренные, уверенные, и я невольно задерживаю дыхание.

— Ну здравствуй, Лиза, — голос мужчины звучит неожиданно тепло, несмотря на его суровый вид. — Ты такая… красивая. И взрослая. Не верится, что столько лет прошло.

Я не знаю, что ответить. Меня будто скручивает изнутри. Это он. Мой отец. Андрей Тихомиров. Человек, которого я никогда лично не знала и считала опустившимся и погибшим человеком.

А теперь он стоит передо мной живой, реальный, и что-то внутри отказывается в это верить. Его слова, такие простые, но они бьют прямо в сердце. Я чувствую, как слёзы подступают к глазам, но я моргаю, стараясь их сдержать. Не хочу, чтобы он видел мою слабость.

— Спасибо, — наконец выдавливаю я, но голос срывается, выдавая моё волнение.

Андрей поворачивается к Марку, который всё это время молча наблюдал за нами, и кивает ему с лёгкой благодарностью.

— Спасибо, Марик. Ты, как всегда, всё сделал безупречно.

— Не за что, — спокойно отвечает тот, делая глоток кофе.

Невольно ловлю его взгляд, и он едва заметно кивает. Спокойно. Поддерживающе. Это даёт мне крохотную искру уверенности, но я всё равно чувствую себя потерянной.

Андрей снова смотрит на меня и, кивнув в сторону дома, говорит:

— Пойдём. Нам нужно поговорить. Наедине.

Я встаю, чувствуя, как ноги предательски подгибаются, и иду за «отцом», оставляя за спиной Марка, Карину и Нику. Их взгляды прожигают мне спину. Я чувствую презрение, зависть и раздражение девушек, но стараюсь не оборачиваться.

Сейчас меня ждёт разговор, которого я боялась и будто бы ждала всю жизнь.

Мы уходим из беседки, и я слышу, как Карина шепчет что-то Нике, но их слова тонут в утреннем шуме ветра. Я сосредотачиваюсь на шагах Андрея, на его широкой спине, и пытаюсь подготовить себя к тому, что будет дальше.

Невеста брата. Желаю тебя

Ника Лето

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 9

Мы идём по длинному коридору особняка, и каждый шаг отдаётся громким стуком в моих ушах. Белые стены, с графичными панелями, украшенные картинами в тонких рамах. Мраморные полы, хрустальные вазы, все кричит о вкусе хозяина.

Андрей идёт медленно, руки за спиной, осанка военная, и я чувствую себя рядом с ним как школьница перед директором. Но его присутствие странно умиротворяет. В нём есть сила, которая внушает доверие, несмотря на всю мою растерянность.

Он останавливается у распахнутых дверей в просторную библиотеку. Потолки здесь высокие, массивные книжные полки тянутся до самого верха, запах кожи и дерева наполняет воздух, смешиваясь с лёгким ароматом старых страниц.

В центре комнаты расположен камин, потрескивающий мягким огнём, а рядом стоят два кожаных кресла.

— Проходи, — говорит он, указывая на одно из кресел у камина.

Кресло мягкое, но я сажусь на самый краешек, не осмеливаясь расслабиться. Андрей опирается на каминную полку, смотрит задумчиво на огонь.

Его силуэт вырисовывается на фоне пляшущих языков пламени, и я вижу, как он собирается с мыслями, словно взвешивая каждое слово.

— Твоя мать... Оля. Мы познакомились в восемнадцать лет. Лето, мы вожатые в детском лагере. Безденежье, романтика. Я тогда был сопливым юнцом, без связей, из деревни. Она казалась мне чудом. Красивая, улыбчивая. И я влюбился с первого взгляда. Как дурак.

Он на секунду усмехается, но в этой усмешке — грусть, и я вижу, как его пальцы сжимаются на полке.

— Это было недолгое знакомство, всего несколько недель, но я тогда был молод, амбициозен, и меня тянуло в столицу. Я хотел покорять её, строить свою жизнь, свою империю. И я уехал, оставив её позади. Мы не поддерживали связь, и я даже не знал, что она была беременна. Она скрыла от меня факт твоего рождения. Не знаю, почему — может, не хотела, чтобы я вмешивался, может, боялась, что я не приму. Но я узнал о тебе только недавно, когда начал искать… — он замолкает, его взгляд становится отстранённым, словно он возвращается в те годы.

Я слушаю, и внутри меня растёт ком. Моя мать никогда не рассказывала мне о нём ничего хорошего, только то, что он бросил её, что он был никчёмным, что скорее всего он сдох где-то под забором. Но теперь я слышу другую версию истории, и это заставляет меня чувствовать себя ещё более потерянной.

— Жизнь в столице закрутила меня, — продолжает Андрей, его голос становится тише. — Я строил бизнес, поднимался с нуля, ошибался, падал, вставал снова. За эти годы у меня не было ни времени, ни желания заводить семью. Я был женат на своей работе, на своей империи. И кроме тебя, у меня нет других детей. Никого. — он делает паузу, глядя мне прямо в глаза. — Я не могу сказать, что сейчас испытываю к тебе настоящую любовь, Лиза. Мы с тобой чужие, и в этом есть моя вина. Но я рад, что твоя мать не сделала тогда аборт. Рад, что ты есть.

В его словах честность, которая заставляет меня уважать его, даже если внутри всё сжимается от неловкости. Я киваю, не в силах вымолвить ни слова, и он продолжает:

— Я хочу, чтобы ты встала у руля моей компании. Ты — моя кровь, и я верю, что ты сможешь. У меня нет времени ждать, пока ты получишь высшее образование. Хотя это было бы идеально, пойди ты по профилю менеджмент, экономика или корпоративное право. Поэтому лучшие из моих людей будут обучать тебя. Частные наставники, практика, кейсы, встречи. Прямо на месте, с завтрашнего дня.

Я глотаю воздух, будто он закончился в комнате. В голове шумит, и я пытаюсь представить себя в этом мире, среди деловых встреч, контрактов, цифр. Это кажется невозможным. Компания? Обучение?

— Вы это... серьезно? — спрашиваю я, и мой голос дрожит от удивления.

— Не тыкай мне больше, пожалуйста, — кривится Андрей. — Серьезнее не бывает. У меня слишком мало времени до операции. И так дотянул. И исход ее может быть любым. Я лично готов ко всему. Но я не отдам просто так кому-то чужому все то, что строил своим потом и кровью. Ни государству. Ни хищным конкурентам.

Он гладит подбородок, бросает взгляд в окно.

— Чтобы избежать слухов и падения котировок, ты не будешь сразу представлена как дочь. Мы начнём с того, что ты станешь личным помощником Марка. Он равноправный акционер и генеральный директор, и я доверяю ему, как себе. Это позволит тебе войти в курс дела, не вызывая слухов. Мы объявим тебя моей наследницей, когда придёт время.

Я моргаю, не веря своим ушам.

— Завтра утром вы поедете в главный офис. А пока отдыхай, осваивайся. Твоя комната готова.

Он делает паузу и смотрит пристально, его взгляд проникает в самую глубину моей души.

— Вопросы есть?

Моё сердце стучит в висках. Я чувствую, как дрожат пальцы, как в груди бушует ураган — страх, азарт, ожидание. Тысячи вопросов кружатся в голове: что будет, если я не справлюсь? Как мне работать с Марком, когда я даже смотреть ему в глаза не могу спокойно? Смогу ли я стать той, кем хочет видеть меня Андрей?

Властный брат моего жениха

Мила Рейне

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 10

Я глубоко вдыхаю. Вопросы действительно есть. Один из них самый важный.

— А если… если у меня ничего не получится? — выдавливаю тихо из себя. Голос срывается, но я не могу не озвучить свои страхи. — Если я подведу вас... тебя?

— Значит, подведёшь, — пожимает Андрей равнодушно плечами. — И что с того? Ошибки делают все. Даже я, и не раз. Главное — не сдаваться. И не врать себе. А всё остальное можно исправить, научить, исправить снова. Мне не нужна идеальная кукла, мне нужен живой человек, готовый учиться.

Он говорит это без пафоса, буднично, но я чувствую себя растерянно. Разве можно так легкомысленно относиться к делу всей своей жизни, вверяя его в руки неопытной девчонки. Или я чего-то не понимаю? И в нынешнее время даже обезьяну можно обучить и посадить во главе компании?

— А как долго мне жить в вашем доме? — добавляю я, осторожно подбирая слова.

Андрей слегка улыбается, уголки его губ поднимаются в едва заметной, почти печальной улыбке.

— Это не мой дом, Лиза. А наш. Останешься на столько, насколько потребуется. Встанешь на ноги, захочешь уехать я препятствовать не буду. Но я надеюсь, что ты останешься. Мне нужно, чтобы ты была рядом.

Киваю в задумчивости, до конца не понимая, как относиться к его словам. Она звучат слишком... идеально. Но, возможно, я зря ищу подвох, ведь пока ничто не представляло для меня опасности и не ставило в неловкое положение. Андрей идет к двери, давая понять, что разговор окончен.

— Иди, осваивайся. Тебя проводят.

Он распахивает дверь и в комнату входит женщина в строгом костюме, с собранными в пучок седыми волосами и лицом, на котором не отражается ни одна эмоция. Она что же все это время там стояла и ждала, пока мы поговорим?..

— Это Галина, — представляет он мне женщину. — Она будет помогать тебе во всем.

Та, словно в подтверждении его слов, учтиво кивает. Это так странно... Я как-то привыкла, сама заботится о себе. Без чьей либо помощи.

Галина, тем временем, молча указывает мне следовать за ней, и мы идём в другое крыло особняка. Женщина не говорит ни слова, только указывает рукой, куда сворачивать. Мы поднимаемся по широкой лестнице, и она останавливается у двери, распахивая её с лёгким поклоном.

Это моя комната?..

Она ведь, как из журнала. Просторная, с панорамными окнами на сад, где среди ухоженных аллей цветут розы и фонтаны блестят под солнцем. Большая кровать с бархатным изголовьем, белоснежное постельное бельё, резной письменный стол. В углу дверь в отдельную гардеробную.

Я с замиранием осматриваюсь. В воздухе приятно пахнет свежими цветами, которые стоят в вазе на столе…

— Ванная — за той дверью, — сухо впервые говорит Галина и исчезает, прежде чем я успеваю поблагодарить.

О-о-о, ванная у меня, прямо как у героинь зарубежных фильмов. Белый мрамор, золотистые детали, тёплый пол, огромная ванна, примерно размерами с мою бывшую комнату.

— Офигеть... — только и могу выдавить из себя. — Кто-нибудь, ущипнете меня.

Я реально чувствую себя Золушкой. Разве так бывает?!

Запускаю воду, добавляю ароматную пену и торопливо скидываю с себя вещи. С удовольствием погружаюсь прямо с головой. Горячая вода смывает напряжение.

Я закрываю глаза, позволяя себе расслабиться, чувствуя, как тело тяжелеет от усталости и новых эмоций.

Понимаю, что не готова идти вниз, сталкиваться с Кариой и Никой. От их фальшивых улыбок тошно, а возможно все дело в Марке...

Галина возвращается через час, я уже полулежу на кровати, закутанная в махровый халат и листаю каналы на плазме. Мне не требуется что-то ей говорить, она понимает без слов мое нежелание спускаться на обед.

Спустя минут пятнадцать она приносит мне поднос с едой: нежный крем-суп с ароматом трюфелей, несколько миниатюрных тарталеток с лососем, минеральная вода в хрустальном бокале и кусочек пирога с ягодами, украшенный свежей мятой.

Боже... Всё так красиво подано, что рука сама тянется к телефону. Мне нужно это сфотографировать на память. Для них это все может быть и привычно, но для меня это просто шедевр!

С аппетитом ем, поглядывая в окно на сад. Оттуда доносится приглушенный женский смех. И из-за этого я начинаю чувствовать себя чужой. Это их привычный мир, со своими правилами. А я здесь, как не в своей тарелки. Для меня все происходящее самое настоящее чудо.

Поэтому к ужину я тоже не спускаюсь. И снова Галина приносит еду мне в комнату. На этот раз — стейк средней прожарки с золотистой корочкой, салат с лососем и авокадо, поданный на белой тарелке с изящным узором, и бокал гранатового сока, который искрится в свете лампы.

Сидя на подоконнике, открываю ноутбук. Он был здесь на письменном столе. Новый, лёгкий, с тонким корпусом из металла. Галина сказала, что он мой. Вот так просто...

Экран загорается мягким светом и я ввожу в поисковике: Андрей Тихомиров.

Сотни ссылок. Интервью. Финансовые обзоры. Лента новостей.

Акционер группы компаний “АЛМАЗ” — многопрофильного холдинг, охватывающего энергетику, строительство, IT, логистику, телекоммуникации и аграрный сектор.

Десятки дочерних предприятий. Центральный офис в столице, филиалы — по всей стране. Я читаю о масштабных проектах, даже про благотворительные инициативы. Он основал фонд для поддержки детских домов и школ в регионах.

Фото мелькают одно за другим. На них Андрей то на фоне новой электростанции, то в кабинете с глобусом, то на какой-то конференции, пожимает руки влиятельным людям.

И везде у него один и тот же холодный, сосредоточенный взгляд, излучающий власть и непоколебимость.

“Один из самых закрытых и влиятельных предпринимателей страны” — так его описывают в одном из аналитических журналов. Нигде ни слова про личную жизнь. Ни слухов, ни скандалов. Глухая каменная стена.

Я долго смотрю на эти снимки и вдруг ловлю себя на мысли, что хочу, чтобы этот влиятельный человек гордился мною. Чтобы, когда все узнали, что я его дочь, восхищались именно моими достижениями, а не думали, что все мне досталось только благодаря отцу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Закрываю ноутбук, чувствуя, как усталость накатывает с новой силой. Всё, что я узнала, только усиливает моё волнение.

Мне предстоит стать частью огромного, безжалостного мира, и это пугает меня больше, чем я могу выразить. Ложусь на кровать, и, несмотря на тревогу, засыпаю, убаюканная тишиной особняка.

Друг отца. Сыграй для меня, девочка

Анна Яркова

Глава 11

Утром меня будит лёгкий стук в дверь. Галина входит с подносом, на котором стоит завтрак. За ней заходит хмурый плечистый мужчина в костюме. Он несет несколько коробок.

— Это для вас, — говорит она сухо. — Одежда, обувь, косметика. Водитель будет ждать вас через час.

Я киваю, всё ещё сонная, и открываю коробки, как только они уходят. Внутри элегантный костюм. Чёрные брюки с высокой посадкой, белая тончайшая блузка и пиджак, подчёркивающий фигуру.

Туфли на невысоком каблуке, чёрные, из мягкой кожи, сидят как влитые. В другой коробке косметика от люксовых брендов, о которых я только слышала.

Привожу себя в порядок, наношу лёгкий макияж, собираю волосы в аккуратный пучок и смотрю в зеркало. Передо мной стоит не та Лиза, которая работала на складе, не доедала и не досыпала, а бизнес-леди...

Я спускаюсь вниз, где меня ждёт водитель. Он галантно открывает дверь чёрного седана, и я сажусь на заднее сиденье, чувствуя, как сердце снова начинает учащенно колотиться.

Машина плавно трогается, и я смотрю в окно, где особняк медленно исчезает из виду. Впереди меня ждёт офис “АЛМАЗ” и Марк...

Седан скользит по улицам столицы, и я с удивлением наблюдаю, как город оживает: шум машин, спешащие люди, сверкающие небоскрёбы, отражающие утреннее солнце. Через полчаса мы подъезжаем к небоскрёбу из стекла и стали, уходящему в небо.

Его зеркальные панели отражают солнце и город вокруг, будто само здание отделено от реальности и парит над суетой улиц.

У главного входа расположились строгие охранники, элегантные женщины в форменных костюмах с безупречными улыбками и поток людей, спешащих внутрь с планшетами и кофейными стаканами.

Машина притормаживает у крыльца, и водитель выходит первым, открывая мне дверь. Я выхожу, расправляю плечи и стараюсь не показывать, как мне неловко и страшно.

Дыхание сбивается. Сейчас я войду в мир, где нет места ошибкам. Где важны только деньги, власть, контроль.

В холле здания мраморные полы, отполированные до зеркального блеска, фонтаны с журчащей водой, золотистые панели, создающие ощущение роскоши.

Пространство гудит дорогим шёпотом успеха, и я слышу приглушённые разговоры, стук каблуков и звон лёгких шагов.

За ресепшном из чёрного стекла стоит женщина с идеальной укладкой и поставленным голосом.

— Доброе утро. Вас уже ожидают. Лифт направо, 35-й этаж, — говорит она, даже не спрашивая моего имени. Заранее зная, кто я.

Киваю, ощущая, как взгляд её скользит по мне с лёгким любопытством, и направляюсь к лифту. Двери мягко закрываются, и я поднимаюсь, ощущая, как желудок сжимается от накатывающей паники.

На 35-м этаже меня встречает высокая блондинка, в сером платье футляре и с планшетом в руках. Она не улыбается, не задаёт вопросов, просто разворачивается и идёт вперёд.

Следую за ней, проходя по коридору с матовыми стеклянными стенами. За ними — переговорные, кабинеты, залы, где мелькают мужчины и женщины в деловых костюмах, как вырезки из бизнес-журнала.

Атмосфера пропитана напряжением и амбициями, и я чувствую себя не в своей тарелке, несмотря на новый костюм и макияж. Девушка останавливается у дверей с табличкой "М. Е. Воронцов".

— Марк Евгеньевич ждёт вас, — говорит она и исчезает, оставляя меня наедине с моим волнением.

Стою секунду, собираюсь с духом, и только потом толкаю дверь.

Кабинет у него просторный, с панорамными окнами на город. Тонкий свет льётся снаружи, очерчивая его фигуру у окна. Он стоит спиной ко мне. Рукава белоснежной рубашки засучены до локтей, обнажая сильные предплечья с лёгким загаром. Спина напряжённая, чётко очерченная под тканью, и я невольно задерживаю дыхание, чувствуя, как сердце сбивается с ритма.

Дочь друга. Запретная. Моя.

Татьяна Каневская

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 12

— Закрой дверь, — отдает Марк приказ низким, хрипловатым голосом, который вибрирует в воздухе, пробираясь под кожу, как тёплый ток.

Я молча выполняю, и щелчок замка звучит громче, чем я ожидала, отзываясь эхом в моей груди, где сердце бешено колотится, словно пытаясь вырваться.

Он разворачивается, и его медленный, тяжелый, пропитанный чем-то диким и неукротимым взгляд наконец встречается с моим. В его глазах нет ни удивления, ни приветствия, только оценка.

Его взор скользят по мне с томительной неспешностью. От лица, где локоны слегка выбились из пучка, вниз по шеи, задерживаясь там, где пульс бьётся под тонкой кожей, затем по линии талии, где ткань костюма обрисовывает каждый изгиб, и ниже, к бёдрам.

Жар заливает мою кожу, поднимаясь волнами, и я сжимаю руки, пытаясь скрыть дрожь, которая выдаёт моё возбуждение, но он видит всё. Мой трепет, мою слабость...

— Не ожидал, что ты согласишься начать так рано, — произносит Марк, делая пару шагов ближе, и его голос обволакивает меня, как бархат, пропитанный грехом. Расстояние между нами сокращается, воздух заряжается электричеством, и я ощущаю тепло его тела, его присутствие, которое притягивает, как магнит. — Думал, будешь долго собираться с духом.

— Зачем же оттягивать неизбежное, — отвечаю уверенно, хотя внутри всё трепещет под его взглядом, как натянутая струна, готовая лопнуть от малейшего касания.

Марк хмыкает, уголки его губ приподнимаются в лёгкой насмешке, но в этой улыбке скрыта опасность. Он останавливается совсем рядом. Так близко, что я ощущаю жар его тела, его запах, тёмный, тёплый, с глубокими нотами мускуса и древесины, который кружит голову и затуманивает разум.

Взгляд его замирает на моих губах, оставляя там след, как горячий ветер, и я чувствую, как они сами приоткрываются, поддаваясь этому невидимому давлению.

— С чего тогда начнём, Лиза?

Моё имя из его уст звучит слишком интимно, слишком лично, скользя по моим нервам, как ласковое прикосновение, и я чувствую, как лицо горит от смущения, смешанного с влечением, которое я не могу подавить.

Не отвечаю. Молчу, потому что боюсь сказать что-то не то — да и потому, что сама не знаю, как справиться с этим огнём внутри. Он наклоняется чуть ближе, чуть поддавшись вперёд, его дыхание ласкает мою кожу, но Марк не касается меня, оставляя между нами тонкую, пульсирующую полоску воздуха, которая только усиливает напряжение.

— Смотри на меня, — произносит Марк глубоким и манящим шепотом, и в его голосе — вызов, от которого моё дыхание сбивается, а тело откликается неконтролируемым трепетом.

Повинуюсь. В глубине его взгляда клубится что-то запретное и опасное... Неужели?... Желание, скрытое за маской контроля? И эта мысль заставляет моё сердце биться быстрее, как будто оно знает, что мы с ним ходим по краю.

— Правило первое, — вкрадчиво говорит Марк и его голос опускается ниже, становясь почти гипнотическим. — Здесь ты моя помощница. Никаких “дочерей”, никаких фамильярностей. Ни в офисе, ни в переписке, ни в переговорах. Я — твой руководитель. Поняла?

Киваю, не в силах оторваться от его глаз, чувствуя, как его присутствие заполняет всё пространство вокруг.

— Правило второе. Ты не ломаешься. Не ноешь. Не бегаешь к Андрею жаловаться. Всё, что происходит в этом кабинете, остаётся только здесь. Я отвечаю за тебя. Это значит, что если ты облажаешься — я тоже. Если ты быстро войдёшь в курс дела — это мой плюс. Мы связаны. Неразрывно.

Он делает полшага назад, но взгляд мой не отпускает.

— И правило третье, Лиза. Никогда не говори «у меня не получится» или «я не смогу». Вообще забудь эти слова.

Сердце теперь колотится где-то в горле, и я не могу сказать ни слова, чувствуя, как его взгляд скользит по моим губам. Его глаза темнеют, чуть сужаются, и я вижу, как его грудь поднимается в медленном, глубоким вдохе, как будто он тоже борется с возбуждением, которое угадывается в напряжении его тела.

— Я бы ещё и слово «нет» посоветовал убрать, но… Ты вообще меня слушаешь? — спрашивает он, и в его тоне проскальзывает что-то игривое, почти провокационное.

Хмурюсь, разрывая наш зрительный контакт, и облизнув губы — этот жест выходит невольно, но его глаза следят за движением моего языка, — выпаливаю хрипло:

— Да, конечно. Я постараюсь…

Марк улыбается. Едва заметно. Насмешливо.

— Значит, начнём.

Он отходит к столу и достаёт планшет. Запускает его, и моментально становится собранным и холодным, как будто только что между нами ничего не было.

— Сегодня — вводная по структуре холдинга. Нужно, чтобы ты чётко понимала, чем мы занимаемся. Через неделю будут переговоры с новым партнёром. Ты будешь присутствовать. И ты должна будешь уже не просто хлопать глазами, но и понимать, о чём идёт речь. Так что работы много, а времени мало.

Марк кидает мне папку, и я ловлю её, чувствуя, как руки дрожат. Он это замечает, но не комментирует, лишь слегка прищуривается, и в этом взгляде не только наслаждение моей реакцией, но и что-то тёмное. Обещание, которое заставляет моё тело гореть.

Нельзя же так быстро переключаться?! Эти эмоциональные горки — от напряжения к страсти и обратно — выбивают меня из колеи.

Напряжение между нами, тем временем, никуда не рассеивается. Оно затаивается, пульсируя в каждом его слове, в каждом движении. И этот офис теперь полностью его территория, где я должна не только выстоять, но и научиться играть по его правилам, балансируя на тонкой грани между долгом и желанием.

Друг отца. Его искушение

Мари Дион, Ольга Вейцер

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 13

Они называют это офисом, но для меня это поле мин, где каждый шаг — риск, каждый взгляд — вызов.

Атмосфера пропитана ожиданием, каждый звук требует от меня быть взрослой, собранной, бесстрашной, идеальным винтиком в этом сверкающем механизме власти.

Я сижу за столом Марка, сжимая папку с документами, которые будто тают перед глазами, превращаясь в неразборчивую кашу цифр и терминов. Мой разум цепляется за строки, но мысли ускользают, захваченные его присутствием, которое заполняет кабинет, как плотный туман, оставляя мне лишь узкий клочок воздуха для дыхания.

Сердце бьётся где-то в горле, пальцы нервно сжимают ручку, и я чувствую, как жар его близости пробирается под кожу, несмотря на все попытки сохранить лицо.

Он движется по комнате, как пантера, вышедшая на охоту — грациозный, но смертельно опасный. Его шаги мягкие, когда он ходит по кабинету и диктует резкие, отрывистые фразы в телефон.

Каждое его движение словно вызов, пропитанное властью, от которой невозможно отвести взгляд. Чёрная рубашка с засученными рукавами обтягивает его плечи, подчёркивая игру мускулов на предплечьях, а когда он наклоняется над столом, ткань натягивается на спине, рисуя контуры его тела.

Я ловлю себя на том, как слежу за ним, как мои глаза цепляются за каждый изгиб, и это заставляет моё дыхание сбиваться. Воздух вибрирует, когда он проходит мимо, и его парфюма сжимаются лёгкие.

Я не должна так реагировать, но моё тело предаёт меня, откликаясь жаром, который яростно подавляю, хотя он лишь разгорается сильнее.

Его голос, как прикосновение, грубое, уверенное, проникающее под кожу с каждой нотой. Он отдаёт распоряжения секретарю, обсуждает сделки, и в этом деловом тоне таится низкая хрипотца, которая скользит по моим нервам, вызывая мурашки, словно электрический разряд.

Я злюсь на себя за то, как моё тело откликается. И я представляю, как его сильные пальцы скользят по моей шее, оставляя теплые следы, как сильные руки сжимают мою талию. Эти образы вспыхивают против моей воли. Я честно отгоняю их, но они возвращаются раз за разом...

Внезапно Марк останавливается прямо за моей спиной. Его тень накрывает бумаги, и воздух становится тяжёлым, густым от напряжения.

— Ты хоть понимаешь, что читаешь? — его голос звучит слишком близко, тёплое дыхание касается моих волос, и я вздрагиваю, ощущая, как мурашки бегут вниз по позвоночнику

Резко разворачиваюсь, и он возвышается надо мной, заслоняя свет своей мощной фигурой. В его глазах горит вызов и интерес, которые буквально поджигают мой пульс.

— Да, — выдыхаю хрипло.

— Докажи, — бросает он, резко садясь на край стола, так близко, что его колено почти моей руки, посылая электрический импульс через ткань костюма. Он наклоняется, и его лицо оказывается в опасной близости, а запах мускуса обволакивает меня, становясь почти осязаемым. — Расскажи мне, как устроена структура дочерних предприятий в секторе логистики. Без подглядывания.

— Эм... Ты хочешь проверить меня? — отвожу взгляд, стараясь скрыть смущение.

— А ты думала, как будет? Льготный вход по родству? — его глаза сверкают, в них мелькает тёмная насмешка, и я вижу, как напрягается его челюсть. — Это бизнес, детка. Здесь жрут сдабых.

Я сглатываю, горло сжимается, и я лихорадочно пытаюсь вспомнить — цепочки логистики, филиалы, цифры, мелькавшие в отчётах.

Слова вырываются с трудом, прерывисто, но я держусь, чувствуя, как его взгляд жжёт меня, не отрываясь от моего лица, не скользя по бумагам, а сосредоточившись только на мне. Когда я заканчиваю, он молчит, и эта тишина давит, ускоряя мой пульс до предела.

Тогда он наклоняется ещё ближе и его голос превращается в шёпот, низкий и вибрирующий, от которого моё тело напрягается, как струна.

— Не идеально. Но не глупо. Уже есть с чем работать.

Я чувствую, как между нами натягивается невидимая нить, как будто пространство между нами заряжено электричеством. Он смотрит в мои глаза слишком долго, и я вижу, как его зрачки расширяются, как его дыхание становится чуть глубже.

Взгляд Марка опускается на мои губы, и мой язык машинально касается нижней. Его глаза темнеют, и я замечаю, как его пальцы на столе сжимаются, как будто он сдерживает себя.

Момент растягивается, его теплое дыхание смешивается с моим, и я ощущаю, как моё тело тянется к нему, несмотря на все запреты.

Его присутствие, как магнит, притягивающий меня, заставляющий забывать о правилах, о том, кто мы друг другу. Губы Марка приоткрываются, челюсть напрягается, и эта борьба внутри него только разжигает мой жар, разливающийся по венам.

Внезапно он отстраняется, резко, как будто обжигаясь, и его голос возвращается к деловому тону, но в нём дрожит что-то неконтролируемое.

— Хватит на сегодня. Завтра продолжим. Иди отдохни, Лиза.

Я киваю, встаю, чувствуя, как ноги и ноги подкашиваются от остаточного напряжения. Выхожу из кабинета, оставляя за дверью этого мужчину, из-за которого возбуждение до сих пор разливается по телу горячей волной. Наваждение какое-то...

Отец жениха. Запретное влечение

Мира Спарк, Рита Святая

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 14

На следующее утро я снова сижу за массивным столом Марка в его просторном кабинете. Солнечные лучи пробиваются сквозь высокие окна, но мне не до них. Я стараюсь изо всех сил сосредоточиться на разложенных передо мной документах, но мой разум упорно возвращается к вчерашнему напряжённому моменту, к его взгляду, к его прикосновениям. Мысли вихрем кружатся в голове, мешая сконцентрироваться.

Внезапно его голос, низкий и размеренный, резко прерывает мои беспорядочные размышления, заставляя вздрогнуть.

— Ты читаешь? — спрашивает Марк, не отрывая взгляда от экрана ноутбука. Его пальцы уверенно скользят по клавишам, печатая что-то, но в голосе проскальзывает лёгкий, почти игривый вызов, который почему-то заставляет моё сердце предательски дрогнуть.

— Читаю, — вру я, стараясь придать своему голосу напускную уверенность.

С демонстративной небрежностью я переворачиваю страницу, хотя внутри всё сжимается от липкого страха быть разоблачённой. Я ощущаю, как его присутствие снова начинает давить на меня, обволакивая со всех сторон.

Он усмехается. Звук почти неслышен, но эта низкая, чуть насмешливая усмешка отзывается во мне, как лёгкий удар, моментально пробуждая вчерашнее, ещё не остывшее напряжение.

— Тогда скажи, какие активы вынесли за скобки консолидации, — тон Марка становится чуть резче, и я ощущаю, как он внимательно наблюдает за мной, даже не глядя в мою сторону.

Я моргаю, пытаясь сфокусироваться. Сердце пропускает удар, а паника на мгновение сковывает меня, словно облили ледяной водой.

— Эм… аграрный сектор? — неосторожно вырывается у меня. В ту же секунду я понимаю, что совершила ужасную ошибку. Жар мгновенно приливает к лицу, а его молчание становится ещё более тяжёлым и гнетущим.

Марк отрывает взгляд от экрана. Поднимает глаза на меня.

Он смотрит. Долго. Ни единой эмоции, ни намёка на реакцию не мелькает на его лице. Просто... смотрит, и этот взгляд, как тончайшее, острое лезвие, медленно скользящее по моим щекам, опускаясь к шее, а затем ниже, туда, где плотная ткань моего костюма обтягивает грудь.

Я чувствую, как по всему позвоночнику проходит обжигающий жар, как щёки вспыхивают предательским румянцем, а руки становятся чужими, непослушными. Я крепче сжимаю папку в руках, пытаясь скрыть мелкую, нервную дрожь, что сотрясает всё тело.

— Серьёзно? — наконец бросает он, нарушая звенящую тишину. В его тоне ядовитая смесь сарказма и чего-то тёмного, почти опасного, что заставляет меня напрячься.

Я открываю рот, чтобы хоть что-то выдавить в ответ, оправдаться, но он уже встаёт и подходит к окну. Поворачивается спиной ко мне, и я вижу, как напрягаются мышцы под его рубашкой, как ткань натягивается на его широких плечах, когда он расправляет их, словно хищник перед броском.

— Подойди, — приказывает он, и в его голосе появляется странная, обволакивающая мягкость, почти... играющая, словно он откровенно наслаждается моей растерянностью и нерешительностью.

Я замираю на месте, чувствуя, как колени предательски слабеют.

— Зачем? — мой голос дрожит, выдавая не только панику, но и нечто тревожное, что я не осмеливаюсь даже назвать.

— Ты не понимаешь, — его голос становится ещё мягче, почти интимным, с лёгкой, соблазнительной хрипотцой, которая заставляет моё дыхание сбиться. — Значит, покажу на пальцах. Подойди.

Я неторопливо встаю. Каждый стук моих каблуков по полированному паркету отзывается эхом где-то глубоко в груди. Я подхожу медленно, будто каждый шаг — это настоящее сражение с самой собой, с внутренним сопротивлением.

Марк стоит у огромной стеклянной стены, за которой город разливается под слепящим солнцем. Огромный, гудящий, полный бурлящей жизни и скрытых опасностей. Его руки покоятся в карманах брюк, рубашка натянута на мощных плечах, спина идеально ровная, как будто вырезанная. Я отчётливо вижу, как напрягаются его мышцы под тонкой тканью.

Он поворачивает голову чуть-чуть, и его взгляд мгновенно ловит мой и не отпускает, удерживая, словно невидимая, но крепкая цепь.

— Видишь город внизу? — Марк слегка кивает в сторону грандиозной панорамы, открывающейся за стеклом, и его голос опускается ниже, становясь почти интимным шёпотом. — Деньги, власть, контракты, люди, которые улыбаются тебе, пока ты на вершине, и вонзают нож в спину, как только споткнёшься. Каждый второй тут актёр. Или охотник. Или вор. Иногда всё сразу.

Он делает короткую, но напряжённую паузу, и я чувствую, как напряжение между нами нарастает, как воздух вокруг становится тяжёлым и почти осязаемым. Затем он чуть склоняется ко мне, и расстояние между нами сокращается до опасной, невыносимой черты.

Я ощущаю исходящее от него тепло, его уникальный запах. Его рука медленно, словно давая мне последний шанс отступить, поднимается. И вдруг касается моей руки. Легко. Неожиданно.

Его тёплые, сильные пальцы, осторожно скользят по внутренней стороне моего запястья, где тонкая кожа и бешеный пульс выдают моё возбуждение. Я замираю, сердце падает куда-то в живот, и я чувствую, как его прикосновение обжигает, словно электрический разряд, пробегающий по всем венам.

— Ты вся дрожишь, — тихо шепчет он, почти в самое ухо, его голос словно вибрирует, и я ощущаю, как его тёплое дыхание касается моей шеи, вызывая волну мурашек. — От страха… или от того, что тебя тянет ко мне?

Я не отвечаю. Просто не могу. Мой разум кричит остановиться, бежать, но тело тянется к нему, как мотылёк к пламени, и я чувствую, как губы сами приоткрываются, как дыхание становится неровным, прерывистым.

Марк поворачивается ко мне лицом, его глаза — ледяные снаружи, но с неистовым жаром в глубине, — удерживают меня, словно гипноз. Его взгляд медленно скользит по моему лицу, на мгновение задерживаясь на губах, и я вижу, как его грудь поднимается в медленном, глубоком вдохе, как напрягается его челюсть.

— Это плохо, Лиза. Очень плохо. Потому что потом тебе будет больно, — его слова звучат как предупреждение, но в них скрыт огонь, который лишь сильнее подогревает и без того зашкаливающее напряжение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я всё ещё не двигаюсь. Только смотрю на него. На изгиб его губ, на тень от густых ресниц, падающую на острые скулы, на чёртову жилку на шее, которая бьётся в такт с моим бешеным пульсом.

— А если мне уже всё равно? — вырывается у меня, прежде чем я успеваю остановить этот безумный порыв. Голос хрипит, выдавая всю глубину внутренней борьбы, и я вижу, как его глаза темнеют, как зрачки расширяются от моих дерзких слов.

Он улыбается. Нехорошо, опасно, с лёгкой насмешкой, которая только усиливает это притяжение, словно магнит. И вдруг делает шаг назад. Резко. Оборвав всё, что только что витало между нами, оставив меня с ощущением внезапной пустоты и жгучего жара, смешанного воедино.

— Тогда учись прятать свои чувства. Это очень пригодится тебе, — его голос мгновенно возвращается к деловому тону, но в нём всё ещё дрожит что-то неконтролируемое, словно эхо только что пережитого, невероятно напряжённого момента.

— Как ты? — выдыхаю хрипло и с досадой.

Марк возвращается к столу, вновь становится безупречным, деловым, далёким, но я всё ещё стою у окна, вся горящая изнутри, с сердцем, которое бьётся так сильно, будто я только что избежала чего-то страшного… или безвозвратно потеряла.

Мой взгляд скользит по его спине, и я чувствую, как желание, смешанное с острой тревогой, продолжает пульсировать внутри, обещая, что эта опасная игра только начинается.

— Как я, — отвечает он глухо, не оборачиваясь. — Время обеда. Можешь идти.

Сводный брат моего отца

Элли Дейз

Глава 15

Они ждали меня. Это я понимаю сразу, как только захожу в стеклянную переговорную на 27-м этаже. Комната, полностью окружённая прозрачными стенами, кажется настоящей ловушкой, где каждый мой шаг на виду, под пристальным вниманием.

Там их трое: женщины — каждая элегантная, безупречная, с кожей, отполированной до блеска, и манерами, которые буквально кричат о деньгах. Их парфюм — тяжёлый, удушающий, с навязчивыми нотами жасмина и пачули, он висит в воздухе на грани тошноты, лишь усиливая гнетущее ощущение, что я попала в самое логово хищниц.

Они не поднимаются мне навстречу, не произносят ни слова приветствия. Только оборачиваются. Синхронно. Как будто по невидимой команде, их движения были отрепетированы до мельчайших деталей, словно в театре, где мне отведена лишь роль случайной статистки.

Секретарь Марка, Елена, всё ещё стоящая рядом, кивает на открытую зону с лакированными столами и прозрачными стеклянными перегородками. Она шепчет, чуть слышно, с лёгким намёком на снисхождение, которое меня раздражает:

— Вот здесь все ключевые. Особо обратите внимание на Наталью Львовну. И на Ирину. Остальные — по настроению.

«Наталья Львовна» — это стройная женщина лет сорока с идеально прямой спиной и гладким каре, обрамляющим лицо с резкими, хищными чертами. Её маникюр цвета «спелая вишня» поблёскивает под ярким светом люстры.

Она даже не поднимает глаз, когда я вхожу, лишь медленно отрывает взгляд от планшета, когда я прохожу мимо. Её глаза скользят по мне от туфель до лица оценивая, меряя, словно я товар на рынке, и я чувствую себя абсолютно голой под этим пронзительным взглядом. В ней всё, как остро отточенное лезвие, от её безупречной осанки до холодной улыбки.

— Здравствуйте, — киваю я, чувствуя, как моя спина буквально горит под её взглядом, и мой голос звучит тише, чем я хотела.

— Так это вы и есть наша новенькая? — её слова звучат как диагноз, вынесенный с лёгким, едва скрываемым презрением. Она улыбается, но глаза остаются холодными, словно маска, не отражая ни капли тепла или дружелюбия. — Говорят, личный помощник Волкова?

Я киваю, с усилием удерживая спокойствие и не давая эмоциям взять верх.

— Да.

— Угу, — она поворачивается к остальным, и её движение грациозно, но с едва заметной, колкой насмешкой. — Вот, коллеги. Очередная «личная инициатива» Марка Евгеньевича. Последний раз, помнится, это была француженка, помнишь, Ира? Как ее звали? Мишель?

— Та, у которой декольте до пупка было и диплом маркетолога из соцсетей? — подключается Ирина, сухощёкая брюнетка с холодными глазами, которые сверкают, как лёд под солнцем. Её голос резкий, с лёгкой, почти неприкрытой язвительностью, и она откидывается на стуле, небрежно скрещивая ноги в дорогих туфлях. — Помню. В офисе продержалась две недели. Потом ушла «по личным».

Все смеются. Не громко, не вызывающе, но достаточно, чтобы мне захотелось провалиться сквозь пол. Я мгновенно понимаю, что для них я не полноценный сотрудник. А всего лишь декорация. Временная. Какая-то любовница, выставленная напоказ, как модный аксессуар, который очень скоро заменят.

— Ну ничего, — добавляет Наталья Львовна, словно ласково, но её тон пропитан едким сарказмом. — У тебя хотя бы русское имя. Это уже плюс. Марку всегда нравились «славянские лица».

Она наклоняет голову, её взгляд скользит по моей фигуре, на мгновение задерживаясь на изгибе талии, и я чувствую себя, словно меня рассматривают под микроскопом.

Блондинка — третья в их трио, с идеально уложенными волосами и манерами, которые кричат о самодовольстве, усаживается на край стола, закидывая ногу на ногу с такой грацией, будто позирует для фотосессии. Её юбка чуть приподнимается, открывая стройные ноги, и она улыбается, но эта улыбка больше похожа на оскал акулы.

— Но мы не осуждаем тебя, милая. Ни в коем случае. Кто как может, так и пробивается.

— Главное — вовремя делать массаж начальству, — подхватывает Ирина, и все хихикают, их голоса сливаются в мелодичный, но жестокий хор. Я чувствую, как жар поднимается к щекам, и сжимаю кулаки, чтобы скрыть предательскую дрожь.

— А ты давно… с ним? — спрашивает блондинка, и её вопрос звучит бестактно. Её глаза блестят, ожидая моей реакции, словно охотник, вынюхивающий слабость в своей жертве. — Или только начала?

Я делаю шаг вперёд, чувствуя, как внутри закипает что-то новое, и с усилием улыбаюсь, стараясь сохранить лицо:

— Если ты имеешь в виду рабочие отношения, то да. Пару дней как приступила.

— Ах, какая скромница, — шепчет блондинка, её голос пропитан ядом, и она обменивается многозначительными взглядами с остальными. — Прямо как Марку нравится.

Смех снова. Женский. Уверенный. Жестокий. Он отскакивает от стеклянных стен, усиливая ощущение, что я нахожусь в клетке, полной змей. Каждая из них — опытная, выдрессированная, опасная.

Они видят во мне не угрозу, не равную, а временную игрушку Марка — любовницу, которую он скоро выбросит, как использованную карту из колоды.

Но я не собираюсь пятиться. Внутри что-то щёлкает, и я чувствую стальной стержень, который не даёт мне опустить глаза.

— Я здесь не для того, чтобы нравиться. Ни вам, ни Марку, — говорю я ровно, удивляясь, откуда во мне взялась эта храбрость. — Я пришла учиться. Работать. И если кто-то видит во мне угрозу — что ж, наверное, не зря.

Тишина накрывает комнату, словно тяжёлое одеяло, заглушая все звуки. Они смотрят на меня, их глаза сузились, оценивая, переосмысливая мою дерзость. И тут Наталья Львовна усмехается, её губы кривятся в лёгкой, почти детской насмешке.

— Смело. Хотя я бы на твоём месте… не делала ставки на покровительство. Марк долго ни на ком не задерживается. Видела его прошлых «помощниц» — все красивы, все умны, и все исчезли, как только он терял к ним интерес.

Её слова врезаются в меня, как иглы, и я чувствую, как сомнения начинают точить ту хрупкую уверенность, которую я только что обрела.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

С другой стороны, чего это я лужей растеклась перед Марком? У него женщин куча, тот ещё бабник. Я же пришла сюда не для него, а для себя — и, несмотря на их язвительные улыбки, я намерена доказать это, даже если мне придётся пройти через этот змеиный питомник с поднятой головой. Хватит таять от Марка, нужно идти к своей цели, иначе действительно вылечу, как дурочка, которая растеряла все мозги из-за мужика!

Опекун. Страсть под запретом

Анна Жукова, Тина Брассо

Глава 16

Я выхожу из переговорной, сжимая зубы так сильно, что, кажется, вот-вот треснет челюсть. Щёки горят, словно меня отхлестали по лицу, а руки дрожат от злости, которую я отчаянно пытаюсь сдержать. В груди — та самая знакомая пустота. Она появляется, когда тебя унижают публично, красиво, без единого мата.

Я не плачу. Не дождутся. Ни за что.

Коридор холодный, стеклянный, зеркальный. Каждый шаг отдается эхом. Отражение в витрине напротив будто смотрит на меня свысока: девчонка в костюме, который она ещё не успела обжить, слишком в нём неловкая. Чужая среди своих. Пыльная провинция на фоне столичного глянца, где каждая деталь кричит о цене и статусе. Меня тошнит от этого.

— Эй! — негромкий голос догоняет меня в повороте, пробиваясь сквозь звон в ушах.

Я резко оборачиваюсь. Меня почти догнала невысокая девушка. Её волосы гладко зачёсаны в низкий хвост, на ней серый кардиган и простые туфли без каблука. Ни капли гламура, никакой показухи, ни малейшего намека на претензию. На фоне всех этих золочёных вампирш она выглядит, как… нормальный человек. Это почти шокирует.

Она останавливается прямо передо мной, чуть смущенно улыбаясь.

— Привет. Я видела, как они на тебя набросились. Жесть, конечно. Ты… нормально? — её голос звучит тихо, но в нём столько искренней заботы, что я на секунду теряюсь. Впервые за этот день кто-то обращается ко мне без скрытого подтекста, без яда.

— Более или менее, — говорю я, с трудом удерживая голос в пределах вежливости. Казалось, ещё секунда, и я сорвусь, расплещу всю ту злость, что клокотала внутри. — Спасибо.

Она кивает, её улыбка почти по-дружески тёплая, без тени насмешки.

— Меня Алина зовут. Я стажируюсь в юротделе. Второй месяц, — она произносит это спокойно, с лёгкой, почти неуловимой усмешкой. — Вижу всё, слышу всё. Просто не всегда лезу.

Я удивлённо моргаю. Такой откровенности здесь, в этом террариуме, от неё я точно не ожидала.

— И ты не из… клуба гламурных фиф? — вырывается у меня прежде, чем я успеваю себя остановить.

Она хмыкает, закатывая глаза.

— Не-е-е. Я из другой лиги. Мы в «подвале». Те, кто реально работает, а не считает шаги Марка и не запоминает, с кем он обедал в понедельник. И с кем, уж простите, он спал во вторник.

Секундная пауза, наполненная лёгким, но ощутимым напряжением. Я ловлю себя на том, что задерживаю дыхание.

— Хочешь, познакомлю с нормальными людьми? — продолжает Алина, и её тон становится чуть серьёзнее, доверительнее. — Мы обедаем в другом месте. Без лакированных змеиных улыбок и высокомерных взглядов. Там, где можно просто есть и не думать, что тебя сейчас заживо сожрут.

Я моргаю, не веря в происходящее.

— Ты серьёзно? — выдыхаю я, и мой голос почти шепчет.

— Абсолютно, — в её глазах мелькает озорной огонёк, и это наконец-то ослабляет стальной обруч на моей груди. — Не бойся, у нас не корпоративная секта. Обычные ребята. Один из айтишников умеет подражать голосу Натальи Львовны. Его за это почти уволили, но теперь мы не начинаем обед без его фирменного: «Погоняй кофе, кролик!» — сказанного её голосом, да так, что дрожь пробирает.

Я не сдерживаюсь — хрипло смеюсь. Этот звук вырывается из меня сам, почти без моего участия, и я чувствую, как он спасает. Он ломает что-то внутри, что уже собиралось стать обидой, комплексом, страхом, загнать меня в угол.

— Алина, ты богиня. Веди, — говорю я, всё ещё улыбаясь.

Алина радостно хмыкает.

— С удовольствием. Но ты правда держалась круто. Видела, как у Натальи челюсть подвисла? Такое редко бывает. У них там, кажется, вся нижняя треть лица на контракте с брендом "Гордость и Предубеждение", — она подмигивает, и в её глазах мелькает озорство. — Или "Пластик и Высокомерие", если уж совсем честно.

Мы сворачиваем к лестнице, и я впервые за этот день чувствую: может, я и не совсем своя в этом мире, но, возможно, это и к лучшему. Быть «своей» в их мире мне совершенно не хочется.

«Подвал» оказался вовсе не подвалом — просто кафетерий на втором техническом этаже, в стороне от основного ресторанного зала. Простая плитка, деревянные столы, аппараты с водой и дешёвым кофе. Никакой претенциозности, никакого золота и стекла.

Но главное — атмосфера. Она не лощёная. Не натянутая. Она живая. И это ощущается как настоящий оазис посреди стеклянной пустыни.

— Вот они, наши светочи юриспруденции и креативного хаоса, — усмехается Алина, ведя меня к угловому столу.

Там уже сидит трое ребят. Один в толстовке с капюшоном, другой в клетчатой рубашке, третий — с зелёными наушниками на шее. На вид они вообще не офисный контингент, скорее студенты, сбежавшие с лекции. Но в глазах у каждого — ум, ирония и лёгкая чертовщина.

— Это Лиза, — говорит Алина, обращаясь к ним. — Новенькая. С самых верхов.

— А мы — самые низа, — мгновенно подхватывает тот, что в толстовке. На его лице мелькает озорная усмешка. — Так и живём: вы сверху спускаетесь к нам по лестнице, чтобы узнать, где настоящая еда и нормальные люди, не поражённые офисным снобизмом.

Он протягивает руку, и я пожимаю её, ощущая крепкое рукопожатие.

— Саня. Айти. Умею: чинить, сносить, доводить до истерики бухгалтеров. И, по совместительству, подражать Наталье Львовне, — он подмигивает, и я чувствую, как губы трогает улыбка.

— Ты умеешь их доводить даже не включая компьютер, — добавляет парень в клетчатой рубашке, смеясь. — Костя. Финансовая аналитика, но из тех, кто считает кофе — не отложенной роскошью, а топливом для выживания.

— Я Ромчик, — кивает третий, тот, что в наушниках, которые он теперь стянул на шею. — Маркетинг. Делаю логотипы, слайды и вид, что всё по стратегии.

Мы садимся. Мне пододвигают поднос, протягивают приборы, и, как будто по щелчку, напряжение, копившееся с утра, начинает таять. Разговор льётся сам по себе — про глупые правки в презентациях, про начальников, которые забывают пароли, про то, как вчера Костя чуть не послал клиента, не выключив микрофон в Zoom.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А когда Саня, изображая Наталью Львовну, облокачивается на стол и зычно басит, растягивая слова в ехидной манере:

— Моё утро не началось, пока эта биомасса не принесла мне правильный кофе!

Я смеюсь до слёз и это так… живо.

— Боже, — говорю я, вытирая глаза, всё ещё дрожа от смеха. — Мне этого так не хватало.

— Смеяться? — уточняет Алина, с улыбкой глядя на меня.

— Да, — выдыхаю я, переводя дух. — И чувствовать себя нормальной.

Обед тянется дольше, чем планировалось. Время пролетает незаметно в этой атмосфере лёгкости и искренности. В какой-то момент я проверяю время и вздрагиваю. Чёрт.

— Мне нужно обратно, — говорю я, поспешно вставая. — А то решат, что я сбежала с корпоративными секретами.

— Подожди, — говорит Саня. Его взгляд становится чуть серьёзнее, но при этом — по-прежнему тёплым. В нём мелькает что-то новое, более глубокое. — А ты… не хочешь сегодня в кино сходить? Развеяться после работы?

Я замираю. Это звучит так неожиданно. Ненавязчиво. Почти по-детски искренне. Он не давит. Не намекает на власть, статус или что-то ещё. Просто предлагает провести вечер. Как нормальные люди.

Собираюсь ответить. Не знаю ещё что именно, но что-то тёплое и, возможно, обнадёживающее. Но не успеваю.

Потому что поворачиваю голову…

И вижу Марка.

Он стоит в дверном проеме. Прямо. Молча. Руки в карманах. Спина напряжена, словно тетива натянутого лука. Плечи широкие, как щит, закрывающий от всего мира. Лицо — каменное, без единой эмоции.

Глаза… ледяные. Взгляд, который, казалось, пронзает насквозь. Он не двигается. Просто смотрит. На меня и на Саню...

Друг отца. Запрети любить

Лана Гриц

Глава 17

Горло сжимается, точно в тисках. Ладони мгновенно становятся мокрыми, и по позвоночнику пробегает предательская дрожь, от которой едва ли можно спрятаться. Я отвожу взгляд от Марка — резко, почти виновато, словно пойманная на месте преступления школьница. Но почему? Почему я вообще чувствую вину?

Он ничего мне не должен. Ни капли. Этот холодный, отстранённый, невероятно притягательный мужчина, который умудряется вызывать во мне бурю эмоций одним своим присутствием, не имеет на меня никаких прав. У него женщины. Их много. Это ведь очевидно. Он же Марк Волков. Кака выяснилось, за каждым его шагом тянется шлейф разбитых сердец и мимолётных интрижек.

Он друг моего отца. Должен быть мне как дядя. Чёрт, да он, по идее, вообще не должен вызывать во мне ничего, кроме уважения к другу семьи. Но при этом… он…

Он — самодовольный, закрытый, вечно контролирующий всё и вся мужчина. Его чувства, если они вообще есть, прячутся под слоями сдержанности и сарказма, как под толстым панцирем. Он мастерски держит дистанцию, создавая вокруг себя ауру неприступности, которая, черт возьми, только усиливает его притягательность.

Но при этом он явно что-то чувствует. Я вижу это в его глазах, когда он смотрит на меня слишком долго, в том, как его дыхание меняется, когда я стою рядом. Это не просто рабочий интерес. Это что-то дикое, неконтролируемое, почти животное, которое прорывается сквозь его отточенный фасад. И ведёт себя он как чёртова собака на сене: сам не берёт, но и другим не даёт, расставляя невидимые капканы и ловушки.

Меня это бесит. До зубовного скрежета, до дрожи в кончиках пальцев. Это бесит меня больше всего. И в то же время… возбуждает.

— Саня, — говорю я, поднимая взгляд и встречаясь с его тёплыми глазами. Внутри меня всё ещё кипит от злости на Марка, но теперь эта злость смешивается с неким ожесточённым вызовом. Я стараюсь выровнять дыхание, чтобы голос не дрогнул. — Я с удовольствием. Давай номер.

Он смотрит на меня с лёгким удивлением, но мгновенно расплывается в улыбке. В его глазах мелькает искорка понимания, и это придаёт мне сил.

— Конечно, — отвечает он, поднимая руку, в которой зажат телефон.

Мы обмениваемся телефонами, наши пальцы мимолётно соприкасаются, и в этот самый момент, словно по сигналу, в комнату входит Марк.

Точнее, он не входит — он вторгается. Его присутствие — это не просто появление человека, это мощная, почти физическая волна, от которой меня снова бросает в жар, а кровь приливает к щекам. Его шаги чёткие, уверенные, чеканящие ритм, и когда он оказывается рядом, все мгновенно замирают. Разговор обрывается на полуслове, смех застывает в воздухе.

Атмосфера беззаботности и лёгкости, которую мы только что создали, рушится, как карточный домик, рассыпаясь в пыль под его тяжёлым взглядом.

— Добрый день, Марк Евгеньевич, — первым нарушает оглушительную тишину Костя. Его голос звучит на удивление спокойно, но я чувствую, как напряжение растекается по всему кафетерию. Остальные вслед за ним кивают, кто-то поспешно встаёт, словно по невидимой команде. Все чувствуют его власть, его гнев.

— Лиза, ко мне в кабинет, — произносит он резко.

Никакого "пожалуйста", никакого "если не занята" — он даже не притворяется. Просто приказывает, как будто я его личная собственность, а не свободный человек.

Саня рядом чуть дёргается, будто собирается что-то сказать, вступиться за меня, но я опережаю его, бросая короткий, решительный взгляд.

— Всё нормально. До вечера, — говорю тихо и в моих глазах читается неподдельная благодарность за его готовность помочь.

Потом разворачиваюсь. Голова высоко, спина прямая. Каждый шаг отзывается глухим эхом в коридоре, и я чувствую, как Саня и Алина обмениваются обеспокоенными взглядами за моей спиной.

Мы входим в кабинет. Дверь за нами закрывается с глухим щелчком, отрезая нас от остального мира. Марк оборачивается ко мне. Свет из панорамных окон очерчивает его силуэт, превращая его в тёмную, грозную тень.

— Тебе не стоит общаться с такими, как этот айтишник, — говорит он, скрестив руки на груди, его тон резкий, почти приказной, как удар хлыста. В его глазах горит холодное предупреждение.

Я демонстративно скрещиваю руки на груди, повторяя его позу, словно зеркало. Мой голос звучит чуть тише, чем хотелось бы.— Странно. Это ведь ты сам говорил вникнуть в работу компании, Марк Евгеньевич. А скажи, кто, по-твоему, лучше всех знает, как устроена система? Люди из ресторанов и переговорных? Или те, кто каждый день чинит её изнутри, кто разбирается в каждой гайке и винтике?

Он прищуривается. Взгляд становится опасным, но я не отвожу глаз. В этот момент я не чувствую страха, только чистую, обжигающую ярость.

— Снизу не видно всей картины, — отрезает он, его голос жёсткий, как кремень.

— Зато сверху не видно, где течёт, — парирую я, делая шаг к нему, чувствуя, как вновь закипает кровь, как адреналин пульсирует в висках. — Без директоров всё будет работать. Временно — но будет. Без их отчётов, ужинов и галстуков, без их пафосных речей.

Я делаю ещё один шаг, сокращая расстояние между нами. Он не отступает. Воздух между нами становится наэлектризованным, тяжёлым, почти осязаемым. Я чувствую его запах — дорогой парфюм, смешанный с тем диким, мужским ароматом, который сводит меня с ума.

— А вот без башковитого айтишника, который знает, где у тебя что виснет, где база данных тормозит, а где система сдаст на критических нагрузках — всё рухнет в момент. И тогда ни один твой директор не спасёт ситуацию. Вот кто по-настоящему незаменим, Марк.

Молчание. Оно давит, оглушает. Между нами пульсирует напряжение, будто воздух сгущается до предела. Он делает шаг навстречу мне, его взгляд прикован к моему лицу. Я вижу, как ходит его челюсть, как медленно подрагивает мускул на шее — признак внутренней борьбы, которую он так тщательно скрывает.

— Возвращайся к работе, — бросает он, его голос звучит сухо. — Я уезжаю. У меня встреча.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— И ужин с простыми смертными ты не одобришь, да? — мой вопрос звучит как насмешка, как шпилька, брошенная в его сторону. Я хочу, чтобы ему было неприятно, так же, как мне было неприятно в переговорной.

Он не отвечает. Просто разворачивается, спиной ко мне, и направляется к двери. Но по жёсткой спине, которая выглядит напряжённой до предела, я понимаю: он слышит каждое моё слово. И оно попало точно в цель. Он зол. Он ревнует. И это почему-то приносит мне странное, извращённое удовлетворение.

Вечер медленно опускается на город, окрашивая небо в оттенки затухающего пламени. Я, оставив душный офис позади, направляюсь к кинотеатру, где меня ждёт Саня.

Он встречает меня у входа, его улыбка тёплая и искренняя, словно лучик света. Он в простой толстовке и джинсах, без намёка на офисную вычурность, и эта его непринуждённость моментально располагает.

— Рад, что ты пришла, — говорит он, протягивая мне билет. — Выбрал комедию, чтобы отвлечься от всего этого… корпоративного безумия. Надеюсь, тебе понравится.

Мы заходим в затемнённый зал, и я стараюсь сосредоточиться на экране, на мелькающих картинках, на голосах. Но мысли хаотично скачут в голове. Они то и дело убегают к Марку. Он словно тень, преследующая меня даже здесь, в темноте. Я заставляю себя смеяться над шутками, но внутри всё ещё бурлит раздражение.

Саня, заметив моё состояние, не выдерживает и спрашивает, когда мы прогуливаемся по парку после сеанса, под шелест листвы.

— Ты в порядке? Кажется, ты где-то далеко, — голос у него мягкий, без осуждения.

— Да, просто рабочий день был… насыщенным, — отвечаю я, выдавливая улыбку.

Он кивает, принимая это, и начинает рассказывать о компании, не подозревая ни на йоту, кто я на самом деле.

— Знаешь, что у нас в компании полно проблем? — говорит он, понизив голос, как будто делясь секретом, который может стоить ему карьеры.

Я поворачиваюсь к нему, чувствуя, как внутри всё сжимается. Он говорит негромко, глядя на экран своего телефона, будто это неважно, будто это обыденные сплетни. Но тон — серьёзный, напряжённый.

— Какого рода проблемы? — спрашиваю я осторожно, пытаясь скрыть свою тревогу.

— Тихомиров пропал с горизонта, — пожимает плечами Саня, его взгляд всё ещё прикован к экрану. — Никто не говорит прямо, но похоже, что он тяжело болен или… вообще отошёл от дел. Все держат фасад, улыбаются друг другу, но внутри трещит. Проблемы на складе в Питере, конфликт с азиатским партнёром, логистика буксует. — Он делает паузу, потом продолжает. — Костя из аналитики говорил, что часть бюджетов уходит в непонятные проекты. Похоже, кто-то наверху жирует. Да и… кое-кто из совета хочет сместить Волкова. Или, как минимум, подставить.

Я замираю. Горло пересыхает, и я чувствую, как каждый вдох даётся с трудом. Сердце глухо стучит, как будто под водой, отдаваясь эхом в ушах. Это не просто слухи. Это реальность, которая обрушивается на меня.

— С чего ты это взял? — стараюсь звучать непринужденно.

— Я же айтишник, — усмехается Саня, его взгляд наконец поднимается и встречается с моим. В нём нет и тени лукавства, только знание и лёгкая ирония. — Я вижу, кто с кем переписывается, кто какие документы редактирует, кто что ищет в базах. Я в этой системе вижу больше, чем любой из них. И если бы я был не я… давно бы доложил наверх. Но я пока просто наблюдаю. Мне интересно, чем всё это закончится.

Я опускаю взгляд, чувствуя, как наваливается груз. Кажется, я только что увидела первую, глубокую трещину в идеально выстроенной крепости, которую я считала незыблемой.

Блин, становится так неудобно, так мерзко, что я неоткровенна с Сашей до конца. Скрываю от него, кто я на самом деле, а он доверяет мне свои секреты, делясь такой опасной информацией. Это несправедливо. И это давит.

Дочь врага. Я тебя сломаю!

Грета Берг, Марта Левина

Глава 18

Мне так и не хватает духа рассказать правду.

Как можно бросить ему в лицо, что я дочь того самого Тихомирова, о чьей болезни он только что так откровенно говорил? Это разрушило бы всё доверие, которое между нами только начило строиться. Поэтому я продолжаю играть свою роль.

Мы гуляем ещё немного, обсуждая мир за пределами корпоративных джунглей. Он рассказывает о своей мечте открыть небольшую студию по разработке игр, о своей семье, о забавных случаях из жизни айтишников. А я?

Я говорю скупо, обтекаемо. Рассказываю, что приехала из области, поступила учиться в столице, и что за "особые заслуги" (какая ирония!) меня пригласил сам Марк Евгеньевич на стажировку. Ложь чистой воды, но ничего лучше я не придумываю. Каждое слово даётся с трудом, как будто я физически ощущаю тяжесть этой лжи на языке.

— Спасибо, что согласилась провести этот вечер со мной. Мне было очень приятно, — говорит он, когда мы прощаемся у входа в метро.

Его улыбка тёплая, искренняя. Он явно считает меня просто "своей", той, кто не строит из себя ничего. И это жжёт.

— И мне, — выдавливаю я, протягивая руку для короткого, дружеского пожатия.

На мгновение мне хочется просто обнять его и выложить всё, но я сдерживаюсь.

Я спешу домой к отцу. Информация, которую я узнала от Саши, не дает мне покоя, и я не могу ждать, чтобы поделиться ею с Андреем. Дорога кажется бесконечной, и к тому моменту, как я подъезжаю к дому, сердце колотится от предвкушения и тревоги.

Таксист высаживает меня у массивных кованых ворот нашего дома. Я прохожу через просторный холл, и звуки голосов, звон бокалов доносятся с террасы, где, как правило, отец проводит вечера. Я нахмуриваюсь. Обычно он не устраивает приёмы в будние дни.

Когда я появляюсь на террасе, залитой мягким светом и наполненной дорогим ароматом сигар и женского парфюма, первое, что я вижу – это своего отца. Он сидит в плетеном кресле, держа в руке бокал шампанского, рядом с ним восседает Ника, в облегающем шёлковом платье. А вокруг них – пара высокомерных, богатых людей, которых я никогда раньше не видела. Они в шикарных нарядах, их смех звучит слишком громко, слишком искусственно, а движения выверены до миллиметра.

Они пьют шампанское и что-то весело обсуждают, их голоса сливаются в беззаботный хор, который внезапно обрывается стоит мне появиться.

Андрей замечает меня и его лицо на секунду мрачнеет, как будто моё появление нарушило что-то важное. Но он быстро натягивает тёплую улыбку и поднимается.

— А вот и моя Лиза! — произносит он, протягивая руку и приглашая меня присоединиться. — Доченька, познакомься, это наши партнёры, Марина и Владимир Смирновы. А это Лиза. Моя дочь.

Я киваю, приветствуя их, чувствуя, как на меня наваливается весь груз дня. Всё это лощёное, фальшивое веселье кажется невыносимым после живого общения с Саней. Я улыбаюсь сквозь силу, стараясь не выдать своего беспокойства, и тихонько наклоняюсь к отцу, когда он слегка приобнимает меня.

— Мне нужно с тобой поговорить. Всего пара минут. Очень срочно, — шепчу я, стараясь, чтобы мой голос звучал максимально непринуждённо, хотя внутри меня всё горит от нетерпения. Я не могу больше молчать. Эта информация слишком важна.

Напряжение в его лице вновь промелькивает, но он тут же берёт себя в руки.

— Конечно, милая. Пройдём в кабинет, — отвечает он, и его улыбка кажется чуть натянутой.

Мы заходим в кабинет отца. Дверь за нами закрывается с тихим, но каким-то окончательным щелчком, отрезая нас от натянутого веселья на террасе.

Андрей движется к своему массивному столу, но не садится. Вместо этого он останавливается, повернувшись ко мне, и его взгляд становится серьёзным, внимательным. Слишком внимательным.

Я начинаю говорить, сбивчиво, торопясь выложить всё. Рассказываю о словах Сани, о "пропавшем с горизонта" Тихомирове – даже само это звучит дико, ведь я говорю о своём отце. О проблемах на складе в Питере, о конфликте с азиатским партнёром, о буксующей логистике. Мой голос дрожит от напряжения, когда я произношу слова Кости о непонятных бюджетах.

— Кто-то наверху жирует, — повторяю я, и в этот момент мне кажется, что смотрю не на отца, а на кого-то чужого. И, наконец, о возможном заговоре против Марка.

Отец слушает молча, его лицо непроницаемо. Лишь лёгкое движение желвака на его скуле выдаёт внутреннее напряжение. Когда я заканчиваю, в кабинете повисает звенящая тишина. Он смотрит на меня, и в его глазах читается что-то, что заставляет меня сжаться.

— Откуда ты это знаешь? — наконец спрашивает он.

Его голос негромкий, но в нём слышится сталь. Это не просто вопрос, это проверка. И что-то в его тоне, в этом взгляде, мгновенно заставляет меня солгать. Подсознание кричит: не раскрывай карты, не говори о Сане, не выдавай источника.

— Ой, да это… просто офисные сплетни, — говорю я, стараясь звучать как можно более небрежно. — Ну, знаешь, как бывает на обеде, все что-то обсуждают. Я просто подслушала. В переговорной, где все сотрудники обедают.

Он кивает, задумчиво, словно анализируя каждое моё слово. Его взгляд скользит по моему лицу, и мне кажется, что он видит насквозь.

Затем он поворачивается, медленно, с достоинством, и идёт к окну.

— Всё это глупости, Лиза, — произносит он, его голос становится ледяным. — Пустой трёп, который плодят бездельники. Не обращай внимания на это. Ты пришла сюда с конкретной целью, так иди к ней.

Он поворачивается ко мне. Его глаза смотрят прямо в мои, и в них нет ни тени от прежней теплоты. Только холодный, жёсткий приказ.

— Но язык тебе лучше держать за зубами, — добавляет он, понизив голос. — Чтобы не плодить ненужные пересуды. В мире бизнеса болтливость карается строго.

Он так смотрит, и так говорит, что у меня холод по спине пробегает, настоящий, пронизывающий до костей. Я понимаю. Понимаю, что всё, что я узнала от Сани, – это чистая правда.

И слова отца – это не просто совет, а скрытая угроза. Мне лучше подумать о запасном плане. Потому что, кажется, я попала в игру гораздо более опасную, чем предполагала, и я не уверена, что Андрей Тихомиров на моей стороне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 19

Я лежу в своей комнате, уставившись в потолок, где тени от луны рисуют причудливые узоры. Сон не идёт — мысли кружатся, как воронка, утягивая меня в омут разговора с Андреем.

Мне и раньше, даже в мыслях, было тяжело назвать его «отцом», а теперь это слово кажется мне чужим, почти оскорбительным. Этот человек, который должен был стать мне родным, явно скрывает от меня правду, играет свою игру, и в его глазах нет ни капли тёплых чувств ко мне. Я была такой наивной дурой, размечтавшейся о близости с ним, о том, что он примет меня как дочь. Теперь я вижу только холодный расчёт, и это ранит глубже, чем я могла представить.

Мысль о том, чтобы открыть правду Марку, мелькает в голове, но я тут же отбрасываю её. Они друзья, и, скорее всего, Марк в курсе всего, что творится. А если я расскажу ему, он, не задумываясь, сдаст меня Андрею, чтобы сохранить свои интересы.

Сбежать? Куда? И что, если меня найдут? Это опасно, и, скорее всего, только ухудшит моё положение. Я переворачиваюсь на бок, сжимая подушку, и чувствую, как тревога сжимает грудь. Ночью я так и не засыпаю, лишь проваливаюсь в лёгкую дремоту, полную тревожных обрывков снов.

Утро встречает меня разбитой, с тяжестью в теле и мутной головой. Я собираюсь на работу, чувствуя себя как после долгого боя. В офисе Марка нет. Его стол пуст, и это странно успокаивает.

Я подхожу к окну на 35-м этаже, глядя на хмурое небо, за которым льёт дождь. Капли стекают по стеклу, словно слёзы, и мне вдруг становится всё равно — читать документы, вникать в работу компании. Энергия ушла, оставив только усталость и смятение.

К обеду я не выдерживаю. Желудок сводит, но дело не в голоде. Мне нужно что-то делать. Я иду к ребятам в кафетерий. Мне нужно узнать как можно больше. Эта информация – мой единственный шанс понять, что происходит, и где моё место в этой паутине.

Саня, Алина, Костя и Ромчик уже сидят за нашим угловым столом. Я присоединяюсь к ним, стараясь выглядеть расслабленной, но внутри меня всё напряжено до предела. Под предлогом "погружения в корпоративную культуру" я, будто невзначай, начинаю выспрашивать у них про компанию. Про её структуру, про текущие проекты, про людей.

— А Смирновы — это кто вообще? — спрашиваю я с нарочитым равнодушием, небрежно ковыряя вилкой остывшую пасту на подносе. Внутри меня всё сжимается от предчувствия. — Просто фамилия мелькнула где-то, любопытно стало. Они у нас тут кто? Инвесторы, партнёры?

На секунду за столом наступает короткая, почти неловкая пауза. Костя с Алинкой переглядываются, а Саня лишь криво усмехается.

— Ага, ты как в первый день, Лиз, — фыркает Костя, качая головой. — Такие вещи надо бы знать ещё на этапе входа в здание, когда тебе вводный инструктаж по конкурентам читают!

— Так я же девочка из области, — отвечаю я с невинной, почти детской улыбкой, стараясь максимально правдоподобно изобразить свою «провинциальность». — Я вообще сюда случайно попала. Мне бы кто объяснил, где тут у вас бухгалтерия, а где Смирновы. Ну, или хотя бы что-нибудь, кроме того, где туалеты и кофемашина.

Они смеются, и я присоединяюсь к ним, хотя внутри меня всё напряжено до предела. Но я замечаю, как у Сани взгляд становится чуть серьёзнее, его улыбка исчезает.

— Смирновы — это конкуренты, — говорит он наконец, его голос звучит низко, почти сдержанно. — Старые, жирные акулы. Компанию «РегионТранс» знаешь? Это их вотчина. Когда-то их хотели полностью вытеснить с рынка, устроили настоящую войну, но в итоге те зацепились за один из логистических хабов и до сих пор торгуются за влияние. У нас и у них всё время напряжёнка, настоящая холодная война, но официально — якобы партнёрство. Типа, «рукопожатия на публике, но ножи под столом».

— Типа «вы нам не мешаете, и мы вам тоже», — подхватывает Ромчик, и в его голосе слышится цинизм. — Но в кулуарах говорят, что они Волкова недолюбливают. Очень. Прямо зуб на него точат, как на личного врага.

Я чувствую, как моё сердце сжимается. Это не просто слухи, это подтверждение моих самых худших опасений.

— Почему? — продолжаю я, делая вид, что удивлена, хотя внутри меня всё горит.

— Потому что он отжал у них один контракт лет шесть назад, — отвечает Саня, и в его голосе сквозит неприкрытое уважение. — Жёстко, красиво и без шансов. Марк тогда только стал коммерческим директором и показал, кто в доме хозяин. Он их просто раздавил. С тех пор... Ну, скажем, в одном лифте они друг с другом не поедут без риска для жизни. Между ними настоящая ледяная война.

Я киваю, откидываясь на спинку стула и делая глоток воды. Снаружи всё выглядит как обычный дружеский обед, лёгкий и непринуждённый. Но внутри у меня пульсирует ледяное осознание, которое пронзает до костей: если Смирновы — прямые конкуренты Марка, если они его ненавидят, то что, чёрт возьми, они делают на террасе дома Андрея? Почему он их принимал, как старых друзей? Почему называл их "партнёрами", рассыпаясь в любезностях? Зачем?

Такая стратегия? Но ведь Смирновы же не дураки... И почему бы тогда не рассказать о планах? Чем я могла бы помешать?!

Мозг лихорадочно перебирает варианты, и ни один из них не сулит ничего хорошего. Он играет в очень грязную игру. Мой отец, которого я считала своей защитой, оказался в центре опасной интриги.

Я смеюсь в ответ на очередную шутку Кости, пытаясь сохранить фасад беззаботности. Но внутри у меня тяжёлый, давящий камень. Я улыбаюсь, но мне страшно.

Весь день Марка так и нет в офисе. И остаток дня проходит в мыслях и сомнениях.

Поздним вечером я брожу по своей комнате, словно зверь в клетке. Я прокручиваю в голове слова Сани, слова Андрея, его холодный взгляд. Вся моя жизнь, казалось, превратилась в клубок лжи и недомолвок. Я больше не могу так.

И в этот момент, когда отчаяние почти захлёстывает меня, приходит ясность. Это не я должна метаться и прятаться. Это они что-то затеяли. А я? Я здесь, в самом эпицентре, и у меня есть только один способ понять, что происходит на самом деле.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я принимаю решение. Наглое. Рискованное. Возможно, самоубийственное. Но единственно верное.

К чёрту всё. К чёрту лживые улыбки, к чёрту интриги, к чёрту страх. Я иду к Марку.

Пусть он будет на моей стороне или против меня. Пусть он сдаст меня Андрею, пусть покажет, что он часть этой грязной игры. Но я хотя бы буду знать. Буду понимать, что никому больше не могу доверять в этом городе. Я буду знать, на что я могу рассчитывать и от кого ждать удара. Это будет точкой невозврата. Либо я получу ответы, либо окончательно пойму, что я одна против всех.

От этой мысли по телу разливается странный, обжигающий холод, смешанный с приливом адреналина. Моё сердце начинает биться сильнее, но на этот раз не от страха, а от решимости. Я чувствую себя натянутой струной, готовой порваться или зазвучать. Я сделаю это. И пусть будет что будет.

Я хватаю телефон. Пальцы дрожат, но не от страха — от этой безумной смеси злости, обиды и… надежды. Я нахожу его контакт. «Марк Волков». Глухой стук сердца в висках. Один гудок. Второй.

— Да? — его голос хриплый, низкий, будто сорванный. Я тут же подношу экран к лицу — 23:48. Почти полночь.

Стыд резко обрушивается волной, накрывает с головой.

— Прости. Прости, что так поздно. Просто… — я запинаюсь, скомкано глотаю воздух. — Нам нужно поговорить. Срочно. Очень.

Немая пауза. Ни вздоха, ни ответа. Только его ровное, глухое дыхание в трубке. А потом — отбой. Связь прерывается.

— Что?.. — я застываю, уставившись на чёрный экран, как будто он должен мне объяснить. Как будто через него я услышу что-то ещё.

Дурочка. Дура.

Отбросив телефон, я иду в ванную. Мне нужно смыть с себя этот стыд, эту неопределенность, эту тревогу. Включаю душ на полную мощность, почти ледяные струи воды обрушиваются на меня, и я стою под ними, пытаясь смыть всё накопившееся напряжение. Вода обжигает кожу, но мысли всё равно не уходят.

Может быть, это знак? Что я не должна ему доверять? Что он и есть часть этой игры? Или он просто… занят? Эта мысль вызывает неприятный укол ревности, который я тут же пытаюсь подавить. Какая ревность? Он мне никто. Друг отца, чёртов бабник и мой босс.

Внезапно раздаётся резкий, громкий звонок моего телефона, лежащего где-то в комнате. Я вздрагиваю, наспех вытираюсь полотенцем и, не успев одеться, босиком бегу в комнату. Смотрю на экран. Марк.

Поднимаю трубку, сердце колотится как бешеное.

— Выходи, — звучит требовательно. — Я у ворот.

Глава 20

Отбросив полотенце, я натягиваю первое, что попадается под руку – тёмные джинсы и свободную толстовку. Никаких каблуков, никакого макияжа. Сейчас не до того.

Я бесшумно спускаюсь по лестнице. Слава богам, все в доме спят. Ни звука. Ни скрипа. Огромный дом погружён в сон, и это даёт мне секундную передышку, прежде чем нырнуть в неизвестность. Выскальзываю на улицу, и ночной воздух обволакивает меня прохладой.

У ворот стоит шикарная, тёмная машина, поглощающая свет фонарей. Она выглядит хищно и мощно, точно зверь, готовый к броску. Дверца со стороны пассажира распахивается, и я, не раздумывая, сажусь внутрь. Марк уже ждёт. Он сидит за рулём, его лицо скрыто в полумраке, но я чувствую его напряжённую фигуру, его сильную ауру, которая заполняет тесное пространство салона.

В ту же секунду, как я захлопываю дверь, машина срывается с места. Резкий рывок вжимает меня в сиденье. Тишина. Глухая, тяжёлая. Только шум шин по мокрому асфальту. Эта тишина давит, усиливая мою неловкость. Мне кажется, я слышу стук собственного сердца.

— Почему ты приехал? — наконец выдавливаю я, мой голос звучит чуть сипло.

Он не сразу отвечает. Его взгляд устремлён на дорогу. Профиль его лица кажется ещё более резким и неприступным в свете мелькающих фонарей.

— Серьёзные вещи не обсуждают по телефону, Лиза, — наконец произносит он, его голос глубокий, но спокойный. — Тем более такие. У стен есть уши. Везде. В вашем доме, в офисе…

Я киваю, чувствуя, как мороз пробегает по коже. Он прав. Он всегда прав. И это одновременно бесит и притягивает.

Значит, Марк считает мой звонок серьёзным. Настолько, что приехал среди ночи. От этой мысли по телу разливается волна предвкушения, смешанного с тревожным возбуждением.

Мы едем довольно долго, и я не осмеливаюсь больше задавать вопросы, позволяя ему вести. Я чувствую, как напряжение в воздухе между нами растёт с каждой минутой. Настолько сильно, что от него начинает слегка кружиться голова.

Наконец машина тормозит у высокого современного здания. Он глушит двигатель. Мы поднимаемся на лифте на самый верхний этаж, где находится его пентхаус. Двери бесшумно скользят в стороны, открывая просторное, минималистичное пространство. Огромные окна выходят на ночной город, залитый огнями. И я вижу, что у квартиры есть выход на крышу. Обалдеть...

Марк проходит вперёд, включает мягкий свет, который заливает гостиную тёплым золотистым сиянием. Он поворачивается ко мне.

— Вино? — приподнимает он бровь. — Или предпочитаешь что-то покрепче?

Мой взгляд скользит по его фигуре, по напряжённой линии плеч, по тому, как он стоит, наполняя собой пространство...

Он же ждет ответа! Отказывать сейчас глупо, да и вино мне не помешает.

— Вино, пожалуйста, — отвечаю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Я подхожу к дивану, обтянутому тёмной кожей, и присаживаюсь, чувствуя, как мягкие подушки обволакивают меня. Неловко оглядываюсь по сторонам, пытаясь рассмотреть детали его холостяцкого логова. Стильно, дорого.

Марк возвращается через мгновение, в руках у него два бокала на тонких ножках, наполненные красным вином. Он протягивает один мне, наши пальцы соприкасаются, и по коже пробегает лёгкий электрический разряд. Его взгляд задерживается на мне дольше, чем нужно, прежде чем он отходит и садится напротив, в кресло.

— Итак, — начинает он, делая глоток вина, его глаза внимательно изучают моё лицо. — О чём ты хотела поговорить? Ты сказала, что это срочно.

Я делаю глубокий вдох, собираясь с мыслями. Вся моя храбрость, казалось, испарилась в этой уютной, но такой чужой атмосфере. Но пути назад нет.

— Я… я узнала кое-что о компании, — начинаю я, стараясь не выдать дрожь в голосе. — О её текущем положении. И о твоём… положении.

Марк только поднимает бровь, не говоря ни слова, но его взгляд становится ещё более пристальным, требовательным. Это подстёгивает меня. И я выкладываю ему все.

По мере моего рассказа его челюсть слегка напрягается, но он по-прежнему молчит, давая мне выговориться. Его спокойствие пугает и одновременно даёт мне смелость продолжать.

— И ещё… — я делаю паузу, собираясь с духом, — ходили слухи, что кое-кто из совета директоров хочет тебя сместить. Или, по крайней мере, подставить. И эти Смирновы… они ведь наши конкуренты, так? Но почему-то они были вчера у Андрея дома. И он принимал их, как… как близких партнёров. Я не понимаю, Марк. Что происходит?

Марк допивает вино, ставит бокал на низкий столик и наклоняется вперёд, его взгляд пронзает меня насквозь.

— Я… — он начинает говорить, но замолкает, словно подбирая слова. Его челюсть напрягается, а глаза темнеют. — Ситуация, как ты её описываешь… это полное дерьмо, Лиза.

Он явно знал большую часть того, что я рассказала. В его глазах мелькает нечто похожее на холодную ярость. Это не та реакция, которую я ожидала. Я думала, он отмахнётся, скажет, что это глупости. Но он... он выглядит по-настоящему рассерженным.

— Тебе пора выходить из игры, — резко произносит он, его голос жёсткий, как сталь.

Я непонимающе хлопаю ресницами. Как это – выходить?

— Как? — выдавливаю я. — Как это – выходить? А как же ты? Что с тобой будет?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 21

Марк не отвечает сразу. Он откидывается в кресле, бросая взгляд на бокал, будто в нём может найти нужные слова. Потом на меня. Внимательно. Холодно. Будто впервые по-настоящему смотрит. Будто решает — кто я? Враг или обычная пешка?

— Ты за меня волнуешься? — его голос звучит низко, без тени иронии, скорее с лёгким изумлением. — Забавно. Потому что всё это время я был почти уверен, что ты с ним заодно.

Я замираю. Словно мне ударили под дых.

— Что?.. — выдыхаю, но он уже продолжает.

— Я думал, ты — часть плана. Свежая, милая мордашка, которой дали роль. Посадили рядом, чтобы наблюдала, что-то выведала… Или хотя бы отвлекала.

Он говорит спокойно, почти отстранённо. Словно обсуждает не меня, а какую-то чужую девчонку.

— Получается, — он делает короткую паузу, — тебя вообще не должно было здесь быть, Лиза. Ни в компании. Ни рядом со мной.

Грудь сжимает. Меня будто облили ледяной водой. Я стискиваю зубы, пытаясь держать лицо, но голос всё равно предательски дрожит:

— То есть… всё это время ты просто считал, что я… что я шпионка? Что я специально приставлена к тебе…?

Марк смотрит прямо, не отводя взгляда.

— Я обязан был так думать. Это не о доверии, Лиза. Это о выживании. Андрей не тот человек, который приводит в свой дом милых провинциалок ради альтруизма. Даже если она его дочь. У него на каждого свой расчёт.

Молчание повисает между нами. Густое. Давящее.

— А теперь? — выдавливаю. — Теперь ты веришь, что я не с ним? Что я не предательница?

Марк делает глубокий, протяжный вдох, словно пытаясь подавить раздражение, которое клокочет в нём. Его взгляд становится темнее, и в нём мелькает что-то, что я не могу понять – гнев, разочарование, или что-то ещё.

— Теперь я вижу, что Андрей тебя использует, — его голос становится тяжелее, в нём слышится сталь. — Ты даже не подозревала, насколько глубоко увязла, правда? Он ввёл тебя в игру вслепую, и это… это меня совсем не радует.

— Но зачем я ему? Что вообще происходит? — в моём голосе звучит отчаяние, почти мольба. Я выжата. До последней капли. Меня бросает то в жар, то в холод. Все вокруг что-то знают, что-то скрывают, все играют в партии, о правилах которых я даже не догадываюсь.

Марк смотрит на меня. Долго. Его взгляд темнеет, как небо перед бурей, и в нём на миг вспыхивает нечто похожее на сожаление. Но эта искра гаснет так быстро, что я почти уверена — мне показалось.

— Понимаешь, Лиза… есть вещи, которые тебе лучше пока не знать.

Он отводит взгляд, как будто собирается с силами, прежде чем продолжить:

— Не потому, что ты глупая. И не потому, что я тебе не доверяю, — снова смотрит прямо в меня. В его голосе больше нет стали, только тихая усталость. — А потому что, если ты узнаешь всё, дороги назад уже не будет. Ни для тебя. Ни для меня.

Я вцепляюсь пальцами в бокал, и только тогда понимаю, как сильно дрожат мои руки. От страха? От ярости? От бессилия? От того, что я ничего не контролирую, а мне даже не объясняют, во что я ввязалась.

— Значит, ты всё равно не собираешься посвящать меня ни во что? — спрашиваю почти шёпотом, но в голосе колкая обида, подступающая злость. — Даже после всего, что я сделала? После того, как пришла к тебе среди ночи, рискуя всем?

Он усмехается. Коротко, криво. Это даже не усмешка, а скорее, рефлекс боли. Нечто между смехом и разочарованием.

— Ты не понимаешь, что ты только что сделала, — произносит он и наклоняется чуть ближе, опираясь локтями на колени. Его голос меняется. Становится тише, ниже. — Ты дала мне кусок пазла, которого мне не хватало. Теперь я знаю, что ты не играешь против меня. И это многое меняет.

Я резко поднимаю глаза.

— Но этого недостаточно, да? — перебиваю. — Я всё равно остаюсь вне твоей игры?

— Да, — отвечает он жестко. — И это трезвый расчёт. Я хочу, чтобы ты была вне линии огня. По крайней мере, насколько это сейчас возможно. Твоя безопасность… важна.

Я откидываюсь на спинку дивана, в горле встаёт ком. Его слова звучат как забота, но внутри всё сжимается: а вдруг я просто его удобная пешка? Бережно отложенная до нужного хода? Я смотрю на него внимательно. Он будто считывает мои мысли, потому что в его глазах мелькает резкая тень. Не раздражение, нет. Что-то похожее на боль.

Он вдруг меняется. Совсем незначительно, но этого достаточно, чтобы внутри всё сжалось. Его лицо смягчается, но не теряет мужественности. Челюсть Марка расслабляется, но остаётся напряжённой, как у бойца, привыкшего держать удары до последнего.

Его фигура, мощная и угрожающе спокойная, будто сбрасывает с себя броню — не физическую, а ту, что носится годами: костюм из самоконтроля, сарказма и холодной отстранённости.

Это похоже на момент, когда хищник перестаёт рычать, не потому что приручён, а потому что ты единственный, перед кем он может быть собой.

— Пойдём на крышу, — негромко предлагает он. — Достали эти дела. Хочу просто с тобой время провести.

Я удивлённо смотрю на него, но подчиняюсь негласному зову, поднимаясь со своего места и следуя за ним.

Марк открывает массивную стеклянную дверь, и мы выходим на большую террасу. Свежий, озоновый аромат наполняет лёгкие. Ночной город раскинулся внизу, мерцая миллионами огней, словно рассыпанное по бархату чёрного неба ожерелье.

Он включает мягкий, приглушённый свет, который создаёт интимное золотистое сияние вокруг нас. Мы садимся в глубокие, невероятно удобные кресла, из которых открывается захватывающий вид.

И впервые за всё время его губы трогает лёгкая, почти мальчишеская улыбка, которая мгновенно смягчает его суровый облик.

— Иногда надо просто выключить голову.

Он переводит взгляд с города на меня, и в его глазах читается что-то такое, от чего по телу пробегает электрический разряд. Это приглашение, от которого воздух между нами начинает искрить.

— Давай забудем про всё хотя бы на час.

Я киваю, чувствуя, как напряжение понемногу отпускает, растворяясь в ночной прохладе. Его близость, его взгляд, эта неожиданная мягкость в его обычно стальном голосе – всё это окутывает меня, затягивая в воронку обжигающего сексуального напряжения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А ведь Марк прав, иногда стоит просто отключить голову. Может нам удастся просто поговорить и узнать друг друга получше?

Глава 22

Мы сидим на крыше, высоко над шумным городом, который теперь кажется далёким и нереальным. Воздух здесь прохладный, свежий. Мерцающие огни внизу создают гипнотический узор, от которого слегка кружится голова. Я держу бокал с вином, чувствуя его прохладу в ладони. Марк напротив, откинувшись в кресле, его силуэт кажется ещё более монументальным на фоне ночного неба.

— Расскажи что-нибудь… о себе, — говорю я, мой голос звучит чуть тише обычного. Я делаю глоток вина, чувствуя, как тепло разливается по телу, ослабляя зажимы. — Я ведь о тебе почти ничего не знаю.

Он медленно поворачивает голову, его взгляд задерживается на мне.

— А тебе это интересно? — спрашивает он, его голос низкий, в нём играет некая усмешка. — Моя жизнь довольно скучна, Лиза. Работа, работа и ещё раз работа.

— Интересно, — настаиваю я, чувствуя, как внутри разгорается упрямство.

Марк усмехается, этот звук вибрирует в воздухе между нами.

— Знаешь, — начинает он глухо, его голос звучит неожиданно мягко, словно он делится чем-то сокровенным. — Я родился в таком районе, где если тебя не посадили к восемнадцати — ты уже аномалия.

Он делает паузу, его взгляд на мгновение застывает на мне, словно он проверяет мою реакцию, мою готовность принять эту неприглядную правду.

— У меня не было семьи в классическом смысле. Мать работала на трёх работах, чтобы хоть как-то вытащить нас с младшим братом из этого болота. Чтобы мы не утонули в нём окончательно. Она была… сильной. Очень сильной.

Его губы трогает кривая усмешка, полная горечи, когда он произносит следующее:

— Отец? Он просто был. До того, как ему проломили голову арматурой. Что-то не поделил с соседями по гаражам. Великая причина для смерти, правда?

Его цинизм обжигает, но я чувствую, что это не жестокость, а защитная реакция, броня, выкованная годами боли и разочарований. Его глаза, обычно такие проницательные, сейчас полны какой-то далёкой, застывшей тоски. В каждом его слове сквозит отпечаток пережитого, и я понимаю, что передо мной не просто успешный бизнесмен, а человек, вырвавшийся из ада.

— Но мне удалось вырваться, — продолжает Марк, его голос становится твёрже. — Не в одиночку, конечно. Меня буквально вытащили за шкирку. Один преподаватель в техникуме. Единственный человек, который тогда во мне что-то увидел, помимо грязи и злости. Он дал мне шанс. Не потому, что верил в чудо, а потому, что увидел во мне потенциал.

Марк делает короткий глоток вина

.

— Я поехал в столицу. Без связей, без денег, без хоть какой-то поддержки. С одной потрёпанной сумкой и головой, набитой жаждой выбраться. Я чувствовал себя волчонком, которого выбросили в стаю голодных львов.

Он задумчиво вращает бокал в руке, и вино в нём медленно колышется, отражая огни.

— А там встретил Андрея, — его голос понижается, и в нём появляется сложная смесь ностальгии и горечи. — Такой же, как я. Такой же злой, такой же голодный до жизни и успеха. Только более... утончённый, что ли. У него слова были гладкие, мысли — чёткие, а взгляд — цепкий. Мы были как чёрное и белое, как две стороны одной монеты, и оттого сработались. Два парня с задворок, которые решили, что не собираются больше быть никем.

Марк замолкает. Его профиль в полумраке становится ещё более резким, высеченным из камня.

— Мы с ним поднимались с нуля, — продолжает он, и в его голосе звучит непоколебимая уверенность. — Без инвесторов, без громких фамилий, без папочек в министерствах. Только свои мозги, зубы и готовность делать то, что другие боялись. Мы проходили через огонь, воду и медные трубы. Я ему доверял, как брату. А потом... — он криво усмехается, и эта усмешка полна едкого сарказма, — потом, как всегда, начались деньги, власть, влияние. И человеческие слабости.

Я чувствую, как внутри у меня всё сжимается в тугой узел.

— Где-то год назад он начал отдаляться. Сначала незаметно. Мелкие детали, которые я списывал на его усталость, состояние здоровья, на мои перегрузки. Потом — откровенно. Сделки, о которых я узнавал последним, уже постфактум. Люди, которых он пристраивал в обход меня, на ключевые посты. Новые партнёры, мутные, с двойным дном, от которых несло опасностью и обманом.

Марк делает паузу, и в этой паузе я почти физически ощущаю его разочарование, его медленное, мучительное прозрение.

— Я не сразу понял, в чём дело. Думал — устал, перегорел, хочет отойти от дел, передать всё мне постепенно. А потом понял. Он сливает меня. Мягко, умно, подло. Через подставы, через поддельные бумаги. Смотрит в глаза и улыбается, как ни в чём не бывало, а за спиной режет по-живому.

— Но… зачем? — шепчу я, не выдерживая, мой голос едва слышен.

Это больше не вопрос, а скорее стон, вырвавшийся из самой глубины души. Зачем? Зачем ломать то, что было построено на крови и доверии?

Марк медленно поворачивает голову. Его глаза темны, как безлунная ночь.

— Да кто его знает, — говорит он, и его цинизм возвращается. — Может, из-за болезни, может, из-за банальной жадности, которая развращает людей у власти. А может потому, что я слишком долго был рядом. Стал неудобным. Потому что он понял: либо я, либо он. И выбрал себя. Я даже не уверен, что он по поводу своего диагноза не соврал, — усмехается Марк, качая головой. — Вообще уже ни одному его слову не верю.

Я молчу. Не знаю, что сказать. На языке вертится тысяча вопросов, но ни один не срывается с губ. Он обнажился передо мной. Показал мне свою разорванную душу, своё прошлое, своё настоящее.

А я просто сижу, вцепившись в бокал, и чувствую, как в груди нарастает что-то невыносимое — смесь шока, сочувствия и внезапно вспыхнувшего желания оказаться ещё ближе к этому мужчине.

Марк встаёт и неторопливо подходит ко мне. Каждый его шаг наполняет пространство невыносимым сексуальным напряжением, от которого внутри меня всё начинает дрожать. Он опускается на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с моим лицом, его глаза смотрят прямо в мои, и я чувствую, как весь мир сужается до этой точки соприкосновения взглядов. Его терпкий, мужской запах обволакивает меня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я рассказал тебе больше, чем кому бы то ни было за последние годы, — его голос почти шёпот, низкий, хриплый, проникающий под кожу. — И знаешь почему?

Я медленно качаю головой, завороженная его близостью. Не знаю почему, но каждая клетка моего тела жаждет узнать ответ.

— Потому что… ты не похожа на остальных, Лиза, — его взгляд скользит по моему лицу, задерживаясь на губах. — Ты не пытаешься что-то получить от меня. Не ждёшь выгоды. Просто… слушаешь. И смотришь так, будто видишь то, что я давно похоронил.

Марк осторожно подаётся вперёд. Я закрываю глаза, предвкушая.

И его губы касаются моих. Нежно, сначала, словно исследуя, пробуя. Затем поцелуй становится глубже, требовательнее, он притягивает меня к себе, его сильные руки обхватывают мою талию, прижимая так близко, что я чувствую каждый изгиб его тела. Мои пальцы сами собой тянутся к его волосам, запутываясь в них, притягивая его ближе.

Поцелуй разгорается, становится страстным, необузданным. Его губы движутся в неистовом темпе с обжигающей нежностью. Я отвечаю ему, отдаваясь этому моменту без остатка. Чувствую вкус вина на его губах, терпкий и пьянящий. Его язык исследует мой рот, и я теряю счёт времени, реальности, всему.

Мысли исчезают, остаются только ощущения. Жар его тела, частое биение его сердца, отчаянное желание, которое поглощает нас обоих.

Этот поцелуй — не просто касание губ. Это глубокое, чувственное погружение, которое стирает все границы, все сомнения.

Марк проникает в каждую клеточку моего тела, заставляя его дрожать. Мы оба теряемся в этом поцелуе. Здесь и сейчас есть только мы.

Глава 23

Поцелуй на крыше перерастает в нечто большее, и мир вокруг нас растворяется в шорохе ветра и мерцании городских огней. Марк отстраняется на мгновение, его дыхание тяжёлое, горячее, а взгляд тёмный и голодный.

Он смотрит на меня, и в его глазах читается дикое необузданное желание. Его рука всё ещё сжимает мою ладонь, но теперь он тянет меня ближе, и я, не сопротивляясь, поднимаюсь с кресла.

— Идём внутрь, — шепчет он хрипло, и его голос срывается от сдерживаемого напряжения.

Я киваю, сердце бешено колотится, и мы возвращаемся в пентхаус, оставляя за собой прохладу ночи. Дверь закрывается с мягким щелчком, и он притягивает меня к себе, его руки скользят по моей спине, обжигая.

Его губы снова находят мои, но теперь поцелуй глубже, требовательнее. Мои руки нерешительно поднимаются к его плечам, ощущая под пальцами напряжённые мышцы, и я впервые понимаю, как сильно он меня хочет.

Пальцы Марка запутываются в моих волосах, притягивая ближе, и он целует меня с такой страстью, что я теряю равновесие, прижимаясь к нему всем телом. Моя грудь касается его груди, и через ткань я чувствую жар его кожи, что заставляет меня задохнуться от неожиданного возбуждения.

Марк отрывается от моих губ, его дыхание обжигает мою шею, и он проводит языком по чувствительной коже, оставляя влажный след. Я вздрагиваю, впервые ощущая, как волна тепла разливается внизу живота, и это пугает, но волнует ещё сильнее.

Его руки скользят под толстовку, касаясь моей талии, и жадные пальцы оставляют горячие следы на моей коже. Я задыхаюсь, не зная, что делать с этим новым, незнакомым чувством, и он, заметив моё смятение, шепчет у моего уха:

— Расслабься, Лиза.

Тело мое предательски дрожит, когда он медленно стягивает с меня толстовку, обнажая мою грудь, скрытую от его взора лишь тонкой тканью лифчика. Я краснею, чувствуя себя уязвимой, но его жадный и восхищённый взгляд заставляет меня забыть стыд.

Марк наклоняется, целуя ложбинку между грудей, и его тёплое дыхание посылает волны жара по коже, заставляя соски затвердеть. Я тихо постанываю, впервые ощущая такую острую смесь удовольствия и неловкости, и он улыбается, его губы скользят выше, целуя мою ключицу.

Опытные руки уверенно расстёгивают лифчик, и он падает на пол, оставляя меня обнажённой сверху. Я замираю, прикрываясь руками, но он мягко отводит их, его пальцы невесомо касаются моих грудей, обводя круги вокруг сосков, пока я не начинаю дрожать от нарастающего желания.

Марк наклоняется ближе и его горячий рот накрывает мою упругую горошину. Он слегка посасывает его, а я издаю стон, не узнавая свой голос. Это ощущение так ново и необычно... Жар его языка, лёгкие покусывания зубами, и я чувствую, как мои складочки увлажняются. Между ног становиться мокро и я рефлекторно сжимаю внутренние мышцы бедер.

Марк поднимает голову, его глаза горят диким, неукротимым огнём, и он решительно оттесняет меня к диван. Мы падаем на мягкие подушки, и он нависает надо мной. Его дыхание тяжёлое, горячее, и я чувствую, как оно обжигает мою кожу, пока он одной рукой уверенно расстёгивает пуговицу моих джинсов. Мои пальцы дрожат, но я помогаю ему стянуть их вниз, ткань скользит по бёдрам, обнажая меня, и сердце колотится так сильно, что я едва слышу собственное дыхание. Страх смешивается с предвкушением, и я не могу оторвать взгляд от его тёмных, жаждущих глаз.

Он подцепляет пальцами край моих трусиков, тонкой чёрной ткани, уже влажной от моего возбуждения, и медленно оттягивает ее вверх, создавая мучительное натяжение. Бельё скользит по моей пульсирующей плоти и я вздрагиваю, когда он намеренно проводит тканью вдоль моего клитора, слегка потирая его через материал. Его движения медленные, дразнящие, и я чувствую, как влажность между ног увеличивается, пропитывая трусики. Он шепчет хрипло:

— Разведи ноги шире. Ещё. Вот так.

Я подчиняюсь. А он продолжает скользить ими по моей чувствительной коже — сначала по клитору, заставляя меня выгнуться от острого удовольствия, затем между влажными внутренними половыми губами, где я неистово истекаю соками, оставляя влажные следы на ткани. Каждое движение его руки вырывает из меня стон, и я поддаюсь бедрами ему навстречу, не контролируя себя, моя плоть жаждет его

Марк наклоняется, его горячее дыхание касается моей груди, и вдруг его зубы мягко, но уверенно хватают мой сосок, слегка оттягивая его. Яркая вспышка удовольствия пронзает меня, словно электрический разряд, и мышцы между ног судорожно сжимаются, пульсируя от нарастающего напряжения.

Мой клитор пульсирует, и я с нарастающим темпом трусь о натянутую ткань трусиков, отчаянно желая, чтобы он чем-нибудь заполнил меня — пальцами, языком, чем угодно, лишь бы утолить эту жажду.

Мои бёдра двигаются сами по себе, скользя по ткани, и я стону громче, чувствуя, как влага стекает по внутренней стороне бёдер, оставляя влажный след на коже. Его зубы отпускают сосок, и он смотрит на меня, его взгляд полон дикого желания, пока он медленно проводит языком по моей груди, дразня и подогревая меня ещё сильнее.

Быстрым, почти хищным движением Марк рвёт мои трусики. Тонкая ткань разрывается с едва слышным треском, оставляя меня полностью обнажённой перед ним. Впервые в жизни я перед мужчиной в таком виде, и моя кожа пылает от смеси стыда и возбуждения, словно под ней течёт жидкий огонь.

Инстинктивно пытаюсь прикрыть себя, скрещивая руки на груди и сжимая бёдра, но он качает головой. Сильные пальцы с лёгкостью раздвигают мои бёдра, открывая моё сокровенное место, влажное и пульсирующее, полностью выставленное ему напоказ.

Я задыхаюсь, чувствуя, как моя обнажённая плоть пылает под его взглядом, и капелька возбуждения стекает по розовым складочкам.

— Ты красивая, — шепчет Марк, и его голос дрожит от сдерживаемого желания, хриплый и низкий, как рычание зверя, готового сорваться с цепи.

Его пальцы, грубые и тёплые, скользят по внутренней стороне моих бёдер, оставляя за собой горячие следы, медленно приближаясь к самому центру моего желания. Когда подушечки пальцев касаются моей набухшей плоти, я вздрагиваю, как от удара тока.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лёгкое давление на мой клитор заставляет всё внутри сжиматься в сладкой истоме, и я чувствую, как мои соки пропитывают его пальцы. Он медленно проводит пальцем вдоль моей промежности, раздвигая скользкие, горячие складки, и я не могу сдержать стон. Глубокий, дрожащий, вырывающийся из горла, пока моё тело выгибается навстречу ему, словно умоляя о большем. Это первый раз, когда меня так трогают, и я теряюсь в этом океане ощущений, не зная, как справляться с волной, которая накатывает всё сильнее, угрожая затопить меня целиком.

Марк наклоняется, его горячее дыхание касается моего живота, оставляя жадные поцелуи, и он спускается ниже, целуя кожу чуть выше лобка.

Я замираю, не понимая, что он собирается делать, моё сердце бешено колотится, а дыхание прерывается от предчувствия. Его язык, тёплый и уверенный, касается меня там, где только что были его пальцы, скользя по моей влажной, чувствительной плоти, и я громко и протяжно стону от внезапного взрыва наслаждения.

Мои руки вцепляются в обивку дивана, пока он ласкает меня, его язык двигается с дразнящей нежностью, исследуя каждый уголок — от клитора до узкого входа, где я продолжаю истекать соками.

Он посасывает тугой комочек клитора, его губы обхватывают его, и я чувствую, как мышцы внутри сжимаются, дрожа от нарастающего оргазма. Мои бёдра сами движутся навстречу ему, ритмично покачиваясь, пока я не начинаю задыхаться от удовольствия, чувствуя, как что-то внутри нарастает, готовое взорваться, как вулкан перед извержением.

Словно предчувствуя это, Марк поднимается, его губы блестят от моих соков и он облизывает их, словно смакуя мой вкус, что вызывает новый приступ дрожи в моём теле.

— Вкусная, — ухмыляется он. — Хочу тебя...

Он стягивает с себя рубашку, обнажая рельефный торс. А а не могу отвести взгляд, мои глаза скользят по его мускулистому телу, пока он расстёгивает брюки. Ткань опускается, и я вижу его возбуждение. Твёрдый, пульсирующий член, покрытый венами, с блестящей каплей на кончике. И он пугает меня своими размерами, но при этом безудержно манит.

Марк нависает надо мной, его горячее, тяжёлое тело прижимается к моему, кожа к коже, и я чувствую его силу, его жар, который проникает в меня. Его пальцы снова опускаются вниз, скользя по моему влажному входу. Растягивая, готовя, проникая внутрь одним, затем двумя пальцами, и я стону, чувствуя, как напряжение нарастает, мои внутренние мышцы сжимаются вокруг него, пульсируя от предвкушения.

— Стони сладкая... Стони громче... — хрипло шепчет он мне на ухо.

Глава 24

Пальцы Марка двигаются глубже, растягивая меня, готовя к неизбежному, и я поддаюсь, издавая громкие, дрожащие стоны, которые эхом разлетаются по комнате.

Каждое его движение внутри меня разжигает огонь.

Он медленно вынимает пальцы, оставляя меня дрожащей и голодной, и его твёрдый член, горячий и пульсирующий, касается моего входа.

Я замираю под ним, моё дыхание становится прерывистым, тело дрожит от смеси предвкушения и страха, когда я осознаю, что это момент, который изменит меня навсегда.

Марк смотрит на меня, его глаза полны страсти и тёплой заботы, и он наклоняется ближе, его губы почти касаются моих.

— Я буду осторожен. Если будет больно — скажи, — шепчет он мягко, но с ноткой напряжения, и я киваю, доверяясь ему полностью, пока он начинает медленно входить, открывая для меня новый мир.

Его слова успокаивают, и я киваю, сжимая подушку дивана руками. Марк медленно начинает входить, и я чувствую, как его горячая, пульсирующая плоть растягивает меня.

Первое проникновение кажется резким, и я вскрикиваю. Острая боль пронзает меня, смешиваясь с неожиданным удовольствием. Моя девственная плоть сопротивляется, но он движется медленно, давая мне время привыкнуть.

Я ощущаю лёгкое жжение, пока он заполняет меня полностью. Мои внутренние мышцы сжимаются вокруг него, пытаясь приспособиться к его размеру, и я стону, чувствуя, как он растягивает меня до предела.

Марк замирает, давая мне передышку, его руки гладят мои бёдра, успокаивая.

— Все в порядке? — спрашивает он, и я киваю, хотя слёзы выступают на глазах от смеси боли и нарастающего наслаждения.

Он начинает двигаться, сначала медленно, его толчки мягкие, но глубокие, и я чувствую, как боль уходит, уступая место волне удовольствия. Его член скользит внутри меня, влажный от моей смазки, и каждый его толчок заставляет мои бёдра дрожать. Мои соски твёрдые, касаются его груди, и я выгибаюсь.

Марк наклоняется, целуя меня жадно, его язык исследует мой рот, пока его бёдра ускоряют ритм. Я обхватываю его шею, мои ногти царапают его кожу, и он стонет, его дыхание обжигает мои губы.

Внезапно он отстраняется, хватает мои бёдра и переворачивает меня на живот. Я оказываюсь на коленях, мои ягодицы приподняты, и он хлопает по одной из них, оставляя лёгкий розовый след.

Я вскрикиваю от неожиданности, но это только разжигает моё желание. Оттопыриваю свою попку, как голодная кошка и он прижимается сзади, его член снова входит в меня, и на этот раз проникновение глубже, острее.

Марк заполняет меня под другим углом, его руки сжимают мои бёдра, пока он двигается с нарастающей силой.

Мои груди качаются в ритм его толчков, и я опираюсь на локти, чувствуя, как на коже выступает испарина. Его пальцы скользят между моих ног, находя клитор, и начинают массировать его круговыми движениями.

Я кричу, моё тело дрожит, и волна оргазма накатывает, сжимая его член внутри меня. Мои внутренние мышцы пульсируют, сжимая его, и он стонет, ускоряя темп.Заставляя меня выгнуться и закричать от удовольствия.

Он наклоняется, целуя мои плечи и шею, его щетина царапает кожу, и это добавляет новый слой ощущений.

И я шепчу его имя, теряя себя в этом сладком ритме. Его толчки становятся резкими, почти животными, и я чувствую, как оргазм накатывает.

Мои ноги дрожат, и я сжимаю бёдра, пока волна удовольствия захлёстывает меня, заставляя кричать.

Марк следует за мной, его тело напрягается, и я чувствую, как он кончает на мои ягодицы, горячие струи стекают по коже. Его стоны эхом отдаются в комнате, и он падает на меня, тяжело дыша, его вес прижимает меня к дивану.

Мы лежим, запыхавшись, потные и липкие, его член упирается мне в попку, медленно смягчаясь. Моя кожа горит, между ног пульсирует от пережитого, и я впервые понимаю, что такое настоящая страсть.

Он целует меня нежно, его губы мягкие, и я чувствую, как слёзы текут по щекам — не от боли, а от того, что это было моим первым разом, и с таким страстным мужчиной. Засыпаю я со счастливой улыбкой на губах.

Просыпаюсь я в огромной кровати, утопая в мягких простынях, которые пахнут его парфюмом.

Тело ноет сладкой усталостью, кожа всё ещё помнит его прикосновения, но когда я открываю глаза, понимаю, что лежу абсолютно голая.

Марка рядом нет. Простыни на его стороне холодные, а мои вещи просто исчезли. Сердце сжимается от смутного беспокойства, и я сажусь, озираясь по роскошной спальне с высокими потолками и панорамными окнами, через которые пробивается мягкий утренний свет.

Решив не паниковать, я выбираюсь из постели, чувствуя, как ноги ноют после вчерашнего. Иду к гардеробной, где нахожу чистую, белую рубашку Марка.

Надеваю её, ткань мягко обволакивает моё тело, едва доставая до середины бёдер. Закатав рукава, я босиком ступая по паркету, иду искать его.

Шум доносится из конца коридора, и я подхожу к открытой двери спортзала. Марк бегает на беговой дорожке, его тело покрыто тонким слоем пота, мускулы напряжены, а движения ритмичны и мощны.

Его футболка прилипла к спине, обрисовывая каждый рельеф, и я замираю в проходе, не в силах оторвать взгляд. Пот стекает по его шее, капая на грудь, и я ловлю себя на том, что любуюсь им — его силой, его дикой энергией, которая вчера принадлежала мне. Сердце бьётся быстрее, и я чувствую тепло, поднимающееся от живота, пока наблюдаю за ним.

Он вдруг останавливается, выключает дорожку и вынимает наушники из ушей, оборачиваясь. Его взгляд падает на меня, и на мгновение я вижу в нем досаду. Я улыбаюсь, стараясь разрядить напряжение.

— Доброе утро, — говорю мягко, переминаясь с ноги на ногу в его огромной рубашке.

Он вытирает пот со лба полотенцем и грубо, почти отрывисто, бросает мне:

— Ты ещё здесь? Я думал, ты уже уехала.

Его слова ударяют как холодный душ, и я замираю, не зная, как ответить, чувствуя, как все волшебство ночи растворяется в его резком тоне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 25

Я смотрю на Марка, и в его глазах вижу только стальную холодность, отстранённость, которая обрушивается на меня, как ледяной водопад.

Он стоит передо мной — мощный, потный, с напряжёнными мускулами, истинное воплощение мужской брутальности, которая вчера так манила, а сегодня кажется угрожающей.

И в его взгляде нет ни намёка на ту нежность, ту заботу, что была ночью. Только... досада.

— Я… я проснулась и тебя не было, — бормочу я, щёки краснеют.

Мне вдруг становится невыносимо стыдно за свою наивность, за то, что я позволила себе поверить в сказку.

Марк отбрасывает полотенце и подходит к стойке с водой, наливая стакан. Его движения резкие, отрывистые, в них нет той медленной, завораживающей грации, которая была вчера.

— Я уже говорил, что ты наивна, Лиза, — бросает он с неприкрытым цинизмом, делая большой глоток воды. — Думала, что после ночи в моей постели мир перевернётся? Это просто секс. Хороший, не спорю. Но не более.

Эти слова бьют меня наотмашь, словно пощёчина. Я чувствую, как в глазах закипают слёзы, но я стискиваю зубы, не давая им вырваться.

— Тебе пора домой, — продолжает он, указывая на открытую дверь спортзала. — Твои вещи уже собраны.

Я оглядываюсь. На столе в гостиной лежат мои аккуратно сложенный вещи. А рядом с ними… пачка денег. Толстая, внушительная.

Моё сердце сжимается от боли и ярости. Он платит мне? За ночь? За мой первый раз? Это чудовищно. Это унизительно.

— Вот деньги, — с пренебрежением произносит Марк, как будто это нечто само собой разумеющееся. — Бери и возвращайся в свой город. Здесь тебе делать нечего.

Я смотрю на деньги, затем на него. В груди поднимается волна такой ярости, что я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать. Это уже не просто досада, это отвращение.

— Мне не нужны твои деньги! — мой голос срывается на крик, дрожит от неконтролируемой злости. — Я же не из-за них... Я же...

Марк цинично усмехается. Эта усмешка искажает его красивое лицо, делая его отталкивающим.

— Глупо. Очень глупо. Они тебе пригодятся, Лиза. Обязательно пригодятся, — его голос становится жёстче, словно он читает лекцию непонятливому ребёнку. — Андрюха всегда был жмотом. И сейчас, когда его болезнь стала достоянием общественности, а дела компании летят к чертям, он вряд ли даст тебе хоть копейку. А если и даст, то отберёт втройне.

Он делает шаг ко мне, и я инстинктивно отступаю.

— Пресса уже все знает. И про его диагноз. И про то, что ты его внебрачная дочь. Ты здесь больше не нужна. Ты — обуза. И для него, и для меня.

Эти слова — удар под дых. Они выбивают весь воздух из моих лёгких. Он прав. Он прав в том, что я наивна. Прав в том, что он использовал меня, как и всех остальных.

— Может, когда-то ты включишь мозги, — продолжает он, и в его голосе звучит горькая усмешка, — и уже поймёшь, как устроен этот мир. Без розовых очков и глупых надежд. Только тогда у тебя появится шанс выжить в нём.

Я больше не могу это слушать. Я не могу больше смотреть на него.

Разворачиваюсь, слёзы буквально душат меня, застилая глаза. Хватаю свои вещи, игнорируя пачку денег, которая лежит рядом, словно ядовитая змея.

Прежде чем окончательно выскочить за дверь, я резко оборачиваюсь, чувствуя, как в груди закипает последняя капля ярости, превращаясь в слова.

— Подавись своими деньгами, Волков! И пусть я наивная дура. Лучше быть такой, чем таким уродом и чудовищем, как ты!

Вылетаю из его квартиры, не разбирая дороги. Слёзы текут по щекам, смешиваясь с остатками боли от его слов.

Я ненавижу его. Ненавижу Марка Волкова больше всего на свете!

Ненавижу за его жестокость, за его цинизм, за то, что он разбил моё сердце, едва оно успело начать биться.

А больше всего — за то, что я позволила себе так поверить ему.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 26

Как я добралась до дома, я не помню. Ноги сами несли меня по улицам города, пока, наконец, я не оказалась у знакомых ворот. Часы показывают раннее утро, и я надеялась, что все ещё спят, что смогу прокрасться в свою комнату и дать волю слезам в одиночестве. Но едва я открываю дверь, как в нос ударяет резкий запах алкоголя, смешанный с запахом сигар.

Андрей сидит в гостиной. Не в своём кабинете, не в спальне, а прямо посреди гостиной, окружённый пустыми бутылками и окурками. Его обычно безупречно уложенные волосы растрёпаны, галстук ослаблен, а глаза мутные и красные.

Он больше не скрывается, не притворяется добрым папочкой, которого я когда-то наивно мечтала обрести. Передо мной сидит сломленный, разъярённый зверь, и я чувствую, как моё сердце сжимается от страха.

Андрей поднимает на меня взгляд, полный неприкрытой злости, и в нём нет и тени отцовской любви.

— А вот и «доченька» вернулась, — цедит он сквозь зубы, хриплым, заплетающимся голосом. — Так сказать, возвращение блудной овцы, которая просрала мне такую схему.

Я замираю, мои слёзы останавливаются, уступая место холодному шоку. Какую схему?

— Хотя чего я ожидал от потомства тупой провинциальной алкашки, — он делает глоток из бутылки прямо из горла. — Твоя мать… такая же дура была. Но я всё же никак не ожидал, что ты поплывёшь и раздвинешь ноги перед Марком.

Мои глаза расширяются от ужаса и отвращения. Как он узнал?

— Хотя он, сука, всегда бабам нравился, — Андрей сплёвывает в сторону, его взгляд затуманен злобой. — Текли от него как кошки.

Я стою, как вкопанная, чувствуя, как внутри всё переворачивается. Он знает. Обо всём.

— Ты мне больше не нужна, девка, — продолжает он, тыча в меня пальцем. — Всё пошло не по плану. Я придумал эту болезнь — фальшивый диагноз, чтобы отвлечь акционеров и прессу, пока я готовил выход из игры. Фирма в дерьме, долги висят как гири, и я хотел свалить в другую страну, повесив всё на тебя и Марка. Ты должна была быть моей ширмой, наивной девочкой, которая отвлечёт внимание, пока я сматываю удочки. А ты что сделала? Разболтала всё этому ублюдку, подставила свою пизду и теперь он в курсе всего!

Он продолжает, его голос набирает силу, несмотря на алкоголь.

— Марк, сука, уже сдал меня прессе, акционерам, опроверг этот чёртов диагноз — теперь они знают, что я здоров как бык, и копают под меня. Я в полном дерьме, но так просто не сдамся. У меня ещё есть рычаги, связи, деньги, чтобы выкрутиться. Это война. И я уничтожу его...

Внутри закипает гнев. Я делаю шаг вперёд, не выдержав его обвинений.

— Ты использовал меня! — кричу, голос дрожит от ярости. — Я искренне верила тебе. Ты мог обрести родного человека, а вместо этого...

Он ухмыляется, его глаза блестят от злобы и расчёта.

— Какого родного, дура? Я тебя от силы пару недель знаю. Безденежье совсем мозги отшибает? Вали в свой Мухосранск, и только попробуй где-то рот раскрыть, что мы родственники, или интервью дать. Засужу так, что не встанешь, а если не поможет — шею сверну, не побоюсь. У меня достаточно ресурсов, чтобы утопить тебя в судебных исках или похоронить где-нибудь в тихом месте.

— Надеюсь, твоя игра обернётся против тебя, и ты сгниешь в одиночестве! — шиплю с отвращением.

Разворачиваюсь, чтобы уйти, чувствуя, как каждая клетка моего тела кричит от боли и унижения.

— А, кстати! — его голос, злорадный и торжествующий, догоняет меня в спину. — Твоих дружков тоже уволил. К которым ты бегала обедать и которые языки свои распустили. Посмотрел по камерам, кто такой болтливый. Так что ты теперь тоже не святая, Лиза. Для них ты предательница. Так чтобудем там гнить вместе. Марк-то походу тоже трахнул и бросил? Как всегда это и бывает.

Я замираю. Саня, Алина, Костя, Ромчик… Мои единственные друзья в этом чужом городе. Уволены из-за меня. Из-за моей наивности, из-за моей жажды правды. Это был последний удар. Я чувствую, как мир вокруг меня рушится. Я действительно одна. Совершенно одна.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 27

Я могла бы вернуться в свой родной город. Сбежать. Залечь на дно, спрятавшись от этого кошмара. Деньги, что «отец» когда-то дал на карте, ещё остались, хотя и не так много. На билет домой хватило бы. Но я ужасно этого не хочу. Не хочу возвращаться в ту жизнь, откуда так отчаянно стремилась вырваться. Не хочу признавать поражение.

Собрав свои немногочисленные вещи, я покидаю дом Андрея. Этот огромный особняк, который ещё вчера был символом надежды и нового начала, теперь стал мрачным прибежищем кошмаров.

Иду по вечерним улицам, не разбирая дороги, пока ноги сами не приводят меня к вокзалу. Там, на жёсткой скамейке, среди спешащих куда-то людей, я сажусь, чувствуя себя абсолютно потерянной, будто выброшенной за борт корабля в шторм.

Ехать или нет? Эта дилемма стучит в моей голове, отзываясь тупой болью. Если уеду – это будет означать окончательный проигрыш, бесславное бегство. Да и как я уеду, не объяснившись с ребятами? Не хочу, чтобы они думали, что я и правда их использовала, что я — предательница.

Я смотрю на экран телефона, палец завис над именем «Алина». Страх сковывает меня. Что я скажу? Как объясню весь этот абсурд? Но отчаяние сильнее страха, сильнее стыда. Глубокий вдох. Нажимаю «вызов».

Алина берёт трубку сразу. Её голос холодный и отстранённый, словно между нами выросла ледяная стена.

— Привет, Лиза, — говорит она, и в её голосе нет и намёка на прежнюю теплоту. — Удивлена. Что тебе нужно?

— Алин… мне нужно с тобой поговорить, — сбивчиво объясняю я. — Очень нужно. Пожалуйста. Это важно.

Наступает долгая, мучительная пауза. В моём воображении Алина уже бросает трубку, разрывая последнюю связь. Но потом я слышу её глубокий вздох, и это звучит почти как капитуляция.

— Хорошо, — произносит Алина, и в её голосе чувствуется обида. — Давай встретимся… Кафе «Эспрессо». Через час.

Я благодарю её, чуть не плача от облегчения.

Через час я сижу за столиком в маленьком уютном кафе, нервно теребя край салфетки, молясь, чтобы Алина пришла. Дверь открывается, и входит Алина. Она садится напротив, не улыбнувшись. Между нами повисает осязаемое напряжение, густое и давящее.

— Ну, рассказывай, — произносит она, сложив руки на груди, тон её голоса непреклонен. — Что хотела?

Я начинаю сбивчиво, запинаясь, пытаться объяснить. Как Андрей использовал меня, как всё было подстроено, как я сама стала жертвой в его грязных играх. Алина слушает, не перебивая, её лицо остаётся непроницаемым.

— Ясно, — резко говорит она, стоит мне закончить. — Мы в офис не успели зайти, как нас сразу же вызвали к безопаснику. Обвинили в шпионаже, в сговоре, во всех смертных грехах. Благо, удалось всем договориться мирно и уйти по собственному желанию, без скандала. Но знаешь, Лиза, не это нас поразило.

Её голос становится тише, но в нём появляется боль, которая отзывается в моём собственном сердце.

— А то, что ты врала. Всё это время ты втиралась в доверие, смеялась с нами, обедала, делилась секретами… И молчала. Молчала о том, что ты дочь Тихомирова. Что ты — та самая, о которой ходили слухи. А мы, дураки, верили тебе.

Я опускаю голову, чувствуя себя самой ничтожной на свете. Я позволяю ей высказаться, принять её гнев, её боль, понимая, что заслуживаю каждого слова.

— Я просто не знала, кому могу доверять, — шепчу я, подняв на неё глаза, полные слёз. — Дала слово никому не рассказывать о том, кто я. А оно вон как всё вышло... Андрей использовал меня, как ширму. Придумал болезнь, чтобы отвлечь всех, пока готовил побег за границу, повесив долги фирмы на меня и Марка. Я не знала, что всё так запутано, а потом… потом я рассказала Марку, и он сдал Андрея прессе и акционерам, вышвырнув и меня из своей жизни, как ненужную вещь. Я не думала, что так получится, — выкладываю я, голос дрожит от отчаяния и унижения.

Алина смотрит на меня, её лицо постепенно оттаивает, и холод в глазах сменяется смесью удивления, жалости и, кажется, даже сочувствия. Она молчит, переваривая услышанное, а затем подаётся вперёд.

— Чёрт, Лиза… Это жутко. Надо было тебе сразу нам всё рассказать. Мы бы помогли разобраться. А теперь… теперь нас уволили, а ты одна во всём этом дерьме.

— Я боялась, — шепчу я, чувствуя, как горло сжимается. — Боялась, что вы отвернётесь. Что я останусь совсем одна.

Девушка вздыхает, её тон смягчается окончательно. Она смотрит мне в глаза, и в её взгляде читается та старая, добрая Алина, которая всегда была готова помочь.

— И куда ты теперь?

— Не знаю, — признаюсь я, опустив взгляд. — Наверное… в родной город.

Алина качает головой, словно эта идея ей совершенно не по нраву.

— И чего ты там забыла? — говорит она раздражённо, её тон становится почти требовательным. — Здесь больше возможностей, Лиза. Больше перспектив. Здесь ты можешь начать заново.

Она тяжело вздыхает, отводя взгляд к окну, словно что-то решая, а после, резко повернувшись, предлагает с мягкой улыбкой:

— Ладно, не кисни. Я здесь неподалёку снимаю квартиру. Могу приютить тебя, пока ты не решишь, что делать дальше. В тесноте, да не в обиде, как говорится. Да и веселее будет. Только одно условие, Лиза: больше не врать. Никогда.

— Конечно! Боже, спасибо, Алин...

Слова застревают в горле.

Мои глаза наполняются новыми слезами, но на этот раз — слезами облегчения и бесконечной благодарности. Впервые за эти кошмарные сутки я чувствую себя не одна. Впервые вижу проблеск надежды в этом кромешном аду.

Я подрываюсь к ней и порывисто обнимаю, крепко, по-дружески. Плачу на её плече, выпуская всю боль, страх и отчаяние, которые так долго давили на меня. Она не отталкивает, просто гладит меня по волосам, давая выплакаться, пока я чувствую, как часть моего мира, казавшаяся разрушенной, начинает медленно собираться вновь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 28

Алина оказывается живёт в новостройке недалеко от центра. Светлой, просторной двухкомнатной квартире с большими окнами, через которые в комнату льётся утреннее солнце, отражаясь от свежих стен, выкрашенных в мягкий бежевый цвет.

Полы выложены светлым паркетом, а в кухне блестит новая техника. Квартира ещё пахнет краской и новизной, и это ощущение чистого начала помогает мне отойти от кошмаров последних дней.

Мы с Алиной сживаемся вместе удивительно легко. Она оказывается не просто доброй, но и невероятно понимающей. Мы проводим вечера за разговорами, готовкой, просмотром фильмов.

Постепенно меня отпускает. Боль от предательства Марка, отвратительное поведение Андрея, вся вскрывшаяся правда — всё это отступает на второй план, уступая место ощущению безопасности и тепла.

Алина замечает это и старается отвлечь меня — предлагает прогулки по парку или походы в кино. Я начинаю улыбаться чаще, и впервые за долгое время чувствую, что жизнь может быть другой.

Однажды я собираю все силы и решаю встретиться с ребятами — Сашей, Костей, Ромкой. Встреча проходит в небольшом сквере, и я, дрожа от страха, извиняюсь за всё. К моему удивлению, они не держат зла.

Саша пожимает плечами, мол, "жизнь сама всё расставила", а Костя даже смеётся, говоря, что они и сами подозревали что-то неладное. Ромка добавляет, что я не виновата в играх Тихомирова, и они рады, что я жива и здорова. Облегчение смывает остатки стыда, и мы договариваемся иногда видеться.

Без образования найти работу непросто, но я устраиваюсь в небольшую кофейню недалеко от дома Алины. Работа простая — подавать кофе, убирать столы, — но она даёт мне деньги на жизнь и время подумать о будущем.

Я решаю поступать в университет на следующий учебный год, изучаю программы и слушаю бесплатные лекции в интернете.

О Марке стараюсь не думать, избегаю новостей о компании, выключаю телевизор, когда упоминают бизнес, — это слишком больно и бесполезно.

Однажды вечером ребята собираются у нас за настольной игрой — "Монополией". Саня, как всегда, травит анекдоты, Костя делится финансовыми новостями, а Ромчик мечтает о новом проекте.

— Слышали новости? — вдруг говорит Костя, откладывая кубики. Его голос становится серьёзным. — Тихомиров… всё.

Моё сердце пропускает удар. Я замираю, боясь дышать.

— Что «всё»? — спрашивает Алина, нахмурившись.

— Банкрот, — Костя качает головой. — Полностью. На него заведено не одно уголовное дело. Мошенничество, вывод активов, уклонение от налогов. Говорят, его схемы были настолько мутными, что даже опытные юристы в шоке. Он пытался свалить всё на Марка, но Волков оказался хитрее.

Я чувствую, как холодный пот прошибает меня. Значит, Андрей не смог сбежать. Его план провалился.

— А Марк? — мой голос звучит сипло.

— А Волков… — Саня усмехается, и в его глазах появляется уважение. — Он красавчик. Вывернулся. Порвал все связи с Тихомировым. Говорят, они навсегда порвали отношения, разошлись не на дружеской ноте. На Волкова даже покушение было. Но Марк начал всё с чистого листа, вроде как выкупил часть активов и теперь строит новый бизнес. Похоже, он выиграл в этой войне, если так можно сказать.

Ромка фыркает:

— Выиграл? Скорее выжил. Но да, он теперь на коне, а Тихомирову конец.

Я киваю, стараясь сохранить спокойствие, хотя внутри всё сжимается. Марк как-то пострадал? На него было покушение? Это все в голове не укладывается. И почему не смотря на всю ту боль, что он мне причинил, я волнуюсь за него?!

Разговор переключается на игру, и я пытаюсь отвлечься, но мысли о прошлом всё равно мелькают на краю сознания.

Вечер проходит в лёгкой, почти беззаботной атмосфере. Мы смеёмся, спорим из-за ходов в «Монополии», пьём сидр и едим пиццу. Когда ребята собираются уходить, Саня задерживается у двери.

— Слушай, Лиза, — он немного смущённо переминается с ноги на ногу, — может, сходим куда-нибудь на выходных? В кино? Или просто прогуляемся?

Я мягко улыбаюсь, чувствуя тепло в груди от его искреннего внимания, но в то же время и лёгкое чувство вины.

— Саш, ты очень хороший, правда, — говорю я, стараясь быть максимально тактичной. — Но… не сейчас.

Он усмехается, его глаза становятся чуть печальнее, но он быстро прячет это.

— Не дурак, всё понимаю, — Саня пожимает плечами. — Френдзона? Ладно, не обижаюсь. Просто решил, что надо попробовать, — говорит он с лёгкой иронией, но без злобы, и уходит, оставив меня с лёгким чувством вины, которое быстро растворяется.

Проходит месяц. Жизнь с Алиной течёт ровно — работа в кофейне, подготовка к поступлению, весёлые вечера с ребятами. Но чем дальше, тем больше я замечаю странности. Алина никогда не говорит, где работает.

Каждый раз, когда я спрашиваю о её новом месте, она либо меняет тему, либо отделывается уклончивыми фразами. Это начинает настораживать. Ведь раньше она никогда не скрывала подробностей своей работы.

Ещё больше меня тревожит другое: Алина постоянно приносит домой дорогие продукты и деликатесы. Лосось, импортные сыры, экзотические фрукты, вино — всё это раньше было для нас роскошью, а теперь стало обыденностью.

Она покупает мне в подарок дорогую косметику от брендов, о которых я только читала в журналах, и порой новую одежду. Я сержусь, говорю, что не надо, что я отдам ей деньги. Но, видя стоимость этих вещей в интернете, я понимаю, что мне придётся работать ни один месяц, чтобы с ней рассчитаться. Однажды, увидев ценник на крем в интернете — почти ползарплаты, — я взрываюсь:

— Алина, хватит! Я не хочу, чтобы ты тратилась на меня. Я отдам деньги, — говорю я, протягивая ей накопленное.

Она отмахивается, смеясь:

— Не глупи, Лизка. Это подарки, а не долги.

Но я проверяю цену платья, которое она мне дала на прошлой неделе, — оно стоит больше, чем я зарабатываю за месяц.

Квартира в центре, которую она снимает, тоже не из дешёвых — новостройка с видом на парк, свежий ремонт, высокие потолки. Её уклончивые ответы о работе начинают пугать. Когда я спрашиваю напрямую, она машет рукой:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Да так, офисная работа. Ничего интересного, — и быстро меняет тему.

Это тяготит меня. Вдруг она влезла во что-то опасное?

Последней каплей становится один вечер. Мы сидим за ужином, на столе — опять какие-то экзотические явства, а в колонках играет лёгкая музыка. Алина улыбается, её глаза сияют.

— У меня для тебя сюрприз, — говорит она, и в её голосе звучит предвкушение.

Она протягивает мне бумажку. Я разворачиваю её и вижу квитанцию — оплата курсов в престижном университете на следующий год. Сумма внизу заставляет меня задохнуться: это дороже, чем я могла бы накопить за год. Терпение лопается. Я бросаю квитанцию на стол и смотрю на неё серьёзно.

— Алин, — говорю я серьёзно, стараясь, чтобы мой голос не выдавал дрожи. — Что происходит? Откуда у тебя такие деньги? Ты же работала со мной раньше и я помню, как ты экономила каждую копейку? Как одевалась. Никаких брендов не было. Во что ты ввязалась?

Я смотрю на неё, ожидая ответа, и в её глазах мелькает что-то похожее на панику.

Глава 29

Но Алина быстро берёт себя в руки, откидываясь на спинку стула с притворной небрежностью.

— Да ладно тебе, Лиза, не нагнетай, — говорит она, отмахиваясь, как от назойливой мухи. — Это просто новая работа. Место хорошее, перспективное. Платят отлично, вот и всё.

Её слова звучат убедительно, но слишком гладко, как отрепетированная речь.

— Я даже тебе местечко присмотрела — секретарём руководителя. Фирма небольшая, но солидная, оклады там огонь. Парни, Саня, Костя и Ромка тоже уже там трудятся, всё честно.

Я хмурюсь, чувствуя, как сомнения сжимают грудь. И парни туда устроились?

— Алина, это странно, — настаиваю я, скрестив руки. — Ты никогда не рассказываешь деталей. Раньше мы вместе экономили на кофе, а теперь ты таскаешь домой деликатесы и платишь за мои курсы.

— Слушай, — она вздыхает, потирая виски, — это просто удача. Попала в хорошую команду, вот и результат.

Она пытается улыбнуться, но в её глазах мелькает усталость.

— Попробуй к нам. Брось ты эту кофейню. У нас место пока свободно, но долго ждать нельзя — могут взять другого. Это не то, что было у Тихомирова. Там всё по-честному и атмосфера классная.

Я качаю головой, чувствуя себя неуверенно.

— Не знаю, Алин. Одно дело — работать по блату у "отца", где я ничего не смыслила, и совсем другое — идти в серьёзную компанию. У меня нет опыта, образования… Я боюсь облажаться.

Она наклоняется вперёд, её голос становится настойчивым, почти умоляющим.

— Да брось ты! Это шанс. Попробуй хотя бы. Не упускай рыбное место. Ты умная, быстро втянешься. Кофейня — это временно, а там — будущее.

— Надо подумать, — бормочу я.

Алина не сдаётся, и с каждым днём её уговоры становятся всё настойчивее. Она постоянно твердит, что это мой шанс, что я должна перестать себя недооценивать.

Однажды вечером подруга приносит домой бутылку красного вина и заказывает суши. Мы сидим на мягком диване в гостиной, где мягкий свет лампы отражается от гладких стен, а из колонок льётся тихая мелодия. Я потягиваю вино, наслаждаясь его терпким вкусом, пока Алина мокает ролл с угрем в соевый соус. Вдруг она обрывает молчание, переводя разговор в неожиданное, пугающее русло.

— Слушай, Лиза, — начинает она, её голос звучит задумчиво, почти осторожно, — а ты сильно ненавидишь Волкова? После всего, что он сделал?

Я замираю, бокал зависает на полпути к губам, и вино чуть не проливается, когда мои пальцы сжимают ножку сильнее, чем нужно. Мысли мечутся в голове: зачем ей это? Почему она копается в моей ране, которая едва начала затягиваться?

— Алина, зачем тебе это? — спрашиваю я растерянно. — Он меня предал, использовал и выбросил. Конечно, я его ненавижу. Каждый раз, когда думаю о нём, мне хочется кричать от боли и унижения.

Она кивает, словно обдумывая мои слова, и откидывается назад, её глаза блестят от света лампы.

— Ну, знаешь, я бы так однозначно не относилась к его поступкам и словам. Он был под давлением — война с Тихомировым, бизнес на грани краха. Возможно, он оттолкнул тебя, чтобы защитить. Может он боялся, как бы ты не пострадала из-за его врагов. Люди часто так делают, когда боятся привязанности или риска. А то, что он дал тебе деньги, — это, скорее всего, попытка загладить вину, хотя и по-своему грубо. Может, он просто не знал, как иначе извиниться.

Меня это злит до дрожи в руках. Его поступки — это не попытка защиты, а предательство, и её слова звучат как оправдание, которое я не готова принять. Я ставлю бокал на стол с такой силой, что он звякнул о дерево, и несколько капель вина расплёскивается.

— Защитить? — перебиваю я, голос звенит от гнева. — Он меня унизил! Пытался купить, как будто я проститутка, которая стоит пару купюр! Не надо оправдывать его поступки, Алина. Он выбросил меня, как мусор, после того, как забрал мою невинность. Если бы он хотел защитить, сказал бы об этом прямо. Я на все была готова ради него... Ты что, видела его где-то? Может, ты с ним разговаривала? — спрашиваю я резко, подозрение проникает в мой голос, и я не могу скрыть, как мне это важно.

Алина торопливо машет рукой, её смех звучит нервно, слишком громко для этой тихой комнаты. Она отводит взгляд, играя с палочками, и я замечаю, как её пальцы слегка дрожат.

— Да что ты, Лиза, просто размышляю вслух! — говорит она, смеясь, но в её тоне сквозит напряжение. — Забудь, это просто мысли на ночь. Давай лучше за тебя выпьем — за твои курсы, за твой новый старт! — и она поднимает бокал, стараясь перевести разговор в шутку, её улыбка кажется натянутой.

Я заставляю себя улыбнуться в ответ, но внутри остаётся тяжёлый осадок, как будто я проглотила что-то горькое. Вино кажется вдруг кислым, а суши — безвкусными. Вечер продолжается — мы болтаем о пустяках, смеёмся над мелкими историями, но я не могу избавиться от чувства, что Алина больше не честна и не откровенна со мной. И это очень обидно...

Неожиданно телефон, лежащий на столе, оживает. Неизвестный номер. Я на секунду задумываюсь, сбросить или нет, но любопытство берёт верх.

— Алло? — говорю я, поднося телефон к уху.

В трубке — хриплый, взволнованный мужской голос, заглушаемый какими-то шумами.

— Здравствуйте. Это Елизавета Кайгородцева? Дочь Ольги Кайгородцевой?

Моё сердце начинает бешено колотиться. Кто это? Алина напротив напрягается, её улыбка исчезает с лица.

— Да, это я, — мой голос звучит глухо. — Что случилось?

— Мы звоним из больницы, — говорит голос, и я чувствую, как леденею. Холод проникает в каждую клеточку тела. — У нас лежит ваша мать. Сейчас она в тяжёлом состоянии…

Телефон едва не выскальзывает из моих онемевших пальцев. Алина, увидев моё изменившееся лицо, подаётся вперёд.

— Что с ней? — мой голос срывается, в нём звучит отчаянный, животный страх.

— Ожоги, — произносит голос после долгой, мучительной паузы. — Сильные ожоги. Она попросила позвонить вам, когда пришла в себя. А… и ещё… — он замолкает, и я слышу, как он тяжело дышит, — ...квартира ваш выгорела. Полностью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Слова ударяют по мне, как ледяной волной. Дом сгорел. Мама в больнице. Вся моя старая жизнь, от которой я так бежала, настигла меня здесь, в этой уютной квартире, в новом мире.

— Я… я приеду, — говорю я, мой голос дрожит, но звучит твёрдо.

Это моя мама... Какой бы она ни была, это всё, что у меня осталось.

Я отключаюсь и сижу, не в силах пошевелиться, уставившись в пустоту. Вся моя новообретённая беззаботность, вся та лёгкость, которую я так ценила, рушится у меня на глазах.

Глава 30

Слова из трубки эхом отдаются в голове: «Ожоги… квартира выгорела…» Я сижу, как в ступоре, не в силах дышать, не в силах думать. Чувствую только ледяной ужас, который сковывает меня от кончиков пальцев до макушки.

Алина, видя моё состояние, на мгновение задумывается, что-то прикидывает у себя в голове, а потом выдаёт решительно:

— Собирайся, — говорит она, её голос тих, но твёрд.

— Что? — я смотрю на неё, не понимая, словно вынырнув из глубокого сна.

— Собирайся, говорю. Мы едем, — Алина встаёт и подходит ко мне. Она берёт мой телефон со стола, кладёт в мою руку и смотрит прямо в глаза. — Я с тобой. Одна ты туда не поедешь.

Её слова — это глоток воздуха. Я не одна. И это дорогого стоит.

Мы в дороге практически всю ночь. В голове у меня, как на повторе, одно и то же: мама в больнице, дом сгорел. Всю дорогу Алина молчит, лишь иногда касается моей руки, давая понять, что она рядом. К утру мы приезжаем в мой родной город. Он кажется чужим, серым, маленьким, как будто я уехала отсюда целую вечность назад.

Мы находим больницу. Там нас встречает врач, который и звонил мне. Его лицо серьёзное, он говорит о том, что состояние мамы тяжёлое, но стабильное, и нас могут пропустить в палату.

Когда я вхожу, то не узнаю её. Лицо обгорело, на руках и шее видны сильные ожоги, а голова перебинтована. Она лежит под простынёй, хрупкая, маленькая, и я вижу, как от страха она дрожит. Рядом с ней никого нет.

— Мама… — шепчу я еле слышно.

Она открывает глаза и смотрит на меня. В них нет привычной злости, только боль, страх и раскаяние. Она начинает плакать, и я подхожу к её кровати, беру её за здоровую, нетронутую ожогом руку.

— Дочка… прости меня… — её голос хрипит, и она начинает рыдать. — Виталя… он… он напился как всегда, — слова даются ей с трудом, — уснул с сигаретой… сам… сам сгорел… и я… я чуть не сгорела…

Она снова начинает плакать, а я, не выдержав, обнимаю её.

— Это меня бог наказал. За пьянку, за тебя. Я… я больше пить не буду… — шепчет она, её тело трясётся в моих руках. — Я всё поняла. Я не хочу так жить. Я не хочу…

Я глажу её по волосам, успокаиваю, хотя самой хочется кричать от отчаяния. Я не могу больше злиться на неё. Только жалость. И страх.

Через некоторое время она засыпает, обессиленная, а я выхожу в коридор. Алина сидит на скамейке, и я сажусь рядом. Я не знаю, что делать дальше.

— Маме на восстановление и лечение нужны деньги, — говорю я, и мой голос пуст. — Я не знаю, где их взять. У меня нет работы, у меня почти нет денег…

Я не представляю, куда её везти. Дома больше нет. Все вещи, все воспоминания, всё сгорело. Я растеряна, как никогда в жизни.

— Алин, — я смотрю на неё, сдерживаясь, чтобы не заплакать. — Тебе нужно возвращаться. Я останусь здесь. Буду срочно искать хоть какую-то работу. А ты верни деньги. Мне сейчас не до того. И отдать тебе за них… я вряд ли когда-то смогу. Ты и так уже слишком много для меня сделала.

Я смотрю на неё очень сдерживаясь, чтобы не зареветь. Но Алина лишь качает головой.

— А ну отставить панику, — говорит она сурово. — Никуда я не поеду. Мы что-нибудь придумаем. И маму твою поднимем, и на курсы пойдёшь.

Слабо улыбаюсь, глядя на решительную Алину. Её слова звучат как спасительная мантра, но в глубине души я знаю, что это невозможно. Она сама поймёт это, когда осознает всю тяжесть ситуации.

Я отвожу её в хостел, несмотря на её протесты.

«Это наши общие деньги, Лиза! Поехали в гостиницу?» — повторяет она, но я непреклонна.

Мне нужно сохранить те немногие сбережения, что у меня есть. Мне нужно что-то отдать маме, пусть даже малую часть.

Спустя сутки, проведённые в атмосфере хостела, которая разительно отличается от уютной квартиры, я отправляюсь по делам.

Алина хочет поехать со мной, но я отказываюсь. Мне нужно решить с документами вопрос, навестить маму и поговорить с врачом наедине, узнать всё, без посторонних глаз.

В кабинете врача меня встречает тот же серьёзный, но сочувствующий взгляд.

— Мы со своей стороны сделаем всё возможное, — говорит он, листая какие-то бумаги. — Но я должен предупредить. Вашей маме нужны будут пластические операции. Не столько для красоты, сколько просто для того, чтобы она могла жить нормально, двигать руками, шеей…

Я киваю, а сама даже не могу предположить, какие это суммы. В моём мире эти цифры существуют только в новостях. Паника снова подступает к горлу.

В этот момент дверь в кабинет распахивается, и в проёме появляется запыхавшаяся, но сияющая Алина. Она смотрит на меня и, не обращая внимания на врача, подходит, хватает меня за руки и начинает говорить наперебой.

— Лиза! Деньги будут! Я всё нашла!

Я смотрю на неё, не понимая.

— Что ты нашла? — бормочу я.

Алина не может сдержать счастливой улыбки.

— Фонд! Я всю ночь искала и нашла благотворительный фонд, готовый полностью закрыть нам сбор. Хватит и на лечение, и на пластику, и на жизнь.

Врач с интересом наблюдает за нами, а я просто не верю в такое счастье.

— Какой сбор? — я смотрю на неё, и в глазах у меня уже наворачиваются слёзы.

— Сбор на помощь твоей маме. Я создала его ночью, — говорит Алина, её глаза горят от гордости и радости. — Там уже набралась приличная сумма, так что хватит на всё, Лиза!

Я не выдерживаю. Слёзы льются из глаз, и я крепко обнимаю Алину, шепча ей в плечо:

— Что бы я без тебя делала…

Она тяжело вздыхает, обнимает меня в ответ, её объятия крепкие и тёплые.

— Ты только… прости меня, — шепчет она, и в её голосе слышится какая-то странная нотка, которую я не могу расшифровать. — За то, что я без тебя это сделала.

Я отстраняюсь, вытирая слёзы.

— За что?

— За то, что сделала всё за твоей спиной, не посоветовавшись, — бормочет она отводя взгляд.

— Дурочка! Спасибо тебе огромное! — отмахиваюсь я.

Не могу скрыть своего счастья и облегчения. Это было как чудо, как спасение. Алина же лишь печально улыбается, и в её взгляде я вижу какую-то боль, которую не могу понять. Но сейчас это не имеет значения. У нас есть деньги.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 31

Марк

Я сижу в своём кабинете, откинувшись в кожаном кресле. За окном — холодный, безразличный город: линии небоскрёбов, стекло и бетон. Это единственное, что не врёт. Люди врут всегда. Ложь — их вторая натура. И моя, в том числе. Я кручу в пальцах тяжёлую металлическую ручку, глядя в одну точку.

— Ну? — бросаю требовательно в трубку. Моё терпение уже на исходе.

Алина тут же начинает юлить, её голос звучит виновато и растерянно.

— Марк… я не знаю, как это провернуть. Лиза уже всё чувствует, вопросы задаёт… Я же помру от угрызений совести.

— Совесть оставь при себе, — обрываю я, в голосе ни капли тепла. Я не для этого ей звонил. — Ты не в храме, ты подруге помогаешь. Запомни это.

Она замолкает, а я продолжаю, чётко и холодно.

— Лиза от меня денег не возьмёт, ты это знаешь не хуже меня, — говорю я, чеканя каждое слово. — Она меня ненавидит. А тем временем девчонка сейчас в полной жопе. Поэтому ты идёшь и врёшь. Нашла на улице, выиграла в лотерею, родственник вспомнил о тебе — да хоть скажи, что в наследство от тайного любовника. Но она не должна жить в вонючем хостеле, жрать что попало и считать копейки. Ясно?

— Марк… — Алина вздыхает в трубку, и я слышу в её голосе мольбу. — Я не могу… Она уже понимает, что что-то не так… Я ее потеряю...

— Можешь, — перебиваю жёстко. — И будешь. Ты уже по уши в этом, Алина. Поздно сдавать назад. Времени на сантименты больше нет. У неё нет. И у тебя нет. И у меня нет.

В трубке тишина, слышно только, как она нервно втягивает воздух.

— Поняла? — спрашиваю ровно, не повышая голоса, но в нём звучит сталь.

— Поняла, — глухо отвечает она.

— Хорошо. Иди и помогай подруге. — Я кладу ручку на стол, гашу экран телефона. В кабинете снова воцаряется холодная, деловая тишина, которую я так ценю. Но где-то глубоко внутри меня, в самом сердце, что-то медленно, мучительно сжимается.

— Сука… — выдыхаю в пустоту, откидываясь в кресле. Качаю головой и машинально тру ноющее плечо — прощальный, так сказать, дружеский подарочек от Андрея.

Повезло ещё, что этот жмот экономит даже на исполнителях. Был бы человек посерьёзнее — сейчас бы я лежал уже в морге, а не сидел бы в своём кабинете.

Лиза… Чёрт, о ней лучше не думать.

Стоит вспомнить — и внутри всё выворачивает. В жизни я не чувствовал себя такой мразью, как в то утро, когда она ушла в слезах. Сладкая, желанная, доверчивая… и моя. Но я сделал всё, чтобы она поверила в обратное.

Потому что в нашем мире нельзя показывать, что тебе кто-то дорог. Это слабое место, в которое бьют первым.

А угроза исходила не от случайных шакалов за забором — от самого Андрея. И до сих пор исходит. Этот человек прожил жизнь, играя людьми, как фигурами на доске, и не моргнёт, если ради удачного хода нужно будет пожертвовать пешкой. Даже если эта пешка — его биологическая дочь. Ему плевать. Для него главное, что она — моя девочка.

Я знаю его логику. Если он почувствует, что Лиза для меня — не просто кто-то, а всё, он либо через нее будет держать меня на коротком поводке, либо уберёт. Это не фантазии — это правда моего мира.

Поэтому я и порвал так жестко. Пусть ненавидит. Пусть думает, что я подонок. Зато никто, кроме меня, не догадается, что она — моё самое уязвимое место.

Главное, что где-то там, далеко, в маленьком, сером городке, есть женщина, которая, даже ненавидя меня, заставляет чувствовать что-то, что я давно считал умершим. И я буду защищать её и помогать ей, даже если она этого никогда не узнает.

Когда она тогда ушла из моей квартиры, я сжал зубы и дал ей дойти до лифта.

Закрытая дверь между нами — это было единственное, что удержало, чтобы не вернуть её обратно силой. Мои люди сразу сели на хвост. Я не отпускал её из поля зрения ни на минуту.

Как только она поехала на вокзал, я впервые за это время выдохнул. Значит, сделала правильный выбор. Значит будет далеко отсюда. Но счастье мое длилось ровно до того момента, пока она не набрала Алину.

После этого пришлось перехватить ее подружку. Сказать ей прямо, что обеспечу хорошее место, помогу встать на ноги, верну её друзей на работу. Но главное — пролечу её братца, который уже давно свернул не туда. Я видел таких — без вмешательства он или сел бы, или лёг в землю. Она согласилась. Не из-за денег, а из-за шанса вытащить его.

Я поселил их в своей квартире. Хотел, чтобы моя девочка ни в чём не нуждалась. Но она… упёртая, зараза.

Всё хотела сама. До зубного скрежета бесила меня тем, что продолжала работать в своей чёртовой кофейне. Где всякая шваль пялилась на её аппетитную попу. И всё равно не соглашалась идти ко мне в компанию.

А у меня директор — мужик пенсионного возраста, семейный, правильный. Там она всегда была бы под присмотром. И я бы спал спокойнее. Но нет. Ей, видите ли, важно самой «чего-то добиться».

Телефон на столе взрывается вибрацией. Начальник безопасности.

— Говори, — бросаю холодно.

— Всё проверили, — голос спокойный, но я уже чувствую, что будет дерьмо. — Это был поджог. Хозяева набухались, уснули, а потом… всё обставили как несчастный случай.

Челюсть сводит.

— Кто?

— Разбираемся.

Я поднимаюсь, подхожу к окну и упираюсь в него ладонью.

— С Лизы глаз не спускать. Вообще. Даже когда она спит. Если с ней что-то случится — головы вам оторву.

Сбрасываю звонок. И мысль, которая приходит первой, слишком очевидна, чтобы отмахнуться.

Андрей.

Стиль тот же — ударить не напрямую, а через больное место. Показать, кто здесь хозяин. Я слишком хорошо знаю его почерк: он не просто предупреждает, он проверяет границы. Щупает, как далеко можно зайти.

Зря он полез туда, где я буду рвать за свое.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 32

Лиза

— Будешь шаурму? — спрашиваю я, даже не поднимая головы от телефона.

Алина тут же закатывает глаза.

— Господи, Лиз, ну серьёзно? Мы вполне можем заказать нормальную еду. Суши, пиццу… хотя бы что-то приличное.

— Хочу шаурму, — отрезаю я. — Настоящую, в лаваше, с хрустящей капустой и чесночным соусом.

Она ворчит, бубнит что-то про «желудок потом спасибо не скажет», но я не слушаю. Встаю, натягиваю куртку.

— Ладно, тогда я за кофе схожу, — бросаю на ходу.

Вечерний воздух обдаёт прохладой, город гудит голосами, но мне уютно в этом шуме. Дохожу до киоска, заказываю шаурму, забираю тёплый свёрток и топаю в ближайший супермаркет.

Кофе на ночь — глупость, но внутри пусто, и я хочу именно его: горького, крепкого, горячего. Машина гудит, светится красным огоньком, и я вставляю картонный стакан, нажимаю кнопку. Шорох молотых зёрен, плеск кипятка.

И тут… в бок что-то упирается. Холодное, твёрдое.

— Не рыпайся, — мужской голос почти касается уха, низкий, обволакивающий, но в нём нет ни грамма дружелюбия. — Доделывай кофе.

Я застываю. Пальцы дрожат на кнопке. В горле пересохло.

— Андрей?.. — вырывается почти шёпотом.

— Тише, — он словно усмехается. — Если не хочешь, чтобы твоей подружке оторвали голову, идёшь в туалет. Спокойно, не дергаешься. Поняла?

Я киваю так резко, что чуть не проливаю кофе.

— Скажи, что поняла, — шипит он зло.

— Поняла, — выдыхаю я.

Над ухом короткий смешок. И шаги отдаляются.

Руки трясутся так, что стакан едва не выпадает. Достаю телефон, дрожащими пальцами набираю Алину. Гудки. Долгие, вязкие, никто не отвечает.

— Чёрт… — шепчу я, оглядываясь. Люди ходят мимо, кто-то смеётся, кто-то тащит тележку с продуктами. Всё будто в другой реальности.

Что делать? Бежать в полицию? Но что если это не блеф, и Алина действительно в опасности? Вернуться к ней? А если там уже сидят его люди?

В груди колотится паника, но ноги сами несут меня в сторону туалетов. Свет ламп кажется слишком ярким, шаги — слишком громкими.

И вот он — коридор с вывеской «Туалет». Возле женского, прислонившись к стене, стоит мужчина. Чёрная толстовка, капюшон, сверху ещё и кепка. Лицо закрыто так, что видно только тень подбородка.

Но я узнаю его сразу, без единого сомнения. Андрей. Сердце падает в пятки, дыхание сбивается, будто кто-то резко сжал горло.

— Зачем весь этот цирк?.. — выдыхаю я. Голос дрожит, предательски срывается на шёпот. Я хочу, чтобы это прозвучало насмешкой, но выходит жалко.

Он кривит губы в знакомую, мерзкую полуулыбку.

— За тобой слишком блинный хвост таскается. А ведь я дурак долго думал, что ты чистая. Даже поверил вам, что Волчара просто трахнул тебя и выкинул. Но знаешь… он никогда так заботливо не присматривает за своими подстилками.

Слово «подстилка» бьет больно, как пощёчина. Злой, уверенный, полный презрения голос Андрея буквально обжигает.

— А вы, значит, сговорились за моей спиной, — добивает он.

Мир вокруг качается. Люди где-то ходят, смеются, тележки скрипят, а я будто проваливаюсь в отдельный, чужой слой реальности. Только он и я.

Он делает шаг вперёд. Тяжёлый, неумолимый.

— Но теперь справедливость восторжествует. — В его голосе ни грамма сомнения. — Ты поедешь со мной. Позвонишь Марку. Скажешь ему, что делать. Тогда, может быть, я тебя отпущу.

Я смотрю прямо в его глаза. Там нет ни капли милости. И понимаю: врёт. Отпускать меня он никогда не собирается. Это петля, затянутая на моей шее, и он с наслаждением будет смотреть, как я задыхаюсь.

— Ты ошибаешься, — выдыхаю я. Голос дрожит, но всё же звучит твёрже, чем я сама ожидала. — Марк ради меня ничего не сделает.

Он хмыкает. Усмешка выходит хищной, глаза вспыхивают злым огнём.

— Да ну? — в его тоне угроза. — Посмотрим.

Он двигается ещё ближе. Всего шаг. Но этого хватает, чтобы внутри всё взорвалось. Инстинкты берут верх. Я резко отступаю. Пятка скользит по плитке, и стакан вырывается из моих дрожащих пальцев. Горячий кофе обжигает руку, брызжет на пол, пятнами ложится на белый кафель.

И прежде чем успеваю подумать, я разворачиваюсь и бегу. Не вижу дороги, только шум крови в ушах и бешеный ритм собственного сердца.

Слышу шаги Андрея за спиной. Тяжёлые, быстрые. Он рванул, и звук его дыхания впивается мне в затылок. Паника взрывается в груди, сердце колотится так, будто вот-вот вырвется наружу.

Я вылетаю из супермаркета, двери с грохотом хлопают за моей спиной. Холодный воздух улицы обжигает лёгкие, я почти захлёбываюсь собственным бегом, но не останавливаюсь.

И вдруг — визг тормозов, такой резкий, что у меня в ушах звенит. Чёрный внедорожник вылетает прямо наперерез, будто из ниоткуда. Я застываю на долю секунды, как кролик перед фарами, и только успеваю вскинуть руки, прикрываясь от слепящего света фар.

Двери распахиваются почти на лету. Грохот. Двое мужчин в тёмных куртках выскакивают, действуют слаженно, как машина. Один бьёт Андрея в плечо, сбивая с курса, второй захватывает руки, выворачивает так, что я слышу треск суставов.

Андрей рычит, как зверь в капкане, выгибается, бьётся, но его скручивают жёстко, без сантиментов. Он дергается, как пойманный хищник, и ненависть в его глазах настолько яркая, что мне хочется зажмуриться.

— Тебе конец, поняла?! — орёт он, захлёбываясь в ярости, брызгая слюной. — Найду! Найду и придушу тебя, суку!

Эти слова будто прожигают мне кожу, но я не слушаю. Не могу. Уши звенят, тело само переключается на выживание. Я бегу дальше, будто под ногами огонь, будто вся улица превращается в сплошной раскалённый уголь.

Кто они? Те двое? Свои? Чужие? Мне только страшнее от мысли, что я ничего не понимаю.

Влетев в номер хостела, захлопываю дверь так, что стекло в раме дрожит. Секунда — и я сползаю вниз по стене. Колени подгибаются, дыхание сбивается в рваные клочки, лёгкие горят, словно я пробежала марафон. Ладони липкие, покрытые потом, всё тело дрожит мелкой, неконтролируемой дрожью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В голове крутится одна мысль: кто они? Эти двое. Почему схватили его? И почему отпустили меня, даже не посмотрев в мою сторону?

Дверь за спиной скрипит. Я вздрагиваю так сильно, что чуть не вскрикиваю.

— Ты чего, подорвалась? — спокойный, чуть ленивый голос Алины.

Она возвращается в номер из ванной, на голове полотенце, волосы мокрыми прядями выбиваются у висков. Щёки розовые от горячей воды, в руках пузырёк шампуня. Она даже улыбается — ничего не понимая.

— Ты мне названивала? — Она поднимает бровь, вытирая капли с шеи. — Я в душе была, не слышала.

Я смотрю на неё снизу вверх, едва дыша, и в какой-то момент понимаю: она понятия не имеет, что я только что пережила.

Глава 33

Несколько дней я почти не выхожу из номера. Хостел превращается в клетку и я сама в ней, как зверь в загоне. За дверью шумят люди, кто-то смеётся, хлопают двери, а у меня всё внутри холодеет. Стоит только подумать, что там — улица, где Андрей может появиться снова, и меня парализует. Пальцы немеют, дыхание перехватывает.

Алина таскает мне еду в пластиковых пакетах. Но я к ней практически не притрагиваюсь. Она ворчит, поддразнивает, но не сдаётся. Иногда смеётся, иногда злится, но всё равно заботится обо мне.

— Лиз, ты хоть в душ сходи нормально, я могу посторожить у двери, — прищуривается она, пытаясь вывести меня из ступора.

Но мне всё равно. Я не могу. Мне страшно!

Смотрю на себя в зеркало — впалые щеки, бледная кожа, синяки под глазами — и отворачиваюсь. Страх тянет вниз, будто холодная вода залила каждую клетку. Даже к маме не поехала. И это — хуже всего. Стыд давит, выворачивает нутро, но ноги будто отказываются идти.

Два вопроса грызут меня. Кто были те мужчины?

И почему Андрей был так уверен, что я небезразлична Марку?

Он же сам меня растоптал, уничтожил, сделал вид, что я — пустое место. На что он рассчитывал? Что за «хвост» за мной? Что я вообще сделала, чтобы оказаться в этой дурацкой ловушке?

Голова гудит от этих мыслей. Иногда мне кажется, что я слышу собственный мозг — как перегретый мотор, который вот-вот встанет. Я пытаюсь переключиться, но всё тщетно. И злюсь на себя ещё больше за то, что не могу вырваться из этого замкнутого круга.

Хорошая новость приходит неожиданно — операция мамы прошла успешно. Врачи улыбаются, хвалят её силу, даже говорят, что она восстанавливается быстрее, чем ожидали. Я сжимаю этот маленький кусочек радости, как спасательный круг.

Покупаю ей однушку на окраине. Не центр, не дворец, но там чисто, свежий ремонт, новые обои, плитка в ванной. Надёжная дверь, тепло в батареях — этого достаточно. Ещё удаётся найти сиделку, которая пару часов в день приходит помочь: приготовить еду, убрать, проконтролировать лекарства. И это стоит почти всего, что у меня есть. Кошелёк зияет дырой, но я хотя бы дышу ровнее. Мама в безопасности. У неё крыша над головой. Человек, который о ней заботится рядом. И это главное.

Только тогда, обессиленная, но с чуть более спокойной душой, я возвращаюсь в столицу. Алина рядом. Всю дорогу она подозрительно молчит. Обычно болтает без умолку, но сейчас сидит, смотрит в окно. Пальцы нервно перебирают ремешок сумки, ногти постукивают по коже, и в этом есть что-то тревожное, невнятное.

— Ты чего такая? — спрашиваю я, сжимая руки, чтобы не выдать собственного напряжения.

Она вздрагивает, потом отмахивается:

— Устала.

Не верю. У Алины слишком живые глаза, слишком легко её читать. А сейчас — будто закрылась за стеклом. Задумчивая, отстранённая, словно проглатывает слова, которые не решается произнести. И именно от этого тревога, которая вроде бы уже улеглась во мне, поднимается снова. Гулкой волной, давящей на грудь.

Стоит нам только вернуться, как Алина, едва успев сбросить пальто и поставить сумку у двери, скрещивает руки на груди и прищуривается:

— Ну и что дальше? Неужели опять в свою кофейню?

В её тоне сквозит лёгкое раздражение, будто она заранее знает мой ответ и готова меня за него отчитывать.

Но я поднимаю голову. И впервые за последние дни во мне — не липкий страх, не паника, а холодная, ясная решимость.

— Нет, — отвечаю твёрдо. — Пойду туда, куда ты меня так упорно звала.

Алина замирает. Её пальцы застывают на ремешке сумки, рот приоткрывается, глаза округляются.

— Серьёзно? — в её голосе слышится смесь удивления и… радости? Настоящей или показной — не знаю.

Я киваю.

— Серьёзно.

Внутри что-то странно шевелится. Мне и правда хочется увидеть всё своими глазами. Понять, что она скрывает. Почему столько намёков, туманных обещаний и упорства. Пусть даже это похоже на ловушку, зато там платят в разы больше, чем в моей дурацкой кофейне, где я пахала за гроши. И самое главное — там будут наши ребята. Мне это сейчас важнее денег, важнее всего: знать, что рядом кто-то есть.

Алина смотрит так, будто перед ней незнакомка.

— Вот это поворот… Лиза, ты меня пугаешь своей покладистостью.

Я дёргаю уголком губ, пытаясь выдать улыбку.

— Считай, ты была очень убедительной, — бросаю легко.

Хотя на самом деле внутри всё по-прежнему скрипит, как туго натянутая струна, готовая лопнуть.

На следующий день мы едем в офис.

Утро встречает морозным воздухом. В автобусе душно, стёкла затянуло мутным запотевшим налётом, и город за ними кажется размытым, серым, сонным.

Алина вновь тиха. Не болтает без умолку, не строит дурацких рожиц, не дразнит меня, как раньше. Сидит, прижавшись к окну, и смотрит куда-то вдаль. Иногда она улыбается — странно, сама себе, и тут же опускает глаза, словно боится, что я увижу лишнее.

Я щурюсь, вглядываясь в её профиль. Что с ней?

В животе неприятно крутит. Кажется, я делаю шаг в пустоту и неизвестность.

Страх никуда не делся. Он живёт во мне, шипит под кожей. Но я всё равно иду вперед.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 34

Меня знакомят с рабочим местом. Небольшой стол у окна, аккуратный компьютер, стопки папок, телефон с десятком кнопок, запах полировки на мебели и чуть выветрившегося кофе из соседнего кабинета.

Всё вроде бы привычно — стандартная работа секретаря. Вводят в курс дела: звонки, записи, корреспонденция, отчёты. Простые задачи, ничего сложного. Но я всё равно сижу с каменным лицом и ловлю себя на том, что снова и снова украдкой кошусь на массивную дверь с табличкой «Директор».

Сердце каждый раз уходит в пятки, когда она скрипит и чуть приоткрывается, и внутрь заходит кто-то из сотрудников. Грудь будто сжимает невидимая рука: а вдруг? А вдруг именно там он?

Я пытаюсь себя урезонить: «Глупости. Просто паранойя. Всё это последствия пережитого».

Но тело меня не слушает. Ноги подрагивают, ладони холодные и влажные, а внутри всё замирает, как будто я стою на краю обрыва и только жду толчка.

Алина где-то всё время мельтешит — то с кипой бумаг в руках, то в телефоне, то вообще исчезает за углом. Я цепляюсь за неё глазами, как за якорь, но она каждый раз только отмахивается: мол, занимайся делом, не ной. А мне так и хочется вцепиться в её рукав и не отпускать.

И вот меня вызывает к себе директор. На панели мигает соответствующая кнопка.

Меня будто ударило током. В груди пустота, ноги ватные, пальцы немеют, но я всё равно поднимаюсь. Отказываться нельзя.

Коридор кажется длиннее обычного, как будто стены растянулись, а ковролин пружинит под ногами, мешая идти. Каждый шаг звучит в ушах гулким ударом сердца. Я останавливаюсь у двери, кладу ладонь на холодную металлическую ручку и закрываю глаза на секунду, будто перед прыжком в воду.

Дверь отворяется с тихим щелчком. Я поднимаю глаза — и облегчённо выдыхаю.

В кресле за массивным столом сидит пожилой, грузный мужчина с добродушным лицом. Седые волосы аккуратно зачёсаны назад, живот обтянут жилетом, очки сползли на кончик носа, и он поправляет их неторопливым движением.

— Виктор Семёнович? — уточняю, и голос всё ещё дрожит, как у школьницы на экзамене.

— Ну а кто же ещё? — уголки его губ трогает мягкая улыбка.

Только тогда с моих плеч соскальзывает тяжесть. Да, Алина говорила, что директора зовут именно так. Но мало ли… В последнее время со мной случилось слишком много всего, чтобы доверять даже фактам. Я уже ничему не верю на слово.

И всё же именно сейчас я впервые за последние недели чувствую, что могу хоть чуть-чуть выдохнуть.

Работа постепенно втягивает меня, как воронка. В этом есть своя прелесть: звонки, записи, папки, цифры. Ровная рутина даёт ощущение контроля. Я ловлю себя на том, что мне даже нравится — справляться, решать задачи, быть нужной. Впервые за долгое время я полностью расслабляюсь. Всё становится похоже на нормальную жизнь. Почти забывается недавняя дрожь, страхи, кошмары.

Но сегодня с утра весь офис словно сходит с ума. Суета, звон телефонов, торопливые голоса, стук каблуков по коридору. Все на ушах.

— Акционер приезжает, — шепчут сотрудники, переглядываясь так, будто речь идёт не о человеке, а о грозе. Он злой… загадочный…

Имени никто не называет. Никто даже в панике не удосуживается объяснить, кто это. Лишь витает туманная картинка: «акционер, гроза офиса». И чем больше о нём говорят, тем сильнее в груди оседает неприятное волнение.

Я перебираю папки в кабинете Виктора Семёновича, пока он ушёл трясти бухгалтерию. Стою на стремянке, на цыпочках тянусь к верхней полке, листаю страницы в поисках той самой платежки, которую, по словам бухгалтеров, потеряли.

— Ну где же ты… — шепчу я, чувствуя, как затекает шея и ноет поясница.

И тут за спиной тихо щёлкает дверь.

Я не оборачиваюсь, только сокрушённо бросаю:

— Виктор Семёнович, ну я не могу её найти, как сквозь…

Слова застревают в горле.

Потому что напротив меня стоит Марк...

Мир сжимается в одну точку. Воздух густеет, становится вязким. Даже секундная пауза кажется вечностью. Его взгляд медленно скользит по мне: снизу вверх, от щиколоток по ногам, задерживается на коленях, потом выше — на линии бёдер, на талии… и только после встречается с моими глазами.

Взгляд прожигает. Я задыхаюсь. Юбка-карандаш, строгая, закрытая — и вдруг кажется, будто на мне ничего нет. И это делает меня уязвимой до дрожи. Слишком близко. Слишком откровенно.

Он делает шаг.

Папка выскальзывает из моих рук, с глухим шлепком падает на пол. Я вцепляюсь в поручни стремянки, собираясь спуститься. Но не успеваю.

Он подходит вплотную. Его ладони по-хозяйски ложатся на мои бёдра, будто всегда имели на это право. Одним уверенным движением он снимает меня со стремянки, как пушинку, словно я ничего не вешу.

Я оказываюсь в его руках. Слишком близко. Его глаза снизу вверх смотрят так, что у меня кожа покрывается мурашками, дыхание перехватывает. В этом взгляде всё: голод, сила, жёсткость, решимость. Он буквально поедает меня глазами, и я не могу пошевелиться.

Всё моё тело вспоминает его раньше, чем разум успевает опомниться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 35

Марк медленно опускает меня на пол, но его руки не отпускают сразу. Они задерживаются, скользя по моим бедрам с томительной медлительностью, как будто он изучает каждый изгиб моего тела.

Пальцы крепко сжимают мою талию, оставляя жаркие отпечатки через тонкую ткань платья, будто намеренно проверяя мою уязвимость, растягивая момент до предела. Они поднимаются выше, скользя по рёбрам, и я чувствую, как огненные следы пробираются сквозь ткань, сжигая всё на своём пути.

Его хватка становится крепче, замыкая меня в невидимых кандалах, от чего по моей коже пробегают мурашки, а внутри всё сжимается. Жар желания смешивается с паникой, создавая сладостную муку.

Марк наклоняется ближе, его губы почти касаются моего уха, и горячее дыхание обжигает кожу, как раскалённый шёпот. Оно вырывается хрипло, с сдавленным рыком, будто он сам борется с неконтролируемым зверем внутри.

— Как же я соскучился… — выдыхает он, и эти слова, низкие и полные первобытного голода, пронзают меня, заставляя сердце сделать болезненный, тяжёлый удар и застыть в груди.

На мгновение я теряю голос — всё, что я могу, это ощущать, как его близость сжигает остатки рассудка. Мысли разбегаются, как испуганные птицы, и только его запах заполняет мои лёгкие. Из последних сил, срывающимся голосом, я выдавливаю:

— Отойди… те. Пожалуйста.

Он морщится от этого формального "вы", будто я ударила его, и лицо Марка искажается от раздражения. Но в его глазах вспыхивает опасная искра — смесь злости, уязвлённого эго и необузданного, животного желания, которое заставляет моё тело напрячься в ответ.

— А чего это? Боишься меня? — спрашивает он, голос низкий, с насмешливой хрипотцой, которая вибрирует в воздухе, дразня мои нервы.

Я поджимаю губы, отводя взгляд, пытаясь спрятаться от его пронзительного взгляда, который кажется способным раздеть меня до души.

— Мы чужие люди, — произношу медленно, с усилием удерживая голос от дрожи. — Я прекрасно помню все ваши слова. Всё, что вы сделали. Я больше такой дурой не буду.

Он смотрит на меня внимательно, наклоняет голову чуть набок, как хищник, оценивающий добычу перед прыжком. Уголки его губ трогаются хищной, почти дьявольской усмешкой, и я чувствую, как его злость смешивается с азартом, создавая электрический заряд между нами.

— А глаза твои говорят другое, — отвечает он, голос опускается до мурлыкающего рыка, как у кота, играющего с мышью, и его взгляд скользит по моему лицу, задерживаясь на губах, на шее, где пульс бьётся предательски быстро.

— Вы себе придумали… — шепчу я, и щёки мгновенно заливает жар, будто он видит сквозь меня. Горло сжимается, слова едва пробиваются наружу.

Тепло его тела обволакивает меня, а голос смягчается, превращаясь в гипнотический шёпот, от которого по спине бегут мурашки:

— Возможно. Тогда скажи мне, что больше ничего ко мне не чувствуешь и не хочешь меня. Скажи прямо, Лиза, и я уйду.

Но я молчу. Тело предаёт разум, пульс бьётся в такт его дыханию, и в груди разгорается безумное притяжение — ненавистное, но манящее, как запретный плод. Я ненавижу его за это, но не могу оторвать взгляд от его губ, от напряжённых мышц под рубашкой, которые вырисовываются с каждым движением.

Он не даёт мне времени собраться. Вдруг резко подхватывает меня на руки, и мир рушится, переворачивается с ног на голову. Его плечо под моей ладонью — твёрдое, как сталь, а его сила заставляет моё тело дрожать от смеси страха и возбуждения. Дыхание сбивается, сердце колотится в бешеном ритме, и я чувствую, как его грудь прижимается к моей, передавая жар его тела.

— Поставь меня на место! — кричу я в панике, кулаком бью по его плечу, но удары слабые, потому что пальцы сами вцепляются в него, чтобы не упасть. — Ты подонок! Негодяй! Куда ты меня тащишь?!

Он усмехается, и этот низкий, хриплый звук только раззадоривает его.

— В ЗАГС. На Луну. Хоть на край света, — бросает Марк, и от этого у меня холодеет внутри, но жар между ног усиливается. — Можешь выбирать, детка.

Я бьюсь в его руках, но хватка у него железная, и я чувствую, как моё тело реагирует на эту силу, предавая меня ещё сильнее. Его глаза сверкают, тёмные, как бездна.

— Но знай одно, Лиза: я тебя больше никуда не отпущу. Ты только моя девочка.

И я чувствую, как где-то глубоко, в самом потаённом уголке души, просыпается отклик — горячий, стыдный, неконтролируемый. Моя кожа пылает под его руками, соски твердеют от его близости, и я ненавижу себя за то, что хочу его, несмотря на всё.

Мы вылетаем из кабинета, как ураган, и коридор замирает. Сотрудники таращат глаза, кто-то роняет папку, листы с шелестом разлетаются по полу, кто-то резко отворачивается, будто лучше сделать вид, что ничего не видел.

Но Марка это не останавливает. Его шаги быстрые, уверенные. Так идёт человек, который привык что мир подстраивается под него и никогда не спрашивать чужого разрешения.

— Не твоя я! — мой голос срывается на визг, ладони пылают от ударов. Я колочу его в грудь, в плечо, по рукам, но чем больше я бью, тем крепче он держит. — Никогда не была и не буду! Не трогай меня больше никогда!..

Он даже не вздрагивает. Словно мои удары — не боль, а признание, крик отчаяния, который он слушает молча, упрямо.

Мы вырываемся на улицу, и холодный воздух обрушивается на нас ледяным душем. Дыхание сбивается, щеки обжигает, но легче не становится. Я дёргаюсь, извиваюсь, пытаюсь вырваться, но его руки, словно стальные обручи. С каждым моим движением хватка только крепче.

Силы тают. Крики рвутся сиплым шёпотом. Сердце бьётся так, что кажется еще чуть-чуть и сломает рёбра, но это уже не борьба, а бессилие. В какой-то момент я понимаю — всё. Я выдыхаюсь.

Обессиленно закрываю глаза, падаю ему на руки, позволяю нести. Пусть. Упертый баран!

— Ну что, наоралась? — его голос хриплый, низкий, и в нём нет насмешки. Там раздражённая нежность, почти боль.

Я распахиваю глаза и шиплю, уставившись в его лицо:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Куда ты меня тащишь?!

Он останавливается возле машины. Металл холодно поблёскивает в утреннем свете. Он прижимает меня ближе, словно нарочно подчёркивает: я не вырвусь, не уйду. Его дыхание обжигает щёку.

— Я же сказал: куда захочешь, — отвечает он медленно.

Упрямство просыпается, злое и обиженное. Я сжимаю зубы.

— Правда?

Он чуть прищуривается.

— Абсолютно.

Смотрю прямо ему в глаза, словно бросаю вызов. Внутри всё дрожит от адреналина, но я не отступлю.

— Тогда… — я специально делаю паузу, позволяя себе кривую усмешку. — В «Парадиз».

Этот отель — символ недосягаемости. Роскошь за пределами реальности. Цена за ночь там равна моей месячной зарплате. Туда даже мечтать стыдно. Я хочу, чтобы он сдулся. Чтобы сказал: «Ты что, с ума сошла?» — и всё это рухнуло.

Марк смотрит на меня пару секунд, и в его взгляде вспыхивает опасная искра, тень усмешки.

— «Парадиз», значит?

Я киваю. Из вредности. Из злости. Пусть сдаст назад. Пусть признается, что все его понты — пустые.

Но он вдруг открывает дверцу и аккуратно, слишком аккуратно, усаживает меня на сиденье, словно я — не бунтующая женщина, а драгоценный груз. Его пальцы невольно скользят по моим коленям, задерживаются на талии, и у меня перехватывает дыхание.

— Тогда держись покрепче, девочка, — его голос хриплый, тягучий, и от этого по коже пробегает ток. — Мы едем в «Парадиз».

Я застываю. Удар в солнечное сплетение был бы проще перенести.

Он что, издевается?

Или всерьёз?..

Глава 36

Я сижу, вжавшись в кресло, сердце колотится как бешеное, будто хочет выскочить из груди и убежать куда подальше. Хотя... Нет, вру я себе! Стоит Марку только руку протянуть, и оно само прыгнет ему в ладонь.

Я назвала «Парадиз» назло, хотела его задеть, показать, что даже у него есть предел самоуверенности. Думала, он хотя бы фыркнет, скажет, что я с ума сошла. Но он даже глазом не моргнул. Ни одной эмоции. Только пальцы на руле стиснуты, и эта усмешка, от которой кровь то стынет, то вскипает в венах.

Мы едем по трассе, я тайком смотрю на него. У него резкие скулы и прищуренные глаза. Он такой спокойный и уверенный, что, кажется, даже воздух вокруг подчиняется ему.

Я чувствую, что он знает каждое мое движение и слышит мое дыхание, даже не глядя на меня. Это сводит с ума больше, чем если бы он прямо смотрел.

Прикусываю губу и сразу жалею. Марк бросает на меня короткий, но выразительный взгляд. Я отворачиваюсь к окну, чтобы скрыть свои горящие щеки и порочные мысли, которые, кажется, написаны у меня на лице.

Память, как назло, не отпускает. Ярко рисует в голове его теплые пальцы на моей талии, дыхание обжигающее у уха, мурашки по коже. Внутри всё горит, и я злюсь на себя за то, что тело меня не слушается.

Вдруг перед глазами появляется большое красивое здание под названием «Парадиз». Оно как будто возникло из ниоткуда. Высокий забор с красивыми узорами окружает территорию. Там растут зелёные деревья и работают фонтаны с подсветкой. Мраморные лестницы, которые блестят от света из окон, создают ощущение невероятной роскоши. В этом месте богатство не прячется, а наоборот, ярко демонстрируется. Это место для тех, кто хочет отдохнуть и показать, насколько они богаты и успешны.

Марк выходит первым. Он резко открывает дверь, и я даже не успеваю ступить на землю, как он подхватывает меня.Опять поднимает меня легко, будто я пушинка.

— Поставь меня! — кричу я, колотя его по груди. Мои пальцы ощущают твердые мышцы, горячие, как огонь. — Я сама умею ходить! И не прикасайся ко мне больше!

Он наклоняется ближе, и в его глазах загорается та самая искра, от которой у меня подкашиваются ноги.

— И не мечтай. Теперь я буду тебя трогать и носить на руках, сколько захочу. Столько времени потеряно впустую, — выдыхает Марк с хриплой усмешкой. В его голосе столько удовольствия, что я захлебываюсь от возмущения и его наглости.

Стискиваю зубы и выдавливаю:

— Ты ничего не получишь! И не надейся! Я с тобой в одном номере ночевать не буду!

Марк усмехается, сжимает меня крепче, как будто говорит: «Моё». Его шаги по мраморному полу отдаются у меня в груди, и мне становится трудно дышать.

— Посмотрим, — припечатывает он.

На ресепшене девушка сначала улыбается — вежливо, дежурно. Но как только слышит его фамилию, её лицо меняется: улыбка становится шире, движения резче, в глазах вспыхивает почтительное внимание. Ещё бы.

Похоже, Волкова здесь знают прекрасно. Наверняка он не раз приводил сюда своих девок. Бабник чёртов. Желудок сводит от ярости при одной только мысли об этом.

— Номер люкс, — бросает он ровным голосом, даже не удостаивая меня взглядом.

Я вскидываюсь, едва не ударя ладонью по стойке:

— Нет! Два разных номера! Лучше вообще на разных этажах. А если можно — так в разных корпусах!

Марк поворачивает ко мне голову. Его взгляд обрушивается, как удар. Тёмный, тяжёлый, властный. Словно раскалённый металл прожигает до костей. Он всё слышит. Каждое слово. Но слушать? Даже не собирается.

— Люкс, — повторяет спокойно, словно ставит точку. — Один номер. У нас же медовый месяц.

Я задыхаюсь, чувствую, как к щекам приливает жар:

— Это неправда!

Девушка хлопает ресницами, не понимает, что происходит, смотрит то на него, то на меня, но всё равно оформляет номер. Я просто киплю от злости и обиды, а он смотрит на меня так, будто я его собственность. Взгляд и поведение у него такие, что хоть кричи, хоть ругайся — ничего не изменится.

Волков берет ключ-карту и, не обращая внимания на то, что я готова его убить, тащит меня на руках через холл.

А холл — как сцена театра: мужчины в безупречных костюмах обсуждают дела, женщины в платьях медленно проходят мимо, оставляя за собой облако дорогих ароматов. Всё сияет богатством и холодной роскошью, и только мы с ним словно сбежавшие из дурдома.

Я ору, шиплю, царапаюсь, как сумасшедшая, требую, чтобы он поставил меня на место. Но Марку вообще пофиг. Он идёт себе как ни в чём не бывало, гордо, будто так и надо. Как будто тащить на руках женщину, которая бьётся в истерике и орёт, это нормально. И ему абсолютно плевать на все эти осуждающие взгляды.

Вижу краем глаза, что кто-то шепчется, кто-то смотрит на нас в шоке, а кто-то просто пялится с любопытством. Мы реально выглядим как чокнутая парочка, и я чувствую, как он еле сдерживает смех.

Марку весело! Ему нравится, что мы для них как шоу. А я? Внутри у меня все кипит от злости и стыда...

Он идет к лифту, будто все вокруг - просто декорации. Его руки на мне - вот что реально. Держит крепко, но не грубо, как будто я только его.

От этого сердце стучит быстрее, чем я успеваю возразить. Не успеваю даже рассмотреть ни фонтан в центре холла, ни тончайшие мраморные резные детали стен. Всё моё внимание приковано к его телу, к его запаху, к этому ощущению тотального контроля.

Двери лифта закрываются, и мы остаёмся в тесной кабине. Тишина становится вязкой, словно перед грозой. Воздух кажется наэлектризованным, наполненным озоном. Дыхание Марка чувствуется на моей коже, и внизу живота всё сжимается в тугой узел.

— Поставь меня, — выдыхаю я, голос слегка дрожит от напряжения. — Немедленно, — добавляю я чуть тише, не отрывая от него взгляда.

— Ты так настойчиво об этом просишь, что мне хочется сделать наоборот, — отвечает Марк хрипло, его взгляд становится тяжёлым. Уголки его губ поднимаются в хищной полуулыбке.

Вопреки своим словам, он ставит меня на пол, но не отпускает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Резко прижимает меня к зеркальной стене, нависая всем телом. Его ладони по обе стороны моего лица, словно я в клетке. Это ощущение невыносимо опасно, но до боли сладко. Кажется, он видит всё: мои мысли, слабости, желания, которые я пытаюсь подавить.

— Скажи, что не думаешь обо мне каждую ночь, — его голос низкий, вибрирующий, словно ток проходит по коже. Он наклоняется так близко, что я чувствую тепло его губ на своей коже, и наши взгляды переплетаются. В его глазах читается желание. — Потому что я, чёрт возьми, только о тебе и думаю, Лиза...

Мир качается. Я открываю рот, готовая выкрикнуть: «Да пошёл ты!», но из горла вырывается лишь резкий вдох, полный отчаяния и предательства собственного тела. Он слишком близко. Слишком реально. Его запах — терпкий, мужской, до боли знакомый. Его грудь рядом, его руки держат, его колено скользит вперёд между моих ног…

Я вздрагиваю всем телом, едва сдерживая стон, который готов сорваться с губ. Внутри всё сжимается в болезненный узел, в котором странное, пугающее удовольствие.

— Видишь? — шепчет Марк, касаясь невесомо своими губами мои, и от его голоса и этих прикосновений кружится голова. — Твоё тело не врёт.

Я судорожно сжимаю губы, в отчаянной попытке заглушить то, что готово вырваться. Потому что он прав. Потому что я не могу отрицать предательское желание, которое прорывается сквозь злость и страх.

Ловлю каждый его вдох, каждое движение его губ у моих. И это уже пытка, сладкая и мучительная.

Лифт звенит. Двери раскрываются с сухим звоном, словно мир зовёт меня обратно к реальности. Но я не могу вдохнуть полной грудью. Воздуха просто не хватает.

Прежде чем я успеваю выдохнуть хоть слово, Марк резко целует меня. Настоящим поцелуем — быстрым, властным, таким, от которого меня пронзает ток. Я задыхаюсь, сердце бьётся в горле, а он уже отстраняется, будто ничего не случилось.

И в ту же секунду его руки вновь подхватывают меня, будто я лёгкая кукла, и несёт к номеру.

Тяжёлая дверь захлопывается за нашими спинами, отрезая нас от всего мира. Наступает тишина — густая, липкая, наполненная только нашим дыханием. Он ставит меня на ноги, но ладонь остается на моей талии.

— Я сейчас закажу еду, — голос у Марка слишком спокойный, от этого у меня пробегает холодок по коже. — Но мы не выйдем отсюда, пока не поговорим.

Мотаю головой и машинально отступаю на шаг, но упираюсь в стену.

— Ты можешь беситься, орать, строить из себя чужую, — продолжает он тихо, почти ласково. — Но я тебя не отпущу. Ни сегодня, ни завтра.

— Не имеешь права, — шепчу я, хотя голос предательски дрожит. — Мы не вместе. И никогда больше не будем.

Марк делает шаг ко мне. Второй. Пространство тает. Его ладонь ложится на стену рядом с моим лицом, и воздух густеет, будто его стало вдвое меньше.

— А твоё сердце согласно с тобой? — он склоняется ближе. Его голос низкий, вибрирующий, разливается по венам, как яд. — И тело? Оно солидарно?

Я пытаюсь отвернуться, но его пальцы подхватывают мой подбородок, заставляя снова встретиться взглядами. Моё сердце бьётся так сильно, что кажется, он слышит его сквозь кожу.

Всего полсантиметра — и его губы коснутся моих. Всего одно моё движение — и это случится. Я сжимаю кулаки до боли, пытаюсь удержать себя. Но тело, проклятое тело, тянется к нему.

Глава 37

Я застываю. Но Марк не целует. Останавливается.

— Ты думаешь, я использовал тебя и выкинул, — говорит он еле слышно, но каждое слово бьёт, как плеть. — Но это не так.

— Лучше не ври, — выдавливаю, горло сжимается так, что едва прохожу воздух. — Я помню каждое слово. «Ты ещё здесь?» И деньги на столе. Как за услугу.

Он качает головой, выдыхает тяжело, будто сам себя давит.

— Это было специально. Жёстко, мерзко — да. Я сделал так, чтобы ни у кого не осталось сомнений, что ты — на один раз. Чтобы Андрей списал тебя со счетов.

Я замираю, его слова оседают внутри ледяными осколками.

— Он и так уже догадывался о нас, — продолжает Марк, глаза прищурены, голос глухой, будто сдерживает крик. — Слепой бы не увидел, как меня на тебе клинило. Как ты на меня смотрела. Он не тупой — легко сложил два плюс два. Да и ко мне ты сорвалась ночью, когда его люди следили за тобой.

Я моргаю — вспышки той ночи накатывают: дорога, звонок, его руки на мне. Я думала, я выбираю. А выходит, за мной следили.

— Я понимал, что если не приеду тогда, ты перестанешь мне доверять, — продолжает он, и в голосе — усталость, злость на самого себя. — Но и не мог я себя остановить. Пора было выводить тебя из игры.

Он делает шаг ближе, и я чувствую, как дрожит напряжение в его теле.

— Он не трогал тебя, пока считал бесполезной, — Марк обрывает тише, но так твёрдо, что сомнений не остаётся. — Пока думал, что ты мне никто.

Я вдыхаю резко, словно меня ударили под рёбра.

— После той ночи я понял, что всё иначе. Что ты — мой слабый нерв. И если он узнает о нас, он в первую очередь ударит по тебе.

Он опускает голову чуть ниже, почти касается лбом моего виска.

— Поэтому я сделал так, — его голос становится жёстким, каждое слово будто высечено на камне. — Дал ему картинку. Грязную. Отталкивающую. Но безопасную для тебя.

Вжимаюсь в стену, пальцы цепляются за холодное стекло за моей спиной. Мне больно от каждого слова, но ещё больнее от того, что часть меня верит.

— Только я не смог держаться от тебя подальше, — глухо произносит Марка, смотря на меня с тоской. — Поэтому Андрей что-то начал подозревать. Я держал хвост за ним и хвост за тобой. Всячески старался помогать тебе. Даже твоим друзьям работу вернул. Действовать напрямую было сложно, и я зашёл через Алину. Но когда Андрей понял, что я обманул его, что я продолжаю присматривать за тобой, подкидываю помощь… он отыгрался через твою мать.

Он делает паузу, и в комнате становится невыносимо тихо.

— Мои люди провели расследование и нашли доказательства, что это был поджог, — добавляет он глухо.

Я сглатываю. Не веря своим ушам. Андрей чуть не убил мою маму?..

— Алина тебе помогала? — усмехаюсь невесело, складывая в голове пазл. — Я догадалась уже и сама… стоило увидеть тебя в кабинете. Но… зачем она так?

— Алина помогала мне за твоей спиной с самого начала, — отвечает он прямо, не моргая. — Потому что я поставил ей условие: лечу её брата, вытащу его из ямы — она помогает обеспечивать тебя всем необходимым. И молчит. Потому что ты бы отказалась от всего. От денег. От курсов. От операции маме. Показала бы свой характер — и оказалась бы в заднице.

Закрываю глаза на секунду, и передо мной тут же всплывают слова и поведение Алины. Её нервные пальцы, теребящие ремешок сумки. И я впервые понимаю её виноватый взгляд.

Она ни разу не обмолвилась про своего брата... Вообще все вокруг действовали за моей спиной, даже не посоветовавшись со мной. Будто я дитя неразумное. Это ужасно неприятно.

— А в магазине? — спрашиваю хрипло. — Андрей был там. Это твои люди помогли мне убежать?

— Да, — кивает Марк. — Те двое, что скрутили его на асфальте, — мои. После того вечера он снят с поля. У него больше нет рычагов. Он не подойдёт к тебе больше. Никогда.

— Что ты с ним сделал?

— Посадил, — отвечает он, словно это самое простое. — Стал бы ещё руки об эту пакость марать.

— Почему ты сразу не рассказал мне все это? — слова вырываются сами, срываются с губ почти с криком. — Я… я отдала тебе всю себя. Свою любовь. Ты мог просто… сказать.

Он отступает на полшага, но не уходит. Стоит напротив, и смотрит так, будто каждое слово ему приходится выкалывать из себя каленым железом.

— Если бы я сказал, ты стала бы моей официально. А значит — его мишенью. Андрей всегда бьет по самому уязвивому месту, Лиза. Я не был до конца уверен, что успею спрятать тебя, если он победит. Война началась задолго до тебя. Я тянул время, строил заслоны и легенды. Скотская легенда, что ты мне никто. Ты меня за это ненавидишь и имеешь на это право. Но именно эта ложь держала тебя вне его интереса.

И вдруг в груди становится так тесно, будто меня сжали тисками. Я не знаю, чего во мне больше — ненависти к нему за каждую циничную реплику, за унижение, за то, как он растоптал мою любовь… Или страшного облегчения. Облегчения от того, что всё это время он держал меня на расстоянии ради защиты.

— Лиза… я не умею объяснять красиво. Но то, что ты думаешь… что я просто использовал тебя и выкинул — это не так. Никогда не было так. Когда я делал вид, что ты мне безразлична, внутри я себя рвал на куски. Ты не должна была оказаться втянутой в это дерьмо. Но ты оказалась. И теперь… ты — единственное, что у меня есть.

Я замираю, чувствуя, как что-то предательски дрожит внутри. Его слова звучат не как красивая речь, а как искреннее признание. Но слишком поздно...

— Марк… — выдыхаю я, но он перебивает:

— Я облажался. Жёстко. Я сделал так, что ты чувствовала себя грязью, чужой, ненужной. Я бы всё отдал, чтобы вернуть то утро и сказать тебе правду. Что это была лучшая ночь. Что ты самая чистая и сладкая девочка на свете. Но я сделал по-другому. Чтобы отвезти подозрения, чтобы Андрею и его людям ты показалась неважной. А тебе показалось, что я мразь. Прости меня, моя девочка.

Он говорит это глухо, но глаза горят так, будто внутри него пожар. И мне становится ещё хуже.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Качаю головой. Слова еле протискиваются сквозь горло:

— Я услышала тебя. Мы поговорили?

Марк тяжело вздыхает и даже отводит взгляд на секунду, будто не может выдержать. Потом возвращает его обратно — упрямо, тяжело.

— Да.

Внутри у меня всё скручивается в тугой узел. Я вспоминаю его слова в то утро, снова и снова, те деньги на столе. И понимаю, что рана от его поступка слишком глубока.

— Я хочу уйти, — выдыхаю наконец. — Просто уйти отсюда.

Марк долго молчит. Лицо каменное, но челюсть сжата так, будто он сдерживает тысячи слов. Потом он делает шаг назад. Его руки бессильно опускаются.

— Дверь там, — хрипло произносит он.

Эти два слова звучат так, будто он вырывает их из себя силой.

Я обхожу его. Колени дрожат, будто не мои. Он стоит неподвижно, только глаза провожают меня. Когда я касаюсь ручки двери, внутри всё сжимается: мне кажется, я не смогу сделать этот шаг. Но я делаю.

В коридоре холоднее, чем в номере. Воздух резче, стены белее. Я иду, почти не разбирая дороги, а сердце колотится, будто хочу бежать. Но трясёт меня не только от злости.

А потому что ухожу я телом. Но не сердцем… Оно навсегда остается с ним.

Глава 38

Но стоит выйти на улицу и тут же путь мне преграждает чёрный внедорожник. Массивный, с хищным блеском фар и тонированными стёклами, из-за которых ничего не видно. Машина будто дышит своим низким рокотом.

Дверца распахивается сама собой, как в кино. Из салона выходит мужчина в тёмной куртке, высокий, плечистый, с холодным взглядом. Сразу становится ясно: спорить с ним бессмысленно.

— Марк Евгеньевич приказал отвезти вас домой, — произносит он ровно, безэмоционально, как будто зачитывает сухой приказ.

Я открываю рот, чтобы возразить, сказать хоть что-то — «не надо», «оставьте меня»…

Но губы тут же смыкаются. В груди пусто. Аргументов нет. Все мои вещи остались на работе: сумка, телефонная зарядка, даже ключи. Здесь я оставаться не хочу, да и идти больше некуда.

Я просто киваю и сажусь в машину. Салон встречает запахом кожи и терпкого, мужского парфюма. Двигатель урчит низко и ровно, будто убаюкивает.

Мы заезжаем в офис. Я быстро вхожу, беру свои вещи с рабочего места. Стол уже чужой, холодный. Кажется, будто меня здесь никогда и не было. Всё это — не моё. И никогда не было.

А потом едем в квартиру, где мы с Алиной жили эти последние месяцы.

Дверь отворяется, и меня накрывает запах еды. Тёплый, уютный, домашний. В кухне весело щёлкает сковорода, из колонки льётся музыка. Голос певицы мягкий, обволакивающий, будто специально создан, чтобы под него расслабляться.

Алина напевает вполголоса, кружится между плитой и столом. Она то пробует соус на ложке, то смеётся сама с собой, то подпевает припеву, словно вокруг ничего плохого никогда не происходило. Она вся в этом моменте такая лёгкая, счастливая. В хорошем настроении.

Я останавливаюсь в дверях кухни. Молчу. Долго наблюдаю за ней.

Смотрю, как она машет ложкой в такт музыке, как у неё искрятся глаза, как будто всё у нас в порядке. Как будто предательства не было.

И внутри меня всё постепенно каменеет.

Алина оборачивается и мгновенно всё понимает. Улыбка, которая ещё секунду назад играла на её лице, тает, как лёд под солнцем. Плечи оседают вниз, глаза становятся виноватыми, будто она застигнута на месте преступления. Губы едва шевелятся, и я улавливаю тихое:

— Прости…

Но у меня нет ни сил, ни слов. Все слова сгорели раньше, когда рушилось доверие. Я лишь качаю головой.

Разворачиваюсь и иду в комнату собирать вещи.

Каждое движение словно в воде: замедленное, вязкое. Молния чемодана звенит слишком громко, вешалки лязгают, ткань шелестит под руками, но всё это — механика. Я действую автоматически, но внутри меня всё кричит.

Музыка из колонки продолжает играть. Весёлая, живая. Слова песни режут слух своей чуждостью, как будто это не для меня, не про меня.

А у меня внутри пустота. Настолько глубокая, что кажется, если заглянуть внутрь, то можно свалиться.

Чемодан наполняется слишком быстро, будто я сама спешу выбросить отсюда каждую вещь, всё, что хоть краем касалось этой квартиры, этого предательства.

За спиной слышу осторожные шаги. Её дыхание прерывистое, будто она боится даже шумно вздохнуть.

Алина стоит в дверях. Не заходит, не вмешивается. Просто смотрит.

— Лиза… — её голос тихий, осторожный, как у человека, который пытается заговорить с ребёнком, готовым разрыдаться. — Я не хотела тебе врать.

Я резко поднимаю глаза на неё. Горло сжимает так, что слова рвутся наружу хрипом:

— Но врала, — отвечаю я. — Каждый день. Смотрела мне в глаза, и врала.

Она опускает голову. Пальцы сцепляются, переплетаются, словно ищут хоть что-то, за что можно зацепиться. Я вижу, как у неё дрожат руки.

— Ты бы не согласилась иначе, — говорит она глухо. — Ты бы упёрлась рогом, отказалась. А у тебя мама, работа, учеба на носу, бесконечные проблемы… Я видела, как ты всё тащишь одна. Я не могла просто стоять и смотреть.

Я коротко хмыкаю — сухо, без смеха. Во рту пустыня.

— Поэтому решила решать за меня? — слова выходят медленно. — Вме-сте с ним?

На «с ним» у неё дёргается уголок рта. Губы дрожат.

— Лиза… — она делает шаг, будто готова подойти, и тут же замирает, словно наткнулась на невидимую стену. — Он… спасал тебя. Я это видела. Он за тебя рвал. Да, он жестокий, да, он говорил мерзости, делал ужасные вещи… Но если бы не он, Андрей тебя бы просто… — она сглатывает. — Стер. А я… я только помогала. Ради тебя. И… ради брата. Он обещал вытащить его. И вытащил. Я не могла отказаться.

Я защёлкиваю чемодан так резко, что щёлчок, кажется, отскакивает от стен. Вскакиваю.

— Ради брата? — руки трясёт, я переплетаю пальцы, чтобы не было видно. — А я? Хоть раз ты подумала обо мне? Что со мной будет, когда я узнаю? Каково — понимать, что моя лучшая подруга всё это время была на его стороне? Держала меня за дуру...

Алина поднимает на меня глаза. В них мокрый блеск, злость на себя и на мир.

— Я всегда была на твоей стороне! — почти срывается на крик. — Всегда! Только способ выбрала такой, который ты никогда бы не приняла. Я знала, что потеряю тебя. Знала, что однажды ты узнаешь всё и возненавидишь. Но я всё равно сделала это. Потому что живая и злая ты — лучше, чем гордая и мёртвая.

Я смотрю на неё долго. Слишком долго. И понимаю, что сил нет ни ругаться, ни плакать. В груди — тишина, густая, как туман.

— Поздно, Алин, — говорю ровно. — Ты уже потеряла моё доверие. Прощай.

Она вздрагивает, будто я ударила её ладонью. Плечи оседают. Губы беззвучно шевелятся, как у человека, которого внезапно лишили воздуха. А потом она медленно отступает и уходит прочь из комнаты.

А я беру чемодан, поднимаю его и иду к двери.

Просто захлопываю за собой дверь и иду прочь. Чемодан стучит колёсиками по асфальту: тук-тук-тук, как нервный метроном. В ушах гулко пульсирует одна мысль: хватит.

На вокзале беру билет на ближайший поезд. Не смотрю какие места. Всё равно. Лишь бы побыстрее уехать отсюда. От этого города, от этих лиц, от этой липкой лжи, что не оттирается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пока жду посадки, покупаю кофе в бумажном стакане. Пар щекочет лицо. Делаю глоток — горечь режет язык. Но настоящая горечь не в кофе. Она внутри: густая, как деготь.

Слёзы подступают, глаза мутнеют, и я стискаю зубы так, что сводит челюсть. Держись.

Громкоговоритель сипло объявляет отправление чужих поездов, кто-то смеётся у автомата с водой, катятся по плитке чемоданы, пахнет влажным железом. Я вытираю уголки глаз тыльной стороной ладони и делаю ещё один глоток, будто это лекарство, которое должно всё починить.

Хватит с меня этой «лучшей жизни». Хватит обещаний, которые рвутся, как тонкая нитка. Хватит красивых слов, за которыми пусто. Каждый, кому я доверилась, предал. Каждый.

Поезд приходит, я втискиваю чемодан под сиденье, падаю одетая на полку. Тряска убаюкивает, уносит. Сквозь мутное стекло промелькивают огни станций, редкие дома, чёрные полосы леса — как царапины по ночи. Отражение моего лица плывёт поверх темноты и огней — усталое, бледное, чужое. Я ловлю себя на том, что считаю столбы вдоль пути, как в детстве, чтобы не думать.

Где-то там, позади, в темноте остаётся весь этот кошмар. Я заставляю себя в это верить, как в заклинание.

Родная станция встречает сухим холодом. Упрямо тащу чемодан на остановку. Шаги гулко отдаются в груди.

Подъезд встречает полумраком. Лампочка на пролёте перегорела, лифт ворчит и ползёт еле-еле. Ключ поворачивается в замке с тугим щелчком.

Я открываю дверь маминой квартиры — и выдыхаю.

Опускаю чемодан, прислоняюсь спиной к холодной стене и закрываю глаза. Делаю долгий вдох, до боли в рёбрах, и такой же долгий выдох.

Всё. Теперь с чистого листа. Всё с начала.

Глава 39

Мама постепенно идёт на поправку. Потихоньку, медленно, но с каждым днём я вижу в ней ту женщину, которую почти потеряла.

Ожоги практически заживают, улыбка всё чаще повляется на ее лице, в голосе больше тепла. Иногда она сама начинает разговор, спрашивает про мои дела, про планы. И в её глазах больше нет той мутной пелены, от которой я отворачивалась раньше. Она изменилась. Правда изменилась. И это единственное, что даёт мне силы двигаться дальше.

Я устроилась в магазин неподалёку. Не работа мечты, конечно: целый день таскать коробки, отвечать клиентам и считать сдачу. Руки не привыкли, болят, ноги гудят к вечеру, а голова пухнет от потока людей. Но зато — рядом с домом, без лишних трат на дорогу.

Но стоит только подумать о том, что теперь всё зависит только от меня, как внутри поднимается злость. Потому что… не зависит!

Я чувствую, как кто-то тянет за ниточки моей жизни. Каждый раз, когда я иду в банк или открываю приложение, чтобы оплатить счета за квартиру, там уже красуется надпись: «Оплачено».

Как будто я живу не сама, а под чьей-то опекой. Каждую неделю, стабильно, как по расписанию, курьер привозит огромные пакеты. Сыры, фрукты, мясо, рыба — всё дорогое, то, чего я сама никогда бы не купила.

Мама смеётся: «У нас теперь королевский стол». А я сижу, сжимая вилку в руке, и думаю: «Спасибо, конечно, но я же не просила!»

Даже сиделка продолжает приходить, и когда я пытаюсь уточнить оплату, мне отвечают, что «всё улажено заранее». Оплачено вперёд. На месяцы вперёд.

Я прекрасно знаю, чьих это рук дело. Марк. Кто же ещё?

Он всё так же управляет моей жизнью, только теперь тихо, из тени. Оплаченные счета, курьеры с едой, сиделка для мамы — всё это его невидимые руки. Он купил меня, купил мою жизнь, только теперь делает это на расстоянии, втайне.

Я ни разу его не просила. Я бы справилась. Может, и не идеально, может, и с долгами, но сама! И это бесит. До зубного скрежета бесит.

Но одновременно… в груди поднимается странное, непривычное тепло.

Потому что он не бросил. Он всё ещё рядом — пусть и молча, пусть и издалека.

Это ощущение беспомощности и благодарности разрывает меня на части. И это ещё сильнее раздражает. Потому что я не знаю, как к этому относиться. То ли послать его к чёрту, то ли… благодарить.

Но ехать обратно, в его город, специально, чтобы высказать ему всё это? Нет уж.

Я не настолько безумная. Пусть думает, что у него всё получается. Пусть играет в своего спасителя. А я буду кипеть внутри, работать в своём магазине и делать вид, что у меня всё прекрасно и без него.

Спустя пару недель такой жизни, я сижу на кухне, дико уставшая после выматывающей смены в магазине. С задумчивым видом, скребу вилкой по тарелке, стараясь не испепелять взглядом очередные пакеты, доставленные курьером.

Вдруг в дверь раздаётся звонок. Долгий, настойчивый, вырывающий меня из оцепенения.

Я, уже готовая накричать на очередного доставщика, подхожу и рывком открываю дверь. На пороге — Алина.

Моё сердце делает сальто, потом падает куда-то в пятки. Первая мысль — конечно, Марк. Опять он. Опять прислал её «разведкой», чтобы загладить вину, чтобы проследить, чтобы протиснуться в мою жизнь через нее.

— Серьёзно? — голос у меня сухой, как наждачка. — Он снова тебя подослал?

Алина моргает, её глаза полны обиды, но она сдерживает себя. Качает головой.

— Лиз, я сама.

Я прищуриваюсь, готовая выставить её за дверь. Но тут из-за её плеча появляется парень. Высокий, с растрёпанными светлыми волосами и лёгкой улыбкой, которая не сходит с его лица. Они с Алиной чем-то похожи.

В руках у парня огромная термосумка. Из неё так сильно пахнет домашней едой, что я забываю, как дышать. Запах борща, наваристого, горячего, жареных котлет, румяного пирога с вишней… Я не помню, когда в доме так пахло.

— Привет, я Артём, — он улыбается шире, видя моё замешательство. — Тут… мама передала вкусняшки. И мы ещё купил сладости.

Я отхожу в сторону молча. Конечно, я ужасно скучала по подруге. Мне так не хватало ее и нашего общения. Но призваться в этом ей я не собиралась.

Мы садимся на кухне. Артём деловито раскладывает банки и пакеты, смеётся, рассказывает что-то про их перелет, подшучивает над Алинкой.

Я почти забываю дышать: атмосфера на кухне вдруг будто из чужой, настоящей, тёплой семьи.

Алина ловит мой взгляд и тихо говорит:

— Можно поговорить? Наедине.

Артём тут же замолкает, понимающе кивает и выходит из кухни, насвистывая под нос какую-то мелодию.

Мы остаёмся вдвоём. Алина сжимает ладони, смотрит прямо мне в глаза.

— Я хочу сказать тебе спасибо. За брата.

Я дёргаюсь. Что?

— При чём здесь я? Волкова боагодари.

— При том, что если бы Марк не чувствовал к тебе того, что чувствует… он бы никогда не пошёл на такую сделку со мной. Никогда.

Я смотрю на неё, не понимая, о чём она.

— Он помог мне. Я ему — взамен. Это была… сделка.

Я опускаю глаза, чувствуя, как у меня пересыхает во рту.

— Марк никогда бы не стал спасать чужого парня, — продолжает Алина. Её голос становится тише, почти доверительным. — Он помог мне только потому, что для него было важно защитить тебя. Лиза, я видела, как он за тебя переживал.

Я прикусываю губу, чтобы не выдать дрожь. Хочу, чтобы она замолчала.

— Прекрати, — шепчу я. — Я не хочу об этом. Ты все это говоришь, потому что он попросил…

— Марк даже не знает, что я сюда прилетела, — Алина качает головой. — Он может быть каким угодно — жёстким, упрямым, даже мерзким. Но если бы всё было только игрой или ты была бы ему безразлична, он бы не спас чужого парня ради тебя.

Я отворачиваюсь, смотрю на стену. Сердце стучит так громко, что кажется, её слова повторяются в ритм ударам. Я хочу оттолкнуть мысль, но она цепляется, как заноза. Проклятая трещина в моём убеждении: что он просто использовал меня.

Алина больше не давит. Просто садится рядом и молчит. За стеной смеётся Артём, общаясь с моей мамой. В квартире впервые за долгое время звучат голоса, живые, домашние. И вдруг я чувствую: пустота внутри стала чуть меньше. Будто к ней добавили крошку тепла.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я резко смотрю на Алину.

— Знаешь, что самое мерзкое? — мой голос предательски дрожит. — Ты же могла сказать. Хоть раз. Хоть намёком. Мы ведь… мы были ближе всех.

Она опускает глаза. Пальцы теребят край рукава, и от этого жеста у меня сжимается сердце. Она выглядит такой виноватой, такой несчастной.

— Я знала, что если скажу — ты отвернёшься, — она поднимает взгляд, и там, в глубине её глаз, я вижу не только слёзы, но и стальное упрямство. — Ты бы всё разорвала, отказалась, упрямилась. Сказала бы, что ты сама. А у тебя мама, которую нужно лечить, работа, которая едва хватает на еду, учёба. Я видела, как ты тащишь всё на себе. И понимала: если я заговорю, ты останешься с пустыми руками и врагом на хвосте. Да и брата бы не спасла...

Я хмыкаю, хотя во рту сухо, будто песок проглотила.

— Так ты решила решать за меня? Вместе с ним? Это было ужасно подло, Алин.

Она вскидывает глаза. Слёзы текут по щекам, но она не вытирает их.

— Да. Мне самой от себя гадко. Но если бы нужно было повторить, я бы ничего не изменила. Благодаря моей лжи было спасено, как минимум, двое родных нам с тобой людей. Конечно, я понимала, что однажды ты возненавидишь меня за это. Что ты никогда не простишь мне, что я лишила тебя права выбора. Но я выбрала твою ненависть. Потому что это лучше, чем твоя смерть и смерть близких.

Я закрываю глаза. И в горле — ком. Всё, что я хотела сказать, все мои претензии и обиды вдруг теряют вес. Её слова пронзают меня насквозь. Это не оправдание. Это признание.

Я долго молчу. Потом шепчу, не открывая глаз:

— Ты права. Как бы мне не хотелось этого признавать. Я не прощаю тебя. Не могу.

Открываю глаза и смотрю на неё прямо.

— Но без тебя было… пусто. Так пусто, что иногда я готова была кричать. Я скучала по тебе, Алин. Чёрт возьми, скучала.

Она вздрагивает, будто я ударила, а потом медленно улыбается сквозь слёзы. Эта улыбка разбивает остатки моего гнева.

— Я тоже скучала, — отвечает она тихо. — Каждую ночь думала, что, может, завтра ты дашь мне шанс объяснить. Напишешь, что я дрянь и это будет поводом написать тебе в ответ или хотя бы намеком, что ты злишься на меня, а на значит тебе не всё равно еще...

Мы так и сидим напротив друг друга. Слёзы не льются рекой, нет объятий, как в фильмах, нет громких извинений. Но между нами становится легче. Как будто глыба льда внутри дала трещину, и сквозь неё пробилось тепло.

Я протягиваю руку и слегка касаюсь её ладони.

— Только не ври больше никогда, — говорю я устало. — Даже если мне не понравится правда.

Она кивает, её глаза наполнены искренностью.

— Клянусь.

И в этот момент я понимаю, что моя жизнь больше не делится на «до» и «после» побега. Не на «до» и «после» знакомства с Марком. Она делится на «до» и «после» этого разговора. Я не простила, нет. Но я приняла. Приняла её, приняла себя и приняла то, что мир — это не чёрное и белое. И сейчас, впервые за долгое время, я не чувствую себя жертвой. Я чувствую себя живой.

Глава 40

Мы так и остаёмся сидеть на кухне. Разговор тянется до самой ночи: то серьёзный, то лёгкий, то смешной. Сначала мы осторожничаем, будто ступаем по тонкому льду, но чем дальше, тем больше тает ледяная стена между нами.

Алина рассказывает о брате: как он наконец устроился на работу, как мама теперь на него смотрит с гордостью. Артём из комнаты вставляет свои комментарии, и я смеюсь по-настоящему, от души.

Часы показывают за полночь, когда мы наконец решаем лечь. Кровати на всех нет, так что я стелю им на полу — матрас, одеяла, подушки. Получается что-то вроде походного лагеря. Они устраиваются рядом, перешёптываются в полголоса, и вскоре слышится их ровное дыхание.

А я остаюсь в тишине.

Лежу, уставившись в потолок, и сон не идёт. В голове крутятся слова Алины:

«Если бы ты была бы ему безразлична, он бы не спас чужого парня ради тебя».

Я ворочаюсь с боку на бок, натягиваю одеяло до подбородка, но мысли не унимаются.

Если бы для Марка это было только про игру, только про контроль… стал бы он спасать чужого пацана? Тащить его из ямы, устраивать, давать шанс? Только ради того, чтобы Алина держала меня рядом?

Нет. Там было что-то ещё.

Я сжимаю кулаки, прячу лицо в подушку, как будто так можно спрятаться и от мыслей тоже. Сердце всё равно выдаёт меня . Стучит так, что не уснуть.

А если он не играл? Если на самом деле сказал все эти слова, чтобы меня защитить. Как-то нелепо, но он пытался меня уберечь...

От этой мысли внутри становится ещё тревожнее, чем от всех страхов за последнее время.

Я переворачиваюсь на спину и закрываю глаза. Сон всё равно не приходит.

Утро приходит слишком рано. Я почти не сплю в итоге. Только закрываю глаза, и тут же снова просыпаюсь. В голове всё крутится одно и то же, как заевшая пластинка: слова Алины, воспоминания о Марке, мои собственные мысли, от которых хочется сбежать, но бежать больше некуда.

На кухне слышится шорох. Я выхожу и вижу: Алина хлопочет у плиты, её брат режет хлеб и подкалывает ее на тему ее кулинарных способностей. Атмосфера тепла, уюта, почти семейная. Такой картины мне давно не хватало.

— Ты как? — Алина бросает на меня взгляд, осторожный, будто боится нарушить мои личные границы.

— Нормально, — отвечаю сухо, но уголки губ всё равно подрагивают. Потому что видеть её такой, видеть их вместе… странно приятно.

Мы завтракаем втроём. Мама еще спит. Говорим о пустяках. Смеёмся. На мгновения мне кажется, что всё это — обычная жизнь. Что нет предательств, лжи, страха.

После завтрака они начинают собираться. Алина натягивает куртку. У двери она задерживается, смотрит на меня. В её глазах и тревога и нежность одновременно.

— Лиза, — говорит она тихо, — я… я просто хотела, чтобы ты знала. Мне было тяжело без тебя. Правда.

Я киваю, сглатываю. Голос отказывается слушаться, но внутри что-то оттаивает.

— Иди уже, пока не передумала, — бурчу я, отворачиваясь.

Она обнимает меня быстро, жарко. И уходит. Дверь закрывается. Я остаюсь со своими мыслями наедине.

Неделя тянется вязко, еще и дождик противный моросит все эти дни.

Каждое утро я просыпаюсь с тяжёлым сердцем, и этот груз никуда не уходит.

Работа в магазине стала моим спасением. Здесь нужно думать о простых вещах: разложить товар по полкам, улыбнуться покупателю, пробить чек. Всё механично, привычно, и на пару часов можно забыться. Но стоит выйти за двери и пустота накатывает снова.

Мама стала гораздо спокойнее, даже мягче. В её глазах больше нет мутного отчаяния, что раньше пахло алкоголем. Она смеётся с сиделкой, смотрит сериалы, потихоньку возвращается к жизни.

И вот однажды утром, по дороге на работу, я замираю прямо посреди улицы.

На углу, над остановкой, висит новый рекламный баннер.

Белый фон. Никакой рекламы. Никаких картинок.

Только слова.

«Я ошибся, но никогда не отпущу.

Марк.»

Сердце падает куда-то вниз, и тут же больно ударяет о рёбра, выстреливая жаром в лицо.

Люди вокруг идут мимо, кто-то поднимает голову, щурится, но для них это просто чья-то нелепая выходка. Для меня — словно весь город увидел моё сердце, вывернутое наружу.

Я не могу отвести взгляд. Эти семь слов прожигают меня насквозь.

Внутри всё трещит: злость, стыд, облегчение, тоска.

Хотел задеть? Получилось. Хотел достучаться? Чёрт возьми, получилось.

Я разворачиваюсь и почти бегом иду в магазин.

Только бы скрыться от этого белого полотна, от его букв, от его имени.

Целый день думаю только об этом чёртовом баннере.

Прогоняю эти мысли из головы, но стоит застыть хоть на секунду и они тут же возвращаются. Сколько раз я злилась, сколько раз твердила себе:

никогда больше

. А сердце всё равно предательски дрожит, как подранок, узнавший запах охотника.

Вечером в магазине почти пусто. Пара покупателей у кассы, да школьники, выбирающие газировку. Я пробиваю чек, выдаю сдачу, стараюсь не замечать, как внутри всё клокочет.

Дверь магазина звякает, и в проёме появляется... Марк.

Широкие плечи, суровый прищур, шаг уверенный, как будто мы не расстались, а он сам уходил на время, потому что так решил. От его присутствия воздух становится тяжелее, будто стены съёживаются.

Я стараюсь не показать, как сердце ударяется о рёбра.

— Чего тебе? — выдыхаю, и голос предательски дрожит.

— Тебя, — говорит он просто. Глухо, тяжело, будто это приговор.

Сглатываю, злюсь на себя за этот дрожащий вдох, за то, что ноги не хотят отступить назад.

— Мы уже всё решили... — поднимаю подбородок выше, но в горле встаёт ком.

— Лиза, я всё прое… — Марк осекается, морщится, будто выдавить слово «проиграл» ему физически больно. — Я сильно ошибся. Но без тебя реально херово. Ну не могу я жить так, будто тебя никогда и не было в моей жизни. Знать, что ты тут одна трепыхаешься, когда я могу и хочу дать тебе совершенно другую жизнь. Хватит уже наказывать и меня и себя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

У меня к горлу подступают слёзы. Я стискиваю губы, пытаюсь удержать — не дать ему увидеть.

— Ты ранил меня хуже всех. Ты сделал так, что я чувствовала себя грязью. Думаешь, это легко забывается?

— Нет, — резко отвечает он. — Не легко. Я не умею просить. Но подыхать каждый день без тебя я больше не хочу.

Я отвожу взгляд, но не выдерживаю и признаюсь едва слышно:

— Мне тоже плохо без тебя.

Эти слова слетают, как выстрел, и я сразу хочу их забрать обратно. Но уже поздно.

Марк смотрит прямо, и в его глазах впервые нет ни стали, ни холода. Только боль и упрямство. Он делает шаг и подхватывает меня на руки. Легко, решительно, так, будто другого варианта нет.

— Что ты творишь?! — шиплю, упираюсь ладонями в его грудь, но пальцы сами вцепляются, чтобы не упасть. — Люди же смотрят!

— Пусть смотрят, — отрезает он. Голос глухой, жёсткий. — Мне плевать. Я устал скрывать свои чувства. Я больше не отпущу тебя никуда. Всё.

И я чувствую, как внутри всё рушится. Сопротивление, злость, холод. Потому что правда в том, что и мне без него невыносимо. И страшно от этого до боли.

Глава 41

Марк увозит меня из города. Дорога растворяется в темноте, за окнами мелькают огни трассы. С каждым километром внутри меня становится всё тише. Он молчит, лишь пронзительно смотрит на дорогу.

Место оказывается уединённым — небольшой домик на берегу, спрятанный среди деревьев. Никаких чужих глаз, никакой суеты. Только мы.

Стоит нам оказаться в доме, и Марк захлопывает за нами дверь. Гулко щёлкает замок, и в эту секунду будто отрезается всё — мир, страхи, прошлое. Остаётся только он.

Он не грубо прижимает меня к стене. Его пальцы сжимают мои запястья над головой, дыхание тяжёлое, почти звериное. В глазах его жажда и жгучая тоска.

— Ты даже не представляешь, чего мне стоило не сорваться к тебе еще в первый день, — выдыхает он, и голос ломается, будто он рвёт из себя признание. — Неделю я срывался на всех. А всё потому, что ты уехала.

Эти слова пронзают меня. Я хочу возразить, сказать «ты сам виноват», но губы не слушаются. Всё внутри рушится от его правды.

Его рот накрывает мой жадно, но в этом поцелуе нет насилия. Только голод, который копился слишком долго. Я отвечаю. Сначала нерешительно, потом уже сама теряю контроль.

Он поднимает меня, будто я невесомая, и мои ноги сами обвиваются вокруг его бёдер. Я чувствую, что он пределе. Еле сдерживает себя от переполняющего его желания.

— Моя... — хрипит он, зарываясь лицом в мои волосы. Вдыхая глубже мой аромат. Пуская по моей коже табун мурашек. — Только моя, слышишь?

Я задыхаюсь от его слов, от его силы, от того, как каждое его прикосновение прожигает меня изнутри.

Дальше всё размывается. Марк рвёт на мне одежду, не оставляя ни секунды на сомнения. Каждое движение резкое, но не грубое. В нём нет желания унизить, есть только невыносимая жаждасобладать мною. Ткань шуршит, падает на пол, и я остаюсь перед ним обнажённой.

Его глаза становятся тёмными, как ночь. Он проводит ладонью по моей груди, большой палец задевает сосок — и тот тут же напрягается. Я вздрагиваю, закусываю губу.

Мужской рот с жадностью накрывает мою грудь, зубы и язык сводят с ума. Я выгибаюсь, вцепляюсь пальцами в его волосы, слышу собственные стоны — отчаянные, громкие, будто они не мои.

Он спускается ниже. Медленно, обжигая дыханием каждый сантиметр моего тела. Я сгораю, не в силах выдержать эту пытку.

— Марк… — выдыхаю я, и в моём голосе мольба, которую я не собиралась скрывать. Я тоже скучала, тоже хочу его.

Он поднимает глаза. В них хищное торжество и нежность одновременно.

— Да, девочка, моя. Зови меня.

Его губы касаются моего влажного клитора. Язык собирает все соки. Шершавый, моркый. Сводящий с ума своими круговыми движениями. Дрожу от наслаждения. Раздвигаю ноги шире. Стоны вырываются сами собой, а его пальцы торопливо проникают в меня. Легко погружаются в пульсирующее, итекающее желанием лоно. Губы обхватывают клитор плотнее, а язык начинает раскатывать тугую горошину, чуть сдавливая ее. Внизу живота все пылает от удовольствия. Пальцы насаживают меня все глубже. Голова кружится.

И мир рушится. Волна за волной накрывает, и я теряюсь в этом жаре, в его умении, в его безумии.

Но он не даёт мне отдохнуть. Поднимается, накрывает своим телом и входит своим каменным членом. Его сила ощущается в каждом движении — твёрдом, уверенном. Размашисто, глубоко он погружается в меня.

Я обвиваю его ногами, сама тянусь навстречу. Каждое его движение рвёт меня на куски от наслаждения. Стону в его рот, царапаю спину, чувствую, как он дрожит, сдерживаясь, но не отпуская меня ни на секунду.

— Только моя, — шепчет он, уткнувшись в мою шею. — Слышишь? Никому. Никогда.

Марк движется всё быстрее, всё сильнее. Его стон срывается, мой голос взлетает, и мы падаем в эту бездну одновременно. Содрагаемся. Кончаем. Его вязкая сперма стекает по моим ногам. Мы сорванно дышим.

Позже, после душа, я лежу на простынях, вымотанная, вся в его поцелуях и следах. Он держит меня, не отпуская даже во сне.

Утром просыпаюсь от поцелуя. Не от холода и одиночества, а от его ласки.

Он губами едва касается уголка моих губ. Я сонно вздыхаю, и в этот момент его ладонь ложится мне на живот. Широкая, сильная, такая тяжёлая, что от неё по телу расходится жар.

— Не просыпайся, — шепчет Марк, и от его хриплого голоса по спине бегут мурашки.

Его губы спускаются всё ниже. По шее — нежные укусы, по ключице — жаркие поцелуи, по груди — уже жадные, требовательные. Я выгибаюсь, и стоны рвутся сами, не спрашивая разрешения.

Он задерживается там дольше, чем нужно, и я теряю счёт времени. Каждое движение его языка заставляет меня дрожать сильнее, чем ночью, потому что здесь нет спешки. Есть только он и его безумное желание.

— Марк… — выдыхаю я, сжимая простыню в кулаках.

Он поднимает голову, смотрит на меня снизу вверх — взгляд тяжёлый, хищный, но в нём что-то новое: восхищение. Словно я — лучшее, что он когда-либо держал в руках.

— Ты даже не понимаешь, как сильно я тебя хочу, — произносит он таким тоном, что у меня мышцы между ног начинает потягивать. — И не только тело. Всё. Каждый твой стон, каждый твой взгляд. Я схожу с ума от тебя.

Его губы снова спускаются ниже. По животу, к бёдрам. Я задыхаюсь, смущение и жажда сплетаются в один ком. Тело предательски тянется навстречу.

Я впервые не пытаюсь спорить. Не отталкиваю. Наоборот — сама подаюсь вперёд, цепляюсь пальцами за его волосы, направляю, прошу без слов.

— Так, девочка… вот так, — его голос вибрирует между моих ног, и я теряюсь окончательно. Мир сжимается до него одного.

И в этот момент я понимаю: это не как тогда, в ту первую ночь. Это утро другое. Оно наше. Без лжи, без грязи, без боли. Только он и я.

Выгибаюсь, стону, хватаю его за плечи. Кажется, я взорвусь от этого жара. Громкий, отчаянный стон срывается, и я падаю в эту бездну.

Но он не останавливается. Волна за волной, пока я не начинаю дрожать так, что прошу его:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Хватит… Марк… пожалуйста…

Он поднимается. Лицо хитрое, глаза горят, губы влажные. Он ложится сверху, ловит мой рот жадным поцелуем, и я чувствую свой вкус. От этого краснею сильнее, но в груди — пламя.

— Я люблю, когда ты меня о чем-то просишь, — шепчет он прямо мне в губы. — Давай еще раз...

И он входит в меня — уверенно, жёстко, до конца. Я вскрикиваю, вцепляюсь ногтями в его спину, а он стонет вместе со мной. Дальше мы растворяемся друг в друге окончательно и без остатка.

Я ещё лежу, прижавшись к его груди, когда он вдруг аккуратно отодвигается.

— Куда?.. — спрашиваю полусонным голосом.

— Тсс, — он целует меня в висок и встаёт. Его шаги тяжёлые, уверенные, но осторожные, будто он не хочет разбудить меня окончательно.

Через минуту возвращается. В руках у него бутылка воды. Садится рядом, помогает приподняться.

— Пей, — говорит коротко строго, но в голосе столько заботы, что у меня внутри всё сжимается.

Я делаю глоток. Холодная вода обжигает горло, и только теперь понимаю, как пересохли губы. Он убирает волосы от лица — аккуратно, почти неловко. Словно боится задеть слишком сильно.

— Ты ещё и заботливый? — усмехаюсь я сквозь румянец.

— Скажешь кому — не поверят, — хрипло отвечает он, и уголки его губ поднимаются в усталой, но настоящей улыбке.

Я смеюсь тихо, искренне. И он будто ловит этот смех, запоминает. Его взгляд мягче, чем когда-либо.

Марк накрывает меня одеялом, устраивается рядом, притягивает к себе.

— Спи. Ещё рано, — говорит он. — Потом завтракать поедем. Здесь говорят вкусные блины пекут. И чай у них таежный есть...

Я закрываю глаза, счастливо улыбаюсь. И вдруг понимаю: вот так, в мелочах — в бутылке воды, в одеяле, в его хриплых рассуждениях о завтраке — он настоящий. Не Волков, не акционер, не тот, кто ломает конкурентов. А мой Марк.

Эпилог

Прошло время. Иногда мне кажется — целая жизнь, хотя на самом деле всего несколько месяцев.

Я живу в его доме в столице. Большом, строгом снаружи и уютном внутри, потому что Марк настоял, чтобы я сама выбирала шторы, мебель и даже посуду. В первый раз в жизни у меня есть не просто крыша над головой, а место, где мне хорошо. Где я чувствую себя дома.

Я учусь. Снова. Не потому что «надо», а потому что хочу. Марк помог устроиться на курсы, но впервые в моей жизни я не чувствую, что это «чужая милость». Я сама выбрала направление, сама сижу над книгами по ночам, а он — только смеётся, что у него «круглосуточная студентка».

С Алинкой мы снова вместе. Мы ссорились, обижались, расходились — но в итоге вернулись друг к другу. Она приезжает часто, мы болтаем, как раньше, и я понимаю: всё её молчание тогда было не предательством, а страхом за меня. И да, её брат теперь совсем другой — работает, смеётся, даже заигрывает со мной, чем бесит Марка.

Мама… Мама пошла на поправку. Полностью. Она бросила пить, устроилась работать в библиотеку — её мечта, о которой я и не знала. Иногда я прихожу к ней и вижу её за книгами, с сияющими глазами, и сердце сжимается от счастья. У нас с ней впервые настоящая близость. Она стала для меня не только матерью, но и человеком, с которым можно говорить без страха.

Андрей… Его больше нет в нашей жизни. Суд, приговор, колония. Всё, как в газетах: коррупция, махинации, поджог. Его фамилия больше не нависает надо мной тенью. Я свободна.

И я — не одна.

Я сижу в нашей спальне, на краю кровати, сжимая в руках маленькую полосатую палочку. Руки дрожат, сердце колотится так, что, кажется, я сейчас оглохну от собственного стука. Две яркие полоски. Я глажу их пальцем, будто они могут исчезнуть.

В этот момент в комнату заходит Марк. Он сразу всё понимает. Его глаза цепляют меня, взгляд падает на тест в моих руках. Он медленно подходит, вырывает палочку из пальцев, смотрит — и без паузы, без сомнений произносит:

— Женимся.

Я открываю рот, чтобы возразить, сказать, что так быстро нельзя, что нужно подумать… но он наклоняется, прижимает меня к себе и шепчет в мои волосы:

— Ни секунды больше ждать не буду. Теперь не отвертишься.

И впервые я не спорю. Потому что в груди — не страх. Там тепло. Сильное, обволакивающее, как его руки.

Я закрываю глаза и думаю: вот и всё. Я пыталась бежать, сопротивляться, спорить с судьбой, но оказалось, что всё это время меня вели к нему. К дому, к семье, к настоящему.

Год спустя

Дом наполнен шумом. Не холодным гулом мраморных стен, а живым — смехом, шагами, детским плачем. Да, теперь здесь плачут. Маленький человечек, которого я держу на руках, умеет одним криком поднимать на ноги весь дом.

— Дай сюда, — Марк забирает сына у меня, как будто это самое естественное. Его огромные руки держат малыша так уверенно и нежно, что у меня перехватывает дыхание. — Мужик голодный. Пора кормить.

Я смеюсь:

— Мужик? Ему всего три месяца.

— Мужик, — уверенно повторяет Марк, и в его голосе столько гордости, что спорить бессмысленно.

Наш сын сжимает в кулачке его палец и утихает. Марк смотрит на него так, как никогда раньше ни на кого не смотрел — даже на меня. Но когда переводит взгляд на меня, я вижу: всё то же самое чувство. Тот же жар, та же сила, только теперь умноженные на двоих.

Мама заходит на кухню с подносом пирожков. Она весело напевает себе под нос, и я улыбаюсь — давно не слышала её такой. Она ожила. Она счастлива. И я — вместе с ней.

Алина приезжает почти каждые выходные. И я вижу как она изменилась, как в ее жизни кто-то появился, но она его почему-то тщательно скрывает. Загадочно улыбается... Пока я рожала и приходила в себя после родов, у подруги била ключом личная жизнь.

Марк… Он всё такой же. Жёсткий, суровый, колючий. Но когда вечером он берёт сына на руки, а меня прижимает к себе, я знаю: за этой сталью живёт человек, который отдал бы за нас жизнь.

Я выхожу на террасу, вдыхаю воздух столицы. И думаю: вот он, мой новый лист. Не чистый — на нём много царапин и следов. Но именно он — мой.

Марк выходит следом, обнимает меня за плечи.

— О чём думаешь? — спрашивает, и в его голосе спокойный интерес.

— Думаю, что я счастлива, — отвечаю честно.

Он целует меня в висок.

— Я тебя предупреждал, — усмехается хрипло. — Никогда не отпущу.

Я улыбаюсь. Потому что это не угроза, а обет.

Сейчас, оглядываюсь назад — и вижу всё: холодные слова, предательства, страх, утро, когда я думала, что больше не полюблю. Но всё это было дорогой сюда. К нему.

Я больше не случайная, не лишняя, не игрушка. Я его выбор. Его девочка. И теперь у меня есть всё, о чём я боялась даже мечтать: мама, которая улыбается; подруга, с которой мы пережили шторм и выстояли; сын, который смеётся в руках у отца. И мужчина, который сказал: «Никогда не отпущу». Теперь я счастлива. И вам желаю того же.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец