Истинный хищник

Пролог

Виктория

Иногда мне кажется, что я помню не лица, а фактуры.

Холод матрасов в детдоме — жёсткий, с запахом хлорки. Шершавые стены с облупленной краской. Зимой — тонкий иней на внутренней стороне стекла, как будто мир снаружи дышит мне в лицо чужим, осторожным дыханием. И тишина ночей, в которой слышно, как скрипит старый корпус, как кто-то всхлипывает через стенку и притворяется, что просто кашляет.

Меня назвали Викторией — победой. Смешно, да?

В детдоме мы учимся не побеждать, а выживать. Делать вид, что не больно, когда больно. Прятать сладости так, чтобы их не нашли. Понимать, к кому можно не подходить в плохие дни. Делить на «своих» и «ничьих» — и однажды обнаружить, что «ничья» — это ты.

Я быстро поняла простые правила. Не проси. Не мечтай вслух. Не верь, если можно не верить. Считай до десяти, прежде чем отвечать. Считай до ста, прежде чем плакать. А если плакать всё равно приходится — делай это в душе, под ледяной водой, где слёзы так похожи на обычные капли.

Любовь? О ней читали в книжках из школьной библиотеки с обтертыми корешками. Бумага пахла пылью и чужими руками. В книжках любили красиво и громко. В нашей спальне любили тихо: тёплую котлету на ужин, если повезёт; свободную тумбочку у окна; редкий взгляд воспитательницы, в котором — доброта, не растянутая на всех, а подаренная лично тебе. Мне казалось, что этого хватает. Я была хорошей ученицей: ровная спина, аккуратные тетради, волосы в тугой косе. И — настороженность, которую не оценят в дневнике, но оценят на улице.

Когда пришло время выбирать, я выбрала строй.

Военное училище встретило меня глухими воротами и строевым плацем, где шаги множатся эхом, как будто тебя уже больше, чем одна. Я вошла — и словно встала в ритм, который всегда слышала внутри. Подъём — в 5:30. Построение — в 6:00. Кросс. Ружьё холодит ладони, отдача чистит голову лучше кофе. Усталость — мой любимый наркотик: она вползает в мышцы и замолкают все ненужные мысли. Здесь всё просто: есть приказы. Есть ты. Есть цель, которую нужно выполнить.

Мне было двадцать один.

У меня были крепкие ботинки, мозоли на ладонях и чувство, что я наконец-то умею управлять собственным телом как инструментом. Впервые — ощущение правильного веса внутри груди: не пусто и не ломит, а ровно.

Там я встретила его. Илью.

Он смеялся легко, говорил быстро, стрелял метко. Слишком честные глаза, слишком белые зубы. На КМБ мы делили один термос на двоих; он зубами открывал крышку, шептал: «Вик, твоя очередь греться». Мне было удобно рядом с ним — как рядом с костром, в который не надо смотреть слишком долго. Он знал, когда молчать, а когда расколоть моё молчание банальной глупостью: «Если бы ты была деревом, ты была бы сосной — высокая, прямая, и всегда смотришь на север». Я закатывала глаза. Он смеялся.

Мы не были близкими — не так, как в книжках. Но когда надо было стать спиной к спине, он был там. Когда надо было врать на перекличке, что всё нормально, он врал вместе со мной. Он сказал однажды: «Ты мне доверяешь?»

Я ответила: «Да».

Он кивнул, будто этого достаточно. Тогда мне тоже показалось — достаточно.

Первую настоящую операцию нам выдали коротко, как приказ делить на ноль. Промзона за городом, спросонок мокрый асфальт, февраль, в котором невозможно согреться ни телу, ни словам. Задача — забрать инженера, работающего там, где никому не положено работать. Володя, позывной «Седой», был командиром группы. Илья — всегда рядом со мной. Я — оттяжка и глаза. Пять человек, восемь часов до рассвета, два выхода, один вход.

Небо было низким и тяжёлым, как крышка от старого рояля. Дождя не было — просто воздух будто состоял из воды. Фонари гудели, и этот гул пробирал под бронежилет. Я слышала свой шаг и их шаги, считывала тени на заброшенных стенах, ловила дыхание в гарнитуре.

— «Аист», как слышно? — голос «Седого» шёл шершаво.

— «Аист» слышит. Чисто. — «Аист» — это я. Было немного смешно — я не похожа на птицу.

— «Факел», придержи левый угол, — это Илье.

— «Факел» понял.

Если долго смотреть в темноту, она начинает смотреть в ответ. В какой-то момент мне показалось, что темнота стала плотнее на два шага левее. Я подняла ладонь. Группа остановилась, как одно тело. Я сглотнула и почувствовала вкус железа — кровь, лопнула губа от сухого воздуха. Дыхание выровнялось само. Пространство впереди исказилось едва заметно — как бывает, когда смотришь на горячий воздух над костром. Инстинкт сказал: «Не ходи туда». Приказ сказал: «Марш».

Мы вошли.

Там пахло ржавчиной и пережжённым маслом. Пустые окна цеха смотрели наружу мёртвыми прямоугольниками. На полу — лужи, похожие на зеркала, куда никто давно не смотрелся. Я шагала первой, слыша позади звяканье металла о лямки, чувствовала тепло от чужих тел — всё это успокаивает. Рядом — Илья. Я знала его шаг на слух.

— «Аист», метроном держи, — его голос по радиоканалу — как тонкая нитка, которой меня привязали к миру.

— Держу, — бросила. И краем глаза увидела, как его рука скользнула к моей спине — будто поправить стропу рюкзака. Лёгкое касание, ничего особенного. Я машинально повела плечом, чтобы ему было удобней. Он коротко выдохнул: «Готово».

Мы прошли треть цеха, когда воздух разорвалось. Сначала я увидела свет — белый, плоский, как страница, на которую резанули ножом. Потом звук догнал тело, и пол стал мягким, как вода. Я упала, оттолкнув «Седого», чувствовала, как что-то горячее облизывает щиколотку. Ударная волна выбила воздух из лёгких, и в этот момент мир стал очень ясным: капля на реснице, червивый кусок штукатурки на балке, обрывок синей изоленты на колонне, и — на секунду — глаза Ильи.

Он стоял на колене в пяти шагах от меня и смотрел поверх меня — туда, где должна была быть дверь. В его взгляде не было паники. Не было страха. Только что-то ровное, пустое. Бездна, в которой я не знала, как закрепиться.

— «Седой», «Седой», нас берут на бок! — кто-то кричал в канал; шум, помехи, чужой мат.

— Ложись! — отрывисто.

— Дым! — кто-то.

— «Факел», прикрой «Аиста»! — это «Седой».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Илья переводил на меня взгляд медленно, как будто нет смысла торопиться. Я ощутила холод между лопатками — искусственный, острый. И только потом заметила тонкий, как царапина, свет у себя на рюкзаке — крошечная ИК-метка, едва видимая, но безжалостная, как приговор. Я не помню, чтобы мы ставили метки. В голове вспыхнуло слово «маячок» — и провалилось.

Вторая вспышка ударила левее. Воздух завыл. Кто-то врезался в меня плечом, закрывая собой; я услышала свой собственный смех — тихий, без звука, как у людей, которые смотрят на море и не верят, что оно настоящее. Руки действовали сами — оружие к плечу, очередь короткая, прицельная, падение на локоть, скос вправо. Боль пришла потом — как гость, который постучал и вошёл, даже если ему не открывали. Она была горячей, и очень живой.

— «Факел»! — я не узнала свой голос.

Ответа не было.

Я видела, как он встаёт. Спокойно, без суеты. Видела, как оглядывается — не на меня. На дверь, на чёрный пролёт окна. Я видела, как его пальцы сжимают ремень автомата — неторопливо. И как он делает шаг назад. Ещё один.

— Илья! — я сказала уже не в гарнитуру. Впервые за много месяцев — голос, а не позывной.

Он чуть шевельнул губами. Может быть, это был мой бред. Может быть, он сказал: «Прости». А может, мне хотелось это услышать.

Третья вспышка легла совсем рядом, как теплота чужой ладони, приложенной к виску. Мир перевернулся. Вкус железа заполнил рот. Колени подкосились — и я поняла, что больше не держу метроном. Что сердце стучит отдельно от меня. Что какой-то мальчик внутри меня считает: один, два, три… и забывает, что будет после.

С лица стекало тепло. Кожа пошла мурашками, как от мороза. Я смотрела на потолок, где прорезаны темнотой квадратные отверстия, и думала, что они похожи на окна в небеса — только небеса сегодня закрыты. Рядом кто-то шевелился, ругался, тащил меня за ремень — «держись, держись». Я пыталась ответить, но губы слушались плохо. Только в голове — ясность и пустота. Как в том детдомовском окне зимними ночами: тонкий иней и тишина.

Я попыталась повернуть голову. И увидела его ещё раз.

Илья стоял уже у выхода. Он не бежал. Просто уходил. Не оглядываясь . Я — «Аист» — лежала на полу, и это казалось удивительно смешным: птица, которая не летит.

Я хотела сказать ему: «Это ты?» Не про метку. Не про вспышки. Про нас. Про термос, про шутки, про спину к спине. Но язык тяжёлый, как мокрая ткань. Голос — где-то в ребрах, не на поверхности.

Я закрыла глаза, чтобы собраться. Открыла — и увидела своё детство. Не лица — фактуры. Не имена — правила. «Не проси. Не мечтай вслух. Не верь, если можно не верить». И вдруг — другое правило, которое я никогда не осмеливалась записать в свой скрытый дневник: «Когда-нибудь кто-то увидит тебя». Я улыбнулась сама себе — странное время для откровений.

Боль ушла так же внезапно, как пришла, и это меня напугало. Тело стало лёгким, как шелест бумаги. В звуке вокруг появилось много воздуха, как будто кто-то открыл окно в пустоту. И в этой пустоте — шёпот. Не голос. Намёк на голос.

«Пора».

Я подумала: смерть — это, наверное, тишина.

Тишина, в которой больше не надо считать. Не надо держать метроном.

Я подумала: если это конец, то он честный. Ровный. Без обещаний.

Я подумала: я не успела полюбить — и, возможно, это к лучшему.

А потом — внезапная ясность: не конец. Переход. Как шаг из тени на свет. Как кадр, где вырезали один фрагмент и вставили другой. Между вдохом и выдохом есть тонкая щель — последняя, через которую просачивается жизнь. Я выскользнула туда — как вода, нашедшая трещину в бетоне.

Когда я открыла глаза, мир был другим.

Мне снова было двадцать один. На плечах — не бронежилет, а чужое платье. Надо мной — не рваный потолок цеха, а резная балка. В окне — не февраль, а неизвестный закат, слишком золотой, чтобы быть нашим.

Я ещё не знала, что в этом мире меня попробуют продать. Что ради свободы мне придётся стать кем-то другим. Что моё имя будет маской. Не знала, что любовь — не выдумка, а оружие, которое не выбирают.

Я знала только одно: я жива.

И если уж меня назвали Викторией, я намерена оправдать имя. Даже если для этого придётся снова научиться считать — не шаги, а удары собственного сердца.

Глава 1

Виктория

Мне снится вода — густая, тёмная, с лёгким привкусом миндаля. Она течёт не во рту, а по венам, глажет изнутри, как маслом, и обещает самое желанное: тишину. Когда я выныриваю, уже не ночь и не цех; потолок — резной, чужой, пахнет смолой и сушёными травами. Я слушаю воздух — он кажется вязким, как мёд. Где-то стучат часы, и каждый удар по стеклянной стенке моего тела отзывается эхом.

Я жива.

— Дышит, — говорит мужской голос. Нежданно мягкий. — Медленно, ровно. Яд выходит.

— Ещё бы он не выходил, — цедит женский, пересохший от злобы. — Деньги на отвары уходят, а толку — грош. Девка всегда была с характером… Но ничего. Проснётся — и будет знать своё место.

Я ещё не открываю глаз. Слуха хватает, чтобы сложить чужие интонации, как пазл. В памяти всплывают воспоминания, не мои. Первая — режет, как металлический гребень по волосам, — это мачеха. Вторая — тёплая, пахнущая зверобоем и терпением, — лекарь.

Отвары стекают по горлу, оставляя после себя травяной холод. Я пытаюсь шевельнуть пальцами — получается неуверенно. Ресницы дрожат. Я открываю глаза.

Комната устлана светом — он ложится полосами, через резной наличник. На стене — икона, которую я не знаю. На комоде — чаша с углями, над ними подрагивает пепельный дух полыни. Рядом — женщина с губами, сжатыми в тонкую линию, как сшитый шов. Её платье — тёмное, богатое; глаза — недовольны, будто весь мир обязан перед ней извиниться за свою неправильность.

— Очнулась, — она подаётся вперёд. — Ну наконец-то.

Лекарь стоит поодаль. Мужчина лет тридцати с чем-то, в простом сером сюртуке, рукава закатаны — запястья жилистые, у костяшек — следы травяного пигмента. Взгляд открытый, внимательный. Он не давит. Он наблюдает.

Я ловлю своё отражение в зеркале, случайно поставленном к стене. И сердце делает лишний удар.

Я.

И не я.

Лицо — моё: нежные черты, губы — слишком полные, чтобы всегда держать их сомкнутыми, каштановые волосы распущены, тяжелые волной на плечах. Но в глазах — не привычная резь от прожитого, а тонкая трещина, через которую глянет чужая тень. Девушка из этого мира была мне «душей-близнецом», понимаю я вдруг внутри себя. Та же форма. Иная история.

Имя у неё было — Викторина.

— Смотрит, как корова на новые ворота, — мачеха презрительно фыркает. — Маленькая комедийка не поможет. Встанешь — и поедем к барону. Договор есть договор.

Я повторяю в голове: барон. Мгла сгущается у висков. Чужое тело помнит горечь — не миндаля, а отчаяния. Я вижу короткие, рваные картинки: дрожащие пальцы над пузырьком, молитва, выцарапанная из гортани: «Заберите меня… пусть лучше конец, чем его руки…» И пустота после.

— Воды, — шепчу.

Лекарь уже рядом. Его ладонь не касается моей — просто подставляет чашу так, чтобы я могла пить, не задыхаясь. Он смотрит не на мои губы, а на глаза. Взгляд — как ладонь, которую протягивают над пропастью: «Держись».

— Осторожно, — говорит тихо. — Глоток. Ещё.

Вода прохладой вымывает язык.

— Яд из костей быстро не уходит, госпожа, — спокойно отвечает он. — Дни три… четыре. Слабость — недели. Если вы хотите, чтобы невеста дошла до алтаря на своих ногах, ей нужен сон и бульон. И тишина.

— Тишина ей была, — мачеха брезгливо оглядывает моё ложе, как будто в постели — не я, а болезнь. — Слишком. Заговорилась сама с собой, надумала глупостей. Ничего, память ей выбила эта дурь, глядишь — и откажется от своих детских истерик.

Я прикусываю губу. Правда готова скатиться с языка — легче, чем ложь. Но правда из другого мира не спасёт меня в этом.

— Память… — я делаю вид, что ищу слово. — Туман. Я не всё… помню.

Мачеха улыбается впервые, и это отвратительно. Её улыбка похожа на острый инструмент: полированная, холодная.

— Как удачно, — мурлычет она. — Значит, перестанешь говорить ерунду про «не выйду за барона». Всё равно выйдешь. А что не помнишь — тем лучше. Начнёшь с чистого листа, как порядочная девушка. Лекарь, следи, чтобы ожила. Через неделю — смотрины.

— Через неделю — она не встанет, — мягкость в голосе лекаря становится твёрдой, как сухое дерево. — Яд был сильным. Годится ли барону дохлая невеста?

Мачеха щурится.

— Смотри у меня, — бросает она и уходит, оставляя запах дорогих духов — приторный, как несвежий мёд.

Дверь прикрывается. Наступает другая тишина — та, в которой слышно, как трещит уголь в чаше.

— Вы… — лекарь садится на край стула, руки у него чистые, ногти короткие. Он не торопится. — Вы чувствуете пальцы ног?

— Да. — Я шевелю ими под одеялом.

— Голова кружится?

— Да.

Он кивает, как будто каждая «да» — подтверждение не болезни, а моей воли жить. Наливает ещё воды, подаёт. Молчит. И это молчание лечит лучше отваров.

— Вас зовут Викторина, — произносит он наконец, без вопроса. — Вы из дома… — он называет фамилию, которая ничего мне не говорит. — Ваш отец умер три года назад. Мачеха распоряжается имением. Барон — соседний владелец, человек… мм… непростой.

Я смотрю в его глаза. Там нет любопытства. Есть осторожность.

— А вас? — спрашиваю. — Как зовут?

— Эдан, — отвечает он просто. — Я служу в этом доме пятую зиму.

Эдан. Я повторяю имя про себя, проверяю на вкус, как отвар — горчит ли. Нет. Теплеет.

— Я не всё помню, Эдан, — говорю я, потупив взгляд. Слова выходят легко — как будто тело само подбрасывает мне реплики, подходящие под легенду. — Всё как в тумане. Лица… имена… будто чужие. Иногда вижу… — я зажмуриваюсь, позволяя памяти о своём мире вспыхнуть достаточной болью, чтобы глазам поверили. — Странные картины.

Он не спешит с вопросами. Только протягивает платок, и я благодарна ему за то, что он не касается моей щеки, не стирает слезу сам — даёт право сделать это мне.

— Это случается, — тихо говорит Эдан. — После сильной лихорадки. После… потрясений.

Он знает. Не о «душах-близнецах», не обо мне — но о том, что Викторина молилась умирать. Я вижу это в том, как он смотрит на мои руки: не ищет следы капризов, ищет следы выбора.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Отдохните, — он поднимается. — А вечером я зайду. Если станет хуже — позовите.

— Чем? — спрашиваю я, и он улыбается уголком губ, как будто так и ждал.

— Позовите по имени.

Дни смешиваются в один длинный глоток отвара. Утро — мятный пар, день — горечь полыни, вечер — солоноватый вкус на губах от слёз, от которых не стыдно. Мачеха приходит редко — проверяет, как проверяют состояние дороги: пройдёт ли карета. Её слова — гвозди. «Смотри, не вздумай снова начать свои глупости.» «Барон благосклонен, не каждая с твоей внешностью удостоилась бы.» «Ты много стоишь, Викторина, не подводи».

Каждый раз, когда она произносит «много стоишь», мне хочется повернуться к стене, как в детдоме, и исчезнуть под одеялом. Там было проще: тебя никто не покупал, тебя просто не брали.

Эдан приходит чаще. Меняет повязки из трав на моих венах — невидимых, но горящих. Задает простые вопросы: «Спали?» «Снились ли сны?» «Голова всё так же тяжелая?» И тишина между вопросами — как мягкая шерсть, которой укрывают от сквозняка.

— Вы держитесь за одеяло правой рукой, — замечает он на третий день, легко, будто в шутку. — Раньше тянулись левой. Вы правша?

Я моргаю. В памяти вспыхивает чёткий кадр: я — автомат — правое плечо — отдача — комфорт. Виктория из моего мира — правша. Викторина… я почти вижу, как она пишет завитушки левой рукой — карандаш крошится, но линии аккуратны.

— Не знаю, — честно говорю. — Теперь — так.

Он кивает, не настаивая. Но где-то на дне его взгляда загорается тонкая свеча догадки.

— Скажите, Эдан, — осторожно перехожу я. — Если бы… кто-то очень просил богов забрать его, потому что страшно, потому что его хотят отдать человеку, которого он боится… Боги слышат?

Он долго молчит. Кладёт ступку. Садится.

— Иногда, — отвечает. — Иногда боги не отвечают так, как мы ждём. Они не всегда забирают. Иногда… — он смотрит на мои руки, сложенные поверх одеяла, как на карту. — Иногда они приводят кого-то, кто сможет жить вместо. И жить — по-другому.

Комната становится тише. Даже угли в чаше будто задерживают дыхание.

— Вы не спрашиваете «кто», — шепчу.

— Я лекарь, — он усмехается безрадостно. — Я вижу не только раны. Иногда я вижу, когда в чьих-то глазах гаснет один свет и загорается другой. Викторина молила. Я был рядом той ночью. Я не смог запретить ей бросать монету в колодец. Но я могу… — он ищет слово. — Могу не мешать тем, кого принесла вода.

Я смотрю на него. Мне хочется обнять его — за то, что он не пытается объявить меня чудовищем или бредом. За то, что верит, как верят дети в солнце: не требуя доказательств.

— Я не скажу, — он добавляет ещё тише. — Мачехе. Никому. Но мне нужно знать: вы будете жить? По-настоящему. Не для того, чтобы вас отдали. Не для того, чтобы кого-то порадовать. Для себя.

Я глубоко вдыхаю. В груди — знакомый, правильный вес. Я вынырнула из воды — не чтобы снова утонуть.

— Да, — говорю я. — Буду.

Он кивает, как будто подписывает со мной договор.

— Тогда слушайте. Для мачехи — вы потеряли память. Это — ваша защита. Вы будете забывать то, что вам удобно забывать. Даты. Имена. Ненужные обещания. Все, кроме своего «нет». Я постараюсь тянуть время: слабость, приступы, курсы трав, — он криво улыбается, — боги терпеливы, и мы тоже. Но… — он хмурит лоб. — Барон — не дурак. Он захочет видеть вас сам.

Слово «барон» возвращает горечь миндаля в рот.

— Я справлюсь, — выжимая из себя смелость, отвечаю. — Если боги привели меня сюда — значит, у меня есть путь. Я его найду.

На четвёртый день мачеха приходит с портнихой и бедной кучерявой девчонкой, которая держит подол, как щит.

— Примерим, — повелевает мачеха. — Лицо у неё бледное, но это не страшно. Барону нравится белизна. Говорят, он ценит благородную кровь.

Я слушаю их, как слушают далёкий гром — он есть, но пока ещё не идёт дождь. Пальцы портнихи — быстрые, как птичьи лапки, бегают по ткани. Мачеха смотрит на меня с удовлетворением мясника, оценившего тушу.

— Как ты себя чувствуешь, милая? — вдруг спрашивает она сладким голоском, от которого холодеет спина.

— Туманно, матушка, — механически повторяю выученное. Это слово радует её почти физически — как слиток в ладони.

— Туманно так туманно, — мурлычет она. — Главное — ты помнишь, что должна быть послушной. Я знаю лучше.

Лекарь Эдан молча стоит в углу, как тень, — его здесь будто нет, но моя уверенность держится именно на нём. Я ловлю его взгляд — едва заметный кивок. Мы — на одной стороне.

Глава 2

Утро пахло тимьяном и бумагой. Эдан разложил на подоконнике свитки и гладкие камни — как будто собирал небольшой алтарь здравому смыслу. Солнце скользило по ним, и один камень отвечал мягким молочным светом, другой — густым зелёным, третий оставался глухо-серым, как сухая кость.

— Магия здесь — как дыхание, — сказал он, заметив мой взгляд. — У кого-то глубокое и частое, у кого-то — редкое, экономное. У кого-то… — он коснулся серого камня, — почти незаметное.

— Как у Викторины, — я делаю это имя своим инструментом, чтобы оно работало на меня, а не против.

— Как у Викторины, — спокойно подтверждает он. — Дар измеряют при рождении. Есть артефакт — Камень отклика. Его прикладывают к груди младенца; если в ребёнке много огня, камень вспыхивает . Если мало — даёт едва заметный отсвет, как умирающая свеча. У Викторины… — он поднимает на меня глаза, — была искра. Ни для ритуалов, ни для артефактного дела — не хватило бы.

— Значит, здесь по-прежнему умеют складывать людей в коробочки, — говорю тихо. — Сильным — все, слабым — брачные сделки.

— Не все, — Эдан улыбается одними глазами. — Но чаще так.

— А ты?

— Я — между. Для лекаря много дара и не нужно. Нужны руки и терпение.

Дверь распахивается без стука — как вторая тень от первого, яркого дня. Воздух туго сжимается, как перетянутая перевязью грудь.

— Его светлость барон Роар Эгрет, — объявляет лакей таким тоном, будто глотает камешки. — Прибыл проведать невесту.

Он входит и заполняет комнату, как тяжёлый запах. Высокий, крепкий, не старый — но уже слегка распухший от благополучия. Кожа на лице блестит, как натёртая воском мебель. Глаза — светло-серые, но холодные так, что в зрачках будто лежит лёд. На пальцах — кольца, широкие, с камнями размером с ноготь. Плащ падает складками, как бархатный занавес в плохом театре. Носит чужие богатства с такой уверенностью, будто ему принадлежат и воздух, и время.

— Моя прелесть, — говорит он, и слово «моя» звучит как приговор. — Ты выглядишь… живее, чем мне передали.

Я сглатываю. Эдан на шаг прикрывает меня собой — едва заметно. Мачеха уже тут как тут, тонкая, как игла, — сияет усмешкой, которой можно резать хлеб.

— Ваша светлость, — она кланяется низко. — Я бережно храню ваше… сокровище. Лекарь делает всё необходимое.

— Вижу, — барон проводит взглядом по мне, как по покупке. — Оставьте нас.

— Ваша… — начинает Эдан.

— Оставьте, — повторяет барон, повернув голову. В повороте — железо. Он не повышает голос; ему это не нужно. Его «оставьте» — это не просьба, это гравировка на металле.

Эдан встречается со мной взглядом: «Справишься?» Я киваю едва, едва. Он отступает. Мачеха растворяется за дверью, довольная до смешного.

Тишина после их ухода не приносит облегчения — она плотная, как мокрое сукно.

Барон подходит ближе. Запах — терпкий, пряный, с нотами вина и мускуса. Тень от его плеч ложится на мои руки.

— Слушай внимательно, — говорит он, как говорят слуге, который плохо слышит. — У тебя будет простая жизнь. Ты будешь красивой вещью в моём доме и послушной женщиной в моей постели. Я не терплю капризов. Слово «нет» в твоём словаре исчезнет. Всё остальное… — он делает короткую паузу, улыбаясь одними зубами, — зависит от твоей покорности. Я умею учить.

Внутри меня что-то вкусно трещит — не страх, а злость. Та самая, сухая, правильная, что делала шаг моим шагом на плацу. Я смотрю на него ровно и молчу.

— Плакать не запрещаю, — он будто листает меня, как список. — До поры. Потом отучим. Случится — накажем. Поняла?

— Ваша светлость любит разговаривать в одиночку, — отвечаю тихо. — И, кажется, не любит слушать.

Он слегка вздрагивает — не ожидал. В глазах мелькает любопытство: «Забава?» И тут же исчезает.

— Ты нервничаешь, — произносит он, чуть наклоняясь, — а это делает тебя милее. Ничего, привычка — дело времени.

Он говорит ещё. Гадости — без грубых слов, но с таким смаком, что они кажутся грязнее любого дворового выражения. Я слышу угрозы не в буквах — в подтексте: ты — вещь, ты — тишина, ты — молчи. Все «как», которые он перечисляет, оставляю за порогом сознания, как грязную обувь. Пусть стоят там и сохнут — в дом я их не внесу.

— Мы назначим день, — подытоживает он, — а пока слушайся мачеху. И не вздумай снова играть в отчаянную. Я не люблю испорченные игрушки.

Он поворачивается и уходит так же легко, как вошёл, забирая с собой свой запах и холод. Дверь закрывается. Воздух возвращается в комнату со свистом — как из сжатой трубки.

Я долго смотрю на свою ладонь поверх одеяла. Она не дрожит. Хорошо. Значит, я всё ещё управляю собой.

— Эдан, — зову.

Он появляется почти сразу. В его лице — вопрос и тревога, уравновешенные практической готовностью.

— Да.

— Помоги мне уйти.

Он не ахает «куда», не спрашивает «зачем» — только садится на стул, чуть сдвигая его ближе, и складывает пальцы домиком.

— Считаем, — говорит просто. — Вариант первый: храм. Просить покровительства. Тебя могут взять послушницей под защиту богов.

— Мачеха купит священника, — отрезаю. — Или барон. Теплые руки в богатых рукавах.

— Вероятно, — кивок. — Вариант второй: дальние родственники, дальняя дорога, дальняя деревня.

— Меня найдут. У таких, как он, хорошие ноги.

— Верно. — Эдан не спорит. Делает заметки на краю ума. — Вариант третий: наняться к ремесленнику под чужим именем.

— Мачеха знает всех ремесленников в округе. — Я вздыхаю. — И слух об «дурной девке» пойдёт быстрее нас.

Эдан стучит костяшками пальцев по колену. Ритм — не тревожный, рабочий. Вдруг он поднимает глаза — так, будто вспоминает забытое слово.

— Академия, — произносит он.

Слово ударяет в грудь, как звон меди. Мой мир и этот — на секунду накладываются. Плац. Команда. Цель.

— Туда берут мужчин на боевой факультет, — продолжает он уже ровнее. — И девушек — только одарённых, в артефакторику или ритуалы. Твой отклик — помнишь? — почти нулевой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Можно ли… — произношу осторожно, — скрыть, что я девушка?

Он молчит. Взгляд уходит в сторону, за пределы комнаты — туда, где начинается его знание. Лекарь — это всегда немного алхимик. Немного шарлатан. Немного святой.

— Есть зелье маски, — наконец говорит он. — В простонародье — морок плоти. Оно не превращает женщину в мужчину, как в сказках. Оно смещает внимание: голос становится грубее на полтона, черты лица — чуть резче, линия плеч — будто шире. Для осмотрительного глаза ты останешься… тоньше среднего парня. Но люди редко осмотрительны.

— Сколько оно держится?

— На тех, у кого дар сильный, — может неделю. Дар разъедает морок изнутри — как кислота, — он чуть улыбается своей метафоре. — На тех, у кого дара почти нет… — переводит взгляд на меня. — Долго. Потому что зелью в тебе не с чем спорить.

— Насколько — «долго»?

— Если я соберу всё правильно: один флакон — на два месяца. — Он подаётся вперёд. — Шесть флаконов — дадут тебе год. Год — для того, чтобы стать кем-то, кого не догоняют.

— Шесть, — повторяю. Цифра ложится в ладонь, как камешки для счёта. Шесть — это сроки. План. Дорога.

— Но, — он поднимает палец, — это всё ещё риск. И этическая ловушка для меня… — он усмехается. — Лекарям не велят менять судьбы. Только штопать.

— Иногда хорошая штопка — лучше нового платья, — отвечаю. — А иногда — единственный способ не замёрзнуть.

Он смотрит на меня долго. Потом кивает, как будто подписывает внутренний приказ.

— Ладно. Я помогу. Но нам нужно больше, чем морок. Не только внешность, но и легенда. На боевой факультет не берут «с улицы». Нужна рекомендация, базовые навыки.

— С навыками — разберусь, — улыбка вспыхивает сама, быстрая, как блик на лезвии. — А рекомендацию?

— Интендант академии — мой старый товарищ. Я вытянул его брата с того света в прошлую зиму. Он должен мне… маленькую птичку удачи. Я напишу письмо. Скажу, что берусь сопровождать парня с крепким телом и слабым даром — в надежде сделать из него помощника при лазарете. Дальше — твоё.

— Имя, — говорю.

— Имя, — повторяет он.

— Виктор, — ком в горле распадается на буквы. — Мне подходит.

— Хорошо, Виктор, — в его голосе не ирония, а принятие. — Сегодня начну варку. Нужны корень морока, кора рябины, соль мирры и пыль зеркального кварца. Последнее — достать трудно, но возможно. Ты — спи, ешь, не смотри барону в глаза, не давай ему твоих слов. Я вытяну для нас неделю, потом ещё одну. За две — соберём всё.

— Спасибо, — говорю просто. И вдруг — так же просто — беру его за руку. Его пальцы тёплые, живые, со следами травяной зелени. Он не отдёргивает руку. Только сжимает мою — на секунду, как лекарь сжимает рану, чтобы кровь перестала бежать.

— И ещё, — добавляю. — Магия. Если меня проверят Камнем отклика?

— Не должны. Во всяком случае даже если проверят, для поступления мужчинам не нужен большой дар.

Мы сидим молча. За окном стемнело; в чаше на комоде угли догорели до алых точек. Где-то далеко лает собака — коротко, как команда.

Я думаю о шести флаконах, как о шести патронах в обойме. О годе — как о сроке, за который можно выучить чужое не хуже своего. О бароне — как о мишени, которую не стрелять, а обходить. Научиться уходить — это тоже тактика.

— Эдан, — останавливаю его на пороге. — Ты говорил, что боги иногда не забирают, а приводят.

— Говорил.

— Спасибо, что открыл дверь.

Он уходит, и вместе с ним уходит липкое чувство после визита барона — как гул, который перестал давить на стены. Я остаюсь одна и тихо повторяю: «Виктор». Имя ложится на язык ровно. Как пароль.

Шесть флаконов. Год. Академия. Боевой факультет.

У меня снова есть цель. И это — лучшая магия из всех возможных.

Глава 3

Две недели складывались в аккуратный ряд — как шесть флаконов на полке. Днём — горькие травы и осторожные разговоры, ночью — тихий шёпот планов. Я считала не часы, а шаги к свободе; Эдан — не дни, а пропорции.

В тот вечер ветер пах мокрой корой. Луна висела низко, как серебряная монета, которую кто-то забыл положить обратно в кошель. Эдан пришёл после полуночи — так, будто просто стал частью тени. В руках — свёрток и кожаная сумка с коротким ремешком.

Он разложил всё на столике у окна, почти торжественно. Шесть одинаковых флаконов в сизой обвязке — стекло молочного оттенка, в глубине каждого — едва заметная глухая искра. Рядом — ещё один, без обвязки, тёплый на вид, как свежий хлеб.

— Шесть — на твой год, — произнёс он, взглядом отмечая каждую бутылочку, — и один. Утром мир уже будет смотреть на тебя по-другому.

— Год, — повторила я, глотая слово, как таблетку. — Шесть — как шесть вахт.

— Ровно так, — он кивнул. — Менять каждые два месяца. Если почувствуешь, что морок начинает «шипеть» — голос снова уходит вверх, внимание липнет к лицу, — не тяни: переходи на следующий.

Он придвинул другой свёрток. Внутри — мужская одежда: мягкая льняная рубаха, темный жилет с невысоким воротом, штаны из плотной ткани, короткий камзол цвета мокрого камня, шерстяной плащ с простым шнуром, чулки, ремень с тусклой пряжкой, ножны для ножа. И — ботинки. Не новые, но добрые, уже примятые чужой стопой так, что мне будет легче — как будто кто-то прошёл за меня первый километр.

— Ничего лишнего, — сказал Эдан. — Ты «Виктор», парень бедный, но опрятный. Идёшь искать работу у лазарета при академии. Если спросят, почему один, — скажи «родня в Радене». Место далёкое, никто не полезет проверять.

Он положил на стол кошель. Небольшой, но увесистый — монеты звякнули, как маленькие обещания.

— На дорогу, — тихо добавил он. — Лишнего не берём — лишнее тянет назад.

Я кивнула. Внутри разливалось ровное тепло — не от трав, от того, как он всё продумал за меня, ничего не отняв у меня самого главного: решения.

— Дальше слушай и запоминай, — его голос стал деловым, как сухая карта. — Выйдешь через заднюю калитку, по тропе вдоль забора — до конюшни Воляка. Я купил у него гнедую кобылу без клейма. Она мягкая на шаг, не выдаст. Имя у неё — Роса. Не зови её иначе — она ревнива к именам, как и люди.

— Роса, — повторила я, и в сердце стало легче.

— Поедешь влево от Толёлкиного оврага, держись старого тракта. На рассвете будешь у Сольного Брода. Переправа работает всегда; заплати, не торгуясь. Там любят запоминать тех, кто спорит. Через брод — к лесной просеке. К полудню выйдешь к ярмарочному городку Кадра. Постоялый двор «Гнутый Ивняк» — тихий, без вопросов. Не заходи в «Чёрный Феникс» — там у барона глаза.

— «Гнутый Ивняк», — я отметила имена в голове, как вехи на местности.

— Из Кадры держись северо-востока. Два дня — и ты увидишь Каменную Дугу, мост над ущельем. После него тракт разветвится: влево — к портовым, вправо — к Эстрану. Тебе в Эстран. В самом верхнем квартале, над рекой, на плато, — военная академия. Её видно издалека: четыре башни, флаги, строевой плац, как ладонь. Там тебя ждут. Я отправил весточку — интенданту лазарета. Письмо придёт быстрее тебя, если ветер будет добрым.

Слово «ждут» врезалось в сердце, как гвоздь — но не больно. Надёжно.

— И… — он замялся, — самое неприятное. Волосы.

Я провела ладонью по тяжёлым, изнеженным за эти дни локонам. Волосы пахли полынью и мной. Красиво ложились на плечи, как воды озера в тихую погоду. Я знала, что он скажет. И всё равно глоток воздуха вышел острым.

— Нужно, — сказала я первой — чтобы не он решал за меня эту боль. — Хоть до плеч.

— Хоть до плеч, — согласился он. — Я принёс ножницы.

Я кивнула. И улыбнулась.

— Тогда пей, Виктор, — Эдан взял флакон. — Маленькими глотками. Морок не любит жадности.

Зелье пахло дымом и смолой. На языке — терпкая горечь, как кора. В горле — тёплый каток. В животе — лёгкий холод.

Сначала ничего не изменилось. Потом воздух стал плотнее, как будто в комнате закрыли ещё одно окно. Отчётливее проступил звук часов, шорох моей пульсации в ушах. Лицо нагрелось. Я провела пальцами по скулам — под кожей будто выгладили складки. Подушечки пальцев отметили новую резкость, но это была не маскарадная резкость, а только сдвиг внимания. Взгляд, упав на меня, будет цепляться за «мальчишество» — остальной рисунок останется прежним.

Я подошла к зеркалу. Луна в нём была тоньше. Я — всё ещё я. Только в линии лица — меньше мягкости, больше прямых. В шее — тень кадыка, которой раньше не было — не настоящего, а намёка. Глаза те же. Но если не вглядываться, мир скажет: «Парень».

— Скажи, — попросил Эдан, — «да, сэр».

— Да, сэр, — произнесла я. Голос лёг чуть ниже, будто кто-то опустил струну на полтона. Слово прозвучало чужим и моим одновременно. Я попробовала ещё: — «Разрешите обратиться». — Вышло естественно, как на плацу.

Я пошла по комнате — туда и обратно. Пятка-носок, пятка-носок. Невидимый плац под кожей сказал: «Да, так». Эдан кивнул.

— Теперь… — он поднял ножницы. — Волосы.

Мы не делали из этого ритуал — и всё же это было ритуалом. Я заплела волосы в одну тугую косу. Коса легла на грудь тяжёлой верёвкой. Эдан подал бечёвку. Срез — ровный. Звук — сухой, как ломается тонкая ветка. В руках оказалось неприлично многое — как будто я держу что-то, чему место в шкатулке, а не в ладони.

Я откинула оставшиеся пряди — они ложились на плечи, торчали сбитыми перьями. В зеркале — мальчишка, только что выскочивший из ножниц. Щуплый, подтянутый. Роста — как и было: немного больше ста семидесяти.

Мы быстро и тихо оделись в ночь. Льняная рубаха обняла плечи по-новому — как друга, которого не ожидала встретить. Камзол сел точно. Плащ лёг, как тень. Ботинки приняли мои ступни без капризов. Ремень, нож. Кошель — внутрь, под рубаху, к рёбрам. Фляга. Пятый флакон — в боковой карман, остальные — на дно сумки, обёрнутые тряпицей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Готова? — спросил Эдан так просто, что ответ мог быть только одним.

— Да.

Мы ступили в коридор. Дом спал — даже мачехины портреты на стенах казались дремлющими. В каждой тени кто-то мог быть — но ночь была на моей стороне. Мы шли без звука, как вода, которая нашла свою тропу.

Калитка скрипнула ровно настолько, чтобы мы поняли — живы. За домом пахло сеном и лошадью. Роса стояла, как обещано: гнедая, с белым пятном на лбу, уши повёрнуты к нам. Она фыркнула тихо и потянулась ко мне, будто проверяя, правда ли я та, кем кажусь.

— Мы немного обманщики сегодня, девочка, — прошептала я, коснувшись её шеи. — Потерпи.

Эдан подтянул подпруги, поправил стремена.

— Письмо ушло, — сказал он, — там тебя будут ждать. Не геройствуй. Первые дни — только смотреть, слушать, запоминать. Дерись только, если выбора нет.

— Поняла, — кивнула я.

Он вдруг шагнул ближе и обнял меня — крепко, коротко, по-мужски. Как обнимают не девочек и не мальчишек — своих.

— Живи, Виктор, — сказал он мне в висок.

— Живу, — ответила я. — Уже.

Я взлетела в седло — тело вспомнило это движение, как забытый пароль. Роса шагнула мягко, звёзды потекли по чёрной воде неба. Я оглянулась. Эдан стоял, подняв ладонь. Я подняла свою. Мы не махали — просто держали воздух между нами.

Когда деревня осталась позади, я пустила кобылу рысью. Ночь втягивалась мне в грудь лёгким холодом, как лекарство. Тракт дышал ровно. Луна скользила между ветвями, рисуя на дороге серебряные ленты. Где-то далеко ухал филин; его голос был уверен, как приказ.

К рассвету небо выцвело до молока. Над Сольным Бродом висел туман, как полог. Переправа встретила нас храпом и зевотой. Паромщик — горбатый, с глазами, как сырые камни, — принял монеты, не считая.

— Куда путь держишь, парень? — спросил лениво.

— В Кадру, — ответила я, опуская взгляд.

— В Кадру, — повторил он. — Ну и держи.

Роса ступила на доски уверенно. Вода стучала о борта, как пальцы о стол. Я смотрела на медленный, уверенный ток и думала о времени: если смотреть долго, кажется, будто стоишь, а течёт — берег. Я не хотела стоять.

К полудню мы вошли в Кадру. Городок шумел так, будто у него было много голосов в одном горле: торговки кричали про яйца и сыр, мальчишки — про орехи, кузнец — молотом про железо. Я держалась краю, не высовываясь. «Гнутый Ивняк» нашёлся сам — вывеска с деревом, изогнутым ветром, и крыльцо, где никто не смотрит слишком пристально.

— Комнату на день, — коротко сказал трактирщик, бросив взгляд поверх моей головы.

— На половину, — ответила я, вытаскивая монету. — И миску похлёбки, если не сложно.

— Всегда сложно, — буркнул он привычно, уже ставя миску.

Я ела быстро, но не голодно — как солдат, который знает цену тёплой пище. Люди вокруг были заняты собой. Никто не искал во мне девчонку. Морок держался, как спокойная рука.

Мы двинулись дальше, когда солнце стало тягучим. Дорога пошла мягче, поле сменилось перелеском. Ночевали мы в стогу, под плащом.

На второй день небо стало выше. Воздух — суше. Каменная Дуга выросла впереди так внезапно, будто её нарисовали поверх мира. Мост был узок и прочен; под ним рычала река, золото солнца ломалось на белых хребтах волн. Я остановилась на середине и посмотрела вниз. Голова не кружилась. Я улыбнулась.

После моста тракт раздваивался. Я взяла вправо — к Эстрану. Дорога стала каменистой, колючей. Роса шла ровно. Вечером показались первые сторожевые башни — низкие, квадратные. У ворот стражник лениво поднял руку.

— Имя, — сказал он по привычке.

— Виктор, — ответила я.

— Дело?

— Работа в лазарете при академии.

Он посмотрел на меня дольше, чем хотелось.

— Родня?

— В Радене, — ровно.

Он кивнул, вернул взгляд на дорогу — и махнул: проезжай. Я ехала, не ускоряясь, пока не скрылась из поля зрения, и только тогда выдохнула. «Работает», — подумала я про морок. И про легенду. И про собственный голос.

Эстран встречал шумом, который не похож на шум Кадры. Здесь в звуках было больше железа. С колёс — искры, с кузен — жар, в словах — короткая, ровная резкость. Город шёл вверх, словно карабкался на собственные плечи. Кварталы сменяли друг друга: низкий рыночный; ремесленный, пахнущий кожей и дубильной корой; чиновничий, где шаги тише; и, наконец, верх — плато над рекой.

Я увидела её раньше, чем поняла: Академия. Четыре башни — как пальцы ладони, сомкнутые в кулак. Массивные ворота, стальные накладки на створках, эмблема — перекрещенные меч и лавровая ветвь. Над плацем — флаги с символами факультетов. По ровной, как сердце в строю, площади двигались ряды курсантов — чёрно-серые фигуры, синхронные, как тень и предмет. У края плаца вспыхивали и гасли, как рыбий бок, клинки. Команды были резки и понятны, даже если слов не различить.

У ворот — очередь: парни моего возраста и старше, чужие отцы с сыновьями, двое-трое в плащах получше, один — явно сын богатого, его сапоги блестят так, будто ходить по грязи в них преступление. Привратник принимал письма, записывал имена, отсылал кого-то направо — к обозному, кого-то — налево — к лекарю. Запах здесь был особенный: пот, сукно, масло для оружия, и ещё — та самая невидимая пыль надежды, которой в таких местах дышат больше, чем воздухом.

Я слезла с Росы, похлопала её по шее. Она тряхнула гривой — чуть укоризненно: «Долго ли ещё?»

— Ещё немного, девочка, — прошептала я. — Мы почти дома. Одному из них.

В груди стучало ровно. Страх и радость шли рядом, не толкаясь. Перед входом я уловила себя на том, что плечи сами расправились, подбородок поднялся на необходимую долю. Спина вспомнила.

— Следующий! — бросил привратник.

Я шагнула вперёд.

— Имя, — не поднимая головы.

— Виктор, — в голосе — нижняя нота морока.

— Дело?

— Письмо от интенданта лазарета, — я подала свёрнутую, перевязанную тёмной тесьмой записку от Эдана.

Он разломил печать, пробежал глазами строки. Взгляд его на мгновение смягчился — как у человека, который прочёл имя знакомого.

— Ждать там, — кивнул он на дверь с табличкой «Лазарет». — Коня оставь у конюшни. За потерю отвечаешь сам.

— Понял, — коротко.

Я взяла повод Росы, мы пошли вдоль стены. Камень был тёплым, живым. Где-то в глубине плаца прокатился смех — короткий, мальчишеский, и тут же захлопнулся командой. Ветер шевельнул флаги. Я подняла глаза к башням и вдруг ясно услышала внутри себя тот самый метроном, который когда-то держала на операции. Раз-два, раз-два. И впервые за долгое время — захотела не выключить его, а поверить ему.

— Здравствуй, — тихо сказала я — не академии и не ветру. Себе. Новому имени. Шести флаконам в сумке. Году, который уже начался. — Виктор.

Роса ткнулась мне в плечо, словно ставя точку.

Я шагнула к двери лазарета. И постучала.

Глава 4

Виктория

Лазарет пахнет чистым полотном и камфарой. Слишком бело, слишком ровно — как будто меня собираются переписать аккуратным почерком.

— В девять — комиссия, — шепчет женщина с быстрыми руками, ставит галочку в чьём-то журнале и исчезает, оставляя меня на краю комнаты и собственного дыхания.

Я — Виктор. Я — тише воды. Плащ, сумка, мои шесть невидимых «да» на целый год. Метроном внутри — раз-два, раз-два, спокойнее.

Перед дверью толпятся такие же — юные, упрямые, те, кто пришёл сюда за своим именем или за чужой мечтой. Никто не говорит громко: слова в таких местах как мячики — отскочат и ударят обратно.

— Следующий.

Комиссионная — слишком светлая. Стол, четыре фигуры. Писарь с тонкими очками. Артефактор — бодрая седина, взгляд — как лезвие. Женщина-врач — внимательная, ровная. И он.

Я чувствую его раньше, чем вижу. Тишина вокруг него другая — плотная, как плащ. Он сидит чуть в стороне, и всё равно комната держится на его оси. Резкие черты, на губах — едва заметная тень скепсиса. Глаза — слишком холодные для такого тёплого света. Я делаю шаг — и мне кажется, что пол под ногами стал тверже. Как будто он — закон, а не человек.

Я не знаю, кто он. Я просто реагирую: кожа натягивается, как струна, внутренности замирают, дыхание спотыкается. Нелепо. Смешно. Слишком живо.

— Имя? — писарь даже не поднимает головы.

— Виктор. Из Радена, — мой голос ложится ниже, чем должен. Морок держит ноту.

Врач смотрит на меня быстро, профессионально: пульс, кожа, плечи. Артефактор оживляется, подтягивает к себе низкую чашу из тёмного стекла с серебряным ободом — Призма. Уголки лампад дрожат огоньками.

— Проверка дара, — сухо. — Ладонь.

Я кладу руку на стекло. Оно прохладное, как вода на рассвете. «Просто дыши», — говорит артефактор. Я дышу. Ничего. Пусто. Писарь уже готов писать слово «искра», как диагноз, поставленный из вежливости.

И вдруг что-то проваливается. Как будто внутри меня маленький свет сорвался вниз, ударился в самое дно — и толкнул обратно целый пласт жара.

Стекло не вспыхивает — вздыхает. Плотно. Глухо. Из глубины поднимается цвет — не белый, не синий. Алый с золой. Как если бы кто-то расправил под Призмой горячие крылья. Серебро тонко дымится. Лампады тянутся языками ко мне. Воздух меняет вкус — появляется горечь металла, как будто в комнате внезапно разглядели кузницу.

Я вздрагиваю. Врач подаётся вперёд. Артефактор прищуривается, словно солнце ударило прямо в глаза. Писарь впервые поднимает голову.

Он — тот, чья тишина держит комнату, — не двигается. Только взгляд становится очень точным, как прицел. Он смотрит на Призму, потом на меня. Проверяет, откуда это взялось. И почему — во мне.

— Уберите, — артефактор едва слышно. Я послушно снимаю ладонь. Свет не гаснет — уходит, как зверь в чащу: не испугался, просто решил, что достаточно.

— Резерв… — артефактор кашляет, как человек, у которого вдруг кончились слова. — Большой. Слишком. Каналы — закрыты, поток — почти ноль, а объём — чёрт возьми, — он косится на серебряную кромку, где ещё дымится, — огонь. Чистый. Боевой. К перегреву среды склонность. Открывать только под щитами. Без самодеятельности.

Врач кивает, ровно, как метроном: слышала, приняла, помню. Писарь осторожно выдыхает и готовит перо к другой фразе, не той, что был готов писать минуту назад.

Он наконец говорит. Голос низкий, ровный, безопасный ровно настолько, насколько безопасен нож в ножнах.

— Плащ снимите.

Я послушно тяну шнур. Плащ соскальзывает. Рубаха проступает чистой линией. Его взгляд скользит по ключицам, по плечам, по горлу — не задерживаясь, но отмечая. Микродоля паузы. Интерес — дрожит в воздухе, как тугая струна. И тут же — тонкая искра раздражения. Он не любит, когда его внимание выбирает за него. Я делаю вид, что ничего не замечаю. И всё равно слышу, как кровь в ушах начинает считать быстрее.

— Принять, — произносит артефактор неожиданно лёгко, будто ставит подпись под находкой.

— С открытием в лазарете, — добавляет врач. — Медленно. Под присмотром. Любая попытка — и я вас пришью к койке, юноша.

Юноша. Мир верит мороку. Хорошо.

Он подаётся вперёд. Становится ближе. Запах кожи, металла, сухого ветра. Я вижу тонкий шрам на костяшке — белая нитка чужой истории. Он — выше меня, тяжелее мира, к которому я успела привыкнуть.

— Терпение есть? — не вопрос, проверка.

Я киваю. Мне легче кивнуть, чем говорить. Слова сейчас — как хрупкое стекло, не хочется ронять.

— Боль выдерживаете?

Секунда. Я вспоминаю цех, миндаль, холодный пол, и мой голос, который не доходил до гарнитуры. Киваю снова. Он смотрит так, будто видит мою память изнутри — ровно на долю вдоха. И отводит взгляд. Никаких «молодец». Только «работаем».

— Боевой отдел, — говорит врач писарю. — До открытия — закрепить к нам. Щиты — на каждую тренировку. Следите.

Перо шуршит по бумаге. Сухо. Официально. Как будто моя жизнь — это строка, и теперь в ней другая буква.

Он поднимается. До меня докатывается его движение — волной. Ближе. Ещё ближе. Мой позвоночник сам собой выпрямляется, как будто умеет слушаться только такие тела и такие голоса.

— На плац через час, — его слова выпадают ровно, как патроны в ладонь. — Метку допуска — у привратника. Коня — в казённую. Волосы подравнять у цирюльника. У нас любят аккуратность, Виктор.

Как он произносит моё имя. Коротко, без сахара. И я слышу в этом не просто «приняли» — взяли ответственность. Точно, плотно. И это почему-то страшнее и спокойнее, чем всё остальное.

— Есть, — выдыхает мой морок. Внутри — жар, не обжигающий, а правильный. Как печь, где наконец развели огонь и закрыли заслонку.

Я выхожу в коридор. Свет бьёт по глазам, шум плаца течёт, как дождь. Я касаюсь стеной плеча — прохладный камень возвращает мне контуры. Метроном снова ровный. Раз-два. Раз-два. Призма ещё стоит внутри — отражает меня новую, неопределённую. «Огненная», — шепчет что-то. Я не спорю.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

У привратника — тонкая металлическая пластина с выжженным знаком и номером десятка. Тяжёлая для такой мелочи. Я кладу её в карман и чувствую, как мир защёлкивается, как надёжный затвор.

На плацу отрывистые команды режут воздух, флаги рвёт ветер, сталь звенит, как нерв. Я ловлю себя на том, что стою прямо. Плечи — выше. Подбородок — там, где должен. «Виктор», — говорю я себе. Имя сидит крепко, как узел.

Глава 5

Рей

Утро — как клинок: чистое, ровное, без лишних слов. Я люблю такие.

Кофе — чёрный. Разговоры — короткие. Бумаги — на одну стопку, не две. Всякая сентиментальность — вон, за дверь. Здесь всё просто: или ты из стали, или ты — об неё.

Приёмная комиссия — мой самый нелюбимый ритуал. Сырой люд, запах дешёвого мыла, слегка влажного сукна и надежды, которую позже придётся отскоблить строевой. Я смотрю, как на руду. Вижу, где есть жилы. Где пустая порода.

Он появляется не сразу. Пропускаю троих, двоих разворачиваю. Третий — с глазами хищной собаки, годится.

И — следующий.

Щуплый. Рост — около ста семидесяти. Плечи узкие, но «собранные». Руки — сухие. Шея — чистая, выбритая до скрипа. Волосы — срез свежий, ножницами, без цирюльничьей манеры. На лице ни дерзости, ни провинциальной сладости — пусто. И в этой пустоте что-то торчит, как незаметный гвоздь в доске: взгляд. Не мальчишеский. Тихий. Ровный. Не упрашивает, не бросает вызова — фиксирует.

Мир чуть щёлкает. Внимание собирается в точку. Я не люблю, когда моё внимание само выбирает объект.

Неприятно. Раздражает.

— Имя? — писарь не поднимает глаз.

— Виктор. Из Радена, — и голос… ниже, чем должен быть у такого тела. Нота натянута, но держится. Травы. Смола. Полынь. Запах едва слышный, но знакомый до зубного скрежета. Морок. Не иллюзия — смещение. Старые войны пахли так по ночам.

Плащ — снять. Снимает. Спина — ровная. Стоит как тот, кто уже знает, что такое «стойка», и ненавидит слово «расслабься». Это не деревня. Не тракт. Это — кто-то, кто давно привык считать шаги.

Артефактор тянет Призму.

— Ладонь.

Ладонь ложится на стекло — тонкие пальцы, костяшки чистые, ногти коротко срезаны. Секунда — тишина. Привычное «искра» уже забралось на кончик языка писаря — и в этот момент Призма вздыхает.

Нет громкой вспышки. Нет дешёвого света. Поднимается тяжёлое, правильное алое. Жар идёт не на кожу — в воздух. Серебро дымится тонкой нитью. Лампады тянутся языками. Резерв — не «много». Резерв — слишком. Каналы — закрыты. Поток — на нуле. Котёл полный, заслонки заперты.

Я не двигаюсь. Смотрю на огонь, потом на мальчишку. Перевожу прицел туда-обратно. Спокойно. Очень спокойно.

Артефактор бормочет своё: щиты, открытие под присмотром, перегрев среды, никакой самодеятельности. Врач кивает, как метроном. Писарь шуршит пером, переписывая чужие жизни в аккуратные строки.

Я подаюсь вперёд. Ближе. Рядом с ним пахнет холодной кожей, железом… и теми самыми травами, которыми прикрывают правду.

— Терпение есть?

Кивает.

— Боль выдерживаешь?

Секунда — пауза. Ещё кивок.

Взгляд — чистый. Не мальчишеская бравада. Человек, который знает цену словам «да» и «сделаю». Узнаю это сразу. Как оружие на ощупь.

— Принять, — говорю писарю. — Боевое. Открытие — через лазарет. Закрепить щиты. Наставник Керн. Дисциплина — полная. За самодеятельность — гауптвахта.

Слышу собственный голос как приказ, который давно был готов. Никакой романтики. Чистая логика. Такой резерв держать вне строя — преступление.

Он — Виктор — стоит тихо, как стрелка, которая уже знает, куда укажет компас. Я поймал себя на микроскопическом желании улыбнуться. Не позволяю. Держу губы в привычной тени.

— На плац через час. Метка — у привратника. Коня — в казённую. И… волосы подравнять. У нас любят аккуратность, Виктор.

Как он носит моё «Виктор». Сухо. Как нужно.

Раздражает. И нравится. И снова — раздражает, потому что нравится.

Плац дышит железом. Керн орёт так, что воронам на дальних тополях делается не по себе. Ряды ходят, как гармошка: складываются, раскладываются — чеканно, крепко. Я смотрю сверху, с галереи. Привычное место. Видно всё.

Вижу — и его. Уловить легко: у него шаг на пол-доли короче, чем у соседей. Не от слабости — от опыта. Кто бегал под огнём, тот не «шлёпает» ступнёй. Он ставит её владея землёй. Плечи — слушаются. Глаза — не беспокоятся. Он не высматривает «выход», он помнит «путь». И снова — запах полыни. Лёгкий, как примечание на полях.

Керн гонит их в разминку. Брусья, перекладины, отжимания. Виктор работает экономно. Без показухи. Запасает дыхание, не тратит его на «смотрите, какой я бодрый». Таких люблю. Таких сложно сломать, но приятно собирать.

Сигнал тренировки смещается в клинок. Дерево. Учебная. Я даю знак Керну. Тот понимает: «пощупать». Противник — парень выше на голову, шире в плечах. Хороший.

Первый обмен — Виктор пропускает удар по стойке, но держит корпус. Второй — ловит ритм. Третий — делает вещь, которую не показывают в деревенских драках: пустой шаг. Сдаёт полшага назад, проваливает противника, и проводит чистую линию по ребрам. Дерево стукает о дерево. Тот таращит глаза — не ожидал. Керн хмыкает. Я — молчу. Просто отмечаю.

Рядом появляется посыльный.

— Господин начальник, письмо от интенданта лазарета. Срочно.

Разворачиваю печать. Коротко: «Виктор. Рекомендую на подхват к лазарету. Парень способный, дисциплинированный. Дар слабый».

Угу. Дар «слабый». Я перевожу взгляд на плац, где Призма час назад едва не подпалила серебро. Кто-то страхуется. Или не видел. Или — лжёт по доброте. Лекари любят прятать мальчишек от войны.

Имя на подписи — знакомое. Эдан. Лекарь с репутацией. Руки — золотые, язык — осторожный. Знаю. Запомнил.

Письмо кладу в карман. Потом поговорим. Не потому, что я люблю ловить людей на неточностях. Потому, что не люблю дыры в фактах. Дыры — хуже лжи.

Керн сдаёт смену. Я спускаюсь. Ряды — «смирно». Шум падает, как вода после плотины.

— Третий десяток, шаг вперёд! — Керн рычит, как голодный волк.

Виктор — в третьем. Шаг — точный. Зрачки — узкие. Дыхание — ровное.

— Сегодня — лазарет. Завтра — плац в шесть ноль-ноль. Марш-бросок. Потом — клинок. Потом — щиты.

— Есть, — хрип кольнёт пониже горла. Морок держится.

Я ни на кого больше не смотрю. Только на него. Он это чувствует — держится ещё ровнее, как струна подтягивается. Хорошо. Пусть знает. Пусть чувствует моё внимание спиной. Это дисциплина. Это моя территория.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он уходит. Плац снова шумит. Мир возвращается на привычный круг. Только внутри — маленькая заноза: запах трав. Слишком чистый срез волос. Лопатки, которые не женские — и всё же… слишком «собранные». Не мальчишеская расслабленность, а будто человек прячет спину от чужих ладоней. Жест выученный, не врождённый.

«Кто ты, Виктор?» — вопрос садится на язык. Я проглатываю. Не время. Не место. У каждой тайны свой срок. Я терпелив.

Вечер — бумаги. Списки. Резервы. Подписи. Призма и её отчёты.

«Виктор, Р.» — ставлю инициалы, потому что фамилия в карточке не вяжется с рукой, подававшей документ. Почерк в заявлении — женский. Слишком ровные овалы, слишком чистые «е». Мелочь. Но я живу мелочами. Мелочи спасают жизнь. Или забирают.

Я откладываю карточку. Выхожу на террасу. Ночь в Эстране пахнет углём и хлебом. Башни академии держат ветер. Где-то внизу смех — короткий, нервный. Кто-то вспоминает дом. Кто-то мечтает о славе. Утро всех рассудит.

Перед глазами всплывает лицо. Неприметное — если не смотреть. Но стоит посмотреть — и трудно перестать. Не из-за красоты. Из-за честности пустоты. Там нет жирной краски. Там — грунт. На таком рисуют фрески.

Я улыбаюсь сам себе. Редко. Коротко. Нехорошая привычка — интерес к тем, кто не просит. Моя слабость, если называть вещи своими именами.

Слишком похожие глаза были у тех, кто возвращался из огня и молчал. Им приказы не объясняют. Им верят и ставят задачи.

Завтра я поставлю.

Щиты. Открытие — по капле. Сначала — научу держать. Потом — давать. Огонь любит дисциплину, иначе он не воюет — он жжёт своих.

И ещё. Пошлю за Эданом. Спрошу про «слабый дар». Посмотрю, как у него будут двигаться руки. Лекари редко лгут без причины. Если лгут — значит, кого-то прикрывают. Интересно — кого.

Я поднимаю взгляд на плащ ночи. Внутри — ровный холод. Рядом — привычное одиночество. Оно не тяготит. Оно держит форму.

Любовь — слово из чужих домов, с чужими шторами. Меня оно не интересует. Меня интересует пламя, которое будет слушаться. И — те, кто умеют его держать, не сгорая.

— Виктор, — произношу в темноту. Имя ложится на язык плотно.

Завтра — шесть ноль-ноль. Марш. Клинок. Щиты. Разговор.

Глава 6

Виктория

Подъём — как удар. Казарма гудит чужими голосами, пахнет потом, железом и тревогой. Я рывком сажусь на топчане и сжимаю кулаки, чтобы не выдать дрожь. Передо мной — плащ, ремень, коротко остриженные волосы щекочут шею. Я — Виктор.

Морок сидит крепко, но я всё равно ловлю себя на том, что ищу глазами зеркало — проверить, там ли я ещё. Смотрю в пустое стекло окошка. Щуплый парень смотрит в ответ. Ровная спина. Губы сжаты. Ничего особенного. И только глаза — всё ещё мои.

— На плац! — рвёт воздух чужой голос.

Мы выбегаем. Утро режет лёгкие холодом, будто их полоснули ножом. Сердце сбивается с ритма, но стоит ступить на плац — он возвращается. Раз-два. Раз-два.

И тут он появляется. Ректор.

Рей. я узнала его имя от сокурсников.

Он идёт, как будто весь мир обязан освободить ему дорогу. Высокий, мощный, в чёрном. Его шаги — ровные, его взгляд — ледяной. И всё же, когда он проходит рядом, я чувствую жар. Жар, который пробегает по коже, как электрический ток. Я даже не понимаю, почему именно он. Просто моё тело узнаёт его первым, раньше разума.

— Шесть-ноль-ноль. Марш.

Его голос — низкий, хрипловатый, властный. Каждое слово — команда. Даже не мне, не нам, а самому воздуху. Я иду. Нет, бегу. Земля гулко отвечает под ногами. И каждый раз, когда его взгляд скользит по мне, дыхание сбивается. Я держу ритм только потому, что он смотрит.

— Корпус, Виктор, — негромко, но я слышу его.

Моё имя в его устах звучит как удар, как клеймо. Я выпрямляюсь мгновенно, будто это естественно — слушать его. Больно приятно. Опасно приятно.

После бега — брусья, перекладины. Плечи горят, ладони рвутся. Я кусаю губу, чтобы не стонать. Его взгляд — рядом, где-то сбоку, и этого достаточно, чтобы я держала ещё раз, ещё. Я не сдамся. Не при нём.

Клинки. Дерево в руках, но оно кажется настоящим, острым. Первые удары тяжёлые, противник шире, выше. Я проваливаюсь, ухожу корпусом, дышу сквозь зубы. И на третьем обмене делаю шаг, который когда-то спасал мне жизнь на плацу в другом мире: пустой, обманный. Парень проваливается, а я бью по ребрам. Чисто. Сухо.

На миг я слышу… не знаю чей голос. Может, Керна, а может, его:

— Годится.

И внутри меня взрывается гордость. Глупая, не моя. И всё же — я улыбаюсь краем губ.

— Третий десяток — в лазарет! — Керн орёт, и моё сердце сжимается. Значит, снова встреча. Значит, он будет там.

Лазарет пахнет травами, огнём и чем-то слишком чистым. Врач усаживает меня в кресло, рядом — медные арки с рунами, Призма, лампады. Я слушаю её слова: «дышать», «не геройствуй», «стоп». Но всё это уходит на второй план, потому что дверь за моей спиной щёлкает.

И он входит.

Я не смотрю, но знаю, что это он. По тому, как воздух стал плотнее. По тому, как сердце делает один удар лишний. Рей. Его тень падает на мою руку, и этого достаточно, чтобы я вся напряглась.

— Начинаем, — врач говорит, но я слышу только его молчание.

Щиты встают. В груди сухо, пусто. И я разрешаю себе вспомнить огонь. Костёр. Ночь. Дрожь ладоней у тепла. Искра касается меня — и разгорается.

Жар поднимается. Сначала тихо. Потом сильнее. Я вдыхаю — и мне кажется, что всё тело становится пламенем. Я улыбаюсь сквозь дрожь. Не больно. Совсем не больно. Он узнаёт меня. Мой огонь. Мой.

— Ещё каплю, — его голос. Низкий. Уверенный. Так близко, что я почти чувствую его дыхание.

Я подчиняюсь. И пламя взмывает выше. Я сжимаю подлокотники, у меня дрожат ноги, и всё же я держу. Потому что он сказал «держи». Потому что его голос звучит так, будто я могу вынести что угодно.

— Дыши. Ровно, — он рядом. Его слова проникают под кожу, обволакивают. Я слушаюсь. И впервые в жизни подчинение не кажется слабостью. Это сила. Это свобода.

Огонь гудит внутри меня. Громко, сладко, будто моё сердце наконец дышит в полный голос. Я не хочу, чтобы это кончалось. Я хочу гореть. Хочу гореть под его взглядом.

— Стоп, — врач.

Жар стихает, как костёр, прикрытый крышкой. Я открываю глаза — и вижу его. Он стоит в стороне, руки за спиной, спокоен, как будто и не участвовал. Но я чувствую: именно он держал меня, не щиты, не артефакты — он.

— Неплохо, — его голос холоден, но для меня это как награда. — Только начало.

Я киваю. Слова застряли.

Он поворачивается, чтобы уйти. Шаг — и он проходит мимо меня. Я не выдерживаю и поднимаю взгляд. На полсекунды. Всего лишь. Но достаточно, чтобы встретиться с его глазами.

И я тону. В этих холодных, стальных глазах есть что-то, что разрывает мне грудь. Там нет нежности, нет мягкости. Там — сила, уверенность, требование. Но в глубине — на самый миг — я вижу дрожь. Нет, не дрожь… искру.

Он замечает, что я смотрю. Останавливается. Его взгляд скользит по моему лицу — ровно, медленно, будто он хочет разглядеть, почему я горю, хотя должен быть пуст. И на мгновение в его глазах появляется злость. Не на меня — на себя. Потому что он заметил. Потому что ему тоже… что-то откликнулось.

— Виктор, — произносит он тише, чем раньше. Голос низкий, сухой, но в нём есть напряжение. — Смотри вперёд.

Я опускаю глаза мгновенно, будто пойманная на краже. Щёки горят. Но внутри всё кричит: он заметил. Он увидел. Его холод треснул на секунду.

Он уходит. Дверь закрывается. Воздух становится легче — и одновременно пустее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 7

Рей

Я злюсь. На него — меньше. На себя — до скрежета.

Не на то, что курсант держит удар, дышит правильно и не хвастается. На то, что я откликнулся. На мальчишку. На взгляд — ровный, честный, без просьб.

Я не гей. Я знаю, что меня тянет: линия ключиц, вкус женской кожи, запах волос после дождя. Всё просто, всё по правилам.

А сегодня — треск по льду. И его глаза под веками, как упрямая лампада.

Значит, так. Дистанцию — под контроль. Причину — под лупу. Я назначу личные занятия, пару раз в неделю. Проверю: рукопашный, клинок, реакцию, дисциплину. Разберу по частям — пойму, где меня «взяло». И закрою тему.

Утро. Столовая шумит металлом ложек, кашей, чужими разговорами. Пар идет от мисок. Запах хлеба и тушёной капусты висит тяжёлой линией. Я вхожу — и вижу его сразу: сидит у окна, один. Спина ровная, движения экономные. Ест тихо, будто привык, что еда — это работа, а не праздник.

Подхожу. Не спрашиваю: «можно?» Сажусь рядом. Тень от моего плеча ложится на его ладонь.

— Сэр, — короткий кивок. Голос у него низит ноту морока, но держится уверенно.

— Едите — хорошо, — говорю так, будто это про тактику. И сразу — к сути: — С сегодняшнего дня — личные занятия. Понедельник, среда, пятница. Зал три. В восемь ноль-ноль. Не опаздывайте.

Он поднимает взгляд. Ничего лишнего — просто «принял приказ».

— Есть, сэр.

И вот эта тишина в его глазах снова зацепляет — как тонкий гвоздь, о который царапается ладонь. Чисто. Спокойно. Без кокетства. Я отодвигаю миску.

— До вечера, Виктор, — произношу его имя слишком чётко. Злит. Но делаю это нарочно: выработать иммунитет.

День проходит, как складка уставного плаца: марш, строевая, клинок, щиты. Я работаю, он работает. Иногда ловлю себя на том, что ищу его в строю — и тут же разворачиваю взгляд на других. Вечером — зал три. Тихий. Каменный пол, сдёрнутые шторы, воздух пахнет кожей, деревом и потом старых боёв.

Он приходит вовремя. Восьмь — и ровно. Снимает плащ, ладонь коротко касается пряжки — отточенное движение. Я киваю на татами.

— Рукопашный. Проверка базовых. Разминка — две минуты. Потом — входы, связки, уходы. Сигналом «стоп» буду я. Понятно?

— Понятно, сэр.

Мы выходим навстречу. Первый клинч — учебный: кисть, локоть, плечо. Я беру его запястье — и через ладонь проходит короткая, мерзко-правдивая дрожь. Не возбуждение — нет. Но слишком близко к нему, чтобы не разозлиться. Тело отвечает раньше головы: «внимание». Я отдёргиваю пальцы так, будто обжёгся.

— Ещё раз, — холодно.

Он входит чище. У него хорошая база: не бросает вес, не суетится, не шлёпает ступнёй. Я сбиваю захват, меняю уровень, вырезаю бедром стойку — он успевает уйти на пол-стопы. Правильно. Сносно. Раздражает.

— Плотнее, Виктор. Ты «есть» — только чуть. А мне нужно «целиком».

— Есть, — ниже, чем нужно. Нота морока — металлическая, липкая.

Мы работаем. И каждый раз, когда кожа касается кожи — плечо, запястье, дыхание в упор — по мне проходит та же короткая дрожь. Я стачиваю её злостью. Трамбую в гранит. С каждой связкой чувствую, как поднимается внутренний жар — не тот, боевой, правильный; другой, бесполезный. Меня бесит сам факт этого жара.

— Ещё, — бросаю.

— Есть, — он не жалуется. И — не хвастается. Делает.

Я ускоряю. Перехожу в жёсткий темп. Добавляю колено, плечо, винт корпусом. Он держит, уходит, ловит. И — смотрит на меня так, как нельзя: ровно, без обвинения, без восторга, как на факт. И это — хуже любых слов.

Срывает.

Следующий вход я делаю уже не по учебнику. Рвано. Жёстко. С фиксацией ключа, с давлением на шею, с ударом в корпус, который не нужен был для «проверки». Он сгибается, но сразу собирается, пытается контратаковать — правильно. Я блокирую, бью в печень, подхватываю ногу, валю. Тело подо мной вжимается в татами, горячее дыхание бьётся в ключицы, глаза — близко, слишком близко. И там — ни страха, ни ярости. Только упрямое «держу».

Я злюсь ещё сильнее.

И бью. Ещё. И ещё. Учебная серия превращается в бой. Не должен. Не имею права. Но делаю.

До меня доходит чужой звук — глухой, хриплый. Его. Я останавливаюсь, когда ладонь оказывается у него на горле, пальцы чувствуют пульс — быстрый, ровный, живой. Секунда — и реальность ударяет в висок.

Что я делаю?

Я отступаю, как будто с меня сорвали кожаные ремни. Вижу кровь на губе. Фиолетовую полоску на рёбрах. Дрожащие пальцы, которые держатся за мат, а не за меня.

— Встать можешь? — голос срывается. Ненавижу это.

— Могу, — шепчет. Садится. Пытается подняться — и тут же падает обратно, на локоть. Проклятый жар в груди — уже другой. Стыдный.

Я касаюсь его плеча осторожно ,через пальцы проходит снова та самая дрожь. Но теперь она — не повод бить.

— В лазарет, — коротко. — Сейчас.

Он кивает. Не делает вид, что «ничего, пустяки». Не морщит губы в браваду. Просто кивает. Я забираю его плащ, подхватываю под локоть, он опирается на меня — не всем весом, но достаточно, чтобы это почувствовала каждая мышца моей руки.

Коридор пуст. Камень холодный. Воздух пахнет мятой и тишиной. Я веду его быстро. На полпути ловлю себя на том, что дышу так, будто бежал. И что мне страшно. Не за должность. За него.

— Перегнул, — сухо говорит врач, когда я сдаю курсантскую кость на белую простыню. Голос без сюсюканья, но в нём нет осуждения — только факты. Эдан , за которым я посылал больше суток назад, появляется как из воздуха, что то говорит врачу, быстрыми руками развязывает ремни, щупает рёбра, смотрит зрачки.

— Сотрясения нет, — бросает через плечо. — Рёбра — ушиб, не трещина. Ладонь — лед, плечо — повязку. Два дня без спарринга. Щиты — без нагрузки.

Я киваю. Губы сухие. В горле — пыль.

Он смотрит на меня. Не глазами врача — глазами человека.

Я впервые за вечер произношу слова, которых не было в моих планах:

— Это… моя ошибка. — Каждое слово — как камень. — Я… перебрал.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эдан слегка поднимает бровь, но больше ничем не злоупотребляет.

— Бывает, — отвечает просто. — Главное — не «бывало».

Я поворачиваюсь к Виктору. Он сидит на койке, упрямо ровно, как спицу проглотил. На губе кровь — тёмная, почти чёрная. На ключице — медленно расползается синяк. Глаза — всё те же: чистые. Без вопроса «за что?» Без ненужной гордости «я выдержал». Просто — есть.

—Виноват, — говорю тихо. — Это я. — И, черт, как же нелегко произносить это слово. — Извини

Он кивает.

— Принято, — хрипло.

Вот бы он закатил глаза. Улыбнулся. Сказал что угодно, что дало бы мне повод снова оттолкнуть. Но он — снова факт. И мне не за что спрятаться.

Я разворачиваюсь и ухожу, пока не сказал лишнего. Дверь лазарета закрывается с мягким щелчком — как ставня на душе.

В кабинете темно. Я сажусь в кресло и только сейчас понимаю, что пальцы дрожат. Снимаю перчатки. Смотрю на ладони. На правой — его кровь. Тонкая полоска на костяшке. Моё дело — дисциплина. А я позволил себе личное — посреди работы. Позволил злости рулить телом. Позволил мальчишке — да, мальчишке, чёрт возьми — сдвинуть мой центр.

Почему?

Потому что он смотрит прямо? Потому что держит огонь? Потому что слушается так, будто это не слабость, а выбор?

Потому что, когда я касаюсь его, моя тишина вдруг обретает звук?

Я рву лист бумаги пополам, чтобы слышать, как рвётся что-то кроме меня. Дышу. Считаю вдохи, как на марше: раз-два, раз-два.

Я не гей.

Я не собираюсь менять свои правила из-за пары честных глаз.

Но если завтра он сел бы рядом — как утром, у окна, — я бы снова услышал в себе эту мерзкую, правильную дрожь. И опять бы злился. И — контролировал. Уже бы контролировал.

Я поднимаю взгляд. Тьма в окне смотрит в ответ, как Призма — ровно, безоценочно.

Я найду, где во мне трещина.

Или — научусь жить с её звуком.

Но ещё раз поднять руку из злости — не позволю.

Глава 8

Виктория

Утро пахло кашей и влажным деревом. Я села у окна — там, где можно смотреть в небо и делать вид, что смотришь в тарелку. Сердце стучало ровно, как на плацу, пока он не вошёл.

Рей шёл сквозь столовую так, будто всё уже шло по его плану. Чёрное, короткие движения, взгляд — ледяной. Он остановился рядом и сел без вопросов. Тень от его плеча легла на мою ладонь — и мне пришлось переставить миску, чтобы не выдать дрожь.

— Едите — хорошо, — просто констатировал. И сразу, без лишнего воздуха:

— С сегодняшнего дня — личные занятия. Понедельник, среда, пятница. Зал три. В восемь ноль-ноль. Не опаздывайте.

Моё «есть, сэр» прозвучало низко и спокойно. Внутри же всё коротко вспыхнуло — радость, страх, голод сразу. Он произнёс моё имя:

— До вечера, Виктор.

И ушёл, оставив меня с ложкой в руке и сердцем, которое забыло, как бить ровно.

День тянулся, как бинт — туго и долго. Я работала чище обычного: строевая, клинок, щиты. Считала вдохи, экономила силы. Несколько раз ловила себя на том, что ищу его взгляд — и тут же возвращала глаза в цель. Вечером, перед залом, я туже затянула ремень, подтянула рукава, проверила повязку на груди — привычный доспех. «Ты — Виктор», — сказала себе. «Дыши».

Зал три встретил тишиной и запахом кожи. Каменный пол, сдёрнутые шторы, свет — ровный, без теней. Рей уже был там. Стоял в центре, как точка сборки.

— Рукопашный. Проверка базы, — коротко. — Разминка — две минуты. На «стоп» — замерли.

Я кивнула. Разогрела плечи, запястья, корпус. Кожа чуть вспотела. В горле стало суше. Мы сошлись.

Первый контакт — ладонь в ладони. Его пальцы — сухие, уверенные. По моей руке прошла короткая дрожь, как от токового поцелуя. Не боль. Не страсть. Но близко к обеим. Я отняла ладонь на долю мгновения позже, чем следовало. Он — раньше, чем нужно.

— Ещё, — ровно.

Мы шли связками. Он срезал мой захват — чисто. Я уводила корпус — экономно. Он ввинчивал плечо, я смещала центр тяжести, ускользала на пол-стопы… и всякий раз, когда мы соприкасались — запястье, плечо, грудь — во мне поднималась та самая, нелепая волна. Я глотала её, как огонь: внутрь, чтобы не дымиться снаружи.

— Плотнее, Виктор. Ты есть — только чуть. Нужен целиком.

Я кивнула. Зацепилась. Пошла глубже. Он ускорился. Удар плечом — в грудь. Резкий вырез бедром — из стойки. Я ловила, держала, упрямо возвращалась. И вдруг почувствовала — не темп, а злость. Его. Тихую, холодную, без крика. Она не требовала — давила.

Следующая связка прилетела жёстче, чем учебник: колено — в корпус, фиксировка предплечьем — на шею, разворот — в пол. Я глотнула воздух и поднялась.

— Ещё, — сказала сама. Без вызова. Фактом.

Мы сцепились снова. Я пошла в пустой шаг, он прочитал и врубил вес. Мир перевернулся, татами ударило в лопатки. Он был близко — слишком. В его глазах плавал лёд, который не спасает, а режет.

Удар по рёбрам. Ещё. Глухие, рабочие — и всё же лишние. Учебный бой растворился, осталась его ярость на что-то, чему я не знала имени. Я держала. Дышала. Считала. Думала только о том, чтобы не выдать дрожь — не ту, токовую, а другую: от обиды, которая нарастала под кожей.

Ладонь легла мне на горло — не душить, фиксировать. Пульс бился под его пальцами ровно. И в этот удар реальности — он отступил. В глазах мелькнула тень «что я делаю?».

Я села, попробовала встать — ноги поехали. Вкус железа на губах, горячая полоса под ключицей. Он подхватил меня за локоть — осторожно, впервые за вечер осторожно.

— В лазарет, — глухо.

Лазарет встретил слишком чистым светом. Врач — деловая, ровная — уже тянула ко мне холодный бинт, когда дверь щёлкнула ещё раз.

— Эдан? — выдох сорвался сам. Мир на секунду перестал щёлкать.

Он вошёл как всегда — тихо, с запахом трав и дороги на плаще. Чужой среди чужих — и вдруг свой, так, что перехватило горло.

Врач коротко на него глянула:

— Вы кто?

— Лекарь Эдан, — спокойно. — По распоряжению начальника академии. Он послал за мной. Вероятно, буду служить здесь, в лазарете, если согласуем бумаги, — затем посмотрел на меня, уже мягче.

— Что вы тут делаете?.. — шепнула я, чтоб никто не слышал ,и это было «как ты нашёл меня» и «не бросай» в одном слове.

— Смотрю, чтобы ты жил, — коротко ответил он, и в этом «жил» было больше тепла, чем в любой повязке.

Мысль о том, что он будет здесь, рядом, как тихий щит, заставила меня впервые глубоко вдохнуть.

Эдан работал быстро: лёд на ладонь, повязка на плечо, пальцы — уверенные, тёплые. Врач отметила:

— Два дня без спарринга. Щиты — без нагрузки. Рёбра — ушиб, не трещина.

Рей стоял рядом камнем. Потом сказал негромко, хрипло, словно слова царапали горло:

— Это моя ошибка. Я перебрал. Извините.

Я подняла взгляд. Внутри уже горело «почему?», уже царапалась обида — но я не дала ей лица. Я — Виктор. Я не могу позволить этому мужчине увидеть, как больно было не телу, а мне.

— Принято, — так же ровно ответила я.

Он кивнул. Развернулся и ушёл. Дверь закрылась мягко — и только тогда я позволила себе вдохнуть до боли. Рёбра отозвались, глаза защипало — не от удара, от непонятности.

— Почему? — спросила я тише, уже у пустоты. — Почему так?

Эдан посмотрел на меня внимательно, как на шов, который можно снять лишь вовремя.

— Иногда люди не на тебя злятся, — сказал он. — Но бьют — тебя. Не потому что ты слабый. Потому что ты — близко.

«Близко» полоснуло так точно, что я отвернулась к стене. Не плакать. Не сейчас.

Когда он отошёл за мазью, я осталась одна на краю белой простыни. Трещины в известке на потолке сложились в карту. На ней — мой маршрут: понедельник, среда, пятница. Зал три. Не опаздывать. Дышать. Держать.

Плакать я не стала. Вместо этого я вытянула руку, сжала и разжала пальцы.

— Ладно, Рей, — шепнула я в пустоту. — Если ты хотел, чтобы я сдалась — ты ошибся адресом.

Огонь внутри перевернулся и лёг иначе — ниже, глубже. Не ярость. Решение.

Я приду на следующее занятие. Я встану. Я выдержу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 9

Рей

Просыпаюсь от чужого шёпота простыней. Тепло под ладонью, голая кожа — мягкая, лениво тянется ко мне, как к огню. Вчера вечером я сделал то, что всегда работало: сбросил пар. Без обещаний. Без имён. Чистая физиология против лишних мыслей.

Не сработало.

В тот момент, когда жар уже затягивал в темноту, перед глазами встал не овал чьих-то губ, а другие —

его

. Ровный взгляд. Упрямое «держу». И я чуть не выругался вслух, потеряв ритм. Тело своё взял — привычкой, дисциплиной, как всегда. Голова — нет.

Дурак.

Я ненавижу утренние задержки. Постель — не место для ночёвок. Слишком долго. Слишком интимно. Слишком не моё.

— Вставай, — голос у меня ровный, командный. — Одевайся. Вон из спальни.

Она морщит губы, пытается что-то сказать — «ещё минуту», «ты был таким» — неважно. Я поднимаю бровь. Этого хватает. Шорох ткани, тихий стук каблуков, дверь — и тишина возвращается на место, как выдвинутый затвор.

Я распахиваю окно. Влажный воздух ударяет в лицо прохладой. Над плацем ещё серо, башни глотают последний клочок ночи. И тут я вижу его.

Виктор. Один. Бежит по кругу, пока всё ещё спит. Не ради глаз, не ради похвалы. Ровный шаг. Корпус собран. Плечи — свободные. Дыхание — по рёбрам. На ключице — тёмная тень свежего синяка, моя работа. Вины — столько, сколько нужно, чтобы помнить. Сентиментальности — ноль.

И всё равно в груди тонко хрустит лёд.

Я опираюсь о подоконник. Смотрю, как он меняет темп: ускорение — держит, замедление — не распадается. В каждом движении — экономия, как у тех, кто привык жить на паёк. Организм работает как механизм, но там, внутри, я уже видел: огонь. Чистый. Слишком большой, чтобы «отпустить и забыть».

Вчерашний бой бьётся под кожей чужими ударами. Я помню свою злость — не на него. На себя. На дрожь в пальцах, когда коснулся запястья. На то, как мой лёд повёл себя, как вода. Я позволил ярости сесть в связки. Перешёл черту. Увидел это только тогда, когда ладонь легла ему на горло и ощутила его пульс — не испуганный, ровный. Сняло, как пощёчиной.

Извинение сказал. Мало.

Решение нужно. Простое, как устав.

Личные — оставляю. Понедельник, среда, пятница. Но правила меняю: минимум контакта, максимум техники.

Я снова смотрю вниз. Он уже не бежит — стоит у кромки плаца, тянет плечо, локоть, шея склонена. Делает это правильно . И вообще-то мне должно быть всё равно. Но не всё равно.

— Чёрт, — тихо. Чтобы услышал только я.

Не потому, что «не гей». Это факт, не лозунг. Меня никогда не тянуло на парней. Меня заводит другое: послушная спина, честный огонь, дисциплина без позы. И именно это я вижу в нём.

Снизу раздаётся шорох шагов — первые десятки выходят к завтраку. Виктор уходит по краю, как тень. Я закрываю окно. Холод остаётся, но уже мой.

Сегодня вечером — зал три. Я зайду раньше. Настрою темп. Оставлю у двери всё лишнее. И если хоть раз почувствую, как злость снова тянет связку в удар, — остановлю. Я могу. Я обязан.

Я поднимаю рубашку с кресла, затягиваю ремень. В зеркале — привычное лицо. Ни тени ночи, ни чужих губ. Только тонкая, едва видимая линия у глаза — новая. Пусть будет напоминанием.

— В восемь ноль-ноль, Виктор, — говорю своему отражению, как приказ, который уже исполнен. — Без опозданий. Без глупостей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 10

Виктория

После пробежки тело тёплое, мысли ровные. Я успела умыться ледяной водой, растереть плечи и уже тянулась за плащом на занятия, когда воздух взрезала сирена. Не звук — нож. Рваная, металлическая. Она прошла через кости и, кажется, даже огонь внутри обернулся на шум.

Коридор вспух людьми. Кто-то выронил котелок, кто-то смеясь пытался шутить — смех сорвался в кашель. Меня подхватило течение курсантов.

— Границу прорвали! — сипло у уха.

— Из Подземья твари полезли, таювары, — другой голос, выше, почти на визг. — Наши уже держат, но брешь…

— Портал откроют на плацу! Всех собирают!

Слово «брешь» звенит в голове, как пустой кубок. Я слышу собственное: раз-два, раз-два, иду быстрее, чтобы не думать. На плацу — маги кругом, ладони подняты, по пальцам стекут серебряные нити начертанных рун. Воздух вокруг них густеет, темнеет, как вода перед бурей.

Он — уже там. Рей. В чёрном. Властный, собранный. Голос — короткие команды, и мир подчиняется.

— Третий и пятый — ко мне. Шестой — к магам щитов. Лекари — за мной, но на дистанции. Кто без допуска — в тыл, не геройствовать!

Мне кажется, он мельком смотрит по рядам — и я ловлю эту долю взгляда всем телом. Странно спокойно. Никакой драмы в чертах — чистая решимость. Я ловлю воздух и становлюсь в третий десяток. «Виктор» — ровная спина, сухой взгляд. Но внутри меня уже бьётся старый метроном. Пахнет железом. Будет кровь.

Портал раскрывается, как зрачок. В центре — тёмная поверхность, дрожащая. Тепло от неё — не живое, печное, а густое, как от расплавленного камня. Команда — «вперёд!» — и нас втягивает.

Граница — это запах. Жжёной шерсти, мокрой земли и того сладковатого, от которого во рту становится сухо — кровь. Воздух дерётся. Небо просело серым. Земля изрезана. Щиты магов мерцают рваными куполами, ломаются, поднимаются снова.

Вижу стену — каменную, с черным, как гниль, рваным ртом посередине. Брешь. Через неё течёт вязкая, спотыкающаяся живность: таювары, чешуйчатые, с лапами, как у кошек, и пастью, как у рыбы; за ними — крупнее, хребты скособочены, глаза светятся болотным.

Наши — держат. Волки из оборотней — полупереход, хребет дугой, когти в чёрной крови. Маги стихии — вспышки льда, ножи ветра, земля поднимает гребни. Дальше, на холмике — лекари. Они возвращают тех, кто может вернуться, и закрывают глаза тем, кто не обязан.

— Третий десяток — к левой кромке! — голос Керна рычит в ухо. — Держать, не пускать, шаг вправо — смерть!

Я шагаю к левой кромке. Шаг — твёрдый, земля под ботинком — моя. Огонь внутри слушает. Пока — не трогай. Щиты над нами — сухое тепло по коже. Дерево клинка в ладони — привычный вес, как рукоять верного инструмента.

Первый таювар на меня — низко, рывком, поверхность чешуи брызжет грязью. Я пропускаю голову, врезаю по шее. Раз, два. Дерево звенит, как железо. Тело вязнет, падает, и я только потом слышу собственное дыхание: ровно, глубже, чем кажется. Второй идёт на фейк — лапа на щит, морда сбоку, я подаю корпус навстречу, провожу, оставляю его на земле. Кровь брызжет — горячая, солёная. Вкус металла на губах — родной.

Я не думаю. Я делаю. Внутри — тишина, в которой нет места вчерашним занятиям, лазарету, даже его лицу. Пока.

Мы продвигаемся ближе к стене. Брешь — как рот, в который лезут ладони. Рядом со мной орёт кто-то, потом не орёт. Я не оборачиваюсь. На нашем фланге — маги щитов держат песню тонко, как струну. На краю зрения — белая повязка лекаря. Я благодарна им так, как благодарят воду — без слов.

Перед самой брешью — он.

Рей.

Его клинок — не блеск, а чистая функция. Резкие, экономные линии. Не танцует — режет. И огонь. Не щедрый — дисциплинированный. Каждая вспышка — ровно столько, чтобы отбросить, поджарить, остановить. Он держит край так, будто на нём всё стоит. Возможно — так и есть.

Меня к нему тянет в этой грязи так же, как в лазарете — к его голосу. Я ловлю его ритм, подстраиваюсь. Мы не рядом, но наши движения начинают совпадать по тактам. Это почти смешно — и почти свято.

— Щиты! — кто-то кричит, и красноватая волна бежит по куполам. Брешь дергается, как рот, в который вставили клин. Учителя академии становятся в линию, руки — к небу, слова — как камни, магия — как домкрат. Они глотают брешь, тянут её края друг к другу.

В этот момент всё должно стать тише. В такой секунде враг всегда пытается ударить в спину.

Я вижу спиной. Они приходят не из бреши — из-под насыпи, откуда нас не ждали. Одно — быстрее других, выше, кости торчат, как ножи. Оно идёт не на меня. Оно идёт на него.

У меня — два варианта: крикнуть или идти. Я иду. Ноги сами знают, как. Пять шагов, четыре, три. Рёбра стонут под повязкой — вчерашней, но я не слышу. Кожа на плечах мурашками. Клинок — бесполезен: поздно. Оно уже прыгает, тень закрывает его спину, челюсть раскрыта.

— Сэр! — вылетает. На «Рей» у меня не хватает воздуха.

Он поворачивает голову на долю — мало. Этого мало. Я бросаюсь. И в прыжке вдруг понимаю: мне не хватит времени. Не хватит тела. Не хватит силы.

Огня — хватит.

То, что я держала , как котёнка в ладонях, распахивает пасть. Он не спрашивает — берёт. Я не поднимаю рук, не успеваю думать формулы. Во мне — только образ: не дай ему упасть. И огонь отвечает.

Столб, такой честный, что хрустят руны на браслетах магов. Не вспышка — удар снизу вверх, как если бы из меня поднялась чёртова печь. Воздух качается. Тварь завоет — и нет её. Только чёрная крошка, которая пахнет болотом и жареной рыбой. Края бреши дергаются от волны. Учителя держат. Щиты визжат тонко — и доживают.

Меня резко отбрасывает назад — не телом, изнутри. Резерв рвётся, как мешок. Всё яркое — будто сняли фильтр с солнца, и оно жжёт прямо в глаза. Колени на секунду ещё мои — и больше нет. Я падаю — не вниз, а вглубь себя. Вокруг — голоса, крики, чей-то мат, чьё-то «держи». И сквозь это — он.

Рей — совсем рядом. Я вижу его в нереальной чёткости: шрам у костяшки, тень пепла на щеке, на секунду — не лёд, а злость и… страх? Его рука — у меня на груди, вторая — на шее, там, где пульс. Он жив. Я — тоже. Хорошо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Виктор! — слышу глухо, как через воду. — Дыши. Слышишь? Дыши, чёрт тебя побери.

Я пытаюсь, честно. Грудная клетка скрипит, дыхание рваное. Нет воздуха. Нет сил. Есть только теплое, тяжёлое, правильное ощущение: он не упал. Миссия выполнена. Всё остальное — потом.

— Отходим! — чужие голоса объединяются. — Лекари! Здесь!

Эдан? Я не уверена. Но запах трав прорывается через гарь так, как прорывается память: ты не одна. Я хотела бы улыбнуться. Не получается.

Мир светлеет полосами. Брешь — стягивается, как шрам. Твари воют, отхлынув. Наши — кричат что-то победное или просто живое. В этом шуме есть ритм — и я на секунду растворяюсь в нём.

— Молодец, — кажется, это он, и я даже не уверена, что он сказал это вслух. Голос низкий, как всегда. Только теплее. Страшнее.

Я хочу ответить «есть, сэр». Или «Рей». Или «ничего такого». Но губы не слушаются. Тело выбирает честность: выключается.

Последняя мысль — смешная и правильная: если он поймает — значит, я всё делала верно.

Глава 11

Рей

Сирена разорвала утро, как нож ткань.

Резкий, металлический звук, от которого кровь становится гуще, дыхание — короче.

Я поднялся раньше всех, и когда остальные ещё пытались натянуть ремни, я уже шагал к плацу.

Портал гудел, маги держали круг, их ладони светились рунами. Воздух пахнул озоном и гарью, хотя огня ещё не было.

— Третий и пятый — со мной. Шестой — к щитам. Лекари — за линию. Остальные — строй! — мой голос расколол пространство, и в этот миг мир снова стал прост: приказ — и исполнение.

Я краем взгляда зацепил его.

Виктор. Ровная спина, глаза спокойные. Ничего лишнего. Но именно эта тишина в нём задела. Опять.

Граница встретила привычным запахом: земля, кровь, гарь. Брешь зияла чёрным ртом, и из неё ползло всё, что ненавидит свет. Таювары, твари с лишними суставами, чудища, которые существовать не должны. Но они были. И мы тоже.

Я работал клинком и огнём. Без лишних жестов. Каждое движение точное, каждое пламя — ровно на меру. Я привык к этой дисциплине: если дать огню свободу — он сожрёт своих быстрее, чем врагов.

Щиты гудели, учителя становились в линию, чтобы затянуть брешь, а я держал периметр. Огонь во мне был чистым инструментом, и это всегда давало опору.

До того момента, как я почувствовал тень за спиной.

Тварь. Быстрая, крупная, кости — как ножи. Она шла не на строй, не на кого-то рядом. На меня.

Я повернул голову, но секунда была потеряна. Этого хватило бы, чтобы упасть. И вместе со мной упала бы вся линия.

— Сэр! — чужой голос прорезал хаос.

Он.

Виктор.

Он бросился вперёд, не колеблясь.

Я видел его глаза — ни страха, ни бравады. Только решимость. Но он не успевал. Он был слишком лёгким, слишком маленьким для того, чтобы закрыть собой то, что летело в меня.

И тогда — я увидел.

Огонь рванулся из него, как из открытой печи. Не искра, не вспышка. Столб. Чистый, алый, правильный, такой мощный, что щиты завизжали и руны на металле треснули. Тварь исчезла в пепле, даже не успев взвыть.

И в ту же секунду он погас.

Я поймал его ещё до того, как он упал. Коленом в грязь, ладонь на грудь — пульс. Вторая на шею. Жив. Но резерв сожран в ноль. Он отдал всё, что было, чтобы я остался.

— Виктор! — я рявкнул, и голос сорвался. — Дыши, слышишь?

Он попытался. Губы дрогнули, грудь судорожно вздохнула. В глазах мелькнуло короткое «есть» — и он закрылся, честно, без показухи. Сложился у моих ног, как нож.

— Лекари! — рыкнул я, хотя Эдан уже был рядом.

Он появился, как всегда, тихо, пахнущий травами. Упал рядом на колени, проверил пульс, запястье, глаза.

— Жив, — сказал он просто. — Резерв пуст. Сон. И без глупостей.

Я кивнул. И снова посмотрел на него.

Он лежал у моих ног, чёрная грязь по шее, губы чуть в крови, ресницы слиплись от пота. И всё же… он был светлым. Чистым. Даже в этой жуткой, воняющей крови яме.

Он спас меня.

Я поднялся и снова вошёл в бой. Клинок, огонь, команды. Всё, как всегда. Но внутри — не как всегда. Там сидела заноза: его глаза. Его огонь. Его решимость.

И ещё — ненависть к себе.

Вчера я избил его, позволил злости вырваться наружу. А сегодня он отдал всё, чтобы закрыть мою спину.

Я держал строй. Но внутри я шатался.

Когда брешь затянули, и камень вздохнул, я вернулся к нему. Эдан уже уложил его на носилки, прикрыл глаза повязкой.

Я посмотрел на него последний раз перед тем, как его унесли. Его рука свисала вниз, пальцы в грязи. Но ладонь была открытой. Честной.

— Молодец, — сказал я тихо. Не приказ. Не похвала. Просто правда.

И в груди снова треснул лёд.

Завтра он снова выйдет на плац. Будет бежать, дышать, делать всё по уставу. И я снова увижу его — и снова почувствую эту дрожь, от которой хочу избавиться.

Но одно я знаю точно: я не позволю никому коснуться его спины.

Теперь — она моя.

Ночь опустилась тяжело. Каменные башни молчали, коридоры стихли. Я вернулся в спальню, снял сапоги, бросил плащ на кресло. Всё было так же, как всегда. Кроме меня.

Лёг на постель, но сон не пришёл. Закрыл глаза — и сразу увидел его.

Щуплый силуэт, который шёл ко мне, когда никто другой не видел. Голос — короткое «Сэр!» в момент, когда тень падала мне в спину. В этих двух буквах было больше храбрости, чем в тысячах криков на поле.

Он не сомневался.

Не думал о себе.

Он просто пошёл.

Закрыл меня.

Я стиснул зубы и уткнулся взглядом в потолок.

— Чёрт… — выдохнул тихо.

Я привык защищать. Привык быть тем, кто прикрывает. Это — моё правило, мой закон. Но сегодня — впервые за многие годы — кто-то прикрыл меня. Смело, честно, до конца. И этот кто-то — мальчишка, которого я сам едва не сломал вчера в зале.

Перед глазами снова встал столб огня, который взорвался из его тела. Чистый, алый, яркий. И его глаза в тот миг. Ни страха, ни просьбы. Только — решимость.

Я сел на кровати, провёл ладонью по лицу. Тело ломило от усталости, но внутри я был живее, чем когда-либо. И именно это злило.

— Смелый, упрямый… — пробормотал я. — Но почему именно ты?

В груди дрогнуло. Не от желания. От чего-то глубже. От признания. Я не хотел этого признавать, но правда была там, где её уже не вычеркнуть: этот парнишка с мороком смотрит на мир так, что я верю ему больше, чем себе.

Я лёг обратно, уставился в темноту. И понял: завтра я снова буду думать об этом. О том, как он шагнул без колебаний. О том, как его спина стала моей стеной.

И это знание — сильнее сна.

Я закрыл глаза. Но видел только одно:

Виктор, который смело пошёл туда, где умирали другие, и закрыл меня, когда я сам не успевал.

И от этой картины лёд внутри меня снова треснул.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 12

Я возвращалась долго.

Сначала — только тьма. Потом — шум. Крики, топот, запах крови и дыма. Всё это растворялось, ускользало, оставляя меня в пустоте.

И вдруг — холод. Лёд на коже, чужие пальцы уверенно держат запястье. Я дёрнулась — и услышала спокойный голос:

— Тише. Ты жива.

Я открыла глаза. Белый потолок. Треснувшие балки. Воздух пахнет травами и чем-то горьким. Лазарет.

Тело было чужим: руки тяжёлые, голова будто пустая. Но сердце билось. Значит, я всё ещё здесь.

— Не шевелись, — голос снова. Я повернула голову.

Эдан.

Он сидел рядом, склонившись ко мне, и его глаза смотрели так внимательно, что мне захотелось отвернуться. Но я не могла.

— Где… — горло сжалось, губы едва послушались. — Где Рей?

Он чуть приподнял брови. И улыбнулся — совсем легко, почти незаметно.

— На стене. Жив. Стоит, как всегда.

Грудь болезненно выдохнула. Слёзы подступили сами, но я сжала пальцы в кулак, не позволив им упасть.

Жив.

Эдан протянул мне кружку с горькой настойкой. Я сделала глоток, и по телу прошёл жар — не тот, что рвался из меня в бою, а мягкий, лекарский.

— Ты вытащила его, — тихо сказал он. — Ты понимаешь это?

Я покачала головой.

— Я… не думала. Просто…

— Именно, — перебил он. — Не думала. Сделала. Это и есть выбор.

Я закрыла глаза. Передо мной снова вспыхнуло: тварь, которая летела в его спину. Его профиль, тёмный, сосредоточенный. Моё собственное «Сэр!» и шаг вперёд. И огонь — огромный, прожигающий всё.

Тело снова дрогнуло. Я не знала, от усталости или от того, что мне до боли хотелось снова увидеть его. Убедиться, что он рядом. Что он живой, настоящий, что он не тень.

— Эдан… — прошептала я. — Он знает? Что это я?..

Лекарь посмотрел на меня внимательно, слишком внимательно.

— Он знает одно: что ты закрыл его спину. Этого для него достаточно. Всё остальное — он поймёт сам.

Я отвернулась к стене, прикусила губу, чтобы не выдать слишком многого. Но внутри меня всё уже кричало одно: я хочу его видеть.

Ночь опустилась на лазарет мягкой тишиной. Другие курсанты стонали во сне, кто-то бредил, кто-то шептал молитвы. А я лежала на своей узкой койке и не спала.

Я ждала, что дверь откроется. Что он войдёт. Хоть на миг.

И всё равно я знала: его взгляд я снова поймаю. Скоро.

Я лежала с закрытыми глазами. Сон не приходил. В груди пульс бился слишком громко, и каждый удар напоминал: он где-то там. Живой. Настоящий.

Дверь лазарета скрипнула.

Я едва не вздрогнула, но удержалась. Сделала вид, что сплю.

Тяжёлые шаги. Не врача. Не курсанта. Я узнала бы этот ритм в любой тьме. Рей.

Он остановился рядом с моей койкой. Некоторое время стоял молча. Я чувствовала его взгляд кожей, будто он касался им каждого моего шрама, каждого синяка, каждой линии на лице.

Я не выдержала и приоткрыла ресницы, оставив щёлочку.

Он смотрел на меня. Не как командир на подчинённого. И даже не как мужчина на женщину. А как человек, который сам не понимает, почему он здесь.

Он наклонился ближе. Его рука дернулась, будто он хотел коснуться моего плеча — проверить, дышу ли. Но остановился. Сжал пальцы в кулак и выдохнул.

— Смелый… — едва слышно, почти себе.

Моё сердце сбилось с ритма. Я закрыла глаза до конца, боясь выдать себя.

Он ещё стоял. Слишком долго. Потом развернулся. Его шаги ушли к двери. Щелчок замка. Тишина вернулась.

Я открыла глаза и уставилась в потолок. На губах дрожала улыбка, которую никто не увидит.

Он пришёл.

Он смотрел.

И, может быть, впервые — не только я тянулась к нему, но и он тянулся ко мне.

Утро встретило меня удивительно спокойно.

Тело уже не ломило так, как ночью, дыхание было ровным, а пальцы слушались. Лекарь сказал бы — рано ещё, но я упрямо поднялась, собрала волосы, затянула ремни потуже. Не могла оставаться в лазарете, когда за стенами дышал целый мир.

Сегодня был выходной. На плацу не кричали команды, не звенели клинки. Башни стояли торжественно, как сторожи, а воздух был прозрачный, звенящий, тёплый. Я решила пройтись по территории академии — наконец почувствовать себя не пленницей, а частью этого места.

Идти было легко. Но возле главного корпуса я услышала его голос.

Рей.

— Я сказал — здесь нет никаких Викторин! — в его тоне было раздражение, словно каждое слово отскакивало о камень. — У нас нет учениц с этим именем. Нет и не будет.

Я застыла. Внутри всё похолодело. Имя ударило, как плеть. Меня ищут.

Я сделала шаг в сторону, и взгляд выхватил фигуры.

Мачеха. Сутулая, с её холодными глазами, которые всегда смотрели на меня как на долг, от которого пора избавиться.

И рядом — борон. Тот самый, с лицом вечно сытым, с улыбкой, как у зверя перед костью.

— Но это невозможно, господин начальник, — настаивала мачеха, тонко и липко. — Проверьте списки ещё раз! Она должна быть здесь. Викторина из рода Аренских. Моя падчерица.

— Ваши «должна» меня не интересуют, — отрезал Рей. Его голос стал холоднее, чем клинок. — У меня списки каждого, кто стоит на плацу. Нет такой.

Моя грудь сжалась так, что стало трудно дышать. Я медленно начала отступать назад. Если они увидят… если он посмотрит…

И в этот момент я налетела на кого-то. Парень, курсант, с мешком за плечом. Мешок глухо ударил, он выругался.

Я выронила дыхание, и всё внутри меня заорало: беги!

Мы оба качнулись, и я нелепо дернулась в сторону. Сердце стучало в висках. Я краем глаза увидела, как Рей и борон обернулись на шум. Их взгляды зацепили меня, и это было хуже любого удара.

Я метнулась, как зверёк в лесу, пытаясь спрятаться. Плечом сбила плечо парня, почти упала, но поднялась. Шаг. Ещё шаг. Быстрее. Всё быстрее.

Только оказавшись внутри академии, за каменными дверями, я наконец выдохнула. Спина прилипла к холодной стене. В груди жёг огонь, но это был не мой дар — это был страх.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Они ищут меня. Они здесь. Мачеха и борон.

Я сжала кулаки.

Моя новая жизнь висит на ниточке, и теперь эту ниточку могут перерезать в любую секунду.

Но я уже знала одно: просто бежать вечно не получится.

Глава 13

Рей

Утро было ясным, но меня вызвали к воротам, и ясность оборвалась.

— У входа… настойчивые, — пробормотал дежурный, и в его голосе звучала усталость.

Они стояли там, будто принадлежали этой земле. Хотя их место было вон — за стенами.

Женщина — тонкая, с лицом, как высушенная маска, вежливость натянутая, как плохой платок. Мужчина рядом — борон. Гладкая сытая улыбка, пальцы на трости слишком уверенные. От таких всегда тянет не духами, а прогнившей властью.

— Господин начальник, — женщина наклонила голову. — Мы ищем Викторину из рода Аренских. Девушка исчезла. Нам известно, что она скрывается у вас, в академии.

Я выдержал паузу.

— Здесь нет ни одной Викторины. Ни по имени, ни по роду. Я проверил списки.

— Списки — дело гибкое, — усмехнулся борон. — Девки скользкие. Мы понимаем. Но с вашим содействием найти её будет проще.

— На моей земле «ищут» только по закону, — ответил я ровно. — А вы пришли без закона. Значит, разговора нет и не будет.

Но они не сдавались. Повторяли круг снова и снова: проверьте, поищите, пересмотрите. Я стоял на своем. Усталость бывает телесной — а еще она бывает такой: когда чужая жвачка повторяется в сотый раз.

Слева хлопнул мешок — один из курсантов оступился на ступенях. Я обернулся. И увидел.

Виктор.

Щуплый силуэт, слишком собранные плечи, шаг быстрее нормы. Но главное — в его движении я почувствовал то, чего никогда прежде за ним не видел: страх. Тонкий, не приятный, личный. Не боевой. Не тот, что на поле. Этот страх был про другое. И я готов был поспорить на всё — из за них, этих людей.

Он столкнулся с парнем, едва не упал, а потом метнулся, неловко, по-мальчишески, и рванул прочь.

Их глаза — борона и женщины — скользнули в ту же сторону. Я видел, как их лица на секунду оживились. Хищники, учуявшие запах.

— Почему вы решили, что она именно в моей академии? — спросил я.

Я нарочно сказал «она». Слово упало, как сталь.

Женщина дрогнула подбородком. Борон моргнул медленно, почти лениво, будто проглатывал яд.

— Нам сообщили, — ответила мачеха мягко. Слишком мягко. — Видели её в Эстране. Подстриглась, переодета, скрывается. А где же ей ещё быть, если не у вас? Ваша академия — крепость.

— Крепость — не укрытие для ваших домашних склок, — я смотрел прямо. — Если ищете беглую невесту — идите в магистрат. Без бумаг, без печатей — у ворот вам делать нечего.

Я кивнул дежурным, и те сделали шаг ближе, копья опустились чуть ниже. Воздух стал холоднее.

— Я проверю списки ещё раз — для себя. Но не для вас, — сказал я спокойно. — И если вы снова придёте без закона и попробуете разговаривать с моими курсантами — наша встреча будет короткой и официальной. Вам не понравится

Они обменялись взглядами.

— Мы вернёмся, — сказал борон.

— Вернитесь с законным обоснованием, — ответил я.

Они ушли. Женщина — с каменной спиной, борон — медленно, с той фальшивой уверенностью, что ему всё ещё принадлежит игра.

Я смотрел им вслед и только тогда позволил себе вдохнуть глубже. Вкус железа был не от крови — от раздражения. Я ненавижу, когда чужие руки тянутся в мои стены.

А потом снова вспомнил его. Виктора.

Его движение. Его спину, согнувшуюся на миг в страхе.

И слишком резкий бег.

Я поднял глаза к башням. Камень молчал, но я чувствовал, как внутри меня зашевелилось что-то острое: подозрение.

Слишком странно. Слишком близко. Слишком совпадает

Виктория

Я закрылась в своей комнате, но стены не держали тишину.

Всё внутри всё ещё дрожало. Картина не отпускала: мачеха, борон, и… он. Рей. Холодный, как сталь, раздражённый их липкими словами. И то, как в тот миг он повернулся на шум и его взгляд упал на меня.

Я знала: он видел.

Не только меня. Он видел мой страх.

Я прижала ладони к лицу, но горячее дыхание не сбивало мыслей. Что если он догадается? Он ведь главный здесь. У него вся власть. Он может… помочь.

А может — сдать.

В груди билось сразу два голоса.

Один шептал: скажи ему правду. Он сильный. Он не даст им забрать тебя.

Другой резал: ты для него никто. Он — закон. А закон всегда продаёт тех, кто не вписывается в строки списков.

Я встала, прошлась по комнате. Каждая доска пола стонала под шагом, и эти звуки будто подталкивали к решению. Я не могла просто сидеть. Я не могла ждать, пока борон или мачеха снова окажутся у ворот.

Я знала только одного человека здесь, кому могла доверить хотя бы тень своей правды.

Эдан.

Коридоры были пусты. Пахло мылом и пылью. Я шла быстро, прижимая капюшон, чтобы не ловить взглядов. Лазарет встретил меня привычным запахом трав и тихим скрипом ступней.

Он был там. Сидел над книгой, в его пальцах — карандаш, на губах лёгкая складка сосредоточенности. Он поднял глаза и сразу понял, что со мной что-то не так.

— Виктор? — спросил он тихо

Я подошла ближе, села напротив. Сердце колотилось, слова вырывались рваными.

— Они здесь. Мачеха… и борон. Они ищут Викторину. И… я не знаю…

Голос сорвался, но я всё же договорила:

— Сказать ли Рeю правду? Или он… сдаст меня?

Эдан долго смотрел на меня. Его глаза были не как у остальных — они не судили и не обещали. Они взвешивали.

— Ты сама чувствуешь, какой он человек, — сказал он наконец. — Но и понимаешь, что он — начальник академии. Его слово здесь — закон.

— Вот именно, — я сжала пальцы, ногти впились в ладони. — Если он решит, что я обманула его, он просто… отдаст им.

— А если он решит иначе, — тихо продолжил Эдан, — он станет твоей самой надёжной защитой.

Я закрыла глаза. Внутри всё качнулось. Я вспомнила, как он стоял на стене, как его спина была мишенью, и как я шагнула вперёд. Я вспомнила его взгляд в тот миг, когда я упала у его ног. И то, как ночью я чувствовала его рядом — он ведь приходил, я знала это сердцем.

Может быть, он уже догадывается. Может быть, он уже знает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я открыла глаза.

— Эдан… я боюсь ошибиться.

Он кивнул.

— Ошибка — это не всегда проигрыш. Иногда — путь. Главное, Виктория, не молчи слишком долго. Молчание опаснее любой правды.

Я кивнула. Но сердце от этого не стало легче.

Правда была как огонь: обожжёт и может спасти. А может — сжечь.

Ночь не отпускала.

Я ворочалась на жёсткой койке, считала вдохи, пересчитывала трещины на потолке. Но сон не приходил. Стоило закрыть глаза — снова вставала картина у ворот: мачеха, борон, их голоса. И его — холодный, раздражённый, обрывающий их настойчивость.

Он видел меня.

Я знала это.

И знала, что он почувствовал мой страх.

«Скажи ему правду», — нашёптывал один голос.

«Он сдаст тебя им, как только всё поймёт», — резал другой.

Слова Эдана крутились в голове: молчание опаснее любой правды. Но сейчас молчание казалось единственным, что удерживает меня на плаву.

Когда на востоке проступили первые бледные полосы рассвета, я не выдержала. Встала, надела тренировочный костюм, затянула ремни. И пошла туда, где хотя бы мышцы могли забрать то, что рвало изнутри.

Плац был пуст. Воздух — холодный, свежий, с запахом росы. Башни ещё держали тени, но небо уже начинало светлеть.

Я встала на беговую дорожку. Первые шаги были тяжёлыми, но потом тело нашло ритм. Сердце гулко отбивало такт, дыхание стало ровнее. Я бежала, пока кожа покрывалась потом, пока ноги ныло, пока мысли превращались в шум.

Потом — отжимания, удары по деревянному манекену. Кулаки жгло, плечи ломило. Но это было честно. В каждом ударе я выбивала страх, выбивала образ мачехи, выбивала вопрос: кому я могу доверять?

Я так была увлечена, что не сразу почувствовала взгляд.

Он пришёл бесшумно.

Рей.

Я увидела его краем глаза, когда обернулась к дальнему краю плаца. Он стоял в тени башни, руки за спиной, взгляд — прямой, тяжёлый, пронизывающий. Он не двигался. Просто смотрел.

Сердце сбилось с ритма. Я заставила себя продолжать — удар за ударом, шаг за шагом. Если я дрогну сейчас — всё кончено.

Он ждал.

Когда я выдохлась, он вышел из тени. Его шаги были медленными, но каждое движение отрезало воздух.

— Рано встал, — сказал он. Голос был низким, почти ленивым. Но в нём чувствовалась сталь.

— Тренировка, сэр, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

Он подошёл ближе. Слишком близко. Я почувствовала его дыхание — прохладное, утреннее.

— Интересно… — сказал он, глядя на мои кулаки. — Ты дерёшься, как тот, кто давно привык к этому. Не как мальчишка.

Я замерла на долю секунды. Но быстро опустила глаза.

— Учился у нас в деревне.

Он обошёл меня кругом. Как хищник, изучающий добычу.

— А почерк в твоём заявлении? Слишком ровный. Не мужской.

Моё сердце застучало сильнее.

— Тётка учила, — соврала я тихо.

Он остановился прямо напротив. Его взгляд вонзился в меня, как клинок.

— Скажи, Виктор, — голос стал ниже, опаснее, — чего ты боишься сильнее: врага на поле… или вот тех, у ворот?

Я вдохнула резко. Он видел. Он понял.

Я хотела сказать: «ничего». Хотела выдержать взгляд. Но внутри всё металось.

— Я… — слова застряли в горле. — Я боюсь только проиграть, сэр.

Мгновение длилось вечность. Его глаза скользнули по моему лицу. Он видел каждую дрожь, каждую тень. Я знала это.

И вдруг он шагнул ещё ближе. Его ладонь резко схватила моё запястье, проверяя реакцию. Я вздрогнула, но не вырвалась. Дрожь прошла по телу, как ток.

— Хм, — он наклонился ближе, и его голос стал почти шёпотом. — Ты держишься. Но в тебе есть трещина. И я найду её.

Он отпустил мою руку так же внезапно, как схватил. Сделал шаг назад. Его лицо снова стало каменным.

— Завтра. В восемь. Зал три. Будем работать с клинком. И, Виктор… — он задержался на моём имени, так что оно прозвучало слишком интимно. — Не опаздывай.

Он развернулся и ушёл.

А я осталась на плацу, с дрожащими пальцами и бешено колотящимся сердцем.

Он что-то заподозрил.

Я это чувствовала каждой клеткой.

Глава 14

Рей

Рассвет был холодным, но я не чувствовал холода.

Я чувствовал другое.

Его дрожь.

Тонкую, почти незаметную, но реальную. В запястье, когда я сжал его руку. В дыхании, когда я шагнул ближе. В глазах — слишком глубоких для мальчишки. Там не было привычной наглости юнца. Там была тень… и тайна.

И вдруг всё сошлось.

Морок. Запах трав, полынь и смола, что всегда держался на нём. Я знал этот запах — на войне так прятали лица перебежчиков и шпионов. Морок не делает новое тело. Морок скрывает правду.

Я стоял посреди плаца, смотрел на его уходящую спину и впервые не чувствовал злости. Чувствовал ясность.

Трещина Виктора — не в стойке, не в кулаке, не в шаге. Трещина — в том, что он не тот, кем кажется.

И если я прав…

Я вернулся в корпус, но бумаги так и остались лежать нетронутыми. Я не мог. Я слишком хорошо знал, что ответ там, где не чернила, а глаза.

Поэтому пошёл туда, где всегда пахло правдой. В лазарет.

Эдан был там. Как всегда.

Сидел за столом, перебирал травы. Его пальцы двигались медленно, уверенно. Он поднял глаза, и я увидел — он понял, зачем я пришёл, ещё до того, как я открыл рот.

— Господин ректор, — спокойно, почти слишком спокойно.

Я сел напротив. Между нами был только стол, но мне хотелось убрать и его.

— Виктор, — произнёс я. Имя легло на язык, как камень. — Кто он?

Эдан не ответил сразу. Он смотрел на меня внимательно, слишком внимательно, как будто взвешивал, сколько правды я выдержу.

— Морок, — сказал я сам. — Это морок. Я чувствовал запах с первого дня. И сегодня понял, в чём трещина. Он не мальчишка. Так?

Тишина.

Потом лёгкий выдох.

— Я не могу сказать... — тихо сказал Эдан. — Но вы и без меня знаете.

Я подался вперёд, глаза в его глаза.

— Я хочу услышать это от тебя.

Он медлил. Но потом вздохнул и сказал:

— Это не Виктор. Это Виктория.

Слова упали, как раскалённое железо в воду. Внутри всё зашипело.

Я закрыл глаза на миг. Передо мной снова вспыхнули её — её — глаза. Тёплые, честные. Глаза, которые я пытался объяснить себе как «слишком глубокие для мальчишки».

Женщина. Под мороком. Сильная. Чистая. Та самая, которую ищут у ворот.

— Сколько ещё ты собирался молчать? — мой голос был хриплым, опасным.

— Столько, сколько нужно было, чтобы она выжила, — ответил Эдан тихо, но твёрдо.

Я встал. Стул скрипнул.

В груди всё клокотало. Злость. Жар. Облегчение. Всё вместе.

Я не ошибся. Я почувствовал её. В каждом взгляде, в каждом её движении. Это не был мальчишка. Никогда. Это были глаза женщины, которую нельзя было спутать.

Я подошёл к окну, распахнул его, вдохнул холод.

Виктория.

Имя сжалось во мне, как кнут.

Теперь я знал правду. И эта правда была хуже огня: она жгла изнутри, срывала маски и оставляла только одно желание.

Я развернулся к Эдану.

— От чего она прячется? — мой голос был низким, глухим. — Эти двое у ворот… они гнали её взглядом, как зверя в силки. Чего они хотят от неё?

Эдан медлил. Его пальцы сжали травы так, что крошка осыпалась на стол.

— Они хотят её сломать, — сказал он тихо. — Выдать замуж, продать, уничтожить — назови, как хочешь. Для неё это всё одно. Она выбрала бегство.

Я сделал шаг ближе. В груди билось напряжение, как в кузнечном мехе.

— И почему, — я прищурился, — ты сказал мне: Виктория? Не Викторина, как у ворот спрашивали. Виктория.

Лекарь поднял глаза. В них была тень, но не страх.

— Потому что Викторина умерла. Она ушла сама. Просила богов забрать её. И её тело стало пустым. А в него пришла другая душа. Та, что зовёт себя Викторией.

Я замер.

Виктория.

Имя ударило, как сталь о камень. Оно было иное. Оно было живое. Оно было её.

— Виктория, — повторил я, пробуя на вкус. Не громко. Слово легло на язык, как присяга. — Так вот кто смотрит на меня этими глазами.

Я шагнул ещё ближе, нависая над столом.

— Отвечай честно, Эдан: сколько она ещё выдержит этот морок? Неделю? Месяц?

Он отвёл взгляд.

— Зелья хватит ненадолго. Но она сильнее, чем я думал.

Я усмехнулся. Усмешка вышла жёсткой, опасной.

— Сильнее? Я видел её силу у стены. Я видел, как она закрыла мою спину. Такой огонь не спрячешь. Такой огонь не носит чужие имена.

Я отстранился, но внутри меня всё ещё билось одно:

Виктория. Виктория. Виктория.

Эдан хотел что-то сказать, но я поднял ладонь.

— Хватит. Больше я не спрашиваю. Всё остальное я узнаю сам. У неё.

Я развернулся и пошёл прочь. В груди кипело, кровь шумела.

Я думал о её страхе у ворот. О её смелости у стены. О том, как имя «Виктория» звучит правильнее любой лжи.

И знал: я добьюсь, чтобы она сама произнесла это имя передо мной.

Вечер был тихим, слишком тихим. В академии редко выпадали такие часы, когда стены не звенят криками и металлом. Я ждал в зале три.

Стоял в тени, спиной к окну, руки за спиной.

Я знал: он придёт.

Она придёт.

Шаги в коридоре были ровными, почти нарочито спокойными. Дверь открылась.

Вошёл Виктор — всё так же в мужской форме, волосы коротко срезаны, взгляд спокойный, ровный.

Но я уже видел больше.

— Сэр, — короткий поклон, как всегда.

Я не ответил сразу. Просто смотрел.

Тишина давила, пока он — она — не подняла глаза.

И в этот миг я подумал: как я сразу не распознал в этих глазах девушку.

— Сегодня не будет обычной тренировки, — сказал я медленно. — Сегодня я проверю твою стойкость.

— Есть, сэр, — голос упрямо низкий.

Я подошёл ближе.

— Ты держишь удары. Держишь боль. Но есть то, что ты ещё ни разу не выдерживал.

Она нахмурилась.

— Что именно?

Я шагнул вплотную. Почти касался её плечом. Мой голос упал до шёпота:

— Прикосновение.

Я положил ладонь на её запястье. Нежно. Просто прикосновение.

И почувствовал, как дрогнули сухожилия. Она не отдёрнула руку. Но дрожь прошла по телу, едва заметная.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Виктор, — произнёс я нарочно медленно, — ты слишком крепко держишь маску. А я хочу увидеть, что за ней.

Моя ладонь скользнула выше, по предплечью. Я наклонился ближе, чувствуя её дыхание. Оно сбилось.

Её глаза пытались держать ровность, но в глубине уже горело.

— Боишься? — спросил я.

— Нет, сэр, — выдохнула она. Но голос дрогнул.

Я коснулся её шеи, медленно, как будто отмечал пульс. Он бился быстро, слишком быстро для спокойного бойца.

— Страх я знаю. Это не страх. Это другое.

Она замерла.

Я видел, как её губы приоткрылись, как дыхание стало рваным. Морок скрывал тело, но не умел скрывать правду.

Я наклонился ещё ближе, почти касаясь её виска губами.

— Скажи мне своё имя.

Она судорожно выдохнула, но промолчала.

Я усмехнулся.

— Упрямая. Хорошо. Будем играть иначе.

Мои пальцы легли на её подбородок, я заставил поднять взгляд. В этих глазах было всё: желание, страх, ярость, и главное — женственность, которую она пыталась прятать.

— Виктория, — сказал я тихо, так, чтобы имя зазвенело в её костях. — Оно звучит куда честнее.

Она дёрнулась, но не вырвалась. Её глаза вспыхнули. Я видел: она готова признаться. Готова — и боится.

Я отпустил её и сделал шаг назад.

— Завтра — снова в восемь. Но запомни: я буду ломать не твой клинок и не твою стойку. Я буду ломать твою ложь.

И развернулся, уходя.

Но внутри меня всё горело. Эти глаза… они будут смотреть только на меня. И я добьюсь, чтобы она сама произнесла своё имя.

Спальня встретила тишиной.

Каменные стены держали прохладу, окна были приоткрыты, и в воздухе висел запах дождя, которого так и не было. Обычно эта тишина умиротворяла. Сегодня — нет.

Я скинул плащ на кресло, сел на край кровати. Долго сидел, опершись локтями на колени, пальцы переплетены. В груди билось одно: её взгляд.

Виктор.

Виктория.

Я всё ещё не видел, какая она — настоящая. Не знал, какие черты скрывает морок, какая кожа, какие линии тела. Но это не имело значения. Тянуло не к образу. Тянуло к сути.

Я закрыл глаза, и сразу вспомнил её дыхание под моей ладонью. То, как дрожали сухожилия, когда я сжал её запястье. То, как сердце билось в горле, когда я коснулся её шеи. И эти глаза… они были слишком женскими, чтобы прятаться за мужской маской. Они смотрели на меня так, что я впервые за многие годы захотел — не взять, не подчинить, а узнать.

Я стиснул зубы.

— Чёрт…

Я привык. Женщины были для меня игрой. Разрядкой. Они приходили и уходили. Я владел их телами, но никогда — душами. Потому что мне это было не нужно. Потому что я не верил.

А здесь…

Тянет так, будто внутри меня натянута невидимая струна, и каждый её взгляд, каждое слово заставляют эту струну вибрировать.

Я откинулся на спинку кровати, закинул руки за голову. Вдохнул глубоко, стараясь выгнать мысли. Но они вернулись. И среди них — та, от которой по спине прошёл холод.

А если это… истинная связь?

Я резко сел. В груди всё оборвалось.

Нет. Это невозможно. Я не искал её. Я не верил в это. Я жил без этого и был сильнее всех.

Но образ её глаз стоял передо мной так отчётливо, что я знал: я не забуду. Я могу выжечь всё огнём, могу заглушить ярость боем, но её взгляд останется.

И я не знаю, пугает ли меня это больше, чем война за стенами.

Я встал, подошёл к окну. Ночь дышала пустотой.

— Виктория… — сказал я в темноту. Имя обожгло язык. — Если это правда…

Я замолчал, потому что дальше слов не было.

Только тишина.

И огонь внутри, который я больше не мог назвать чужим.

Глава 15

Я вылетела из зала, будто от пламени.

Ноги сами несли вперёд, дыхание сбивалось, сердце било в висках. Его голос всё ещё стоял в ушах: низкий, опасный, слишком близкий. Его ладонь на моём запястье жгла сильнее любого удара. И главное — то, как он сказал моё имя. Настоящее. «Виктория».

Я бежала коридорами и не знала, куда. Пока не поняла: к нему. К единственному, кому могла сказать хоть часть правды.

Лазарет встретил меня запахом трав и тихим шелестом бумаги. Эдан поднял голову, и в его глазах сразу мелькнуло: он понял.

— Что случилось? — спросил он спокойно. Но голос был жёстче, чем обычно.

Я упала на табурет напротив, сжала колени руками.

— Он… Рей… — слова вырывались рваными, я не могла связать их в одну линию. — Сегодня на занятии… он… он дотронулся до меня. Не как командир, не как учитель. Он проверял… меня. Моё дыхание, сердце. Он назвал мое имя...

Эдан нахмурился.

— И что ты почувствовала?

Я замолчала.

Всё внутри перевернулось. Я могла сказать: «ничего». Могла солгать, что выдержала. Но не смогла.

— Я… — дыхание сорвалось. — Меня тянет к нему. С самого начала. Даже когда я боялась, даже когда злилась… его взгляд… его голос… он будто держит меня, как никто. Я не могу это контролировать. Когда он рядом — мне трудно дышать. Но я не хочу, чтобы он уходил.

Я закрыла лицо ладонями. Слова звучали слишком откровенно, слишком честно. Но когда они вырвались наружу, я почувствовала, что это правда. Глупая, опасная, но правда.

Эдан молчал долго. Я не выдержала и посмотрела на него. Его глаза были серьёзными, слишком серьёзными.

— Виктория, — сказал он тихо. — Ты понимаешь, что это значит?

— Что? — я почти шёпотом.

— Есть вещи сильнее морока. Сильнее страха. Сильнее воли. — Он наклонился ближе. — То, что ты описала… это может быть истинная связь.

У меня перехватило дыхание.

— Но… это же легенды. Сказки…

— Нет, — покачал головой Эдан. — Это редкость. Но не сказка. Истинная связь — это когда две души находят друг друга. Это не выбирают. Это невозможно сломать.

Я дрожала. Мысли рвались в разные стороны.

Истинная связь… с ним? С Рeем?

— Ты должна понять, — продолжил Эдан, — если это действительно так… ты не сможешь скрываться вечно. Рано или поздно он узнает всё. И тогда решит не только твою судьбу, но и свою.

Я опустила взгляд.

В груди было страшно и сладко.

Я вспомнила его глаза. Его голос. Его прикосновение.

И впервые признала: если это связь… я не хочу её потерять.

Ночь накрыла меня, как густое покрывало. Я закрыла глаза и сразу провалилась в сон, слишком тяжёлый, слишком яркий, чтобы быть обычным.

Я стояла посреди плаца, но он был пуст. Никаких башен, никаких курсантов. Только он.

Рей.

Он шёл ко мне медленно, как всегда, — уверенно, с той холодной силой, от которой у других перехватывало дыхание. Но во сне я не боялась. Я чувствовала, как каждая клетка моего тела тянется к нему.

— Виктория, — произнёс он.

Не Виктор.

Настоящее имя. Его голос был хриплым, низким, и от этого слова всё внутри у меня загорелось.

Он поднял руку, коснулся моей щеки. И морок — с шипением, с треском — просто слетел. Будто никогда не существовал.

Я осталась перед ним настоящая: волосы длинные, каштановые, кожа тонкая, тело — женское.

Его глаза скользнули по мне. Не жадно, не грубо. Он смотрел так, будто впервые видит правду и не может насытиться.

— Вот ты, — сказал он тихо. — Моя.

Его ладони легли мне на талию. Я дрожала, но не от страха. Он наклонился ближе, и я почувствовала его дыхание у губ.

— Скажи, — шепнул он. — Кто ты?

— Виктория, — ответила я. Голос сорвался, но это было самое честное слово в моей жизни.

И тогда он поцеловал меня. Сначала мягко, будто пробуя, а потом глубже, властнее. Его руки держали крепко, но бережно, и в этом поцелуе было всё: сила, желание, признание. Я растворялась, тонкая, слабая, но в то же время сильная рядом с ним.

Я проснулась резко. Сердце билось, губы горели, как от настоящего поцелуя.

Воздуха не хватало.

Я села на койке, зажала лицо руками. Сон был слишком… живой. Слишком настоящий. Я до сих пор чувствовала его ладони на коже.

Я встала и подошла к маленькому зеркалу у стены. Хотела убедиться, что всё это — просто сон.

Но зеркало сказало правду.

Морок исчез.

Полностью.

На меня смотрела девушка. Я. Настоящая.

Волосы до плеч, мягкие черты лица, женские линии. Ни следа «Виктора».

Я сжала край стола, чтобы не упасть. В груди билось и ужас, и странное ликование.

Теперь всё кончено. Или только начинается.

Я едва дышала.

Сердце билось так громко, что казалось — услышит весь этаж. Я не могла оставаться в комнате. Морок исчез. Моё отражение в зеркале было слишком явным, слишком… женским. Если кто-то войдёт сейчас — всё кончено.

Я тихо открыла дверь и выскользнула в коридор. Башня ещё спала, свет факелов был тусклым, утро не наступило. Я бежала босиком, сжимая края рубахи. Каждый шаг отдавался эхом, и я молилась, чтобы никто не вышел.

Лазарет.

Только там я могла найти ответ.

Я влетела внутрь, и Эдан сразу поднял голову от стола. Его взгляд — резкий, внимательный. И он понял мгновенно.

— Морок… — сказал он тихо.

Я кивнула, дрожа.

— Он слетел. Раньше времени. Я… я не знаю, почему.

Эдан встал, подошёл ближе. Его глаза скользнули по моему лицу, по волосам, по телу, и не было ни осуждения, ни удивления. Только печаль и… понимание.

— Я предупреждал, что зелье держится не вечно. Но две недели — слишком мало. Что-то ускорило процесс.

— Что? — я едва не сорвалась на крик. — Я же всё делала правильно!

Он замялся, потом выдохнул:

— Возможно, дело в нём.

— В нём? — я не сразу поняла.

— В Рее, — твёрдо сказал Эдан. — Я говорил, то что ты чувствуешь… это не просто симпатия. Это может быть… истинная связь. Она сильнее любой магии. Она рвёт мороки, рушит чары.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я сжала губы. Сердце в груди заколотилось ещё сильнее.

Истинная связь… с ним?

С каждым ударом оно твердило: да.

И именно в этот момент дверь распахнулась.

Тяжёлый шаг. Холодный воздух.

Я обернулась — и время остановилось.

В дверях стоял он.

Его взгляд сразу упал на меня. На мои волосы. На лицо. На женское тело под тонкой рубахой. Морок больше ничего не скрывал.

Наши глаза встретились.

И я увидела, как он понял.

Не «подозревает». Не «гадает». Понял. Полностью. Сразу.

— Виктория, — сказал он. Голос был низкий, хриплый, и это имя сорвалось с его губ так, будто он ждал его всю жизнь.

Я замерла, не в силах дышать.

Эдан молчал. Мир молчал. Был только он и его глаза — такие тёмные, острые, прожигающие.

И я знала: теперь пути назад нет.

Глава 16

Рей

Я не спал.

Ночь прошла в тишине, но внутри было слишком громко. Мысли о ней, её глаза, её дрожь под моей ладонью. Всё возвращалось. Всё резало.

К утру я сдался. Пошёл в лазарет. Может, Эдан даст что-то, что заставит голову замолчать.

Дверь поддалась легко. Я вошёл — и остановился.

Она стояла у стола.

Не «он». Не «Виктор».

Женщина. Настоящая.

Морок исчез, и теперь я видел всё. Гибкие линии тела, изящные бедра под тонкой тканью, длинные ноги, что могли свести с ума любым движением. Рубаха плохо скрывала её формы — и глаза мои зацепились за грудь, полную, упругую, будто созданную для моих ладоней.

Я всосал воздух, будто удар получил. Но когда поднял взгляд выше… всё кончилось.

Я пропал.

Её лицо.

Те самые губы, созданные для поцелуев. Черты — нежные, женственные, живые. И глаза. Не Виктора. Виктории. Чистые, смелые, упрямые.

В груди взорвалось всё сразу.

Злость — за ложь, за морок, за то, что она пряталась под моим носом.

Жажда — такая, что пальцы сами сжались в кулаки, чтобы не протянуть руки.

Тяга — тянула к ней, как к огню, и я чувствовал, что уже не смогу оторваться.

И ещё что-то. Глубже. Опаснее. Связь.

Я понял её мгновенно. Как только наши взгляды встретились.

Это было больше, чем желание. Больше, чем власть.

Это было то, что не выбирают.

— Виктория… — выдохнул я. Имя сорвалось с губ само. Низкое, хриплое, жгучее.

Она замерла, как пойманный зверь. Но в глазах её не было только страха. Там была искра. Та же, что вспыхнула у стены, когда она зспасла меня.

Я шагнул ближе.

Каждый шаг звучал, как приговор.

Но внутри я знал: не ей. Мне.

Теперь всё изменилось.

Теперь я знал правду.

И я никогда уже не смогу её отпустить.

Эдан поднял голову, когда я вошёл. Его глаза встретили мои — и в них мелькнуло то самое: он понял, что я понял.

Но мне было всё равно.

— Выйди, — сказал я низко.

Он замер.

— Господин ректор…

Я шагнул ближе, не повышая голос, но каждое слово было железом:

— Выйди. Сейчас.

Мгновение он колебался, потом тихо кивнул. Его ладонь легла на плечо Виктории, короткое движение — как защита. А потом он ушёл. Дверь закрылась за ним, и в лазарете стало слишком тихо.

Я остался с ней.

Она стояла прямо, но я видел, как дрожат её пальцы, как в груди скачет дыхание. Морока не было. Передо мной была женщина.

Я прошёл к двери, щёлкнул засовом. Закрыл их от всего мира.

И повернулся к ней.

— Виктория, — произнёс я. Имя обожгло язык. — Значит, вот какая ты.

Она сжала губы, опустила глаза. Я шагнул ближе, поймал её подбородок пальцами и заставил посмотреть на меня.

— От чего ты прячешься? — спросил я низко. — От них, у ворот? От меня? От себя?

Она молчала. В её глазах метались страх и упрямство.

Я наклонился ближе, мои слова скользнули прямо к её губам:

— Я видел твой страх. Но я видел и другое. Как ты смотришь на меня. Это не взгляд мальчишки. Это взгляд женщины.

Она дрогнула. И этого было достаточно.

Моя ладонь скользнула по её щеке, по линии шеи. Её кожа была горячей, как после бега.

— Ты знаешь, что я сделаю, если узнаю, что ты солжешь мне? — спросил я.

— …Что? — её голос был почти шёпот.

Я наклонился к самому уху.

— Я заставлю тебя сказать правду. Не словами. Всем телом.

Она выдохнула, и её дыхание дрогнуло на моих губах. Я почувствовал, как в ней борется всё сразу: страх, стыд, желание.

И я тоже боролся. Но мои пальцы уже скользнули по её тали, к линии бедра, и я знал: я не остановлюсь.

— Почему Виктория, а не Викторина? — снова спросил я, держась за тонкую нить разума. — Кто ты на самом деле?

Она закрыла глаза, но не отстранилась. И прошептала:

— Я… не она. Я другая.

Её слова были признанием. Маленьким, но настоящим.

Я сжал её сильнее, прижал к себе так, что между нами не осталось воздуха.

— Вот так, — сказал я низко.

Она дрожала в моих руках, но не вырывалась. А я смотрел в её глаза и понимал: теперь она моя.

И я не отдам её никому.

Я держал её лицо в ладони, заставлял смотреть в глаза.

— Почему ты боишься их? — спросил я. Голос был глухим, опасным. — Что они сделали тебе?

Она сглотнула. Её губы дрожали, но слова всё же вышли:

— Мачеха… она хотела выдать меня за него. За борона. Я… я не могла. Он говорил, что сломает меня, что я стану его вещью… — её голос сорвался, но она продолжила: — Она.. Викторина выпила яд. Хотела умереть. А я… я пришла в её тело.

Я слушал молча. Каждое её слово резало меня сильнее, чем любой клинок.

Она говорила правду. Я видел это в её глазах.

— Значит, ты бежала не от меня. От них, — произнёс я тихо. И вдруг наклонился ближе. — Но скажи… боишься ли ты меня?

Её глаза вспыхнули. Страх сменился чем-то другим. Она задержала дыхание и прошептала:

— Нет.

Это «нет» ударило сильнее любой магии.

Я не выдержал.

Моя рука скользнула к её затылку, я резко притянул её к себе и поцеловал. Жадно. Грубо. Так, будто ждал этого веками.

Её губы были мягкими, горячими, вкусными, и в этот миг всё сорвалось. Я чувствовал, как она дрожит, как её пальцы вцепляются в мою рубаху, и это только сводило с ума.

Я сжимал её в руках, прижимал к себе так, будто хотел растворить в себе. Поцелуй был резким, властным, без права на отказ. Но она не оттолкнула. Она ответила. Сначала робко, потом смелее. И это было хуже любого удара в грудь.

Когда я оторвался, её дыхание было сбито, губы покраснели. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, и в них горело то, чего я давно не видел: доверие и желание вместе.

Я провёл большим пальцем по её губам, ещё влажным после поцелуя.

— Теперь я знаю, кто ты. — Мой голос был хриплым. — И я не отдам тебя им. Никогда.

Виктория

Я смотрела на него — и не верила.

Его руки держали меня крепко, глаза горели, и в них было всё: ярость, желание, боль, сила. И когда он сказал, что не отдаст меня, сердце моё сбилось с ритма.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты… правда? — прошептала я. Голос дрогнул, как тонкая струна. — Никогда не отдашь им?

Его взгляд стал жёстче, губы скривились в тени усмешки.

— Ни за что. — Его голос прозвучал, как присяга. — Ты больше не должна прятаться. Не здесь. Не со мной.

И в этот миг что-то сорвалось внутри меня.

Страх ушёл. Осталась только жажда. Жажда его.

Я резко шагнула вперёд, прижалась к нему так, что наши тела столкнулись, и, прежде чем успела испугаться, — облизнула его губы. Лёгко, горячо, смело. А потом поцеловала сама. Страстно, жадно, со стоном, которого не могла сдержать.

Он замер. На миг.

Я почувствовала, как он в шоке. Но уже через секунду его руки сжали мою талию так, что дыхание вырвалось рывком. Он перехватил инициативу, как всегда.

Его губы обрушились на мои с силой, властно, требовательно. Я стонала, отвечала, вцеплялась пальцами в его плечи. Его поцелуй был не поцелуем — он был захватом, признанием, боем и наградой одновременно.

Я горела в его руках.

Каждое его движение было бурей. Каждое касание — током по коже. Я хотела этого больше, чем воздуха.

Когда он оторвался, его дыхание было тяжёлым, как после боя.

Он смотрел на меня, и в глазах его не осталось льда. Там был только огонь.

— Виктория, — выдохнул он. — Ты понятия не имеешь, что ты сделала.

А я улыбнулась сквозь дрожь и шёпотом сказала:

— Зато знаю, что хочу это повторить.

Рей

Она сама сорвалась.

Её губы на моих, её язык, её стон — всё это было ... Я ждал признания, ждал правды, но не ждал этого. И когда получил — удержать не смог.

Я прижал её к себе, губы смял в жадном поцелуе, руки стиснули её талию, скользнули вниз по спине. Она дрожала, но не отталкивала. Напротив — тянулась ко мне, будто боялась, что я исчезну.

Она моя.

Сейчас. Здесь. До конца.

Я резко развернул её, прижал к краю стола. Дерево скрипнуло. Она ахнула, но не в протест — в том сладком звуке, от которого внутри у меня всё рвалось наружу.

— Ты играешь с огнём, Виктория, — прошипел я у её губ, хватая за подбородок. — И я не умею играть тихо.

— Тогда… жги, — выдохнула она.

Я зарычал, потерял остатки контроля. Губы снова нашли её, руки обхватили бёдра, приподняли. Она обвила меня ногами, и её тело прижалось к моему так близко, что от горячего трения я сам едва сдерживался.

Она стонала в мои губы, царапала плечи, и этот стон был признанием громче любого слова.

Я целовал её шею, кусал, оставляя следы. Моё имя вырывалось из её горла без сознания — низко, хрипло, сладко.

— Ты моя, — повторял я, вжимаясь сильнее. — Слышишь? Только моя.

И в этот миг…

Дверь скрипнула.

Холодный воздух влетел внутрь.

Я резко обернулся. В дверях стоял Эдан.

Его глаза расширились.

Я рычал, готов был сорваться, но она вцепилась в меня сильнее —если сейчас не оторву себя, то уже никогда.

Я медленно поставил её на пол, руки ещё держали её дрожащее тело. Моё дыхание рвалось, огонь внутри требовал продолжения. Но момент сорван.

Эдан кашлянул, слишком нарочито.

— Простите… я должен был… проверить запасы.

Я глянул на него так, что любой другой умер бы на месте. Но промолчал.

И снова посмотрел на неё. Её губы были распухшими, глаза блестели, дыхание рвалось. Этот огонь уже не потушить. Ни мороком. Ни страхом. Ни даже временем.

Эдан ушёл, оставив тишину натянутой, как струну.

Она всё ещё дрожала, губы её были распухшими от моих поцелуев, глаза блестели — и я подумал ,что если отпущу сейчас, потеряю момент.

Я схватил её за руку.

— Идём.

— Куда? — она дернулась, но я не дал вырваться.

— В твою комнату, — ответил я коротко.

Мы шли молча по коридорам, её шаги сбивались, но я не останавливался. Она пыталась возражать, бросала быстрые взгляды, но я не смотрел — только держал крепко, не давая сомнений.

Дверь в её келью открылась легко. Узкая койка, столик, пара книг.

Я оглядел всё это и фыркнул.

— Собирай вещи.

— Что? — она обернулась ко мне. — Зачем?

Я посмотрел прямо в глаза.

— Потому что отсюда ты уходишь. Ты переезжаешь ко мне.

Её лицо вспыхнуло.

— С какой стати?! — в голосе зазвенело возмущение. — Мне и здесь нормально!

Я сделал шаг к ней, заставив отступить к стене.

— «Нормально»? — мой голос был низким, опасным. — Тебя ищут. Твои мачеха и борон будут пытаться пробраться сюда снова и снова. В этой комнате ты уязвима.

— Но… — она пыталась спорить, но я наклонился ближе.

— У меня, — сказал я, отчеканивая каждое слово, — ты будешь под защитой. Там тебя не достанет ни один из них. Ни одна их рука.

Она сжала губы, упрямо мотнула головой.

— Я не вещь, чтобы меня таскали, куда захотят.

Я усмехнулся.

— Именно поэтому я не спрашиваю. Я забираю. Потому что знаю — это единственный способ сохранить тебя в живых.

Моё лицо оказалось так близко, что я почувствовал её дыхание.

— Ты можешь быть недовольна, можешь злиться. Но ты идёшь со мной. Это не обсуждается.

Она дрожала. В её глазах был гнев — и что-то ещё. Искра, которая вспыхивала каждый раз, когда я приближал её к себе.

— Ты привык командовать, — прошептала она. — Но я не твой солдат.

Я улыбнулся холодно.

— Нет. Ты гораздо опаснее. Но именно поэтому ты будешь рядом со мной. Всегда.

Я отпустил её руку только на время, чтобы дать возможность собрать вещи.

Теперь она будет под моей крышей.

Теперь она — в моём доме.

И я не позволю никому её забрать.

Глава 17

Я смотрела на него и не верила своим ушам.

— Переезжаешь ко мне, — сказал он так, будто решал исход битвы, а не мою жизнь. И ушёл в сторону двери, давая мне время.

Переезжаешь ко мне.

Слово крутилось в голове, как приговор.

Я сжала кулаки.

— С какой стати, — пробормотала я себе под нос, — я должна бросать всё и идти за ним, словно вещь?

Я шагала по комнате, хватала свои вещи — книги, пару платьев, кошелёк с мелочами. Сбрасывала всё в сумку резкими движениями, будто от этого могла доказать сама себе: я не соглашаюсь, я протестую.

Но сердце било предательский ритм.

Жить рядом с ним.

Я представила: его шаги за стеной. Его голос в коридоре. Его присутствие — близкое, ежедневное. И меня бросило в жар.

— Чёрт, — выдохнула я, пряча рубашку в сумку. — Почему именно он?

Я попыталась вспомнить все его резкие слова, все угрозы, его холод, злость. Думала, это остудит. Но в голове всплывали только его глаза, когда он сказал: «Я не отдам тебя им. Никогда».

Я прижала ладонь к груди, чтобы унять сердце.

Никогда.

Эти слова были сильнее любой клятвы. И именно они ломали во мне сопротивление.

Я закинула сумку на плечо, выпрямилась и посмотрела на свою койку. Узкая, пустая, чужая. Всё в этой комнате было временным. Здесь я никогда не чувствовала себя в безопасности.

А с ним…

С ним я боялась ещё сильнее. Но это был другой страх. Страх потерять себя, когда он рядом. Страх сгореть — и одновременно желание гореть именно с ним.

Дверь скрипнула. Он стоял там, высокий, мрачный, властный.

— Готова?

Я кивнула, хотя внутри кричала: я не готова.

Но ноги сами шагнули к нему.

И когда его ладонь привычно легла на мою спину, ведя вперёд, я поняла: всё решено.

Я иду к нему.

В его дом.

В его жизнь.

И пути назад больше нет.

Мы шли по коридорам, и каждый шаг отзывался в груди всё громче. Я чувствовала, как его ладонь держит меня на спине — властно, без права вырваться, но в то же время… спокойно. Защищающе.

Двери в его покои открылись тяжело, с гулом.

Я остановилась на пороге.

Здесь всё было другим.

Высокие стены, каменные своды, ковры с потемневшими узорами. Тяжёлый дубовый стол, заваленный бумагами и оружием. В углу — стойка с клинками, от которых шёл запах стали. У камина — кресло с широкими подлокотниками. На стенах — карта границы, старые доспехи, шрамы его прошлого.

И всё это было пропитано им.

Каждый камень, каждая вещь дышала его силой.

Я шагнула внутрь, и он закрыл за нами двери.

— Это мой дом, — сказал он низко. — Теперь твой тоже.

Я прикусила губу, не зная, что ответить. Сумка тянула плечо, и я вдруг почувствовала себя чужой в этом мире из стали и огня.

Но он подошёл ближе, забрал сумку из моих рук и бросил на кресло.

— Твоё место — не там, — он кивнул на койку у стены, едва заметную в полумраке. — Твоё место здесь. Рядом со мной.

Я замерла.

— Рядом…?

Он поднял моё лицо пальцами, заставляя смотреть в его глаза.

— Я не хочу солдата. Не хочу тень. Я хочу тебя. Настоящую. Ту, что спасла меня у стены. Ту, что не дрогнула перед смертью. Ту, что смотрит на меня и не прячет глаза.

Моё дыхание сбилось. Я пыталась возразить, но он перебил:

— Я хочу от тебя одного. Доверия. И шанса всё исправить.

Эти слова ударили сильнее любого крика. В его голосе не было приказа. Там была… просьба.

Я видела, как он борется с собой.

Он отвёл взгляд, прошёл к камину и сжал ладонь на каменной полке так, что костяшки побелели.

— Я избивал тебя, — сказал он глухо. — Я был зол. Потому что не понимал, что во мне за дрожь. Я думал, это слабость. Думал, ненавижу тебя за то, что ты её вызвал.

Он развернулся, и в его глазах был тот самый зверь, которого он всегда держал на цепи.

— Но ты спасла меня. Ты встала за меня. Ты отдала всё, что у тебя было, чтобы прикрыть мою спину.

Он сделал шаг, второй. Вновь оказался рядом. Его ладонь легла мне на щёку, пальцы — горячие, твёрдые.

— И я понял: я больше не могу иначе.

Сердце у меня колотилось так, что я думала — упаду.

— Но… зачем я тебе? — прошептала я.

Он усмехнулся, но в этой усмешке не было льда.

— Потому что когда я смотрю на тебя, я впервые хочу большего, чем просто тело. Хочу женщину, которая будет рядом. Хочу шанс быть не только хищником.

Его лоб коснулся моего.

— Дай мне это. Дай мне себя.

Я закрыла глаза. Его дыхание касалось моих губ. В груди было страшно и сладко.

Доверие. Он ждал доверия от меня. И я знала: оно уже есть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 18

Я наклонился ближе, вдохнул — и едва не потерял голову.

Не духи. Кожа. Жар. Лёгкая нота трав и глубже — её.

Меня ведёт от этого запаха, как от вина, выпитого на голодный желудок. Опасно.

— Обустраивайся, — сказал я низко, заставляя голос не дрогнуть. — Чувствуй себя как дома. Теперь твой дом — там, где я.

Она кивнула. И в этом кивке было слишком много: страх, упрямство, искра.

Я отступил первым. Дисциплина держала меня за горло.

Кабинет ждал.

Писарь вскинулся, когда я вошёл.

— Приказ, — бросил я, не позволяя себе думать о её губах.

Перо зашуршало.

— Закрыть личное дело «Виктор Р.» как служебный псевдоним. Оформить «Виктория А.» — курсант боевого отделения, прикрепление к лазарету. Приказ № 417/К. Доступ — только я, Эдан и Керн. Гриф — «чёрный ключ».

Воск шипел под печатью, оставляя волчью голову и клинок.

Я достал Устав союзных академий, нашёл нужную статью без взгляда.

— Сошлёмся на 9.3, — сказал я. — «Убежище при угрозе насилия и принуждения». Добавь 12/К — «неразглашение». И караулу: ни одной твари у восточной башни без моего письменного.

— Есть, господин начальник.

Всё становилось на места. Папки, печати, законы — стены, которыми я держал мир.. Внутри горело.

— Круг, — приказал я.

Артефакт ожил. Руны засветились, воздух щёлкнул, лампы приглушились.

Они появились один за другим:

Хельм — тяжёлый, как молот.

Лисса — холодная, как нож хирурга.

Терен — лёгкий, но внимательный.

И Мавр — чёрная усмешка, взгляд ворона, руки по локоть в тенях.

— Эстран, — сказал я коротко. — На моей территории замечены лица, преследующие женщину для принуждения к браку и передачи собственности. Я предоставил ей убежище по 9.3. Имя и подробности — закрыты. До выяснения — тишина.

— Поддерживаю, — первой кивнула Лисса. — Женщины не собственность.

Хельм глухо буркнул:

— Если будет штурм — зови.

Терен поднял бровь:

— Стены у тебя крепкие, Рей, но язык — слабое место. Ставь фильтры.

— Уже.

И только Мавр заулыбался, как кот возле крови.

— Ах, так занятно… Скажи, не та ли это особь, что столбом огня закрыла тебе спину у стены? И выходит, она — девушка? Какая прелесть.

Я не моргнул.

— У нас порядок простой: факты обсуждаем после войны. Сейчас факт один — на моей земле никто не охотится на людей. Кто попробует — будет пепел.

— О-о, сурово, — мурлыкнул он. — И всё же… какой род? Дар? Огонь?..

— Ты уже задал три вопроса, — отрезал я. — Ответ один: не твоё дело.

Мавр хохотнул, как тень. Остальные промолчали — умные.

— Решение по Кругу?

Кивки один за другим.

— Закрытый протокол. Поддержка Эстрану. Без имён. Без утечек.

— Принято, — сказал я и снял ладонь. Артефакт потух. Оставил запах озона и привкус чужих глаз.

Писарь принёс готовые бумаги.

Внизу уже стояло: «Виктория А.»

Теперь это было не чернила. Это было — факт.

— В реестр и к караулу, — бросил я. — Керну передать: тренировки под моё расписание. Самодеятельность — гауптвахта.

Он кивнул и исчез.

Тишина вернулась. Я положил ладонь на папку. Бумага тёплая. Почти как её кожа, когда я держал её за лицо.

«Чувствуй себя как дома», — сказал я ей.

Дом — это не стены. Дом — это моя ладонь между ней и всем миром, что жадно тянет к ней руки.

Меня ведёт от её запаха.

Но работать я умею и пьяным.

А защищать — тем более.

Я закрыл папку.

Теперь дом там, где я.

А значит — там, где она.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 19

Виктория

Двери за моей спиной закрылись — и я оказалась в его мире.

Тишина здесь была плотной, как мех, и пахла огнём и сталью.

Я стояла посреди комнаты, сердце колотилось, будто я пересекла границу — из бедной койки курсантского общежития в логово хищника.

«Теперь твой дом — там, где я», — его слова звенели в голове. И от этого звона дрожали пальцы.

Я повесила плащ на крючок — рядом с его. Они коснулись друг друга краями, и от этого простого движения у меня свело живот.

Взгляд цеплялся за всё: его стол, изрезанный шрамами клинков; карта с алыми булавками; стойка с оружием, где каждая рукоять отполирована его ладонью. Здесь всё было пропитано им.

Я поставила на край стола свой гребень, маленький камень из старой жизни — мелочь среди его тяжёлых вещей. И всё же, когда мои вещи оказались рядом с его, комната впервые перестала казаться чужой.

Я опустилась на колени у камина, протянула руки к огню. Но слушала не треск поленьев.

Коснулась его доспехов. Металл холодный, вмятина — память о клинке. Перед глазами всплыло, как я встала ему в спину у стены. Не думая, делая. И сердце ударило так, что дыхание сорвалось.

А вдруг он передумает?

— шептал страх.

А вдруг я ошиблась дверью?

Я села на его — теперь наше? — ложе. Простыни пахли льном и им. Прижалась щекой к подушке, и на миг показалось, что я слышу его дыхание.

И тогда он зашел.

Я поднялась. Он остановился всего в двух шагах.

Его взгляд скользнул по мне, и воздух стал таким густым, что я почти задыхалась.

— Как тебе? — спросил он низко.

— Тихо… — я сглотнула. — И по-настоящему.

Короткий кивок.

— Так и должно быть.

Он подошёл к двери, провёл ладонью по дереву — и на нём вспыхнули тонкие руны.

— Теперь безопасно. Караул предупреждён. Сюда никто не войдёт. Без меня — никто.

«Без меня — никто».

Эти слова ударили глубже любого щита. Под кожей что-то разжалось, и я впервые вдохнула свободно.

Он повернулся ко мне.

— Я оформил тебя. — Сказал просто, но в голосе — сталь. — Не как Виктора. Как тебя. Викторию. Это важно. Теперь ты под моим именем и под моими правилами.

Я закусила губу. Его слова были не просто о бумагах. Это было признание.

— А если мне нужно что-то большее? — вырвалось у меня.

Он замер на миг. Его взгляд потемнел, дыхание стало ниже.

— Говори, — ответил он глухо. — Даже если это «я».

Кровь ударила в виски. Я едва удержалась, чтобы не шагнуть к нему сама.

Он подошёл ближе, так что я почувствовала его тепло. Его пальцы на миг коснулись моего подбородка — властно, уверенно, будто проверяя, выдержу ли я.

Я не отступила.

И тогда он наклонился.

Его губы нашли мои — не резко, а медленно, жадно, будто он хотел попробовать каждый вкус, каждую дрожь. Поцелуй был не поцелуем — он был признанием, заявкой, собственностью.

Я застонала тихо, едва слышно, но он уловил. Его рука сжала мою талию, прижала меня к себе так близко, что я почувствовала твёрдую правду его желания. Сердце в груди билось в бешеном ритме, дыхание сбивалось, и всё внутри знало: ещё шаг — и назад дороги не будет.

Он оторвался на миг, его взгляд прожигал меня насквозь. Голос был низким, хриплым, опасно медленным:

— Виктория… — мои губы горели от его поцелуя, а он всё равно провёл по ним большим пальцем. — Ты понимаешь, что если я продолжу — я не остановлюсь?

Я сглотнула, дрожь прошла по всему телу.

Его глаза были тёмные, горячие, и в них не было привычного холода. Там была жажда. Сила. И вопрос.

— Ты готова? — его голос был почти рычанием, а рука скользнула выше, по моей спине, притягивая ближе. — Готова отдать себя мне?

Мир исчезал вокруг, остался только он. Его дыхание. Его руки. Его тело, горячее и жёсткое, прижатое к моему.

Я знала: если скажу «да», он заберёт всё. И не вернёт.

И именно этого я хотела.

Рей

Она дрожала в моих руках, но не отстранялась.

Её губы были горячими, мягкими, и я жадно пил их, как голодный зверь, врывался глубже, властвовал над её дыханием. Она пыталась идти в ногу со мной, но я сразу забирал инициативу, подчинял, заставлял подстраиваться под мой ритм.

Её тело таяло под моими ладонями. Я чувствовал её через ткань — тепло, пульс, слабую дрожь. И этого было мало. Слишком мало.

Моя рука скользнула вниз, под её штаны. Она ахнула, вцепилась в мои плечи, но не остановила.

— Тише… — рыкнул я ей прямо в губы, не прекращая целовать. — Дай мне почувствовать тебя.

Мои пальцы нашли её центр. Горячая, влажная— она вспыхнула в ту же секунду, как я коснулся. Я провёл медленно, дразня, наслаждаясь тем, как её дыхание сорвалось и превратилось в тихий стон.

— Чувствуешь? — прошептал я, скользнув мягко, кругами, лаская её клитор. — Это ты уже горишь для меня.

Она зажмурилась, выгнулась ко мне бёдрами, а я усилил нажим, продолжая целовать её так, что воздух между нами становился ядом и сладостью. Я хозяйничал у неё во рту, пока рука работала внизу — медленно, уверенно, выводя её из себя.

Её стон стал громче, глушимый моими поцелуями. Она тонула в моих руках, как в огне, и я чувствовал, как каждая её мышца дрожит от напряжения.

Я рычал в её губы, чувствуя её вкус и вкус её тела на своих пальцах. Дразнил, ласкал, сводил с ума.

— Скажи мне, что хочешь, — приказал я хрипло, чуть усилив движение пальцев. — Скажи.

Её тело выгибалось в моих руках, она задыхалась, тонула в поцелуях и ласках. Я чувствовал, как каждая мышца дрожит, как она растворяется в моих пальцах, пока я ласкал её клитор, медленно, уверенно, доводя её всё выше и выше.

Её стоны были музыкой, её дыхание — пламенем. Я прижимал её к себе, вжимал в свои губы её губы, вёл её туда, где не было возврата. И когда она застонала громче, когда волна оргазма прошла по ней, срывая её в бездну, я услышал то, чего не ожидал.

— Я… я девственница… — её слова вырвались между всхлипами, будто признание, будто крик.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я замер. На мгновение.

Мир внутри меня взорвался.

Девственница.

Моя.

Только моя.

Всё, что я когда-либо держал под контролем, разлетелось в клочья.

Я рычал, прижимая её сильнее, целуя так, будто хотел выжечь её признание на её губах.

— Ты… даже не представляешь, — голос мой сорвался на хрип, — что сделала со мной.

Я больше не мог терпеть.

Рывком стянул с неё штаны, сорвал их вниз, обнажая её бедра, стянул ее верх. Она вскрикнула от неожиданности, но не оттолкнула меня.

Я поднял её на руки и уложил на постель — мою постель, теперь нашу. Простыни пахли мной, и я хотел, чтобы теперь пахли и ею.

Я опустился над ней, целовал её шею, плечи, ключицы. С каждым поцелуем я оставлял метку, заявляя:

моё

.

Мои губы скользнули ниже, к её груди. Я жадно взял её в рот, посасывая, прикусывая, заставляя её выгибаться и стонать. Её соски напряглись под моим языком, а её руки судорожно вцепились в мои волосы.

Я наслаждался каждым её звуком. Это были звуки женщины, впервые открывающей для себя страсть. Моей женщины.

— Ты моя, — рычал я на её коже, на груди, на животе. — Единственная. Никому больше.

Я скользнул губами ниже, по её животу, целовал каждый сантиметр, пока она дрожала подо мной. Мои руки держали её за бёдра, не давая закрыться, не позволяя убежать от моего жара.

Она пыталась сдерживать стоны, но я прижался губами к её внутреннему бедру — и она сорвалась, застонала громко, пронзительно.

Я не торопился. Я хотел, чтобы она запомнила каждую секунду. Мои пальцы снова нашли её клитор, ласкали мягко, медленно, пока я целовал её бедра. Она стонала, её тело дрожало, и я видел — она уже почти на грани снова.

Я поднялся к ней, встретил её взгляд.

Её глаза блестели, в них был страх и желание, слёзы и огонь.

— Сними это, — прошептала она едва слышно, глядя на мою рубаху.

Я не заставил себя ждать. Я сорвал рубаху, оголив грудь, плечи, шрамы. Её взгляд скользнул по моему телу, и я увидел — ей нравится. Её дыхание стало ещё быстрее, её щёки вспыхнули.

Я наклонился к её уху, голос мой был низким, хриплым:

— Сейчас я разденусь полностью. И ты увидишь меня. Всего. Я твой так же, как ты моя.

Я снял ремень, стянул штаны. Остался нагим. Весь. И позволил ей увидеть, что я весь пылаю ради неё, что моё желание жёсткое, неумолимое.

Её глаза расширились. Она сглотнула, но не отвела взгляд. Её язык дрогнул по губам.

Я усмехнулся.

— Видишь? Это всё — для тебя. Только для тебя.

Я наклонился, снова целуя её губы. На этот раз жёстче, горячее. Мои руки легли на её тело — гладили бёдра, живот, грудь. Я хотел её всю.

Богиня. Чистая, невинная, прекрасная.

Моя.

Я склонился над ней, целовал её шею, её грудь, её живот, её бёдра. Я жадно изучал её тело, оставляя метки. Она стонала, выгибалась, тянулась ко мне. Её руки гладили мои плечи, спину, она жаждала меня так же, как я её.

Провёл ладонью по её щеке, потом вниз — по шее, груди, животу. Она вся была моей добычей, моей наградой, и я собирался забрать её полностью.

Я наклонился, коснулся губами её уха.

— Ты моя . А я твой первый и последний, — выдохнул я, рыча. — Запомни это. Я войду в тебя… и назад дороги не будет.

Она закрыла глаза и кивнула. Её дыхание сбилось. Её тело само прижалось ко мне.

Я прижался к её входу, и она тихо вскрикнула от напряжения.

— Спокойно, — прошептал я, целуя её губы, забирая её стон в себя. — Я сделаю это медленно. Ты привыкнешь.

Я толкнулся чуть — и почувствовал, как её тело сопротивляется, как тесно и горячо внутри. Я застонал от этого жара, от этой первозданной тугости.

— Чёрт, Вика… ты идеальна… такая узкая… — вырвалось из меня, пока я сдерживался взять её целиком и сразу.

Она выгнулась, вцепилась в мои плечи, глаза её наполнились слезами. Я накрыл её рот поцелуем, глубоко, жадно, отвлекая её, пока медленно входил ещё.

— Дыши, — прошептал я на её губах. — Всё хорошо. Я здесь. Я не причиню тебе больше боли, чем нужно.

Я чувствовал, как её тело сопротивляется — и ломается. Лёгкий разрыв, её резкий вдох, стон боли, который я заглушил своим ртом. Я держал её лицо ладонями, рычал, целуя её, пока сам сгорал от ощущения, что вхожу в неё первый.

И вот — я был внутри. Полностью.

Она вся охватила меня, тёплая, тугая, дрожащая.

Я застонал в её губы, едва удерживая себя от безумства.

— Всё… теперь ты моя. — Голос мой был хриплым, сорванным. — Никому больше. Только я.

Я замер, давая ей привыкнуть, пока её дыхание выравнивалось, пока её тело училось принимать меня. Целовал её лицо, шею, грудь, шептал:

— Дыши… чувствуй… позволь мне вести.

Она открыла глаза, и я увидел в них — боль, смешанную с восторгом. Её пальцы гладили мою спину, как будто она просила: «Не останавливайся».

Я начал двигаться. Медленно, осторожно, глубоко. Каждый толчок был новым испытанием для неё — и новым раем для меня. Её стоны сначала были сдавленными, болезненными, но я не отпускал её губ, шептал, рычал ей на ухо:

— Хорошая… так… держи меня…

— Чувствуешь, как я заполняю тебя? Это только начало…

И с каждым движением её тело становилось мягче, теплее, её стоны — громче и слаще. Она раскрывалась для меня, как цветок в огне.

Я сдерживался из последних сил, но всё равно вёл её властно, уверенно, каждым толчком показывая: теперь она моя. И когда её глаза наполнились уже не болью, а восторгом — я понял: мы перешли точку.

Она стонала моё имя, и я двигался в ней глубже, целуя её так, будто хотел проглотить душу.

Я замер внутри неё, тяжело дыша, чувствуя, как её тело сжимает меня так туго, что у меня темнело в глазах.

Она дрожала, вцепившись в мои плечи, её дыхание было сбивчивым, губы приоткрыты, глаза влажные.

— Всё, — прошептал я, целуя её лоб, щеки, губы. — Ты уже моя.

Я медленно начал двигаться, плавно, осторожно, чувствуя, как она с каждым толчком учится принимать меня. Её стоны сначала были сдавленными, болезненными, но потом в них появилась новая нота — сладкая, тянущая, жаркая.

— Так… вот так… — я рычал ей на ухо, целуя, прикусывая её губы. — Дыши со мной. Чувствуй меня.

Я усилил ритм, чуть глубже, чуть быстрее. Её тело напряглось, потом расслабилось, и я почувствовал, как она начала поддаваться, тянуться ко мне сама. Её бёдра двигались навстречу, её руки царапали мою спину, её голос стал громче.

— Чувствуешь? — спросил я хрипло, двигаясь сильнее. — Это не боль. Это я заставляю тебя гореть.

— Рей… — её голос сорвался на стон, сладкий и отчаянный.

Я усмехнулся, рыча, и двинулся жёстче. Её тело отзывалось, её стоны становились громче, её грудь вздымалась под моими губами. Я накрыл один сосок ртом, посасывая, прикусывая, пока продолжал вдаваться в неё глубоко.

Она выгибалась, терялась, её глаза закрылись, и я чувствовал — она уже близко.

— Смотри на меня, — приказал я, зажав её лицо ладонью, заставив открыть глаза. — Смотри, когда я заставлю тебя кончить на мне.

Она застонала громко, её тело содрогнулось, и я ускорился, двигаясь резко, властно, заполняя её всю. Её ногти впились в мою кожу, её стоны стали криками, и я чувствовал, как её тело сжимается вокруг меня, пульсирует, сводит меня с ума.

— Да… вот так… — я рычал, вбиваясь в неё. — Кончи для меня. Только для меня.

И она сорвалась.

Её тело выгнулось дугой, её крик разорвал тишину, она содрогалась, сжимая меня внутри себя так сильно, что я едва сдерживался. Её оргазм был огнём, чистым и ярким, и я чувствовал, как он проходит по ней, как она горит подо мной.

Я накрыл её губы поцелуем, заглушая её крик, пил её дыхание, её вкус.

— Моя, — прошептал я в её рот. — Всегда.

Она лежала подо мной, расплавленная, ещё дрожащая .

Я чувствовал её жар, её тугость, её оргазм всё ещё сжимал меня изнутри, и я не мог остановиться.

— Нет… — прорычал я, целуя её до боли, до стонов. — Это только начало.

Я начал двигаться снова. Медленно, потом быстрее, глубже. Её тело вздрагивало, её стоны срывались, губы горели под моими. Я держал её бёдра, притягивал к себе, не давая уйти.

Она вскрикнула, выгнулась, её ногти впились в мою кожу. Я чувствовал её всё сильнее, глубже.

— Ты создана для меня, — прошептал я ей в ухо, прикусывая мочку. — Только для меня. Скажи.

— Да… — её голос сорвался на стон. — Только для тебя…

Это свело меня с ума.

Я ускорился, толкаясь глубоко, властно. Её стоны стали громкими, отчаянными, и я видел, как её глаза закатываются, как тело выгибается дугой.

Я прижал её руки к подушке, склонился к лицу, глядя прямо в глаза.

— Смотри на меня, — приказал я, двигаясь резко, безжалостно.

Она застонала громко, её тело напряглось, и я чувствовал — она близко снова. Я двинулся сильнее, жёстче, и её крик пронзил комнату. Её тело содрогалось, её мышцы сжимали меня так яростно, что я застонал, не сдерживаясь.

Я вошёл в последний толчок, глубоко, до конца, и мир взорвался. Жар прошёл по мне, я кончал в неё, рыча, целуя её губы, её лицо, её шею.

Мы горели вместе, переплетённые, потерянные в этом пламени.

Но этого было мало.

Я не мог насытиться.

Она лежала рядом, тяжело дыша, такая сексуальная, красивая, эти соски и изгибы...Когда я снова провёл рукой по её груди, по животу, она вздрогнула — и её сосочки затвердели под моими пальцами. Я усмехнулся.

— Ты думаешь, что мы закончили? — прошептал я хрипло. — Нет, девочка. Теперь я научу твоё тело слушаться меня.

Я поцеловал её снова, жёстко, властно, скользнул рукой вниз — и почувствовал влажность. Моя сперма и ее соки.... Тело уже ждало меня.

Я вошёл снова, медленно, чувствуя, как она распахивается для меня. Она застонала, и я рычал, вбиваясь в неё глубже.

— Так… — я целовал её губы, грудь, живот, двигаясь всё быстрее. — Привыкай к моему ритму. Это твоя новая жизнь.

Она стонала, её руки обвили мою шею, её бёдра сами поднимались навстречу. Я держал её, управлял её телом, диктовал темп. Каждый толчок был обещанием, приговором, клятвой.

— Ты моя, Виктория, — шептал я на её губах. — Никто тебя не посмеет тронуть...

Я доводил её снова. И снова. Она кричала, терялась, её тело горело подо мной. Каждый её оргазм был сладким огнём, и я тону в нём, не останавливаясь.

Я чувствовал, как она сжимает меня, как её ноги обвивают мои бёдра, как она уже сама просит:

— Ещё… Рей… ещё…

И я давал.

Жёстко, властно, неумолимо.

Под утро мы лежали переплетённые, измученные, но я всё равно держал её. Я прижимал её к себе, гладил её волосы, вдыхал её запах.

Она уснула на моей груди, но я не спал. Я смотрел на неё, на её лицо, на её губы, на следы моих поцелуев на её коже.

Моя. По-настоящему. Навсегда.

— Не отпущу. Никогда.

Глава 20

Виктория

Я проснулась не сразу. Сначала были запахи.

Лён, камень, немного дыма и резкий, тёплый — он.

Я вдохнула глубже и застонала: тело отзывалось тупой болью, но сладкой, как после долгого танца, где каждое движение запомнено мышцами.

Я попыталась пошевелиться — и почувствовала, что лежу на его груди. Его рука всё ещё обнимала меня, тяжёлая, властная, как цепь. Моё бедро было закинуто на него, и я услышала его ровное дыхание — глубокое, сильное. Он не спал.

Я приоткрыла глаза.

Комната была залита мягким светом утреннего солнца. Пламя в камине погасло, но тепло ещё держалось. Всё выглядело иначе, чем ночью: постель растрёпанная, простыни смяты, на коже у меня — следы его рук и губ. И в каждой детали был он.

Я осторожно потянулась, но он тут же сжал руку, удерживая меня.

— Даже не думай, — его голос был хриплый, низкий, с тем рыком, от которого у меня по спине пробежали мурашки. — Ты ещё не встаёшь с этой постели.

Я вспыхнула, вспоминая ночь.

Каждое его движение, каждый его поцелуй, его власть и моё бессильное «да».

Я чувствовала боль между бёдрами, но эта боль была доказательством: теперь я женщина. Его женщина.

Я подняла взгляд. Он смотрел на меня. Его глаза были другими — не холодными, не равнодушными. Там было что-то опасное и тёплое одновременно. Как огонь, который греет и обжигает.

— Болит? — спросил он, и голос его стал мягче, чем я ожидала.

Я кивнула.

— Чуть-чуть… но это… хорошо.

Его губы тронула мимолётная усмешка.

— Ты даже не представляешь, на сколько хорошо, Виктория.

Я вспыхнула ещё сильнее.

— Я… я твоя.

Он резко перевернулся, навис надо мной, и я ахнула от того, как легко он это сделал. Его тело — мощное, сильное — закрывало меня целиком. Он провёл пальцами по моему лицу, по губам, по шее.

— Моя, — повторил он, рыча. — И не смей об этом забывать. Никогда.

Его рука скользнула по моему телу, задержалась на бедре. Я вздрогнула, и он усмехнулся.

— Ты думаешь, что ночь закончилась?

Я зажмурилась, вцепилась в его плечи.

— Рей… я не смогу…

Он наклонился к самому уху.

— Сможешь. Я сделаю так, что ты захочешь ещё. Даже сквозь боль.

Я открыла глаза, встретила его взгляд. В нём было всё: сила, собственничество, жажда. Но и что-то ещё — то, что я боялась назвать.

Мне хотелось верить, что там была нежность.

Я коснулась его лица.

— Ты не отдашь меня им? Ни мачехе, ни барону?

Он зарычал, прижал мои руки к подушке.

— Я сказал — ты моя. Это значит: никому.

Я улыбнулась сквозь слёзы. Внутри меня было странное чувство — смесь страха и счастья.

Теперь я принадлежала ему.

И больше не хотела прятаться.

Рей

Она лежала подо мной, такая хрупкая и в то же время уже моя.

Я провёл рукой по её коже — и позволил магии скользнуть следом. Лёгкое свечение прошло по её телу, стирая следы усталости, боль, усталую дрожь. Я чувствовал, как она расслабляется, как её дыхание становится ровнее.

— Так лучше, — прошептал я, скользя пальцами по её животу. — Твоё тело должно помнить не боль, а то, как я заставляю тебя гореть.

Она зажмурилась, её губы дрогнули. Я наклонился, поцеловал её шею, ключицу, скользнул губами ниже. Каждое касание я комментировал, низко, хрипло, как будто метил её заново.

— Здесь… я хочу видеть твой след от моих губ.

— Здесь… ты дёргаешься от одного прикосновения. Сладко.

— А здесь… твоё сердце бьётся так быстро, будто я загнал тебя в угол.

Она тихо застонала, когда мои губы коснулись её груди. Я жадно взял сосок в рот, посасывал, прикусывал, пока она выгибалась, пальцы путались в моих волосах.

— Мм… вот так, — прошептал я, отпуская на миг. — Ты становишься жёсткой у меня во рту, и мне этого мало.

Я двинулся ниже. Её живот, её пупок, её бёдра. Я целовал каждую линию, медленно, намеренно, дразня её, заставляя дрожать от ожидания. Она пыталась закрыть ноги, но я резко раздвинул их ладонями, удерживая.

— Нет, девочка, — рыкнул я. — Здесь ты открыта только для меня.

И я опустился.

Мои губы коснулись её центра, горячего, влажного. Я выдохнул прямо в её чувствительную плоть и услышал её сдавленный стон.

Я провёл языком по её клитору, медленно, жадно. — Попробую тебя всю.

Она закричала, выгнулась дугой, но я не дал ей уйти. Держал её бёдра, прижимал к себе и вылизывал её, медленно, методично, пока её тело не превратилось в пламя. Я ел её жадно, шумно, дразня, наслаждаясь её вкусом.

— Ты сладкая, — рычал я между движениями. — Слишком сладкая, чтобы остановиться.

Её стоны становились всё выше, её руки тянулись ко мне, её бёдра дрожали в моих ладонях. Я усилил нажим, водил языком по кругу, прикусывал слегка, и её крик разорвал комнату.

Она кончала у меня на языке, содрогаясь всем телом, а я пил её до капли, не отпуская, пока она не обмякла в моих руках.

Я поднял голову, облизнулся и усмехнулся.

— Теперь твоё тело знает, что такое настоящее доброе утро.

Она обмякла на подушке, её тело всё ещё дрожало, грудь поднималась часто, губы приоткрыты — прекрасная картина женщины, только что кончившей. Я смотрел на неё и чувствовал, как моё желание снова встаёт камнем.

— Продолжим — прорычал я, поднимаясь над ней.

Я прижал её бёдра к матрасу, встал между ними и провёл головкой по её влажному входу. Она ахнула, дёрнулась, но я поймал её взгляд.

— Сейчас ты снова раскроешься для меня.

Я вошёл медленно, намеренно, сантиметр за сантиметром. Она застонала, её пальцы впились в простыни, но я не позволил ей отвести взгляд.

Она прикусила губу, её тело напряглось, но я накрыл её рот поцелуем, властным, жадным, пока полностью не оказался внутри.

Я застонал ей в губы, сдерживая зверя, который рвался взять её резко.

— Чёрт… ты такая узкая… такая горячая… — я целовал её лицо, шею, грудь, двигаясь медленно, позволяя ей привыкнуть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Потом я ускорился.

Её тело уже скользило мне навстречу, её стоны стали громче. Я держал её бёдра, задавал темп — властный, уверенный, глубокий.

— Так… вот так… — я рычал ей в ухо, входя резко. — Привыкай. Теперь каждое твоё утро будет начинаться вот так — с меня в тебе.

Она вскрикнула, выгнулась, её ногти оставили следы на моей спине. Я двигался жёстче, глубже, чувствуя, как её тело снова сжимается вокруг меня.

— Ещё… Рей… — её голос был сорванным криком.

— Ещё? — я усмехнулся, толкаясь резко, вбивая её в матрас. — Я дам тебе столько, сколько сможешь выдержать.

Я ускорился, её стоны превратились в крики, и я видел, как она снова близко. Я сжал её лицо ладонью, заставив смотреть мне в глаза.

— Кончи для меня. Ещё раз.

И она сорвалась.

Её тело выгнулось дугой, она застонала моё имя, сжимаясь вокруг меня так яростно, что я сам застонал, чувствуя, как меня накрывает.

Я вбился последний раз, глубоко, до конца, и взорвался вместе с ней. Жар прошёл по мне, я рычал в её губы, целуя, пока мы оба не растворились в огне.

Я рухнул рядом, притянул её к себе, её волосы разметались по моей груди. Я гладил её спину, тяжело дыша.

— Запомни, сладкая, — сказал я, прижимая её к себе. — Теперь каждое утро — моё. И твоё тело будет слушаться только меня.

Она дрожала в моих руках, но кивнула, шепнув едва слышно:

— Да, Рей… твоё.

Глава 21

Виктория

Его губы.

Они блуждали по моему телу, будто он пытался заново перечитать меня всю: шею, плечи, грудь, живот. Каждое касание было мягким и жадным одновременно, каждое — меткой, которую он ставил только для себя.

Я лежала, затаив дыхание, и чувствовала, как его ладони скользят по моим бёдрам, как пальцы очерчивают линии моего тела. Он целовал, гладил, прикусывал, рычал что-то невнятное на мою кожу, и я ловила себя на мысли, что хочу остаться здесь навсегда — в этой постели, в его руках.

— Такая тёплая… — пробормотал он, касаясь губами моего живота. — Такая живая.

— Рей… — выдохнула я, запутавшись в собственном дыхании.

— Моя, — ответил он низко, как приговор, скользнув ладонью выше, по груди. — Вся.

Он не хотел отпускать меня. И я тоже не хотела. Но время шло, и где-то в глубине понимание кололо: нам придётся подняться. Выйти за дверь. В мир, где на меня будут смотреть.

Я села на край кровати, натягивая рубашку, но внутри было неспокойно. Я думала о курсантских взглядах, о шёпоте в коридорах.

Ещё вчера все видели во мне «Виктора». А сегодня… сегодня я Виктория. Девушка. Та, что делит постель с самим ректором.

Что они будут шептать? Как смотреть? Как судить?

Я не заметила, как он встал. Подошёл. Его тень легла на меня, и я почувствовала тепло его ладони на моей спине.

— Ты переживаешь, — сказал он просто.

Я опустила голову.

— Они… будут смотреть… и говорить…

Он наклонился, его губы коснулись моего уха.

— Пусть смотрят. Пусть говорят. Всё, что они должны знать, — ты моя.

Его пальцы провели по моей щеке, заставив поднять взгляд. Его глаза были тёмными, сильными, но не ледяными. В них была та редкая мягкость, которую он показывал только мне.

— Ты смелая, — сказал он. — Смелее всех здесь. Ты прошла через большее, чем они способны представить.

Его ладонь спустилась ниже, на мою талию, прижала к себе.

— И ты нежная… моя девочка. Именно такая, какая мне нужна.

Я не выдержала — прижалась к его груди, слушала его сердце. Он обнял меня крепче, и все страхи растворились в его тепле.

Неважно, что скажут другие.

Важно только то, что его руки держат меня. И что в его голосе звучит это слово —

моя

.

Мы вышли из покоев вместе.

Я старалась дышать ровно, но внутри всё колотилось. На мне была форма, такая же, как вчера, но я знала — теперь она сидит на другом теле. На теле, которое он всю ночь покрывал поцелуями.

Коридор ожил шорохами, шагами, смехом курсантов. Но как только мы появились, всё стихло.

На нас смотрели. На меня — особенно.

Их взгляды были тяжёлые, липкие. Кто-то откровенно разглядывал, кто-то прятал усмешку.

Я чувствовала, как у многих дыхание сбилось, как глаза жадно скользят по моим ногам, по груди, по волосам

. Они смотрят на меня не как на курсанта. Как на женщину.

Жар стыда поднялся к щекам. Я хотела отвернуться, спрятаться. Но его рука легла мне на талию, крепко, властно.

— Смотри на меня, — приказал он тихо, но так, что дрожь прошла по коже. — Не на них.

Я подняла глаза. Его взгляд был холодным, как клинок. Он провёл им по залу, и курсантские глаза тут же отвели. Но я успела заметить — многие из них не просто любопытствовали. Они жаждали.

И он это видел.

Он склонился к самому моему уху, его голос был низкий, хриплый:

— Они думают, что могут тебя разглядывать? Пусть. Но они должны знать: ты вся моя. Только я имею право касаться тебя.

Его пальцы скользнули по моей талии ниже, почти к бедру, и я задохнулась от этого движения — и от того, что это было нарочно на виду у всех.

— Видишь их глаза? — он усмехнулся хищно. — Они горят от желания. А я наслаждаюсь тем, что никто из них не узнает твоего вкуса. Никогда.

Я вспыхнула, сердце сжалось от его слов. Но вместе с этим пришло странное чувство — гордость.

Он ревновал. Он показывал всем, что я принадлежу ему.

Когда мы вошли в столовую, разговоры стихли полностью.

Он провёл меня к своему месту. Отодвинул стул, глядя прямо в глаза ближайшему курсанту, и его взгляд был предупреждением.

— Садись, Виктория, — произнёс он так, что все услышали.

Я села. Его ладонь легла на стол рядом с моей, почти касаясь. В этом простом жесте было больше, чем в криках. Это было заявление.

Он наклонился ближе, так, что я слышала только его.

— Привыкай. Ты моя девочка. Пусть весь мир видит это.

Я сглотнула, чувствуя, как дрожь и гордость переплетаются во мне.

Рей

Они смотрели на неё.

Курсанты, зелёные щенки, с глазами, полными жадности. Их взгляды цеплялись за её ноги, за волосы, за изгиб груди под формой. Я слышал, как меняется их дыхание, как в зале становилось гуще от возбуждения.

И зверь внутри меня поднял голову.

Я чувствовал, как её плечи напряглись, как она хотела исчезнуть, спрятаться. Но я не позволил. Моя рука легла на её талию — крепко, собственнически. Пусть знают. Пусть понимают.

Я провёл взглядом по залу.

Несколько курсантов не успели вовремя отвернуться. Их глаза были слишком откровенны. И я отметил их — всех.

Попробуете ещё раз — я сломаю вас, так же легко, как ломают шеи.

Мы вошли в столовую. Тишина была плотная, как воздух перед грозой. Все смотрели.

Я провёл её к окну, к своему месту. Отодвинул стул и сказал громко, так, чтобы слышали все:

— Садись, Виктория.

Имя. Настоящее.

Не псевдоним. Не морок.

Виктория.

Я видел, как шёпот прошёл по залу, как лица напряглись.

Положил ладонь на стол рядом с её рукой. Достаточно близко, чтобы каждый понял: между нами нет границы.

Я наклонился к ней, но говорил так, чтобы слышали и другие.

— Пусть привыкают. Ты моя девочка.

Она опустила глаза, но я чувствовал, как внутри её сердце бьётся быстрее.

Каждый их взгляд на неё я чувствовал как укол. Каждое их дыхание — как вызов.

И я знал: если кто-то посмеет приблизиться, я сотру его в пепел.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Пусть они видят. Пусть боятся.

Мою женщину никто не тронет.

Плац дышал тяжело. Запах железа, мокрой ткани, пота и пыли висел в воздухе.

Курсанты стояли ровно, но я видел — сегодня дисциплина держится не на строевой, а на любопытстве. Их взгляды метались — от меня к ней.

Я чувствовал этот гул, эту подспудную волну, которая вот-вот сорвётся в шёпот.

Она шла рядом со мной. В форме. Волосы убраны, подбородок ровный, шаг выверен. Снаружи — курсант. Внутри — дрожь. Я ощущал её так же ясно, как чувствую запах крови в бою.

И это бесило. Не её. Их. Тех, кто смотрел.

Я вышел вперёд. Голос мой разнёсся по плацу, резкий, как удар клинка:

— Вчера здесь был Виктор. Сегодня здесь Виктория.

Ряды зашумели. Шёпот был короткий, дерзкий, и я поднял ладонь.

— Тишина.

Она опустилась сразу.

— Это не ошибка — Я нарочно произнёс каждое слово жёстко. — Она остаётся на боевом отделении. И будет тренироваться рядом с вами. С одним отличием. — Я сделал паузу. — Она будет под моим личным надзором.

Вздохи, сдавленные смешки, перекошенные лица.

Я шагнул ближе, глядя в ряды.

— Кто посмеет сомневаться в моём решении — вылетит из академии. Кто посмеет обсуждать — проверит гауптвахту изнутри. Уяснили?

— Так точно! — разнёсся хор, неровный, но громкий.

Я вернулся к ней. Ладонь легла на её плечо. Тёплая кожа под тканью — и моё собственное «моя» ударило сильнее, чем хотелось.

— Виктория. Шаг вперёд.

Она вышла. Я видел, как напряглись её пальцы, как сердце у неё колотилось. Но она держалась.

Я обошёл её кругом. Медленно, как зверь, показывающий стае, что добыча под его лапой. Мои глаза скользили по её фигуре, и я намеренно делал это на виду у всех. Пусть знают. Пусть завидуют. Пусть жаждут — и понимают, что это им не принадлежит.

— Это курсант Аренская Виктория. — Я произнёс её имя так, будто врезал клинок в камень. — Огненный резерв. Потенциал выше нормы.

Шёпот снова взорвался, но я прижал его взглядом.

— Тишина!

Ряды вытянулись.

Я склонился к ней чуть ближе, так, что только она слышала:

— Покажи им, что умеешь держать мой ритм.

Её губы дрогнули.

— Есть, — прошептала она.

Я шагнул назад, голос мой снова стал громким:

— Виктория, в центр!

Она вышла. Я видел, как десятки глаз пожирают её взглядом. Кто-то жадно, кто-то с усмешкой. Я уловил это , поднял голос:

— Смирно!

Всё стихло.

Я бросил ей учебный клинок. Она поймала — неуверенно, но ловко.

— С этого дня ты будешь работать так же, как все. И больше. Потому что ты не просто курсант. Ты моя адъютантка. Мой выбор.

Слова повисли в воздухе, и я видел, как лица в рядах меняются. Одни отводили глаза, другие стискивали зубы. Но никто не посмел сказать.

Я обернулся к наставнику Керну:

— Вечером — спарринг. Я лично проверю её.

И снова — к рядам:

— Запомните. Она здесь. Она остаётся. И кто не согласен — дверь открыта.

Молчание.

Тишина, плотная и правильная.

Я вернулся к ней. Положил ладонь на её затылок — коротко, властно. И сказал тихо, но так, чтобы слышали ближайшие ряды:

— Подними голову. Не бойся. Ты моя девочка.

Она подняла взгляд. Глаза её блестели.

А я видел, как десятки взглядов пожирают её — и внутри клокотало желание перебить всех, кто смотрит слишком жадно.

Но я не сделал этого.

Я просто стоял рядом. Достаточно близко, чтобы всем было ясно: она под моей рукой.

И если кто-то рискнёт — станет пеплом.

Глава 22

Рей

Вечер опустился на плац. Небо тлело красным, как раскалённый металл. В воздухе стоял запах железа и ожидания.

Я шёл медленно, шаг за шагом, и внутри меня клокотал зверь.

Не потому что предстоял спарринг. Нет.

Потому что сегодня я должен был сделать то, чего меньше всего хотел.

Я должен был причинить ей боль.

Не ради себя. Ради неё. Ради того, чтобы каждый, кто смотрел, видел: она не «девочка под моим боком». Она воин. Она заслуживает места здесь.

Если я пощажу её, они будут шептаться, смотреть на неё с усмешкой. Это унизит её. Моё нежелание ударить — будет оскорблением хуже, чем удар.

Я ненавидел этот выбор. Но знал: другого нет.

Плац был уже полон. Ряды курсантов выстроились полукругом, наставники стояли чуть поодаль. Все знали, что ждёт их зрелище.

И она ждала.

Виктория стояла в центре, ровная, но я видел, как дрожит её рука на клинке. Она знала. И всё равно вышла.

Я остановился перед ней.

Вдох. Выдох.

— Сладкая, — сказал я тихо, только для неё. — Прости. Я не хочу этого.

Её глаза расширились, но она не отвела взгляда.

— Я знаю.

— Если я не сделаю это, они никогда не примут тебя. — Я сжал рукоять сильнее, будто давил себя изнутри. — Я должен ударить. Я должен показать, что ты держишь мои удары.

Она кивнула.

— Сделай.

Я замер.

В её голосе не было страха. Было что-то другое — решимость. Та самая, из-за которой я тянусь к ней, как к огню.

Я выдохнул. Поднял клинок.

— В стойку.

Она встала. Прямая. Смелая. Моя девочка.

Первый удар — лёгкий, проверочный. Она выдержала. Второй — сильнее, по руке. Она пошатнулась, но не упала.

В её глазах не было боли. Только вызов.

Я усилил темп. Удары сыпались один за другим. Она отражала часть, часть принимала на себя, но каждый раз поднималась снова. На губах её дрожала кровь — и всё же она стояла.

— Хорошо, — прорычал я. — Так и держи.

Я выбил клинок из её руки. Металл со звоном упал на камень.

Она осталась с пустыми ладонями.

Я шагнул ближе. Кончик клинка коснулся её подбородка.

— Сдашься?

— Нет, — ответила она хрипло, но твёрдо.

Я отбросил клинок. Подхватил её за плечо, толкнул на землю. Она упала, но снова поднялась.

Я ударил кулаком . Она согнулась, дыхание сбилось, но она выпрямилась.

— Вот так, — прошептал я, сердце рвалось из груди. — Терпи, девочка.

Я заломил её руку за спину, прижал к себе. Её спина упёрлась в мою грудь, её дыхание жгло мою кожу.

— Всё равно моя, даже когда я ломаю тебя, — прошептал я так, что только она слышала.

Она вырвалась, развернулась, ударила кулаком по плечу. Слабый удар, но в нём было всё: злость, упорство, сила.

Я зарычал и улыбнулся.

— Вот. Так мне нравится.

Я снова сбил её на землю, прижал сверху, удерживая её запястья.

— Сдашься?

— Никогда, — прохрипела она.

Я замер. В её глазах был огонь.

И я понял — я сделал правильно.

Я поднял её на ноги. Обернулся к рядам.

— Видели?! Она держит удары. Она не сдалась. Это не только моя женщина. Это воин.

Тишина. Ни одного смешка, ни одного шёпота. Только взгляды — серьёзные, уважительные.

Я отпустил её руку и тихо сказал, только для неё:

— Прости, девочка. Но теперь они уважают тебя.

Она посмотрела на меня сквозь пыль и кровь и кивнула.

И в этот миг я хотел прижать её к себе так, чтобы весь мир сгорел. Но я сдержался.

Ещё будет ночь. И ночь — моя. Сегодня ночью я зацелую все ее тело.

Виктория

Каждое движение отзывалось в теле тупой болью.

Плечо горело, живот сводило от удара, ладони дрожали так, что я едва держала клинок, когда он снова и снова заставлял меня вставать.

И всё же внутри было другое чувство.

Гордость.

Я не упала. Я не сдалась.

И это было важнее боли.

Когда всё закончилось и он отпустил мою руку, тишина на плацу была особенной. Не злой. Не насмешливой.

Я подняла глаза и впервые увидела не смешки, не жадные взгляды — а уважение. Кто-то из курсантов кивнул. Кто-то отвернулся, но уже без усмешки. Наставник Керн даже хмыкнул, одобрительно, как будто увидел во мне не игрушку, а бойца.

Я стояла в пыли, кровь на губах подсыхала, дыхание было сбивчивым. А внутри — пульсировало:

я доказала

.

Он подошёл ближе. Его рука коснулась моего плеча — крепко, властно.

— Вика.

Я подняла глаза. Он смотрел на меня тяжело, с тем огнём, от которого у меня дрожали колени.

— Прости, — сказал он. — Я ненавидел каждую секунду этого.

Я усмехнулась, сквозь боль.

— Ты бил меня так, что я думала, сломаюсь.

— Но ты не сломалась, — ответил он резко. — Ты встала. И теперь они видят тебя такой, какой вижу я.

Я замерла.

— Какой?

Он склонился ближе, так, что его дыхание коснулось моего уха.

— Смелой. Упрямой. Моей .

Я закрыла глаза. Боль в теле стала мягче.

— Это было важно, — прошептала я. — Чтобы они уважали не тебя за моей спиной… а меня саму.

Он провёл пальцами по моей щеке, убирая прядь волос, и его голос стал ниже:

— Именно поэтому я сделал это. Но знай: каждый мой удар сегодня был хуже раны для меня самого.

Я улыбнулась устало.

— Тогда мы квиты.

— Нет, — он усмехнулся. — Теперь я в долгу перед тобой. И поверь, я отдам его с процентами.

Я вспыхнула, догадавшись, что он имел в виду. Его глаза сверкнули, зверь внутри него рвался наружу.

Но он выпрямился, снова стал холодным и ровным.

Он обернулся к рядам:

— Разойтись!

Курсанты вышли с плаца — тише, чем обычно, и всё же с украдкой взглядами в мою сторону. Но теперь я не чувствовала их как нож. Теперь это было другое.

Он остался рядом. Его ладонь снова легла на мою спину.

— Пошли.

Я пыталась идти сама, но ноги подгибались. Каждый шаг отзывался болью в животе и плечах.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Стоять, — его голос был жёстким.

Я остановилась. Он шагнул ближе, обхватил меня рукой за талию и притянул к себе. Его тело — тёплое, сильное, и мне пришлось опереться на него.

— Я могу сама… — прошептала я.

— Можешь, — отрезал он. — Но не будешь.

Он повёл меня через двор. Его шаг был тяжёлым, ровным, и я ловила себя на мысли, что подстраиваюсь под его ритм даже в этом. Каждый встречный курсант отводил глаза, и всё же я чувствовала на себе взгляды. И каждый раз его ладонь на моей талии словно говорила:

посмотрите. Она моя.

Лазарет встретил нас запахом трав и горького дыма. Эдан поднял голову от стола, и его глаза сразу расширились.

— Чёрт побери, — пробормотал он, подходя ближе. — Что вы с ней сделали?

— То, что нужно, — сказал Рей холодно. — Лечи.

Я села на край койки. Эдан мягко коснулся моего лица, осмотрел губу, потом провёл пальцами по ребру. Я вздрогнула от боли.

И почувствовала, как Рей напрягся. Его взгляд был тяжёлым, ревнивым, я почти слышала, как он рычит внутри.

— Ей нужны повязки и мазь, — сказал Эдан, не отрываясь от меня. — И покой.

— Покой она получит, — голос Рея стал ниже, опаснее. — Но руки убери быстрее.

Эдан бросил на него взгляд, усмехнулся уголком губ.

— Рей, если хочешь, чтобы она осталась целой, придётся позволить мне дотронуться. Не все её раны можно залечить твоим рычанием.

Я прикусила губу, чувствуя, как напряжение между ними висит в воздухе. И от этого внутри меня вспыхнуло странное тепло.

Он ревнует.

Эдан обработал ссадины, дал мне выпить горькое зелье. Я морщилась, но послушно сделала глоток.

— Вот так, — сказал он. — Через пару часов станет легче.

Рей шагнул ближе, взял у него баночку мази.

— Дальше я сам.

Эдан пожал плечами, отступил.

— Как знаешь.

Когда дверь за ним закрылась, Рей сел рядом, его ладонь легла на моё колено.

— Больно?

— Да, — призналась я.

Он наклонился ближе, его глаза были мрачные, полные огня.

— Я ненавижу, что сделал это. Но иначе бы тебя сожрали. Ты понимаешь?

Я кивнула.

— Понимаю.

Его рука сжала моё колено сильнее, и голос стал тише, хриплее:

— Больше никто не посмеет смотреть на тебя сверху вниз.

Я закрыла глаза, позволив себе опереться на него. В этот момент боль отступила. Осталось только его тепло.

Глава 23

Рей

Эдан ушёл, и тишина сразу стала правильной. Лазарет без чужого дыхания дышал ровнее. Только она и я.

Я посмотрел на баночку мази в руке и усмехнулся про себя. Я — командующий плацем, человек, которому подчиняются сотни, сейчас сидел рядом и держал эту чёртову баночку. И всё потому, что моё звериное «моя» требовало — только я буду касаться её.

Я открыл крышку. Запах трав ударил в нос. Горечь, дым, что-то пряное. Взял немного на пальцы, посмотрел на неё.

— Сними рубашку.

Она подчинилась. Пуговицы щёлкнули, ткань открыла плечи. И я увидел.

Следы. Мои удары. Моя вина.

Зверь внутри меня рванулся. Я зарычал, но не вслух. Только взглядом.

— Терпи, девочка, — сказал я хрипло.

Я коснулся её кожи. Тёплой. Слишком нежной для пыли и ударов. Мазь легла холодом, и я услышал, как она втянула воздух.

— Здесь синяк, — сказал я, проводя пальцами по ребру. Смотрел, как кожа темнеет, как будто кто-то другой ударил её.

Я двинулся ниже, к животу. Там удар пришёлся жёстко. Когда мои пальцы коснулись этого места, она дрогнула всем телом.

Я закрыл глаза на миг.

— Этот удар… я ненавижу себя ... Но если бы не он — они бы не поверили.

Она молчала. Но я чувствовал её дыхание, слышал её сердце.

Я провёл пальцами выше, к плечу. Медленно, нарочно медленно. Мазь растекалась по коже, но больше — я чувствовал её дрожь.

— Ты дрожишь. Но не от боли. От меня.

Она прижалась щекой к моей ладони.

Я зарычал тихо, едва касаясь её шеи губами.

— Запомни. Каждый след на твоём теле теперь мой. Даже тот, что оставил я сам.

Я закончил, закрыл баночку. Но остановиться не смог.

Склонился ближе, провёл пальцем по её губе, на которой ещё была засохшая кровь.

— Я должен возместить долг.

Я взял её лицо в ладони. Её глаза смотрели прямо в мои, без страха.

— Но не здесь.

Я подхватил её на руки. Лёгкая. Слишком лёгкая.

И моя.

Она обвила руками мою шею, уткнулась носом в кожу у ключицы.

— Рей…

— Тсс, — сказал я. — Всё. Теперь ты идёшь домой.

Домой. Там, где я. Там, где её запах на простынях, её волосы на моей подушке. Там, где никто не посмеет смотреть или дотрагиваться.

Я нёс её по коридорам, и каждый встречный курсант прятал взгляд. Они видели, как я держу её на руках. И понимали: она моя.

Но внутри я всё равно ревновал. Даже к этим взглядам, даже к их тени.

Я прижал её ближе.

— Не смотри ни на кого, девочка. Только на меня.

Она кивнула, и её дыхание стало спокойнее.

Я шагал ровно, уверенно, и знал: пока она в моих руках, мир может рухнуть — я всё равно удержу её.

Я толкнул дверь плечом, не отпуская её из рук. Мои покои встретили нас теплом камина и запахом льна. Я посадил её на край постели, но ладони не убрал. Её тело под рубашкой было моим, и я чувствовал каждый её вдох, каждую дрожь.

— Ложись, — приказал я.

Она послушно скользнула на простыни. Волосы рассыпались по подушке, кожа светилась в отблесках огня. На ней были следы моих ударов, и каждый из них горел мне в глаза, как клеймо.

Я сел рядом, наклонился, коснулся её плеча губами. Лёгкий поцелуй — вместо удара.

— Здесь я бил. Теперь я целую.

Я спустился ниже, к ребрам. След от удара. Я целовал его долго, медленно, пока она не застонала.

— Здесь я заставил тебя согнуться. Теперь я хочу, чтобы ты выгнулась от удовольствия.

Её дыхание сбилось. Я провёл губами по её животу, туда, где кулак оставил синяк. Лизнул кожу, прикусил, и она ахнула.

— Этот след должен помнить не боль, а мой язык, — прорычал я.

Я поднялся выше, к её шее. Прикусил, оставил метку.

— Здесь… только мой знак.

Её руки дрожали, она вцепилась в простыни. Я поймал её запястья, прижал к подушке.

— Ты моя девочка. Я должен возместить.

Я медленно расстегнул её рубашку. Ткань соскользнула, обнажив грудь. Я жадно накрыл губами её сосок, втянул в рот, посасывал, пока она извивалась.

— Ммм… да. Вот так. Это моё, Вика. Моё.

Её стоны стали выше, её тело выгибалось. Я скользнул ниже, между её бёдер. Раздвинул их, посмотрел на неё сверху вниз.

— Здесь тоже мой след. Языком.

И я наклонился. Горячо. Жадно. Я ел её, шумно, дразня, пока её стоны не превратились в крик. Её тело билось, её бедра пытались закрыться, но я держал их крепко.

— Да… кончи для меня. — Я рычал, облизывая её до дрожи. — Это твой долг. А мой — довести тебя до этого.

Она сорвалась. Кричала моё имя, выгибалась, заливая моё лицо её вкусом. Я пил её, пока она не обмякла.

Я поднял голову, вытер губы, посмотрел ей прямо в глаза.

— Теперь твой след — это моё удовольствие.

Я сорвал с себя рубашку, лёг рядом. Взял её лицо в ладони.

— Ты не представляешь, девочка... Я бил тебя на плацу, но теперь… теперь я хочу целовать тебя до утра.

Я вошёл в неё медленно, медленно, пока она снова не выгнулась. Её глаза были влажными, губы приоткрыты. Я целовал их, властвовал во рту, и двигался в ней глубоко, но мягко, компенсируя каждую боль лаской.

— Моя девочка… моя женщина… — шептал я между поцелуями. — Больше никаких ударов. Только это. Только я в тебе.

Она стонала, её ногти царапали мою спину, и я знал: долг я ещё не возместил. Но ночь длинная. И она будет кричать моё имя ещё не раз.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 24

Рей

Утро прокралось в покои тихо, мягким светом сквозь тяжёлые шторы. Камень стен ещё держал прохладу, но в постели было тепло.

Тепло — от неё.

Она спала, разметав волосы по подушке, дыхание ровное, губы приоткрыты. Её тело лежало на мне, так легко, будто она всегда знала, где её место.

Я провёл пальцами по её спине и остановился. Синяки. Следы. Мои удары.

— Чёрт, девочка… — прошептал я, наклоняясь и целуя фиолетовый след на её плече. — Я должен был защитить, а не бить.

Я поцеловал каждый синяк, каждый след, будто хотел стереть их губами. Её кожа дрожала под моими поцелуями, даже во сне.

Я наклонился ниже, к её ребрам, где ещё оставалась краснота. Прижался губами, задержался, шепча:

— Здесь больше не будет боли. Только я. Только поцелуи.

Она пошевелилась, глаза медленно открылись. Взгляд сонный, мягкий, тёплый.

— Рей…

Я поймал её губы в поцелуй. Медленный. Настоящий. Она прижалась ко мне ближе, её руки скользнули по моей груди.

— Доброе утро, — прошептала она.

— Доброе, моя девочка, — ответил я, гладя её волосы.

Мы лежали так, нежась, её тело тянулось ко мне, а моё — к ней. Я хотел забыть всё. Пусть весь мир сгорит. Здесь, в этой постели, был только наш мир.

И вдруг — щелчок.

Мой артефакт на столе вспыхнул. Я скрипнул зубами.

— Игнорируем, — сказал я, прижимая её ближе и снова целуя.

Она рассмеялась тихо, губами у моих губ.

— Тебя зовут, ректор…

— Я занят, — прорычал я, вжимая её в подушки.

Я хотел выключить его, но, черт возьми, пальцы скользнули, и связь активировалась сама.

Свет артефакта вспыхнул резко, прорезав тишину. Я внутренне выругался — не хотел, чтобы кто-то,

кто угодно

, ворвался в это утро. Но лица, что проступили над столом, заставили меня замереть.

Отец. Мать.

Я не видел их давно, но сейчас они были такими же, как всегда: отец — прямой, суровый, с глазами, в которых правда режет сильнее клинка; мать — мягкая, но с той мягкостью, в которой скрывается железо.

Я инстинктивно прикрыл Викторию плечом, но не отпустил. Она дёрнулась, пытаясь спрятаться глубже в простынях, но я удержал её.

Не прячься, девочка. Не от них. Никогда.

— Рей? — отец нахмурился, но в голосе звучало не осуждение, а удивление. — Мы тебя разбудили?

Мать улыбнулась.

— Или отвлекли от… более приятных занятий?

Я почувствовал, как Виктория вся вспыхнула. Щёки её стали горячими, она вжалась лицом в мою грудь, словно хотела раствориться. Я погладил её по волосам, прикрывая, и сам заговорил:

— Случилось что-то?

— Случилось, — ответил отец спокойно. — Мы впервые видим рядом с тобой женщину.

Слова ударили прямо, без обходных дорог.

Мать кивнула, её глаза сверкнули тёплым любопытством.

— Кто она, сын? Что за прекрасная девушка, что сумела оказаться в твоих руках?

Я сжал Викторию крепче.

— Её зовут Виктория.

Имя прозвучало, как печать.

Тишина повисла на мгновение.

Отец медленно кивнул.

— Виктория… Красивое имя.

Мать улыбнулась мягко.

— И очень подходит. Она действительно… прекрасна. Даже так, сквозь артефакт.

Виктория напряглась в моих руках, и я почувствовал, как её сердце колотится. Я прикрыл её волосы ладонью и ответил ровно:

— Это не важно. Важно одно — она моя.

Отец прищурился, но в глазах мелькнуло не осуждение, а уважение к прямоте.

— Никогда не думал услышать от тебя такое. Но рад, что услышал.

Мать чуть склонила голову, в её взгляде было слишком много тепла.

— Она молода. И, похоже, нежна. Ты уверен, что сможешь быть мягким рядом с ней?

Я наклонился, поцеловал Викторию в висок, так, чтобы они видели.

— Для неё я могу.

Она прижалась ко мне ещё сильнее, и её смущение только раззадорило зверя внутри. Я видел, как её уши краснеют, как она старается не дышать громко.

— Рей… — мать улыбнулась чуть шире. — Мы хотим познакомиться с ней ближе. Не через артефакт. Настоящее знакомство.

Я нахмурился.

— Это рано. Она только вошла в мою жизнь. И ей хватает испытаний.

Отец поднял руку.

— Сын, ты знаешь, мы не враги. Мы всегда поддерживали тебя, даже когда ты уходил против всех. Но женщина рядом с тобой — это не просто тайна. Это часть твоей судьбы. И мы хотим её знать.

Мать добавила мягко:

— Мы не будем торопить. Но обещай, что приедешь. С ней.

Виктория вскинула на меня глаза, полные тревоги. Я видел в них немой вопрос:

что будет, если они не примут?

Я сжал её сильнее, так, что она почувствовала каждую жилку в моей руке.

— Мы обсудим, — ответил я твёрдо. — Но не сейчас.

Мать улыбнулась, тёпло и немного хитро.

— Хорошо. Но, сын… мы ждём вас. Вместе.

Отец кивнул коротко.

— Береги её. И себя.

Связь оборвалась. Свет артефакта погас.

Тишина снова вернулась.

Я уткнулся лбом в её волосы и тихо зарычал:

— Чёрт. Они умеют застать врасплох.

Она шевельнулась, её голос дрогнул:

— Они… хорошие, Рей.

Я усмехнулся.

— Да. И именно поэтому они не отстанут, пока ты не окажешься у них за столом.

Она вспыхнула снова, пряча лицо в мою грудь. Я поцеловал её волосы.

— Не бойся, девочка. Там я тоже буду рядом.

Она всё ещё лежала у меня на груди, волосы щекотали кожу, дыхание тёплое, ровное. Я смотрел в потолок и чувствовал: впервые за много лет утро не кажется пустым.

Но стоило ей пошевелиться, как я уловил дрожь.

Она подняла голову, глаза её блеснули тревогой.

— Рей… — её голос был тихий, почти виноватый. — Я даже… не поздоровалась с ними.

Я нахмурился.

— С кем?

— С твоими родителями. — Она зажмурилась, спрятала лицо в ладонях. — Я как дурочка, спряталась за тебя. Даже не повернулась нормально. Даже не сказала «здравствуйте».

Я рассмеялся — низко, неожиданно даже для себя.

Она вскинула на меня глаза, растерянные.

— Тебе смешно? Я же выглядела… трусихой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я притянул её ближе, поцеловал в висок.

— Ты выглядела моей девочкой. И этого достаточно.

— Но… они же теперь подумают, что я… — она запнулась, кусая губу. — Что я испугалась. Что я не умею вести себя.

Я снова рассмеялся, громче.

— Они подумали только одно: что я наконец нашёл ту, кого готов прикрывать своим плечом.

Она вспыхнула. Щёки горели, как после поцелуев.

— Рей… я правда боюсь. Вдруг я им не понравлюсь?

Я перевернул её на спину, навис сверху, глядя прямо в глаза.

— Они уже тобой очарованы, даже не успев услышать твой голос. А если вдруг… если кому-то придёт в голову сомневаться — я разнесу этот дом камень за камнем.

Она ахнула, прижала ладонь к моим губам.

— Ты ужасный.

Я поцеловал её пальцы.

— Я — твой. И моя семья это увидела. Им хватит ума понять, что у меня теперь есть сердце. И это— ты.

Она уткнулась лбом в мою шею, её плечи дрожали — то ли от смеха, то ли от слёз.

— Я трусиха…

— Нет. — Я провёл рукой по её спине. — Ты просто впервые оказалась в круге моей семьи. А я горжусь тем, что это случилось.

Я поцеловал её в губы — медленно, глубоко, как клятву.

— Ты понравишься им, Виктория. Потому что ты — моя девочка. А моё — всегда лучшее.

Она зажмурилась и улыбнулась сквозь смущение.

— Ты слишком уверенный.

— Нет, — прошептал я ей в губы. — Я просто знаю, что они увидели то же, что и я. Тебя.

Глава 25

Рей

Она лежала, укрывшись простынёй до самого носа, и выглядела так, будто готова объявить войну самому рассвету.

— Я никуда не пойду, — пробормотала она из-под ткани.

Я усмехнулся.

— Ошибаешься, девочка.

Одним рывком сдёрнул одеяло. Она ахнула, прижала ладони к груди, но поздно: я уже подхватил её на руки. Голая, теплая, после ночи ещё вся в моём запахе. Она дёрнулась, пыталась вырваться.

— Рей! — визгнула, ударяя кулачками по моей спине.

— Тише, — я перекинул её через плечо. Ладонь легла на её попку и сжала её так, что она вскрикнула. Я шлёпнул. — Моя девочка. Моя добыча.

Она смеялась и ругалась одновременно.

— Пусти!

— Даже не мечтай, — я ущипнул её за упругую попку, пока шагал в душевую. — Иди только вперёд.

Там уже шумела вода, пар густыми клубами наполнял камень. Я поставил её на ноги, прижал к стене. Вода заструилась по её телу. Она стояла растрёпанная, мокрая, волосы прилипали к щекам.

— Посмотри на себя… — я медленно провёл ладонью по её животу. — Богиня.

Она ударила меня в грудь ладонью — несерьёзно, почти играючи.

Я ухмыльнулся и взял губку. Намылил её и повёл по её плечам, медленно, тщательно. Пена текла по её коже, вода смывала её, и каждый изгиб её тела раскрывался передо мной ещё ярче.

Она выхватила губку, повела ею по моей груди, медленно обводя мышцы, ниже — к животу.

— Это моё, — прошептала она.

Я зарычал и схватил её за талию, прижал к себе. Вода текла по нашим телам, смешивая тепло. Я хотел взять её прямо здесь, но она вдруг скользнула вниз, на колени.

Вода падала на её плечи, струилась по волосам, капала с подбородка. Она посмотрела на меня снизу вверх — и от этого взгляда я чуть не рухнул.

— Девочка… — выдохнул я.

Её руки обхватили мой член. Тёплые, осторожные — и тут же жадные. Она провела языком по всей длине, медленно, будто пробуя меня на вкус. Я застонал, упёршись ладонью в стену.

Она обхватила губами головку, втянула глубже. Влажность, жар её рта, то, как её язык скользил по мне — я потерял дыхание. Схватил её за волосы, задавая ритм. Она не сопротивлялась, стонала тихо, и вибрация от её горла ударяла в меня так, что я дрожал.

— Глубже… да… вот так… — мой голос сорвался в рычание.

Она посмотрела на меня снизу, глаза влажные, горячие. Я встретил этот взгляд — и я сорвался с цепи.

Я двигался в её рот властно, чувствовал, как она жадно принимает меня всё глубже. Вода шумела сверху, но я слышал только её губы, её влажные звуки, своё собственное дыхание.

— Смотри на меня, девочка, — приказал я.

Её глаза держали мой взгляд. Я рвался к пределу. Сжал её волосы, удерживая её голову, и застонал громко, дико.

Я кончил в её рот, чувствуя, как её губы жадно принимают всё до капли. Она сглотнула, а потом провела языком по головке, будто дразня меня.

Я выдохнул, наклонился, схватил её за плечи и поднял.

— Чёрт…

Я прижал её к стене, поцеловал жадно, грубо, чувствуя вкус себя на её губах.

— Моя девочка.... как же я хочу тебя снова.

Я целовал её так, что губы горели, и вкус себя на её языке только больше сводил с ума. Вода стекала по нашим лицам, плечам, груди, горячая и сильная. Она дрожала у стены, а я чувствовал, как зверь внутри рвётся наружу.

Я поднял её, легко, будто она ничего не весила. Её ноги сами обвились вокруг моей талии, её руки вцепились в мои плечи. Вода падала сверху, делала её скользкой, ещё более желанной.

Я провёл головкой по её входу — медленно, дразня. Она застонала громко, уткнулась носом в мою шею.

— Рей… пожалуйста…

— Пожалуйста что? — я удерживал её бёдра, направляя. — Говори.

— Возьми меня…

Я вошёл. Медленно. Глубоко. Каждый сантиметр чувствовал, как она раскрывается для меня. Её крик слился с шумом воды. Я прижался к ней, придавил к каменной стене.

— Боги… — выдохнул я, стиснув зубы. — Ты такая узкая… такая жадная…

Я двигался в ней рвано, глубоко, и каждый её стон отдавался в моей груди. Она обхватила меня крепче, ногти впивались в спину. Я рычал, прижимая её бедра, входя снова и снова.

— Смотри на меня, девочка, — я оторвал её лицо от моей шеи, поймал её губы. Целовал жадно, хозяйничая во рту, пока толчки становились всё быстрее.

Вода текла по нам, сливаясь с потом. Её волосы липли к лицу, глаза горели. Она кричала моё имя, и это было лучше, чем любая клятва.

— Моё… — я рычал с каждым толчком. — Ты моя. Всегда.

Она застонала громче, её тело дёрнулось, и я почувствовал, как она сжимает меня внутри. Её оргазм сорвал её голос, она кричала, выгибаясь прямо в моих руках.

Я не сдержался. Последний рывок — и я взорвался вместе с ней. Горячо, глубоко, до конца.

Мы обмякли. Она повисла на мне, дыхание сбивчивое, губы дрожали. Я держал её, не отпуская. Вода лилась сверху, смывала следы нашей страсти, но не могла смыть то, что было между нами.

Я поцеловал её мокрый лоб.

— Никогда больше не называй себя трусихой, девочка. Ты самая смелая. Даже тут, в моих руках.

Она засмеялась сквозь усталый стон, и её смех прозвенел для меня лучше всякой музыки.

— Рей… — прошептала она, устало, но счастливо.

— Тсс, девочка. — Я прижал её крепче. — Теперь тебе нужен отдых.

Я вынес её из душевой, не дав ступить и шага. Влажное тело прилипло к моему, но мне это нравилось. Я донёс её до постели, уложил на простыни.

Она вздрогнула, потянулась за одеялом, чтобы прикрыться. Я перехватил её руки.

— Нет. Никаких одеял. Ты слишком красива, чтобы прятаться.

Она вспыхнула, закусила губу.

— Ты невозможный.

Я накрыл её поцелуем, коротким, но жадным. Потом встал, накинул на себя одежду и сходил за едой

Вернулся к ней. На подносе — свежий хлеб, мягкий сыр, ягоды, кувшин с холодным соком.

Я сел рядом, взял кусочек клубники и поднёс ей к губам.

— Ешь.

Она смутилась, но приоткрыла рот. Я провёл ягодой по её нижней губе, а потом вложил в рот. Она застонала тихо от сладости, и я усмехнулся.

— Вот так. Моё угощение должно быть только во рту у моей девочки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Реей… — она покраснела ещё сильнее. — Ты дразнишь.

— Нет. Я наслаждаюсь, — я взял ещё одну ягоду и сам откусил половину, вторую половину вложил ей в рот поцелуем.

Она рассмеялась, сок стекал по её губам, я слизнул его языком.

Я кормил её медленно, по одному кусочку. Смотрел, как она ест, как смущается от моих взглядов, и чувствовал, как внутри всё снова вспыхивает.

— Ты должна привыкать, девочка, — сказал я, наклоняясь к её уху. — Теперь твои утро и ночь всегда будут со мной. И даже твой завтрак — тоже.

Я сидел на краю постели и смотрел на неё. Она лежала среди простыней, волосы раскинулись по подушке, дыхание ровное. Её кожа всё ещё хранила следы моих поцелуев. Я провёл пальцами по её щеке, задержался.

— Отдыхай, девочка, — сказал я тихо. — Учёба у тебя только после обеда.

Она открыла глаза, сонные, мягкие.

— А ты?

— Мне работать, — ответил я.

Она потянулась, прижалась ко мне, обняла.

— Не уходи ещё.

Я наклонился, поцеловал её в висок.

— Я бы остался, Виктория. Но академия не сама себя держит.

Она вздохнула и снова уткнулась носом мне в грудь. Я задержался дольше, чем следовало. Слишком дольше. Её запах цеплялся за меня, её тепло тянуло обратно в постель.

— Ты моя беда, — прошептал я ей в волосы. — Я не могу от тебя оторваться.

Она засмеялась тихо, и смех этот уколол меня сладко.

Я поцеловал её губы ещё раз, медленно, и только потом поднялся.

— Отдыхай, девочка. Я вернусь.

Я ушёл, закрыв за собой дверь.

Кабинет встретил меня привычным запахом чернил, бумаги и металла печатей. Здесь не было её запаха. И от этого стало пусто.

Я занял своё место за столом. Документы, рапорты, отчёты наставников. Подписывал, распределял, отдавал распоряжения. Часы текли, но мысли возвращались туда, в постель.

К её глазам. К её смеху.

Соберись, Рей.

Камень кабинета был холодным и надёжным. Бумаги шуршали послушно, перья скрипели в унисон моим мыслям. Всё шло своим чередом, пока артефакт на столе не вспыхнул резким светом.

Я вздохнул, положил ладонь на диск.

— Эстран.

В воздухе проступила тёмная фигура.

Мавр

.

Его лицо всегда было похоже на лезвие кинжала: улыбка — тонкая, взгляд — чёрный, как воронье крыло.

— Рей, — протянул он певуче, будто мы сидим за вином, а не на границе, где решается судьба. — Рад, что застал.

— Говори, — я не улыбнулся.

Он наклонил голову.

— У меня… просьба. Не для себя. Для сына. Возьми его к себе.

Я прищурился.

— Сын Мавра. В моих стенах? Что-то новое.

— Не драматизируй, коллега, — его усмешка расширилась. — Мальчику нужно… немного дисциплины. А у тебя в Эстране она льётся рекой.

Я откинулся в кресле.

— Что он натворил?

— Юноша горячий, — Мавр развёл руками, будто оправдывался. — Гордость, амбиции. Порой оступается.

— Переведи, — сказал я ровно. — Что именно?

Его глаза блеснули.

— Пара дуэлей. Неудачные… Для него. Один наставник остался без руки, другой — в лазарете. Мальчишки его боятся, девицы боготворят. Но… — он наклонился ближе, голос стал мягче, почти интимный, — мне нужен из него воин, а не балованный щенок.

Я сжал кулаки на столе.

— И ты думаешь, я стану твоей собачьей будкой?

Мавр рассмеялся.

— Нет. Я думаю, ты станешь тем, кто умеет ломать кости, но собирать людей заново. У тебя это получается.

— Зачем именно ко мне? У тебя десятки связей, школы, ректоров.

— Потому что у тебя, Рей, — он выделил каждое слово, — нет слабости. Ты — сталь. А ему нужна сталь.

Я нахмурился.

— А может, он просто нужен тебе подальше от твоих стен?

Его улыбка дрогнула.

— Возможно. Но что плохого, если выгода будет обоюдной? Ты получишь талантливого курсанта с силой — да, у него резерв больше, чем у многих. А я — шанс, что мой сын перестанет быть угрозой самому себе.

Я молчал.

— Рей, — Мавр заговорил мягче, уговаривая. — Я знаю, ты недолюбливаешь меня. Но вспомни: мы оба служим одному делу. Если мой мальчик загнётся, это будет не только моя потеря. Он силён. Без узды — опасен. С уздой — станет оружием. И только ты умеешь держать таких.

— А если он принесёт хаос в мои ряды? — спросил я.

— Ты умеешь обуздать хаос. Я видел, как ты держишь плац. Поверь, мой сын ещё не встречал такого.

Я провёл ладонью по лицу, сдерживая раздражение.

Вот оно. Он хитёр, но я чувствую — что-то он недоговаривает.

— Как его зовут? — спросил я наконец.

— Кайр, — ответил он. — И он похож на меня… слишком.

Я нахмурился.

— Отличное сравнение, чтоб вызвать у меня доверие.

Мавр рассмеялся.

— И всё же я прошу. Пусть месяц. Пусть два. Дай ему вкусить твоей дисциплины. Если не выдержит — я заберу его.

Тишина. Я видел, как его глаза впиваются в меня, как ждут.

Я знал: отказ будет войной. Согласие — головной болью.

— Хорошо, — сказал я наконец. — Но учти, Мавр: на моей территории твой сын — курсант, а не твоя тень. И если он переступит мои правила — я не буду спрашивать твоего разрешения, прежде чем сломать ему кости.

— Вот поэтому я и посылаю его к тебе, — Мавр улыбнулся так, будто выиграл партию. — В Эстране он или станет мужчиной, или станет никем.

Он коснулся края артефакта, и его образ погас.

Камень кабинета снова стал пустым.

Я сидел, глядя в темноту.

Сын Мавра. В моих стенах.

Это значило — испытание. Для меня. Для моих людей.

Глава 26

Виктория

Тело ещё хранило каждое его прикосновение, губы — вкус его поцелуев. Простыни пахли им.

Я натянула чистую форму — теперь женскую, не мужскую, и уложила волосы.

На плацу уже собирались студенты. Шум, смех, хлопки по плечам. Я чувствовала взгляды на себе — горячие, любопытные, дерзкие. В груди жгло.

Теперь они видят меня такой, какая я есть.

Я устроилась на лавке под навесом, достала тетрадь. И вдруг рядом кто-то уселся. Один — высокий, русоволосый, с веснушками на носу. Другой — смуглый, с чуть раскосыми глазами, широкоплечий.

— Привет, — сказал первый, улыбаясь. — Я Марк.

— А я Элиан, — добавил второй, чуть кивнув.

Я моргнула, растерявшись.

— Привет…

Марк хмыкнул.

— Ты, наверное, удивлена. Но мы… долго собирались подойти.

— А почему… не раньше? — спросила я осторожно.

Они переглянулись. Марк почесал затылок.

— Когда ты был… ну, «Виктором», мы не понимали, зачем тебя вообще взяли. Ты был в два раза меньше всех, слабее, тихий… будто убогий.

Я замерла, сердце кольнуло. Но Элиан поспешил:

— Не обижайся! Мы просто реально не понимали. Все парни дрались, мерялись силами, а ты… держался отдельно. А теперь всё встало на свои места. Ты девушка. И сильная. И ты спасла спину Ректора.

Я моргнула, а потом невольно улыбнулась.

— Значит, теперь я не убогая?

Марк засмеялся.

— Теперь ты страшнее половины нас.

— И красивее второй половины, — добавил Элиан, подмигнув.

Я фыркнула, но впервые за долгое время почувствовала, как что-то тёплое разливается внутри.

Занятие началось. Бег по плацу — Марк специально замедлил шаг, чтобы держаться рядом.

— Ты держишься лучше, чем я на вступительных, — сказал он. — Я тогда падал на пятом круге.

— И блевал за воротами, — вставил Элиан.

— Тсс! — Марк ударил его в плечо, и они оба рассмеялись. Я тоже, не выдержав.

На турниках Элиан помог мне подтянуться, подставил ладонь под спину.

— У тебя мышцы горят?

— Горят, — призналась я.

— Значит, ты всё делаешь правильно, — улыбнулся он.

В спарринге я снова оказалась с Элианом. Он двигался мягко, но не давал поблажек. Я дважды упала, и оба раза он поднимал меня с широкой улыбкой:

— Ты быстро схватываешь. Ещё месяц — и будешь меня валить.

— Ха, — сказал Марк со стороны, — через месяц она и тебя, и меня на обе лопатки.

— Тебя уж точно, — поддел Элиан.

Мы засмеялись втроём. И в тот момент я почувствовала: это нормально. Я не «чужая».

Вечером мы пошли в столовую вместе. Огромный зал гудел, как улей. Курсанты спорили, смеялись, стучали кружками. Мы сели за длинный стол втроём.

Марк выхватил у меня поднос.

— Для дамы только лучшие места.

— Верни, — я вспыхнула, но он уже расставлял блюда.

Элиан пододвинул кувшин с соком.

— Пей. Завтра снова будем убиваться на плацу.

— Ты всегда такой заботливый? — спросила я.

— Нет, — пожал плечами. — Только когда рядом красивая девушка.

Я чуть не поперхнулась кашей, а Марк заржал так, что уронил ложку на пол.

— Молодец, Элиан, убил её наповал.

Я смеялась вместе с ними, и даже еда показалась вкуснее.

— Расскажите про себя, — попросила я.

Марк загорелся.

— Мой отец кузнец. Ждал, что я унаследую молот. Но я сбежал в академию. Не хотел ковать чужие мечи — хотел ими махать.

— И пока махал, трижды сломал нос, — вставил Элиан.

— Зато теперь он кривой и благородный! — Марк гордо ткнул в нос. Мы засмеялись.

Элиан тоже поделился:

— А у меня виноградники. Братья до сих пор спорят, кто лучше давит ягоды. Я сбежал от вина к мечу.

— Лучше бы ты сбежал к сапогам, — подколол его Марк. — На твоих виноградниках так скользко, что ты всё детство падал.

— Зато теперь я знаю, как падать и вставать, — улыбнулся Элиан.

Мы смеялись так, что на нас обернулись другие столы. Я чувствовала — мне легко. Мне весело.

И вдруг… я заметила его.

У входа стоял Рей. Холодный, властный, с привычной тенью на губах. Его взгляд скользнул по залу — и остановился на нас. На мне. Между двумя парнями.

Я почувствовала, как сердце пропустило удар.

Рей

Столовая гудела, как улей. Шум, запах тушёного мяса и хлеба, десятки голосов — всё это обычно раздражало. Я редко сюда заходил. Но сегодня ноги сами привели меня.

И тогда я её увидел.

Виктория сидела между двумя курсантами. Марк и Элиан — я знал их. Болтуны, но не дураки. И сейчас они что-то ей рассказывали, а она смеялась — легко, звонко, так, что зал будто светлее становился.

В тот же миг она заметила меня. И вместо страха, вместо заминки — улыбка. Чистая, тёплая. Она смотрела прямо на меня, и в её глазах было столько доверия, что ревность внутри сбилась с шага.

Я пошёл к ней. Медленно, но без привычной холодности. Стол шумел, но я слышал только её дыхание.

Она чуть повернулась ко мне, как будто ждала.

Я остановился рядом, наклонился и коснулся губами её головы. Её волосы пахли солнцем и дымком костра.

— Девочка, — сказал я тихо, так, чтобы только она слышала.

Она улыбнулась ещё шире.

Я поднял взгляд на парней.

— Что вы тут делаете рядом с ней?

Марк сразу дёрнулся, но Виктория коснулась моей руки.

— Всё в порядке. — Она посмотрела на меня серьёзно. — Они просто подошли познакомиться. Мы… подружились.

— Подружились, — повторил я, не сводя взгляда с Марка и Элиана.

Элиан кашлянул, собрался с духом.

— Господин ректор, мы… не хотели ничего плохого. Мы поняли, что раньше… обходили Викторию стороной. А теперь хотим, чтобы она знала: у неё есть товарищи.

Я посмотрел им прямо в глаза. Они выдержали взгляд, хоть и нервно. Щенки, но не подлые.

— Хорошо, — сказал я наконец. — Товарищи — это важно. Но если кто-то из вас перепутает товарищество с чем-то другим… я узнаю первым.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Они оба кивнули одновременно, почти в такт.

Я вернулся к ней.

— Покушала? — спросил я мягче, чем сам от себя ожидал.

— Немного, — призналась она.

— Этого мало, — я взял её под руку. — Идём.

Она поднялась, и зал будто замер. Я чувствовал взгляды на спине, но мне было всё равно. Моя ладонь на её талии, её шаг рядом со мной — этого достаточно.

Я вёл её через коридоры, и каждый встречный курсант отводил глаза.

Мы вошли в кабинет. Я закрыл дверь, шум столовой остался позади. Здесь был только запах бумаги, железа и её.

Я усадил её в кресло у стола, своё сдвинул ближе. На столе уже стоял поднос с едой, который я велел принести заранее: хлеб, сыр, запечённое мясо, фрукты.

Она посмотрела на это с растерянностью.

— Рей… я же ела в столовой.

— Ела? — я усмехнулся. — Ты ковырнула кашу и выпила полстакана. Это не еда. Сиди.

Я взял кусочек хлеба, отломил, намазал мягким сыром и поднёс ей.

— Открой рот.

— Я могу сама… — она вспыхнула.

— Я не спрашивал, — сказал я твёрдо.

Она закусила губу, но послушалась. Я вложил кусочек в её рот, наблюдая, как она жуёт, как краснеет под моим взглядом.

— Вот так. Моя девочка должна есть досыта, — пробормотал я.

Я поднёс ей ягоду. Сок капнул на её губы, я поймал его пальцем и провёл по её нижней губе. Она замерла, глаза расширились. Я облизал палец нарочито медленно.

— Сладко.

— Ты… — она вспыхнула ещё сильнее.

Я улыбнулся краем губ.

— Я.

Она взяла в ответ кусочек яблока, протянула мне. Я открыл рот, позволил ей вложить — и поймал её пальцы зубами, легко прикусив. Она пискнула и отдёрнула руку.

— Наглый, — пробормотала она.

— Твой наглый, — я поймал её руку и поцеловал пальцы. — Привыкай.

Мы ели вместе, медленно, кусочек за кусочком. Она смеялась, когда я слишком серьёзно комментировал каждый её кусочек:

— Хлеб — сила.

— Сыр — ум.

— Ягоды — для красоты.

— А мясо? — спросила она.

— Мясо? — я поднёс ей кусок, наклонился к самому её уху. — Для выносливости в постели.

Она чуть не подавилась, захохотала, закрывая лицо руками. Я рассмеялся вместе с ней.

Когда поднос опустел, я откинулся на спинку кресла и посмотрел на неё.

— Вот теперь ты сыта. И теперь я спокоен.

Она улыбнулась тихо, но так, что в груди у меня стало тепло.

Я наклонился, взял её за подбородок.

— Запомни Виктория, ты не будешь голодной. Ни телом, ни сердцем.

Она кивнула. Кормить её с собственного стола — было не меньше интимным, чем держать её под собой ночью.

Мы дошли до покоев вместе. В коридоре она смеялась над чем-то, что сказал Марк днём, и пыталась повторить его интонацию. Я слушал её и ловил себя на том, что сам улыбаюсь.

— Ты совсем растаял, — сказала она, ткнув меня пальцем в бок.

— А ты слишком дерзкая, — я поймал её руку и прижал к себе. — Осторожнее, девочка. Я могу наказать.

— Накажешь смехом? — её глаза сверкнули.

— Нет. Поцелуями, пока не задохнёшься, — я наклонился, но она успела увернуться и убежать в комнату.

Я поймал её уже у постели, прижал к себе и укусил за шею. Она пискнула и рассмеялась.

Мы рухнули вместе на простыни.

Некоторое время мы просто шутили. Она пыталась повторить мой командирский тон:

— «Плац через час! Волосы подравнять!» — и делала вид, что сурово нахмурилась.

Я хохотал.

— Ты ужасно меня пародируешь.

— А всё равно страшно, — сказала она, и мы снова расхохотались.

Когда смех стих, я обнял её, прижал к груди. Она устроилась, тёплая, мягкая, её волосы щекотали мне подбородок.

Я говорил ей глупости. То, чего себе никогда не позволял:

— У тебя носик смешной. — Я поцеловал его. — И волосы пахнут хлебом и дымом. И ты храпишь, когда засыпаешь слишком быстро.

Она тихо смеялась и щекотала мне грудь пальцами.

— Я не храплю!

— Храпишь. Но мило, — я снова поцеловал её, уже серьёзнее.

Тепло медленно перетекало в сон. Она расслабилась в моих руках, дыхание стало ровнее. Я уже закрывал глаза, когда услышал её шёпот:

— Рей… я люблю тебя.

Мир остановился.

Я замер, сердце ударило так сильно, что, казалось, сотрясло стены. Эти слова не были приказом, не были шуткой. Она сказала их, засыпая. По-настоящему.

Люблю тебя.

Я сжал её сильнее, уткнулся лицом в её волосы. Внутри что-то сорвалось с цепи. Всё, что я прятал за стенами дисциплины и холодом, вспыхнуло.

Я никогда не верил в любовь. Считал, что это слово придумали слабые. Но сейчас… я чувствовал её дыхание, её сердце, её доверие. И понимал: она отдала мне то, что у неё самое хрупкое.

И это ломало меня сильнее любого врага.

— Девочка… — прошептал я, но она уже спала.

Я поцеловал её висок и закрыл глаза с улыбкой.

Если любовь существует — то вот она. В моих руках.

Глава 27

Виктория

Я проснулась от его взгляда. Он не спал ― лежал на боку, подперев голову рукой, и смотрел на меня.

— Что? — прошептала я, смутившись.

— Смотрю, — его голос был хриплым. — Потому что могу.

Я улыбнулась робко и тут же отвернулась, прикрываясь простынёй. Он усмехнулся, легко сорвал ткань и прижал меня к себе.

— Не прячься, девочка. Ты сказала мне то, чего я никогда не ждал.

Сердце у меня ухнуло.

— Я?..

Он кивнул.

— «Рей.. Я люблю тебя».

Я вспыхнула, зажала лицо руками.

— Я… наверное, не должна была…

— Должна, — перебил он. — Потому что это правда.

Я замерла. Он медленно отнял мои руки от лица, провёл пальцами по моим щекам, по губам. Его взгляд был таким серьёзным, что я затаила дыхание.

— Я тоже люблю тебя, Виктория, — сказал он. — И это слово мне ненавистно. Потому что оно делает меня слабым. Но рядом с тобой… — он наклонился ближе, — я хочу быть слабым.

Моё горло сжалось, слёзы хлынули сами. Он поймал их губами, поцеловал солёные капли.

— Не плачь. Я скажу всё, чтобы ты знала. Я люблю твой смех ― потому что он лечит меня лучше любого лекаря. Люблю твой упрямый носик, твои волосы, запах твоей кожи после бега, — его губы скользнули по моей шее, ― люблю, как ты сражаешься, как стоишь за меня спиной, хотя должна прятаться за моей.

Я дрожала под его словами.

— Я люблю тебя всю, — продолжал он, ― каждую родинку, каждую царапину, каждую твою улыбку и каждый твой страх. Всё твоё. Моё.

Он опустился ниже, целуя мой живот, мои бёдра. Его руки держали меня крепко, но нежно. Он зацеловывал каждую часть моего тела, будто боялся, что если пропустит хоть кусочек ― потеряет меня.

Я задыхалась, пряча лицо в подушке, но он поднял моё лицо ладонью.

— Смотри на меня, девочка. Смотри, когда я говорю.

Я встретила его взгляд ― тёмный, полный огня.

— Я люблю тебя. Это хуже войны и лучше победы. Ты ― всё, чего я не искал, но нашёл.

Я дрожала, но улыбалась сквозь слёзы.

— Рей…

Он снова накрыл мои губы поцелуем, долгим, всепоглощающим. И пока его руки и губы снова и снова проходили по моему телу, я знала: это признание ― настоящее. В его словах не было случайности. Он не тот, кто говорит лишнее.

— Ты моя девочка, — прошептал он, покрывая поцелуями мою грудь. — Моя любовь. Моя жизнь.

И я прошептала в ответ, глядя ему в глаза:

— Твоя. Навсегда твоя.

Его слова эхом отдавались в груди:

«Я люблю тебя. Всю».

И вдруг мне стало мало только слушать. Я хотела показать, что и я могу ― не только принимать, но и дарить.

— Ляг, — сказала я тихо.

Он приподнялся на локте, нахмурился.

— Что?

Я положила ладонь ему на грудь и уверенно надавила.

— Ляг, Рей.

На миг он замер ― не привык слышать приказы от женщины. Но я видела, как в его глазах мелькнул огонь. Он послушался.

Я села на него верхом, медленно, чувствуя его твёрдое, горячее тело подо мной. Его руки тут же легли на мои бёдра, крепко, собственнически.

— Девочка… — его голос был сорван. — Ты играешь с огнём.

— Я и есть огонь, — прошептала я, наклоняясь к его губам.

Я провела собой по всей длине его члена, и он застонал так низко, что у меня дрожь пробежала по коже.

— Возьми меня, — выдохнул он, прижимая мои бёдра сильнее.

Я опустилась на него, медленно, сантиметр за сантиметром, впуская его в себя. Он выгнулся, пальцы вонзились в мою талию.

— Боги… Виктория, — прорычал он.

Я двигалась сама, задавая ритм. Медленно, раскатывая по себе его силу. Его взгляд был прикован ко мне, к моему телу, к моей груди, к моим губам. Я чувствовала, как он дышит рвано, как едва сдерживается.

— Ты так красива, когда сверху… — он хрипел, гладя мои бедра, живот, грудь. — Моя девочка. Моя богиня.

Я ускорилась, и его стон сорвался громко, звериным. Он схватил мою грудь, наклонился, чтобы взять сосок губами, и я вскрикнула от удовольствия.

— Да… ещё… — выдохнула я, двигаясь быстрее.

Он смотрел на меня снизу вверх ― и в его глазах не было больше железа. Только любовь и огонь.

— Я люблю тебя, Виктория, — прорычал он, когда я довела нас обоих до предела. — Я люблю, как ты ведёшь меня. Как берёшь меня в себя.

Оргазм накрыл меня первым ― яростный, огненный. Я закричала, выгибаясь на нём, и в тот же миг он кончил в меня, рыча, держа меня так, будто я его единственный якорь в мире.

Мы рухнули вместе, сливаясь дыханием. Его руки обняли меня крепко, не отпуская.

— Ты свела меня с ума, — сказал он в моё ухо. — И я никогда не позволю тебе слезть с меня. Ни в жизни, ни в сердце.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 28

Рей

Утро началось с того, что я не хотел вставать. Она лежала рядом, теплая, пахнущая мылом и ночью. Я собирался подняться, но она протянула руку и провела пальцами по моей груди.

— Не уходи.

— Ты знаешь, что я должен, девочка, — я поймал её ладонь и поцеловал. — Работа ждёт.

— А у меня занятия, — она улыбнулась и подтянулась ко мне, целуя губы.

Я притянул её ближе, рука скользнула по её талии. Её поцелуи были мягкими, но я чувствовал в них упрямство: будто она хотела забрать у меня ещё пять минут. Я сдался.

— Ещё минута, — пробормотал я в её губы, целуя её глубже, чем собирался.

Минуту мы превратили в десять. Потом я всё же оторвался, тяжело дыша.

— Уходи, иначе я сорву тебе пару.

Она рассмеялась, глаза блестели.

— Ты страшный соблазн.

— А ты — моя беда, — я провёл пальцами по её щеке. — Пошли.

Мы вышли из покоев вместе. Я держал её за руку, и она не пыталась вырваться. Коридоры академии шумели, кто-то спешил, кто-то перешёптывался.

На повороте мы столкнулись с Марком и Элианом. Щенки моментально загорелись глазами.

— Виктория! — Марк махнул рукой. — Быстрее, пара через пять минут, мы опаздываем!

Я почувствовал, как она дёрнулась. Ей хотелось рвануть за ними. Я сжал её пальцы крепче.

— Иди, — сказал я тихо.

Она посмотрела на меня, чуть нахмурилась.

— А ты?..

— Работа, — я кивнул. — Но в обед ты зайдёшь ко мне. Обязательно.

Она кивнула, послушная и нежная. Я наклонился и поцеловал её в лоб. На глазах у всех. В зале повисла тишина ― шёпот стих.

— Иди, девочка, — сказал я. — Но помни: обед ― мой.

Я отпустил её руку только тогда, когда она побежала за парнями. И ещё долго смотрел ей вслед, пока её волосы не скрылись за дверью зала.

До обеда я закопался в бумаги так глубоко, что даже не заметил, как солнце сдвинулось к полудню. Подписи, рапорты, дисциплинарные списки — механика, которая держит академию в форме. Всё шло привычно, пока дверь не отворилась и не вошёл секретарь.

— Господин ректор, вас ждёт сын ректора Нокта.

Я поднял глаза от бумаг. Внутри всё стало хрустально тихо.

Вот он. Щенок Мавра.

В приёмной он сразу бросался в глаза.

Высокий, плечи — как у бойца, мышцы переливаются под кожей, лицо правильное, даже красивое. Загорелый, с тёмными глазами и такой ухмылкой, будто весь мир обязан падать к его ногам.

Я сразу понял, почему девушки кружат вокруг него. И почему наставники матерятся.

— Рей, — сказал он так, будто мы старые друзья. — Честь быть в ваших стенах. Отец много рассказывал. Говорил, что здесь делают из людей сталь. Посмотрим?

Я обвёл его взглядом, холодным, как клинок.

— Кабинет.

Он зашёл первым, не дожидаясь приглашения, и уселся в кресло, как хозяин. Нога на ногу, руки закинул на подлокотники. Я закрыл дверь и сел напротив.

— Здесь не твой зал для игр, — сказал я ровно. — Здесь слушают, а потом говорят.

Он усмехнулся, наклонил голову.

— А если сразу говорю?

— Тогда слушать будешь дольше.

Он фыркнул.

— Жёстко. Понимаю, почему отец уважает вас. Хотя он всегда говорил: «Рей не человек. Рей — камень». Но знаете что? Камни тоже трескаются.

Я чуть склонил голову.

— Ты часто думаешь, что остроумный?

— Чаще, чем остальные успевают заметить, — ухмылка стала шире. — Но всё равно работает.

Я молчал, смотрел на него. Пусть сам утаптывается в собственное болото.

— Ну же, — он наклонился ближе. — Вы ведь ждёте от меня пафоса? Что я приеду, скажу: «О, великий Рей, сделай из меня человека!» Ха. Не дождётесь. Я и так лучший.

— Лучшие не бегают от отцов, — отрезал я.

Он хмыкнул, но взгляд на миг дёрнулся.

— Я не бегаю. Отец просто… боится, что я слишком хорош. Что его тень станет ярче, чем он сам. Вот и сослал меня сюда.

— Сослал, — повторил я. — А значит, ты здесь не по своей воле.

— А вы думаете, кто-то в вашей академии по своей? — его ухмылка стала ядовитой. — Все эти курсанты — мальчики и девочки, которых гонят родители, чтобы из них сделали мясо для войны. А вы — просто лучший мясник.

Я медленно откинулся на спинку кресла.

— Ты играешь со словами, Кайр. Но здесь за слова отвечают так же, как за удары. Уверен, выдержишь?

— Я всегда выдерживаю, — он развёл руки, расслабленный. — Вы ведь не думаете, что я испугаюсь вашего сурового взгляда?

Я позволил себе тень улыбки.

— Нет. Я думаю, что испугаешься тишины после него.

Он вскинул бровь, будто хотел парировать, но дверь внезапно распахнулась.

— Рей! — влетела Виктория. Щёки румяные, волосы выбились из косы, дыхание сбившееся. Она смеялась. — Я обогнала их! Представляешь? Марк и Элиан думали, что я отстану, а я первой долетела до твоего кабинета!

Она даже не заметила, что мы не одни.

— Они меня натаскивают в спорте. И я реально становлюсь сильнее и быстрее. Даже сама в шоке. — Она рассмеялась, вся сияющая.

Я смотрел на неё и чувствовал, как моё сердце выбивает новый ритм.

Свет. Влетела в кабинет с таким светом, что все слова Кайра стали пылью.

Только тогда она заметила чужое присутствие. Обернулась — и замерла.

Кайр встал. Его ухмылка стала медленнее, тяжелее. Взгляд скользнул по ней слишком открыто, слишком нагло.

— Вот это уже интересно, — сказал он, не мне, а себе.

А я почувствовал, как зверь внутри меня рвётся наружу.

Виктория смутилась, заметив чужие глаза в кабинете. Щёки мгновенно вспыхнули.

— Простите, — пробормотала она. — Я не заметила, что… здесь кто-то есть, кроме тебя.

Я не удержал ухмылку.

— Вот именно, девочка. Ты не замечаешь никого, кроме меня. И это правильно.

Я поднялся, подошёл к ней и, не обращая внимания на Кайра, склонился, коснувшись её виска губами. Она вздрогнула и улыбнулась так, что весь мир мог рухнуть, а мне было всё равно.

— Моя маленькая умничка, — сказал я достаточно громко, чтобы гость слышал. — Всё успеваешь. Даже парней обгоняешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она улыбнулась, кусая губу.

— Я стараюсь.

— Стараешься — и у тебя выходит, — я подхватил её подбородок и заставил посмотреть на меня. — И не смей смущаться. Ты сияешь, и я хочу, чтобы весь мир это видел.

Она рассмеялась тихо, и я позволил себе наклониться ещё ближе, будто собирался поцеловать её прямо в губы.

— Осторожнее, девочка, — прошептал я, — если будешь так улыбаться, я забуду, что у нас гость.

Она смутилась ещё сильнее.

Я выпрямился, обернулся к Кайру. Его глаза сверкали любопытством и… чем-то лишним.

— Виктория, — сказал я, обняв её за плечи, — это Кайр, сын ректора Нокта. Прибыл к нам «для обмена опытом».

Я сделал паузу, позволяя яду в голосе звучать.

— А это Виктория, моя ученица и курсантка.

Кайр усмехнулся уголком губ, но я видел, как его взгляд ещё раз скользнул по ней.

И он уже сделал свою первую ошибку.

Кайр сел в кресло слишком свободно, слишком развалившись, будто всё вокруг принадлежало ему. Его взгляд лениво скользнул по Виктории — и задержался. Слишком долго. Слишком жадно.

— Значит, вот ты какая, — протянул он, прищурив глаза. — Та самая, что у стены вытянула ситуацию. Ходят слухи, будто ты соткала из огня целый щит. — Он усмехнулся, ухмылка вонзилась, как нож. — Признаться, я ожидал кого-то… крупнее.

Его голос скользил масляно, словно он пробовал вкус слов.

— Но, наверное, в этом и прелесть. Маленькая, тоненькая, но горячая. Такие всегда самые опасные.

Я ощутил, как зверь во мне рычит. Кулак напрягся, пальцы сами искали печать на столе. Но я не двинулся. Ждал.

Виктория сначала чуть растерялась, глаза её расширились, но уже через секунду подбородок поднялся, плечи расправились. Голос прозвучал ровно, уверенно, как сталь, зазвеневшая в ножнах:

— Если ты ищешь слабость в моём росте — зря. Я стояла лицом к чудовищу, когда твой «опыт» ещё только учился держать клинок.

Кайр моргнул, на миг ухмылка дрогнула. Но тут же вернулась, ещё наглее.

— Ого… коготки.

— Когти, — перебила она резко. — Настоящие. И если ещё раз посмотришь на меня так, как сейчас, я покажу их так, что твой отец будет собирать тебя по кускам.

Тишина рухнула в кабинет, будто снаружи замер весь мир.

Она стояла перед ним не как девчонка — как воительница. Смотрела прямо, не моргнув.

А я… я почувствовал, как губы сами расползаются в ухмылке. Настоящей, наглой, звериной. Но не из-за Кайра. Из-за неё.

Моя девочка.

— Молодец, — сказал я негромко, но так, чтобы гость слышал. — Моя маленькая умничка.

Она бросила в меня быстрый взгляд, и в её глазах сверкнуло то, от чего даже стены потеплели: она знала, что я горжусь ею.

Кайр напрягся. Его плечи чуть дёрнулись, ухмылка стала натянутой. Он впервые столкнулся с тем, что его слова не работают.

Я наклонился к Виктории, коснулся её виска губами.

— Иди, девочка. Я закончу разговор с нашим гостем.

Она кивнула и вышла, лёгкая, быстрая. Дверь закрылась.

Тишина осталась вязкой. Я медленно перевёл взгляд на Кайра.

— Ты смотришь слишком нагло, — сказал я ровно. — На территории моей академии — за это бьют не словами.

Он ухмыльнулся, но уже без прежней лёгкости.

— Так вот почему о вас говорят, что вы дикий зверь. Вы даже вежливость превращаете в угрозу.

— Я не угрожаю, — откинулся я на спинку кресла. — Я констатирую факт.

— А если я хочу проверить, где ваши пределы? — Кайр наклонился вперёд. — Может, легенда о несгибаемом Рее — всего лишь красивая сказка?

Я позволил себе медленную усмешку.

— Щенки всегда думают, что могут бросить вызов волку. Но знаешь, что с ними потом бывает?

— Что? — он вскинул бровь, в глазах блеснул азарт.

— Их учат выть по правилам стаи.

Он фыркнул, но я видел, что мои слова попали.

— Вы забавный, — сказал он. — Суровый, колючий… но всё равно смешной. Вы правда думаете, что я подчинюсь вашим правилам?

— Не думаю. Я знаю. — Я наклонился вперёд, глядя прямо в его глаза. — Потому что у тебя нет выбора. Здесь нет твоего отеца. Здесь я. И если ты собираешься выжить — ты будешь жить по моим законам.

Он замолчал. Улыбка дрогнула. Потом он снова выпрямился, скрестив руки на груди.

— Хорошо, — сказал он. — Проверим.

Я медленно поднялся из кресла, нависая над ним.

— Проверим, — повторил я. — Завтра в шесть утра. Плац. Если ты опоздаешь хоть на минуту — марш на гауптвахту.

— Я не опаздываю, — прищурился он.

— Тогда покажи это, — сказал я. — В шесть.

Он усмехнулся, но уже сдержаннее.

— Будет весело.

Я кивнул.

— Для меня — работа. Для тебя — проверка на живучесть.

Он встал, развернулся к двери. На пороге бросил:

— И всё же… интересная у вас ученица.

Мои пальцы сжались в кулак, но я позволил себе только одно: хищную улыбку.

— Она не просто «ученица». Она — моя. Запомни это, Кайр. И если ещё раз позволишь себе хоть слово в её сторону — твоё веселье закончится очень быстро.

Он встретился со мной взглядом. И впервые в нём мелькнуло то, что я ждал: осторожность.

Дверь закрылась.

Я остался один. На губах всё ещё горела ухмылка.

Моя девочка. Она сама поставила его на место. И я горжусь ею больше, чем собой.

Глава 29

Кайр

Я всегда знал, что отцовские игры в «дисциплину» рано или поздно докатятся до меня.

И вот ― я в кабинете самого Рея.

Он сидел напротив, строгий и холодный, будто из камня вырубленный. Я специально развалился в кресле: руки широко на подлокотниках, нога на ногу. Пусть бесится. Пусть видит, что я не боюсь его взглядов.

— Здесь слушают, а потом говорят, — бросил он, будто ставя границы.

Я ухмыльнулся.

— А если я говорю сразу?

— Тогда слушать будешь дольше.

Сухо. Без эмоций. Я ждал этого ― легендарная сталь. Скука.

Я хотел задеть его. Проверить, сколько терпения у этого камня.

— Знаете, — сказал я, покачиваясь в кресле, — отец всегда говорил: «Рей ― не человек. Рей ― камень». Но камни трескаются, если на них правильно надавить.

Он молчал, смотрел прямо в меня. Взгляд у него был такой, что даже мои пальцы на миг сжались. Но я спрятал это за наглой ухмылкой.

— Щенки всегда думают, что могут бросить вызов волку, — сказал он наконец. — Но стая быстро учит их выть по правилам.

Щенки. Я чуть не расхохотался.

— Красиво сказано. Видно, вы любите пафос так же, как и мой отец.

Я уже собирался ещё поддеть его, когда дверь вдруг распахнулась.

— Рей! — влетела она.

Мир изменился.

Она будто принесла с собой свет. Щёки пылали, глаза сияли, волосы выбились из косы. Она смеялась, говорила быстро, задыхаясь:

— Я обогнала их! Представляешь? Марк и Элиан думали, что я отстану, а я первой долетела до твоего кабинета!

Она не видела меня. Не замечала. Смотрела только на него ― на Рея.

И меня качнуло.

Словно удар в грудь. Словно воздух стал другим.

Я привык видеть девушек. Их взгляды, их жажду внимания, их желание. Это было обыденно, даже скучно. Но здесь… нечто другое. Она не играла. Она не пыталась понравиться. Она была настоящая. Светлая.

Я забыл ухмылку на пару секунд ― и это испугало. Я быстро вернул её, спрятал смятение за привычной маской. Сказал нарочито лениво:

— Значит, вот ты какая. Та самая, что у стены вытащила моего… будущего наставника. Честно, ожидал кого-то покрупнее. Но маленькие ― они ведь самые горячие, верно?

Слова слетели легко, но внутри всё дрогнуло.

Она обернулась ко мне, глаза сузились. И ответила так резко, что я на миг потерял дар речи:

— Если ищешь слабость в моём росте ― зря. Я стояла лицом к чудовищу, когда твой «опыт» ещё только учился держать клинок.

Она посмотрела прямо в меня ― уверенно, твёрдо. И я почувствовал, как под её взглядом моя наглость дала трещину.

Но я снова ухмыльнулся:

— Ого, коготки.

— Когти, — отрезала она. — Настоящие. И если ещё раз позволишь себе такой взгляд, твой отец будет собирать тебя по кускам.

Тишина ударила, как молот.

А Рей… он улыбнулся. Улыбнулся той хищной ухмылкой, которой, говорят, он встречает врагов. Но это было не для меня. Это было для неё.

Он сказал:

— Молодец. Моя маленькая умничка.

Он подошёл к ней и коснулся губами её виска. Так просто. Так естественно.

И я снова почувствовал это странное: никакой ревности. Ни злости. Я должен был беситься, но не бесился. Я смотрел ― и принимал.

Я вышел из кабинета, когда она уже ушла.

Коридоры были пусты, но внутри меня стоял шум.

Что это было?

Я должен был думать о тренировках, о том, как завтра докажу, что не щенок. Но мысли возвращались к ней.

Её смех. Её глаза. То, как она влетела, будто принесла с собой ветер.

Это не была страсть ― я знал, что такое похоть. Это было другое. Глубже. Словно меня притянуло к ней какой-то невидимой силой.

И ещё сильнее меня сбивало то, что рядом с ней был он. Рей. Он обнимал её, говорил «моя девочка». А я смотрел ― и не чувствовал соперничества. Ни капли. Будто это было правильно. Будто она и должна быть рядом с ним.

— Чёрт, — выдохнул я, проведя рукой по лицу.

Что это было? Почему я не злился? Почему не хотел отобрать её у него, как сделал бы с любой другой?

Я шёл по коридору и слышал в голове только её голос. Смех. И чувствовал ту странную лёгкость, которая пришла вместе с ней.

— Ну и что же ты со мной сделала, девочка? — пробормотал я в пустоту.

Ответа не было. Но я знал: это не случайность. Это что-то большее. И это начинало меня пугать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 30

Рей

Кайр вышел из кабинета, а я остался в тишине. Бумаги уже не имели значения. Слова его не имели значения. Всё, что звенело в голове — это её голос, её смех, её глаза, когда она смотрела на меня.

Я встал. Ноги сами вывели меня наружу.

На дворе было оживлённо: курсанты бегали, кто-то отрабатывал связки на плацу, кто-то тащил ведра с водой. Я шёл сквозь это движение, но искал только одно — её.

Нашёл быстро.

За углом корпуса, в тени старой стены. Она стояла между Марком и Элианом, что-то оживлённо рассказывала. Руки у неё летали в воздухе, смех срывался звонко, чисто. Они слушали, переглядывались, подшучивали. И она смеялась так, будто весь мир стал безопасным.

Я замер на миг.

Моя девочка.

Такая свободная. И такая —моя. Смех, который они слышат, принадлежит не им.

Я двинулся ближе. Марк заметил меня первым. Я приложил палец к губам. «Тихо». Он сглотнул, кивнул, локтем подтолкнул Элиана. Тот тоже замер, отступили чуть в сторону, оставив её одну.

Она всё ещё говорила, не замечая. И в этот миг я подкрался, шагнул к ней со спины и резко прижал к себе.

— Ах! — пискнула она, но я уже впился губами в её шею. Горячо, властно, со вкусом. Её кожа дрожала под моими губами, она вцепилась пальцами в мои руки, но не отталкивала.

— Попалась, девочка, — пробормотал я в её кожу. — Стоишь тут, смеёшься с другими… а я схожу с ума.

— Рей… — она задыхалась, но в её голосе было больше смеха, чем испуга.

— Не смей так смеяться без меня, — рычал я ей в ухо, целуя шею ещё раз. — Этот звук должен быть моим.

Я прижал её сильнее, чувствуя, как её сердце бьётся.

— Поняла? — прошептал я, сжимая её талию. — Ты моя. Даже когда думаешь, что я не рядом.

Её друзья стояли в стороне, молчали, делая вид, что их здесь нет. Но я видел, как их взгляды метались.

Я поднял голову и посмотрел на неё сверху вниз.

— Маленькая умничка. Даже в тени ты светишься так, что я не могу пройти мимо.

Она улыбнулась, но покраснела так, что я захотел утащить её прямо отсюда, не дожидаясь.

Я всё ещё держал её в своих руках, целовал шею, вдыхал запах её волос, когда воздух дрогнул.

Сначала ― шум. Словно кто-то спорил у ворот. Голоса резкие, недовольные. Потом ― шаги. Быстрые, тяжёлые.

Через секунду ко мне подошёл один из стражей.

— Господин ректор… — он поклонился, но в голосе сквозила тревога. — У ворот барон. Он требует вашего внимания.

Я замер на долю мгновения.

Виктория в моих руках сразу напряглась. Я почувствовал, как она побледнела, как сердце её ударило слишком быстро. Её взгляд метнулся ко мне, полный страха.

Я накрыл её руку своей, сжал крепко.

— Тише, девочка. — Мой голос был низким, ровным, как сталь. — Пока я рядом, никто не посмеет к тебе прикоснуться.

Она дрогнула, губы задрожали, но кивнула.

Я повернулся к Марку и Элиану, которые всё ещё стояли чуть в стороне, словно не знали, куда себя деть.

— Вы двое. — Мой голос был приказом. — Немедленно отведите её в мой кабинет. Закройте дверь изнутри. Никого не пускать.

— Но… — начал Марк.

Я шагнул ближе, глаза мои вспыхнули.

— Никого, — повторил я. — Даже если придёт вся чёртова знать города. Вы поняли?

Они сглотнули и кивнули.

— Есть, господин ректор.

Я наклонился к Виктории, поймал её взгляд. Она смотрела на меня, словно пыталась запомнить каждую черту.

— Иди, — сказал я мягче. — Будь со мной даже там, за дверью. Я скоро вернусь.

Она хотела что-то сказать, но я не дал. Прижал её губы к своим, поцеловал глубоко, властно.

— Моя, — прошептал я ей в рот.

Я отпустил её, хотя внутри рвало меня на части. Смотрел, как её уводят. И только когда её фигура скрылась за углом, я развернулся и пошёл к воротам.

Каждый шаг отдавался тяжёлым эхом.

Ну что ж, барон. Ты захотел моего внимания? Теперь получишь его.

Ветер у ворот был другим. Тяжёлым, колючим.

Я вышел на плац, охрана расступилась, и сразу увидел его.

Барон.

Тот самый, что хотел назвать мою девочку своей «невестой».

Он стоял перед воротами, окружённый свитой. Толстая шея, кольца на пальцах, золотая пряжка блестит так ярко, что глаза режет. Лицо надменно распухшее, губы вечно в ухмылке. За его спиной — пара десятков людей: кто с мечами, кто в плащах. Те, кто думает, что сила в количестве.

— Господин ректор, — протянул он, приподняв подбородок. — Наконец-то. Я уж думал, вы решили спрятаться в своей крепости.

Я встал прямо перед ним, на расстоянии трёх шагов.

— Это не крепость. Это академия. А я не прячусь. Я выхожу только тогда, когда это нужно.

Он фыркнул, обвёл глазами стены, людей, башни.

— Всё ещё играете в армию? Детишки, деревянные мечи, маршировка… А на деле — ноль.

Я не шевельнулся.

— Ты не за тем пришёл, чтобы обсуждать учебный план. Говори, зачем здесь.

Его взгляд стал узким, тяжёлым.

— Ты знаешь, зачем. — Он сделал шаг ближе. — Здесь скрывают девушку. Викторину. Моё право. Моя невеста.

Я почувствовал, как зверь внутри меня зарычал.

— Здесь нет такой.

— Ха! — он рассмеялся, жирно, мерзко. — Ты и вправду думаешь, что я поверю? Мне донесли, что она здесь. Что ты прячешь её под своими стенами.

Я наклонил голову.

— У тебя плохие донесения.

— У меня хорошая власть, — он прищурился. — А у тебя — всего лишь школа. Не играй со мной, Рей. Я привык получать то, что моё.

— Забавно, — сказал я холодно. — Я привык ломать тех, кто думает, что люди могут быть «чьими-то».

Он нахмурился, губы дрогнули.

— Осторожнее. Я могу пойти дальше. В магистрат. В совет. И тогда твоя академия узнает, что такое проверки, отчёты, сокращения финансирования…

Я уже готовился сказать ему то, что сломает его надменную речь пополам, но воздух изменился.

Шаги. Тяжёлые, уверенные.

Рядом оказался Кайр.

Я скосил на него взгляд ― и понял по глазам: он всё слышал. В его взгляде не было привычной ухмылки. Только холод и острый интерес.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Барон сразу заметил его и подобрался.

— О, кого я вижу… Кайр. Сын Мавра. — Его голос дрогнул, но он попытался спрятать это за улыбкой. — Честь встретить вас.

Я уловил то, что было за словами: уважение и страх. Он прекрасно понимал, что с Мавром лучше не спорить. А значит, и с его сыном — тоже.

Кайр встал рядом со мной, сложил руки на груди. Его голос прозвучал жёстко, без привычной игры:

— Странно видеть барона, который тратит время у ворот академии, вместо того чтобы заниматься своими землями. Разве у вас нет забот важнее, чем преследовать девушку?

Барон моргнул, но Кайр не дал ему открыть рот.

— Вы пришли в стены, где действует Устав. Здесь чужие игры не работают. Здесь правила задаёт ректор. — Он скользнул взглядом по барону так, что тот отвёл глаза. — Я видел, как работает эта академия. Если вы думаете, что сможете сломать её бумажками — вы глупее, чем выглядите.

Охрана барона зашевелилась, но он поднял руку, останавливая. Я видел, как у него побелели костяшки.

— Молодой господин… — протянул он натянуто. — Я вовсе не хотел…

— Хотели, — перебил Кайр. — Хотели забрать то, что не ваше. Но услышите меня: если вы тронете хоть одного курсанта этой академии — я первым напишу отцу. И поверьте, магистрат покажется вам райским садом по сравнению с его методами.

Я наблюдал за ним внимательно. В его голосе не было фальши. Это не игра. Он осаживал барона с той же лёгкостью, с какой обычно шутит. Но сейчас ― жестко, по-взрослому.

Барон сглотнул.

— Я… понял. Мы ещё… вернёмся к этому разговору.

— Вернётесь ― и уйдёте, — добавил я спокойно. — Как сегодня.

Он развернулся, бросил злой взгляд, но промолчал. Его люди поспешили за ним.

Мы остались у ворот втроём: я, охрана и Кайр.

Я повернул голову к нему.

— Неплохо, щенок. Не ожидал.

Он хмыкнул, но глаза оставались серьёзными.

— Я не люблю, когда грязно. А этот барон воняет ложью за версту.

И тут, на долю секунды, его взгляд дрогнул. Он посмотрел не на меня, а куда-то внутрь академии.

И я понял: догадался. Он услышал достаточно, чтобы понять, кого именно ищет барон.

Я напрягся, готовый к спору. Но он усмехнулся и сказал:

— Расслабься, Рей. Твою тайну я не выдам.

Глава 31

Мы шли вдоль стены, гул от шага барона и его своры уже стихал, но напряжение оставалось в воздухе. Охрана держалась позади, на почтительном расстоянии. Мне нужно было только одно — понять, что творится в голове у сына Мавра.

— Ты понял, кого он искал, — сказал я без обиняков. Голос у меня был ровный, но с той сталью, что заставляет людей отвечать честно. — Так почему промолчал?

Кайр дернул уголком губ, ухмылка вернулась на лицо, как маска.

— А зачем говорить очевидное?

Я сузил глаза.

— Очевидное обычно и убивает первым.

— Возможно, — протянул он, качнув плечом. — Но есть разница между тем, чтобы убивать, и тем, чтобы давить. Барон хотел давить. Мне скучно подыгрывать таким людям.

— Не уходи от ответа, — я шагнул ближе, заставив его остановиться. — Ты видел её. Ты понял. И всё равно встал рядом со мной. Почему?

Кайр усмехнулся, но взгляд на миг потемнел.

— Допустим, я и правда понял, кого он ищет. Допустим, я заметил, как ты держишь её, как смотришь на неё. Допустим, я сложил два и два. Но что дальше? Ты ждёшь, что я побегу и расскажу? Смешно.

— Я жду, что ты скажешь правду. — Мой голос стал ниже, жёстче. — И я хочу знать, почему ты её прикрыл.

Он остановился, скрестил руки на груди и уставился прямо на меня.

— Потому что этот барон — кусок жира в человеческой шкуре. Он пахнет ложью так, что мутит. Потому что я не люблю, когда людей покупают и продают. Особенно женщин. — Он на секунду замялся, взгляд скользнул в сторону. — И ещё потому что… она не из тех, кого можно вот так связать и увезти.

Я приподнял бровь.

— Красиво говоришь. Неожиданно для щенка, который полчаса назад пытался показать зубы.

— А может, зубы я показывал не тебе, — парировал он быстро. — Может, я просто проверял, как далеко можно зайти. И теперь знаю.

Я склонил голову.

— И?

Он ухмыльнулся снова, но без прежней бравады.

— И теперь знаю, что барон — не тот, кто сможет её забрать.

Мы шли дальше, ветер гнал пыль по камням. Я не сводил с него взгляда.

— Запомни, Кайр. Если ты хоть раз решишь сыграть против неё — я узнаю.

— О, я не сомневаюсь, — он хмыкнул. — У тебя глаза везде. Даже там, где их быть не может. Но знаешь что? Расслабься. У меня нет причин её предавать.

— И всё же я не понимаю. — Я остановился снова, глядя прямо ему в лицо. — Ты наглый, дерзкий, привык забирать то, что тебе нравится. Но тут… ты смолчал. Ты выбрал сторону. Почему?

Он молчал дольше обычного. Потом сказал тихо, почти серьёзно:

— Может, потому что впервые в жизни я увидел, как кто-то светится, а не играет.

Я нахмурился.

— Ты говоришь о ней.

— Я говорю о том, что это не моё. — Его голос дрогнул, но он быстро спрятал это за ухмылкой. — Так что не волнуйся, Рей. Я люблю играть не по правилам, но не на этом поле.

Я шагнул ближе, наклонился почти вплотную.

— Если хоть подумаешь косо — я вырву у тебя зубы и отправлю их отцу в мешочке.

Он выдержал мой взгляд. И впервые не ухмыльнулся.

— Расслабься. Она твоя. И, что самое странное… — он усмехнулся, но глаза у него были слишком серьёзными, — я не чувствую от этого ни злости, ни соперничества. Странное чувство, если честно.

Я смотрел на него дольше, чем собирался. И понял одно: он не врёт.

Мы пошли дальше, и только ветер шумел над стеной. Но внутри у меня уже поселилась новая тревога.

Что именно он почувствовал к ней?

Виктория

Я сидела в кресле у стены, но не находила себе места.

Руки дрожали, хоть я и пыталась спрятать это, сплетая пальцы. На столе передо мной лежала папка с бумагами Рея, но буквы расплывались, будто я смотрела сквозь воду.

Барон. Он был здесь. У ворот.

Одно только воспоминание о его голосе, о его запахе заставляло желудок сжиматься. Я видела его улыбку, слышала мерзкое «невеста» — и хотелось убежать. Но убежать было некуда.

Марк уселся напротив, вытянул ноги и постарался выглядеть расслабленно.

— Ну что, Вик, — сказал он, — ты хоть понимаешь, что только что нас втянула в самое важное задание? «Охранять кабинет начальника академии» — это же звучит круто.

Элиан прыснул со смеху.

— Да, как будто мы теперь охрана самой академии. Если кто-то сунется, мы просто подпрем дверь спинами.

— И будем выглядеть очень грозно, — подхватил Марк. — Особенно если Вик возьмёт в руки чернильницу.

Я усмехнулась, хоть и слабо.

— Вы идиоты.

— Зато весёлые идиоты, — Марк подмигнул. — А ты слишком серьёзная. Расслабься.

Расслабься. Легко сказать. Когда каждый шаг в коридоре заставлял сердце биться быстрее, а мысль о том, что там, за стеной, стоит барон со своей сворой, сжимала горло.

Я посмотрела на дверь.

Рей… где ты?

Элиан заметил мой взгляд, подался вперёд.

— Эй. Он справится. Ты же знаешь, кто он.

Я кивнула. Знала. Но страх всё равно сидел внутри.

— Просто… — я сглотнула. — Я боюсь, что барон вернёт меня. Что заберёт.

Марк встал, подошёл ближе и ткнул меня пальцем в лоб.

— Слушай сюда. Если он попытается тебя забрать, ему придётся пройти не только через Рея, но и через нас. А мы очень злые, когда голодные.

Элиан рассмеялся, а я неожиданно улыбнулась. Пусть и на секунду, но страх отступил.

Мы замолчали. Только потрескивал камин. Только моё сердце стучало слишком громко.

Я прижала ладони к коленям и закрыла глаза.

Рей. Вернись скорее. Пожалуйста.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 32

Рей

Дорога от ворот до восточной башни была короткой, но я шёл медленно. Нужно было сбросить с себя то, что оставил барон: его мерзкий запах, его слова про «невесту». И ещё — взгляд Кайра. Слишком серьёзный для того наглого щенка. Он понял. Слишком много понял.

Пусть. Всё равно девочка под моей защитой. Кто рискнёт её тронуть — тот труп.

Я толкнул дверь в свой кабинет и вошёл.

Первое, что я увидел, — её.

Она сидела на краю кресла, будто готовая сорваться и бежать. Глаза большие, пальцы сцеплены, губы побелели. Марк и Элиан стояли рядом, изображали «дежурных», но вид у обоих был такой, будто они ждали штурма.

Она подняла голову — и в её взгляде всё сразу. Страх. Ожидание. И облегчение, когда увидела меня.

— Рей! — выдохнула она.

И в следующую секунду подскочила и бросилась ко мне.

Я поймал её, прижал к груди. Чёрт, как же я скучал за эти несколько минут, будто не видел её годами. Она дрожала. Я накрыл её затылок ладонью, заставил прижаться лицом к моей шее.

— Всё хорошо, девочка, — сказал я, и голос мой был ровный, хоть внутри бушевало.

— Я боялась, — прошептала она, пальцы вцепились в мою рубашку так, что ногти наверняка оставили следы. — Я так боялась, Рей…

— Знаю, — я провёл рукой по её волосам. — Но ты в моих стенах. А здесь закон простой: никто не тронет тебя, пока я дышу.

Я чувствовал, как дрожь в её теле понемногу уходит. Она дышала чаще, но уже глубже.

Я отстранился чуть, посмотрел ей прямо в глаза.

— Ты моя. Запомни это. Моя девочка.

Она кивнула, и от этого кивка внутри меня вспыхнуло так, что хотелось всех врагов в порошок стереть.

Я перевёл взгляд на Марка и Элиана. Они старательно делали вид, что смотрят в пол, но глаза всё равно косились на нас.

— Свободны, — сказал я жёстко

— Есть, господин ректор, — ответили оба разом.

— И помните: всё, что вы видели и слышали, останется здесь. — Я сжал Викторию ещё крепче— Любое лишнее слово — и я сделаю так, что марш-броски покажутся вам прогулкой.

— Так точно, — пробормотал Марк, и оба выскочили за дверь быстрее, чем я успел моргнуть.

Я остался с ней один. Она всё ещё держалась за меня так, будто мир рухнет, если отпустить.

— Ну что, девочка, — я снова поцеловал её в висок, медленно, будто ставя метку.

— Что он хотел? — её голос дрогнул. — Барон…

Я сжал зубы.

— Хотел забрать тебя. Верить или нет — назвал тебя своей «невестой». Думал, что может прийти и забрать, как мешок с зерном.

Её глаза расширились, дыхание сбилось. Я прижал её сильнее.

— Но я сказал: здесь такой нет. И что он ничего не получит. Никогда.

— А если… — она запнулась. — А если он вернётся?

Я наклонился ближе, рыча ей прямо в ухо:

— Пусть вернётся. Я жду. Я раздавлю его под воротами, если он сунется ещё раз.

Она всхлипнула, но не от страха, а от того, как мои слова отозвались внутри неё. Я чувствовал, как её сердце бьётся в такт моему.

— И ещё, девочка, — я поднял её лицо пальцами за подбородок, заставил смотреть на меня. — Ты больше не будешь бояться . Всё, что у тебя было до этого, — закончилось. Теперь твои страхи — мои. И я их убью.

Она кивнула снова, глаза блестели. Она моя. И я не позволю никому это изменить.

Я только собрался усадить её к себе на колени, когда дверь снова тихо приоткрылась. Секретарь, с видом человека, которому очень не хочется мешать, но ещё меньше хочется получить выговор.

— Господин … прибыл гонец. Срочная корреспонденция со дворца.

Я выдохнул, опустив лоб ей на волосы.

— Конечно. Когда же ещё? — пробормотал я, и только потом протянул руку за конвертом.

Печать — золотой воск, герб с короной и львом. Я сломал её ногтем, пробежал глазами по тексту. Всё как всегда: «высокочтимый ректор Эстранской академии приглашён на приём… день рождения принца… обязательное присутствие».

Я хмыкнул.

— Прекрасно. Ужин в обществе людей, которые улыбаются ножами.

— Что там? — спросила Виктория.

Я посмотрел на неё. Она сидела на краю стола, ноги болтались, глаза большие. Ей всё ещё было тревожно после барона, но теперь к этому добавилось любопытство.

— Приглашение, — ответил я. — Во дворец. На приём в честь дня рождения наследника.

Она нахмурилась.

— Ты… пойдёшь?

— У меня нет выбора. — Я пожал плечами. — Если не появлюсь, это будет выглядеть как вызов. А я предпочитаю выбирать, когда и кого вызываю.

— И ты пойдёшь один? — спросила она тихо.

Я усмехнулся.

— Вот как раз это я могу решать.

Я протянул ей письмо. Она взяла, прочитала несколько строк и побледнела.

— Рей… я… я не готова к такому.

Я поймал её подбородок пальцами, заставив смотреть прямо в меня.

— Я не спрашиваю про платье , девочка. Я спрашиваю, готова ли ты быть рядом со мной там, где будут сотни глаз.

Она открыла рот, но слова застряли. Я видел, как она борется с собой. Щёки горели, губы дрожали. И всё же она выдохнула:

— Да.

— Вот и хорошо. — Я улыбнулся уголком губ. — Всё остальное — моя забота. Платье, украшения, даже этикет. Ты знаешь, как себя вести: держись за меня и улыбайся только мне.

Она всхлипнула, но от смеха.

— А если я улыбнусь королю?

Я наклонился ближе, шепнул в ухо:

— Королю можно.. один разок. Но если ты улыбнёшься принцу — начнётся война.

Она закашлялась от смеха и спрятала лицо мне в грудь.

— Ты невозможный!

Секретарь всё ещё топтался у двери, изображая мебель. Я бросил через плечо:

— Подготовить поездку. В списке гостей — я и моя спутница. Место рядом со мной.

— Есть— секретарь поспешил исчезнуть, закрыв дверь так тихо, будто боялся потревожить воздух.

Мы остались одни. Я посмотрел на неё и усмехнулся.

— Ну что, девочка. Первый выход во дворец.

Она вжалась лицом в ладони.

— Я не смогу… Я не знаю, как там себя вести… Вдруг все будут смотреть и думать: кто она вообще?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Конечно, будут, — согласился я. — И пусть думают. Главное, чтобы они видели, что ты со мной.

— Рей… — она посмотрела на меня исподлобья, глаза блестели. — А если я споткнусь?

— Подниму, — ответил я просто.

— А если я скажу что-то не то?

— Все решат, что это новая мода, — отрезал я. — Потому что ты будешь со мной.

Она хихикнула, но тут же закусила губу.

— Я всё равно боюсь.

Я провёл пальцем по её щеке.

— И правильно. Только дураки ничего не боятся. Но я обещаю: тебе будет проще, чем кажется.

Она кивнула, но в глазах всё ещё плескался страх.

Я притянул её ближе и пробормотал в её волосы:

— Сладкая. Я не отпущу тебя ни здесь, ни во дворце. Ни перед королём, ни перед кем-то ещё. Пусть весь мир шепчется. Мне плевать.

Её дыхание стало ровнее. Она прижалась ко мне так, будто хотела раствориться в моём теле.

И в этот момент я поймал себя на мысли: впервые в жизни я не ненавидел предстоящий дворцовый приём.

Наоборот. Я хотел туда пойти.

Чтобы показать её. Чтобы мир увидел то, что и так моё.

Глава 33

Виктория

Я почти бежала из кабинета Рея, сердце ещё колотилось — то ли от страха после барона, то ли от его слов, что «пусть весь мир шепчется». В голове гудело: я иду учиться, просто учиться, будто всё нормально.

Влетела в аудиторию на последних секундах. Марк сидел, развалившись на парте, как всегда, будто это его собственный дом, а Элиан тщательно что-то чертил на полях конспекта.

— Вик! — Марк сразу хлопнул ладонью по столу. — Наконец-то! Мы уж думали, ты в кабинете у начальника ночуешь.

— Ну да, — подхватил Элиан, не поднимая головы. — Заседания, приказы, стратегия. Ещё чуть-чуть — и назначат тебя замом.

Я улыбнулась, опускаясь рядом:

— Очень смешно. На самом деле у меня суперсекретная миссия.

— И какая же? — Марк прищурился.

— «Выучить материал к следующей лекции», — серьёзно сказала я.

Элиан наконец поднял глаза, вскинул бровь и хмыкнул:

— Опасная миссия. Я бы на твоём месте написал завещание.

— Ага, — добавил Марк. — Мы будем твоими наследниками.

— Тогда вам достанется моя пара старых сапог, — парировала я.

Они расхохотались. Смех разлетелся по аудитории, привлекая чужие взгляды. Но мне было легко — рядом с ними даже стены не давили.

И именно в этот момент над нами упала чужая тень.

— Какая трогательная сцена, — прозвучал ленивый, наглый голос.

Я подняла голову. Перед нами стоял Кайр.

Высокий, тёмные волосы, смуглая кожа, мышцы под формой, и эта ухмылка — наглая, чуть насмешливая. Он держался так, словно вся академия принадлежала ему, хотя был здесь всего пару дней.

— Чего тебе? — Марк моментально подался вперёд.

— Мы тут заняты, — добавил Элиан, скрестив руки.

Кайр посмотрел на них с ленивым интересом.

— Да ну? А мне показалось, что вы просто травите байки.

— Это называется «общаемся», — отрезал Марк. — Попробуй, может, когда-нибудь поймёшь.

— О, я умею, — Кайр ухмыльнулся и перевёл взгляд на меня. — Просто хотел присоединиться.

— Тут мест нет, — буркнул Элиан. — Все заняты.

Я вздохнула, подняла ладонь.

— Ребята, спокойно. Я могу сама.

Они замолчали, но я чувствовала, как внутри них кипит желание выставить его за дверь.

— Ну и что, — я посмотрела на Кайра. — Решил вклиниться?

— А что такого? — он пожал плечами. — Увидел самую красивую девушку на курсе — и захотел познакомиться поближе.

— Поздно, — сказал Марк. — Мы познакомились раньше.

— И что, — Кайр скривил губы. — Вы теперь её охрана?

— Да, — сказал Элиан без раздумий. — Охрана, телохранители, и иногда личные повара.

Я прыснула со смеху.

— Повара? Серьёзно?

— Ага, — серьёзно кивнул он. — Если вдруг захочешь кашу — только через нас.

Кайр хмыкнул, шагнул ближе.

— Неплохая служба. Но знаешь, Виктория… — он намеренно выделил моё имя, — ты умеешь отвечать сама. Я вижу.

— Зря думал, что я тихая, да? — я прищурилась.

— Признаюсь, — ухмылька его стала шире. — Думал, что будешь сдержаннее. А ты — огонь.

— Значит, ошибся, — я улыбнулась холодно. — И советую привыкать.

— Привыкну, — сказал он легко. — Я умею.

Марк фыркнул:

— Ты, по-моему, слишком самоуверенный.

— А ты слишком ревнивый, — парировал Кайр. — Расслабься, парень. Я всего лишь хочу подружиться.

— Подружиться? — я подняла бровь. — С таким «входом»? Не лучший способ.

— Ну, — он пожал плечами. — У меня редко получается заводить друзей. Обычно все думают, что я слишком наглый.

— Ничего себе догадка, — пробормотал Элиан.

— Но может, с тобой будет иначе, — продолжил Кайр, глядя прямо на меня.

Я выдержала его взгляд. В его глазах мелькнуло что-то — не только наглость. Что-то, что он спрятал быстрее, чем я успела уловить.

— Посмотрим, — сказала я.

Марк шепнул мне на ухо:

— Ты уверена, что он нам нужен?

Я усмехнулась:

— Я уверена, что можем за ним понаблюдать

Кайр услышал, конечно. И ухмыльнулся ещё шире.

— Вот это ответ, — сказал он. — Мне нравится.

После лекции я подумала, что он отстанет. Но нет — стоило выйти из аудитории, как Кайр оказался рядом.

Марк и Элиан сразу по обе стороны от меня, будто два щита.

— Ты что, привязался? — спросил Марк.

— Конечно, — ухмыльнулся Кайр. — Я же сказал, хочу подружиться. А где лучше заводить друзей, чем в столовой?

Элиан закатил глаза.

— Отлично. Ещё один рот за нашим столом.

— Уверен, у тебя еды хватит на двоих, — отозвался Кайр, оглядев его тарелку. — А если не хватит, поделюсь своим.

— Ты думаешь, мы будем есть из одной миски? — Марк фыркнул.

— Я думаю, вы привыкните, — спокойно сказал он.

Я усмехнулась. Парни кипели, а он только веселился от их злости.

В столовой, как всегда, гул стоял от десятков голосов, запах хлеба и тушёного мяса сбивал с ног. Мы нашли свободный стол у окна. Я едва села, как Марк тут же поставил передо мной тарелку:

— Держи, Вик. А то этот нахал ещё решит отобрать у тебя кусок.

— Я? — Кайр сделал вид, что возмущён. — Никогда бы не посмел. Ну, разве что если это последний кусочек пирога.

— Тогда тебе придётся драться, — заметила я, взяв ложку.

— Драться я умею, — ухмыльнулся он.

— Но проигрываешь, — вмешался Элиан. — Видел я твою стойку на тренировке. Щели такие, что ребёнок пролезет.

Кайр скосил на него взгляд.

— Смелые слова для парня, который вчера упал с брусьев.

— Я споткнулся! — возмутился Элиан.

— Конечно, конечно, — протянул Кайр. — Брусья подскочили и сами сбили тебя.

Я прыснула от смеха, Элиан покраснел, а Марк хлопнул его по плечу:

— Не бери в голову. Этот тёмный специально провоцирует.

— О, ты заметил? — Кайр ухмыльнулся. — А я думал, что хорошо маскируюсь.

Я вздохнула и посмотрела на него.

— Скажи честно: зачем тебе это?

Он пожал плечами, спокойно зачерпнул ложку супа.

— Может, мне скучно. Может, я хочу друзей. Может, мне нравится смотреть, как вы все реагируете.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Так ты тролль, — заключил Марк. — Иди жить под мост.

— Можно, если мост будет рядом с тобой, Виктория, — сказал он невинным голосом.

Марк поперхнулся водой.

— Слышал?! Он…

— Успокойся, — перебила я, качнув головой

Кайр рассмеялся — впервые искренне, не нагло. В его глазах мелькнул огонёк, и на секунду он перестал казаться высокомерным.

Мы ели, перебрасываясь шутками. Марк всё время ворчал, Элиан язвил, я парировала, а Кайр будто наслаждался этим хаосом. Но я всё время ловила его взгляд на себе. Он не был таким, как у других парней — там было что-то странное

И от этого мне становилось одновременно неловко и… любопытно.

Глава 34

Виктория

После обеда мы всей компанией вышли на плац. Воздух был свежий, пах металлом, песком и потом — вечный запах тренировок.

— Вот и наша любимая песочница, — пробормотал Марк, закинув руки за голову. — Сейчас нас снова будут ломать, как куклы.

— Говори за себя, — хмыкнул Элиан. — Я уже почти мастер падать красиво.

— Почти? — переспросил Кайр, который шагал рядом. — Я видел твой кульбит. Это не падение, это попытка улететь.

— Ну да, — буркнул Элиан, — и у меня почти получилось.

Я рассмеялась, и Марк кивнул на меня.

— Смотри, даже Вика в хорошем настроении. Значит, ты, тёмный, сегодня ещё не сильно достал.

— Подожди до конца тренировки, — невинно сказал Кайр.

Мы встали в строй. Наставник Керн вышел на плац — суровый, морщинистый, с голосом, от которого стекло трескается.

— Сегодня работаем парами! — рявкнул он. — Руки, ноги, стойка, оружие — всё! Хочу видеть, кто чего стоит!

Ряды зашевелились. Все переглядывались, выбирали партнёров.

— Я с тобой, — Марк ткнул меня в плечо.

— Нет уж, — вмешался Элиан. — Вчера я упал, значит, сегодня мы с тобой работаем!

— А Вик? — Марк нахмурился.

— Вик… — начал Элиан, но тут Керн сам ткнул пальцем.

— А вот у нас интересная пара!

Я замерла. Его палец был направлен на меня… и на Кайра.

— Вы серьёзно? — одновременно выпалили Марк и Элиан.

— Более чем, — спокойно сказал Керн. — Посмотрим, как огонь и тьма сходятся на практике.

— О, это будет весело, — ухмыльнулся Кайр.

Я сжала зубы.

— Только попробуй пожалеть меня.

— Пожалеть? — он наклонился ближе, улыбка стала шире. — Ты меня с кем-то путаешь.

— Тогда готовься проиграть, — парировала я.

— А если я выиграю? — его голос понизился. — Что поставим на кон?

— Твою наглость, — ответила я, вскинув подбородок.

— Опасный приз, — протянул он. — Но мне нравится.

Марк и Элиан чуть не лопнули на месте.

— Вик, ты точно хочешь с ним драться? — шипел Марк.

— Хочу, — сказала я твёрдо. — Очень хочу.

Мы вышли на середину плаца. Вокруг уже столпились курсанты — кто-то шептался, кто-то подбадривал, кто-то просто ждал зрелища.

Керн махнул рукой.

— Начали!

Кайр встал напротив. Стойка у него была уверенная, хищная, как у зверя, готового прыгнуть. Я знала: он будет играть, проверять, а не сразу нападать.

Я первая сделала шаг. Удар рукой — он парировал легко, будто читает меня. Нога — блок. Он ухмылялся всё время.

— Быстро, — сказал он. — И злость в глазах хорошая.

— Это не злость. Это решимость, — бросила я и пошла в атаку снова.

Он позволил мне почти задеть его, но в последний момент ушёл в сторону.

— Решимость… опасная штука. Особенно у тебя.

Я рыкнула и ударила сильнее. Он встретил, заблокировал, скользнул ближе.

— Знаешь, Виктория… я теперь понимаю, почему он тобой так дорожит.

Я застыла на миг.

— Что?

— Ничего, — ухмыльнулся он и снова пошёл в атаку.

Я едва увернулась, в животе закололо. Он говорил о Рее?

Марк с Элианом орали с края плаца:

— Давай, Вик! Покажи ему!

— Убей его ухмылку!

Я глубоко вдохнула, сосредоточилась. В этот раз я не позволю ему играть. В этот раз я ударю так, что ухмылка спадёт.

Песок под ногами хрустел, солнце било в глаза, но я видела только его.

Кайр двигался легко, будто не тренировался, а танцевал. Каждое моё движение он встречал ухмылкой.

— Давай, девочка, — сказал он насмешливо. — Покажи, на что способен твой огонь.

— Не называй меня так, — рыкнула я, бросаясь вперёд.

— А почему нет? — он скользнул в сторону, ухватил меня за запястье и тут же отпустил. — Тебе идёт.

Я резко развернулась, удар ногой — он заблокировал, шагнул ближе, слишком близко.

— Смотри-ка. Быстрее, чем я думал.

— Я ещё и умнее, чем ты думаешь, — бросила я, уходя вниз и пытаясь выбить ему ногу.

Он отскочил, смеясь.

— Умная и дерзкая. Вот это сочетание.

Я едва успела уйти от его удара. Сердце билось в висках.

Глубоко вдохнула.

Я пошла в атаку. Резко, быстро, без предупреждения. Рука — в бок, нога — в колено, резкий разворот. Он отбил, блокировал, но я не останавливалась. Пот стекал по спине, дыхание срывалось, но я давила дальше.

— Вот так! — выкрикнула я. — Не нравится, когда девочка бьёт, да?

Он поймал мой удар, и наши глаза встретились.

— Нравится, — сказал он тихо. — Даже слишком.

И в этот момент я резко сместилась, ушла вниз и со всей силы ударила его по рёбрам.

Он охнул, отшатнулся, ухмылка исчезла.

Вокруг взорвался гул. Курсанты свистели, хлопали, кто-то выкрикнул: «Так ему и надо!»

Я встала, выпрямилась, переводя дыхание.

— Ну как тебе, тёмный?

Он держался за бок, глаза прищурены, но губы медленно растянулись в новой, другой улыбке. Не наглой — уважительной.

— А вот это, Виктория, было красиво.

Я почувствовала, как по телу пробежала дрожь. От гордости.

Керн хлопнул ладонями так, что звон отдался в ушах.

— Довольно! — его голос разорвал шум. — Спарринг окончен!

Я тяжело дышала, руки дрожали от напряжения, но внутри всё пело. Я сделала это. Я попала. Я сбила ухмылку с лица сына самого Мавра.

Вокруг курсанты свистели и хлопали, как на представлении. Марк первым ворвался ко мне, хлопнул по плечу:

— Вик! Ты видела его рожу?! Это было гениально!

Элиан подпрыгивал рядом, размахивая руками:

— Я говорил, говорил, что ты его уделаешь! Видели все!

Я рассмеялась, хотя дыхание всё ещё сбивалось. Грудь вздымалась, ладони горели.

Кайр выпрямился, убрал руку с рёбер и подошёл ближе. Его глаза блестели

— Неплохо, — сказал он. — Очень даже неплохо.

— «Неплохо»? — возмутился Марк. — Она тебя уложила!

— Нет, — поправил Кайр спокойно. — Она показала, что умеет. И это… впечатляет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он посмотрел прямо на меня.

— Я рад, что мы подрались. Ты удивила. И это редко случается.

— Ну что ж, — я подняла подбородок. — Привыкай.

Его улыбка стала мягче, чем обычно.

— С удовольствием.

Марк тут же шагнул вперёд, заслоняя меня.

— Слушай, тёмный, не начинай.

— Расслабься, — Кайр вскинул руки. — Я просто сказал правду.

— Вот именно, — буркнул Элиан. — Слишком много правды для одного дня.

Я закатила глаза.

— Ребята, хватит. Я сама справлюсь.

И тут за моей спиной раздался голос. Низкий, спокойный, но от которого у меня по коже пошли мурашки.

— Она справляется. И лучше, чем вы думаете.

Я обернулась.

Он стоял у края плаца.

Рей.

Его взгляд был прицельным, как всегда. Но сейчас в нём было что-то ещё. Гордость. И… ревность.

Курсанты моментально выпрямились, шум стих.

Он шёл медленно, но каждый шаг отзывался внутри меня. Я чувствовала, как мир сузился только до него.

Рей остановился рядом, взгляд его скользнул по мне, по Кайру, по друзьям.

— Хороший бой, — сказал он. — И достойный результат.

Кайр ответил уважительно, но глаза его всё равно блестели.

—Она правда сильная.

Рей прищурился.

— В этом никто и не сомневался.

Глава 35

Рей

Я стоял у края плаца и наблюдал.

Она двигалась быстро, точно, яростно. Каждый удар — выверенный, каждый шаг — уверенный. В ней не было страха. Только огонь.

И напротив неё — он.

Высокий, сильный, самоуверенный. И наглый. Слишком наглый.

Он ухмылялся, как будто бой был развлечением. Но когда она попала ему в рёбра, ухмылка исчезла. И я поймал себя на том, что губы дрогнули. Почти улыбка. Почти.

Она справилась. Она показала, что может.

Моя девочка.

Курсанты гудели, как стая ворон. Марк и Элиан подпрыгивали рядом, хлопали её по плечам, словно это они сами сделали удар. А Кайр… стоял и смотрел. Его глаза блестели слишком ярко, слишком внимательно.

Я уже тогда знал: этот взгляд придётся выбить.

— Довольно, — Керн хлопнул ладонями, заканчивая бой. — Спарринг окончен!

Она стояла, тяжело дыша, но выпрямилась. Сияла. Вся.

В этот момент весь плац принадлежал ей.

Я шагнул вперёд. Шум стих.

— Она справляется, — сказал я. — И лучше, чем вы думаете.

Все выпрямились. Голоса смолкли.

Я шёл медленно, но взгляд держал только на ней.

Она повернулась ко мне — глаза блестели, щеки горели, губы дрожали от усталости и гордости. И внутри меня что-то хрустнуло. Я хотел сорвать с неё весь этот взгляд толпы, накрыть своей тенью, забрать.

— Хороший бой, — произнёс я. — И достойный результат.

— Она сильная — сказал Кайр. Но его глаза всё ещё были на ней.

Я прищурился.

— В этом никто и не сомневался.

И тогда сделал то, что хотел с самого начала: положил ладонь ей на спину. Лёгко, едва заметно. Но она поняла.

Моя.

— В строй, — скомандовал я остальным. — На сегодня всё.

Но её я больше в строй не отпустил.

Я наклонился к ней и сказал так тихо, что слышала только она:

— После плаца — ко мне.

И ушёл первым, не оглядываясь, зная, что она всё равно пойдёт.

Я ждал её у себя.

Ноги сами вели в покои, а мысли всё ещё возвращались на плац: её глаза, когда она стояла напротив этого мальчишки, её смех, её гордость, её победа. И — его взгляд. Слишком наглый, слишком живой.

Я не терплю чужих глаз на том, что принадлежит мне.

Дверь тихо скрипнула. Она вошла. Взъерошенная после тренировки, щёки раскраснелись, волосы влажные от пота, но для меня — самая красивая.

— Рей… — её голос дрогнул, как будто она не знала, чего ждать.

Я шагнул к ней.

— Иди сюда.

Она послушно подошла. Я обнял, прижал к себе. Глубоко вдохнул её запах — соль, огонь, она. И вся моя злость на Кайра снова вспыхнула.

— Девочка, — прошептал я в её волосы. — Ты понимаешь, что я чуть не разорвал его на плацу?

Она вздрогнула, подняла глаза.

— Зачем? Он же просто…

— Просто смотрел на тебя так, как никто не смеет, — прервал я. — Я не позволю. Ни одному мужчине. Ни одному взгляду. Ты слышишь?

Она открыла рот, но я не дал ответить. Накрыл её губы поцелуем. Жёстким, жадным. Мой язык ворвался в её рот, я взял всё — её дыхание, её стоны, её дрожь.

— Ты моя, — сказал я между поцелуями. — Моя.

Я провёл рукой по её спине, спустился ниже, сжал её ягодицы. Она прильнула ко мне, стон вырвался из её горла, а я рыкнул, прижимая сильнее.

— Никто не будет смотреть на тебя, — сказал я, целуя её шею, ключицу. — Никто, кроме меня. Я выжгу глаза любому, кто попробует.

Я усадил её на стол, раздвинул её ноги, встал между ними. Мои руки скользнули под рубаху, жадно гладя её кожу.

— Это тело — моё. Эта кожа — моя. Эти стоны — только мои.

Она выгнулась навстречу, пальцы зарылись в мои волосы.

— Рей…

Я спустился губами ниже, поцеловал её грудь, языком провёл по соску. Она вскрикнула, а я только сильнее прижал её к себе.

— Я покажу тебе, девочка, — рычал я.

Я снял с неё одежду, рвал её, не терпеливо стягивал каждую вещь. Она сидела передо мной — обнажённая, сияющая, моя.

Я опустился на колени. Взял её бёдра в ладони, развёл.

— И никто не будет видеть тебя такой. Только я.

Я прижался губами к её лону, и она вскрикнула громко, запрокидывая голову. Я вылизывал её жадно, сильно, как зверь, и при этом нежно, как мужчина, который сошёл с ума от желания.

Она извивалась, стонала моё имя, а я держал её крепко, не отпуская.

— Кончи для меня, девочка. Только для меня.

Её тело дрогнуло, волна удовольствия прошла по ней, и я почувствовал, как она кончает, громко, открыто, вся дрожит в моих руках.

Я поднялся, сжал её лицо ладонями и сказал ей прямо в глаза:

— Ты моя. И я никому не позволю даже подумать иначе.

Она кивнула, едва дыша, и я снова поцеловал её — на этот раз медленно, глубоко, смакуя её вкус и свою победу.

Уложил её на постель, но не дал отдышаться. Губы покрывали её тело поцелуями, язык жёг её кожу, ладони держали так крепко, будто я боялся, что её украдут.

— Рей… — она стонала, запрокидывая голову.

— Громче, — рычал я, целуя её грудь, живот.

Она смеялась и стонала одновременно, пальцы цеплялись за мои волосы.

Я разделся и вошёл в неё медленно, чувствуя каждый сантиметр. Она выгнулась, взвизгнула, и я прошептал прямо в её рот:

— Сжимаешь меня так сильно , создана только для меня.

— Может, так и есть, — выдохнула она, прикусывая мою губу.

Я зарычал, двигаясь глубже.

— Чёртова девочка…

Она начала шутить, даже в этом, шепча сквозь стоны:

— Ты знаешь… я думала, что ты суров только на плацу.

Я замер, глядя в её глаза, и резко толкнулся сильнее. Она вскрикнула.

— Запомни, — сказал я. — Я суров везде. Но с тобой — ещё и безумен.

Я менял ритм, то медленно доводя её до исступления, то вбиваясь резко, властно. Она кончала раз за разом, дрожа подо мной, а я наблюдал, держал, комментировал:

— Смотри на меня, девочка.

— Хорошо… вот так.

— Ты моя. Только моя.

Каждый её крик был моей победой. Каждый её оргазм — меткой на её теле.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я перевернул её на живот, поднял бёдра. Она застонала:

— Рей… так глубоко…

— Да... в тебе так хорошо, — сказал я, прижимая её к постели. — громче, хочу чтоб слышали все как ты кричишь моё имя.

Она хихикнула сквозь стоны:

— Может, это не так уж и плохо…

Я ударил бедром сильнее, и её смех сорвался в крик.

— Вот так, девочка. Теперь попробуй сказать это снова.

Я менял её позиции: садил на колени, заставлял скакать сверху, держал её за талию, любуясь, как она двигается.

— Ты издеваешься… — она пыталась шутить.

— Нет, я показываю тебе, кто твой мужчина, — отвечал я и снова врывался в неё, пока она не кричала и не умоляла.

Она кончала столько раз, что сбилась со счёта. Каждое её «Рей… ещё…» было для меня топливом.

И когда я почувствовал, что сам уже на краю, я вытащил себя и усадил её перед собой.

— Открой рот, девочка.

Её глаза расширились, но она послушно сделала, как я сказал. Я вошёл в её рот, медленно, чувствуя её тёплые губы.

Она смотрела на меня снизу, пальцы держали меня за бёдра, а я стонал, не сдерживаясь.

— Вот так… моя хорошая… моя девочка… глотай меня всего…

Я кончил ей глубоко в рот, с рыком, сжимая её голову, и видел, как она послушно принимает всё до конца.

Когда всё стихло, она облизнула губы и посмотрела на меня — смущённая и гордая.

— Ну что, господин ректор… доволен?

Я рухнул рядом, притянул её к себе и зацеловал, не думая, что только что сделал.

— Доволен? Нет. Я безумен по тебе. И это уже навсегда.

Лежал, прижимая её к себе. Её дыхание ещё было сбивчивым, кожа горячая, тело — мягкое, словно после огня.

Моя девочка.

Вся в поцелуях, вся в моих следах, вся в моей силе.

Она прижалась носом к моему плечу и вдруг засмеялась тихо, устало.

— Что? — я приподнял голову, глядя на неё.

— Просто… — она подняла глаза, лукаво блестящие. — Мой «кровожадный хищник» превратился в тёплого кота.

Я моргнул.

— Кота?

Она кивнула серьёзно.

— Да. Лежит, мурчит и гладит меня по волосам.

Я фыркнул, прижал её сильнее и укусил за ухо. Она взвизгнула.

— Кот, говоришь? Осторожнее, девочка, я могу показать, что у этого «кота» клыки не меньше, чем у волка.

— Поздно, — она хихикнула. — Я уже приручила.

Я рычал, целуя её шею, оставляя следы, пока она смеялась и пыталась вывернуться.

— Приручила, значит?

— Угу, — прошептала она, скользнув пальцами по моему торсу. — Смотри, я глажу его — и он мурчит.

Я прижал её к кровати, глядя сверху вниз.

— Мурчит? Девочка, он рычит.

Она провела ногой вдоль моей, улыбнулась хитро.

— Сейчас он рычит, а завтра снова будет мурлыкать.

— Ты слишком смелая, — сказал я, но губы мои уже снова жадно искали её. — Знаешь, что это значит?

— Что? — прошептала она.

— Что я люблю тебя до безумия.

Она замерла. Смотрела на меня широко, будто в первый раз слышала эти слова.

— Скажи ещё раз.

Я поцеловал её губы, щеки, шею.

— Люблю. Твою смелость. Твою дерзость. Твои шутки. Твои стоны. Твои глаза. Люблю тебя всю, девочка. Целиком.

Она обняла меня крепко-крепко, и я почувствовал, как её плечи дрожат.

— Рей… — прошептала она.

Мы лежали так долго, в тишине, только камин трещал. Я гладил её по волосам, по спине, по талии. Она тёрлась щекой о мою грудь, как ребёнок, нашедший дом.

И, чёрт возьми, она была права.

Я рычал. Но я и мурчал. Только для неё.

Глава 36

Виктория

Я проснулась первой.

Камин догорал, в комнате пахло пеплом и им. Он спал рядом, крепко, его грудь ровно вздымалась и опускалась. Рей всегда казался мне камнем, холодным и непоколебимым, но сейчас… сейчас он выглядел живым, тёплым. Моим.

Я приподнялась на локте и уставилась на него. Долго.

Его волосы упали на лоб, губы были чуть приоткрыты, дыхание тяжёлое.

Мой кот,

— подумала я и усмехнулась.

Пальцы сами потянулись — я осторожно провела по его щеке, потом по губам. Он не шелохнулся. Тогда я посмела больше: коснулась его груди, провела по животу.

— Хищник, говоришь… — шепнула я себе. — А спишь, как самый обычный человек.

— Ошибаешься, девочка, — раздался хриплый голос.

Я взвизгнула: он поймал мою руку, не открывая глаз. Сжал, притянул к себе.

— Ты думала, что я не чувствую, как ты смотришь? — он открыл глаза, тяжёлые, ещё сонные, но уже опасные. — Настоящий хищник даже во сне чует добычу.

— Добычу? — я вскинула брови, пытаясь улыбнуться. — Я вообще-то твоя…

— Именно, — он рывком усадил меня на себя. — Моя.

Я застонала, когда почувствовала, как он твёрд подо мной. Он схватил меня за талию, провёл взглядом по моему голому телу и хищно усмехнулся.

— Утро — идеальное время, чтобы напомнить тебе, кто здесь хозяин.

— А если я не хочу? — я попыталась пошутить, кусая губу.

Он ухмыльнулся шире, пальцы впились в мои бёдра.

— Тогда мне придётся сделать так, чтобы ты захотела.

Я наклонилась, скользнув языком по его губам.

— Поздно. Я уже хочу.

Он рыкнул и перевернул меня на спину, нависая сверху. Глаза его сверкали, дыхание стало тяжёлым.

— Тогда будь готова, девочка. Хищник проснулся.

Рей

Я уже собирался взять её снова, когда раздался резкий стук в дверь.

— Чёрт, — выругался я сквозь зубы, не отпуская её бёдра. — Кто там?

— Господин , — раздался голос секретаря. — Пришли мастера. Для примерки платья и… макияжа. К приёму у короля.

Я замер. Пальцы сжались сильнее.

Проклятье. Я совсем забыл.

Виктория прижала ладонь ко рту, но я видел, как её плечи дрожат от сдерживаемого смеха.

— Ну что ж, Рей, — прошептала она, — кажется, кота лишили сметанки.

Я повернул к ней голову.

— Девочка… — рыкнул я, — ты очень опасно шутишь.

Она, сияя глазами, склонилась ближе и шепнула:

— Ты хотел сметанку? А тебе придётся подождать до ночи.

Я рывком прижал её к себе, заставив вскрикнуть.

— Подождать? Нет, Виктория. Подождать — это не про меня. Сегодня ты сама придёшь и попросишь.

— Угу, — она провела пальцем по моей груди, нахально улыбаясь. — А если не попрошу?

— Попросишь, — я сжал её бедро так, что она ахнула. — Ты всегда просишь.

Стук в дверь повторился, настойчивее.

Я зажмурился, тяжело выдохнул.

— Вставай. Пусть они сделают всё быстро.

Она уселась на кровати, закутываясь в простыню, и рассмеялась:

— Ну вот, хищника приручили портные.

Я резко схватил её за затылок, притянул к себе и поцеловал жёстко, так что она застонала прямо мне в губы.

— Запомни, девочка. Ночью приручать буду я.

Она куснула меня за губу, отстранилась и прошептала:

— Хорошо. Но пока...

Я проводил её взглядом до двери, и внутри всё кипело.

Сегодня… ночью она пожалеет о каждой своей шуточке.

Виктория

Я думала, что всё займёт пару часов.

Ошибалась.

Меня усадили в просторной комнате с большими зеркалами и тканями, развешанными повсюду. Портнихи были как две боевые птицы: молчаливые, сосредоточенные, ловкие. Их руки не знали усталости.

— Начнём, милая, — сказала старшая, раскладывая на широкой скамье три готовых наряда. — У нас ограниченное время, а ты должна выглядеть безупречно.

Я сглотнула.

Платья. Настоящие. Настолько изысканные, что я боялась их тронуть.

Первое — глубокого сапфирового цвета, с корсетом и длинным шлейфом. Ткань переливалась, словно вода под лунным светом.

Второе — алое, яркое, с открытыми плечами и вышивкой золотыми нитями. Оно дышало огнём и дерзостью.

Третье — чёрное, строгой линии, с серебряным поясом и тонкими прозрачными рукавами. Таинственное, как сама ночь.

— Надень, — велела младшая, протягивая синее.

Я вздохнула и подчинилась. Корсет затянули так туго, что я едва не ахнула. Ткань холодила кожу, но в зеркале я увидела себя и замерла. Я была похожа на героиню из старых легенд.

— Красиво, — признала я, — но я в нём будто чужая.

— Попробуем другое, — портнихи кивнули и стянули платье с той же скоростью, с какой надевали.

Алое оказалось тяжёлым. Когда они затянули пояс и поправили юбку, я увидела в зеркале женщину, дерзкую и смелую. Но сердце не дрогнуло.

— Слишком… — я запнулась. — Как будто я хочу с кем-то сразиться, а не праздновать.

И тогда они надели третье.

Чёрное. С серебром.

Оно обняло меня идеально. Не громко, не вызывающе, а так, словно было сшито именно для меня. Талия подчёркнута, линия плеч — мягкая, но уверенная, рукава мерцают в свете лампы. Я посмотрела в зеркало и… впервые увидела себя. Настоящую.

— Вот оно, — выдохнула я. — Это.

— Я знала, — хмыкнула старшая портниха. — Ты девушка тёмных оттенков.

Я рассмеялась, хотя внутри дрожала.

Платье аккуратно сняли, чтобы отложить на вечер. Меня усадили в кресло, и началось новое испытание.

Кисти, порошки, мази. Щёки чуть румянили, глаза подчёркивали тонкой линией, губы мазали чем-то сладким и мягким. Я ёрзала в кресле.

— Улыбнись, — сказала одна. — Иначе у тебя будет взгляд, как у солдата.

— Я и есть солдат, — пробормотала я.

— Сегодня ты женщина, — отрезала другая.

Потом — волосы. Расчёсы, заколки, локоны. Половину они подняли вверх, закрепив серебряными шпильками, другую оставили падать на плечи. Я едва узнавала себя в зеркале: не девочка, не курсант, а… леди.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Часы тянулись. Я устала сидеть неподвижно, и даже смех застревал где-то в груди.

И тогда дверь открылась.

Рей вошёл, и всё в комнате остановилось.

Он нёс поднос: хлеб, фрукты, запечённое мясо. Встал рядом со мной, посмотрел в зеркало. Его глаза потемнели, дыхание стало глубже.

— Красивая, — сказал он. — Чёрт возьми, слишком красивая.

Я покраснела, опустив взгляд.

— Они делают всё, чтобы я стала… другой.

— Ты не другая. — Он наклонился, поцеловал меня в висок, потом чуть ниже, к шеи. — Ты моя. И такой ты была всегда.

Портнихи делали вид, что их здесь нет.

Он поставил поднос на столик, подвинул ко мне кусочек хлеба.

— Ешь, девочка. Иначе вечером уронишься прямо перед королём.

Я рассмеялась, взяла кусочек и откусила.

— А ты?

— Я позже, — сказал он. — У меня свои приготовления.

Он снова коснулся губами моего виска.

— Держись. Ещё немного — и мы переживём этот цирк.

Я смотрела ему вслед, когда он ушёл. Сердце стучало громче, чем удары кистей по моим щекам.

Да, вечер будет трудным. Но рядом с ним я смогу выдержать всё.

Глава 37

Рей

Парадные одежды сидели на мне так, будто сами тянули к власти. Чёрный мундир с серебряной вышивкой, плащ, меч — всё то, что заставляет любого встречного опустить глаза. Но я знал: сегодня этого мало. Сегодня я не только ректор академии. Сегодня я мужчина, ведущий свою женщину в самую пасть дворцового бала.

Я думал, что готов. До того момента, пока не ожил артефакт на столе.

Сфера светилась мягким белым, и я услышал голос матери.

— Рей?

— Да, — ответил я коротко, но сердце уже билось быстрее.

И вот они.

Мои родители.

— Сын, — сказал отец. — Сегодня вечером мы тоже будем на приёме.

— И мы хотим наконец встретиться с ней, — добавила мать.

Я сжал кулаки.

— Вы… знали что мы идем?

— Конечно, — в её голосе было тепло. — Это же здорово! Ты никогда не смотрел так ни на одну женщину. Даже через артефакт мы это почувствовали.

Отец кивнул.

— Мы не против, Рей. Но хотим увидеть своими глазами.

Я молчал. Не потому, что не было слов. Потому что внутри всё кричало. Это не просто встреча. Это момент, когда я показываю миру — и своим родителям — что она моя.

— Хорошо, — выдохнул я наконец. — Но не ждите, что она будет играть в ваши игры. Она другая.

Мать улыбнулась мягко.

— Именно это мы и хотим увидеть.

Сфера погасла.

Я стоял неподвижно, чувствуя, как сердце стучит слишком громко.

Дверь скрипнула.

Я поднял голову.

И замер.

Она вошла.

Платье чёрное, с серебряным поясом. Волосы уложены так, что каждая прядь сияла в свете свечей. Губы мягко подкрашены, щеки нежно румяны. Она — как огонь в ночи. И вместе с тем — моя .

Я потерял дыхание.

— Чёрт… Виктория…

Она смутилась, опустила взгляд.

— Я… не слишком? Они так старались. Я чувствую себя… как будто чужая.

Я шагнул к ней, взял за руку, прижал к губам.

— Ты не чужая. Ты моя. И ты идеальна. Кстати... на балу будут мои родители

Она подняла глаза. В них было и смущение, и страх.

— А если… если я не понравлюсь твоим родителям?

Я резко обнял её, прижал к себе.

— Девочка, послушай. Ты — моя. А значит, им уже нечего решать.

Она прикусила губу, дрожала в моих руках.

— Рей… я боюсь.

Я поцеловал её в висок, потом чуть ниже, к шее.

— Бойся только одного: что я сорву с тебя это платье прямо здесь и мы опоздаем.

Она рассмеялась сквозь волнение, прижалась крепче.

— Хищник…

— Только твой, — ответил я.

Я отстранился, посмотрел на неё ещё раз. Сердце билось так, будто я шёл на войну.

На приёме они увидят нас вместе. И поймут — она не просто рядом. Она часть меня.

Колёса стучали по камню, мерный гул гнал мысли вперёд.

Город сиял огнями: фонари, окна, праздничные факелы. Улицы были полны людей, но внутри кареты было только мы.

Она сидела рядом . Платье обнимало её тело, волосы переливались в свете фонаря, щеки горели. Но глаза… глаза выдавали тревогу.

Я обнял её за плечи.

— Дыши, Виктория. Это всего лишь приём.

— «Всего лишь»? — она вскинула брови. — Приём у короля. Твои родители там. Пол-империи там. А я… я в платье, в котором боюсь дышать.

Я усмехнулся.

— Значит, дыши моим воздухом.

Она фыркнула, но её улыбка дрогнула.

— Ты серьёзно ?.. умеешь успокаивать, Рей. Прямо образец.

— Хочешь, я буду честным? — я наклонился ближе. — Я скорее вытащу тебя отсюда и сорву это платье, чем дам тебе переживать.

Её глаза расширились, щеки вспыхнули.

— Ты же не посмеешь…

Я усмехнулся шире.

— Посмею. Ты плохо знаешь своего «кота».

Она замотала головой, но рассмеялась, прикрывая рот ладонью.

— Господи, мы едем на официальный приём, а ты…

Я поймал её руку, отнял от лица, поцеловал ладонь.

— А я мужчина.

Она улыбнулась сквозь смущение.

— Хитрый ты.

— Нет, — поправил я. — Я просто люблю тебя.

Карета подпрыгнула на камне, и она невольно прижалась ко мне крепче. Я сжал её за талию, не отпуская. И тогда… она вдруг подняла глаза и хитро прошептала:

— Ты знаешь, что если ты ещё раз так крепко меня обнимешь, платье треснет?

Я фыркнул, склонился к её уху.

— Пусть треснет. Будет повод увезти тебя обратно.

Она застонала, но от смеха.

— Ты невозможный!

Я поцеловал её. Сначала мягко, потом глубже, пока она не застонала всерьёз.

Её рука скользнула по моему мундиру, и я ощутил, как желание накатывает волной. В тесной карете, среди темноты, её запах, её дыхание сводили с ума.

Я оторвался от её губ и сказал хрипло:

— Если ты будешь продолжать так делать, девочка, мы не доедем.

Она улыбнулась дерзко.

— А что, хищник боится?

— Хищник не боится, — рыкнул я, притянул её к себе и посадил на колени. — Хищник выбирает, когда рвать добычу.

Она рассмеялась и зажала рот ладонью, потому что карета качнулась сильнее.

— Нас же услышат кучеры!

— Пусть слышат, — сказал я, целуя её шею

Её плечи дрожали от смеха и от желания одновременно. Этот приём будет пыткой. Смотреть, как на неё будут глазеть чужие мужчины… Но в то же время — гордость.

Она тихо рассмеялась, ткнулась носом в мой мундир.

— А если я буду смущатся и упаду в обморок?

— Я поймаю, — ответил я. — Я всегда ловлю тебя.

Она подняла глаза и шепнула:

— Тогда держи крепче, хищник.

Я поцеловал её так, что забыл про всё: про приём, про короля, про родителей. Моя смелая, нежная девочка.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 38

Виктория

Карета остановилась у подножия мраморных ступеней, и моё сердце подпрыгнуло так сильно, что я едва не вскрикнула. Снаружи шум стоял, как ураган: музыка, голоса, звон оружия стражи, смех, крики. Казалось, весь мир собрался здесь.

Рей выпрямился, чёрный мундир сидел на нём, будто он родился в нём. Стальной, властный, хищный. Он протянул мне руку.

— Пора — сказал он тихо, но так, что я не могла ослушаться.

Я сглотнула. Пальцы дрожали, но я вложила ладонь в его. И в тот же миг почувствовала, как десятки глаз обрушились на нас.

Факелы горели вдоль алой дорожки, ветер играл моими волосами, а платье тянулось по земле тяжёлым шлейфом. Я шагнула… и чуть не оступилась. Но Рей сразу сжал мою руку сильнее.

— Я здесь, — прошептал он. — Смотри только на меня.

Я кивнула.

Мы шли по красному ковру, а вокруг гул рос. Женщины шептались за веерами: «кто она?», мужчины косились исподлобья, как будто пытались понять, что за тайну он ведёт под руку.

И тогда он сделал то, чего я не ожидала: наклонился и поцеловал меня в висок. На глазах у всех.

В толпе прошёл ропот. Кто-то ахнул, кто-то замер. Но в его жесте было столько уверенности, что мне стало легче дышать.

Он не прячет меня.

Мы вошли в зал.

Я едва не потеряла дыхание. Огромное пространство сверкало светом: люстры с сотнями свечей, зеркала в золочёных рамах, мраморные колонны, арки, своды. Музыка разливалась по залу, переливалась, будто волна. Люди кружились в танце, кто-то смеялся, кто-то шептался.

А я чувствовала себя гостьей в чужой легенде.

— Дыши, — снова напомнил Рей, сжимая мою ладонь. — Ты справишься.

Мы шагали вперёд, и вдруг я увидела их.

Его родителей.

Они стояли недалеко от трона, среди почётных гостей. Отец — высокий, строгий, сдержанный. Его лицо было похоже на Рея, только морщины глубже, волосы чуть посеребрены. В его взгляде не было ни капли мягкости… но и осуждения я не увидела. Скорее — испытание.

Мать… мягкая, светлая, в платье нежного серебристого цвета. Она улыбалась так, что сердце у меня сжалось. Тепло, открыто, как будто она ждала меня всю жизнь.

— Рей… — прошептала я. — Они… они смотрят.

— И должны, — ответил он, не сбавляя шага.

Мы подошли ближе.

— Сын, — сказал его отец. Голос был глубоким, уверенным.

— Отец, — кивнул Рей. Его пальцы всё ещё держали мою руку, как кандалы.

Мать шагнула вперёд. Её глаза сияли.

— Так это она?

Я покраснела, опустила взгляд. Хотела спрятаться за плечо Рея. Но он чуть сжал мою ладонь.

— Добрый вечер, — выдохнула я, голос дрогнул.

Мать улыбнулась ещё теплее.

— Прекрасный вечер. А теперь — и полный.

Я растерялась.

— Я… рада познакомиться.

— А мы рады видеть тебя, — сказала она мягко, и подошла ближе. Взяла меня за руки, посмотрела прямо в глаза. — Рей не привёл бы кого-то просто так. Значит, ты — его выбор. А значит, и наш.

Я едва сдержала слёзы.

Отец Рея наконец заговорил.

— Долго я ждал, что сын найдёт ту самую — Его глаза прожигали меня, но голос звучал твёрдо. — Вижу, что дождался.

Я замерла. А он кивнул.

— Добро пожаловать в семью.

Мир на миг остановился.

Мать прижала мои руки к своим.

— Не бойся, девочка. У нас в семье любят крепко. Иногда сурово, но всегда по-настоящему.

Я не выдержала и улыбнулась.

— Тогда… может, я справлюсь.

— Ты справишься, — Рей сказал это так, что я поверила. Его ладонь легла мне на талию, и я поняла: да, я справлюсь.

Мы стояли среди сотен глаз, но всё, что я чувствовала, — это тепло рядом.

Его мать обняла меня легко, но крепко.

— Ты очень красивая, — сказала она. — И в глазах у тебя — сила. Это хорошо. С нашим сыном по-другому нельзя.

Я смутилась, а Рей усмехнулся, глядя на родителей.

— Я же говорил: она смелая.

— А ещё — нежная, — добавила мать. — И это тебя и спасёт.

Отец снова кивнул.

— Мы поговорим позже. Сейчас — иди. Праздник ждёт.

Рей повёл меня дальше, но я успела обернуться. Они оба смотрели на меня — без злобы, без холодности. С теплом. С принятием.

И это было самое большое облегчение в моей жизни.

Зал жил своим дыханием: музыка то поднималась, то спадала, шелест платьев смешивался со звоном бокалов, смехом и короткими репликами. Сотни людей двигались, как море, блестели украшения, мерцали факелы в нишах.

Я шла рядом с Реем, и чувствовала на себе взгляды. Они были разными: одни — с любопытством, другие — с завистью, третьи — с жадностью. Мужчины — особенно. Их глаза жгли, и я невольно хотела спрятаться. Но рука Рея на моей талии держала меня так крепко, что я знала — никто не посмеет приблизиться.

— Ты смотришь в пол, — сказал он, наклонившись к моему уху. Его голос был тихим, но горячим. — Подними голову.

Я послушалась. И тут же поймала очередной чужой взгляд. Мужчина лет тридцати, с бокалом вина, откровенно изучал моё платье, грудь, талию. Я покраснела.

Рей тут же заметил. Его пальцы вжались в мою талию сильнее.

— Ещё раз он посмотрит так — и я выколю ему глаза прямо здесь.

— Рей… — я дёрнула его за рукав, пытаясь усмехнуться. — Ты не можешь…

— Могу, — отрезал он. — И буду.

Я прикусила губу, чтобы не засмеяться, потому что знала: он говорит серьёзно.

Мы остановились у края зала, где музыканты сменили мелодию на более лёгкую, танцевальную. Несколько пар вышли в центр.

— Танцуешь? — спросил он.

— Я… я не умею, — честно призналась я.

Он усмехнулся, глаза сверкнули.

— Хорошо. Сегодня научишься. Со мной.

И прежде чем я успела что-то сказать, он повёл меня в центр зала.

Музыка потекла, как река. Его ладонь легла на мою спину, вторая взяла мою руку. Он двигался уверенно, плавно, и я — растерянная, дрожащая — шагала за ним, как будто всегда знала этот ритм.

— Смотри только на меня, девочка, — сказал он. — Танец — это тоже бой. Ты идёшь туда, куда веду я.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Это звучит угрожающе, — прошептала я, но губы предательски дрожали в улыбке.

— Всё правильно, — он чуть наклонился, так что его губы коснулись моего уха. — Я угроза для всех, кроме тебя.

Я задыхалась. Его запах, его тепло, его взгляд — всё вместе кружило голову больше, чем музыка.

Его хватка стала жёстче.

— Они пялятся на тебя, как голодные псы.

— Может… они просто любопытны, — попыталась я оправдать.

Он усмехнулся хищно.

— Любопытство — это когда смотришь на новое вино. А на тебя они смотрят, как на мясо.

Я вспыхнула.

— И что ты сделаешь?

Он наклонился так близко, что его губы коснулись моей щеки.

— Сделаю кое что..

И он поцеловал меня. Прямо на танцполе, при всех. Глубоко, властно, так, что у меня закружилась голова, а вокруг ахнули.

Когда он отстранился, его глаза горели.

— Теперь пусть смотрят. Но знают — ты принадлежишь мне.

Я задыхалась, сердце колотилось, но я улыбнулась.

— Рей… ты с ума сошёл.

— Да, — сказал он просто.

Музыка стихла. Я даже не заметила, как танец закончился.

Глава 39

Рей

Музыка стихла, зал словно выдохнул. Я сразу почувствовал этот момент — когда центр притяжения движется к тебе. Люди расступались, головы склонялись. И вот он.

Король.

Высокий, седина лишь подчёркивала силу, глаза тяжёлые, как сама империя. Рядом — его сын. Принц. Молодой, гордый, со слишком лёгкой улыбкой на губах. Тот, кто привык, что женщины смотрят только на него.

Я держал Викторию за талию. Её пальцы дрожали, но я сжал её крепче, давая понять: она не одна.

— Рей, — сказал король. Его голос был ровным, но в нём чувствовалась привычка командовать. — Давненько мы не виделись.

— Ваша Величество, — я склонил голову. — Для меня честь вновь приветствовать вас.

Его взгляд скользнул на Викторию.

— А это?

Я не стал заминаться.

— Виктория. Моя женщина.

Лёгкий шум прокатился по залу. Но я смотрел прямо в глаза королю.

— Смело, — сказал он. — Обычно такие слова произносят шёпотом, а не при дворе.

— Я не привык шептать, — ответил я. — Особенно когда речь идёт о том, что для меня главное.

Король задержал на мне взгляд, и угол его губ дрогнул — почти улыбка.

Принц шагнул ближе, взгляд скользнул по Виктории.

— Очаровательна, — произнёс он, с лёгким наклоном головы. — Добро пожаловать в наши стены, миледи.

Я почувствовал, как Виктория напряглась. Я чуть наклонился и шепнул ей:

—. Не бойся.

— Благодарю, Ваше Высочество, — сказала она тихо, но уверенно.

Его улыбка стала шире.

— Удивительно видеть рядом с Рейем такую нежность. В нём же одна сталь.

Я повернулся к нему, не повышая голоса.

— Сталь держит форму. Но именно нежность делает её нужной. Без неё клинок — всего лишь кусок железа.

Принц приподнял бровь, но промолчал. Король усмехнулся.

— Всё такой же прямой, Рей. Но честный. И это ценят даже мои враги. — Он посмотрел на Викторию и кивнул. — Береги её.

— Берегу, — сказал я.

Король протянул руку Виктории. Она дрогнула, но коснулась его пальцев. Он слегка склонил голову, и в его глазах мелькнуло уважение.

Принц посмотрел на неё снова, но я спокойно положил ладонь на её спину.

— Спасибо за тёплые слова.

Король кивнул, и мы разошлись.

Я повёл её дальше по залу. Вокруг снова заговорили, но я чувствовал, как она дышит быстрее.

— Ты справилась, девочка, — сказал я тихо. — Говорила ровно, держалась прямо.

Она посмотрела на меня с лёгкой улыбкой.

— И ты не разнёс никого. Я горжусь тобой.

Я усмехнулся.

— Значит, мы оба сегодня герои.

Его появление я почувствовал раньше, чем увидел.

В зале вдруг запахло прогорклым вином, дешевыми амбициями и гнилью. Люди расступились, и он вышел — барон.

Толстая золотая цепь на груди, тяжёлый камзол, но в глазах — неуверенность, спрятанная под злой наглостью. Хищник из него — никчёмный, но привычка брать силой заставляла держать голову высоко.

Виктория напряглась. Я ощутил, как её пальцы вцепились в мою ладонь.

— Спокойно, — шепнул я.

Он остановился прямо перед нами, скривил губы в улыбке, от которой хотелось смыть руки.

— Ах, вот она… моя невеста, — протянул он, с такой сладостью, что в ней слышалась только грязь. — Прячется за чужой спиной.

Я сделал шаг вперёд, заслоняя её полностью.

— Ещё слово — и будешь прятаться сам. Под землёй.

Толпа напряглась, зал ожил. Музыка стихла совсем.

— Не горячись, Рей, — барон ухмыльнулся, но в глазах мелькнуло раздражение. — Есть документы. Свадебный договор, скреплённый печатями. Девочка принадлежит мне по праву.

— Девочки не «принадлежат», — я процедил. — Особенно эта

— Ты думаешь, слова перечеркнут закон? — его голос стал громче. — Весь двор узнает, что она должна стать моей женой. Это вопрос не только чести, но и рода.

Я засмеялся тихо, с хищной насмешкой.

— Твоего рода? Гнилого, как твой взгляд?

Виктория вздрогнула за моей спиной, но я почувствовал, как в её дрожи появляется что-то новое — не только страх, но и злость.

Барон шагнул ближе, почти уткнулся в меня лбом.

— Отдай её. Ты не понимаешь, во что ввязываешься. У меня связи. У меня власть.

Я выдержал его взгляд.

— У меня есть только одно. Сила. И я использую её, чтобы раздавить любого, кто протянет руку к ней.

Толпа шумела, люди переглядывались. Даже король на троне подался чуть вперёд, наблюдая.

Барон усмехнулся, но голос сорвался:

— Это всё спектакль. Она… она сама знала, что должна выйти за меня! Сама признала!

Я почувствовал, как Виктория сжалась. Я накрыл её ладонь своей, и весь зал увидел, что я держу её, не отпуская.

— Лжёшь, — сказал я тихо, но так, что в тишине зала это прозвучало, как удар молота. — Она не твоя. Никогда не была.

— Ты… ты украл её у меня! — барон взревел.

Я наклонился ближе.

— Нет. Она сама выбрала.

Его лицо перекосилось. Он шагнул назад, но в глазах блеснул яд.

— Это ещё не конец, Рей. Ты выставил себя героем, но законы на моей стороне. Я обращусь к магистрату. К совету.

Я усмехнулся.

— Попробуй. Я посмотрю, как совет будет объяснять королю, что женщины — собственность.

Зал зашумел, кто-то закивал. Несколько дам явно поддержали мои слова. Барон побледнел, но ещё пытался держать лицо.

— Ты дорого заплатишь за этот вызов, — прошипел он.

Я улыбнулся холодно.

— Нет, барон. Это ты уже заплатил. Всеми глазами, что видели сейчас, как ты проиграл.

Я обнял Викторию и поцеловал её в лоб. При всех.

— Моя девочка. Свободная. И моя.

Толпа ахнула, и даже король на троне не сдержал лёгкой усмешки.

Барон развернулся и ушёл. Но я видел: он не сдался. Он будет искать путь. И я был готов.

Он не понимает: Виктория — не его трофей. Она — мой мир. И если придётся, я сожгу всё вокруг, чтобы защитить её.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 40

Виктория

Я всё ещё чувствовала, как сердце бьётся под самой кожей, когда он обнял меня, наклонился и мягко коснулся губами моей щеки.

Я спряталась носом у него на груди, вдохнула запах кожи, металла и огня. Хотелось раствориться в этом тепле, забыть, что вокруг сотни глаз.

И тут к нам подошли двое. Отец Рея и сам король, его фигура сияла золотом, как свет от факелов.

— Рей, — сказал король, его голос разрезал шум зала, — нам нужно обсудить стены. Там, где была брешь. Есть сведения, которые нельзя откладывать.

Отец кивнул.

— Это важно. Пойдём.

Я почувствовала, как Рей напрягся. Его рука сильнее обхватила мою талию, будто он не хотел отпускать.

— Виктория… — он посмотрел мне прямо в глаза, и я видела там этот его хищный холод, перемешанный с беспокойством. — Я не оставлю тебя одну.

Я улыбнулась, хотя сердце дрогнуло.

— Всё в порядке. Это ведь дворец, Рей. Здесь ничего не случится. Я подожду тебя.

— Я не доверяю этим стенам, — буркнул он, и снова коснулся губами моей щеки. На этот раз дольше, теплее, почти властно. — Жди здесь. И не отходи.

— Обещаю, — шепнула я.

Он ещё раз посмотрел так, будто проверял, не лгу ли я. Потом разжал пальцы, резко, как человек, которому больно отпускать, и ушёл с отцом и королём.

Я осталась.

Музыка снова заиграла, люди кружились, но я словно стояла в другой реальности. Прижалась плечом к холодной колонне, взяла бокал с соком, который тут же протянул услужливый слуга, и медленно делала глотки.

Толпа двигалась, лица мелькали, кто-то смеялся, кто-то обсуждал. Я пыталась дышать ровно, но внутри всё ещё дрожало от взгляда барона, от его слов, от этой липкой грязи, которую он попытался повесить на меня.

— Тебе идёт этот взгляд, — раздался рядом знакомый насмешливый голос.

Я вздрогнула, повернулась .

Кайр. Высокий, самоуверенный, с ухмылкой, которая раздражала и притягивала одновременно. Его глаза, тёмные и чуть насмешливые, смотрели прямо на меня.

— Какой ещё «взгляд»? — я нахмурилась.

— Такой, будто хочешь кого-то убить бокалом сока, — сказал он и усмехнулся шире. — Должен признать, тебе идёт.

— Очень смешно, — фыркнула я и сделала ещё глоток.

Он облокотился на колонну рядом, небрежно, будто мы старые друзья.

— Я видел твой маленький спектакль с бароном.

Я напряглась, сердце кольнуло.

— Это не спектакль.

— Именно, — кивнул он, и впервые улыбка стала мягче. — Это было настоящее. И знаешь что? Ты справилась.

Я удивлённо посмотрела на него.

— Я? Справилась? Рей всё сделал.

— Нет, — он покачал головой. — Ты стояла рядом. И не сломалась. Ты даже голову подняла. Я видел.

Я замолчала. От него я точно не ожидала таких слов.

Кайр наклонился чуть ближе, понизил голос:

— Пока этого мрачного зверя нет рядом, можешь не переживать. Я побуду твоей охраной.

— Ты? — я приподняла брови.

— Ага, я. — Его ухмылка вернулась. — Мне тоже не нравятся такие, как барон. И потом… — он скосил глаза на толпу, где мужчины всё ещё исподтишка смотрели на меня, — я не дам тебя в обиду.

Я покачала головой, не удержавшись от улыбки.

— Ты, кажется, просто пользуешься моментом, чтобы пофлиртовать.

— Конечно, — сказал он легко. — Но это не отменяет того, что я серьёзен.

Я рассмеялась тихо, и тяжесть на груди стала меньше.

— Так что? — Кайр прищурился и откинулся на колонну, сложив руки на груди. — Мы с тобой тут стоим, скучаем. Может, потанцуем?

Я едва не поперхнулась соком.

— Потанцуем? Ты с ума сошёл?

— Серьёзно? — он сделал вид, что обиделся. — Я тут, значит, предлагаю тебе шанс покрасоваться рядом с лучшим мужчиной во дворце, а ты…

— С каким «лучшим мужчиной»? — перебила я. — Ты только что признался, что собираешься флиртовать, пока Рея нет рядом.

Он расплылся в наглой улыбке.

— Ну, так хоть честно. А твой зверь… — он качнул головой в сторону, где исчез Рей. — Он бы никогда не сказал это вслух.

Я закатила глаза.

— Он и без слов умеет.

— Ага, — Кайр усмехнулся. — Я заметил, как он едва не свернул шею барону.

Я дёрнулась, воспоминание об этом неприятном моменте вернуло холод в живот. Кайр заметил, нахмурился.

— Эй, — сказал он уже мягче. — Не думай о нём. Он больше не посмеет.

— Ты говоришь это так уверенно, будто можешь гарантировать.

Он пожал плечами.

— А я и гарантирую. Рей — не единственный, кто умеет кусаться.

Я неожиданно рассмеялась.

— Кусаться? Ты?

— Ещё как, — его улыбка стала дерзкой. — Но не переживай, я нежный.

— Ты невозможный, — покачала я головой.

Он сделал шаг ближе.

— Так как насчёт танца? Всего один. Чтобы ты могла потом сказать своему зверю: «Рей, я честно пыталась развлечься, пока тебя не было».

— Ага, и потом меня закопают за дворцом, — пробормотала я.

— Неправда, — Кайр наклонился ближе, его глаза блестели от смеха. — Он слишком тебя любит. А меня максимум покалечит.

Я снова рассмеялась, и несколько человек вокруг обернулись. Я прикрыла рот ладонью.

— Ты неисправим.

— И всё же, — он протянул руку, будто настоящий кавалер. — Позволите, миледи?

Я покачала головой, но всё равно положила ладонь на его руку.

— Один танец. Но если он вернётся и увидит нас… я не виновата.

— Договорились, — Кайр подмигнул. — Пусть тогда злится на меня.

Мы вышли на середину зала. Музыка подхватила, лёгкая, игривая. Кайр вёл неожиданно уверенно: ни одного лишнего шага, движения плавные, будто он давно знал, как кружить девушек.

— Я думала, ты не умеешь, — прошептала я.

— Умею всё, что нужно, — усмехнулся он. — А ещё люблю удивлять.

— А ещё любишь надоедать, — парировала я.

— Только тем, кто мне нравится, — сказал он тихо. И на миг его взгляд стал серьёзным. Настолько, что я сбилась с шага.

Он сразу подхватил меня, не давая упасть, и снова усмехнулся:

— Видишь? Даже падать с тобой приятно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я фыркнула, но не могла удержаться от улыбки. Смеяться рядом с ним было слишком легко.

Музыка стихла, и мы остановились. Я сделала шаг назад, отняла руку.

— Всё. Один танец. Больше не проси.

— Один — но запомнишь надолго, — ухмыльнулся он и снова поклонился.

Я закатила глаза.

Воздух в саду был другим. После гулкого зала и сотен голосов здесь казалось слишком тихо. Лишь фонтаны шептали воду, да в кронах пели ночные птицы. Лунный свет ложился на дорожки серебром, пахло жасмином и виноградными лозами.

Мы с Кайром шли рядом, я держала бокал в руках, делала редкие глотки и то и дело смеялась.

— Ты понимаешь, — сказал он, откинув голову назад, — если бы твой зверь увидел нас на танцполе, я бы сейчас уже лежал в фонтане.

— Ещё и кипятком залитом, — фыркнула я.

— Ага. Поэтому, считай, я рисковал жизнью ради твоей улыбки.

Я прыснула со смеху.

— О, герой!

— Вот именно, — он ухмыльнулся. — Мне даже памятник поставят. Кайр, который осмелился украсть у Рея танец.

— И выжил? — подсказала я.

— Ну, пока выжил, — подмигнул он.

Мы вышли на боковую аллею. Факелы освещали дорожку мягким светом, откуда-то донёсся смех. Женский. Низкий, обволакивающий.

— Ты совсем свёл меня с ума, — прошептал этот голос. — Этот твой дикий нрав, твои руки… я сгораю от желания.

Я застыла. Кайр поднял брови.

— Ого. Интрига.

— Мы должны уйти, — я шепнула, уже чувствуя, как лицо заливает жар.

— Подожди, — он ухмыльнулся. — Может, мы случайно наткнулись на тайну века. Хочешь подсмотреть?

— Ты сумасшедший! — я ударила его локтем в бок.

— Чуть-чуть, — признался он, но глаза сверкали. — Но разве тебе не любопытно?

Я зажала рот ладонью, чтобы не рассмеяться вслух.

— Ты невозможный.

— Ну так идём, — он тихо рассмеялся, схватил меня за руку и потянул на тропинку. — Узнаем, чьи это «руки».

Я пыталась сопротивляться, но в итоге сама шла, сердце стучало, как барабан. Мы свернули за угол — и я увидела.

Его.

Рей стоял под виноградной аркой. Высокий, тёмный, в мундире, как скала среди листвы. А перед ним — женщина в ярком платье. Она тянулась к нему, её руки лежали на его груди, и… её губы были на его губах.

Я замерла.

Мир качнулся, в груди что-то оборвалось. Бокал дрогнул в моей руке.

Кайр тоже остановился. Его ухмылка исчезла. Он посмотрел на меня, потом снова туда, где Рей и эта женщина были слишком близко.

— Ну… — тихо сказал он, — вот этого я точно не ожидал.

А я стояла, не чувствуя ног, и думала только об одном:

почему он не оттолкнул её ?

Я не помню, как сделала шаг назад.

Просто вдруг оказалось, что под ногами качнулась земля, и бокал выскользнул из пальцев, разбился о камень.

Женщина всё ещё стояла близко. Её руки на его груди, её губы на его губах. Я видела только этот момент. Он стоял, не двигаясь. Не обнимал её, но и не оттолкнул сразу. И от этого было хуже.

Сердце билось так, будто пыталось вырваться из груди. Воздух стал густым, как смола.

— Вика, — раздался рядом тихий голос.

Кайр.

Он схватил меня за локоть, мягко, но настойчиво, и потянул в сторону. Я не сопротивлялась. Шла, будто во сне, по тенистой тропинке, пока смех, шёпоты и чужие губы на его губах не исчезли за кустами.

Мы остановились у фонтана. Вода струилась по камню, и её звук был единственным, что удерживало меня от того, чтобы закричать.

— Эй, — Кайр наклонился, заглядывая мне в лицо. — Дыши. Слышишь? Просто дыши.

— Я… — голос сорвался. — Я всё видела.

Он покачал головой.

— Видеть и знать — не одно и то же.

— Но… — я зажала рот рукой, чтобы сдержать рыдание. — Она его целовала.

— Она, — подчеркнул он. — А не он. Ты заметила? Его руки были по швам.

Я замерла. Перед глазами снова встал образ: да, он не держал её. Не обнимал. Но он и не оттолкнул.

— Но он… он стоял! — выдохнула я.

— Может, он не хотел устроить сцену на приёме, — спокойно сказал Кайр. — Может, хотел разобраться словами. А может, он просто ...

Я уставилась на него, не веря.

— Ты… ты защищаешь его?

Он вздохнул и сел на край фонтана, притянув меня рядом.

— Я защищаю тебя, — сказал он тихо. — Потому что вижу, как ты сейчас горишь изнутри.

Я опустила голову, пряча лицо в ладонях. Щёки горели, глаза жгло. Я ненавидела себя за то, что не могу сдержать эту боль.

Я чувствовала, как внутри что-то пульсирует. Не сердце — огонь. Он рвался наружу, пробегал по венам горячими иглами, и вдруг вспыхнуло: пальцы загорелись алым светом. Я в ужасе прижала руки к себе, спрятала в складках платья.

— Виктория, — Кайр тихо выругался, заметив это. — Ты сейчас сама себя выдашь.

— Я не могу… — голос сорвался, дыхание стало рваным. — Я не могу остановить!

Он резко встал, схватил меня за плечи.

— Тогда слушай меня. У тебя два выхода: ждать здесь, пока весь зал сбежится на твой свет, или уйти со мной.

Я подняла на него глаза, в них, наверное, был чистый ужас.

— Уйти? Но куда?

Он прищурился, и ухмылка исчезла. Лицо стало серьёзным, резким.

— К моему отцу. В замок Нокта. Там тебя никто не тронет. Никто даже не подумает искать тебя у нас.

Я моргнула.

— В чёрную академию?..

— Да, — сказал он уверенно. — Чёрная магия умеет остужать огонь. Тебе нужно время, чтобы успокоиться, чтобы не сорваться. И лучше места не найти.

— Но Рей… — я захлебнулась его именем.

— Рей справится без тебя одну ночь, — жёстко сказал Кайр. — А ты можешь не справиться без этого. Посмотри на свои руки.

Я снова глянула вниз. Свет пробивался сквозь пальцы, как из трещин в камне. Я тихо всхлипнула.

— Я не хочу, чтобы видели меня такой…

Кайр кивнул.

— Вот и отлично. Ты уедешь. Я отправлю с тобой своего человека. Утром или завтра вечером я сам вернусь и заберу тебя. А Рей… он узнает, когда нужно.

Я дрожала. Голова металась: остаться, бежать, кричать… Но огонь внутри говорил сам за себя. Если я останусь — я сорвусь.

— Хорошо, — выдохнула я. — Отвези меня.

Его губы дрогнули в усмешке.

— Вот и умничка.

Он щёлкнул пальцами, и из тени вынырнул высокий мужчина в чёрной мантии — его слуга. Тот склонил голову.

— Сопроводишь её, — коротко сказал Кайр. — Без лишних слов.

Я шагнула ближе, и Кайр ещё раз посмотрел на меня, задержал взгляд.

— Не бойся. Там тебя не достанут ни барон, ни этот балаган. Там только стены и тишина. И ты сможешь взять себя в руки.

Я кивнула, с трудом сдерживая слёзы.

— Я останусь, — добавил он. — Чтобы здесь не поднялся шум. Но клянусь, скоро приеду сам.

Я сжала губы, не находя слов, и позволила его слуге взять меня под локоть. Мы двинулись к заднему выходу сада, подальше от музыки и света.

Последнее, что я услышала, был голос Кайра:

— Держи её в тени. Она дороже, чем сама корона.

И только тогда я поняла, как сильно меня трясло.

Глава 41

Рей

Я вышел из кабинета .

Слова о стене, о прорыве, о магии врагов гудели в голове, но я слышал их так, будто через толщу воды. Настоящее было не там. Настоящее — там, где она ждёт. Моя девочка. У колонны. С бокалом. С тем взглядом, который способен остановить бурю.

Я шёл быстро, через сад, и вдруг:

— Рей.

Голос. Женский. Тот, который я слишком хорошо знал.

Я обернулся.

Лина.

Высокая, статная, в платье цвета густого вина, с длинными чёрными волосами, уложенными так, что каждый локон выглядел, как оружие. Серые глаза, холодные, как утренний лёд. Когда-то эти глаза мне казались загадочными. Когда-то я тратил ночи, пытаясь утонуть в них.

— Лина, — произнёс я сухо.

— Давненько мы не виделись, — она подошла ближе. Слишком близко. Ладонь мягко скользнула по моему рукаву, вверх к плечу. — Всё такой же. Хищный. Непокорный.

Я напрягся, но не отстранился. Пока.

— Ты изменилась, — сказал я.

Она усмехнулась.

— Только стала красивее. А ты… такой же. Но вот только… — её глаза прищурились, в голосе зазвенела сталь, — я слышала, что ты пришёл сюда не один. С какой-то девчонкой.

Я молчал.

— Странно. Я-то всегда думала, — она наклонилась ближе, её дыхание коснулось моей кожи, — что в итоге ты будешь со мной. Всегда.

— Ты ошиблась, — ответил я.

Она сделала вид, что не услышала. Её пальцы коснулись моей шеи, она наклонилась, шепнула:

— Я скучала. По твоим рукам. По твоей силе. По тому, как ты меня брал. Ты помнишь?

Я помнил. Помнил, как мы теряли друг друга в постели. Помнил, как ночи превращались в сражения, где не было победителей. Помнил, как её тело казалось сладостью, которую нужно проглотить до конца.

И сейчас, вспоминая это, я не чувствовал ничего. Ничего, кроме отвращения к себе тому, который думал, что это и есть жизнь.

— Лина, — сказал я.

Но она не слушала. Она потянулась ближе, и прежде чем я остановил её — её губы коснулись моих.

Поцелуй.

Я позволил миг. Только миг. Чтобы понять. Чтобы сравнить.

И понял.

Пустота. Грязный привкус дешёвого вина, которое прокисло. Вкус липкой привычки. Никакого жара. Никакой искры. Ничего.

Вместо этого во мне вспыхнуло другое:

её

. Моей Виктории. Её дыхание, её вкус, её мягкость, её огонь. Настоящее. Чистое. Моя женщина. Моя девочка.

Я отстранился резко, с таким холодом, что Лина вздрогнула.

— Довольно.

Её глаза расширились.

— Что? Ты… ты серьёзно?

— Серьёзнее некуда. Между нами всё кончено.

— Ты бросаешь меня ради какой-то девчонки? — в её голосе было презрение.

— Ради женщины, — отрезал я. — Настоящей.

Она сжала губы, лицо исказилось.

— Ты с ума сошёл. Она ведь… она ребёнок! Она ничего не умеет! А я… я знаю тебя. Я знаю твой нрав. Я терпела твои тёмные стороны, Рей! Я единственная, кто мог это выдержать!

— Ошибаешься, — сказал я. — Ты не терпела. Ты использовала. Мы оба использовали друг друга, чтобы забыться.

— Она не удержит тебя, — прошипела Лина. — Ты вернёшься. Всегда возвращался.

Я усмехнулся холодно.

— Ты правда думаешь, что я вернусь туда, где только грязь?

Она побледнела.

— У меня есть женщина, ради которой я возвращаюсь домой, — сказал я.

— Ты будешь жалеть… — её голос дрогнул.

— Нет, — я посмотрел прямо ей в глаза.

Я развернулся и пошёл прочь. Каждый шаг вперёд был тяжёлым, но в груди становилось легче.

Я иду туда, где меня ждёт моя девочка.

Я видел перед глазами её лицо. Её смех. Её губы. И с каждым шагом от Лины всё, что было между нами, стиралось, превращалось в пыль.

Зал встретил меня привычным шумом: музыка, смех, шелест платьев, звон бокалов. Но всё это было только фоном. Я искал её.

Глаза скользили по лицам. За окнами, у колонн, возле музыкантов. Я помнил, где она обещала ждать.

«Никуда не отойду», — сказала она.

Но её не было.

Я шагнул глубже в зал, и тут увидел Кайра.

Он стоял, прислонившись к колонне, как будто весь этот бал принадлежал ему. Руки скрещены на груди, подбородок чуть приподнят, губы изогнуты в презрительной ухмылке. Его взгляд встретился с моим — и я прочёл в нём смесь злости, насмешки и какого-то разочарования.

Внутри что-то дёрнулось. Я пошёл к нему. Люди расступались, чувствуя, что сейчас не время попадаться под руку.

— Где Виктория? — спросил я глухо.

— О, вот мы и заговорили, — протянул он. Голос его был тягучим, пропитанным ядом. — Потерял свою девочку? Забавно. Всегда думал, что хищники держат добычу крепко.

— Не тяни, — я сделал шаг ближе, холод пробежал по коже. — Говори.

— А что, если я сначала скажу, кто ты? — он наклонился вперёд, глаза блеснули. — Ничтожество. Мужчина, который позволил какой-то дешёвой кукле прижаться к себе на глазах у всей залы.

Я сжал челюсти.

— Осторожнее, мальчишка.

— Мальчишка? — он рассмеялся сухо, зло. — Мальчишка, который понимает, что такое предательство. В отличие от тебя.

Я шагнул ближе, и воздух между нами стал горячим.

— Я сказал: где она?

— А я говорю: ты её потерял, — резко бросил он. — Она всё видела.

Эти слова ударили сильнее любого клинка.

— …Что? — выдохнул я.

— Она стояла рядом со мной, — продолжал он, давя каждый слог, словно ножом. — И видела, как твоя ... липнет к тебе. Видела, как её руки были на твоей груди. Видела, как её губы коснулись твоих.

Я замер. Всё внутри рухнуло. Перед глазами сразу встал её взгляд. Виктория. Моя девочка. Как она это смотрела? Что она почувствовала?

— Нет, — выдохнул я. — Нет, это не так.

— Ах, не так? — Кайр фыркнул. — Может, ты расскажешь, что это был какой-то стратегический манёвр? Или дипломатия? Или ты просто решил проверить, каково это — предать единственного преданного тебе человека?

— Хватит, — рыкнул я.

— Нет, — он улыбнулся так, что кровь закипела. — Я не замолчу. Потому что её глаза я видел. Они были полны огня и боли. И знаешь что? Она чуть не сгорела прямо там. У неё магия рвалась наружу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я схватил его за ворот и прижал к колонне.

— Где. Она.

Он не дрогнул. Только посмотрел на меня с насмешкой.

— Далеко от тебя.

— Куда ты её увёл?!

— Я спас её, — процедил он. — Пока ты занимался тем, что позорил её. Отправил туда, где она сможет дышать. В Нокт. К моему отцу.

Я зарычал, кулаки горели, вены пульсировали.

— Ты посмел забрать её у меня!

— Я посмел сделать то, что ты не смог, — его глаза вспыхнули. — Ты — причина её боли. Ты — причина её страха. А я стал для неё тем, кто вывел её из этого ада.

Я ударил кулаком в колонну рядом с его головой. Камень треснул, осыпавшись пылью. Люди ахнули, но отпрянули дальше.

— Я верну её, — сказал я низко, каждое слово как приговор. — Верну, и если хоть один волос упадёт с её головы, я сожгу весь твой Нокт и вместе с твоим отцом.

— Попробуй, — прошипел он. — Только сначала подумай: что ты ей скажешь? Как оправдаешься? Она видела всё.

Я смотрел в его глаза, а внутри было пусто. Земля ушла из-под ног. Я не знал, что скажу. Не знал, как объяснить. Потому что слова не могли стереть картину, которую она видела.

— Виктория… — сорвалось с моих губ почти шёпотом.

Я отпустил его, развернулся и пошёл к выходу. Люди расступались, музыка казалась издёвкой.

В груди — только огонь и пепел.

Она видела. Она уехала. Из-за меня.

Глава 42

Меня высадили у ворот.

Замок Нокта был другим. Здесь не было светлых башен и витражей, как в Эстране. Стены — чёрный камень, гладкий, словно застывшая ночь. Огни факелов выхватывали резкие линии окон, тени скользили по аркам, будто жили своей жизнью.

Я шагнула внутрь и вдруг почувствовала, как холодный воздух обнял меня с ног до головы. На ладонях всё ещё плясали огненные искры, пальцы дрожали. Я пыталась их спрятать в складках платья, но знала — это бесполезно. Магия билась, как птица в клетке.

Ко мне вышел мужчина. Я сразу поняла что это отец Кайра.

Высокий, широкоплечий, волосы с серебром на висках, глаза — чёрные, но с тем же блеском насмешки, что и у сына. Улыбка — тонкая, хищная, но в ней не было злобы. Только уверенность и чуть-чуть — игра.

— Ну, здравствуй, огненная, — сказал он. Голос низкий, с тягучим эхом. — Я ждал тебя.

— Ждали? — спросила я тихо.

— Конечно, — усмехнулся он. — Мой мальчишка сообщил. В кои-то веки сделал что-то толковое.

Я моргнула. Они похожи. Настолько, что даже жесты одинаковы: этот наклон головы, этот прищур, эта ухмылка. Ирония судьбы — они оба одновременно и раздражают, и обезоруживают.

— Но… — я посмотрела на свои руки. Пламя вспыхнуло сильнее, пробежало по пальцам.

Он нахмурился, шагнул ближе, накрыл мои ладони своими. Его руки были тёплые, с мозолями, но в движениях — точность. С губ сорвался шёпот заклинания.

Темная магия скользнула, как прохладная вода. И вдруг жар стих. Не исчез, но стал терпимым, как огонь в печи.

Я выдохнула.

— Спасибо.

— Не благодари, — сказал он и отпустил. — Я делал это сотни раз для бойцов, которые теряли контроль. Ты не хуже их. Даже лучше.

И улыбнулся — так же, как его сын.

— Пойдём, — кивнул он. — Не люблю длинные разговоры без чая.

Мы вошли на кухню. Не роскошную — простую. Большой стол, полки с банками, пахло травами и жареным хлебом. Он снял плащ, закатал рукава и сам начал возиться с чайником.

Я смотрела ошарашенно.

— Вы… сами?

— А что? — он приподнял бровь. — Думаешь, чёрные ректора только приказы раздают? Ошибаешься. Настоящая магия в том, чтобы подогреть воду и не взорвать чайник.

Я засмеялась сквозь дрожь. Это был первый смех за весь вечер.

— Вот так-то лучше, — сказал он, насыпая в чашки смесь трав. — А то ходишь, будто тебя сейчас на костёр поведут.

— Почти так и есть, — пробормотала я.

Он облокотился на стол, посмотрел внимательно.

— Послушай. Мужчины — дураки. Особенно твой. Особенно в такие моменты. Но дураки не значит предатели.

Я замерла. Он знал. Конечно, знал.

— Он… — я запнулась. — Он позволил ей…

— Позволил — перебил он. —Но почему? Нужно узнать. А ты увидела — и сделала выводы.

Я отвернулась, горло сжалось.

— Мне больно.

— Знаю, — мягче сказал он.

И тут в кухню вошла женщина.

Совсем не такая, какой я ожидала увидеть жену темного. Светлая. В прямом смысле. Волосы цвета пшеницы, глаза голубые, улыбка — теплее любого камина. Она подошла прямо к нему, легко коснулась его плеча и поцеловала в щёку.

— Ты опять пугаешь всех вокруг? — сказала она, и её голос был мягче шёлка.

— Я? — он изобразил невинность. — Я её спасаю.

Она повернулась ко мне, улыбнулась и обняла так, что я растаяла.

— Добро пожаловать, милая. Если что, можешь ничего не рассказывать, мы уже всё знаем.

— Всё? — я смутилась.

— Всё, — она кивнула. — Мужчины всегда делают глупости. Но это не значит, что они нас не любят. Просто нужно давать им скидку.

Я рассмеялась сквозь слёзы.

— Видишь, — сказал ректор. — Вот поэтому я её и люблю. Она всегда говорит то, что я думаю.

Она ударила его легонько по плечу.

— Ты никогда так не думаешь, не ври.

Они — разные. Он — тёмный, резкий, с ухмылкой. Она — светлая, мягкая, светится. Но между ними была та самая нить которую не скрыть.

— Извините, не могу не спросить. У вас такие отношения, вы… — прошептала я.

— Да, — сказала она, обняв его крепче. — Мы истинные.

Он кивнул.

— А теперь скажи: ты чувствуешь ? К Рейу?

Я закрыла глаза. Передо мной встал его взгляд. Его руки. Его голос. Его запах. Всё.

— Тогда, милая, — сказала она, — никакая женщина и никакой мужчина уже не нужны. Если это истина, ты всё равно будешь с ним.

Я всхлипнула.

— Я боюсь.

— Бояться — нормально, — сказал ректор. — Но прятаться — глупо.

И тут дверь распахнулась.

— Вот ты где, — сказал знакомый голос.

Кайр.

Он вошёл и оглядел кухню. Увидел меня с чашкой, родителей рядом. Усмехнулся.

— Великолепно. Я везу её сюда, чтобы она отдохнула, а вы уже устроили семейное чаепитие? Может, мне тоже нальете?

— Налей ему, — сказала жена ректора, улыбаясь. — Иначе он нас сожрёт своей язвительностью.

— Не язвительностью, а талантом, — буркнул Кайр, но сел рядом.

Я засмеялась , мне нравилась их семья...

Когда чашка опустела и разговор стих, Кайр поднялся.

— Пойдём, — сказал он. — Пора тебя поселить.

Я встала, сердце сжалось. Замок Нокта казался лабиринтом. Чёрные стены, узкие окна, огни факелов, которые давали не свет, а тени. Я шагала за ним, слыша, как каблуки отбивают ритм по камню.

— Не страшно? — спросил он через плечо.

— Страшно, — честно ответила я.

— Правильно, — ухмыльнулся он. — Только дураки не боятся тьмы.

Я закатила глаза.

— Ты всегда такой язвительный?

— Это врождённое, — сказал он, остановившись и разглядывая меня. — Мы с отцом одинаковы. Только он шутит реже, а я — чаще. И оба одинаково раздражаем людей.

— Поздравляю, — пробормотала я.

Он усмехнулся и пошёл дальше.

Коридоры тянулись, как череда испытаний. Где-то слышались отголоски голосов, но всё вокруг казалось чужим. Я крепче обняла себя руками, чтобы согреться. Магия внутри снова билась, но слабее — тёмное заклинание отца Кайра ещё держало её.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Знаешь, — заговорил Кайр, — если бы я был на месте отца, я бы сразу отправил тебя в башню для изоляции. Но он решил, что ты заслуживаешь покоя. Видимо, ты ему понравилась.

— А ты? — спросила я тихо.

Он посмотрел на меня внимательно, но в глазах мелькнула улыбка.

— Ты забавная. Но будь спокойна: я не претендую. У меня свои демоны.

Я кивнула. И всё же что-то кольнуло: странное чувство, будто его слова не до конца честны.

Мы остановились перед дверью. Кайр толкнул её, и створка заскрипела.

Комната была просторная, но простая: каменные стены, факелы в железных держателях, широкая кровать с чёрным покрывалом, ковёр на полу и высокое окно, за которым мерцала ночь.

— Вот, — сказал он. — Твоя крепость.

Я прошла внутрь. Провела пальцами по покрывалу, по холодному подоконнику. В груди защемило:

это не Эстран. Это не его покои.

Кайр подошёл ближе, облокотился о стену.

— Не смотри так. Это лучше, чем палатка на границе.

— Я знаю, — шепнула я. — Но всё равно… пусто.

— Пусто будет везде, пока не простишь его, — сказал он спокойно, без насмешки.

Я резко обернулась.

— Ты не понимаешь.

— Думаешь? — он усмехнулся. — Я видел, как ты смотришь на него. Видел, как он сходит с ума от тебя. Хочешь мой совет?

— Нет, — буркнула я.

— Отлично, тогда дам его сам, — ухмыльнулся он. — Мужчины всегда дураки. Так что не спеши ставить крест.

Я стиснула губы.

— Но знаешь, что интересно? — Он прищурился. — Боль — это тоже связь. Она не приходит ниоткуда. Значит, он для тебя больше, чем ошибка.

Я отвернулась, сердце забилось сильнее.

— Отдыхай, огненная, — сказал он мягче. — Тут стены толстые, никто не потревожит. Я поставлю охрану.

— Спасибо, Кайр.

Он задержал взгляд, кивнул и вышел.

Дверь закрылась, и я осталась одна.

Я села на кровать, прижала колени к груди. Слёзы сами потекли по щекам. Перед глазами всё время был он. Его взгляд. Его губы. Его руки. И та женщина, прижавшаяся к нему.

— Почему? — прошептала я.

Комната молчала.

Я легла на бок, завернулась в покрывало. Темнота казалась живой. Но слова жены ректора вернулись в голову:

«Если он твой истинный, никакая другая женщина не нужна. ».

Я закрыла глаза и, засыпая, шепнула:

— Пожалуйста, докажи, что это правда…

Глава 43

Рей

Я вышел из зала — и воздух показался тяжёлым, как перед бурей. Музыка и смех за спиной были издёвкой. Люди, бокалы, золото свечей — всё казалось чужим, ненужным.

Я шёл быстро, почти бегом. В голове крутилось одно:

она уехала

.

Слова Кайра гвоздём вбивались в череп:

«Она всё видела»

. Я до сих пор слышал его насмешливый тон, его ухмылку. Он наслаждался тем, что сказал. Но хуже всего было то, что он сказал правду.

Я видел её глаза в воображении. Виктория. Моя девочка. Как она смотрела, когда…

Я остановился, сжал кулаки до боли.

Чёрт. Чёрт. Чёрт.

Я дал Лине секунду. Всего секунду. Но для Виктории это было предательство.

Я вернулся в свои покои. Сорвал плащ, бросил его на кресло. Налил себе вина, но не сделал ни глотка. Смотрел в бокал — и видел только её. Её смех. Её руки. Её глаза, полные боли.

— Что я сделал… — прошептал я.

Огонь внутри рвался наружу. Я шагал по комнате, как зверь в клетке. Хотелось разбить всё к чёрту. Но я держал себя. Потому что знал: если сорвусь, уже не остановлюсь.

Я сел за стол, активировал артефакт связи. Чёрное стекло загорелось. Внутри вспыхнули силуэты союзных ректоров. Но мне нужен был только один.

— Нокт, — сказал я. Голос мой был низкий, глухой, почти звериный.

Через миг экран вспыхнул. Передо мной возник отец Кайра. Те же глаза, та же ухмылка, только холоднее.

— Ну здравствуй, Рей, — сказал он. — Я ждал, когда ты объявишься.

— Где она? — спросил я сразу.

— У меня, — спокойно ответил он. — В безопасности.

Я сжал зубы.

— Она моя.

— Не поспорю, — его улыбка стала тонкой. — Но знаешь, хищник, иногда добычу нужно оставить в покое. Она ранена. Она злится. Она горит. И если ты сейчас ворвёшься сюда — ты только добьёшь её.

— Я не позволю ей быть далеко от меня, — рыкнул я.

— Тогда докажи ей, что достоин, — сказал он тихо. — Потому что сейчас ты — только причина её боли.

Я замолчал. Его слова были ножом, но я не мог их оспорить.

— Ты её не тронешь, — сказал я.

— Даже не собираюсь, — ухмыльнулся он. — У меня есть любимая жена. И мы — истинные. Мы знаем, что это такое. И мы понимаем вас лучше, чем ты думаешь.

Я замер.

Истинные.

— Ты должен будешь прийти. Но не как начальник академии. Не как воин. Как мужчина, которому есть что сказать женщине. Иначе — ты её потеряешь.

И отключил связь.

В комнате стало тихо. Только моё дыхание и стук сердца.

Я подошёл к окну. Смотрел в ночь. Там, в тьме, был её силуэт. Она была не рядом. И я чувствовал себя пустым.

Я не спал.

Даже не пытался.

Лёгкий свет лампы дрожал, тени по стенам ходили, как стражи. Но всё внутри было пусто. Пусто — потому что её не было рядом.

Я закрыл глаза и почти сразу почувствовал её.

Связь. Тонкая, как нить. Но жгучая, как раскалённое железо. Она тянулась куда-то в ночь, туда, где был Нокт. И я — я всем телом чувствовал её дыхание, её дрожь, её боль.

Я видел её, хотя понимал: это невозможно. Она лежала в другой постели. Но в моей голове это было ясно, будто я смотрел прямо на неё. Её волосы разметались по подушке, губы дрожали во сне. Она ворочалась, сжимала простыню.

Ты чувствуешь меня, девочка?

Я поднялся, прошёл по комнате. Каждый шаг — как рана. Я хотел вырваться отсюда, сорваться, уйти в ночь и добраться до неё хоть босиком. Но я знал: сейчас это только добьёт её.

И всё же я чувствовал, как её огонь колотится. Он рвётся наружу, хочет сжечь всё. Я почти слышал её шёпот:

«почему?»

Сердце кольнуло.

Я подошёл к кровати, сел на край. Положил ладонь на подушку, где недавно спала она. Подушку, пропитанную её запахом. Кожа загорелась, как будто я коснулся её тела.

— Прости, — выдохнул я. — Я дурак. Мужчина, который не удержал мгновение. Но я удержу тебя. Я не отдам.

Я закрыл глаза, и во тьме увидел снова её. Она лежала, и вдруг её пальцы дёрнулись, словно искали мою руку. Я подался вперёд, положил ладонь в пустоту — и на миг показалось, что она коснулась меня в ответ.

Жар прошёл по венам.

Ты моя. Даже если ты злишься. Даже если ненавидишь меня сейчас. Всё равно — моя.

Я лёг на кровать, раскинул руки. И связь тянулась, не отпускала. Она стонала во сне, я слышал. Она шептала что-то — и я чувствовал, что это моё имя.

— Виктория, — прошептал я в темноту.

Ночь тянулась, как вечность. Но даже без сна я не чувствовал себя один. Она была где-то рядом. Её дыхание — в моём сердце. Её слёзы — на моей коже.

Утро пришло — но сна так и не было.

Я лежал, глядя в потолок, считал удары сердца и каждый раз видел только её. Виктория. Девочка, которая ворвалась в мою жизнь, как огонь, и сделала то, чего не смогли ни битвы, ни кровь, ни смерть — сломала мои стены.

Ночь была длинной пыткой. Я чувствовал её через связь, видел во сне и наяву, знал: она где-то далеко, в чужом замке, и думает обо мне. Может, ненавидит, может, плачет. Но всё равно думает.

И когда первый луч скользнул в окно, я понял: хватит.

Что я делаю? Чего жду?

Она моя истина. Я чувствую это каждой клеткой. Я дышу ею. Я боготворю её. Это моя женщина. Моя судьба. И я больше не позволю никому и ничему стоять между нами.

Ждать, оправдываться, прятаться за приказами и правилами? Нет. Я сделаю то, что должен. Я свяжу её с собой. На всю жизнь. И на следующую тоже.

Я встал, подошёл к сейфу в стене. Открыл его старым ключом, тяжёлым, как память. Внутри лежала шкатулка из тёмного дерева.

Я достал её, открыл.

Кольцо.

Тонкий ободок из старого серебра, на нём — узор в виде огня и волка, переплетённых в одно. На свету оно мерцало мягко, будто жило своей жизнью.

Мама дала мне его давно. Сказала:

«Ты узнаешь, когда придёт время. И тогда ты не просто сделаешь предложение. Ты дашь клятву. Ты свяжешь себя с ней — и ни одна сила мира не сможет это разорвать».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я взял кольцо в ладонь. Оно было тёплым. Будто ждало.

— Вика… — прошептал я. — Моя девочка. Моя.

Сжал пальцы. Решение стало камнем внутри меня. Я не отдам её. Не оставлю её в сомнениях. Я сделаю то, что должен был сделать сразу.

Я надел кольцо на шнурок и спрятал под рубахой. Чтобы оно было ближе к сердцу.

Приказы отдавались коротко, чётко. Подготовить лошадей. Составить маршрут. Уведомить ближайший гарнизон, что начальник академии выезжает.

Все удивлённо косились, но никто не смел спрашивать.

Внутри меня бушевал огонь — но впервые за долгое время он не рвался наружу, а слушался. Он знал, ради чего мы идём.

Я сел в седло. Лошадь била копытом, чувствуя моё нетерпение.

Я поднял взгляд на восток, где темнел путь к Нокту. Там была она. Там ждала моя жизнь.

— Я иду за тобой, — сказал я тихо.

И рванул вперёд.

Глава 44

Виктория

Я проснулась медленно, будто из-под воды.

Веки тяжелели, сердце било слишком быстро. Первое, что я почувствовала — пустоту рядом. Пустую постель. И только после — тёплое эхо: будто кто-то сидел здесь всю ночь.

В груди закололо.

Рэй…

Я снова услышала его слова, как будто он шептал их прямо в ухо:

«Прости. Ты моя. Я идиот, но ты — всё».

И сколько бы я ни старалась держаться, внутри всё равно было только одно — я люблю его. До боли, до дрожи, до слёз.

Но боль ещё жгла.

Слишком яркая картина: чужие губы на его.

И всё же… я решила. Я дам ему шанс. Я позволю объясниться. Потому что не дать — значит предать саму себя.

В дверь постучали. Тихо, деликатно.

— Войдите, — сказала я, садясь на кровати и поправляя волосы.

Дверь открылась, и в комнату вошла Селена. Голубые глаза светились теплом, и улыбка будто обнимала сама по себе.

— Доброе утро, милая, — сказала она так, словно знала меня всю жизнь. В руках у неё был поднос: кувшин с водой, кружка и миска каши.

Я невольно улыбнулась.

— Спасибо.

— За что? — она села рядом и поправила уголок подушки. — Я ведь не сделала ещё ничего великого. Хотя сварить кашу без комков — это почти магия. Попробуй.

Я взяла ложку, и каша оказалась неожиданно вкусной. Простая, домашняя.

— Действительно…

— Ну вот, — Селена рассмеялась. — А ты думала, мы тут только проклятиями питаемся?

Я засмеялась в ответ — и смех дался легче, чем я ожидала.

Мы болтали, как будто я вернулась в то время, где у меня могла быть семья. Она спрашивала обо мне, слушала внимательно, иногда делала колкие, но добрые замечания.

— Ты красивая, — вдруг сказала Селена, и я поперхнулась. — Очень. Теперь понятно, почему Рэй так свихнулся на тебе.

Я покраснела и спряталась за кружкой.

— Вы… правда так думаете?

— Я не думаю, я вижу, — подмигнула она. — У мужчин это на лице написано. Особенно у таких упрямых, как он.

Я не выдержала и рассмеялась, а она наклонилась ближе:

— Мужчины вообще все одинаковые. Думают, что сильные и властные. А потом появляется одна девочка, и всё: он уже потерян.

Я опустила глаза, щеки горели.

И вдруг… резкая волна в животе.

— Что-то… не так, — прошептала я, отодвигая миску.

Жар поднялся к горлу. Я вскочила, едва успела добежать до уборной. Меня рвало долго, так, что тело трясло. Слёзы сами текли. Я вцепилась в холодный камень, пытаясь отдышаться.

Когда вернулась в комнату, Селена встревоженно смотрела на меня.

— Виктория?

— Наверное… отравилась, — прошептала я. — Или нервы.

Она нахмурилась.

— Ляг.

— Но…

— Ляг, — сказала она твёрдо, и её голос был не «доброй соседки», а женщины, которая знала слишком много.

Я послушалась. Легла на кровать, прижала руки к животу. Она накрыла мои ладони своими, глаза закрылись, губы зашептали заклинание.

Тепло разлилось по телу. Не огонь — свет. Мягкий, осторожный. Он проникал глубже и глубже, будто искал что-то сокрытое.

И вдруг она замерла. Глаза распахнулись, губы дрогнули в улыбке.

— Виктория… — её голос задрожал, но в нём было счастье. — Ты беременна.

Сердце остановилось.

— Ч… что?

— У тебя внутри новая жизнь, — сказала она уверенно. — Я чувствую её. Маленькое сердце, еле слышное… но оно бьётся.

Я села, прижала ладони к животу.

— Нет… не может быть…

— Может, — мягко кивнула Селена. — Я видела сотни женщин, у меня целительский дар. Поверь, я не ошибаюсь.

И тут всё прорвалось. Слёзы хлынули ручьём. Я закрыла лицо руками, и сквозь рыдания повторяла:

— У меня малыш… у меня малыш…

Селена обняла меня, прижимая к себе, как мать прижимает дочь.

— Поздравляю, милая. Это чудо.

Я рыдала и смеялась одновременно.

В прошлой жизни я была одна. Совсем одна. Никому не нужная сирота. А теперь… теперь во мне билось другое сердце.

— Я буду не одна, — выдохнула я. — Никогда.

Селена гладила мои волосы.

— Ты уже не одна. У тебя есть он, мы. И теперь — ваш малыш.

Я дрожащими пальцами снова коснулась живота.

— Мой малыш…

Кайр

Кофе в Нокте всегда был крепкий, как пощёчина.

Я сидел на кухне, вглядывался в утро за окном и пил уже третую кружку. Горечь не помогала. Мысли всё равно возвращались туда, где она.

Вика.

С первого дня, как я увидел её в кабинете Рэя, она засела у меня в голове. Тогда я думал:

просто забавно

. Но с каждой встречей это «просто» становилось всё тяжелее.

Я пытался разобраться: почему?

Это не страсть. Нет в ней того, что обычно заводит меня в женщинах. Я не представлял её в постели, не хотел её коснуться, не жёгся ревностью.

Она для меня была другой. Другом. Младшей сестрой. Тем, кого хочется защитить, даже если она сама рвётся в бой.

Но почему? Почему я не мог относиться спокойно? Почему каждый раз, когда речь заходила о ней, я чувствовал, что это касается и меня тоже?

Я откинулся на стуле, провёл ладонью по лицу.

Чёрт. Это не давало покоя.

В дверь зазвенела лёгкая мелодия — и в кухню вошла моя мать.

Она напевала какую-то песню, в руках у неё был поднос с чашками. Лёгкая, красивая, живая. Она всегда была такой: могла осветить даже самую тёмную башню.

Я поймал себя на том, что смотрю на неё с улыбкой. Всегда восхищался ею — её умением оставаться нежной рядом с отцом, который был суров, как сама ночь.

— Ну? — она заметила мой взгляд, прищурилась. — Что у тебя с лицом?

— С каким лицом? — сделал я равнодушный вид.

— Слишком серьёзным для утра, — усмехнулась она, садясь рядом. — Ты хмуришься, как твой отец, когда у него кончилось вино. Что случилось, сын?

— Ничего, — отмахнулся я. — Всё в порядке.

Она фыркнула.

— Кайр. Я твоя мать. Я чувствую, когда с тобой что-то не так.

Я вздохнул.

— Мам… это глупо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Всё самое важное в жизни кажется глупым, — улыбнулась она мягко. — Говори.

Я молчал ещё миг, но её взгляд прожигал меня до костей. Взгляд женщины, которая видела меня насквозь с самого детства.

— Это Вика, — сказал я тихо.

Губы Селены дрогнули в улыбке.

— Конечно, она.

Я сжал кулаки.

— Ц.... Мам! Не так, как ты думаешь! Я не хочу её как женщину. Не тянет… не в этом плане. Но всё, что связано с ней, слишком важно для меня. Любое её слово, любое движение — будто касается и меня тоже. Я… я не понимаю. Это сжирает меня изнутри.

Она слушала молча, долго. В её глазах отражалась ночь и что-то ещё — понимание.

— Что? — спросил я, напрягшись. — Ты что-то знаешь.

Она улыбнулась шире.

— Мам! — я резко подался вперёд. — Что? Почему ты смотришь так?

— Это тайна, — протянула она.

— Какая тайна? — я почти рыкнул. — Не издевайся.

Она положила ладонь мне на руку.

— Ты должен поклясться, сын. Никому. Даже ей. Пока.

Я встретил её взгляд и понял: серьёзно.

— Клянусь.

Она кивнула. Сделала вдох и сказала:

— Виктория беременна.

Мир вокруг будто рухнул и выстроился заново.

Я замер. Слова эхом били в череп:

беременна… беременна…

Она посмотрела прямо мне в глаза:

— И ты чувствуешь её так остро, потому что, скорее всего, она носит твою истинную. Ту, что предназначена тебе. Твою будущую любовь.

Я откинулся на спинку стула. Сердце билось, как в бою.

Моя истинная… ребёнок Виктории…

Я не знал, что чувствую. Всё сразу: радость, ужас, трепет, ответственность. Я впервые понял, что это значит — связаны до конца. Не с ней. С её ребёнком.

— Мама… — выдохнул я. — Ты уверена?

—Даже обидно... Сын. Я никогда не ошибалась в таком, — улыбнулась она. — Ты защищаешь её не просто так. Ты защищаешь свою судьбу.

Я закрыл лицо руками и впервые за долгое время рассмеялся и выругался одновременно.

— Чёрт.

Теперь я понимал. Теперь всё имело смысл.

И всё стало ещё сложнее.

Глава 45

Виктория

Я стояла перед зеркалом, босая, с распущенными волосами. Серебро стекла отражало меня так, словно впервые. Я смотрела и не верила.

Обняла живот обеими руками. Пальцы дрожали.

— Ты здесь, — прошептала я. — Маленький. Настоящий.

Мир будто стал другим. Даже дыхание. Даже мысли. Вчера я была одна, а сегодня — нет. Никогда больше не буду одна.

Я долго вглядывалась в своё отражение, словно ждала, что что-то изменится. Что вот прямо сейчас увижу круглость там, где ещё ровная линия. Но пока только моё лицо — растерянное и счастливое. Глаза — блестящие, покрасневшие от слёз. Улыбка — странная, будто не моя.

Я прижала ладони к животу и заплакала снова, но уже тихо. От счастья.

Оделась . Волосы сначала собрала, потом распустила, потом снова собрала. В итоге оставила свободными. Хотелось… лёгкости.

Подошла к окну. Утро было яркое, свежее. В воздухе висел аромат травы, цветов и росы. Даже в Нокте солнце умело пробиваться сквозь тьму, и это утро было почти волшебным.

Я не выдержала. Решила выйти. Мне нужно было идти. Дышать. Чувствовать жизнь.

Сад встретил прохладой камня и запахом пряных растений. Я шла по дорожке, слушала щебет птиц, и сердце билось ровнее.

А потом услышала звонкий смех. За воротами.

Я подошла ближе и увидела детей. Человек десять. Мальчики и девочки гоняли мяч, смеялись, визжали. Настолько искренне, что я не удержалась.

— Можно с вами? — крикнула я.

Они замерли на секунду, переглянулись. А потом девочка лет восьми радостно закричала:

— Давай!

И я побежала к ним. Смех сорвался сам собой, лёгкий и звонкий, как давно забытый звук. Я ловила мяч, отбивала, поддразнивала малышей. Смеялась так, что щеки горели.

Они принимали меня сразу, без вопросов. Дети всегда чувствуют.

Счастье длилось недолго.

Один мальчик замахнулся сильнее, чем хотел, и мяч улетел к дороге. Высокий бросок, точно к проезжей части.

— Я достану! — закричала маленькая девочка и кинулась за ним.

Я подняла голову и услышала топот. Копыта. Сначала далёкие, потом всё громче. Гул колёс.

Повозка. Большая. Быстрая.

Мяч ударился о землю прямо под ноги лошади. Девочка бежала, протянув руки.

— Нет! — закричала я.

Мир замедлился. Я бросилась вперёд. Земля скользила под ногами. В ушах бил только грохот сердца.

Я успела. Схватила девочку, рванула к себе и повалилась на траву. В ту же секунду лошади встали на дыбы, зафыркали, колёса скрежетнули, повозка встала.

Дети завизжали. Девочка вцепилась в меня, прижавшись, дрожала всем телом. Я гладила её по волосам:

— Всё хорошо. Всё… хорошо.

Дверь повозки распахнулась.

Я подняла глаза — и сердце ушло в пятки.

Барон.

Он стоял на подножке. Высокий, в тёмном камзоле, лицо самодовольное, глаза блестели. Его губы искривились в улыбке.

— Викторина… — протянул он. Голос был низкий, довольный. — Какая неожиданность.

Я поднялась, держа девочку за плечи.

— Моя невеста. Моя добыча.

— Я не твоя! — выдохнула я, крепче обняв девочку. — Никогда.

Он спрыгнул на землю. Легко, быстро, как хищник. Его сапоги мягко ударились о траву, и он оказался слишком близко.

— О, это чудо, — сказал он. — Я ехал сюда к Тёмному. Хотел просить его поддержки, чтобы тебя найти. А ты сама вышла. Одна. Без Рэя. Без охраны. Подарок судьбы.

Я отступила на шаг.

— Не смей прикасаться!

— Поздно, — он ухмыльнулся. — Ты моя.

Он рванулся вперёд быстрее, чем я ожидала. Его рука схватила мою. Пальцы холодные, сильные, будто железные.

Я попыталась вырваться, но он впился в запястье так, что кожа побелела.

— Пусти! — закричала я.

Он прижал меня к себе, наклонился к самому уху.

— Нет. Ты слишком долго от меня бегала.

Вторая его ладонь легла на мой висок. Холод. Магия. Она врезалась в голову, глухая, липкая.

— Ты моя, — прошептал он.

Дети кричали. Девочка плакала у меня за спиной. Мир качнулся. Последнее, что я увидела — испуганные лица малышей и его мерзкую ухмылку.

Потом всё поглотила тьма.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 46

Рей

Ворота Нокта поднялись медленно, с гулом, как будто сама тьма нехотя впустила меня внутрь. Замок встречал мраком и тяжестью. Чёрные башни, камень, пропитанный магией, — здесь каждая трещина жила своей жизнью.

Я шагал по двору сам. Без свиты, без оружия наготове — я был оружием. Каждая жилка внутри гудела только одной мыслью:

она здесь. Я заберу её

.

Двери зала открылись сами, как будто меня ждали.

На возвышении стоял Мавр. Чёрный камзол, серебро в волосах, глаза — холодные, как бездна. В них отражалась ночь и власть.

Рядом — Кайр. Спокойный, прямой, но я видел: напряжение у него в плечах, в пальцах, в челюсти.

— Рей, — голос Мавра раскатился по залу низким басом.

Я кивнул.

— Я приехал за своей девочкой. За Викторией.

Тишина. Селена, стоявшая в тени колонны, подняла глаза на мужа — и я заметил в её взгляде мягкую печаль.

— Виктория пришла к нам сама, — ответил Мавр. — Но ты прав, мы знали, что ты рано или поздно появишься.

Я шагнул вперёд.

— Она моя женщина. И я заберу её. Мне нужно с ней говорить. Мне нужно объясниться.

Мавр чуть склонил голову, словно оценивая вес моих слов.

— Объясниться… — протянул он. — Сначала объяснись с самим собой.

Я стиснул зубы.

— Я пришёл не за уроками, а за ней.

В это время я поймал взгляд Кайра. Обычно он смотрел с ухмылкой, с наглой усмешкой, с вызовом. Но сейчас… нет. В его глазах не было ни издёвки, ни высокомерия. Он смотрел иначе. С ожиданием. С каким-то странным теплом.

Меня это сбило.

— Что? — резко спросил я.

Он отвёл глаза.

— Ничего.

— Не ври, — процедил я.

Он открыл рот, но Мавр остановил его жестом.

— Слуги, приведите Викторию.

Трое кивнули и вышли из зала.

Я ходил взад-вперёд, кулаки чесались, мысли рвались наружу. Хотелось просто сорвать двери и самому обыскать весь замок.

Прошла минута. Две. Слуги не возвращались.

Наконец вошёл один — бледный, как мрамор. За ним Селена.

— Господин, — голос дрожал. — Виктории нет. Мы обыскали покои, сад, кухню. Её нигде нет.

Я почувствовал, как холод скользнул по спине.

— Что значит — «нет»? — рыкнул я, шагнув ближе.

Селена встретила мой взгляд.

— Мы не нашли её.

Мавр нахмурился.

В этот момент в зал ворвалась стража.

— Господин! Дети у ворот. Они плачут и просят аудиенции. Уже давно. Говорят, что видели что-то важное.

— Ведите их, — приказал Мавр.

Двери распахнулись. В зал ввели группу детей. Заплаканные, дрожащие. Они сбились в кучу, но одна девочка вырвалась вперёд. Глаза красные от слёз.

—Из замка к нам вышла девушка. Она… — голос её дрожал, но слова рвались наружу. — Она вышла к нам… красивая, добрая! Она играла с нами! Мы смеялись!

Моё сердце рвалось наружу.

— Дальше, — сказал я, сдерживая рык.

Девочка всхлипнула.

— Мяч улетел… я побежала за ним… лошадь… почти… почти растоптала… она меня спасла! Она вытащила меня!

— А потом? — мой голос был низким, опасным.

Девочка заплакала сильнее.

— Карета… большой дядя… он… он схватил её! Он ударил её! Магией! Она упала! Он увёз её!

Зал замер.

Я стоял и чувствовал, как во мне что-то ломается. В груди рвался огонь. Зрение застилало красным. Я знал. Я чувствовал.

— Кто? — рыкнул я.

Девочка всхлипнула, но прошептала:

— Она назвала его.... Барон…

Колонны дрогнули от моего рёва. Огонь поднялся в крови.

— Он … — я рычал, сжимая кулаки до крови. — Он похитил мою девочку! Я разорву его! Я сотру его до пепла!

И вдруг рядом заговорил другой голос.

Кайр.

— Я тоже, — сказал он. Тихо, но в голосе было железо.

Я повернулся к нему. Его глаза горели. Но не насмешкой. Не злостью на меня. Там была ярость. Чистая.

— Ты? — прорычал я.

— Да, — он шагнул ближе. — Потому что от нее зависит моё будущее... Я это чувствую.

Его слова ударили, как молния.

Я смотрел на него — и понял. Он не лгал. Он тоже горел. Он чувствовал то, что чувствовал я.

— Мы оба потеряли её, — сказал он. — И оба вернём.

Моё сердце разрывалось. Я сжал кулаки, глядя в его глаза.

— Я уничтожу барона.

— Я тоже, — процедил он. — И если придётся, я сожгу весь его род.

Мы стояли рядом. Враги. И в то же время — связаны не понятным для меня образом.

Мавр поднялся, его голос раскатился по залу:

— Тогда идите и верните её. Но знайте: барон играет не один. Это пахнет войной.

Я знал только одно: барон сделал самую роковую ошибку в своей жизни.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 47

Рей

Дети ещё не успели выйти из зала, а я уже знал: сидеть больше не могу.

Она там. В руках у этого ублюдка. И каждый лишний вздох, пока я топчусь на месте, — лишний шанс, что он коснётся её.

Я вышел во двор быстрым шагом. Камень под сапогами стучал, будто бил молот по наковальне. Стража у конюшен расступилась, не задавая вопросов. Они видели меня раньше в таком состоянии и знали: лучше не мешать.

Я толкнул ворота конюшни. Запах сена, горячего железа и пота.

Мой жеребец мотнул головой, будто уже чувствовал, что мы идём в бой.

— Тише, — пробормотал я, проводя рукой по шее. — Сейчас, брат. Скоро.

Заседлал быстро, каждое движение — как отточенный приём. Плащ — на плечо, меч — к седлу, амулеты — за пазуху. Внутри было ровно одно:

вперёд

.

Сзади раздался знакомый смешок.

— Ну что, начальник, опять спасаешь мир? — Кайр вёл своего ворона-чёрного коня, гладя по морде. Животное было такое же, как хозяин: смотрело на всех, как на пустоту.

— Мир мне не нужен, — ответил я, затягивая подпругу. — Нужна она.

Кайр кивнул, и на миг его ухмылка исчезла.

— Вот это звучит хорошо.

Мы вывели коней во двор. Ночь уже опустилась на Нокт — густая, как вино. Факелы у ворот трещали, ветер гнал тень по стенам.

— Ты же понимаешь, — сказал Кайр, поправляя поводья, — это не просто наезд. Ты идёшь сжечь дом барона дотла.

— Я иду вернуть её. — Я поднял взгляд. — Всё остальное сгорит само.

Он ухмыльнулся снова.

— Вот за это я тебя и люблю. Ты прост. Как огонь.

— А ты?

— А я — тень. Я сдержу остальное, пока ты жжёшь. Нормальный тандем.

Я не стал отвечать. Просто сел в седло. Конь рванулся, будто ждал этого целый день.

Мы выехали через ворота. Ночная дорога встретила нас сыростью и тишиной. Лес шептал, болота пахли гнилью. Где-то вдали ухнул филин. Всё казалось слишком мирным для того, что творилось в моей груди.

— Скажи, Рей, — Кайр догнал меня, его голос звучал лениво, как будто мы ехали на охоту. — Что ты с ним сделаешь? С бароном.

— Убью.

— Хм. Просто?

— Медленно, — добавил я.

Он усмехнулся.

— Я надеялся, что ты так скажешь.

Некоторое время мы ехали молча. Только стук копыт и дыхание лошадей. Я смотрел вперёд, в темноту, и внутри меня клокотал жар. Я видел её лицо, её глаза, то, как она смотрела на меня, когда говорила «люблю».

И видел — его руки. Его улыбку. Его грязные слова.

Кайр кашлянул, вырвав меня из мыслей.

— Слушай, а она правда твоя истинная...? или ты еще не ...

— Я уже давно всё понял. — Я сжал поводья так, что кожа скрипнула. — Она — моя. И точка.

Он посмотрел на меня боком.

— Тогда держись за это. Впереди, будет грязь. И кровь. И очень много огня.

— Огня хватит, — сказал я. — У меня его вечно в избытке.

Мы переглянулись. И оба знали: эта дорога — не просто к поместью барона. Эта дорога — точка невозврата.

Поместье барона вырастало из темноты, как гнилая кость из земли. Башни подсвечены факелами, ворота украшены гербами, а на стенах — слишком много вооружённых морд.

Парадная показуха.

Я видел одно: за этими стенами — она.

Мы с Кайром остановились перед воротами. Стража подняла факелы, и ворота медленно распахнулись. Изнутри вышли трое: сам барон, магистрат с красной печатью на груди и какой-то сухой старикашка с папкой — наверняка советник.

Барон расплылся в улыбке. Узкая, мерзкая.

— Господин ректор, — протянул он сладко, — и сын Нокта. Какая честь. Какая… компания.

Я спешился. Седло скрипнуло.

— Отдай её.

— Ах, вот как, — он развёл руками. — Без приветствий, без вежливости. Ну ладно. Давайте по закону. — Он кивнул старому, и тот раскрыл папку.

Советник откашлялся:

— Имеется договорённость о браке между господином бароном и госпожой Викториной Аренской. Подтверждено подписью её опекуна — мачехи. Справка магистрата о вступлении договора в силу. Предварительная помолвка публично объявлена…

Кайр усмехнулся, перебил:

— Ты слушаешь сам себя, старик? Эта «договорённость» стоит меньше, чем та пергаментная труха, на которой её писали.

Старик возмутился, но барон поднял руку:

— Тише. Пусть мальчик тени тявкнет, если ему хочется. Закон всё равно не на вашей стороне.

Я шагнул вперёд.

— Закон? — тихо повторил я. — Устав Союзных Академий. Параграф девять точка три. «О предоставлении убежища при угрозе внешнего насилия и принуждения». Виктория — курсант моей академии. Под моей защитой.

Барон засмеялся, сухо, мерзко:

— Под твоей защитой? Где же она? Почему её нет рядом с тобой? Потому что она уже здесь. Со мной.

Я сжал кулаки.

— Веди её. Сейчас.

— Нет, — барон улыбнулся шире. — Она — моя невеста. И у меня есть подписи. Печати. Всё официально.

Кайр посмотрел на него лениво, но в глазах блеснул лёд.

— Ты понимаешь, что бумажки не помогут, когда твои башни рухнут?

— Угрозы? — барон вскинул подбородок. — На моей земле?

— Предупреждения, — ответил я. — Последний раз.

Магистрат вмешался, суетясь:

— Господа, ну нельзя же вот так… законные документы… госпожа Викторина признана неустойчивой… есть заключение целителя… опекун вправе был заключить помолвку…

— Сожги эти бумаги, — сказал я. Голос мой хрипел от сдерживаемого пламени.

Советник поперхнулся:

— Но… это же закон—

— Закон — это я, — шагнул я ближе. — Когда речь идёт о моей женщине.

Барон перестал улыбаться. Его глаза прищурились, стали холодными.

— Она уже смирилась, знаешь ли. Такая мягкая… такая впечатлительная. Сладенькая....

Мир щёлкнул внутри меня. Я почти слышал, как огонь рвётся наружу.

Но Кайр положил ладонь на рукоять своего кинжала и сказал спокойно:

— Слишком много слов, барон. И слишком мало ума.

Барон взмахнул рукой.

На стенах вспыхнули руны. Щиты, купола, арбалеты — всё сразу. Советник распахнул папку, магистрат выкрикнул заклинание замыкания. Поместье обернулось в стальной кокон.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я посмотрел на Кайра. Он усмехнулся уголком губ.

— Ну что, начальник? Пора?

Я кивнул.

— Сожжём всё.

Он вытянул чёрный камень, провернул его в пальцах. Тень опустилась куполом, приглушая звуки и обрезая связь снаружи.

Я поднял ладонь. Огонь ударил в землю, пошёл по балкам, по соломе, по сухим стенам.

Кайр шепнул, и тьма потянулась к башням, глотая их свет.

Барон выругался и отступил.

— Вы с ума сошли! Это же официально! Закон! Совет!

— Пепел, — ответил я. — Вот твой закон.

Кайр добавил, усмехаясь:

— И твой совет тоже станет углём.

Пламя уже рычало. Поместье задыхалось, руны трещали, щиты рушились один за другим.

И я чувствовал её — за камнем, внизу. Моя девочка. Мой огонь.

Глава 48

Рей

Поместье дышало огнём.

Мой огонь шёл в жилы стен, жрал балки, топил крыши. Воздух уже был горяч, как кузня.

Кайр держал верх. Его тьма закрыла башни, вырвала стрелков из бойниц и швыряла их вниз, как куклы. Он не шутил. Ни одной ухмылки. Только холод.

Я шёл вперёд. Каждый шаг — гулкий, каждый вдох — с привкусом золы.

Она здесь.

Барон рвался, метался.

— Безумцы! Вы же погубите всех! Совет! Женщины! Дети!

— Их выведут, — бросил Кайр. Его волки из тени уже гнали женщин и детей к восточному ходу. — Мы пришли за ней.

Барон сжал кулаки. На ладони вспыхнула чёрная кость.

— Она моя! По праву! По закону!

Я шагнул ближе.

— Она моя. По крови. По истине.

Он метнул кость. Я встретил её искрой. Взрыв — пустота, потом жар. Кость рассыпалась, как гниль.

Он рванулся клинком — низом, по сухожилиям. Я сбил. Второй удар — выше, в горло. Щит встал сам. Его сталь скользнула по моему жару, как по камню.

— Ты сломаешь её, — прошипел он. — Ты же весь огонь. Ты жжёшь всё, что трогаешь.

— Не её, — сказал я. — Никогда.

Я ударил. Огонь вошёл в его броню, как вода в трещины. Металл распух, кожа загорелась. Барон взвыл, но держался.

— Совет узнает! Ты преступник!

— Совет услышит пепел, — рыкнул я.

Кайр шагнул из тени рядом, кинжал — в горло магистрата. Один рывок — и тот упал. Советник попытался выкрикнуть заклятие, но тьма сомкнула ему рот.

— Тихо, дед, — холодно сказал Кайр. — Твои бумаги никто читать не будет.

Барон остался один. Его глаза метались, он отступал.

— Она будет моей! Она обязана!

Я шагнул вперёд.

— Ты мёртв.

Его последний амулет вспыхнул — «отложенный прыжок». Я бросил «скобу жара» — и амулет треснул. Он понял, что конец. Его взгляд стал звериным.

— Она сломается сама! Ты увидишь!

— Замолчи, — сказал я.

Я поднял руку. Огонь собрался в ладони. Барон закричал, но крик утонул в жаре.

Мой огонь вошёл в него и выжег всё — плоть, кости, голос. Он осыпался пеплом, как сухой уголь.

Тишина. Только треск пламени.

Кайр посмотрел на меня.

— Ну и? Легче?

Я покачал головой.

— Нет. Пока не найду её — нет.

Мы пошли дальше. Подвал ждал.

Камни подвала были горячими, как уголья. Пахло дымом, мышами, старой водой.

Но сквозь всё это я слышал

её

.

Тонкий запах кожи, трав, её дыхание.

Я рвал замки, металл стекал с дверей, как воск. Каждый шаг был тяжёлым, но я шёл — не думая, только чувствуя.

Кайр шёл рядом. Его тени ползли по стенам, глушили стоны умирающих стражей.

— Ты горишь, — сказал он негромко.

— Да.

— И не остановишься?

— Нет. Пока она не со мной.

Он хмыкнул.

— В первый раз вижу, чтобы огонь слушался не хозяина, а женщину. Она — твой поводырь.

— Она — моё всё, — ответил я и не повернул головы.

Мы вышли в длинный коридор. В конце — дверь. Толстая, железная. Я приложил ладонь — и услышал. Сердце. Её. Тихое, но было.

Я вдохнул, и мир сузился до этого стука.

— Здесь, — сказал я.

— Я чую, — Кайр кивнул. Его глаза блеснули темнотой. — Держи себя в руках, Рей. Если рухнешь — не доберёшься.

— Не рухну, — отрезал я.

Я ударил. Замок распух, железо застонало. Второй раз — металл потёк. Третий — дверь рухнула внутрь.

И я увидел.

Она лежала на камне, связанная, в серой ткани. Лицо бледное, губы сухие. Глаза закрыты.

На секунду у меня остановилось сердце.

— Вика… — выдохнул я.

Я бросился к ней. Пламя вокруг било по стенам, но её оно не тронуло. Мой огонь обходил её, как вода обходит камень. Весь подвал горел, а вокруг неё лежал холодный круг, чистый, нетронутый.

Я опустился на колени, сорвал верёвки. Её руки дрожали, кожа в следах от пут. Я коснулся её щёки — тёплая. Живая.

Грудь поднялась, и я услышал её дыхание. Слабое, но ровное.

— Она жива, — сказал я, хотя голос мой был хриплый, как у зверя. — Она жива.

Кайр встал за спиной, посмотрел сверху.

— Интересненько... твой огонь понимает, кто она. Он жгет всё. Но не её.

Я поднял её на руки. Лёгкая, слишком лёгкая. Прижал к груди.

И внутри меня всё сжалось: ярость, вина, любовь. Всё сразу.

— Ты как? — спросил Кайр.

— Пока не дышит полной грудью в моих руках — никак.

— Ты сжёг барона. Ты выжег его дом. Но себя — не выжги, Рей.

Я посмотрел на него.

— Если бы я пришёл позже…

— Но ты пришёл вовремя. — Он положил ладонь мне на плечо.

Я поднялся с ней на руках. Камень под ногами трескал, стены падали. Пламя рычало, но отступало перед нами.

Она шевельнулась, тихо простонала. Моё сердце ударило больнее любого клинка.

— Тише, девочка, — прошептал я. — Я здесь. Ты со мной.

Кайр шёл рядом, тени держали потолок, чтобы не рухнул на нас.

— Поспеши, — сказал он тихо. — Я могу держать, но недолго.

Я кивнул. Каждый шаг был тяжёлым, но лёгким одновременно: потому что она — у меня в руках.

Мы вышли в ночь. Поместье горело, как костёр. Люди орали, руны рушились, башни падали. Всё превращалось в пепел.

Я посмотрел на неё — бледная, но живая. Моя.

И сказал шёпотом, почти себе:

— Пока я жив, никто больше не коснётся тебя. Никогда.

Огонь за спиной трещал и гудел, как пламя кузницы, но я уже не слышал.

Я слышал только её дыхание. Слабое, сбивчивое. Каждую секунду оно могло оборваться — и это рвало меня сильнее, чем любая рана.

Я держал её на руках, шаг за шагом выходя из дыма. Она была лёгкой, будто сама ночь вынесла мне на ладонях утро, которое можно потерять, если зажмуриться.

— Вика… — прошептал я так тихо, будто боялся её разбудить. — Ты не должна была страдать. Не от этих тварей. Не от меня.

Слова резали горло. Я никогда не извинялся. Ни перед кем. Но сейчас… у меня не осталось другого.

Кайр шагал рядом. Его тени скользили по земле, гасили угли, чтобы мои сапоги не подожгли дорогу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я остановился у коня. Мой «жар-пегас» фыркнул, почуяв её запах, будто понял, кто теперь будет его хозяйкой тоже.

Посмотрел на руки — мои ладони были закопчены, обожжены, но я держал её так, словно она сделана из стекла.

— Потерпи ещё чуть-чуть, девочка, — шепнул я. — Я довезу тебя.

Осторожно поднялся в седло, посадил её на себя. Она обмякла, её голова легла мне на плечо. Я подтянул её к груди, укрыл своим плащом.

И только тогда понял, что руки дрожат.

— Рей, — Кайр сел на своего коня и посмотрел прямо в меня. — Ты слишком тих. Это пугает.

— Я… — я замолчал. Горло стянуло. — Я не имел права на всё это. Ни на слёзы в её глазах. Ни на этот страх.

Я сжал её ближе.

— Она моя истинная. А я… — я замкнул зубы, едва не застонал. — Я ведь сам чуть её не потерял.

— Вот и учись, — Кайр подался вперёд. Его голос стал серьёзным, почти братским.

Я встретил его взгляд.

— Я думал, что смогу всё контролировать. Но когда её забрали… я понял, что без неё я — пустой. Я готов был сгореть в этом чёртовом доме, лишь бы она дышала.

Я наклонился к её виску, поцеловал. Губы обожгло, как огнём.

— Прости меня, девочка, — прошептал я. — Я обещал защищать, а снова подвёл.

Конь тронулся. Дорога уходила вперёд — сквозь ночной лес, пахнущий смолой и гарью. Я держал её на руках, и каждый шаг лошади был для меня клятвой:

довезти, уберечь, искупить

.

Кайр ехал рядом, тени плясали по его плечам.

— Ты знаешь, — сказал он после долгой паузы, — я редко завидую. Но сейчас…

— Я не заслужил её, — выдохнул я.

— Это не тебе решать, — отрезал он. — Она выбрала. Она спасла тебя. Значит, твоё дело — не сомневаться.

Я снова посмотрел на неё. Волосы прилипли к щеке, губы чуть приоткрылись.

— Я не позволю никому больше коснуться тебя, — сказал я, будто она могла слышать. — Даже мне придётся учиться быть бережным. Но я буду. Ради тебя.

Она шевельнулась. Тихий стон сорвался с её губ. Моё сердце ухнуло вниз.

— Тише, — прошептал я, прижимая её ближе. — Не открывай глаза. Ещё не время. Я довезу тебя домой.

Мы мчали в ночь. Лес был тёмным, но мой огонь освещал путь.

Ночь сменилась серым утром, когда башни Академии выросли из тумана.

Лошади были в пене, мы с Кайром — в копоти, но я не чувствовал усталости. Только её вес в моих руках. Лёгкий, страшно лёгкий.

Ворота распахнулись, караул уже ждал. Никто не задавал вопросов. Вид у меня был такой, что спрашивать — себе дороже.

— Лазарет, — бросил я.

Слуги и ученики расступились.

Я спешился, всё ещё держа её. Она даже не шелохнулась. Голова уткнулась в мою грудь, ресницы дрожали, но не поднимались.

Я поднял взгляд — и никто не посмел предложить мне помощь.

— Я сам, — рыкнул я, когда один из дежурных протянул руки. — Отойди.

Кайр шагал рядом, как тень.

— Держи себя в руках, — бросил он вполголоса. — Ты не один её спасаешь.

Мы вошли в лазарет. Запах трав, мела, горячего вина. Эдан поднялся с места — глаза расширились.

— Рей… что случилось?

— Потом, — отрезал я. — Смотри её.

Я уложил Викторию на широкую постель. Но руку с её пальцев не убрал.

Эдан наклонился, начал осматривать. Я почувствовал, как внутри всё скрутило: каждый его жест был как удар по моей выдержке.

— Осторожнее, — выдавил я.

— Я осторожен, — спокойно ответил он. — Но мне нужно пространство.

Я сжал её ладонь сильнее, но всё-таки отодвинулся на шаг. Только на шаг.

— Я здесь, Вика, — прошептал я. — Слышу тебя. Не смей думать, что одна.

Эдан провёл ладонью над её грудью, глаза засветились слабым светом магии.

— Истощение резерва. Магические путы оставили следы. Но главное — сердце держится ровно. Она борется.

— Конечно борется, — сорвалось у меня. — Она всегда борется.

Кайр усмехнулся в углу.

Я бросил на него взгляд — и промолчал.

Эдан наклонился ближе, проверяя пульс.

— Нужен покой. Тепло. Сон. И твоё пламя рядом, Рей.

Я опустил ладонь ей на плечо. Он лёг вокруг неё мягко, как плед.

Я сел рядом, снова взял её за руку.

Глава 49

Виктория

Темнота отступала медленно, вязко, будто я выныривала из холодной воды.

Первое, что я почувствовала — тепло. Ровное, обволакивающее, сильное. Не огонь костра, не магия — его.

Второе — крепкая ладонь, сжавшая мою руку. Не пускала. Держала так, словно я могла исчезнуть в любой момент.

Я открыла глаза.

Мир расплылся, потом выстроился в чёткие линии. И передо мной — он.

Рей.

Сгоревший, усталый, с тенью под глазами. Но не сломленный. И не отстранённый, как всегда. Его взгляд был другим — тяжёлым, тёплым, и полным боли, которую он не умел скрывать.

— Девочка… — его голос был низким, хриплым, будто сорванным. — Ты со мной?

Я чуть шевельнула пальцами. Он тут же накрыл мою ладонь своей второй рукой, словно боялся, что движение исчезнет.

— Я… жива? — прошептала я.

— Жива, — выдохнул он. — Жива. Потому что я пришёл за тобой.

Он наклонился ближе, его лоб коснулся моего виска. И от этого прикосновения по коже побежали мурашки. Я услышала, как он дышит — часто, неровно, будто ему самому больно.

— Прости, — сказал он. Голос дрогнул. — За всё.

Я моргнула.

— За что?

— За то, что допустил это. За то, что тебя украли прямо у меня из-под носа. За то, что я… — он сжал мою ладонь сильнее, до боли, — что я тогда бил тебя. Что был жесток. Что сделал тебе больно вместо того, чтобы защищать.

— Рей… — я попыталась его остановить, но он не дал.

— Нет, дай сказать. Я всё это время думал, что у меня нет слабостей. Что я — железо и пламя. Но ты… ты стала моей слабостью. И моей силой одновременно. — Он закрыл глаза на миг. — Я боюсь не врагов. Не войн. Я боюсь только одного — что ты уйдёшь от меня.

Я замерла. Слёзы сами выступили на глазах.

— Я не уйду, — прошептала я.

Он открыл глаза. В них полыхал огонь — не ярость, не злость. Жажда. Страх. И любовь.

— Я должен извиниться ещё за одно, — сказал он глухо. — За сад.

Сердце ухнуло вниз.

— Ты… знаешь?

— Знаю. — Он отвёл взгляд, стиснул челюсть. — Ты видела. Как она подошла ко мне. Как целовала. И знаешь, что самое страшное? Я не оттолкнул её сразу. Я позволил. Потому что хотел понять, почему когда-то тянуло к ней. Хотел убедиться, что ничего не осталось. И убедился. — Он резко поднял взгляд. — Когда она коснулась меня, я понял, что чувствую только мерзость. Сравнение с тобой. Ты — чистая, настоящая. Она — пустая оболочка. И я хочу, чтобы ты знала: я не позволил ей ничего. Ни малейшего.

Я смотрела на него и молчала. В груди колотилось сердце.

— Прости, — повторил он. — Прости, что допустил даже миг, когда ты могла подумать, будто я выберу кого-то, кроме тебя. — Он поцеловал мою руку, горячо, почти отчаянно. — У меня нет выбора. Есть только ты.

— Рей… — слёзы текли по щекам. — Я… я испугалась. Я подумала, что ты… что я потеряю тебя.

Он зашептал прямо в мои губы, близко-близко:

— Никогда. Никогда, слышишь? Ты — моя девочка. Моя жизнь. Моё сердце.

Я дрожала, но в этих словах было всё.

Он не отпускал мою руку, его большой палец гладил мою ладонь, будто уговаривал сердце верить.

— Я люблю тебя, — сказал он тихо, но так, что воздух задрожал. — Чёрт, я люблю всё в тебе. Твою смелость, твою дерзость, твоё упрямство. Даже твой огонь, который рвётся наружу. Особенно его.

— А я… — я сглотнула, — я думала, что никогда не услышу это от тебя снова.

— Услышишь столько раз, сколько захочешь. Каждый день. Каждую ночь. Сколько потребуется, чтобы ты поверила.

Он снова прижался ко мне. Его губы касались моего виска, щеки, губ — мягко, нежно, но с той силой, которую он сдерживал.

И я улыбнулась сквозь слёзы.

— Тогда… не отпускай меня.

— Не отпущу, — сказал он.

Рей

Она лежала на постели лазарета, бледная, но живая. Каждое её дыхание я ловил, как собственное. Я сидел рядом, держал её за руку, боясь даже моргнуть — вдруг исчезнет.

Я привык командовать войсками, давить врагов, решать чужие судьбы одним словом. Но сейчас весь мой мир сжался до этого маленького запястья в моей ладони.

И понимал: у меня нет времени. Ни на сомнения, ни на гордость.

Я достал из-под рубахи нитку. На ней висело кольцо. Когда-то я думал, что надену его, если когда-нибудь решу «остепениться». Я смеялся сам над этой идеей. Я не верил. Я не хотел. До неё.

Я сжал металл пальцами, он обжёг кожу.

— Виктория, — сказал я тихо, но так, что воздух дрогнул. — Посмотри на меня.

Её веки дрогнули, глаза открылись. Слабые, но живые. И сразу — в сердце.

— Что? — прошептала она.

Я выдохнул. Впервые в жизни мне было тяжело говорить. Не потому что не знал слов — потому что слишком много чувств.

— Я прожил всю жизнь в стенах. Железных. Каменных. Огненных. Никого туда не пускал. Никого. Но ты… ты вошла. Ты разнесла всё к чёрту. — Я поднёс кольцо. — И теперь я не хочу и не могу без тебя.

Я сделал паузу, чтобы не сорваться, чтобы не прозвучало приказом.

— Будь моей женой. Моей женщиной. Моей единственной. Моей всегда.

Я вложил кольцо ей в ладонь. Её пальцы дрожали. Слёзы блеснули в глазах.

— Рей… — её голос дрогнул. — Ты правда?..

— Я не умею врать в таких вещах, девочка, — сказал я хрипло. — Если я сказал «моя» — значит, до конца.

Она закрыла глаза, прижала кольцо к груди. А потом посмотрела на меня — и улыбнулась сквозь слёзы.

— Да.

Мир, казалось, выдохнул вместе со мной. Я поцеловал её руку, лоб, губы — коротко, но так, что дрожь прошла по всему телу.

— Ты моя жена, — сказал я. — С этого мгновения. Даже если бумаги мы подпишем позже.

Она смеялась и плакала одновременно. И вдруг я заметил, как она прижала ладонь к животу. Слишком осознанно.

— Что? — спросил я резко. — Что с тобой?

Она замялась, но потом подняла на меня взгляд — такой честный, что у меня сердце ухнуло вниз.

— Рей… я беременна.

Тишина стала такой плотной, что я услышал собственный стук сердца.

— Что? — выдохнул я.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я… я узнала. Здесь. — Она кивнула. — Твоя девочка носит твоего ребёнка.

Я замер. На миг — пустота. А потом меня накрыло. Огонь, тьма, радость, страх — всё вместе.

— Чёрт возьми… — я провёл рукой по лицу, потом снова схватил её ладонь. — Чёрт возьми, Вика… Ты серьёзно?

— Да, — её голос дрогнул, но был твёрдым. — У нас будет ребёнок.

Я откинулся назад, зажал лицо ладонями. Смех вырвался сам — грубый, дикий, полный всего сразу.

— Боги, девочка… Я хотел сделать тебя своей женой, а ты уже сделала меня отцом.

Она испуганно замерла.

— Ты… злишься?

Я опустил руки, посмотрел на неё — и впервые в жизни позволил себе улыбнуться открыто, без маски, без льда.

— Злюсь? — я наклонился к ней. — Нет. Я горю. Я взрываюсь. Я… я счастлив так, что это больно.

Я положил ладонь на её живот. Осторожно. Как будто там был весь мир.

— Моё солнце. Моя девочка. Моя жена. И теперь… мать моего ребёнка.

Она заплакала, но это были другие слёзы. Я поцеловал их прямо с её щёк, не давая падать.

— Запомни, Виктория. Теперь я защищаю не только тебя. Я защищаю вас двоих. И если ради тебя я готов был сжечь всё, то ради вас… я построю новый мир.

Она всхлипнула и засмеялась одновременно.

— Ты… ужасный романтик, Рей.

— Я? — я усмехнулся, склонился ближе, поцеловал её в губы. — Я — чудовище. Но теперь твоё чудовище. И чудовище нашего ребёнка.

Глава 50

Кайр

Я не люблю ждать. Ждать — значит терять контроль.

А последние времяя именно этим и занимался: ждал.

Ждал, пока Виктория, эта огненная девчонка, вынашивает в себе новую жизнь.

Ждал, пока её муж, Рей, мой вечно угрюмый и чересчур властный «коллега по огню», перестанет ходить за ней хвостом, будто боится, что она растворится в воздухе.

Ждал, пока сам перестану делать вид, что не чувствую, как внутри меня дергается что-то живое и новое каждый раз, когда я оказываюсь рядом с ней. Точнее — рядом с её животом.

Я уже не мог отрицать. Это было очевидно.

Сегодня я должен был сказать. Хоть это и значило сунуть голову в пасть дракону.

Дверь в кабинет Рея я открыл без стука. Люблю испытывать его терпение — хоть кто-то должен.

Он сидел за столом, как обычно: бумаги ровно, печать рядом, лицо камень. Но в глазах… я видел то, чего раньше не было. Свет. Тепло. Смешно, как этот железный мужик растаял рядом с одной женщиной.

— Ну? — он поднял взгляд, холодный, как лёд. — Что опять, Кайр?

— Расслабься, — я прошёлся к креслу и плюхнулся в него, закинув ногу на ногу. — На этот раз я не пришёл кидать тень на твоё солнце. Пришёл говорить о будущем.

Он нахмурился.

— Конкретнее.

Я втянул воздух. Чёрт, как же ненавижу серьёзные разговоры. Но этот отложить нельзя.

— Ты знаешь, я не умею юлить. — Я посмотрел ему прямо в глаза. — Твоя дочь. Та, что вот-вот появится на свет. Она — моя истинная.

Мир в кабинете будто остановился.

Я услышал, как щёлкнула его челюсть. Его пальцы на столе напряглись так, что перо чуть не треснуло.

— Повтори, — тихо, слишком тихо сказал он.

— Повторяю. — Я даже усмехнулся, хотя внутри скребло. — Девочка, которая родится у вас с Викторией, связана со мной. Истинная связь. Я чувствую её так же отчётливо, как ты чувствуешь свою с Викторией.

Он вскочил. Взгляд стал таким, что нормальный человек уже бы ползал по полу. Но я — не нормальный.

— Ты понимаешь, что несёшь?

— Прекрасно. — Я развёл руками. — Думаешь, я хотел этого? Думаешь, мне в радость знать, что моё будущее зависит от ребёнка твоей жены? Чёрт, Рей, я сам пытался отрицать это. Но эта нить… она крепнет каждый день. И теперь я точно уверен.

Он шагнул ближе, навис надо мной, как гора.

— Если ты только посмеешь…

— Я ничего не посмею, — перебил я резко. — Ей ещё не место в моём мире. Она ребёнок. Но когда придёт её время — связь сама встанет на своё место. Ты не сможешь это остановить. И я — тоже.

Он тяжело дышал, будто сдерживая огонь.

— Это моя дочь.

— И моя пара, — сказал я твёрдо. — Истинность не спрашивает разрешения.

Мы замерли. Я смотрел ему прямо в глаза. Он — мне. В воздухе трещала тишина.

Потом он резко отступил, развернулся к окну.

— Чёрт побери…

Я услышал в его голосе не гнев, а что-то другое. Боль? Страх?

Я встал, подошёл ближе, но на расстоянии.

— Я знаю, что это звучит как предательство. — Мой голос прозвучал тише. — Но пойми: я не враг. Я не заберу у тебя дочь. Я буду ждать. Сколько нужно. И я никогда не причиню ей боли.

Он медленно обернулся. В его глазах горело пламя.

— Если хоть на миг… если хоть на дыхание я увижу, что ты делаешь ей больно — я сотру тебя из этого мира.

— Справедливо, — кивнул я. — Но я дам голову на отсечение: она станет для меня тем, кем Виктория стала для тебя. Единственной.

Мы замолчали.

Он снова сел за стол, провёл ладонью по лицу.

— Дьявол… — пробормотал он. — Дочь ещё не родилась, а у неё уже драма покруче нашей.

Я не удержался, усмехнулся.

— Ну, в кого уродилась? Родители такие, так что ничего удивительного.

Он вскинул на меня глаза — усталые, но не такие мрачные, как минуту назад.

Я подмигнул и добавил:

— Так что привыкай, папаша. У вас с Викторией теперь в семье я. Хотел ты этого или нет.

Я видел, как у него дёрнулся глаз. То ли от желания врезать мне, то ли от того, что он понял: я сказал правду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец