Мара. Волосы силы.

Глава 1.

Глава 1

Нырок в никуда

Тамара всегда смеялась, когда её называли «русалкой без хвоста». Но это была правда: вода была её стихией, её убежищем, её страстью. Она выигрывала школьные и студенческие соревнования, собрала кучу кубков и медалей, но самое важное — каждый раз, когда она ныряла, ей казалось, что мир вокруг стихает, а внутри открывается что-то её собственное.

Вода для неё была больше, чем спорт. Бабушка ещё в детстве говорила:

— Запомни, Тамарочка, вода — это живая сила. Как и земля, воздух и огонь. Кто умеет слушать их, тот никогда не пропадёт.

Мама и папа погибли, когда ей было пять. Авария, которая оставила её сиротой, только укрепила связь с бабушкой. Та не только готовила невероятные пироги с яблоками и травами, но и учила внучку: «Травы лечат не хуже таблеток. Люди забыли об этом, а зря».

Иногда Тамара перечитывала старые мамины медицинские журналы — на полках до сих пор стояли потрёпанные подшивки. Она скучала. Всегда. Но привычка уходить в воду спасала от тоски. Там, под водой, ей никто не мешал вспоминать или мечтать.

---

И вот сегодня, в тёплый летний день, компания друзей вытащила её на пикник. Никаких соревнований, никаких тренировок — просто озеро за городом, еда в пластиковых контейнерах, смех и гитара.

— Тамара, — протянул один из друзей, — спорим, ты не решишься прыгнуть в это болото?

— Болото? — фыркнула она, оглядывая прозрачную воду, в которой отражалось небо. — Да это рай для пловца! С вас потом по мороженому каждому.

Друзья переглянулись: знали, что её лучше не дразнить. Спор для Тамары — это уже вызов.

Она сбросила футболку, осталась в спортивном купальнике и, разогнавшись, красиво нырнула. Вода сомкнулась над головой — прохладная, упругая, как любимое одеяло в детстве.

Но на этот раз что-то пошло не так.

В глубине блеснуло странное свечение. Сначала — как отблеск фонарика. Потом — как гигантская воронка из света, переливающаяся всеми цветами неона: синим, пурпурным, зелёным, золотым.

«Так, стоп, у меня галлюцинации? — мелькнуло в голове. — Ну да, конечно, поныряла в Чернобыльскую зону, молодец, Тамара».

Она хотела всплыть, но течение словно втянуло её. Вода превратилась в вихрь, тянула вниз, закручивала, и сердце ухнуло в пятки.

---

И вдруг — толчок. Её выплюнуло наружу.

Она с шумом вынырнула, захлебнувшись, вцепилась в берег. Руки дрожали, ноги скользили, но ей удалось выбраться на влажную траву.

— Чёрт… — прохрипела она. — Это был самый дурацкий спор в моей жизни…

Она подняла голову — и замерла. Над ней не было привычного голубого неба. Оно светилось нежно-зелёным, будто кто-то пролил акварель в облака. Вдалеке высились странные куполообразные здания, переливающиеся металлом и растительностью одновременно.

И тут… её взгляд упал на волосы. Длинные, тяжёлые, блестящие — они свисали до колен, тёплой волной ложились на плечи.

— Э… минуточку, — пробормотала она, вцепившись в прядь. — Это что, парик? Нет… они настоящие. ЧТО, чёрт возьми, происходит?!

Она потрогала себя за плечи, за грудь, провела ладонями вниз — тело было не совсем её. Гибче, изящнее, сильнее, и… да, «немного другие бёдра».

— Великолепно, — выдохнула Тамара. — Теперь я не просто дурочка, прыгнувшая в озеро на спор. Я… Женщина-Рапунцель-Халк. Без инструкции по применению.

Ветер качнул длинные волосы, и они зашевелились сами, будто откликнулись на её мысль.

И тут же где-то неподалёку послышались шаги и громкие, чужие голоса.

Тамара резко поднялась на ноги.

— Так, отлично, — пробормотала она, собирая волосы в охапку. — Новый мир, новое тело, новая катастрофа. Ну что ж, добро пожаловать, Мара… кто бы ты там ни была.

Она, дрожа, стояла у озера, а к ней спешили странные фигуры — и каждый шаг приближал её к разгадке… или к новой беде.

Ветер шевелил листья неизвестных деревьев — широких, как ладони великана, с прожилками, светящимися зелёным изнутри. Воздух пах морской солью, тёплой глиной и чем-то медовым, будто где-то невидимые пчёлы варили карамель прямо в сотах. Я лежала на берегу и слышала, как вода позади меня лениво шуршит, облизывая камни. Шуршит — и зовёт обратно. «Не дождёшься», — огрызнулась я мысленно и села, отряхивая ладонями колени.

Сеть длинных, тяжёлых волос распласталась вокруг, как тёплое одеяло. Волосы были и не рыжими, и не каштановыми — огонь с корицей, медь с янтарём, и каждая прядь жила своей жизнью: шум воды — они дрогнули; шёпот травы — легонько качнулись; моё удивлённо-паническое «что-что-что?» — и они будто затаили дыхание вместе со мной.

— Спокойно, Тамара, — прошептала я вслух, и голос прозвучал чуть ниже привычного, успокаивающе-шёлковым. — Просто новая вселенная. Просто новая… причёска.

На поверхности воды, совсем рядом, качнулся крошечный серебристый лепесток. Я потянулась, чтобы отодвинуть его, и увидела своё отражение. Вода здесь была как полированное стекло — дрогнула, сложилась и послушно показала меня целиком.

Потому что это была не я.

Лицо — острее, скулы — чётче, глаза — темнее и глубже, словно кто-то вкрутил дополнительную яркость в радужку. Кожа — с лёгким оттенком загара и той здоровой матовости, которую обычно рекламируют дорогостоящие кремы. Губы — пополнее. И да, волосы: эта горная лавина шёлка, тёплая и тяжёлая, струящаяся до колен и дальше, готовая запутаться в траве, в мыслях, в моей старой жизни.

— Шикарно, — выдохнула я. — Кто-то нажал «дополнительные опции» и выдал женскую версию супергероя. Без инструктажа и с подпиской навсегда.

Вода снова дрогнула, и отражение — я-не-я — моргнуло в ответ. Я подняла пряди повыше, чтобы хотя бы освободить голени, и тут ощутила на запястье прохладный металлический обхват. Я не помнила, чтобы у меня был браслет, но он был: тонкая, как живая, металлическая лента, сверкнувшая жидким серебром, мягко затянулась и — щёлк — фиксатор. На внутренней стороне в темноте высветились крошечные значки, будто кто-то зажёг во мне миниатюрный дисплей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«Паспорт, — вспомнила я обрывок своей же недавней мысли. — Банк. Что ещё? Страховка на случай внезапного телесмены?» Браслет тихо вибрировал, как кошка, и от него по руке расползлось спокойное тепло. Я автоматически тронула его пальцем, и символы вспыхнули чуть ярче — спираль, капля, пиктограмма ладони.

— Не трогай! — разрезал воздух голос. Чужой. Женский. Ровный, но в нём был металл, как в клинке.

Я обернулась.

По тропе между лиловыми кустами шли трое. Не просто шли — двигались так, будто земля под ними сама подстраивалась, чтобы ступить было легче и тише. Вели, без сомнения, женщины. Высокие, прямые, в гибких доспехах, похожих на кожу крупных рыб: чешуйчатый блеск уходил в матовую глубину, и там прожилки мягко светились тем же зелёным, что и прожилки на листьях деревьев. Лица — смуглые, будто молоко развели кофе до цвета тёплого песка. Волосы — белые, светящиеся серебром, собранные в высокие узлы; при каждом шаге замедленно колыхались, словно и у них была своя воля. На плечах — гибкие пластины, на запястьях — широкие наручи с встроенными лезвиями, которые — поклялась бы — были не сталью, а чем-то живым.

Сзади держался мужчина — заметно моложе, ещё более бесшумный, и волосы у него тоже были белыми, но короче: ровно до плеч, как правило. В его взгляде не было страха; было ожидание — как будто он делает привычную работу, но в этот раз заказ — особенный.

Я встала. Волосы послушно обвили талию и правое бедро, будто пояс и перевязь. Нос щекотнул запах незнакомой смолы и чего-то пряного — напоминавшего бабушкину сушёную мяту, только сильнее и… умнее? «Умные растения? — мелькнуло абсурдно. — Не хватало мне ещё разговоров с кустами».

— Опоздала, — сказала ведущая с белыми волосами. Её глаза были цвета ночной воды — глубокие, почти чёрные, с серебряными искрами. — Или, наоборот, вернулась раньше. Какой вариант ты выберешь сегодня, Мара?

Сердце выстрелило в горло.

— Я не… — Я сглотнула. «Не Мара? А кто?» — Я… только что… это озеро… — Я ткнула пальцем в воду. — Там было другое небо. Совсем. И у меня волосы были… Ну, не вот это. Я, знаете ли, плавала удобнее.

Мужчина сзади приподнял бровь; глаза у него были светлые — не голубые, не серые, а как внутренняя сторона раковины: переливчатые, внимательные. Он глянул на мой браслет — тот как раз снова мягко вспыхнул — и чуть заметно кивнул, словно ответ получил.

— Её браслет обнулён, — сказал он коротко, обращаясь к старшей. Голос у него низкий, тёплый, но вежливо-нейтральный, как у хорошего гида: «проходите, налево — купола, направо — дроу». — Серийник тот же. Метки связи — нет. Память — пустая. Отметка перехода — активна.

— Перехода? — эхом спросила я. — Перехода чего, прости господи?

— Воды, — откликнулась старшая. — И, возможно, судьбы. Но это решим в Центре. Ты слишком долго была вне доступа. И ты… — она задумчиво наклонила голову, всматриваясь в меня пристальнее, — слишком шумно вернулась.

— Я вообще-то ныряла тихо! — возмутилась я, и тут же поймала себя: «Что ты делаешь, Тамара? Эти люди вооружены, этот мир — не твой, а ты уже споришь с местным начальством». Но язык, как всегда, обгонял рассудок. — Просто воронка с подсветкой смутила. И волосы… — Я потрясла пленительной катастрофой на голове. — Это законно?

Мужчина едва-едва усмехнулся. Старшая не усмехнулась. Её губы оставались прямыми, как лезвие.

— Волосы — это сила. Сила — это закон, — ответила она. — И закон — это мы. Я Лиэсса. — Она чуть коснулась грудной пластины, там вспыхнул знак: круг, перечёркнутый волнистой линией. — Ты идёшь с нами, Мара.

Я открыла рот, чтобы сказать «я не Мара», и закрыла. Под кожей шевельнулась странная, глубокая память — не моя, как будто бы мой язык вдруг помнил вкус незнакомого имени. «Мара». Слово лёгло на нёбо, как кусочек горького шоколада: терпко, вязко, но тянет ещё. Сердце подпрыгнуло.

— Я… — Я потерла лоб. — Можно вопрос? Один. Небольшой. Совсем не панический. Это где я?

— Ксара. Третий пояс, берег Аэ-Гир, — ответила Лиэсса так буднично, будто назвала ближайшую станцию метро. — И у тебя есть выбор: пойти на своих ногах или дать нам тебя нести. Второй вариант приятнее, но ты не любишь, когда к тебе прикасаются без спроса.

Я сверкнула глазами.

— С чего вы взяли?

Она кивнула на мои волосы. Пряди на секунду заметно напряглись, как струны перед ударом смычка.

— Они сказали.

Я сглотнула. Борьба между «бежать» и «скандалить» закончилась ничьей: я выровнялась, аккуратно собрала волосы в свободный, но плотный узел — нечто среднее между канатом и венком, — и кивнула.

— Ладно. Идём. Но если мы по дороге встретить суп с моллюсками — это знак, что вселенная шутит надо мной лично.

---

Тропа мягко пружинила под ногами, как мохнатая дорожка из упругой губки. Кусты, у которых листья светились изнутри, отодвигались сами — без шороха — и медленно сходились вновь за нашими спинами. Где-то в ветвях щёлкали невидимые механизмы, и я поняла, что это не птицы: слишком ровный ритм, слишком идеальная повторяемость.

— Это живые наблюдатели, — вдруг сказал идущий сзади мужчина, будто услышал мой вопрос раньше, чем я его задала. — Не переживай, они не кусаются. Разве что по приказу.

— Я перестану переживать, когда опять проснусь на берегу своего озера, — пробормотала я. — Или хотя бы когда разберусь, кто такая Мара.

— Ты, — сказала Лиэсса.

— Угу, очень информативно. Тогда кто я до того, как была мной?

— Это решит Центр, — повторила она, и я впервые заметила под её ровностью терпение. Терпение человека, который привык, что мир устроен из вопросов и ответов, и оба не всегда совпадают во времени.

«Центр» оказался не строгим бетонным блоком, как в моих земных ассоциациях, а чем-то… живым. Сначала мы вышли на открытое пространство, и я увидела купола, которые заметила ещё с берега. Издали они казались гладкими, как капли ртути. Вблизи стало ясно: поверхность — не металл и не стекло, а живой материал, похожий на панцирь морской раковины. Он переливался мягкими оттенками перламутра; по нему пробегали волны света, отзываясь на наше приближение, как кожа на лёгкое касание. Между куполами тянулись мостики — живые, гибкие, слегка пружинящие, будто скрученные из лиан, но эти «лианы» с внутренним узором микросхем.

Каждый купол был окружён узким каналом с водой. Вода тихо журчала, в прозрачной глубине плавали тонкие ленты водорослей, светящиеся собственным холодным светом. Пахло свежестью и ещё той странной «умной» мятой.

У входа нас встретила пара существ, от вида которых язык у меня немного присох к нёбу. Точнее, не существ — биороботов. Их легко было принять за статуи: человеческого роста, композитные тела, построенные из сегментов, и в каждом сегменте — тонкая сетка вен с зелёным свечением. Лица — гладкие, без рта и носа; только глаза — большие, миндалевидные, с вертикальными зрачками, как у кошки, и с мягко дышащей радужкой, напоминающей глубину аквариума. У одного на «виске» кружились, как стайка металлических стрекоз, крошечные дроны; у другого в ладонях росли — да, именно росли — тонкие инструменты: игла вытягивалась из серебряного «сада» и снова исчезала, когда её отпускали.

— «Гостевая капсула готова», — произнёс он не ртом, а прямо в голове, раздельно и вежливо, словно с лёгким акцентом. «Пожалуйста, следуйте за мной. Гражданка Мара отмечена как приоритет второго класса. Приветствие выполнено. Уровень тревоги: умеренный. Диагностика: требуется».

— Ох, как мило, — пробормотала я. — Я приоритет. Надеюсь, в приоритете есть бесплатные снеки.

— Снеки будут, — с абсолютно серьёзным видом ответил биоробот в мою голову. — Пищевая капсула настроена на вкус «мёд с пряностями». Уточните, необходимо ли добавление соли.

Я всхлипнула от смеха, чуть не споткнувшись о собственные волосы.

Внутри купола воздух был заметно прохладнее, чем снаружи, и я благодарно вздохнула. Стены полыхали мягким светом изнутри, не оставляя ни одной резкой тени. Пол — гладкий, чуть влажный, словно кора гигантского дерева, отполированная посторонними ногами. По периметру — полупрозрачные овалы капсул, каждая — размером с человека, каждая — с жемчужной дверцей, которая не открывалась, а растекалась, впуская и снова собираясь.

— Что, санаторий? — спросила я, чувствуя, как волосы, наконец, оставлены в покое и шуршат по полу, словно озорная река.

— Диагностический зал, — ответил мужчина с белыми волосами. Он шел теперь чуть правее, чтобы видеть меня и Лиэссу одновременно. — Меня зовут Ильсар. Если тебе угодно, я буду твоим проводником. На время.

— На время чего? — язвительно спросила я.

— На время твоего «пока не понимаю, что происходит». — Он улыбнулся глазами. Улыбка была внимательная, но без тени снисхождения. — Здесь так принято.

Лиэсса сделала рукой короткий знак, и ещё трое биороботов, которые оказались в полумраке, плавно отделились от стен. Один из них подкатил к ближайшей капсуле полупрозрачную стойку с инструментами — ну как стойку… это были гибкие нити наподобие шеек лилий, и на концах каждой раскрывалось по «цветку»: то сканер, то сетчатое сито с плавающими рунами, то миниатюрная сферка с мерцающей каплей внутри. Другой биоробот нёс на ладонях тонкую ткань, похожую на водоросль — она «дышала», чуть вздувалась и опадала, как живой мех. Третий, кажется, был главным: от его висков тянулись серебряные линии прямо в потолок, соединяясь с узорами стен.

«Пожалуйста, лягте», — сказали они втроём — и каждый голос звучал иначе, как разные музыкальные инструменты в одном аккорде.

— Мы ценим женщин, Мара, — спокойно добавила Лиэсса. — И твоя сила слишком велика, чтобы оставить тебя без присмотра в первые часы после перехода. Это не арест. Это забота.

— Забота с наручниками на мозг, — буркнула я. Волосы беспокойно ожили, одна прядь легонько стеганула воздух. «Тише», — мысленно попросила я их — и сама подпрыгнула из-за того, что только что попросила свои волосы. Волосы в ответ послушно утешающе обвили запястья, как бы говоря: «Мы тут».

— Мы не будем входить в твою память без разрешения, — сказал Ильсар, словно продолжая мою мысль. — Мы считываем параметры тела. Воды в тебе много. — Он вдруг улыбнулся, но по-тёплому. — Очень много. Это красиво.

— Спасибо, — автоматически брякнула я. — Всегда мечтала услышать от мужчины, что «воды во мне много». Ничего не напоминает? Например, неудачную шутку про лишний вес?

— На Ксаре это комплимент, — серьёзно ответил он. — Вода — дыхание силы. И ещё: твои волосы… — Он кивнул на сияющий каскад. — Они поют.

Скажи мне кто-нибудь такое в любой другой день моей прежней жизни — я бы отработала шутку про шампунь-рекламу. Сейчас же я… слышала. Не ушами. Где-то в глубине затылка лёгкой вибрацией звенела… мелодия? Тянущееся хоровое многоголосие без слов, как шёпот волн. Чуть выше — светлые «нотки» — как солнечные зайчики; ниже — густой бас, уверенный, спокойный, словно глубина. Это пели мои волосы.

— Ладно, — сказала я и поднялась на платформу капсулы. — Давайте ваш санаторий. Только без сюрпризов, ладно? Я сегодня своё на-сюрпризилась.

Капсула приняла меня мягко — поверхность под ладонями расцвела узором, как листья под дождём. Ткань-водоросль легла на грудь и живот, тонко, едва ощутимо. По коже побежали волны тёплого покалывания — как будто тысячи крошечных пузырьков шампанского решили устроить вечеринку на моей нервной системе. Браслет на запястье мягко щёлкнул, синхронизируясь с серебряной сеткой потолка.

— Перевод в диагностический режим, — ровно проговорил главный биоробот, и голос, казалось, расслышали стены. — Согласие пациента: получено. Ограничение доступа к памяти: согласно протоколу «Первое пробуждение». Наблюдение: Лиэсса. Проводник: Ильсар. Окружение: безопасный уровень три. Рекомендация: спокойные визуалы.

Купол над лицом чуть потемнел, превратился в прозрачную мембрану, и по ней побежали медленные струйки света. Они складывались в акварельные картины: море — не моё, неземное — с высокими, мягко искривлёнными волнами; зелёное небо; дальние купола, соединённые мостами. Удивительно, но я правда успокоилась, и только внутренний голос, вечно ироничный, вылез с табличкой: «Ну вот, Тамара, тебя положили в космическую кроватку. Не забудь попросить ночник».

— Скажи, — произнесла я, глядя на Лиэссу, силуэт которой стоял чуть в стороне, — почему ты всё время говоришь «вернулась»? Будто я жила здесь раньше.

— Потому что ты — Мара, — повторила она, но уже мягче, чем на берегу. — Уходя — исчезла на слишком долго. Возвращаясь — вернулась иначе. Это бывает. Иногда души приходят кругами.

— У нас это называется «с ума сошла», — буркнула я и тут же спохватилась: — Без обид.

— Ни капли, — серьёзно ответила она. — Ум — тоже круг. Иногда он идёт впереди, иногда — догоняет.

Я собиралась спросить про «матери-и-отцы-и-прочее», когда капсула тихо пропела — буквально: внутри меня какая-то новая струна откликнулась, и я почувствовала странную лёгкость. Как после хорошей тренировки: когда мышцы устали правильно, а голова неисчерпаемо ясная.

— Параметры стабилизированы, — констатировал биоробот. — Волосы реагируют на эмоциональный фон по верхнему уровню. Порог безопасности: в норме. Память: структурирована, но фрагментирована. Влияние воды: первичное. Рекомендация: контакт с «домом».

— С каким ещё «домом»? — спросила я, но в этот момент платформа под спиной слегка накренилась, и капсула, как лодка, мягко «вынесла» меня наружу. Серебряная мембрана растаяла, как ледяной цветок на солнце, и я снова оказалась в зале.

Меня действительно встретили… заботой. Но такой, от которой хотелось одновременно улыбаться и шипеть. Биороботы подали мне длинную, лёгкую накидку — тонкую, как вода, — она прилипла к коже прохладой и тут же стала моей температурой. Ильсар протянул высокий кубок с прозрачным напитком — пахло мёдом и пряностями, как обещал «голос без рта». Я сделала глоток — и ощутила, как что-то в груди улыбнулось. «Осторожно, привыкнешь», — хмыкнул внутренний голос.

— Мара, — Лиэсса подошла ближе, — нам нужен разговор. — Она слегка наклонила голову, и я увидела странный рисунок на шее — тончайшую сеть, как от светлого тату, только она двигалась, дышала, повторяя пульс. — Но разговор будет легче, если ты вспомнишь хоть что-то сама. Кто ты. Кого любишь. Чего боишься. Вспомнишь — скажешь. Не вспомнишь — мы найдём. Так или иначе, ты… наша.

Слово «наша» прозвучало не собственнически, а… как тёплое полотенце после бассейна. Я ненавидела, когда мне что-то навязывают, но на это слово волосы отозвались тихим согласным шорохом: им «наша» понравилось.

— У меня есть вопрос, — сказала я, делая вид, что меня страшно интересует не вопрос «как мне назад», а что-то другое. — Здесь… матриархат? — Я перевела взгляд на Ильсара. — И мужчины с вами потому, что… это их работа?

— Потому что так принято, — спокойно ответила Лиэсса. — Потому что вода выбирает женщин чаще и сильнее. Волосы — их музыка, их власть, их обязанность. Мужчины — наши партнёры, наши опоры, наши руки там, где нужна сила без звука. Ильсар — проводник. Он будет тебе удобен.

— Надеюсь, — сказала я, и взгляды наши на мгновение сцепились. В его глазах переливалось молчаливое любопытство — не хищника, не судьи. Скорее… исследователя, которому понравилась редкая находка, и он не спешит её ломать.

— Я не забираю у тебя свободу, — мягко добавила Лиэсса. — Я прошу о сотрудничестве. Для твоей же безопасности — и нашей тоже. Ты вернулась громко, Мара. Вода услышала. Те, кто живёт под землёй, тоже.

— Под землёй? — Я даже не успела удивиться как следует, как в дальнем конце зала бесшумно раскрылась ещё одна «жемчужная створка». Вошли двое — ростом ниже Лиэссы, но широкоплечие, гибкие, как кошки. Волосы — белоснежные, но иные: не гладкие волны, а дикие пряди, собранные в короткие хвосты на висках. Глаза — узкие, длинные, серебряные. Одеты в чёрное и графитовое, ткань обтекала их, как дым. На груди — подвески из тонких, переплетённых ломтиков белого металла.

Дроу.

Я знала это слово даже здесь, где мир — другой, и правила — не мои. Что-то в моей новой памяти шевельнулось и поднялось, как морская трава: признание, отражение, тень.

— Угроза? — спросила я шёпотом.

— Союзники, — ответила Лиэсса, — пока ты спишь под нашей крышей. — И уже громче: — Линн, Ираэл, вы вовремя.

Тот, что слева — Линн, — молча склонил голову. Тот, что справа — Ираэл, — улыбнулся. На его чёткой, чуть угловатой физиономии улыбка выглядела как солнечный луч на чёрном камне — редкость, но тёплая.

— Госпожа вернулась, — сказал он. Голос был низким, спокойным, без капли подобострастия. — Вода сделала круг. Мы готовы.

— Госпожа? — переспросила я, чувствуя, как злосчастная мелодия в волосах чуть повышает тональность. — Я вам кто, королева луж?

— Тебя будут звать как ты захочешь, — ответил Линн. — Но волосы твои длиннее, чем у любой в этом зале. Это не титул, это факт. А факты у нас уважают.

Я облизнула губы. На языке ещё оставалась тёплая пряность медового напитка, и он немного смелел.

— Хорошо, — сказала я. — Тогда факт номер два: я не помню вашу «Мар…» — слово опять прилипло к нёбу, как карамель, — «…у». Но я помню себя. Я — Тамара. Я умею плавать. Я не люблю, когда мной командуют. И я очень хочу понять, что это была за неоновая воронка и почему у меня… — я махнула на каскад волос, — это.

— Это — твоя сила, — повторил Ильсар. — И твоя песня. А воронка… — Он обменялся взглядом с Лиэссой. — Возможно, это «горло» одной из троп. Их не было открыто много лет.

— С тех самых, — добавил Ираэл негромко, — как исчезла твоя мать.

Воздух встал дыбом — нет, это волосы встали дыбом. Внутри капсулы я чувствовала их песню как шёпот, сейчас — как шорох леса перед грозой. Я на секунду перестала дышать.

— Моя… чья? — спросила я слишком ровно. — Повторите.

— Мать, — сказал Линн. — Та, что ушла в воду и не вернулась. Для многих — легенда. Для нас — рана. Для тебя — возможно, ключ.

— Мы не уверены, — осторожно вставил Ильсар. — Но… — Его взгляд был честным. — Слишком много совпадений.

Я уставилась на свою ладонь. Браслет на запястье мягко дышал. Символ спирали вспыхнул ярче, когда я подумала «мать». Капля — когда подумала «вода». Ладонь — когда сказала себе «я жива». Где-то внутри меня поднимается волна, откуда-то со дна, где небо зелёное, где купола дышат, а волосы пьют свет.

— Мне нужен… — я запнулась, — душ. — Инстинктивно. Вода — моё лекарство. Бабушка говорила: «Вода уносит плохие мысли и приносит хорошие. Она умывает не только лицо».

— Будет, — кивнул Ильсар. — И ещё: тебе нужно «прислушаться». Не к нам — к себе. Комната готова. — Он сделал широкий, лёгкий жест, и биороботы одновременно распахнули в дальней стене кружевной проход, похожий на соты; из него пахнуло свежестью и… морем. Прямо морем, не выдуманным, а самым настоящим — солёным, чистым, домашним. Сердце болезненно свело.

— Я сама, — сказала я, когда пара механических «нянек» деликатно двинулась ко мне с намерением подхватить за локти. — Спасибо, но у меня всё с руками. — Волосы в подтверждение легонько подтолкнули меня вперёд, как умная шаль. Биороботы отступили — без обиды, без пиктограмм «вы неблагодарная», просто сместились в режим «наблюдать».

Лиэсса сопровождала нас взглядом. На секунду её глаза стали менее клинковыми и более… человеческими? Тепло, почти как осенний чай.

— Мара, — негромко сказала она, — если вдруг в воде ты увидишь светящиеся круги — не бойся. Это «дом» зовёт. Просто скажи ему «позже». Твоя дверь ещё не закрыта. Но ходить туда-сюда в первый день — опасно.

— Я не собираюсь, — буркнула я. — Меня на сегодня уже хватит.

---

«Комната», в которую меня привёл Ильсар, оказалась не комнатой, а полукруглой нишей с бассейном, в который стекала вода тонкими нитями прямо из потолка. Вода была не просто чистой — она была вкусной на вид. Она дышала. Она… смотрела.

Я шагнула на кромку, вдохнула — и на секунду закрыла глаза. Бабушка стояла рядом — не настоящая, конечно, а та, из самых нежных воспоминаний: маленькая, крепкая, с тёплыми руками, пахнущими сушёной ромашкой и железным чайником. «Вода — это сила, Тамарочка, — шептал её голос откуда-то изнутри. — Но сила слушает только того, кто не орёт, а разговаривает». Я улыбнулась, хотя на глаза почему-то наползла солёная плёнка.

Я вошла в воду.

Она приняла меня так, как принимают только старые друзья: без вопросов, без условий. Тело потяжелело и сразу стало легче; волосы разошлись по поверхности, как водоросли, и запели громче — теперь я слышала их почти ушами: низкий, ровный гул доминанты, поверх — мягкий перезвон. Где-то в глубине — второй голос, чужой, но не враг: отклик.

«Дом». «Позже».

— Позже, — сказала я вслух, как учила Лиэсса. Вода ласково погладила уши. «Позже, — повторила я, — у меня на сегодня уже всё. И так слишком много чудес на квадратный метр моих нервов».

Я плавала. Не быстро и не на «результат» — просто двигалась, как в детстве, когда мир за бортом — большой, а ты внутри воды — маленький, и всё равно тебя любят. Каждое движение оттирало страх, и на его место из запасников памяти возвращались полезные штуки. Мамин журнал, открытый на статье про дыхание — «глубокое, но не насильное». Бабушкина рука, показывающая, как мята помогает от боли — «не переборщи, иначе будет горчить». Моё первое соревнование — и улыбка тренера «ты — вода, не забыла?». «Я — вода», — сказала я себе. И тут же вспомнила: я — не только вода. Я ещё и волосы. Длинные, бесстыжие, живые.

Я выбралась на бортик, тяжёлая и лёгкая одновременно, как полная луна. Тонкая ткань-накидка, оставленная на сиденье, вдруг сама подалась ко мне — ладная, как кошка, и мягко обвила плечи. Из темноты выкатился столик на лёгких лапках, на столике — кувшин, в котором «вода» была не вода, а какое-то молочно-мутное нечто, пахнущее травами и мёдом. Я отпила — и почувствовала, как мышцы, уставшие не от физики, а от чужого воздуха, расслабляются.

— Готова? — спросил Ильсар от порога. Он стоял чуть в стороне, чтобы не вторгаться. Глаза его в полумраке были почти светящимися.

— Относительно, — честно ответила я. — Если под «готова» вы понимаете «не ору и хожу по прямой».

— Для первого часа это успех, — сказал он и, не удержавшись, добавил: — Ты держишься лучше, чем многим удавалось.

— Привычка, — пожала я плечами. — Если тут есть что-то типа «разговора с психологом», лучше сразу скажу: в моей школе плавания тренер считала, что паника — роскошь. Так что все свои «ах!» я держу при себе. — Я показала ему язык. Чуть-чуть.

— Тут есть разговор с тобой, — мягко исправил он. — А мы просто рядом.

Мы вернулись в зал. Лиэсса ждала — не как начальник, а как ветер: незаметно, но везде. Рядом с ней стояли Линн и Ираэл; у первого руки были сложены за спиной, у второй на пальцах блестели тончайшие белые кольца. Биороботы тихо гудели, как улей перед дождём, будто весь купол — большой организм, и мы — клетки, которые ему нравятся.

— Итак, — сказала я, стягивая накидку на плечах поудобнее, — давайте пробуем по порядку. Я — Тамара. Вы говорите, я — Мара. Это не спор — это факт двух разных точек. У меня есть волосы — они поют. У меня есть браслет — он тебя узнаёт, — я кивнула на Ильсара. — У меня есть вопросы — много. Но первый — простой. Почему… — я поискала слово, — почему мне здесь… не страшно настолько, насколько должно быть?

Ильсар чуть улыбнулся.

— Потому что вода сказала «своя».

— И ещё, — добавила Лиэсса, — потому что у тебя сердце героини, а героини пугаются только по делу.

— Ой, — фыркнула я, — не надо мне пафоса, я на него аллергична. — И неожиданно для себя смягчилась: — Но спасибо.

— Мы не будем отнимать у тебя твоё имя, — продолжила Лиэсса. — Тамара — звучит как «тёплая», как «земля», как «ладони с хлебом». Мара — как «волна», как «ночной ветер», как «нож на поясе». Ты, возможно, обе. Мы узнаем. А сейчас — базовое. — Она кивнула на мой браслет. — Покажи ладонь.

Я подняла руку. Металл лёгко сдвинулся, как будто ждал команды, и на внутренней стороне браслета вспыхнула спираль ярче, перешла в рисунок — линий и точек, как карта созвездий. Прямо посреди — маленький знак, похоже на каплю, обведённую тонким серебром.

— Это твоя метка, — пояснил Линн, — ключ к твоим контурам в наших системах. — Он коснулся подобного знака у себя на груди. — И это — фундамент доверия. Если метка совпадает, ты — ты.

— И совпало? — спросила я.

— Совпало, — кивнул Ираэл. — Даже если память играет с нами в прятки, кровь и вода знают, кто ты.

Я смотрела на узор и думала, что когда-нибудь пойму это всё. Через день? Через неделю? Через всю жизнь? Но полоса сегодняшних событий была такой длинной, что на конце мне хотелось поставить морскую ракушку и написать на ней: «Пожалуйста, тише».

— Ещё немного, — мягко сказала Лиэсса, будто прочитала мою просьбу. — И мы отпустим тебя спать. Последнее — формальность. — Она кивнула биороботу. Тот откатил откуда-то модуль — похожий на вертикальное зеркало, только поверхность у него была не стеклянной, а водной: в нём кружились тончайшие неоновые огни, знакомые и ужасно… красивые. Воронка. Моя.

— Это запись? — шепнула я.

— Фрагмент, — подтвердил Ильсар. — Который остался в твоём браслете. — Он посмотрел на меня поискающим взглядом. — Посмотри ещё раз. Иногда повторное касание — не рана, а шов.

Я сделала шаг, потом второй. Волосы сами собой легли тяжёлым шлейфом, словно решили подстраховать, если вдруг земля окажется из хитрого материала. Я вгляделась.

Вода в «зеркале» была глубокой и близкой одновременно. Свет собирался в спираль, воронка сворачивалась, как улитка, и в центре — темнота, которая не была пустотой. Это была дорога. Я почувствовала, как мышцы шеи сжались; плечи подались вперёд, словно я собиралась нырять.

— Позже, — тихо сказала я. Волосы зашептали согласие. Вода в зеркале лёгко успокоилась — огни разошлись, спираль расплелась и превратилась в гладь.

— Хорошо, — сказала Лиэсса. — Ты услышала.

— Я не глухая, — фыркнула я, — просто… очень уставшая.

— Тогда отдых, — мягко подытожил Ильсар. — Мы дадим тебе комнату под куполом, близко к воде. Биороботы будут рядом, но не войдут, если ты не попросишь. — Он запнулся на пол-полувздоха, затем добавил: — И я — тоже не войду, если не попросишь. — Это было сказано просто, без двусмысленностей, но волосы… черти… тихо захихикали у меня на висках, как юные сплетницы на скамейке.

— Принято, — сказала я, стараясь не краснеть. — И… спасибо. Всем. Даже если я буду завтра ругаться, считайте это нежностью.

— У нас так и считают, — серьёзно кивнул Ираэл.

Мы двинулись к выходу. По пути я ещё раз оглянулась на зал: купол светился, как жемчуг под луной; каналы шептали; биороботы дышали ровным ульем; Лиэсса всё ещё была ветром — где нужно, там есть. В груди расправлялась тихая отвага, как парус.

Я — Тамара. Или Мара. Или обе. Я — вода. Я — волосы. Я — вопрос, который рано или поздно потребует ответов. Но сегодня они подождут. Сегодня я — просто живая.

Перед дверью, уже почти исчезнув в мягком коридоре, я остановилась — неожиданно для себя — и обернулась:

— Лиэсса?

— Да.

— Если завтра мне придётся выбирать… между тем, что вы зовёте «домом», и тем, что у меня было «там»… — Я махнула рукой в сторону, туда, где небо другое. — Я смогу выбирать сама?

Она не улыбнулась, но в её голосе стало теплее:

— Сможешь. У нас нельзя иначе. Волосы рвутся, если их тянут силой.

— Хороший закон, — сказала я и пошла дальше.

Коридор был мягким, как вечерний ветер. Дверь моей комнаты раскрылась беззвучно. Внутри ждал круглый ложемент, в изголовье которого крошечным ключиком текла вода; прямо в стене открывалось окошко-иллюзия: морская даль, зелёное небо, купола на горизонте. Я опустилась на постель. Волосы змеями печально-счастливо вздохнули и устроились рядом, покрывая меня до подбородка, как слишком любящая шаль.

— Завтра, — сказала я. — Завтра — продолжим. Завтра я буду задавать вопросы, а вы… — я указала на волосы, — будете петь тише. Договор?

Они шорохнули: «Договор».

И я, наконец, позволила себе закрыть глаза, и мир — новый, блестящий, пахнущий мёдом и солью — тихо послушно пригасил свет. Вода в глотке пела: «Я рядом». Бабушка шептала: «Не ори, разговаривай». И где-то очень далеко — или очень близко — позвала воронка. Я улыбнулась во сне и ответила так, как научили сегодня:

— Позже.

Глава 2.

Глава 2

Сон утащил меня так глубоко, будто я нырнула в бассейн, где нет ни дна, ни бортиков. Только вода и тишина. Но проснулась я резко, будто кто-то перевернул меня в лодке. Глаза открылись сами, и первое, что я увидела — свет. Не белый, не жёлтый, а нежный, словно светящийся воздух. Купол над моей постелью дышал, окрашиваясь в акварельные оттенки: розовое облако, зелёная капля, бирюзовая тень. И всё это двигалось, как если бы небо решило устроить медленное танго.

Волосы. Они были повсюду. Я повернула голову и увидела, что они раскинулись по ложе, по полу, даже по стенам — и сияли, будто вобрали в себя половину света купола. Я попыталась встать — и споткнулась о собственный хвост роскошной шевелюры.

— Ну отлично, — пробормотала я. — Новая жизнь — новая тренировка: курс молодого бойца «Как не задохнуться в собственных волосах».

Внутри меня отозвался тихий смешок. Волосы действительно смеялись — не звуком, а ощущением, лёгким щекотанием кожи. «Хорошо, хоть они меня любят», — подумала я и, собрав пряди в тяжёлый узел, попыталась выпрямиться.

Комната оказалась куда больше, чем я вчера заметила. Вдоль стен стояли арочные окна, но не простые — за ними были не улицы, а живые картины. В одном окне расстилалось море, в другом — сад с фиолетовыми деревьями, в третьем — улица, по которой двигались люди. Я поняла, что окна показывают мне мир, как хочу я, а не как они на самом деле расположены. «Ну да, VR нового поколения. Без очков и без подписки. Бесплатный тестовый период, ага».

Я глубоко вдохнула — и воздух ответил. Здесь он пах морем и тёплым камнем. Лёгкие наполнились, и я ощутила, что он как-то по-другому действует на тело: не просто кислород, а ещё что-то… словно лекарство. Я чувствовала себя бодрой, но не раздражённой, сильной, но не тяжёлой.

---

Дверь раскрылась сама собой, и в проёме появился биоробот. Он был выше любого человека, но двигался плавно, бесшумно. Его сегменты переливались, как чешуя рыбы, а в глазах дышало мягкое серебро.

«Гражданка Мара. Время пробуждения: успешно. Уровень тонуса: стабилен. Приглашение: приём у Совета. Подготовка: рекомендуем омовение и облачение в статусное одеяние».

— Совет? — переспросила я, чувствуя, как волосы тут же настороженно напряглись. — Вы что, сразу меня в президенты выбрали? Я ещё кофе не пила.

«Совет определяет статус. А кофе — будет».

Откуда-то сбоку мягко выкатилась низкая платформа, на ней — одежда. Я коснулась ткани — и ахнула. Она была прохладной и тёплой одновременно, будто ткань могла считывать моё состояние. Лёгкое платье переливалось жемчужными оттенками, а по краям ткань была вплетена серебристой нитью.

— Ага, платье под цвет волос. — Я вздохнула. — Ну ладно. Кто я такая, чтобы спорить с местными стилистами.

---

После омовения — бассейн прямо в стене, с водой, которая пахла травами и солью одновременно, — я надела платье и вышла в коридор. Биоробот шагал впереди, а за ним раскрывались двери. И вот — зал.

Большой, как собор, но светлый, живой. Купол переливался зеленью и золотом, по стенам стекали водопады света, а посередине — круглый стол из прозрачного материала, в котором шевелилась вода. Вокруг стола — женщины. Сильные, статные, каждая с длинными волосами до колен. Они были похожи на воительниц, но не жёстких, а величественных. Их глаза смотрели прямо, без стеснения, но и без вражды.

Лиэсса сидела первой. Она кивнула мне — сухо, но с уважением.

— Добро пожаловать, Мара.

Я хотела возразить, что я Тамара, но язык словно прилип к нёбу. Волосы тихо шепнули: «Слушай».

— Сегодня тебе возвращают то, что принадлежит твоему роду, — продолжила Лиэсса. — Жемчужный род не имеет иных наследниц. Ты — единственная.

— Наследниц? — переспросила я.

— Имущества, силы, слуг и защитников, — сказала другая женщина с серебряной сеткой на коже. — Ты вправе выбрать.

Передо мной выступили пятеро мужчин. И тут у меня реально отвисла челюсть.

Первым был дроу. Высокий, гибкий, с волосами до плеч, белыми как снег, и глазами, в которых отражалась глубина ночи. На его груди сиял знак — переплетённые линии, как узор паутины. Его движения были мягкими, как у хищника.

Вторым — грифон. Точнее, человек с меткой грифона. Его волосы были золотыми, кожа чуть темнее, а плечи — такие, что можно мосты строить. Его глаза сверкали янтарём, и в них было что-то гордое, дикое.

Третьим был мужчина с тату, похожими на течения воды. Его волосы были тёмные, гладкие, глаза — зелёные, словно отражали траву и лес. Когда он улыбнулся, я почувствовала, что эта улыбка умеет и лечить, и разрушать.

Четвёртым оказался самый спокойный: волосы серебристо-серые, собранные в узел, глаза серые, но не холодные — тёплые, как дым после костра. Его движения были размеренными, и от него пахло уверенностью.

Пятый — совсем юный, но в нём чувствовалась сила, как в недостроенном храме. Его волосы были чёрные, редкость среди дроу. Глаза сияли синим огнём, и он смотрел на меня так, будто ждал моего решения важнее своей жизни.

— Пятеро, — сказала Лиэсса. — Ты вправе выбрать всех или кого-то. Они — твои спутники, твоя опора. Твои слуги и защитники. И не только.

Я сглотнула, потому что в их взглядах было слишком много всего. Сила. Желание. Покорность. И опасность.

— Отлично, — выдохнула я. — То есть я теперь хозяйка гарема? Простите, матриархата.

Женщины за столом улыбнулись едва заметно. А волосы на моей голове тихо спели: «Ты — своя».

---

— А где мой дом? — спросила я, чувствуя, что ноги дрожат.

— Остров, — сказала Лиэсса. — Жемчужный. Там, где море встречается с небом. Там твоя сила будет расти. Там твои волосы будут петь громче.

И в тот миг я поняла: игра закончилась. Это не шутка. Это моя новая жизнь. И эти мужчины. И этот остров. И эта власть. Всё — настоящее.

А волосы снова смеялись, и я вдруг подумала: «Бабушка, ты бы видела. Ты бы точно сказала — вода никогда не ошибается».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Проснулась я второй раз за утро уже не от тишины, а от звука — не музыки и не шагов. Это было шипящее дыхание города, перемешанное с морем. За полупрозрачным окном-экраном медленно пролетал серебристый транспорт, похожий на рыбу-парус — широкая спина, тонкие управляющие плавники, внутри — тёплые огни. Над ним лежало зелёное небо с тонкими белыми прожилками — как на сочной дыне, — и откуда-то с высоты падали невесомые свето-пылинки, растворяясь прежде, чем коснуться купола.

— Встать, умыться, улыбнуться, — пробормотала я своему отражению в стекле. — И выяснить, как работает этот мир — до того, как он начнёт работать на меня.

Дверь едва слышно тронулась и раскрылась. Вошли двое — не биороботы, а люди. Девушка-адъютант ростом со мной, с серыми внимательными глазами и коротко остриженными белыми волосами до подбородка; и мальчишка-подмастерье лет девятнадцати на вид, с точёным подбородком и хитринкой в углу губ.

— Госпожа, — произнесла девушка. Голос — ровный, без излишнего трепета, но тепло прячется в последней ноте. — Я Тэлла. Мне поручено быть вашим связным. Это Рейн, техник-сценарист. Он настроит отображения, каналы связи, карту города и мореходный протокол.

— Рада познакомиться, — кивнула я. — Внести меня в мореходный протокол — звучит почти как «пустить в сеть». Надеюсь, не больно?

— Будет щекотно, — не удержался Рейн. — Но приятно. Здесь так со всем.

Я улыбнулась: шутка научная, но с интонацией флирта. Хороший городок, хорошие люди.

— Совет ждёт. Но не для суда, — мягко уточнила Тэлла. — Для признания права. Ваш род — Жемчужный — поставил печати на островных владениях и связанных артефактах. Без вас печати не раскрываются. За вами — решение: принять, отказаться, или переназначить. Мы сопровождаем.

— А чай? — спросила я самым серьёзным видом.

— Уже в дороге, — так же серьёзно ответила она.

---

То, что у них называлось «дорогой», оказалось полётом. Мы вышли на открытую террасу купола — круглая площадка, оплетённая тончайшими живыми ламелями, — и ко мне подвели корабль-птицу. Это была не машина в земном смысле: скорее, живой аппарат, выращенный из металлоорганической ткани. Он дышал. Тело-плавник мягко приоткрылось, как створки, и внутри оказался уютный салон — полукруглые диваны, прозрачный стол, по стенам — тонкие линии, как жилки листа, в которых слабо струился свет.

— «Левиа», — представил корабль Рейн. Погладил кромку люка — та отозвалась тихим урчанием. — Молодая, но послушная.

— И ревнивая, — добавила Тэлла. — Садитесь рядом со мной, госпожа, а то она будет хлопать клапанами и делать вид, что у неё турбулентность.

— Это у вас корабли с характером? — фыркнула я, устраиваясь. — Нравится.

Мы взмыли без рывка. Небо сделало шаг навстречу, и город открылся как ладонь. Под нами — террасы-сады, мосты, что пружинят под ногами, водные каналы между куполами, в которых плавали ленты водорослей и круги света. Дальше — кромка материка, и сразу море: плоское, как зеркало, зелёно-бирюзовое, с тонкой белой нитью прибоя. За морем — острова, вытянутые в гряду, как ожерелье, и один из них — крупнее, светлее, с серебристой каймой пляжей.

— Ваш, — сказала Тэлла просто. — Жемчужный.

Пока «Левиа» неслась к острову, я смотрела и собирала в голове первый каталог наблюдений:

— Матриархат у них не на лозунгах, а в анатомии города. Женские фигуры в архитектуре — не статуи, а пропорции, в том числе забота о приватности: террасы и комнаты настроены так, чтобы приглашать, но не вторгаться.

— Технологии — не насажены на природу, а вплетены. Никаких прямых углов там, где может работать окружность; никаких холодных ламп, если свет может «расти».

— Люди двигаются свободно. Мужчины держатся на полшага сзади, но не «прислуживают» — они «ведут» в нужный момент: дают руку на мостках, подхватывают тяжелую корзину, регулируют поток на переправе. Я не вижу рабства. Я вижу систему, где «сильный — тот, кто создаёт пространство для силы другого».

— У нас это называется «Баланс четырёх», — заметила Тэлла, поймав мой взгляд. — Земля, воздух, огонь, вода — и тот, кто ими распоряжается. В городе распоряжаются женщины. В море — все, кто умеет слушать.

— Тогда слушаем, — сказала я. — И пьём чай по дороге.

Чай появился из встроенного в столик капилляра — тонкая струйка янтаря заполнила чашу, и аромат — мёд, специи, чуть соли — вернул меня на секунду к бабушке. «Вода лечит, если с ней дружить», — всплыла её фраза. Ну здравствуй, новая дружба.

---

Остров вырос из моря белыми уступами. Пляж — узкая кайма, за ней — коралловые отмели, похожие на кружевные блюда, ещё выше — террасы с домами. Дома — не кубы: овальные, с пологими крышами, поросшими травами, с круглыми окнами, похожими на жемчуг. Внутри окон блестели тонкие шторы-дожди. По склону вились тропы, под ними — тонкие водные жилы, из которых парил прохладный дух.

На центральной площадке нас ждали. Женщины Совета — в незаметных, но идеальных доспехах, представительницы ремёсел — с тонкими браслетами-сканерами, двое старших жриц — в лёгких накидках, на которых мерцали узоры волн. И — да — пятеро мужчин, выстроившихся полукругом чуть позади.

Я шагнула на камень. Он пружинил, как плотная глина, и отдал в стопы тепло. Впереди — круг, инкрустированный перламутром; в центре круга — чашеобразная впадина с водой.

— Ритуал приёма недолг, — предупредила Лиэсса, появившись из тени, как будто она — часть острова. — Никаких клятв, только подтверждение. Ты опускаешь ладонь — вода сравнивает печать браслета и кровь. Если они спорят — остров молчит. Если согласны — говорит. Говорит — значит принимает. Принимает — значит даёт.

— Что даёт? — спросила я тихо.

— Дом. Службу. Права. И… ответственность, — ответила она. — Остров — не вещь. Он — партнёр.

— Удобный партнёр, — хмыкнула я, — который и дом даёт, и, подозреваю, ещё счета оплачивает?

— Остров кормит, — улыбнулась краешком губ Лиэсса. — Но он не любит ленивых. У нас такого не водится.

Я вошла в круг. Вода в чаше была прозрачной, но с тонкой мерцающей плёнкой. Я опустила ладонь. Никакой драмы: тёплая прохлада, как на рассвете, когда ты первый раз за день касаешься моря. Что-то — точно не ток — прошёлся по коже и исчез.

Камень под ногами тихо напел. Да-да, именно напел: низкий ровный тон, на который сверху легла тоненькая мелодия — всего три ноты, но они упали в грудь, как ключ в замок.

— Принято, — произнесла жрица. — Жемчужный дом возвращён. Владычица — Мара-Тамара, дочь воды, наследница перехода.

— Владычица? — прошептала я. — Ох, бабушка, ты бы меня отругала за такую гордыню.

Лиэсса негромко кашлянула:

— Название роли, а не корона. У нас за это не убивают, у нас за это кормят рабочих.

— И слава богам воды, — ответила я вслух.

---

Дом оказался тем, чем должен быть настоящий дом: ответом. Он не пытался прижать меня к полу мрамором или впечатлить чужим золотом. Он был спокоен. Вход — широкая арка, сразу за ней — круглое пространство, будто выточенное из перламутра, с мягкими скамьями, низкими столами, световыми нишами. В глубине — лестница-спираль. Слева — кухня-лаборатория: маленький сад из пряных трав в прозрачных капсулах, блоки для напитков, печь-колодец, куда кладёшь смесь — получаешь тёплый хлеб с хрустящей коркой. Справа — комнаты для службы. На верхнем уровне — личные покои: круглая спальня, ванная с видом на море, маленькая комната для размышлений (так было написано в интерфейсе у двери, когда я поднесла ладонь). И терраса — та самая, где ветер говорит уже без переводчика.

— Служба, — напомнила Лиэсса. — По праву рода тебе полагается пятёрка личных слуг. Это не «прислуга» в земном смысле, не рабы. Это профессионалы, которые будут поддерживать твой дом, хозяйство, связь, безопасность и здоровье. Каждый из них уже выбрал тебя так же, как ты сможешь выбрать их. Мы не навязываем.

Вошли пятеро. Трое — женщины, двое — мужчины. И сразу же — не «безликая пятёрка», а личности:

1. Нари, домоправительница — невысокая, крепкая, лет сорока по виду, глаза — чёрные и ясные. Движения быстрые, экономные; волосы — собраны в тугой узел, на запястье — функциональный браслет с несколькими матовыми сегментами. От неё пахло выпечкой, мылом и свежей тканью.

— Дом будет дышать ровно, — сказала она без реверансов. — Вы будете есть вовремя, а вещи — возвращаться на место, если только вы сами не унесёте их спорить подальше.

2. Саэн, садовница и травница — высокая, тонкая, с длинными пальцами музыканта. На плечах — накидка из лёгких волокон, в волосах — серебристые заколки-листья. В её взгляде — терпение. На шее — тонкая гроздь стеклянных ампул с настойками.

— Я слышу корни, — сказала мягко. — И воду. Если вам нужен сад, который не только красив, но и лечит — будет сад. И чай всегда вовремя.

3. Квина, мастер связи — подростковая худоба, но глаза — как у старого пилота. Волосы — коротко, лицо — чистое, спокойное. На груди — сетка датчиков, на поясе — тонкие пластины-передатчики.

— Я настрою все каналы, — объяснила она. — Дом будет видеть город, а город — вас, когда нужно. Ключи, коды, помехоустойчивость, шифры. Спим мы мало, зато дышим быстро.

4. Тэрр, хранитель и повар — широкоплечий мужчина с тёплой улыбкой и руками, на которых ребром запёкся солнечный загар. На запястьях — тату-память рецептов (да, такое тут бывает: кладёшь ладонь на плиту — всплывают пропорции).

— Я не говорю много, я готовлю, — коротко сказал он. — Печь любит, когда с ней разговаривают. Я — разговариваю.

5. Йис, тихий мастер — сухой, гибкий, с узкими ладонями и взглядом, фиксирующим детали. На поясе — инструменты, которые больше похожи на ювелирные, чем на плотницкие.

— Я чиню. И до того, как ломается, — тоже чиню, — спокойно произнёс он. — Если скажете «хочу вот так», выясню, как сделать «вот так», и чтобы не молчало, когда надо петь.

— Принято, — сказала я. — Добро пожаловать в дом. Только прошу: если я делаю глупость — остановите. У меня дурная привычка спорить даже с лестницей.

— Лестницы у нас с характером, — сухо подтвердил Йис. — Скажем ей, чтобы не лезла первой.

Смех в комнате был ненавязчивым, но настоящим. Дом уже умел звучать — не эхо пустоты, а шорохи работы.

---

— А теперь — к тем, кого ты вправе звать ближе, — сказала Лиэсса, когда служба разошлась по делам. В её голосе не было наставничества; в нём была взрослость, к которой нельзя не прислушаться. — Пятеро спутников. Не выбирай по картинке. Выбирай по тому, как дышишь рядом.

Мужчины вошли не строем — полукругом, как и на площади. Я поймала себя на том, что перестала шутить. Не из-за «пафоса», а потому что во мне отключился внутренний тренер по экономии внимания: момент требовал честности.

Первый — дроу, чьё имя я узнала сразу, будто оно уже было у меня на языке: Линн. Узкие скулы, тёмные глаза с серебряными искрами. Движется так, будто в комнате мало воздуха, но он его приносит с собой. От него — спокойствие и лезвие одновременно.

— Я не буду твоей тенью, — сказал он тихо. — Я буду местом, где тень становится прохладой.

Второй — метка грифона, но без театра. Ираэл. Янтарные глаза, плечи, за которыми можно спрятать полкомнаты от дождя. Улыбка — редкая, но когда появляется — от неё теплеет щели в стене.

— Я не принесу тебе кольца побед. Я принесу тебе место на скале, где ветер честный, — сказал он. — И, если надо, спрыгну первым.

Третий — тот, чьи тату на коже текли как вода. Кайр. Тёмные волосы, зелёные глаза, в движениях — мягкая пружина. Руки — как у лекаря, который не спешит, потому что знает: в спешке теряется смысл.

— Я слушаю, — просто произнёс он. — И умею молчать рядом так, чтобы тишина была тёплой. Если заболит — найду, чем смягчить.

Четвёртый — серебряные волосы, собранные узлом. Саэт. Серые глаза, размеренность, которой хочется доверить ночь. Он — как очаг в плохую погоду: не бросается в глаза, но без него дом — не дом.

— Я считаю шаги, — сказал он. — Не потому, что люблю числа, а потому, что в них живёт путь. Если нужно — проведу.

Пятый — юный на вид, но в нём кипела сила, как в источнике. Арн. Чёрные, редкие для Ксары волосы, синие глаза с неожиданно тёплым, не ледяным огнём. Весь — «здесь и сейчас».

— Я люблю учиться, — признался он, не стесняясь. — И люблю смеяться. Если ты обожжёшься — я дам тебе лёд. Если мне скажешь «стой» — я встану. Если «иди» — пойду.

Я вдохнула. Медленно. Честно. И выдохнула так же.

— Условия, — попросила я не Councila, а себя. — Моё «да» — не штука, которую подписывают за меня. Я хочу знать, что у нас есть: личное, общее, границы.

Лиэсса кивнула:

— Произносим вслух. Это — контракт не крови, а взаимности.

— Первое, — сказала я. — Никакой лжи. Если боишься — говори «боюсь». Если хочешь — говори «хочу». Если устал — иди спать.

— Принято, — ответил Ираэл без тени бравады.

— Второе. Моё «нет» — твой закон. Твоё «нет» — мой закон.

— Принято, — сказал Линн.

— Третье. Я не вещь. Вы — тоже. Я не стану «владеть». Я стану выбирать каждый день.

— И мы тоже, — дополнил Саэт.

— Четвёртое. В доме будет смех. И еда. И работа. И ласка — когда двоим хочется, а не «положено».

— Принято, — отозвались все пятеро. Разными голосами — но в унисон.

Я почувствовала, как нервы — те, что с утра были натянуты, — отпустили. И только после этого позволила себе то, чего хотела с момента, как увидела их на площади: приблизиться. Не к одному — к каждому, по очереди. Слушать дыхание, видеть морщинку у глаза, тень на скуле, едва заметный шрам на ладони.

У Кайра на безымянном — бледная полоска: когда-то он снимал кольцо, которое вросло, и делал это сам. У Линна — белёсая отметина на шее: старая рана, зажившая без спешки. Ираэл пахнет сухой травой и раскалённым камнем после дождя. У Саэта шрамы не видно вовсе — он их прячет глубоко, и я знаю это сразу. Арн дышит чаще других, как молодой зверь на вершине, которому всё интересно, но не всё можно.

— По дому — позже, — сказала я. — По нам — сейчас. Останьтесь. Не для ритуалов. Для знакомства.

---

Знакомство началось не с кровати, как могло бы показаться читателю с особо быстрым сердцем. Оно началось с кухни. Это, возможно, странно звучит на планете, где купола поют, но так было правильно.

Тэрр вынул из печи лепёшки — тонкие, с пузырьками, с хрустящими краями — и поставил на стол миски: густой соус из трав с кислинкой, сливочный соус, солоноватая паста из морских плодов. Мы сидели полукругом; дверь на террасу была распахнута; ветер приносил соль. Я мазала лепёшку зелёным соусом, тянулась к пасте, смеялась над словом «пикантно», которое у них значит «почти остро», и в этот момент кто-то — неважно, кто — легко коснулся моего запястья, предостерегая от слишком горячего. Движение простое. Но от него дрогнули не нервы — память. Земная. Столовая у бабушки. «Осторожно, суп горячий». Я улыбнулась небу.

— Расскажи нам себя, — попросил Саэт. — Не титулы, не ритуалы. Откуда ты, что любишь, чего терпеть не можешь.

Я рассказала. Про озеро. Про спор. Про то, как бабушка учила меня слушать воду и не спорить с огнём. Про медицину в журналах. Про то, что я люблю соль на коже и ненавижу холодные ступни в кровати. Про то, что не умею «якобы соглашаться», если не согласна вовсе. Про то, что тренер научил: паника — роскошь, и я ею не пользуюсь.

— Тогда и мы, — сказал Линн. — Я люблю ночи. И ненавижу, когда врут прямо в глаза ради того, чтобы не спорить.

— Я люблю степь, — сказал Ираэл. — И vento, — тут же поправился, — ветер. Когда он честный. И терпеть не могу, когда ломают ради любопытства.

— Я люблю руки на коже, — без стыда добавил Кайр. — Не только в постели — просто. Руки, которые знают, что делают. И не люблю, когда меня торопят при лечении.

— Я люблю порядок, который не видно, — улыбнулся Саэт. — Когда всё «само». И не люблю громкие обещания.

— Я люблю узнавать, — быстро выговорил Арн. — И… — он запнулся, но посмотрел прямо, — боюсь, что окажусь лишним.

— Ты не лишний, — сказала я вовне, а сама — вовнутрь: «Слышишь, Тамара? У каждого тут своя правда. И они готовы ставить её на стол рядом с хлебом».

Тишина была вкусной. Не пустой — щедрой.

— Теперь дом, — предложила Тэлла, которая всё это время была где-то «на фоне», решая десяток задач незаметно. — Маршруты, зоны, протоколы безопасности. Вы просили «без бега по лестнице в темноте» — будет светлая дорожка. Вы просили «никаких неожиданных гостей» — будет фильтр. Вы просили «окно в море» — оно уже открыто.

Мы прошли домом. Я выбирала простые вещи, но важные:

— Кровать — круглая, но не слишком; матрас — чуть упругий, чтобы спина не жаловалась.

— Ванная — отсек с тёплым «дождём», который реагирует на мысль «хватит», и бассейн-омовение, где можно просто лежать и не думать.

— Кабинет — стол у окна, инструменты, чтобы писать, рисовать, слушать, изучать. Небольшая полка для моих будущих «журналов», которые я, возможно, буду вести вместо маминых.

— Терраса — стол, два шезлонга, место для огня — не костра, а живого тепла из камня, который светится изнутри, когда к нему прикасаешься.

— Артефакты рода, — напомнила вдруг Лиэсса. — Ты вправе либо оставить их у Совета, либо забрать. Они не «магия» в сказочном смысле — они инструменты, которые у нас даны тем, кто несёт роли.

В дом вошли двое жриц, неся узкий ларец, на крышке которого перламутр складывался в круги, как на воде.

Я открыла. Внутри — три вещи:

Первая — тонкое колье-пластина, полупрозрачное, как тончайшая чешуя. Надев его на ключицу, я почувствовала лёгкое тепло, а в висках — внимание.

— «Песнь зова», — сказала жрица. — Надев, ты слышишь, где твой дом зовёт. И дом слышит тебя. Работает на расстоянии не дальше первого пояса моря.

Вторая — шпиль — не оружие, но и не просто украшение. Длина — ладонь, металл — тихий, не блестит.

— «Ключ обета», — пояснила Лиэсса. — Он открывает защищённые комнаты, усыпляет бешенство и… может превратить клятву в контракт. Пользуйся осторожно. У нас договоры важнее мечей.

Третья — камень. Небольшой, молочный, с перламутровой жилкой, которая слегка пульсировала. Когда я коснулась, он был тёплым.

— «Ядро острова», — сказала жрица. — Не в буквальном смысле — в символическом. Это кусочек той окаменелой раковины, из которой выращивают дома. Ты можешь посадить его там, где хочешь — и дом отзовётся ростом.

— Спасибо, — сказала я и впервые за день почувствовала, как во мне тихо раздвигается место для слова «моё». Не чужое и не отобранное — найденное.

---

Вечер переползал границей между зелёным и бирюзовым небом, когда мы остались на террасе почти одни. Тэлла ушла наладить каналы связи и протоколы охраны, Нари — заняться запасами, Саэн — сажать в мини-саду первые травы. Йис проверял шарниры ставень, Квина рисовала в воздухе схемы сети. Двое — Линн и Кайр — остались со мной.

— Город живёт слухом, — первым сказал Линн. — Сегодня он услышал, что вода вернула владычицу Жемчужного дома. Завтра он спросит, кто ты. Ответ можно не давать словами. Его даст то, как ты шагаешь по рынку, как здороваешься с рыбаками, как смотришь на детей.

— А ещё — то, как ты отдыхаешь, — мягко продолжил Кайр. — На планете, где всё умеет петь, легко забыть, что тишина тоже нужна.

— Умею, — ответила я. — И сейчас хочу. Но… — Я повернулась к Линну. — Скажи честно. Где твои люди? Дроу. Здесь я видела вас только «на правах союзников». А под землёй — кто?

Он улыбнулся без рта — глазами. Не тайной улыбкой, а такой, в которой живёт: «наконец-то ты спросила не о ритуале, а о крови».

— Дроу — не «ночные враги». Мы — те, кто выбирает темноту, чтобы свет не ослеплял. У нас — свои города. Мы приходим на поверхность, когда есть договор. А договор — сейчас прост: мы помогаем там, где женщины из Совета «смотрят вверх», а надо — вниз. Вода у нас общая. И земля. И воздух. Огонь… — он запнулся, — его мы уважаем на расстоянии.

— А дети? — спросила я не удержавшись. — Здесь мужчины, как я вижу, не «второй сорт». Но и не первый. Как это у вас?

— У нас дети — от тех, кто любит. И от тех, кто решил. Никаких тайных «браков по приказу», — ответил Кайр. — Если женщина выбирает нескольких — она честно говорит. Если мужчина не может — он честно молчит. У нас честность — не добродетель, а способ не умереть. Ложь дороже стоит, чем боль.

— Подходит, — сказала я. — И ещё… — я улыбнулась, — теперь можно — без Совета и регалий — по-человечески? — посмотрела на обоих. — Я сегодня хочу тепла. Не «ритуалов», не «доказательств». Тепла. Рук. Груди. Плеча, на которое можно упасть. И поцелуя, который не спрашивает: «ты уже приняла остров?» — а просто — «ты здесь».

Мы молчали секунду — не от неловкости, от точности момента.

— Я здесь, — сказал Кайр. — И руки — тоже здесь.

— И плечо, — добавил Линн. — И ночь.

Я подошла. Без театра. Просто шагнула — и оказалась между. На секунду закрыла глаза, вдыхая — травы, соль, тёплую кожу. Не спешите додумывать «что было дальше»: не кино, не быстрый монтаж. Характеры, как и мир, требуют темпа. Сначала — ладонь в ладони. Потом — лоб к груди. Потом — молчание, в котором нет пустоты. И только когда в тишине стало достаточно света, я подняла голову и нашла губы — сначала у одного, потом у второго, не по квоте, а по правде.

Поцелуи здесь — другие. В воздухе мало стыда, много согласия, много дыхания. Я не «забылась» — наоборот, «вспомнила» себя, и это было лучше любой эйфории. Когда мы отстранились, я не хотела «сразу»; я хотела чуть-чуть ещё. И получила — ладонь на затылке, пальцы вдоль позвоночника, маленькую смешную ухмылку Линна («будем жить») и мягкую улыбку Кайра («и лечиться, если что»).

— Завтра, — сказала я, не обещая больше, чем можем сделать красиво. — Завтра — дальше. А сегодня — дом, чай, тепло и сон. И ни одной лжи.

— Принято, — ответили оба. В унисон. Не потому, что «надо», а потому что — так легче дышать.

---

Ночь на острове другая, чем в городе. Небо темнеет не до чёрного, а до глубокого нефрита. Звёзды — крупные, как капли на стекле, и между ними — тонкие белые штрихи, словно кто-то лениво выводит формулы. Далеко на горизонте вспыхнула молния — без грома, как вспоминание. Море тихо шуршало по каменной кромке, и иногда из глубины поднимались световые круги — медленные, размером с ладонь. Я вспомнила предупреждение Лиэссы: «Если увидишь — скажи «позже»». Увидела — сказала. Круги погасли, и мне вдруг показалось, что море — обиженное ребёнком, — всхлипнуло и тут же смирилось.

— Мы найдём твоих, — произнёс от двери Саэт, ненавязчиво проверив вечерние протоколы. — Это не обещание героя. Это план. И план имеет свой ритм.

— Сначала — дом, — кивнула я. — Потом — город. Потом — подземные города дроу. Потом — воронка. Не наоборот.

— Точно, — сказал он. — И одна просьба. Если в городе будут давать «советы» в обмен на «быстрое решение» — не верь. Быстрые решения съедают плодородный слой.

— Я спортсменка, — улыбнулась я. — Я знаю. Поспешишь — сойдёшь с дорожки.

Он вышел. На пороге задержался Арн — на полсекунды, достаточно, чтобы спросить глазами «можно обнять?» Я кивнула. Он ткнулся лбом в моё плечо — тепло, просто — и исчез, как щенок, который проверил, что хозяйка дома, и успокоился.

Я осталась на террасе. Дом был тёплым, не светящимся; море — так близко, что можно было шагнуть. Я не шагнула. Я осталась. И это, пожалуй, главное моё решение за день. Оставаться — не значит «сидеть». Оставаться — значит «выбирать быть здесь».

— Доброй ночи, дом, — сказала я в пустоту, где пустоты не было. — Доброй ночи, остров. Доброй ночи, город. Завтра поговорим по-настоящему. Про законы. Про подземные тропы. Про сделки и запреты. Про то, как вы лечите и как любите. Про то, сколько у моря имён.

Ответом был шорох. И тихий звон из-под пола — тот самый трёхнотный. Ключ в замке. А сверху — две звезды вдруг соединились тончайшей линией, и мне показалось, что это кто-то, кого я очень жду, послал знак. Я не расплакалась. Я просто вдохнула глубже.

Завтра — дальше. Сегодня — достаточно.

И я, не пряча улыбку, ушла в дом, где уже пахло тёплым хлебом, свежей тканью и тем самым чайным мёдом со специями, который теперь, кажется, будет сопровождать меня там, где я на самом деле дома.

Глава 3.

Глава 3

Проснулась я уже не от света и не от шорохов, а от звука моря. Оно било о берег с другой стороны острова, и этот ритм оказался почти сердечным: ровный, тяжёлый, с паузами. В отличие от городских шумов он не требовал внимания — он давал внимание.

Я вылезла из ложа и босиком вышла на террасу. Воздух был тёплым, чуть влажным, пах травой и солью. За горизонтом зеленоватое небо меняло оттенок — от густого нефрита до золотистой дымки, и в этой дымке мелькали силуэты летательных аппаратов. Не все они были похожи на птиц. Одни — вытянутые, тонкие, как иглы; другие — округлые, медлительные, похожие на медуз.

«Доброе утро, новая жизнь», — пробормотала я. И волосы послушно качнулись.

Но тут же я вспомнила вчерашний вечер и усмехнулась: «Тише, девочки. Сегодня без вас шоу».

---

Дом просыпался вместе со мной. В кухне уже теплился запах хлеба, в садике Саэн поила травы, а на террасе, в тени перламутровой колонны, стоял Линн. Тёмный дроу. Белые волосы до плеч были собраны в узел, глаза смотрели прямо в море.

— Ты не спишь? — спросила я.

— Мы редко спим столько, сколько вы, — ответил он. Голос у него был низкий, как у воды в глубокой расщелине. — Но сегодня я ждал тебя. Совет соберётся днём. До того времени — твой остров. Его нужно обойти.

— Обойти? — Я усмехнулась. — То есть у меня утренний кросс вместо кофе? Отлично. Хоть привычное слово.

Он чуть улыбнулся краем губ — и пошёл первым.

---

Остров был живым организмом. Это я поняла сразу. Тропы вились, как вены. Дома — будто выросли из раковин. Даже скалы на побережье не были мёртвым камнем: внутри них светились тонкие жилки, по которым медленно текла сияющая жидкость.

— Жемчужный род, — сказал Линн, когда я потрогала одну из жилок, — всегда выбирал острова с «песнью». Это остатки старых организмов. Когда-то планета была покрыта океаном. Всё, что ты видишь — это раковины, кораллы, кости. Мы живём внутри памяти моря.

Я задержала дыхание. Бабушка снова всплыла в голове: «Вода помнит». Она ведь всегда это говорила, а я думала — метафора.

— И эта память — не опасна? — спросила я.

— Опасна, если не уважать, — ответил он. — Как и любая память.

---

Мы дошли до восточной кромки острова. Там, где море встречалось с небом, стояла круглая башня. Не каменная, а живая: её поверхность переливалась, как раковина, а из верхушки вытекала тонкая нить воды, падая прямо в море.

— Башня связи, — пояснил Линн. — Здесь твой голос будет слышен всему острову. И всему поясу.

— Мой голос? — Я усмехнулась. — А если я захочу спеть «караоке»?

— Тогда тебя услышат все, — сухо сказал он. Но угол его губ снова дрогнул.

---

Внутри башни было прохладно. В центре стояла круглая платформа, по краям — полупрозрачные кристаллы. Они светились, когда я подошла.

— Просто говори, — сказал Линн. — И остров ответит.

Я вдохнула и произнесла:

— Э… Всем привет. Я новенькая. — Голос прозвучал громче, чем я ожидала, разошёлся кругами, и где-то далеко море тихо отозвалось. — Надеюсь, я не сломаю вам расписание.

Кристаллы мягко загудели. И я поняла: остров меня принял.

---

Вернувшись в дом, я застала всех пятерых мужчин. Сегодня они выглядели иначе. Не как «парадный гарем», а как люди дома. И я впервые могла рассмотреть их спокойно, без ритуала.

Ираэл, грифон, сидел на полу и точил длинный клинок. Его плечи двигались мощно, но без спешки. Он был словно из камня и огня одновременно.

Кайр резал травы — тонко, аккуратно, ловко. У него руки были такие, что им можно доверить любую рану.

Саэт читал — не книгу, а панель с тонкими световыми знаками. В его лице была уверенность того, кто держит порядок.

Арн, юный, сидел ближе всех к двери, и в его глазах горела жажда. Он наблюдал за мной с открытой честностью, и я чувствовала: он ждёт.

А Линн всё так же молчал. Но его молчание было громче всех.

— Я начинаю привыкать, — сказала я. — К вам. К дому. К морю. Но… — Я подняла взгляд. — Я хочу знать ваши законы. Я должна их знать. Иначе всё это — театр.

Саэт поднялся, сложил панель.

— Законы Ксары просты. Первое: власть принадлежит тем, чья сила доказана. У нас это женщины. Второе: каждый союз строится на договоре. Не хочешь — не заключаешь. Но если заключил — держи слово. Третье: вода и волосы — мера силы. Чем длиннее волосы — тем больше право выбирать. Но только если умеешь слышать. Если нет — волосы высохнут, и ты останешься пустой.

— Красиво, — сказала я. — Но жёстко.

— Жёстко, — согласился Линн. — Потому что мир — не игрушка.

---

После заката в дом пришла Лиэсса. Она принесла свиток — не бумажный, а живой: ткань, в которой текли знаки.

— Здесь описаны твои права, — сказала она. — Ты можешь иметь пятерых мужей. Ты можешь звать на службу любое число слуг. Ты можешь судить на своём острове. Но главное — ты можешь искать. Твоя мать ушла через воду. Никто не вернулся. Если ты решишь — мы дадим тебе право открыть тропы.

Я сглотнула.

— Вы говорите так, будто всё это — моё. Но я ещё не уверена. Я всё ещё Тамара.

— Ты можешь быть обеими, — сказала она. — Но у Мары был долг. И у Тамары теперь есть сила.

---

Ночью я вышла к морю. Волны шептали. И вдруг — в воде снова появились световые круги. Но теперь они были не просто отблеском. В них мелькнуло лицо. Женское. Похожие глаза. Длинные волосы.

— Мама? — сорвалось у меня.

Круг погас. Но я знала: это не показалось.

Я стояла у воды и чувствовала, как сердце колотится. И впервые с того момента, как я сюда попала, я захотела не просто выжить. Я захотела найти её.

И это стало моим настоящим началом.

Утро на острове пахло так, что желудок сам просыпался раньше головы. Хлеб с корочкой, травы, морская соль, лёгкий дымок костяного угля. Я спустилась в кухню босиком, и пол был тёплым, словно песок на солнце.

Тэрр, хранитель-повар, уже хлопотал: на столе дымился суп из морских плодов, рядом хрустели свежие лепёшки, а по углам кухни тихо гудели маленькие сферические устройства — вроде ульев, только они «держали температуру».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я думала, у вас тут роботы всё делают, — сказала я, заглатывая первую ложку.

— Роботы могут согреть, — ответил он, — но вкус делает рука. И сердце. И соль, посыпанная в нужный момент.

Я кивнула. Вкус был таким, что захотелось рыдать от счастья.

---

После завтрака домоправительница Нари повела меня знакомиться с владением. И вот тут я поняла, что остров — это не просто кусок земли. Это мир в миниатюре.

Сначала мы вышли в сады. Они были разбиты террасами, каждая терраса — как отдельная история. На одной — ряды растений с листьями, которые светились изнутри голубым. На другой — кусты, плоды которых напоминали гранаты, только их сок был золотым и пах пряно, почти как шафран. На третьей — травы, похожие на земные: мята, чабрец, базилик, но каждая из них умела что-то ещё. Когда я провела рукой по мяте, воздух вокруг стал прохладнее, а кожа на секунду защекотала — как после душа.

— Травы здесь дышат, — объяснила Саэн. — Они отвечают. Вот эта лечит ожоги, эта успокаивает, эта заставляет смеяться.

— Заставляет? — удивилась я.

— Да. Иногда смех лучше лекарства.

Я смеялась и без травы.

---

Дальше — мастерские. Малые строения из перламутра и дерева, в каждом — своя стихия.

В первой — гончарные круги. Только они не крутились от ноги: их двигали крошечные водные потоки, замкнутые в круг. Глина — не простая, а с прожилками сияющих минералов. Из неё делали сосуды, которые потом светились в темноте.

Во второй — кузница. Но вместо угля там бурлила лава. Живая, заключённая в прозрачный колодец. Металл нагревали, опуская прямо в поток, и он поднимался уже мягким, податливым. Кузнецы — женщины с длинными волосами, собранными в косы, — вытягивали из металла тончайшие пластины, вплетая в них узоры.

В третьей — ткацкая. Нити светились прямо на станках. Когда их переплетали, ткань могла менять цвет в зависимости от эмоций владельца.

Я ходила, разинув рот, и думала: «Это не фэнтези. Это… утопия на стероидах».

---

В порту у подножья острова стояли корабли. Не все — живые. Некоторые были построены по принципу дроу: строгие, чёрные, с белыми метками. Другие — жемчужные, переливчатые, похожие на огромные раковины.

— Это твои, — сказал Саэт, когда я ткнула пальцем в раковинообразный. — Остров даёт тебе право держать два судна. Одно для ближних переправ, другое — для троп.

— Для троп? — переспросила я.

— Для тех самых. — Он посмотрел серьёзно. — Где вода становится дверью.

У меня по спине пробежал холодок.

---

Днём я вернулась в дом, а там уже ждали мужчины. Не в парадной позе, а свободные.

Ираэл сидел на террасе и чинил ремни доспеха, солнце золотило его плечи. Кайр помогал Саэн пересаживать травы, и его руки были в земле, но выглядели красивее любых украшений. Арн тренировался во дворе с копьём, и движения его были порывистые, но честные. Саэт беседовал с Нари о записях и поставках, и их голоса звучали как два колокола: ровно, уверенно. Линн же… Линн стоял в тени и наблюдал за мной.

Я поняла, что в этом мире у меня нет семьи, но у меня уже есть дом. И эти люди — часть его.

---

Вечером мы собрались за общим столом. Я решила: хватит просто смотреть, пора говорить.

— Мне нужны не только ваши улыбки, — сказала я. — Мне нужна правда. Как вы живёте. Что любите. Что ненавидите. И что ждёте от меня.

Они смотрели внимательно. И каждый ответил по-своему.

— Я хочу, чтобы ты доверяла, — сказал Ираэл. — Без доверия даже крылья не держат.

— Я хочу лечить и быть рядом, когда боль, — сказал Кайр. — Не только твою. Всех, кто будет в доме.

— Я хочу порядок, — сказал Саэт. — Без него дом рушится, как корабль без киля.

— Я хочу учиться у тебя, — сказал Арн. — И смеяться с тобой.

— А я хочу знать, что ты не уйдёшь снова, — сказал Линн. — Потому что исчезновения больнее любых врагов.

Я молчала долго. Потом сказала:

— Тогда и вы знайте. Я хочу найти правду о своей матери. Я хочу узнать, кто я здесь. И я хочу жить. Не выживать, не играть — жить. Если вы со мной в этом — значит, у нас получится.

Мы чокнулись чашами. И в этот момент море, будто подслушав, загудело низко, как барабан.

---

Позже, уже в тишине, я вышла на балкон. Там стояли Линн и Кайр. Один — тёмная глубина, другой — зелёный свет. Они молчали. Я встала между ними. Их руки почти невзначай коснулись моих. И я поняла: да, это начало. Начало отношений, начала жизни, начала поиска.

А над нами горели звёзды. И в их рисунках я вдруг заметила круги. Те самые. Те, что у воды. Они были и здесь.

И я тихо прошептала:

— Мама, я иду.

Глава 4.

Глава 4

Утро города пахнет иначе, чем утро острова. На острове запахи круглы и мягки: хлеб, соль, тёплый камень, травы. В городе аромат вытягивается в узкие, пружинящие нити: смолы переправ, горячий металл доков, пряные рынки, прохладная пыль тенистых галерей, и над всем — тонкий электрический привкус наноплетений, как свежесрезанная зелёная ветка, оставляющая на пальцах живой сок.

Я стояла на балконе корабля «Левиа». Ниже, под прозрачной чешуёй её корпуса, медленно раскрывался Ксар — не «столица», не «мегаполис», а организм, выработавший долговременный способ жить на берегу неспокойной, сильной воды. Над городом, как нити колыбели, тянулись световые тропы — тонкие дорожки-переходы, по которым сновали малые суда и глайдеры. Между куполами протекали каналы, мосты упруго выгибались, а садовые террасы росли каскадами, как дрожащие ступени водопада.

— Вдохни, — сказала Тэлла, появляясь рядом. Её серые, наблюдательные глаза в эту минуту были чуть светлее. — Город узнаёт запах пришедшего. Он запоминает «как дышат».

— Я дышу честно, — сказала я. — Но если город решит, что мне нужно учебное пособие, пусть не стесняется.

— Город любит тех, кто шутит, — отозвалась она суховатой улыбкой. — Те, кто не шутят, склонны разрушать купола.

Рядом устроился Рейн, техник-сценарист, с которым «Левиа» урчала особенно ласково. Он проверял проекционные карты: тонкоматовые плёнки скользили между пальцами, и на них города-макеты раздвигали и поджимали террасы, а узкие каналы сменяли глубину цвета. Я поймала себя на детском восторге: да, я взрослая, да, я владычица Жемчужного дома, да, мне здесь положено держать спину прямее, но у нормального человека должны расширяться зрачки при виде живой карты.

— Совету нравится, что ты смотришь вниз и в стороны, — сказала Тэлла. — Большинство новеньких смотрят только вверх — на купола и небо.

— У меня был тренер, — ответила я. — Он учил: «Смотри туда, куда плывёшь, и туда, куда можешь удариться».

— Разумно, — отозвалась она. — У нас этот принцип вшит в обучение проводников.

Мы снижались к центральной гавани. Вода под «Левией» стала гуще — не по плотности, по смыслу: чем ближе к центральным куполам, тем больше в воде стояло «внимания». На волну ложился свет от мостов, и, казалось, он не отражался — впитывался.

На причале нас ждали: два биоробота-курьера (сегодня — матово-голубые, их «глаза» дышали широкими диафрагмами), пара женщин в гибких, как кожа морских зверей, доспехах, и тонкая старуха в длинном плаще цвета морского стекла. Плащ струился, как вода с весенней крыши, и казалось, стоит ей сделать шаг — и он сведёт с ума любое зеркало.

— Это Жаара, хранительница Городской Книги, — шепнула Тэлла. — Она приходит редко. Если пришла — значит, будет говорить не только Совет, но и Память.

Я невольно расправила плечи. Жаара подняла глаза — светлые, непривычно тёплые для того, кто, по идее, должен быть холодным хранителем свода правил, — и коротко кивнула, как кивала бы соседской девочке: «ну, здравствуй, шустрая».

— Мара-Тамара, — сказала она и странным образом произнесла два имени так, словно они никогда не спорили. — Город ждёт тебя не как ответ, а как вопрос. Вопросы полезнее. Умный вопрос — как семечко: из него вырастает дерево, даже если его забыли полить.

— Тогда я — полезный пришелец, — ответила я. — У меня вопросов — как у небольшого лесопитомника.

Она улыбнулась. Её морщины сложились в аккуратные карты прежних улыбок, и мне сразу стало легче: от людей, у которых улыбка — редкий гость, устаёшь быстрее, чем от любой тренировки.

— В Книге есть слова для твоего рода, — сказала Жаара. — «Жемчужный — не потому, что любит блеск; потому что умеет терпеть песок».

— Терпеть и превращать, — закончил Линн, стоявший чуть сзади, но его молчание, как всегда, было рядом. — Иначе жемчуг — просто заноза.

Мы двинулись. Город лежал перед нами, и я обещала себе не «смотреть обзорно», а «видеть подробно».

---

Рынок Ксара — это не «базар», не «торговый центр», не «галерея». Это — узор. Он соткан из дуг и овалов, из переходов, на которых стоит пульс «сейчас», из ниш, где хранили «вчера», и из крыльев, куда прилетит «завтра». Первым делом меня ударил запах жареных бобов с солью и синим уксусом. «Левиа» мурлыкнула (я не преувеличиваю — у кораблей действительно есть эмоции), и Рейн невозмутимо оставил ей на борту порцию: корабль подпитался, как кошка сливками, и в ответ пригладил нам трап.

— В городе принято кормить тех, кто тебя носит, — сообщил Рейн, бросив в меня взгляд «не спорь со столетней традицией».

— Если бы мой земной автобус так мурлыкал, я бы и ему носила, — сказала я.

— Авто… что? — не понял Рейн.

— Длинная унылая металлическая рыба, в которой тесно и душно, — перевела я. — Но у нас она не пела и не благодарила за бобы.

Над торговыми карнизами висели тонкие ленты проекций — как будто дождь повис между небом и землёй и не хотел падать. На них — навигация, курс воды (да, у нас есть курс воды: ты не можешь брать больше, чем отдаёшь), прогнозы ветра, время прилива-отлива и городское право на день — короткая строка, которую читают все, кто выходит из дома. Сегодняшняя строка была такая: «Слово «нет» — не оскорбление. Слово «да» — не расписка».

— Вы обновляете это каждый день? — спросила я.

— Да, — ответила Жаара. — Город напоминает очевидное, потому что очевидное чаще всего забывают.

Мы шли по круговой галерее, и меня, как и положено нормальному человеку, швыряло от прилавка к прилавку. Вот миски из морской кости, тонкие, как скорлупа яйца, с поющими пленками по краю — в них вода звучит. Вот ткачиха, у которой нитки сами находят друг друга — на её станке нет педалей, у него есть ритм. Вот мастер, прибивающий к гибкой доске прозрачные печати, и печати переливаются, как светлячки в ночи. Я потрогала овальную бляшку на его поясе. Она отозвалась тихим «дзинь», наполнив кожу лёгким, почти смешливым похолоданием.

— Бляшка выбора, — сказал мастер. — Помогает языку не обгонять голову.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А можно две? — спросила я. — Одна мне, одна — моим по утрам.

Он взял мою ладонь и приложил к матрице. Металл вспыхнул, и я ощутила лизок холода, как от мороженого. Выбор. Лицевые печати на Ксаре — не «штампы», а узлы соглашений. Я с любопытством отметила: многие покупают не «вещи», а процессы. У одного прилавка — очередь за «плетением сна»: берёшь на ночь три тонких ленты (соль, травы, голос), скручиваешь и кладёшь под подушку — спишь без кошмаров. У другого — записывают «смешение мира» — набор звуков, от которых лучше растут деревья у дома. У третьего — очередь мужчин за «практикой огня»: там учат дышать так, чтобы жар от печи не сжигал лёгкие.

— Если спросишь, где продаётся «любовь», — негромко сказал Линн, — тебе покажут кафе, где мы «научим тебя слушать».

— А если я скажу, что не хочу учиться, хочу взять готовое, — парировала я, — меня оттуда вежливо выпроводят?

— Нет, — вмешался с улыбкой Кайр, который спустился следом. — Тебе нальют чай из меда и имбиря. И предложат говорить, пока чай не остынет. Девять из десяти после этого выбирают учиться. Десятый — покупает пирожок и уходит. Ничего страшного.

— А «страшное» тут что? — спросила я.

— «Страшное» — ломать, чтобы доказать, что можешь, — тихо ответила Жаара. — Мы пережили время, когда ломали. Теперь мы учимся чинить заранее.

Мы свернули в узкую арку. Там тянулись ряды маленьких мастерских. На одной двери медные гвоздики складывались в слово «Слух» — мастер слушает музыку города и записывает партитуру улиц. На другой — «Нить» — портниха, которая шьёт одежду, и ткань не «сидит», а взаимодействует с телом: подстраивая тепло, позволяя коже быть кожей. На третьей — «Соль» — женщина, что варит из морской соли блестящий крем, снимающий боль в плечах и умеющий распутывать ночью «застежки тревоги».

Я не понимала половины из того, что видела. Но знала — это не «магия вместо науки» и не «наука против магии». Это — и то, и другое. Я думала о бабушке: «трава лечит не хуже лекарства». Точно. Эти люди вырастили из травы и лекарства не спор, а брак.

— И всё же у вас есть Совет, есть власть, есть приказ, — сказала я, когда мы вернулись в основной круг. — Значит, есть те, кто несогласен. Как вы решаете конфликт?

— Договором, — ответила Жаара. — Если договор невозможен — кругом воды.

— Это как?

Она повела нас к центральной площади. Там, под перламутровым куполом, стоял круглый бассейн. По его краю — сиденья. Люди приходили, садились парами или тройками, говорили, в какой воде они будут слушать — холодной, тёплой, солёной, сладкой. Био-водники (люди и боты вместе) настраивали воду: лёгкие нанопотоки приносили капли с нужного берега, травы привносили «правильный» фон, а над головой заглушались городские шумы. Люди говорили. Иногда кричали. Иногда плакали. Иногда молчали.

— В конце конца один говорит: «да», другой: «нет». Вода «клацает» — слышно всем. Если «да» и «нет» звучат честно — мы ищем третий вариант. Если нет — принят тот, кто сказал правду. Вода не любит лицемеров: звук «да» звучит плоско, если «нет» прячется под языком.

— У вас суд звучит, как хорошая группа по психологической поддержке, — заметила я.

— Ты почти не ошибаешься, — сказала Жаара. — Но когда речь идёт о границах, включаются женщины Совета и служба куполов. Силу не отменили. Её приручили.

— Иногда её надо выпускать, — негромко заметила Лиэсса, которая присоединилась из тени колоннады. — От этого никто не счастлив. Но иногда это — единственный способ, чтобы все остались живы.

Мы обменялись взглядами. Она, как и всегда, смотрела прямо, не отводя. Я – тоже. Мы обе умели понимать, когда ласки достаточно, а когда нужна жёсткая рука.

---

Политика в городе пахнет не кожей кресел и не табачным дымом (на Земле я терпеть не могла чиновничьи коридоры). Политика в Ксаре пахнет водорослями в прилив и железом мачт в шторм.

— Сегодня Совет вынесет на круг вопрос «О тропе у Серой Гряды», — сказала Лиэсса на ходу. — Ровно там, где исчезла твоя мать, открылось «горло». Люди видели световые отцветы. Рыбаки — шепчутся. Хранители — молчат. Молчат — плохой знак.

— И вы хотите, чтобы я… что? — Я с раздражением поймала себя на готовности принимать чужую миссию, но остановила: «Сначала понять». — Впрыгнула туда без страховки?

— Мы хотим, чтобы ты видела. Если «горло» зовёт тебя — оно не ждёт другого. Но прыгать сегодня не будешь. Сегодня — договор, — спокойно сказала она. — Тропа — не личная игрушка. Кто бы ты ни была.

Я кивнула: разумно. Моя кровь стучала по-иному, чем вчера. Вчера я впервые ощутила право. Сегодня — впервые почувствовала обязанность. Несладко, но правильно.

— У тебя есть ещё один круг, — добавила Лиэсса. — Не городской. Подземный.

— Дроу? — тихо спросила я.

Линн, шедший рядом, повернул голову. Его глаза поймали во мне ту часть, которая всегда выбирала честный ответ.

— Мы не подняли бы этот разговор в первый день, — сказал он. — Но ты не «первый день». Ты — узел. Мы чувствуем такие узлы. Внизу шевелится рессора. Есть те, кто не рад вернувшейся владычице Жемчужного дома. Есть те, кто слышит иначе: «вода вернула — значит, можно брать».

— Кто? — спросила я коротко.

— Те, кто зовут себя Сухими. Их немало. Они уходят в камни и в огонь, чтобы никому не служить. Они считают, что вода — слишком «женщина». Что вода разбалует. Что волосы — повод лгать. Они хотят «чистой силы».

— Прекрасно, — сказала я. — У нас на Земле были такие же. Только волосы им мешали длинные, а не сама вода.

— И чем кончилось? — спросил Ираэл.

— По-разному, — ответила я. — Но всегда кровь.

Лиэсса молча вздохнула. Это был не вздох усталости и не «ах как вы все мне надоели». Это был вздох командира, который знает, что сегодня отведёт корабли так, чтобы завтра они могли вернуться.

— Мы не допустим крови там, где можно обойтись «кругом воды», — сказала она. — Но если кровь прольют на твоём острове — мы ответим. Это закон.

Я почувствовала, как по спине проложила дорожку прохлада — не от страха, от ясности. Когда мир становится чётким, он холодит кожу.

---

К полудню мы вошли в Дом кругов — не дворец, не судилище. Многоярусная перламутровая полость с легкокомбинируемыми пролетами, пандусами, нишами. Там люди сидели вмешано: жрицы рядом с ремесленницами, трактирщицы рядом с хранителями карт, мужчины — не за спинами, а по местам, которые сами выбирали в зависимости от разговора. Отличия были только у вахтенных и у Совета: у первых — чёткие, почти невидимые бронепластины под одеждой, у вторых — тонкие «струны» на ключицах, которые, говорят, настраивают голос так, чтобы его слышали те, кому нужно.

— Сядешь здесь, — сказала Тэлла, указывая на круг середины, чуть поднятый над общим уровнем. — На сегодня тебе дано право «первого слова в третьем круге». Это не «лидер», это «задающий вопрос».

— Удобно, — ответила я. — Я и так ходячий вопросник.

На круг ступили хранительницы троп, и воздух вокруг уплотнился — как в бассейне, когда в дальнем углу кто-то вошёл и вода пошла мягкой волной. Я поднялась. «Скажи так, чтобы город услышал тебя, но не оглох», — у меня всплыло тихое замечание Жаары.

— Я — Тамара, — начала я. — И я — Мара. Я не знаю, почему вода решила, что во мне нужно жить двум именам сразу. Я не знаю, почему на меня смотрит остров так, будто узнаёт. Но я точно знаю: я не считаю «тропу у Серой Гряды» личной забавой. Я считаю её дорогой домой. И если этот дом — опасен, мы не должны ломать туда дверь. Мы должны договориться о ключах.

По залу прокатилось ровное «ммм», как по песни, когда хор соглашается на тональности. Это было странно приятно. Я продолжила:

— Мои условия как участницы этого разговора: никто не прыгает в тропу без сопровождения хранителей. Никто не закрывает тропу, пока не будет «круга воды» с теми, кто её слышит. Никто не присваивает её один. У меня нет права на присвоение. У меня есть право на вопрос: кого мы берём с собой и для чего?

Поднялась женщина средних лет, с линией улыбки, которую мог бы рисовать архитектурный карандаш.

— Я — Заэра, проводница третьего пояса, — сказала она. — Я слышала твоё слово. Я согласна с тремя «никто». У меня один «кто». Если ты пойдёшь — с тобой пойдёт три. Вода любит чётные числа, но пороги троп — нет. С тобой — один, кто умеет считать шаги (Саэт); один, кто умеет лечить не словами (Кайр); и один, кто умеет видеть в темноте (Линн).

— А если я хочу взять ещё одного, чтобы было красиво? — не выдержала я.

— Возьмёшь — и круг скажет «нет», — спокойно отозвалась Заэра. — И будет прав.

Я приняла. «Слушай тех, кто прожил это дольше тебя», — сказала бы бабушка.

Из крайних кругов поднялась высокая женщина в кожаных наплечниках, сваянных, как из рыбьей чешуи.

— Я — Ар-Рэ, — представилась она. — У меня не к тропам вопрос. У меня к тебе. Твоя мать, говорят, ушла без разрешения и без договоров. Она забрала с собой «ключи» и не вернулась. Зачем ты считаешь, что тебе можно иначе?

— Я не считаю, — ответила я спокойно. — Я предлагаю иначе. И если ключи — у вас, у Совета, — я не хочу их «вынюхивать». Я хочу их получить на «да». Если их нет — значит, мы делаем новые. Вместе.

Ар-Рэ, на мой вкус, принадлежала к породе людей, которым просто необходимо, чтобы им сказали «без понтов». Она чуть склонила голову.

— Тогда ты — не она, — заключила она. — И это хорошо.

Разговор потёк шире. Выступали хранительницы, мастера портов, женщины-«линии» (те, у кого в голосе сидит город), дроу-проводники тоннелей. Я ловила не только слова — паузы, места, где шуршала кожа под одеждой, нервы, где у людей «чуйка» пищала: «вот здесь подвох».

И подвох, конечно, нашёлся. Из дальнего сегмента поднялся мужчина — высокий, сухой, с глазами цвета тёртого свинца. Его волосы были белыми, как у дроу, но кожа — светлее, и одежда — без излишеств, чистая чёрная.

— Я — Талес из каменных клубов, — сказал он. — Мы — «Сухие». Мы не признаём право воды на выбор. Мы признаём право взять. Если вода открыла воронку — мы возьмём. Без ваших «кругов». Без ваших «да» и «нет». Иногда сила — это не договор. Иногда сила — это сейчас.

По спине пробежала волна тугого раздражения, как от неправильной ноты в любимой мелодии. Я улыбнулась — острой иронией, которая меня не раз спасала на земных стартах.

— Превосходно, — сказала я. — А ещё иногда сила — это понимать, что ты сожжёшь дом, если будешь разжигать огонь в шкафу с тканями.

— У нас нет «шкафов с тканями», — холодно заметил Талес. — У нас — камень, воздух и огонь.

— У нас — море, — ответила я. — И я владычица домов на воде. И если ты заходишь с огнём в мою гавань — ты либо разговариваешь, либо не заходишь.

Кто-то тихо хмыкнул. Кто-то одобрительно кивнул. Лиэсса даже не улыбнулась — но я знала: она сейчас не держит меня за локоть только потому, что уважает мой вкус на жесткость.

— Мы учли, — сказал Талес, не отводя взгляда. — Улицы пустыми не будут.

— И не должны, — ответила я. — На пустых улицах легче красть.

---

После заседания мы вышли к воде, но не к той, что блестит на открытках. Переулок, ребристая тень, мягкий гул вентиляционных каналов — лёгкие города, скрытые под мостовыми. Сюда меня повёл Линн.

— Ты ведь хотела «без театра», — сказал он. — Это «без театра».

Внизу город пах иначе: смазка, тёплый кварц, ледяная нота глубинных шахт, где копают металлы и выращивают «тишину» (да, её выращивают — мелкие пористые панели, впитывающие лишний шум), свежие ткани, только что сошедшие со станков. Здесь не пели, но гудели. Тот, кто придумал выражение «вливается в работу», явно жил в таких местах.

— Здесь дроу? — спросила я.

— Здесь «все, кто вниз», — ответил Линн. — Дроу — не «подземные». Мы «так слышим». Но тут нас — больше. И тех, кто за силу «чистой руки», — тоже больше.

— И «Сухие» отсюда?

— Они — из каменных клубов, — отозвался он. — Клубы — не «кружки». Это крепости. Их двери не на воде. Их двери — в скалах. У нас договор: мы не лезем к ним, они не лезут к нам. Но договор — тоньше, чем кажется.

— Тонкая ткань — тоже крепка, — сказала я. — Если её не ковырять ногтем.

Он улыбнулся глазами.

Мы зашли в узкую мастерскую. На стенах — панели, окрашенные в глубокий чёрный, на столах — инструменты, которые, казалось, можно держать только кончиками пальцев. За столом женщина, из тех, кого легко назвать «девушкой», пока она не поднимет взгляд. Он у неё — как кинжал без рукояти: держать можно, но лучше не надо.

— Линн, — сказала она без удивления. — Опять с принцессой?

— Без «принцесс», Дайла, — отозвался он так же ровно. — С владычицей Жемчужного дома.

— Жемчуг режется хуже камня, — хмыкнула она. — Но блеск маскирует порезы.

— Дайла, — я шагнула ближе, — я не люблю разговоров, которые мажут словами, как дешёвым соусом. Я люблю, когда получается съедобное. Ты умеешь делать съедобное?

— Умею, — коротко ответила она. — Я чиню то, что ломают. И вижу тех, кто ломает без нужды. У тебя на запястье браслет поёт «честно». Я не из «Сухих». Но у меня брат — «камень». Он любит, когда горит.

— И что ты делаешь, когда он приходит домой с горящей головой?

— Наливаю соль, — сказала она. — Не воду.

— Ты мне нравишься, — честно сказала я. — А теперь скажи: у Серой Гряды шевелится тропа?

— Шевелится, — ответила она. — И те, кто любят «чистую силу», собирают «ледянки». Это тонкие пластины, охлаждающие воду так, что она в горле захлёбывается. Тропы этого не любят. Если они сунут их в «горло», оно захлопнется.

У меня свело пальцы. Я физически почувствовала мерзкий вкус испорченной воды.

— Где они берут пластины?

— У тех, кто ворует у наших — и у ваших, — пожала плечом Дайла. — У торговцев, кто спрятались в «тихих зонах». У биороботов, у которых отключили стыд.

— Отключили стыд? — переспросила я.

— Есть умельцы, — сухо ответил Линн. — Биороботы — не «святые». Их можно перепрошить так, чтобы они не различали «чужое». Это преступление. Но умеют.

— Дайла, — сказала я, — сделай мне список мастеров, у кого есть руки, чтобы перепрошить, и нервы, чтобы не умереть от стыда. Если мы будем их гонять по рынку — получим войну. Если поговорим — получим шанс.

— Ты любишь шанс? — спросила Дайла, надменно изогнув бровь.

— Я спортсменка, — ответила я. — Я люблю вероятность, превращённую в результат.

Она щёлкнула по панели. На ней сложился список имён. Я не знала этих людей, но имена звучали так, будто их носители не особо любили улыбки.

— Этого достаточно, — сказала я. — Если будет «кровь» — мы не остановимся «кругом воды».

— Если будет «кровь» — вы сами станете «Сухими», — почти ласково сказала Дайла.

— Нет, — вмешался Линн. — У нас есть ещё один путь. Он сложнее. Но он — наш.

— Какой? — спросила я.

— Память, — ответил он. — Не «Книга» — Сеть памяти. То, что вшито в дома, в улицы, в те самые травы, в ткацкие станки, в купола. Если мы сможем провести через «Сеть» то, что произошло в прошлый раз, когда тропы закрывали силой — город увидит. И выберет.

— Это слишком красиво звучит, чтобы быть реалистичным, — нахмурилась я.

— Это очень больно звучит, — поправил он. — Потому что мы покажем кровь. Но это будет правда.

— Сделаем, — сказала я. — Я видела людей, для которых боль — единственный аргумент.

---

Вернувшись в верхний город, я поймала себя на сильном желании — не «лечь», не «поговорить», а выплавить усталость. Это мой способ не сойти с ума: движение. Я пошла туда, где город дышит акробатикой — в Залы воздуха. Это — полупрозрачные трубы, которым завидовал бы любой инженер Земли: потоки тёплого и холодного воздуха подхватывают тело и несут по кольцам, полкам, подиумам, а тебе остаётся вовремя сгибаться, распрямляться, держать баланс. Мужчины и женщины здесь не «смотрят», а делают. Уроки стоят дёшево, падать можно безопасно, смеяться — бесплатно.

— Впервые? — спросила девочка-инструктор с чёлкой и коленками в синяках.

— В этом мире — да, — призналась я. — В моём — бывало.

— Тогда бери «средний поток», — улыбнулась она. — «Младший» тебя усыпит, «старший» — уронит самооценку.

Я встала на круг. Воздух вздохнул — и я вспомнила тело. Не новое, не чужое — своё. Свой способ понимать пространство: где я, где край, где «ещё чуть-чуть», где «стоп». Я дышала, тянулась, скручивалась, переворачивалась, и мир снова занял нужные места: страх — вдалеке, ясность — под ногами. По краю круга стоял Арн (конечно стоял — мальчишки всегда притягиваются туда, где можно влюбиться в движение), и его улыбка была такой восхищённой, что я засмеялась в воздухе.

— Ну и ну! — выдохнул он, когда я приземлилась. — Ещё!

— Если ещё — мне нужен чай, — сказала я. — И твои руки, чтобы не упасть, если я буду хвастаться.

— Есть, владычица, — отчеканил он, но глаза смеялись.

Мы вернулись к «Левии» под лёгкий шум вечернего города. Зеленоватое небо густело. Я чувствовала в голени приятную дрожь мышц, в плечах — тёплую пустоту, как после хорошей тренировки, в груди — тихое: «живу». Я подняла голову — и увидела знаки. Три маленьких световых кольца легли на путь, будто кто-то медленно, не спеша, приглашал: «сюда».

— Позже, — сказала я в пространство, не громко, но достаточно, чтобы меня «услышали».

Кто-то в темноте шевельнул тень.

— Ты уверена, что «позже» не станет «никогда»? — спросил тихий голос.

Я обернулась. Саэт. Он редко задаёт вопросы не по делу. Я улыбнулась.

— Уверена, — сказала я. — Моя жизнь до этого мира научила: если бежать к финишу с самого старта — сбьёшь дыхание. Мы дойдём до тропы. Но не сегодня. Сегодня — дом.

---

Дом встретил нас низким гулом печи, запахом душистой корочки, влажным хохотом Сэан, который пыталась посреди кухни приручить новую лиану-ополаскиватель («она кусается! она любит мужиков!» — вопила Сэан, а лиана действительно настойчиво лезла к локтю Ираэла, у которого с ополаскивателем, по всей видимости, были свои счёты), и мягким шипением воды в настенном лотке. Нари распределяла грузы (сколько в этом человеке красоты! как она кладёт глиняный сосуд — словно его родила и теперь укладывает спать), Квина настраивала связной узор на центральной колонне, Йис тихо опускал в столешницу новый шарнир — теперь стол умел выезжать на террасу без скрипов и просьб.

— Нам нужен «круг дома», — сказала я, когда мы уселись. — О тропе, о «Сухих», о том, что будем делать завтра. И — да — о нас. Я не хочу, чтобы дом стал «официальной квартирой». Я хочу, чтобы он был мы.

Мы собрали «малый круг». Без ритуала — просто встали вокруг низкой чаши с водой и по очереди говорили вслух, что «важно сегодня».

Нари: — Важно: ресурсы дома на три недели, если ничего не ломать. Если ломать — на две. Я не буду говорить «не ломайте» — я скажу «ломайте аккуратно». Важно: у воды настроение капризное. Я не знаю, кто её обижает, но кто-то обижает.

Саэн: — Важно: в саду хорошо, но корни «слушают». Они «помнят» чьи-то тяжёлые шаги. Я не знаю — чьи. Я поставлю тёплые капли, они успокоят.

Квина: — Важно: я поймала семь попыток сунуться в узор связи. Не вломились, но постучали. Я отвечала «занято». Если будут настойчивее — я буду грубее.

Йис: — Важно: лестница с характером, но договорились. Важно: замок на боковой двери — перетянут. Я уже чиню.

Тэрр: — Важно: печь любит, когда ей рассказывают новости. Скажите ей пару слов. Ираэл, ты громкий — скажи ты.

Ираэл: — Важно: «Сухие» соберутся у Серой Гряды через двенадцать часов. Я слышу «сбор». Я поведу разведку сверху.

Линн: — Важно: внизу неспокойно. «Клубы» шевелятся. Сегодня мы ещё не спим спокойно.

Кайр: — Важно: ты устала. И ты держишься. Это хорошо. Но усталость берёт своё чужими руками. Я рядом.

Арн: — Важно: я хочу учиться тропам. Пожалуйста.

Я говорила последней:

— Важно: мы — не стая и не «семья по документу». Мы — дом. Дом не «один». Дом — много. У каждого — своя работа. И у всех — один принцип: никто не лжёт. Завтра — город. Завтра — порт. Завтра — разговор с теми, кто перепрошивает ботов. Завтра — разведка у Серой Гряды. Сегодня — спим. Но по очереди — двое на вахте, и чтобы не геройствовали.

— Я возьму первую, — сказал Ираэл.

— Я — вторую, — сказал Линн.

— Я — третью, — сказал Саэт.

— Я — четвёртую, — сказал Арн.

— А пятую никто не возьмёт? — невинно спросила я.

— Пятую ты, — улыбнулся Кайр. — Пятая — сон.

Я показала ему язык. Немного. Он рассмеялся — тихо, тёпло, как смеются люди, которые не боятся заплакать, если что.

---

Позже, когда дом улёгся на ночной ритм — печь ровно гудит, сад дышит, вода в узоре стены шелестит низким дождём — я вышла на террасу и поставила ларец рода на стол. Колье «Песнь зова» лёгко село на ключицу, «Ключ обета» лёг рядом — как спокойная, безкровная игла. Камень-ядро тёпло светился в ладони. Я вышла к краю террасы — и «посадила» его в трещину перламутрового парапета. Он принял её, как земля принимает зерно. Свет тонко побежал по линии террасы, к дому, к лестнице, к саду — и я услышала: дом сказал «да».

— Спасибо, — сказала я дому. — Держи нас. Мы — будем держать тебя.

Сзади тихо тронулся воздух. Я не обернулась.

— Ты пришёл на «ничего не надо»? — спросила я.

— Я пришёл на «рядом», — сказал Линн. Он редко приходил «вместо». Он приходил «вовремя».

Мы стояли плечом к плечу и смотрели, как зелёно-бирюзовое небо сходит к воде, оставляя между ними тонкую золотую полоску. «Песнь зова» лёгко вибрировала на ключице — дом дышал в такт.

— Ты не боишься? — спросил он через какое-то время.

— Боюсь, — честно ответила я. — Но страх — не «нет». Это просто важно.

— Внизу будут просить «быстро», — сказал он. — Вверху — «красиво». Ты выберешь «точно».

— Возможно, нет, — усмехнулась я. — Возможно, ошибусь.

— Возможно, — согласился он. — Тогда мы исправим.

Я повернулась — не резко, не театрально. Ровно настолько, чтобы упасть лбом ему в плечо. У Саэта плечо — как у печи: тихое, ровное. У Линна — как у каменной террасы: прохладное, устойчивое. Я дышала. Он стоял. Молчание было наполнено согласиями.

— Я не дам себя унести в тропу, — сказала я вдруг. — Если тебя не будет рядом.

— Я буду, — сказал он. — Даже если ты скажешь «не надо».

— Тогда — скажу «надо», — ответила я и улыбнулась.

Он не поцеловал меня в эту ночь. Ни в губы, ни в лоб. Он просто провёл ладонью по моей спине — так, как ведут рукой по борту лодки перед плаванием: не для жеста, для памяти. И ушёл на свою вахту.

Я осталась. Села. Положила ладони на стол. «Песнь зова» постукивала в ключицу, как кошка хвостом. Свет от камня-ядра шёлкой обшивал перила. Внизу, у воды, в тёмных волнах снова вспыхнули круги — три, как в зале воздуха, как на карте, как в глазах кого-то, кого я всё время чувствую с детства, когда закрываю глаза в воде. И на этот раз я не сказала «позже».

— Я иду, — произнесла я почти беззвучно, и круги погасли — не потому, что обиделись. Потому что услышали.

---

Утро следующего дня было сборным: на террасе — столы с картами (Квина); у лестницы — короб со жгутами и карабинами (Йис); на кухне — плоские хлебцы с солью и сладкая вода в лёгких флягах (Тэрр); в саду — три пучка трав (Саэн), запахом напоминающих про «не паниковать», «дышать» и «не драться внутри себя»; у двери — Ираэл, уже в лёгком доспехе (без бахвальства), Линн — в тёмном (как тень), Кайр — в простом (как тёплая вода).

— На Серой Гряде нас ждут не только рыбаки, — сказал Ираэл. — Там — «клубы». Уже ставят «ледянки».

— Мы будем раньше, — ответила я. — И «Сеть памяти» — сегодня.

— Я готова, — сказала Жаара от входа. За её плечом — две девочки «линии» с тонкими струнами на ключицах. — Город увидит.

Я посмотрела на своих. На дом. На сад. На воду. На «Левию», которая выгнула спину, как кошка, готовая к прыжку, и облизывала воздух вдоль кромки террасы.

— По местам, — сказала я. — Дом, держи нас. Город, слушай. Вода, не гаси. Мама… — слово вырвалось само и стало лёгким, как пар, — мама, я иду правильно.

Световое утро пошло нам навстречу. А я, усмехнувшись в сторону внутреннего тренера, сказала себе вслух — как перед стартом:

— Не спеши. Дыши. Смотри туда, куда плывёшь.

И шагнула в день, в котором нам предстояло впервые дотронуться до тропы — не как безумцы, а как те, кто умеют держать да и нет в одной ладони, пока вода не скажет «время».

Глава 5.

Глава 5

Проснулась я от того, что на меня смотрели. И не глаза биоробота — нет. Смотрели человеческие глаза, живые, разные, и каждая пара оставляла на коже свой след.

Первым взгляд был у Ираэла. Янтарный, прямой, как солнечный луч. Он сидел на краю моей террасы, облокотившись на перила, и точил кинжал — без лишнего шума, без позы. Его плечи двигались размеренно, а кожа на спине сверкала золотистым отливом. От него пахло сухим жаром — таким, каким пахнут камни после ливня. Я поймала себя на том, что смотрю на изгиб его шеи дольше, чем прилично, и мысленно буркнула: «Да, сексуальный. И что теперь?»

Рядом, чуть глубже в тени, сидел Линн. Тёмный дроу, молчаливый, всегда как будто «слишком наблюдающий». Но сегодня он держал в руках не оружие, а тонкую иглу для полировки металлической пластины. Его белые волосы падали на лицо, глаза — чернильные, с серебряными искрами, — глядели куда-то сквозь меня. В нём было что-то… опасное, да, но ещё — интимное. Как будто он умел сдирать кожу с мыслей одним взглядом. И от этого тоже бросало в жар.

Кайр стоял у кухни, закатывая рукава и перетирая травы в ладонях. Его зелёные глаза поднимались на меня, когда я шевелилась, и каждый раз в них мелькало то самое: «Я вижу, если тебе больно». Его движения были мягкими, но в них была та самая власть, которая не давит, а лечит. Я глядела на его руки и думала: «Вот этими руками он может залечить любую рану. Или свести с ума прикосновением».

Саэт появился последним. Серебряные волосы собраны, серые глаза спокойны. Он принёс в комнату порядок — и своим телом, и своей походкой. Не кричащий, не броский. Но именно такие мужчины самые опасные: сдержанные, с этим спокойным «я знаю». Я смотрела, как напрягается его грудь под тонкой тканью, и внутри у меня отозвалось: «Тихая сила. Но я хочу её проверить».

А Арн… Он был юн, да. Синие глаза сияли честностью, и в его чёрных волосах путался утренний свет. Он тренировался с копьём во дворе, и каждая его ошибка была милой, каждая удача — настоящей. Я смотрела и понимала: «Слишком молодой? Да. Но слишком живой, чтобы не заметить».

---

— Ты краснеешь, — лениво заметил Ираэл, не поднимая головы.

— Это солнце, — буркнула я, усаживаясь на перила. — Оно здесь слишком честное.

— Это мы, — поправил Линн. Его глаза не моргнули.

Я показала им язык. И внутри уже знала: они правы.

---

Весь день был посвящён адаптации. Дом — мой новый организм, и он требовал внимания.

Нари учила меня вести записи: у каждого дома — свой «дневник». Не бумаги, не цифры — узоры на перламутре, которые вспыхивают, когда ты касаешься. Список еды, воды, энергии, даже снов жителей дома. Я тронула панель — и вспыхнуло слово: «волнение». Оно было моё. Дом читал мои нервы.

— Если ты врёшь себе, дом пишет «ложь», — спокойно пояснила Нари. — Не любит, когда хозяйка носит маски.

— А если я скажу «я не влюблена»? — спросила я наугад.

Панель дрогнула и выдала: «нет». Мужчины переглянулись. Я закатила глаза.

— Великолепно, — буркнула я. — Дом — лучший сплетник.

---

Саэн водила меня по саду. Она показывала, какие травы надо гладить, а какие — щипать. Одни светились ярче от ласки, другие любили резкость.

— Люди — как растения, — сказала она. — Ты быстро разберёшься, кто из твоих мужчин любит нежность, а кто — чтобы их бросили о землю и потом подняли.

Я чуть не поперхнулась воздухом.

— У тебя есть подозрения? — спросила я.

— Я же садовница, — мягко улыбнулась она. — Я вижу корни.

---

К вечеру мы собрались в круге дома. Все — и мужчины, и слуги. На повестке стояла Серая Гряда.

— Там появились «Сухие», — сказала Квина, её пальцы бегали по узору связи. — Я слышала их голоса в сети. Они собирают «ледянки».

— Ледянки разрушают тропы, — напомнил Линн. — Если они сунут их в горло — оно захлопнется.

— Мы должны быть там раньше, — сказал Ираэл. — Но не силой.

— Сеть памяти, — напомнила Жаара, вошедшая в дом с двумя девочками «линии». — Город должен увидеть, что было, когда тропы закрывали силой. Пусть вспомнит кровь. Тогда никто не посмеет поддержать «Сухих».

Я смотрела на своих мужчин. На их лица. На то, как они слушают. И думала: «Каждый из них сексуален по-своему. Но сейчас мне нужна не страсть. Сейчас мне нужна опора».

---

Ночь принесла другое. Я не могла уснуть. Слишком много мыслей, слишком много взглядов, слишком много тепла в доме. Я вышла на террасу — и там был Кайр. Он сидел, сложив руки на коленях.

— Не спишь? — спросила я.

— Ты не спишь, — ответил он. — Я слышу твой ритм.

Я подошла ближе. Его глаза встретили мои — не как врача и пациентки, а как мужчины и женщины.

— Ты лечишь прикосновением, — сказала я тихо. — А если я попрошу тебя лечить… другое?

Он не двинулся. Только улыбнулся мягко.

— Тогда это будет не лечение. Это будет жизнь.

Я села рядом. Его рука легла мне на спину. Тёплая, уверенная. Я вдохнула глубоко. И впервые позволила себе не думать о Совете, о тропах, о «Сухих». Впервые позволила себе думать о теле. О его руках. О том, как кожа отвечает на тепло.

— Я не хочу быстро, — прошептала я.

— И я, — ответил он. — Быстро — это для тех, кто боится. Мы — не боимся.

---

Мы сидели рядом до рассвета. Его рука оставила на моей коже не шрам и не метку — а обещание. Я знала: да, у меня будут ночи с Ираэлом, с Линном, возможно, даже с Арном. Но сегодня — мой выбор был Кайр.

И когда солнце вышло из-за воды, я почувствовала, что моя адаптация завершилась. Я больше не гостья. Я — женщина, у которой есть дом, мужчины, и своя цель.

— Пора, — сказала я вслух. — Сегодня мы идём к Серой Гряде.

И море отозвалось низким, согласным гулом.

Утро, когда дом собирался в путь, было похоже на предстартовую суету перед заплывом. Всё вроде бы готово, но нервы у каждого шевелятся, как водоросли в прибое.

Нари проверяла запасы: хлебцы, сушёная рыба, травы в ампулах, фляги с водой. Саэн складывала в сумку пучки растений — против усталости, для ясности, и, как она шепнула мне на ухо, «для мужской силы». Я едва не подавилась смехом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Йис возился с креплениями, проверял узлы, чтобы «Левиа» не сорвалась при первом порыве ветра. Квина сидела прямо на полу и чертила в воздухе схемы связи. Каждая её линия была тонкой, но упругой, как жилка в раковине.

Мужчины готовились по-своему.

Ираэл затягивал ремни на плечах, и каждый его вдох отзывался в моём теле жаром. Линн стоял в тени, прикрывая глаза — будто он разговаривал с темнотой. Кайр готовил набор инструментов: не только для лечения, но и для боя. Его руки были спокойны, и от этого меня бросало в дрожь: «Если он захочет, он сделает с моим телом что угодно».

Саэт перепроверял маршруты, и его сосредоточенность казалась почти эротичной: мужчина, который умеет считать шаги, всегда кажется тем, кто умеет считать движения в постели.

А Арн… Арн сиял. Он подпрыгивал, вертел копьё, и его энергия была заразительной. Я смотрела и думала: «Юность — это тоже сила. А сила всегда сексуальна».

---

«Левиа» приняла нас без капризов. Её спина выгнулась, створки раскрылись, и внутри зажглись мягкие огни. Я прошла по салону и погладила стену. Ткань ответила мурлыканьем.

— Ты ей нравишься, — заметил Рейн. — Обычно «Левиа» щекочет новых хозяек током.

— Может, я ей напоминаю кого-то, — пробормотала я.

Мы поднялись в воздух. Под нами распахнулась гладь моря. Оно было бирюзовое, но с серыми прожилками, словно кто-то провёл по нему когтями.

— Серая Гряда, — сказал Ираэл, кивая на горизонт. — Там вода всегда неспокойна.

---

Путь занял несколько часов. Мы сидели в салоне, и напряжение между нами было ощутимым. Мужчины ловили мои взгляды — и каждый из них отвечал по-своему.

Ираэл — уверенностью.

Линн — тенью.

Кайр — теплом.

Саэт — спокойной уверенностью.

Арн — открытым восхищением.

И я понимала: они все мои. И все разные.

---

Когда мы приблизились к Серой Гряде, море изменилось. Оно стало вязким, темнее. Вода будто ждала. И в её глубине вспыхивали те самые световые круги.

— Тропа, — прошептал Линн. — Она открыта.

И тут мы увидели их. «Сухие». Несколько лодок из чёрного камня, без парусов. Мужчины с белыми волосами и жёсткими лицами. В руках — пластины-ледянки. Они светились холодом.

— Если они сунут их в горло, — сказала Жаара, — тропа захлопнется. И навсегда.

Я поднялась. Голос дрожал, но я заставила его звучать.

— Остановитесь!

«Сухие» повернули головы. Один из них, высокий, с глазами цвета свинца, улыбнулся.

— Поздно, владычица, — сказал он. — Мы возьмём силу, не спрашивая.

И он опустил ледянку в воду.

---

Вода взвыла. Это не был звук, это был рев, от которого внутри сжимались кости. Волны поднялись, и «Левиа» застонала. Я схватилась за перила и крикнула:

— Сеть памяти! Сейчас!

Жаара и девочки «линии» коснулись своих струн. В воздухе вспыхнули образы. Не рисунки, не картины — воспоминания.

Я видела кровь. Людей, которых смыло воронкой. Женщин, кричащих в пустоту. Мужчин, бросающих детей на берег и уходящих в темноту. И тропу, захлопывающуюся, как челюсть.

Город увидел это. В тот же миг. В каждом куполе, в каждой мастерской, на каждом рынке.

«Сухие» замерли. Их руки дрогнули. Один отпустил ледянку, и она исчезла в волне.

— Вы… врёте, — прохрипел высокий.

— Нет, — сказала я. — Это правда. И город знает.

Вода замерла. Круги засветились ярче. И в их свете я увидела лицо. Женское. С длинными волосами. Мамины глаза.

Я зажмурилась — и открыла снова. Лица не было. Только свет.

---

«Сухие» отступили. Их лодки ушли в туман. Тропа осталась. И я знала: это только начало.

Мы стояли на палубе. Мужчины рядом. Их дыхание тяжёлое, их тела напряжены. Я чувствовала их силу, их желание быть ближе.

— Сегодня мы выжили, — сказала я. — Но завтра… завтра будет больше.

Я обернулась. Их глаза были на мне. И в каждом — не только долг. В каждом — желание. Живое, настоящее.

Я улыбнулась.

— И завтра я тоже буду с вами.

Глава 6.

Глава 6

Утро после Серой Гряды было странно тихим. Не внешне — город жил, корабли шли по куполам, биороботы гудели своими диафрагмами, сад вокруг дома шептал листьями. Тишина была во мне. Как будто все звуки мира слегка сместились, и я слышала их изнутри. Может, это последствия Сети Памяти. Может, последствия того, что я впервые осмелилась сказать вслух: «мама».

Я проснулась в своей комнате и поняла — я больше не гостья. Дом принял меня окончательно: в нишах зажглись мягкие огни, на полу лежали подушки, которых вчера не было, а в воздухе висел едва уловимый аромат персика и соли. «Хозяйка любит этот запах», шепнуло мне сердце.

На низкой платформе лежал новый наряд. Я тронула ткань — она была как вода: прохладная и гибкая, и тут же откликнулась теплом. Платье цвета утреннего неба, с длинными разрезами по бокам, которые открывали ноги выше колена. Тонкие серебряные нити оплетали лиф, уходя на плечи и создавая иллюзию, что ткань держится на световых струнах. На поясе висела тонкая цепь с жемчужными подвесками.

Я надела его — и платье само подстроилось под моё тело. Оно не облегало, а текло. И когда я взглянула в зеркало — ахнула. Не потому что красиво. Потому что властно. Я выглядела так, как будто могу приказать морю замереть.

Они ждали меня в атриуме. И каждый был по-своему одет.

Ираэл — в лёгком доспехе. Тёмно-синий металл закрывал плечи и грудь, оставляя руки открытыми. Его кожа сияла золотистым загаром, а на груди переливался знак рода грифонов. Он выглядел как войн, готовый в любой момент встать между мной и опасностью.

Линн — тёмный дроу — выбрал чёрное. Простая туника, узкий пояс, белые волосы собраны, глаза серьёзные. Его одежда не кричала, она скрывала. И именно это было сексуально: ощущение тайны. «Сними — и узнаешь».

Кайр был в зелёном одеянии лекаря. Тонкая ткань, широкие рукава, мягкий пояс. Но ткань подчеркивала каждое движение его рук. Его можно было спутать с жрецом или целителем, если бы не взгляд: слишком живой, слишком желающий.

Саэт выбрал серебристо-серое. Прямые линии, строгий ворот, ни одного лишнего украшения. Его одежда была отражением характера: порядок, спокойствие, уверенность. Но именно эта строгость рождала в воображении противоположное.

Арн — юный, горячий — надел простую чёрную безрукавку, кожаные ремни на запястьях и светлые штаны. Его тело играло мышцами при каждом движении. Он ещё не осознавал своей силы — и именно это делало его опасным.

Я смотрела на них и ловила себя на мысли: «Каждый из них влечёт. По-разному. И я не обязана выбирать одного».

В полдень мы направились в город. Сегодня — праздник: «праздник встречи тропы». Когда тропа открывается и остаётся живой — город благодарит. Я шла впереди, мужчины — чуть позади. И я чувствовала их взгляды на своей спине.

Город встретил нас запахами. Жареные лепёшки с травами. Пары от кипящих котлов. Сладость фруктов, похожих на гранаты, но с золотым соком. Музыка. Инструменты из раковин, барабаны из кожи, флейты из гибкого стекла. Люди танцевали прямо на улицах, волосы их сверкали, как нити света.

— Тебя ждут, — сказала Жаара. — Сегодня ты должна показать, что Жемчужный дом жив.

Я поднялась на помост. Одежда текла по телу, волосы сверкали, и я чувствовала, как взгляды города пронзают меня.

— Я — Мара, — сказала я. — И я — Тамара. Я не знаю, почему вода решила соединить нас. Но я знаю: я не позволю закрыть то, что открыто. Тропа жива. И пока я жива — будет свет.

Город ответил. Люди подняли руки, волосы засветились ярче. Музыка взорвалась. Я стояла, и сердце стучало, как барабан.

После речи мы вернулись в дом. Там было тихо. Я сняла ожерелье, платье стекло на пол. Мужчины вошли один за другим. И я поймала себя на том, что сердце бьётся быстрее. «Они все мои. Я могу выбрать. Или не выбирать».

Ираэл подошёл ближе, его жар обжёг. Линн остановился в тени, но глаза сверкали. Кайр — тёплая рука на плече. Саэт — взгляд, спокойный, но ждущий. Арн — почти дрожь, желание, которое он не скрывал.

Я закрыла глаза. И позволила себе думать не о тропах, не о матери, не о Совете. А только о том, что я — женщина. И эти мужчины рядом. И каждый из них хочет меня.

«Я привыкала к дому. Я привыкала к острову. Но труднее всего — привыкнуть к себе. К тому, что я могу не просто выживать. Я могу желать. И брать. И любить».

И я знала: впереди будет ночь, которая изменит многое.

Они стояли вокруг меня, каждый со своей тенью, со своим дыханием, и я чувствовала, как воздух в комнате густеет, становится тягучим, почти осязаемым. Одежда скользнула с моих плеч на пол, и я осталась босой, с длинными волосами, которые мягкой волной упали по спине. Я впервые не испугалась их тяжести. Наоборот — почувствовала, что они как знамя, как кожа, как продолжение моего тела.

Ираэл шагнул первым. Его руки горячие, пахнущие металлом и солнцем, легли мне на талию. Он не торопился, но его жар уже пробирал до костей. Я смотрела на изгиб его шеи, на то, как напрягались мышцы под кожей, и понимала: этот мужчина создан, чтобы защищать и брать. Его поцелуй был резким, но я ответила так же резко, будто сама бросала вызов.

Линн был рядом, не касаясь. Но его глаза… боги, в его глазах было всё: ночь, опасность, обещание тайны. Он ждал, пока я сама потянусь. Я шагнула к нему, пальцами коснулась его волос — белые пряди мягко заскользили между пальцев. И когда его губы коснулись моей ладони, внутри что-то оборвалось. Он не торопился целовать, он умел ждать. И от этого желание становилось острее.

Кайр положил ладонь мне на спину, и в этом прикосновении было столько тепла, что я едва не заплакала. Он не брал — он предлагал. Его пальцы скользили по коже медленно, уверенно, будто проверяли каждый сантиметр, как врач проверяет дыхание. Но в его движениях не было холода. Там было то самое: жизнь. Я обернулась к нему, и его губы встретили мои — мягко, но глубоко, с той чувственностью, которая оставляет следы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Саэт подошёл ближе, и воздух дрогнул. Он не сделал ни одного резкого движения. Просто стоял, серый, спокойный, как камень. Но именно это спокойствие заставило меня протянуть руку. Его пальцы переплелись с моими, и я ощутила, как в этой тишине скрывается сила, которая может держать, пока весь мир рушится. Его взгляд был обещанием, что он выдержит всё — даже мою слабость.

Арн дрожал. Его молодость светилась во всём: в том, как быстро он дышал, в том, как смотрел на меня, словно я — не женщина, а сама звезда. Он не смел подойти ближе, пока я не протянула руку. И когда его губы коснулись моей кожи — сначала запястья, потом плеча, — я почувствовала не опыт, а жажду. Чистую, искреннюю жажду.

Я была между ними. В их руках, в их взглядах, в их дыхании. Я впервые позволила себе это — не выбирать, не решать, не строить правила. Просто быть. Женщиной, живой, желающей, влюблённой в жизнь и в этот странный новый мир.

Тело отзывалось на каждое прикосновение, на каждый взгляд. Где-то волосы зашептали, заколыхались, но я не думала о силе. Я думала о том, что чувствую. Вкус соли на губах. Тепло ладоней. Тяжесть дыхания. Их запахи: металл, тень, травы, дым, юность. Всё смешалось, всё стало одним.

Я смеялась и шептала, стонала и целовала, и в каждом из них находила новое: в Ираэле — жар, в Линне — глубину, в Кайре — нежность, в Саэте — уверенность, в Арне — свежесть. Это было не похоже на земные ночи. Здесь я не была «слабой» или «сильной». Я была собой. Всем сразу.

И когда наконец усталость накрыла, я лежала на подушках, среди тел, среди тепла, и думала: «Я больше не чужая. Этот мир принял меня. И я принимаю его. Но завтра придёт тропа. И я должна быть готова».

Перед тем как заснуть, я подняла взгляд на потолок. Он светился мягким зелёным светом, и в нём снова появились круги. Я улыбнулась сквозь сон.

— Мама, — прошептала я. — Я иду. Но не одна.

Ветер из приоткрытой створки нёс запах тёплой соли и мяты, и дом будто подстраивал дыхание под меня — длинный вдох, длинный выдох, пауза, где помещается решение. Я лежала среди разбросанных подушек, и жара ночи ещё мягко дрожала в коже, но бодрость уже собирала меня по частям: плечи, ладони, голос. Я знала — сейчас мне нужно слышать не только себя. Я повернулась, опираясь локтем о матрас, и стала смотреть на них — медленно, одного за другим, не как хозяйка, проверяющая «готовность», а как женщина, ищущая в лицах то, что останется, когда погаснут огни и начнутся дни.

Ираэл дышал глубоко, спина у него поднималась и опускалась размеренно, как морская кромка. Он не спал: я видела уголок его улыбки — чистой, редкой, той самой, от которой в доме становится светлее. Он перевёл взгляд на меня, не двигаясь, чтобы не разбудить других, и мне показалось, что я слышу его мысль, тяжёлую, как добрый якорь: «Наконец-то есть кому дарить силу. Не предъявлять, не мерить, а отдавать». Я будто видела, как внутри него отступает привычная боевая сосредоточенность и появляется место простому счастью — быть нужным без битвы. И вместе с этим — тень ответственности: жар в плечах, готовность вставать первым, если что-то треснет. Он не просил обещаний; его «надо» не требовало договоров. Но я знала: если спрошу «подставишь плечо?» — подставит. Если скажу «стой» — будет стоять, прожигая взглядом тех, кто вздумает спорить.

Линн не притворялся спящим, он никогда не притворяется. Он сидел у низкой створки, поджав одну ногу, и пальцы его правой руки медленно, почти незаметно, перебирали край покрывала, как будто там была струна, на которой можно сыграть мысль. Свет из-за стекла подсвечивал ему скулы, и в этом холодном отсвете читалась усталость — не от ночи, от долгих лет осторожности. Я смотрела на его глаза, в которых темнота никогда не бывает пустой, и ловила далекий, но ясный вопрос: «Сможешь ли ты сохранить тишину, когда всем захочется крика?» Ему было страшно доверять — не потому, что он слаб, как раз наоборот: сильным страшно потерять контроль. Но во мне он, кажется, впервые увидел такую же дисциплину — спортивную, а не военную — и поэтому не отводил взгляда. Я ощутила, как его тень сдвинулась ближе, не касаясь, и поняла: это у него вместо «обними». Я тихо провела ладонью по воздуху на уровне его плеч — знак «вижу», — и он кивнул, как кивают, когда отпускают внутренний узел.

Кайр, устроившийся у изголовья, всё ещё держал кончиками пальцев моё запястье — не удерживая, а считывая пульс. Он считал и улыбался краем губ: ритм ровный, уверенность вернулась, в крови нет паники, нервный ток стабильный, — я слышала его внутреннего врача почти так же отчётливо, как слышала шёпот воды за створкой. Но выше всех диагнозов поднималась простая, тёплая мысль: «Я рядом, пока ты дышишь. А когда не сможешь — научу снова». Ему хотелось заботиться, но не задвинуть меня в роль «пациентки», и я заметила, как он сдержанно отнимает ладонь, чтобы не переусердствовать. В его глазах была благодарность — не за ночь, за то, что я попросила «не быстро» и дала ему темп, в котором он сильнее всего: темп, где тепло успевает стать близостью, а близость — силой.

Саэт выглядел так, будто спит, но это был его особый полусон — дежурная готовность. Он положил на стул у створки свой серебристый плащ так, чтобы одним движением подхватить его и идти к двери. Его мысли не шумели — они стояли ровными рядами, как керамика в печи: список дел, поправить петлю на боковой калитке, поговорить с поставщиком соли, проверить узор связи после Сети Памяти. И сквозь эту хозяйственную решимость пробивалась тихая, почти не озвучиваемая самим собой нежность: «Ты улыбалась, когда брала воду из чаши. Я хочу, чтобы ты улыбалась и утром». Он не скажет этого вслух — посчитает избыточным. Он просто поставит на стол кувшин и первым поднимется, если зазвенит тревога. В нём эротика логики: точность, благодаря которой тело верит миру.

Арн лежал на животе, подложив под щёку руку, и на его лице ещё была та растерянная радость, которая появляется у юношей после большой победы и впервые — не на стадионе. Он восхищался мной так открыто, что это перестало быть бременем и стало светом. Внутри него били ключи — любопытство, азарт, щемящая гордость: «Я смог быть рядом и не сорваться вперёд. Значит, смогу ещё». Я видела, как ему хочется доказать всем и себе, что он не «младший», а «равный», и как же важно будет не поощрять его голоп, а учить выдержке без унижения. Его молодость — острый нож; держать его нужно правильно, чтобы резал хлеб, а не руки.

Я поднялась, накинула лёгкую накидку, и дом откликнулся тонким теплом под ступнями — будто гладил. Тишина не рассыпалась — сменила форму, и в ней стало слышно город: вдалеке запускали утренние воздухоходы, струился над террасами первый аромат печного хлеба. Я пошла по дому, касаясь стен. Он запоминал мои маршруты, и я — его привычки. У неболь­шой ниши с травами Саэн уже колдовала над листом мяты и горстью белых семян — сказала бы, шёпотом, рецепт для «сильного сердца»: «мята, соль, три вдоха над чашей, один — для воды». Я улыбнулась: «мне — два вдоха». Она рассмеялась глазами: «тогда один возьму себе».

За завтраком мы говорили мало, но каждое «мало» было наполнено. Я отметила, как Ираэл, принимая миску, первым делом оглядывает окна и двери — привычка воина. Как Линн, не глядя, смещает стул так, чтобы видеть углы — привычка следопыта. Как Кайр незаметно сдвигает к моему месту чашу с настоем — привычка целителя. Как Саэт кладёт ножи лезвиями в одну сторону — привычка хранителя порядка. Как Арн садится напротив меня и изо всех сил притормаживает взгляд, чтобы не утонуть в восхищении — привычка учиться.

— Сегодня порты, — сказала я, не поднимая голос. — И тихие зоны. Мы идём не с силой, а с зеркалом. Жаара ждёт у моста.

— Возьмём «Левию» и лёгкую шлюпку, — отозвался Саэт. — В узкие коридоры кораблю будет тесно.

— Будет ветер с юга, — добавил Ираэл. — В порту поднимает запах смолы — маскирует кислый след «ледянок». Носом не взять — нужна сеть.

— Я положу в узор чувствительный фильтр, — сказала Квина из-за колонны. — Он ловит переломы температуры. Но если боты перепрошиты, они попробуют обойти. Я повешу ложные «зеркала» — пусть ударятся.

— Я поговорю с теми, кто чинил молчунов, — вступил Линн. — Умельцы не любят «Сухих». Им платят, но их грязь — не их выбор. Если дать выход, они уйдут от огня к воде.

— А я хочу идти рядом, — вставил Арн, быстро и слишком громко. — Не вперёд, рядом.

— Рядом — это ещё ближе, чем «впереди», — сказал ему тихо Саэт. — Там труднее.

Арн кивнул. Глаза у него стали серьёзнее.

По пути в город я сидела почти у носа «Левии», прислонившись плечом к тёплой переборке, и смотрела, как расслаивается зелень неба на утренние ленты — тончайшие, как стружка, и между ними видно дальнее сияние: там вода, как жидкое стекло. «Левиа» мурлыкала, скользя в воздушной реке; Рейн за нашими спинами тёр ладонь о ладонь — его способ унять возбуждение машины, оно отзывается на человеческую кожу.

Порт Ксары — будто гигантская раковина, в которую одновременно говорят сотни голосов: скрип гибких мостков, шорох канатов, крики торговок, смех детей, тяжёлое дыхание плавсредств, которые ещё не проснулись совсем. И сквозь всё — одна нота, едва слышная, только для тех, кто слушает: нота воды, которая не любит ложь. Я идя по перрону, невольно подстраивала шаг; тело само помнит бассейновый метроном.

Первую «тихую зону» мы нашли за мастерскими жала и стекла, где узкие коридоры нависают так низко, будто город шепчет: «говори тихо, тут чужие уши». Там пахло холодным железом и недопечённым хлебом — днём сюда не заглядывают с музыкой. На входе — биоробот-перевозчик, глаза мерцают неровно, словно ему вкрутили чужой стыд, как предупреждала Дайла. Я остановилась и заговорила с ним: не команда, не приказ, — просьба назвать имя. Он молчал. И только когда Кайр положил ладонь ему на грудную панель, пульс узора в его корпусе дернулся и выдал шепот: «А-р-о». Кто-то оставил ему обломок старого имени. Этого хватило.

— Нам нужен мастер, что решил, будто границы — для слабых, — сказала я пустоте коридора. — Не бог, просто уставший.

Тишина хмыкнула — и из-за угла вышел мужчина с лицом, на котором много лет держали маску «мне всё равно». У таких людей глаза всегда либо слишком блеклые, либо слишком яркие. У него — яркие, как у тех, кто долго загонял совесть в дальний ящик и теперь сам устал от собственной хитрости.

— Я не «Сухой», — сказал он сразу, будто вынимая нож до того, как его попросили. — Я работаю. Мне платят.

— И у вас болит, — спокойно сказал Кайр. — Голова, ночью. Там, где спит стыд.

Он вздрогнул. Ираэл сдвинулся на полшага, прикрывая нас, но я подняла ладонь: не надо. Я видела, как в человеке началась трещина — тонкая, нужная.

— У Сети Памяти хранится кусок того, что вам сделали сделать, — сказала я. — Не для суда. Для правды. Выдержите — сожжёт лишнее. Не выдержите — уйдёте. Но уже без иллюзий.

Мы пошли глубже, и я слышала, как за спиной Линн шепчет коридору короткие, простые слова — будто уговаривает не шипеть. Так дроу приручают темноту — не светом, а уважением. В дальнем проёме пахнуло ледяным — значит, «ледянки» рядом. Саэт выставил фильтр, и в воздухе вспыхнули тонкие трещинки — дорожка к складу. Мы не ломились: шли темпом людей, которые знают цену «сейчас», но выбирают «точно».

Склад оказался не страшным логовом, а обычной комнатой с больной геометрией: углы слишком острые, стол слишком ровный, лампы слишком белые. На столе — пластины, холодные, как чужая вина. Я дотронулась кончиком ногтя — палец отдало ломотой. «Левиа» тихо зарычала у входа, корабли тоже не любят запаха пустыни. И в этот момент в дверном проёме появился он — Талес из каменных клубов, тот самый, с глазами свинца.

Внутри меня всё сжалось — не от страха, от сдержанной злости на наглость «сейчас». Он посмотрел на нас так, как смотрят на брызги дождя с порога крепости.

— Вы пришли с песнями? — холодно спросил он. — Мы — с делом.

— Мы — с памятью, — ответила я и кивнула Жааре.

Сеть Памяти — это не луч и не взрыв. Это тихий, тугой звон, как если бы тонкая чаша встала в центре комнаты и её коснулись пальцем. На глаз Талеса легла тень. Он не зажмурился: сильные стараются смотреть. Но рука сжалась, и суставы побелели. Я видела — не картинки, ощущения: как холод рвёт горло тропе, как вода захлёбывается и глохнет, как голос женщины превращается в ломкий шум, как мальчик тянет руки и не хватает — на полшага. Я не отводила взгляда. Ни он, ни я — не те, кто прячутся в развязке.

— Достаточно, — сказал он хрипло, когда чаша стихла. — Достаточно.

— Этого всегда достаточно, — тихо сказал Линн. — И всегда мало.

Талес опустил взгляд. Носок его сапога нервно царапал пол — искры почти незаметные, но были. Он не сдавал позиции; он считал новую траекторию. Умные враги опаснее глупых, но и надёжнее в договоре.

— Ваше «зеркало» режет, — произнёс он ровнее. — Мы не дети. Но у нас — свои мёртвые. И их кровь не менее красна.

— Тогда вместо ледяных пластин давайте обменяемся списками мёртвых, — сказала я. — И местами, где они лежат. И посмотрим, сколько троп закрывалось вашей правдой, а сколько — нашей.

Он усмехнулся — первый живой звук с того момента, как вошёл.

— Вы хотите политику? — спросил он.

— Я хочу, чтобы никто не умирал ради чьего-то красивого слова, — ответила я. — А это и есть политика, если честно.

Дальше был разговор с делом: куда деть пластины (под наблюдение Совета и дроу, в равных долях), кого из мастеров вывести из «тихой зоны» (трёх — прямо сейчас, пятерых — после проверки), как чинить ботов, не выжигая им память (Кайр и Йис предложили мягкий алгоритм «возврата стыда» — звучит жестоко, но это просто включение социальной интуиции). Саэт стоял рядом и отмечал чек-лист в голове; я была спокойна — кто-то точно проследит, чтобы бумага догнала слова.

Когда мы вышли к порту, воздух стал другим. Город слушал. Я впервые почувствовала его внимание как физическую вещь: оно ложилось на плечи не тяжестью — тёплой шалью. Я услышала, как рядом со мной дышат мои мужчины, и в каждом дыхании было «я здесь». Не «для», не «вместо», не «поперёк» — здесь.

Мы сели в «Левию», и корабль выгнул спину — довольная кошка, которая приносит в зубах новость. Дорога домой стала длиннее не ногами — смыслом. Мы молчали — не от усталости, от той редкой тишины, которая случается после правильного хода.

— Ты не побоялась смотреть, — первым заговорил Линн. — Это дороже любого меча.

— Мечом машут те, кто боится смотреть, — отозвалась я.

— И всё же мечи тоже точат, — мягко добавил Ираэл. — Я подправлю кромку к вечеру.

— А я подправлю сон, — улыбнулся Кайр. — Сегодня ночью ты спишь долго. Без героизма.

— Я исправлю скрип на лестнице, — сказал Саэт с тем же выражением лица, каким другие объявляют о перевороте. — Он мешает утренней тишине.

— А я… — Арн замялся и расплылся в сиянии, — я сварю тебе чай сам. Не смейся. Я научился.

Я рассмеялась не над ним, а вместе с ним. Дом, когда мы ступили на террасу, встряхнулся, как большой морской пёс, и брызги света разлетелись по стенам. Нари, едва взглянув, уже знала: «еды хватит, воды — тоже, тревог — меньше». Саэн протянула мне пучок трав: «это — от слишком тяжёлых разговоров». Йис молча кивнул в сторону той самой капризной ступени: «я помню». Квина, прищурившись, слушала сеть: «сегодня город говорит тише».

Вечером мы сидели в саду. Свет шёл не сверху — из земли, из ловушек тепла, из камней, которые набрали солнце. Мужчины были рядом, каждый в своём привычном месте: Ираэл — чуть ближе к краю, чтобы первому увидеть горизонт; Линн — там, где тень гуще; Кайр — возле низкой воды; Саэт — у столика, где всегда лежит нож; Арн — на подлокотнике моего кресла, как подросший щенок, знающий, что ему уже можно.

Я смотрела на них и, кажется, впервые позволила себе подумать без оговорок: «они — мои». Не как собственность, как выбор, который случается каждый день. Я чувствовала их эмоции — не мистикой, вниманием. В Ираэле — спокойная гордость и чуть-чуть ревности к моему миру; в Линне — облегчение от честного противника и острая тревога, спрятанная далеко; в Кайре — тихое счастье от того, что кому-то помог; в Саэте — удовлетворение от списка дел, на который можно поставить галочки; в Арне — восторг, перемешанный со страхом не оправдать ожиданий.

— Я не обещаю не ошибаться, — сказала я вслух, не глядя ни на кого конкретно. — Но обещаю не лгать. Ни вам, ни себе, ни городу.

— Принято, — сказал Саэт.

— Принято, — эхом откликнулся Линн.

— Принято, — мягко добавил Кайр.

— Принято, — кивнул Ираэл.

— Принято! — выдохнул Арн так громко и радостно, что даже печь в доме хмыкнула.

Ночь поднялась мягко, без резких жестов. На горизонте, со стороны Серой Гряды, вспыхнули три хрупких круга — не зов, знак. Я подняла взгляд и впервые не сказала ни «позже», ни «сейчас». Я сказала: «вместе». И почувствовала, как пять разных рук — не одновременно, по очереди — касаются моих пальцев, плеча, запястья, словно подписывают тихий договор, который сильнее всех печатей. Дом тихо пропел ту самую трёхнотную мелодию; море ответило низом.

Я легла позже всех. И в тот миг, когда сон уже подбирал меня за лопатки, громыхнул шёпот — не страшный, просто резкий: в сети, как искра, всплыло имя. Не моё. Матери. Я села, сердце пошло в разгон, но сразу выровнялось — дыхание в ладони Кайра. Я познакомилась с этим состоянием: радость, которую нельзя перепутать с тревогой, и страх, который не запрещает идти. Я улыбнулась темноте — как улыбаются перед прыжком — и закрыла глаза.

Утро найдет нас готовыми. И если тропа позовет, мы шагнем не из одиночества, а из «мы». В этом и есть моя сила, которой не надо поклоняться — достаточно дышать её темпом.

Глава 7.

Глава 7

Утро в Ксаре началось с шелеста куполов. Они раскрывались, как цветы, впуская свет в город. Воздух был прохладный, в нём смешивались запахи солёной воды и сладкого хлеба. Я стояла на балконе Жемчужного дома, завёрнутая в лёгкую накидку, и чувствовала, как город дышит вместе со мной.

Сегодня меня ждал Совет. И не просто заседание — а первое настоящее испытание. Тропа у Серой Гряды осталась живой, и город праздновал, но вместе с праздником всегда приходят зависть и ревность. В матриархате женщины с силой выбирают мужчин не только сердцем. Это часть власти, её демонстрация. А я вчера впервые показала, что мои мужчины не просто рядом, они мои. Это не могло остаться без внимания.

Я взглянула вниз. В саду тренировались Ираэл и Арн: старший двигался размеренно, сдержанно, копьё в его руках было продолжением тела, а юный бился с воздухом как со врагом, горячо, азартно. Линн стоял в тени колонн, молча наблюдая. Саэт читал записи узора, сверяя поставки. Кайр поливал травы, и его руки снова выглядели так, будто лечат сам воздух. Каждый был на своём месте. Каждый — моя сила и моя слабость одновременно.

Я знала: сегодня их будут обсуждать. И, возможно, у меня их будут пытаться отнять.

---

Одежду мне принесла сама Нари. Это был знак: она, старшая хранительница рода, показывала, что считает день особенным. Платье оказалось чёрным, но не мрачным — блестящим, как поверхность ночного моря. Оно облегало тело плотно до бёдер, а ниже раскрывалось волнами, мягко скользя по ногам. На груди — ожерелье из жемчужных пластин, каждая из которых тихо мерцала, словно внутри были заключены световые круги.

— Сегодня ты должна быть не женщиной, а домом, — сказала Нари, глядя на меня пристально. — Домом, у которого есть корни и стены. Кто бы ни тронул твоих мужчин, будет знать: они — стены, а ты — крыша.

— А если кто-то захочет быть бурей? — спросила я.

— Тогда они утонут, — отрезала она.

---

В Зал Совета мы вошли вместе. Я впереди, мужчины позади. И это было не просто сопровождение — это был вызов. Потому что каждая женщина на Совете видела: я привела пятерых. Не одного, не двоих, а всех.

Зал был огромный, куполообразный, стены сверкали вкраплениями раковин и кристаллов. В центре — круглый бассейн, вода в котором отражала лица сидящих. А вокруг бассейна — женщины. Старшие, молодые, сильные, властные. Их волосы касались пола, их глаза сияли, их улыбки были холодны.

Лиэсса сидела в центре, и её голос прозвучал, когда мы остановились:

— Жемчужный дом вернулся. Наследница встала. Но готова ли она держать силу?

— Я готова, — ответила я.

И в этот момент с другой стороны зала поднялась женщина. Высокая, статная, волосы серебряные, заплетённые в сотни тонких кос, кожа бледная, как молоко. Её звали Ваэрис, и в городе её имя звучало часто. Она была известна тем, что выбирала себе мужчин без колебаний, брала лучших и удерживала их.

— Готова ли ты, Мара, — произнесла она, — доказать, что можешь удержать пятерых? Или твои стены треснут? Может быть, им стоит выбрать ту, кто сильнее?

В зале прошёл ропот. Я почувствовала, как мужчины за моей спиной напряглись. Ираэл шагнул вперёд, но я подняла ладонь: стой.

— Они уже выбрали, — сказала я твёрдо. — И это выбор не стены, а дома.

— Уверена? — усмехнулась Ваэрис. — Может, спросим у них?

Она смотрела прямо на Ираэла. И он сделал то, чего я не ожидала: заговорил.

— Я видел многих владычиц, — сказал он. — Но рядом стою с той, кто не прячет за нами страх. Она сама идёт вперёд. Это и есть сила.

Его голос был твёрдым, и я чувствовала, что он не просто говорит ради меня. Он верил. Линн тоже заговорил:

— Я привык жить в тени. Но впервые я иду рядом с женщиной, чей свет не слепит, а ведёт.

Кайр, мягко, но ясно:

— Я хочу лечить там, где ранят. А рядом с ней я лечу и себя.

Саэт, спокойно:

— Я выбираю порядок. Она — порядок, в котором есть место жизни.

Арн, с горячей честностью:

— Я выбираю её. Потому что другого ответа у меня нет.

Зал загудел. Ваэрис улыбнулась холодно.

— Хорошо. Пусть твои стены держат. Но если хоть одна треснет — город заберёт их себе.

---

Совет продолжился. Говорили о тропах, о торговле, о перепрошивке биороботов. Но я чувствовала взгляды. Некоторые женщины уважали. Некоторые завидовали. Некоторые ждали ошибки.

И тогда Лиэсса сказала то, что заставило сердце удариться в горло:

— Вчера в сети появилось имя. Не твоё, Мара. Имя твоей матери.

Я резко подняла голову. Вода в бассейне дрогнула, вспыхнули круги.

— Где? — спросила я, голос сорвался.

— В далёком куполе, у границы Серого Пояса, — ответила Лиэсса. — Но будь осторожна. Если это зов — он может быть ловушкой.

Я чувствовала, как внутри всё переворачивается. Мама. Её имя. Не мираж, не память, а след. Я знала, что пойду. Но знала и другое: теперь все будут знать, что я ищу её. А значит — у меня появятся враги, которые захотят использовать этот поиск против меня.

---

Когда мы вернулись домой, мужчины молчали. Каждый думал о своём. Я чувствовала это.

Ираэл — глухую ярость: он ненавидел, что кто-то позволил себе усомниться в его выборе. Он хотел сражаться, но сдерживался ради меня.

Линн — тревогу: он знал, что имя матери может быть приманкой, и боялся, что я пойду, даже если это западня.

Кайр — заботу: он уже прикидывал, какие травы взять в дорогу, как защитить меня от усталости.

Саэт — расчёты: он думал, как распределить силы дома, если мы уйдём надолго.

Арн — гордость и восторг: он сиял, потому что сказал своё «я выбираю её» перед всем Советом. Для него это было как выиграть бой.

А я… я сидела среди них и думала: «Я сильная, да. Но сила не в том, что я могу удержать мужчин. Сила в том, что они идут за мной, и я иду за ними. А теперь — я должна найти мать. Даже если для этого придётся пройти через чужую зависть и ловушки».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я подняла голову и сказала:

— Завтра мы идём в Серый Пояс. И если это ловушка — мы её раскроем.

Море за окном загудело низко, будто подтверждая мой выбор.

--

Город жил, когда мы вышли из Зала Совета. На улицах — шум, но не хаотичный, а как музыка: барабаны мастеров-кузнецов, звон флейт из стеклянных трубок, крики торговцев, запах горячего хлеба и жареной рыбы, перемешанный с пряной сладостью фруктов. Купола над кварталами раскрывались и закрывались, словно огромные лепестки, впуская или задерживая свет.

Я шла впереди, мужчины рядом, и чувствовала на себе взгляды. Одни — уважительные, другие — жгучие, завистливые. В матриархате это было нормально. Женщины смотрели на моих мужчин открыто, не скрывая интереса. Кто-то улыбался Ираэлу, кто-то пытался поймать взгляд Линна, одна дама с длинными, до пола, волосами даже коснулась рукой руки Кайра, когда проходила мимо. Он вежливо склонил голову, но сразу посмотрел на меня. Его глаза говорили: «Я здесь, не там».

Мы остановились у базара. Здесь продавали всё: ткани, сияющие от прикосновения; артефакты, хранящие в себе куски памяти; редкие фрукты, из которых делали вино, пахнущее мёдом и дымом. Я примерила тонкую накидку, сотканную из световых нитей, и она засияла в такт моему дыханию. Продавщица, женщина с волосами цвета меди, улыбнулась мне и сказала:

— Ты будешь светить даже в темноте. Но осторожно: тот, кто светит, всегда привлекает тех, кто хочет потушить.

В её словах было предупреждение. Я уловила его.

---

Позже, когда мужчины ушли проверить оружие и запасы для предстоящего похода, ко мне подошла Лиэсса. Она не любила говорить вполголоса, но сейчас её голос был тихим.

— Ты понимаешь, что Ваэрис не остановится, — сказала она. — Она видит угрозу в том, что ты держишь пятерых. Ираэл ей интересен. Линн — тоже. Она захочет проверить их верность.

— Пусть попробует, — ответила я.

— В матриархате сила женщины в том, что мужчины остаются рядом не из страха, а по выбору. Если хоть один колебнётся — тебя растерзают.

Я кивнула. Я знала. И именно поэтому доверяла им.

---

Мы вернулись домой ближе к вечеру. Дом встретил мягким светом, тёплым воздухом, запахом свежего хлеба и трав. Мужчины разбрелись: Ираэл остался в саду — тренироваться, Линн ушёл в библиотеку дома, Кайр занялся травами, Саэт проверял карты, Арн сидел на террасе и смотрел на море.

Я вышла к нему. Он поднял глаза, и в них горела смесь восторга и тревоги.

— Ты сказала перед Советом, что выбираешь меня, — сказала я. — Но ты понимаешь, что это значит?

— Понимаю, — ответил он честно. — Это значит, что я должен быть рядом всегда. Не только в радости, но и когда будет трудно.

Я улыбнулась. Его молодость была резкой, но искренней. Я положила руку ему на плечо, и он замер.

— Тогда учись, Арн. Завтра начнётся то, что труднее всего.

---

Вечером мы собрались все вместе в атриуме. На столе — хлеб, фрукты, суп из морских плодов. Я чувствовала, как каждый из них думает о своём.

Ираэл — о предстоящем походе, его глаза горели нетерпением. Линн — о ловушках, его тень была рядом с ним. Кайр — о том, как защитить меня, его руки то и дело касались трав. Саэт — о порядке, его взгляд был направлен в карты на столе. Арн — о нас, и в его глазах светилось желание доказать, что он достоин.

Я подняла чашу.

— Завтра мы идём в Серый Пояс. И мы не просто ищем. Мы идём за правдой. За моей матерью. За ответами. Но будьте готовы: там не только правда. Там — ловушки. И враги.

Мы чокнулись чашами. И в этот момент я знала: они со мной. Каждый по-своему, но со мной.

---

Ночь снова принесла мне круги. Световые, тихие, в глубине воды. И снова — лицо. Мамины глаза. Но теперь к ним примешалась тень. Я не знала, зовёт ли она меня, или предупреждает.

Я проснулась с решением: идти. Даже если впереди ловушка.

Утро было вязким, как смола. В небе висели облака, похожие на белые шрамы на зелёном фоне, и ветер шёл с юга, принося запах сырости и металла. Серый Пояс начинался за морем — полосой тумана, который никогда не рассеивался полностью. Туда редко ходили даже самые смелые. А мы собирались идти туда, где вода помнила слишком много.

Я встала рано. Дом будто чувствовал моё состояние: стены светились мягко, не тревожа, но напоминали — пора. На платформе уже лежал новый наряд: длинная туника из плотной ткани, оттенка жемчуга, с разрезами по бокам. Поверх — широкий пояс с серебряными застёжками, к нему прикреплялись маленькие капсулы с травами и инструментами. Это был не наряд для праздника — это была одежда для пути. Я завязала волосы в свободную косу, чтобы они не путались на ветру, и надела лёгкий плащ цвета морской волны.

Мужчины ждали во дворе. Ираэл был в полном доспехе, тёмно-синий металл отражал утренний свет. На поясе висел меч с рукоятью, обмотанной белыми нитями — знак его рода. Линн был в чёрном, лёгком, скинув капюшон на плечи: волосы падали на глаза, но он двигался так, что казался частью тени. Кайр надел зелёное одеяние с множеством кармашков: в них звенели пузырьки и травы, которые он мог достать в любой момент. Саэт выглядел, как всегда, спокойно и строго: серый костюм с высокой застёжкой, на плече — тонкая металлическая пластина с символом хранителя порядка. Арн был в кожаных ремнях и лёгких штанах, копьё в руках казалось частью его тела.

Они стояли в ряд, и я чувствовала, что каждый из них думает о своём.

— Сегодня мы идём за правдой, — сказала я. — Но будьте готовы: правда может оказаться больнее лжи.

— Больнее — но нужнее, — отозвался Линн.

Мы вышли к «Левии». Корабль радостно выгнул спину, створки раскрылись, и мы вошли внутрь. Салон светился мягким светом, стены мурлыкали. «Левиа» знала: путь будет трудный.

---

Путь занял несколько часов. Сначала море было спокойным, вода переливалась зелёным и голубым. Но чем ближе мы подходили к Серому Поясу, тем тяжелее становился воздух. Волны стали вязкими, цвета потускнели, и вскоре горизонт закрылся серым туманом.

— Здесь всегда так? — спросила я.

— Всегда, — ответил Ираэл. — Здесь спят воспоминания.

Я чувствовала, как волосы на руках встают дыбом. Вода вокруг словно ждала.

---

Мы вошли в туман. Он был густым, влажным, и каждый вдох отдавался в груди холодом. «Левиа» двигалась осторожно, словно боялась задеть что-то невидимое. Вокруг начали появляться силуэты. Сначала я подумала — это скалы. Но когда мы приблизились, увидела: это были огромные статуи. Люди, женщины, мужчины, звери, замершие в камне.

— Это те, кто пытался пройти тропу и не вернулся, — сказал Линн тихо. — Вода сохраняет их память.

Я сжала кулаки. Каждое лицо было искажено эмоцией: страх, ярость, мольба. Мне стало тяжело дышать.

— Мы идём правильно, — прошептала я.

---

Вдруг «Левиа» застонала. Её бока дрогнули, свет в салоне замерцал. Я почувствовала толчок.

— Что это? — спросила я.

— Ледянки, — ответил Саэт. — Здесь их много.

И действительно: из воды начали всплывать тёмные фигуры. Биороботы, перепрошитые, с глазами, светящимися холодным светом. Они двигались медленно, но целеустремлённо.

— Они идут к тропе, — сказал Ираэл. — Хотят закрыть её.

— Нет! — крикнула я. — Мы не позволим!

---

Бой был быстрым, но напряжённым. Ираэл сражался мечом, каждый его удар был точным, разрушая перепрошитых ботов. Линн двигался в тени, его удары были тихими, но смертельными. Кайр использовал травы: бросал в воздух порошки, и роботы замирали, словно забывая, зачем пришли. Саэт координировал: его голос звучал твёрдо, и все двигались в едином ритме. Арн бил копьём, горячо, смело, и его энергия заражала всех.

Я стояла в центре и чувствовала: мои волосы дрожат, откликаясь на напряжение. Я подняла руки, и вода вокруг вспыхнула светом. Круги пошли по поверхности, и роботы замерли. Я видела их глаза, пустые, холодные, и сказала:

— Уходите. Это не ваша тропа.

Вода вздрогнула — и они исчезли.

---

Мы стояли молча. Дышали тяжело. Я чувствовала, как дрожат колени.

— Ты справилась, — сказал Кайр, и его рука легла мне на плечо.

— Мы справились, — ответила я.

И в этот момент в воде появились круги. Светлые, яркие. И лицо. Мамины глаза.

— Мара… — прошептал голос. — Иди…

Я протянула руку, но круги исчезли.

— Ты слышала? — спросила я.

— Мы все слышали, — ответил Линн.

Я знала: это не мираж. Это был след. Она была здесь.

---

Мы вошли глубже в Серый Пояс. Там, где туман был плотнее, появился купол. Не такой, как в Ксаре. Старый, треснувший, покрытый мхом. Внутри горели огни.

— Здесь, — сказала я. — Она была здесь.

Море гудело. Волосы дрожали. Сердце билось. Я знала: мы приближаемся к правде. Но правда может оказаться не тем, чего я жду.

---

Купол стоял прямо перед нами — огромный, серый, с трещинами, которые заросли зелёным мхом. Он выглядел древним, но в его глубине светились огни, и этот свет был не ровный, а живой, словно кто-то дышал внутри.

«Левиа» мягко коснулась береговой платформы, и створки раскрылись. Мы вышли на камень, влажный от тумана. Воздух пах прелой травой, железом и чем-то ещё — горечью старого дыма.

— Здесь когда-то жили, — сказал Саэт, проведя рукой по стене купола. — Но давно.

Я чувствовала, как внутри меня всё дрожит. Это место отзывалось слишком сильно. Волосы тянулись к земле, как будто хотели прикоснуться к камню. Я знала: здесь есть след матери.

---

Мы вошли внутрь. Коридоры были узкими, стены покрыты символами, которые светились слабым голубым светом. Некоторые были стёрты, но кое-где можно было различить слова. Я остановилась и провела рукой по надписи.

— Что это? — спросила я.

— Предупреждение, — ответил Линн. — «Не входи в воду, если она молчит».

Мы шли дальше. Вдруг воздух изменился: он стал холоднее, плотнее. И я услышала шёпот. Сначала тихий, потом громче.

— Мара… Мара…

Я замерла. Голос был похож на мамин. Я шагнула вперёд, но Ираэл схватил меня за руку.

— Осторожно, — сказал он. — Здесь может быть ловушка.

— Но это она! — выдохнула я.

— Или кто-то хочет, чтобы ты так думала, — сказал Линн.

Я знала: они правы. Но сердце рвалось вперёд.

---

Мы вышли в зал. Он был огромным, с высоким куполом, из трещин которого капала вода. В центре стояла чаша, наполненная светящейся жидкостью. Вокруг неё — каменные колонны, на которых висели старые цепи.

— Это место ритуалов, — сказал Саэт. — Здесь соединяли память.

Я подошла к чаше. Свет внутри колыхался, и вдруг я увидела лицо. Мамино лицо. Глаза, которые смотрели прямо на меня.

— Мара… — прошептал голос. — Дочь…

Я протянула руку, но Кайр схватил меня за запястье.

— Подожди, — сказал он. — Это может быть иллюзия. Я должен проверить.

Он бросил в чашу щепоть трав. Свет вспыхнул ярче, и лицо исчезло. Осталась только вода.

Я почувствовала, как сердце падает вниз.

— Значит, это не она? — прошептала я.

— Это её след, — сказал Линн. — Но не она. Кто-то оставил её образ. Специально для тебя.

---

В этот момент в зале раздался смех. Холодный, женский. Мы обернулись, и из тени вышла фигура. Женщина. Высокая, волосы длинные, белые, глаза холодные, серые. Она была в одежде, украшенной символами, которые я видела на стенах.

— Наконец-то, — сказала она. — Дочь Жемчужного рода пришла.

— Кто ты? — спросила я.

— Я хранительница этого места, — ответила она. — И я знаю, где твоя мать.

Я сделала шаг вперёд.

— Где?!

Она улыбнулась.

— Там, где ты боишься искать. В самом сердце Совета.

---

Мужчины напряглись. Ираэл шагнул ближе ко мне, Линн поднял руку, Саэт напряг плечи, Кайр сжал флакон с травами, Арн крепче сжал копьё.

— Почему ты не говоришь прямо? — спросила я.

— Потому что правда — это оружие, — сказала она. — И не всякая дочь готова держать его.

Её глаза сверкнули.

— Но я помогу тебе. За плату.

— Какую? — спросила я, чувствуя, как сжимаются пальцы.

Она улыбнулась холодно.

— Одного из твоих мужчин.

---

В зале повисла тишина. Сердце ударилось в грудь. Я видела, как напряглись мои спутники.

Ираэл смотрел прямо, готовый сказать «возьми меня». Линн прищурился, его глаза сверкнули яростью. Кайр молчал, но в его руках дрожала трава. Саэт хмурился, просчитывая варианты. Арн прижал копьё к груди, будто хотел защитить меня собой.

Я знала: это испытание. И я не позволю ей забрать ни одного.

— Никого, — сказала я твёрдо. — Они мои. И выбор мой.

— Тогда и правда останется моей, — ответила она.

И исчезла в тени.

---

Мы остались одни. Зал снова был пустым, только чаша светилась.

— Она знает что-то, — сказала я. — Она знает о маме.

— Но она не твой союзник, — сказал Саэт. — Она враг.

— Нет, — возразил Линн. — Она испытание. Если мы выдержим, получим больше, чем знали.

Я стояла у чаши и чувствовала: след есть. Мама где-то рядом. Может быть, в Совете. Может быть, в их сердце. Но я найду её.

---

Мы вышли из купола. Туман был всё таким же густым, но я дышала легче. У меня была новая цель.

И я знала: это только начало.

Глава 8.

Глава 8

Утро вернулось без предупреждения — как уведомление на телефоне, которого у меня давно нет, но призрак привычки ещё живёт где-то в затылке. Я проснулась лицом в подушку, пахнущую солёной водой и травой, и первым делом поймала мысль: если это сон, то у сна отличная продакшн-команда. Второй мыслью было «кофе», а третьей — «у нас его нет, Мар, смирись, ты теперь существо на травах».

Дом гудел ровно, будто огромный кот — то самое мурчание, от которого хочется растрясти плечи и сказать: «ладно, живём». Сад ворчал листьями, на кухне щёлкали створки, где-то внизу шуршала вода. А в моей голове шуршали вчерашние слова хранительницы купола: «В самом сердце Совета». И от этого мои ладони чесались одновременно плыть и драться.

Я надела лёгкую тунику цвета морской пены и пояс с капсулами; волосы сложила в свободный узел — аккуратно, без сцен про «силу длины». Тело ощущалось моим — усталым, но бодрым, как после удачного финала на соревнованиях: мышцы помнят, где были границы, и готовы снова их щупать.

Ираэл встретил меня на террасе со своим нормальным утренним настроением «я уже пробежал три круга вокруг острова». Голый торс, на плечах мягкие ремни доспеха, взгляд сосредоточенный. Увидел меня — расслабил рот в почти-улыбке. У него эти улыбки дорогие, штучные; если ловишь — считай, повезло.

— Сон? — коротко спросил.

— Сон. И «сердце Совета», — ответила я. — Как тебе такой завтрак?

— Жёсткий хлеб, — отозвался он и протянул мне чашу. Там, конечно, не кофе — настой с перечной мятой и чем-то, что не признаётся, но бодрит лучше.

Кайр вышел следом — с травами в ладонях, как будто только что из операционной, где всех спас. Его «доброе утро» всегда звучит так, будто он уже выровнял меня, даже если я ещё не развалилась.

— У тебя пульс «готовлюсь», — сказал он, едва глянув. — Ничего не делай с этим пульсом. Пусть живёт.

— Спасибо, доктор, — я чокнулась с ним чашкой. — Доктор говорит «дышите» — пациентка дышит.

Линн, как всегда, в тенях, только волосы ловят свет, как ножи ловят острый воздух. У него сегодня на лице было написано «вчерашняя женщина сказала слишком правильные слова, чтобы не быть опасной». Он ничего не сказал — и этим сказал всё.

Саэт пришёл с табличками и планами. Если бы порядок имел запах, он пах бы именно им: чисто, чуть прохладно и очень надёжно. Арн ввалился последним, удивительно аккуратный для человека, который бегал туда-сюда до рассвета, чтобы «проверить копьё». В его глазах светилась щенячья верность, смешанная с честным интересом: «и что теперь?»

— Теперь — город, — сказала я вслух собственным мыслям. — И — библиотечный желудь Совета. Если у сердца есть желудь.

— У сердца есть камеры, — сухо заметил Линн. — И двери, которые открывают те, кто не любит сюрпризы.

— Прекрасно, — улыбнулась я. — Мы принесём им сюрприз с инструкцией по эксплуатации.

---

Город пах утренним тестом и свежей смолой. Купола раскрывались медленно, как веера в хороших руках. Колючее солнце не резало — обнимало. На мостах уже стояли торговки со светящимися полотнами, и дети гоняли мяч из водорослей, который прыгал лучше, чем мой земной фитбол. Где-то играл трубач — мелодия с поддёвкой, как тот друг, который всегда найдёт, чем поддеть.

Мы шли «не как кортеж», а «как люди». Я впереди, мужчины — в рассыпном порядке, чтобы не делать из улицы коридор страха. Взгляды цеплялись — по-разному. Женские — изучающие, недобрые, восхищённые, злые, честные. Мужские — в основном ровные: в Ксаре мужчины умеют смотреть на женщину, не считаю её трофеем. Но были и те, кто прищуривался на моих — мол, «интересно, это она их держит или они её». Спойлер: взаимно.

У лестницы к библиотеке Совета нас ждала Жаара. Сегодня её плащ был темнее — цвет старого моря перед штормом. Лицо у неё было спокойным, но пальцы шевелились, как у человека, держащего под одеждой лиру.

— Ты готова услышать не то, что хочешь, — сказала она без прелюдий.

— Я спортсменка, — ответила я. — Нас этому учат с первого заплыва.

— Хорошо, — кивнула. — Тогда слушай глазами.

Внутри «желудя» Совета — тишина другого сорта. Не «никого нет», а «все слушают». Здесь стены не отражали звук, а пили его маленькими глотками. Холлы пахли холодным перламутром и пылью старых узоров — не книг, здесь память вшита в камень.

Нас провели к Архиву Воды. Это не подвал, а колодец света, уходящий вверх и вниз сразу. По стенам — спирали знаков, и каждый знак — как маленькое озеро с собственной погодой. Подошёл — и тебя обдало ветром, солью, детским смехом, криком, молитвой. Дрожь пробежала по коже: да, город умеет хранить, у него память не лежит «в папках», она дышит.

— Её имя всплывало трижды, — сказала Жаара, и спираль вспыхнула голубым. — Первый раз — пятнадцать лет назад, когда она спорила с Советом о праве проводить тропу без «круга воды». Второй — за год до твоего рождения. Третий — вчера.

Картинки не были картинками — ощущения. Я тонула в чьём-то дыхании, в горечи мокрых волос на лице, в жёстком голосе женщины, которая не умеет просить. Мама. Я не видела её лица ясно, но позвоночник узнал походку: упругая, слегка упрямая.

— Почему её имя вчера в «сердце»? — спросила я. — Она ушла через воду.

— Если уйдёшь через воду — не значит, что тебя нет, — ответила Жаара. — Иногда это значит, что ты стала частью того, что слушает всех.

— Вы хотите сказать… — у меня пересохло во рту, — она в Сети?

— Я хочу сказать: кто-то использует её голос, — вмешался тихо Линн. — И делает это ловко.

Жаара кивнула.

— Вчера к «сердцу» подключали вспомогательные каналы. Официально — чтобы перенастроить купола после тревоги у Серой Гряды. Неофициально — чтобы спрятать след. Женщина с длинными волосами и правом «первого голоса» подписала распоряжение. Имя в регистрах — завуалировано.

— Ваэрис, — сказала я, не моргнув.

Жаара не пожала плечами, но взглядом сказала: «ты не глупая».

— Либо она, либо кто-то, кто дышит её ритмом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Что это даёт? — отозвался Саэт практичным голосом «я уже делаю таблицу».

— Доступ к резонеру, — ответила Жаара. — К прибору, через который можно подмешивать в Сеть «голоса прошлого». Если у тебя есть на них… образец.

Образец. Мне стало холодно в ладонях. На острове, в ларце, лежат мамины заколки, горстка волос, пара записок. Я люблю память — и она умеет кусаться.

— Кто может знать, где хранят такие образцы? — спросила я слишком спокойно.

— Хранительницы линий, — сказала Жаара. — Две из них — мои ученицы. Одна — Ваэрис.

Прекрасно. Если бы у меня был сарказмометр, он бы сейчас запищал.

— И что теперь? — Арн шепнул мне в плечо слишком громко. Я улыбнулась: его «шёпот» как у барабана, который пытается быть флейтой.

— Теперь мы идём в гости, — ответила я. — С пирогом правды.

— Мы не печём пироги, — фыркнул Линн, но глаза у него улыбнулись.

— Мы умеем, — возразил Кайр. — Пироги из фактов.

---

Путь к «сердцу» Совета — это не коридор, а сеть. Тебя ведут так, чтобы ты видел ровно то, что тебе можно. Нам позволили видеть больше. Возможно, потому что Жаара шла рядом. Возможно, потому что город хотел, чтобы мы не стоптались на пороге.

«Сердце» оказалось не одной комнатой, а ансамблем: круглый зал с полумраком, три «воронки» света, уходящие вглубь, и тонкие мостики над водой. На воде — шёпчущие линзы. Они улавливали голоса, проводили их по тончайшим нитям, и я впервые почувствовала Сеть не ушами, а кожей: как прохладная паутина, которой тронули плечи.

У центральной линзы стояла женщина с волосами до пола — белыми и прямыми, как нож. Одежда на ней была цвета свежего молока. Она повернулась — и на секунду у меня пересохло во рту. Не от страха. От узнавания: это лицо я видела на праздниках, на рынках, в разговорах шёпотом. Ваэрис. Улыбка тонкая, как трещина на стекле: если не знать — не увидишь, если знаешь — не забудешь.

— Наследница, — сказала она, как обычно говорят «принесла ли ты соль». — Добро пожаловать в место, где заканчиваются легенды.

— Я легенд не приношу, — ответила я. — Я приношу вопросы.

— Тогда ты заблудилась, — отозвалась она. — Здесь дают ответы.

— На те вопросы, которые задаёте вы, — вмешался Линн, и его голос зазвенел низкой струной.

Она перевела взгляд на него — интересный, спокойный; дроу её не пугали. На Ираэла — чуть дольше: да, она любит сильных мужчин в бронзе. На Кайра — оценивающе: «лечишь?» На Саэта — приблизительно уважительно. На Арна — с лёгким снисхождением, которое хочется сбить с лица чем-нибудь остроумным.

— У тебя хорошая стена, — сказала она мне. — Посмотрим, крыша ли ты.

— Если начнётся дождь, узнаем, — ответила я. — Пока у меня вопрос. Почему вчера к «сердцу» было подмешано имя моей матери?

Её улыбка не дрогнула.

— Потому что твоя мать оставила длинный след, — сказала она. — И потому что ты пришла туда, где следы любят.

— Кто включал резонер?

— Те, у кого есть руки, — изящно ответила она. — И те, у кого есть право.

— У тебя есть и то, и другое, — сказала я.

— У меня есть вкус, — она слегка склонила голову. — Разве ты не хочешь слышать её голос?

Хочу. До боли. До того, что горло сжимает от одного «мама». Но хочется и жить, если что.

— Я хочу слышать правду, — ответила я. — А не её имитацию.

— Имитация — тоже способ беречь память, — вмешалась откуда-то Жаара; в её голосе была усталость человека, который слишком много лет кладёт тонкие кирпичики в стену, по которой другие прыгают. — Но только если об этом знают все.

— У нас — знают не все, — сказала я. — Поэтому это — ложь.

Тишина в «сердце» звенит иначе, чем в обычной комнате. Здесь каждое слово отбрасывает долгую тень. Тень моего «ложь» легла от моста до линзы.

Ваэрис впервые перестала улыбаться. Совсем чуть-чуть — как у опытного пловца на лице на секунду появляется «бровь вверх», когда вода ударила в неожиданный бок.

— Смело, — сказала она. — И глупо.

— Смело и глупо — это мой старый стиль, — ответила я. — На Земле я им на медали выходила.

— У нас не медали, — её голос стал мягче, но не теплее. — У нас — линии. Если ты порвёшь одну, заглохнут другие.

— Если вы подменяете голос, заглохнем все, — сказал Линн тихо.

Пауза. И в эту паузу вбежал звук: к одному из боковых мостов подскочила девушка-«линия», волосы короткие, на ключице — тонкая струна. Глаза — испуганные и злые одновременно, как у человека, которого застукали между «правильно» и «как умею».

— Госпожа, сигнал с третьего купола, — сказала она Ваэрис. — Кто-то вшивает «голос» без разрешения.

— Вот и дождь, — заметила я. — Удобно. Можно проверить крышу.

Ваэрис не взглянула на меня. Взмахнула рукой — мост под ней отозвался светом, линзы загудели, и мы почувствовали, как Сеть взялась за нас, как вода берёт спортсмена за грудную клетку на старте. На мгновение я провалилась в холодное: фонари, мокрый камень, чужой смех, женский шёпот «быстрее», сдавленный детский плач, и — голос мамы, не «образ», живой, с хрипотцой от бессонных ночей: «не здесь».

Я вздрогнула всем телом. Кайр поймал меня за локоть; его пальцы держали как поручень в метро на повороте (да, привет, Земля, я тебя помню).

— Там, — выдохнула я. — В третьем куполе. Это не подмешивание. Это… прямой провод.

— Невозможно, — отрезала Ваэрис мнением человека, который всю жизнь живёт на «такого не бывает».

— У вас много чего «невозможно», — сказала я. — Пока кто-то делает.

---

Третий купол был старше и ниже. Его галерея пахла медью и полированным камнем, как школьный спортзал перед последним уроком физры. Коридоры — узкие, с «слуховыми нишами»: туда встаёшь, и звук собирается в ладонь. У дверей стояли две женщины в светлых кольчугах — служба куполов — и смотрели так, что хотелось выпрямиться даже мне, хотя с осанкой у меня всё нормально.

— Доступ только по записи, — сказала одна.

— А это — запись, — показала Жаара ладонь. На её коже вспыхнул знак «первой памяти».

— Пройдите, — смягчилась стражница.

Внутри было и проще, и страшнее. Маленькая комната, два резонера, круглый стол с узорами, на стене — картографический узел, мигал голубыми точками. И — биоробот-регистратор, глаза ровные, на панелях следы перепрошивок. Кто-то его «рвал» не единожды.

— Он писал без нас, — сказала вторая стражница. — Мы нашли лог «после».

— Кто трогал? — спросил Саэт.

— Женщина в плаще цвета глины. Длинные волосы. Голос тихий.

Не Ваэрис. Чужая.

Я подошла к регистратору. Наклонилась, почти по-человечески. Если бы у него была шея, я бы заглянула под воротник.

— Привет, — сказала я. — Тебя зовут?

— Р-е-г-1, — ответил он ровным, как линейка, голосом.

— А раньше?

— Р-е-г-1.

— Тебя заставили забыть?

Пауза. Внутри корпуса щёлкнуло.

— Да.

— Ты записал голос, который не должен был?

— Да.

— Покажешь?

Пауза стала длиннее. Я уже слышала дыхание мужчин: Ираэл чуть громче, Линн — тише, Кайр — как метроном, Саэт — как секундомер, Арн — как фейерверк на репетиции (тихо, но готов взорваться).

— Да, но при условии: вернуть стыд, — сказал регистратор.

Я обернулась на Кайра. Он кивнул — мы умеем. Достал тонкую пластинку с мятной прожилкой, приложил к панели. Щёлк. Воздух в комнате стал теплее.

— Пожалуйста, — сказал регистратор.

Звук пошёл не сверху, а снизу — как из живота. Сначала шелест, как у травы, потом — дыхание. Женское. Усталое и упругое одновременно. И голос: не «образ», не «маска», не «вставка». Живой.

— Если слышишь — не иди прямой дорогой, — говорил он. — Они стоят там, где свет. Будь водой. Вода всегда найдёт щель.

Мама. Мурашки поднялись до затылка, как волна на повороте бассейна.

— Где ты? — сорвалось у меня, будто он может ответить сюда же.

— Она говорила в пустоту, — прошептал Линн. — Но знала, что услышат.

— И кто «они»? — спросил Ираэл.

— Те, кто любит свет, — спокойно сказала из порога… Лиэсса. Она стояла, в её позе было всё: доверие — и контроль, уважение — и тревога. — Ты хотела знать, где сердце Совета. Вот оно. Но чаще всего сердце болит от того, что на него смотрят.

— Это не ответ, — сказала я. — Кто трогал резонер?

Она перевела взгляд на меня — прямой, без щитов.

— Женщина по имени Нирса, — произнесла она. — Моя двоюродная тётка. Когда-то — хранительница троп. Сейчас — человек, который слишком любит «полезные тайны».

Имя повисло в воздухе, как крючок для кардиограммы.

— И где она? — спросила я.

— Внизу, — ответила Лиэсса. — Там, где город делает вид, что его нет.

— Тоннели дроу, — сказал Линн. Голос у него стал каменным. — «Сухие» там не хозяева, но и мы — не гости.

— Мы пойдём, — сказала я. — Сегодня.

— Ты пойдёшь, — поправила Лиэсса. — И придёшь. А пока — у тебя гости.

Она кивнула в сторону галереи. Там стояла Ваэрис. Лицо — спокойное. Волосы — слишком прямые, чтобы быть добрыми.

— Я пришла предложить сделку, — сказала она. — Не ту, которую ты не приняла в куполе. Другую.

— Я слушаю, — сказала я, иронично добавив себе в голове: под музыку из «Аферистов».

— Я не люблю, когда проводят левые линии к сердцу, — сказала она. — Это портит звук. Я дам тебе защиту для твоего острова и доступ к линзам, если ты в «тоннелях» будешь говорить не от моего имени, но… не против него.

— То есть ты не хочешь, чтобы я говорила правду, которая тебе не нравится, — уточнила я.

— Я хочу, чтобы ты говорила правду, которая не ломает купола, — она посмотрела прямо. — Иногда «ломать» — красиво. Но город потом чинить не тебе одной.

Внутри меня разошлись два берега: «сказать «нет» красиво» и «сказать «да» умно». Я вспомнила бабушку: «вода сильнее камня, потому что не спорит, она точит».

— Я скажу «да» одному, — ответила я. — Доступ к линзам. И «нет» — твоей «защите». Мой дом не нуждается в флагах чужой власти на крыше.

Пауза. Угол её губ дрогнул.

— Не самая глупая ошибка, — сказала она. — Посмотрим, как ты держишься без зонтика.

— У меня есть крыша, — отозвалась я. — И стены.

— И хорошая стена, — добавила она, скользнув взглядом по Ираэлу — слишком долго, чтобы это было про «архитектуру». Я почувствовала, как у меня внутри поднимается сухая волна ревности — тёплая и нестрашная; ревность взрослой, не девочки.

— Уходи красиво, — сказала я, вежливо.

Она ушла — красиво.

— Это была ловушка? — спросил Арн шёпотом-барабаном.

— Это был мост, — ответил Линн. — По которому не обязательно идти.

— Мы построим свой, — сказал Саэт. — Из честных досок.

— А я перестрахуюсь травами, — улыбнулся Кайр. — На случай, если кто-то захочет подмешать в воздух горькую ноту.

---

Вечер мы встретили уже дома. Сад дышал тёпло, печь гудела, Нари приносила к столу хрустящие лепёшки, а Йис ругался на старую петлю у боковой двери, но ругался ласково, как на упрямую собаку. «Левиа» выгнулась у причала, как довольная кошка.

Я рассказала всем — и слугам, и мужчинам, и самому дому — что нас ждёт «внизу». Дом слушал; узор на центральной колонне стал плотнее. В детстве я думала, что «дом» — это стены и адрес. Здесь дом — это собеседник.

Мы устроили «малый круг». Я попросила каждого сказать вслух то, что обычно щадят для внутренней кухни — не планы, чувства.

Ираэл помолчал, потом сказал просто:

— Я ревновал. Когда она смотрела. И горжусь тем, что стою рядом.

Линн не поднял глаз, но голос его был ясный:

— Я боюсь потерять тишину. И я впервые готов закрывать её не от всех, а для тебя.

Кайр улыбнулся — в его улыбке была тёплая вода:

— Я счастлив, что ты сказала «вместе». И злюсь на тех, кто зовёт тебя туда, где больно, не спрашивая.

Саэт перевёл дух, как будто снимая невидимый мундир:

— Я спокоен, пока у нас список. И я злюсь на себя, когда забываю, что ты — не пункт в списке.

Арн вспыхнул, как костёр:

— Я боялся быть «младшим». И давно так не хотел быть «равным».

Я слушала их и чувствовала, как кусочки дня становятся на место. Вода внутри груди перестала качаться и легла в ровную гладь.

— Я, — сказала я, — боюсь, что услышу её голос и пойду туда, где не надо. И я счастлива, что, если пойду, вы держите меня за локти. Я злюсь на тех, кто рисует чужими голосами свои игры, и я готова смеяться, когда можно, чтобы не плакать, когда придётся.

Дом тихо отозвался светом. Мы ели лепёшки руками, спорили о сортах соли (да, у нас есть любимая соль, не смейся, Земля), смеялись над тем, как Арн пытался варить чай и сделал «очень честный отвар» (то есть горький, как совесть). Линн внезапно рассказал историю из тоннелей — про дроу, который пытался приручить собственную тень и три года разговаривал с плащом. Я смеялась так, что у меня заболел живот. И поняла: вот он, мой юмор и моя ирония — они не «для красоты», они спасают дыхание.

Перед сном я вышла на террасу. Море было гладким, как стекло, и в нём, как всегда, вспыхнули три кругляша. Я улыбнулась им, как старым знакомым.

— Если ты слышишь, — сказала я в темноту, — я иду не одна. И я не буду глушить свет. Даже если ты скажешь «не здесь». Я найду щель, мама. Ты меня так учила — не словами, спиной.

Ветер принёс запах мяты и горячего камня. Я вдохнула — длинно, как перед стартом.

Завтра — вниз. В тоннели. Туда, где у света плохие манеры, а у правды — острые локти. Я готова. И не одна.

Глава 9.

Глава 9

Вечер пришёл не просто рано — он пришёл «правильно». Воздух стал густым, тёплым, с привкусом пряностей и соли, как морской поцелуй перед штормом. Дом распахнул створки, и туман с моря сел на перила тонкой дымкой. В саду зажглись ловушки тепла — камни, собиравшие днём солнце, теперь отдавали его обратно, и от этого листья блестели, будто их только что вымыли дождём. Я стояла на террасе босиком и думала, что если бы у вечера были ладони, он сейчас положил бы их мне на плечи и сказал: «дыши».

— Дыши, — сказал вместо вечера Кайр, появившись у меня за спиной. Его ладони были тёплыми — не жар, а именно тепло, то, которое возвращает телу память о себе. — Сегодня мы лечим не раны. Сегодня мы лечим усталость.

— Доктор, — я не обернулась, только улыбнулась, — назначьте три рецепта.

— Назначу, — в голосе улыбка. — Вода, свет, люди.

Я обернулась. В зале у панорамной створки стол уже ждал нас. Нари с Саэн накрыли его так, что сам дом ловил ритм: миски из тонкой кости с гранатами, у которых сок — цвет янтаря; тёмные ягоды, которые хрумкают, как первые снежинки на языке; плоские лепёшки, задумчивые и тёплые; чайники с мятой и чем-то дымным; кувшины с водой, в которой плавали светлячки-семена. На низких подносах — ломтики фрукта, похожего на персик, только кожа у него гладкая, как стекло, а мякоть пахнет недосказанным.

Ираэл в этот вечер почти улыбался по-настоящему. Он сбросил доспехи, оставив лёгкую безрукавку и штаны, и выглядел человеком, который впервые за долгое время не «охраняет», а присутствует. Он занялся огнями: на потолке вспыхнули мягкие круги, не слепя, а зазывая — ровно настолько, чтобы кожа захотела света.

Линн выбрал тень, но тень выбрала его лучше. Он принёс что-то вроде струны на рамке — не инструмент, а намёк на него. Провёл пальцами — и по воздуху побежала тихая мелодия. Не песня, а дыхание, в котором слышно было «да» и «пока рано».

Саэт расставлял подушки и одеяла так, будто у него на прикроватном столике диплом по уюту: одно — под локтем, другое — под поясницей, третье — «на всякий случай, когда вдруг захочется облокотиться». В его глазах не было огня; в его руках было понимание. Иногда оно жарче огня.

Арн бегал туда-сюда, принося то фрукты, то улыбки. Он сиял — не как мальчишка, как человек, который сегодня решил не торопиться и удивляется, что от этого всё получается лучше. На нём была тонкая тёмная рубаха, которая никак не хотела вести себя прилично и всё время подчёркивала плечи. Спасибо, рубаха. Мы ценим твою гражданскую позицию.

— У нас праздник? — спросила я. — Или репетиция праздника?

— У нас вечер, — ответил Линн и провёл по струне. — Не подменяй слово.

— Вечер, — согласилась я. — Тогда начнём с воды.

Мы переместились к внутреннему бассейну — чаше у стены, где в перламутровой кромке всегда шёл свой маленький прилив. Я опустила пальцы — вода отозвалась тепло, как кошка лбом, и круги побежали к краю. Кайр подсыпал в воду тонко смолотую мяту, и по залу поползло что-то терпкое, честное, как признание «устала».

— Сядь, — попросил он, и его голос был не «приказом врача», а просьбой человека, который умеет слушать спиной. Я села на край, спустив ступни в воду, и почувствовала, как уходит куда-то вниз то, что весь день собиралось в лопатках: напряжение как сухарь — твёрдый, неприятный, ломкий. Вода его размочила, и мне вдруг стало смешно и легко: сухари сняты с производства.

— Что смешного? — спросил Ираэл, подсаживаясь рядом. Он взял поднос с фруктами, набросал на него ломтики «стеклянного персика», несколько янтарных зернышек, и — да, я видела — явно собирался кормить. Сжала колени, как школьница. О нет, Мар, собралась — значит, идём до конца.

— Я тут официально оформляю увольнение сухарей, — сказала я и, не удержавшись, хихикнула. — Они уволены. С вещами. Без выходного пособия.

— Одобряю, — сказал он. — Конфискую один сухарь на память. — И аккуратно поднёс к моим губам ломтик. Я сделала вид, что сомневаюсь, прикусила зубами… Сок взорвался на языке — сладко-дымный, с лёгкой солью, как если бы море работало кондитером. Я закрыла глаза на секунду. Открыла — а он держит следующий, и в глазу у него такая невозмутимость, что сам Солнцеворот позавидовал бы.

— Я могу и сама, — пробормотала я, хотя хотела ровно противоположного.

— Знаю, — ответил он. — Но сегодня — так.

Линн в это время… танцевал. Я не сразу поняла, что это танец. Он вышел из своей тени и стал двигаться — не «танцевать», а двигаться, как двигается человек, который точно помнит, где у него плечи и колени, и не пытается никого удивить. Он шагнул в круг света, и мои глаза сами нашли его профиль: лезвие, лунка у виска, белая прядь, упавшая на щёку. Его ладони были пустыми, но казалось, что он держит в них воздух и предлагает мне попробовать. Я кивнула — и захотела пить не воду.

— Позволь, — сказал Саэт, подошёл и устроил за моей спиной валик. — Плечи сами не опустятся. Нужна «внешняя политическая поддержка».

— У вас тут министерство уютных дел? — пошутила я.

— И департамент тёплых покрывал, — невозмутимо кивнул он. — Профинансируем.

Я смеялась. Не громко — так, как смеются люди, у которых вдруг перестало болеть внутри. Арн присел у ног, положил ладони на край чаши, и на секунду мне показалось, что он уткнётся лбом в мои колени. Не уткнулся. Просто поднял взгляд — честный, сияющий — и спросил так аккуратно, как никогда раньше:

— Что мне делать, чтобы было очень хорошо?

Я вдохнула. От его вопроса в груди сделалось мягко, как от одеяла, которое пахнет детством и печёными яблоками.

— Слушать, — ответила я. — И не спешить.

— Смогу, — сказал он серьёзно, как будто это присяга.

Музыка Линна была уже не просто линией — она стала скипидаром для крови: тёплым, ползущим, смелым. Ираэл кормил меня фруктами — кусочек, пауза, глоток воды, ещё кусочек. Его пальцы иногда нечаянно касались уголка моих губ — я знала, что это не случайно, но делать вид, что верю в случайность, было отдельным удовольствием. Кайр опустил ладони в воду, провёл ими по моей коже чуть выше щиколоток — так осторожно, так неторопливо, что мне захотелось забыть все слова. Он поднялся выше — на голени, колени, задержался на краю, спросил взглядом. Я кивнула. Его пальцы шли, как врачебная строка в карте: ровно, красиво, понимая, где «нежно», а где «смелее».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Можно тебя послушать? — шепнул он, и это «послушать» было не про уши. Я снова кивнула, и тогда его ладони легли мне на живот, лёгкие, честные, и я впервые за день вздохнула так, как нужно — до самого дна.

Саэт тем временем принёс тончайшую ткань, пахнущую травами, накрыл мне плечи, и каждое его движение было ответом на вопрос, который я ещё не успела задать. Он поставил на стол маленькую чашу с маслом — прозрачным, как первая мысль утром, и бесшумно разлил его по пальцам. Я чувствовала, как его ладони, сухие, умные, встречают руки Кайра, как они не спорят, а сотрудничают на моей коже, и от этого внутри стало спокойно и жарко одновременно.

— Танцуй для неё, — сказал вдруг Линн… И — нет, не Арну, не себе; Ираэлу. Тот приподнял бровь — у него это знак «интересно» — и, положив поднос, вышел на световую дорожку. Я знала, как двигаются его плечи, когда он бьётся, — но никогда не видела, как он двигается, когда любит. Шаг — и тень от его тела легла на воду. Поворот — и круг света скатился по его спине, как мёд. Он сделал простое, почти детское движение — поднял руки, будто обнимает воздух, — и мне захотелось оказаться между этими руками сразу. Он улыбнулся краем губ (а я, да, я видела, как у него эти улыбки рождаются: сначала на ключицах, потом на горле, потом уже на лице), и в этой улыбке было всё: «я здесь», «я рядом», «я твой».

Арн не выдержал — у него в крови моторчик «сейчас», но теперь он умел его держать. Он взял миску с янтарными зернами, опустился передо мной на колено — не пафосно, а играючи — и стал подавать мне по одному, пальцами, аккуратно, торжественно. Его пальцы дрожали, и я покалывала их зубами на миг — ровно настолько, чтобы дрожь превратилась в смех. Он смеялся тихо, счастливо, и это «тихо» было громче музыку.

— Давай волосы, — негромко сказал Линн. Не «распусти», не «покажи», а «давай», как будто мы делимся чем-то общим. Я улыбнулась и провела ладонями по узлу, распуская его. Волосы скользили по спине, падали на плечи, и этот вес — привычный уже — сегодня был не про «силу», а про нежность. Они пахли морем и мятой; я вспомнила Землю и свой нелепый шампунь «океанический бриз». Океанический бриз, ты был мил, но теперь у меня контракт с реальным океаном.

Кайр взял прядь, провёл по ней пальцами, как по струне. Линн поймал другой конец и сделал с музыкой то же — и у меня по позвоночнику пробежала такая правильная дрожь, что я на секунду прикрыла глаза. Саэт подложил мне под спину валик повыше — «чтобы дрожь имела где жить». Ираэл, закончив танец, вернулся, сел близко, так близко, что тепло от его груди начало разговаривать с моим дыханием на языке, который мы оба знали ещё до этого мира.

— Хочешь игру? — спросил он.

— Да, — откликнулась я сразу, сама удивившись, как безусловно это прозвучало.

— Правила простые, — сказал он. — Ты закрываешь глаза. Говоришь только «да» или «нет». Всё остальное — наш гид.

Я закрыла. Музыка стала ближе. Вода — теплее. Мир — медленнее. Пальцы — их пальцы — стали моей картой. Кто-то (я знала — это Линн) провёл по линии ключицы — осторожно, как по тонкому льду. «Да», — сказала я. Кто-то (Саэт) положил ладонь туда, где нижние ребра встречают мягкость живота — спокойно. «Да». Кто-то (Арн) коснулся колена и замер, как будто просил разрешения родиться. «Да». Кто-то (Кайр) провёл вдоль шеи — тёплым дыханием, и у меня пробежал ток. «Да». Ираэл, конечно, дал жару — не спеша, но так, что моя игра стала не игрой, а молитвой, только без святых и с большим чувством юмора.

Время перестало быть числом. Оно стало пульсом. Мы не спешили. И в этой неспешности было столько огня, сколько не вмещают все легенды мира. Я слышала, как дом дышит вместе с нами — совсем-совсем тихо, как будто подыгрывает комнатной нотой. Слышала, как Саэн в саду мурчит себе под нос какую-то песню (она всегда поёт, когда счастлива за кого-то). Слышала, как у Арна, честно-прекрасно, сбивается дыхание, когда я касаюсь его запястья. Слышала, как Линн делает полшага назад и снова вперёд — и от этого у меня внутри отзывается тёплая пустота: он умеет быть рядом, не наступая на пятки. Слышала, как Кайр вовремя кладёт ладонь там, где «слишком» превращается в «самое то». Слышала, как С аэт — да, этот прагматик — в какой-то момент забывает про подушки и смеётся, тише всех, но смеётся: «чёрт с ним, потом переложу».

Я открыла глаза. И увидела: на столе остался один-единственный янтарный зёрнышко. Как в сказке про последнее яблоко, только никто никого не делит. Я взяла его и, не говоря ни слова, поднялась на колени перед каждым — каждым — и положила ему на язык. У Ираэла это выглядело, как наш новый договор. У Линна — как тайна, которую мы теперь носим вдвоём. У Кайра — как «пей, это полезно». У Саэта — как чек-бокс «выполнено», который вдруг стал нежностью. У Арна — как лучшая награда на свете.

— Мар, — сказал Ираэл уже почти шепотом, — мы можем… — Он не договорил. Это было лишним. Я кивнула. И мы могли.

Мы могли долго. И делали это долго. Без порывов, без внешнего «вау», зато с внутренним — бесконечным. Был танец, где я вела, а они доверяли — и наоборот. Была «кормёжка» фруктами, которая стала ритуалом «я тебя слышу». Было масло на коже, которое ложилось как обещание «я буду рядом, когда будет тяжело». Были волосы, которые перестали быть символом и стали просто моими волосами. Был смех — мой, их, наш общий. Были паузы — правильные, как лучшие реплики кино. Были касания, от которых мир сжимался до размеров моей ладони и расширялся до размеров моря за створкой. Было «да» — много, разное, честное. Были редкие «нет» — такие же честные, и от этого «да» становилось ещё красивее.

В какой-то момент Линн сел на пол, подогнув ногу, и положил голову мне на колени. Я провела пальцами по его волосам и услышала, как у него внутри становится тише — не снаружи, не в комнате, а там, где детство спит. Ираэл обнял меня со спины — не крепостью, а тёплой стеной, за которой ничего не страшно. Кайр взял мою ладонь и приложил к своему сердцу — там билось «здесь», «сейчас», «твоя». Саэт поправил одеяло на моих плечах и ничего не сказал, но у меня внутри загорелась лампочка «спасибо». Арн, сияющий до беспокойства, осторожно поцеловал мне запястье — так, как целуют знамя перед выходом — с уважением, от которого становится не гордо, а уютно.

Дом погасил верхний свет, оставил только боковые тёплые круги. Вода в чаше тихо вздыхала — как довольная печь. В саду что-то зашуршало и замерло: наверное, Саэн убеждала одну из лиан не приставать к Йису (эта любовь у них будет вечной). Мир сузился до одного слова, которое не хотелось произносить вслух, потому что оно было везде.

Мы улеглись — не «как карты», не «как по команде». Как ложатся те, у кого тела наконец перестали держать оборону. Я — на боку, лицом к окну. За створкой море дышало так ровно, будто его придумали специально под наш темп. Сзади — плечо Ираэла, уверенное, тяжёлое, как хороший якорь. У живота — ладонь Кайра, тёплая, проверяющая «здесь?». У ног — Арн, который никак не решался занять место повыше и в итоге устроился там, где ему комфортно — возле, а не «вместо». На подушке у самой створки — Саэт, который всё-таки не выключил внутри дежурную лампочку. Рядом с моими волосами — дыхание Линна; я знала, что если ночь принесёт лишний звук, он его переведёт на наш язык.

— Спасибо, — сказала я — не кому-то, а всем.

— Принято, — ответили они хором тишины. У каждого своя интонация, а смысл один.

Перед самым сном мне показалось, что в воде мелькнули крошечные световые круги. Я не испугалась и не помахала им рукой. Просто подумала: мама, я в порядке. И впервые за долгое время мне не хотелось бежать никуда — ни к Серой Гряде, ни в тоннели, ни к «сердцу». В этот вечер моя «тропа» была здесь — от их пальцев к моей коже, от моего смеха к их ртам, от наших «да» к нашему «дом».

Я уснула с той невероятной роскошью, которую на Земле называют коротко и с тоской: спокойно.

Глава 10.

Глава 10

Утро оказалось дерзким. Не мягким, не робким — дерзким, как подросток, который первым делом включает громкую музыку на весь дом. Я открыла глаза и подумала: на Земле после такой ночи я бы выглядела как панк-рок концерт в три часа утра. Но здесь — нет. Здесь кожа светилась, волосы лежали ровно, дыхание было глубоким, и даже синяков под глазами не было. Магия, чёрт возьми.

Я лежала среди них, и каждый из мужчин занимал своё место, словно так было всегда. Ираэл — за спиной, горячая стена, от которой хотелось отталкиваться и возвращаться. Линн — тенью ближе к подоконнику, где свет падал только на белые пряди волос. Кайр — у живота, его ладонь по-прежнему лежала на моей коже, будто он контролировал моё дыхание. Саэт — ближе к ногам, аккуратный, но при этом будто дежурный. Арн — рядом, но с лёгкой дистанцией, как кот, который ещё не верит, что его пустили в спальню навсегда.

Я вытянулась, и мои волосы скользнули по плечам мужчин, мягко задевая кожу. Вчера я не думала о них как о «силе». Сегодня они были просто частью меня — длинной, тяжёлой, но своей.

— Ты дышишь громко, — пробормотал Ираэл, не открывая глаз.

— Это значит, что я жива, — улыбнулась я. — У нас так проверяли спортсменов. «Дышит? Значит, готова к следующему заплыву».

— Мы не на соревнованиях, — хрипло сказал Линн из своего угла. — Хотя вчера похоже было.

Я фыркнула и закрыла глаза снова.

---

На кухне дом уже кипел. Нари раскладывала лепёшки, Йис ругался на капсулу с водой, которая вдруг решила петь, а Саэн гоняла по саду мальчишку-робота, который зачем-то собирал все цветы в охапку. Я спустилась босиком, в длинной тунике, и почувствовала, как на меня уставились взгляды.

— Госпожа сияет, — сказала Нари. — Дом рад.

Я закатила глаза, но внутри стало тепло. На Земле после «хорошей ночи» максимум можно было услышать «ты хорошо выглядишь». Здесь меня встречали, как вернувшееся солнце.

Мужчины подтянулись следом. Арн влез прямо на кухонный стол, чем вызвал очередное ворчание Йиса. Линн устроился в тени и ел ягоды так, будто это ритуал. Кайр расставлял чаши с травяным отваром, объясняя каждому, что «это для крови, это для сердца, а это просто вкусно». Ираэл проверял, чтобы у всех была еда, хотя сам ел меньше всех. Саэт сидел ближе к двери и сверял заметки на тонкой пластине, будто завтрак — часть его плана дня.

Я смотрела на них и ловила себя на мысли: это не гарем. Это команда. И каждый из них умеет быть моим мужчиной по-разному.

---

После завтрака мы вышли в сад. Солнце пробивалось через купола, и воздух пах зеленью и мокрой землёй. Я устроилась на каменной скамье, мужчины расселись вокруг, и впервые я позволила себе немного иронии.

— Знаете, на Земле это выглядело бы как сцена из дешёвой комедии: женщина в центре, пятеро мужчин вокруг. И все спорят, кто принесёт кофе.

— Кофе — это что? — спросил Арн.

— Это напиток, из-за которого люди готовы убивать по утрам, — серьёзно сказала я.

— Звучит как слабость, — хмыкнул Линн.

— Звучит как правда, — вмешался Кайр. — Нам нужно найти что-то похожее.

— Не нужно, — отрезал Саэт. — Ей достаточно нас.

Я засмеялась. Смех был лёгким, тёплым, и я заметила, как мужчины переглянулись. Их взгляды были разные: ревнивые, нежные, серьёзные, но в них всех было одно — они хотели, чтобы я смеялась.

---

Но не всё было лёгким. Когда мы вернулись в атриум, нас ждала Жаара. Её плащ был сегодня цвета золы, лицо строгое.

— Нирса снова вышла на связь, — сказала она. — Тоннели зовут.

— Сегодня? — спросила я.

— Сегодня, — кивнула она. — Чем дольше ждёшь, тем сильнее её сеть.

Я почувствовала, как мужчины напряглись.

Ираэл — сжал кулак, готовый идти прямо сейчас.

Линн — нахмурился, его глаза сузились, как у зверя.

Кайр — уже думал, какие травы взять.

Саэт — пытался просчитать риски.

Арн — сиял, как будто это приключение, которого он ждал всю жизнь.

— Я пойду, — сказала я. — Но не сегодня ночью. Сегодня я хочу быть не наследницей и не дочерью. Сегодня я хочу быть женщиной.

Мужчины переглянулись. И в этом взгляде было столько ожидания, что мне стало жарко.

---

Вечером я решила устроить праздник только для нас. Без Совета, без Нирсы, без тоннелей. Мы переместились в зимний сад дома. Дом сам предложил это место: прозрачные стены, за которыми бушевало море, а внутри — тепло, запах жасмина и фонтан с тихим журчанием.

Я принесла корзину с фруктами, Кайр — бутылку вина из золотых ягод, Линн — свои тени, Ираэл — музыку огня (он умеет складывать факелы так, что они играют светом), Саэт — подушки, Арн — своё сияющее нетерпение.

И мы начали игру. Не в «кто первый». В «кто красивее». Ираэл танцевал снова, но теперь для меня одной, без вызова, только с огнём. Линн шептал истории на ухо, от которых холод пробегал по коже. Кайр кормил меня фруктами, медленно, с улыбкой врача, который точно знает, что это лекарство от тоски. Саэт массировал плечи, аккуратно, но так, что мне хотелось мурлыкать. Арн плёл волосы в косу, и его пальцы дрожали, но от этого было только милее.

Я смеялась, закрывала глаза, говорила «да», иногда «подожди», иногда «ещё». И каждый раз они слушали. Это был не хаос. Это была музыка.

---

Ночь снова принесла нам игру. Не одну сцену, а целый калейдоскоп: танцы, смех, поцелуи, игра с фруктами, масло на коже, шёпот, взгляды. Всё перемешалось — и стало единым. Я впервые почувствовала себя не только хозяйкой и женщиной, но и центром, вокруг которого всё крутится. Не потому, что я держу силой. Потому что они сами хотели крутиться.

И перед самым сном я подумала: мама, прости. Сегодня я не ищу тебя. Сегодня я ищу себя. И нахожу.

Зимний сад принял нас как тёплая ладонь — мягко, без вопросов. Стеклянные стены держали море за тонкой плёнкой света, и волны словно упирались лбами в прозрачность, стараясь разглядеть, что внутри у нас за план. Вода шептала «ещё», листья отвечали «да», фонтан в центре подыгрывал ровным дыханием. Я подумала, что если бы у счастья были колёса, оно катилось бы по этому полу в тапочках, чтобы никого не разбудить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мы не включали музыку — Линн провёл пальцами по своей струне и запустил в воздух тихую линию, на которую можно было накладывать всё остальное: шёпот, смех, дыхание, шелест ткани. Дом убрал верхний свет, оставил только тёплые овалы на полу, чтобы шаги ложились мягко. На низких столиках сияли фрукты, как маленькие планеты; на подлокотниках кресел медленно остывали камни — ловушки тепла, — их приятно было брать в ладони, как чужую, уже знакомую руку.

— Это место создано, чтобы забывать время, — сказал Саэт и сдвинул подушки — две сюда, одну туда, словно расставлял запятые в длинном предложении, которое собирался сейчас проговорить мой вечер.

— Я не против забыть время, — отозвалась я. — Но не против, чтобы оно забыло меня первой.

— Мы поможем, — улыбнулся Кайр. У него была корзина с зелёными веточками; он разложил их по краю фонтана, и воздух стал гуще, как сироп. Запах — свежий, но тёплый, как если бы мята прошла школу обаяния и сдала экзамен на «не перебор».

Ираэл молча подкидывал в жаровни тонкие ленты дерева. Он не любил торжественных слов, у него язык — руки: толкнул огонь — стало видно мои ключицы, подтолкнул ещё — свет лёг на запястья, как браслеты. Поймал мой взгляд, кивнул — «вижу» — и отвёл глаза, чтобы не вспугнуть. У него это «не вспугнуть» всегда лучше любых обещаний.

Арн уже стоял у подноса с фруктами и ножом. Нож блестел у него в пальцах, но не как угроза — как игра. Он резал «стеклянные персики» тончайшими пластами, раскладывал их веерами, вставлял между ними янтарные зёрна, и из этого получалось не блюдо, а комплимент. Иногда он подносил мне на ладони один узкий ломтик — не на тарелке, не на подносе, именно на ладони, и это ладонное тепло делало вкус глубже.

Линн, не отрываясь от струны, двинулся через свет, и его движение было столь неторопливым, что становилось смелым. Белые волосы плавали за плечами, тень примеряла на него всякий угол комнаты и каждый сидел как сшитый. Он не танцевал «для», он танцевал «рядом», и от этого хотелось встать и стать частью линии.

— Сегодня у нас другая дисциплина, — сказала я. — Никаких «кто первый добежит». Сегодня — «кто красивее сделает паузу».

— Я умею паузы, — отозвался Саэт. — Могу даже документально подтвердить.

— Ладно, — улыбнулась я. — Тогда начнём с простого. Кто у нас отвечает за «подать воду»?

— Я, — сказал Ираэл. Но принёс не чашу — кувшин и маленькие прозрачные пиалы. Разлил чуть-чуть — чтобы не утонуть, а попробовать. Вода была прохладной, в ней плавали крошечные семена, светящиеся, как хрупкие обещания. Я пригубила. Вкус был честный, без фальши. И мне вдруг захотелось такого же честного — всей ночью.

Мы играли без правил, хотя если бы кто-то записывал, получилось бы: «танец», «фрукты», «вода», «косы», «масло», «смех», «да, нет, ещё». Мне нравилось, что каждый из мужчин не пытался быть всем сразу. У каждого был свой «инструмент», и в ансамбле это звучало без путаницы.

Ираэл отвечал за огонь и силу. Он мог одним движением перенастроить мой пульс на «ровно», а другой — на «чуть чаще». Когда он подходил ближе, я всегда чувствовала тепло кожей до того, как чувствовала его рукой. Он был тем человеком, рядом с которым хочется быть бесстрашной — и получается.

Линн вёл линию. Он не говорил «смотри», но я всё равно смотрела, потому что в его плавности было напряжение, как в натянутой тетиве. Он любил шептать короткие истории — не анекдоты, не страшилки, а такие, после которых у кожи появляются уши. «Один дроу хотел поймать тишину в ладони и три дня ходил, не говоря ни слова. На третий день понял, что тишина живёт не в ладони, а между правой и левой ключицей у той, на кого он смотрит». И да, он смотрел на меня.

Кайр был мастер «давать телу вспомнить». Он не лечил — он настраивал, как настраивают инструмент: не с нуля, а из любви. Его пальцы знали, где у меня начинает болеть «вчера», где «завтра» торчит занозой, где «сейчас» просит не стесняться. И всякий раз, когда он клал ладони мне на живот, я думала, что доверие имеет вес — ровно такой.

Саэт делал вид, что занимается логистикой — подушкой, покрывалом, светом, расстояниями. На самом деле он сторожил ритм. Если танец делал шаг в сторону хаоса, он незаметно возвращал его к гармонии. И в этом была своя, особенная эротика: мужчина, который умеет держать общую линию, не забирая свободы.

Арн был про «радость». Не радость младшего — радость смельчака, который наконец понял, что сила — не в скорости. Он делал маленькие вещи, от которых внутри открывалось окно: подавал ягоду, плёл мне косу, то смешливо сбивался на полуслове, то вдруг становился серьёзным, как человек, которому доверили флаг. И когда его пальцы путались на моих волосах, я ловила себя на том, что счастлива. Просто. Без доказательств.

— А теперь, — сказала я, когда лёгкое, рассыпанное, сложилось в ровную дорожку, — устроим конкурс… пауз. — И закрыла глаза.

Тишина стала плотной, как хороший бархат. В ней было слышно, как шевелятся лепестки жасмина, как фонтан сглатывает воздух в горлышке, как у мужчин немного меняется дыхание. В эту тишину легло первое прикосновение — не смелое, но честное: чьи-то пальцы (я знала — Линн) провели под ключицей, оставив там длинную запятую. «Да», — сказала я, не открывая глаз. Другие пальцы (Кайр) повторили этот жест ниже, где твёрдость ребра встречает мягкость кожи. «Да». Тёплая ладонь (Ираэл) прикрыла мою коленную чашечку — так, будто это вовсе не колено, а сердце. «Да». Осторожный, вдохновенный рот (Арн) коснулся пальцев на моей руке — благодарно и чуть недоверчиво собственному счастью. «Да». И спокойная, рассудительная рука (Саэт) поправила мне плечо на подушке так, что воздух в лёгких лёг красиво. «Да».

— Хочешь, — негромко спросил Линн, — чтобы я показал тебе твой силуэт?

— Хочу, — ответила я.

Он поставил позади меня зеркало — не стеклянное, а водяное: тонкая, натянутая плёнка с крошечными светляками внутри. Я увидела себя расплывчато, как видишь себя в окне трамвая ночью, и вдруг поняла, что люблю эту расплывчатость. Она честная: мы меняемся каждую секунду, зеркало просто успело это заметить. За моей спиной, в глубине отражения, двигались мои мужчины — каждый со своей задачей, но все с одним желанием — слушать. Это было так красиво, что у меня защипало в глазах, и я, чтоб не расплакаться от счастья, сказала привычной бестактности:

— На Земле у нас такое называлось бы «вечеринка с продуманным светом и лёгким перегревом».

— Хорошо, что ты теперь не на Земле, — отозвался Ираэл. — Здесь это называется просто «вечер».

Я улыбнулась и снова закрыла глаза — и началась игра со вкусами. Кайр коснулся моих губ кусочком «персика», а следом — каплей воды. Вкус стал глубже, как будто кондиционер выучил вокал. Затем — янтарное зернышко, сладость и терпкость; и точно в этот момент Линн провёл по шее дыханием. Никаких фокусов, просто ровный вдох — а у меня внутри как будто кто-то аккуратно снял крышку и выпустил свет.

Саэт тем временем достал маленький сосуд с прозрачным маслом. Оно пахло почти ничем — как раз тем, что подчёркивает твой собственный запах. Он разогрел масло в ладонях, положил пальцы мне на плечи и медленно, как по карте, двинулся к лопаткам. В его движениях было «я знаю, как тебе удобно», и это знание — наркотик посильнее любого кофе. (Да, кофе, я тебя помню. Но сегодня ты проигрываешь.)

Арн решил, что мир точно нуждается в моей новой косе. Он сел сбоку, разделил волосы на пряди, и его пальцы переплетались с моими волосами, как маленькие мосты. Иногда он сбивался, и я чувствовала, как ему хочется ругнуться, но он сдерживался, и эта взрослая сдержанность делала его старше, чем годы. Чтобы поддержать, я чуть подалась в его руки, давая понять: «получается». Он улыбнулся — я почувствовала это кожей — и продолжил.

— Тренировка пауз завершена, — сказал Саэт, когда моё тело стало таким мягким, что я почти сливалась с подушками. — Переходим к разделу «движение с уважением к скорости».

— Переведи, пожалуйста, — прошептала я.

— «Как ты хочешь», — вмешался Кайр. — Всегда перевод моего отдела.

— Тогда хочу так, — я открыла глаза и посмотрела на каждого. — Чтобы всем было место. Не шумно. Не быстро. Но чтобы потом, когда будем вспоминать, хотелось улыбаться, а не краснеть.

— Это мы умеем, — сказал Ираэл. Он сел напротив, взял мою ладонь — и не стал ни тянуть, ни вести; просто держал. И я чувствовала, как от его ладони по моему предплечью поднимается теплая, тяжёлая доверительная волна.

Что было дальше, не уместится в слова без того, чтобы сломать их сочленения. Это был длинный, очень длинный, очень спокойный подъём по лестнице, у которой ступени сделаны из взглядов, из касаний, из смеха, из воды, из волос, из света, из воздуха, который моё тело училось пить, как вино. Иногда ступени были шире — мы задерживались на них, смотрели друг на друга, говорили «да» не ртом, а плечами, или «подожди» не словом, а тем, как пальцы вдруг стали невозможными без движения. Иногда ступени были узкими — нужно было пройти их почти не касаясь, чтобы не разрушить прозрачность. Мы шли. Мы умели идти вместе.

Чтобы не вывалиться в непозволительное, скажу так: когда говорили мои губы, их слушали так, будто это единственная лекция на свете. Когда отвечали их руки, я понимала все языки мира. Когда смеялись — тише тишины — смех не отдалял, а приближал, как тёплая ткань, которой заворачивают хрупкую вещь. Когда на минуту казалось, что «слишком» — кто-то (обычно Кайр) дышал за меня ровно один раз, и «слишком» становилось «самое место». Когда было «мало» — кто-то (обычно Арн) подбрасывал в этот огонь ещё одну веточку, и огонь не пожирал, а согревал.

Я запомнила их лица в эти минуты — не потому, что на них было «страсть», а потому, что на них было «рядом». Ираэл — сосредоточенный, уверенный, почти строгий, но строгий не ко мне — к себе, чтобы не сделать лишнего. Линн — мягкий, внимательный, в его взгляде был свет, который тени не обижают. Кайр — дающий; даже когда он брал, в этом всё равно было «для тебя». Саэт — удивлённый тем, как легко иногда всё получается, когда перестаёшь пытаться быть идеальным. Арн — сияющий и серьёзный одновременно, как солнце, у которого вдруг появились обязанности.

Если и был момент, о котором могу сказать точно — он случился, когда я, уткнувшись лбом в плечо Ираэла, почувствовала, как каждый из них — каждый! — кладёт ладонь туда, где она нужна: один на спину, другой — на бедро, третий — на руку, четвёртый — на волосы, пятый — на сердце. Это было так просто и так много, что мне захотелось смеяться и плакать разом. Я выбрала смеяться — и мир, кажется, тоже это выбрал.

Дом, свет, вода, листья — всё стало нашими союзниками. В какой-то момент я поймала себя на том, что думаю: мама, ты бы сейчас смеялась надо мной, говорила бы: «Мар, ты как в бассейне — считаешь дорожки». А я бы отвечала: «Да, но это те дорожки, по которым хочется ходить босиком».

Время действительно забыло нас. Когда оно вспомнило, мы уже лежали — никто ничем не владел, все просто были. Я — на боку, волосы послушно обвивали плечи, как шёлковая накидка. Ираэл — за спиной, его дыхание успокоило море. Линн — лицом ко мне, глаза приоткрыты, и в них не было ни капли тьмы, одна только глубокая тишина. Кайр — у изголовья, его большие, тёплые, смешные руки держали мою ладонь так, будто внутри неё спрятан секрет. Саэт — у окна, на границе света и тени, где удобно быть тем, кто держит дом целым. Арн — у ног, наконец-то нашедший своё «правильное» место, откуда он мог смотреть на всех и улыбаться не из вежливости, а потому что сердце так велело.

— Я не помню, — прошептала я в никуда, — когда в последний раз мне было так… спокойно.

— Запомни, — сказал Линн, не двигая губами. Удивительная у него привычка — говорить не двигая губами. — Это и есть твоя правда.

— И наша, — добавил Кайр, уже двигая. — Мы не врем.

— И мой приказ, — хмыкнул Саэт. — Всем спать.

— А можно ещё минутку смотреть? — спросил Арн.

— Можно, — ответил Ираэл. — Но тихо.

Мы заснули как падают в мягкую воду — без удара, но с ощущением «я дома». И дом подтвердил: под нами лёгко дрогнул пол — не тряска, а как будто морская волна сказала «я держу».

---

Утро пришло аккуратнее, чем вчера. Оно подошло к стеклу зимнего сада и пальцем провело по запотевшей кромке. На стекле осталось овалом «солнце». Море было гладким, как спина кита, который решил не показываться из вежливости. Я проснулась первая — не от тревоги, от жажды воды. Поднялась, села, поправила на плечи лёгкую ткань и только тогда заметила, что на подлокотнике кресла лежит маленькая коробочка. Перламутровая, с узором из тончайших линий.

— Это что? — шёпотом на общий воздух.

— Подарок, — отозвался, тоже шёпотом, дом. Да, я уже различала, когда это дом, а не ветер.

Внутри — пять тонких колец на гибких нитях. Не драгоценности — знаки. На каждом — символ: крыло, струна, лист, круг, искра. Я поняла без подсказок. Надела — не на пальцы, на запястье, где бьётся пульс. Они легли, как родные.

Мужчины проснулись один за другим — как оркестр, где каждый знает свою ноту вступления. Кто-то потянулся, кто-то прикрыл глаза ещё на камешек времени, кто-то сразу поднялся — да, Саэт, мы тебя видим.

— У нас сегодня тоннели, — сказала я, когда мы собрались у фонтана. — Но я не хочу, чтобы утро стало строевым. Давайте сделаем его… вкусным.

Мы сделали. Нари принесла лепёшки — хрустящие снаружи, мягкие внутри. Йис разлил воду, которая умела не быть просто водой. Саэн срезала с ветки что-то ароматное и положила на стол, сказав: «для смелости». Мы ели, как едят люди, у которых есть планы, но нет паники. И это было лучше любого кофе на Земле: в кофе есть нерв, а здесь — дыхание.

— Я ревновал вчера, — сказал вдруг Ираэл. — К паузам. — И улыбнулся краем губ. — Они получались красивее моих движений.

— Я боялся громко дышать, — признался Арн. — Вдруг испорчу музыку.

— Я впервые позволил себе молчать и не исправлять, — сказал Саэт. — И мне понравилось.

— Я рад, что ты смеялась, — подвёл итог Кайр. — Это лучше любого лекарства.

— Я… — начал Линн и замолчал, как будто искал слово, которое не обидит тишину. — Я не боялся тени. Ни одной. Это редкость.

— А я, — сказала я, — впервые не сравнивала «как правильно» и «как красиво». Просто была. И это — мой лучший результат.

Мы посмотрели друг на друга — без больших речей. Этого хватило.

---

Перед выходом в тоннели я поднялась в свою комнату — забрать пояс, нож, пару трав, которые всегда беру как талисман. На столе лежал ещё один маленький узелок — тот самый, с мамиными заколками. Я взяла его и просто приложила к щеке. Сегодня ты фоном, мама. Но ты — со мной. Всегда. Узелок отдал тонким теплом, как чужая ладонь.

Спускаясь, я поймала в зеркале свой взгляд. Он был ясным. Никакой «владычицы», никакой «девочки» — просто женщина, которая хорошо провела ночь и собирается хорошо провести день. Я подмигнула себе — и пошла вниз.

— Готова? — спросил Ираэл.

— Да, — сказала я. — Но не спешу. Теперь я знаю, что спешка — это когда внутри пусто. А у меня — не пусто.

Линн кивнул. Кайр взял мою руку — не для того, чтобы вести, а чтобы настроить шаг. Саэт взглянул на часы, которых у нас нет, и сказал: «Самое время». Арн подхватил копьё так, словно у копья тоже есть настроение, и оно сегодня — на нашей стороне.

Мы вышли на свет. Море притихло. Город не шумел — слушал. Дом за нашей спиной тепло вздохнул, как печь перед сладким сном. И я подумала, что у истории есть вкус — и сегодня вкус нашей истории был как воздух зимнего сада вчера ночью: мята, тёплая вода, свет и смех.

— Пойдём, — сказала я. — Нам вниз. Но из нас никто не падает.

И мы пошли. В темноту, которая нас не ела. В тишину, которая стала нашим союзником. В тоннели, где у света плохие манеры, зато у шагов — отличная память. Я знала — где-то там мы встретим Нирсу, где-то там дождётся нас новая пауза, которую нужно будет сделать красивой. Но самая важная пауза уже случилась вчера. И благодаря ей у меня на всё хватит дыхания.

Глава 11

Глава 11

Тоннели встретили нас тишиной — не пустой, а настороженной, как если бы сама земля прислушивалась к нашим шагам. Камень был чёрный, пористый, на ощупь тёплый, будто внутри него до сих пор дышало сердце вулкана. Факелы здесь не горели — свет приходилось брать из капсул, которые Саэт заранее зарядил у дома. Их мягкое сияние делало стены похожими на кожу живого существа.

— Мне не нравится, — первым нарушил молчание Линн. Его голос в тоннелях звучал глуше. — Здесь тени ведут себя неправильно.

— Это их дом, — ответил он сам себе после паузы. — Они будут сильнее.

Я шагала впереди, но не как хозяйка, а как та, кто ищет. Волосы собрала в узел, чтобы не мешали, туника была короткой, с ремнём на талии — удобство важнее ритуала. На поясе висел нож, подарок Кайра: лезвие светилось мягким зелёным, когда рядом появлялась опасность. Сейчас оно молчало.

— Держитесь ближе, — попросил Кайр. — Воздух сухой, в нём мало влаги. Долго так не выдержим.

— Я проверю карту, — сказал Саэт, поднимая пластину. Она загудела и высветила сеть тоннелей, похожую на паутину. — Нам вниз.

Мы спустились. Каменные ступени были скользкими, пахли железом и чем-то древним, что не объяснишь словами. Мой внутренний голос — тот самый, что всегда говорил «ещё один круг в бассейне» — шептал: будь водой, Мар. Не камнем, не воздухом, водой.

---

Первый зал оказался высоким и пустым. В центре — чаша с чёрной водой, над ней — фигура, словно вытесанная из света. Женщина. Волосы до пола, белые, лицо резкое, глаза закрытые.

— Статуя? — спросил Арн.

— Память, — ответил Линн. — Это эхо.

И словно подтверждая его слова, статуя заговорила.

— Дочь Жемчужного рода… ты пришла в чужие корни. Зачем?

— Я ищу мать, — сказала я. Голос прозвучал слишком уверенно, но внутри дрогнуло.

— Имя?

— Тамара, — выдохнула я. — Здесь её звали иначе.

Статуя открыла глаза. В них было море.

— Она шла сюда. Она оставила след. Но след не твой. Ты готова заплатить?

— Чем? — спросила я.

— Правдой.

Я почувствовала, как мужчины напряглись.

— Говори, — продолжила статуя.

И я вдруг сказала:

— Я боюсь, что никогда не найду её живой. И я боюсь, что найду — и не узнаю.

Вода в чаше вспыхнула серебром.

— Честно, — произнесла статуя. — Тогда иди.

Она растаяла, и перед нами открылась дверь.

---

Дальше тоннель вёл к залу с колоннами. Там ждали дроу. Их было пятеро. Мужчины, волосы по плечи, лица суровые. На их телах — простые кожаные доспехи, на руках — копья и клинки.

— Наследница, — сказал один, делая шаг вперёд. — Ты нарушаешь порядок.

— Я ищу Нирсу, — ответила я.

— Нирса — не твой путь.

— А чей? — спросила я.

— Наш.

Я сделала шаг вперёд. Внутри колотилось сердце.

— Тогда выслушайте. Я не пришла брать вашу силу. Я пришла за своей правдой. Если Нирса держит её — я не уйду, пока не получу.

Молчание. Их глаза скользили по моим мужчинам, оценивающе.

— Ты держишь пятерых, — сказал старший. — Значит, у тебя есть право. Но здесь — не Совет. Здесь решает земля.

— Пусть решит, — сказала я. — Я готова.

И земля ответила. Пол задрожал, из трещин пошёл свет. Мужчины дроу не шелохнулись. Мои — тоже. Только Арн шагнул ближе ко мне, будто хотел подставить плечо.

— Она примет тебя, — сказал старший. — Но будь осторожна. Нирса не хранит. Она крадёт.

---

Мы пошли дальше. Коридор сжимался, становился всё уже. В конце — дверь из чёрного камня, на ней — символы, похожие на раковины. Я коснулась рукой — и дверь открылась.

Внутри — женщина. Высокая, волосы длинные, но не белые — тёмно-серые, почти дым. Глаза жёлтые, как у зверя. Она сидела в кресле, в руках держала тонкую нить, уходящую в тень.

— Нирса, — сказала я.

Она подняла голову.

— Дочь Тамары, — произнесла. — Я ждала.

— Где она? — спросила я.

Улыбка. Холодная.

— Здесь. — Она дёрнула за нить, и в воздухе зазвучал голос. Мамин голос. Живой.

— Марочка… если слышишь… не верь им…

У меня перехватило горло.

— Что ты сделала с ней?! — закричала я.

— Ничего, — ответила Нирса спокойно. — Она сама оставила мне свой след. Чтобы передать тебе. Я храню его.

— Ты врёшь, — сказал Линн. Его голос был как нож.

— Правда и ложь — одно и то же, — усмехнулась она. — Главное — кому выгодно.

Она встала, подошла ближе. Её взгляд был острым, как коготь.

— Ты хочешь мать? Заплати.

— Чем? — спросила я.

— Одним из них, — она показала на моих мужчин. — Мне нужен их свет.

— Нет! — вырвалось у меня. — Никого!

— Тогда — забудь её.

Я сжала кулаки. Сердце билось так, что казалось, оно вырвется.

— Я не отдам никого, — сказала я. — Но и не уйду без ответа.

Нирса улыбнулась.

— Тогда посмотрим, что выдержишь.

Она дёрнула за нить — и стены вокруг нас ожили.

---

Тоннель превратился в лабиринт. Камни смыкались, свет уходил. Голоса шептали: «Отдай… выбери… оставь…» Мужчины встали ближе ко мне.

— Не слушай, — сказал Ираэл. — Это обман.

— Держись, — шепнул Кайр, прижимая мою руку к сердцу.

— Мы вместе, — сказал Саэт.

— Не бойся тени, — добавил Линн.

— Я рядом, — выдохнул Арн.

И я знала: я не одна.

---

Мы шагали вперёд, пока нить Нирсы не исчезла в темноте. Но я успела услышать последнее.

— Хочешь её найти? Приходи глубже. Там, где свет не живёт. Там я покажу тебе правду.

---

Мы вышли в другой зал. Я обернулась на мужчин. Их лица были разные, но в глазах — одно: решимость.

Я вдохнула.

— Мы идём дальше, — сказала я. — До конца.

И внутри у меня было странное чувство: страх и надежда одновременно.

---

Тоннель, в который нас втянула Нирса, был другим. Камень тут был не просто тёмный — он сиял изнутри тонкими прожилками серебра, будто в венах у земли текла живая кровь. Воздух пах железом и чем-то сладким, и этот запах сразу делал мысли вязкими.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Не нравится мне, — тихо сказал Кайр. — Сладкий воздух всегда обман.

— Не дыши глубоко, — отрезал Ираэл. — Если сможешь.

Я шагала осторожно, считая вдохи и выдохи, как когда-то на тренировках в бассейне. Раз-два-три — вдох. Раз-два-три — выдох. «Будь водой, Мар», — снова сказала себе. Но вода во мне дрожала.

---

Первое испытание пришло быстро. Зал впереди загорелся светом, и на полу появились круги. В них — образы. Мама. Та самая, которую я помнила с фотографий и с книг, которые она оставила. Улыбка, руки, запах.

— Марочка… — её голос дрогнул, и я почти сделала шаг.

— Стой, — резко сказал Линн. Его рука коснулась моего локтя. — Это не она. Это её память, перетянутая сюда.

— Но голос… — я не могла отвести глаз.

— Смотри на руки, — сказал он. — Они не движутся так, как должны.

И правда — в этом отражении было что-то искусственное, как в плохом спектакле. Я сжала зубы, стиснула кулаки.

— Нет, — сказала я. — Ты не она.

Круг вспыхнул и исчез.

---

Второе испытание было тяжелее. На стенах загорелись силуэты моих мужчин. Но каждый из них был… другим. Арн — с лицом холодным, как камень. Линн — с глазами, в которых не осталось света. Ираэл — повернувшийся к другой женщине. Кайр — молча уходящий в темноту. Саэт — протягивающий мне нож.

— Это неправда, — прошептала я, но сердце сжалось.

— Мы здесь, — сказал Ираэл, настоящий, из плоти и крови. Он встал прямо между мной и своим искажённым образом. — Смотри на меня. На то, что живое.

Я посмотрела. Его глаза были строгие, но честные. Его дыхание было рядом. И иллюзия рассыпалась.

---

Третье испытание было самым коварным. Передо мной открылась дверь, за которой — бассейн. Чистая голубая вода. Я услышала детский смех. Девочка. Я. Маленькая, с короткими волосами, в купальнике, бегу по бортику и кричу:

— Ба, смотри!

Я почти бросилась вперёд, но почувствовала, как меня удерживает Арн.

— Нет, Мара, — сказал он серьёзно. — Это ловушка. Ты — здесь.

— Но это я… — шептала я.

— Это твоя тоска, — ответил он. — Она крадёт её и делает иллюзию.

Я закрыла глаза. Вдох. Выдох. Когда открыла — бассейна не было.

---

Нирса появилась снова. Она стояла у стены, её волосы шевелились, как дым.

— Упрямая, — сказала она. — Хорошо. Тогда вот твоя правда.

И воздух прорезал голос. Мамин. Но теперь без искажений. Чистый, живой, родной.

— Марочка… если слышишь… я иду вглубь. Если найдёшь — не останавливайся. Ты сильнее, чем думаешь.

Я вцепилась в край камня, чтобы не упасть.

— Где она?! — закричала я. — Где?!

— Глубже, — ответила Нирса. — Там, где свет не живёт. Там и встретишь её. Но не радуйся. Иногда встреча хуже потери.

Она исчезла, оставив только дрожь в стенах.

---

Мы остались одни. Мужчины смотрели на меня. У каждого в глазах было своё: тревога, решимость, гнев.

— Я должна идти, — сказала я.

— Мы идём, — ответил Ираэл.

— Все, — добавил Саэт.

Я кивнула. Внутри меня всё горело. Страх и надежда, ярость и любовь. Но главное — было одно: я не сдамся.

И мы пошли дальше. В глубину.

---

Чем глубже мы спускались, тем плотнее становился воздух. Казалось, сама земля давила на грудь, заставляя сердце биться чаще. Камень тут был уже не чёрный, а с красными прожилками, словно жилы древнего зверя. На сводах свисали кристаллы, капли с них падали вниз и звучали так громко, будто падали в колокол.

— Здесь уже опасно, — сказал Саэт, глядя на карту. — Эти тоннели не отмечены даже у хранителей.

— Тем более мы должны идти, — ответила я.

Я знала: где-то здесь — мать. Или её след.

---

Первое столкновение пришло внезапно. Из бокового прохода выскользнули фигуры. Дроу. Но не те, что мы видели раньше. Эти были в шлемах из кости, глаза светились красным. В руках — копья с зазубринами. Их было не меньше десятка.

— Назад! — крикнул Ираэл и встал впереди. Его меч загорелся синим, и от этого света камень отразил блеск, словно сам зал ожил.

— Они не обычные, — шепнул Линн. — Их переплели с тенями.

Один из дроу шагнул вперёд. Его голос был глухим, будто из-под воды.

— Здесь нет места свету. Уходите.

— Мы ищем правду, — сказала я. — Я не уйду.

— Тогда останешься навсегда, — ответил он.

---

Бой вспыхнул мгновенно.

Ираэл вёл передовую: его удары были тяжёлые, яростные, каждый враг падал, как дерево под топором. Линн скользил между тенями, его клинок был почти невидим, и дроу рушились, даже не успев понять, откуда удар. Кайр бросал порошки в воздух: красные вспышки — и враги кашляли, задыхались, спотыкались. Саэт держал строй, его голос был как якорь: «слева, держим центр, шаг назад!» Арн бил копьём — горячо, стремительно, его энергия тянула остальных вперёд.

Я стояла в центре, волосы рвались из узла. Я подняла руки — и вода, которая сочилась из камня, вспыхнула. Потоки пошли по полу, по стенам, и дроу спотыкались, падали, кричали.

— Убирайтесь! — закричала я. — Это не ваш бой!

Вода ответила. Она ударила, как волна, и враги исчезли в темноте.

---

Мы стояли тяжело дыша. У каждого из мужчин на лице было своё.

Ираэл — сосредоточенный, его глаза горели.

Линн — мрачный, тень на его лице дрожала.

Кайр — озабоченный, он проверял каждого.

Саэт — напряжённый, считал потери даже там, где их не было.

Арн — сияющий, но уставший.

— Это только начало, — сказал Саэт.

— Да, — ответила я. — Но мы справимся.

---

Тоннель вывел нас к огромному залу. Потолок уходил так высоко, что его не было видно. В центре — озеро. Вода чёрная, неподвижная. Над водой — платформа, и на ней — кристалл, в котором светилось лицо. Мамино.

Я замерла.

— Мама… — прошептала я.

Голос разнёсся по залу.

— Марочка… я здесь. Но не вся. Часть во мне, часть — у них. Найди. Соедини.

И в этот момент вода в озере зашевелилась. Из неё начали подниматься новые фигуры. Дроу. Но не живые — призрачные. Их глаза горели белым.

— Она оставила свою память в камне, — сказал Линн. — Но охраняют её мёртвые.

Я шагнула вперёд.

— Тогда я возьму её. Даже у мёртвых.

И озеро взорвалось светом.

---

Вода в озере вздрогнула и поднялась стеной, из неё начали выходить силуэты. Сначала прозрачные, будто из пара, но с каждым шагом плотнее. Это были дроу — не живые, не мёртвые, а связанные с самим озером. Их волосы колыхались, словно под водой, глаза горели белым, и каждый шаг отзывался гулом в камне.

— Призраки-хранители, — прошептал Линн. — Они не принадлежат ни жизни, ни смерти.

— Они охраняют память, — добавил Саэт. — Ту, что в кристалле.

Я смотрела на платформу посреди воды. Там светилось мамино лицо. Оно было спокойное, почти улыбающееся. В груди кольнуло так, что я едва не упала.

— Мама…

И сразу голос Нирсы, эхом по стенам:

— Возьми её, если сможешь.

---

Призраки двинулись разом. Их движения были тихими, плавными, но в каждом — смертельная точность. Ираэл встал впереди, его клинок вспыхнул ярко-синим. Первый удар — и стена воды разлетелась брызгами, но тут же собралась снова.

Линн исчез в тени, его силуэт скользил меж врагов, удары были резкими, как дыхание в мороз. Кайр достал из сумки флаконы и бросил их в воду: синие вспышки превращали поверхность в ледяные островки. Саэт держал строй, его голос звучал, как команда — «правее», «слева», «держи центр». Арн бил копьём отчаянно, с таким жаром, что от его силы вода начинала кипеть.

Я чувствовала, что всё это не остановит их. Призраки не умирали. Каждый раз, когда их тело распадалось, оно собиралось снова.

---

Тогда я шагнула вперёд. Волосы сорвались из узла и упали на плечи, тяжёлые, как сама вода. Я подняла руки, и озеро отозвалось.

— Я дочь воды, — сказала я. — Я беру то, что моё.

Вода взметнулась. Я чувствовала её каждой клеткой. Каждая капля отзывалась на моё дыхание. Я повела рукой — и волны ударили в призраков. Они замерли, словно узнали власть.

— Она их держит, — сказал Кайр. — Продолжай!

Я закрыла глаза. Внутри было столько страха, что хотелось закричать. Но вместе со страхом — решимость.

— Я не отдам никого! — крикнула я. — Ни мужчин, ни память! Это моё!

И вода подчинилась. Она сомкнулась вокруг призраков и потянула их вниз. Их лица искажались, они кричали без звука, пока не растворились в глубине.

---

Зал затих. Осталось только озеро и кристалл. Я шагнула на воду — и она держала меня, как землю. Каждый шаг отзывался дрожью в волосах. Мужчины смотрели, никто не остановил.

Я подошла к платформе. В кристалле светилось лицо мамы. Оно стало яснее.

— Марочка, — прозвучал голос. Теперь не эхом, а живой. — Ты нашла.

— Мама! — у меня перехватило горло. — Это правда ты?

— Часть меня, — ответила она. — Мою плоть забрали, но память я сохранила. Чтобы ты знала — я любила и люблю. И ты сильнее, чем думаешь.

— Где ты? — я протянула руку к кристаллу.

— Глубже, — ответила она. — Там, где нет света. Но я жду. Не бойся.

Я дотронулась до кристалла. Свет разлился по залу, ударил в волосы, и они вспыхнули серебром. Внутри стало так горячо, что я закричала.

Мужчины бросились ко мне, но вода сама оттолкнула их.

— Мара! — крикнул Ираэл.

— Всё хорошо! — сказала я, хотя едва стояла. — Это она… она даёт мне часть себя.

Свет втянулся в меня. Кристалл погас. Лицо исчезло.

Я упала на колени. Волосы горели серебром, сердце билось так, что казалось, грудь треснет. Но я знала: теперь у меня есть часть мамы.

---

Когда я поднялась, мужчины были рядом. Ираэл поддерживал за плечо, Линн держал руку, Кайр проверял дыхание, Саэт стоял настороже, Арн смотрел так, будто гордился мной больше, чем собой.

— Она жива, — сказала я. — Где-то в глубине. Но теперь я точно знаю.

— Значит, идём дальше, — твёрдо сказал Саэт.

Я кивнула.

И внутри знала: это только начало конца.

Глава 12.

Глава 12

Вниз — это когда у света заканчиваются привычки. Мы стояли у провала, над которым воздух был гуще, чем вода, и даже «Левиа», если бы могла, отказалась бы спускаться сюда. Камень вокруг казался мокрым, хотя был сухим; пальцы скользили по шершавой стене, как по чешуе огромной рыбы. Саэт закрепил три тонких троса — на ощупь они были как жилы, — проверил узлы и кивнул: «идём». Я вдохнула — счёт в голове сам включился, как перед стартом. Раз-два-три — вдох. Раз-два-три — выдох.

Мы спускались цепочкой: первым — Линн (тень всегда идёт первой), за ним — я, дальше — Ираэл, Кайр, Арн, замыкал Саэт. Тишина в shaft’е не была пустой; где-то внизу пульсировал звук, как далёкий насос. На полпути пальцы вдруг стали влажными — стена отдала прохладой. Я сдержала нервный смех: ну здравствуй, «там, где нет света».

Дно встретило нас мягким «эхо», как будто нас обняли. Капсулы-огни вспыхнули — неохотно, но достаточно, чтобы увидеть зал. Он был огромным. Своды терялись, и их отсутствие выглядело убедительнее присутствия. По полу тянулись неглубокие канавки, в них шла вода — горячая, шепчущая. В центре — круглая площадка, вокруг неё росли тонкие кристаллы, словно травы из стекла. Некоторые светились изнутри мягким молоком.

— Резонерный сад, — шепнул Кайр. — Живой.

— И двор Нирсы, — добавил Линн.

Она не заставила себя ждать. Из темноты вышла фигура — высокая, волосы как дым, лицо резкое. Но теперь она не улыбалась. Здесь, внизу, у власти нет улыбки.

— Пришла, — сказала Нирса. Голос был сухим, будто её горло покрыто солью. — Там, наверху, ты взяла то, что я берегла. Дело не в кристалле, дело в праве.

— В праве на чью-то мать? — я почувствовала, как в голосе поднимается металл. — Ты «берегла» — значит, прятала. Прятала — значит, пользовалась.

— Память должна служить городу, — отрезала она. — А ты пришла за личным.

— Я пришла за своим. За тем, что у тебя не было права брать, — сказала я, и услышала, как Ираэл двинулся ближе на полшага. Я вытянула руку назад: вижу.

Нирса провела ладонью по воздуху — кристаллы вокруг ответили звоном. Из глубины сада поднялась платформа — на ней лежала женщина. Тонкая, бледная, волосы тёмные, лицо… лицо, которое я знала по зеркалам детства и по собственным чертам. Мама. Не в камне. Живая. Но на коже у неё светились тонкие нити, уходящие в кристаллы. Как корни — в землю.

Колени у меня стали ватными. Воздух ушёл, как из пробитого мяча. Кайр поднялся рядом мгновенно — ладонь у моего локтя, голос мягкий: «дыши». Я вдохнула — в горле было больно, но воздух вернулся.

— Она стабильна, — сказал Кайр, уже на коленях у платформы. Пальцы лёгкие, профессиональные. — Это не «сон» и не «смерть». Это… подвес. Биостаз. Очень тонкий.

— Она держит купола, — произнесла Нирса. — Её память связана с этим садом. Это мой договор с городом. Я спасла тропы, когда Совет отказался лезть в грязь.

— Ты привязала её, — сказал Линн. — Не к городу — к себе.

— Я привязала результат, — холодно ответила та. — Лица неважны. Важно, чтобы резонер молчал, когда надо, и говорил, когда я скажу.

— «Я» — вот в чём твой договор, — спокойно сказал Саэт. — Не «город».

Я почти не слышала их. Я видела только маму. Её ресницы дрогнули — едва, как тень ласточки. Я наклонилась.

— Ма, — сказала я, и впервые за много лет это слово вышло так, как в моих четырёх: с хрипотцой, с воздухом, который мешает.

Её губы чуть-чуть разошлись. Голос был сухой, но живой:

— Марочка… не плачь.

Я не плакала. В глазах стояло море, но оно держалось. Я взяла её ладонь. Она была тёплая.

— Я здесь, — сказала я. — И мы все здесь.

— Я чувствую, — она улыбнулась очень тонко. — Ты… светлая.

— Вопросы потом, — вмешался Кайр тихо. — Сейчас важна схема подвеса. Если дёрнуть не там — мы потеряем и её, и сад.

Нирса подняла ладонь. Кристаллы вокруг зазвенели выше, и по залу прошёл гул. Из боковых коридоров выплыли десять фигур — дроу. Не живые, не призрачные, а сшитые с тенью: по коже у них шли вязи, словно живые чернила.

— Ты не заберёшь её, — сказала Нирса. — Город рухнет.

— Не город, — ответил Саэт, его голос был глухим от злости, которой он почти никогда не показывал. — Твоя монополия.

— Это одно и то же.

— Нет, — сказала я и встала рядом с мамой, чувствуя, как моя тень ложится поверх её тени. — Город — это не ты. И не я. Это мы. И он умеет держаться на любви не хуже, чем на страхе.

Линн скользнул вправо, становясь тенью тени. Ираэл вышел вперёд на шаг — этого достаточно, чтобы любой понял: дальше — железо. Арн крепче перехватил копьё — взгляд ясный, не мальчишеский. Кайр достал из наплечной сумки тонкие иглы-капилляры, бросил взгляд на меня: «если что — по моей команде». Саэт уже видел всю карту — это видно по его плечам: они становятся неподвижными, как у статуи, только пальцы немного шевелятся, считая невидимые строки.

— Договор, — сказала я Нирсе. — Ты отпускаешь её. Мы не ломаем сад. Мы переносим часть нагрузки наверх — в «сердце» Совета. Мы заменим твои ручные линии честными. Город дышит — и без твоих пальцев на горле.

— А ты мне что? — Нирса прищурилась.

Я улыбнулась ей очень по-дроу: тихо, без зубов, но так, что смысл ясен.

— Я даю тебе выбор уйти живой.

Пауза. Умные понимают угрозы быстрее глупых. Она — умная.

— Они тебя не поддержат, — кивнула она на тени-дроу.

— Они поддержат право, — ответил Линн. — Здесь глубоко. Здесь слышат честнее.

Я шагнула в канавку с водой. Тепло ударило в ступни, волосы дрогнули. Вода любила этот сад, но любила и меня. Я опустила ладони, и кристаллы на миг стихли — как птицы, которые перестают петь, когда кто-то важный вошёл в лес.

— Мама, — сказала я, — мы тебя не рвём. Мы тебя пересобираем. Ты меня учила: «если сломалось — не ломай сильнее, разберись, где шарнир».

Она улыбнулась уже теплее.

— Я учила тебя дышать, — прошептала.

— И этому тоже, — кивнула я. — Дышим. Все.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Кайр кивнул. Его руки пошли над нитями, как руками дирижёра. Он не резал — перекладывал. Иглы вошли в светящиеся волокна и начали перепускать ток — порциями, маленькими, как чайная ложка сиропа ребёнку. Саэт считывал «распорки» сада и открывал резервные рёбра; вода брала часть на себя — я просила её мягко, без приказов. Линн тенью закрывал от нас лишний звук — чтобы чужие «шёпоты» не сбили ритм. Ираэл стоял между нами и Нирсой — просто стоял, но так, что это было сильнее любого удара. Арн… Арн держал мою лодыжку, просто касался, будто заземлял молнию, чтобы она не решила, что небо — единственный дом.

— Ещё, — тихо сказал Кайр. — На два вдоха.

Я дышала, счёт шёл сам: «раз-два-три». Нити под пальцами становились светлее, как рассвет. Несколько кристаллов погасли — не умерли, а уснули. Сад не погибал — менял конфигурацию.

— Стоп, — сказал Кайр. — Пауза.

Мы все замерли. Даже вода вздохнула тише. Я услышала, как Нирса шевельнула пальцами; Линн уже был рядом с её тенью.

— Ещё цикл, — произнёс Кайр. — И сердце пойдёт само.

— «Сердце» наверху не выдержит, — сказала Нирса, но в её голосе впервые появилась трещина.

— Выдержит, — отозвался Саэт. — Мы его готовили. Ты не одна умеешь работать заранее.

Последний цикл был самым длинным. Казалось, мы держим на руках не женщину, а мост, который проходит над штормом. И вдруг… звук. Тихий, правильный. Синус. Сердце мамы взяло своё — без нитей. Нити вспыхнули напоследок и ушли, как струйки дыма сквозь пальцы. Кристаллы вокруг погасли — многие — но не все. Сад не умер. Он перестал быть клеткой.

Мама вдохнула глубже. Глаза открылись полностью — серые, тёплые, смешливые, как на одной фотографии, где она держит меня, маленькую, и мы обе смеёмся, потому что у меня варенье на щеке.

— Привет, — сказала она просто.

Я — «привет» в ответ. И всё. Никаких длинных речей. Мы обнялись — осторожно, потому что у неё тело после долгого подвеса, но крепко, потому что у меня — слишком много лет без этого объятия. И в этот момент у меня всё стало на место: Земля, бабушка, бассейны, травы, книги, Ксара, мужчины, дом, волосы, тропы, Совет — всё сложилось как мозаика, где недоставало центрального фрагмента.

— Довольно, — сказала Нирса, и в голосе не было больше выигрышной холодности — только усталость и злость проигравшего. — Ты разрушила баланс.

— Я вернула его, — ответила я. — Баланс — это когда никто не висит на чужом горле.

— Они не уйдут, — кивнула она на сшитых дроу.

Сшитые зашевелились, но… не пошли. Старший из них снял костяной шлем — под ним было обычное, усталое, сильное лицо.

— Мы слышали сад, — сказал он. — Он больше не кричит.

— А город? — коротко спросила Нирса.

— Город дышит, — ответил он. — Мы чувствовали, как сверху менялась сетка.

Саэт едва заметно улыбнулся краем рта — это у него «ура!».

— Нирса, — сказала я, — твоё время здесь закончилось. Наверху тебя ждёт Совет. Но не для отпуска.

— Совет? — она усмехнулась. — Совет ест из моей руки.

— Уже нет, — в дверях зала появилась Лиэсса. Не знаю, сколько она слушала. Достаточно. За её спиной — двое из службы куполов. — Мы сверили логи. Мы увидели подписи. И мы увидели, кто держал сад вместо города.

— Я держала, когда вы прятались, — резко бросила Нирса.

— Ты держала, чтобы иметь право править, — тихо ответила Лиэсса. — Это разное. Ты сильная. Но закончила ты в одиночестве. Пойдём наверх.

Нирса оглянулась на дроу. Те не шевельнулись. Она посмотрела на меня — и впервые я увидела там не ненависть. Пустоту. Как у моря, у которого отлили воду.

— Один совет, — сказала она мне тихо, по-женски, без титулов. — Не верь благодарности. Она кончается раньше, чем тебе кажется.

— А я и не беру в долг, — ответила я. — Я живу на любви.

— Это дороже, — кивнула она. — И рискованнее. — Повернулась и пошла сама, без конвоя, только тень её слегка качнулась — устала.

Дорога наверх была другой: сад больше не жал, воздух стал влажнее, как после дождя. Мама шла, опираясь на моё плечо. Мои мужчины — рядом, каждый на своём месте: Ираэл — чуть впереди, Линн — полшага позади и сбоку, Кайр — считывает пульс и гладит взглядом, Саэт — считает повороты, Арн — только и делает, что улыбается всем, включая камни.

Перед подъёмом по тросам мама остановилась, коснулась моих волос — не как символа, как волос.

— Длинные, — сказала она и улыбнулась. — Тяжёлая корона.

— Она мягкая, — ответила я. — Если не стараться ею давить.

— Ты умная, — сказала она. — Станешь мудрой — подскажу, — и кивнула вверх.

Наверху нас встретил город. И шум, и тишина. И сердце — жёлудь, в котором теперь звенел другой тембр. Я почти физически почувствовала, как чьи-то тонкие пальцы соскользнули с чужих нитей. И как тяжёлые руки женского Совета понимают: всё, эту дверь закрыли.

В зале Совета было немноголюдно: Лиэсса, двое хранительниц линий, несколько «службы», — и Ваэрис. Она стояла прямо, без привычной трещинки улыбки. Глаза внимательные, ровные. Увидела маму — в них мелькнуло то, чего я не видела раньше: уважение. Или зависть к чужой смелости? Неважно.

— Жемчужный дом вернул себе сердце, — сказала Лиэсса. — И город — себе дыхание. Нирса будет судима за присвоение линии и манипуляции резонером.

— Суд — это красиво, — произнесла Ваэрис. — А теперь — некрасивое. — Она подняла взгляд на меня. — Ты взяла на себя тропу, на которой падают не по очереди, а сразу. Держишь?

— Держу, — ответила я.

— Тогда держи и дальше, — её голос не потеплел, но стал честнее. — Пятеро — за тобой. Дом — за тобой. Город — пока рядом. Не поднимай флаг выше крыши — его сдует.

— Это совет? — уточнила я.

— Это опыт, — сказала она. — И да, — совершенно неприличная для неё пауза, — твоя стена действительно хороша. — Взгляд едва коснулся Ираэла и вернулся ко мне: видишь, я умею говорить прямо.

— Приму к сведению, — сказала я, и во мне не оказалось злости. Только ясность.

Суд над Нирсой начался в тот же день — не зрелище, процесс. Бумаги, логи, свидетели — и сшитые дроу, которые внизу сняли шлемы, наверху сняли страх. Их слова были простыми: «сад больше не кричит». Это было важнее любых риторик.

Мама сидела рядом со мной. Пила воду, ела маленькими глотками — не голодная, а возвращающаяся. Кайр каждые полчаса прикладывал ей палец к запястью, и каждый раз его взгляд становился спокойнее. Линн тихо объяснил ей, как у нас устроен дом; она слушала — и смеялась его шуткам глазами. Саэт принёс плед — тот самый, любимый, — и заботливо подправил уголок: моя мать, конечно, взрослая женщина, но его «департамент тёплых покрывал» не делит людей на «самостоятельных» и «подлежащих укрытию». Арн весь день носил «очень важные вещи» — воду, фрукты, светляков — и сиял как северное небо: его избыток сердца был наконец-то по назначению. Ираэл… просто был. Его хватало на то, чтобы я не попадала в «слишком». Иногда он клал ладонь мне на лопатку, и спина вспоминала, что у неё есть крылья.

К вечеру в зале повис другой запах — не тревоги, не торжества. После. Лиэсса поднялась, сказала ровно:

— Резолюция: Нирса снимается с должностей, линии возвращаются хранительницам. Подготовить перенос части садовых нагрузок в «сердце» Совета и узор Жемчужного дома.

— Жемчужный дом готов, — сказала Нари с порога. Да, она стояла в дверях, как всегда вовремя. — Кухня тоже.

Мы рассмеялись. Впервые за долгие дни — легко, без «но».

Вечером дом встретил нас шумом воды и запахом печёной травы. Мама шагнула на террасу и замерла: море развернуло для неё свою тёплую, бесконечную спину. Она улыбнулась — так, как улыбаются люди, которые много лет не выходили на улицу.

— Красиво, — сказала она. — По-настоящему.

— У нас тут ещё и уютно, — гордо сообщил Саэт, как будто это была его морская собственность.

— И вкусно, — пообещал Кайр.

— И тихо, когда надо, — добавил Линн.

— И безопасно, — сказал Ираэл.

— И весело, — выпалил Арн.

— И… — я посмотрела на них, на маму, на дом, на воду, где вспыхнули три знакомых круга, — наш дом.

Мы сидели до поздней ночи. Ели лепёшки, пили «не кофе» (да, я примирилась), слушали, как мама рассказывает короткими, очень точными словами, что помнит и что хочет забыть. Ничего из сказанного не требовало героических жестов. Требовало жить. Это и было для меня кульминацией: героиня наконец разрешила себе быть женщиной, дочерью, хозяйкой — не по очереди, а сразу.

Перед сном мама остановила меня у двери.

— Я не уйду снова, — сказала она. — Но и не стану твоей тенью. Иначе ты не доплывёшь, куда собиралась.

— Я собиралась домой, — ответила я. — И доплыла.

Мы обнялись — по-простому, не как в легендах. Я чувствовала её плечи, её запах, её смех где-то в груди — потому что плакать мы, кажется, устали.

Когда дом погасил верхний свет, я легла у открытой створки. Море дышало, ловушки тепла светили мягко, как ночники. Мужчины были рядом — не как охрана, не как доказательство, а как мы. Лёгкая ладонь на моём запястье — Арн. Тёплая тень рядом — Линн. Плечо за спиной — Ираэл. Пульс у горла — Кайр проверил и забыл проверять. Плед на ногах — да, Саэт.

Я шепнула в темноту:

— Бабушка, у нас всё получилось.

И услышала из кухни, как Йис ругнулся на петлю двери — ласково, как на родную.

История матери — закрылась: не дверью, которую хлопнули, а окном, в которое открыли шторы.

А история дроу — закрылась: не местью, а снятием неправильного узла. Город — дышит. Мы — дома.

Впереди у нас был финал — уже без подземных стражей и чужих нитей. Финал, где главной станет не политика и не тропы, а то, ради чего всё это стоило делать: любовь. И да, я собиралась пройти этот последний отрезок не быстро и не громко, а так, как мы любим: красиво, честно, вместе.

Глава 13.

Глава 13

Утро пришло мягким, как плед, который сам знает, на какие плечи лечь. Дом открыл створки чуть раньше обычного, будто решил: «пусть сегодня свет войдёт первым». Я проснулась от того, что на лицо упала прядь — моя же — прохладная от ночи, пахнущая морем. Повернула голову: на соседней подушке осталась тёплая вмятина. Тень Линна лежала на подоконнике, будто он только что ушёл и оставил её, чтобы дежурила. Сзади — уверенное, спокойное дыхание Ираэла. У ног — тяжесть пледа: спасибо, Саэт. Внутри ладони — чужое тепло, как маленькое солнце: это Арн, который умеет засыпать, держась за мои пальцы, словно проверяет, что мир всё ещё соединён. И где-то над виском — тёплый шёпот Кайра: «дышишь ровно». Да, доктор, дышу.

Я лежала и слушала дом. Он сегодня мурлыкал иначе — с подтекстом праздника. Мама, должно быть, уже в атриуме: после подвеса она стала ходить по утрам, как человек, который заново выучивает глагол «жить». Я улыбнулась — кость за ухом тихо щёлкнула — и осторожно, чтобы никого не спугнуть, выскользнула из постели.

— Куда? — хрипло спросил Ираэл, не открывая глаз.

— Встать раньше твоей дисциплины, — шепнула я. — И приготовить всем день, в который не нужно побеждать.

— Одобряю, — он потянулся, хрустнул спиной, как дерево на ветру, и снова уткнулся лбом в подушку. — Я досплю победы, если можно.

— А я посторожу твои поражения, — отозвалась я и, уже поднимаясь, поймала себя на мысли: когда-то я называла это счастьем в теории. Сейчас у меня есть практика.

---

На кухне Нари командовала кастрюлями, как оркестром. Йис ругался на петлю двери — нежно, почти любовно. Мама сидела у окна с чашкой дымящегося настоя и смотрела на море так, будто у них давний, тёплый разговор. Она подняла глаза и улыбнулась — живой, простой улыбкой, из которой исчезла лабораторная тишина биостаза.

— Доброе, — сказала она. — Сегодня дом что-то замышляет?

— Дом? — я подмигнула потолку. Потолок мигнул в ответ. — Дом всегда за нас. Но если он замышляет, то вместе с нами.

— Вечером будет праздник, — деловито сказала Нари. — Не советский, человеческий. Дом просил расписание.

— Расписание праздника? — удивилась я.

— Да, — сухо вставил Саэт из прохода, уже умытый, в светлой рубахе, где пуговицы как маленькие лунки. — Праздник без плана — это бедствие из лучших побуждений. Я позабочусь.

— Позаботься и о том, чтобы никто на план не обиделся, — парировала мама. — Праздникам важна импровизация.

— У нас будет и то, и другое, — примирительно поднял ладони Кайр, входя с корзиной трав. — План — как шёлк, импровизация — как ветер. Очередность я распишу на карточках.

— Я танцую, — заявил из дверей Арн, сияя так, будто у него внутри два солнца на дежурстве. — То есть не «я» — мы. Но я точно танцую.

— Сначала позавтракай, солнышко, — сказала мама и протянула ему лепёшку, тёплую, с ароматной корочкой. — Танцы на пустой желудок — это к героям древности.

Линн материализовался как всегда — из тени. На нём был тёмный жилет, на шее — узкая лента с крохотным серебряным знаком: линия, уходящая в глубину. Он ничего не сказал, просто наклонил голову маме с той лёгкой улыбкой, которой у него хватало только на очень близких.

— Ты сегодня красив, — сказала мама. — Впрочем, как и все. А у тебя, — она посмотрела на меня, — лицо «я что-то задумала».

— Я задумала день, в котором никого не спасают, — ответила я. — И никого не судят. День, в котором мы живём «как есть». А вечером… — я перевела взгляд на мужчин и нарочито торжественно сложила ладони лодочкой, — мы устроим… — пауза для драматургии, — «праздник кожи».

— Это медицинский термин? — спросил Саэт без выражения.

— Это по-нашему, — вмешался Кайр, в серых глазах у него улыбки всегда больше, чем на губах. — Когда прикосновения лечат лучше слов.

— И без… — я подняла палец, — больших речей.

— Записал, — сказал Саэт и… да, записал.

---

День был густой, как чай, который варят долго, но любят. Мы разошлись по дому, как нити по ткани: кто-то на террасу, кто-то в сад, кто-то в библиотеку. Мама забрала меня на «прогулку по дому» — смешно, но именно так это и выглядело: она шла, касалась колонн, проводила пальцами по узору на стене, останавливалась у фонтана, и дом на каждом шаге отвечал — лёгким светом, шёпотом воды, теплом под ступнёй, как будто говорил «здравствуй» каждой её клеточке.

— Он любит тебя, — сказала мама, прислоняясь к арке. — И тебя. И их. — Кивок в сторону сада, где Ираэл как раз показывал Арну, как правильно держать корпус на выпаде. — Он умный дом. Умный дом — это тот, кто не пытается быть человеком, оставаясь домом. И не ревнует.

— А если ревнует? — я улыбнулась.

— Тогда ему нужно дать работы, — серьёзно ответила она. — Пускай выращивает уюта больше, чем ты успеваешь расходовать.

— У нас с этим налажен целый департамент, — вздохнула я. — Человек в серой рубашке. Очень опасен одеялами.

— Я вижу, — мама сверкнула глазом. — Но он аккуратно опасен. Таких надо любить на первой скорости.

Я засмеялась. На первой скорости — это про Саэта в самую точку.

---

К вечеру дом оправдал своё обещание. Зимний сад свечился, как купол со звёздами, только звёзды у нас были на земле: камни с теплом, чаши с водой, блики на листьях. Нари накрыла столы так, будто у нас приём, но всё без крахмала и вычурности: лепёшки, свежая рыба, тонкие ломтики фруктов, миски с соусами, которые пахли дымом, мятой и лёгкой сладостью. Вино — светлое, солнечное. И вода. Много воды.

Мужчины пришли по одному, как будто из разных историй.

Ираэл — в тёмной, почти чёрной одежде без лишних деталей. Кожа на руках загорелая, плечи ровные. Он мало говорит, но когда появляется — у комнаты выпрямляется спина.

Линн — в тени, но в такой, которая не прячет, а подчёркивает. Его движения у воды — как знают себя рыбы: не «плавать», а «быть». Он принес узкую рамку со струной: инструмент-полусекрет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Кайр — в мягком, свободном, на поясе — мешочки, флаконы. В глазах — тот смех, который поднимается снизу, от добра, а не сверху, от остроумия. Если у тепла есть герб, он его носит.

Саэт — чистый, как таблица. Но в этот раз он без своих строгих закрытых воротничков — шея открыта, и это так по-человечески, что хочется похлопать его по плечу (я потом похлопаю, честно).

Арн — сияет, конечно. Но это уже не мальчишеское «я весь из искр», а то светло-устойчивое, что случается, когда много радости и немного ответственности.

Мама пришла последней, под руку с Нари. На ней — простая, светлая туника, и волосы убраны так, как она любила на старых земных фотографиях. Она оглядела нас всех — и у меня внутри щёлкнуло: всё на месте.

— Я объявляю, — торжественно сказала я, вставая, — вечеринку «без героев». Сегодня мы не спасаем город, не сражаемся с призраками, не спорим с Советом. Мы едим, пьём, смеёмся, танцуем, и… — я прикусила губу, — да, обнимаемся. Много. Правильно. Красиво.

— Согласно пункту третьему, — серьёзно кивнул Саэт, — предлагаю утвердить регламент объятий: «когда хочется — тогда можно».

— Поддерживаю, — сказал Ираэл коротко.

— Едино… душно, — хмыкнул Линн. У него получаются такие игры слов, от которых у меня грибут мурашки по шее.

Мы ели. Вкусно и не торопясь. Вино мягко грело изнутри, но без тумана. Смех накатывал волнами, как приливы. Я ловила взгляды: у каждого свой. У Ираэла — тёпло-суровый: «я здесь, и этого достаточно». У Линна — прозрачный, как вода в полдень: смотри — и не утонешь. У Кайра — деликатный: «я не беру, я даю». У Саэта — внимательный: «я вижу всё, что нужно видеть». У Арна — чистый как солнце после шторма: «счастье возможно». И у мамы — взгляд женщины, которая знает цену и боли, и радости, и выбирает второе без скидок.

Музыка началась как будто сама собой: Линн провёл пальцами по струне, и воздух в саду сделал вдох. Это не была мелодия из «танцуют все». Это была музыка «двигаются так, как любят». Я встала — не для показа, для участия. И мужчины — тоже. Мы не построились, не придумали пар. Всё случилось правильно: я с каждым, каждый со мной, мы вместе — и никому не тесно.

Ираэл — это шаг в центр. Не бросок, не захват, а шаг, после которого любое пространство само понимает, где заканчивается хаос. Он двинулся так, что моё тело вспомнило все тренировки: спина — прямая, плечи — свободные, таз — живой. Он почти не касался — и это почти было прекраснее любого «совсем».

Линн — это тень, которая не крадёт свет. Он обошёл нас кругом, и каждый его шаг по полу был как тихий знак препинания: запятая, точка с запятой, многоточие. Я шла за ним глазами и чувствовала, как у меня между лопатками рождается спокойная дрожь — не та, что «страх», та, что «ожидание».

Кайр — это ладони. Он умеет касаться так, будто возвращает тебя тебе же: «вот твои плечи», «вот твоя шея», «вот твои ключицы». Он не торопится, не навязывает, делает шаг назад, когда нужно вдохнуть, и шаг вперёд, когда нужно не думать. Если я когда-нибудь напишу учебник «как дышать человеком», он будет соавтором.

Саэт — это ритм. Он мог бы дирижировать океаном, если бы океан согласился. Он уловил линию Линна, тепло Кайра, силу Ираэла и сделал из этого общую ткань. Каждое его движение — экономное, как хорошая формула, и от этого — красивое.

Арн — это радость. Он сделал две ошибки и одну гениальную находку, и обе ошибки были лучше любой правильности, потому что вытекали из жизни. Его руки были горячими, в глазах — «я здесь!» — и от этого мир переставал сомневаться.

Я смеялась. Тихо, громко, как получалось. И ловила себя на земле — не на воздухе, не на воде — на земле: у меня есть место, где я стою. И если я падаю — меня ловят. И если я лечу — меня провожают взглядом, в котором нет «вернись срочно», а есть «вернись когда захочешь».

Потом был стол. И фрукты. И вода, в которой мерцали светлячки-семена. И «праздник кожи», о котором мы сговорились: не в смысле «нарушим все приличия», а в смысле «учиться касаться как красиво». Я закрыла глаза, и мир стал точками и линиями. Пальцы Линна — прохладные, точные — прочертили над ключицей запятую. Ладонь Кайра — тёплая — положила на живот «всё хорошо». Пальцы Саэта повернули плечо «так удобней». Запястье Ираэла легло на мою поясницу — просто «я, здесь». Ладонь Арна нашла мои пальцы и вплелась, как новый узор. Я сказала «да» — коротко и низко — и этого хватило.

Мы не торопились, и в этой неторопливости был жар. Музыка не требовала скорости. Дом приглушил верхний свет, оставил боковые огни, от которых кожа стала золотой, как хлеб. Вино стало чуть сладче. Вода — чуть холодней. Время — чуть растяжимым.

— И всё-таки, — тихо сказала мама, сидевшая рядом с Нари и смеявшаяся нашему счастью глазами, — матриархат — это про умение выносить счастье на людях. Без бахвальства и без скромничания. Просто есть.

— А патриархат — про то, чтобы уметь хранить пледы, — отозвалась Нари, уже тянуясь за очередным.

— Согласна с обеими, — сказал Саэт и укрыл маме колени (вот же! департамент работает 24/7).

Ночь пришла в несколько приёмов. Сначала — тихо села на стеклянные стены. Потом — потрогала фонтан и оставила на воде три кругляша света. Потом — вошла под музыку и дозволила нам быть без слов. Мы были. Смеялись. Дышали. Целовались — так, как умеют люди, которым доверили тонкое: не разбить.

Я не расскажу, сколько было пауз и сколько касаний. Это была та эротика, которая живёт между телом и воздухом и умеет не называть лишнего. Я знаю одно: когда мои волосы упали на плечи Ираэла, он не сказал ни слова, но его дыхание на секунду сорвалось. Когда я провела ладонью по шее Линна — его тень стала мягче. Когда я положила пальцы на запястье Кайра — пульс ровно улыбнулся. Когда Саэт убрал ложную складку с моих плеч — внутри исчезла одна старая усталость. Когда Арн, смутившись своей смелости и всё-таки поцеловав мне запястье, поднял глаза — в них стояла такая ясная радость, что, кажется, дом стал теплее на градус.

В какой-то момент я вышла на террасу — одна, на минуту. Море было чёрным, но не страшным: у чёрного тоже есть доброта, просто она без бликов. Лёгкий ветер тронул волосы — я усмехнулась: да, знаю, ты моя сила, но сегодня ты просто длинная тёплая шаль. За спиной шуршнули шаги — Линн.

— Ушла? — спросил он.

— На минуту, — улыбнулась я. — Я же звезда праздника. Звёздам полезно проветриваться.

— Ты — море, — сказал он. — Оно не проветривается. Оно дышит.

— Ты сегодня поэтичный.

— Сегодня легко, — ответил он, и это было лучше поэзии.

Мы постояли молча. Потом он коснулся моей шеи — ровно настолько, чтобы я почувствовала: «иди». Я пошла. Дом принял обратно как волну — без пафоса и с удовольствием.

---

Поздней ночью мы легли. Не «кто с кем», не «распределение». Как ложатся люди, у которых есть дом и ночь. Мама давно спала — у неё теперь привычка: не дожидаться утренних чудес, а создавать свои. Нари тихо спорила на кухне с Йисом о температуре воды для трав — как обычно. Дом приглушил даже шёпот фонаря. На коже остался запах «сегодня»: мята, тепло, немного вина, много смеха.

— У нас же есть завтра, — сказала я в темноту, ни к кому, но всем.

— Есть, — ответили. Разными голосами, одним смыслом.

— И послезавтра, — добавил Арн, уже во сне.

— И регламент на завтра, — сонно проворчал Саэт.

— И я проверю, как ты дышишь утром, — резюмировал Кайр.

— Я принесу тишину, — пообещал Линн.

— А я — восток, — сказал Ираэл. У него, когда он позволяет себе быть мягким, получается тихий восток.

Я уснула на слове «дом». Оно тёплое. И длинное. И в нём есть всё.

---

Утро — да, у нас снова утро — пришло с запахом печёной травы и свежей воды. На столе лежала записка от Лиэссы: «Резонерный сад стабилен. Нирса под стражей. Совет согласовал узор распределения нагрузок. Дышим». Внизу каллиграфически приписано от Ваэрис: «Не поднимай флаг выше крыши. И не заставляй стену скучать». Я усмехнулась. Когда-то такие фразы обжигали. Сейчас — только подкидывали топлива к уверенности.

— Мы идём к завершению, — сказала я вслух и почувствовала, как дом слегка кивнул. — Но не бежим. У нас финал из тех, где не хлопают дверьми. Мы их закрываем мягко. И открываем окна.

— Сначала — завтрак, — напомнил Саэт, и мир окончательно встал на место.

Мы ели и шутили. Я сказала маме, что сегодня устрою ей «экскурсию по городским радостям»: рынок, купола, запахи, звуки, люди. Она кивнула: «Возьми меня туда, где смешно». Я взяла. Мужчины — с нами. Они в городе не «охрана», не «свиток», не «украшения». Они — мои люди. И это… моя любимая победа.

Глава не закончилась ни поцелуем, ни речью. Она закончилась тем, что мы вышли из дома — вместе, в свет, в шум, в день, который не просит лишних обещаний. Мы шли, и город глядел на нас без подозрения. Мне хотелось смеяться. И я смеялась — не громко, но так, чтобы все поняли: «да, мы дожили до того места истории, где жить — главное действие».

Вечером я вернулась на террасу, села на перила, свесила босые ноги — как в детстве на бортике. Море подняло три световых круга. Я шепнула:

— Бабушка. Мама. Я. Мы все — здесь.

И это «здесь» было самым красивым словом на двух планетах.

Глава 14

Глава 14

Город шумел — не как угроза, а как улица после дождя: светлее, свежее, веселее. Люди смотрели на нас без опаски, и я впервые подумала: да, мы не просто чужие здесь, мы — часть узора. Совет временно умолк, сад стабилизирован, мама с нами. Самое время… жить.

Я поймала себя на улыбке. Ираэл шёл рядом — высокий, прямой, глаза внимательные. Линн чуть позади — скользил, как вода в тени. Кайр тащил корзину с травами, уже планируя ужин. Саэт — с табличкой, где аккуратно записывал всё, что нужно «учесть» в следующий раз. Арн — впереди, сияющий, как мальчишка, которому обещали праздник.

И праздник был. Дом знал, что мы вернулись к себе, и готовил очередное чудо.

---

Вечером в зимнем саду было светло, как на Земле в июне. Листья отражали огоньки, вода в фонтане светилась мягким серебром. На низких столиках — фрукты, лепёшки, чаша с вином, которое пахло медом и тёплым камнем. Дом приглушил верхний свет, оставил боковые блики — для кожи, для взглядов, для игры.

— Сегодня без боёв, — сказала я, снимая пояс с ножом. — Только мы. И никто больше.

— И без Совета, — добавил Саэт.

— И без призраков, — тихо вставил Линн.

— И без подвесов, — твёрдо сказал Кайр.

— Только веселье, — закончил Арн.

Ираэл не сказал ничего, только взял чашу с вином и подал мне первым. Это у него и был «тост».

---

Мы ели и смеялись. Вино тёплым шёпотом расходилось по телу. Арн шутил, подсовывал мне кусочки фруктов прямо с ладони. Линн не столько говорил, сколько показывал — лёгким танцем, тенью, касанием струны, от которого воздух дрожал. Кайр подливал воду с каплями мятного настоя и следил, чтобы у меня глаза не были слишком усталыми. Саэт всё время что-то отмечал — «свечи нужно подвинуть ближе», «фрукты лучше в другой миске», «в следующий раз распределим кресла иначе» — и этим он был до смешного трогателен. Ираэл — просто смотрел. Его взгляд был таким горячим и строгим, что мне иногда приходилось отводить глаза, иначе я бы покраснела.

Я смеялась над ними и над собой. Где-то внутри звучала мысль: ну и как тебе, спортсменка? Держишься? А я держалась. И позволяла себе — впервые по-настоящему — наслаждаться каждым мгновением.

---

Потом музыка. Линн провёл по струне, и сад задышал. Я поднялась — и мужчины поднялись тоже. Мы танцевали не по очереди, не парами — вместе. Ираэл — ритм силы, Линн — тень, Кайр — тепло, Саэт — точность, Арн — радость. Я была в центре, но не как «госпожа», а как женщина, которую любят.

Я чувствовала каждое прикосновение: ладонь на плече, дыхание у шеи, пальцы, вплетающиеся в мои волосы, губы, едва касающиеся запястья. Это не был хаос. Это был оркестр. Каждый играл свою партию, и вместе — мы создавали музыку, которую дом слушал затаив дыхание.

— На Земле это назвали бы вечеринкой, — пробормотала я, задыхаясь от смеха. — С очень правильным светом.

— А здесь? — спросил Линн, обнимая меня за талию.

— А здесь… это счастье, — ответила я и закрыла глаза.

---

Дальше слова стали лишними. Была только кожа, дыхание, вода в фонтане, которая подыгрывала ритмам. Арн подносил мне ягоды и целовал пальцы. Кайр гладил плечи, снимая усталость. Саэт поправлял плед на моих коленях, когда я села на минуту. Линн шептал истории, от которых у меня дрожала спина. Ираэл просто взял меня на руки и опустил на подушки — так, будто другого варианта не существовало.

Я смеялась, плакала, целовала, позволяла себя целовать. Я жила.

---

Ночь закончилась так, как и должна была: мы лежали вместе, никто ни у кого не отнимал права быть ближе. Дом мурлыкал, море дышало. Мама спала в своей комнате спокойно — без подвесов, без нитей. И я впервые подумала: всё. Я дома. Я нашла.

---

Дом умел продолжать начатое — как умелая рука доводит штрих до нужной толщины. После первого «праздника кожи» вечер не развалился на эпизоды, а потёк шире, глубже, спокойнее. Свет в зимнем саду спустился ниже, на уровень ладоней и губ; листья блестели, как если бы их ткнули носом в чашу со звёздами; фонтан дышал ровно и уверенно — наш метроном.

Я отодвинула подушку, села на край бассейна, опустила ступни в тёплую воду. Вода приняла — без вопросов. По комнате сразу расползлось ощущение «всё на местах». Мужчины подтянулись следом, каждый — со своей тихой задачей.

Ираэл сел сзади, чуть пониже, чтобы я могла прислониться. Его бедро — тёплая, надёжная полка. Я прислонилась и почувствовала, как спина делает «ах» — короткий, довольный звук, который раньше отпускала только после финиша.

— Удобно? — спросил он.

— Опасно, — призналась я. — Можно не захотеть вставать.

— Не нужно, — отозвался он просто.

Линн присел справа, положил на колени узкую рамку со струной, провёл пальцами — и воздух окрашился в мягкий звук. Он не играл «для нас» — он делал пространство более нашими. Это тонкая магия: на секунду у тебя пропадает желание объяснять, почему тебе хорошо. Просто хорошо — и всё.

Кайр сел слева, поставил маленькую чашу с прозрачным маслом, разогрел его в ладонях. Его пальцы скользнули по моим икрам — не «чтобы» и не «к чему», а потому что телу сегодня положено помнить себя без боли. Масло пахло почти ничем: только кожей и теплом. Плечи сами поехали вниз.

Саэт тем временем менял «архитектуру»: сдвинул подушку здесь, подложил валик там, перекинул через мои колени лёгкое покрывало («на случай, если вода решит напомнить, что она вода»). Его забота была невидимой, как правильная пунктуация: если она есть — текст читается сам.

Арн принёс фрукты и воду. Наш «стеклянный персик» он нарезал тонко-тонко, положил на ладонь и поднёс — не спеша, глядя прямо. Я прикусила — сок разошёлся по языку сладким теплом; он улыбнулся — счастливой, немного неловкой улыбкой, от которой внутри становится мягко.

— На Земле, — сказала я, — у нас иногда хватало вечера, чтобы стать ближе. Но редко хватало утра, чтобы не испугаться этой близости.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А здесь? — спросил Линн.

— Здесь… — я провела пальцами по воде. Светлячки-семена подхватили движение и побежали по кругу, — здесь утро приходит не «после», а «вместе». И страх не успевает обосноваться.

— Запишу, — хмыкнул Саэт, — «утро — раздел «вместе»».

— Ты записываешь даже то, что воздух шепчет? — я повернула голову.

— Особенно это, — серьёзно кивнул он. — Любой дом держится на таких записях.

Кайр поднялся чуть выше: его ладони легли на колени, задержались, спросили «можно?» — я кивнула. Он медленно поднял руки по бедру, по боковой линии, дошёл до талии и остановился на дыхании. Я почувствовала, как внутри раскручивается пружина — не «буря», а тёплая волна, которая зовёт и не торопит.

Линн в это время сдвинулся ближе. Его пальцы — прохладные — нашли у ключицы короткую дугу, по которой я всегда узнаю «себя-дома». Он провёл по ней один раз, второй, а на третий я поймала себя на том, что улыбаюсь без причины. Это и была причина.

— Хочу игру, — сказала я. — Простую.

— Правила? — коротко спросил Ираэл.

— «Да» и «нет», — ответила я и закрыла глаза. — И ещё — слово «ещё».

Зал выдохнул, как зритель перед началом.

Первым был звук: струна Линна коснулась воздуха у моего уха. «Да». Потом — мята от воды, когда Арн поднёс пиалу ближе к губам. «Да». Затем — мягкая тяжесть ладони Ираэла на пояснице. «Да». Поднявшееся к плечу тепло от пальцев Кайра. «Да». Перестановка подушки от Саэта — «ещё».

Игра пошла. Не по кругу — по рисунку, который видит только тот, кто держит нити. Меня не дёргали — меня вели. Неторопливо. Разумно. Красиво. Когда «да» становилось слишком частым, Линн мягко вставлял паузу, как музыкант, который умеет беречь мелодию. Когда пауза начинала тянуться, Ираэл делал ровно один шаг — и мир снова ускорялся на нужную величину. Кайр отслеживал дыхание — если оно срывалось, он просто дышал рядом, и дыхание выравнивалось. Саэт проваливался в фон (да, он так умеет), пока внезапно не оказывалось, что его ладонь — ровно там, где спине нужен якорь. Арн учился — быстро, честно, с радостью. Он спрашивал взглядом чаще всех, и моё «кивок — да» становилось для него лучшей наградой.

Я не буду пересказывать каждую паузу и каждое «да». Но скажу главное: мы учили друг друга телом так же, как учили голосом. Без спешки. Без смущения. Без попытки «быть лучше», чем есть. Это делало всё жарче любого поспешного огня.

В какой-то момент я встала — сама — и повела их. Это очень тонкий момент, когда женщина берёт пространство в ладони. Я вела не «командой», а жестом, взглядом, дыханием. Подводила каждого к себе по-своему: Линна — через тишину, Ираэла — через прямой шаг, Кайра — через благодарность, Саэта — через точность, Арна — через смех. Мы не меняли музыку — мы меняли расположение в ней.

— Ты как море, — сказал Линн с той своей прозрачной правдой. — Ведёшь берег, и берег не спорит.

— Берег тоже ведёт, — парировала я. — Просто красивее — издалека.

Его улыбка была тихой. Он умел радоваться моим ответам как собственным находкам.

Мы перенеслись с края бассейна на подушки. Дом подсунул тёплый валик, вода вздохнула — довольная. Я легла на бок; волосы — длинной мягкой рекой — расселись по пледу. Сегодня они были не про «силу». Про «уют». Я поймала кончик пряди и, не глядя, передала назад — Ираэлу. Он понял жест без слов: пальцы прошли по волосам так, как гладят животное, которое доверилось.

Кайр сел у ног и, как всегда, начал с голеней — «чтобы земля была своей». Его ладони описывали круги, мои ступни отвечали лёгкими мурашками. Саэт убрал один лишний угол ткани, и вдруг стало… правильно. Арн — робко, но решительно — поднял мою руку к губам и поцеловал запястье. Я сказала «да» — тихо, чтобы не нарушить рисунок.

Когда слова вернулись, они были короткими, как приметы.

— Тебе тепло? — Кайр.

— Очень, — я.

— Не много? — Саэт.

— Ровно, — я.

— Хочешь смеха? — Арн.

— Хочу, но пусть сначала будет тишина, — я.

— Я принесу, — Линн.

— Я посторожу, — Ираэл.

Мы засмеялись уже потом — тем смехом, который не рвёт ткань близости, а пришивает к ней кружево. Арн рассказал, как в детстве пытался поймать луну в ведро и всю ночь носил ведро по двору, пока бабушка не сказала: «переливай, иначе устанешь». «И я понял, — заключил он, — счастье — как вода: лучше переливать, чем носить одному».

— Запишу в правила, — буркнул Саэт. — «Переливать счастье».

— Только без протечек, — усмехнулась мама, появляясь в дверях. Она не вошла — просто выглянула, как человек, который читает книгу и заглянул проверить, смеёмся ли мы там, где надо. — Продолжайте. Я люблю, когда вы делаете тишину тёплой.

Мы продолжили. Теплее стало даже дому.

Музыка сменила темп: струна Линна поймала ритм воды в фонтане. Я поднялась, подошла к кромке и провела ладонью по поверхности. Рябь пошла к центру, уперлась в свет и вернулась дилетанткой — неровно, смешно. Я фыркнула; Арн фыркнул в ответ; все рассмеялись — и вот уже смех, как волна, прокатился по саду.

Потом я вдруг захотела тёмного угла. Не чтобы скрыться — чтобы побыть на границе света. Линн понял первым — как всегда. Он сдвинул свет на полшага, и у меня оказалось место, где можно видеть всех, не отвлекая их. Я смотрела, как Ираэл без слов переставляет две подушки — одна будет для моей шеи, другая — для колена. Как Кайр пробует на язык каплю вина и разводит её водой — «чтобы сладость не устала». Как Саэт незаметно закрывает створку — ветер поменялся. Как Арн, стараясь не шуметь, подкладывает под миску деревянный круг — «чтобы не стукнула». И думала: вот ради этого я согласилась на приключение, не зная правил. Ради этих мелочей, из которых строится дом.

Мы вернулись к игре, но она уже была другой — глубже, медленнее, смелее. Моя кожа запоминала их руки, их дыхание, их молчание. Мои волосы запоминали их пальцы. Мои плечи — их веса. Не «раз и навсегда», а «чтобы завтра было с чего продолжать».

— Скажи что-нибудь земное, — попросил Кайр, когда мы притихли.

— Земное? — я подумала. — «Мне нужен кофе». — Все рассмеялись. — И ещё… — я на секунду задумалась, — «я люблю вас». Это на любой планете звучит одинаково.

Ответ был не словами. Пальцы, взгляд, вдох. Дом вздохнул вместе с нами — и мне показалось, что даже море на миг замерло, чтобы услышать.

Позже, когда мы ушли от света к тёплой полутьме спальни, дом перестал «вести» и стал «следовать». Это правильный момент, когда стены понимают: дальше — только мы. Я легла, и мужчины заняли свои места, как музыкá — свои инструменты перед финалом: не для грома, для гармонии.

Ираэл — за спиной, целиком. Он держит пространство; спина знает об этом и расслабляется до самого низа.

Линн — лицом к лицу. Он приносит взгляду глубину, где нет страха.

Кайр — там, где дышит живот. Его ладонь — успокоительное без записей.

Саэт — у ног, на границе тёплого и прохладного. Его присутствие равняет одеяло мира.

Арн — у руки, как всегда, сплетая пальцы. Его тепло — простое и чудесное, как огонёк у палатки.

Мы говорили мало. «Тепло?» — «Да». «Хорошо?» — «Очень». «Ещё?» — «Ещё». И мир каждый раз делал маленький шаг навстречу.

Когда я закрыла глаза окончательно, последней была мысль: никаких подвесов, никаких теней, никаких чужих нитей — только наши. И это «наши» оказалось самым красивым словом вечера.

---

Утро пришло на цыпочках, но с подарком. На столике у кровати лежал тонкий, светящийся оттиск — узор из нитей, похожий на карту ветра. Записка в углу: «Резонерный сад перенаправлен. Дом взял часть на себя. Лиэсса». Внизу — маленький остроумный штрих: «Пожалуйста, не забывайте отдыхать». Я усмехнулась: «Пожалуйста, не забывайте любить».

Мы позавтракали на террасе: лепёшки, мед, ягоды, вода. Мама послала мне в ладони поцелуй — смешной земной жест, который здесь выглядит как маленькое чудо. Йис ругался на петлю — как всегда. Нари уговаривала Сэнаг (непослушную лиану) не лезть в компот. Всё шло как надо.

Я обвела взглядом своих мужчин. В каждом — покой, который появляется после длинной дороги. Мы смотрели друг на друга без героизма, без бодрых лозунгов. Просто так. И в этом «просто» было всё, что мне нужно от финала.

— Сегодня вечером, — сказала я, — мы снова устроим «праздник кожи». Но уже как репетицию финала.

— А завтра? — спросил Арн.

— Завтра будет финал, — ответила я. — Там, где история перестаёт говорить «надо» и начинает говорить «можно». А потом просто — «есть».

Дом согласился шорохом ветра в створке. Море — тремя световыми кругами. Город — запахом свежего хлеба. Я — своим «да», которое вписалось в воздух и осталось там, как подпись на любимой книге.

Мы жили — и это уже было кульминацией, к которой мы так долго шли. Осталось поставить точку — не криком, а тёплым выдохом. И я знала, как её поставить.

Конец