Невинный цветок для демонического лорда

Глава 1: Жертва

Глава 1: Жертва

— Как думаешь, каково это — гореть? — шепот Лиры был едва слышен за свистом ледяного ветра в высоких щелях окон. — Жрицы говорят, что пламя очищает душу, но тело… тело ведь чувствует боль.

Я промолчала, плотнее запахивая тонкую ритуальную робу. Белая грубая ткань почти не грела, и от каждого порыва сквозняка по моей коже бежали мурашки. Мы сидели на каменной скамье в пред-алтарной зале, ожидая своего часа. Десять девушек, отобранных для Великого Призыва. Десять чистых сосудов для умиротворения древнего зла.

Мне, как и Лире, недавно исполнилось восемнадцать. Всю свою жизнь я провела в стенах этого холодного храма, и вся моя жизнь сводилась к этому дню. К этому часу. К этой минуте. Нас растили в строжайшем аскетизме, вдали от мирских соблазнов. Мы никогда не видели мужчин, кроме безликих жрецов в тяжелых капюшонах. Мы не знали вкуса сладостей, не носили ярких одежд, не слышали музыки, кроме монотонных ритуальных песнопений.

Нас готовили стать жертвой. Идеальной, непорочной, покорной.

— Верховная жрица сказала, что он сначала пьет кровь, — продолжила Лира дрожащим голосом, обхватив себя за плечи. Ее лицо в тусклом свете факелов казалось прозрачным, почти восковым. — Прямо из сердца. А потом бросает то, что осталось, на алтарь.

— Это великая честь, Лира, — тихо ответила я, повторяя слова, которые нам вбивали в головы с самого детства. — Наша плоть — ничто. Наша чистота — всё. Мы спасаем этот мир от его гнева.

Но пока я говорила эти правильные, заученные слова, мое сердце колотилось в ребра, как пойманная в клетку птица. Я боялась. О, Великие Боги, как же я боялась. Я боялась боли. Я боялась неизвестности. Что он сделает с нами перед тем, как убить?

Раз в цикл, когда две луны сходились в кровавом поцелуе на ночном небе, жрецы призывали его. Мальфазара. Демонического Лорда из Преисподней. Ему нужна была жертва — самая чистая, самая невинная дева из храма. Он всегда забирал одну. И она никогда не возвращалась. Никто не видел, что происходит за гранью портала, но все знали — их ждет ритуальный алтарь, острый нож и очищающее пламя.

Я опустила взгляд на свои босые ноги на ледяном каменном полу. Нас омыли в святой воде, натерли горькими травами и облачили в эти одинаковые белые робы. Больше на нас ничего не было. Белье в Храме было под запретом — чистота должна дышать. От этой мысли по телу прошла новая волна дрожи, не имеющая отношения к холоду. Я чувствовала себя беззащитной, обнаженной под тонкой тканью.

Внезапно тяжелые створки ворот в главный зал со скрипом отворились. На пороге возникли три фигуры в черных рясах, их лица были скрыты глубокими капюшонами. Верховные жрецы.

— Время, — раздался безжизненный, скрипучий голос. — Девы, следуйте за нами.

Лира рядом со мной тихо всхлипнула. Другие девушки, опустив головы, покорно поднимались со скамей. Страх витал в воздухе. Густой, осязаемый, он пах озоном, воском и холодным камнем. Я сделала глубокий вдох, пытаясь успокоить бешено стучащее сердце. Мой великий долг. Я должна принять его с достоинством.

Мы вошли в огромный круглый зал. Высокий купол терялся во тьме, а по стенам плясали жуткие тени от сотен свечей. В центре зала на полу были вычерчены светящиеся багровым светом руны, складывающиеся в сложный, пугающий узор. Воздух был тяжелым от дыма благовоний, таким густым, что его, казалось, можно было резать ножом.

— Встаньте в круг. Не поднимайте глаз. Не произносите ни звука, — скомандовал один из жрецов.

Нас расставили по периметру сияющих рун, лицом к центру. Я видела только каменный пол перед собой и краешки белых роб девушек по бокам. Ноги онемели от холода и страха.

Жрецы затянули песнь на древнем, гортанном языке, которого я не знала. Их голоса то поднимались до оглушительного рева, то опускались до утробного рычания. Пол под ногами начал мелко вибрировать. Свечи в зале затрепетали, их пламя вытянулось, стало неестественно ярким. Воздух загустел, стал давящим, словно вода на большой глубине. Мне стало трудно дышать.

«Не меня. Великие Боги, пусть он выберет не меня», — малодушно взмолилась я про себя, тут же устыдившись своих мыслей.

Вибрация усилилась. Руны в центре зала вспыхнули так ярко, что я зажмурилась даже сквозь опущенные веки. Раздался оглушительный треск, будто раскололось само мироздание. По залу пронесся порыв ветра, пахнущий серой, озоном и чем-то еще… чем-то незнакомым, пряным и хищным.

Когда я осмелилась приоткрыть глаза, я поняла, что он здесь.

Я не видела его, но чувствовала. Присутствие. Тяжелое, всепоглощающее, оно заполнило собой все пространство, вытеснив воздух. Стало не просто холодно — ледяной ужас пробирал до самых костей. Я слышала, как рядом кто-то из девушек упал в обморок. Глухой стук тела о камень.

А затем раздались шаги.

Тяжелые, размеренные, уверенные. Звук его сапог из неизвестной мне кожи эхом отдавался от стен и отзывался гулкими ударами в моей груди. Он шел по кругу, осматривая нас. Свой урожай.

Я смотрела в пол, на свои побелевшие от напряжения пальцы ног. Я видела лишь его тень, что медленно ползла по светящимся рунам. Огромная, искаженная, с чем-то, похожим на рога на голове.

Шаги приближались. Я видела его сапоги — высокие, из черной, как сама ночь, кожи, с пряжками из тусклого серебра. Они остановились прямо передо мной.

Лорд Мальфазар стоял в шаге от меня.

Я ощущала его жар, странный и пугающий, исходящий от его тела даже сквозь ледяной воздух. Я чувствовала его запах — смесь раскаленного металла, экзотических специй и первобытной, дикой мощи. Его аура давила, вжимала в пол, заставляла хотеть стать невидимой, раствориться.

Я не смела поднять головы. Не смела дышать. Сердце замерло.

Секунды растянулись в вечность. Я чувствовала его взгляд на своей макушке, тяжелый, словно физическое прикосновение. Он будто прожигал тонкую ткань робы, скользил по моей коже, заглядывал в самую душу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Зачем он медлит? Почему не идет дальше?

Не выдержав, я на одно короткое мгновение, на один удар сердца, подняла ресницы. И утонула.

Он был не чудовищем из ночных кошмаров. Он был пугающе, нечеловечески красив. Бледная кожа, будто выточенная из мрамора. Высокие, аристократичные скулы. Губы, изрезанные в жестокой, презрительной усмешке. А глаза… его глаза горели, как два расплавленных золотых солнца. Из иссиня-черных волос, спадающих на широкие плечи, росли два изогнутых, отполированных до блеска рога. Он был воплощением порока и власти.

Наш взгляд встретился, и меня пронзило разрядом тока. В его золотых глазах не было ничего, кроме вековой скуки и холодного, оценивающего любопытства хищника, разглядывающего свою добычу.

Он шагнул ко мне.

Я тут же опустила голову, но было поздно. Он видел мою дерзость.

Он наклонился. Я почувствовала его горячее дыхание у своего виска. Он втянул воздух, шумно, медленно, словно пробуя на вкус мой запах. Мой страх. Мою чистоту. От его близости у меня закружилась голова.

— Эта, — его голос был низким, бархатным, с рокочущими нотками, от которых по позвоночнику пробежала дрожь. Он прозвучал не как выбор, а как приговор.

Я услышала, как за моей спиной жрецы облегченно выдохнули. Для них ритуал был окончен. Для меня — только начинался.

Мальфазар выпрямился, и я почувствовала, как его пальцы — длинные, сильные, с черными когтями вместо ногтей — сомкнулись на моем подбородке и властно заставили меня поднять голову. Он снова заглянул мне в глаза, и в его золотом взгляде на мгновение промелькнул какой-то странный, голодный интерес.

Он повернулся к Верховному жрецу.

— Я забираю ее, — бросил он через плечо. В его голосе звенел металл абсолютной власти, не терпящей возражений.

И прежде чем я успела осознать происходящее, прежде чем жрецы успели склониться в поклоне, он сделал то, чего не ожидал никто.

Сильная рука обвила мою талию, другая подхватила под коленями. Он поднял меня на руки так легко, словно я была пушинкой. Я вскрикнула от неожиданности, инстинктивно вцепившись в его плечо, ощутив под пальцами твердость мышц, покрытых холодной кожей.

Я оказалась прижата к его могучей груди. Мое ухо было у его сердца, но я не слышала его стука. Только гул всепоглощающей силы.

Мир качнулся. Руны на полу вспыхнули ослепительным пламенем. Я видела искаженные ужасом и изумлением лица жрецов, раскрытые в беззвучном крике рты других девушек.

Мальфазар усмехнулся, глядя на мое перепуганное лицо.

А затем мир вокруг нас растворился в ревущем вихре огня и теней. Последнее, что я почувствовала, — это удушающий запах серы и ощущение бесконечного падения в бездну.

Глава 2: Осмотр

Падение было бесконечным, а затем оборвалось. Сознание покинуло меня, унося в черную, беззвучную пустоту.

Когда я очнулась, первым ощущением была мягкость. Невероятная, утопающая мягкость подо мной и тяжелая, бархатная гладкость на мне. Я лежала на чем-то, что не было похоже ни на жесткую храмовую лавку, ни на холодный каменный пол. Веки были свинцовыми, но я заставила себя их поднять.

Надо мной был потолок. Темный, почти черный, из полированного камня, в котором, словно звезды в ночном небе, мерцали крошечные серебряные искорки. Я медленно повернула голову.

Комната была огромной, тонущей в полумраке. Стены были из того же черного камня, но увешаны тяжелыми гобеленами темно-бордового цвета, на которых были вытканы странные, тревожащие узоры. Воздух был теплым, неподвижным и пах чем-то густым и сладковатым, как заморские специи и увядающие цветы. Единственным источником света служил высокий камин, в котором лениво плясало неестественно-зеленое пламя, отбрасывая на предметы причудливые, живые тени.

Я лежала на кровати. Огромной кровати с резным изголовием из черного дерева, похожим на сплетенных в объятиях змей. Простыни подо мной были из иссиня-черного шелка, прохладного и скользкого на ощупь, а укрывало меня тяжелое меховое покрывало, мягкое и теплое.

Где я? Это и есть Преисподняя? Место вечных мук не выглядело так, как описывали жрицы. Здесь не было ни криков грешников, ни запаха горящей плоти. Только тишина. Гнетущая, давящая, абсолютная тишина.

Я села на кровати, откинув меховое покрывало. Моя грубая белая роба была на мне, но казалась совершенно чужеродной в этой мрачной роскоши. Сердце снова забилось в горле частым, испуганным стуком. Я одна. Совершенно одна в чужом, незнакомом мире.

Что он сделал с остальными? Что он сделает со мной? Мысль об алтаре и ритуальном ноже обожгла холодом. Возможно, это лишь преддверие. Место, где жертву готовят к закланию.

Я сползла с кровати. Ноги утонули в высоком, мягком ворсе ковра, черного, как сама бездна. Я сделала несколько неуверенных шагов к центру комнаты, осматриваясь. Кроме кровати, здесь был лишь массивный стол, несколько кресел, обитых темной кожей, и огромный, вделанный в стену шкаф. Окон не было. Выход был только один — тяжелая двустворчатая дверь из черного металла.

Я подбежала к ней и толкнула. Она не поддалась. Я потянула на себя — безрезультатно. Заперто. Конечно, заперто. Я — пленница. Добыча.

Осознание этого обрушилось на меня с новой силой. Паника начала ледяными пальцами сжимать мои легкие. Я заметалась по комнате, как зверь в клетке, снова и снова дергая неподатливую дверь, ощупывая гладкие каменные стены в поисках тайного прохода. Ничего. Я в ловушке.

Внезапно в полной тишине раздался щелчок. Громкий, металлический. Я замерла, обернувшись на дверь. С тихим, зловещим скрипом одна из ее створок начала медленно открываться внутрь.

На пороге стоял он. Мальфазар.

Он сменил свою ритуальную броню на что-то более простое, но не менее властное. Черная шелковая рубашка была расстегнута на груди, открывая вид на гладкую, бледную кожу и рельефные мышцы. Обтягивающие черные штаны были заправлены в те же высокие сапоги. Он небрежно прислонился к дверному косяку, скрестив руки на груди, и смотрел на меня. Его золотые глаза горели в полумраке, а на губах играла ленивая, хищная усмешка.

— Уже пыталась сбежать? — его низкий, бархатный голос окутал меня, заставляя кожу покрыться мурашками. — Наивно. Отсюда нет выхода, дитя. Кроме того, что укажу я.

Я отступила на шаг, потом еще на один, пока не уперлась спиной в холодную каменную стену камина. Дыхание застряло в горле. Он казался еще больше и опаснее, чем в храме. Он заполнил собой все пространство, и сама комната, казалось, сжалась под его присутствием.

Он медленно вошел внутрь, и дверь за ним с глухим стуком закрылась сама собой. Снова щелкнул замок.

— Жрецы сказали, что ты — совершенство, — продолжил он, неторопливо двигаясь ко мне. Каждый его шаг был шагом хищника, загоняющего жертву в угол. — Самая чистая из всех, кого они растили за последний век. Но я не доверяю словам. Я должен убедиться в твоей совершенной чистоте сам.

Он остановился передо мной, так близко, что я могла ощутить исходящий от него жар и пряный, дурманящий запах его тела. Я съежилась, вжимаясь в стену, и опустила голову, не смея смотреть в его горящие глаза.

— Разденься.

Слово прозвучало как удар хлыста. Тихое, властное, не терпящее возражений. Я застыла, не веря своим ушам. Раздеться? Перед ним? Стыд и ужас обожгли меня, заставив кровь прилить к щекам.

— Нет… — прошептала я. Это было первое слово неповиновения за всю мою жизнь. Оно вырвалось само собой, на выдохе.

Он тихо рассмеялся. Глухой, рокочущий звук, от которого у меня внутри все похолодело.

— Нет? — переспросил он с издевательской интонацией. Он протянул руку и кончиками длинных пальцев коснулся ткани на моем плече. Я вздрогнула, как от прикосновения раскаленного железа. — Ты, кажется, не поняла своего положения, дитя. Ты — вещь. Моя вещь. И у вещей нет права говорить «нет».

Я крепче сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Слезы стыда и бессилия защипали глаза.

— Я не разденусь, — прошептала я упрямо, сама не понимая, откуда во мне эта дерзость.

Его пальцы сомкнулись на вороте моей робы. Я почувствовала, как он сжал ткань. Мгновение я думала, что он просто разорвет ее, но он медлил.

— Ты можешь сделать это сама, покорно, — его голос стал еще тише, превратившись в опасный, гипнотический шепот у самого моего уха. — Или это сделаю я. Грубо. И поверь, тебе это не понравится. Выбирай.

Он ждал. Тишина в комнате давила, звенела в ушах. Я знала, что у меня нет выбора. Мое жалкое сопротивление было смешным. Дрожащими, непослушными пальцами я потянулась к простому узлу, стягивающему робу на талии. Узел не поддавался. Пальцы онемели от страха и не слушались.

Раздался нетерпеливый вздох.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Слишком долго.

Резкое движение. Треск рвущейся ткани. Моя роба, разорванная надвое от ворота до самого подола, упала к моим ногам двумя бесполезными белыми тряпками.

Я осталась стоять перед ним совершенно нагая.

Инстинктивно я попыталась прикрыться руками, но он перехватил мои запястья одной своей рукой, легко, словно я была ребенком, и завел их мне за спину, прижав меня к стене. Я была полностью беззащитна, выставлена на его обозрение.

Горячая волна унижения накрыла меня с головой. Я зажмурилась, не в силах вынести его взгляд, который, я чувствовала, медленно и жадно обходит все мое тело. От макушки до кончиков пальцев.

— Хм… — раздался задумчивый голос. — Действительно, хрупкая. Кожа безупречна. Ни единого шрама. Они хорошо поработали.

Его свободная рука коснулась моей шеи. Его пальцы были прохладными, но там, где они касались, моя кожа вспыхивала огнем. Он медленно провел ими вниз, по ложбинке между ключицами, очертил мои маленькие, напряженные от страха груди. Я вздрогнула, когда его ноготь легонько царапнул затвердевший сосок.

— Чувствительная, — пробормотал он скорее для себя, чем для меня.

Его рука скользнула ниже, по моим ребрам, по впалому животу. Я перестала дышать. Каждое его прикосновение было пыткой, от которой по телу разбегались странные, щекочущие искры.

— Повернись, — приказал он.

Я не пошевелилась. Тогда он сам развернул меня, прижав лицом к холодным камням камина. Руки он по-прежнему держал у меня за спиной. Теперь его взгляд изучал мою спину, мои ягодицы. Я чувствовала его взгляд так же ясно, как прикосновение. Он был тяжелым, материальным.

Его пальцы прошлись вдоль моего позвоночника, от шеи до самого копчика. Я сжалась, когда он опустил руку ниже и властно смял одну из моих ягодиц.

— Упругая. Сильная. Выносливая. Это хорошо.

Он развернул меня обратно лицом к себе. Слезы уже текли по моим щекам, но я не издавала ни звука. Я кусала губы, чтобы не закричать от стыда и ужаса.

Он опустился на одно колено передо мной. Теперь его глаза были на уровне моего живота. Я задрожала всем телом. Что… что он собирается делать?

Его взгляд опустился ниже. К тому месту, о котором жрицы никогда не говорили. К самому стыдному, сокровенному месту, которое я и сама боялась касаться.

— Разведи ноги, — приказал он.

Я отчаянно замотала головой, сжимая бедра так сильно, что мышцы свело судорогой.

В его золотых глазах вспыхнули опасные огоньки. Он не стал повторять приказ. Вместо этого его руки легли на мои бедра с внутренней стороны, и он с непреодолимой силой развел их в стороны. Мое жалкое сопротивление было сломлено в одно мгновение.

Я стояла перед ним, расставленная, униженная, полностью открытая его взгляду.

И тогда он коснулся меня. Там.

Его пальцы, прохладные и сухие, осторожно прошлись по нежным складкам моей плоти. От неожиданности я резко выдохнула. Это было так… странно. Не больно. Но до ужаса неправильно. Никто никогда не касался меня там.

Я почувствовала, как мое тело отреагировало прежде, чем разум успел что-то понять. Внизу живота вспыхнул крошечный, непонятный огонек тепла.

Он, должно быть, это заметил. На его губах снова появилась усмешка.

Его пальцы стали настойчивее. Он раздвинул складки кожи, обнажая то, что было скрыто внутри. Я тихо ахнула, когда его палец скользнул по влажной, чувствительной плоти. Что это? Откуда эта влага?

— Какая же ты чистая… — прошептал он, и его горячее дыхание коснулось кожи на моем животе. — И такая мокрая.

Он надавил чуть сильнее, и его палец нашел маленький, твердый бугорок, спрятанный в самом верху. Когда он коснулся его, мое тело пронзила острая, сладкая судорога. Я вскрикнула, и мои бедра непроизвольно дернулись вперед, навстречу его руке.

Он тут же отстранился, но продолжал смотреть на меня снизу вверх.

— Отзывчивая, — произнес он с ноткой удовлетворенного удивления в голосе. — Очень отзывчивая.

Он поднялся на ноги, отпустив мои запястья. Я тут же обхватила себя руками, пытаясь хоть как-то прикрыться, и сползла по стене на пол, дрожа всем телом. Он смотрел на меня сверху вниз, и в его взгляде больше не было скуки. Там был голод.

— Осмотр окончен, — объявил он. — Ты действительно чиста. Пока что.

Он развернулся и пошел к двери.

Я сидела на холодном полу, нагая, униженная и совершенно разбитая. Но сквозь стыд и страх я ощущала что-то еще. Странный, пульсирующий жар между ног, которого я никогда прежде не знала. Неприятный и в то же время… волнующий.

Дверь за ним закрылась, оставив меня одну в тишине, наедине с этим новым, пугающим ощущением в моем собственном теле.

Глава 3: Очищение

Я не знаю, сколько я просидела на холодном полу, сжавшись в комок. Время в этом месте, казалось, остановилось, застыло в густом, как патока, полумраке. Мое тело до сих пор горело в тех местах, где он меня касался. Унижение было настолько всепоглощающим, что превратилось в тупой, ноющий фон, а на его место пришел ледяной, парализующий страх.

Страх был не перед быстрой смертью на алтаре. О, нет. Теперь я понимала, что жрицы ошибались. Или лгали. Моя участь была иной. Он не собирался меня убивать. Он собирался меня… использовать. И та странная, постыдная пульсация, что до сих пор отдавалась глубоко внутри меня, была тому доказательством. Мое собственное тело предало меня, откликнувшись на прикосновения монстра.

Дверь снова открылась без стука, вырвав меня из оцепенения. Я вздрогнула и отползла глубже в тень камина.

На пороге стояли две женщины. Они не были похожи на людей. Их кожа была бледной, почти серой, а глаза — полностью черными, без белков и зрачков, как два осколка обсидиана. Длинные, прямые волосы цвета воронова крыла спускались до самых пят. Они были одеты в одинаковые облегающие платья из темной кожи, не скрывающие их неестественно стройных, хищных фигур. Они двигались с беззвучной, змеиной грацией.

Они вошли и молча остановились посреди комнаты, их черные глаза уставились на меня. В них не было ни сочувствия, ни злобы. Ничего. Лишь холодная, деловитая пустота.

— Лорд приказал подготовить тебя, — произнесла одна из них. Ее голос был ровным и лишенным интонаций, словно шелест сухих листьев.

Они подошли ко мне. Я забилась в угол, пытаясь закрыться руками, но это было бесполезно. Каждая из них взяла меня за руку и с легкостью, которой я не ожидала от таких тонких созданий, подняла на ноги. Их хватка была стальной. Сопротивление было бессмысленно.

Меня повели из спальни через ту самую дверь, которая была для меня заперта. Мы прошли по длинному, темному коридору, освещенному такими же зелеными светильниками. Стены были из гладкого черного камня, и казалось, они впитывают звук наших шагов. В конце коридора была еще одна дверь, резная и массивная. Одна из демониц толкнула ее, и мы вошли внутрь.

Это была купальня. Огромная, как храмовый зал, и вся отделанная черным, отполированным до зеркального блеска мрамором. Из центра пола поднимался пар, густой и влажный. Там, в углублении, находился бассейн, высеченный прямо в камне. Вода в нем была темной, почти черной, и от нее исходил странный аромат — смесь серы, горьких трав и каких-то приторно-сладких цветов.

— Снимай, — приказала вторая демоница, кивнув на остатки моей робы, которые я до сих пор сжимала в руке, как последнее напоминание о прошлой жизни.

Я покачала головой, прижимая тряпки к груди.

Она раздраженно цокнула языком. Не говоря ни слова, она шагнула вперед и просто вырвала ткань из моих рук, отбросив ее в сторону. Снова нагая. Снова выставленная напоказ.

Меня грубо подтолкнули к бассейну и заставили спуститься по скользким каменным ступеням в горячую, обжигающую воду. Я вскрикнула, когда она коснулась моей кожи, но меня безжалостно погрузили по самую шею. Вода была настолько горячей, что на мгновение перехватило дыхание.

Демоницы спустились следом. Одна из них взяла в руки жесткую мочалку из какого-то колючего волокна, а другая — кусок черного, как смола, мыла.

— Не двигайся, — прошипела та, что с мочалкой. — Господин приказал отмыть с тебя всю человеческую грязь.

И она принялась тереть.

Это было не омовение. Это было соскабливание. Жесткие волокна драли мою кожу, оставляя на ней красные полосы. Она терла безжалостно, с силой, не обращая внимания на мои тихие стоны. Каждый сантиметр моего тела подвергся этой экзекуции: спина, живот, ноги, руки. Она заставила меня поднять руки, чтобы вычистить подмышки, раздвинуть пальцы на ногах. Я чувствовала себя не человеком, а животным, которое готовят к жертвоприношению.

— Не сжимайся, — прорычала вторая, когда я попыталась инстинктивно свести колени. — Здесь тоже.

Ее рука, облаченная в грубую рукавицу, властно раздвинула мои бедра. Я зажмурилась, чувствуя, как она терла самые нежные, самые уязвимые места моего тела. Она была дотошной, проникая пальцами между складками кожи, вычищая все следы моего стыда и страха.

— Зачем… — прохрипела я, когда уже не могла терпеть унижение. — Зачем все это?

Та, что мыла меня, остановилась на мгновение и посмотрела на меня своими бездонными черными глазами.

— Твое тело больше не твое, — сказала она бесстрастно. — Оно — сосуд. Сосуд для удовольствия Господина. И он должен быть безупречен.

Сосуд… Это слово ударило меня, как пощечина. Не жертва, не рабыня, а просто вещь. Предмет.

Когда они наконец закончили, моя кожа горела и саднела, словно с меня содрали верхний слой. Меня вытащили из воды и поставили на холодный мраморный пол. Но испытания не закончились.

В центре зала стояла высокая кушетка, покрытая черной кожей. Меня подвели к ней и жестом приказали лечь.

— Что… что теперь? — прошептала я, чувствуя, как новый приступ ужаса сковывает внутренности.

— Господин любит гладкость, — ответила одна из них, доставая из ниши в стене глиняную чашу с темной, густой, липкой массой. Она пахла жженым сахаром и чем-то еще, металлическим. — Абсолютную гладкость. Везде. Тебе придется потерпеть.

Я увидела, что она собирается делать, и запаниковала. Я попыталась вскочить, но вторая демоница с силой нажала мне на плечи, пригвоздив к кушетке.

— Нет! Пожалуйста, не надо! — закричала я, извиваясь.

— Женщина должна уметь терпеть боль, — прошипела она мне в ухо. — Особенно та, что будет лежать в постели Лорда Мальфазара. А теперь лежи смирно!

Теплая, липкая масса легла на мою кожу в самом низу живота. Демоница ловко размазала ее деревянной лопаткой, покрывая все то место, которое недавно исследовал ее хозяин. На мгновение от тепла стало даже приятно. А потом…

Она приложила полоску плотной ткани, разгладила ее. Я затаила дыхание.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Резкий, безжалостный рывок.

Мой крик разорвал тишину купальни, безумный, полный боли и отчаяния. Он ударился о мраморные стены и вернулся ко мне оглушительным эхом. Казалось, с меня заживо содрали кожу. Острая, огненная боль пронзила все тело, заставив выгнуться дугой. В глазах потемнело.

— Я же сказала, потерпеть, — равнодушно бросила моя мучительница, пока я хватала ртом воздух. — Это только начало.

Она снова нанесла липкую массу, теперь уже ниже, на самые чувствительные складки плоти.

— Нет, прошу… — хныкала я, слезы текли по вискам, смешиваясь с мокрыми волосами.

— Раздвинь ноги шире! — рявкнула вторая. — Или мне их сломать?

Я подчинилась, дрожа всем телом. Унижение было еще сильнее боли. Они заставляли меня саму принимать участие в этой пытке, открываться для нее.

Еще один рывок. Еще один крик, который перешел в сдавленный хрип. Боль была невыносимой, огненной, разрывающей. Они продолжали, полоска за полоской, сдирая с меня последние остатки человеческого достоинства вместе с волосами. Каждая клеточка моего тела кричала. Я кусала губы до крови, чтобы не потерять сознание.

Когда экзекуция наконец закончилась, вся нижняя часть моего тела была одной сплошной раной. Кожа горела нестерпимым огнем, она была красной, опухшей и невероятно чувствительной. Я лежала без сил, всхлипывая, опустошенная и сломленная.

Одна из демониц взяла флакон с прохладной маслянистой жидкостью и щедро полила мою истерзанную плоть. Масло приятно холодило, немного успокаивая пожар, но от этого кожа стала еще более чувствительной. Я чувствовала каждое дуновение воздуха, каждое движение ткани простыни где-то далеко.

— Теперь ты готова, — произнесла одна из них, осматривая свою работу с видом удовлетворенного мастера. — Теперь Господину будет приятно прикасаться к тебе.

Меня снова подняли на ноги и повели обратно в спальню. Ноги подгибались, и я едва не падала. В комнате на кровати лежала одежда. Если это можно было так назвать.

Это было платье из тончайшего черного шелка, почти невесомого, как паутина. Оно было настолько прозрачным, что не скрывало практически ничего. Оно не предназначалось для тепла или скромности. Оно предназначалось для того, чтобы выставлять напоказ. Чтобы демонстрировать товар.

— Надень, — приказала демоница. — И жди. Он позовет тебя, когда будет готов.

Они вышли, оставив меня одну. Я дрожащими руками взяла это постыдное платье. Ткань была прохладной и гладкой. Я натянула его через голову. Оно облепило мое тело, как вторая кожа. Сквозь тонкую ткань просвечивали мои груди, темные соски, ложбинка на животе и то место между ног, которое теперь было совершенно голым, беззащитным и горело огнем.

Я подошла к темной, отполированной стене и посмотрела на свое смутное отражение. Из темноты на меня смотрело испуганное, заплаканное существо с распухшими губами и дикими глазами. Нагое, даже будучи одетым. Сломленное. Готовое.

Сосуд.

И этот сосуд ждал своего хозяина.

Глава 4: Первое задание

Время тянулось, как застывающая смола. Каждый удар моего сердца отдавался в висках гулким, паническим набатом. Я сидела на краю огромной кровати, не смея пошевелиться, чувствуя на своей горящей коже холодное прикосновение тонкого шелка. Это платье было хуже, чем нагота. Оно было обещанием. Демонстрацией. Оно кричало о том, для чего я теперь предназначена.

Я ждала. Ждала его.

Когда дверь отворилась, я вздрогнула так сильно, что едва не вскрикнула. Но на пороге стояла не одна из бездушных демониц.

Стоял он. Мальфазар.

Он не сказал ни слова. Просто кивнул, приказывая мне встать и следовать за ним. Я подчинилась, как марионетка, чьи нити дергают невидимые пальцы страха. Мои босые ноги утопали в черном ворсе ковра, пока я шла за его широкой, могучей спиной.

Мы прошли по тем же коридорам, но на этот раз свернули в другое крыло. Здесь было еще темнее, еще тише. Воздух казался гуще, пропитанный его личным запахом — смесью озона, раскаленного металла и чего-то пьяняще-пряного. Наконец он остановился перед огромными, двустворчатыми дверями из черного дерева, испещренными резьбой в виде терновых ветвей и кричащих лиц. Двери распахнулись перед ним сами собой, без единого звука.

Это были его покои.

Комната была колоссальных размеров, настоящий тронный зал, погруженный в интимный полумрак. Зеленое пламя в камине было больше и яростнее, отбрасывая на стены и потолок длинные, извивающиеся тени. В центре этого пространства, на возвышении из черного мрамора, стояла кровать.

Она была не просто кроватью. Она была алтарем. Ложем для жертвоприношений. Огромная, размером с поле битвы, застеленная шкурами невиданных черных зверей и усыпанная подушками из темно-красного бархата.

Он, не оборачиваясь, прошел к ней. И я увидела, что он уже был полуобнажен. На нем остались только свободные черные штаны, низко сидящие на бедрах. Его спина была произведением искусства и кошмара — широкая, покрытая гладкой, бледной кожей, под которой перекатывались рельефные узлы мышц. Вдоль позвоночника шли ряды старых, бледных шрамов, а у основания шеи виднелся сложный узор татуировки, похожей на застывшую тень.

Он лениво опустился на кровать, оперевшись спиной на гору подушек. И повернулся ко мне.

— Иди сюда, — его голос был тихим, но он заполнил собой все огромное пространство, проникнув мне под кожу.

Я замерла, не в силах сдвинуться с места. Мой взгляд был прикован к нему. К его мощной груди, широким плечам, к хищной усмешке на чувственных губах. А потом мой взгляд скользнул ниже. И мир остановился.

Я увидела то, что было у него между ног.

Это не было частью тела. Это было оружие. Монстр. Из темного основания упругой плоти поднималась башня. Длинная, толстая, вся перевитая вздувшимися венами, что пульсировали в такт какому-то невидимому сердцу. Она была темно-багрового, почти фиолетового цвета, а венчал ее гладкий, блестящий набалдашник, с которого медленно, как яд, стекала капля прозрачной влаги. Это пугающее орудие не покоилось расслабленно. Оно торчало вверх, полное агрессивной, живой силы. Угрожающее. Невозможное.

Жрицы ничего не говорили об этом. Ни слова. Как… как такая громадина может поместиться внутри женщины? Она же просто разорвет ее на части. Дикий, первобытный ужас, сильнее всего, что я испытывала до сих пор, сковал мое тело. Это было неправильно. Это было чудовищно.

— Ты смотришь так, будто увидела призрака, — усмехнулся он, заметив выражение моего лица. Он лениво провел рукой по своему напряженному стволу, отчего тот дернулся. Я испуганно пискнула. — Это всего лишь плоть. И скоро ты узнаешь ее очень близко.

Он похлопал по шкурам рядом с собой.

— Ко мне.

Ноги, ватные и непослушные, сами понесли меня вперед. Каждый шаг был пыткой. Я подошла к кровати и остановилась, опустив голову и глядя на свои дрожащие пальцы ног.

— Сегодня ты пройдешь первое причастие, — его голос был обманчиво-спокойным, но в нем звенела сталь. Он использовал святое слово, слово из наших ритуалов, и от этого оно прозвучало еще грязнее, еще кощунственнее. — Ты примешь в себя мою силу. Мою сущность. На колени.

Приказ был абсолютен. Я медленно, как во сне, опустилась на колени на мягкий мех у края кровати. Теперь его пах был прямо на уровне моего лица. Запах его тела стал невыносимо сильным, густым, мускусным, забивая ноздри и отключая мысли.

В следующую секунду его рука железной хваткой вцепилась в мои волосы у самого затылка. Он резко дернул мою голову на себя, заставив запрокинуть ее. Я вскрикнула от боли и страха.

— Я сказал, причастие, — прорычал он мне в лицо, его золотые глаза горели адским огнем. — А теперь открой свой рот.

Я затрясла головой, слезы хлынули из глаз. Нет. Нет. Только не это. Это грязно. Это невозможно.

Его хватка на моих волосах усилилась до боли, заставляя кожу на голове гореть.

— Открой. Рот.

Его воля была сильнее моей. Сильнее моего страха, моего отвращения. Дрожа, я приоткрыла губы.

Этого было достаточно.

Он не стал ждать. Не стал уговаривать. Он просто двинул бедрами вперед. Горячая, твердая и влажная головка его члена ткнулась в мои сжатые зубы. Я инстинктивно попыталась отстраниться, но его рука держала меня намертво. Он с силой надавил, и его огромный набалдашник проскользнул между моими зубами, болезненно растягивая губы.

Я подавилась. Рвотный спазм сотряс мое тело, но я не могла ничего сделать. Он был внутри. Он заполнил собой все. Я не могла дышать. Я не могла думать. Был только он — твердый, горячий, пульсирующий, с чужим, солоноватым вкусом на моем языке.

— Глубже, — прохрипел он, и его рука на моем затылке надавила, заставляя мою голову опуститься еще ниже.

Я замычала, захлебываясь. Мои губы растянулись до боли. Щеки горели. Он начал двигаться. Медленно, но властно. Вперед и назад. Его член терся о мой язык, нёбо, скользил вглубь моего горла. Каждый его толчок вызывал новый приступ тошноты. Я чувствовала, как вздувшиеся вены на его стволе царапают нежную плоть внутри моего рта.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он жестко трахал мой рот.

Он не давал мне ни секунды передышки. Его рука полностью контролировала меня, задавая ритм, определяя глубину. Мои слезы текли по щекам, капая на его бедра. Я была просто отверстием, которое он использовал для своего удовольствия. Безликим, безвольным.

Но потом, сквозь боль, унижение и отвращение, я начала замечать другое.

Его дыхание. Оно стало тяжелым, рваным. Я слышала, как он стонет. Низкие, гортанные стоны, полные первобытного наслаждения. Его тело напряглось, мышцы на животе и груди вздулись каменными плитами. Я чувствовала, как его монстр у меня во рту набухает еще сильнее, становится тверже, горячее.

И тогда произошло нечто странное. В самом низу моего живота, там, где раньше был только ледяной страх, зародилось тепло. Слабое, едва заметное, но оно было там. Я доставляла ему удовольствие. Я, маленькая, ничтожная пленница, заставляла этого могущественного, ужасающего демона стонать и терять контроль. Эта мысль была извращенной, неправильной, но она несла в себе крупицу пьянящей власти. Единственной власти, которая у меня была.

Его движения стали резче, быстрее. Он больше не исследовал. Он брал. Он трахал мой рот безжалостно, с голодной, животной яростью. Моя челюсть горела от боли, казалось, суставы вот-вот выскочат из пазов. Слезы текли уже не от страха, а от чистой физической боли, смешанной с унижением.

— Да… — выдохнул он, когда головка его члена с силой ударилась о заднюю стенку моего горла, вызывая новый спазм. — Вот так. Принимай.

Его рука, сжимавшая мои волосы, теперь задавала темп. Он двигал моей головой вверх и вниз по своему стволу, используя меня, как безвольную куклу. Я больше не пыталась сопротивляться. Я не могла. Мое тело было сломлено, а воля — растоптана. Влажные, шлепающие звуки, отвратительные и громкие, эхом разносились по огромной спальне, смешиваясь с его рычащими стонами. Он не просто использовал мой рот, он вторгался в меня, колонизировал, выжигая изнутри остатки моей прежней сути.

Мой разум отключился. Исчезли мысли о храме, о жрицах, о моей прошлой жизни. Существовала только эта реальность: боль в челюсти, нехватка воздуха, его твердая, горячая плоть, заполняющая меня, и его тяжелое, животное дыхание над моей головой. Странное, извращенное тепло внизу моего живота разгоралось все сильнее, превращаясь в пульсирующий узел. Стыд и возбуждение сплелись в один тугой, удушающий клубок. Я ненавидела его. Я ненавидела себя за то, что мое тело откликалось на это насилие.

Я почувствовала, как изменился ритм его движений. Он стал прерывистым, почти судорожным. Основание его члена, прижатое к моим губам, запульсировало мощно и часто. Его тело напряглось, как тетива лука, готовая вот-вот лопнуть. Он весь превратился в один стальной, дрожащий мускул. Его хватка на моих волосах стала такой сильной, что я подумала — он вырвет их с корнем.

— Сейчас… — прошипел он сквозь стиснутые зубы.

Его бедра замерли, с силой вжавшись в мое лицо. Он издал глубокий, рваный стон, который, казалось, шел из самых недр его демонической души.

И затем — извержение.

Мощный, горячий поток ударил вглубь моего горла, заставив меня захлебнуться и судорожно закашляться. Это не было похоже ни на что, что я могла себе представить. Не жидкость, а густая, обжигающая лава. Ее было так много. Она хлынула в меня, заполняя рот, обволакивая язык, стекая в горло. Она была густой, с резким, соленым, металлическим вкусом, который был абсолютно чужеродным и до тошноты интимным.

Что это? Что он делает? Он… испражняется в меня? Отравляет?

Первобытный инстинкт закричал во мне. Выплюнуть. Немедленно избавиться от этой грязи, от этой мерзости, что обожгла мое горло. Я попыталась дернуться назад, отстраниться, но его рука, все еще державшая мои волосы, превратилась в стальной капкан. Он не дал мне сдвинуться ни на миллиметр. Его член все еще был у меня во рту, обмякший, но огромный, не давая мне закрыть рот или сплюнуть.

Я захлебывалась. Густая жидкость заполнила все, и я чувствовала, как она начинает стекать по подбородку.

— Глотай.

Приказ был тихим, почти шепотом, но в нем была вся тяжесть Преисподней. Это был не совет и не просьба. Это был закон.

Я отчаянно замотала головой, насколько позволяла его хватка. Нет. Все что угодно, только не это. Не принимать в себя его… его грязь.

Его пальцы сжались сильнее, вырывая у меня болезненный стон. Он наклонился так низко, что я почувствовала его горячее, пахнущее мускусом дыхание на своей щеке. Его золотые глаза смотрели прямо в мои, и в них не было ничего, кроме ледяного, безжалостного приказа.

— Ты проглотишь каждую каплю, — прошипел он. — Ты примешь мое семя в себя. Это и есть причастие. Ты станешь частью меня. Глотай.

Семя. Так вот как это называется. Не грязь, не яд. Семя. Слово было странным, незнакомым, но сути это не меняло. Это было его. Это было внутри меня. И я должна была это принять.

Он чуть ослабил хватку, позволяя мне сделать судорожное глотательное движение. Мое горло сжалось в спазме, отказываясь подчиняться. Но его воля была сильнее моих инстинктов. Я зажмурилась, и под его неумолимым взглядом, под давлением его пальцев, заставила себя проглотить.

Первый глоток был пыткой. Густая, теплая субстанция скользнула по моему обожженному горлу, оставляя за собой горько-соленый след. Я почувствовала, как она опустилась в мой желудок — чужеродная, оскверняющая. Мое тело содрогнулось от отвращения.

— Еще, — скомандовал он.

Я сделала еще один глоток. И еще. Пока мой рот не опустел. Пока последняя капля его семени не оказалась внутри меня. Я осквернена. Окончательно и бесповоротно.

Только тогда он отпустил меня.

Он вытащил свой член из моего рта с влажным, унизительным звуком. Я рухнула на мягкие шкуры, сотрясаясь от беззвучных рыданий и приступов кашля. Я жадно хватала ртом воздух, который казался чистым и сладким после удушья. Мое лицо было мокрым от слез и слюны. Густая капля его семени стекла по моему подбородку и упала на черный шелк платья, оставив бледное, постыдное пятно.

Он откинулся на подушки, наблюдая за мной сверху вниз. Его дыхание почти выровнялось. На его бледной коже блестели капли пота. Его монстр, теперь уменьшившийся в размерах и потерявший свою яростную твердость, покоился на его бедре, влажный от моей слюны. Даже в таком состоянии он выглядел пугающе большим.

Я сидела на коленях у его ног, как побитая собака. Мой рот горел, язык онемел, а горло саднило. Но хуже всего был вкус. Вкус его власти, его наслаждения, его сути. Он остался на моем языке, в моем горле, в моем желудке. Я никогда не смогу от него отмыться.

Он лениво вытер руку о черную шкуру рядом с собой.

— Неплохо для первого раза, — произнес он холодно, в его голосе не было и тени тепла или сочувствия. Только холодная оценка. — Но в следующий раз ты не будешь давиться. Ты будешь принимать меня с готовностью. Ты будешь умолять об этом.

Он смотрел на меня еще мгновение, его золотые глаза оценивали мое сломленное состояние. Казалось, вид моего унижения доставлял ему не меньшее удовольствие, чем сам акт.

Затем он потерял ко мне всякий интерес. Он отвернулся и посмотрел на зеленое пламя в камине, словно меня больше не было в комнате. Словно я была всего лишь инструментом, который он использовал и отложил в сторону.

Я осталась на коленях на полу его спальни. Брошенная. Опустошенная. Оскверненная. Причастие свершилось. Я приняла его в себя. И теперь я чувствовала, как его семя лежит тяжелым, теплым грузом в моем желудке. Он был внутри меня. Он победил. Это было только начало, и я с ужасом понимала, что худшее еще впереди.

Глава 5: Награда

Глава 5: Награда

Я осталась на коленях, как изваяние из застывшего ужаса. Тишина в его покоях была оглушительной, нарушаемая лишь моими собственными сдавленными всхлипами и гулким стуком крови в ушах. Мое тело было сломлено, мой дух — растоптан. Я была вещью, которую использовали и выбросили. Пустым сосудом, оскверненным его семенем. Я ждала, что он прикажет мне уйти, спрятаться обратно в своей клетке до тех пор, пока ему снова не понадобится мой рот или мое унижение.

Но он не двигался. Я чувствовала его взгляд на своем затылке, тяжелый и обжигающий. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он нарушил тишину.

— Ты хорошо послужила, — его голос был низким и ровным, но в нем проскальзывали нотки ленивого, кошачьего удовлетворения. — За хорошую службу полагается награда.

Награда.

Это слово прозвучало как угроза, как предвестие новой, еще более изощренной пытки. Какая награда может быть в аду? Что еще он мог сделать со мной, чего еще не сделал? Мое воображение, бедное и ограниченное стенами храма, не могло нарисовать ничего, кроме ножей, огня и боли. Я сжалась, ожидая удара.

Вместо этого я почувствовала, как его рука снова вцепилась в мои волосы. Но на этот раз не было резкой боли. Он просто потянул меня на себя, заставляя подняться с колен. Я споткнулась, и он, не дав мне упасть, подхватил меня и одним мощным движением бросил на кровать.

Я упала на спину, утонув в мягких, пахнущих мускусом и зверем шкурах. Перед глазами на миг потемнело. Когда зрение вернулось, он нависал надо мной, уперевшись руками по обе стороны от моей головы. Его огромное тело полностью закрывало свет от камина, погружая меня в свою тень. Его золотые глаза горели во тьме, как у хищника, разглядывающего пойманную добычу перед тем, как разорвать ее на части.

— Награда, — повторил он, словно пробуя слово на вкус. Уголок его губ дернулся в жестокой усмешке.

Он опустил взгляд на мое платье — тонкую черную паутину, испачканную его семенем. Он протянул руку и зацепил пальцем вырез у моей шеи. Я затаила дыхание.

Раздался резкий треск рвущейся ткани.

Одним движением он разорвал шелк от горла до самого подола. Платье, последнее, что прикрывало мой стыд, распалось на две бесполезные половины, обнажая все, что было под ним. Моя бледная кожа, все еще горящая от унижения, резко контрастировала с темным мехом подо мной.

Я лежала перед ним, как на жертвенном алтаре. Полностью нагая. Полностью в его власти.

Он не стал касаться меня сразу. Он просто смотрел. Его взгляд был медленным, тяжелым, почти осязаемым. Он скользил по моему телу, как физическое прикосновение. По моим напряженным грудям с затвердевшими от страха и холода сосками. По моим ребрам, проступающим под кожей. По впалому животу, где внутри все еще лежала его теплая, тяжелая сущность. Его взгляд задержался на том месте между моих ног, которое было истерзано демоницами, лишено всякой защиты, красное и опухшее.

— Так гораздо лучше, — пророкотал он. — Ничто не должно скрывать мою собственность.

Он опустился ниже, и я почувствовала, как его прохладные пальцы коснулись моего подбородка, стирая липкий след его семени. Я вздрогнула от отвращения. Затем он медленно повел рукой вниз, по моей шее, по ключицам, очерчивая мои груди, но не касаясь сосков, дразня, растягивая пытку. Я видела, как они напряглись еще сильнее, предательски откликаясь на его близость.

Его рука скользнула по моему животу, и он с силой надавил пальцами чуть ниже пупка. Я тихо ахнула, ощутив, как его семя внутри меня будто отозвалось на это давление. Он улыбнулся, заметив мою реакцию.

— Ты чувствуешь меня внутри себя? — прошептал он, его голос был полон ядовитой сладости. — Это только начало. Я заполню тебя собой всю.

Я зажмурилась, не в силах выносить его взгляд, его слова. Я просто хотела, чтобы все это закончилось.

Но он только начинал. Он сполз ниже по кровати. Я почувствовала, как его руки легли на мои колени.

— Раздвинь ноги, — приказал он.

Это был тот же приказ, что и раньше. Но теперь я знала, что сопротивление бесполезно. Оно лишь продлит агонию и, возможно, разозлит его. Дрожа всем телом, я медленно, неохотно подчинилась, разводя бедра. Это было самое унизительное движение в моей жизни. Я сама открывала себя для него, для его следующего надругательства.

Он опустился еще ниже, и теперь его лицо было прямо между моих разведенных ног. Я распахнула глаза от ужаса. Что он собирается делать? Съесть меня? Разорвать? Жрицы говорили о демонах, которые пожирают плоть грешников.

Я увидела, как его темные волосы коснулись внутренней стороны моих бедер. Я почувствовала его горячее дыхание на своей истерзанной, сверхчувствительной коже. Я попыталась сжаться, свести ноги, но его руки, как стальные тиски, легли на мои бедра и с силой развели их еще шире, пригвоздив к постели. Я была полностью раскрыта перед ним, уязвима, как никогда в жизни.

И тогда я почувствовала это.

Горячее. Мокрое. Шокирующее.

Его язык.

Он провел им по мне. Длинный, медленный, влажный мазок, от самого низа до того самого бугорка, прикосновение к которому уже заставило меня содрогнуться во время «осмотра». Мое тело выгнулось дугой, с губ сорвался сдавленный вскрик. Это ощущение было настолько неожиданным, настолько чуждым, что мой разум просто отказался его обрабатывать.

Это было отвратительно. Это было грязно. Это было самое постыдное, что можно было себе представить. Но в то же время…

По моему телу, от самого низа живота, пробежала волна обжигающего электричества.

— Ммм, какая ты сочная, — пророкотал он, его голос был приглушен моей собственной плотью. — Сладкая и соленая одновременно. Вкус страха.

Он набросился на меня, как голодное животное. Его язык был наглым, сильным, умелым. Он исследовал каждый миллиметр, каждую складку. Он дразнил, лизал, всасывал. Я чувствовала, как его губы прижимаются к моей плоти, как легкая щетина на его подбородке царапает нежную кожу моих бедер.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я извивалась под ним, пытаясь вырваться, но его хватка была железной. Мои тихие стоны протеста начали смешиваться с другими звуками. Звуками, которые я не могла контролировать. Глубокие, гортанные вздохи. Мои пальцы впились в меховые шкуры, ногти скребли по ним в бессильной агонии, которая стремительно превращалась во что-то иное.

Узел жара внизу моего живота, зародившийся во время осмотра, теперь разгорался в настоящий пожар. Он пожирал меня изнутри. Волны удовольствия, острого, запретного, постыдного, начали расходиться по всему телу. Они поднимались по ногам, заставляя их дрожать, разливались по животу, заставляя мышцы судорожно сжиматься, доходили до груди, отчего соски горели и ныли так, словно их касался раскаленный уголь.

— Нет… пожалуйста… прекрати… — шептала я, но слова звучали неубедительно даже для меня самой. Я не знала, чего прошу — остановить пытку или остановить это невыносимое, сводящее с ума удовольствие.

Он не слушал. Он нашел тот самый чувствительный узелок плоти и сосредоточил на нем все свое внимание. Его язык кружил вокруг него, терзал, посасывал. Каждое его движение было точным, выверенным, направленным на то, чтобы сломать меня.

И он меня сломал.

Я перестала бороться. Мое тело сдалось. Я больше не пыталась свести ноги, наоборот, я чувствовала, как мои бедра сами подаются навстречу его рту, в немом, отчаянном поиске чего-то, чего я не могла назвать. Я больше не кусала губы, чтобы сдержать стоны. Они вырывались из моей груди — громкие, жалобные, полные животной похоти, которую я в себе и не подозревала.

Мир сузился до одной точки. До ощущений между моих ног. Все остальное исчезло: страх, стыд, боль, прошлое. Было только это. Невыносимо острое, нарастающее напряжение. Казалось, во мне натягивали струну, все туже и туже, и она вот-вот лопнет, разорвав меня на части.

Я чувствовала, что приближаюсь к какому-то краю, к пропасти. И мне было страшно. Удовольствие было настолько сильным, что стало похоже на боль. Я не выдержу. Мое слабое человеческое тело не сможет этого пережить. Оно просто взорвется.

— Слишком… много… — прохрипела я, уже почти ничего не соображая. Слезы текли по моим вискам, но это были не слезы унижения. Это были слезы переизбытка чувств.

Он лишь сильнее набросился на меня, словно почувствовал, что я на грани. Он издал низкий, довольный рык, и в следующую секунду мир раскололся на миллион ослепительно-белых осколков.

Мое тело пронзила такая мощная судорога, что спина выгнулась дугой, отрывая меня от кровати. Крик, который вырвался из моего горла, не был человеческим. Это был дикий, первобытный вопль существа, познавшего одновременно рай и ад. Волна чистого, незамутненного, ослепляющего удовольствия накрыла меня, смывая все. Я видела вспышки света за закрытыми веками. Мои мышцы сжимались и разжимались в неконтролируемом спазме. Мне казалось, что я умираю. Что моя душа отлетает от тела, не в силах вынести этот экстаз.

Сознание начало меркнуть. Темнота подступала к краям зрения. Последнее, что я почувствовала, — это как он поднял голову, и его губы, мокрые от меня, нашли мои в грубом, собственническом поцелуе, забирая мой крик и мой последний вздох.

А потом все поглотила тьма.

Когда я пришла в себя, я все еще лежала на кровати, дрожа, как в лихорадке. Он сидел рядом, наблюдая за мной со странным, задумчивым выражением на лице. Я была полностью разбита, опустошена. Между ног было влажно и ныло сладкой болью.

Я медленно осознавала, что произошло.

Мое тело. Мой презренный, жертвенный сосуд, который я всю жизнь училась игнорировать и готовить к смерти… Оно было способно на это. На это сокрушительное, всепоглощающее чувство, которое было сильнее страха, сильнее боли, сильнее воли.

Это и была его награда.

Он не просто осквернил меня. Он показал мне новый вид рабства. Он открыл во мне бездну, о которой я и не подозревала. Бездну похоти, которую теперь мог заполнить только он. Он дал мне познать абсолютное удовольствие, чтобы навсегда привязать меня к себе. И это было страшнее любого ножа, любого алтаря. Потому что теперь часть меня, самая темная, самая животная часть, будет жаждать его снова.

Глава 6: Ритуал

Глава 6: Ритуал

Я лежала в руинах самой себя. Мое тело, оскверненное и сломленное, было свидетельством его власти. Волна удовольствия, обрушившаяся на меня, оставила после себя лишь опустошение и липкий, холодный стыд. Я не знала, сколько прошло времени — минуты или часы. Я просто лежала на смятых шкурах, нагая, уставившись в мерцающий серебряными искрами потолок, и пыталась осознать, во что я превратилась.

Я больше не была Элиной, чистой девой из храма. Та Элина умерла в тот момент, когда он заставил ее познать грязь и экстаз. Теперь я была лишь телом. Сосудом. Игрушкой. И самое страшное — часть этого сосуда, самая потаенная его часть, теперь ныла сладкой, тупой болью, которая была отголоском невыносимого наслаждения.

Дверь в покои снова открылась. Я не вздрогнула. Я уже ничего не боялась, потому что худшее, как мне казалось, уже случилось. Он уничтожил меня, не убивая.

Мальфазар вошел в комнату. Он снова был одет в свои черные штаны и сапоги, его обнаженный торс в свете зеленого пламени казался высеченным из бледного мрамора. Он не посмотрел на меня. Его золотые глаза были холодны и сосредоточены, словно он готовился к чему-то важному.

— Время пришло, — произнес он, и эти слова упали в тишину, как камни в бездонный колодец.

Мое сердце пропустило удар, а затем заколотилось с бешеной силой. Время. Пришло. Для чего? Для настоящего ритуала? Для смерти, которая должна была стать моим предназначением с самого рождения? Странно, но эта мысль принесла с собой не только ужас, но и тень облегчения. Смерть была концом. Финалом. Она была избавлением от этого нового, извращенного существования.

— Встань, — приказал он.

Я подчинилась. Ноги дрожали и подгибались, но я заставила себя встать перед ним. Нагая, слабая, жалкая. Он окинул меня быстрым, безразличным взглядом, словно оценивая инструмент перед работой.

— Иди за мной.

Он развернулся и пошел к выходу. Я поплелась следом, как овца на бойню. Мы шли по бесконечным коридорам его цитадели. Здесь не было окон, не было признаков жизни. Только холодный черный камень, от которого веяло вечностью и смертью, и редкие светильники с зеленым огнем, отбрасывающие наши тени на стены. Моя тень была маленькой и съежившейся. Его — огромной, искаженной, с рогами, которые, казалось, царапали потолок.

Наконец он остановился перед аркой, которая вела в абсолютную тьму. Он шагнул в нее без колебаний. Я замерла на пороге, не в силах заставить себя войти в эту черноту. Он обернулся, и его светящиеся золотые глаза вспыхнули в темноте.

— Не заставляй меня возвращаться за тобой, — прошипел он.

Я сделала глубокий вдох и шагнула в бездну.

Мы оказались в огромном, круглом зале, похожем на тот, где меня призвали, но гораздо более древнем и зловещем. Высоко вверху купол терялся во мраке. Воздух был ледяным и пах вековой пылью, застывшей кровью и озоном. По всему периметру зала на стенах были вырезаны руны, и они слабо, болезненно пульсировали багровым светом.

А в самом центре, на возвышении из трех ступеней, стоял он. Алтарь.

Огромная, монолитная плита из серого, испещренного венами камня. Он был холодным на вид, и вся его поверхность была покрыта сложной вязью таких же светящихся рун. Я знала это место. Инстинктивно. Душа узнала его. Это было место силы. Место смерти. Место жертвоприношений.

Вот оно. Конец моего пути.

Мальфазар медленно подошел к алтарю и провел по его ледяной поверхности рукой. Руны под его пальцами вспыхнули ярче.

— Подойди, — сказал он, не оборачиваясь.

Я подошла и встала у подножия возвышения. Страх, который, как мне казалось, уже достиг своего предела, обрел новую, острую грань. Я смотрела на алтарь, и мое тело начало бить неконтролируемая дрожь.

— Ложись.

Это был приговор. Я подняла на него глаза. Его лицо было непроницаемым, как маска из камня. В его золотых глазах не было ничего. Ни жалости, ни злости, ни даже похоти. Только холодная, отстраненная целеустремленность.

Я поняла, что все, что было до этого — осмотр, унижение, извращенная «награда» — было лишь прелюдией. Подготовкой жертвы. Сейчас начнется главное.

Странная покорность овладела мной. Я устала бояться. Я устала бороться. Жрицы готовили меня к этому всю жизнь. Принять смерть во имя высшей цели. Цель оказалась ложью, но смерть — вот она, реальная и неизбежная.

Я поднялась по ступеням. Камень обжигал ступни ледяным холодом. Я повернулась и легла на алтарь. Спиной на холодную, твердую, испещренную рунами поверхность. Камень, казалось, вытягивал из меня остатки тепла, остатки жизни. Руны под моей кожей слабо гудели.

Я закрыла глаза, готовая к удару ритуального ножа. Готовая к боли. Готовая к концу.

Прошла минута. Другая. Ничего не происходило. Я слышала лишь его тихое дыхание и гул рун. Не выдержав, я приоткрыла веки.

Он стоял надо мной, смотрел сверху вниз. И на его губах играла та самая жестокая, презрительная усмешка.

— Ты действительно думала, что я собираюсь тебя убивать? — пророкотал он. — Какая наивная, глупая девочка. Твоя смерть мне не нужна. Пока нет. Мне нужно твое тело. Твоя энергия. Твоя… служба.

Он наклонился ниже, уперевшись руками в алтарь по обе стороны от моей головы.

— Это тоже ритуал. Но не ритуал смерти. Это ритуал подчинения. И сейчас я проверю, как ты усвоила мой первый урок. Как твое тело научилось откликаться.

Я смотрела в его горящие глаза, не понимая.

— Здесь, на этом алтаре, ты будешь ублажать меня. Снова, — он опустил взгляд на мой рот. — И я советую тебе очень, очень сильно стараться. Потому что от того, насколько хорошо ты мне послужишь, будет зависеть, сколько еще ты проживешь.

Ужас, который я испытала, был несравним ни с чем. Это было хуже смерти. Смерть была избавлением. А это… это была пытка, в которой мое собственное тело должно было стать моим палачом и моим единственным шансом на спасение.

Он выпрямился и одним движением расстегнул свои штаны. Они соскользнули по его бедрам, и его член, уже полутвердый, вырвался на свободу. Он был темным и угрожающим в багровом свете рун. Он провел по нему рукой, и тот мгновенно налился силой, превратившись в знакомое мне чудовище.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— На колени, — приказал он. — На алтаре.

Я села, дрожа, как в лихорадке, и неуклюже опустилась на колени на ледяном камне. Алтарь был широким, и он стоял у самого края, так что его пах оказался прямо перед моим лицом.

— Ты знаешь, что делать.

Я знала. О, Великие Боги, я знала. И я знала, что должна это сделать. Не просто подчиниться, а

стараться

.

Я медленно наклонилась вперед, и мой разум закричал от отвращения и стыда. Но мое тело… мое проклятое, предавшее меня тело… оно помнило. Оно помнило ту сокрушительную волну наслаждения. И когда запах его возбужденной плоти ударил мне в ноздри, я почувствовала, как внизу моего живота снова вспыхнул тот самый постыдный, горячий узел.

Дрожащими губами я коснулась горячей, влажной головки его члена. Он был соленым на вкус, вкус его семени все еще был на моем языке. Он дернулся от моего прикосновения и издал тихий, одобрительный рык.

Это был мой сигнал.

Я приоткрыла рот и медленно, неумело, приняла его в себя. В этот раз я не боролась с рвотным спазмом. Я заставила себя расслабить горло, вспоминая ощущения, пытаясь повторить их. Я знала, что он следит за каждым моим движением, оценивает.

Он не стал ждать. Его рука легла на мой затылок, но на этот раз не было грубого рывка. Его пальцы просто легли сверху, направляя, властвуя. Он начал двигаться, и я подчинилась его ритму.

Я старалась. О, как же я старалась. Я вспомнила, как он стонал в прошлый раз, и попыталась это воспроизвести. Я осторожно коснулась его ствола языком, провела по вздувшимся венам. Он зашипел сквозь зубы, и его пальцы на моем затылке одобрительно сжались. Это была моя награда. Мой стимул.

Жар внизу живота разгорался все сильнее. Это было неправильно, грязно, невозможно, но я чувствовала, как возбуждаюсь. Здесь, на холодном жертвенном алтаре, с вкусом его плоти во рту, мое тело предавало меня снова, но на этот раз предательство было слаще. Я чувствовала, как между моих ног становится влажно, как кровь приливает к тому самому чувствительному узелку, который он терзал своим языком. Каждое его движение бедрами отзывалось во мне глубоким, тянущим пульсом.

Он ускорил темп. Его рука на моем затылке стала жестче, настойчивее. Он больше не направлял, он снова брал, трахал мой рот с той же первобытной яростью, что и в первый раз. Но теперь все было иначе. Сквозь боль в растянутой челюсти, сквозь унижение я чувствовала, как волны чистого, животного возбуждения поднимаются из глубины моего существа. Я была его шлюхой. Его жертвой. Его инструментом наслаждения. И эта роль, эта полная отдача своей воли и своего тела, пьянила и развращала.

— Да… вот так… — рычал он, его голос был низким и хриплым. Он начал двигать бедрами быстрее, сильнее, вколачиваясь в мое горло до самого основания.

Я больше не думала о смерти. Я не думала ни о чем. Мой мир сжался до этого ледяного алтаря, до пульсирующей твердости в моем рту и до огненного змея, что сворачивался в тугие кольца в самом низу моего живота. Я больше не просто имитировала старание. Я

хотела

этого. Я хотела доставить ему удовольствие, хотела услышать его стоны, хотела почувствовать его силу, обрушивающуюся на меня. Я отчаянно двигала головой в такт его толчкам, мой рот стал мокрым и податливым. Я даже начала тихо, бессознательно стонать, и эти звуки, смешанные с влажными шлепками, казались мне самым непристойным, что когда-либо слышали эти древние стены.

И он почувствовал это. Почувствовал мою перемену, мою постыдную отзывчивость.

— Хочешь этого, — это был не вопрос, а утверждение. Он издал низкий, гортанный смешок. — Моя чистая светлая жертва хочет быть грязной и темной. Ты хочешь, чтобы я использовал тебя. Признай это.

Я не могла говорить, но мое тело говорило за меня. Оно извивалось на холодном камне, мои бедра непроизвольно сжимались и разжимались, а между ног стало так мокро, что я чувствовала, как влага стекает по коже, смешиваясь с холодным потом. Напряжение нарастало, становилось невыносимым, острым, как лезвие ножа. Оно поднималось все выше, затапливая меня, лишая воздуха. Это было похоже на тот экстаз, что я испытала на кровати, но в тысячу раз сильнее, грязнее, запретнее. Потому что на этот раз он даже не касался меня там. Я кончала от одного лишь унижения, от его власти, от его члена в моем рту.

— Пожалуйста… — сорвалось с моих губ, обхватывающих его плоть. Я не знала, о чем молю, но я молила.

— Скоро, — прорычал он, и я почувствовала, как его мышцы напряглись. Он был близко.

Но я была ближе.

Огненный змей внутри меня развернулся. Мир взорвался. Я не закричала — я не могла. Крик застрял в моем горле, перекрытый его членом, и превратился в глухой, судорожный хрип. Мое тело пронзила серия жестоких, глубоких конвульсий. Спина выгнулась так сильно, что я оторвалась от алтаря, опираясь лишь на колени и голову, которую он держал в своей власти. Волны слепящего, белого удовольствия прокатились по мне, одна за другой, каждая сильнее предыдущей. Мои внутренние мышцы сжались в отчаянном, бессознательном спазме. Я ничего не видела, не слышала, не чувствовала, кроме этой сокрушительной, уничтожающей волны экстаза, рожденного из абсолютного подчинения.

Мой оргазм, мои судороги вокруг его члена, стали для него последней каплей.

Он взревел. Не просто застонал — взревел, как дикий зверь, и этот звук, полный первобытной ярости и наслаждения, ударился о купол зала. Он вцепился в мои волосы обеими руками и замер, вбившись в мое горло до предела.

И его семя хлынуло в меня.

Поток был еще мощнее, еще обильнее, чем в первый раз. Горячий, густой, он бил в меня с силой, заставляя давиться и захлебываться, пока мое собственное тело все еще содрогалось в афтершоках оргазма. Я глотала, инстинктивно, судорожно, не в силах сопротивляться, принимая в себя его сущность, пока он заполнял меня до краев.

Наконец он обмяк, тяжело дыша, и медленно вытащил свой член из моего рта.

Я рухнула на алтарь, как сломанная кукла. Мое тело было безвольным, оно отказывалось подчиняться. Я лежала на ледяном камне, нагая, покрытая потом, слезами и его семенем, которое стекало по моему подбородку. Я дрожала так сильно, что, казалось, мои кости стучат друг о друга.

Я выжила. Но цена этого выживания была страшнее смерти.

Он стоял надо мной, его огромная тень падала на мое распростертое тело. Его дыхание постепенно приходило в норму. Он посмотрел на меня, лежащую в луже собственного унижения и экстаза, и на его губах появилась удовлетворенная, собственническая улыбка.

Он наклонился и провел тыльной стороной ладони по моей мокрой щеке. Его прикосновение было нежным, но в этой нежности было больше угрозы, чем в любой жестокости.

— Добро пожаловать в твою новую веру, дитя.

Глава 7. Ритуал не закончен

Я лежала на холодном камне, разбитая и пустая. Агония моего второго за всю жизнь оргазма медленно отступала, оставляя за собой лишь дрожь в конечностях и глубокую, ноющую боль в душе. Алтарь подо мной все еще слабо гудел, а багровые руны, вспыхнувшие в момент моего падения, теперь медленно затухали, возвращаясь к своему тусклому, зловещему мерцанию. Воздух в зале был тяжелым, пропитанным запахом озона, моего пота и его едкого, соленого семени, вкус которого все еще стоял у меня на языке.

Он не дал мне времени прийти в себя. Не дал ни секунды, чтобы оплакать новую часть моей души, которую он только что выжег дотла. Я все еще лежала на спине, с закрытыми глазами, когда его рука грубо схватила меня за плечо.

— Это не все, — его голос был глухим, полным неутоленного голода. Казалось, мой экстаз не насытил его, а лишь разжег аппетит. — Ритуал требует полного подчинения. Полного единения. Перевернись.

Приказ был тихим, но в нем была тяжесть монолитной плиты, на которой я лежала. Мое тело отказывалось слушаться. Каждый мускул кричал от усталости и унижения. Но его воля была абсолютна. Я медленно, с усилием, повернулась на живот, ощущая, как ледяной, шершавый камень царапает мою грудь и живот. Затем, повинуясь давлению его руки между моих лопаток, я неуклюже поднялась на дрожащие руки и колени.

Я стояла на четвереньках. На жертвенном алтаре. Словно животное, ожидающее заклания.

Эта поза была в тысячу раз унизительнее, чем все, что было до этого. Она лишала меня остатков человеческого облика, выставляя напоказ самую беззащитную, самую стыдную часть моего тела. Я чувствовала себя полностью открытой, преданной.

— Вот так, — пророкотал он с удовлетворением. Его рука легла мне на затылок и с силой надавила вниз, прижимая мое лицо к алтарю. Щека и лоб впечатались в ледяной, пахнущий пылью и кровью камень. Теперь я не видела ничего, кроме серых узоров и тускло светящихся рун прямо перед глазами. Мой мир сузился до этого клочка камня и звуков его приближения.

Я услышала, как он отошел на шаг, услышала тихий скрежет — он что-то достал из ниши, скрытой в самом алтаре. Затем он вернулся. Его руки легли на мои бедра и властно раздвинули их шире, заставляя меня прогнуться в пояснице еще сильнее. Мои ягодицы торчали вверх, беззащитные, выставленные на его обозрение в багровом свете рун.

Я зажмурилась, кусая губу до крови. Я ждала боли. Ждала вторжения.

Вместо этого я почувствовала… жидкость.

Холодную, густую, она полилась мне прямо в ложбинку между ягодиц. Я вздрогнула от неожиданности, издав сдавленный писк. Жидкость была вязкой, как масло, и от нее исходил странный, тяжелый аромат — смесь мирры, железа и чего-то еще, древнего и терпкого. Ритуальное масло. Оно медленно стекало вниз, к тому самому месту, которое, как я знала из обрывков разговоров жриц, было самым грязным и запретным.

— Чтобы принять мою тьму, ты должна быть открыта, — прошептал он мне в ухо, его горячее дыхание опалило кожу. — Чтобы я мог причастить тебя полностью, ты должна быть готова.

Я почувствовала, как его пальцы, скользкие от масла, коснулись сжатого колечка мышц моего ануса. Я напряглась всем телом, инстинктивно пытаясь сжаться, закрыться от этого нового, немыслимого посягательства. Это место не было предназначено для… для этого. Это было неправильно на самом фундаментальном уровне.

— Не сжимайся, — прорычал он. — Ты примешь меня. Везде.

И он надавил.

Один палец. Острый, разрывающий укол боли заставил меня вскрикнуть, но крик утонул в камне алтаря. Он медленно, безжалостно проталкивал палец внутрь, раздвигая мышцы, которые никогда не знали ничего, кроме сжатия. Это была пытка. Казалось, меня рвут на части изнутри.

— Я буду входить в тебя со всех сторон, — продолжал он свой извращенный монолог, медленно вращая пальцем внутри меня, растягивая, заставляя привыкать. — Я наполню тебя собой. Своей силой. Своей тьмой. Пока в тебе не останется ничего от твоей прошлой чистоты. Пока ты вся не станешь моей.

Он добавил второй палец. Я заскулила, извиваясь под ним, но его тело прижимало меня к алтарю, не давая сдвинуться. Боль была острой, горящей. Но сквозь эту боль, сквозь унижение и отвращение, я снова почувствовала его. Тот самый постыдный, предательский жар, вспыхивающий внизу живота. Мое тело, развращенное его предыдущими ласками, откликалось даже на эту пытку. Я чувствовала, как между моих ног снова становится влажно, как мышцы начинают мелко подрагивать в предвкушении, которое мой разум отказывался признавать.

— Да… — выдохнул он, почувствовав, как мое тело начинает предательски расслабляться, уступать ему. — Ты уже хочешь этого. Твой сосуд жаждет быть наполненным.

Он вытащил пальцы, оставив после себя ощущение пустоты. На мгновение я подумала, что он сжалился. Но это была лишь передышка перед казнью.

Я почувствовала, как твердая, горячая головка его члена уперлась в смазанное маслом отверстие. Он был огромным. Невозможным. Гораздо больше, чем его пальцы. Я запаниковала, снова пытаясь сжаться, отползти.

— Не двигаться!

Он схватил меня за бедра, фиксируя в одном положении. А затем начал входить.

Медленно. Сантиметр за сантиметром. Я закричала, но мой крик снова был поглощен камнем. Боль была такой, словно меня пронзили раскаленным колом. Она была всепоглощающей, ослепляющей. Я думала, что просто разорвусь. Слезы хлынули из глаз, смешиваясь с пылью на алтаре.

Он вошел лишь на треть и остановился, давая моему телу привыкнуть к его размеру, давая боли утихнуть и превратиться в тупое, горящее ощущение распятия.

— Ты примешь меня всего, — прохрипел он, его дыхание было тяжелым от сдерживаемого возбуждения.

И он толкнулся. Глубоко. Одним мощным, разрывающим движением.

Мой мир взорвался болью. Я потеряла голос, из горла вырвался лишь беззвучный хрип. Он был во мне. Полностью. Я чувствовала, как он заполняет меня до предела, растягивает до разрыва. Боль была настолько сильной, что почти перешла в какое-то иное качество. Она стала центром моей вселенной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он начал двигаться.

Первые толчки были агонией. Каждый дюйм его движения разрывал меня изнутри. Но потом… потом что-то изменилось. Боль начала отступать, притупляться, и на ее место пришло другое чувство. Глубокое, животное, запретное. Ощущение наполненности. Ощущение полного, абсолютного подчинения. Он был во мне, в самом потаенном, самом унизительном месте, и он владел им. Он владел мной.

Его ритм стал быстрее, жестче. Он безжалостно вколачивался в мое тело с животной яростью. Алтарь дрожал от силы его толчков. И жар в моем животе превратился в бушующий пожар. Постыдное желание, которое я чувствовала раньше, теперь было всепоглощающим. Я хотела этого. Я хотела этой боли, этого унижения, этого ощущения, что меня используют, как безвольную вещь.

Мои бедра начали сами двигаться ему навстречу. Мои стоны из болезненных превратились в похотливые, жалобные хныканья. Я кончала. Снова. Но этот оргазм был другим. Он был темнее, глубже, рожденный из самой бездны боли и подчинения.

Он пришел, когда руны на алтаре под моим лицом вспыхнули ослепительным, кроваво-красным светом. Они горели так ярко, что я видела их даже сквозь закрытые веки. Все мое тело выгнулось в последней, отчаянной конвульсии. Волна экстаза, острая, как осколок стекла, пронзила меня, вырывая из горла долгий, дрожащий стон.

В тот же миг я почувствовала, как он напрягся. Он взревел, и его горячее семя хлынуло в меня, обжигая изнутри, наполняя меня своей тьмой.

Он извергался в меня целую вечность, а потом обмяк и медленно вышел, оставив после себя лишь пустоту, боль и липкую грязь.

Я рухнула на алтарь, без сил даже пошевелиться. Я лежала в луже ритуального масла и своей собственной влаги, опустошенная до самого дна. Руны медленно гасли.

Он стоял надо мной, тяжело дыша. Я чувствовала его удовлетворение. Оно висело в воздухе, как дым.

— Видишь? — прошептал он. — Твое тело уже не лжет. Оно жаждет своего господина. Жаждет своего причастия.

Он наклонился и снова прижал меня лицом к камню, его голос был тихим, ядовитым шепотом у самого моего уха.

— Скоро ты будешь сама просить меня об этом. Ты будешь лежать здесь и умолять, чтобы я снова наполнил тебя своей тьмой. Будешь молить меня повторить это причастие.

Он выпрямился и ушел, оставив меня одну в затухающем свете рун. Я лежала на холодном алтаре, и по моим щекам текли слезы. Но я плакала не от боли и не от унижения.

Я плакала, потому что боялась. Боялась до смерти, что он прав.

Глава 8: Причастие Плотью

Я лежала на холодном камне, разбитая и пустая. Алтарь подо мной снова слабо гудел, и багровые руны медленно затухали, возвращаясь к своему тусклому, зловещему мерцанию.

Он не дал мне времени прийти в себя. Не дал ни секунды, чтобы оплакать новую часть моей души, которую он только что выжег дотла. Я все еще стояла на коленях, прижатая лицом к камню, когда его рука грубо схватила меня за плечо.

— Это не все, — его голос был глухим. — Ритуал требует полного единения. Перевернись.

Приказ был тихим, но в нем была тяжесть монолитной плиты, на которой я лежала. Мое тело отказывалось слушаться. Каждый мускул кричал от усталости и унижения. Но его воля была абсолютна. Я медленно, с усилием, цепляясь за шершавый камень, повернулась на спину. Ледяная поверхность обожгла кожу, заставив содрогнуться. Я лежала перед ним, раскинувшись, как открытая рана, уязвимая и сломленная.

Он навис надо мной, его огромная тень поглотила тусклый свет рун. Его золотые глаза горели неутолимым пламенем, в их глубине плясали отблески первобытной, жестокой похоти. Он смотрел не на мое лицо. Его взгляд был прикован к тому месту между моих ног, которое он еще не тронул.

— Теперь, — пророкотал он, и его голос заставил завибрировать сам камень подо мной, — я возьму то, что было обещано мне с твоего рождения. Твою невинность. Тонкую, хрупкую печать, которую твои жрицы так бережно хранили для меня. Это будет решающим актом. Когда я прорву ее и заполню тебя своим семенем, ритуал будет завершен. Ты станешь моей. Ты станешь частью моей силы, а я — твоим единственным богом.

Я смотрела на него, и ледяной ужас, который, как мне казалось, я уже познала во всей его полноте, обрел новую, еще более острую грань. Это была последняя черта. Последний бастион моей прежней сущности. И он собирался разрушить его с наслаждением.

Он схватил меня за лодыжки и одним сильным, безжалостным движением притянул к самому краю алтаря. Мои ягодицы свесились с холодной плиты, я упиралась в нее лишь поясницей и лопатками. Затем его огромные руки легли на внутреннюю сторону моих бедер, и он начал разводить их. Он не просто раздвигал их — он растягивал меня, раскрывал, как книгу, пока мышцы не натянулись до боли, до предела. Я была распята перед ним, открыта так широко, как только позволяло мое тело, предлагая ему самую сокровенную, самую уязвимую часть себя.

Я зажмурилась, ожидая неминуемого вторжения, острой, разрывающей боли.

Но он медлил.

— Но перед этим, — прошептал он, его горячее дыхание коснулось кожи на моем животе, заставив ее покрыться мурашками, — я хочу увидеть зрелище. Я хочу увидеть, как ты сама готовишь алтарь для жертвоприношения.

Я распахнула глаза, не веря своим ушам.

— Прикоснись к себе, — приказал он. Его голос был тихим, как змеиный шепот, но в нем звенел раскаленный металл. — Я хочу видеть твои руки на твоем теле. Я хочу видеть, как ты ласкаешь себя для меня. Покажи мне, как сильно ты меня хочешь.

— Нет… — сорвалось с моих губ. Это был бессмысленный, рефлекторный протест утопающего.

— Да, — отрезал он. Его лицо приблизилось к моему, золотые глаза превратились в два пылающих солнца. — Ты будешь делать то, что я говорю. А теперь. Начинай.

Его воля была непробиваемой стеной, о которую разбивались мои жалкие остатки сопротивления. Дрожащей, непослушной рукой я медленно потянулась к своей груди. Пальцы были чужими, ледяными. Я коснулась соска, который уже затвердел от страха и холода. Под моим собственным прикосновением по телу прошла судорога. Это было неправильно. Невыносимо стыдно.

— Хорошо, — выдохнул он, его взгляд был тяжелым, жадным. — Твое тело не лжет. Оно откликается. Оно ждет. Теперь другую.

Я подчинилась, лаская вторую грудь. Мои собственные прикосновения казались мне грязными, извращенными. Я видела, как его зрачки расширяются, как он сглатывает, наблюдая за моими движениями. Вид моего унижения возбуждал его, питал его тьму.

— А теперь ниже, — прошипел он. — Туда. Где ты уже мокрая для меня. Я хочу видеть твои пальцы в твоей собственной влаге. Я хочу видеть, как ты ублажаешь себя, зная, что я собираюсь тебя взять. Покажи мне, как твоя чистота сама ждет, когда ее поглотит моя тьма.

Слезы бессилия и стыда покатились по моим вискам, смешиваясь с пылью на камне. Но я знала, что у меня нет выбора. Моя рука медленно, словно во сне, поползла вниз по животу. Воздух в зале казался густым, наэлектризованным. Я чувствовала его взгляд на каждом сантиметре своей кожи.

Мои пальцы коснулись влажных, истерзанных лепестков моей плоти. Я была не просто мокрой. Из меня текло. Тело, уже развращенное его предыдущими ласками, предало меня окончательно. Оно было готово. Оно ждало.

Я заставила себя коснуться того самого маленького, твердого узелка, который он открыл для меня. Клитора.

От моего собственного прикосновения меня пронзило разрядом тока. Я вскрикнула, и бедра непроизвольно дернулись вперед.

— Да! — его голос был хриплым, рваным ревом. — Вот так! Не останавливайся! Ласкай себя! Сильнее! Я хочу слышать тебя! Я хочу видеть, как ты кончаешь от собственного прикосновения!

И я подчинилась. Я больше не думала. Я просто делала. Мои пальцы начали двигаться быстрее, отчаяннее. Я ласкала себя под его горящим, пожирающим взглядом. Унижение было абсолютным. Но оно смешивалось с чем-то еще. С волнами нарастающего, неконтролируемого возбуждения. Узел внизу живота, который он завязал во мне, теперь разгорался с неистовой силой. Каждое движение моих пальцев было одновременно и пыткой, и запретным наслаждением. Я слышала собственные стоны, жалобные, рваные, они эхом отдавались в огромном зале, смешиваясь с его тяжелым, животным дыханием.

Мир сузился до двух вещей: его горящих золотых глаз и огненного шара, который разрастался внутри меня, угрожая взорваться. Я чувствовала, как приближается волна. Она была огромной, сокрушительной. Я извивалась на алтаре, бедра двигались в такт моим собственным пальцам, тело отчаянно искало разрядки. Я была на самом краю, на пике, в одном шаге от падения в бездну.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Сейчас… — прохрипела я, уже ничего не соображая.

В тот самый миг, когда первая судорога оргазма пронзила мое тело, когда мой крик уже был готов сорваться с губ, он нанес удар.

Он не стал входить медленно. Он не стал готовить меня. Он просто взял меня.

Одним мощным, первобытным толчком он ворвался внутрь.

Острая, режущая боль пронзила меня насквозь, когда моя девственная плева с треском разорвалась под его напором. Крик экстаза смешался с криком агонии, превратившись в нечеловеческий, разорванный вопль. Я ощутила, как по моим бедрам потекла горячая струйка крови, смешиваясь с влагой моего собственного возбуждения. Но боль мгновенно утонула в волне моего все еще продолжающегося оргазма и в ошеломляющем ощущении его внутри меня. Он был огромным, горячим, он заполнил меня до предела, растягивая, властвуя.

И он не остановился. Он не дал мне ни секунды передышки.

Боль от разорванной плоти была ослепляющей, белой вспышкой, но она тут же утонула в цунами моего собственного, все еще не утихшего оргазма. Чувства смешались в немыслимый, сводящий с ума коктейль. Сладкие судороги наслаждения переплетались с рвущей, горячей агонией. Крик застрял в горле, превратившись в долгий, дрожащий хрип. Я чувствовала, как горячая кровь смешивается с моей влагой, стекая на холодный камень алтаря — жертва, принесенная этой ночью.

Он начал двигаться. Сначала медленно, глубоко, словно впечатывая себя в меня, заставляя мое разорванное тело привыкнуть к его чудовищному размеру. Каждый его толчок был новой волной боли, которая проходила от самого низа живота до кончиков волос. Но мое тело, уже предавшее меня, оскверненное собственным удовольствием, реагировало на эту пытку извращенно. Боль была настолько сильной, что перешла в иное качество. Она стала центром моей вселенной, и на фоне этой всепоглощающей агонии любое другое ощущение становилось острым, как лезвие. Нервные окончания, уже истерзанные моим собственным оргазмом, вспыхивали от каждого его движения. Боль и наслаждение перестали быть противоположностями; они слились в одно, превратились в единую, темную, пульсирующую стихию, которая пожирала меня изнутри.

— Да… — прорычал он мне в ухо, его голос был низким, полным первобытного, жестокого торжества. — Почувствуй меня. Почувствуй, как я наполняю тебя своей тьмой. Это твое истинное предназначение. Ты сосуд.

Он ускорил темп. Его движения стали жесткими, яростными, животными. Он больше не исследовал — он брал. Он вбивался в меня с силой, от которой алтарь под моей спиной, казалось, дрожал. Звук шлепающей плоти, влажный и непристойный, эхом разносился по огромному залу, смешиваясь с моими рваными, плачущими стонами и его гортанным, рычащим дыханием.

И тогда руны на алтаре ответили.

Они вспыхнули. Багровый свет, до этого тусклый и зловещий, взорвался ослепительным, кроваво-красным сиянием. Он залил зал, окрасив его черные каменные стены в цвет свежей крови. Тени на стенах заплясали, искажаясь, превращаясь в силуэты кричащих демонов и извивающихся змей. Я видела в этом красном мареве его тело надо мной — бледное, покрытое испариной, мускулы перекатывались под кожей при каждом толчке. Он был похож на древнего, безжалостного бога, совершающего священный и чудовищный акт сотворения.

Свет от рун, казалось, проникал в меня, вливался в мою кровь. Камень под моей спиной стал горячим. Я чувствовала, как энергия алтаря течет через меня, как он использует мое тело не просто для похоти, а как проводник, как фокус для своей темной магии. Моя боль, мое унижение, мое извращенное, рвущееся наружу наслаждение — все это было топливом для ритуала.

Мой разум отключился. Исчезли мысли о храме, о жрицах, о моей прошлой жизни. Существовала только эта реальность: красный свет, горячий камень, боль, превратившаяся в экстаз, и его огромный, пульсирующий член, который безжалостно колонизировал мое тело, выжигая изнутри остатки моей прежней сути. Я перестала бороться. Я перестала даже думать о борьбе. Мое тело сдалось полностью. Мои ноги, все еще удерживаемые им в неестественно широкой позиции, обвили его бедра, притягивая его ближе, требуя большего. Мои стоны больше не были жалобными — они стали глубокими, гортанными, полными животной, ненасытной похоти. Я хотела, чтобы он двигался быстрее, глубже, жестче. Я хотела, чтобы он разорвал меня на части, уничтожил, лишь бы этот невыносимый, сводящий с ума шторм внутри меня наконец нашел свою разрядку.

Он почувствовал мою перемену. Почувствовал мою полную, безоговорочную капитуляцию.

— Хочешь этого, — это был не вопрос, а утверждение, выдохнутое мне в губы. Он издал низкий, довольный рык. — Моя чистая светлая жертва превратилась в голодную шлюху. Ты создана для этого. Создана для меня!

Он схватил меня за волосы, запрокинув мою голову, и его толчки стали еще более глубокими, неистовыми, он вбивался в меня, пытаясь достать до души. Напряжение нарастало, становясь невыносимым, острым, как осколок стекла. Я чувствовала приближение новой волны, еще более мощной и разрушительной, чем все, что я когда-либо испытывала. Я была на грани. На грани безумия. На грани смерти и перерождения.

— Пожалуйста… — сорвалось с моих губ. Это была мольба, обращенная не к нему, а к самой стихии, что бушевала внутри.

— Сейчас! — взревел он, и я почувствовала, как все его тело напряглось, как тетива лука.

Он сделал последний, сокрушительный толчок, который, казалось, пронзил меня насквозь и пригвоздил к алтарю.

И мир взорвался.

Крик, вырвавшийся из моего горла, не был человеческим. Это был вопль души, которую одновременно разрывали на части и возносили в огненные небеса. Мое тело выгнулось в жестокой, неконтролируемой конвульсии. Волна чистого, незамутненного, ослепляющего удовольствия, смешанного с болью, накрыла меня, смывая все. Я видела вспышки черного огня за закрытыми веками.

В тот же миг я почувствовала, как он напрягся. Он взревел, и этот звук, полный первобытной ярости и наслаждения, ударился о купол зала и вернулся оглушительным эхом.

И его семя хлынуло в меня.

Горячий, густой поток ударил вглубь моего тела, обжигая, наполняя. Он изливался в меня, пока мое собственное тело все еще содрогалось в агонии экстаза.

Именно в этот момент, на пике, когда наши тела были слиты воедино, когда наши крики слились в один, а наши души коснулись друг друга через завесу плоти, ритуал достиг своей кульминации.

Я увидела это, даже с закрытыми глазами. На его могучей груди, прямо над сердцем, вспыхнул и начал проступать знак. Это не было татуировкой. Это была метка из чистого мрака, из сгустившейся тени. Сложный узор из переплетенных шипов и изогнутых линий, похожий одновременно на терновый венец и на хищный цветок. Он не был нарисован — он был выжжен на его бледной коже изнутри, сама его демоническая сущность проступила наружу, чтобы заклеймить себя.

И в то же самое мгновение я почувствовала это на себе.

Острая, пронзающая боль, не похожая ни на что прежде. Словно клеймо из раскаленного добела железа прижали к моей спине, между лопаток. Я закричала снова, но на этот раз от чистого, обжигающего шока. Боль была невыносимой, огненной, она прожгла кожу, мышцы и, казалось, достигла самого позвоночника, впечатываясь в кость. Я чувствовала, как моя плоть шипит и плавится под невидимым огнем.

Ритуал был завершен.

Все стихло. Руны на алтаре медленно погасли, погрузив зал в почти полную темноту, нарушаемую лишь слабым остаточным свечением метки на его груди. Он рухнул на меня всем своим весом, тяжело дыша, его лицо уткнулось в изгиб моей шеи. Я чувствовала, как его сердце бешено колотится о мое.

Я лежала под ним, полностью раздавленная, опустошенная. Боль в спине медленно превращалась в тупое, пульсирующее жжение. Между ног было липкое, горячее месиво из крови, пота и его семени. Я была пуста. Абсолютно пуста.

Он медленно поднял голову и посмотрел на меня. В его золотых глазах больше не было безумной похоти. Там было что-то новое. Глубокое, темное, собственническое удовлетворение. Он перевел взгляд на свою грудь, на светящийся во тьме знак. Затем он снова посмотрел на меня.

Он медленно, почти лениво, вышел из моего тела. Звук был влажным, окончательным, словно печать была сорвана навсегда.

Он встал с алтаря, и я осталась лежать одна, нагая, в луже собственного унижения. Он посмотрел на меня сверху вниз, на мое сломленное тело, на кровь, что пачкала мои бедра и серый камень. На его губах появилась тень улыбки. Не жестокой, не презрительной. А улыбки творца, созерцающего свое творение.

— Теперь ты моя, — произнес он тихо, и его голос был законом мироздания. — Ритуал завершен.

Глава 9: Клеймо

Тишина, наступившая после, была физической тяжестью. Она давила на барабанные перепонки, смешивалась с гулом крови в ушах и медленно затухающим эхом его последнего, жестокого обещания. Я лежала на алтаре, как выброшенный на берег труп после шторма. Холодный камень больше не казался враждебным; он стал частью меня, продолжением моего собственного остывающего тела. Каждый мускул был пропитан глубокой, рвущей болью, а внутри меня, в самых потаенных глубинах, все еще горело клеймо его вторжения. Я была не просто осквернена. Я была переписана.

Я не знала, сколько прошло времени. Минуты смешались в вязкую, серую вечность. Я не плакала. Слез больше не было. Внутри была лишь выжженная пустыня, где раньше была душа. Я ждала, что он вернется и закончит начатое, вонзит наконец нож в мое бесполезное тело. Но он не возвращался.

Вместо него пришли они.

Две безмолвные тени отделились от мрака зала. Демоницы. Они двигались с той же беззвучной, змеиной грацией, их черные обсидиановые глаза были пусты и безразличны. Они не произнесли ни слова. Просто подошли к алтарю, и каждая взяла меня за руку. Их прикосновения были прохладными и деловитыми, лишенными как жестокости, так и сочувствия. Словно они убирали инструмент после того, как мастер закончил работу.

Меня подняли на ноги. Они едва не подкосились, и я бы рухнула обратно на камень, если бы не их стальная хватка. Между моих ног на алтарь стекла вязкая, отвратительная смесь ритуального масла и его семени. Демоницы даже не взглянули на это. Они просто повели меня прочь, оставив позади холодный, оскверненный алтарь.

Нас снова ждала купальня. Мраморный зал казался еще больше и гулче. Пар от черной воды поднимался к потолку, как души грешников. Меня подвели к краю бассейна. Одна из демониц жестом приказала мне спуститься. Я подчинилась безропотно.

Горячая вода на этот раз не обожгла. Она окутала мое измученное тело, как теплый саван. Боль в истерзанной плоти начала медленно отступать, сменяясь глубокой, ноющей истомой. Демоницы вошли в воду следом. В этот раз у них не было ни жестких мочалок, ни колючих рукавиц. Их руки были голыми.

Они начали меня мыть.

Это не было похоже на предыдущее «очищение». Это было нечто иное. Их длинные, прохладные пальцы скользили по моей коже осторожно, почти бережно. Они смывали с меня липкую грязь, пот и слезы. Одна из них омывала мою спину и плечи, а вторая опустилась на колени в воде передо мной. Я застыла, когда почувствовала, как ее пальцы осторожно коснулись того места между ног, которое все еще горело огнем. Она была дотошной, вымывая его семя из каждой складки, из каждой ранки, оставленной предыдущей экзекуцией.

Унижение было другим. Не острым и рвущим, а тихим и всепроникающим. Их безразличные, методичные прикосновения были хуже любой грубости. Я была просто объектом, грязной вещью, которую нужно было привести в порядок для дальнейшего использования. Но мое предательское тело… оно откликалось даже на это. Теплая вода, нежные, скользящие прикосновения к самым чувствительным местам — все это вызывало слабый, призрачный отголосок того сокрушительного удовольствия. Я сжала зубы, ненавидя себя, ненавидя свое тело, которое так быстро училось находить наслаждение в собственном рабстве.

Затем одна из них взяла мои волосы и начала их мыть, массируя кожу головы. Я откинула голову назад и закрыла глаза. На одно короткое, безумное мгновение я почти позволила себе раствориться в этом ощущении.

Когда они закончили, меня вывели из воды и окутали в огромное полотенце из мягкой темной ткани. В этот раз меня не заставили идти. Одна из них без видимых усилий подняла меня на руки, как ребенка, и понесла обратно по темным коридорам.

В спальне все было по-другому. Остатки разорванного шелкового платья исчезли. На кровати, застеленной свежими иссиня-черными шелками, лежала простая ночная рубашка из мягкого, непрозрачного хлопка темного, как грозовая туча, цвета. Рядом с ней на серебряном подносе стоял кувшин с водой и тарелка с едой — несколько кусков жареного мяса и ломоть темного, душистого хлеба.

Демоницы опустили меня на край кровати, сняли мокрое полотенце и жестом указали на одежду и еду.

— Господин приказал. Ты должна восстановить силы, — произнесла одна из них. Это были первые слова, которые я от них услышала. Ее голос был таким же бесцветным, как и ее взгляд.

Затем они развернулись и ушли, оставив меня одну. Дверь за ними закрылась с тихим щелчком.

Я сидела на кровати, нагая и дрожащая, глядя на еду. Мой желудок свело от голода. Я не ела с тех пор, как покинула храм — целую вечность назад. Я взяла кусок хлеба. Он был теплым и пах травами. Я откусила. И в этот момент меня пронзило осознание.

Это была не доброта. Это была забота хозяина о своей вещи. Он кормил меня не для того, чтобы я не страдала. Он кормил меня, чтобы мое тело было достаточно сильным, чтобы выдержать его снова. Чтобы сосуд не треснул преждевременно. Каждая капля воды, каждый съеденный кусок был еще одной цепью, приковывающей меня к нему. Я ела его хлеб, пила его воду, носила его одежду. Я принадлежала ему целиком и полностью.

Я съела все до последней крошки и выпила всю воду. Животный голод победил. Затем я натянула на себя рубашку. Ткань была мягкой и теплой. Она скрывала мое тело, но я чувствовала его по-новому. Я чувствовала ноющую боль внутри, чувствовала саднящую кожу. Я чувствовала пустоту, которая раньше была моей невинностью.

Я легла на кровать и укрылась тяжелым меховым покрывалом. Я была истощена, но сон не шел. Я лежала в темноте и смотрела на мерцающий потолок. Я снова и снова прокручивала в голове то, что произошло на алтаре. Боль. Унижение. И тот темный, разрывающий экстаз, рожденный из боли.

Его слова эхом звучали в моей голове: «Скоро ты будешь сама просить меня об этом».

Я сжалась в комок, обхватив себя руками. Я буду бороться. Я буду ненавидеть его до последнего вздоха. Я не стану тем чудовищем, в которое он хочет меня превратить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но потом, в полной тишине и одиночестве, я почувствовала это. Глубоко внутри, там, где все еще ныло от его грубости, зародился едва заметный, предательский пульс. Призрачное эхо удовольствия. Слабый, постыдный голод.

Я в ужасе зажала рот рукой, чтобы не закричать.

Он не лгал. Ритуал был закончен. И его семя, которое я приняла в себя, уже пустило свои ядовитые корни в самую мою душу.

Глава 10: Обучение Продолжается

Неделя. Семь циклов тьмы и тусклого света, пробивающегося сквозь невидимые в потолке щели. Семь дней в этой роскошной, бархатной клетке. После ритуала, после того, как он разорвал, заклеймил и пересоздал меня на ледяном алтаре, Мальфазар исчез. Он не приходил. Не звал. Его присутствие ощущалось в самом воздухе этой цитадели, в запахе озона и специй, в давящей тишине коридоров, но его самого я не видела.

Моя жизнь превратилась в странный, размеренный ритуал. Безмолвные демоницы приносили мне еду на серебряных подносах — нежные куски мяса, истекающие соком, сладкие, невиданные фрукты, теплый хлеб, от которого кружилась голова. Они уводили меня в купальни, где омывали мое тело в горячей черной воде, их безразличные пальцы скользили по моей коже, не пропуская ни единого сантиметра. Иногда они вели меня в место, которое называли Подземным Садом. Это был огромный грот, где под светом сотен магических огоньков, парящих под высоким сводом, росли диковинные, хищные цветы и мхи всех оттенков яда и крови. Воздух там был влажным и густым, пахнущим влажной землей и сладким гниением. Я ходила босиком по мягкому черному мху, и тишина этого места была такой же гнетущей, как и везде.

Мое тело заживало. Боль от разорванной плоти утихла, сменившись тупой, глубокой ноющей чувствительностью. Клеймо на спине больше не горело огнем, но я чувствовала его постоянно — чужеродное, вплавленное в мою суть, оно тянуло кожу при каждом движении, напоминая, кому я теперь принадлежу. Физически я восстанавливалась. Меня откармливали, как жертвенного тельца, моя кожа снова стала гладкой, а в теле появилась сила.

Но внутри меня, в выжженной пустыне моей души, происходило нечто гораздо более страшное, чем физическое исцеление. Во мне просыпался голод.

Сначала это было лишь слабое, едва заметное томление. Беспокойство, которое заставляло меня бесцельно бродить по комнате, проводить пальцами по холодному шелку простыней, по резному дереву кровати. Потом оно стало сильнее. Оно превратилось в тянущую, сосущую пустоту в самом низу живота, в том месте, где он властвовал надо мной с такой жестокостью. Я ловила себя на том, что мои мысли снова и снова возвращаются к ритуалу. К его рукам на моем теле, к его рту, к боли, которая разрывала меня на части, и к тому чудовищному, ослепляющему экстазу, который следовал за ней. Мое тело помнило. Оно помнило все. И оно хотело еще.

Я ненавидела себя за это. Я презирала эту слабость, это предательство плоти. Я пыталась молиться Великим Богам, но их имена застревали в горле, казались пустыми и бессмысленными. Моим единственным богом теперь был он, и мое тело жаждало его темного причастия.

Этой ночью голод стал невыносимым. Я лежала в огромной кровати, вслушиваясь в тишину, и чувствовала, как по телу бегут горячие волны. Кожа стала сверхчувствительной, простая ткань ночной рубашки терлась о соски, заставляя их твердеть и ныть. Внизу живота пульсировал тугой, горячий узел желания, требуя разрядки. Я больше не могла бороться. Я больше не хотела.

Скинув с себя покрывало, я села на кровати. Лунный свет от магических светильников за окном заливал комнату призрачным сиянием. Дрожащей, неуверенной рукой я потянулась к себе. Я вспомнила его приказ на алтаре. «Прикоснись к себе». Тогда это была пытка унижением. Сейчас — единственное спасение от этого сводящего с ума зуда.

Мои пальцы скользнули под ткань рубашки, нашли мою грудь. Я сжала сосок, как делал он, чуть провернув его между пальцами. Острый укол удовольствия пронзил меня до самого основания позвоночника. Я тихо застонала. Я ласкала себя, закрыв глаза, и в моем воображении возникали его образы: его горящие золотые глаза, его жестокая усмешка, его огромное, пульсирующее тело. Я вспомнила его урок. «Я хочу видеть, как ты ласкаешь себя для меня».

Моя рука скользнула ниже, по животу, к тому месту, где пульсировал жар. Я была мокрой. Очень мокрой. Стыд на мгновение опалил меня, но тут же утонул в волне чистого, животного вожделения. Мои пальцы погрузились в собственную влагу. Я нашла тот самый твердый, чувствительный узелок, который он открыл для меня своим языком, и начала его ласкать. Сначала нежно, потом все быстрее, отчаяннее. Я извивалась на шелковых простынях, закусив губу, чтобы заглушить стоны, рвущиеся из груди. Мир сузился до этого ощущения, до нарастающего напряжения, которое скручивало все мои внутренности в тугой узел. Воспоминания о его руках, о его члене, о боли и наслаждении смешались в один пьянящий, ядовитый коктейль. Я была на грани. Я хотела этого. Я отчаянно хотела упасть в эту бездну.

И я упала.

Когда первая судорога оргазма пронзила мое тело, я выгнулась дугой, с губ сорвался долгий, дрожащий стон, который я больше не могла сдерживать. Волна чистого, незамутненного экстаза накрыла меня, смывая все — стыд, страх, ненависть. Было только это — ослепляющее, белое пламя наслаждения, которое я зажгла в себе сама.

Когда последняя конвульсия отпустила мое истерзанное тело, я рухнула на подушки, тяжело дыша, вся покрытая испариной. Комната медленно возвращалась в фокус. И именно тогда я его увидела.

Он сидел в глубоком кресле в самом темном углу комнаты, так неподвижно, что я приняла его за часть тени. В одной руке он держал бокал, в котором плескалась темно-красная, почти черная жидкость. Другая рука лениво лежала на подлокотнике. Он не сводил с меня глаз. Его золотые глаза горели во тьме, как два уголька из самой преисподней, и в них плескалось ленивое, хищное любопытство. Он видел. Он видел все. Он смотрел, как я извиваюсь в агонии похоти, как я ласкаю себя, как я кончаю, выстанывая его негласное имя.

Кровь отхлынула от моего лица, а потом бросилась обратно, опаляя щеки огнем абсолютного, испепеляющего стыда. Я застыла, парализованная ужасом и унижением.

Он медленно поднес бокал к губам и сделал глоток, не отрывая от меня взгляда. Затем он поставил бокал на столик рядом с собой. Звук стукнувшего о дерево стекла показался в тишине оглушительным.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты соскучилась по моей тьме? — его голос был низким, бархатным, в нем не было ни злости, ни удивления. Только глубокое, издевательское удовлетворение. — Готова попросить меня?

Я пискнула, как пойманный зверек, и инстинктивно попыталась прикрыться простыней, натянуть на себя рубашку, спрятать свою наготу, свой позор.

— Не двигайся, — приказал он. Слово было тихим, но оно ударило, как хлыст, пригвоздив меня к месту. — Встань с кровати. И прими ту позу, в которой ты была на алтаре. Когда я учил тебя полному подчинению.

Мой разум кричал «нет», но тело уже подчинялось. Дрожа всем телом, я сползла с кровати на мягкий ковер. Я медленно, как во сне, опустилась на колени, а затем на руки, прогибаясь в спине и выставляя свои ягодицы вверх. Мое лицо уперлось в ворс ковра. Я стояла перед ним, нагая, униженная, все еще липкая от собственного оргазма.

Я слышала его шаги. Медленные, тяжелые, неторопливые. Он подошел и остановился позади меня. Я не видела его, но чувствовала его жар, его подавляющую ауру. Я чувствовала его взгляд на своей коже, на своих ягодицах, на влажных складках между ног.

— Как блестят твои соки в лунном свете, — пророкотал он задумчиво, словно ценитель, разглядывающий произведение искусства. — Ты так сильно хотела этого. Так сильно хотела кончить.

Он опустился на колени позади меня. Я почувствовала, как его пальцы коснулись моей плоти, раздвигая складки. Я вздрогнула всем телом. Он зачерпнул мою собственную влагу и растер ее между своими пальцами.

— Сегодня будет новый урок, — прошептал он мне в самое ухо, его горячее дыхание опалило кожу. — Урок контроля. Твое тело, твое удовольствие — все это принадлежит мне. Тебе больше нельзя кончать без моего разрешения. Поняла?

Я не могла говорить. Я лишь судорожно кивнула, уткнувшись лицом в ковер. Этот простой жест согласия, вырванный из глубин моего унижения, казалось, доставил ему удовольствие. Я почувствовала, как он усмехнулся — не услышала, а именно почувствовала, как вибрация его тихого, довольного смеха прошла по полу и отозвалась в моих костях.

— Хорошая девочка, — пророкотал он, и его голос был подобен бархату, в который завернули острые осколки стекла. — Так быстро учишься. Я знал, что жрицы не ошиблись. В тебе есть потенциал.

Он отошел. Я слышала шелест его одежды, тихий звон стекла, когда он снова взял свой бокал. Я осталась стоять на четвереньках посреди комнаты, не смея пошевелиться, как статуя позора. Каждая секунда ожидания была пыткой. Что он сделает? Накажет меня за то, что я посмела коснуться себя? Или… или продолжит начатое?

Он вернулся. Я не слышала его шагов, но внезапно его тень упала на меня, . Он опустился на колени позади меня. В его руках что-то было.

Это было украшение. Изящное, зловещее и прекрасное в своей извращенной сути. Гладкая, каплевидная пробка из отполированного до зеркального блеска черного металла, увенчанная крупным, ограненным камнем. Камень был прозрачным, но внутри него, казалось, горел пойманный сгусток зеленого пламени, такого же, как в его камине. Это было произведение искусства. И я инстинктивно поняла, для чего оно предназначено.

— Ты открыла себя для меня, — прошептал он, его голос был теперь совсем близко, у самого моего уха. — Ты показала мне, как твое тело жаждет удовольствия. Но ты использовала лишь один вход. Самый очевидный. Но в моем мире, дитя, нет ничего очевидного. И нет ничего запретного.

Он снова зачерпнул пальцами мою влагу, обильно смазывая ею холодный металл пробки. Я смотрела, завороженная и испуганная, как он готовит этот инструмент, используя мою собственную похоть против меня.

— Я наполню тебя. Со всех сторон. Пока ты не перестанешь понимать, где заканчиваешься ты, и где начинаюсь я.

Я почувствовала, как холодный, скользкий кончик пробки коснулся моего ануса. Того самого места, которое он уже однажды разорвал и заклеймил на алтаре. Я инстинктивно сжалась, все мое тело напряглось в отчаянной попытке закрыться.

— Расслабься, — его голос не стал громче, но в нем появилась сталь. Он не приказывал, он констатировал факт. — Ты примешь это.

Его пальцы легли на мои ягодицы, мягко, но властно раздвигая их. Он снова приставил кончик пробки и начал медленно, с неумолимым давлением, вводить ее внутрь. Сначала было лишь ощущение холода и чужеродности, потом — острое, тянущее чувство распирания. Я заскулила, уткнувшись лицом в ковер. Мышцы, уже однажды растянутые им, помнили боль, но тело, развращенное и разгоряченное недавним оргазмом, отреагировало иначе. Боль была, но она была приглушенной, и под ней, в самой глубине, зарождалось новое, странное ощущение. Ощущение наполненности.

Он вводил пробку медленно, дюйм за дюймом, давая мне привыкнуть, наслаждаясь каждым моим вздрагиванием, каждым сдавленным стоном. Наконец, с последним легким толчком, она вошла полностью. Широкое основание с горящим зеленым камнем плотно прижалось к моей коже.

Ощущение было невероятным. Странным. Унизительным и… волнующим. Я чувствовала ее внутри себя. Тяжелую, холодную, она давила на нервные окончания, о существовании которых я и не подозревала. Это было постоянное, неотступное напоминание о его присутствии, о его власти.

— А теперь встань. И подойди ко мне, — приказал он.

Он поднялся и отошел, встав посреди комнаты. Я осталась на коленях, дрожа. Встать? Идти? С… с этим внутри? Я медленно, с усилием, поднялась на ноги. И мир качнулся. Каждый шаг был откровением. Пробка двигалась внутри меня, давила, терлась о самые чувствительные стенки, посылая по телу разряды странного, тягучего удовольствия. Оно было не острым, как оргазм, а тупым, глубоким, всепроникающим. Я чувствовала, как мои бедра непроизвольно сжимаются, как между ног снова становится влажно. Я шла к нему, и с каждым шагом все глубже осознавала, в какую бездну он меня толкает. Я шла, и зеленый камень между моих ягодиц сверкал в лунном свете, как постыдное клеймо.

Я остановилась перед ним, опустив голову, не смея поднять на него взгляд.

— Сегодняшний урок — урок подчинения, — сказал он спокойно, словно лектор, объясняющий простую истину. — Ты уже знаешь, что твое тело принадлежит мне. Теперь ты узнаешь, что и твоя воля — моя.

Он протянул руку, и в ней оказалось что-то темное и гибкое. Ошейник. Широкий, из гладкой черной кожи, с тяжелым серебряным кольцом спереди. Мое сердце рухнуло в пропасть.

Он шагнул ко мне и завел ошейник мне за шею. Кожа была прохладной и пахла им — металлом, озоном и властью.

Он не застегивал ошейник сразу. Он медленно провел полоской кожи по моей шее, по ключицам, позволив мне в полной мере ощутить это прикосновение — обещание рабства. Затем он завел его за шею и защелкнул пряжку. Громкий, отчетливый щелчок в оглушительной тишине комнаты прозвучал как удар молотка судьи, выносящего окончательный приговор.

Тяжесть ошейника была незначительной, но ощущалась, как тонны камня. Это была физическая манифестация моей новой сути. Я больше не была человеком. Я была вещью, собственностью, домашним животным. Его животным. Он взялся за серебряное кольцо и пристегнул к нему цепь. Холодные металлические звенья соприкоснулись, издав тихий, музыкальный звон, и этот звук стал похоронным маршем по моей свободе. Другой конец цепи остался в его руке. Теперь между нами была физическая связь, видимая, неоспоримая. Он держал меня.

— А теперь посмотри, — сказал он, и легкое натяжение цепи заставило меня поднять голову и сделать шаг в сторону.

Он подвел меня к огромному, во всю стену, зеркалу в раме из черного полированного камня. Оно не просто отражало — оно впитывало свет, делая отражение более четким, жестоким, безжалостным.

И я увидела.

Из темной глубины зеркала на меня смотрело существо, которое я не узнавала. Нагая женщина, стоящая на ковре цвета бездны. Ее кожа была бледной, почти светящейся, но на щеках горел лихорадочный, постыдный румянец. Глаза, широко распахнутые, горели смесью ужаса, унижения и… чего-то еще. Темного, голодного огня, который я сама в себе зажгла. На ее шее чернел широкий кожаный ошейник, от которого к руке темного бога, стоящего позади, тянулась серебряная цепь. Она была сломлена. Она была заклеймена. Она была осквернена. И она была, без всякого сомнения, возбуждена.

Я смотрела на эту женщину, на ее напряженные соски, на влажный блеск между ног, на дрожь, которая пробегала по ее телу, и с тошнотворным ужасом понимала — это я. Дева из храма умерла. На алтаре родилось вот это. Его создание.

Он стоял позади меня, его огромное тело было темным фоном для моей бледной фигуры. Его отражение обнимало мое, поглощало его. Его рука, не державшая цепь, легла мне на плечо, пальцы сжались, утверждая право собственности.

— Ты видишь? — прошептал он, его губы были почти у моего уха. — Ты видишь, какая ты красивая в своем падении? Ты борешься, твоя душа кричит от стыда, но твое тело… говорит правду. Оно жаждет этого. Оно жаждет унижения. Оно жаждет моей власти, моей тьмы.

Его рука скользнула с плеча вниз, по моей груди, кончики его пальцев очертили сосок, заставив меня вздрогнуть и тихо ахнуть.

— Ты уже приняла мою тьму, дитя, — продолжал он, его голос был гипнотическим, вкрадчивым ядом, проникающим прямо в мозг. — Она внутри тебя. Теперь я научу тебя не стыдиться своих желаний. Я научу тебя принимать их. Наслаждаться ими. Потому что твои желания — это мои желания.

Он шагнул еще ближе, прижавшись ко мне сзади. Я почувствовала твердость его члена, упирающегося мне в поясницу сквозь тонкую ткань его штанов. Он снова был тверд. Мое унижение, мой страх, мой постыдный вид в зеркале — все это было для него мощнейшим афродизиаком.

— Ты думаешь, это предел? — усмехнулся он, глядя на наше отражение. — О, нет. Это только начало обучения. Твое тело — это инструмент, способный испытывать бесконечную гамму ощущений. И я научу тебя играть на нем.

Он отстранился и снова что-то взял со столика. Когда он подошел, я увидела в его руке еще два маленьких, изящных и жестоких украшения. Это были зажимы для сосков. Два крошечных серебряных скорпиона, чьи клешни были пружинными зажимами, а из хвостов свисали тонкие цепочки с крошечными черными жемчужинами на концах.

— Ты слишком чувствительна, — сказал он, словно врач, ставящий диагноз. — Твое удовольствие приходит слишком быстро. Мы должны это исправить. Мы должны растянуть его. Превратить в постоянный фон твоего нового существования.

Он подошел ко мне спереди, все еще заставляя меня смотреть на нас в зеркало. Он взял один из моих сосков, уже твердый и набухший, и сжал его между большим и указательным пальцами, вытягивая. Я зашипела от острого, сладкого укола боли. Затем он поднес серебряного скорпиона и защелкнул его клешни у самого основания соска.

Боль была острой, как укус. Металлические зубчики впились в нежную плоть. Я вскрикнула, и мое тело выгнулось. Но он лишь крепче сжал мое плечо, не давая отстраниться. То же самое он проделал со вторым соском.

Теперь я была полностью украшена. Ошейник на шее, пробка внутри, и два жалящих скорпиона на моей груди. Боль от зажимов не была невыносимой. Она была… постоянной. Тупая, ноющая, она не отпускала ни на секунду. И она была странно возбуждающей. Каждое биение моего сердца отдавалось в сосках пульсирующей болью, которая тут же превращалась в волну жара, растекающуюся по всему телу. Маленькие жемчужины на цепочках качались при каждом моем вздохе, касаясь кожи, добавляя еще одно измерение этой пытке.

— Вот так, — сказал он с удовлетворением, глядя на свое творение в зеркале.

Он снова встал позади меня. Его рука скользнула вниз, по моему животу, и его пальцы снова погрузились в мою влагу. Они были безжалостны и точны. Он нашел мой клитор и начал медленно, мучительно его поглаживать. Мое тело взорвалось. Волна желания, усиленная постоянной болью от зажимов и ощущением пробки внутри, была такой сильной, что ноги подкосились. Я бы упала, если бы он не держал меня.

— Чувствуешь? — прошептал он, продолжая свои дьявольские ласки. — Ты снова на грани. Твое тело готово взорваться. Но оно не взорвется.

Он резко убрал руку. Я издала стон разочарования и тоски, который был громче любого моего крика боли.

— Запомни, — его голос стал ледяным. — Ты будешь кончать только тогда, когда я разрешу. Только от моих рук. От моего члена. От моего голоса. Твое удовольствие — это награда, которую ты должна заслужить своим послушанием. А любая попытка ослушаться… будет наказана. Очень жестоко.

Он посмотрел на мое отражение, на женщину в ошейнике, с горящими от неутоленной похоти глазами, и удовлетворенно кивнул.

— А теперь пошли.

Он слегка натянул цепь. Рывок был несильным, но властным. Ошейник впился в шею, заставляя меня сделать шаг вперед. Я пошла за ним, как собака на поводке. Я шла, и каждый шаг был симфонией унижения и извращенного наслаждения. Пробка двигалась внутри меня, зажимы на сосках раскачивались, причиняя сладкую боль, а холодная цепь на шее была постоянным напоминанием о том, кто я теперь такая.

Он вывел меня из спальни. Мы шли по темным, гулким коридорам его цитадели, и единственным звуком был тихий звон звеньев моей цепи и мои сдавленные, рваные вдохи. Я не знала, куда он меня ведет. Но, к своему ужасу, я поняла, что мне все равно. Часть меня, темная, голодная, рожденная на алтаре, трепетала от страха и дикого, порочного предвкушения.

Глава 11: Отрицание Стыда

Мы шли по бесконечным коридорам, и единственным аккомпанементом нашему шествию был тихий, зловещий перезвон звеньев моей цепи. Каждый шаг отдавался во мне сложной симфонией ощущений. Холодный черный камень под босыми ногами. Тяжесть ошейника на шее. Постоянная, жалящая боль в сосках, от которой по всему телу разбегались горячие искры. И глубоко внутри — холодная, тяжелая полнота анальной пробки, которая при каждом движении моих бедер давила, терлась и дразнила, посылая в самый низ живота томные, тягучие волны.

Впереди забрезжил свет — не зеленый и призрачный, как в его покоях, а багровый, живой, пульсирующий, как огромное, бьющееся сердце. И я услышала звуки. Сначала это был лишь низкий гул, но по мере приближения он распадался на составляющие: странная, тягучая музыка, в которой низкие ноты барабанов переплетались со стонущими звуками неизвестных мне струнных инструментов; громкий смех, лишенный всякого веселья и полный жестокого превосходства; и стоны. Десятки стонов, мужских и женских, сливающихся в единый хор боли, похоти и экстаза.

Мальфазар остановился перед огромными двустворчатыми дверями из кованого железа, с которых на меня смотрели десятки искаженных в крике лиц. Двери распахнулись перед ним сами собой, и на меня обрушился ад.

Жар сотен тел и десятков жаровен, в которых плясало багровое пламя, ударил в лицо. Воздух был густым, как сироп, пропитанным запахами пролитого вина, пота, мускуса и чего-то острого, металлического, что было запахом самой демонической похоти. Зал был колоссальных размеров, его сводчатый потолок терялся во тьме, поддерживаемый колоннами, вырезанными в виде сплетенных в агонии тел. И он был полон.

Демоны. Десятки, если не сотни. Они были самых разных форм и размеров. Высокие, аристократичные, с бледной кожей и витыми рогами, похожие на Мальфазара. Громадные, мускулистые, с кожей цвета запекшейся крови и грубыми, бычьими чертами. Изящные, змееподобные демоницы с обсидиановыми глазами и раздвоенными языками. Все они были в разной степени обнажены. Кто-то носил лишь причудливые украшения из кости и металла, кто-то был облачен в рваные шелка, едва прикрывающие самые интимные места. И все они двигались, извивались, сплетались в единую, пульсирующую массу разврата.

Сокрушительная, всепоглощающая волна стыда накрыла меня с головой. Я стояла на пороге этого вертепа нагая, в ошейнике, с жалящими зажимами на груди и с унизительной пробкой внутри, и на меня смотрели все.

Мальфазар не обратил на мой ступор ни малейшего внимания. Он шагнул вперед, и цепь натянулась, дернув меня за ним. Я споткнулась, едва не упав, и поплелась следом. Он шел по залу с медленной, тяжелой походкой повелителя, которому принадлежит все, что он видит. Его могучая спина была прямой, голова — высоко поднята. Он был королем в своем королевстве. А я — его трофеем, его вещью, выставленной на всеобщее обозрение.

Когда мы проходили мимо, демоны замолкали. Они почтительно склоняли головы перед своим Лордом, их хищные улыбки сменялись выражением рабской преданности. Они кланялись ему. Но их глаза — горящие красным, зеленым, золотым — пожирали меня. Я чувствовала их взгляды, как физические прикосновения. Они скользили по моей бледной коже, по моим грудям с зажимами, по ложбинке живота и ниже, к моим бедрам, задерживаясь на сверкающем зеленом камне пробки, который бесстыдно выглядывал между моих ягодиц. Я горела. Моя кожа пылала огнем такого стыда, что мне хотелось умереть, провалиться сквозь этот каменный пол, исчезнуть. Я пыталась прикрыться руками, сжаться, стать меньше, но каждое мое движение вызывало лишь новый звон цепи и натяжение поводка в его руке.

Он вел меня через весь зал, к возвышению в дальнем конце. Там, на постаменте из черного обсидиана, стоял трон. Огромный, вырезанный из кости какого-то гигантского существа, он был похож на раскрытую пасть чудовища.

Мальфазар поднялся по ступеням и лениво опустился на трон, раскинувшись на нем с видом абсолютного хозяина. Цепь в его руке натянулась, и я, споткнувшись, упала на колени у подножия трона.

— Тут твое место, — произнес он громко, чтобы слышали все вокруг. Его голос перекрыл шум оргии, и в зале воцарилась почтительная тишина. Он посмотрел на то, как я инстинктивно пытаюсь обхватить себя руками, прикрыть грудь и лоно. — Не закрывайся.

Его приказ был спокоен, но в нем была непреложность закона природы. Я медленно, с отчаянием, опустила руки. Я сидела перед ним и его двором на коленях, полностью нагая, униженная, украшенная атрибутами своего рабства.

— Одежду надо заслужить, — продолжил он, глядя на меня сверху вниз своими золотыми глазами. В них не было похоти, лишь холодная, отстраненная власть. — Ты будешь хорошо служить мне?

Я не могла издать ни звука. Я лишь отчаянно кивнула, и от этого движения цепочки на зажимах качнулись, посылая новую волну боли и жара в мои соски.

Он, казалось, был доволен моим безмолвным ответом. Он обвел взглядом затихших демонов.

— Сегодня мы отмечаем свершившийся ритуал! — его голос прогремел под сводами зала. — Сегодня я обрел то, что искал так долго! Вместилище! Мою «Хе'шар»!

Хе'шар. Сосуд. Он дал мне имя. И это имя было окончательным приговором, лишающим меня даже тени личности. Я была не Элиной. Я была функцией. Предметом.

— Да будет праздник! — провозгласил он, и зал взорвался ревом. Музыка загремела с новой силой, и оргия возобновилась, став еще более яростной и разнузданной.

Я сидела на холодном полу у его ног, и мир вокруг меня превратился в калейдоскоп кошмара и разврата. Я не могла отвести взгляд. Я смотрела, и мой разум, воспитанный в стерильной чистоте храма, отказывался верить в то, что он видит.

По всему залу были расставлены низкие диваны и широкие кровати, покрытые шкурами и бархатом. На них и прямо на полу демоны предавались всем мыслимым и немыслимым порокам. Я видела странные приспособления из кожи и металла, похожие на дыбы и станки, на которых были распяты другие, более слабые демоны или такие же пленники, как я, их тела извивались в агонии и экстазе под ласками своих мучителей.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мой взгляд зацепился за сцену неподалеку. Другой демон, аристократичного вида, с кожей цвета индиго, сидел на диване, а у его ног, точно так же, как и я, на цепях сидели две девушки. Они были похожи на людей, но их уши были заострены, а глаза горели фиолетовым огнем. Их хозяин лениво потягивал вино, а девушки по его приказу ласкали друг друга. Их движения были отточенными, умелыми, но в глазах была та же пустота, что я чувствовала в своей душе. Одна из них опустилась на колени и принялась ублажать другую ртом, ее язык двигался умело и точно, а вторая запрокинула голову и тихо стонала, ее пальцы комкали бархат дивана. Их хозяин смотрел на это зрелище с ленивой скукой, словно наблюдал за хорошо выдрессированными животными. И я поняла, что это — мое будущее. Это то, чему он собирается меня научить.

Я отвернулась, и мой взгляд наткнулся на еще более шокирующую картину. В тени одной из колонн хрупкую девушку с волосами цвета пепла держали двое мускулистых демонов. Один из них, с кожей, покрытой чешуей, безжалостно вбивался в ее рот, держа ее голову в стальной хватке. Второй, с мощными, козлиными ногами, входил в нее сзади, его толчки были глубокими и животными. Она не кричала, ее глаза были закрыты, а по щекам текли слезы, но ее тело… ее тело извивалось, бедра сами подавались навстречу заднему, а руки судорожно сжимали и разжимали кулаки. Она была сломлена, ее боль и унижение полностью растворились в извращенном, навязанном ей удовольствии.

Стыд, который я испытывала, был физической болью. Он горел в моих щеках, скручивал желудок, заставлял дрожать. Это был абсолютный, первозданный стыд существа, воспитанного в свете и брошенного в самую гущу непроглядной тьмы. Но под этим стыдом, глубоко внутри, словно ядовитый гриб после дождя, росло нечто иное.

Возбуждение.

Оно было отвратительным. Мерзким. Предательским. Но оно было неоспоримым. Каждый стон, раздающийся в зале, отзывался во мне слабой пульсацией. Каждый вид обнаженной, сплетающейся плоти заставлял мой собственный жар внизу живота становиться сильнее. Зажимы на моих сосках, казалось, впивались глубже, посылая в мозг не только боль, но и волны чистого, незамутненного возбуждения. Пробка внутри меня давила на нервные окончания, и это давление становилось все более сладким, все более мучительным. Я чувствовала, как из меня снова течет, как влага скапливается и медленно стекает по внутренней стороне бедер, оставляя на коже блестящий, постыдный след.

Я отчаянно пыталась бороться с этим. Я пыталась думать о храме, о чистоте, о Великих Богах. Но все это было так далеко, так нереально. Реальностью был этот зал. Реальностью был тяжелый, мускусный воздух, пропитанный похотью. Реальностью был ошейник на моей шее и боль в моих сосках. Реальностью был этот всепоглощающий, липкий жар, который поднимался из глубины моего существа, угрожая затопить остатки моего разума.

Мой взгляд снова и снова возвращался к оргии, словно мотылек, летящий на огонь, который его убьет. Я видела, как трое демонов ласкают друг друга, их руки и рты были повсюду. Я видела все оттенки боли и удовольствия, власти и подчинения. И чем больше я смотрела, тем сильнее становился мой собственный голод.

Напряжение внутри меня нарастало, превращаясь в тугую, звенящую пружину. Я была на грани. Я чувствовала, как приближается волна, такая же сильная и сокрушительная, как та, что я испытала на кровати. Еще немного, еще один стон, еще один вид извивающегося тела — и я взорвусь. Я кончу прямо здесь, на полу, у его ног, на глазах у сотен демонов, от одного лишь вида их разврата.

Но его слова, выжженные в моем мозгу, как клеймо, остановили меня. «Ты будешь кончать только тогда, когда я разрешу».

Приказ.

Я вцепилась ногтями в собственные бедра, пытаясь заземлить себя, пытаясь отогнать надвигающуюся волну. Я сжала мышцы так сильно, что они свело судорогой. Нельзя. Нельзя кончать. Это неповиновение. А он сказал… он сказал, что неповиновение будет наказано. И я, к своему ужасу, не знала, чего боюсь больше — наказания или того, что он лишит меня этой пытки, этого сладкого, невыносимого предвкушения.

Я заставила себя поднять голову и посмотреть на него.

Мальфазар сидел на своем костяном троне, лениво откинувшись на спинку. Он не смотрел на оргию. Он смотрел на меня. Его золотые глаза горели во тьме, и он видел все. Он видел мой стыд. Он видел мой ужас. И он видел мое отчаянное, животное возбуждение. Он видел, как я борюсь сама с собой, как мое тело предает мой разум. На его губах играла легкая, жестокая, всезнающая усмешка. Он наслаждался этим зрелищем не меньше, чем его демоны наслаждались своей оргией. Моя внутренняя борьба, моя агония — вот что было для него настоящим развлечением.

Он чуть пошевелился на троне, и цепь, связывающая нас, звякнула. Этот звук пронзил меня, как разряд тока. Он был напоминанием. О том, кто здесь хозяин. О том, чья воля управляет не только моим телом, но и моим удовольствием.

Он слегка наклонился вперед.

— Что ты чувствуешь, Хе'шар? — его голос был тихим, но он прозвучал в моей голове громче, чем рев музыки и стоны демонов. — Расскажи мне.

Я смотрела на него, и не могла вымолвить ни слова. Рассказать ему? Рассказать, что вид этого ада заставляет мою плоть гореть? Что я на грани того, чтобы кончить, как последняя шлюха, от одного лишь созерцания чужого греха? Признаться, что его обучение работает, что он ломает меня, превращая в такое же похотливое животное, как и все в этом зале?

Я отчаянно замотала головой, и слезы — горячие, злые слезы бессилия — хлынули из моих глаз.

— Не хочешь говорить? — он усмехнулся еще шире. — Ничего. Твое тело говорит за тебя. Оно кричит.

Он медленно, лениво, протянул ногу в высоком сапоге из черной кожи. И носком сапога коснулся меня. Прямо там. Между моих ног. Он не давил, не тер. Он просто прикоснулся, холодная кожа через мою собственную влагу легла точно на мой клитор, который уже пульсировал и ныл от сдерживаемого желания.

Мир взорвался белым светом.

Этого легкого, почти невесомого прикосновения было достаточно. Плотина рухнула. Волна, которую я так отчаянно сдерживала, накрыла меня с головой. Мое тело выгнулось дугой, спина ударилась о подножие его трона. Крик застрял в горле, превратившись в долгий, судорожный, беззвучный хрип. Мои внутренние мышцы сжались в неистовом, неконтролируемом спазме вокруг пробки, которая теперь казалась раскаленным стержнем. Зажимы на сосках впились еще глубже, и боль смешалась с экстазом, превратившись в единую, ослепляющую вспышку.

Я кончила. Жестоко, глубоко, до темноты в глазах, до полного забвения. Я кончила от одного его прикосновения, от его власти, от своего стыда и своего желания. Я кончила, нарушив его приказ.

Когда последняя судорога отпустила меня, я рухнула на пол, как тряпичная кукла, тяжело дыша, вся в слезах и поту. Я лежала у его ног, в луже собственного унижения, и в оглушительной тишине, наступившей в моей голове, звучал лишь один вопрос: что он теперь со мной сделает?

Он убрал ногу. Я услышала, как он медленно поднялся со своего трона. Его тень накрыла меня полностью. Я зажмурилась, ожидая удара, боли, наказания.

Вместо этого я почувствовала, как его пальцы вцепились в мои волосы и грубо дернули мою голову вверх, заставив посмотреть на него. Его лицо было близко, золотые глаза горели яростным, холодным огнем.

— Я сказал, — прошипел он, и каждое слово было ударом, — ты будешь кончать. Только. Когда. Я. Разрешу.

Он отпустил меня, и моя голова снова ударилась о камень.

— Ты нарушила мой первый приказ, Хе'шар. Очень, очень плохая девочка. А это значит…

Он не договорил. Он просто снова натянул цепь, заставляя меня подняться на дрожащие, ватные ноги.

— …что обучение продолжается. Прямо сейчас. На глазах у всех.

Глава 12. Урок повиновения.

Он не повел меня никуда. Он оставил меня стоять там, посреди зала, у подножия своего трона, дрожащую и обнаженную. Он снова сел, лениво раскинувшись, и обвел взглядом своих подданных.

— Моя новая Хе'шар ослушалась, — его голос прозвучал спокойно, но его услышал каждый в этом огромном, гулком зале. Музыка и стоны стихли. Сотни пар горящих глаз уставились на меня. — Она позволила себе удовольствие без моего приказа. Она думает, что ее тело все еще принадлежит ей. Она ошибается.

Он щелкнул пальцами. Резкий, властный звук. Из толпы вышли трое. Две демоницы, гибкие, как змеи, с кожей цвета лунного серебра, и один демон, стройный и андрогинный, с длинными, тонкими пальцами и глазами без зрачков. Они подошли и безмолвно опустились на колени вокруг меня, образуя треугольник.

— Она жаждет разрядки, — продолжил Мальфазар, его голос сочился ядовитой сладостью. — Она так отчаянно хочет кончить. Так давайте же поможем ей. Доведите ее до самого края. Используйте ваши руки, ваши языки. Заставьте ее молить о пощаде. Заставьте ее умолять о конце. Но помните... — он сделал паузу, и тишина в зале стала абсолютной. — Ей нельзя кончать. Как только она будет на пике, вы остановитесь.

Ужас, который я испытала, был несравним ни с чем. Это было хуже любой боли.

Демоны набросились на меня. Это не было грубым насилием. Это было нечто гораздо более изощренное. Их прикосновения были точными, выверенными, знающими. Одна демоница обхватила губами зажим на моем левом соске и начала медленно посасывать металл, ее язык дразнил мою истерзанную плоть сквозь пружинные клешни. Вторая припала к моей шее, ее раздвоенный язык скользил по коже, оставляя за собой дорожку ледяного огня. А демон с длинными пальцами опустился между моих ног.

Он не стал проникать в меня. Он начал ласкать меня снаружи, его пальцы были как десять маленьких, умелых змей. Он очерчивал мой клитор, играл с ним, надавливал, отпускал, доводя меня до грани безумия. Я закричала, пытаясь отползти, но они держали меня. Весь зал смотрел. Они смотрели, как я извиваюсь на полу, как мое тело предательски откликается на эту пытку.

Напряжение нарастало с бешеной скоростью. Я чувствовала, как волна поднимается, неумолимая, сокрушительная. Я была так близко, так отчаянно близко к разрядке, которая была мне нужна как воздух.

— Сейчас... пожалуйста... — прохрипела я, уже ничего не соображая.

— Стоп, — раздался ленивый приказ Мальфазара.

И они остановились. Мгновенно. Все прикосновения исчезли. Я осталась лежать на холодном каменном полу, брошенная на самом пике, в одном шаге от пропасти.

Ощущение было невыносимым. Это было хуже любой боли. Все нервные окончания, доведенные до предела, гудели и звенели, требуя разрядки, которой не последовало. Внутри меня, в самом низу живота, скрутилась в тугой, болезненный узел неутоленная похоть. Это была физическая агония. Я дрожала, как в лихорадке, и из горла вырывались тихие, жалобные скулящие звуки, которые я не могла контролировать.

Зал молчал. Сотни пар демонических глаз смотрели на меня, на мое извивающееся, страдающее тело. В их взглядах не было сочувствия. Было лишь холодное, оценивающее любопытство хищников, наблюдающих за изощренной пыткой.

— Кажется, она не поняла, — лениво протянул Мальфазар со своего трона. Его голос был единственным звуком в этой оглушительной тишине. — Она все еще думает, что может спрятаться в своем страдании. Давайте попробуем еще раз. Начинайте.

И ад возобновился.

В этот раз они были еще более безжалостны. Демоницы снова припали ко мне, но их ласки стали наглее, глубже. Одна из них своими губами и языком принялась терзать зажим на моем правом соске, заставляя боль и удовольствие сливаться в единый, сводящий с ума поток. Другая скользнула ниже, ее язык начал выписывать огненные круги на моей чувствительной коже внутренней стороны бедер, все ближе и ближе подбираясь к самому центру моего унижения.

А демон с тонкими пальцами… он снова опустился между моих ног. Но теперь он не просто дразнил. Он использовал мою собственную влагу, чтобы сделать свои прикосновения еще более скользкими, еще более мучительными. Его пальцы танцевали на моей плоти, то замедляясь до едва ощутимого касания, то ускоряясь до неистовой дроби. Я чувствовала, как волна снова начинает подниматься из глубин, еще более мощная, еще более отчаянная, чем прежде.

Я пыталась бороться. Я кусала губы до крови, впивалась ногтями в каменный пол, пыталась отползти, но их тела были живой клеткой, удерживающей меня. Мой разум кричал, он цеплялся за остатки гордости, за воспоминания о том, кем я была. Но мое тело… мое проклятое, предательское тело было глухо к его крикам. Оно хотело только одного. Оно жаждало разрядки.

Весь этот зал, вся эта публичная оргия, превратились в фон. Они были декорациями для моего личного театра пыток. Я больше не видела их лиц, я только чувствовала их взгляды, которые, казалось, впивались в мою кожу, делая унижение еще более острым, еще более возбуждающим. Стыд стал катализатором. Он был топливом, которое разжигало огонь моей похоти до немыслимых пределов.

— Пожалуйста… — прошептала я, уже не понимая, к кому обращаюсь. — Пожалуйста…

Я была так близко. Еще одно движение, еще одно касание, и я бы сорвалась. Я чувствовала, как мышцы внутри меня начинают судорожно сжиматься в преддверии взрыва.

— Стоп.

Приказ Мальфазара снова обрубил все на самом пике.

В этот раз агония была в десять раз сильнее. Мое тело выгнулось в беззвучном крике. Из горла вырвался сдавленный хрип, и я рухнула на пол, сотрясаясь от рыданий. Это была не просто пытка. Это было уничтожение. Он не просто наказывал меня. Он перепрограммировал меня, выжигая из моей нервной системы старые инстинкты и впечатывая новые. Он учил меня, что само понятие удовольствия, его начало и конец, полностью и абсолютно находятся в его руках.

Я лежала на полу, и сквозь пелену слез и страданий до меня дошло осознание. Я не смогу победить. Я не смогу сопротивляться. Он будет делать это снова и снова, пока не сломает меня окончательно. Пока я не превращусь в безвольную куклу, которая будет лишь реагировать на его команды.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И в этот момент что-то внутри меня оборвалось.

— Продолжайте, — раздался его голос в третий раз.

Они снова набросились на меня. Но теперь во мне не было борьбы. Не было сопротивления. Было только одно всепоглощающее, отчаянное желание — чтобы это закончилось. Любой ценой.

Их прикосновения стали грубее, требовательнее. Демон больше не дразнил — он терзал мой клитор с методичной, жестокой точностью. Демоницы кусали мои плечи, шею, оставляя на коже багровые следы, их руки блуждали по всему моему телу, не оставляя ни одного спокойного места. Боль от зажимов на сосках стала невыносимой, она пронзала меня насквозь при каждом их движении. И напряжение… оно росло, как снежный ком, как лавина, готовящаяся сорваться со склона и похоронить меня под собой.

Я больше не сдерживала стоны. Они вырывались из моей груди — громкие, рваные, полные агонии и похоти. Я извивалась на полу, бедра сами двигались в такт их ласкам, тело отчаянно искало разрядки. Я перестала быть Элиной. Я перестала быть Хе'шар. Я была просто животным, доведенным до предела инстинктов.

И я начала умолять.

— Пожалуйста… — мой голос был хриплым, сломленным. Я подняла голову, ища в темноте его силуэт на троне. Мои глаза, полные слез, встретились с его горящими золотыми углями. Я умоляла не демонов, которые терзали мое тело. Я умоляла его. Своего бога. Своего палача. — Господин… я прошу… пожалуйста, позвольте…

Я не могла закончить. Само слово было слишком постыдным. Но он понял. О, он все понял.

Я больше не сдерживала стоны. Они вырывались из моей груди — громкие, рваные, полные агонии и похоти. Я извивалась на полу, бедра сами двигались в такт их ласкам, тело отчаянно искало разрядки. Я была на самом пике, на лезвии ножа, готовая сорваться в бездну. Я чувствовала, как мышцы внутри меня начинают судорожно сжиматься.

— Стоп.

Приказ прозвучал в третий раз. И в этот раз что-то внутри меня оборвалось. Агония неутоленного желания была настолько абсолютной, что перешла в новое качество. Это больше не была просто пытка. Это была истина моего нового существования.

Я лежала на полу, сотрясаясь от беззвучных рыданий, не в силах пошевелиться.

Мальфазар поднялся. Он подошел и грубо дернул за цепь, заставив меня подняться с пола и рухнуть на колени прямо перед ним, между его широко расставленных ног. Я не смела поднять головы, уставившись на пряжки его сапог.

— Ты так хочешь этого, — это был не вопрос. Его голос был низким и ровным, как поверхность черной, бездонной воды. — Ты скулишь и извиваешься, как последняя шлюха, умоляя о разрядке.

Он наклонился, и его рука железной хваткой вцепилась в мои волосы, заставив меня запрокинуть голову. Я встретилась с его горящим золотым взглядом.

— Я сказал, твое удовольствие — мое. Но я могу быть щедрым. — Он опустил взгляд на мой рот. — Старайся, Хе'шар. Старайся изо всех сил. И, может быть, ты получишь то, чего так хочешь.

Я поняла. О, Великие Боги, я поняла. Это была не просто команда. Это был шанс. Единственный шанс прекратить эту муку.

Он расстегнул свои штаны, и его член, уже твердый и набухший от созерцания моей пытки, вырвался на свободу. Он был темным и угрожающим в багровом свете зала.

Я не стала ждать приказа. Дрожащими губами я потянулась к нему. Унижение? Стыд? Эти понятия умерли несколько минут назад. Остался лишь животный инстинкт, жаждущий облегчения.

Я старалась. О, как же я старалась. Я вспомнила все, чему он учил меня на алтаре, каждое его одобрительное рычание, каждое движение, которое заставляло его тело напрягаться. Я работала языком, губами, горлом, вкладывая в это всю свою агонию, все свое отчаяние. Я больше не была жертвой, которую заставляют. Я была просительницей, которая пыталась заслужить милость.

Он стоял надо мной, положив руки мне на голову, его пальцы сжимали мои волосы, задавая ритм. Он смотрел сверху вниз, и я видела в его глазах лишь холодное, собственническое удовлетворение. Он наблюдал, как его «чистая дева», его «сосуд» унижается перед ним на глазах у всего его двора, и это зрелище возбуждало его сильнее любых ласк.

Я почувствовала, как он напрягся, как его член запульсировал у меня во рту. Он был близок.

— Глотай, — прорычал он.

И его семя хлынуло в меня. Горячий, густой поток ударил вглубь моего горла. Я давилась, захлебывалась, но глотала. Судорожно, отчаянно, до последней капли, пока он не обмяк.

Он вытащил свой член из моего рта и оттолкнул меня. Я рухнула на пол, кашляя, со вкусом его власти на моем языке.

— Встань, — приказал он.

Я подчинилась. Он указал на пол.

— В позу. Как на алтаре.

Я снова опустилась на четвереньки, выставив себя напоказ всему залу. Он подошел сзади, и я почувствовала, как его пальцы медленно, почти нежно, извлекли из меня анальную пробку. Ощущение внезапной пустоты было почти таким же шокирующим, как и ее введение.

Затем его пальцы, скользкие от моей собственной влаги, проникли в меня. Сначала один, потом два. Он растягивал меня, готовил.

— Ты должна усвоить урок повиновения, — прошептал он, его голос был ядовитым шепотом у самого моего уха, пока его пальцы безжалостно двигались внутри меня. — Ты вся принадлежишь мне.

И в подтверждение своих слов он поднял руку, и ее тень на миг накрыла меня, прежде чем опуститься звонким, оглушительным шлепком по моей левой ягодице.

Мое тело выгнулось. Крик, вырвавшийся из горла, был странной, уродливой смесью боли, унижения и… удовольствия. Огненный след, оставленный его ладонью, горел, но этот пожар лишь разжигал другой, тот, что бушевал внизу моего живота. Я заскулила, извиваясь под его руками, и слезы снова хлынули из глаз. Но это были уже не слезы стыда или страха. Это были слезы чистого, незамутненного желания. Я хотела его. Отчаянно. Безумно. Я хотела, чтобы он прекратил эту пытку и наполнил меня, разорвал, уничтожил.

— Попроси меня, — его голос был тихим, почти нежным, и от этой нежности веяло еще большей угрозой.

Я затрясла головой, все еще цепляясь за призрак гордости.

Он усмехнулся и нанес второй удар, еще сильнее, по другой ягодице. Новый вскрик вырвался из моей груди. Его пальцы внутри меня ускорились, терзая, доводя до самого края и не давая сорваться.

— Попроси, Хе'шар. Используй свой голос. Скажи мне, чего ты хочешь.

И я сломалась. Окончательно.

— Господин… — прохрипела я, мой голос был едва слышен. — Прошу… пожалуйста… войдите в меня… я хочу вас… пожалуйста…

Каждое слово было пыткой, каждым словом я отрекалась от себя прежней, но остановиться уже не могла. Я умоляла его, как нищий умоляет о куске хлеба, как грешник умоляет о спасении.

— Громче, — приказал он. — Я хочу, чтобы все слышали, как моя Хе'шар просит.

— ПОЖАЛУЙСТА! — закричала я, мой голос сорвался, полный агонии и похоти. — ВОЗЬМИТЕ МЕНЯ!

— Так-то лучше.

Он вытащил пальцы, и я застонала от ощущения пустоты. А затем я почувствовала его. Твердый, горячий, он уперся в меня сзади, и я инстинктивно подалась ему навстречу.

Он не стал ждать. Он не был нежным. Он вошел одним мощным, разрывающим движением, и я закричала, когда он заполнил меня до предела. Он схватил меня за бедра, приподнимая, фиксируя в нужной ему позе, и начал двигаться.

Это не было похоже на то, что происходило на алтаре. Там был ритуал. Здесь была лишь грубая, животная ярость. Он вбивался в меня с силой, от которой, казалось, дрожал пол. Звук шлепающей плоти, влажный и непристойный, эхом разносился по затихшему залу, смешиваясь с моими рваными, плачущими стонами и его гортанным, рычащим дыханием. Весь зал смотрел. Сотни пар демонических глаз пожирали зрелище моего окончательного падения. Но я их не видела. Стыд умер. Осталось лишь это — всепоглощающий шторм ощущений, где боль, унижение и экстаз сплелись в один тугой, удушающий узел.

Я чувствовала, как снова приближается волна, еще более мощная и разрушительная, чем все, что я когда-либо испытывала. Я была на грани. На грани безумия.

Он почувствовал это. Почувствовал, как мое тело начинает сжиматься в преддверии взрыва. Он наклонился, его губы коснулись моего уха, а его толчки стали еще глубже, еще яростнее.

— Сейчас, Хе'шар, — прорычал он, и его голос был последним толчком, сбросившим меня в пропасть. — Кончай для меня.

Приказ. Разрешение.

Мир взорвался. Крик, вырвавшийся из моего горла, не был человеческим. Мое тело выгнулось в жестокой, неконтролируемой конвульсии. Волна чистого, ослепляющего удовольствия накрыла меня, смывая все. И в тот же миг я почувствовала, как он напрягся. Он взревел, и этот звук, полный первобытной ярости, ударился о своды зала. Его горячее семя хлынуло в меня, обжигая изнутри, наполняя, ставя свою последнюю, окончательную печать.

Он рухнул на меня всем своим весом, тяжело дыша, а затем медленно вышел, оставив после себя лишь пустоту, боль и липкую грязь.

Я рухнула на пол, как сломанная кукла. Я была полностью разбита, опустошена.

Мальфазар выпрямился, окинул взглядом мое распростертое тело, затем обвел зал взглядом. Он щелкнул пальцами. Две безмолвные демоницы отделились от стены и подошли ко мне. Он не сказал им ни слова. Просто кивнул в мою сторону.

Они подняли меня с пола. Мое тело было безвольным. Они сняли с моих сосков жалящих скорпионов, и я тихо застонала от внезапного облегчения. Затем они повели меня прочь из зала, прочь из этого ада. Цепь тихо звенела за нами, волочась по полу.

Когда они вели меня мимо извивающихся тел, я мельком посмотрела на них. Я ожидала почувствовать отвращение. Ужас.

Но я не почувствовала ничего.

Пустота.

Урок был усвоен. Стыд умер. А на его могиле, в выжженной земле моей души, прорастал только один цветок — черный, ядовитый цветок покорности.

Глава 13: Голоса в Саду

Циклы тьмы сменяли друг друга в нерушимом, монотонном ритме. Неделя. А может, и больше. Время в этой цитадели было вязкой, тягучей субстанцией, и единственными часами служили приходы и уходы безмолвных демониц, приносящих еду и уводящих меня в купальню.

Он не появлялся.

После той ночи в зале, после урока, выжегшего из меня последние остатки стыда, он снова исчез, оставив меня наедине с тишиной и эхом его власти. Но что-то изменилось. Пустота, которую он оставлял после себя, больше не была просто пустотой. Она была наполнена ожиданием.

Голод вернулся. Он прокрался в мою кровь не как болезнь, а как старый, знакомый яд, к которому тело уже выработало привыкание и теперь требовало новой дозы. Тянущая, сосущая боль внизу живота стала моим постоянным спутником. Ночи были пыткой. Я лежала на прохладных шелках, и мое тело горело. Оно помнило. О, как же оно помнило все. Не только страх, разрывающую боль и испепеляющее унижение. Оно помнило и другую сторону его жестокости — сокрушительное, ослепляющее удовольствие, которое он дарил мне своим прикосновением, своим голосом, своим вторжением.

Я ловила себя на мысли, отвратительной и пьянящей, что жду его. Жду не со страхом, а с темным, постыдным нетерпением. Я жаждала его тяжелых шагов в коридоре, скрипа двери, его давящего присутствия, которое заполняло собой все пространство. Я хотела его рук на своей коже, его власти, его наказаний. Я хотела снова быть сломанной, снова быть вознесенной на пик агонии и экстаза.

Однако я помнила его приказ. Тот, что был выжжен в моем мозгу вместе с его клеймом. «Ты будешь кончать только тогда, когда я разрешу». И я подчинялась. Я лежала ночами, извиваясь от неутоленной похоти, кусая подушки, чтобы заглушить стоны, но не смела прикоснуться к себе. Это послушание было единственной нитью, связывающей меня с ним в его отсутствие. Это было мое новое служение, моя новая вера. Я ждала.

Однажды что-то изменилось. Демоницы, как обычно, отвели меня в Подземный Сад. Но сегодня тишина этого места была нарушена. Когда я проходила мимо зарослей кроваво-красного мха, карабкающегося по черным скалам, я услышала голоса. Женские. Они были мелодичными, как перезвон кристаллов, но в их тоне слышались нотки ленивой, хищной жестокости.

Подчиняясь внезапному, безрассудному порыву, я спряталась за высоким выступом скалы, поросшим тенецветами, чьи лепестки светились тусклым фиолетовым светом. Осторожно выглянув, я увидела их.

На небольшой поляне, усеянной мягким, как бархат, черным мхом, сидела группа демониц. Их было пятеро. Они были нереально, нечеловечески красивы. Кожа цвета отполированной кости или лунного серебра. Волосы, как жидкий обсидиан или расплавленное золото, струились по их идеальным, обнаженным телам, которые прикрывали лишь затейливые украшения из темного металла и драгоценных камней. Они смеялись, и их смех был похож на звон ледяных осколков. Они что-то оживленно обсуждали, и я, затаив дыхание, прислушалась.

— ...его терпение на исходе, — говорила одна, с волосами цвета меди и рожками, похожими на ветви коралла. — Отбор должен состояться до того, как сойдутся кровавые луны.

— Аш'тара уверена, что это будет она, — лениво протянула другая, поглаживая своего ручного зверька, похожего на ящерицу с перьями. — Она провела три цикла в его покоях в прошлом году. Говорит, ни одна не доставила ему столько удовольствия.

Первая фыркнула, сверкнув изумрудными глазами.

— Удовольствие — это одно. А сила — другое. Повелителю нужна не просто игрушка для постели. Ему нужна Владычица. Та, что сможет сесть рядом с ним на костяной трон. Та, что выносит его семя и подарит ему наследника. Наследника, способного продолжить его темный род.

Наследник. Владычица. Трон. Эти слова вихрем пронеслись в моей голове. Так вот чего он хочет. Не просто власти и разврата. Ему нужна пара. Королева для его ада.

А потом они заговорили обо мне.

— А что насчет этой новой человечки? — спросила третья, самая молчаливая, с кожей цвета грозовой тучи. — Его Хе'шар. Говорят, ритуал прошел идеально.

Демоница с медными волосами махнула рукой с пренебрежением, от которого у меня внутри все похолодело.

— Эта? Она всего лишь вместилище. Сосуд для его тьмы. Такие появляются раз в год, когда жрецы в том жалком мирке приносят свою дань. Она нужна лишь для того, чтобы Повелитель мог сбросить в нее излишки силы.

— И что с ней будет потом? — с ленивым любопытством поинтересовалась та, что с ящерицей.

— То же, что и со всеми до нее. Скоро ей придет конец. Тьма, которую он вливает в нее, заполнит ее полностью, и она просто... иссякнет. Растворится, как капля росы на раскаленном камне. А Повелителю в свой срок доставят новую деву, новый чистый сосуд. Это бесконечный цикл. Они — расходный материал.

Расходный материал.

Одноразовый сосуд.

Скоро ей придет конец.

Мир качнулся. Скала, за которую я держалась, показалась зыбкой, как песок. Я медленно отступила назад, в тень, и меня никто не заметил. Я шла по тропинке, не разбирая дороги, и их слова, их жестокие, безразличные слова бились в моем мозгу, как пойманные в клетку птицы.

Все встало на свои места. Унижение. Боль. Обучение. Это была не просто прихоть жестокого демона, ломающего игрушку. Это был методичный, отработанный веками процесс. Процесс подготовки сосуда к наполнению. Он учил меня принимать его, жаждать его, чтобы я могла вместить как можно больше его тьмы, прежде чем мое хрупкое человеческое тело не выдержит и распадется.

Все то темное, извращенное удовольствие, которое он мне дарил, та сладкая агония, которой мое тело теперь так отчаянно жаждало, — все это было лишь частью механизма моего уничтожения. Он не создавал себе рабыню. Он просто готовил чашу к яду, который ее разрушит.

Я была не просто пленницей. Я была смертницей. Мое предназначение не изменилось. Жрицы не ошиблись. Меня все так же ждала смерть на алтаре. Просто алтарь оказался иным, а смерть — более медленной и унизительной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я вернулась в свою комнату и села на край кровати. Жар в моем теле угас, сменившись ледяным холодом, пробирающим до самых костей. Я ждала его. Но теперь мое ожидание обрело новый, чудовищный смысл. Я ждала не своего мучителя и любовника.

Я ждала своего палача. И каждый день его отсутствия был лишь отсрочкой неизбежного конца.

Глава 14: Дар

Прошло еще несколько дней, неотличимых друг от друга в этой бархатной, безвременной тюрьме. Он не приходил. Но его отсутствие теперь было иным. Оно не было передышкой. Оно было пыткой. Знание о своей предрешенной судьбе не принесло мне ни смирения, ни покоя. Напротив, оно извратило само желание. Голод, что теперь жил во мне, стал отчаянным, лихорадочным. Если мое тело — лишь сосуд, которому суждено разбиться, то почему оно так жаждет наполниться перед смертью?

Я больше не видела тех демониц в саду. Мои прогулки снова проходили в полном, гнетущем одиночестве. И я изнывала. Мое тело, развращенное и переписанное на его алтаре, помнило все. Оно помнило не только первозданный страх и рвущую боль. Оно помнило сокрушительную сладость его жестокости, темный экстаз, рожденный из абсолютного подчинения. Я ловила себя на том, что прислушиваюсь к тишине, надеясь уловить звук его тяжелых шагов. Я ждала его с нетерпением, которое сжигало меня изнутри стыдом. Я ждала, как ждет наркоман своей дозы яда, зная, что она приближает его конец.

Но я помнила его приказ. И я ждала. Мое послушание было единственным, что у меня осталось.

Однажды вечером, в гулком мраморном зале купальни, что-то нарушило заведенный порядок. Когда безмолвные демоницы закончили омывать мое тело, одна из них, та, чей взгляд казался чуть менее пустым, чем у второй, заговорила.

— Повелитель приготовил тебе подарок, — ее голос, ровный и бесцветный, прозвучал в полной тишине, как шелест сухого листа. — Его уже доставили в твою комнату.

Подарок. Это слово в ее устах прозвучало как угроза. Каким может быть подарок от дьявола? Новый инструмент для пыток? Более изощренный ошейник? Я застыла, пока они окутывали меня в темное мягкое полотенце, и внутри меня, под слоем привычного страха, шевельнулось что-то еще. Неожиданное, постыдное предвкушение. Любое действие было лучше этого мучительного, бесконечного ожидания.

Я почти бежала по темным коридорам обратно в свою спальню. Мое сердце колотилось о ребра, как пойманная в клетку птица. Что там? Что он приготовил для меня? Дверь была приоткрыта. Я толкнула ее дрожащей рукой и вошла.

И замерла.

В призрачном зеленом свете, льющемся из камина, на мягком черном ковре у изножья моей кровати на коленях сидел мужчина.

Он был голым. Абсолютно. И нереально, невозможно красивым. Его тело, казалось, было высечено из слоновой кости, каждый мускул был очерчен с совершенством, доступным лишь богам или демонам. Длинные, иссиня-черные волосы падали на широкие плечи, оттеняя гладкую, безупречную кожу. Его лицо было произведением искусства — высокие скулы, волевой подбородок, губы, словно созданные для греховных поцелуев. Он сидел с опущенной головой, так что я не видела его глаз, его руки покоились на коленях. Единственным, что было на нем, был широкий черный ошейник из гладкой кожи, точно такой же, как мой, но без цепи.

Я стояла на пороге, не в силах пошевелиться, не в силах дышать. Мой разум, выросший в храме, где мужчины были лишь безликими фигурами в рясах, отказывался обрабатывать увиденное. Это было слишком реально. Слишком телесно. Слишком... опасно. Что это значит? Что мне с ним делать?

Он, должно быть, почувствовал мое присутствие. Он медленно поднял голову. И я утонула в его глазах. Они были цвета фиалок в предгрозовых сумерках, и в их глубине плескалась вековая печаль и абсолютная покорность.

— Госпожа, — произнес он. Его голос был низким, бархатным, он окутал меня, заставив по коже побежать мурашки.

Госпожа? Он назвал меня… госпожой? Я отшатнулась, как от удара. Этого не может быть. Это какая-то жестокая шутка. Ловушка.

— Кто ты? — прошептала я, мой голос был едва слышен.

— Я — ваш раб, — ответил он ровно, не отводя своего печального фиалкового взгляда. — Подарок от Повелителя. Я в полном вашем распоряжении, госпожа. Вы можете делать со мной все, что пожелает ваша душа.

Я смотрела на него, и в моей голове был хаос. Я, рабыня, вещь, Хе'шар... стала госпожой? Мне, которую ломали, унижали и использовали, дали собственную игрушку? Я не знала, что чувствовать. Страх перед этим неизвестным существом смешивался с отголосками жалости к его положению и с новым, темным, любопытным огоньком, который зажегся где-то в глубине моей истерзанной души. Мое тело, уже обученное языку власти и подчинения, реагировало на его слова, на его позу, на его наготу. Я почувствовала, как знакомый жар вспыхнул внизу живота.

— Я... я не понимаю, — пролепетала я, отступая к стене. — Что я должна...

— Все, что угодно, — просто ответил он. — Прикажите, и я подчинюсь.

Он замолчал, и тишина в комнате стала давящей. Я смотрела на это совершенное тело, на его покорную позу, на ошейник на его шее, и чувствовала, как головокружение подступает к горлу. Что это за игра? Что за новый, изощренный способ свести меня с ума?

В этот момент одна из теней в углу комнаты сгустилась и отделилась от стены.

Мальфазар.

Он стоял там, прислонившись к стене, скрестив руки на могучей груди. Я не знаю, как долго он там был. Может быть, все это время. Его золотые глаза горели в полумраке, и в них плескалось ленивое, хищное веселье. Он наблюдал за мной, как ученый наблюдает за реакцией подопытного существа, помещенного в новые условия.

При его появлении раб на полу вздрогнул всем телом и тут же распростерся на ковре, уткнувшись лбом в ворс. Идеальная, отточенная поза абсолютного подчинения.

Мальфазар оттолкнулся от стены и медленно подошел ко мне. Он остановился так близко, что я ощутила его жар и запах озона, металла и власти.

— Вижу, ты познакомилась со своим подарком, — его голос был низким, бархатным, полным издевательской насмешки. Он окинул меня взглядом, задержавшись на том, как капли воды с моих волос стекают по шее и ключицам. — Тебе нравится?

Я не могла говорить. Я лишь смотрела на него широко раскрытыми от ужаса и непонимания глазами.

Он усмехнулся, увидев смятение на моем лице.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты думала, обучение закончено? О, нет, дитя. Мы едва начали. Ты научилась подчиняться. Ты научилась просить. Ты научилась принимать.

Он протянул руку и коснулся моего подбородка, заставляя поднять голову и посмотреть ему в глаза.

— Сейчас будет новый урок. Самый важный. Теперь ты научишься властвовать.

Глава 15: Урок Власти

«Теперь ты научишься властвовать».

Слова Мальфазара не были криком или приказом. Они упали в оглушительную тишину комнаты, как тяжелые капли расплавленного свинца, выжигая в моем сознании новый, немыслимый узор. Властвовать. Я? Существо, чье тело было картой его завоеваний, чья воля была сломана на его алтаре, чья душа была выжжена дотла его темным причастием? Это была насмешка. Жестокая, изощренная пытка, превосходящая все, что он делал со мной до этого.

— Нет, — сорвалось с моих губ. Это был не протест, а рефлекторный, животный писк существа, которому показывают нож. — Я не могу. Я не...

— Ты не жертва? — он закончил за меня, и в его голосе прозвучал ленивый, мурлыкающий смех, от которого по моей спине пробежал ледяной холод. — О, да. Ты жертва. Самая лучшая, самая отзывчивая из всех, что у меня были. Но в этом и заключается урок, Хе'шар. Настоящее рабство — это не только умение подчиняться. Это умение понимать природу власти. Ты должна научиться повелевать сама.

Он отошел от меня, оставив стоять посреди комнаты, дрожащую и нагую. Я чувствовала себя еще более обнаженной, чем когда-либо. Его взгляд, взгляд демонов в зале — все это было привычно. Но взгляд этого раба, распростертого на полу, взгляд, полный ожидания моего приказа, сдирал с меня не кожу, а саму суть.

— Я не знаю, что делать, — прошептала я, обхватив себя руками в тщетной попытке спрятаться.

— Начни с простого, — его голос доносился из тени у камина, где он опустился в огромное кресло, превратившись в темный, всевидящий силуэт. — Дай ему приказ. Любой.

Я посмотрела на мужчину на полу. Он не шевелился, идеальная статуя покорности. Приказ? Какие приказы я могла отдать? Вся моя жизнь состояла из выполнения чужих команд. «Не поднимай глаз». «Не произноси ни звука». «Ложись». Мой разум был пуст. Он не знал языка власти.

— Я... не могу.

— Можешь, — отрезал Мальфазар, и в его голосе звякнула сталь. — Или ты хочешь вернуться на алтарь? Может, тебе нужно напомнить, как звучит настоящий приказ? Напомнить, каково это, когда твое тело кричит, а воля молчит?

Угроза была реальной, осязаемой. Воспоминание о разрывающей боли, о публичном унижении, о невыносимой агонии неутоленного желания всколыхнулось во мне, заставив желудок сжаться в ледяной комок. Страх оказался сильнее смятения.

Я снова посмотрела на раба. Его черные волосы рассыпались по ковру, открывая изгиб сильной шеи, увенчанной ошейником — моим клеймом, моим символом, теперь надетым на другого.

— Встань, — прохрипела я.

Слово прозвучало жалко. Оно было слабым, неуверенным, оно утонуло в тишине комнаты. Ничего не произошло. Раб не пошевелился.

— Он не слышит шепот мыши, — раздался насмешливый голос Мальфазара. — Он слышит только голос госпожи. Прикажи ему. Вложи в свой голос волю. Твою волю.

Я глубоко вздохнула, зачерпнув в легкие густой, пахнущий озоном и дымом воздух. Я закрыла глаза, вспоминая его голос. Тот, который заставлял меня кончать. Тот, который заставлял меня глотать. Тот, который приказывал мне подчиняться. Я попыталась скопировать его, собрать в себе все остатки силы, всю свою боль и унижение, и обратить их вовне.

— Встань!

В этот раз слово прозвучало иначе. Резко. Громко. Оно разорвало тишину, как удар хлыста.

И раб пошевелился. Мгновенно. Без малейшего промедления. Он поднялся с пола одним плавным, текучим движением, полным нечеловеческой грации. Он не встал во весь рост. Он остался на коленях, но теперь сидел прямо, его торс был напряжен, а руки снова покорно лежали на бедрах. Он поднял на меня свои фиалковые глаза, и в них не было ничего, кроме безмолвного ожидания следующей команды.

Это сработало.

Я приказала, и он подчинился.

Осознание этого пронзило меня, как разряд тока. Это было странное, пьянящее и до тошноты пугающее чувство. Крошечное, ядовитое семя власти упало в выжженную почву моей души.

— Хорошо, — протянул Мальфазар из темноты. Его голос был полон одобрения, от которого мне стало дурно. — Ты нашла свой голос. Но слова — это лишь тень власти. Истинная власть — в прикосновении. Подойди к нему.

Я застыла. Подойди? К нему? К этому обнаженному, идеальному существу, которое было моим рабом?

— Я не...

— Подойди, — повторил он, и на этот раз в его голосе не было терпения. — Изучи свою новую собственность. Прикоснись к ней.

Подчиняясь его воле, которая все еще была для меня абсолютным законом, я сделала несколько неуверенных шагов вперед. Я остановилась перед рабом, так близко, что чувствовала тепло, исходящее от его кожи. Он был так же высок, как я, даже сидя на коленях. Он не поднимал взгляда, его фиалковые глаза смотрели в пол. Он был зеркалом, ожидающим моего отражения.

— Коснись его, — прошипел Мальфазар.

Дрожащей, непослушной рукой я медленно потянулась вперед. Мои пальцы замерли в сантиметре от его груди. Я видела, как под гладкой кожей шеи мерно бьется пульс. Это было так неправильно. Так запретно. Я всю жизнь училась не касаться, не желать, не смотреть.

— Не заставляй меня помогать тебе, Хе'шар.

Его угроза подстегнула меня. Я зажмурилась и коснулась.

Мои пальцы легли на его грудь. Кожа была теплой, гладкой и упругой. Он не вздрогнул. Не отстранился. Он вообще никак не отреагировал. Он был изваянием из живой плоти, которое позволяло мне делать с собой все, что угодно. И в его неподвижности, в его полном, абсолютном принятии моего прикосновения, я почувствовала это. Власть. Настоящую, неоспоримую. Его тело было просто объектом. Моим объектом.

Я открыла глаза. Моя рука все еще лежала на его груди. Я провела ею выше, по его ключице, по сильной шее, мои пальцы коснулись холодного металла ошейника. Это было так странно. Касаться этого символа рабства на ком-то другом. Я провела рукой по его плечу, вниз по рельефной руке. Мышцы под моей ладонью были твердыми, как камень, но они были расслаблены. Он не сопротивлялся. Он ждал.

И семя власти в моей душе дало первый, уродливый росток.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Любопытство, темное и хищное, пересилило страх. Я обошла его и встала сзади. Его спина была широкой и гладкой, идеальным полотном. Я провела по ней пальцами, от шеи до поясницы, чувствуя, как под кожей перекатываются узлы мышц. Я чувствовала его силу. Силу, которая теперь была полностью подчинена мне. Этому маленькому, сломленному существу, которое еще недавно билось в агонии на полу под взглядами сотен демонов.

Эта мысль была извращенной, неправильной, но она несла в себе крупицу пьянящей, головокружительной сладости.

Я вернулась и снова встала перед ним. Он все так же смотрел на меня, его лицо было непроницаемым.

— Ты чувствуешь это? — пророкотал Мальфазар из своего кресла. — Эту дрожь. Когда чужая воля полностью подчинена твоей. Когда чужое тело становится продолжением твоих желаний. Это лишь начало, Хе'шар. Лишь первая нота в огромной симфонии.

Он поднялся и подошел. Он не смотрел на меня. Он смотрел на раба, как мастер смотрит на инструмент.

— Он твой. Его тело создано для служения. Ты можешь использовать его, как захочешь. Ты можешь бить его, ласкать, принуждать. Ты можешь приказать ему ублажать тебя.

От его слов у меня перехватило дыхание.

— Используй его рот, — прошептал Мальфазар, его голос был гипнотическим ядом, проникающим прямо в мозг. — Ты знаешь, каково это, быть на коленях. Ты знаешь, каково это, принимать в себя. Теперь ты будешь по другую сторону. Прикажи ему. Заставь его служить тебе так, как ты служила мне.

Я отшатнулась, замотав головой. Нет. Нет. Только не это. Это было слишком. Это было чудовищно. Заставить другого пройти через то унижение, которое почти уничтожило меня?

— Я не могу!

— Ты можешь, — его голос стал ледяным. — И ты сделаешь это. Это не просто прихоть. Это — урок. Ты должна понять, что нет разницы между тем, кто стоит на коленях, и тем, кто стоит над ним. Это лишь роли. И сегодня твоя роль — госпожа. А теперь. Прикажи.

Он стоял рядом, его присутствие давило, не оставляя мне воздуха, не оставляя выбора. Я посмотрела на раба. Его фиалковые глаза были бездонными, пустыми. Он ждал. Он был готов.

Я не смогла произнести слова. Они застряли в горле комком стыда и отвращения. Вместо этого я медленно, как во сне, протянула руку и указала. Вниз. На себя. На то место между моих ног, которое уже начало ныть и пульсировать знакомым, постыдным жаром.

Это был не приказ. Это был жест. Но он понял.

Без единого слова, с той же плавной, безропотной грацией, он наклонился вперед. Он опустился на пол, приблизив свое идеальное лицо к моим коленям. Я видела его длинные ресницы, прямой нос, чувственные губы. Он поднял на меня взгляд в последний раз, словно ища окончательного подтверждения.

И я кивнула.

Он опустил голову, и я почувствовала его теплое дыхание на своей коже. А затем — прикосновение его губ. Мягкое, нежное. И его язык.

Мир взорвался.

Это не было похоже на то, что делал со мной Мальфазар. Его ласки были требовательными, жестокими, они были вторжением. Этот... раб... он служил. Его язык был умелым, нежным, но в то же время настойчивым. Он исследовал, дразнил, ласкал, и каждое его движение было направлено лишь на одно — на мое удовольствие.

Я стояла, вцепившись пальцами в его шелковистые волосы, и мое тело билось в агонии. Стыд, отвращение, жалость к этому существу — все это смешалось с волнами чистого, незамутненного, ослепляющего наслаждения. Я смотрела сверху вниз на его склоненную голову, на то, как он ублажает меня, и чувствовала себя богиней и чудовищем одновременно.

Это была власть. Абсолютная, развращающая, сладкая, как яд.

Я чувствовала, как приближается волна. Она была огромной, сокрушительной. Я запрокинула голову, с губ сорвался сдавленный стон.

— Позволь ему закончить, — раздался из-за спины голос Мальфазара, спокойный и властный. — Прими его служение.

И я позволила. Я позволила этому безымянному рабу довести меня до пика. Когда первая судорога оргазма пронзила мое тело, я закричала. Громко, беззастенчиво. Это был не крик боли или унижения. Это был крик торжества.

Когда все закончилось, я рухнула на колени, тяжело дыша. Раб отстранился и снова замер в позе покорности, на его губах блестел след его служения.

Мальфазар подошел и остановился надо мной. Он не стал меня касаться. Он просто смотрел на меня, на женщину, только что познавшую вкус власти, и на его губах играла тень удовлетворенной улыбки.

— Урок начался, Хе'шар, — произнес он тихо. — Добро пожаловать по другую сторону плети.

Глава 16: Вкус Яда

Ночь не принесла забвения. Сон, который раньше был спасением, пусть и временным, теперь сталвраждебной, чужой территорией. Я лежала в огромной кровати, уставившись в мерцающий серебряными искрами потолок, и каждый удар моего сердца отдавался в висках гулким, тревожным набатом. Тишина в комнате была обманчивой. Она была наполнена присутствием.

Он лежал на полу у изножья кровати, на простом меховом ковре, который ему, очевидно, выделили демоницы. Он лежал на спине, укрытый до пояса тонкой черной простыней, и его мерное, глубокое дыхание было единственным звуком, нарушающим безмолвие. Даже во сне его тело было воплощением совершенства и покорности.

Я не могла отвести от него взгляда. Я снова и снова прокручивала в голове то, что произошло. Урок. Унизительный, развращающий, чудовищный урок, в котором я была не жертвой, а палачом. Я смотрела на его силуэт в полумраке и думала о том, какое странное, темное и острое, как осколок стекла, удовольствие испытала, управляя им. Это было не похоже на экстаз, который дарил мне Мальфазар — тот был сокрушительной, уничтожающей стихией, волной, которая смывала меня. Это было иное. Тихое, холодное, всепроникающее. Это была власть. Яд, который, едва коснувшись губ, уже начал свою разрушительную работу в моей крови.

Я закрыла глаза, и перед внутренним взором встала картина: его склоненная голова, его губы, его умелый, послушный язык. И мой собственный крик — крик торжества, а не агонии. Я почувствовала, как по телу снова пробежала горячая волна, как низ живота предательски потеплел. Я была чудовищем. Мальфазар не просто сломал меня — он пересобрал меня по своему образу и подобию, вложив в мою душу осколок собственной тьмы.

Я не выдержала тишины. Мне нужно было услышать его голос. Мне нужно было убедиться, что он — не просто безмолвный инструмент, не плод моего больного воображения.

— Ты спишь? — прошептала я во тьму.

Он пошевелился мгновенно, без той сонной медлительности, что свойственна людям. В одно мгновение он уже сидел на ковре, прямой, как струна, и его фиалковые глаза были устремлены на меня.

— Я жду ваших приказов, госпожа.

Его голос, бархатный и ровный, снова окутал меня. Госпожа. Это слово все еще резало слух, но теперь к этому ощущению примешивалась странная, постыдная сладость.

— У тебя есть имя? — спросила я, сама не зная, зачем. Может быть, если у него будет имя, он станет чем-то большим, чем просто вещь. А может, наоборот — имя станет еще одной цепью, моим личным клеймом на нем.

— Мое имя — то, которое вы мне дадите, госпожа, — ответил он без малейшего колебания. — Я — чистый лист, на котором вы можете написать все, что пожелаете.

Чистый лист. Сосуд. Как похожи наши судьбы. Но он, в отличие от меня, казалось, находил в этом покой, а не ужас. Я долго молчала, перебирая в уме звуки. Мне не хотелось давать ему имя, похожее на демоническое, резкое и гортанное. Мне хотелось чего-то... иного.

— Каэль, — произнесла я тихо. Имя пришло само, словно всплыло из глубин памяти о сказках, которые нам иногда рассказывали в храме. Имя падшего принца из древней легенды.

— Каэль, — повторил он, и его губы впервые тронула тень улыбки. Это была не веселая улыбка, а скорее выражение глубокого, тихого удовлетворения, словно он обрел то, чего ему недоставало. — Мне нравится. Благодарю вас, госпожа.

От его благодарности мне стало не по себе. Я села на кровати, плотнее запахивая шелковую рубашку.

— Прости меня, — вырвалось у меня прежде, чем я успела подумать.

Он склонил голову, его длинные волосы упали на лицо.

— Госпожа? Простить? За что?

— За то... что я сделала. За то, что заставила тебя...

Он поднял на меня свой бездонный взгляд, и в нем не было ни обиды, ни унижения. Лишь искреннее, глубокое недоумение.

— Госпожа, вы подарили мне мгновение высшего счастья.

— Счастья? — я не верила своим ушам.

— Мое единственное предназначение — служить, — сказал он тихо и просто, словно объяснял закон мироздания. — Когда я исполняю приказ, когда мое тело служит вашему удовольствию, я исполняю свою суть. В этом нет унижения. В этом есть гармония. Для меня нет большей радости, чем быть полезным своей госпоже.

Его слова должны были меня успокоить. Но они лишь глубже вогнали в меня ледяные иглы ужаса. Он был сломлен. Сломлен так давно и так основательно, что даже не помнил, что такое свобода. Его рабство стало его религией, его служение — его молитвой. И я, сама того не желая, стала его богиней. Мальфазар дал мне не просто раба. Он дал мне адепта.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 17: Ревность

На следующий день, когда демоницы повели меня на прогулку, я впервые нарушила их безмолвный ритуал.

— Он пойдет со мной, — сказала я, указывая на Каэля, который покорно ждал у двери.

Демоницы переглянулись, но не посмели возразить. Мой новый статус, пусть и призрачный, видимо, давал мне и некоторые права.

Мы шли по Подземному Саду. Я впереди, босиком по мягкому мху, а он — в трех шагах позади, молчаливая тень в своем черном ошейнике. Его присутствие меняло все. Я больше не чувствовала себя одинокой пленницей. Я чувствовала себя... хозяйкой, идущей по своим владениям. Это было отвратительно. И это было пьяняще.

Я снова услышала их голоса. Демоницы. Они сидели на той же поляне, лениво перебирая лепестки хищных, похожих на орхидеи цветов. Я не стала прятаться. Я просто остановилась в тени плачущей ивы, чьи ветви, усыпанные светящимися спорами, создавали идеальное прикрытие. Каэль замер позади меня, неподвижный, как статуя.

— ...всю ночь, — говорила демоница с кожей цвета индиго, и ее голос был полон ленивой гордости. — Он был в ярости. Кажется, кто-то из лордов-соперников снова пытался посягнуть на его территории. Ему нужно было выпустить пар.

— И он выбрал тебя, Аш'тара? — с плохо скрываемой завистью спросила другая, с коралловыми рожками.

Аш'тара самодовольно улыбнулась.

— А кого же еще? Он пришел ко мне, когда две луны уже клонились к закату. Он был груб. Он рвал на мне шелка, кусал до крови... — она мечтательно провела пальцем по своей шее, где я заметила темный, багровый след. — Он брал меня снова и снова, пока я не потеряла счет. Я кричала так, что, думаю, меня слышали даже в самых дальних залах.

Она засмеялась, и другие демоницы поддержали ее смехом, в котором смешались зависть, восхищение и похоть.

А я стояла в тени и чувствовала, как лед сковывает мои внутренности.

Он провел ночь с другой. Пока я лежала в своей постели, сгорая от голода по нему, он был с ней. Он был груб. Он рвал на ней шелка. Он брал ее.

Я ощутила укол. Острый, холодный, он вонзился мне прямо под ребра. Что это было? Обида? Не может быть. Я — вещь, сосуд. Вещи не могут обижаться. Тогда... ревность? Это слово было еще более абсурдным. Ревновать — значит считать, что имеешь на что-то право. А я не имела никаких прав на Мальфазара. Мое тело, моя душа, мое удовольствие — все принадлежало ему. Но он... он мне не принадлежал.

И все же, это чувство было неоспоримым. Горячая, злая волна поднялась из глубины моего существа, опаляя щеки. Я представила его. Его огромное тело, нависшее над другой. Его руки, сжимающие не мою, а чужую плоть. Его рот, оставляющий следы не на моей, а на ее коже. Я представила его рычащие стоны, которые он дарил не мне, а этой самодовольной суккубше с кожей цвета индиго. И укол превратился в тупую, разрывающую боль, которая была хуже любой физической пытки.

Я резко развернулась, не в силах больше слушать их торжествующие голоса.

— Уходим, — бросила я через плечо, и в моем голосе прозвучали нотки, которых я сама в нем не узнавала — резкие, злые, повелительные.

Каэль безмолвно последовал за мной. Я шла быстро, почти бежала, не разбирая дороги, и каждый шаг отдавался во мне пульсацией этой новой, уродливой эмоции. Ревность. Это было именно оно. Иррациональное, бессмысленное, но всепоглощающее чувство собственности по отношению к тому, кто сам владел мной безраздельно.

Я вернулась в свою комнату, как в клетку, и начала метаться по ней. Все время я думала об этом. Я не имею на него права. Я — расходный материал, временное вместилище. Моя участь — быть наполненной его тьмой и исчезнуть. А она, Аш'тара, и такие, как она, — они кандидатки на место Владычицы, на трон рядом с ним. Они — вечность. Я — мгновение.

Но ничего не могла поделать со своими чувствами. Логика была бессильна против этого яда. Злость кипела во мне, смешиваясь со стыдом за саму эту злость. Я злилась на него за то, что он был с другой. Злилась на нее за то, что она была с ним. И больше всего я злилась на себя — за то, что мне вообще было не все равно. Он учил меня быть рабой. Но он невольно научил меня и желать. Желать его одного.

Вечером в купальне я была как натянутая струна. Демоницы, казалось, почувствовали мое состояние и двигались вокруг меня с удвоенной осторожностью. Но я их почти не замечала. Когда они ушли, оставив меня одну с Каэлем, который ждал у входа, я не стала выходить из воды.

— Подойди, — приказала я.

Он вошел в облако пара и спустился по ступеням в черную, дымящуюся воду. Он опустился на колени передо мной, погрузившись в горячую воду по грудь.

— Омой меня, — сказала я, и мой голос был глухим и чужим.

Он взял кусок черного, пахнущего травами мыла и мягкую губку. Его руки были нежными, но уверенными. Он начал с моих плеч, его пальцы скользили по моей коже, смывая невидимую грязь. Его прикосновения были почтительными, отстраненными, движения — выверенными и безличными. Но я больше не была той, кем была вчера.

Его руки омывали мои ребра, живот, и я чувствовала, как под его ласкающими, массирующими движениями напряжение в моем теле начинает таять, сменяясь иным, более глубоким и опасным жаром. Он делал свою работу, он служил. Но в моем мозгу стояла картина: Мальфазар, берущий другую. Злость и ревность все еще кипели во мне, и им нужен был выход. Они требовали действия. Требовали власти.

Когда его руки опустились ниже, чтобы омыть мои ноги, я остановила его.

— Не так.

Он замер, подняв на меня свои фиалковые глаза, полные безмолвного вопроса.

— Используй свои руки. Везде, — прошептала я, и сама испугалась своего голоса, в котором прозвучали ядовитые, шипящие нотки.

Он понял. Без колебаний, без тени удивления. Он отложил губку. И его пальцы, скользкие от мыла и воды, начали свое исследование. Они были умелыми. Он знал, где коснуться, как надавить, как заставить тело откликнуться. Он ласкал мои бедра, его прикосновения были легкими, как крылья мотылька, но они зажигали пожары. Он двигался выше, и я почувствовала, как мое тело начинает предавать меня, раскрываясь, откликаясь на его служение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я понимала, что хочу большего. Эта злость, эта ревность, эта боль — они превратились в уродливое, извращенное желание. Если я не могу иметь хозяина, я возьму его подобие. Я возьму то, что он мне дал. Я впервые почувствовала не просто право, а потребность приказать.

Я наклонилась к нему, и мой голос был тихим, но твердым, как сталь.

— Я хочу, чтобы ты доставил мне удовольствие. Своим ртом. Сейчас же.

Это был мой первый настоящий, осознанный приказ, рожденный не из страха перед Мальфазаром, а из моей собственной, темной воли.

Он подчинился. Мгновенно. А затем я почувствовала его. Его губы, его язык, на том самом месте, которое еще помнило его служение на ковре.

Я откинула голову назад, упираясь в бортик бассейна, и с моих губ сорвался стон. Он был мастером. Он служил с самоотдачей фанатика, и мое тело взорвалось под его ласками. Волна удовольствия накрыла меня, но она была другой. Она не была чистой. Она была горькой, пропитанной злостью, ревностью и отчаянием. Я кончала, а думала о другом. Я использовала этого раба, это прекрасное, покорное существо, чтобы заглушить боль от предательства того, кто никогда не обещал мне верности.

В этот момент я почувствовала себя чудовищем.

Я достигла дна. Я стала такой же, как они. Жестокой, эгоистичной, использующей чужие тела для удовлетворения своих прихотей.

Но когда последняя судорога отпустила мое тело, и я лежала в остывающей воде, тяжело дыша, я поняла еще кое-что. Я поняла, что вкус этой власти, этой возможности согнуть чужую волю, использовать чужое тело, как инструмент... этот вкус яда я уже никогда не забуду.

Глава 18: Сосуд Тьмы

Утро наступило не как рассвет, а как смена караула во тьме. Тусклый, безжизненный свет просочился сквозь невидимые щели в потолке, окрасив бархатный мрак комнаты в пепельные тона. Я проснулась с горьким привкусом во рту — вкусом власти, который оказался неотличим от вкуса пепла.

Каэль уже не спал. Он стоял на коленях у кровати, безмолвный и неподвижный, держа в руках одежду, которую для меня приготовили демоницы — простое платье из темно-синего хлопка. В его покорности больше не было ничего удивительного. Она стала такой же частью моей реальности, как холодный камень под ногами или отсутствие солнца.

— Госпожа, — произнес он тихо, когда я села на кровати.

Я подчинилась негласному ритуалу. Я встала, и он начал помогать мне одеваться. Его прикосновения были почтительными и невесомыми, пальцы едва касались моей кожи, когда он натягивал на меня ткань. Но эта отстраненность была хуже любой грубости. Вчерашняя ночь изменила все. Теперь между нами была тайна. Грязная, липкая тайна моего падения и его служения. Я смотрела на его склоненную голову, на то, как пряди иссиня-черных волос падают ему на лицо, и чувствовала себя оскверненной до самого основания души. Он был моим грехом, моим личным, живым свидетельством того, что я стала чудовищем.

Он как раз затягивал шнуровку на спине платья, когда воздух в комнате изменился.

Он не вошел. Он просто возник. Словно сама тень в углу сгустилась, обрела форму и стала им. Температура в комнате упала на несколько градусов, а тишина стала тяжелой, давящей, как вода на большой глубине.

Мальфазар.

Каэль замер на полувздохе. Его пальцы, только что касавшиеся шнуровки моего платья, дрогнули. А затем, с отточенным, инстинктивным движением, он рухнул на пол и распростерся у моих ног, прижавшись лбом к ковру. Идеальная поза абсолютного ничтожества перед божеством.

Я же застыла, как мышь под взглядом кобры. Страх, ставший привычным фоном моего существования, снова стал острым, ледяным, он вонзился мне в солнечное сплетение, вытеснив воздух из легких.

Он медленно, с ленивой грацией хищника, подошел к нам. Его тяжелые сапоги не издавали ни звука на мягком ковре. Он остановился позади меня, и я почувствовала его жар своей спиной. Я слышала его дыхание. Он не смотрел на меня. Он смотрел на Каэля, лежащего на полу.

— Мой подарок, — пророкотал он, и его голос был низким, вибрирующим, он прошел сквозь меня, заставив все внутри сжаться. — И моя Хе'шар. Мои две самые послушные игрушки.

Он обошел меня, встав передо мной. Его золотые глаза горели холодным, изучающим огнем. Он не был зол. Он не был доволен. Он был... заинтересован. Как ученый, наблюдающий за особенно удачным экспериментом.

— Расскажи мне, — произнес он тихо, но в этой тишине была вся тяжесть Преисподней. — Расскажи мне, что ты делала со своим подарком прошлой ночью.

Кровь отхлынула от моего лица. Я смотрела в его всевидящие глаза и понимала. Он знает. Конечно, он знает. В этой цитадели не было места, где можно было бы укрыться от его взгляда. Не было тайны, которая не была бы ему известна. Это был не вопрос. Это было требование исповеди. Он хотел не узнать. Он хотел, чтобы я произнесла это вслух. Чтобы я сама заклеймила себя своим собственным голосом.

— Я... — слова застряли в горле.

Его рука метнулась вперед и сжалась на моем подбородке, его пальцы впились в кожу, заставляя меня поднять голову.

— Говори. Я хочу услышать, как моя госпожа описывает свое правление.

Я смотрела в его золотые глаза, и мой жалкий бунт утонул в их бездонной глубине.

— Я... я была в купальне, — прохрипела я, каждое слово было пыткой. — Я приказала ему... омыть меня. А потом... потом я...

— Что ты? — надавил он, его взгляд прожигал меня насквозь.

— Я приказала ему доставить мне удовольствие, — выдохнула я, и от этих слов щеки вспыхнули огнем. — Своим ртом.

Я сказала это. Я призналась. Я ждала его гнева, удара, наказания за то, что посмела использовать его дар для своей прихоти.

Но он рассмеялся. Тихий, гортанный, лишенный веселья смех, который был страшнее любого крика.

— Хорошо, — произнес он, отпуская мой подбородок. — Очень хорошо. Ты начинаешь понимать. Ты начинаешь чувствовать вкус. Это правильно.

Он смотрел на меня, и я видела в его глазах холодное, извращенное удовлетворение. Он хотел этого. Он подтолкнул меня к этому. Мой позор, мое падение в пучину власти над другим — все это было частью его урока, частью его чудовищного плана по моему пересозданию.

Он отвернулся от меня, словно потеряв интерес.

— Сегодня вечером, — его голос прозвучал ровно и буднично, — в главном зале состоится праздник. Представление невест для отбора.

Мое сердце пропустило удар, а затем заколотилось с бешеной силой. Невесты. Отбор. Слова демониц из сада эхом ударили мне в голову.

— Ты идешь со мной, — закончил он, бросив эту фразу через плечо, словно речь шла о чем-то незначительном.

Он направился к выходу. Я осталась стоять посреди комнаты, оглушенная. Мой разум был в смятении. Он берет меня туда? Зачем? Чтобы я смотрела, как он выбирает себе королеву? Чтобы еще раз унизить меня, показав мне мое истинное место — место временной игрушки на фоне вечных претенденток?

И снова оно. То самое уродливое, липкое чувство, от которого не было спасения. Ревность. Она поднялась из глубин, как черная вода, затапливая меня, душа остатки логики. Я ревновала. Я, расходный материал, смертница, оскверненный сосуд, ревновала своего палача.

Вечер наступил слишком быстро. Все это время я провела в своей комнате, не в силах ни есть, ни говорить. Каэль безмолвно сидел на полу в углу, чувствуя, как изменилась атмосфера, и не смея нарушить мое оцепенение.

Когда пришли демоницы, в их руках был не простой наряд. Это было произведение искусства и пытки. Платье, если его можно было так назвать, было соткано будто из жидкой тени, которая мерцала мириадами крошечных, холодных искр, похожих на далекие звезды. Ткань была почти невесомой, но холодной на ощупь, как погребальный саван. Оно не скрывало ничего. Оно облегало тело, как вторая кожа, делая его контуры еще более выразительными, но при этом погружая его в глубокую, мерцающую тень. Под ним не предполагалось ничего.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Они одели меня, их прохладные пальцы привычно скользили по моей коже. Они уложили мои волосы в сложную прическу, заколов их шпильками из полированной кости. Они даже подкрасили мои губы чем-то темным, почти черным, что имело горький вкус. Когда они закончили, я посмотрела на свое отражение в темной стене.

Из мрака на меня смотрело существо, не имеющее ничего общего с Элиной, девой из храма. Это была жрица темного культа, готовая к жертвоприношению. Королева на одну ночь. Жертва на вечность.

Меня повели не в его покои. Меня привели к дверям главного зала, того самого, где я впервые познала публичное унижение. У дверей, высокий и неподвижный, как изваяние, ждал он.

Мальфазар был облачен в парадные доспехи из черного, как сама бездна, металла, испещренного тускло светящимися багровыми рунами. Его рога были отполированы до блеска, а за спиной развевался тяжелый плащ, подбитый алым шелком, похожим на свежую кровь. Он был воплощением войны, власти и первобытной, жестокой красоты. Он был королем.

Он окинул меня долгим, оценивающим взглядом, и в его золотых глазах на мгновение вспыхнул огонь одобрения.

— Сегодня, Хе'шар, — произнес он, и его голос заставил завибрировать сам воздух, — ты будешь сидеть не у моих ног. Ты будешь сидеть рядом со мной.

Он протянул мне руку. Длинные пальцы с черными когтями. Я смотрела на нее, как завороженная.

— Ты — мой Сосуд Тьмы, — продолжил он. — И сегодня все должны увидеть, какое сокровище я держу при себе. Прежде чем оно иссякнет.

Последние слова он произнес почти шепотом, как интимную, жестокую тайну, предназначенную только для моих ушей. И в них была вся правда.

Дрожащей рукой я вложила свои пальцы в его ладонь. Его хватка была сильной и холодной, как стальной капкан.

Огромные двери зала распахнулись перед нами, и на меня обрушился рев сотен голосов, звуки музыки и свет тысячи свечей. Он повел меня внутрь, к трону. И я шла рядом с ним, моя рука в его руке, зная, что иду на свой собственный эшафот.

Глава 19: Праздник Невест

Когда огромные двери распахнулись, и мы шагнули в зал, на меня обрушился не просто шум. Это была ревущая, пульсирующая волна жизни — если можно было назвать жизнью то, что кипело в этом зале. Сотни демонов, облаченных в свои самые яркие и порочные наряды, заполнили огромное пространство. Воздух был тяжелым от запахов вина, экзотических благовоний, пота и того острого, металлического аромата возбужденной демонической плоти. Музыка гремела, низкая, вибрирующая, она проникала под кожу, заставляя кровь двигаться быстрее в такт первобытным барабанам.

Мальфазар вел меня через толпу, и перед ним расступались, как воды моря перед темным богом. Демоны склоняли головы, их глаза — горящие угли всех оттенков ада — провожали нас. Но сегодня они смотрели не только на него. Они смотрели на меня, на мою руку в его руке, на мое почти обнаженное тело, окутанное мерцающей тенью платья. В их взглядах читалось изумление, недоумение и плохо скрываемая ненависть. Особенно во взглядах демониц.

Я шла, держась за его холодную, сильную руку, и каждый шаг был эхом. Я вспоминала, как ползла здесь на коленях, как билась в агонии унижения, как мой крик был единственным звуком в затихшем зале. Этот пол помнил тепло моей крови. Этот воздух помнил мои стоны. Теперь я шла по нему как... кто? Не королева. Не рабыня. Как диковинка. Как трофей, который хозяин решил на один вечер выставить из своей сокровищницы, прежде чем он рассыплется в прах.

В дальнем конце зала, на возвышении из черного обсидиана, стоял его костяной трон. Но сегодня рядом с ним было не пусто. Справа от огромного трона, чуть ниже, полукругом были расставлены пять кресел. Они были меньше, изящнее, вырезанные из того же полированного черного камня, что и стены, и украшенные серебряной инкрустацией. Места для избранных.

Мальфазар подвел меня к самому трону. Он не усадил меня в одно из кресел. Вместо этого он указал на широкую каменную ступень, служащую подножием его трона, слева от себя. Место, которое было выше, чем у всех в зале, но все же — не на одном уровне с ним. Место почетной рабыни.

Я села, и ткань платья, холодная и гладкая, стекла по моим бедрам. Он опустился на свой трон, и его присутствие, казалось, заполнило собой весь зал, заставив музыку и голоса на мгновение стихнуть.

— Да начнется отбор! — провозгласил он, и его голос, усиленный магией, прогремел под сводами, как удар грома.

Зал взорвался ревом. Музыка загремела с новой силой. И первая претендентка вышла в центр зала.

Это была Аш'тара. Та самая демоница с кожей цвета индиго и самодовольной улыбкой. Она была облачена в несколько тонких золотых цепей, которые больше подчеркивали, чем скрывали ее идеальное тело. Она двигалась с грацией пантеры, ее фиолетовые глаза горели огнем, и каждый ее шаг был обещанием греха. Она подошла к трону, опустилась в глубоком, почтительном поклоне, но ее взгляд, полный обожания и желания, был устремлен только на Мальфазара.

— Владыка, — промурлыкала она, и ее голос был медом и ядом. — Моя сила и моя плоть — твои.

Мальфазар лениво кивнул, и герольд с голосом, подобным скрежету металла, объявил ее имя и титулы, перечислив ее родословную и магические дары. Затем Аш'тара, бросив на меня короткий, полный ядовитого пренебрежения взгляд, прошла и села в первое из пяти кресел.

Одна за другой, они выходили. Каждая была произведением искусства и кошмара. Демоница с волосами из жидкого серебра и кожей, покрытой тончайшим узором светящихся рун. Другая, с крыльями, как у летучей мыши, и глазами, в которых плескалась тьма космоса. Третья, чье тело, казалось, было соткано из огня и тени. И последняя, та самая, с коралловыми рожками, которая выглядела почти хрупкой, но в ее изумрудных глазах таилась такая сила, что у меня перехватило дыхание.

Все они проходили один и тот же ритуал. Кланялись ему. Предлагали себя. И садились в свои кресла, бросая на меня взгляды, полные презрения. Для них я была ничем. Пустым местом. Пылью. Человеческой игрушкой, недостойной даже их ненависти. Они смотрели сквозь меня, их взоры, полные животной похоти и рабской преданности, были обращены лишь на него.

А я сидела и горела. Яд ревности, который я впервые попробовала, теперь заполнил меня до краев. Я смотрела на их совершенные, бессмертные тела, на их силу, на их уверенность. И я гадала. Кого из них он уже осчастливил собой? Чьи шелка он рвал? В чьи крики он вслушивался по ночам, пока я лежала одна в своей холодной постели? Была ли это только Аш'тара, или он уже познал их всех? Каждая из них была потенциальной королевой. Каждая могла родить ему наследника. А я... я была лишь сосудом, чье предназначение — треснуть и исчезнуть.

Боль была настолько сильной, что стала физической. Она скручивала мои внутренности, заставляя ногти впиваться в холодный камень ступени. Я смотрела на его непроницаемый профиль, на то, как он лениво откинулся на спинку трона, принимая их обожание как должное. Он не смотрел на меня. Он вообще, казалось, забыл о моем существовании. Я была лишь деталью декорации. Красивым, но безмолвным дополнением к его трону.

Когда последняя невеста заняла свое место, Мальфазар поднял руку, и в зале снова воцарилась тишина.

— Невесты представлены! — провозгласил он. — Да начнется праздник! Пусть вино льется рекой, а плоть находит утешение в плоти! Отбор будет долгим. У каждой будет шанс доказать свою преданность. И свою полезность.

Он опустил руку, и зал снова взорвался музыкой и криками. Началась оргия. Демоны срывались с мест, стаскивая друг с друга остатки одежд, сплетаясь в единую, пульсирующую массу разврата. Вино, темное, как кровь, полилось из огромных амфор. Воздух загустел от похоти.

И в этом хаосе, в этом аду, он наконец повернулся ко мне. Он наклонился, и его голос был тихим шепотом, предназначенным только для моих ушей, но он перекрывал рев толпы.

— Я чувствую твою злость, Хе'шар. Она исходит от тебя волнами, как жар от огня. Ты ревнуешь.

Это было не вопросом, а утверждением. Он видел меня насквозь. Он читал мои жалкие, уродливые эмоции, как открытую книгу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Его следующие слова были жестокими, как удар. Они были правдой. Абсолютной, неоспоримой, безжалостной правдой, которая выбила из меня остатки воздуха.

— Ты забываешь свое место, — прошептал он, его губы были почти у моего уха, и его горячее дыхание опалило кожу. — Ты — сосуд для моей тьмы. Вместилище. Твое тело — это земля, в которую я сею излишки своей силы, чтобы она не разорвала меня изнутри. Твои эмоции, твоя боль, твой экстаз — все это лишь почва, которая делает землю плодородной. Не более.

Он отстранился и посмотрел мне в глаза. В его золотых глубинах не было ничего, кроме векового холода.

— И скоро у тебя будет новый урок. Я выбью из тебя эту глупость. Я напомню тебе, что такое быть настоящим сосудом. Пустым. Покорным. Ждущим, когда его наполнят.

Я сидела, парализованная его словами. Эмоции бушевали во мне, как шторм в закрытой банке. Обида, злость, ревность и под всем этим — липкий, постыдный слой отчаяния и желания. Я ненавидела его. И я хотела его так сильно, что готова была умереть.

В этот момент к нему подошла Аш'тара. Она двигалась, покачивая бедрами, ее тело было воплощением греховного обещания. Она опустилась на колени у его трона, с другой стороны от меня, и, игнорируя мое присутствие, взяла его руку и прижалась к ней губами.

— Владыка, — промурлыкала она, поднимая на него свои фиалковые глаза, полные рабского обожания. — Позволь мне утолить твою жажду.

Глава 20: Урок Пустоты

Праздник закончился так же внезапно, как и начался. По невидимому сигналу музыка оборвалась, и оргия начала сворачиваться, как потревоженный змеиный клубок. Демоны, пресыщенные и томные, лениво поднимались, набрасывая на себя остатки шелков, их голоса стихли до вкрадчивого шепота. Вечер отбора подошел к концу, но выбор еще не был сделан.

Мальфазар все это время сидел на своем троне, окруженный своими невестами, не удостоив меня больше ни единым взглядом. Я была частью каменного подножия, на котором сидела, — холодная, неподвижная, невидимая. Когда он поднялся, его двор почтительно склонился. Он не сказал мне ни слова. Он просто кивнул в сторону двух безмолвных демониц, которые тут же отделились от стены.

Приказ был понятен без слов.

Меня повели прочь из затихающего зала. Мы шли по гулким, пустым коридорам, и на этот раз я знала, куда меня ведут. Я не боялась. Страх был слишком активной, слишком живой эмоцией для того выжженного поля, что осталось от моей души. Была лишь тупая, свинцовая покорность. Я знала, что урок, который он мне обещал, еще не начался. Праздник был лишь прелюдией. Настоящая проповедь будет прочитана наедине.

Они привели меня к дверям его покоев. Резные створки из черного дерева беззвучно отворились, и демоницы подтолкнули меня внутрь, оставшись за порогом. Дверь закрылась за моей спиной, и щелчок замка прозвучал как удар могильной плиты.

Он уже был там. Он стоял у камина, в котором плясало зеленое пламя, спиной ко мне. Он снял свои тяжелые рунические доспехи. На нем остались лишь свободные черные штаны, низко сидящие на бедрах. Его могучая спина, покрытая бледной кожей и сетью старых шрамов, казалась в полумраке высеченной из древнего мрамора.

В комнате было что-то новое. В центре, там, где обычно лежал лишь мягкий ковер, стояла она. Скамья. Низкая, широкая, сделанная из того же черного, отполированного до блеска дерева, что и его кровать. Она не была похожа на мебель для отдыха. В ее изгибах, в широких кожаных ремнях, прикрепленных к ее ножкам, была зловещая, утилитарная функциональность. Это был алтарь иного рода. Алтарь для наказаний.

Он медленно повернулся. Его золотые глаза горели во тьме ровным, холодным, безжалостным огнем. В них не было ни похоти, ни гнева. Лишь отстраненная целеустремленность палача, готовящегося к работе.

— Разденься, — его голос был тихим, почти безжизненным, и от этого он казался еще более страшным.

Я не стала спорить. Мои пальцы, дрожащие и неуклюжие, принялись распутывать сложные застежки платья из тени. Ткань, холодная и невесомая, соскользнула с моего тела и лужей мрака осталась лежать у моих ног. Я стояла перед ним, нагая, освещенная лишь призрачным светом камина.

— На скамью, — последовал следующий приказ. — Лицом вниз.

Я подошла к этому чудовищному сооружению. Дерево было холодным и гладким. Я подчинилась, медленно ложась на него. Скамья была создана для того, чтобы делать тело максимально уязвимым. Живот и грудь упирались в деревянную поверхность, а бедра и ягодицы оказывались чуть приподнятыми, выставленными напоказ. Я услышала его шаги. Он подошел и встал надо мной без единого слова. Я была распята. Беззащитна. Полностью в его власти.

— Ты чувствовала сегодня ревность, Хе'шар, — заговорил он, его голос был теперь совсем близко, над моей головой. — Глупое, человеческое, грязное чувство. Оно мешает. Оно загрязняет сосуд.

Я услышала тихий свист воздуха. А затем — удар.

Острый, как укус змеи, огненный разряд пронзил мою правую ягодицу. Это не было похоже на его шлепки ладонью. Боль была иной — тонкой, режущей, она пронзила кожу и взорвалась под ней мириадами горящих иголок. Я вскрикнула, инстинктивно дернувшись в ремнях.

— Сосуд не должен чувствовать, — продолжил он свой ледяной монолог, и второй удар обрушился на левую ягодицу, такой же точный и безжалостный. — Сосуд должен лишь принимать.

Я увидела, что он держит в руке. Это была не плеть. Это была плоская, широкая шлепалка из нескольких слоев черной, жесткой кожи, с короткой рукоятью из серебра. Инструмент, созданный не для того, чтобы рвать плоть, а для того, чтобы причинять чистую, глубокую, унизительную боль.

И он начал. Удар за ударом. Он не торопился. Он работал методично, покрывая мои ягодицы сетью огненных полос. Каждый удар был выверен. Каждый заставлял меня кричать и извиваться. Сначала была лишь острая, жалящая боль. Но потом она начала меняться. Она превратилась в сплошной, пульсирующий пожар. Моя кожа горела, казалось, она вот-вот расплавится. Я перестала думать. Я перестала чувствовать ревность, обиду, страх. Весь мой мир сузился до этого огня на моей плоти и до звенящей тишины между ударами.

— Сосуд не должен желать, — его голос был безжалостным метрономом, отмеряющим мою агонию. Удар. — Он должен лишь подчиняться. Удар. — Я выбью из тебя эту глупость. - Удар. Удар.

Я рыдала, уткнувшись лицом в холодное дерево скамьи. Мои крики перешли в хриплые, жалобные стоны. Он не останавливался, пока вся нижняя часть моего тела не превратилась в одну сплошную, горящую рану.

Затем он остановился. Тишина, наступившая после, была оглушительной. Я лежала, тяжело дыша, сотрясаясь от боли и рыданий. Моя кожа, казалось, жила своей жизнью, она пульсировала жаром, и каждое биение моего сердца отдавалось в ней новой волной агонии.

— Перевернись, — приказал он.

Это казалось невозможным. Я попыталась пошевелиться, но каждое движение заставляло истерзанную плоть кричать. Он молча ждал. С нечеловеческим усилием, цепляясь за края, я перевернулась на спину. Теперь я лежала перед ним, полностью открытая.

Он стоял надо мной, и в его руке все еще была шлепалка.

— Твое тело научилось находить удовольствие в служении, — сказал он, и его взгляд скользнул по моим грудям, по ложбинке живота, к тому месту между ног, которое так предательски откликалось на его власть. — Но твое удовольствие — мое. И я решаю, когда оно превратится в боль.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он замахнулся. Я зажмурилась. Удар пришелся не по животу. Он ударил меня по груди. Боль была острой, шокирующей, она выбила из меня воздух и заставила закричать. Он ударил по другой. Затем ниже, по самому центру моей женской сути, по тому месту, которое он сам научил меня ласкать.

Это была пытка иного рода. Он не просто наказывал меня. Он выжигал из моего тела саму память об удовольствии, заменяя ее болью. Он показывал мне, что те самые места, которые могли дарить экстаз, с такой же легкостью могут стать источником агонии. Все зависело лишь от его воли.

Когда он закончил, я была на грани потери сознания. Я лежала, распятая на этой скамье, и по моему лицу текли слезы. Мое тело было картой его урока, испещренной красными, горящими следами.

- Встань!- Я безвольной куклой соскользнула со скамьи на холодный ковер. Я не могла пошевелиться. Я просто лежала в позе эмбриона, дрожа всем телом, и каждый вдох был болью.

Я услышала, как он расстегивает свои штаны. Он подошел и опустился на колени рядом со мной. Он грубо схватил меня за волосы, заставив поднять голову. Его член, твердый и огромный, был прямо перед моим лицом.

— Теперь, — прошипел он, — ты будешь служить мне.

Я смотрела на него сквозь пелену слез, и во мне не было сил даже на то, чтобы покачать головой. Я была сломлена. Окончательно.

Дрожащими, окровавленными губами, я подчинилась. Я приняла его в себя. Боль от моего истерзанного тела смешивалась с его вкусом, с его запахом. Каждый раз, когда мое тело содрогалось от рыданий, моя горящая кожа терлась о ковер, вызывая новую волну агонии. Я служила ему, захлебываясь слезами и болью.

Он не дал мне закончить. Когда он был на пике, он грубо вытащил свой член из моего рта и перевернул меня на живот. Я не сопротивлялась. Я не могла. Он раздвинул мои горящие, истерзанные ягодицы и вошел в меня сзади, в мою попку, без подготовки, резко.

Мой крик был беззвучным. Боль была такой, словно меня пронзили раскаленным железом. Она наложилась на уже существующий пожар, превратившись в одну сплошную, всепоглощающую агонию. Он двигался во мне, жестко, глубоко, безжалостно, и каждый его толчок был новым гвоздем, вбиваемым в крышку моего гроба.

Затем он вышел и, не давая мне передышки, перевернул меня на спину, вошел в меня спереди, разрывая, наполняя меня собой. Он брал меня, как завоеватель берет разрушенный город, не оставляя камня на камне. Он наполнял меня своей яростью, своей властью, своей тьмой.

Он кончил глубоко внутри меня, с низким, гортанным рыком. Его семя было горячим, как яд, оно обожгло меня изнутри.

Он вышел и поднялся, оставив меня лежать на ковре в луже слез, пота и унижения.

— Теперь ты — настоящий сосуд. — произнес он, и его голос был голосом бога, созерцающего сотворенный им хаос.

Он ушел, оставив меня одну в тишине, наедине с руинами моего тела и моей души. Урок был окончен. Я больше не чувствовала ничего. Ни боли. Ни ревности. Ни желания.

Только пустоту. Абсолютную, бездонную, звенящую пустоту.

Глава 21: Эхо в Пустоте

Время перестало существовать. Оно распалось на бессвязные фрагменты, склеенные тупой, пульсирующей болью и вязкой, бездонной тишиной. Я не знаю, как долго я лежала на холодном ковре у подножия скамьи для наказаний. Может быть, минуты. Может быть, вечность. Мое тело было не моим. Это был чужой, истерзанный объект, карта унижения, на которой каждый огненный след от его шлепалки был выжженным клеймом.

Я не плакала. Я не думала. Я просто была. Существовала в этой пустоте, которую он с такой методичной жестокостью создал внутри меня. Ревность, злость, обида, желание — все эти глупые, человеческие чувства сгорели дотла в пожаре боли. Он был прав. Сосуд должен быть пустым. И я была пуста. Абсолютно.

Когда пришли безмолвные демоницы, я не вздрогнула. Их появление было таким же неизбежным, как смена прилива. Они подошли, и их черные, бездонные глаза не выражали ничего. Они не видели женщину, лежащую в руинах своего достоинства. Они видели вещь, которую нужно было привести в порядок.

Меня подняли. Каждое прикосновение было агонией. Кожа на моих ягодицах, бедрах и груди горела так, словно к ней прикасались раскаленными углями. Но я не издала ни звука. Крик умер вместе со всем остальным. Меня отнесли в купальню, и на этот раз я даже не почувствовала обжигающего жара черной воды. Она была просто… мокрой.

Они омывали меня с отстраненной, почти медицинской аккуратностью. Их пальцы были нежными, они обходили самые страшные следы, но каждое касание все равно отзывалось глубоко внутри тупой, ноющей болью. Они нанесли на мою истерзанную кожу какое-то прохладное, пахнущее травами и металлом масло. Оно не исцеляло. Оно лишь приглушало пожар, превращая его в ровное, постоянное горение.

Меня вернули в спальню. Каэль стоял на коленях у кровати. Он не смотрел на меня. Он смотрел в пол. Его лицо было бледным, как лунный камень, и на нем застыла маска абсолютной, безропотной покорности.

Если бы я видела его вчерашними глазами, и во мне всколыхнулась бы жалость или отвращение. Но сегодня я смотрела на него, и не чувствовала ничего. Он был такой же частью этой комнаты, как кровать или кресло. Такой же вещью, как и я. Мы были двумя сторонами одной монеты рабства. Он нашел в нем покой. Я нашла в нем пустоту.

Меня уложили в кровать. На живот. Прохладные шелковые простыни терлись о мою обожженную грудь, но и это было лишь еще одним ощущением, лишенным эмоциональной окраски. Демоницы ушли. Каэль остался, застыв безмолвной статуей в углу.

Дни слились в один серый, тягучий сон. Каждое утро Каэль приносил мне еду и воду, помогал подняться. Каждый вечер меня уводили в купальню, где снова наносили исцеляющее масло. Следы от порки медленно бледнели, превращаясь из огненно-красных в багровые, потом в лиловые. Моя кожа стала похожа на грозовое небо, испещренное молниями. Это была летопись моего урока. Карта моей пустоты.

Все это время я не разговаривала. Ни с Каэлем, ни с демоницами. Слова были не нужны. Слова рождаются из чувств, а чувств больше не было. Я ела, потому что мне давали еду. Я спала, потому что мое тело требовало отдыха. Я существовала, потому что еще не умерла.

Голод, тот самый, что сжигал меня изнутри, исчез. Желание, которое заставляло мое тело извиваться в постыдной агонии, угасло. Я смотрела на прекрасное, обнаженное тело Каэля, когда он помогал мне, и не чувствовала ничего. Абсолютно ничего. Он мог бы быть изваянием из камня.

Прошла, наверное, неделя, когда он вернулся.

Я сидела на краю кровати, спиной к двери, и смотрела на танец зеленого пламени в камине. Каэль стоял на коленях у моих ног, методично и осторожно втирая масло в шрамы на моих голенях. Я не услышала, как открылась дверь. Я просто почувствовала, как изменился воздух. Он стал плотным, тяжелым, заряженным его присутствием.

Каэль замер, как мышь, почуявшая змею. Он медленно, почти незаметно, опустил руки и склонил голову еще ниже.

Я не обернулась. Я продолжала смотреть на огонь. Внутри не шелохнулось ничего. Ни страха, ни трепета, ни тем более желания. Лишь холодное, отстраненное осознание: хозяин пришел.

Я услышала его тяжелые, размеренные шаги. Он подошел и остановился прямо за моей спиной. Я чувствовала его жар. Я слышала его дыхание. Но это были лишь физические ощущения, не более.

— Урок усвоен? — его голос был низким, ровным, в нем не было ни насмешки, ни угрозы. Лишь констатация.

Я медленно повернула голову и посмотрела на него снизу вверх. Я впервые смотрела ему в глаза без страха. Потому что бояться было нечему. Пустота не боится.

— Да, Владыка, — ответила я. Мой голос прозвучал ровно, безэмоционально, как будто говорил кто-то другой.

Он смотрел на меня долго, несколько ударов сердца, которые показались вечностью. Его золотые глаза пытались проникнуть в меня, найти там хоть что-то — искорку ненависти, тень желания, отголосок страха. Но они находили лишь гладкую, холодную поверхность пустоты.

На его губах появилась тень улыбки. Не жестокой, не насмешливой. Улыбки творца, довольного своим творением.

— Встань, — приказал он.

Я подчинилась. Я встала перед ним, нагая, испещренная следами его урока. Он протянул руку, но не для того, чтобы ударить или схватить. Его пальцы, длинные и прохладные, осторожно коснулись самого темного шрама на моем бедре.

Мое тело инстинктивно вздрогнуло от прикосновения к больному месту. Это был чистый рефлекс, не более. Но внутри… внутри была тишина.

Он почувствовал это. Почувствовал разницу между рефлекторным сокращением мышц и бунтом души. Он почувствовал мою пустоту.

— Да, — выдохнул он, и в его голосе прозвучало глубокое, темное удовлетворение. — Урок усвоен. Сосуд очищен от грязи человеческих чувств.

Он убрал руку и отступил на шаг, оглядывая меня с головы до ног, как скульптор оглядывает законченное изваяние.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Теперь ты пуста, — произнес он. — Теперь ты готова.

Я не знала, к чему я готова. И, к своему ужасу, я поняла, что мне все равно. Я была готова ко всему. И ни к чему. Я была пустым сосудом, ожидающим, когда его наполнят. И не имело значения, чем — вином или ядом.

Глава 22: Наполнение

«Теперь ты готова».

Эти слова не были обещанием или угрозой. Они прозвучали как констатация факта, как заключение мастера, завершившего свою самую сложную работу. Я не знала, к чему я готова, и это незнание не вызывало ни любопытства, ни страха. Пустота была абсолютной.

Он не стал ждать. Он кивнул Каэлю, и этот безмолвный приказ был понят мгновенно. Мой прекрасный раб поднялся с колен, взял меня за руку и повел за собой. Его прикосновение было прохладным и безличным, как прикосновение проводника. Я подчинилась, не оглядываясь на Мальфазара. Его тяжелое, всепоглощающее присутствие было тенью, от которой я больше не пыталась убежать.

Мы шли не по тем коридорам, что вели в залы празднеств или в Подземный Сад. Этот путь был иным, он вел вниз, в самые недра его Цитадели. Воздух становился холоднее, тишина — глубже. Здесь не было даже призрачных зеленых светильников. Мы шли в почти полной темноте, которую рассеивал лишь тусклый багровый свет, исходивший от рун на доспехах Мальфазара впереди нас.

Наконец мы остановились перед стеной, которая казалась монолитной. Мальфазар шагнул вперед, положил ладонь на черный камень, и стена беззвучно разошлась в стороны, открывая проход в место, которого не должно было существовать.

Это не был зал. Это было сердце тьмы. Небольшое, идеально круглое помещение, стены, пол и потолок которого, казалось, были сотканы не из камня, а из застывшей, немерцающей тени. Воздух здесь не был холодным. Его просто не было. Дыхание застревало в горле, и я поняла, что дышать здесь не нужно. Само пространство было пропитано чистой, концентрированной силой, такой древней и могущественной, что физические законы здесь, казалось, теряли свою власть.

В самом центре помещения, на невысоком круглом постаменте из материала, похожего на черный, поглощающий свет обсидиан, стоял простой каменный плинт. Он был гладким, без единой руны, без единого украшения. Идеально пустой. Как я.

Каэль подвел меня к плинту.

— Лягте, госпожа, — прошептал он, и его голос был единственным звуком в этой бездонной тишине.

Я подчинилась. Я легла на холодную, гладкую поверхность на живот, как тогда, на скамье для наказаний. Мои руки он уложил вдоль тела, ладонями вверх, в позе полного принятия.

Мальфазар подошел и встал надо мной. Я не видела его, но чувствовала, как его тень накрывает меня.

— Твое тело исцелено, — произнес он. — Твоя душа опустошена. Сосуд чист. Теперь пришло время его наполнить.

Я не знала, чего ждать. Новой боли? Нового унижения? Но я не чувствовала ничего. Я была лишь наблюдателем, отстраненно следящим за тем, что сейчас произойдет с этим телом, которое когда-то было моим.

Я почувствовала прикосновение. Одно. Кончик его когтя, холодный, как осколок льда, коснулся моей спины, точно того места между лопаток, где под кожей скрывалось его клеймо. Он не давил, не царапал. Он просто коснулся, и в этой точке соприкосновения, казалось, встретились две вселенные.

А затем он начал рисовать. Он вел своим когтем по моей коже, и там, где он проходил, не оставалось ни царапины, ни следа. Но я чувствовала это. Я чувствовала, как под кожей, в самой моей сути, он чертит невидимый, сложный узор. Это была руна. Печать. Ключ, который должен был открыть меня.

Когда он закончил, он убрал руку. Мгновение ничего не происходило. Он неспешно, почти церемониально, перевернул меня на спину. Я подчинилась этому движению безропотно, как кукла. Я лежала на холодном обсидиане, глядя в потолок из чистой тьмы. Он развел мои ноги, и я не почувствовала ни унижения, ни похоти. Я чувствовала лишь, как две части ритуала соединяются, как ключ готовится войти в замок. Он навис надо мной, и его огромное тело заслонило все. А затем он вошел в меня.

Это не было похоже на наказание. Это не было похоже на урок. Это было нечто иное. Первозданное. Он двигался во мне, и его движения были не быстрыми и яростными, а глубокими, размеренными, они были подобны древнему ритму, как приливы черного океана или вращение мертвых звезд. Я не отвечала на его движения, мое тело было лишь проводником, алтарем, на котором он совершал свой главный ритуал. Но я чувствовала. Я чувствовала, как с каждым его толчком энергия в этой комнате сгущается, как она концентрируется во мне, в точке нашего соединения. Он не просто брал меня. Он заряжал меня. Он вливал свою волю в мою плоть, готовя ее к тому, что должно было последовать.

Напряжение росло, но это было не напряжение желания. Это был резонанс. Мое пустое тело, идеально настроенное его уроками, начало вибрировать в такт его силе. Я чувствовала, как он приближается к пику, и мое тело, словно эхо, готовилось ответить.

В тот самый миг, когда наши тела сошлись в последней, сокрушительной конвульсии, когда его рык и мой беззвучный крик слились в одно, а его горячее семя хлынуло в меня, запечатывая ритуал плотью, — руна под моей кожей вспыхнула.

Это не была боль. Слово «боль» было слишком примитивным, слишком человеческим для того, что я испытала. Это было… растворение. Словно сами атомы моего тела начали вибрировать и распадаться под воздействием нашего общего экстаза. Я почувствовала, как Мальфазар, все еще находясь на мне, положил обе свои ладони мне на спину, накрывая невидимую, пылающую печать.

И тьма хлынула в меня.

Это не было похоже на его семя — горячее, густое, физическое. Это была его сущность. Чистая, холодная, первозданная тьма. Она текла в меня из его ладоней, как река жидкой ночи, смешиваясь с его семенем внутри меня, проникая не в плоть, а в саму структуру моего бытия. Я чувствовала, как она заполняет меня изнутри, вытесняя остатки моего «я», заполняя пустоту, которую он так старательно создавал.

В этой тьме не было ничего. И в ней было все. Я слышала шепот. Тысячи, миллионы шепотов на древних, мертвых языках. Я видела образы, вспыхивающие за закрытыми веками: черные солнца, умирающие в кровавых туманностях, города, построенные на костях богов, океаны слез, замерзшие в вечной ночи. Это была его память. Его сила. Его вековая, бесконечная скорбь и ярость.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Меня разрывало на части изнутри. Мое хрупкое человеческое тело не было создано для этого. Я чувствовала, как трещат мои кости, как рвутся мои мышцы, как моя кровь закипает и остывает одновременно. Я должна была умереть. Распасться. Превратиться в пыль.

Но я не умирала. Сосуд держался. Клеймо на моей спине горело холодным огнем, служа якорем, не давая моему телу окончательно разрушиться. Оно было замком, а руна, которую он начертил, — ключом.

Я не кричала. У меня не было голоса. Я не могла пошевелиться. Я была лишь каналом, по которому текла его безграничная, разрушительная мощь. Я была плотиной, сдерживающей черный океан, и я чувствовала, как во мне появляются трещины.

Сколько это продолжалось? Секунду? Вечность? Время потеряло всякий смысл. Был лишь этот бесконечный, холодный, всепоглощающий поток.

А потом он прекратился. Так же внезапно, как и начался.

Мальфазар убрал руки. Он медленно вышел из меня, оставив внутри смесь своего семени и своей вечной ночи. Тишина вернулась, но теперь она была иной. Она не была пустой. Она была наполненной. Она гудела.

Я лежала на плинте, и я была другой. Пустота исчезла. На ее месте теперь была она. Его тьма. Она не просто заполнила меня. Она стала мной. Я чувствовала, как она течет в моих венах вместо крови, как она гудит в моих костях, как она шепчет в самых темных уголках моего разума. Я больше не была пустой. Я была полной. Полной им.

Он молчал, тяжело дыша. Я чувствовала его усталость. Он отдал мне часть себя. Часть своей ноши. Часть своего яда.

Я медленно, с нечеловеческим усилием, подняла голову. Каэль все так же стоял на коленях у плинта, его лицо было белым от ужаса. Он чувствовал это. Он чувствовал, как я изменилась.

Я посмотрела на свои руки. Кожа казалась бледнее, почти прозрачной, и под ней, как тонкие черные нити, проступали вены. Но это была не кровь. Это была тьма.

Мальфазар подошел и встал передо мной. Он наклонился и заставил меня посмотреть ему в глаза. В его золотых глазах я впервые увидела не только власть и жестокость. Я увидела тень бесконечной усталости.

— Наполнение завершено, — произнес он, и его голос был глухим. — Сосуд выдержал.

Он провел тыльной стороной ладони по моей щеке. Его прикосновение больше не было просто прикосновением хозяина. Это было прикосновение создателя к своему творению, которое теперь несло в себе частицу его души.

Он отвернулся и пошел к выходу.

Я осталась лежать на холодном плинте в сердце его цитадели. Я больше не была Элиной. Я больше не была просто Хе'шар. Я была чем-то новым. Чем-то чудовищным. Я была человеком, в чьих жилах текла ночь. И эта ночь была живой. Она шептала мне. И ее шепот был похож на его голос.

Конец.

Конец