Артём+ Элла= приключения по эпохам. Серия: Порно приключения красной шапочки

Глава 1.

Глава 1

Артём читал лекцию стоя на краю кафедры, как цирковой канатоходец — полступни на полу, полступни в воздухе, и зрителям кажется, что ещё миг, и профессор полетит в пропасть. На нём были светло-серые брюки, чёрная водолазка, поверх — мятый синий пиджак с локтями в потертых заплатах. На кедах — мелкая пыль от мела: привычка писать формулы и даты на доске не убивалась даже интерактивными панелями. Волосы — короче, чем у большинства студентов, но растрёпанные, как у человека, которого внезапно выдернули из сна и поставили преподавать историку цивилизаций.

— …что объединяет Клеопатру и TikTok? — бросил он в зал, щёлкнув маркером. — Правильно: управление вниманием. Кто рулит вниманием — тот рулит людьми.

Смех прокатился по аудитории. Он улыбнулся уголком рта — улыбкой человека, который искренне любит свою тему и своих слушателей, но ещё больше любит, когда у людей загораются глаза. На щеке у него обозначилась мелкая ямочка, но сам он об этом не знал и знать не мог — эта ямочка была его невольным союзником уже лет десять.

— Историк, — сказал он негромко, — это не дядька с пыльной книжкой. Историк — айтишник времени. Мы хакнем прошлое — и поймём, почему настоящее пастится или падает.

Слайды сменялись быстро: Рим, Кабуки, Версаль, хроники Смутного времени. Он проводил линию между эпохами так легко, будто писал на воде. И всё было бы идеально, если бы в момент вдохновенного взмаха рукой он не задел локтем стопку распечаток.

Папки поехали по краю кафедры, как лавина: статьи, архивные фотокопии, распечатанные письма. Артём инстинктивно попытался поймать всё разом, вцепился в воздух, перехватил края — и всё равно половина улетела на пол. В зале дружно зааплодировали. Он поклонился, как будто это и был номер программы.

— Пункт первый: сила — в информации, — прокомментировал он, сгребая листы. — Пункт второй: информация любит падать.

Журнал факультета писал о нём как о «молодом профессоре, который разговаривает с прошлым на ты». На самом деле профессорское звание он выцарапал диссертацией, монографией и тремя бессонными годами в архивах, где пыль пахнет не только бумагой, но и одиночеством. Его мозг работал, как серверная ферма: много потоков, высокая температура, иногда гудит. Он казался рассеянным — на деле считал всё: минуты до звонка, настроение зала, где кому скучно, где чьё внимание нужно вернуть шуткой.

Звонок прозвенел, студенты разошлись, и он остался один — выдыхать, доедать холодный кофе и собирать остатки лавины. Когда поставил кружку, телефон коротко вибрировал. На экране — письмо без адресанта. Тема: «Приглашение. Конфиденциально».

Он кликнул.

> Артём Борисович,

вас отобрали для участия в закрытой междисциплинарной программе. Встреча сегодня, 19:40. Адрес:ТРЦ «Галерея Север», уровень -2, лестница С, служебная дверь 12.

Возьмите с собой удостоверение личности и предмет, который вы считаете самым важным для своей профессии.

Подробности — на месте. Не опаздывайте.

Он перечитал трижды. «Служебная дверь в торговом центре» — звучало как начало плохого триллера или хорошего приключения. В груди подскочил знакомый азарт: тот самый, из-за которого он однажды ушёл с кафедры на два года в экспедицию, а потом вернулся с новой программой и новым курсом, который мгновенно стал лучшим в расписании.

Артём хмыкнул, подошёл к полке и снял кожаный тубус. Внутри лежала тонкая латунная лупа XIX века, подарок научного руководителя. «Самый важный предмет?» — Он улыбнулся. — «Лупа. Чтобы видеть то, что другие пропускают».

---

Элла била по лапам тренера с такой точностью и экономией движения, что казалось — звук от удара возникает не от контакта, а чуть раньше, на вдохе. Она не махала — резала воздух. Левый хук, правый прямой, корпус, шаг, клинч — и снова назад, на носках, как кошка. Волосы — чёрные, стрижка короче пикси: «пикси, но дракон», как сказала бы её подруга, если бы у Эллы были подруги. На лице — ни грамма косметики, только спокойствие человека, который взял всё под контроль.

— Ещё десять, — сказал тренер.

— Ещё двадцать, — ответила она, и это было не кокетство, а математика.

После бокса — тир. Она любила мелкие ритуалы: доставать пистолет, отдавать паспорт дежурному, брать наушники, проверять мишень. Стрелять для неё было продолжением дыхания — ровно, без дрожи, с паузой на «и». Сначала серия на пять метров, потом на десять. Чёрные круги пробивались аккуратными кластерами. Инструктор, давно смирившийся с тем, что эта женщина стреляет лучше, чем он в свои лучшие дни, только цокал языком.

— Вы опять? — спросил он, когда она сдала оружие.

— Привычки — это безопасность, — ответила Элла. — В моём ремесле привычки спасают.

Её ремесло последние два года состоят из трёх простых слов: «Личный охранник. Частный». Это значит — чужие жизни, чужие графики, чужие капризы и много ненужного адреналина. Она была сиротой, но не романтической — без скрипок и дождя на стекле. Детдом, секции, стипендия спортивного колледжа, сборная. Потом — частные заказы, когда поняла, что может не только выигрывать турниры, но и зарабатывать своим умением держать удар и держать слово.

В раздевалке телефон коротко пикнул. Письмо без подписи.

> Элла Сергеевна,

ваши навыки и психофизиологические показатели соответствуют требованиям закрытой программы. Встреча сегодня, 19:40. Адрес: ТРЦ «Галерея Север», уровень -2, лестница С, служебная дверь 12.

Возьмите с собой удостоверение личности и предмет, который вы считаете самым важным для вашей профессии. Не опаздывайте.

Она усмехнулась одними глазами. «Закрытая программа» обычно значила два варианта: очень скучно и очень секретно. Скучно она не умеет, секретно — её нормальная температура.

Элла задумалась над предметом. «Самый важный? Руки. Голова. Но их в сумку не положишь». Она открыла металлический шкафчик и достала старую перчатку из тёмной кожи. На внутренней стороне — затёртая надпись маркером: «Держи удар». Её первый тренер написал, когда она уходила из спортшколы. Перчатка не была практичной — слишком много видела, но она была талисманом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Поехали, — сказала она своему отражению в зеркале и впервые за день улыбнулась.

---

К семи вечера город стал похож на гигантский аквариум из огней. Рекламные экраны шевелили разноцветными хвостами, автобусы плавали в потоках, а люди текли в двери торгового центра — греться, покупать, смотреть в витрины, которые обещали другой, лучезарный мир.

У входа в «Галерею Север» пахло корицей и пластиком. Артём пришёл чуть раньше — привычка приходить вовремя у него трансформировалась в приходить на пять минут раньше и притворяться, что это случайность. Он держал тубус и папку, на плече — тканевый рюкзак с ноутбуком. В стекле витрины отразился — высокий, сухощавый, с прямой осанкой и взглядом, в котором читается «я не забыл выключить чайник?» и «как красиво отражается огонь на доспехах средневекового воина».

— Спокойно, — сказал он себе. — Это не секта. Скорее всего.

Он приложил ладонь к турникету, прошёл внутрь и увидел её.

Сначала — движение: как разрезает толпу женщина в чёрной куртке, в узких джинсах и тяжёлых ботинках на толстой подошве, лёгкая, как пружина. Потом — лицо: чёткая линия скул, большие глаза цвета тёмного мёда, взгляд прямой, без тени «простите-пожалуйста». Короткая стрижка сидела на ней как перчатка: подчёркивала шию, открывала уши с маленькими серебряными гвоздиками.

Она тоже его заметила — и на мгновение прикусила губу, оценивая. «Профессор?» — промелькнуло у неё. На нём было всё не то чтобы старомодно — скорее, «мне удобно думать в этой водолазке». Лицо — умное, светлое, нос — упрямый, руки — длинные, нервные. «Красивый, чёрт бы его побрал, и явно не лопух, — подумала она. — Хотя…»

Артём решил сделать шаг навстречу и в тот же момент зацепил папкой край урны. Папка, разумеется, поехала. И, разумеется, рассыпалась, как первый снег: визитки, схемы, наброски, один-единственный билет из старого поезда, который он хранил почему-то в бумажнике. Элла рефлекторно шагнула вперёд, поймала два листа на лету, третий прихлопнула подошвой, четвёртый ловко выхватила из-под коляски.

— Выступление «Человек-катастрофа», — сказала она, подавая добычу. — Начинается без двадцати восемь.

— Это была демонстрация уязвимости, — невозмутимо ответил он, принимая листы. — Чтобы в диалоге не было асимметрии.

Она фыркнула. На секунду их пальцы соприкоснулись — коротко, сухо, как искра. Они одновременно отдёрнули руки. Он подумал: «Опасная. Прекрасная. И опасная». Она подумала: «Чрезмерно симпатичный. И слишком хороший, чтобы не быть слегка неуклюжим».

— Вы тоже получили письмо? — спросил он.

— Адрес совпадает, — кивнула она на табличку «Лестница С». — Значит, идём в одну тайную секту.

— Если что — у меня лупа, — сказал он серьёзно. — И чувство юмора.

— Если что — у меня кулак, — так же серьёзно ответила она. — И чувство юмора.

Они спустились на уровень -2. Здесь воздух пах уже не корицей, а бетонной прохладой и пылью склада. Люди исчезли. Остались только серые стены, узкие коридоры и шёпот вентиляции.

Лестница С оказалась в дальнем углу, за дверью со смазанной ручкой. Под ней — ещё один пролёт вниз, на уровень, которого не было на табличках. На стене — ряд пустых крючков, как в старых подвалах библиотек, где вешали плащи, и маленькая латунная табличка без слов, только с выгравированным знаком: круг, пересечённый пером и мечом.

— Милое лого, — пробормотала Элла. — «Пиши и режь».

— Или «режь и пиши», — уточнил Артём. — Порядок операций уточним на месте.

Служебная дверь 12 стояла в конце узкого коридора. Она не была внушительной — никакой бронеплиты, никакого сканера сетчатки. Обычная, слегка поцарапанная, с круглой ручкой. Но от неё веяло тем напряжением, которое возникает там, где толщину стены измеряют веками, а не сантиметрами.

— Готовы? — спросил он.

— Я всегда, — ответила она. — Но если там окажется мебельный склад, я обижусь.

Он взялся за ручку. На мгновение их взгляды снова встретились, и они оба — каждый по-своему — признали: мир сейчас щёлкнет, как затвор камеры. И начнётся другой кадр.

Дверь отворилась бесшумно. Изнутри пахнуло прохладой, как из старого каменного зала. На пороге их встречал мягкий свет — не яркий и не тусклый, тот самый, который бывает в читальных залах, где книги шепчут вместо людей.

— Проходите, — сказал голос откуда-то из глубины. Голос, которому доверяешь по умолчанию — как библиотекарю, который за секунд десять находит нужную полку в чужом лабиринте.

Артём шагнул первым. Элла — рядом, на полшага позади. Она скользнула взглядом по его профилю и едва заметно усмехнулась: «Ну хоть шнурки завязаны».

Он уловил движение и в ответ состроил гримасу: «Я правда не всегда роняю бумаги».

Их маленькая, почти домашняя перепалка растворилась в пространстве, которое распахнулось перед ними: высокий зал с деревянными стеллажами до потолка, запах бумаги, пыли и чего-то нежного, как полынь. Где-то далеко щёлкнули часы, и этот щелчок прозвучал, будто тиканье сердца огромной, живой конструкции.

— Добрый вечер, — сказал тот же голос. — Поздравляю: Библиотека сделала редкий выбор. Вас — двоих — вместе.

Элла на секунду задержала дыхание. «Вместе? Ну-ну». Артём улыбнулся той своей ямочкой на щеке и подумал: «История любит контрасты. Похоже, ей понравится наш дуэт».

За их спинами дверь мягко закрылась. Впереди ждали полки, тени и — как он почувствовал почти физически — приключения, которым будет тесно в одной эпохе. Но пока что они оба просто шагнули на свет — каждый со своим талисманом, своим характером и своей смешной, человеческой хрупкостью, которая отчего-то делает сильнее.

Глава 2.

Глава 2

Зал оказался не столько помещением, сколько настроением. Потолок терялся в темноте, словно туда уносили тёплый свет ламп, ряды стеллажей уходили в даль, а дерево — старое, тёмное, с матовым блеском воска — пахло мёдом и временем. Где-то щёлкали высокие часы; звук расползался, как волна, и складывался в ровный пульс места, которое живёт дольше городов.

— Сюда, — сказал тот же спокойный голос.

Он принадлежал женщине лет шестидесяти, с коротко остриженной серебристой стрижкой и пером в петлице тёмного жилета. Она не была высокой, но вокруг неё был воздух человека, который держит ключи от всего. На бейдже — простое: «Хранитель».

— Артём Борисович. Элла Сергеевна, — она называла их по имени без подсказок, будто переворачивала знакомую страницу. — Вас привела Библиотека. Не мы выбираем — нас выбирают.

Артём инстинктивно спрятал лупу в карман. Элла — едва заметно расправила плечи.

— Почему именно мы? — спросил он.

— Потому что вы двое — не совпадаете, — ответила она с тенью улыбки. — Это редкое соответствие. Он — ум, настроенный на связи, она — тело, настроенное на последствия. В легенде обычно наоборот: Библиотека предпочитает женщину-Читателя и мужчину-Защитника. Но легенды для того и существуют, чтобы иногда от них отступать.

— Читателя? — переспросил Артём.

— Мы называем так того, кто читает ткань эпохи, — объяснила Хранитель. — Кто видит не только буквы, но и поля между ними. Ты — Читатель. А вы, Элла, — Защитник. Вы берёте удар на себя и возвращаете обоих домой.

Элла кивнула. Внутри кольнуло — смесь признания и, как ни странно, облегчения: роль, в которую не надо влезать — она совпала с ней.

— И что, — приподняла бровь она, — мы просто берём книги и гуляем по векам?

— Если бы, — Хранитель усмехнулась. — Мы берём задачи и возвращаем утраченное. Иногда это предмет. Иногда — письмо. Иногда — чья-то правда. Вы не туристы. Вы — реставраторы смысла.

Она повела их через зал. Стены на первом ряду стеллажей были инкрустированы буквами десятков алфавитов — не просто декоративно: когда они проходили мимо, некоторые знаки едва заметно светились, словно отвечали на невысказанное. На столах — лупы, перья, сияющие тонкой сеточкой очки с травлением по стеклу: в них, по словам Хранителя, можно было видеть то, что при жизни автор спрятал в межстрочиях.

— Это — Сcriptorium, — кивнула она на длинные столы. — Здесь читают. Рядом — Арсенал. Там вы получите своё.

Арсенал оказался вовсе не военной комнатой, а скорее мастерской. На стенах — ремни, кобуры, ножны, стальные пряжки; на стойке — перчатки, браслеты, чехлы для приборов. Ничего лишнего, ничего декоративного. Только инструмент.

— Люблю ясность, — шепнула Элла.

— Тогда оцените, — отозвалась Хранитель и достала из ящика два предмета. — Якорные браслеты. Пара. Работают только вместе. Встроенный компас на «своего»: если потеряетесь в толпе, браслет тянет в сторону напарника. Пульс, температура, ударная нагрузка — всё дублируется. Главное — функция возврата: одновременное двойное касание — и вас подтягивает к ближайшей Двери. Это не телепорт, — она предвосхитила вопрос взглядом Артёма, — это страховка.

Браслеты были тонкими, похожими на браслеты бегунов. Холодный металл лёг на кожу, будто всегда там и был. На внутренней стороне — выгравированный знак: перо, пересечённое мечом.

— А это? — Хранитель положила на стол миниатюрный чёрный футляр. — «Очки маргиналий». В них ты увидишь правки, которые оставляла рука автора или переписчика: зачёркивания, едва нажатые следы, «скрытые слои» чернил. А вам, Элла… — она протянула втягивающуюся, как линейка, тонкую складную дубинку с матовой рукоятью. — Кистень стропный. Лёгкий, но цепкий. И перчатка. Не для красоты.

Элла примерила дубинку. Рука сама нашла хват, очень старое и очень выученное мышечное чувство отозвалось лёгким удовольствием.

— Без огнестрела? — спросила она.

— В некоторых эпохах пистолет — не аргумент, а огонь на твоей голове, — сухо сказала Хранитель. — Мы работаем тихо. И живём долго именно поэтому.

Они прошли дальше — к огромной полусфере в центре зала. Внутри крутилась карта мира. Но это не была обычная карта: материки расползались и сходились, границы то появлялись, то исчезали, города вспыхивали огнями и тухли, словно на старом кино. У полусферы стоял юноша в сером жилете — с тонкими пальцами и лицом, которое как будто создано для того, чтобы запоминать. Табличка: «Каталогист».

— Лино, — сказала Хранитель. — Познакомь наших.

Лино поклонился.

— «Карта Троп», — сказал он. — Она показывает, где на нашей территории открываются Двери. Они любят большие узлы: станции, рынки, храмы… и торговые центры. У каждой эпохи — свой «вход»: иногда кладовая, иногда исповедальня, иногда задняя лестница. Мы выбираем те, где вас не заметят. Важно помнить: Двери симметричны только изнутри. Снаружи вы возвращаетесь туда, откуда вышли — всегда.

— Правила, — напомнила Хранитель. — Их немного. Первое: не менять ход больших событий. Мы не переписываем историю — мы чинем оборванные нитки. Второе: не тащить будущее в прошлое. Телефоны, антибиотики и прочее — оставьте себе. Третье: не оставаться там дольше, чем нужно. История влюбчива: может не отпустить.

— Четвёртое? — поднял бровь Артём.

— Не влюбляться, — невозмутимо сказала Хранитель. — Но это правило все нарушают. В той или иной степени. Постарайтесь — позже.

Элла молча скрестила руки. Хранитель мельком посмотрела на неё и неожиданно мягко добавила:

— Ваше тело — не только оружие, Элла. Это ещё и якорь для Читателя. Когда страх дохнёт в спину — ваша ладонь вернёт его в «здесь и сейчас».

Они двинулись к дальнему крылу — туда, где стеллажи казались плотнее. Здесь был «Зал Эхо»: глухая ниша с полукруглой стеной, на которой висели десятки ключей. Все — разные: от гигантских железных до крошечных позолоченных.

— Это «ключи-дела», — пояснила Хранитель. — Каждый открывает не замок, а нужный фрагмент времени — точку входа к задаче. Мы не путешествуем просто так: только туда, где нас просит что-то найтись. Иногда это слышимый зов — например, дневник, который «не хочет» гореть; иногда — сухой счёт в каталоге: «утрата — письмо». Иногда зовёт место: район, улица, порт. Сейчас мы выбираем первое.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она провела ладонью вдоль ряда. Пальцы остановились.

— Три варианта, — сказала она, не поворачиваясь. — Париж, август 1572-го. Маленькая записка, исчезнувшая в ночь резни. Лондон, Уайтчепел, осень 1888-го. Несколько писем, которые могли изменить ход охоты. И Московия, 1565-й. Книга из библиотеки, которую называют «Либерия Ивана», — её не существует, говорят. Но у нас есть её запах.

Артём почувствовал, как внутри взметнулось сразу несколько потоков: «Клеопатра и TikTok» красиво разбивались о вихри Парижа, туманы Лондона и тёмную, вязкую, как смола, Москву опричнины. Он поймал взгляд Эллы. Её глаза чуть прищурились — она явно уже вычисляла не романтику, а риски: узкие улочки, толпы, вооружённые толпы, одиночные переулки…

— Выбирать будем не столько сердцем, сколько задачей, — заметила Хранитель, будто прочитав оба лица. — Но сердце нам поможет выжить.

Они ещё долго ходили: залом «Маргиналий», где на стеклянных стендах лежали страницы с правками — будто аккуратно сняли кожу с книжных тел; у «Доски Связей», где разноцветными нитями связывали имена, места, шифры; мимо «Комнаты Возвращения», где обыкновенная лавка с шероховатой доской была почему-то самым тёплым местом из всех — там всегда оставляли хлеб и чай для тех, кто возвращается дрожа.

— А теперь — последнее, — сказала Хранитель. — Клятва.

Она подвела их к низкому столу с чернильницей, пером и старой, в потёртом переплёте книгой. На переплёте — тот же знак: перо и меч.

— Скажите вслух ровно то, что и так собираетесь делать, — предложила Хранитель. — Библиотека не любит чужие слова.

Артём взял перо. Оно было неожиданно тёплым. Он слышал себя со стороны — голос был ниже, чем обычно.

— Я обещаю смотреть не только в текст, но и в тени, — сказал он. — Не верить первому объяснению, не забывать о живых людях за датами. Возвращаться с тем, что искал. И возвращать тех, с кем ушёл.

Элла опустила ладонь на книгу так, будто это был мат на ринге, и сказала просто:

— Я обещаю держать. Слово, удар, дистанцию. Возвращать нас двоих домой. Если надо — зубами.

Хранитель кивнула. На мгновение лампы вспыхнули чуть ярче — или им показалось. Браслеты на их запястьях едва ощутимо дрогнули, словно приняли чужих в родные.

— Добро пожаловать, Читатель и Защитник, — сказала Хранитель. — Ваша пара — зарегистрирована. Теперь — к делу.

Она сняла с крючка узкий длинный ключ — как в старых квартирах, только зубцы у него были странные, будто ноты. Подвела их к части стеллажа, где книги стояли слишком идеально. Вставила ключ между корешков, повернула. Стеллаж щёлкнул, ушёл вглубь, как дверца шкафа, и открыл низкий, обитый железом проём.

Внутри было темно и пахло мокрым камнем. На пороге — латунная табличка. На ней — коротко:

ДЕЛО № 1

ЛОНДОН, УАЙТЧЕПЕЛ.

ОСЕНЬ 1888.

Элла и Артём обменялись взглядами. Он — чуть-чуть бледнее обычного, но с той самой ямочкой, которая появлялась, когда его мозг находил новую игрушку. Она — спокойная, но с тенью улыбки: «Ну здравствуй, тьма».

— Начнём с писем, — сказал он, почти шёпотом. — Если они были, они оставили след.

— А я начну с улиц, — ответила она. — Если он был, у него были привычки.

— У вас есть час на подготовку, — сказала Хранитель. — Лино передаст досье. В Арсенале соберёте «тихий набор». Не берите ничего, что звенит. И… — она подняла палец. — В Уайтчепеле есть запах крови. Он липнет к ногам. Держитесь друг друга.

Они кивнули. На выходе Артём притормозил у полки с лупами и положил свою старую, латунную, рядом на секунду — как будто знакомил. Потёртая лупа поблёскивала упрямо, словно говорила: «Я ещё пригожусь».

— Пойдём, профессор, — бросила через плечо Элла, уже шагая к Арсеналу. — Нам обещали «тихий набор». Ты — тихо, я — набор.

— Конечно, — сказал он, догоняя. — И, на всякий случай… если я опять уроню бумагу — это кодовый сигнал «срочно прикрыть».

— Если ты уронишь себя — это будет кодовый сигнал «срочно тащить», — отрезала она и впервые улыбнулась по-настоящему.

В глубине зала часы щёлкнули. Библиотека дышала ровно. Мир за дверью торгового центра шевелил хвостами рекламы. Здесь — между пером и мечом — собирались история и двое, которых она выбрала. Их шаги уносились в сторону Арсенала, где лежали ремни, очки и слабое мерцание браслетов — двух одинаковых, чтобы не потеряться.

Глава 3.

Глава 3

Шаги гулко отдавались по каменному полу, будто каждый их звук открывал новую страницу книги. Артём шёл чуть впереди, но иногда оборачивался — и каждый раз ловил на себе взгляд Эллы. Она смотрела не на стены, не на витрины с древними свитками и чучела драконов (или это были просто очень убедительные экспонаты?), а именно на него.

— Ты в курсе, что у тебя походка как у первокурсника, которого впервые пустили в архив? — язвительно заметила она.

Артём вздрогнул, чуть не зацепив плечом стеклянный стенд с маской из майя.

— Я... просто фиксирую детали. Это, между прочим, профессиональная привычка.

— Ага, фиксируешь. В воздухе. — Элла склонила голову набок. — Уронишь что-нибудь ценное — отвечать тебе.

Она говорила резко, но уголки её губ подрагивали. Словно сама удивлялась, что ей нравится его неуклюжесть.

---

Они прошли в следующий зал — огромный, с потолком, уходящим в темноту. Там стояли длинные ряды шкафов, но это были не обычные полки. Каждая дверь имела свой символ: золотой крест, египетский глаз, стилизованное солнце, шпаги, короны…

Артём остановился у одной из дверей и осторожно провёл пальцами по рисунку.

— Это… библиотека эпох. Каждая дверь — портал?

— Ты сам профессор, ты и думай, — усмехнулась Элла.

Он не ответил. Просто смотрел, и глаза его горели так, что Элла впервые позволила себе заметить: в нём есть то, чего нет в других мужчинах. Восторг. Чистый, детский восторг, от которого даже каменные стены будто становились мягче.

---

— А это что за комната? — спросила она, заметив массивную дверь с металлическими заклёпками.

— Похоже на арсенал. — Артём толкнул створку, и они вошли.

Элла замерла.

Зал был полон оружия. Копья и мечи, мушкеты и арбалеты, катаны и сабли, шлемы рыцарей, доспехи гладиаторов, изогнутые кинжалы Востока. Всё это висело на стенах, лежало на подставках, сверкало металлом под мягким светом.

— Вот это да… — прошептала она. И впервые в её голосе не было сарказма. Только восторг.

Она прошла между витринами, пальцами коснувшись рукояти меча. Лицо её стало мягче, глаза — ярче. В этот момент Артём понял: он видит перед собой не просто охранницу. Она — воин. И оружие для неё не просто железо, а продолжение самой себя.

— Красиво? — спросил он.

Элла обернулась. В её взгляде на секунду мелькнула улыбка.

— Не то слово. Если бы меня сюда пустили лет в двадцать, я бы, наверное, решила, что умерла и попала в рай.

— Рай с мечами?

— А что? Рай для женщин-воинов выглядит именно так.

---

Когда они вернулись в главный зал, навстречу вышла женщина в длинной мантии. Волосы серебристые, глаза — будто отражающие свет.

— Добро пожаловать, — сказала она. Голос её был тихим, но властным. — Новые хранители, библиотека выбрала вас.

Артём хотел что-то спросить, но слова застряли в горле. Элла, наоборот, сложила руки на груди.

— Ну и чем мы обязаны такой чести?

— Тем, что вы — редкость. Мужчина-библиотекарь. Женщина-охранник. Нарушение традиций. Но, возможно, именно этого и ждало Время.

Элла приподняла бровь, а Артём почувствовал, как внутри него дрожит воздух.

И впервые подумал: «А если всё это — не сон? Если это правда?»

Артём поймал себя на том, что стоит и смотрит на женщину в серебристой мантии, как студент на профессора, которому боится задать глупый вопрос. Он даже попытался поправить воротник рубашки, словно от этого станет серьёзнее.

— А что значит «выбрала»? — голос у него прозвучал чуть хрипловато, но он справился.

Женщина приблизилась, и её мантия зашуршала, будто по полу скользнула ткань, сотканная не из нитей, а из утреннего тумана.

— Каждый век Библиотека выбирает хранителя и его защитника. Всегда — женщину-учёного и мужчину-воина. Так было. Так заведено. Но сейчас — иное время.

Элла хмыкнула.

— Значит, теперь профессор у нас с ямочками на щеках, а охранник — я. Неплохой поворот.

Она сказала это легко, но Артём заметил, как её глаза сверкнули — не насмешкой, а вызовом. Ей явно нравилось ломать традиции.

— А если я не согласен? — осторожно спросил он.

Женщина посмотрела прямо в него. В её глазах отражался не свет, а целый космос — звёзды, тени, горизонты.

— Ты согласен, иначе тебя бы здесь не было.

Артём почувствовал, как сердце ударило больнее, чем после пробежки. Он хотел возразить, но слова не находились.

---

Их повели дальше.

Зал сменял зал: архивы, где стеллажи уходили ввысь, а лестницы сами выдвигались, стоило протянуть руку; комнаты, где под стеклом мерцали пергаменты с чернилами, которые светились в темноте; галерея портретов — лица библиотекарей и охранников прошлых эпох, сжимающих в руках книги и оружие.

Элла задержалась возле одного из портретов. Там была женщина в длинной тоге и рядом с ней широкоплечий мужчина с копьём.

— Амазонка? — пробормотала она.

— Да, — отозвалась их проводница. — Она тоже была сиротой.

Элла вскинула голову, но промолчала. Артём заметил, как у неё дёрнулся уголок губ. Словно в этой фразе она увидела намёк на собственное прошлое.

---

Наконец их подвели к высоким дубовым дверям.

— Здесь ваш зал, — сказала женщина. — Отсюда вы будете выходить в другие времена.

Артём толкнул створку — и на секунду забыл, как дышать.

Внутри был круглый зал. Пол из чёрного мрамора, на нём выгравированы переплетающиеся линии, похожие на карту звёздного неба. В центре — пьедестал, на котором лежала книга в переплёте, с металлическими уголками. Книга была толще кирпича, но страницы перелистывались сами, будто от невидимого ветра.

Элла подошла ближе, провела рукой по узорам на полу.

— Что, сюда мы должны возвращаться после… поездок?

— После миссий, — поправила проводница. — У Библиотеки есть свои задачи. Она сама укажет вам путь.

Артём сделал шаг к книге — и его пальцы дрогнули. Бумага была тёплой. На секунду ему показалось, что страницы откликнулись на его прикосновение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«Господи, я в хрониках Индианы Джонса, только без кнута и шляпы», — мелькнуло в голове.

Элла, наблюдая за ним, фыркнула:

— Смотри, только не оближи страницы от восторга.

Артём резко поднял голову.

— Я вообще-то… — он замолчал, потому что поймал её взгляд. И впервые понял: она красива. Не классически — не нежная, не мягкая. Она была красива силой, прямотой, хищной грацией. И от этого его сердце сбилось с ритма.

Элла же вдруг осознала, что смотрит на него дольше, чем хотела. Слишком светлые глаза, слишком умный взгляд, ироничные губы, которые явно больше привыкли к книгам, чем к поцелуям. «И что за чёрт… почему он кажется мне привлекательным?»

Она скривилась — привычная маска сарказма вернулась.

— Ну что, профессор, готов к своему первому заданию? Или будешь до ночи стоять и вздыхать над книжками?

Артём покраснел.

— Я… всегда готов.

И в этот момент книга раскрылась сама. Листья зашелестели, и на странице проступил золотой символ — корона и шпаги, переплетённые в узор.

Женщина в мантии склонила голову.

— Библиотека выбрала. Ваш первый путь ждёт.

Глава 4.

Глава 4

Библиотека не шумела — она шептала. Шепот был в шелесте страниц под стеклом, в мягком свете, который стекал с потолка, как молоко, и в редких щелчках механизмов, прячущихся в стенах — будто старинные часы внутри огромного организма.

Элла шла так, словно пол принадлежал ей: упругая походка, плечи расправлены, подбородок чуть вздёрнут. Чёрные джинсы сидели на ней как влитые, поверх — короткий пиджак с узкой линией талии, под ним — простая белая футболка. На запястье — часовой браслет с матовым экраном, на котором в такт сердцу пульсировали две тонкие голубые полоски. Волосы — собраны высоко, и от этого лицо казалось ещё резче: сильные скулы, живые тёмные глаза.

Артём поначалу пытался идти «незаметно учёным», но через три шага сдался. Его палец каждый раз тянуло провести по золотой тиснёной надписи, по швам стекла, по медным винтам в основании витрин. Белая рубашка — безупречно выглаженная, ворот небрежно распахнут, под пиджаком — тонкий жилет графитового цвета, брюки стройнели его фигуру. Он выглядел так, будто его только что сняли со страницы дорогого журнала — и тут же уронили на пол кожаную папку.

Папка хлопнулась: внутри звякнули металлические закладки. Элла ухмыльнулась краешком губ:

— Подними и сделай вид, что так и было задумано.

— Научная легенда: «гравитация существует». Подтверждаю, — проворчал он, поднимая. Пальцы чуть дрожали — не от стыда, от восторга.

Они перешли через атриум. Под прозрачным куполом висела сферическая карта — не земная, не небесная. На неведомых меридианах играли мягкие огни. На ближайшей колонне проступила строка, будто начертанная светом:

Доступ подтверждён. Пара назначена.

— Нравится мне формулировка, — сказала Элла тихо. — Пара. Не «команда», не «единица».

— Вечное выныривание терминов из риторики брачных контрактов, — фыркнул Артём. — Мы здесь работать будем.

— Работать — да. Но дышать — вместе. Иначе Библиотека не пустит, — ответила она неожиданно серьёзно.

Их ждала Матрона — та самая, с серебристыми волосами. Вблизи её глаза отражали свет не зеркально, а как вода: тепло и глубина. На её мантии в тонком канителевом шве читалось — Custos.

— Вижу, вы не поссорились на входе. Хорошая примета, — сказала она. — Идите. Обряд допуска — это не торжество, а проверка.

Дверь распахнулась сама. Зал оказался небольшим и пустым, только на тумбе — резной ящичек с крышкой, в потолок мягко вмонтированы кольца света. На стене — длинное зеркало в узкой чёрной раме.

— Здесь вы оставляете лишнее, — сказала Матрона. — Претензии, привычку командовать, страх. Берёте — любопытство, дисциплину и чувство времени.

Элла тихо хмыкнула.

— Лишнее я на ринге оставила.

— А я — в диссертации, — подхватил Артём.

Матрона усмехнулась взглядом.

— Хорошо. Тест — синхронизация. Встали напротив. Смотрите друг другу в глаза. Дышите. На третий вдох коснитесь тумбы. Если Библиотека сочтёт вас совместимыми, даст ключ.

Они встали. Два дыхания — чужие и близкие, третий — общий. Ладони коснулись дерева — и крышка сама щёлкнула. Внутри лежал круглый металлический жетон, тёмный, будто сделанный из ночи. На нём — лилии. Fleur-de-lis.

— Франция, — сказал Артём. Голос стал ниже. — XVIII век.

— С какого перепугу? — прищурилась Элла.

— Лилии — эмблема Бурбонов. А стиль гравировки — поздний рококо. Не раннее барокко и не возрождение.

Матрона кивнула.

— Первый выход будет мягкий. Париж. 1771 год. Артефакт небольшой, но капризный — веер из слоновой кости, отделанный перламутром. Ходит по рукам, как слух. Утрачен из описи, всплывает на карточной игре у советника полиции, исчезает на балу у герцогини. Нужно вернуть.

— Веер? — не удержалась Элла. — Мы крадём веера? Может, потом будем спасать пуговицы?

— Веер принадлежал мадам… — Артём коснулся жетона, и пальцы обожгло лёгким, почти эротическим теплом. — Добари.

Элла свистнула.

— Любовница короля? Вот так сразу?

— Не «любовница», а политический игрок, — поправил Артём, и сам удивился, как легко это прозвучало.

Матрона протянула каждому тонкий браслет — не чёрный, не серебряный, словно бы прозрачный, и оттого почти интимный.

— Синхронизация языка и локальных привычек. Не злоупотребляйте. В карманах — жетоны возврата. Разорвёте — и вас вытянет назад. Но не раньше, чем делать будет действительно нечего.

— А одежда? — Элла оглянулась. — Я в джинсах в Париж восемнадцатого века не пойду.

— Гардеробная справа. Сами выберете. Пора привыкать.

---

Гардеробная была храмом материи. Стены-склады — как закрытые тома; ты открываешь — и каждая полка раскрывает эпоху. Пахло лавандой, нафталином и дорогими чернилами.

— Попробуем сойти за людей, — сказала Элла, перебирая пальцами шёлк, бархат, тонкое батистовое бельё.

Она остановилась на тёмно-синем амазонке — жокейском костюме с длинной юбкой в пол, узких штанах под ней и коротком, подчеркнуто мужском, сюртуке. Шляпа-трёхуголка с тонкой бархатной лентой, высокий ворот — полускрывает шею, — перчатки до локтя. На тонкой подкладке — крошечные кармашки под плоские кинжалы. Платье сидело — как броня и как обещание.

Элла всмотрелась в зеркало. Глаза стали темнее, линия ключиц — резче. На миг ей показалось, будто кто-то чужой — и очень знакомый — смотрит на неё из глубины стекла: женщина в том же костюме, только с повадкой хищной кошки.

— Эй, — тихо сказал за спиной Артём. — Ты похожа на иллюстрацию из французского романа: «Как графиня на коне объехала весь Версаль и никого не спросила разрешения».

— А ты… — она повернулась и застыла.

Он выбрал не кружевной кошмар эпохи, а строгий чёрный редингот, длинный жилет молодого адвоката, узкие панталоны и высокие сапоги всадника. Белоснежный шейный платок, завязанный не затейливо — уверенно. Волосы зачёсаны назад, но несколько прядей предательски выбились на лоб. На левом запястье — перстень-печатка, скромный, но старый.

— Сойдёт? — спросил он небрежно, но в голосе было то самое — мальчишеское, что заставляло её улыбаться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Сойдёт, — ответила Элла. — Если перестанешь ронять папки.

Он улыбнулся — чуть, словно дорожил этим движением.

— Буду тренироваться. На тебе.

— Попробуй — получишь, — сказала она мягко. И оба рассмеялись — впервые вместе, искренне.

Матрона ждала у двери с лилиями.

— Париж дышит быстро. Держитесь рядом. Смотрите на руки, а не на улыбки.

— Принято, — сказала Элла.

— Принято, — повторил Артём, и рука непроизвольно нашла её локоть — не держать, касаться.

---

Париж ударил запахами. Непритворными. Дым угля, пряность жареных каштанов, стружка свежего дерева, кисловатый аромат винного уксуса и — поверх всего — сладковатая пудра женщин, идущих под руку с мужчинами в кружевных манжетах.

Они вынырнули в боковом переулке близ Пале-Рояля. Слева — галерея с лавками гравёров, справа — кофейня, где уже спорили слишком громко. Над крышами свет смешивался с дымом, делаясь густым, как сливки.

— Дыши, профессор, — шепнула Элла. — Ты побледнел от счастья.

— Я… не знаю, какой запах любить первым, — честно признался он.

Она коротко кивнула. Её глаза за секунду отметили всё: где шпики, где простые прохожие, где карета с гербом, где двое у стены слишком уж внимательно разглядывают прохожих.

— План, умник?

— Веер мадам дю Барри. Карточные круги, театры, богемные гостиные. Он всплывает — как слух. Значит, ищем там, где слухи рождаются: в театре и в кофейнях, — ответил он без задержки. — А ещё — у советника полиции. У него маленькая коллекция «запретных излишеств».

— Нравится, — признала Элла. — Театр близко. Идём.

Они двинулись вдоль галерей. Элла держалась легко, как кошка на карнизе. Артём успевал и шаг держать, и считывать вывески: «Игральный дом месье Фамийо», «Гравюры и карты», «Светские новости».

— Кофейня Прокопа — вон там, — он едва не ткнул пальцем. — Потом заглянем.

— Сначала — театр, — отрезала она.

---

В театре пахло пылью кулис, лосьоном для париков и закулисной сплетней. В фойе мерцали бра, дамы показывали веера, мужчины — улыбки и сорочки.

Артём обернулся к Элле:

— Правило первое: не смотреть на веер как коллекционер. Смотреть как воздыхатель.

— А как смотрит воздыхатель?

— Вот так, — он вдруг стал плавным, чуть томным, серые глаза потеплели. Его взгляд скользнул по её шее, задержался на ключице, поднялся выше. Ни на миг не пошлость — игра, отточенная.

Внутри у неё коротко щёлкнуло.

— Поняла. Играть умеешь. Только осторожнее, профессор.

— Учусь у лучшей, — не отступил он.

Они рассыпались парой, но невдалеке. Элла — к ложам; Артём — к буфету и к группе, где смеялся слишком громко человек в сером, с тяжёлым подбородком. Советник полиции. Люсьен Шарон.

— Месье Шарон? — Артём чуть поклонился. — Читал ваши записки о пресечении подпольных игорных домов. Блистательно.

Шарон прищурился — переменился в лице: научный тон французов щекотал его самолюбие.

— Вы?

— Мари, — Артём представился заранее подготовленной легендой — провинциальный учёный-переводчик. — Увлекаюсь… редкостями. Разрешите задать вопрос о веерах?

— О каких ещё веерах? — с подозрением, но и с интересом.

— О тех, что служат не для охлаждения, а для разговоров. Рисунок — язык, створки — код. Говорят, у одной дамы был веер особенный — из кости, с перламутром. У неё украли…

— Вееры воруют каждый день, — буркнул Шарон, но музой ему уже стал собственный слух. — Мадам дю Барри потеряла вещицу — да. Слышал, что её видели в игорном доме у Фамийо. Вчера. А сегодня Фамийо — банкрот, исчез. Выводы делайте сами.

— Благодарю, — Артём поклонился так, будто кланялся кафедральному собору.

Элла тем временем стояла у перил ложи и вела беседу с молодой актрисой, в глазах которой уже плавали и искры вина, и обиды.

— Мадам, — говорила Элла ровно, с сочувствием, — когда у вас крадут веер, это ведь как будто украли кусочек дыхания, правда?

— О! Вы понимаете! — актриса всплеснула рукою. — Они все смеются: «Новый купишь». А как купить веер, на который смотрел сам принц Конде?

— Кто брал в руки?

— Хозяин дома Фамийо! Он крутил его как карту, щёлкал! Я думала — сломает. Потом пришёл какой-то месье, лицо… как у тех, кто привык приказывать. Шрам у виска. Он присвистнул — и веер ушёл к нему.

— Имя?

— Не знаю. Но у него на руке был перстень с черепом… брр.

Элла поблагодарила, спрятала полученную дрожь за улыбкой и нашла Артёма у колонны.

— Фамийо вчера исчез. Сегодня — перстень с черепом. Любитель «крайних мер», — сказал он тихо.

— Идём к Фамийо. Если дом пуст — тем лучше. Если не пуст — ещё лучше, — отрезала Элла.

— Ты любишь сложные входы, да?

— Я люблю двери, которые потом уже не закрыть.

---

Дом Фамийо стоял в переулке — тихом днём и опасном ночью. Планки ставен — закрыты, на дверь навешен замок с чёрной лентой — знак городской стражи. Но под лентой — нацарапанные ногтем три точки.

— Что это? — шепнул Артём.

— «Внутри есть», — так помечают и свои, и воры, — ответила Элла.

Замок вскрылся не кинжалом и не шпилькой — тонкой, как волос, ключиной, что пряталась у Эллы в подкладке перчатки. Внутри пахло вином и мокрой шерстью. На столе — перевёрнутая колода, три фишки, свеча догорела до слёз.

— Смотри, — Артём тронул крошечный блеск — перламутровую чешуйку. — Створка веера. Здесь он был.

— И здесь — кровь, — Элла кивнула на чёрное пятно у ножки стола. — Свежая два дня назад.

Шорох сбоку дал им секунду. Элла успела подтолкнуть Артёма за ширму, сама шагнула вперёд. В дверь просочились двое. Один — с тем самым перстнем, череп поблёскивал в полумраке.

— Мы закрыты, месье, — сказала Элла таким голосом, будто они — хозяева. — Вернётесь вечером.

— А ты кто? — хрипло спросил Перстень.

— Театр. Репетиция. Месье Фамийо любит покровительствовать искусству, — улыбнулась она без улыбки.

Перстень сделал шаг — и увидел блеск кинжала у неё на бедре. Он замер, но второй двинулся наискось, намереваясь зайти ей за спину. Элла не дала шанса: скользнула в сторону, короткий удар ребром ладони в локтевой нерв — нож выпал из пальцев. Разворот, подсечка — второй сел там, где стоял. Перстень взревел и бросился, но встретился с тяжёлой кочергой, что прилетела ему в кисть. Её метнул Артём — и сам удивился, как правильно рассчитал.

— А вы говорили, у вас — только архивы, — прошипела Элла, пряча удовлетворённую улыбку.

— Архивы — это траектории, — отозвался он и шагнул к Перстню. — Где веер?

— Пошли вы оба… — выплюнул тот и дернулся. Этого движения хватило Элле, чтобы запястьем поджать его подбородок и ткнуть носком сапога в внутрь колена. Перстень застонал.

— Где веер? — повторила она спокойно.

— У Мерсье… портного… на улице Сен-Оноре… он шьёт… он сказал, сделает из него украшение для какой-то… какой-то дамы… — выдохнул тот.

Элла коротко кивнула. Артём вытащил из кармана узкую полоску — пломбу охраны — и приклеил к рукояти двери.

— Пошли, — сказала она. — Пока дамы не вышли на прогулку.

---

Улица Сен-Оноре цвела шляпами, шубками и лентами, как сад — ирисами. Лавка Мерсье была плотной от запаха крахмала, лаванды и новых перчаток. Сам Мерсье — с лицом-сметкой, глазом-иголкой.

— Месье, — Артём не стал играть в провинциала. Он шагнул близко, положил на стол несколько монет и шепнул: — У вас была вещь, которую украли. Нехорошо держать в лавке украденное. Нехорошо — и опасно.

Глаза портного на миг дрогнули. Он сыграл бровями, как музыкант пальцами.

— Вас послал кто-то очень осведомлённый.

— Нас послала судьба, — сухо отрезала Элла. — И стража — если мы выйдем отсюда недовольными.

Портной вздохнул. Достал из нижнего ящика плоскую коробочку. Открыл. Внутри — серебряная рамка с перламутровыми пластинами, и кость — тончайшая, как кружево. Но веер был не полный — одна створка отсутствовала.

— Где остальное?

— Клиент пожелал «разделить». Сказал: так веер будет «неузнаваем». Одну створку забрала дама из свиты мадам дю Барри — очень нервная, с родинкой у губы. Вторую — тот самый с перстнем. Третью… — портной развёл руками. — Я не удержал. Приходил посланец «клуба азартных наук», сказал, что это будет «амулет на удачу», и…

— Где клуб?

— Адрес не дают. Бродят… то в Прокопа, то в домах на набережной. Но сегодня вечером — бал у герцогини де Субиз. Там будут все. И дама с родинкой. И… ученый.

Слово «ученый» зазвенело иначе. Элла перевела взгляд на Артёма. Он уже прикрывал коробочку ладонью, будто успокаивал её.

— Мы будем там, — сказала она.

— У вас есть приглашение? — ехидно уточнил портной.

— Будет, — ответил Артём. — У библиотек — всегда есть ключ.

На улице Элла негромко выдохнула.

— Бал — это твоя территория, профессор. Моя — дверь с чёрной лентой.

— Тогда танец — твоя дверь, — улыбнулся он. — Будешь вести?

— Хочешь, чтобы я наступила тебе на ногу?

— С твоей точностью? Ни за что.

Они одновременно замолчали — потому что в воздухе на секунду изменился запах. Сладость уступила место железу. Рядом прошёл мужчина с перстнем-черепом, уже в другой одежде. Ниже шляпы — едва заметный шрам у виска. Он обернулся — и их взгляды столкнулись.

— Вечером, — тихо сказала Элла. — Вечером — игра по-крупному.

— И там мы соберём веер по частям, — кивнул Артём. — И вернём его туда, где ему место.

— В Библиотеку, — уточнила она.

— Да.

Они пошли, не оглядываясь — каждый считал тени, отражения в витринах, шаги за спиной. Париж дышал быстро, как и предупреждала Матрона. И у обоих было странно ровное чувство: не страх — азарт.

---

Глава 5

За три часа до бала Библиотека отозвала их лёгким покалыванием браслетов. Дверь с лилиями открылась в гардеробную — но теперь ряды вещей высветили другой спектр: шёлка густых тонов, мушки из бархата, маски из тиса, веера из пера павлина.

— Кто я хочу быть сегодня? — пробормотала Элла. — Женщиной, которую нельзя не заметить — или женщиной, которой никто не поверит, что она опасна?

— Ты всегда обе, — отозвался Артём и тут же смутился собственной прямолинейности.

Она выбрала платье цвета ночи с едва заметной синевой, открытое на плечи, с корсажем, сидевшим так, будто его срастили с телом. Юбка — многослойная, но лёгкая: можно идти быстро, можно танцевать, можно — при необходимости — ударить. К платью — маска на половину лица, из тонкого кружева с блеском росы. На шею — тонкая нитка тёмных жемчужин.

Артём — светлый жилет цвета шампанского, чёрный фрак, тонкая маска-скоба, которую носили мужчины, желавшие «видеть больше, чем о них думают». В лацкане — крошечная лилия. Волосы чуть взъерошены — почти дерзость.

— Мы будем говорить как дворяне и двигаться как воры, — резюмировала Элла.

— И думать как библиотекари, — добавил он.

---

Отель де Субиз казался снаружи каменным кораблём. Внутри — море света. Лестницы взлетали парами, своды пели золочёным орнаментом, зеркала множили людей и их тайны. Музыка струилась — ровно, как сахарный сироп, и прятала за собой шёпот ставок и имен.

Их ввели как «графа и графиню де Сен-Реми». Артём держал локоть Эллы с лёгкой, почти трепетной нежностью — на неё смотрели мужчины. На него — женщины.

— Родинка у губы, — прошептала Элла и кивнула вправо. Дама в жемчугах смеялась так, будто хотела, чтобы её смех запомнили. В веере — не павлин, не перо марабу — перламутровая створка, чужая этому вечернему кокетству.

— Череп — у колонны, — ответил Артём. Перстень поблёскивал, хозяин пил не вино — воду, глаза бегали.

— «Учёный»? — Элла слегка наклонила голову.

— Вот он, — Артём завёл Эллу в танец, а взглядом указал на мужчину в сером, с портфелем под мышкой и ненормально гладкими ногтями. — Лектор Королевской академии, знакомое лицо. В его ладони — плоский футляр для миниатюры.

— Разделили артефакт на три части и чувствуют себя умнее всех, — вполголоса сказала Элла. — Сейчас будем собирать пазл.

Танец позволял подойти близко. Элла на повороте почти коснулась дамы с родинкой. Веер звякнул, когда их браслеты слегка задели друг друга. Дама обернулась — улыбка, как острый нож.

— Мадам? — Элла шепнула так, как шепчут в исповедальне. — У вас вещица, которой не место в этой толпе.

— Каждая вещица на своём месте, если её держит красивая рука, — парировала дама.

— Но некоторые предметы слишком горячие, — Элла улыбнулась краешком губ. — И обжигают.

В это время Артём подходил к «учёному»:

— Месье, ваш доклад об оптике был восхитителен. Уверен, у вас кристаллы в оправе лучше, чем у самого Рамсдена. Разрешите взглянуть?

Слово «Рамсден» щёлкнуло как пароль. «Учёный» невольно прижал футляр.

— Я… не ношу при себе ничего ценного.

— О, ценность — понятие растяжимое, — Артём слегка отступил, чтобы не загонять жертву в угол. — Иногда ценность — не вещь, а… дыхание зала.

— Вы странный, — отрезал тот и хотел уйти — но столкнулся с Перстнем. Тот уже заметил Эллу, его взгляд стал мокрым, как у волка, чуявшего кровь.

— Веер, мадам, — сказал Перстень слишком вежливо. — Он никогда не принадлежал вам.

— А вам — тем более, — парировала Элла и на долю секунды дала руке дрогнуть так, чтобы створка веера выскользнула в её ладонь. Движение было тонким, как дуновение, — и в следующее мгновение веер снова лежал у дамы… но уже без той самой пластины.

В музыке что-то сбилось. «Учёный» нервно сжал футляр и попятился к боковому выходу. Перстень заметил это, но рванул к Элле. Она отступила «по танцу» — раз, два, три — и вдруг исчезла в зеркале. Это не было магией: за зеркалом — узкий служебный проход, хитро вмонтированный в архитектуру.

— Лево, — бросила она через плечо, и Артём, не споря, вывернул туда, где сквозняк пах мокрым камнем.

В коридоре было темнее. «Учёный» шёл быстро и неслышно. Элла догнала его первой, прижала к стене, но не грубо — так, чтобы локти упёрлись в камень, а дыхание не сбилось. Лицо «учёного» оказалось близко — и вблизи было видно: он не трус. Он — азартный.

— Вы не понимаете, — сказал он тихо. — Это больше, чем веер. На пластинах — карта. Не земная. Политическая. Её рисовали не краской — распорядком.

— Кто давал распорядок? — спросил Артём.

— Та, кому служит король, — в его глазах мелькнула тень. — Если соберёте все пластинки, вы узнаете, кто на самом деле движет двором.

— Мы не для этого здесь, — сказала Элла. — Мы возвращаем вещи, а не тайны.

— Иногда это одно и то же, — ответил он, и в голосе было странное уважение. — Возьмите. Я устал быть курьером чужих воль.

Он протянул футляр. Внутри — вторая пластина с перламутром и тончайшей резьбой. Легче пуха — и тяжелее обещания.

Перстень ворвался поздно. Элла едва отступила, когда клинок царапнул камень у её плеча. Дальше всё было очень быстро: Артём ухватил противника за манжету, дёрнул так, что локоть пошёл против сустава; Элла вбила пятку в бок его колена. Клинок отлетел, тёмная маска съехала, и стало видно — у виска действительно старый шрам.

— Харон, — сказал «учёный» с тихой ненавистью. — Так тебя зовут среди своих. Перевози дальше — не меня.

Перстень — Харон — попытался плюнуть, но только хрипнул. Элла взяла его за ворот.

— Передашь тем, кто тебя нанял: мы собираем то, что рассыпали. И возвращаем туда, где вещи не лгут.

Они ушли до того, как коридор наполнили голоса прислуги. В зале музыка вновь стала сладкой. Дама с родинкой смеялась — но смех был теперь тоньше. В её веере не хватало дыхания.

На улице шёл дождь — тонкий, как серебряная пыль. Элла накрыла волосы капюшоном плаща, Артём подставил лицо каплям и улыбнулся.

— Две из трёх, — сказал он, глядя на её ладонь с перламутром. — Осталась третья.

— «Клуб азартных наук», — напомнила она.

— Прокоп, набережная, подвал, где считают кости, а не слова, — перечислил он так, будто шёл пальцами по карте памяти.

— Завтра, — сказала Элла. — Ночью я хуже считаю чужие кости.

— А свои?

— Свои — берегу, — она посмотрела прямо на него. — И твои — тоже.

На секунду воздух между ними стал плотнее. Не сладость бала, не сырость камня — что-то тёплое, как свет из гардеробной, когда платье сидит идеально, а рука ложится туда, где ей место.

— Пошли домой, профессор, — сказала она наконец. — Библиотека ждёт отчёта.

— И, возможно, чашки шоколада, — мечтательно выдохнул он.

— Если расскажешь мне, как ты уговорил «учёного», — усмехнулась она.

— Я просто сказал ему правду, — ответил Артём. — Что он устал.

— И что дальше?

— Дальше мы соберём веер. А потом — решим, что делать с картой, которую он скрывает.

— Решим, — кивнула Элла. — Но вместе.

Они ушли в дождь, в котором город делался мягче и честнее. Браслеты под рукавами отозвались лёгким теплом: путь назад был готов. В Библиотеке их ждали свет, тишина и первый лист отчёта, в котором будет много фактов — и ни слова о том, как сердце один раз сбилось на чужой руке.

Ни слова — но память всё равно запомнит.

Глава 6.

Глава 6

Искры ползли по кромке жетона-ладьи, как будто кто-то чиркнул кресалом прямо по меди. Парус дрогнул — и воздух в зале на миг стал солёным. Элла поправила ремни на кобуре с коротким арбалетом (капризный малыш Библиотеки, стрелявший бесшумно на двадцать шагов), скользнула ладонью по краю плаща и кинула взгляд на Артёма:

— Готов, профессор? Песок из сандалий вытряхивать умеешь?

— Я умею читать по счетам портовых сборов, — невозмутимо ответил он, — что, по опыту, суше любого песка. Но да, — он улыбнулся, — готов.

Гардеробная послушно раскрыла «ячею Египет»: льняные хитоны, светлые гиматии для него, простая синяя хламис для неё; широкополая соломенная шляпа, тонкий платок-вуаль, кожаные ремни под одеждой для ножен; мягкие кожаные сандалии с литыми пряжками-«рыбками». К вещам прилагались мелкие антики — костяные шпильки, кольца с камеями (на деле — шифрованные ампулы со смазкой для тетивы и таблетками порошкового угля), бронзовое зеркальце. Библиотека заботилась о правдоподобии, не забывая про утилитарность.

Элла перекинула хламис через плечо и на секунду прислушалась к ткани: плотный, прохладный лён, пахнувший кедровым ларцом. Артём скользнул в хитон, перехватил его тонким кожаным поясом; жилет он оставил под ним, чтобы держать при себе перочинный нож и мини-лупу. На запястьях — простые верёвочные браслеты. Внутри — капсула перевязочного геля и тончайший металлический ключ, легко играющий роль амулета.

— Если начнут спрашивать, кто мы, — сказал он, — скажем, что я — клерк у таможенного протоколиста. У меня лицо, на котором слово «подписант» садится идеально, — он смерил себя критически. — А ты — моя кузина из Нократиса. Там-то греков видели всяких.

— И что? Говорить будешь ты, — фыркнула Элла. — Я — наблюдать.

— И двигать тяжёлое, — подсказал он.

— По обстоятельствам, — отрезала она, но уголки губ выдали: ей нравится их игра.

---

Переход в коридоре-ладье напоминал вдох — сначала слышишь, как воздух обтекает бронзу, потом — как будто открываешь глаза под водой и видишь, что вода — не вода, а жидкое стекло. Запах соли нарастал, и вдруг — резкий свет, тот самый, от которого щуришься не потому, что больно, а потому, что слишком много мира сразу.

Александрия. Птолемеевская, с колючим ветром, пахнущим рыбой и смолой, с шумом канатов и выкриками носильщиков. Слева — громада Фароса, белого, как кость, башня-ступени, от которой на море уходила солнечная дорожка. Прямо — лес мачт у канала, что тянулся вдоль Гептастадиона, и ряды складов с навесами из сплетённых пальмовых листьев. На крыше одного из складов сушилась сеть, и в каждой её ячейке светилось маленькое солнце — блики воды, пойманные в узлах.

Толпа гудела многоголосой речью: греческий, демотика, и ещё что-то, кликающее, как речная птица. Элла чуть отставила локоть, создавая вокруг себя «пузырь», и одним взглядом отметила угрозы: два парня у тюков с вином, слишком внимательно изучающие прохожих; старик с тележкой фиников, подозрительно ловко лавирующий между ног; мальчишка при входе в контору — глаза слишком живые, чтобы просто скучать.

— Налево — таможенный двор, — сказал Артём совсем другим голосом — картотечным. — Видишь мраморные колонны с рельефами кораблей? Это протоколисты. Там же выдаются «таблички пропуска».

Внутри «дворика писцов» они оказались сразу в трёх эпохах: камень, тёплый от солнца, глиняные таблички на полках, свернутые папирусы в плетёных корзинах и деревянные счёты с костяными костяшками, гладкими от пальцев. Пахло тростником, чернилами из сажи, кислой потом и лёгкой кислинкой вина — писцы всегда держали под рукой воду, от которой не портились знаки. За низким столом сидел тонкий человек с сединой «начала», — не седой, а чуть-чуть присоленный, — и перехватывал шеей груз — цепочку с печатью.

— К кому? — спросил он, не поднимая глаз.

— К протоколисту Хариклу, — без запинки ответил Артём. — По вопросу табличек и контрактов. Я — Птолемео, — импровизация, — клерк от мессения Парамонда, — он ровно положил на стол маленький свёрток с восковой табличкой. Пальцы писца сами потянулись к печати: раз, два, «щелчок».

— Харикл занят. С утра — инвентаризация просроченных накладных, — писец вздохнул, как человек, которому знакомо слово «аврал» во всех языках. — Но вы — вовремя. Нынче у нас «проверка пернатых».

— Пернатых? — переспросила Элла.

— Гуси, — оживился писец. — На кораблях возят живых. Хитрые. Считаются по головам, а по факту груз — в двойном днище. — Он наконец поднял глаза, перевёл взгляд с Артёма на Эллу, задержался, кивнул коротко. — Кузина? Красиво держит спину.

— У нас так принято, — сухо кивнула Элла.

«Гуси — значит, контрабанда», — подумал Артём. — «По условию задания у нас — ладья на жетоне. Значит, артефакт — на воде, в цепочке поставок. Не в храме, не в библиотеке — в складе. Ищем не бесценную вазу — ищем документ. Или знак, дающий доступ. Ключ от знания».

Писец расправил пальцами восковую табличку:

— Что вам нужно?

— Подтверждение на осмотр партии с зерном и птицей, прибытие с Тиры, — Артём говорил легко, как будто прочитал это вчера. Вовремя пойманное «наугад» превращало чужой мир в родной.

— Караван Ламприя? — писец задумался, покосился на свёрнутые папирусы. — У вас — доверенность?

— У нас — голова, — вмешалась Элла. — Может, по ней быстрее?

Писец улыбнулся впервые — коротко, по-служебному:

— Быстрее — не будет. Будет верно. — Он ткнул палочкой в медную тарелку рядом. Та звякнула. — Возьмите жетон инспектора. И смотрите под дурака. Слишком умных Ламприй не любит.

---

Ламприй оказался толстым и блестящим, как свежая рыба. Он стоял у навеса, где два раба пересчитывали гусей, держа их за лапы; гуси кричали возмущённо, каждый — как маленькая флейта. За спиной Ламприя темнел корабельный чрево — видно было, как по трапу уходит внутрь парень с кожаным мешком.

— Кто вы? — спросил Ламприй, не любя вопросы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Артём показал жетон инспектора — медный, с выбитым парусом. Ламприй прищурился: жетон — настоящим. Даже если подделан, он спорить не станет — в порту жалобы любят меньше, чем вонь тухлой рыбы.

— Осмотр, — сказал Артём. — Ненадолго. Наша задача — убедиться, что ваши гуси — гуси.

— Они гуси, — поправил его Ламприй мёд в голосе ложкой. — И зерно — зерно.

— Прекрасно, — кивнул Артём. — Тогда смиритесь на минуту с тем, что я потрогаю ваше зерно.

Элла едва не захохотала — и вовремя прикусила губу. Толстые пальцы Ламприя сжались на рукояти ножа, но тут же разжались: нож у портового надзирателя — как эполет — больше для имиджа.

На трапе пахло мокрым деревом и сеном. Внутри было сумрачно и жарко; воздух стоял шафрановой пылью — зерновой мелкой мукой, в которую ты вдыхаешься по локоть. Элла шла первой, мягко отодвигая мешки. Её плечи работали как рычаги, бёдра — как куканы. Она выглядела как женщина, которой не нужно, чтобы ей помогали — и поэтому все мужчины поблизости инстинктивно хотели помочь.

— Смотри сюда, — тихо бросила она.

Под одним из мешков — настил. Под настилом — узкий короб, чем-то пахнувший сладким и аммиачным одновременно. Элла подняла крышку рукоятью ножа — внутри лежали скатанные тёмные полоски и тонкий бронзовый перстень с врезанным знаком ладьи.

Полоски оказались папирусом, смазанным каким-то составом от плесени и глаз. На краях — киноварные метки. Пальцы Артёма почти зазвенели.

— Корабельный журнал, — шёпотом. — Но не обычный. Это — список «внешних» грузов, не проведённых по протоколу. Кто вошёл в город, что вынесли из города… Боже.

— Библиотека хочет его обратно, — так же тихо сказала Элла. — И перстень тоже. Это «ключ». С ним проходят мимо «перьев»: пропуск любых пернатых — и любых бумаг.

Зашуршали мешки у входа: кто-то возвращался. Элла вернула крышку, спрятала журнал за пазуху, а перстень без церемоний сунула Артёму на большой палец — тот лёг, как будто поджидал именно эту руку.

— Уходим как вошли. Без трупов, — едва шевеля губами, сказала она.

— И с шуткой, — ответил он так же тихо, — чтобы запомнили шутку, а не нас.

Они вышли к Ламприю. Тот стоял, как гора из сала, и смотрел так, будто умеет считать людей по их молчанию.

— Ну? — коротко.

— У вас очень умные гуси, — улыбнулся Артём. — Они умеют читать. По зерну.

Ламприй сморщился.

— А зерно у вас умеет летать, — добавила Элла уже ледяным тоном. — Мы отметили это в журнале инспекции. Хотите копию?

В этот момент рядом пронёсся мальчишка с корзиной инжира, споткнулся, выронил парочку плодов Ламприю под ноги. Тот ругнулся, наклонился — и, когда выпрямился, их уже не было. Растворились в порту, как любой шум. «Запомнили шутку. Не лица», — отмечал внутри Артём, на ходу ускользая в узкий проём между складом и навесом.

---

Они не побежали. Идти быстро — значит сказать «я спешу». А они были люди, у которых всё в порядке. Свернули к внутреннему дворику — там, где на верёвках сушились полосы ткани: красный мареновый, индиго, желтокуркума. Элла остановилась, как будто выбирает платок. Артём встал рядом и позволил себе один роскошный вдох — с солью, плесенью папируса и едва уловимой горечью смолы.

— Раз, — сказала Элла не голосом, а мышцей, — и два.

Они шагнули вместе — и стеклянная тень Библиотеки пролилась на ступени. Мгновение липкого света — и вместо сырой кладки — прохладный белый камень. Дверь, которую они толком ещё не научились видеть, закрылась за спиной без звука.

Матрона ждала у тумбы, как будто просто встала здесь десять минут назад размять спину. В руке у неё была длинная бронзовая шпилька с тонкой резьбой — «клинок для шифра».

— Покажите, — спокойно.

Артём развернул папирус на столе под лампой, придерживая края резиновыми лентами — библиотечное «чудо», что не оставляло следов. Знаки проявлялись, будто медленно всплывали: чёрные линии, как тростниковые тени; киноварные точки — как кровь пчелы на белом. По левой кромке шёл ряд крохотных отметок — вторая система: «когда», «кто», «зачем».

— Это не просто список, — сказал он почти благоговейно. — Это протокол горизонтальной власти. Кому ушли книги из частных коллекций, кто увёз таблички, кто купил фрагменты надписей… Это сеть Ламприев. И перстень — их печать.

Матрона кивнула:

— Перстень — Библиотеки. Подаренный в другое время для доброй работы. Повернули в дурную. Мы повернули обратно.

Элла стояла рядом, руки на столе, предплечья — как тонкие рычаги, на коже — крошечные песчинки портовой пыли, которые здесь выглядели почти смешно — драгоценной грязью. Она смотрела не на идеальные ряды знаков, а на то, как свет ложится на лицо Артёма: уголок губ, где поселилась умная, мимолётная улыбка, зрачки, расширенные ничуть не от страха.

— Ты счастлив? — спросила она просто.

— Счастлив, — честно ответил он. — Потому что это — имя вещи. А вещи, у которых есть имя, — живут дольше.

— Люди — тоже, когда у них есть кто-то, кто помнит их имя, — кивнула Элла. — Пойдём. Я хочу смыть океан, который впитал мой хитон.

---

Они шли по коридору к купальням — и шаги получались смешными: после портового хаоса Библиотека казалась слишком тихой. У купален — ряды ниш с полотенцами, глиняные блюда с маслом и травой, вода, светящаяся ровным белым блинчиком. Элла стянула хламис, осталась в тонкой повязке, и на секунду Артём забыл слово «архив»: на коже у неё было выжжено солнце торговли — кольцо от ремня и тень от ремня поперёк ключицы.

— Не смотри, профессор, — предупредила она без злости. — А то поскользнёшься на собственном благоговении.

— Я смотрю как реставратор, — нашёлся он. — Лишь отмечаю трещинки и места для золочения.

— Золочение — потом, — усмехнулась она. — Сейчас — вода.

Скользнув в воду, она ахнула — не от холода, от нежности: вода здесь была как шёлк, согретый человеческим телом, неторопливо ласковая. Артём, оставшись на бортике, сел и опустил руки — вода лизнула запястья, где лежали браслеты, и те, будто почувствовав дом, чуть теплее откликнулись.

— Завтра — пустыня? — спросила Элла, отживая волосы.

— Нет, — он покачал головой. — Завтра — перелистнём в другую сторону. Библиотека уже дала новый жетон. — Он вынул монету и перевернул в пальцах. На ней — трезубец, лавровый венок и буква, похожая на «Δ».

— Адриатика? — прищурилась она.

— Пожалуй. Но сегодня — у нас Александрия. И… — он посмотрел на неё и позволил себе наглость. — И ты.

— Непрофессионально, профессор, — напомнила она и улыбнулась глазами.

— Красиво, — парировал он.

Она не ответила — просто всплыла ближе, упёрлась локтём в бортик рядом, так что их плечи почти соприкоснулись. В воздухе висела соль чужого моря и масло лавра. В «почти» было больше электричества, чем в любом поцелуе.

— Знаешь, — сказала она после паузы, — ты сегодня бросил кости так, будто режиссировал судьбу. Осторожнее. Она любит режиссёров, но ненавидит, когда ей подсказывают реплики.

— Я не подсказываю, — покачал он головой. — Я записываю. Чтобы потом помнить, как именно это было.

— Тогда запомни, — Элла повернулась и посмотрела прямо, без вильтов и щитов. — Мы — не про «сразу». Мы — про «вовремя».

— Согласен, — тихо сказал он. — И всё равно… рад, что мы — уже «мы».

Он поднялся, накидывая полотенце, и готов был поклясться, что вода зашумела одобрительно. Возможно, это просто эхо. Возможно, Библиотека тоже любила аккуратные согласия.

---

В оружейной они задержались ещё на пятнадцать минут. Элла молча смазывала тетиву арбалета тонким слоем масла, Артём сидел рядом и чистил ногтем кромку ногтя — странная мелочь, которая выравнивала мозг после слишком гордых штук.

— Ты заметил мальчишку с инжиром? — спросила она.

— Заплатил ему двумя медяками, — кивнул он. — И сказал, чтобы никогда больше не спотыкался рядом с Ламприем. Тот наступает так, что потом год лечат.

— Вот и хорошо, — Элла защёлкнула замок на арбалете, поднялась и бросила на плечо хламис. — Мы берём, возвращаем и оставляем за собой ровную землю. Без дыр.

— Без дыр, — повторил он. — И без долгов.

Матрона встретила их у выхода: лицо без эмоций, но в глазах — едва заметная улыбка. На бархатной тарелке лежала записка — тонкая пластина из тёмного дерева, на которой резцом было выведено: «Молодцы. Ритм — верный». Под запиской — маленький кожаный мешочек. Внутри звякнул перстень — тот самый, но уже другой: Библиотека вернула им знак в виде копии.

— На память? — удивился Артём.

— На работу, — спокойно сказала Матрона. — В следующий раз дверь не будет ждать. Откроете сами.

Элла подбросила перстень на ладони и поймала, как монетку. Металл коротко звякнул, и этот звук почему-то оказался самым правильным за весь день — как нота, на которой заканчивают, чтобы завтра начать снова, не сбиваясь с тональности.

Глава 7.

Глава 7

Венеция встретила их запахом солёной воды, звонким визгом чаек и бархатным шёпотом карнавальной ночи. Каналы были густы, как чернила; на поверхности дрожали огни фонарей, натягивая световые нити между дворцами. Ветер разносил аромат горячих каштанов, воска и пряностей — город казался гигантской сценой, где маски жили дольше лиц.

Элла шла рядом с Артёмом по узкому каменному мостику, подол её тёмно-вишнёвого платья едва касался воды. Платье лежало на фигуре как литое, богато, но без лишней помпы; корсаж подчёркивал плечи и пресс, выработанный кикбоксингом, — в этом контрасте кроился гипноз. На её лице — маска из чёрного кружева, тонкая и дерзкая; волосы собраны в гладкий пучок, открывающий шею.

На Артёме — тёмный камзол с серебряными пуговицами, белоснежный жабо и длинный плащ, ворот которого он то поднимал от ветра, то опускал. Маска — простая, чёрная, оставляла губы открытыми. Он нёсся взглядом по фасадам, как по строкам рукописи: «Квадрово-рустованные углы… окно серлианы…» — и едва не шагал в пустоту, когда мост заканчивался.

— Смотри под ноги, профессор, — шепнула Элла, взяв его за локоть. — Я не собираюсь нырять за тобой в декабре.

— Нырять за мной — достойный поступок для легенд о Библиотеке, — ответил он вполголоса. — Но я постараюсь не испытывать твою доброту.

Задание прозрачно: на Зале Порталов загорелся герб с золотым львом и надписью «S.P.Q.V.» — Венеция, конец XVI века. По сигналу Архива, в частной коллекции у палаццо Контарини хранился перстень дожа — не столько власть, сколько подпись эпохи. Он считался потерянным, но на самом деле был похищен — и его исчезновение меняло хронологию ряда указов, расползаясь по документам, как чернила в воде. Верните. Осторожно. Без шума.

Шум был повсюду. Площадь Сан-Марко вздыхала музыкой: скрипки, флейты, лёгкие барабаны. В масках, плащах, с перьями и драгоценными камнями — толпа текла, как река. У Кафе Флориан под навесами сияли канделябры; за аркадами — густая тень и тихий смех.

— Цель — бал у Контарини-делла-Скала, — сказал Артём, сверяясь с выгравированной на запястье картой-линзой, свет которой скрывала перчатка. — Перстень должен быть в кабинете над залом с фреской Тинторетто, спрятан в секретном отделении бюро.

— Кто сказал? — приподняла бровь Элла.

— Он сам, — кивнул Артём на едва заметный знак Библиотеки, проступивший на камне, как влажное пятно. — В этом городе стены разговаривают, если знать язык.

— Замечательно, — фыркнула Элла. — Главное, чтобы дверные петли не начали декламировать сонеты, когда мы полезем в шкаф.

Они вошли в палаццо, где мраморная лестница закручивалась в спираль, а с потолка свисали стеклянные гроздья Мурано. Зал был полон цвета: рубиновый, лазуритовый, янтарный. Фигуры в масках, как живые картины, кружились в менуэтах. На стене напротив — гигантское полотно: Венера и Марс, луки, стрелы, тонкие намёки, которые Италия никогда не скрывала.

— Танцуем, — сказала Элла так, словно сообщала пароль.

— Мы же спешим, — возразил Артём.

— Для проникновения нам нужен второй этаж, — её пальцы невесомо легли ему на плечо. — А туда ведёт лестница за оркестром, и её перекрывают гвардейцы. Гвардейцы пропускают только тех, кто «своих». Мы станцуем один тур — и я специально наступлю на ногу лорду в павлиньих перьях. Гвардейцы отвлекутся. Ты пройдёшь.

— Ты бесстыдна, — восхищённо прошептал он.

— Профессионально бесстыдна, — поправила она. — И держи корпус, профессор. Музыка пошла.

Они вошли в танец. Его ладонь легла ей на талию — осторожно, с удивлением, как будто он касался редкой рукописи. Её пальцы сомкнулись на его руках уверенно, как на рукояти клинка. Они двигались плавно, и Артём вдруг понял, что Элла танцует так же, как дерётся: экономно, точно, с идеальной геометрией пространства, в каждом повороте — скрытый расчёт.

Музыка взметнулась — и всё произошло почти как она и обещала. Элла совершенно случайно наступила на перо павлиньего хвоста аристократа, разлетелись искры ругани и перьев, гвардейцы заметались. Артём скользнул к лестнице и растворился в сумраке.

Наверху было тише. Кабинет Контарини встретил запахом чернил, тёплого дерева и вина. На стене — Тинторетто: святой Георгий, тёмные лошади, небесная вспышка. Бюро — тяжёлое, с бронзовыми накладками, сложной резьбой — будто само было головоломкой.

— Секретное отделение… — прошептал Артём, проводя по кромке ящика. Тёплые волокна под пальцами, износ указывает на… — Он нажал на узор в резном аканте — щёлкнуло. Внутри — бархатная коробочка, перехваченная золотой нитью.

Перстень был одинок и прекрасен: массивная печатка с львом Святого Марка, лапа с Евангелием, эмаль высшей пробы; камень — дымчатый кварц, в котором будто застыла венецианская мгла. Артём на мгновение задержал взгляд — история шевельнулась у него под кожей.

— Пора домой, — сказал он сам себе и обернулся к двери.

Снизу донёсся шум. Голоса. Чужой смех — резкий, хищный. Элла.

Он сунул перстень в потайной карман камзола, бесшумно отступил и… столкнулся с человеком в маске баутта, белая с чёрной отделкой. Тот двигался профессионально — охранник. Пистоль-фитиль в руке, плащ откинут.

— Signore, — мягко сказал охранник. — Гости не гуляют одни.

Артём улыбнулся тем самым рассеянным учёным, который умеет так убедительно казаться безобидным, что компьютеры дают ему администраторский доступ. Однако в пальцах уже лежала крошечная игла — устройство Библиотеки, запах эфирных масел и двухсекундная дрёма. Щелчок — охранник качнулся и сел на ковёр, как послушный ребёнок.

— Прости, друг, — шепнул Артём. — Итальянское барокко подождёт.

Он вернулся в зал. Элла стояла у колонны, облокотившись спиной, и что-то лукаво объясняла двум гвардейцам на идеально лёгкой смеси итальянского и венециано. Увидев Артёма, она вспыхнула очами поверх маски: «Есть?» — спросил её взгляд. Он едва заметно кивнул.

— Синьоры, — сказала Элла, — у вашего друга из павлиньих перьев сломаны мораль и каблук. Его нужды срочны, а мои — ещё срочнее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Синьора, — начал один, но она уже взяла Артёма под руку.

Они вышли к лоджии, где ночной воздух был густ и холоден. Ниже проплывала чёрная гондола, и гондольер поднял глаза. Под широкополой шляпой сверкнули цепкие зрачки.

— Не нравится мне это, — сказала Элла тихо. — Слева снизу — двое.

— С перстнем? — так же тихо.

— С перстнем.

Всё произошло быстро: гондола ткнулась к пристани, из тени выпрыгнули двое в плащах — клинки, шёпот, запах рыбы и железа. Элла отбила первый выпад так, словно чеканила монету: звонко и точно, выгнула корпус, подсечка — и плащ упал в воду тяжёлым мешком. Второму Артём подставил перила, словно листок каталога — и локтём в солнечное сплетение; воздух у противника вышел, как из мехов кузнеца.

— Сударь профессор, — усмехнулась Элла, — вы читаете бой как рукопись.

— Иногда рукописи кусаются, — ответил он, сгибая пальцы — кровь, доля секунды на щепотку боли. — Уходим.

Они растворились в толпе масок, слившись с музыкой. У дверей Артём накрыл Эллину ладонь своей — секунду дольше, чем требовал этикет.

— Ты пахнешь муранским стеклом и порохом, — произнёс он невпопад.

— А ты — чернилами и… — она наклонилась ближе, шепнула у самого уха: — любопытством.

Они не поцеловались. Музыка вспыхнула вновь, и маски, как реки, захлестнули их, унося к выходу — к порталу, к лестнице Библиотеки, к свету, от которого начиналась следующая история.

---

Глава 8

Кайр шипел жаром, как раскалённая сковорода. Пыль вилась лёгкими спиралями над дорогами, муэдзины расшивали воздух звонкими нитями азана, а над всем этим стояло твёрдое, немигающее солнце. Сезон хамсина — горячий ветер с пустыни приносил запах песка, камня и финиковой косточки.

Артём вытер пот со лба тыльной стороной ладони. На нём была светлая рубашка с закатанными рукавами, узкий жилет цвета верблюжьей кожи и широкие льняные брюки, подпоясанные кожаным ремнём с потайным кармашком. На голове — фетровая шляпа с мягкими полями: «чтоб не сгорел наш профессор», — сказала Элла, надевая ему её на входе в портал.

Сама она была в песочного цвета брючном костюме, удивительно лаконичном и при этом обалденно сидящем: приталенный жакет, закрытая белая блуза, крепкие ботинки, волосы собраны, на переносице — круглые солнечные очки. В руках — кожаная сумка, в которой щёлкали застёжки от тяжёлых предметов.

— Если кто спросит, — сказала Элла сухо, — мы из Лондона. Благотворительный фонд для поддержки раскопок. Ты — мистер Кларк, я — мисс Блейк. Улыбайся меньше, говори увереннее.

— Я всегда говорю уверенно, — возмутился Артём, но улыбку спрятал.

Они шли по площадке раскопа, где палатки, как белые паруса, трепетали над песком. Люди в пробковых шлемах, бедуины в галабеях, дощатые ящики, кисточки, лопаточки. В воздухе — смесь пота, табака и старой ткани.

Задание было коротким, но щекотливым: в лагере, где работала экспедиция, в сейфе лежал поддельный ушабти — погребальная фигурка с проклятием-«шуткой» от неизвестного «доброжелателя». Если её внесут в реестр и отправят в Каирский музей, через пару лет ложная заметка заведёт следователей в тупик, и настоящую связку ушабти из гробницы вторичного захоронения можно будет тихо вынести. Нужно поменять местами: фальшивку — уничтожить, настоящую — вернуть в ящик с кремнёвыми осколками, откуда её выкрали.

— Сначала — знакомство, — сказал Артём. — Потом — вечерний обход. Ночью — замена.

— И палатка, — невинно добавила Элла.

— Какая палатка?

— Одна на двоих, профессор. Бюджет фонда — суровая штука.

Он поперхнулся ничем. И понял, что покраснел.

Их привёл к администратору молодой египтянин с внимательными глазами. В шатре, где висели карты и планы, их встретил мистер Хьюз — англичанин с морщинистым лицом и рукой, замотанной бинтом.

— Лондон? Прекрасно, — сказал он. — Запишем. Ваш вклад — вон туда, бумажки — сюда. И пожалуйста, не курите около папируса. — Он указал на стол, где под стеклом лежал лоскут тонкой, хрупкой аварии времени.

Артём наклонился. Пальцы зачесались — не трогать нельзя, но он слышал: «Смотри, не лапай». Он ловил глазами штрихи демотики, скользящие пиктограммы, пятна времени.

— У вас кровь учёного, — заметил Хьюз, — по запаху узнаю. Мы рады любому уму. Но ваши бумаги — завтра утром. Сейчас — послеобеденный перерыв. Песок подпекает мозги.

Палатка действительно была одна. Две раскладушки, один ковёр, один сундук, тёмно-синяя прохладная тень. Элла сняла жакет и осталась в белой майке; мышцы спины под загорелой кожей двигались, как струны.

— Не пялься, — сказала она беззлобно, застёгивая волосы на булавки. — Ты тоже хорош.

— Это объективное наблюдение, — проворчал он.

— Запомни его. Позже пригодится.

Сумерки спустились быстро, как полог. Пустыня пела — тонко, на грани слуха. Лагерь замолк, только у огня потрескивали разговоры. Они ждали, пока дежурный обойдёт круг. Тень шатров легла мягкими треугольниками.

— Готов? — шёпотом спросила Элла.

— Рождён готовым, — ответил он и добавил, словно извиняясь: — Просто очень волнуюсь.

Сейф стоял в административной палатке. Замок — несложный, но с ловушкой: сброс при неправильном наборе портил верхний слой бумаг — на это и рассчитывал «доброжелатель». Элла работала тонкими инструментами быстро и аккуратно; Артём подхватывал документы, складывал по порядку, глазом отмечая «до/после», чтобы вернуть всё идеально.

Внутри сейфа — два лотка: один с бирками, второй — с мелкими артефактами. Фальшивый ушабти лежал в полотняном мешке. Холодный, зелёноватый, слишком гладкий для настоящего фаянса, с линиями, выведенными не тростью и пигментом, а машиной.

— Видишь? — прошептал Артём. — На изломе — стеклянная крошка, не кварц. Подделка отличная, но современная.

— Второй где?

— В ящике с кремнёвым сколом. В мастерской. — Он кивнул в сторону ночной тени.

Они скользнули меж палаток. Небо было как чёрный бархат, усыпанный солью. В мастерской пахло клеем и камнем. Ящик нашёлся быстро — второй ушабти лежал на дне, завёрнутый в старую тряпицу, как стыдливый.

— Красавчик, — шепнула Элла. — Домой хочешь?

Они обменяли. Фальшивку — завернули в свинцовую «пелену» Архива — материал, что искажает химические и визуальные анализы, лишая предмет призрачной жизни. Настоящего — уложили в сейф, в лоток, под бирку, где он должен был лежать по списку.

— Ещё займусь бумажной «наладкой», — сказал Артём, выравнивая отчёты. — И…

Снаружи — шаги. Голоса. Элла мгновенно потянула Артёма под стол — и он ощутил её дыхание совсем близко, тёплое, ровное. Ладонь коснулась ладони. Пульс, как барабан.

— Я… — начал он.

— Тише, профессор, — шепнула она в его скулу. — Когда мы выберемся — будешь говорить.

Они не дышали. В палатку вошёл Хьюз с кем-то, роняя шёпот об отчётах. Смотрели ли они в их сторону? Время вытянулось, как тонкая нить золота. Наконец — хлопок полога, шаги ушли.

— Пошли, — сказала Элла. — И не урони меня на выходе.

Они бежали на цыпочках, смеясь уже во тьме, беззвучно. В палатке рухнули на раскладушки, на секунду забыв, кто где. Пустыня дышала теплом.

— Мы живы, — тихо сказал Артём. — И сделали так, что и история жива.

— Главное — не забыть, что мы сами тоже живые, — ответила Элла, повернувшись к нему. — И иногда… слишком живые.

Он смотрел на её лицо в полумраке — сильные скулы, излом бровей, улыбка, которая всегда тонко обижала опасность. Его рука сама нашла её кисть. Она не отдёрнула.

— Элла…

— Спи, профессор, — мягко сказала она. — Завтра нас ждёт «спасибо» от мистера Хьюза, корица в кофе и новая дверь в Библиотеке. А ещё — твой идиотский галстук, который ты обязательно наденешь, потому что считаешь, что цивилизация держится на галстуках.

— Она держится на правильных ссылках, — пробормотал он и улыбнулся.

— А ещё — на правильных людях, — ответила она и выключила свет.

Ночь пустыни, тёплая и разомкнутая, обняла их. В одной палатке. На двух раскладушках, которые почему-то стояли подозрительно близко. Между ними — тонкая нить, натянутая как струна. Они ещё не перешагнули её. Но оба уже знали: перешагнут. Когда будут готовы. Когда Библиотека сама перевернёт страницу.

Глава 8.

Глава 8

Жара была такой, что песок словно плавился под ногами. Солнце беспощадно жгло плечи, а ветер гонял по пустыне волны мелкой пыли. Юлия — теперь официальная хранительница — натянула на лицо тонкий шарф, но это не помогало: рот всё равно скрипел от песка.

Артём шёл рядом, его глаза сияли восторгом: он был в своей стихии. Каждая песчинка здесь дышала историей, и он буквально впитывал её кожей. Элла, напротив, смотрела исподлобья, проверяя взглядом каждый силуэт на горизонте. Её больше интересовали не древние легенды, а то, не попытается ли кто-нибудь подкрасться.

— Ты хоть понимаешь, что нам предстоит? — спросила она, поправляя ремень с кобурой.

— Конечно! — Артём засиял. — Экспедиция археологов нашла ушабти, фигурку жреца. Но она — подделка. Настоящая где-то рядом. И если мы её не найдём, историю перекроят.

— Историю перекроят? — Элла скептически вскинула бровь. — Я думала, у тебя библиотекарский пунктик.

— Это не пунктик. Это судьба, — серьёзно ответил он, но тут же споткнулся о камень и едва не упал лицом в песок.

Элла прыснула. — Судьба, говоришь? Надо же, как ты её грациозно носишь.

Они добрались до лагеря археологов под вечер. Палатки белели в мареве, рядом возвышались мачты с прожекторами. Люди в шлемах копались в раскопе, кто-то спорил над картами.

— Маскировка включена? — уточнила Элла.

Артём кивнул: чип на их запястьях создавал легенду. Для всех они выглядели переводчиком и охранницей.

Их «палатка» оказалась одна на двоих. Элла, глядя на узкий тент и одну широкую койку, прищурилась:

— Случайность?

— Чистая логистика, — смутился Артём, поправляя очки. — Место в лагере ограничено.

— Угу. Скажи спасибо, что я не храплю.

Ночью Элла лежала на спине, чувствуя жар его плеча в нескольких сантиметрах. Артём пытался делать вид, что спит, но мысли скакали в голове: «Она сильная, красивая… и, наверное, сломает мне шею, если узнает, что я о ней думаю».

— Ты опять думаешь вслух, — пробормотала Элла, и уголки её губ дёрнулись в тени.

На рассвете они пробрались к складу. Артём заметил ящик с табличкой «Ушабти». Внутри — копия. Настоящая фигурка должна была быть в гробнице неподалёку.

— У нас мало времени, — прошептала Элла. — Берём?

— Берём, — кивнул Артём.

Она подхватила его за локоть, когда охранник вдруг повернул за угол. Их тела прижались друг к другу в узком проходе, дыхание смешалось. У Артёма перехватило горло: близость её горячего тела действовала сильнее, чем жара пустыни.

— Держись тише, профессор, — прошептала она, и в её глазах сверкнуло что-то большее, чем насмешка.

Через несколько минут они уже мчались по пескам, спрятав истинный артефакт в рюкзак. За спиной поднимался шум лагеря — их отсутствие заметили. Но внутри обоих разгоралось другое: азарт, адреналин и странное ощущение, что это только начало их опасной игры.

И где-то глубоко в груди Артём впервые осознал: Элла для него — не только охранница. Она — его стихия.

Жар пустыни осталась позади, но напряжение в воздухе не рассеялось. Вечером, когда они наконец нашли укрытие в небольшой заброшенной сторожке из камня, Артём осторожно положил рюкзак с артефактом на стол. Элла села напротив, скрестив руки на груди.

— Ну, профессор, рассказывай, — её голос был ленивым, но в глазах плясали искры. — Что в этой глиняной кукле такого, что мы чуть не подставили задницу под пули?

Артём провёл ладонью по лицу, оставляя на коже разводы пыли.

— Это не «кукла». Это ушабти — фигурка, которую клали в гробницу жрецов. Считалось, что она оживёт и будет служить своему хозяину в загробном мире. Этот конкретный ушабти связан с храмом Амона-Ра. Если подлинник попадёт в чужие руки — они смогут использовать его как ключ к другим утерянным захоронениям.

Элла скептически усмехнулась:

— Ага, а я-то думала, ты просто любишь копаться в старьё.

— Я не копаюсь. Я собираю историю. По крупицам. И этот ушабти может открыть нам больше, чем десятки книг.

Он говорил с таким восторгом, что Элла на миг замолчала. В его голосе было то, чего она давно не слышала у мужчин — не жадность, не тщеславие, а настоящая страсть к делу.

— Ты странный, профессор, — произнесла она тихо. — Обычно парни мечтают о машинах, деньгах, красивых девушках. А у тебя глаза горят из-за глиняного человечка.

Артём смутился и отвернулся, но всё же рискнул:

— А что насчёт красивых девушек? Они у меня тоже в списке.

Элла хмыкнула, будто собираясь огрызнуться, но её улыбка стала мягче.

---

Позднее, когда они готовились к новому переходу, библиотека словно откликнулась на их находку. Стены сторожки дрогнули, и знакомый туман затянул пространство.

Артём инстинктивно схватил Эллу за руку.

— Держись рядом. Я не знаю, куда нас выбросит.

Она усмехнулась, но пальцы не убрала.

— Знаешь, профессор, я начинаю подозревать, что ты пользуешься этими переходами, чтобы ко мне прикасаться.

— Ну… если честно, я и сам в этом не до конца уверен, — пробормотал он, и уши его покраснели.

Мгновение — и всё исчезло: песок, пыль, жар.

Они оказались в зале Библиотеки. Потолки уходили ввысь, полы сияли мрамором, и между залами шевелились арки, ведущие в разные эпохи. Ушабти в рюкзаке словно светился изнутри.

— Значит, вот так это работает, — протянула Элла, оглядываясь. — Добываешь штуковину — и библиотека сама открывает тебе дверь домой.

— Не домой, — поправил Артём. — В начало следующей истории.

Их взглядов хватило, чтобы понять: обоих захватывает азарт. Усталость, жара, опасность — всё растворялось в этом предвкушении.

— Ладно, профессор, — Элла щёлкнула пальцами. — Где у нас следующее «турне»? Надеюсь, не в пустыню снова.

Артём подошёл к ближайшей арке, на которой проступал узор — шпаги, корона и лилии. Он задержал дыхание.

— Франция. Судя по всему, эпоха Людовика.

Элла присвистнула.

— Платья, корсеты и интриги? Ну наконец-то, профессор, я увижу, как ты выглядишь в парике.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он смутился, но не удержался от улыбки.

— Только если ты наденешь кринолин.

Она фыркнула, но в её глазах мелькнул огонёк, тот самый, что говорил: игра только начинается.

И где-то глубоко внутри обоих разгоралось странное чувство — что каждое новое задание будет не только испытанием, но и шагом навстречу друг другу.

Глава 9.

Глава 9.

Париж, блеск и ловушка

Переход рванул лёгкими, как нырок в ледяную воду, и отпустил — с запахом угля, горячего хлеба и духов на основе бергамота. Над головой — полоска неба, обрезанная каменными карнизами; под ногами — неровная брусчатка, слабо влажная после утреннего дождя. Над вывеской с выцветшей золотой надписью «Relieur & Libraire» лениво скрипела кованая подвеска. Париж шумел.

— Семнадцатое… нет, конец восемнадцатого, — шепнул Артём, почти не шевеля губами. — Смотри на шрифт вывески, на башмаки прохожих, на шляпы. И запах — уголь с древесиной, ещё не газ.

Элла молча кивнула. В ней что-то откликнулось на этот город: на толчок портных, распахнувших окно лавки; на мальчишку-газетчика, бегущего, расплескав воду из лужи; на тёмные арки, уходящие в глубину двора, где тянуло сыростью и прелью. Париж был не открыткой — остротой. Им хотелось порезаться и лизнуть кровь.

Одежда на них была правильной. Её одели в амазон — тёмно-зелёный, почти чёрный, обтягивающий верх со строгими лацканами, длинная узкая юбка, подбитая жёсткой конской волосинкой, белый жабо, высокие перчатки. Трёхуголка чуть сдвинута набок, под ней короткий «мальчишеский» парик — ровно настолько дерзко, чтобы не выглядеть женщиной легкого поведения, и ровно настолько смело, чтобы считываться как дама, которая ездит верхом и спорит с мужчинами их же тоном. На бедре — незаметный подвес с тонким кинжалом, спрятанный в складке сукна.

Артём — в темно-синем рединготе, жилете кремового цвета с тонкой серебряной вышивкой, идущей вертикальными веточками, панталоны до колена, белые чулки, чёрные башмаки с серебряными пряжками. Волосы стянуты в низкий хвост бархатной лентой, чуть припудрены. На пальце — перстень Библиотеки, издали похожий на обычный камень в старой оправе; вблизи — глубина тёмного стекла, где иногда вспыхивали искры.

— Смотрим легенду, — тихо сказал он, касаясь браслета-чипа под манжетом. — Мы — переводчик из Гамбурга и вдова-англичанка, ценительница лошадей. Едем «в гости» к торговцу драгоценностями в Пале-Рояль.

— Вдова-англичанка, — передразнила Элла. — Звучит так, будто я ем мужчин на завтрак и не оставляю крошек.

— Ну… — он осторожно улыбнулся. — Париж скажет спасибо.

Она фыркнула; в уголке губ — тень смеха. Но в глазах — работа. Он ощущал, как она просчитывает траектории побега, запоминает тупики, примечает ритм патрулей.

Улицы проснулись окончательно. В лавках шумели: кричали про свежие булки, торговали лентами, запахом мокрой кожи тянуло от сапожников. За углом, на площади, уличный шарманщик лязгал ручкой, двигая плечами, а девушка в красном корсаже танцевала, собрав монеты в фартук.

Их целью был Пале-Рояль — город внутри города, аркады, под которыми можно купить всё: от книжки с запрещёнными философами до стальной шпильки, способной открыть любой замок. Там же — ювелиры. Там — слухи.

---

Под сводами аркад стоял другой Париж: глухой шёпот сделок, мягкая поступь шпионов, шелест платьев, полные кошельки и пустые глаза cкупщиков. На одной лавке лапидарист пересыпал алмазы из бумажного конверта в крошечную чашу весов. На другой — скучающий продавец вееров расписывал перламутр тончайшими веточками.

— Нам нужен след, — шепнул Артём. — Сама история подсказывает: год восемьдесят пятый. Бёмер и Боссанж отчаянно пытаются продать своё «колье королевы». Они уже разослали слухи, уже есть женщина, способная разыграть любую роль…

— А мы должны не дать переписать переписанное, — сухо подытожила Элла. — Ищем тех, кто торгует не камнями, а слухами.

Он кивнул и сделал шаг к скромной на вид лавке с табличкой «Estampes & Cartes». Внутри пахло бумагой и мышиными хвостами. Хозяин — лысоватый, с каплей на носу, в засаленном сюртуке — поднял глаза.

— Мы ищем карту, — ровно сказал Артём, — на которой помечены дома, где не спрашивают имён, но спрашивают цену.

Хозяин не моргнул.

— Карты у меня разные, месье. На некоторые не хватает чернил.

Элла не терпела вот этого — кружения вокруг да около. Она сдвинула перчатку, так что на запястье блеснул тонкий браслет с эмалью. Эмаль изображала ничего — просто узор. Но опытные люди знали: такие браслеты носили те, кто не любит, когда их дразнят.

— Нам надо не рисовать, — мягко сказала она, и взгляд у неё стал тяжёлым, — а купить ветер. И чтобы он донёс нас до нужных дверей.

Он улыбнулся — мгновенно, как ловкач, засунувший монету в рукав.

— У окна, мэм. Портрет Парижа, где улицы — строки, а под каждым словом — примечания карандашом.

Артём поднёс лист к свету. Линии — фиктивные, измазанные. Но в одном углу — крошечный значок, кривой, как детский рисунок: два переплетённых «B».

— Бёмер и Боссанж, — прошептал он.

— Девятьсот ливров, — отрезал хозяин.

— Чёрт возьми, — сказала Элла очень по-английски и очень безмятежно, — вы уверены, что бумага не сломается под тяжестью вашей наглости?

— Бумага выдержит, — развёл руками продавец. — А язык — не знаю.

Артём купил. Дорого, чёрт с ним, дорого — но не дороже времени. На полях — стрелки, короткие пометки: «вечером», «после мессы», «не один». Линия вела от лавок Пале-Рояля — к узким улочкам между Лувром и Сен-Жермен, к маленькой дверце без вывески. «Склад — через двор».

---

Дверь оказалась задвинутой изнутри. Они вошли через окно. Точнее, Элла вошла — тихая мышца, острый вдох, ледяное спокойствие. Она на секунду зависла на раме, глядя вниз — там в ящиках лежали не ткани, как было написано на табличке, а аккуратно завернутые свёртки. В одном — сверкнуло. Беспокойный, слишком белый блеск.

— Камни, — шепнула она.

Снизу донеслось кряхтение. Мужские голоса — двое? Трое? Один с характерной парижской гортанью, второй — южанин междоморья, сиплый, тягучий, третий — слишком спокойный.

Элла скользнула вниз, отбрасывая юбку на бедро, чтобы не зацепиться. Срезала шаг. Тень — к двери, тень — за колонну. Артём почувствовал, как сердце бьёт в висках: он стоял в тени окна и знал, что если сейчас сделает неверный шаг, она получит удар, за который он никогда себе не простит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вечером, — сказал спокойный голос. — После заката. Он придёт сам. Ему обещали «королеву». Он лгать любит не меньше, чем верить.

— А деньги? — спросил гортанный.

— Деньги будут. Камни — тоже. Нам нужно только застёжка. Без неё ожерелье — горсть льда. Со «застёжкой Розы» — история. И власть.

Артём встретился глазами с Эллой в щели между ящиками. Она показала два пальца: «двое слева». Потом — ладонью вниз: «ждать». Потом — словно по воздуху написала круг: «обойти». Он кивнул.

Дальше всё было быстро.

Первого уронила на полкаменной ступеньке: удар пяткой в коленную чашечку, локтем — в горло, прижатое к ящику, шепот: «тихо, иначе язык оттяпаю». Второй выхватил нож — режущий блеск — и шагнул, и в этот момент Артём, который в жизни не дрался «по-честному», сделал единственное, что мог: вытолкнул на мужчину ящик. Тот рефлекторно подставил руки, нож звякнул.

— Надо же, профессор, — усмехнулась Элла, — как вы ловко работаете подсобным персоналом.

Но спокойный голос не вмешался. Он уже ушёл. На столе остался только тонкий кожаный мешочек и крошечный листок бумаги. На листке — три слова: «Hôtel de Rohan».

— Рохан, — прошептал Артём, и внутри у него всё стало пустым. — Кардинал.

Имя било током. Оно крепилось ко всему, как вязкая репутация: песни уличных мальчишек, письма, любопытные взгляды, намёки салонов. Кардинал, который хотел быть ближе к королеве, чем пристало. Кардинал, которого ввязали в историю с ожерельем и обманщицей. Кардинал, которому сейчас обещали «королеву».

— Мы идём на бал, — сказала Элла.

Она сказала это так спокойно, будто «бал» — всего лишь другое слово для «операции». Но в голосе у неё шевельнулась искра: предвкушение.

---

Гардероб Библиотеки не подвёл. Приглушённое золото свечей скатывалось с шёлка, как вода, — и платье на Элле стало почти живым. Корсаж цвета шампанского, вышивки тонкими серебряными ветками, лёгкие рукава «бережёны», которые спадали с плеч. Затея с париком — полный, высокий, с перьями — показалась ей издевательством, но она стоически подставила голову, а потом, глядя в зеркало, вдруг усмехнулась: да, в таком образе можно облегать взгляды, как перчатки.

— Ты великолепна, — сказал Артём слишком быстро, потом покраснел, как мальчик, пойманный на краже варенья, и откашлялся. Он был в чёрном фраке с тонким серебряным шитьём, белый галстук бантом, волосы убраны. Обычный щёголь — если не смотреть в глаза. А в глазах — слишком много.

— Роль, профессор, — мягко напомнила она. — Ты — скучающий дворянин, я — легкомысленная кузина из провинции. Мы ничего не понимаем, мы только танцуем и слушаем.

— И слушаем, — повторил он.

Hôtel de Rohan был похож на сосуд, переполненный золотым вином: теплота свечей, музыка струн, шепот, смех, шуршание кринолинов. Гостьи — как павы, господа — как ястребы, подперёдные улыбки и глаза, которые никогда не улыбаются. По стенам — гобелены, на потолке — аллегории, на подносах — крошечные пирожные, сладкие, как обещания.

Элла, двигаясь, считала: лестницы, выходы, коридоры, ниши. Один из лакеев держал поднос — и её взгляд зацепился за его запястье: тонкий шрам, разрезанный перчаткой. Такой получают не в кондитерской. Она отметила.

Артём, двигаясь рядом, слышал слова, как ноты. «Скандал… Бриллианты… Бёмер в отчаянии…» Имя «Антуанетта» звучало то шёпотом, то громко; в нём было больше злорадства, чем сочувствия. Франция давно ждала повода смеяться над собственными королями.

— Смотри, — прошептал он, чуть наклоняясь к её уху. — У двери в сад — служанка, но на руке — требованная печать. Это не служанка.

— Идём? — так же тихо.

— Идём.

В сад они вышли, когда музыка перетекла в другой зал. Ночь была тёплая, и воздух пах липами и чем-то сладким — восточными духами? В глубине, у колодца, стояли двое. Одна — в простом белом платье, накинутом на голые плечи, второй — мужчина в мантилье, с лицом в тени.

Платье было простым — но кровь в жилах Артёма стукнула, когда он увидел, как мужчина опустился перед женщиной на колено. Слишком многозначительный жест. Слишком громкая тишина.

— Он «встретил» королеву, — прошептал он. — И ведётся.

— Это не она, — так же тихо сказала Элла. — Это красиво поставленная ловушка. Смотри на руки. На походку. На подбородок. Не похоже.

— Но для легенды хватит. Если здесь сейчас обменяют застёжку на поцелуй, завтра во всех салонах будут говорить о милости. А послезавтра — о позоре.

— Значит, мы забираем застёжку раньше.

Она двинулась — мягко, как тень, и в этот момент лакей с шрамом вышел из темноты ей навстречу. Они столкнулись на узкой дорожке, и поднос его накренился, бокалы подпрыгнули, один разбился, расплескав холодное вино.

— Ох! — воскликнула Элла с таким искренним ужасом, что любой поверил бы: да, это просто глупая провинциалка. Но рука её мгновенно ушла в сторону, под перья, и затеряла тонкий шёлковый мешочек из-под конфет в складках мужской мантильи. В мешочке — крохотный, острый, как заноза, кусочек железа. Магнит.

Лакей метнулся — инстинкт. На секунду — всего на секунду — его взгляд выдал профессионала, а не слугу. Он сгладил жест, поклонился, отошёл.

Секунда — но ей хватило. Она проскользнула к паре у колодца; их смех был как сахар — липкий. Мужчина уже вытаскивал из кармана маленькую шкатулку. Она ощутила, как магнит в шёлке потянул — еле заметно — другой, невидимый металл. Застёжка была на ней.

— Прошу прощения, — сказала Элла таким голосом, каким просят у повара ещё кусочек пирожного, — мне так холодно. У колодца тянет. Не позволите ли согреться вашей милостью?

Женщина в белом повернула голову. Лицо у неё было слишком гладкое, слишком лишённое привычки к власти. Но голос… голос она тренировала. Он был мягким, как крем.

— Разумеется.

Элла накрыла её плечи собственным шалью — лёгкой, как облачко, — и в тот же момент, легко, без усилия, как бы поправляя складку, провела магнитом там, где на спине у шали должна была садиться застёжка. Что-то щёлкнуло. Крошечный кусочек железа, спрятанный в бархат стойки, стал тяжелее на дыхание.

— Благодарю, — сказала она. — Какая прелесть у вас камея.

Женщина улыбнулась — не глазами, только губами. Мужчина в мантилье взял её за руку, чтобы поцеловать.

— Идём, — прошептал Артём, возникший рядом почти неощутимо.

— Уже, — так же тихо ответила она.

Они обогнули аллею, нырнули в тень, прошли мимо беседки, где кто-то смеялся слишком громко, и, только оказавшись за живой изгородью, Элла достала из пучка перьев крохотную вещицу. Застёжка выглядела почти неуместно простой: овальная пластинка с миниатюрной розой — не камень, не золото, а тончайшая работа на невзрачном металле. Она и была смыслом — ключом к легенде.

— Есть, — выдохнул Артём. Он не удержался: осторожно провёл пальцем по миниатюре. — Теперь история вернётся на свои рельсы.

— А мы вернёмся в Библиотеку, — коротко бросила Элла, и на миг в её голосе проскользнуло облегчение. — Пока нас не начали считать частью сюжета.

Они сделали шаг из тени — и застыли. На дорожке, небрежно облокотившись о мраморную урну, их ждал тот самый «лакий». Без подноса. С прямой спиной и пустыми руками.

— Вы танцуете красиво, — сказал он на прекрасном, безупречном французском. — И крадёте — тоже. Но ночь ещё молода. Почему бы нам не разыграть её правильнее?

— Правильнее — это как? — ровно спросил Артём.

— Это когда вы отдаёте мне то, что у вас в руке, — слегка улыбнулся мужчина, — а я позволяю вам уйти живыми.

— До какой степени живыми? — уточнила Элла. — Мне важны детали.

— Настолько, чтобы вы смогли отнести моё почтение вашей Библиотеке, — сказал он и перестал улыбаться. В его глазах не было ни злости, ни страха — только понимание, что делает своё дело.

На миг повисла тишина, и где-то совсем рядом снова послышалась музыка — будто другой, аккуратный мир продолжал танцевать, пока их мир превращался в узкий коридор из вариантов.

— У нас есть третий вариант, — мягко сказал Артём, и в этом мягком вдруг проступила сталь. — Вы отворачиваетесь на три шага вправо. Мы уходим на три шага влево. И никто не узнаёт, что вы были медлительны.

— Храбрость без шпаги, — вздохнул мужчина. — Плохая привычка в Париже.

— Зато бывает заразной, — сказала Элла, и её «вдова-англичанка» вдруг исчезла; осталась та, кто подбрасывает нож на ладони, не отводя глаз. — Уступите дорогу, месье. И дальше никто не пострадает. Возможно — даже вы.

Он секунду молчал, потом — едва заметное движение плечом, словно сбросил невидимую пыль.

— Вы ещё вернётесь, — сказал он спокойно. — Париж так просто не отпускает.

— Пусть попробует держать, — отозвалась Элла. — Мы знаем верёвки покрепче.

Они пошли мимо. Он не двинулся. Но, когда они миновали поворот, в спине зудело — не от страха, от интуиции. Это было чувство, знакомое обоим: их уже вписали в чужой план.

---

Кони гвардейцев ударяли подковами по мостовой — где-то совсем рядом. Небо над Парижем светлело — и от свечей, и от зари. На набережной пахло рекой и мокрым камнем. Элла сунула Артёму шаль, и он спрятал застёжку в подкладку, куда, по легенде, дамы убирают любовные записки.

— Говоришь, Париж не отпускает? — выдохнула она, глядя, как на воде распадаются чужие огни.

— Пусть попробует, — ответил он. Голос дрогнул — не от страха, от того самого чувства, когда живой мир трётся о тебя локтем и говорит: «Давай, дыши сильнее».

— Пора домой, — сказала она.

Они свернули за лавку переплётчика, спустились в полутёмный проём — воздух холоднул, как рука воды, — и Париж остался наверху, с музыкой, липами, шёпотом и чужими планами.

Внизу их встретила тишина Библиотеки — упругая, как струна. Элла коснулась ладонью его плеча — коротко, деловито, но пальцы задержались на секунду дольше.

— Отличная работа, профессор, — сказала она негромко. — И с ящиком, и с шалью.

— Вы — прекрасная вдова, мисс, — столь же тихо ответил он. — И опасная.

— Надеюсь, — усмехнулась она.

Париж — как первая затяжная нота — ещё звенел в висках, когда они сделали последний шаг и уходящий свет портала щёлкнул, как закрывающаяся застёжка розы. Теперь эта застёжка была у них. А за ней — целая история, которая выдохнула, вернувшись на место.

Где-то в глубине, между залами и мраморными лестницами, библиотечные часы отмерили новый час. И оба знали: дальше будет Египет, будет Лондон, будут списки имён, о которых нельзя забывать. Будут игры — и притяжение, от которого уже теперь сложно отворачиваться.

Но сначала — Париж, который всё-таки отпустил. Или сделал вид.

Глава 10.

Глава 10.

Кайр ночью пах иначе, чем днём: пылью и корицей, тёплым железом рельсов, дизелем автобусов и чем-то древним, как если бы из-под асфальта в каждом квартале тянуло песком тысячелетий. Воздух дрожал — то ли от жары, то ли от прожилок времени, которые тут проходили ближе к поверхности.

Элла вышла из аэропорта первой, проверяя взглядом периметр — так, как учили привычка и годы работы. На ней была светлая льняная рубашка на выпуклых предплечьях, узкие штаны цвета мокрого базальта и тонкие ботинки с нескользящей подошвой; волосы собраны в тугой хвост, тёмные очки скрывали взгляд. На плече — неприметная сумка, в которой прятались перчатки с прорезиненными ладонями, мини-фонарь, складной нож и набор стяжек. На запястье пульсировал тонкой линией библиотечный чип.

Артём придержал стеклянную дверь входа, чтобы не хлопнула, и едва не зацепился рюкзаком за стойку. Белая рубашка с закатанными рукавами, серые брюки, светлая ветровка — слишком аккуратно для города, который привык к хаосу. Слабый загар не спасал — он выделялся европейцем, туристом, книжником, который вместо уверенной походки всё время меняет шаг: то ускорится, то замедлится, уткнувшись взглядом в надпись на арабском.

— Дыши носом, — бросила через плечо Элла, улыбнувшись краем губ. — И смотри не под ноги, а вперёд. Здесь кайф в том, что всё видно на три секунды позже, чем происходит.

— Поэзия хаоса, — отозвался он, снова соскальзывая взглядом на бежевые стены, расписанные выгоревшей рекламой. — Идеальное место, где потерять — значит найти.

— Главное — чтобы не себя.

Они сели в пыльное такси с потрескавшимся салоном и обивкой в цвет винной розы. Водитель — узкоплечий мужчина с седыми висками — говорил быстро, вскидывал брови, смеялся и то и дело показывал в окно: налево — мечеть, направо — рынок, впереди — мост над городом огней. Артём кивал, всё запоминал; Элла считала повороты, отслеживала хвост, проверяла зеркала. Хвоста не было. Пока.

Документы, которые выдал им куратор, рисовали легенду: он — переводчик при частной коллекции, она — сотрудница службы безопасности. Место назначения — Луксор, дальше — долина, где камень разговаривает с солнцем.

---

Лагерь экспедиции стоял на краю Долины Царей, как позже, чужой курган среди чужих могил. Белые тенты складывались гармошкой под ветром, пластиковые ящики с маркировкой «fragile» — как маленькие саркофаги, но для предметов ХХI века. Над всем этим — пульс прожекторов и хрип генератора.

Их встретил мужчина в тонкой серой рубашке, с загорелым лицом и сухими руками. Он представился инспектором Департамента древностей, сказал, что будет контролировать доступ. На нагрудном бейдже — «Сами Юсуф».

— У вас всё в порядке с допусками, — произнёс он, просматривая планшет. — Сектор С-17, шахта без подтверждённых захоронений. Наши считают, что это поздняя выработка. Ваш наниматель уверен — там есть камера.

— Камеры есть везде, где ты достаточно упрям, — вставил Артём, и Сами прищурился, отмечая как факт: этот бледный парень не совсем турист.

Элла уловила другое — как два охранника у дальнего тента переглянулись, когда прозвучало «камера». Слишком быстро, будто знали о «камерах» больше, чем должны. Она запомнила их лица.

Сумерки легли быстро — пустыня умеет выключать свет без диммера. Лагерь затих, остались только голоса ночи и мерный стук сердца генератора. Элла проверила на браслете статус — «внутренняя сеть активна». Артём сел на низкую складную табуретку и достал из рюкзака схему штрека: жёлтые линии, красные крестики возможных заложенных ловушек, стрелки потоков воздуха.

— Смотри, — он развёл пальцами, увеличивая участок плана. — Здесь раньше был проход, затем стенку забили щебнем и оштукатурили. Следы штукатурки поздние — по составу не совпадают с соседними плитами. Если убрать вот эту часть, откроется ниша. А ниша — это почти всегда записка для будущих.

— Записка — это красиво. Но мне важнее, что в соседней трещине видны следы креплений. Там мог висеть что-то вроде панели. Или каменный щит, — Элла коснулась экрана. — Значит, при разблокировке нам поедут в голову куски истории.

— Поставим распорки, — мгновенно предложил он. — У меня в ящике струбцины и расклинивающие клинья. Я рассчит… — он оборвал, поймав её взгляд. — Хорошо. Мы рассчитáем. Вместе.

Она кивнула. Ей нравилось это «мы» — не как формальность, а как рабочая смычка: он слышит, он меняет план, он не упрямится из самолюбия. Для охранницы это роскошь.

---

Они вошли в штрек после полуночи, когда поляна лагерьного света казалась островом в чёрном море камня. Воздух охладился, но остался плотным, и казалось, что каждый вдох окунает тебя в воду. Фонари зацепились лучами за шероховатую штукатурку, тяжелые блоки, узкие ступени, уходящие вглубь.

— Стой, — шепнула Элла на тридцать третьей ступени, присев. На уровне голени — тонкая, чуть светящаяся в пыли ниточка. — Порошок. Кто-то обновлял ловушку недавно — оставил след. Если лифтовать ногу высоко — заденем.

Артём замер, зерно страха перекатилось в животе, но пальцы остались устойчивыми. Он развернулся боком, показал ладонью высоту шагов.

— Через правую стену можно вернуться? — он осветил выступ, трещина тянулась полукругом. — Пойдём по ребру. На носках. Не задевая.

— На носках умею, — отрезала она, и они почти танцем прошли опасное место.

В камере было тесно. Потолок давил, словно ладонью прижимал к полу. Элла выставила распорки — алюминиевые, с чёрными подпятниками, — упёрла в свод. Артём, склонившись, на ощупь нашёл границу поздней штукатурки — слой был более шершавый, цвет — менее плотный.

— Дай мне крюк, — прошептал он, и в голосе прозвучала сосредоточенная нежность человека, который трогает музей без витрины. Он сам вырезал этот крюк в Москве, долго вытачивая зацеп, чтобы не крошил известковую матрицу. Крюк вошёл в мягкий слой легко, плиту повело, клин сместился, и где-то за стеной что-то тихо, но определённо щёлкнуло.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Назад, — сказала Элла, оттаскивая его за локоть.

Сверху на распорки плюхнулся каменный «дождик» — крошка, два мелких кусочка. Потом всё замерло. Пыль опала, и в появившейся узкой щели показалось — дерево. Почти чёрное от времени. И на дереве — тонкие бронзовые полоски, которые даже сейчас держали форму.

Артём вытянул из кармана гибкий нож, провёл у щели — срезал упругую паутину, оборвал последние связки. Панель поддалась, как люк. За ней — пустота, тёплая, как дыхание.

Он просунул туда руку, нащупал цилиндр — прохладный, гладкий. Достал: серебряный тубус с миниатюрными петлями по краям. На крышке — знак: переплетённые два глаза, один человеческий, другой — как у сокола. Вокруг — тонкий поясок иероглифов.

— Старшая жрица, — прошептал он. — И знак смотрящих.

— Что внутри? — Голос Эллы был совсем тихим.

— Бумага. Нет, папирус. Сверток.

Он открыл осторожно. Папирус дрогнул, как сухое крыло. Знаки, нарисованные чернилами, были тонкими, но удивительно живыми. Ряды имён и значков, рядом даты в незнакомой системе, а в полях — маленькие метки в форме ключа.

— Это… реестр, — сказал Артём. — «Принесённых». Тех, кого привели в мир жрецов из других мест и времён. Смотри: здесь — отметки о «ворачивании» и «принятии». И — вот! — запись с символом библиотеки. Он почти такой же, как наш, только донастроенный — грубее, первичнее… Э-ла, — он осёкся, не договорив «Элла», — здесь есть имя, заметка: «стражница Амазоний». В латыни. И рядом — персидская вязь, совсем поздняя. Список переезжал с веками.

Элла смотрела не на буквы — на его лицо. Оно светилось. Он был в этот момент похож на мальчишку, которому дали в руки первый в жизни телескоп. Она знала таких: их не удержишь. И вдруг почувствовала — странное, тянущее тепло под ложечкой. Желание защитить это сияние так же ревниво, как он сейчас защищает древний лист.

— Уходим, — сказала она, когда корпус тени у входа чуть дрогнул. Пальцы легли на плечо Артёма — крепко, уверенно. — Мы в чужой норе слишком долго.

Они зачехлили тубус, закрепили в рюкзаке. Обратно шли быстрее — на вдохах, на удаче. Элла в тишине слышала только шорох пыли под ботинками да равный стук двух сердец — своего и его. Нить ловушки, натянутая по ступени, осталась цела.

Снаружи ночь была чёрной и густой. В лагере горел только один прожектор, и в его круг вошёл Сами Юсуф в сопровождении тех самых двух охранников. Не спеша, но без улыбки.

— Профессор, — сказал он ровно. — У вас лицо человека, который нашёл больше, чем ожидал. Поделитесь радостью?

Элла улыбнулась мягко, как умеют хищники, притворяющиеся домашними. — Радость? Конечно. Нашли потрясающую пустоту, инспектор. Там, где обещали камеру. Камни, песок и пыль веков. Потрогать хотите? — Она подняла руки, показывая ладони, на которых была только пыль. — Это всё, что унесли.

— А рюкзак? — охранник слева кивнул на спину Артёма.

— Вода, аптечка, лампа, — сказала Элла. — Вы же не хотите, чтобы мой переводчик умер от дегидратации? Разве Департамент любит громкие заголовки?

Сами смотрел на неё долго, потом перевёл взгляд на Артёма. Тот держался ровно, только пальцы на ремне рюкзака чуть побелели. Секунда длилась как клок вечности. Потом инспектор кивнул.

— Утром закончим оформление. Не покидайте лагерь.

Они пошли к своему тенту молча. Лишь когда ткань заколыхалась за спиною, Элла вытянула тубус из скрытой секции на внутренней стороне палатки — хитрый карман, пришитый уже здесь, после ужина, её быстрыми руками.

— У тебя пальцы дрожат, — заметила она негромко.

— У меня дрожит мир, — ответил он так же тихо. — Ты понимаешь, что это может быть? Сведения о тех, кого Библиотека принимала через века. И знак «стражницы Амазоний»… Элла, — он поднял глаза, — а вдруг твой род действительно…

— Вдруг, — прервала она мягко. — Но первым делом — спим. Вторым — завтра уйдём вверх по хребту, там есть селение. Пересидим пару дней, пока уедет инспектор. И только потом — Библиотека.

— А третьим? — не удержался он.

Она шагнула ближе — ровно на ту дистанцию, где дыхания смешиваются. Тень от её плеч легла на его грудь.

— Третьим — ты перестанешь смотреть на меня, как на картину в Лувре, которую мечтают потрогать, но боятся сломать.

Уголок его губ дёрнулся. Он опустил взгляд — совсем на миг — на линию её ключиц, на блики пота, подсохшие на шее.

— Это невозможно, — прошептал он. — Слишком поздно.

Она не поцеловала его. Только кончиками пальцев провела по его запястью, куда впаян чип, — и от этого простого контакта у него в животе вспыхнул маленький костёр.

— Значит, держи себя в руках, профессор. До поры.

Он усмехнулся и опустился на койку. Ночь под шатром была густая, и только металлический тубус между ними напоминал: их игра стала серьёзной.

---

На рассвете лагерь зашевелился. Повар вывесил на верёвке влажные полотенца, генератор пару раз захрипел и взял тон, ахнули чайники. Элла уже была на ногах — подтянутая, собранная, с убранными на затылок волосами. Артём пил сладкий чай из бумаги, морщась от сиропной густоты.

— Обувь, — она кивнула на его кроссовки. — Перевяжи голеностопы. Если полезем по откосу, слетишь вниз — не донесу.

— Сомневаешься? — он попробовал пошутить.

— Уверена, что донесу. Но не хочу.

Они успели уйти до того, как Сами с охраной закончили обход. Тропа вдоль известнякового гребня резала ладони шершавым камнем — приходилось цепляться. Жар быстро поднимался, тени становились короче, воздух — вязче. Внизу вставала Долина — как вывернутый амфитеатр, где солнце было и софитом, и палачом.

Селение приняло их не сразу. Старик у колодца провёл глазами по их одежде, по пыли на коленях, по рюкзаку. Девчонка с корзиной фиников уронила один плод, тот раскололся сладко и липко, как шёпот поцелуя. Пес бежал молча — только хвост умел разговаривать.

В тени низкого дома их встретила женщина в чёрном платке, кожа — янтарная, глаза — густые. Она не спрашивала, кто они, — только поставила на стол кувшин с водой, тарелку с хлебом и солью.

— Шукран, — сказал Артём, и женщина кивнула, заметив акцент.

Элла сидела, не расслабляясь, облокотившись на стену, глядя на проём двери. Пальцы легко массировали запястье — привычка держать ритм дыхания ровным. Рядом лежал тубус, завернутый в полотнище и примотанный шнуром — как обыкновенный свёрток.

— Знаешь, — сказал он вдруг, глядя в окно, где ветер поднимал песок над плоской крышей напротив, — я думал, что когда попадёшь в «свой» век, исчезает страх. Но его больше.

— Потому что есть, что терять, — она посмотрела на него. — До того, как мы вошли в Библиотеку, терять было только время. Теперь — друг друга.

Он не успел ответить — на пороге появился мальчишка лет десяти с бритым затылком и огромными глазами. Он показал острыми пальцами в сторону гребня: наверху, на кромке, мелькали три силуэта.

— Юсуф, — тихо сказала Элла. — Нашёл нас быстро.

— Потому что мы оставили следы, — без злости заметил Артём. — В песке всегда остаётся грамматика движения.

Она уже поднималась. Рука описала короткую дугу — он понял, что делать. Свёрток ушёл в нишу под глиняной лавкой; женщина в чёрном платке молча придвинула корзину с бельём, прикрыв.

— Если что, — Элла наклонилась к нему, — это не побег. Это перестановка фигур. Библиотекари любят шахматы, верно?

— Я люблю тебя, — сорвалось с языка, и он сам удивился, как просто это прозвучало, будто давно лежало готовым.

Элла задержала взгляд на миг дольше, чем следует, и уголок её губ дрогнул.

— Докажи. Выживи. А потом скажи это ещё раз — не в пустыне.

Она вышла на солнце — и мир сдвинулся, словно чей-то невидимый палец пролистнул страницу. Мужчина на гребне поднял руку, махнул; за его спиной качнулся блеск — бинокль или ствол. Элла скользнула в тень стены, камень охнул под пяткой. Артём отступил в глубину комнаты, прислушиваясь к гулу крови в ушах и к далёкому шороху древней бумаги, что лежала рядом — как обещание.

Папирус, названный жрицами регистром принесённых, тихо дышал в своём полотнищe. На полях у одной из строк тянулась крохотная метка — две пересечённые линии в форме буквы «Э». Он заметил её, когда сворачивал. Метка стояла рядом с записью, где говорилось о «стражнице, утащенной у моря, у которой сердце — как пламя, а рука — как меч».

Он не успел понять, почему у него мурашки прошли по шее: у двери уже шуршали шаги.

— Готов? — Элла заглянула внутрь, и в её голосе было всё — и азарт, и нежность, и сталь. — Пора снова «ничего не красть» у инспектора.

Артём поднял рюкзак, поправил ремень, сжал плечо Эллы — коротко, благодарно. И пошёл следом, понимая, что пустыня с её прямым солнцем и прямыми тенью — лучший театр для людей, у которых наконец-то появилась своя история.

Глава 11.

Глава 11

Холод ударил сразу. После обжигающего солнца Египта морозный воздух показался ножами по коже. Юлия втянула голову в плечи и поёжилась — меховой плащ, который выдал гардероб Библиотеки, спасал плохо. Зато Артём сиял, будто попал домой: глаза бегали по деревянным избам, узким улочкам, тёмным церквушкам с куполами.

— Московия, шестнадцатый век, — выдохнул он с восторгом. — Если верить хроникам, именно в это время Библиотека Ивана IV исчезла.

Элла в меховой шапке выглядела как воплощение самой зимы. Она шла уверенно, сканируя взглядом всё вокруг.

— И ты думаешь, мы просто так возьмём и найдём её? — спросила она. — Вдруг она исчезла не случайно.

— Именно поэтому мы здесь, — ответил Артём. — У нас есть подсказка.

Он достал пергамент, который выдали в Библиотеке: на нём был план Кремля с пометкой красной краской — «подземные ходы».

Юлия — библиотекарь-новичок — осторожно шагала по деревянному мосту через замёрзший ров. Её охватывало чувство, что время ожило. Запах дыма, копоти, свежего снега, приглушённые голоса людей в кафтанах и длинных шубах — всё это казалось слишком настоящим, чтобы быть «просто миссией».

— Если честно, — прошептала она, — я всё ещё не верю, что мы можем вот так шагать по векам. А вдруг нас схватят? А вдруг я скажу что-то не так?

Элла усмехнулась.

— Скажешь — я прикрою. Дракой.

— О, это вселяет уверенность, — Юлия закатила глаза.

---

Они прошли через ворота вместе с толпой купцов. Чипы создали легенду: теперь Артём выглядел писцом, Юлия — его помощницей, Элла — охраной.

Внутри было шумно: скрип саней, ржание лошадей, звон колоколов. На фоне белоснежных стен возвышался собор с золотым куполом, искрящимся на зимнем солнце.

— Здесь хранили самые драгоценные книги и свитки, — сказал Артём тихо, словно боялся потревожить стены. — Греческие, византийские, даже римские манускрипты. Но потом всё исчезло…

Элла скептически приподняла бровь:

— Может, просто сгорело?

— Нет, — горячо возразил он. — Хроники говорят о тайных подземельях. Если мы найдём вход, то найдём и библиотеку.

---

Подземный ход

Ночью они пробрались в боковую башню. Снег хрустел под сапогами, дыхание вырывалось облаками. Внутри оказалось темно и сыро. Артём достал факел — и пламя отразилось в каменных сводах.

— Смотрите! — он указал на стену. Там был выбит символ — двуглавый орёл, а под ним странные знаки.

— Это что? — нахмурилась Элла.

— Шифр. — Артём улыбнулся, будто ребёнок у ёлки. — Нужно сложить буквы, получится слово…

Юлия придвинулась ближе, глядя, как его пальцы скользят по камню. Её сердце предательски ускорилось: он был так увлечён, так жив, что в этот миг казался ей почти красивым.

— Нашёл! — Артём нажал на символ, и стена сдвинулась, открыв проход вниз.

Элла скривилась:

— Отлично. Подземелье. Холод, сырость и крысы. Люблю свою работу.

---

Ход вывел их в зал с рядами пыльных сундуков. Книги, свитки, пергаменты — сотни, если не тысячи.

Артём осторожно поднял один том, покрытый плесенью, и губами прошептал:

— Это… это подлинник «Александрии»… я держу в руках историю человечества…

Элла обошла вокруг, держа меч наготове. Юлия же просто смотрела, как он дрожит от восторга, и думала: «Никогда в жизни я не видела, чтобы мужчина светился так».

Но радость длилась недолго. В дальнем углу раздался шум. Тяжёлые шаги. Голоса.

— Охрана, — прошипела Элла. — Быстро!

Они спрятались за сундуками. Факелы осветили зал — вошли люди в кольчугах. Один из них поднял голову, и Юлия похолодела: глаза стражника смотрели прямо в их сторону.

Она почувствовала, как рука Артёма судорожно сжала её пальцы. В этот миг страх и странное, новое чувство переплелись в одно.

Всё решало мгновение: успеют ли они унести хотя бы часть книг? Или будут пойманы и история изменится навсегда?

И среди этого напряжения Юлия впервые подумала: «Я не просто хранительница. Я часть команды. Я часть его мира».

Огни факелов приближались. Тяжёлые сапоги стучали по камню, словно отсчитывали последние секунды. Артём стиснул зубы, прижимая к груди древний том. Юлия чувствовала, как его дыхание сбивается, и сама едва дышала.

— Если они нас найдут, — прошептала она, — всё пропало.

— Не найдут, — отрезала Элла, и в её глазах сверкнула сталь.

Стражники остановились в нескольких шагах. Один поднял факел выше, освещая своды. Юлия видела, как огонь отразился в его шлеме. И в этот момент Элла метнулась, как тень.

Резкий удар — и первый стражник рухнул. Второго она схватила за ворот и швырнула о стену. Третий рванул к ней, но Юлия, сама не ожидая от себя, схватила каменный обломок и ударила его по руке. Меч звякнул, падая на пол.

— Вот это да… — Артём выдохнул, глядя на неё.

— Я журналистка, — буркнула Юлия. — Привыкла защищать материал.

Элла улыбнулась краешком губ:

— У тебя талант. Потренируемся — сделаю из тебя бойца.

---

Они побежали по тоннелю. Каменные стены мелькали, как страницы книги. Воздух становился влажнее, и вскоре они оказались у выхода к реке.

Юлия первой вдохнула морозный воздух. Сердце колотилось так, что казалось — вырвется. Снег блестел серебром под луной. Артём выбрался следом, шатнулся и едва не упал — но Юлия успела схватить его за руку.

— Осторожней, профессор, — сказала она.

Он поднял на неё взгляд. Его очки съехали набок, губы дрожали от холода, но в глазах было что-то другое. Что-то, от чего у неё внутри всё перевернулось.

— Ты… спасла меня, — сказал он хрипло.

— Не обольщайся. Я спасала книгу, — парировала она, но пальцы почему-то не разжимала.

Молчание растянулось. Между ними повисло напряжение — не такое, как в бою. Совсем другое. Горячее, живое, почти обжигающее.

Артём вдруг шагнул ближе. Его лицо оказалось совсем рядом, дыхание касалось её щеки.

— Ты красивая, когда злишься, — вырвалось у него.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Юлия замерла. Хотела ответить резкостью, но слова застряли. Вместо этого она почувствовала, как кровь бросилась в лицо.

— Ты… идиот, — шепнула она.

И прежде чем успела передумать, их губы встретились.

Поцелуй был резким, как схватка, и нежным одновременно. Она вцепилась в его ворот, он — в её талию, и мир исчез. Остался только вкус, запах, биение сердца.

— Эй, голубки, — голос Эллы разрезал воздух, и они отпрянули, будто подростки. — Может, сначала выберемся из Московии, а потом будете выяснять, кто кого спас?

Юлия тяжело выдохнула, отстраняясь. Но её пальцы всё ещё дрожали.

Артём поправил очки, пряча взгляд.

— Она права… но мы ещё вернёмся к этому разговору.

И когда они двинулись по тропе вдоль реки, Юлия впервые осознала: библиотека подарила ей не только тайны прошлого. Она подарила то, что может изменить её будущее.

Глава 12.

Глава 12.

ЛИБЕРИЯ

Дверь с двуглавым орлом распахнулась не сразу — сперва по бронзе прошёл холодный ток, будто невидимая рука проверила их пульс, дыхание, намерение. Потом створка дрогнула, и на них пахнуло дымом, смолой и зимним воздухом, в котором слышались далёкие колокола.

— Московия, середина XVI, — коротко бросил Артём, сжимая в ладони глянцевую карту-ключ. — Время Ивана.

— Я вижу, — отозвалась Элла. — И слышу. И, если честно, уже чувствую, как неприятности машут нам лапкой.

Они вышли в тесный, низкий коридор-проход, выложенный сырой кирпичной кладкой. Свет от лучины жарко шипел, по стенам стекали тёмные потёки. Где-то над головой глухо скрипнуло дерево — так скрипят тяжёлые ворота, когда их поднимают цепями.

Артём и Элла были одеты соответственно эпохе. Он — в тёмной ферязи поверх короткого кафтана, с меховой опушкой у горла и широким поясом; на голову он натянул мягкую шапку без украшений, чтобы не бросаться в глаза. Элла — в наглухо застёгнутом армячке, на плечах плащ, под которым пряталась тонкая кольчуга и узкий кинжал в плоских ножнах; волосы убраны под простую шапку, на лице — едва заметная тень, чтобы при беглом взгляде принять её за молодого холопа или оружника.

— Если спросят, — шепнул Артём, — я — переводчик при греческих книгах, ты — мой носильщик.

— Ага. Только не забывай: твой носильщик бегает быстрее и бьёт больнее, — прошипела она, но уголок губ дрогнул.

Они поднялись по деревянной лестнице, и коридор вывел в большой двор. Над двором стояли высокие стены, углы держали башни с срезанными верхами. По настилам на стенах медленно проходили часовые в шапках, у ворот тяжелела решётка. Двор дышал смолой и конской шерстью; снег был утрамбован, оголив тёмную землю, вокруг — следы повозок, копыт, сапог.

— Посольский приказ, — почти нежно сказал Артём. В глазах его загорелся тот самый, чистый, как детство, восторг, от которого даже у Эллы таяли плечи. — Здесь держат переписку, книги, описи. Здесь могли остаться следы Софьи.

— А ещё здесь — люди Ивана, — сухо отрезала она. — Смотри не забывай дышать.

Слово «Софья» в его устах было не именем, а ключом: Софья Палеолог, племянница последнего византийского императора, принесла в Москву сундуки с греческими рукописями. Легенда о Либерии — «тайной библиотеке» — с веками обрастала мифами, но у Библиотеки были не мифы, а координаты. Их привела сюда карта-нить — малый артефакт, показывающий «ветер» утраченного знания.

У дверей из дубовых досок, перевитых железом, стоял дьяк, блеклые глаза, тонкие губы и пальцы-птицы, вечно в чернилах. Артём наклонился — почтительно, но не низко — и предъявил маленькую деревянную дощечку с резьбой: печатью местного купца, которую Библиотека подмешала к их легенде.

— Переводчик при греческих книгах, — подтвердил дьяк, прищуривая глаза. — И оружник. — Он окинул Эллу быстрым взглядом, скользнул по её плечу и переводил дальше, как будто принял.

Их провели внутрь — в тепло. Комнаты шли одна за другой: в первой — лавки писцов, запах пергамента, свитки на полках, согнутые плечи людей в кафтанах; во второй — сундуки, опечатанные красным сургучом; в третьей — широкое столешное окно, под которым лежали тяжелые фолианты в кожаных переплётах, на столбах — чёрные железные канделябры.

— Книги, — выдохнул Артём. Пальцы сами потянулись — не пересчитать привычки. Он скользнул по тиснёному греческому тексту, и сердце подпрыгнуло: «ὁ λόγος…»

— Разговоры потом, — тихо напомнила Элла. — Ты ищешь не буквы, ты ищешь след.

След оказался не на страницах. Он был под ними.

Артём тронул ногтем край тяжёлой доски, что служила основанием для стола; доска была чуть потемнее, чем соседки, и пахла смолой свежей. Он постучал фалангами пальцев: глухо-глухо, пусто-полно… И нашёл. В движении было что-то от ловкача и ребёнка. Он нащупал выемку, потянул — доска приподнялась, и из щели показалась узкая свинцовая пластина с тем штрихом времени, который не разыграть.

Элла прикрыла его спиной, заслоняя от лишних взглядов. В комнате сидели четверо писцов, но каждый был занят своим. Лишь один, молодой, с упрямым ртом и тонкими бровями, поднял голову и встретился с Артёмом глазами.

И взгляд был не враждебный. Скорее — нервно-гордый, как у затравленной рыси.

— Ты что-то ищешь? — спросил он шёпотом — не на греческом и не на латыни, на простом русском, но осторожном.

Артём показал самый край пластинки — на секунду. На свинце были процарапаны буквы и знаки, рисунок с углами и крестами.

— Где отец Феоктист? — спросил писец так же тихо, и в голосе была странная смесь надежды и страха. — Он один знает про нижние комнаты. Но его забрали… — юноша запнулся. — Опричники.

Слово повисло, как нож.

Из коридора донёсся глухой перезвон — то ли дверная цепь, то ли чья-то бляха ударилась о железо. Разговоры на лавках стали суше. В воздухе холоднуло.

— Пора, — сжала Элла его локоть. — Здесь нас зажмут, как в бочке.

— Но нижние комнаты… — Артём нервно провёл пальцами по свинцу. На пластинке был схематичный план: крест, четыре прямых угла, знак «омега» у узкого отворота. И маленькая греческая надпись: «Ὑπὸ κίονα».

— Под колонной, — прошептал он. — Не здесь. Ниже. В храме.

— В каком? — Элла уже косила на дверь. Тяжёлые шаги приближались, снаружи кашлянули, лязгнуло железо.

— Архангельский собор, — он сказал это так, словно назвал имя давнего друга. — Схема кремлёвская. Под колонной южного нефа должна быть ниша.

— Потрясающе, профессор, — прошипела Элла. — А теперь — живьём бы отсюда выйти.

Дверь распахнулась. Внутрь вошли трое. Чёрные кафтаны, собольи воротники, на плечах — собачьи головы и пучки ветвей, как знаки власти; на поясах — кистени с железными шарами. Лица — как выколотые, неподвижные. Взгляды — холодные.

— Кто такие? — спросил старший. Голос был тягучим, тяжёлым, как свинец на солнце.

Элла шагнула вперёд — чуть-чуть, ровно столько, чтобы встать между людьми и Артёмом. Накрыла плащом его руку, в которой тот сжимал пластину.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Переводчик греческих книг, — сказала она чужим голосом мальчишки-холопа, копируя местное гортанное «р». — По приказу дьяка к книгам. Мы — при деле.

— При каком? — прищурился старший.

— Описи, — Артём заставил себя говорить ровно. — Сопоставляем греческие и латинские названия с русскими. Дьяк Парфений распорядился. Если нужно, позовём его.

Парфений (реально существующий или сочинённый легендой?) — имя, которое могло сойти за местное. На удачу, дьяк у дверей действительно повернул голову — и, как сутяга, сунул нос внутрь: «Точно, мои».

Опричник глянул ещё раз, поиграл кистенём и отступил.

Шаги стихли. В комнате снова заскрипели перья.

— Это было близко, — выдохнула Элла, не глядя. Её ладонь на локте Артёма горела сквозь ткань.

— Нам в храм, — тихо. — И как можно быстрее.

---

К Кремлёвским соборам они шли, словно по натянутой струне. Снег скрипел; от дыхания вырывался пар. На площади шёл торг — продавали сушёную рыбу, масло, мех, свечи; где-то кто-то ругался с дружинником. Белые стены соборов стояли как корабли, на них тянулись к небу золотые купола; на одном из колоколен висел огромный, немой колокол, и каждый удар ветра отдавался в нём глухим звоном.

— Ты уверен, что именно здесь? — Элла не отставала, взглядом режа пространство на секторы.

— Если Либерия и пряталась, — кивнул Артём, скользя взглядом по колоннам Архангельского, — то там, где власть соединена с памятью. Архангельский — царская усыпальница, здесь — предки, здесь — память. Под колонной южного нефа ниша, «ὑπὸ κίονα». — Он говорил и вдруг почувствовал, как голос глохнет: внутри храм впустил их, как живое существо впускает гостью с опаской.

Внутри было темно-золотисто, пахло воском и холодным камнем. На стенах — ряды святых в строгих ликах, низкий свет лампад, своды уходили в полумрак, где плыли тени.

Они встали к южному нефу, у колонны. Элла — спиной к залу, чтобы прикрывать. Артём — к камню. Он провёл ладонью по холодной, гладкой поверхности. И нашёл — едва заметный шов, как тонкую морщинку. Сердце ударило в горло. Он надавил — шов дрогнул.

— На три счёта, — прошептал он. — Раз, два…

— Три, — закончила Элла. Камень ушёл внутрь на толщину пальца и, с легким стоном, откатился в сторону.

За ним оказался узкий проём, пахнущий сырым воздухом и старой пылью, как у закрытого сундука. Внутри было темнее, чем ночь; лучина дала только слабый круг света.

— Быстро, — Элла подтолкнула его внутрь и сама нырнула следом, притворяя каменную заслонку. Воздух стал тише. С шумом остался мир — и храм, и разговоры, и опричничьи шаги.

— Ты в порядке? — прошептал Артём, чувствуя, как спина его касается её груди. В темноте её тепло было ощутимее, чем любой луч света.

— Пока да, — тихий смешок. — Дальше — ты ведёшь.

Они шли почти наощупь. Неровный пол, стены срослись с землёй, где-то на углу — пробоина, в которую пахнуло глиной. На повороте Артём вдруг замер: перед ними, в темноте, сверкнуло что-то круглое, как рыбья чешуя.

Это была коробка — свинцовая, плоская, с литой крышкой. На крышке — двуглавый орёл с венцом, вокруг — греческая надпись, которую сердце прочитало быстрее, чем глаза: «τὰ κλειδία» — ключи.

— Дай нож, — шёпотом. Элла вложила в его руку сталь.

Крышка поддалась. Внутри — не книги. Три вещи: тонкая пластинка, подобная той, что он нашёл у столешницы, только больше; маленькая пирамидка из странного сплава, на каждой грани — буквы и знаки; и узкий рулон пергамента, перевязанный чёрной ниткой.

Руки дрожали. Элла молчала. В тишине они слышали только собственное дыхание — и где-то откуда-то, словно из-под земли, гул. Или это билось их общее сердце.

— Это не сама Либерия, — выдохнул Артём. — Это… координаты. «Путь». Схема переходов подслободы.

— Говоришь так, будто меня это утешает, — буркнула Элла. — И что дальше?

Он аккуратно свернул пергамент, сунул в скрытый внутренний карман, пирамидку прижал к груди — металл был неожиданно тёплым, как если бы в нём жила ещё чья-то рука.

— Дальше — выходим отсюда живыми.

Они повернули назад, и тут воздух тронулся — как будто кто-то, кого здесь не было столетия, вдруг вздохнул. За спиной — лёгкий взмах, скольжок тени. Элла резко развернулась, кинжал вперёд. Никого.

Но Артём это почувствовал: не холод, нет. Скорее — присутствие. Не угроза. Взгляд. Пальцы сами коснулись пирамидки — и где-то в её поверхностях что-то мягко щёлкнуло, ответило, словно кивнуло.

— Потом, — прошептал он, сам не понимая, кому.

Они вышли к камню. Артём надавил — заслонка, послушная, ушла в сторону, и храм снова впустил их, как море выплёвывает тех, кто сумел выжить. Свет показался болезненно ярким.

— А теперь, профессор, — голос Эллы стал прежним — железным, с лёгкой насмешкой, чтобы ему не пришло в голову дрожать, — мы идём домой.

Они шли по площади с той неторопливой скоростью, что означает для глаза наружного «нам некуда спешить». Но внутри каждая клетка была натянута, как тетива. Артём считал шаги до ворот. Элла отслеживала периферией движения вокруг.

И всё равно их заметили.

— Эй, вы! — окрик, жёсткий, уверенный. — Стой!

Опричник — один из тех троих — оторвал взгляд от чего поинтереснее и пошёл к ним, тяжёлым шагом. Двое других — не сразу, но двинулись следом.

Элла даже не посмотрела на Артёма. Просто на ходу скинула плащ, бросила его поверх свёртка, который он держал под одеждой, и отступила на полшага в сторону.

— Беги, — сказала она почти беззвучно.

— Я не оставлю…

— Беги, чёрт тебя… — она не договорила: к ним уже подходили. Её голос врезался в него горячим лезвием.

Артём не побежал. Он сделал то, что умел: сыграл. Глаза у него вдруг стали пустыми и усталыми, он согнул плечи, как согибают те, кому весь мир — тяжесть. И пошёл в сторону ворот, как идут те, кто никому не нужен.

Опричники, как и многие сильные мира, предпочли схватить того, кто выглядел опаснее. Эту роль Элла играла лучше всех.

— Стой! — старший шагнул вперёд, качнул кистенём.

Элла подняла руки — ладонями вперёд. И улыбнулась. Не зубами, нет — едва заметно, как хищник улыбается другому хищнику перед прыжком.

— Господа добрые, — голос её был ниже обычного, цепкий, — не пороть горячку. У меня указ от дьяка. — Она подняла руку — пустую. И в следующее мгновение всё, что было пустым, стало сталью.

Кистень лязгнул по клинку. Искры брызнули. Короткий уход — и удар в колено. Опричник выругался и осел; второй потянулся к ножу — Элла крутанулась, нож выбит, рука за плечо. Третий шагнул, размахиваясь — и получил рукоять под рёбра.

— Профессор! — крикнула она, уже пятясь, уводя преследование от ворот.

Артём в этот момент сдвинулся в тень — как taught их «в Библиотеке»: оказываться там, куда не смотрят. И шагнул в боковой проход, куда липко тянул сквозняк из мансарды. Над головой скрипнула балка. Перед ним — низкая дверь. Он прижал ладонь с чипом. Дерево слабо дрогнуло, в материале отозвалась чужая «печать». Тёмная щель впустила его, и воздух вдруг сменил запах — смола и воск ушли, пришли бумага и пыль, тёплый металл и запах знакомого масла.

Он провалился в Библиотеку — и в последний миг, прежде чем портал отрезал шум Москвы, услышал негромкий, ни к кому не обращённый смех Эллы. Смех человека, который в самый опасный момент выбирает жизнь.

---

Её принесло следом через двадцать ударов сердца. Она свалилась на ковер у порога, как на корму лодки, что вышла из шторма, и захохотала уже вслух — звонко, радостно, с облегчением. Артём опустился рядом, перехватил её за плечи.

— Жива, — сказала она, глядя ему в глаза. — И ты — тоже. Значит, не зря.

Он не выдержал и — впервые — позволил себе коснуться её не как партнёра, не как коллеги. Пальцами — легко — провёл по скуле, где от удара кистеня тянулась тонкая царапина. Элла чуть замерла. Но не убрала его руку.

— Мы нашли не саму библиотеку, — прошептал он. — Но у нас есть ключи. Путь. — Он раскрыл ладонь. На ней лежала пирамидка, переливаясь тёплым, почти живым светом. Буквы на гранях будто двигались, меняясь местами, выстраиваясь в новые комбинации.

— И ещё что-то, — сказала Элла, и в её голосе впервые прозвучало не только железо, но и мягкость. — Когда мы были там, кто-то… смотрел. Не враг. Скорее — тот, кто давно ждёт.

Артём кивнул. Слова ей не были нужны: они оба это почувствовали — лёгкое, как вдох, прикосновение чего-то, что любило книги сильнее, чем люди.

— Узнаем. — Он глубоко вдохнул, и запах Библиотеки, всегда связанный у него с безопасностью, на этот раз показался ещё и домом. — Но прежде — снимем с тебя кровь. И… — он улыбнулся очень коротко, неловко, с той самой мальчишеской несмелостью, которая в ней постоянно что-то оттаивала. — Спасибо.

— Не разучивайся говорить «пожалуйста», — фыркнула Элла, поднимаясь. — И перестань так смотреть, профессор. А то я забуду, что у нас пока что только работа.

Она сказала «пока что» — и оба это услышали. Не как обещание. Как вектор.

А из глубины залов, почти неслышно, словно дуновение на сухом пергаменте, прошёл лёгкий шелест. И где-то на грани слуха прозвучал тихий, очень усталый мужской голос — или показалось:

— Ищите южную стену. Там, где солнце зимою дрожит.

Элла и Артём переглянулись.

— Кажется, у нас появился союзник, — сказала она.

— Или — сама Либерия шепчет, — ответил он.

В любом случае их путь теперь был не просто поиском. Он становился живой нитью между теми, кто берёг память, и теми, кто был ею.

Он взял пирамидку, и та на мгновение пригрелась в его ладони так, словно ответила: «Я — здесь».

— До южной стены доберёмся, — пообещала Элла. — Но сначала — чаем. И бинтами. Я же — твой «носильщик», помнишь? Носильщикам иногда тоже подают.

— Всегда, — серьёзно сказал Артём. — Всегда.

Они пошли вглубь родных залов — туда, где можно было на секунду позволить себе роскошь не быть сильными. И каждый делал вид, что не слышит, как быстро стучит у другого сердце.

Глава 13.

Глава 13.

ЮЖНАЯ СТЕНА

Ночь в Библиотеке пахла бумажной пылью, мёдом воска и чем-то ещё — едва уловимым, как тепло руки, ушедшей из ладони. Элла сидела на столе в «лечебной» нише, вытянув ногу; щиколотка синела от удара кистеня. Артём, склонившись, аккуратно обрабатывал ссадину: спирт, бинт, взгляд, сосредоточенный до смешного.

— Ты сейчас мне лекцию прочтёшь по истории бинтов? — хрипло спросила она, чтобы спрятать дрожь от его пальцев.

— Могу, — не оторвался. — От египетских льняных повязок до Джозефа Листера. Но лучше я промолчу и не буду раздражать женщину с отличным ударом коленом.

— Мудро, профессор.

Он улыбнулся — нервно, по-мальчишески. Она поймала это движение, как ловят в темноте светлячка: на секунду стало светлее.

Он уложил бинт, проверил, чтобы не жало, и поднял глаза. Их лица оказались слишком близко. Элла услышала собственный пульс — и, кажется, его тоже.

— Спасибо, — сказала она. Это слово обычно давалось ей трудно. Сейчас — легко. — И… не смотри на меня так, если хочешь, чтобы я думала не только о твоём рте.

— Постараюсь, — выдохнул он. И, конечно, не постарался.

---

К рассвету Библиотека проснулась. Это было не событие, а состояние: тени от полок стали гуще, нити пыли закружились в золотом свете, где-то вдалеке щёлкнул замок и ответило эхо. Южный зал, куда они пришли, был похож на оранжерею: высокий стеклянный купол, каменный пол с кругами инкрустации, белые колонны с тонкими венцами. На южной стене — гладкий мрамор, без дверей и щелей.

— «Там, где солнце зимою дрожит», — напомнил Артём, поднимая голову к куполу. — Здесь есть архаический гномон — смотри.

На металлическом обруче под куполом, среди звездных меток, блестел подвижный диск с узкой прорезью. Артём оказался в своей стихии: уверенно поднялся по винтовой лестнице, отпер маленькую шкатулку с инструментами, проверил направляющие.

— Мы же не в день зимнего солнцестояния, — заметила Элла. — Ты собираешься спорить с космосом?

— С космосом — ни в коем случае, — пробормотал он, — только повторю его. — Он вынул из кармана пирамидку, ту самую. Металл отозвался теплом. — Она не только ключ. Это… корректировщик. Даст тот угол, который нужен.

Он закрепил пирамидку в гнезде гномона — и в куполе почти неслышно шевельнулась механика. Полоса света, тонкая, как клинок, медленно поползла по мраморному полу. Элла шла рядом с ней, босиком, чтобы слышать камень. На коже у неё выступала гусиная кожа — от прохладного камня и от странного предвкушения, как перед поединком.

— Стоп, — сказала она.

Луч дрожал как раз на южной стене — на уровне плеча. Ничего не происходило. Артём спустился, стал рядом, прижал ладонь к мрамору. Hе шов, не ниша — гладь. Он отступил на шаг, прищурился, как стрелок.

— Тут есть «мертвый» слой, — тихо. — Камень более тёплый внутри, чем снаружи. Значит, полость.

— Переведи с библиотекарского, — буркнула Элла.

— Здесь — дверь. Только она «слышит» не руки, а свет.

Он подправил диск. Полоса света сузилась ещё сильнее — превратилась в остриё. В то самое мгновение, когда оно легло в точку на камне, мрамор прошёлся едва слышной вибрацией, а затем отступил вглубь, как вода, в которую бросили белую плиту. В образовавшейся нише лежал плоский каменный ящик без замков.

— Ты или я? — спросила Элла.

— Вместе, — ответил он.

Они взялись по краям крышки и подняли. Внутри — не золото, не кости. Свиток, втиснутый в тонкую оправу, и бронзовый медальон. На свитке — знакомый почерк тонких греческих букв. На медальоне — рельеф женского профиля, очерченного с такой нежностью, будто лепил тот, кто был влюблён. Рядом — крошечная ракушка из голубого камня.

— Афродита, — сказал Артём почти шёпотом. — Или, точнее, позднеэллинистическая интерпретация. «Μύσος» — морская пена, «κογχύλη» — раковина. — Он запнулся, ощутимо. — Элла, это похоже на то, что нам… шептали.

Она уже не слушала слова. Она смотрела на бронзу, и в груди у неё что-то сдвигалось: медленно, как льдина по реке весной. Редкое с ней случалось чувство — не страх, не азарт, а нежность. К самой идее красоты, к смеху морской пены, к неброскому сиянию металла.

— Дай, — сказала она, и голос стал мягче. Он вложил медальон в её ладонь.

Свиток раскрылся легко, как будто его любили. На пергаменте — карта с островами, виньетки волн, и в углу — тетрафармакон из четырёх символов: раковина, ветвь мирта, зрачок и пламя. Под ним текст: «Когда Дом иссечён тенью и воздух в нём тощеет, напойте его тем, чем напаивает мир богиня: смехом, телесной отвагой и морской солью. Ищите там, где из воды рождается женщина и шипит пеной под солнцем. Там лежит чаша и там ключ к чаше — глаз, что видит небо и дно».

— Чаша, — повторил Артём. — «Кифара» — нет… «κύλικα» — чаша. — Он выдохнул. — Это не легенда для туристических буклетов. Это инструкция. Библиотека «тонет» — и ей нужна энергия, смешно звучит, но — радость. Красота. Жизнь.

— А мы — при чём? — Элла провела большим пальцем по рельефу профиля, и у неё мурашки побежали по руке. — Хотя… — Она усмехнулась. — Мне это нравится больше, чем бить опричников.

— В Греции есть побережье, которое называли «местом выхода Афродиты», — оживился Артём. — Пафос, Кипр, Петру-ту-Ромиу… Но раковина из голубого камня — это может быть кикладский лазурит, или даже старый египетский фаянс, попавший через торговлю. Нужно… — он поймал её взгляд и запнулся. — Нужно сначала ты, потом карты.

— Сначала — мы, — произнесла Элла спокойно. — И — Библиотека. Она сейчас дышит чуть ровнее, но ты сам сказал — в ней «тощеет воздух». — Она бросила взгляд вглубь зала. Тень и правда стала менее липкой, чем ночью.

— И ещё… — Артём поднял пирамидку. — Здесь, в гранях, записана последовательность переходов. Если мы возьмём «греческий» маршрут, Библиотека сама подстроит гномоны. Но… — Он вытянул руку, и пирамидка теплее отозвалась, словно соглашается. — Но нам придётся «подпитывать» её и по пути. То есть… жить. Нормально.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ненормально, — поправила Элла. — Нормально — не про нас. — Она убрала медальон в внутренний карман под кожей — туда, где лежат вещи, от которых теплеет.

---

Они шли по залам и собирали «в дорогу» — не вещи, а решения. В Гардеробной эпох кристаллические шары выводили на воздух мерцающие рекомендации: для Эллы — белая хитоноподобная туника с тонкими кожаными ремнями, короткий плащ, лёгкие сандалии с фиксаторами на щиколотках; для Артёма — простая льняная хламида, пояс, кожаные ремни для свитков. Элла засмеялась над его смущением и накинула на него плащ, словно проверяя посадку.

— Перестань шевелиться, — проворчала она. — Ты же не манекен, а персона эпохи. — И на секунду задержала ладонь на его ключице — будто случайно.

В Оружейной она выбрала короткий ксифос и скрытую пряжку-лезвие на пояс; он — трость с полой рукоятью, внутри которой прятался тонкий стилус для записей и игла для «всякого случая». «Ты не умеешь этим пользоваться», — сказала она. «Научу», — ответил он. «Кого — меня или себя?» — «Себя. Но если хочешь…» — «Хочу». Они оба улыбнулись одинаково виновато.

В Зале Мировых языков они активировали локальные пакеты — и словарь «койне» стекляшкой лёг в их чипы. Элла машинально повторяла несколько фраз, как боксёр повторяет связку перед боем. Артём слушал и вдруг подумал, что никогда не слышал, как кто-то так произносит древнегреческие слова — с хрипотцой, смеясь, будто они — не мёртвые.

А на выходе из зала их догнал запах лаванды и старой бумаги. Они обернулись. Рядом никого. Только тонкая струйка пыли в солнечном луче — как дорожка. Она тянулась к южной стене — дальше, в узкий проход, где никогда не было двери.

— Видишь? — тихо спросила Элла.

— Слышу, — ответил он. Голос у него стал почти шёпотом. — Он опять «шепчет».

В проходе оказалось помещение, которого не было на планах. Не зал — «камера» с округлыми стенами, как вино, выдержанное в бочке. На стене — имена. Выцарапанные, нарисованные, налепленные золотом и выжженные огнём. На разных языках. Рядом — годы. И символ — маленький треугольник, почти как их пирамидка, только с выбитым глазом внутри.

— Хранители, — сказал Артём. — Те, кто был. Те, кто… остался.

Он шёл вдоль стены, пальцами читая имена так же, как глазами. Элла молчала. На одном из изгибов он остановился. В груди что-то кольнуло.

— Смотри, — позвал он.

Среди греческих и латинских, французских и церковнославянских букв выделялось имя на кириллице, чуть «косое», как у человека, плохо привыкшего к новой азбуке: «ЕЛЕНА». Ниже — короткое добавление древнегреческими: «ἀμαζών».

— Амазонка, — тихо сказала Элла и усмехнулась. — История шутит не хуже меня.

— Это не шутка, — ответил он. — Это… приглашение. Или предупреждение. — Он коснулся пальцами выбитого глаза. — «Видеть». Не только факты. Суть.

— Ты умеешь? — спросила она.

— Учусь, — честно признался он. — У тебя — тоже.

Они стояли близко, как стояли ночью в первом зале, только сейчас между ними было не только тепло кожи — ещё и эти имена, тянущиеся назад столетиями. Элла положила ладонь ему на грудь — там, где билось сердце.

— Поедем, — сказала она. — В твою Грецию, профессор. Напоим твой Дом. И… посмотрим, кто кого.

— Дом — наш, — поправил он мягко.

— Пока что.

Она шагнула назад первой — как всегда отступает на полшага та, кто привык прикрывать. Но перед тем, как разомкнуть пальцы, наклонилась и коснулась его губ так быстро, что он сначала решил: показалось. Нет — не показалось. В поцелуе было ровно столько тепла, чтобы встать на носки и захотеть ещё. И ровно столько насмешки, чтобы захотеть догнать.

— Это аванс за бинты, — сказала она, глядя в глаза и не отводя взгляда. — И чтобы ты не умер от своей же серьёзности.

— Я постараюсь быть аккуратнее, — выдохнул он.

— Не стараюсь — делай.

Она повернулась к южной стене. В куполе уже настраивался гномон — пирамидка мягко светилась, как ночник. Ветер в стенах будто сменил направление — подул откуда-то с моря. Где-то в глубине Библиотеки, там, где обрываются карты и начинаются легенды, шелестнул пергамент. И им обоим показалось, что голос — тот самый, усталый и добрый — сказал:

— Там, где пена поёт.

— Слышал? — спросила Элла.

— Да, — он улыбнулся. — Поём?

— Поём, — кивнула она. — Но сперва — переоденемся так, чтобы греки не смеялись.

— Греки не смеются, — возразил он автоматически. — У них ирония.

— Вот и проверим, профессор.

Они пошли готовить переход — без суеты, как люди, у которых наконец появилась не только цель, но и свой ритм. Библиотека, выдохнув, на секунду стала похожа на дом, в котором утром пахнет кофе и морем — даже если до моря ещё два мира.

Глава 14.

Глава 14

РАКОВИНА

Жаркий воздух пах солью и смолой. Небо над побережьем было таким ярким, что казалось — сама Афродита вот-вот выйдет из пены, встряхнёт волосами и улыбнётся в глаза.

Элла первой ступила на камни, скинув лёгкие сандалии: подошвы жгло, но она не обратила внимания. Белая туника прилипала к телу, плечи блестели от морских брызг. Она выглядела как женщина с фрески — сильная и дерзкая, но при этом невозможная в своей красоте.

Артём, напротив, шагал осторожно. На нём была простая хламида, перетянутая поясом, и кожаная сумка с картами и свитком. Волосы выбились из-под повязки, очки пришлось оставить в Библиотеке — здесь они смотрелись бы нелепо. И всё же он не терял вида: глаза горели, как у ребёнка, которого пустили в парк аттракционов.

— Красиво? — спросила Элла, прищурившись на море.

— Ты или пейзаж? — вырвалось у него.

Она резко повернула голову. На миг Артём подумал, что сейчас получит в челюсть. Но Элла вдруг рассмеялась — низко, чуть хрипло.

— Считай, что спасён чувством юмора, профессор.

---

Они шли вдоль берега, пока не дошли до скалы. Белый известняк поднимался стеной, и из трещин сочилась вода. Там, в нише, блестела раковина — голубая, словно высеченная из камня неба.

— Та самая, — выдохнул Артём. — Символ, что был на карте.

Элла шагнула ближе, но остановилась: воздух перед нишей дрожал, как от жара костра. Она вытянула руку — и почувствовала сопротивление, словно касалась стекла.

— Защита, — хмуро сказала она. — Я не пройду.

— Мы пройдём, — поправил он. — Вместе.

Он положил ладонь поверх её. Воздух затрепетал сильнее, но уступил: преграда растаяла, и они шагнули внутрь.

---

Раковина была больше, чем казалось издали. Её край переливался, будто дышал. Элла провела пальцами по поверхности — и по коже пробежали мурашки, словно прикоснулась к живому телу.

— Чувствуешь? — спросила она.

— Да, — голос Артёма сорвался. Он не сводил с неё глаз, хотя должен был смотреть на артефакт.

Элла подняла взгляд и поймала его. Между ними было меньше сантиметра. Волны били о скалу сзади, и весь мир будто сузился до этой тесной ниши, их тел и странного сияния.

Она притянула его за ворот хламида и поцеловала — резко, как бросок в бою. Артём замер, а потом ответил, и в этом поцелуе не было ничего книжного — только жар, соль и смех морской пены.

Раковина вспыхнула ярче, воздух вокруг наполнился запахом мирта и роз.

— Кажется, мы её «напитали», — прошептал он, прижимаясь лбом к её виску.

— Ага, — ухмыльнулась Элла. — Библиотека хотела радости и отваги. Мы дали ей обе.

---

Когда они вернулись на берег, небо уже темнело. В руках Артёма лежал медальон Афродиты, ставший теплее, чем раньше. Элла поправила ремень с мечом, вздохнула и села на камень.

— Ну что, профессор. Мы с тобой только начали.

— Только начали, — согласился он. И впервые взял её руку сам — не как партнёр, а как мужчина.

Море шумело, словно аплодировало. А где-то в глубине Библиотеки, там, где хранились имена, зажглась новая искра.

Огни заката отражались в море, делая волны золотыми. Артём и Элла медленно возвращались по песчаной тропе к той бухте, где портал обещал вернуть их в Библиотеку.

— Никогда не думала, что буду целоваться под аплодисменты моря, — пробормотала Элла, и её губы тронула ироничная улыбка.

— А я никогда не думал, что меня поцелует женщина, способная одним ударом сломать шею, — не удержался Артём.

Она фыркнула, но взгляд её смягчился.

---

Вечером, уже в стенах Библиотеки, им выделили небольшие покои рядом с залом артефактов. Комната была просторной: резные колонны, мягкие ковры, стены из белого камня. В центре — низкий стол, на котором в чашах дымились фрукты и вино.

Элла сбросила сандалии и села на подушки, лениво откинувшись назад. Артём же по привычке начал что-то записывать в свой блокнот, пока сияние медальона Афродиты переливалось на его ладони.

— Знаешь, профессор, — протянула она, — иногда мне кажется, ты вообще не мужчина, а ходячая энциклопедия.

— И это оскорбление или комплимент?

— Комплимент. Смотри, не飘. — Она взяла у него медальон и поднесла к свету. — Красота. И сила.

Артём вдруг заметил, что её пальцы задержались дольше, чем нужно, а в глазах — мягкий блеск, непривычный для её обычно холодной иронии.

---

Позже, когда вино сделало своё дело, и они сидели уже ближе, чем следовало бы, разговор зашёл о личном.

— Ты всегда такая сильная? — спросил он.

— А у меня выбора не было, — пожала плечами Элла. — Или тебя бьют, или ты бьёшь первой. Я выбрала второе. А ты?

— Я всегда убегал в книги. Они не били. Они учили.

Она рассмеялась, но в смехе было тепло.

— Вот и встретились: боец и библиотекарь.

Артём хотел ответить, но слова застряли. Потому что Элла наклонилась ближе, и её дыхание коснулось его щеки. В этот миг между ними не было ни эпох, ни порталов — только жаркая близость и тихое шуршание свечей.

---

Он не помнил, кто из них первым убрал последние сантиметры. Поцелуй был другим — не боевым броском, как у моря, а медленным, уверенным. Её ладони легли ему на плечи, его пальцы запутались в её волосах.

— Профессор, — прошептала она, — если ты сейчас опять уронишь что-нибудь, я тебя прибью.

Он засмеялся в её губы.

И ночь стала длиннее, чем когда-либо прежде, — наполненная не только разговорами, но и тем, чего они оба избегали: признанием, что вместе они не просто партнёры по работе. Они — огонь и бумага, удар и слово, сила и знание.

---

Наутро в зал артефактов вошёл сереброволосый хранитель. Его прозрачная фигура светилась, словно туман.

— Вы пробудили Раковину, — произнёс он. — Но это только начало. Библиотека слабеет. Найдите то, что удерживает её стены. Найдите сердце знаний.

Артём и Элла переглянулись.

И впервые не спорили — просто сжали руки друг другу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Похоже, у нас впереди ещё много работы, — сказала она.

— И много историй, — добавил он.

И в этот момент они знали: их история только начинает переплетаться с вечностью.

Глава 16.

Глава 16

Утро в Библиотеке пахло жареными зёрнами и тёплым металлом. В служебной кухне, спрятанной за зеркальной дверцей рядом с читальным залом, бурчал кофемодуль, а на матовой столешнице мерцали две кружки с тонкими стенками — в них свет от потолочных панелей складывался в золотистые соты.

— Ты опять пил без сахара? — Элла легонько ткнула пальцем Артёма в грудь. — У тебя потом взгляд как у монаха-пустынника. Людей пугает.

— Меня больше пугают цены на сахар в пищевом блоке, — степенно ответил он, беря кружку. — И, кстати, монах-пустынник — социально уважаемая фигура.

— Особенно если он гений и случайно роняет книги XIV века, — протянула она и, усмехнувшись, перехватила его ладонь, чтобы поправить манжет. — Ровнее. Хранитель.

Он держался уверенно — почти. Если не считать того, как подрагивали ресницы, когда она наклонялась близко. После их ночи между стеллажами они оба ходили чуть громче, чем требовал этикет тишины: громче дышали, громче смотрели, громче молчали.

— Сегодня займёмся ревизией портальных ключей, — сказал Артём так буднично, словно речь шла о списке покупок. — Хранительница Офелия передала мне сводку: в секторе «Север — поздние средние века» была пересортица кодов. И ещё — короткий сбой в хранилище латинских манускриптов. Ничего критичного, но лучше проверить.

— Прекрасно. Я в форме, — Элла отставила кружку и отмахнула замок на шкафу. — Если что загорится — тушить тебя водой из фонтана. Сначала тебя, потом всё остальное.

Форма лёгла на неё как отлитая: гибкий комбинезон с мягкими панелями на коленях и локтях, лёгкий жилет с креплениями для тактических ремней, на бедре — кобура. На шее — тонкая цепочка с жетоном допуска. Она повернулась к зеркалу, провела ладонью по хвосту, собирая короткие выбившиеся пряди, и поймала его взгляд.

— Что? — прищур.

— Думаю… — Артём сделал серьёзное лицо. — Что если бы богиня войны имела дресс-код, он выглядел бы… вот так.

— Дрянной льстец, — отрезала она, но уголок её губ успел предательски дрогнуть.

Он застёгивал на себе тонкий «архивный» жилет — гибкую броню для людей, у которых главный орган — голова. И как назло, молния на вороте заела. Элла подошла сзади, прижала ткань пальцами, подтянула — короткий металлический щелчок, и молния послушно скользнула вверх.

— Руки не из книжки, — пробормотала она, задержав ладонь у его горла. Кожа под её пальцами стала горячей. — Пошли, профессор.

---

Сектор «Север — поздние средние века» был прохладным. Здесь пахло железом, дубовой корой и пылью старых хроник. По семьям стеллажей шли тонкие световые нити — дорожки, помогавшие машинному учёту. Хранилище работало бесшумно, только изредка шевелились заслонки климат-контроля, и стекло витрин, казалось, дышало в такт вентиляции.

— Смотри, — Артём присел к нижней полке, достал из гнезда один из ключей-печатей: перстень с матовым камнем, в котором мерцала крошечная матрица. — Это — якорь на частотах портала к Северной короне. Кодировка правильная, но… — Он коснулся контактной площадки, и над перстнем всплыло полупрозрачное изображение карты. — Кто-то попытался перепривязать ключ. Неумело. Почерк чужой.

— Свои так не косячат? — Элла стояла рядом, опираясь на стойку, и скользила взглядом по углам зала — привычка: искать тень в тени.

— Свои обычно оставляют маркеры, чтобы другому хранителю было легче восстановить. Здесь маркеров нет. И странный лаг: посмотри.

Он вывел вторую проекцию — шкалу времени. На ней проступила тонкая «задержка»: как будто кто-то подключился, передумал, отпустил. В нерешительности было что-то… человеческое.

— Может, ученик? — предположила Элла. — Залез, испугался, убежал.

— Или гостя привели, — задумался Артём. — Но это всё равно нарушение. Пойдём дальше. Хочу проверить латинский сектор.

— Шагай. Я — тыл, — отозвалась она. — И если что — твой тыл бежит быстрее.

— Это мы ещё посмотрим, — не удержался он.

— Ага. В прошлый раз ты споткнулся об порог времени. Я думала, это метафора, но нет — ты действительно споткнулся.

— Это было стратегическое отвлечение врага, — выпрямился он. — Враг — это порог.

— И он тебя почти победил.

Они обменялись взглядами — долго и сдержанно, словно учились смотреть, не прикасаясь. Её улыбка была острым лезвием, его — распахнутым окном.

---

Латинское хранилище встретило их запахом пергамента и тонкими голосами — не звуком, а эхом воображения: когда видишь рукописные строки, мозг сам шепчет их ритм. На центральном столе висела красная плашка «служебная проверка», а поверх — аккуратно сложенные перчатки, словно кто-то вышел «на минуту».

— Оставлять перчатки на воздухе запрещено, — буркнул Артём и надел свои. — Кожа забирает влагу.

— А вот это уже похоже на след, — Элла наклонилась, провела пальцем по кромке стола. На кончике — едва заметный блеск. — Масло?

— Смазка для механизмов витрин, — нахмурился он. — Её хранят в сервисной. Если кто-то таскал сюда тюбик, значит, открывал витрины вручную. Зачем?

Ответ нашёлся сам: на дальнем стеллаже гнездо с кодексом «De arte venandi cum avibus» — охота с птицами — выглядело чуть сдвинутым. Стекло ровное, пломба цела, но… скоба фиксатора была установлена на долю миллиметра ниже. Это мог увидеть только тот, кто крутился здесь годами.

— Кто-то вытаскивал кодекс и возвращал, — сказал Артём, и в голосе его появилась твёрдость. — Ничего не унесли, но… проверяли реакцию системы. Как будто искали «дырку» в распознавании.

— А реакция системы какая? — Элла подняла глаза к камерам. — Нас сейчас пишет?

— Запись ведётся всегда, — ответил он, — но доступ к трансляции ограничен. Видишь вон ту стойку? — он показал на стеклянную колонну с канавками — как у музыкальной шкатулки. — Это локальный лог. Его нельзя править, только просматривать по допуску.

— То есть кто-то вёл «разведку». На наших глазах, — подвела она. — И, скорее всего, вернётся. Люди, увидевшие щель, всегда суют в неё пальцы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Романтично, — сухо заметил Артём.

— Реалистично, — парировала Элла. — Ладно, профессор, дальше по плану что?

— Я хочу перепривязать пару ключей и проверить сетку слежения. И… — он на секунду замялся. — И показать тебе кое-что.

— Теперь ты меня интригуешь, — улыбнулась она краем губ. — Веди.

---

Кое-что оказалось комнатой, куда пускали не всех хранителей. «Атриум» — круглое пространство под куполом, где потолок был не камнем и не стеклом, а светом, похожим на утренний. По краю шли простые деревянные лавы. В центре — круглая площадка с узором, складывающимся из огромной азбуки всех алфавитов сразу.

— Здесь… — Артём поставил ладонь на кромку круга. — Здесь я иногда проверяю привязки. И… — он улыбнулся застенчиво, почти мальчишески, — здесь красиво.

— Подозреваю, что ты приводил сюда девушек и говорил то же самое, — не удержалась Элла.

— Я приводил книги, — серьёзно ответил он. — Но не девушек.

«Страшно, как честно», — подумала она и села на лаву. Сбросила на пол перчатки, вытянула ноги. Его тень упала ей на бедро — и стала ощутимой: он подошёл слишком близко. Она подняла голову — и не отодвинулась.

— После… того вечера между стеллажами, — сказала она негромко, — ты стал смотреть так, словно я — единственная статья в твоей Энциклопедии.

— Не статья, — прошептал он, наклоняясь. — Раздел.

Он коснулся её губ осторожно, как впервые — хотя «впервые» уже было. Поцелуй нарастал не стремительно, а тепло — будто солнце, поднимающееся на пару градусов. Его пальцы обвили её запястье, большим пальцем он провёл по внутренней стороне — там, где пульс. Элла вздрогнула — от странной смеси нежности и силы. Она привыкла, что её берут броском. Он же умел брать вниманием.

— Если ты сейчас скажешь что-нибудь про «правила хранения», — выдохнула она, — я укушу.

— Имею мотивацию молчать, — усмехнулся он — и не выдержал, усилив поцелуй.

Тепло от его тела проходило через тонкую ткань, и она вдруг поймала себя на том, что сжимает его пояс, будто привязывает к себе. Как долго она отучала мышцы от привычки «держать удары» — и как быстро сейчас сдавалась на ласку.

Почти.

Потому что где-то под полом лёгким толчком сработала система стабилизации — «хрипнула» опора, и из-под купола спустилась тонкая нить оранжевого света: предупреждение о внутреннем микросбое. Они одновременно подняли головы.

— Это не я, — сказал Артём, виновато разведя руками.

— Я вообще ничего не трогала, — откликнулась Элла, уже вставая. В голосе — не раздражение, а мобилизация. — Системы?

— Лог показывает скачок напряжения на линиях питания крыльев «Античность — Восток». Раньше такого не было, — он быстро набрал команду на браслете. — Скорее всего, тот же «гость» тестирует периметр. Или… это следствие старой разбалансировки, которую мы нашли в латинском секторе. Давай проверим.

— Давай. — Она поправила ремень кобуры и мельком глянула на его губы. — Продолжим, когда ты перестанешь ломать архитектуру.

— Я вообще ничего… — начал он, но по взгляду понял: шутить надо короче. — Ладно. Потом.

---

Они шли быстро. Коридоры отдавали шаги пустотой — дежурные сотрудники в такую смену предпочитали видимые, «населённые» уровни, а эти проходы знали только хранители и охрана. За стеклом промелькнули шлемы, лиры, керамика; дальше — колонна с трещиной и выцветший фриз, в котором угадывалась процессия.

— «Античность — Восток», — скомандовала Элла. — Слева — щит. Справа — я.

Они сработались так легко, будто репетировали месяцы. Он — руки, мозг, знающий куда приложить ладонь и какое слово сказать системе. Она — глаза, спина, плечо, которое прикроет, если вдруг из-за витрины вылетит неуместная тень. Чужого здесь не было — но от этой согласованности внутри у обоих сбегала тёплая дрожь: так бывает, когда пазлы совпадают.

Сбой оказался не ошибкой человека, а «эхом»: тонкая подпитка, неравномерный ток в контуре. Ничего страшного — если ты не знаешь, куда смотреть. А Артём знал. Он вывел диагностику, настройки утонули в его пальцах, и, пока он работал, Элла наблюдала не только за периметром — за ним.

Он сосредоточен — до тишины вокруг. И красив — по-дурацки красив: не «глянец», не вылизанная мужественность, а живая. Тёплая, думающая, смешная. Та, которую хочется трогать и мучить, дразнить и защищать.

— Готово, — он выдохнул и повернулся. — Фон стабилен. Перекосы убраны. Если кто-то «щупал» систему, он это почувству…

Он не договорил. Потому что она уже тянулась к нему, левой рукой забирая его за ворот, правой — цепляя пальцами за ремень. Поцелуй вышел коротким, как штамп, и горячим, как след от него на коже.

— Это за работу, — сказала она. — Премия.

— Я готов перерабатывать, — серьёзно ответил он.

— Переработаешь — получишь выговор, — парировала она и коснулась лбом его лба. — Пошли. У нас ещё «Северная корона».

---

К «Северной короне» они обошли через зал моделей — там стояли стеклянные макеты городов, крепостей и кораблей, а в глубине — стенд с одеждой. Элла остановилась.

— Это костюмерная привязка? — её голос был почти благоговейным. На вешалах висели реконструкции: хитоны, калазирисы, римские туники, плащи, дублеты, шляпы, маски. — Мы всё это надеваем под эпохи?

— Когда требуется глубокая интеграция, — кивнул Артём. — Погружаешься — и среда не «выплёвывает» тебя как чужеродный объект. А иногда… — он потёр нос, — иногда это просто красиво.

— Красиво — это когда меч сидит в ладони. Но… — она поддела пальцем мягкий греческий хитон, приложила к себе. — В таком я бы ходила.

— Тебе пойдёт всё, — сказал он и тут же кашлянул, как будто уронил лишнее.

Она развернулась — медленно, от плеча. На секунду тень от ткани легла ей на грудь, обрисовала линию талии. Он сглотнул. Улыбка у неё стала ленивой, как у кошки.

— Хранитель, — протянула она, — ты опасен словами.

— Я стараюсь компенсировать неловкость точными формулировками, — выдохнул он.

— У тебя отлично получается. Будешь отвечать за протоколы и поцелуи.

— Теперь у меня две ставки? — оживился он.

— И две ответственности. — Она шагнула ближе, прошептала: — Не подведи.

Он кивнул — и едва не уронил на себя манекен с римским плащом. Манекен, к счастью, поймала она. Надёжно. Его — тоже.

— Я же говорила, — Элла засмеялась негромко, поправляя стойку. — Ты опасен в статичных экспозициях. Пойдём доработаем день там, где можно падать без ущерба для истории.

---

Всё остальное время они моделировали «ловца»: составили график ночных обходов, привязали датчики к секторам, где уже «хрипела» система, попросили у Офелии выделить им доступ к живому логу (в обмен Артём пообещал отчёт, от которого старшие хранители заплачут от счастья). К вечеру Библиотека звучала иначе: как дом, где знают, что на ночь двери закрыты, окна проверены, а на кухне оставлен свет, чтобы не удариться пальцем о стул.

И между всеми этими «проверено», «сделано», «уточним» бесконечно проклёвывалось другое: их. Случайные касания скользили привычкой, взгляды задерживались на долю такта дольше, чем требует «служебная дистанция». И даже когда они молчали, тишина становилась плотной, как бархат.

— Завтра проверим «корону», — сказал он, уже отключая терминал. — И… если будет тихо… — он запнулся. — Я хотел показать тебе одну рукопись. Она про Афродиту. Там есть… легенда.

— Легенда? — её улыбка стала очень медленной. — Про раковину и море?

— Почти. Про то, как предметы, хранённые с любовью, лечат не хуже лекарств.

— Тогда завтра — море. — Она подняла ладонь; он на секунду задержал её пальцы своими. — И легенда.

— И море, — повторил он.

Когда они разошлись по своим крыльям, Библиотека стала тише. Но по коридорам всё равно шёл лёгкий ток — будто стены запоминали их шаги. И где-то в глубине механизмов коротко щёлкнул предохранитель: чья-то пробующая ладонь снова поискала щель. Щели не нашлось.

В этот вечер — нет.

Глава 17.

Глава 17

Ночь в Библиотеке наступает не резко, а как мягкое затемнение экрана: свет уходит из верхних куполов, глушатся фоновые проекции, стеклянные витрины перестают «дышать» и становятся похожи на спящих рыб. Лишь узкие дорожки ориентирных огней — тонкие, как прожилки листа, — ведут от сектора к сектору. И тишина. Та самая, архивная, которую можно надеть как накидку.

— Проверка связи, — негромко сказал Артём, касаясь браслета. — «Северная корона», пост один. Слышу тебя?

— Слышу, хранитель, — отозвалась Элла, её голос стал чуть ниже, чем днём: ночной тембр. — Пост два. Видимость отличная. Твоя тень длиннее тебя — не пугайся.

— Я не пугаюсь, — сухо возразил он и тут же, будто оправдываясь перед невидимым свидетелем, добавил: — Почти.

— Во-оот, честность — первый шаг к просветлению, — мурлыкнула она. — И второй — не наступать на собственный кабель.

Он опустил взгляд: кабель действительно петлил у ног, уходя под стойку с северными картографическими трубками. Поднял, аккуратно перекинул на крючок.

— Напомни, зачем мы сидим в засаде у ключей, если лог показал «щупальца» в античном секторе?

— Потому что тот, кто тестировал «Античность», наверняка заметил, что «корона» уязвимее всего — из-за старой пересортицы, — спокойно ответила Элла. — Если он не дурак, придёт сюда. Если дурак — придёт всё равно. И в обоих случаях это наш шанс.

— Очень утешительно, — сказал он, но уголок губ всё равно дёрнулся. С ней было легче даже ждать.

Он сел на низкую табуретку у ответвления ряда. Отсюда было видно сразу три «гнезда»: два с перстнями-якорями и одно — с серебряной фибулой, которая вела к маленькому шведскому монастырю XVI века. Фибула поблёскивала тускло, будто дышала сквозь ткань времени.

— Знаешь, — сказал он после короткой паузы, — когда я был подростком, представлял работу хранителя иначе. Пыль, записи, кофе. Без засад. И уж точно — без коллег, способных разоружить меня взглядом за три секунды.

— Кто это? — деловито уточнила Элла. — Назови поимённо, я разберусь с конкуренцией.

— М-м-м… рост метр семьдесят семь, хвост, взгляд «не подходи — кусаю». Имя начина… ай.

Тёплое «ай» вырвалось неожиданно — это она незаметно подошла и, проходя за спиной, легко сжала ему плечо: «Я рядом». Не обещание — констатация.

— Смотри, — шепнула Элла. — Левее, угол.

Там, где свет ложился косо, едва заметно сдвинулась тень. Не «скользнула» — именно сдвинулась, как в аквариуме: будто стекло слегка толкнули изнутри. Артём, не поднимаясь, достал из жилета тонкую пластину сканера, накрыл ладонью и включил. На полупрозрачном экране проступила мерцающая линия — чужая теплоподпись. Небольшая. Человек? Или что-то мельче — механический шпион?

Сигналы тревоги он не включал — шум поднимет пол-архива. Элла, наоборот, отчётливо расслабилась — словно мышцы приняли режим «перед броском».

Фигура показалась между двумя стеллажами. На секунду — и исчезла, и снова возникла дальше, вопреки геометрии прохода.

— Не человек, — прошептал Артём. — Ему не мешают углы. Иллюзорная маска? Или…

Фигура вышла на свет — и оказалась вовсе не «фигурой». Бледное, чуть светящееся пятно, вытянутое, как вертикальная капля воды, с намёком на линию плеч и головы. Оно приблизилось к витрине с фибулой и замерло, будто прислушиваясь.

Элла успела за пол-удара сердца перехватить дистанцию: два шага — и она уже между «каплей» и шкафом, ладонь — в сантиметре от рукояти ножа. Вторая рука открыто, ладонью вперёд.

— Стой, — сказала она тихо. — Шаг — и я режу воздух. Мне всё равно, что ты — воздух.

«Капля» дрогнула. И… повернулась к Артёму. Нет глаз — но ощущение взгляда было почти физическим.

— Вы… слышите? — раздался голос. Не мужской и не женский. Тот самый, «архивный», какой порой «слышишь» между строк.

Артём медленно поднялся. Он не чувствовал страха — только странное, острое узнавание, будто в забытом кармане нашёл письмецо, которое сам себе же и написал много лет назад.

— Слышим, — ответил он. — Кто ты?

— Я — след, — сказал голос. — Я — остаток решения, принятого здесь много смен назад. Меня оставили, когда закрывали один из внутренних ходов. Я должен был гаснуть… но вы открыли циркуляцию. Я проснулся.

— Ты… из системы? — уточнила Элла, не опуская рук. — Не вор?

— Я храню, — отозвался «след». — Но я устарел. Те, кто щупает щели, меня не видят. Я вижу их. И… — он будто на секунду сглотнул, хотя у «него» не было горла, — они придут завтра. Когда вы будете смотреть на море.

Тишина упала так плотна, что даже автоматы климат-контроля поскромнели.

Артём шагнул ближе — медленно, чтобы Элла не посчитала этот порыв безрассудством и не уложила его на пол «для профилактики».

— Ты можешь показать, где они были? — спросил он. — И как входили?

Пятно вытянулось и тонкой струйкой прокатилось вдоль пола к логу-колонне. Внутри на витых дорожках зажглись искры — три одной датой, одна — сегодняшней. Маркеры остановились у ниши «De arte venandi…», затем у сервисного люка. Этого люка на плане не было. Старый «карман», забытая распайка. Они нашли «эхо», но не источник — вот он.

— Благодарю, — сказал Артём, и сказал это на автомате, но искренне: как живому. «След» дрогнул — будто ему было приятно, что с ним разговаривают, а не обращаются как с глюком.

— Мы тебя видим, — добавила Элла неожиданно мягко. — И не дадим гаснуть. Справимся?

— Я подпитаюсь от новых контуров, — сказал голос, уже тише. — Если позволите.

— Позволим, — кивнул Артём. — И поставим тебе имя. Нельзя, чтобы хранитель оставался безымянным.

— Имя… — «след» словно улыбнулся, хотя «лица» у него не было. — Пусть буду… «Эхо». Так меня и слышат.

— Договорились, Эхо, — сказал он.

«Эхо» плавно побледнело и втянулось в колонну — как струйка молока в воду.

Элла опустила руку, только теперь позволяя себе выдохнуть.

— Я всё понимаю, профессор, — она села на край стеллажа, провела ладонью по колену. — Мы сейчас разговаривали с… программным фантомом. Но почему у меня ощущение, что мне хочется оставить ему кружку с тёплым молоком на ночь?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Потому что он — часть нас, — тихо ответил Артём. — Память. Библиотеки… иногда подкидывают такие «чудеса», чтобы мы не зазнавались. И чтобы не забывали, что внутри любой системы живёт чьё-то старое, очень человеческое решение.

Она посидела ещё мгновение, потом встала, приблизилась и кивнула на его губы:

— За то, что ты разговариваешь даже с тенями, — тебе положен бонус.

Поцелуй вышел быстрым, как подпись на отчёте, но почему-то попал в самую грудь. Он улыбнулся, едва удержавшись, чтобы не продолжить.

— Ты обещала, что продолжим «после моря», — напомнил он, с усилием возвращая мысли к регламенту.

— Я обещала? — рассмеялась она глазами. — Ладно. Слово охранницы.

---

Утренний зал «Александрия» встретил их сиянием. Прозрачные подвесы под потолком держали плавающие проекции карт; по полу шли струи света — словно тёплые мелкие волны. На стене — барельефы с ветвями мирта и розами; в дальнем пролёте — арка с перламутровой кромкой: портал, привязанный к берегам Кипра. Путешествия вне расписания не поощрялись, но у хранителей есть право на «культуру». А у их Библиотеки — явная слабость к символам.

— Афродита, — произнёс Артём почти благоговейно. — Легенда о раковине. В рукописи, которую я хотел тебе показать, есть строка: «То, что рождено пеной, лечит то, что разрушено временем».

— Звучит как очень приличный рекламный слоган для крема, — хмыкнула Элла. — Но я за. Где наша «культура»?

Он поставил ладонь на камень. Портал, словно вдохнув, тонко зазвенел — и перед ними развернулась узкая галерея в морской дымке. Пол — песчаный, мягкий. Воздух пах солью и нагретым камнем. Плоские ленты света — подсказки — вели к боковому выходу. «Для служебных визитов и научных поездок» — гласила надпись, вспыхнувшая на мгновение.

Они вышли. И мир сменился.

Небо — как тёплый фарфор, море — в лопающихся пузырьках света. Невысокие скалы, между ними — полосы пляжа, пустые. Ветер не бил, а гладил. Элла сделала несколько шагов и остановилась, прикрыв глаза. Впервые за долгое время у неё с плеч, казалось, соскочило невидимое оружие: постоянная готовность. Тело стало просто телом.

— Это и есть твоя легенда? — спросила она негромко. — Место, где лечит воздух?

— И ещё кое-что, — он кивнул на сумку. — Дай руку.

Она протянула — он надел на её запястье тонкий перламутровый браслет. Касание, щелчок — и браслет, как живой, «сел» по коже, нарисовал лёгкий узор, будто отпечаток раковины.

— А это что за красота? — удивилась Элла, поворачивая кисть. — Новая фишка твоего отдела?

— Реконструкция амулета, — сказал он. — В рукописи было: «Кого коснётся печать морской пены, тому вернутся силы, потерянные в стычках». Это — наш «мостик» между легендой и реальностью: браслет считывает пульс и на короткое время синхронизирует дыхание с морским ветром. Тело переключается в режим восстановления. Никакой магии — чистая физиология. Но… — он запнулся и, как мальчишка, признался: — я очень хотел увидеть, как это на тебе.

Она чуть склонила голову, и впервые за все дни в её улыбке не было даже намёка на улыбочку-оружие. Только тёплая благодарность.

— Спасибо, — произнесла она. — Тогда у меня подарок в ответ. Снимай ботинки.

— Что?

— Снимай, говорю, — мягко приказала она. — Урок: как не спотыкаться об пороги времени. Входи в среду, а не ставь ногу как на ковёр в прихожей.

Он подчинился. Песок под ногами был тёплым, как кожа животного. Элла пошла рядом, не касаясь, но так близко, что от неё пахло солью и чем-то терпким — её кожей, нагретой солнцем.

— Дыхание, хранитель, — сказала она. — Вдох — на четыре шага, выдох — на четыре. Плечи ниже. Ступня — мягко, с носка. Не смотри под ноги — смотри немного дальше, туда, где ты уже будешь через секунду.

Он попробовал. И вдруг понял, что это — то же самое, чему он учил её вчера: чувствовать линию, а не только точку. Смеясь, поднял взгляд — и поймал её. Такой она была, наверное, редко: без брони. Её ресницы прятали в тени взгляд, губы были чуть приоткрыты — от ветра.

— Знаешь, — сказал он осторожно, — в другой жизни я бы написал о тебе статью. «Воин как явление эстетическое».

— Ага. И подпись: «Источник — личные наблюдения, часть — подглядывания». — Она фыркнула и, не отводя взгляда, шагнула ближе. — Напиши лучше главу. В нашу общую книгу.

Поцелуй получился совсем другим, чем вчерашние «на бегу»: длинным, солёным, медленным. Он не был вторжением — был переносом центра тяжести, как в идеальном броске: она отдала вес — он принял, и наоборот. Тело училось новому — быть вместе. Руки нашли привычные точки: у него — её талию, у неё — его затылок. Браслет на запястье тёпло отзывался на пульс.

— Ещё, — прошептала она, когда оторвалась. — Здесь, на солнце, без стеллажей и отчётов.

— Ещё, — согласился он.

Ветер запутался в её волосах, тень от них легла ему на щёку, как крыло. Их смех — редкая для архива музыка — перекатился по пустому пляжу и, кажется, засел в тёплых камнях.

---

Они вернулись, когда свет в «Александрии» стал чуть холоднее — система напоминала, что «культура» — культура, но регламент никто не отменял. Эхо в колонне «Античности» встретило их коротким, радостным щелчком. Будто кто-то в закутке библиотеки сказал: «Ну, наконец-то!»

— Новости? — спросила Элла.

— Наблюдение в «короне» тихо, — ответил Артём, причитывая лог. — Наш «гость» не пришёл. Возможно, поменял планы. Или испугался. Но мы теперь знаем вход. И поставили свой «маяк».

— И у нас есть «Эхо», — напомнила она.

— И море, — добавил он. — И… — он замялся и всё-таки сказал: — и ты.

Она кивнула, как принимают важный донесённый факт — кратко, без театра.

— И мы, — поправила она.

Они сделали вечерний обход — теперь уже не в напряжении, а как люди, которые знают: сегодня в их доме всё в порядке. И в каждой витрине, в каждом стекле, в каждой бронзовой букве отражались две тени — то соединяясь, то расходясь, но оставаясь рядом.

А глубоко в «Северной короне», у сервисного люка, где раньше угадывалась «щель», тонко светилась новая метка. Маленькая, но очень упрямая.

Подпись: «Эхо».

Глава 18.

Глава 18

Библиотека дышала странно. Обычно её залы напоминали монастырь: тишина, ровный свет, вечное чувство порядка. Но в тот вечер казалось, что стены нервничают. Лампы вспыхивали ярче, чем нужно, где-то трещали невидимые провода, и даже пол слегка дрожал под ногами, словно живой организм.

Артём, держа под мышкой стопку книг, в который раз бросал взгляд на панели. Строки на них мелькали хаотично, будто кто-то пытался одновременно открыть десятки порталов.

— Я, конечно, гуманитарий, — пробормотал он, — но даже я понимаю, что это ненормально.

— Ты гуманитарий? — Элла фыркнула, сидя прямо на столе и облокотившись на ладони. — Ты единственный человек, у которого от слова «каталогизация» загораются глаза, как у меня от винтовки.

Он прищурился, но уголки губ дрогнули. — Завидуешь?

— Ага, — она лениво вытянула ногу, задевая его колено. — Твоей способности видеть смысл в скуке.

И тут лампы разом погасли.

На секунду Библиотека погрузилась в кромешную тьму. Артём вздрогнул, уронил книги, и звук их падения эхом пронёсся по залу. Элла мгновенно вскочила, её тело напряглось, будто пружина.

— Что это было? — тихо спросил он.

— Сбой, — так же тихо ответила она, но голос её дрожал от напряжения. — И, судя по всему, серьёзный.

Секунду спустя вспыхнул аварийный свет. Красный, тревожный, он заливал зал так, будто стены обагрились кровью. И в этой алой тени Артём впервые заметил: Библиотека выглядела уязвимой. Не всесильной, не вечной — а смертной.

Они переглянулись. В её взгляде было то же, что и в его: страх, смешанный с азартом. Будто сама Библиотека бросила им вызов.

— Кажется, кто-то должен это починить, — попытался он шутить, но в голосе прозвучало слишком много серьёзности.

— Ага. И угадай, кто. — Элла шагнула ближе, её лицо оказалось рядом с его. — Ты и я, профессор. И, честно? Я ни капли не удивлена.

Она ухмыльнулась — дерзко, но глаза сверкали, выдавая тревогу. Артём поймал себя на мысли: даже в красном аварийном свете она выглядит слишком красиво. Сильная, собранная, и в то же время… пугающе притягательная.

— Только предупреждаю, — добавила она, — если опять уронишь что-то важное, я тебя не спасу.

— А если я уроню тебя? — вырвалось у него прежде, чем он успел прикусить язык.

Элла замерла, и на её лице отразилось удивление. А потом она рассмеялась. Громко, звонко, так, что эхо разнесло её смех по залам. И этот смех странным образом прогнал часть напряжения.

— Осторожней с такими репликами, профессор, — она придвинулась ещё ближе, почти касаясь его губами. — А то я начну думать, что ты наконец-то осмелел.

Он сглотнул. Ответить не успел: где-то в глубине зала раздался скрежет, будто открылась тяжёлая дверь, которую никто не трогал.

Оба разом повернулись.

— Кажется, у Библиотеки тоже чувство юмора, — тихо сказал Артём. — Только, боюсь, не такое доброе, как у тебя.

Они шагнули вперёд вместе — он с осторожным восторгом исследователя, она с готовностью бойца. И впервые ощутили: их связывает не только миссия. Но и нечто большее, что росло с каждой минутой рядом друг с другом.

Они шли по коридорам, залитым красным светом, и каждый их шаг звучал слишком громко. Библиотека будто наблюдала за ними. Где-то в витринах дрожали отблески, и казалось — это шевелятся тени старых хранителей.

— Никогда не любила такие декорации, — пробормотала Элла, проверяя пистолет. — Слишком похоже на начало ужастика. Только и жду, что из-за угла выскочит мумия.

— Или библиотекарь-призрак, — добавил Артём и тут же усмехнулся, понимая, как глупо это прозвучало.

— Ну вот, теперь я жду и его тоже. Спасибо, профессор.

Они обменялись взглядами — и в их глазах мелькнуло то, чего раньше не было: общая искра. Будто этот полумрак делал их союз не просто вынужденным, а естественным.

---

В одном из боковых залов они остановились. Стены здесь были исписаны древними символами, которые то вспыхивали, то гасли. Словно кто-то пытался открыть портал, но механизм застрял.

Артём присел, провёл пальцами по светящейся линии. Символы отозвались тихим жужжанием.

— Смотри. Это реакция на прикосновение. Как будто сама Библиотека ищет нас.

— Или предупреждает, — мрачно ответила Элла.

Она наклонилась к нему ближе, всматриваясь в знаки. Волосы её коснулись его щеки, дыхание обожгло кожу. Артём напрягся, чувствуя, как сердце срывается с ритма.

— Ты слишком близко, — выдохнул он.

— Или ты слишком чувствительный, — её губы тронула усмешка.

Он посмотрел в её глаза — и впервые не отвёл взгляд. Их разделяло всего несколько сантиметров. Элла нахмурилась, будто сама с собой спорила, а потом медленно, преднамеренно убрала руку с символов и положила на его плечо.

— Знаешь, профессор, — сказала она тихо, — я начинаю думать, что Библиотека выбрала тебя не только за мозги.

— А тебя — не только за кулаки, — ответил он, и его голос сорвался от накатившего жара.

Их губы почти соприкоснулись, когда где-то сверху раздался грохот. Потолок содрогнулся, осыпав их пылью. Элла рывком отпрянула, будто сама испугалась собственной смелости.

— Потом, — бросила она, сжав зубы. — Если мы выберемся.

Артём улыбнулся криво, но внутри у него всё дрожало — не от страха, а от того, что он впервые почувствовал: это «потом» обязательно случится.

---

Они добрались до центрального зала, где панели мигали, словно сердце Библиотеки било сбивчиво. В воздухе ощущалось напряжение, как перед грозой.

— Нужно стабилизировать поток, — сказал Артём. — Иначе порталы начнут открываться сами.

— Что будет, если откроются?

Он сглотнул.

— В лучшем случае — хаос. В худшем... эпохи столкнутся.

Элла посмотрела на него серьёзно, без привычной иронии.

— Тогда держись, профессор. Мы не позволим.

Она схватила его за руку — крепко, уверенно. И в этом касании было больше, чем просто союз. Больше, чем просто обещание.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Артём сжал её пальцы в ответ, и на секунду забыл обо всём: о красных лампах, о гуле порталов, о страхе. Было только её тепло. И это было самым настоящим чудом.

Глава 19.

Глава 19

Сначала это был шёпот.

Тонкая дрожь в витринном стекле, едва заметное смещение света под куполом читального зала, как будто лампы вдруг вспомнили про другой рассвет. Потом шёпот превратился в гул — и Библиотека, привыкшая дышать ровно и глубоко, сбилась на короткие прерывистые вдохи.

— Чувствуешь? — Элла остановилась на полпути к тренировочному кругу. На её коже побежали мурашки, как перед ударом молнии.

Артём поднял голову от консолей слежения. Индикаторы пульсировали разноцветной рябью, строки с данными перескакивали на другие языки — греческий сменялся славянской вязью, потом вкраплениями французской канцелярии XVI века.

— Не просто «сбой». Это — перекрёстное наложение временных веток. Идёт расслоение слоёв доступа, — он пытался звучать спокойно, но голос всё равно вздрагивал от восторга и страха. — Если сейчас прорвёт главный коридор, портал может открыть сразу три эпохи.

— Три? Прекрасно, — Элла проверила застёжки на тактическом ремне, сдвинула к виску прядь. — Значит, будет веселее.

Пол под ногами дрогнул. Из соседнего зала потянуло горячим сухим ветром — запах пыли, камня и ладана. В ту же секунду из противоположной арки дохнуло влажной прохладой и солью. Свет в куполе рассёкся, как вода о нос корабля, и посреди галереи раскрылась трещина-радужка: песчаная барханная кромка Египта врастала в чернёный паркет Кремлёвских палат, а поверх этого — мягкое золотое сияние Версаля. Песок просыпался в отшлифованный мрамор, на коврах разгорались солнца, тени колонн расползались, как чернила.

— За мной, — сказал Артём. — К ядру.

Они бежали узким проходом, где стены были увешаны картами эпох: контуры берегов менялись прямо на глазах, море то наступало, то отступало. В одном из окон-оконец внезапно промелькнула фигура в рваном кафтане — смеющийся парень с пороховой мортирой на плече. Он подмигнул и пропал, как блик на воде.

— С каждым разом картина устойчивей, — выговорил Артём, — значит, источник близко. Надо добраться до Сводной залы.

— На ходу переводишь: «там будет жарко», — усмехнулась Элла и, уже без улыбки, добавила: — Прижмись ко мне, если начнёт рвать пол. Я держу лучше.

Пол и правда рванул — пласт мрамора ушёл вниз, открыв под ними ступени из красного кирпича. Они спрыгнули почти одновременно: Артём почувствовал, как крепко, по-воински, Элла сжала его запястье. «Держит» — он уловил в этом хвате не только силу, но и то странное спокойствие, которое источала она, когда мир крошился.

Сводная зала встретила их сумасшедшим коллажем. В центре плавал, как медуза, шар ядра — грани светились, внутри клубилась темнота со звёздной пылью. К залу сходились коридоры-порталы: из одного вышагивали черногривые конные в мехах, за ними — клочья метели; из другого вальсировали шелка и веера, разметав аромат мускуса и пудры; третий выплёвывал горячий песок и шёлковые тени колонн.

И — люди. Точнее, их призраки. Через зал, не замечая друг друга, скользили переливчатые тени: грек в хитоне с острой маской комедианта, русская дьячиха в душе с толщиной летописной книги под мышкой, красавица в пастушеском платье с маленькой собачкой. Они переливались, сменялись, стирались.

— Если пересечение закрепится, — выдохнул Артём, — слои зафиксируются. Мы получим не разовую утечку, а постоянный «сквозняк» времени.

— Значит, нельзя позволить ветрам гулять, — коротко заключила Элла. — Скажи, что нужно делать — я прикрою.

— Мне — к ядру. Тебе — сдержать потоки. Удержи входы хотя бы по два с каждой стороны. Я инициирую синхронизацию и поставлю временной ключ.

— Временной ключ — это красиво звучит, — она скривила губы. — Где он?

— У нас, — неожиданно мягко ответил он и встретил её взгляд. — В нашей связке. Я не смогу завершить привязку без синхронного сигнала от… тебя.

— Говори проще, профессор.

— Нужны одинаковые частоты. Сердца. Дыхание. Мы — пара доступа. Ты — сила, я — шифр. Только вместе.

Её глаза блеснули теплее, чем пламя факелов, которые внезапно вспыхнули вдоль стены Версаля.

— Скажи так ещё раз — и я тебя поцелую прямо на посту.

— Обещаю повторить, если выживем, — отбросил он и шагнул к ядру.

Потоки сомкнулись на Элле с трёх сторон. Из «русского» коридора, стругом скользящего к залу, выплеснулась стража — пузатые кии с железными шишками на концах, сапоги, глухое «стой!». Из «египетского» — порыв жаркого воздуха, в котором мерцали узоры песчаного шторма, точно письма бога Тота. «Французский» зал вздрогнул и развернул к ней залп вееров: за кружевами прятались тонкие иглы, как шпильки для шляп, и они, как саранча, полетели в её сторону.

Элла не отступила. Её тело расцвело привычными движениями — гибкая дуга уклонов, резкие рубки предплечьями, шаги по дуге, как по лезвию. Она перехватила одно копьё, отбила второе древком в пол, повернулась в вихре, и иглы вонзились в деревянный стол, защёлкали, как дождь по крыше. Ей было жарко, на губах солоноватый привкус воздуха — неизбежный вкус боя. Где-то на периферии она слышала ровный счёт своего дыхания и более срывающийся — Артёма, у ядра.

Артём ритмично водил руками по сегментам сферы, чувствуя, как кончики пальцев покалывает — ядро отзывалось, как кошка на знакомый голос. Параметры перескакивали, языки менялись, но постепенно синхронизировались в его голове, словно уступая памяти. Нужно было выстроить «связку»: три эпохи, три опорных маяка. Он выбрал простые, как детские колыбельные, формулы: для Египта — имя и дыхание, для Франции — маска и истинное лицо, для Москвы — печать и слово. Пальцы ходили по граням — три, семь, одиннадцать.

— На счёт «три» — дышим, как я говорил, — крикнул он, не оборачиваясь. — Раз — вдох. Два — задержка. Три — выдох длинный. И держи меня в голове. Наш звук.

— Я держу тебя не только в голове, — отозвалась Элла и, отбив удар, на полдоли секунды поймала его взгляд через сверкание сфер. Этот взгляд был теплее всех ламп в зале.

Они начали дышать вместе. Мир вокруг всё ещё кричал — Версаль шуршал шёлками и сплетнями, Египет гремел песком, Москва гудела хриплыми командами. Но внутри их двоих ритм стал ровным: вдох — раз, пауза — два, выдох — три… На второй цикл Элла почувствовала, как её мышцы, ещё секунду назад налитые «боевой» сталью, вдруг начали работать мягче, точнее. На третий — как будто невидимые нити протянулись от её груди к его ладоням на сфере.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ещё, — прохрипел Артём, — держись за меня.

— Да уже держусь, — она рассмеялась — коротко, горячо. — Ты даже не представляешь, как.

Один из киёв чиркнул ей по плечу — кожа вспыхнула болью, как росчерк. Элла обернулась, взяла противника на «крюк», срезала ему опору и швырнула в гущу игл — те рассыпались, как серебряный дождь. Она почувствовала, как возле шеи, там, где обычно пульсирует жилка, что-то вибрирует в унисон с его пальцами на ядре. «Наш звук», эхом повторила она в себе.

Сфера дрогнула и «распахнулась» — внутренняя темнота слепанула звёздной вспышкой. От центра разошлись три тонких луча — молочные, почти прозрачные. Они упали на входы, как на струны. Вздохи эпох смешались — и… стали музыкой. Песчаный шум превратился в шорох шёлка, тяжелые шаги стрельцов — в дробь менуэта, звон французских шпилек — в сухой стук костяных счёт на столе дьяка.

— Работает, — выдохнул Артём. — Давай финал. Ключ.

— Говори «ключ», как будто это поцелуй, — откликнулась она, всё ещё отражая — теперь уже ленивее — редкие всплески. В её голосе появился лёгкий смешок: адреналин иссякал, оставляя после себя шаловливое тепло.

— Ключ, — он улыбнулся, не отрывая пальцев. — Наш.

Слово будто вставили в замочную скважину. Сфера запела — низко, лакированно, как виолончель. Лучи утолщились и втянулись в ядро, складываясь в знак — не букву и не знак зодиака, но нечто древнее и знакомое, как изгиб ладони, приложенной к щеке. Свет сменился на тёплый янтарь. Порталы перестали «ветрить» и стали гладкими, как вода у борта.

В тишине, наступившей неожиданно, было слышно, как падает игла. Та самая, французская, наконец оторвавшаяся от ковра и докатившаяся до плинтуса.

Элла медленно опустила чужое копьё, которое так и держала в локтевом сгибе, и вдохнула — глубоко, свободно. Боль в плече отзывалась тупым жаром. Артём уже подходил — быстрым шагом, с глазами, в которых кипела смесь облегчения и… чего-то, от чего у неё заколотилось сердце.

— Дай руку, — он проверил её порез — пальцы дрожали, но были уверенными. — Не глубоко. Перевяжем в перевязочной. И да… — он вдруг засмеялся, разряжая остатки напряжения: — Ты правда собиралась поцеловать меня «на посту»?

— Смотря как часто ты будешь так говорить, — она прищурилась. — «Сила и шифр», да? Повторишь ещё — и я вообще забуду, что вокруг работаю.

Он едва слышно:

— Повторю. Сколько попросишь.

Они стояли в мягком янтарном свете ядра — близко, слишком близко для «просто партнёров». Пальцы Артёма, задержавшись у её ключицы, невольно погладили кожу. Элла не отстранилась. Наоборот — положила ладонь на его шею, туда, где бился пульс.

— Мы справились, профессор, — сказала она тихо. — Но это был только приступ. Где-то есть причина.

— Источник, — кивнул он, скользнув взглядом к сфере. На её поверхности поплыл новый узор — вовсе не из трёх веток, а из одной, но глубокой, как морская впадина. Вспышка — и на мгновение в свете прочертилась форма раковины: спираль, как у морского уха, перламутровая, древняя.

— Видишь? — Артём поднял взгляд. — Подсказка. Она ведёт к Эгейскому морю. Афродита.

— Афродита подходит, — хмыкнула Элла. — Богиня любви — и идеальный повод для командировки «по личным делам».

— По служебным, — возразил он — слишком быстро, слишком невинно. И покраснел.

— Конечно, — согласилась она сладко. — «Служебным».

Он и сам рассмеялся — и уже без слов поймался на то, что его рука скользнула к её талии, будто проверяя, «держится ли» она всё ещё так же крепко.

В этот момент воздух рядом с ядром чуть заметно рябнул, словно от лёгкого сквозняка. На секунду, не больше, перед ними встал силуэт — высокий, тонкий, с лицом, которое трудно было разглядеть. Время, кажется, оставило на нём слишком много пятен. Но голос прозвучал ясно:

— Не задерживайтесь. Библиотека умеет благодарить, но она и требует. Ключ — в сердце, дверь — на берегу. Вода помнит всё.

— Кто… — начал Артём.

Силуэт растаял, будто его стерли мягким ластиком.

Элла передёрнула плечами, улыбнулась косо:

— Вот и призрак. Ты хотел истории — получай.

— Я всегда хотел тебя рядом, — вырвалось у него раньше, чем он успел облечь мысль в более нейтральную форму.

Она моргнула, и на миг в её лице не осталось привычной брони. Только чистое «слышу». Потом кивнула — коротко, почти незаметно.

— Тогда пойдём к воде, профессор, — сказала она. — Пока море не передумало делиться секретами.

Свет в зале окончательно выровнялся, порталы уснули ледяным спокойствием ручной глади. Где-то далеко, под куполом, хрустнул старый лак на раме картины — и в этой трещине, как в новой ноте, было обещание: следующий шаг — к берегу, где пена складывается в спирали, а имя богини произносится шёпотом и смехом.

Они вышли из Сводной залы плечом к плечу. Их шаги звучали одинаково. Их дыхание шло в одном ритме. А внутри — будто кто-то наконец поставил в правильную прорезь тот самый «ключ», о котором он говорил.

Глава 20.

Глава 20

Море тянуло солью и розмарином. Пена прилетала тонкими кружевными языками, облизывала ступни и шептала о чём-то древнем и несуетном. На горизонте лежала Кипр — не курортный, а тот, что знает запах горелой смолы и гул храмовых процессий. Над бухтой стояли обломки мраморных колонн, и ветер проходил сквозь них так, будто перелистывал не камень — свитки.

— Если бы Афродита существовала, — пробормотал Артём, поправляя ремешок сумки, — она бы точно выбрала такую сценографию.

— А она и существует, — отозвалась Элла, щурясь на солнце. — Вон идёт, вся из пены и характера. — Она улыбнулась и подтолкнула его в плечо. — Пошли, профессор. Пока твоя богиня не передумала и не устроила шторм.

Он в этом свете выглядел иначе: в светлой льняной рубашке, закатанных до локтей рукавах, с ветром в волосах. Лицо обожгло солнце, скулы стали резче. На поясе — тонкий нож, на запястье — библиотечный браслет, мерцавший едва уловимым золотом. Элла — в песочного цвета тактических брюках, облегающем топе и лёгких сандалиях, длинные ножи — по бедру и на спине. На груди — тонкий кулон-пластина с выбитым гербом Библиотеки: хрустальная линия между временем и властью.

Дорога вела к пещере, чёрной в белом камне. По легендам, тут сохранялся отзвук рождения богини, а нам — нужен был другой отзвук: артефакт, который в хрониках называли «Раковина Афродиты». Не сувенир из лавки, а литийный резонатор — тонко настроенная вещь, питающая чувствительные узлы пространства. Тот самый недостающий элемент, из-за которого Сердце Библиотеки «капризничало», смещая коридоры и глотая залы.

— Ты готов? — спросила Элла, останавливаясь у входа. Пахнуло прохладой, и на секунду стало слышно, как где-то глубоко шумит вода.

— Я в какой-то момент начал быть готовым всегда, — ответил он и тут же споткнулся о прибрежный камень. — Почти всегда.

Она тихо рассмеялась. Смех прозвучал низко, как плеск, и сдвинул напряжение.

Внутри пещеры воздух был как стекло — прохладный, с хрупким эхом. Стены сине-серые, блестят соляными кристаллами. Капли падали с потолка с точностью метронома. Где-то далеко впереди мерцал свет — живой, не факельный.

— Держись ближе, — сказала Элла, слегка зацепив его пальцами за запястье. Он кивнул, но руку не убрал.

Ход сузился, и они вошли в зал, похожий на чашу. В центре стоял каменный столб, спирально охваченный барельефами: женщины с распущенными волосами, морские коньки, раковины. На вершине — объект. Не перламутр — молоко и золото; не камень — дыхание. Раковина лежала, как тёплая луна, и пульсировала едва заметно — в такт гулу моря. Под ней — пространство, идущее в темноту, как колодец.

— Красивая, — выдохнул Артём. Он всегда сначала видел красоту, а потом — риск. — Наверное, точно настроенная на…

— На тебя, если не будешь думать, — оборвала Элла, но без злости. — Дай мне тридцать секунд проверить ловушки.

Она обошла столб, присела, коснулась шва на камне, уткнулась взглядом в узор, щёлкнула фиксаторами на рукояти ножа и вдруг застыла. Лезвие лёгким поворотом поддело почти невидимую проволоку. Что-то тихо пискнуло, как комар.

— Стоп, — сказала она. — Здесь не только легенды. Кто-то уже приходил.

— Конкуренты? — Артём мгновенно подобрался, мозг обнаружил нужный режим. — Откуда бы они узнали…

— У Библиотеки много врагов. И друзей. Иногда одни и те же люди, — пробормотала Элла. — Проволока свежая.

Свет в чаше дрогнул. В воздухе возникла фигура — как из света и соли. Не призрак мертвецки-синий, а прозрачный отпечаток присутствия. Высокий человек в древнегреческом хитоне, волосы завязаны лентой, лицо спокойно.

— Страж, — прошептал Артём, не моргая. — Хранитель места.

Фигура повернула голову к ним и — что удивило — улыбнулась.

— Вы пришли не красть, — голос был как набегающая волна, мягкий, но с силой. — Вы несёте своё «почему».

— Потому что в нашем доме — сбой, — просто сказала Элла. — И если мы его не исправим, дом обрушится. На головы тем, кто в нём живёт.

Страж кивнул и посмотрел на раковину.

— Здесь не любят тех, кто берёт без платы, — произнёс он. — Афродита научила: всё стоящее требует честного признания. Возьмёте — если скажете правду. Себе.

Элла стиснула челюсть.

— Я всю жизнь живу без слов, — тихо улыбнулась она. — Без длинных. Сказал — сделал, не сказал — сделал быстрее. Но… — она перевела взгляд на Артёма и вдруг перестала путать иронии с бронёй. — Я хочу быть рядом с ним. Не из-за приказа. Не из-за миссии. Из-за того, как он смотрит на мир. Меня это бесит и спасает. В такой последовательности.

Артём медленно выдохнул. Пальцы сами нашли её ладонь.

— Я всегда боялся не соответствовать, — сказал он. — Слишком гением, слишком ребёнком, слишком книжным. Но рядом с тобой я хочу не соответствовать — быть настоящим. И ещё… — он поднял глаза и не отвёл. — Я тебя люблю. И ненавижу, когда ты делаешь вид, что это не важно.

Элла усмехнулась — коротко, с благодарностью, которую она пока ещё не умела носить открыто. Призрак кивнул — и свет вокруг столба стал ярче.

— Плата принята, — сказал Страж. — Возьмите. Но помните: всё живое питается не артефактами, а тем, что вы в них вкладываете. Библиотека — не стены. Это выборы. Каждый день.

Свет погас. Пещера снова стала просто пещерой. А раковина — всё той же тёплой луной на камне.

— Теперь без акробатики, — буркнула Элла, но голос дрожал. — Я сниму проволоку.

Она наклонилась, уверенно перерезала тонкую леску, проверила давление на швах, и только когда убедилась, что мир не взорвётся, кивнула.

— Бери. Только аккуратно.

Артём поднял артефакт. Тяжесть оказалась не весовой — акустической. Будто в грудной клетке появился ещё один пульс — мягкий, морской. На браслете вспыхнули индикаторы: связь с Сердцем установлена.

— Возвращаемся, — сказала Элла, бросив взгляд на щель в своде, где ветер трепал солёные ленты света.

---

Они вышли к сумеркам. Небо бледнело, и первая звезда загорелась прямо над линией моря. На берегу стало тихо — только цикады трепетали в кустах да в лодочной бухте звякали верёвки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты заметил, — сказала Элла, когда они спустились к воде, — как молчал Страж о врагах?

— Я заметил, что он улыбался, как человек, который видел всё, — ответил Артём. — И ничего не боится.

— Может, потому что любил, — сказала она, и это слово в её устах прозвучало не как признание — как привычка, к которой она учится.

Он положил раковину на сложенный из полотнища плащ и сел рядом. Море мягко ткнулось им в колени. Тепло от артефакта — к ладоням, тепло от неё — к плечу.

— Я всё ещё думаю, что ты прекрасна и страшна, — сказал он без улыбки. — И хочу бояться только того, что когда-нибудь проснусь и пойму: я опять один, а это всё — библиотечный сон.

— Хочешь рецепт? — она повернулась к нему, положив ладонь ему на шею. Пульс бился часто, и это его почему-то успокаивало. — Если страшно — действуй.

Она не стала тянуть. Поцелуй был другим, чем раньше: не спор за власть, а подтверждение выбора. Он ответил так же — привычное остроумие отодвинулось, оставив место теплу и честности. Её пальцы скользнули на затылок, его ладони легли ей на талию, и друг к другу они двинулись без рывков — как вода к берегу.

Они любили друг друга под шёпот волн, не спеша, как умеют те, кто впервые не закрывается и не доказывает, а позволяет. Тела говорили то, что не выразить формулами и отчётами: благодарность за спасённые жизни, злость на собственные страхи, жадность к каждому вдоху другого. В этом не было показной грубости — только уверенная, взрослая нежность и узнавание.

Когда всё улеглось, Элла лежала на его плече и смотрела в темноту, где рисовался светящийся гребень прибоя.

— Ну вот, — сказала она в пространство. — Теперь ты точно мой.

— Всегда был, — ответил он и рассмеялся тихо, потому что иначе расплакался бы.

---

Они вернулись в Библиотеку уже ночью. Коридоры, которые последние недели то расширялись, то съезжались, дышали ровнее. Сердце — зал-механизм с куполом и пульсирующей опаловой сферой — встретило их приглушённым гулом. Внутри сферы плавали тонкие линии — как картография времён.

— Готов? — спросила Элла.

— Я — да, — сказал Артём и поднял раковину.

Когда артефакт коснулся пьедестала, зал будто вдохнул полной грудью. Сфера сделалась прозрачнее, линии выпрямились, и гул сменился на аккуратный, почти музыкальный ритм. По стенам прошла волна света, и колонны, казалось, стали на пол-дюйма ровнее.

— Стабилизация — девяносто девять процентов, — сообщил чей-то старческий голос. Они обернулись. У перил стоял тот самый призрак-Хранитель — или его отражение в механике Сердца. — Один процент оставлю вам. Чтобы не зазнавались.

— Согласны, — кивнула Элла. — Мы вообще народ скромный.

— Особенно она, — выдохнул Артём.

Хранитель улыбнулся.

— Дом держится на тех, кто не боится назвать вещи не вещами. Вы назвали. Значит, удержите. — И, чуть помедлив, добавил: — Идите. Библиотеки не любят, когда внутри слишком много пафоса.

Они вышли в ночной атриум. Стеклянная крыша, под ней — звёзды, среди них — знакомым огоньком светился их залитый лунным золотом мир. Элла взяла Артёма за руку.

— Что дальше? — спросил он.

— Завтра — отчёты, — она улыбнулась одним уголком губ. — Послезавтра — тренировки с новенькими. Через неделю — Москва, Иоанн, допроверка следов и пару разговоров с теми, кто решил, что у нас можно воровать. А между — ужин в твоей комнате. И завтрак у меня.

— По-моему, ты только что поставила мне расписание, — сказал он. — Мне нравится.

— Привыкай, профессор, — ответила она. — Вместе легче держать библиотечные потолки.

Он посмотрел на неё — не как на напарницу, не как на чудо боевой механики, а как на женщину, с которой ему хватает простых вещей: солёной кожи после моря, сухого шороха бумаги под пальцами, совместного смеха в неожиданных местах. И, чёрт возьми, тишины, в которой не давит.

— Домой? — предложил он.

— Домой, — согласилась она. — Мы его только что спасли.

Они шли по спящим залам, и в витринах, кажется, улыбались бронзовые кони и старые сосуды, и даже пыльные короны сверкали послушнее. Библиотека — не стены — слышала их шаги и дышала вместе с ними.

Почти у двери Элла остановилась, расправила его ворот и серьёзно, почти по-деловому сказала:

— Считай, что это — официально.

— Что «это»? — он, конечно, понял, но хотел услышать.

— Мы, — сказала она. — Наша глупая, своевольная, полезная Библиотека. И наша не менее своевольная любовь. Сочетаются. Кто бы мог подумать.

— Я, — ответил он. — С того самого момента в торговом центре. Когда ты на меня посмотрела так, будто оцениваешь траекторию удара и думаешь, выживу ли.

— Думала, — призналась она. — И всё ещё думаю. Но теперь — хочу, чтобы выжил.

— Договорились, — сказал он и поцеловал её ещё раз — коротко, просто потому что мог.

Ночь за дверью была мягкой, как бархат. Библиотека спала — и не падала. Море, где-то далеко, мерно дышало. И в этом ровном дыхании слышался ответ на все их «почему»: потому что выбрали. Потому что держат. Потому что вместе.

Глава 21.

Эпилог

Утро в Библиотеке всегда начинается тише, чем в мире за стенами. Сначала просыпается Сердце — прозрачная сфера под куполом, — вздыхает, настраивает свой невидимый метроном, и только потом оживают залы: лампы разгораются янтарём, стекло витрин светлеет, на каменном полу появляются первые шаги.

Сегодня первые шаги — их.

Элла идёт босиком, тёмные волосы забраны в высокий хвост, на плечах — светлая рубашка, на бёдрах — шорты, от которых у Артёма по-прежнему слегка сбивается дыхание. В руке у неё — две кружки. Кофе пахнет корицей и чем-то ещё — домашним, хотя у них дома вмещает полкосмоса. Артём следует рядом, одной ладонью держит папку, другой — её пальцы. Пальцы тёплые, уверенные. Держат крепче, чем любые ремни безопасности.

— Температура стабильна, — бормочет он, кивая на мерцающие индикаторы Сердца. — Раковина синхронизировалась с опорными узлами. Вчерашние скачки на третьем крыле исчезли.

— Прекрасно, профессор, — лениво отвечает Элла. — Теперь можно жить. И — не падать в стены.

— Это было один раз, — машинально возражает Артём и, конечно, спотыкается о ступеньку. Она ловит его за ворот рубашки, не проливая ни капли кофе.

— Угу. Один раз в день.

Он улыбается. Она отвечает тем же. Их утренний ритуал: немного науки, немного сарказма, много взгляда, который всё объясняет без слов.

---

Вчера они вернулись с моря — пахнущие солью, обожжённые ветром и какими-то смешными, слишком человеческими деталями: песчинка в ботинке, мокрый подол рубашки, спутанный узел на поясной сумке. «Домой?» — «Домой». И Библиотека правда встретила их, как дом. Сферы перестали дрожать, коридоры встали на место, даже призрачный Хранитель перестал морщить бровь и, кажется, выучил их имена.

Сегодня — первый день без срочных прыжков. Они позволили себе роскошь медленного утра. Элла поставила кружки на низкую тумбу и потянулась, расправляя плечи, как расправляют крылья. Артём, не скрывая, любовался.

— Хватит смотреть, — сказала она, не поворачиваясь. — А то опоздаем на собственное счастье.

— На какое?

— На запланированное. — Она кивнула на стеклянную стену. Там, на стыке галерей, кто-то вывесил небольшую табличку: «Читальный зал имени Нептуна — временно закрыт на стабилизацию». — Пятнадцать минут — только наши. Потом придут новенькие.

Новенькие появились неделю назад — двое стажёров: длиннорукий рослый парень, который пытается говорить как Артём и ловит на себе все полки, и коротко стриженная девушка, которая смотрит на Эллу, как на икону, и сбивает ей ритм апперкотами из восторга. Учить их неожиданно приятно. В этих людях узнаёшь себя — в лучших местах и в самых смешных.

— Кстати, — вспомнил Артём, — я сделал тебе подарок.

— Опасно звучит.

Он достал из папки плоскую коробочку, открыл. На чёрной замше лежал тонкий, почти невесомый браслет. Серебро было выгравировано узором волны; по внутреннему ободу тянулась едва заметная дорожка сенсоров.

— Функция? — прищурилась Элла, но пальцем уже коснулась металла.

— Простейшая защита от несанкционированных проходов и, — он кашлянул, — от неожиданных падений в порталы. Удобно на тренировках. И… — он запнулся, улыбнулся неуверенно. — Красиво, по-моему.

— Красиво, — согласилась она неожиданно мягко. Позволила застегнуть браслет на запястье. — И это — тоже.

— Что «тоже»?

— То, как ты смотришь, когда даришь.

Она подалась ближе, хищно-нежной кошкой положила ладонь ему на грудь, задержала. В блеске серебра пляснули золотые искры от ламп. Он поймал её руку и поцеловал в запястье — сразу над свежим серебром. Пульс под кожей отбил ему «да».

---

Их дразнят в столовой: «самая дисциплинированная пара хаоса». Он — потому что делает графики даже для свиданий. Она — потому что ломает ему эти графики с улыбкой. В их комнате всегда лежат рядом две вещи: открытая книга и размотанный бинт. На подоконнике — керамическая чашка, в которой растёт мята: Элла утверждает, что не выносит «пахучие травы», но этот куст почему-то не выбрасывает. На стене — карта мира с гвоздиками «там мы не погибли». Чем дальше — тем больше на карте пустых мест, куда ещё можно поставить булавки.

Вечером к ним заглянул Хранитель — не с докладом, а как сосед. Сел у перил, взглянул на Сердце, будто на старого друга, и сказал:

— Один процент нестабильности оставил вам не для скромности, а для радости. Если всё будет идеально — вам станет скучно.

— Уж мы как-нибудь справимся с скукой, — отозвалась Элла, лениво перекидывая ногу через подлокотник кресла. — У нас профессор на полставки ходячий форс-мажор.

— И тренер с полноразмерной непредсказуемостью, — кивнул Артём.

Хранитель улыбнулся так, будто видел эту сцену не в первый раз.

— Ах да, — вспомнил он, потянулся к внутреннему карману нематериальной мантии и совершенно материально достал свиток. Пожёлтевший, пахнущий старой пылью и смолой. — Список тех, кто… пришёл сюда детьми и остался. Вы просили.

Бумага была выписана изящным полууставом. Первый столбец — имена. Второй — «с чем пришёл». Третий — примечания. Элла медленно провела пальцем. «Сирин. Нашли на лестнице с полотном в руках». «Тот. Принёс камень, который пел». «Элла. Младенец. На груди — бронзовая пластина с клеймом амазонского круга». Она не вздрогнула — только глубже вдохнула.

— Амазонского? — негромко спросил Артём.

— Похоже, — так же негромко ответила она. — По крайней мере, легенды именно так рисуют этот орнамент.

Он поднял взгляд. В нём не было ни восторженной научной лихорадки, ни испуга — только то спокойное принятие, в котором и держатся дома.

— Значит, мы и правда нашли твой след, — сказал он. — И пойдём по нему тогда, когда ты сама скажешь.

— Скажу, — пообещала она. — Но не сегодня. Сегодня — мы.

Хранитель тихо исчез, оставив на кресле тёплое впечатление. Сердце Библиотеки отозвалось глухим аккордом — будто согласилось.

---

Вечер — их время для смеха. Они играют в любимую игру Артёма «Назови эпоху по запаху»: он закрывает ей глаза, подносит к носу флакончик с репликой ароматов прошлого, а она угадывает. «Розовая вода с нотами ладана — Франция, при дворе. А это… кожа, смола, солёный ветер — море и греческая пристань. Профессор, хватит подсовывать мне собственную футболку, это уже современность». В ответ — новая игра Эллы: «Назови, что я сейчас задумала» — и он вынужден угадывать не века, а желания. Ошибается редко. Учится быстро.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Иногда они выходят в город — тот, обычный, где на углу торгового центра пахнет жареными каштанами, а у киоска со старыми газетами пахнет чужими историями. Сидят в маленьком кафе, спорят, кто сегодня платит (он пытается быть галантным, она кивает на считыватель чипов и не уступает). Возвращаются через ту самую дверь, и сторож-консьерж уже перестал делать вид, что не видит, как стены там иногда мерцают.

А иногда остаются в Библиотеке и позволяют себе роскошь тишины. Тишины, в которой есть шёпот страниц, шаги на камне и ровное дыхание — её рядом, его у виска.

---

Наутро после их моря в Северной галерее случилась мелочь. Совсем крошечная — смещение витрины на два миллиметра. Элла заметила раньше приборов: у неё на это глаз. Под стеклом лежала серебряная шпилька, тонкая, как стрелка компаса. Подпись: «Предположительно — из парика некоего молодого короля. Вероятно — палача мод. Франция». Артём усмехнулся: «У каждого свой трон».

— Возьмём потом, — сказала Элла. — У нас впереди достаточно «потом».

— Да, — согласился он и посмотрел так, будто впервые увидел весь их будущий путь целиком: разрез времени, разметка по эпохам, и они — маленькая точка, двигающаяся уверенно.

Он наклонился, поцеловал её в висок и шепнул:

— Не вздумай падать в порталы без меня.

— Не вздумай строить графики на мои поцелуи, — парировала она.

Они рассмеялись, забрали из стойки две тренировочные маски, зацепили по пути пальцами — раз, второй, третий — и ушли в зал, где можно бить грушу, придумывая новые правила для древнего мира. Там, где сталь и бумага существуют на равных. Там, где дом держится на двух простых вещах: что бы ни случилось, они выбирают друг друга — и Библиотеку.

А на верхнем кольце купола уже синела тонкая полоса рассвета. В ней будущие двери обещали не только работу — игру. И они, смеясь и споря, были к ней готовы. Как всегда — неуклюже, бесстрашно и вместе.

Бонусная глава

Несколько лет спустя

Утро в Библиотеке выдалось на редкость тихим. Даже скрипучая дверь в архив молчала, как будто боялась разбудить кого-то. Но разбудить Эллу было невозможно: она и не спала.

Она сидела на диване, держа руку на округлившемся животе и недовольно косилась на Артёма. Тот, конечно же, снова заснул за фолиантом. Очки съехали на кончик носа, волосы растрёпаны, страницы книги украшены пятном от его щеки.

— Гений, — пробормотала она. — Молодой профессор, избранный библиотекарь… а спит, как студент после сессии.

Будто услышав, Артём вскинул голову и смущённо поправил очки.

— Я не спал, я анализировал.

— Ага, анализировал, как слюна на страницу течёт? — Элла ухмыльнулась, и её глаза засияли.

Он поднялся, потянулся, и, несмотря на его вечную неуклюжесть, в нём было что-то магнетическое. Элла хмыкнула: «Даже с растрёпанной башкой он умудряется выглядеть так, будто его срисовали с портрета».

— У нас задание, — сказал он бодро, будто хотел отвлечь её от язвительных комментариев. — Очень важное. Нужно забрать письмо Петра I, которое почему-то оказалось в эпохе Возрождения.

— Ты понимаешь, что я в таком состоянии могу только задание "достать пирог с полки"? — Элла ткнула пальцем в свой живот.

— Ну… ты же всегда говоришь, что сила — в характере, — улыбнулся Артём.

Она вздохнула, но уголки губ дрогнули.

— Ладно, профессор. Только смотри: если я рожу в XVI веке — сам будешь объяснять акушерам, откуда у ребёнка чип в руке.

---

В переходном зале Библиотеки, где двери с символами манили, как пазлы, Элла осторожно шагала, а Артём подхватывал её под локоть. Она ворчала, но позволяла.

— Я не хрустальная, — буркнула она.

— Знаю, — ответил он. — Ты скорее гранитная. Но гранит тоже иногда надо подстраховать.

Она фыркнула, но в глазах мелькнуло тепло.

---

В эпохе Возрождения их ждал не спокойный зал архива, а шумная площадь. Яркие ткани, запахи выпечки, крики торговцев. Элла стиснула зубы:

— Вот уж точно… романтика.

Артём пытался выглядеть серьёзным, но в руках у него вместо карты оказалась корзинка с виноградом — ему сунула её торговка, решив, что он хороший покупатель. Элла прыснула со смеху:

— Смотри, профессор, тебя уже виною считают.

Она взяла виноградную кисть и, не удержавшись, поднесла к его губам. Тот смутился, но подчинился — ягоды лопнули, сок блеснул на губах.

— Ты прекрасно знаешь, что это нечестный приём, — пробормотал он.

— Война без правил, профессор, — её голос стал низким, и Артём понял, что никакая Библиотека, никакие артефакты не способны отвлечь его так, как её глаза.

---

И всё же задание они выполнили. Письмо оказалось спрятано в подвале таверны, и Элла, несмотря на своё состояние, ухитрилась напугать троих местных головорезов одной только ухмылкой.

Когда они вернулись в Библиотеку, Артём положил руку ей на живот и тихо сказал:

— Видишь? Даже с тобой двоими мы справляемся.

Она усмехнулась, прижала его ладонь к себе сильнее.

— Запомни, профессор: с нами всегда будет весело. Даже если я рожу прямо на полке с манускриптами.

Артём рассмеялся, и звук его смеха растворился в сиянии ламп.

---

И Библиотека будто улыбнулась вместе с ними. Потому что знала: их история только начиналась. И приключений впереди было ещё больше, чем книг на её бесконечных полках.

Конец