Сердцеедка. Глава 7. Крупный проект

Коллеги обсуждали её отъезд шёпотом: кто-то завидовал, кто-то недоумевал, как она согласилась на такие сроки, кто-то просто махнул рукой — «Марина всегда ищет вызовы». Она не стала ничего объяснять. Пусть думают, что хотят.

Только в груди разлилось странное чувство — одновременно облегчение и пустота. Будто с плеч сняли груз, но вместе с ним исчезло и что-то важное, привычное, почти домашнее.

В дату её отъезда тёплое июльское утро началось с чемодана у порога и аккуратно разложенных на столе документов. Всё выглядело собранно, почти идеально, как и она сама. Внутри — привычная решимость. Марина знала: этот проект важен. Возможно, важнее всего, что ей доверяли прежде.

Такси подъехало рано, город ещё не успел нагреться под солнцем. Она коротко уточнила адрес аэропорта, чтобы не опоздать из-за путаницы и прибыть в необходимое место назначения. За окном проносились улицы ещё не до конца проснувшегося города. Дворники поливали асфальт из шлангов, редкие прохожие несли пакеты с утренними булочками. Всё это казалось одновременно привычным и далёким. Она смотрела на пейзаж и ощущала: привычный ритм остаётся позади, впереди её ждёт другой мир — сосредоточенный, требовательный, где нет места паузам и отвлечениям.

Марина смотрела в окно, пока серые кварталы сменялись трассой, и уговаривала себя: «Так правильно. Я выбрала дело, а не сомнительные связи. Это даст мне больше, чем любые разговоры в зоне отдыха».

Город, куда её направили, встретил влажной жарой и бесконечным шумом машин. Высотки стеклянных башен поднимались над старым кварталом, будто нарочно демонстрируя, что здесь правят только скорость и деньги.

Командировка действительно обещала быть серьёзной. Новый заказчик, новые масштабы, высокий риск. Всё то, что Марина всегда воспринимала как вызов, как шанс доказать себе и другим, что она способна справиться.

Офис партнёров оказался именно таким, каким она себе его представляла: белые стены, переговорные с панорамными окнами, кондиционеры, которые не успевали справляться с духотой, и расписание, разбитое на бесконечные «синхроны» и совещания.

Марина работала по двенадцать часов в сутки. Она словно вошла в кокон работы: с утра до вечера — расчёты, таблицы, отчёты, звонки. Всё сливалось в единый ритм, который не оставлял места ни для чего лишнего. Переписки в чатах, поправки в документах, новые вводные от руководства. Она жила отель–офис–отель, иногда позволяя себе лишь поздний ужин с коллегами, где разговоры всё равно возвращались к срокам и дедлайнам.

Она не искала ни общения, ни близости. Наоборот, ощущала удовлетворение от того, что может быть полностью поглощена делом. Каждый вечер, засыпая, она прокручивала в голове список задач на завтра.

Иногда, мельком, могла вспомнить знакомый силуэт в коридоре или чьи-то редкие фразы, сказанные будто невзначай. Ловила себя на том, что ищет взглядом привычные детали — уголок с кофемашиной, кресло у окна, лестничную площадку с автоматом газировки. Но сама же отталкивала эти мысли. Проект был важнее. И она повторяла это снова и снова — как мантру, как заклинание.

Прошли недели. Числа теряли значение, дни сливались. Марина почти не замечала, как заканчивается неделя и начинается новая. Единственной реальностью был проект. Он требовал от неё точности, собранности и постоянного напряжения. И она отвечала тем же.

«Так и должно быть, убеждала себя Марина. Я выбрала этот путь. Здесь нет ни слабостей, ни отвлекающих разговоров. Только работа. Только результат. »

И всё же, поздно вечером, когда возвращалась в гостиничный номер, она иногда включала телефон и смотрела на экран. Новых сообщений не было. Ни короткого «как дела? », ни банального «привет». Пустота.

Эта тишина сначала казалась правильной. Потом — гулкой.

Марина засыпала с головой, погружённой в отчёты, но во сне её преследовали совсем другие сцены: короткие взгляды, случайные улыбки, утренние «доброе утро». Она просыпалась с тяжестью в груди и снова уговаривала себя: «Пройдёт. Это просто привычка. Он не нужен. Мне нужна победа».

Она не давала себе возможности расслабиться. Никаких послаблений. Кроме одного…

Его звали Андрей Константинович. Ей было дозволено называть его просто Андрей. Но Марину не оттолкнула эта одноимённость с тяжелейшим школьным потрясением, оставившим отпечаток на всей её последующей жизни.

Он был безупречен. Высокий, два метра роста, широкие плечи, ухоженные руки. В костюме — словно сошёл с обложки дорогого журнала. Белые зубы, улыбка, от которой секретарши буквально теряли самообладание. Вежливость, галантность, комплименты — всё у него было выверено, будто по чек-листу. На фоне уставших коллег он был как иной мир — из глянцевого журнала.

Марина уловила его взгляд ещё до того, как они заговорили. И он не спешил — лишь позволял ей почувствовать внимание. Лёгкий комплимент, ненавязчивый жест рукой, чтобы пропустить её первой. Всё было в рамках приличий, но в этом ощущалась настойчивая энергия охотника.

Она отмечала это и думала: «Вот он. Полная противоположность Алексея. Этот точно никогда не будет сидеть ночами за сервером в мятых джинсах. Этот умеет быть мужчиной».

Она позволяла себе улыбку, задерживала взгляд чуть дольше обычного, и он ловил её сигналы. Приглашение на ужин казалось естественным, продолжение разговора в его номере — неизбежным.

Внутри было странное чувство — как будто она пытается доказать самой себе, что достойна лучшего, чем Алексей. Достойна мужчины такого уровня: безупречного, блистательного. Настоящего.

Номер соответствовал образу: мягкий свет, бархатный ковёр, вино на столике, идеально выглаженные простыни. Андрей Константинович умел создавать впечатление.

Но стоило ему коснуться её — и всё рухнуло. Прикосновения… слишком резкие. Словно заученные. Его руки были тяжёлыми, словно чужими. Пальцы скользили по коже без нежности, больше напоминая захват, чем ласку. Вместо желания в ней поднималось раздражение. Его поцелуи были требовательными, жадными, но в них не было желания её узнать — только желание овладеть.

Она пыталась мягко отстраниться, дать знак — повернуть лицо, замедлить дыхание, задержать его руку. Но он воспринимал это как игру, как женскую непокорность, которую нужно сломать. Как приглашение. И двигался дальше, всё более уверенно, грубо, настойчиво.

Она уже не хотела. Не хотела продолжения. Не хотела находиться здесь. Не хотела его. Но было поздно. Она чувствовала себя в его сильных и цепких лапах, словно муха в паутине, из которой вот-вот будут выпиты все живительные соки, оставив только оболочку. Безжизненную и опустошённую.

Андрей взял её силой, игнорируя все её доводы и просьбы остановиться. И она уже не в силах была с этим что-либо сделать.

У него был огромный. Во всех смыслах. Он был широкий, как икры на ногах Марины и длинный настолько, что не понятно, куда он пропадает, когда Андрей надевает брюки.

И всё это, что теперь уже язык не повернётся назвать достоинством, одним резким движением оказалось внутри. Никаких ласк. Никаких попыток подготовить или «разогреть». На сухую.

Марине казалось, что боль отозвалась в каждой клеточке её тела. Чувство было таким невыносимым, что она невольно выгнула спину. Но Андрей расценил её страдания как непередаваемое наслаждение — и лишь стал ещё сильнее избивать её внутренние органы, всё сильнее ускоряя движения.

Марина лежала под ним и чувствовала, что теряет связь с реальностью. Каждый его рывок, каждое движение казались бесконечно длинными, растянутыми. Она смотрела в потолок и считала удары сердца, чтобы не застонать от боли. В голове всплывала только одна мысль: «Когда это закончится? »

Он ускорялся, его дыхание становилось прерывистым. Он двигался так, будто выполнял программу: показать себя искусным любовником.

Её тело болело от его тяжести, от его грубости, от полной неспособности почувствовать её. В какой-то момент она просто позволила телу отстраниться от происходящего, будто наблюдая со стороны.

И в это время Марина уловила, что внутри неё разрастается пустота. Она хотела близости — но получила механический, болезненный, грубый акт. Она искала подтверждения, что достойна лучшего, а оказалась в ловушке чужого эго.

И вдруг всё закончилось. Резкий толчок, выдох. Андрей кончил в неё — без предупреждения, без взгляда в глаза. Он откинулся на подушку и опустил веки так, будто всё самое важное уже произошло. Для него.

Марина, ошеломлённая, повернула голову к часам на прикроватной тумбочке. Семь минут. От начала до конца. Семь минут, которые показались вечностью. Бесконечностью мучения.

Он уже спал. Её тело всё ещё ныло, и в груди разливалось отвращение. Но отвращение даже не к нему. К себе.

Она медленно поднялась, стараясь не издать ни звука, и начала собирать свои вещи. В зеркале напротив кровати мелькнуло её отражение — волосы растрёпаны, глаза холодные.

«Не так выглядит женщина после страсти. Так выглядит женщина после поражения. »

Она тихо, но решительно закрыла дверь его номера и пошла по коридору босиком, держа туфли в руках, чтобы не разбудить постояльцев.

В своём номере, оказавшись в одиночестве, Марина прошла на лоджию, закурила сигарету и направила свой взгляд в бесконечность мегаполиса. Туда, где горят огни квартир, населённых людьми, но, несмотря на это, остающихся пустыми. Как и она сама.

Вернувшись в уют номера, она села на край кровати и долго смотрела в пустоту. Кожа ещё помнила грубые прикосновения.

Мысль пришла внезапно, как холодный удар:

«Да уж. Алексей — точно не такой. Может, права была Эльмира? Может, это не так уж и плохо, что он другой? »

И впервые за долгое время её собственное отражение в зеркале показалось ей честным.

Уже на пороге ночи, Марина направилась в душ. Стоя под струями холодной воды, она без остановки натирала своё тело мочалкой, словно пыталась стереть с себя всю грязь. Но грязь никак не смывалась с её тела, так как была не снаружи. Эта грязь наполняла её изнутри, заполняла её мысли, красила в чёрный, грязный сгусток саму её душу.

И тогда она поняла, что может отвлечь её от этих мыслей. Что позволит не чувствовать себя грязной. Что даст ей ощутить себя нужной, а не использованной.

Она думала об Алексее.

Первые её попытки, те, в тиши собственной квартиры были неуклюжими. Она не знала, как это — фантазировать. Всю её жизнь фантазии были уделом слабых. Тех, кто не может добиться желаемого, а потому — представляет, словно уже сделал это.

Но вот, фантазии уже помогают ей не думать о совершённой ошибке и позволяют идти вперёд. И Марина поняла: фантазии — не слабость. Фантазии — это оружие. Острый нож, который помогает отсечь всё неприятное, чтобы направить силы на достижение поставленных целей, вместо угрызений о содеянном.

И уже она в душе как будто и не одна. Словно Алексей разделяет вместе с ней единое пространство. Ближе, чем когда-либо прежде.

Тёплая вода лилась на плечи Марины, по её коже скользили капли, словно тысячи его поцелуев сразу. Она закрыла глаза и представила — это не душ, а он рядом, обнимает сзади, ладонями скользит по бокам. Каждое движение воды — его вдох в её шею, его шёпот.

Она медленно провела рукой по себе, и ей казалось, что это его рука, осторожная, но настойчивая. Вода струилась вниз, и вместе с ней внутри Марины нарастали волна за волной — как будто сама стихия слушает её дыхание и откликается.

Она думала о нём, о том, как он смотрит на неё — и от этого внутри всё сильнее тянет к пику. Она не спешила, наслаждаясь каждым мгновением, каждым воображаемым касанием, как будто он в сантиметре от неё, и она сама зовёт его ближе, ближе…

И вот — тело изгибается под потоком, сердце бьётся так, будто хочет вырваться навстречу ему. Она вся — в ощущении его, даже когда его нет рядом. И вода смывает усталость дня, оставляя только её — и его в ней.

Она опёрлась ладонями о плитку, горячая вода лилась на спину, и в каждой струе она слышала его имя. Она медленно позволила себе растворяться в ощущениях, представляя, что он мысленно здесь, с ней.

Рука скользнула вниз — и в ней сразу ожил его образ. Он будто вдыхает в её кожу жизнь, толкает её к грани, к самому краю. Она растягивает этот миг, потому что хочет, чтобы он чувствовал, как она принадлежит ему даже на расстоянии.

Грудь Марины поддаётся его воображаемым губам, и от этой мысли всё тело дрожит. Она ускорила движения, волна за волной поднимается внутри — и вот уже не различить, где вода, а где её дрожь.

Она слышит собственный стон — приглушённый, но всё равно отчётливый. Он для Лёши. И в этот миг она отпускает себя полностью: горячая вспышка пронзает её, накрывает целиком, заставляет выгибаться, прижиматься сильнее к плитке, звать его без слов.

Одна волна сменяет другую, и она не может остановиться — снова и снова отпускает себя, пока силы не покидают. Она тяжело дышит. Вода всё ещё лилась, смывая следы её безумного желания, но внутри — только он.

Она улыбнулась сквозь усталость и закрыла глаза, представляя, как когда-нибудь он будет держать её за руку в такие моменты.

Марина вышла из ванной, тёплый пар всё ещё обнимал её тело. В каплях воды, в мягком полотенце она села в кресло, взяла телефон… и открыла его фотографию.

Его взгляд, его лицо — будто он здесь, рядом, и она слышит дыхание. Она прижала экран к губам, целуя холодное стекло, как будто оно способно передать ему тепло её губ.

Ноги медленно скрестились, она откинулась глубже в кресло. Взгляд не отрывался от него. Её рука снова ожила, но теперь каждое движение — это отклик на его присутствие в фотографии.

Она шептала ему слова, которых он не услышит, но они горят на языке:

— Ты нужен мне. Только ты.

Внутри зарождался новый прилив, и она будто тонет в нём, но не боится — потому что это он держал её. Дыхание учащается, сердце стучит громко, грудь вздымается, а волна поднимается выше и выше.

Она выгнулась, прижимая фото к себе, и в этот момент потеряла всё — осталась лишь сладкая вспышка внутри. Снова и снова она уходила в неё, каждый раз сильнее, пока силы не покинули совсем.

Марина осталась в кресле, обессиленная, с его лицом перед глазами. И ей хотелось одного: чтобы он знал, как сильно она в этот миг его.

Дверь номера открылась и в комнату вошёл Алексей. Тёплый пар ещё не рассеялся после ванны, воздух густой, влажный, с ароматом мыла и горячей кожи. Свет приглушённый, и в полумраке он сразу видит — Марина в кресле, в одном полотенце, оно едва держится на ней.

Её глаза закрыты, голова откинута назад, губы приоткрыты. В одной руке телефон — с его фотографией. Она держала его у груди, словно оберег. Другая рука медленно скользит вниз, и тело вздрагивает под её прикосновением.

Он подошёл ближе, но она не сразу это заметила. Она вся в этом наваждении, в его образе. Тихо стонет его имя, и в этот момент он увидел, как она выгибается, как волна охватывает её целиком. Её дыхание рвётся наружу, кожа влажная и блестит, каждая мышца дрожит, упругая наливная грудь ходит в воздухе плавно вперёд-назад.

Она открыла глаза… и встретила его взгляд. Щёки окрасились румянцем, но руки не убрала, наоборот — делала движение ещё глубже, будто показывала ему всё. Ей хотелось, чтобы он видел, как она растворяется, чтобы он понял: это он, даже на расстоянии, ведёт её до этой бездны.

И он уже не наблюдатель — он часть этого. Его взгляд становится прикосновением, его тень на стене — её продолжением. Она задыхается в волнах, и всё, что может, — тянуться к нему, взывая без слов: «Будь рядом. Возьми меня всю».

Алексей делает шаг, и пол под ногами предательски скрипит. Марина вздрагивает, телефон с его фотографией скользит с груди на колени, и вдруг она понимает — он здесь. Настоящий.

Её глаза становятся огромными, дыхание сбивается. Она всё ещё в кресле, полотенце едва держится на бедре, рука не успела отпрянуть. Но вместо стыда — только желание, ещё сильнее.

Он опустился на колено передо ней, его ладони легли на её колени. Тепло его рук резко отличается от влажного воздуха комнаты, и она зажмурилась, потому что это ощущение — как разряд молнии.

Он взял её дрожащую руку и мягко отодвинул её, чтобы заменить собой. Пальцы его ходили медленно, но с уверенностью, будто он изучал это тысячу раз во сне. Её тело сразу отозвалось — она выгнулась, бросила голову назад и стала шептать его имя.

Её пальцы вцепились в его плечо, ногти оставили следы. Она открылась ему, вся, без остатка, и он это почувствовал — она не держала никаких границ. В кресле уже не она, а кто-то, кто его до конца.

И в этой близости она увидела, как его глаза темнеют от желания, как он дышит тяжело, и поняла: «Да, ты дополняешь меня. Ты не просто рядом — ты становишься продолжением каждой моей волны».

Полотенце падает на пол, будто уступая место неизбежному. Марина почувствовала, как его руки идут выше — по её бёдрам, к талии, к груди. Каждое прикосновение оставляет жаркий след, будто его ладони умеют писать на её коже историю, которую никто больше никогда не прочитает.

Она потянулась к нему, взяла его лицо в ладони и притянула к себе. Их губы встретились, и этот поцелуй не просто о страсти — он о том, что они теперь не могут быть разными. Он проник в неё дыханием, она растворилась в нём вздохами.

Мир перестал существовать. Кресло стало слишком тесным для их жадности. Он подхватил её, и она обвила его ногами, прижимаясь всем телом. Её грудь коснулась его груди, её губы искали его снова и снова.

Она почувствовала, как они сливаются, как разрушаются границы между «я» и «ты». Он внутри неё — не только телом, но всем, чем является. Она больше не Марина, а его часть, его отзвук, его завершённость.

И в этом едином ритме, в жарком, неистовом, но всё равно нежном, она поняла — они уже не раздельные. Они — одно дыхание, одна волна, один огонь.

Их движения стали быстрее, настойчивее, но не теряли нежности. Марина услышала его стон, который вошёл в неё глубже всяких слов, и в ответ она потеряла голос — осталось лишь дыхание, сбивчивое, рваное. Она крепче обняла его, будто боялась отпустить даже на миг.

И вот — они оба чувствуют, как огонь в груди и внизу живота сливается в единый поток. Волна за волной. Они накрывали их, ломая последние границы. Марина тонула в этом — в нём, в себе, в их единении.

Алексей посмотрел на неё, и она поняла: именно сейчас, в эту секунду, они уже связаны навсегда. Даже если мир разрушится, даже если время остановится — эта точка не исчезнет. Она прожжена в них, как знак, как печать, как истина.

С её губ, как листья с деревьев по осени, слетало его имя. Шёпотом. И этим она завершает всё. А в следующее мгновение — начинает заново. Потому что желание к нему не угасает, оно только рождается сильнее после каждой вершины.

Марина открыла глаза — и поняла, что всё было сном. «Действительно, что Алексею делать здесь, в этом городе? И откуда бы ему знать, где она остановилась? И ключ от номера. Кто бы ему…»

Она улыбнулась. Но что осталось с ней после сна — это ощущение его рук, его дыхания, его голоса. Всё было таким ярким, таким настоящим, что граница между сном и явью почти стёрлась.

Она лежала неподвижно, позволяя воспоминаниям об этом сне накрывать её волной за волной. Её тело горячее, дыхание ускоренное, и она всё ещё чувствовала его рядом, словно он не исчез вместе с ночными видениями.

Она закрыла глаза снова — и продолжила этот сон уже наяву. Каждое движение руки — это продолжение их близости, каждый вздох — его поцелуй. Она шептала его имя, и от этого мир становился таким же живым, как там, во сне.

И чем дальше она уходила в это воспоминание, тем больше оно обретало плоть и силу. Он будто вновь рядом: его взгляд прожигает, его пальцы ведут, его ритм задаёт темп её телу. Она не одна — она с ним.

И в этой реальности, где не было его физически, она всё равно переживала то же самое наслаждение. Оно даже сильнее — ведь теперь она знает, что он способен проникать в неё даже сквозь сон, сквозь расстояние, сквозь невозможное.

Марина лежала на простынях, дыхание рвалось наружу, и всё её тело помнило его. Сон оставил след — горячий, пульсирующий, не дающий покоя.

Её ладонь осторожно скользила по коже, как будто повторяя путь, которым прошли руки Алексея. Сначала медленно, едва касаясь, будто пробуя, не растворилась ли магия сна. Но она жива — и от этого лёгкого движения внутри поднимается волна.

Она прижала ладонь крепче, двигаясь увереннее, а в голове — только он: его глаза, его улыбка, его голос, зовущий её по имени. Она слышала его ясно, будто он сидел рядом.

Каждый круг, каждая линия пальцев — это шаг к вершине, и она позволяла себе идти всё быстрее. Стоило лишь вообразить, что это он ведёт ей — и она уже не сдерживалась.

Тело извивалось, ноги напрягались, и в этот момент она будто ощущала его прикосновение сильнее, чем собственное. Она звала его шёпотом, иногда громче, и в каждом звуке — её благодарность, её отдача, её желание.

И когда волна накрыла её целиком, она услышала в голове только одно: «Это он сделал со мной, даже на расстоянии».

Марина вернулась в привычный ритм работы и уже точно знала, чего она хочет. Кого она хочет. Ей легко удалось вернуться в привычное состояние ледяной и расчётливой девушки, к которой не стоит подходить по пустякам.

Никто, по правде говоря, и не пытался приблизиться к ней. Даже Андрей Константинович. Или он правильно понял тихий английский уход Марины. Или он изначально и не рассчитывал на вторую встречу — нужна была только одна.

Она думала об этом, но её это не обижало. Такие ошибки привели её к тому состоянию, в котором она находится сейчас. Сила через боль. Она к этому уже привыкла.

Командировка растянулась, как вязкая дорога без конца. Одни и те же гостиничные завтраки, бесконечные совещания в душных переговорках, стерильные улыбки коллег из партнёрских отделов. Всё вокруг казалось временным, чужим, одноразовым.

Марина вставала рано, открывала ноутбук ещё до того, как солнце пробивалось сквозь плотные шторы, и засыпала под свет экрана. Сначала ей казалось, что напряжение даёт ей энергию. Что работа на износ — это шанс показать себя, доказать, что именно она может держать всё под контролем. Но теперь ритм превратился в тягучую пытку.

Люди вокруг были рядом физически, но не становились ближе. Коллеги обсуждали ужин в новом ресторане, делились сплетнями, рассказывали про своих детей, смеялись в курилке. А Марина слушала и чувствовала, что это не её язык. Их смех звучал пусто, слова — как формальности, взгляды — как попытки прикрыть собственную усталость.

Она ловила себя на мысли: «Если я расскажу им, что мне тяжело, что я боюсь провалить этот проект — они только удивятся. Или, в лучшем случае, кивнут из вежливости. Но никто не поймёт по-настоящему».

Вечерами она возвращалась в гостиницу и оставалась одна. Номер был аккуратным, чистым, но в этой безупречной тишине пряталась тревога. Иногда она включала музыку, иногда телевизор, но ни одно из этих средств не помогало. В комнате будто сгущался воздух, давя на плечи. А ей хотелось ощутить на своих плечах не тяжесть одиночества.

В какой-то момент она поймала себя на том, что думает об Алексее. Не прямо — не о его словах или поступках, а о том, как она ощущает себя рядом с ним. Он не пытался быть интересным. Не задавал вопросов из вежливости. Не искал поводов для разговоров. И в этом было странное спокойствие.

«Может быть, он единственный, кому я могла бы сказать правду. Без красивых слов, без игры. Просто: “Мне плохо” — и не ждать, что он отвернётся или начнёт давать советы».

Мысль испугала её. Она быстро переключилась — открыла отчёт, проверила цифры, словно пытаясь стереть из памяти это признание. Но позже, уже ночью, когда за окном шумел кондиционер, а потолок отливал серым, мысль вернулась.

Марина впервые честно признала: все люди вокруг — чужие. И только рядом с Алексеем она не чувствовала опасности.

Не близость. Не любовь. Пока ещё нет. Но — доверие. И именно это пугало её больше всего.

Именно в этот момент она почему-то вспомнила слова Эльмиры: «Если однажды поймёшь, что ошиблась, не придумывай оправдания. Просто признай».

Когда работа была завершена, Марина позволила себе глубокий выдох. Внутри было ощущение победы, но не радости. Скорее — пустоты. Она не придавала этому значения. Она знала: усталость пройдёт, опустошение исчезнет. Впереди был путь домой. Осталось только дождаться подтверждения приёма проекта и сдать отчёт.

Вечером Марина уже никуда не торопилась. Проект уже не требовал её внимания, лишь ожидания. Она впервые решила прогуляться по городу. Пешком. Иначе нечего будет ответить на вопрос: “Ну, как там?”

Что она видела? Номер, в котором жила, офис партнёров и изредка — ресторан, в котором они ужинали с коллегами.

Осуществляя вечерний променад, она оказалась в подземном переходе в районе с большим потоком прохожих. Но именно здесь она провела весь остаток вечера.

Подземный переход дышал своим ритмом: тяжёлым эхом шагов, запахом сырости и бетона, шелестом дешёвых пакетов. Люди спешили сквозь него, не задерживаясь: кто-то держал ребёнка за руку, кто-то бежал на автобус. Здесь всё было подчинено движению — бесконечному потоку тел, лиц, фраз.

Но среди этого потока — остров. Мужчина в белой рубашке, с поцарапанным футляром у ног. Он держал скрипку, прижимал её к плечу, как будто это не инструмент, а сердце, которое нужно удержать, иначе оно выскользнет. Его волосы, чуть тронутые сединой, падали на лоб. Пальцы — тонкие, но сильные — скользили по струнам, и переход, казавшийся до этого всего лишь тоннелем, вдруг оживал.

Музыка была не просто чистой — она была другой. Сначала осторожная, словно пробовала воздух, потом — свободная, сильная, с тем надрывом, который приходит только тогда, когда человек играет не ради монет, а ради того, чтобы не замолчать. В звуке слышалось что-то большее: тоска по городу, где его не ждут; память о сцене, возможно когда-то принадлежавшей ему; надежда, что хотя бы один человек услышит.

Прохожие скользили мимо, не меняя ритма своих шагов. Женщина поправляла блузку и крепче прижимала сумку к боку. Подросток хмыкнул, вставив наушник поглубже. Мужчина в дорогом пальто бросил монету, даже не глядя, как будто платил дань совести. Звук монеты о дно футляра раздался глухо и чуждо, будто разрезал мелодию пополам. Но скрипач не остановился.

Он продолжал играть, и в какой-то миг весь переход словно застыл в звуке. Но тут же снова ожил — шаги, разговоры, шорохи. Музыка текла поверх этого, как ручей, на который никто не обращает внимания, хотя он даёт прохладу земле.

И вдруг — мальчик. Лет четырёх, может быть пяти. В руках у него была верёвочка, что на другой стороне заканчивалась пластмассовой машинкой, которую он тащил по плитке пола. Мать дернула его за руку, но он остановился, как вкопанный. Его глаза расширились — он смотрел прямо на скрипача, не моргая. Стоял, чуть наклонив голову, как будто пытался уловить каждый звук.

Скрипач заметил это. Он играл всё то же — старую пьесу, где начало и конец давно были ему известны, но в этот момент он изменил интонацию. Сделал её мягче, теплее. В звуке появилось обращение — будто он играл именно для этого ребёнка. И мальчик слушал. До конца. До последней ноты, которая растаяла в воздухе перехода, растворяясь среди шагов и голосов.

Когда музыка стихла, мать снова дёрнула ребёнка. Тот нехотя поднял машинку, оглянулся на скрипача и, почти шёпотом, сказал:

— Красиво.

Скрипач улыбнулся. Не мальчику — себе. Его губы дрогнули, глаза закрылись на мгновение, и он выдохнул так, как выдыхают после долгой дороги. В этот миг он понял: всё не зря. Не для денег, не для толпы, не для славы. Он играл, чтобы кто-то услышал. И этот кто-то нашёлся.

Мальчик ушёл, снова увлечённый машинкой. Поток людей закрыл его маленькую фигуру. Но скрипач больше не чувствовал себя одиноким в переходе. Он снова поднял смычок. И теперь в его музыке звучала тишина, наполненная смыслом: иногда достаточно одного слушателя, чтобы оправдать всю жизнь.

Марина видела всё происходящее и вспоминала, как проходило её детство. Она думала: «А если бы я встретила такого музыканта, когда была в его возрасте — я бы обратила на него внимание? На его музыку? »

Из этой мыли родилась следующая, за ней —  новая. И далее, и ещё. Марина размышляла, так ли помогает ей в жизни контроль. Или можно иногда позволить себе искренность, как этот ребёнок? Остановиться на мгновение — и просто насладиться прекрасным. «Может быть, в этой простоте тоже кроется своя сила? Просто не такая. “Другая”».