Картина жизни и любви. Из книги Рассказы о любви

Дождь шумел по стеклам кафе, как будто природа сама расписывалась за эту встречу. Я сидел у окна, в руках — чашка черного кофе, взгляд — рассеянный, мысли где то очень  далеко.

Город гудел за стеклом, машины скользили по мокрому асфальту, фары резали сумерки.

Я вообще то пришёл сюда не ради кофе. Я пришёл сюда, потому что обещал самому себе маленькую передышку именно сегодня.

Меня зовут Артём.

Мне тридцать два. Я  художник, если можно так себя назвать.

Работаю в одиночку, в маленькой студии на окраине города. Пишу маслом, в основном пейзажи, но последние годы пишу всё чаще портреты. Людей. Их глаза. Тени под веками. Все линии забот и  усталости.

Я всегда чувствовал, что в человеческом лице скрыта  целая вселенная. Но в моей собственной жизни было как то по космически пусто. Не потому что не было женщин. Были. Но они оставались поверхностными всплесками, как отражения в воде,   тронь  и все исчезнут.

Дверь тихо звякнула, и в кафе ворвался порыв влажного воздуха. Девушка стояла на пороге, держа в руке мокрый зонт, волосы у нее  тёмные, чуть вьющиеся, прилипли к влажным щекам. Пальто было синее, почти как вечернее небо перед бурей. Она сняла его, повесила на крючок, и я увидел её такую  стройную, с высокими скулами, с глазами цвета дымчатого янтаря. В них было что-то... Как будто она смотрела не на мир, а сквозь него.

Она огляделась, и её взгляд случайно  остановился на мне. Не на моём лице, а  на моих руках. На кистях, на пятнах краски, на карандаше, торчащем из кармана свитера.

— Вы художник? — спросила она, подходя.

Я кивнул, не сразу обретя голос.

— Да. То есть… да, работаю в студии неподалёку.

— Могу я сесть к Вам? — улыбнулась она. — Здесь больше негде.

Я кивнул снова:

— Конечно. Я… Меня зовут Артём.

— Лина, — протянула она руку.

Её пальцы были тёплыми, но с лёгкой дрожью. Холодно, наверное. Или так волнуется?

— Вы часто рисуете людей? — спросила она, снимая шарф.

— Да. Но не так, как хотелось бы. Большинство — по заказу. Лица, которые меня совсем почему то даже  не трогают.

— А что Вас тогда трогает?

Я задумался. Впервые за долгое время кто-то задал мне вопрос, который не был каким то поверхностным и требовал точного ответа.

— Искренность, — сказал я. — Когда человек не прячется. Когда в глазах его не маска, а чистая  правда. Даже если она больная и обидная для кого то.

Лина посмотрела на меня, и в её взгляде что-то мелькнуло.

— А если человек не знает, какая у него правда?

— Тогда он должен позволить другому увидеть её. Иногда мы не видим себя, пока кто-то другой нам это  не покажет.

Она улыбнулась. Не просто вежливо, а  уже открыто и искренне. Как будто я сказал ей что-то архиважное.

— Вы бы хотели нарисовать меня?

Я даже растерялся от такого прямого  предложения:

— Вы серьёзно?

— Почему бы и нет? — пожала она плечами. — Я давно не позировала для художника. И, честно говоря… мне нужно, чтобы кто-то меня увидел, как он меня представляет своему  холсту.

В её голосе была какая то чуть различимая грусть. Лёгкая, но понятная...

— Хорошо, — сказал я. — Только если у меня в студии. Там свет получше.

— Завтра? — спросила она.

— Да! Если Вы свободны...

— Свободна, — кивнула она. — В шесть буду!

Студия моя, это  старое здание, бывшая мастерская стеклодува. Высокие потолки, большие окна, северный свет, всё  идеально подошло  для живописи.

Я подготовил всё заранее: холст, уголь, краски. Поставил стул посреди комнаты, рядом  мольберт. Включил тихую музыку — джаз, что-то мягкое, спокойное, без слов.

Лина пришла вовремя.

На ней было простое чёрное платье, волосы собраны в небрежный пучок. Она вошла, огляделась.

— Уютно, — сказала она. — И пахнет маслом и чем-то древним ещё.

— Это старые доски, — улыбнулся я. — И мои нервы пахнут!

Она рассмеялась. Звук ее голоса был тёплым, как солнышко после дождя.

— Где мне сесть?

— Вот сюда, — указал я на стул. — Лицом к свету. Не напрягайтесь. Просто будьте собой, естественной!

Она села.

Я начал сначала с наброска  углём.

Линиями, штрихами, тенями. Смотрел на её профиль, на изгиб шеи, на то, как свет падает на висок. Она не смотрела на меня. Смотрела в окно, в пространство. И в этом взгляде было что-то… далёкое и отрешённое...

Через двадцать минут она вдруг сказала:

— Я боюсь, что Вы увидите во мне то, чего я сама о себе не знаю.

— Что именно?

— Что я, не я... На холсте буду той, какой Вы меня видите, а на самом деле это будет не так!

Я остановился.

— Почему Вы так думаете?

— Я работаю в банке. Каждый день цифры, отчёты, даже улыбки по расписанию. Домой иду всегда  одна. Вечерами смотрю сериалы. Иногда поплачу, не понимая даже почему. У меня есть друзья, но с ними я тоже веду себя, как -будто играю... А вот когда остаюсь одна,   чувствую, что меня как бы нет. Как будто я — только роль, которую я сама же и исполняю.

Я положил уголь.

— Вы пришли сюда не просто так, Лина. Вы пришли, потому что хотите быть увиденной мною, как художником. Это уже не пустота. Это просто начало чего то другого!

Она посмотрела на меня. В глазах мелькнули искорки  слёз, но она сдержалась.

— Нарисуйте меня так, как Вы видите!   — прошептала она. — Пожалуйста.

Даже если я сама не знаю, кто я и как меня можно обрисовать...

Я кивнул и вернулся к работе. И почему то  вдруг стал рисовать не лицо, а её руки.

Как они лежали на коленях — тонкие, с длинными пальцами, с каким то уже лёгким напряжением. Я нарисовал их крупно, с тенями, с морщинками у костяшек. Потом добавил лицо, ее  полузакрытые глаза, губы, чуть приоткрытые, как будто она дышит  глубоко и часто.

— Что Вы сейчас рисуете? — спросила она, открывая глаза.

— Я рисую то, что вижу. А вижу я сейчас  не просто женщину. Я вижу человека, который боится как -будто быть самим собой, быть  естественной. И в этом ее страхе есть какая то даже красота!

Она замолчала. Потом сказала:

— А если я сейчас  сниму  платье совсем?

Я замер, переваривая сказанное...

— Что? Я правильно Вас понял, что Вы хотите совсем раздеться?

— Я хочу… чтобы Вы увидели меня. Всю. Как художник.

Не только моё лицо. Не только руки. Я хочу, чтобы Вы нарисовали меня такой, какая я есть в действительности. Без одежды. Без всяких масок.

Сердце у меня заколотилось, так, что застучало в висках...

— Вы в этом уверены?

— Нет, не уверена, и побаиваюсь даже  чего то,   — честно сказала она. — Но я должна это сделать! Для себя!

Она встала. Медленно расстегнула платье.

Оно упало к ногам. Под ним — только бельё — простое, белое, без кружев. Она стояла, не скрываясь. Тело — хрупкое, но с хорошими формами, с лёгкими изгибами, со шрамиком на бедре, как  небольшая тонкая белая линия.

— Я, конечно, совсем  не идеальна, — сказала она.

— Никто не идеален, — ответил я. — Но, Вы красивая. А это сейчас большая  редкость!

Я начал рисовать. Уже маслом. Сначала тени, потом  свет. Каждый мазок был как прикосновение. Я чувствовал, как между нами возникает что-то… напряжённое, но совсем чистое чувство. Не секс, не похоть — а доверие. Глубокое, немного  дрожащее доверие.

Она стояла так долго. Потом присела. Потом легла на диван, закрыла глаза. Я рисовал её спину, линию позвоночника, плечи, шею. Воздух стал каким то густым. Я чувствовал запах её кожи,   лёгкий, с нотками ванили и чего-то солёного, как волна в  море.

— Артём, — прошептала она. — Я немножко  боюсь. Но мне сейчас  очень хорошо!

Картина должна заиграть совершенно новыми красками, у меня была уже твердая уверенность в этом! Мы поработали еще больше часа...

Она пришла еще и на следующий день. Без всякого  приглашения, неожиданно для меня... Просто постучала в дверь студии.

— Можно войти?

Я открыл. На ней было то же самое  платье.

— Я не могу ждать долго результата твоей работы, — сказала она. — Я хочу дальше еще  продолжить! Так можно?

Я кивнул. Ничего не говорил в ответ... Просто достал холст.

На этот раз она легла на пол, на мой  старый, но пушистый ковёр. Руки положила под  головой. Глаза закрыла...

— Рисуйте меня, — сказала она. — Но на этот раз… Сначала дотроньтесь до меня!

— Что? В каком смысле?

— Коснитесь меня. Рукой. Карандашом. Чем угодно. Я хочу почувствовать, что Вы рядом и мне так спокойней!

Я взял уголь. Присел рядом с ней.

Начал водить и рисовать углём по бумаге. Потом, не отрывая своего  взгляда, провёл им  по её руке — от самого плеча до локтя. Она даже  вздрогнула.

— Продолжайте, — прошептала она с лёгким стоном.

Я провёл угольком по внутренней стороне предплечья. Она шумно выдохнула. Я стал обрисовывать  её грудь прямо  через ткань нижнего белья. Уголь оставлял на нём тёмные следы. Потом я коснулся её уже своей  ладонью, лёгким, как ветер движение. По всей линии ключицы.

— Вы дрожите почему то — сказала она мне.

— Да, немного!— признался я.

— Я тоже.

Я поднял глаза.

— Я хочу поцеловать Вас!

— Тогда целуйте! Вам можно...

Я наклонился. Поцелуй был словно пробный шаг, осторожный...

Я почувствовал её губы,   мягкие, чуть сухие.

Мы целовались долго, с удовольствием, как будто учились друг у друга разговаривать губами...

Потом я стал целовать её шею. Плечи. Целовал ее грудь прямо  через полупрозрачную ткань. Она стонала тихо, как будто боялась, что какой-нибудь звук разрушит это состояние.

— Раздень меня, — прошептала она мне на ухо.

Я снял с неё бельё. Медленно. Как будто разворачивал ценный  подарок. Её тело — бледное, с розовыми сосками, с лёгким животом, с лобком, покрытым тёмными кудрями. Я поцеловал её пухленький живот.

— Я никогда… — начала она.

— Тише, — сказал я. — Ты просто меня  чувствуй!

Она выгнулась и задрожала...

— Боже… — прошептала она.

После оглушительных эмоций мы долго лежали молча.

Потом она положила голову мне на грудь и обняла меня руками.

— Я даже не думала, что это будет так хорошо, — сказала она.

С тех пор мы стали встречаться каждый день. Иногда я   рисовал её. Иногда   занимались любовью. Иногда просто  молчали. Но каждый раз мы становились ближе и ближе друг к другу...

Мы стали для самих себя  надёжным  убежищем.

Но однажды она не  пришла...

Три дня  полная тишина. Я звонил, она  не отвечала. Писал на электронную почту — без ответа.

На четвёртый день я не выдержал и пошёл к ней домой.

Открыла она не сразу. Бледная. Глаза какие то  опухшие.

— Я не могу больше так, — сказала она. — Это уже  слишком для меня.

— Что слишком?

— Ну, ты. И я. Это всё с нами... Я… я очень сильно влюбилась. А я не умею  любить, так всегда считала!

Я теперь просто боюсь, что сломаюсь. Или сломаю тебя тоже!

— Любовь нас не сломает, — сказал я. — Она наоборот нас  исцеляет.

— А если я не достойна тебя?

— Ты не должна быть достойной. Ты просто должна быть со мной. Ты у меня  есть. И этого достаточно!

Она тихо заплакала.

— Я боялась, что ты уйдёшь, — прошептала она.

— Я тоже боюсь. Но я же остаюсь с тобой. Потому что ты  моя. Тебе надо верить мне...

Прошёл год.

Мы живём уже  вместе. В моей студии теперь  есть и её угол: там книги, свечи, маленькое пианино.

Она бросила работу в банке. Начала учиться на психолога. Говорит, хочет помогать тем, кто, как она,   терялся в жизни, чувствах, отношениях...

Моя выставка картин — «Танец жизни  между нами» — открылась в самом  центре города. На ней — все её и наши портреты. Её руки. Её фигура, обнажённое тело. Наши общие картины.

Люди стояли около  них долго.

Подолгу размышляли...

После открытия мы пошли в парк. Сели на скамейку. Было тепло. Лето.

— Ты помнишь, как мы встретились? — спросила она.

— Да. Был дождь. Кафе. Ты сказала: «Вы художник? »

— А я помню, как ты мне один раз сказал: «Я хочу поцеловать тебя». И потом поцеловал.

— Ты же мне сказала: — «Поцелуй, Вот я и послушался тебя! »

Она улыбнулась. Положила голову мне на плечо.

— Я всё ещё боюсь немного, — сказала она. — Но теперь я знаю, что такой страх — это не приговор. Это, как приглашение!

— К чему?

— К жизни. К любви. К тому, чтобы быть собой.

Я поцеловал её в висок.

— Мы продолжаем танцевать свою жизнь в медленном танце, — сказал я ей откровенно.

— Да, — прошептала она. — И, кажется, мы только начинаем это вместе!

***

Каждый из нас носит различные маски.

Мы прячемся за работой, за улыбками, даже иногда за сексом без всяких чувств.

Мы боимся быть увиденными и услышанными.

Потому что, если нас узнают — нас могут ранить. Отвергнуть. Разочаровать. Унизить.

Но настоящая близость  не в идеальности в постели.

Когда ты позволяешь другому увидеть свои шрамы, свои слёзы, свои дрожащие руки — ты даёшь ему ключ к своей душе и пониманию.  

А когда ты увидишь другого,   не как объект своего животного желания, а как человека со своей болью, ты становишься его  целителем!

Эротика — это не только тело и  секс.  

Это наша  душа, касающаяся другой  души.  

Это — прикосновение, которое говорит:

— «Я вижу тебя. Ты мой. Я твой. И ты прекрасен во всём! ».

Так что, если вы читаете эти строки — 

остановитесь на мгновение и подумайте:

— Кто видит Вас?   Как он это видит?

Кого Вы кому то позволяете увидеть в себе? И будьте сами  внимательны...

Потому что любовь — это не просто  страсть.  

Это смелость быть собой, какой есть.  

И вот в этом  самое глубокое удовольствие для человека!

Физическое удовольствие когда то  проходит.  

А вот душевное  остаётся.  

Навсегда.