Горячие игры холодных сердец. Глава 42. Тематика: Лесби ролевые игры

Глава сорок вторая

Он лежал, бессонно глядя в пустоту, и думал. Свет от горевшего розовым пламенем ящика, что «смотрел» с каминной полки, – сливался с источавшим сияние экраном ноутбука, – они светили с обеих сторон в сумраке комнаты, в которой он пребывал как заложник. Он слышал голоса, и видел двоих, – её… и себя. Себя – счастливого, пленённого её нежностью, любовью и восхищением, которые она расточала с невероятной щедростью, словно была той доброй феей из детства, о которой нам рассказывали взрослые, чтобы… обмануть… наше доверие. И мы вырастаем, так и не увидев этой феи, так и не вкусив той «доброты» нам с детства обещанной. Доброты, – которую мы сами должны отыскать и… Подарить любимым…

Продолжая витать в калейдоскопе мыслей, нависших над ним, как предрассветный туман над городом, он повернулся к ноутбуку, поводил курсором по экрану и вышел на её страницу, которая по-прежнему была закрыта, отчего он испытал тоску и одиночество, накрывшие его своей холодной волной. Жалившие сознание мысли продолжали точить рассудок. Он опять услышал голоса. Но тех, кому они принадлежали, теперь не было в его затуманенном неизвестностью воображении. Они будто исчезли, растворились в воздухе, улетучились, но их голоса эхом разносились по гостиной – там, внизу. Они как стаи ночных мотыльков кружили во мраке, взмывая всё выше и выше. Потом летели по коридору и, проникали сюда, где он – ждал, – томимый той самой неизвестностью, что точила его мозг, как точит камни набегающая на них волна. Снова откинувшись в кресле, он опять принялся думать, – размышлять… Ни о чём, и в то же время – обо всём. Наконец он поднялся на ноги, делая это медленно и неуверенно. Тело, словно отяжелевшее под грузом мыслей – не слушалось его, ноги казались ватными и не давали возможности передвигаться, – клоня его назад, – в кресло. Но он заставил себя идти.

Прихватив со стола бутылку, он подошёл к камину, одной рукой вскрыл ящик, перевернул, наблюдая, как кучка листов выпала из его железного нутра. После чего – сгрёб их ладонью и швырнул в камин, следя, как голубоватое пламя осветившее полумрак под его ногами в одно мгновение обратило листы в чёрный пепел. Чувствуя неприятный запах гари, ударивший в нос, он прикрыл решётку, а после, – вышел из номера, – глотая на ходу прямо из горла то, что ещё хранила бутылка.

Он спустился в гостиную, войдя в ту дверь, которая, как помнит внимательный читатель, была замурована, когда полтора месяца назад он пытался бежать из этого особняка. Теперь он стоял посреди гостиной как Аполлон в своём нагом величии, грозя полу головкой опадавшего члена. Сбоку от него высился «богатый» стол, а чуть дальше, – за другим столом сидели двое: Андрей и Вера. Они разговаривали и как будто не замечали появившегося в гостиной обнажённого Данилова с полупустой бутылкой, которую он сжимал в руке. Он же, – «смотрел на них сквозь призму своего видения».

Они продолжали вести диалог.

– Утро! – говорила Вера. – Скоро рассвет. Доброе утро любовь моя! Нежность!..

– Доброе утро, моя нежность, любовь! – вторил Андрей.

Чтобы не было путаницы, пока длится эта сцена, будем называть «одетого» Данилова – Андрей, а обнажённого, – наблюдающего как бы со стороны, – Даниловым.

Итак, Андрей говорил:

– Твои слова согрели меня. Хочу, нет – мечтаю, согреть сегодня твоё сердце своей любовью! Так было хорошо нам с тобой этой ночью, что хочется всегда оставаться с тобой таким нежным и любящим. Жду. Надеюсь. Люблю!

– Здравствуй, моя любовь! – улыбнулась Вера. –  Да, вчера был особенный вечер, мы открыли друг другу душу. Не обмани меня. Целую тебя, мой единственный. Мой принц! Мой...

– Наша любовь… – начал Андрей.

Данилов перебил его.

– … могла бы жить! Вечно! Если бы не эта женщина! –  вытянутым вперёд пальцем, он указал в сторону лестницы, с которой уже спускалась женщина лет 45-ти с хитрым взглядом, и заострёнными чертами лица. На ней было чёрное платье с двумя вырезами по бокам, в которых путались её ноги. Спускаясь, она говорила, и голос её был маняще-призывным, сладострастным, при этом лицо оставалось хитрым.

– Приближаюсь к тебе… – говорила женщина, глядя в сторону, – поверх головы Данилова, находясь напротив стола, где сидели влюблённые… – вдыхаю твой запах… ммммм… ты вкусно пахнешь…. Язычком раздвигаю твои губы и нагло проникаю в твой рот… гуляю по нему…. ммммм…. Переплетаемся язычками …. Ооооох… хочуууу тебя…. Опуска… – вздрогнув, она замолчала и отбежала к одному из стеллажей, где и затаилась, находясь позади сидевшей за столом Веры. Андрей краем глаза мог видеть её, Вера – нет.

Женщину спугнул скрип двери, той, – из которой недавно вышли Фрося и Гомер. Теперь там появляется пожилая женщина с поводком в руках. На нём она держит… молодую блондинку. На четвереньках, та как собачка следует за ней. Она полностью обнажена. Поводок, пристёгнутый к её шее – блестит на свету. Время от времени женщина, – подгоняя её, – легонько стегает по упругим ягодицам; издавая гортанный звук, девушка призывно выгибает попку. Как две капли воды она похожа на Веронику Кисманову. Единственное различие между ними – эта девушка просто источает из себя покорность и повиновение, а глаза, – так и сияют желанием подчиняться.

– Наша любовь, – продолжал Данилов, заметив вошедших, – жила бы до сих пор – не появись этих крыс, – он указывает бутылкой в их сторону. Женщина с комической гримасой на сморщенных губах застывает около «богатого» стола, за которым сидит ещё одна женщина – та самая, что читала сборник рассказов Кафки у окна в холле, когда Данилов впервые появился «в отеле». Ни на кого не обращая внимания, – она что-то записывает в блокнот, – быстро и сосредоточенно водя авторучкой по разлинованным страницам.

– Карлос, с головой окунувшись в разбор вашего творчества, – говорила полная женщина в образе русалки, возлежа на диване сбоку от Данилова, – я пришла к выводу, что вы ооочень непростой автор! Я бы даже сказала… Кстати, зачем вы сожгли мои сообщения? Я так старательно работала над ними…

– Наша любовь… – повторил Данилов, ткнув пальцем в сторону «русалки».

– Да-да – могла бы жить вечно… – передразнила «русалка». – А вообще я первая её узнала! Мы с ней знакомы уже довольно давно, стали подругами, причём вначале она была…

– Заткнись! – послышался женский голос, ураганом разнёсшийся по гостиной. Все (кроме влюблённых за столом) повернули головы. Из боковой двери выходила Фрося, за ней следовал Гомер – корча рожи и сильно жестикулируя.

– У неё – я подчёркиваю, – продолжала «русалка», –  ну ооочень сильная энергетика. Причём такая, что способна на расстоянии одурманивать!..

– Карлос, – теперь заговорила сидевшая за столом с блокнотом женщина, – знаете такую поговорку: у слабого мужчины всегда во всём виновата женщина! Мой первый муж постоянно повторял, что я глупа и наивна. Однажды мне захотелось порадовать его…

– Но поскольку я уже успела съесть собаку, – говорила «русалка», перебивая женщину с блокнотом, – на писате…

Прогремел выстрел, который заставил замолчать говорунью. Навсегда. Довольная, Фрося подошла к столу, не замечая стоявшую возле женщину с поводком и сидевшую у её ног блондинку, как не замечая и даму с блокнотом, – бросила на стол пистолет, влила в бокал коньяку, выпила, ударила бокал об пол и взяв под руку Гомера – пошла к выходу.

– Я тебя предупреждала! – бросила она на ходу Вере и скрылась за дверью.

– … я извинилась перед ним, что я такая у него глупая, – продолжала дама, – и в тот же день ушла от него.

Она прервала себя, повернувшись к женщине с поводком.

– А вы что скажете? – спросила она.

– Не забыть добавить в табличку, – ответила строгая немка, натягивая поводок на шее блондинки, которая медленно двинулась в сторону Данилова, позвякивая цепью, выгнув спинку и выставив попку; лёгкие удары строгой наставницы продолжали время от времени сыпаться на её округлые половинки, отчего девушка томно вздыхала и постанывала.

– Карлос, как там? Что происходит? – вытянув шею, спросила спрятавшаяся за стеллажами женщина, чей цепкий взгляд пробегал по всему помещению, замирая там, где сидела Вера и Андрей, – продолжавшие свой нескончаемый диалог.

– Идите сюда, не бойтесь! – говорил Данилов, наблюдая, как к нему медленно подползает девушка на цепи, взгляд которой был прикован к его члену – по-прежнему «смотревшему» в пол. – Сегодня я развенчал эту любовь! – Данилов обхватил пальцами член и направил его в сторону девушки.

– Простите, Карлос, но я не могу, – говорила женщина у стеллажа. – Я боюсь. Верно сказала вон та покойная дама: у неё очень сильная энергетика. Я не хочу быть следующей…

– Как знаете, – ответил Данилов, обхватив ладонью подбородок появившейся у его ног девушки.

А в это время, Андрей, закрыв глаза, с восторженно сияющим лицом тихо декламировал: «Пусть дни летят в калейдоскопе красок… как в сердце нежность, пламя от огня… и в жизни своего вновь не найду я места, – мне важно лишь тебя не потерять!

– Милый, какой ты талантливый! – восхитилась Вера. – Стихотворение просто берёт за душу, и кровь забурлила во мне от любви к тебе... Бриллиант мой! Я тебя люблю!

– Er hat einen sehr, sehr grosen! – повернувшись к наставнице, промурлыкала девушка.

– Bose, bose madchen, – запричитала женщина усердно работая цепью.

– Что можно ответить на эти слова? Только то, что я счастлив, что ты есть у меня! – отвечал Андрей, пребывая в блеске неоспоримой изысканности, что исходила от сидящей напротив.

Между тем девушка на цепи вытянула свой мягкий язычок и прошлась им по головке члена. Это заставило плоть Данилова вновь взбунтоваться. Под неусыпным взором строгой фрау, девушка, – как удав кролика, – заглотила ствол и, теперь, обхватив его губами, давясь и постанывая принялась «обрабатывать» его.

– Утром открою страницу, чтобы быть там с тобой, – вкрадчиво произнесла Вера, и добавила с иронией в голосе: – Целую тебя, Ваше Сиятельство…

– И я тебя… целую, – перегнувшись через стол, он взял её за руку, нежно прикоснувшись губами к её чуть подрагивавшим пальчикам.

А девушка между тем продолжала свои забавы. Под бдительным «руководством» наставницы, она обхватывала губами ствол Данилова; кончиком язычка щекотала головку; время от времени получая цепью по круглым половинкам, если делала что-то неправильно.

– Я так люблю ночь, и небо и луну. И тебя, моя любовь! – продолжала Вера.

Наконец, Данилов почувствовал, как тёплая волна пронеслась по всему его телу, застыв в области паха и, рот девушки наполнился его белым ядом.

– Tante, darf ich schlucken? – спросила она с полным ртом, когда Данилов – кончив, – оттолкнул её прочь.

– Das ist ausgezeichnet! – ответила немка с притворным отвращением, окрасившим её вздёрнутое величием диктатора лицо.

Девушка сглотнула, вновь занимая место у ног наставницы.

– Забавный способ воспитания избрали вы, мадам, – заметила женщина, сидевшая за столом с блокнотом, при этом, она продолжала писать, не глядя на находившуюся сбоку от неё троицу.

– Карлос, что там происходит? – подала голос спрятавшаяся за стеллажами. – Вы меня разочаровываете – до такой степени опуститься. Неужели им удалось сломить вас…

– Её бедный, бедный папА, – отвечала немка, – умирая, наказал мне заботиться о бедняжке! Не жалея сил своих… здоровия своих… я бросить всё, чтобы они стали доброй фройляйн и достойной  familia Вайзенсхауер-Граубер фон Марта! Disziplinverletzer – wird bestraft!

– Выходите, мадам, – выкрикнул Данилов, вскинув голову. – Сегодня ночью, я развенчал нашу любовь! – сделав глоток из бутылки, он отшвырнул её в сторону.

– Ахтунг, фройляйн! – натянув цепь, произнесла фрау Граубер, и девушка мигом приняла позу на четвереньках. – Vorwarts!

– Нет, уж, я лучше останусь здесь, – отвечала женщина у стеллажей. – Признаться – я боюсь её, – она кивнула в сторону Веры, сидевшей к ней спиной.

Девушка – выставив попку и выгнув спину, держа голову прямо, изображая лицом подчинение и покорность, – влекомая наставницей, – двинулась за ней. Она шла, как гарцевала по подиуму: ладони мягко ложились на пол, а колени, – переступая одна другую, – уверенно поспевали за идущей впереди с натянутой цепью фрау Граубер, – сверкавшей холодом золотой стали. Лепестки роз, усеявших пол, прилипали к ладоням и пальчикам ног – монотонно скребущих по полу. Это было воистину потрясающее зрелище. Потрясающее – своим желанием подчиняться.

– Ты, наверное, устал, мой милый, и хочешь отдохнуть? – говорила Вера. – До завтра, любовь моя! Пусть новый день принесёт нам только любовь!

Андрей поднялся со стула и двинулся в сторону Данилова, наблюдавшего, как те двое вышли за дверь. Подойдя к нему вплотную, Андрей… шагнул в него, и, слившись с ним – растворился. Как в призраке. Данилов ничего не почувствовал, вобрав в себя своё второе «я». Он смотрел, как женщина у стеллажей, отойдя от них, медленно двинулась в боковую дверь, в которую вышли рабыня и её наставница. На цыпочках, всё время, оглядываясь, она тоже скрылась в коридоре, где продолжала звучать музыка доносившаяся откуда-то снизу. Потом он перевёл взгляд на стол. Женщины с блокнотом тоже не было. Осталась только Вера за своим столиком одиноко сидеть с бокалом в руках, иногда делая маленькие глотки, продолжая вести свой длинный монолог. Но уже сама с собой. Так же, на своём месте, на диване, – осталась и мёртвая «женщина-русалка», – находившаяся сбоку от Данилова. Её уже ничего не интересовало. Откинувшись головой на валик дивана, она продолжала источать кровь, сочившуюся у неё изо рта, да шевелить хвостиком (вместо ног, у неё был русалочий хвост).

Под взгляд Данилова, блуждавший по гостиной, Вера говорила:

– Не дождусь ночи, чтобы уйти к себе, в спаленку. Она у меня уютная и тёплая! Люблю маленькие подушечки, как на Востоке, а ещё у меня есть собака-подушка…

Данилов медленно опустил глаза к полу. Вместо лепестков, теперь он весь был усыпан сложенными вдвое белоснежными листами, как в ту ночь, когда он впервые оказался здесь. Сев на корточки, он сгрёб ладонью несколько листков и, разворачивая их, принялся читать уже знакомый текст, выписанный в столбик.

«Привет, Король прозы! – гласило первое прочитанное им сообщение, – Я Вас так буду величать. Вы этого достойны, как никто другой!!! И это не лесть, а чистая правда. С книксеном, В…»

Отбросив этот лист, Данилов развернул следующий.

«Вария, тыкнул не где надо, перешко случай зацепил, – он усмехнулся, вспомнив этот акцент. – Расказ потряс до пяток, молодой человек дурик, родители его святые люди. Лилит жалею, гулящая баба. Аллах наказал двоих. Пустынь страшное место, там был. Спок. ночи. С любовью, Гомер…»

– Знал бы ты, как я нахлебалась с богатыми, – продолжала Вера свой монолог. – Именно такой как ты, мне и нужен! Ты добрый и нежный, мятежный, как океан! Что ещё нужно для женщины, избалованной мужским вниманием. Ты посвящаешь мне свои стихи! Никто этого никогда не делал. У тебя открытая душа, поэтому я тебя полюбила. Разве сегодня я переменилась к тебе? Нет. Я также тебя люблю. Просто обожаю…

«Приветствую тебя, мой бравый солдатЮл! – между тем читал Данилов. – Да, у женщин красота и удачное замужество всегда на первом месте. Иначе, никак. Спасибо, что следишь за мной. Ценю. Смеюсь. С уважением, В. В. С. »

– Да нет – не такая уж я и богатая, – говорила Вера, – просто хорошо обеспеченная, я не миллиардерша…

«Доброе утречко, мой генерАл, – читал Данилов следующий лист. – Ох, люблю испанские страсти. Когда мужчины пели под балконом, а томные испанки им внимали с бьющимся сердцем... Ну, как-то так. С любовью и теплом к Вам, С. »

Брезгливо отбросив этот лист, словно отбрасывает слизня, он схватил следующий.

«Жоэль Диккер «Правда о деле Гарри Квеберта»; Ханья Янагихара «Маленькая жизнь»; Донна Тартт «Тайная история»; Нейтан Хилл «Нёкк»; Чарльз Паллисер «Квинканкс»; Элеанор Каттон «Светила»; Август Стриндберг (романы, пьесы); Джонатан Франзен «Безгрешность»; Джон Голсуорси «Конец главы»; Роберт Музиль «Человек без свойств»; Марсель Пруст «В поисках утраченного времени»; Рустам Ибрагимбеков «Проснись с улыбкой»; Фазиль Искандер «Сандро из Чегема»; «Русская драма первой половины XX века (пьесы)…» – на этом он прервал чтение, не дочитав и малой четверти из перечисленных и незнакомых ему доселе книг. Что это значило – он не понимал, но что-то это должно было значить – так он думал.

Вера говорила:

– Что на душе? Пустота. Чёрная пустота. Больше ничего. Сегодня я пылала от счастья, сейчас я как испуганный зверёк, забившийся в свою норку-спаленку. Ничего не хочу, абсолютно. Вот так, Карлос…

– Она мертва, – услышал он прозвучавший за его спиной голос и резко обернулся. Над телом «русалки» склонился высокий, худой мужчина в длинном кожаном пальто. – Позвоните в управление, пусть приедет опергруппа и скорая, – обернувшись в сторону входной двери, сказал мужчина стоявшему там полицейскому.

– Да, капитан, – козырнул офицер и, развернувшись, выбежал за дверь.

– Она открыта? – вскочив на ноги, прокричал Данилов. Словно за ним гнались, он ринулся к двери, той, – что месяца полтора назад была забетонирована.

– Стойте! – услышал он твёрдый, решительный голос, который заставил его остановиться и замереть, словно он (голос) загипнотизировал его. – Вы что, собираетесь выйти голый? – спросил голос, строго, и не менее строго – добавил: – Повернитесь.

Данилов медленно развернулся. Мужчина, что стоял напротив него был высок и худ. Под плащом виднелся чёрный костюм похожий на сутану. Его чёрные как смоль волосы были зачёсаны назад и лоснились; большие остекленевшие глаза как у сумасшедшего; впалые щёки; прямой нос; в руках он держал чёрный дипломат.

– Кто вы? – спросил Данилов повернувшись.

Прежде чем ответить незнакомец внимательно оглядел его, не упуская из виду ничего. Без капли смущения он всмотрелся и в  т о,   что Данилов пытался прикрыть обеими ладонями, но  э т о,   из-за немалых размеров, и к тому же, до сих пор пребывавшее в «боевой готовности», было нелегко скрыть.

– Моя фамилия Лешаев, – назвался человек. – Я агент спецотряда криминальной полиции, прибыл сюда, чтобы разобраться в ряде преступлений, имевших место в этом городе. Вы знаете эту женщину? – он кивнул в сторону лежавшей на диване «русалки».

– Один ты нормальный, а я, получается – дурочка? – продолжала Вера, монотонно – Сам спросил, что у меня на сердце, я ответила – как есть. Мне что, притворяться, когда в глазах слезы? Ладно, я включу музыку и буду танцевать. Ты этого хочешь? Всё тебе не так, не этак. Или застрелиться? Я смогу…

– Нет, – пожал плечами Данилов и с иронией добавил: – Не имел чести.

– Наталья Салбина, – назвал мужчина имя жертвы. – У вас в номере, на камине были обнаружены её… её письма, адресованные вам. Как вы это объясните?

– Я не хочу никаких разборок, – говорила Вера. – Хватит. Не нагнетай. Не бесись, стань, наконец, мудрее. Без экзальтаций и без спецэффектов. Мы не на сцене. Угомонись, не раздувай костёр.

– Рецки, вы имеете в виду? – сказал Данилов насмешливо. Помолчал, потом продолжал коротко: – Ну, да, писала мне что-то.

Вера говорила:

– Я не хочу ругаться. Не хочу. Должен же кто-то из нас быть благоразумным…

– Что она вам рассказывала? – спросил Лешаев.

– Оставьте его, – услышали оба донёсшийся со стороны длинного стола голос. Оба посмотрели в ту сторону. За столом сидел пожилой господин в тёмном костюме и что-то ел, запивая это газированной водой.

– Судья, я должен допросить его, – обратился Лешаев к мужчине за столом. – Возможно, он что-то знает.

– А я говорю: оставьте его, – стоял на своём пожилой господин, продолжая есть. – Он ничего не знает. Судья помолчал, потом спросил, обращаясь к Лешаеву: – Вы женаты капитан? У вас есть дети?

– Я иду к мужу, и отдам ему свою любовь! – прервала Вера своё долгое молчание. – Он ни разу ни в чём не упрекнул меня, хотя я досталась ему не девушкой. Он любит тихой любовью! ему не нужны дикие сцены, а, ты живёшь ими, как вампир. Больше не твоя. Можешь опять выбросить меня. Переживу. И уйду к мужу...

– Нет, – ответил капитан на вопрос судьи.

– А у меня жена, дети! – сказал судья, подчёркнуто важно, косясь на пистолет, что лежал на столе, но делая вид, что не видит его. – Мне год до пенсии – всего год, и я хочу дожить до неё. Вам ясно?

Капитан понимающе кивнул, пожав плечами, как бы говоря: «Я всё прекрасно понимаю, но это мой долг…» Может, он так и сказал, чего Данилов не услышал, снова переносясь в тонувшее во мраке пространство своего номера.

Закрыв решётку камина, он с минуту постоял приводя в порядок свои мысли, свои чувства, своё внимание, которое после переключил – сначала на кровать, а затем – на стол; экран ноутбука погас; за окном брезжил рассвет – была половина седьмого утра, но по-прежнему было сумрачно; снег почти прекратился; за окном всё, куда бы он не бросил взгляд – сплошь было в снегу; уже слышался шум моторов снегоуборочных машин, где-то там, вдали, они боролись со снежной стихией, как боролся Данилов с градом мыслей, что стучали в его раскалывавшейся болью голове. Он был пьян, но не чувствовал этого – это состояние было словно само собой разумеющимся для него – состояние, к которому он давно привык, ибо алкоголь в какой-то мере был необходим ему, чтобы забыться, как и те препараты, что он время от времени принимал.

«Ладно, подурили – и будет, – продолжал звучать в голове её голос. – Надеюсь, что больше такого не будет. Как ты меня заводишь, когда злишься на меня. Просто зверею. Готова крушить всё подряд. Прости меня за те страдания, что причинила тебе. Милый, я очень люблю тебя, и, что бы, тебе не говорила, ты мой единственный и желанный…»

Закрыв глаза, он стоял, вслушиваясь в этот голос, что жалил его мозг.

«Почему ты мне не отвечаешь, Андрей? Переписываешься ещё с кем-то? Я вчера тебе лишнего наговорила. Прости. Когда я в гневе – мало не покажется. Могу шашкой исполосовать шторы, выстрелить из пистолета в люстру, побить посуду. Ой. Мне противно за себя. И стыдно перед теми, кто убирает это за мной. Стыдобище, да и только…»

Сделав два шага в сторону кровати, он резко остановился, медленно повернул голову, видя боковым зрением край стола и стоявший на нем ноутбук.

«Мне кажется, что ты меня разлюбил. Я не слышу от тебя нежности... Я опять с тобой. Люби меня, одари нежностью, так хочется ласки от тебя…»

Так же медленно, он подошёл к столу. Опустился в кресло… Поводил курсором по экрану ноутбука, вышел на её страницу – она всё ещё была закрыта. Зверея, не отдавая себе отчёта в том, чего делает, он написал три сообщения. Одно отправил Веронике Кисмановой, два – «русалке» Салбиной.

«Буду ли я с тобой жить? Ты же знаешь – это невозможно. Я душой и сердцем с тобой, но, остальное не в моих силах. Я ничего не хочу менять в своей жизни. Если бы я встретила тебя раньше, я бы пошла с тобой на край света. Но не сейчас. Прости, любимый. Только не заводись  Нам не судьба быть вместе. Разные мы с тобой. Ты останешься моей любовью. Я так хочу отдаться тебе. Испытать невообразимое счастье. Но, не требуй от меня большего. Я для тебя останусь светом – лазурным, лучезарным. Но быть вместе… Нет… Это невозможно…»

…Поискал глазами бутылку. Она осталась на каминной полке…

«Я очень одинока по жизни. Не каждому доверяю. Ты, как луч солнца в моей судьбе. Не знаю, почему так. И не спрашивай ни о чём. Сама не знаю. Прикипела к тебе. Если отдеру тебя от себя, то, с кровью. Помни об этом. Мой любимый.   Всегда с тобой. Моя вселенная. Мой космос. Всегда рядом... »

…Подошёл к камину, взял бутылку. Там ещё оставалось. Немного. Вскинув голову, поднёс горлышко к губам и вылил в рот остатки. Проглотил. Поперхнулся. Закашлял. Кашляя, саданул бутылкой о каминную полку…

– Придиии, и убей меня! – прорычал он, сквозь душивший его кашель. – Иначе, это сделаю я…

«Привет, моя радость! Млею от твоих слов, мой любимый. Все богатства мира ничего не стоят, только одна любовь движет миром, и, мною. Не грусти, пожалуйста, ты богат своею чистой и открытой душой, для меня это важнее, моё сокровище. Обнимаю тебя. И люблю…»

– А-а-а-а-а… –  как попавший в силки раненый зверь, вскричал Данилов, и одним махом скинул на пол всё, что находилось на полке…

«Любимый, я не могу быть с тобой в жизни, не могу бросить мужа, своих бабушку, родителей, сестру, племянников, работу, дом. Как я всё это брошу? Они меня не поймут, да и знакомые тоже. У меня незапятнанная репутация, на работе – тоже. Пойми, меня. Я привыкла к роскоши. К большому дому, изобилию. К машине. На что мы будем жить с тобой? Давай оставим всё как есть. Мы с тобой очень сложные и резкие. Наша жизнь превратится в кошмар. Я не хочу этого…»

…Он снова замер.

«Ну, что ты, молчишь? Какая из меня жена?! Я ничего не умею. Быт не для меня. Ответь что-нибудь, я жду…»

…Как готовившийся к схватке хищник – огляделся вокруг. Сейчас на него было страшно смотреть. Он снова вернулся в детство. В дом родителей, где…

«Вот это меня и пугает в тебе. Я сама не подарок. Что мы тогда натворим? Дело дойдёт до смертоубийства, я этого не хочу. Я люблю тебя, и только тебя! Не рви душу – и себе и мне. У нас гости, мне нельзя им показывать моё отчаяние. И некому излить его. Приходится притворяться перед ними. Улыбаться, когда в глазах – слёзы. Я причиняю тебе только боль. Прости меня, любимый…»

– А-а-а-а-а… – снова зарычал он. – Заткнись… заткнись… Заткнёшься ты наконец… – рыча, он обхватил руками голову пытаясь заткнуть уши, но голос звучал у него внутри – разрывая, мучая, доводя до бешенства.

Не в силах больше сдерживать себя, он – сметённый, потерянный, бледный и жалкий – метался по комнате, – круша всё, что попадалось под руку.