Первый период: обыграй меня. Из сборника Как меня ебали

Глава 1. Джордан

Двадцать седьмое сентября

Холодный воздух пустой хоккейной арены царапает легкие и щекочет кожу под формой, будто проверяя меня на прочность. Я выигрываю вбрасывания не смотря на усталость — пальцы скользят по клюшке, хватка крепкая, лопатки сводит, но я не позволяю себе сдаться.

Мы играем три на пять в меньшинстве, и каждый рывок будто вырывает кислород из легких. Пасую Тео, стараясь выскользнуть из-под давления, и чувствую, как злость пульсирует во всем теле. Она поднимается с каждым тяжелым выдохом, с каждым скрипом коньков по льду. Мы отбиваемся, словно на рефлексах, короткими пасами обходим соперников и устремляемся к воротам Гарри. Я жду, что Тео передаст Дереку, но тот делает ложный замах у самых ворот Гарри и резко сбрасывает шайбу мне. Я едва успеваю подставить клюшку — шайба влетает в ворота, обходя Гарри. Адреналин взрывается в крови, но...

— Найт! — Эхом раздается по всей пустующей арене на семнадцать тысяч человек, заставляя нас всех остановиться еще до свистка тренера.

Мне не нужно оборачиваться, чтобы знать кому принадлежит этот голос. От его владельца гнев во мне нарастает, еще до того, как он продолжит орать. Потому что я, блядь, знаю что будет дальше — очередной неоправданный вынос мозга.

Бенджамин Говард — главный менеджер Бостонских Орлов — появляется на скамейке запасных слишком быстро, буквально распихивая игроков и тренера, чтобы устроить мне прилюдную порку.

— Ты хотя бы без похмелья, — хмыкает Тео, проезжая мимо, когда я тяжело вздохнув качу следом.

— Семнадцатая, блять, статья, Найт, — рявкает Говард, разъяренно сжимая свой телефон, пока другой рукой цепляется за борт, чтобы не вылететь от злости на лед, — Семнадцатая за последние пять, мать твою, месяцев.

— Я...

— Нет, — перебивает он, — я говорю, ты слушаешь. Я устал от чертовых оправданий.

Как будто я собирался оправдываться. Я не был злодеем каким он меня выставлял, просто чертовски хорошо провел весну и лето. Было много вечеринок и алкоголя вне льда, было много штрафов и драк на льду — но все это шло с одним неизменным — с громкими заголовками в СМИ, за которые на вынужденных пресс-конференциях отдувался либо тренер Зальцман, либо сам Говард. Просто... в один момент все это перестало иметь какое-то значение. Я просто хотел забыться, потеряться, перестать хотя бы на один вечер быть чертовым Джорданом Найтом. Но я им был и это работало против меня.

— Очередной скандал в который ты втягиваешь всю команду, Найт! — Продолжает орать он, когда злость во мне нарастает.

Бенджамин просто пихает мне в грудь свой телефон, который я неуклюже пытаюсь удержать в хоккейных перчатках.

«Джордан Найт — капитан Бостонских Орлов — снова на пределе: всплыли кадры июньской потасовки в баре с капитаном Нью-Йоркских Рыцарей — Каем Беркли»

— Неактуальные новости, — возвращаю я ему телефон, — мы с Каем все уладили.

И я даже не вру. Да, немного повздорили и потолкались, но...

— Мне плевать на Беркли, — отзывается Говард, когда Зальцман за его спиной отпускает других в раздевалку, понимая что это точно надолго.

— Меня волнует только то, — уже хрипит от злости тот, — что из-за тебя я едва могу удержать этих ублюдков, которые готовы спонсировать команду. Им плевать на твои голы. Им важнее, чтобы их бренд не ассоциировался с твоими пьяными разборками.

— Но...

— Я не закончил. — Рявкает Бенджамин, когда тренер скрещивает руки на груди за его спиной. — Ты понимаешь, что ты ставишь под угрозу все, над чем мы работали?

— Это только сплетни, — отзывается позади меня Винс.

— С подтверждающими их кадрами?! — Теперь злость Говарда распространяется на нас всех. — Ты не стоишь тех денег, что из-за тебя теряет клуб.

— Ну уж нет, — почти хмыкает Зальцман, — Это чертова ложь.

— Правда? — Оборачивается на него Говард, — Вы все думаете что выигранный чертов кубок Стенли в прошлом сезоне может все исправить? Хрена с два! Мне плевать что он лучший снайпер в лиге, если за него не платят.

— Я больше не создаю проблем, — все же отзываюсь я, стараясь звучать холоднокровно.

— Как видишь это не помогает. — Говард снова кидает в меня убийственный взгляд. — Ничего из этого больше не имеет значения, если каждый раз ты сам роешь себе яму, в которую потом утягиваешь нас всех.

— Но...

— Сколько еще мы будем закрывать на это глаза? — Перебивает он уже Винса. — Сколько еще раз будем улаживать все дерьмо, что он оставляет после себя?

Я сжимаю кулаки, и пальцы в перчатках так и ноют от напряжения. Зальцман переводит на меня взгляд, и я вижу в его глазах больше, чем просто тренерскую усталость — там понимание, что я не всегда был таким...

Но сейчас я лишь раздражающее пятно на репутации команды.

— Мне надоело каждый раз вздрагивать от уведомлений в чертовом телефоне. — Уже выплевывает Бенджамин. — Мне надоело каждый раз выдумывать очередную чушь почему Джордан Найт снова сорвался.

Тишина накрывает нас, как ледяное покрывало. Я стою, не двигаясь, будто что-то держит меня за горло. Злость ползет по венам — холодная, липкая. Плечи будто наливаются свинцом. Дыхание становится поверхностным, а сердце стучит с каждым словом Говарда все громче.

— Еще одно грязное упоминание в СМИ, Найт, — хрипит Говард ткнув мне пальцем в грудь, — и я тебя обменяю.

Я едва сдерживаюсь чтобы не вмазать ему. Зубы скрежещут, и я чувствую, как кулаки предательски подрагивают в перчатках. Сердце уже стучит так, что кажется — оно вот-вот выпрыгнет из груди.

— Клянусь чертовой матерью, обменяю. Даже если мне придется выкупить твой блядский контракт самому.

Я чувствую, как что-то внутри меня трескается. Взгляд становится острее, дыхание тяжелее. Злость взрывается, пульсирует во мне. Кровь стучит в висках, пока глаза дергаются от напряжения.

— Мне все равно как ты будешь исправлять это. Живи на арене, перестань существовать вовсе, да хоть уйди, блядь, в монастырь. Мне плевать. Но исправь это дерьмо или мне придется исправить состав команды.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И он, блядь, уходит. Просто разворачивается и уносится прочь так же как и появился до этого. Изменилось только одно — теперь я синоним гнева и злости.

Воздух будто давит на грудь. Я стою и чувствую, как гнев захлестывает меня с головой, и это уже невозможно сдержать. Кулаки сжаты так, что костяшки ноют, в глазах темнеет, и каждое слово Говарда будто клеймо — оставляет ожог. В груди все горит, будто кто-то поджег меня изнутри, и это пламя уже не потушить.

— Он прав, Джордан. — После паузы Тренер ступает на место, где еще пару секунд назад был Говард.

Его тон усталый, разочарованный и от этого неприятнее всего.

— Я знаю, у тебя был... сложный период. Но Орлы это одна команда. Семья.

Прекрасно, блядь, только чертовой мотивационной семейной философии мне сейчас не хватало. Злость уже пульсирует во мне, будто сейчас все взорвется.

— Ты капитан и твое настроение сказывается на команде. Ты может и успокоился, но Тео продолжает гулять прямо перед началом сезона.

А я тут блять причем? Я не его мамочка. От этого только противнее. Зубы стискиваются еще сильнее.

— Парни уже делят твое место, понимая что чертов Говард не шутит.

Что-то досадное появляется во взгляде Зальцмана, как бы сильно он не пытался это скрыть.

— Тебе тоже стоит понять это, Джордан.

Тренер чуть сжимает мое плечо, после чего покидает скамейку вслед за Бенджамином.

Так на льду нас все еще остается трое — я, Винс и моя злость, которая понятия не имеет, как ей все это исправить.

Глава 2. Нова

Двадцать восьмое сентября

— Неплохо, да? — С натянутым энтузиазмом сияю я. — Квартирка конечно небольшая, но... тут есть стиральная машина!

— Она чудесная, — доносится приглушенный голос Винса из-под дивана, когда тот прикручивает очередной болт.

— Явно больше нашей с Винсем первой квартиры, — хмыкает Харпер, уводя меня на метр от дивана прямо к кухонному острову, который скорее напоминает барную стойку пусть и из белого мрамора, — поверить не могу, что ты действительно здесь.

Моя лучшая подруга вся светится от счастья, вскрывая очередную коробку с моими вещами. Как оказалось — за двадцать семь лет я обладала не таким уж и большим количеством вещей. Вся моя жизнь уместилась в десяток коробок, старенький Порш Каен 2017 года, который я не рискнула продать в Нью-Йорки. И спустя полгода терзаний, две недели сборов и шести часов в дороге — я почти снова имела тот же доход, что и год назад. Не физически, к сожалению, просто, как только снизилась арендная плата за жилье почти в два раза, я снова могла позволить себе хоть что-то.

— Я тоже, — признаюсь я, не скрывая улыбки, — До сих пор не верится.

И пусть голос звучит слишком спокойно, внутри меня так бьется сердце, словно напоминает, что мое новое счастье пока еще с привкусом осторожности.

— Как отреагировал папа? — Ненароком спрашивает блондинка, когда я становлюсь рядом с очередной коробкой.

От этого вопроса у меня мгновенно все внутри сжимается — и я ненавижу это за секунду, но тут же проглатываю это чувство.

— Не уверена, что он вообще слушал меня, когда я сообщала ему о переезде, — уже без эмоционально пожимаю плечами я.

Не то, чтобы это было чем-то новым, чтобы задеть меня — я слишком хорошо знаю, что это не стоит даже слезинки.

— Но я написала ему, что доехала, заселилась в квартиру, что вы, ребята, помогаете мне привести здесь все в порядок и он скинул реакцию в виде большого пальца вверх, — чуть грустнее хмыкаю я.

— Иу, — морщится Харпер, — как пассивно агрессивно.

— Ты же сама мне их ставишь, — отзывается Винс все еще из под дивана.

— И это каждый раз пассивная агрессия, милый, — смеется Харпер.

— Я так скучала по вам, ребята, - признаюсь я, обнимая подругу.

— Знаю, Нова, — блондинка сильнее прижимает меня к себе, — мы тоже очень скучали. Но мы теперь в одном городе и у меня уже куча планов!

И я улыбаюсь ей, потому что это «куча планов» — как обещание того, что я больше не одна в этом странном и пугающем мире.

И она действительно не врет, когда говорит это. Потому что последующие несколько часов, что мы проводим за разбором коробок, сборкой мебели и лишь раз прикрываемся на обед — моя лучшая подруга с трех лет рассказывает обо всем, что мы должны вместе сделать и куда сходить. Я даже почти заряжаюсь этим ее воодушевлением и начинаю прикидывать, что из этого смогу себе позволить в ближайшее время, пока не определюсь с работой.

И каждый раз, когда она произносит «мы», внутри меня что-то отзывается. Будто это не просто планы, а обещание реального будущего.

— А куда это? — Неуверенно хмурится Винс, вскрывая одну из последних коробок.

— Я... я не знаю, — признаюсь я, подходя ближе, — не уверена, что мне это еще нужно, но рука не поднялась выкинуть или продать.

Слова «не знаю» звучат слишком честно — и я боюсь, что они покажут мне самой, как много я потеряла за этот год.

Винс аккуратно достает несколько чемоданчиков из коробки, щелкает застежками и поднимает крышку вверх, чтобы внимательнее разглядеть содержимое. Обстановка становится слегка напряженной, и я не могу винить их в этом, когда я сама боюсь заглянуть внутрь — будто там спрятан не просто багаж, а вся моя неуверенность и прошлое, от которого я так яростно пыталась сбежать.

— Не думала вернуться? — Спрашивает друг, аккуратно рассматривая одну из основных видеокамер.

— Винс, — почти шипит на него Харпер.

— Все нормально, — уверяю я, будто если я повторю это достаточное количество раз это станет правдой, — Я... я не знаю.

Все это кажется таким чужим, таким нереальным, что я даже не решаюсь прикоснуться к прошлому физически.

— Мне этого не хватает, — правда звучит слишком громко, — как, впрочем, и денег с этого.

Ухмылка выходит натянутой, защитной, как будто если отшутиться все это перестанет быть проблемой.

— Просто... я не уверена, что спустя такой промежуток времени это все еще будет кому-то интересно.

— Конечно будет, — тут же хмурится Харпер, — в первую очередь тебе самой! А на это, на тебя и твой огонь в глазах, вернутся и все остальные.

— Я так не думаю, — пожимаю плечами я, продолжая загружать посудомойку с новой посудой, — я... уже пробовала.

И в этот момент я чувствую, как слова застревают где-то в горле. Они режут воздух так сильно, что женатая пара моих друзей мгновенно оборачиваются на меня, чтобы убедиться действительно ли я сказала это.

— Что? — Хмурится Винс.

— Когда? — Одновременно с ним тоже самое делает Харпер.

— Неделю назад, — киваю я, делая вид, что мы говорим не о моей чертовой карьере, а о погоде.

Но даже это не помогает — потому что правда всегда режет, а я пока только учусь с ней жить.

— Но мне даже не пришло уведомление! — Как будто оправдывается Харпер.

— Я знаю, — пожимаю плечами я, — я просто...

Не могу подобрать нужных слов, чтобы объяснить все это. Я не хочу скидывать на друзей свои проблемы — они итак все еще в шоке, что я решилась на переезд из Нью-Йорка, хоть и не признают этого вслух. Достаточно их суеты и особенного внимания, за которое мне итак стыдно.

Я не собиралась переезжать в Бостон намеренно, мне просто нужно было сбежать из Нью-Йорка и когда я в первый раз призналась в этом Харпер — она на протяжении шести месяцев присылала мне варианты квартир с таким энтузиазмом, будто переезд — это новый виток нашей жизни, а не моя капитуляция. Винс тем временем обзванивал автосервисы, чтобы те проверили мою машину, словно хотел быть уверен, что я действительно приеду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И когда я наконец сдалась — выбрала Бостон вместо Сиэтла— Харпер принялась скупать мебель зная мои вкусы, Винс скидывать подробные маршруты по какой трассе мне безопаснее доехать и вызвался сам собрать мою мебель, которая пару недель хранилась в гараже их огромного особняка. Мне казалось, что они хотят видеть меня не только в своих сообщениях и звонках, а здесь, рядом, дышащей одним воздухом с ними.

Мы с Харпер были неразлучны до восемнадцати лет, пока она не уехала в колледж и не встретила Винса. Коулман сразу стал мне как старший брат, идеальный для нее и, со временем, незаменимый для меня. Нас не смущало расстояние в дружбе — они жили в Лос-Анджелесе, Вашингтоне и уже три года в Бостоне, пока все это время я не покидала Нью-Йорк. И все же мы всегда находили способ быть рядом. По праздникам, в доме родителей Харпер, или на выездных матчах Винса. Я действительно не могла мечтать о лучших друзьях, которые даже спустя годы оставались самыми настоящими.

— Ты ведь не отменила мою подписку, верно? — Как будто заранее обижается на меня Харпер.

— Нет, конечно нет, — мгновенно оправдываюсь я, наваливаясь на барную стойку.

Мне требуется глубоко вдохнуть, чтобы наконец признаться в

очередном

своем провале.

— Я использовала пробный период, — я едва ли смотрю друзьям в глаза, — тысяча новых человек, кто понятия не имеет кто я такая. Просто опубликовала одно видео из черновиков, которые хранила все это время и... ничего. Ни одного комментария: ни хорошего, ни плохого. Никакого интереса к нему или гостю, а это на секундочку участница того телешоу... ну про пары на острове... и я просто... снова скрыла то видео.

— Но почему ты не прислала ссылку? — Сильнее хмурится Харпер, вставая у бара напротив меня. — Ты же знаешь я бы оставила комментарий, отправила бы Винсу и...

— Вот именно, — качаю я головой, — максимум три комментария от тебя, Винса и второго твоего аккаунта. Это больше никому не интересно. Никто не будет смотреть то, что давно изжило себя, а менять формат... это не то, что я хочу.

Тишина сваливается на нас так, будто не я виновата в этом и становится такой густой, что я слышу собственное дыхание.

— Я подумаю как привлечь новую аудиторию, — делюсь я своими планами, — в смысле, бесплатно, очевидно. Старые знакомые теперь выставляют мне счет за отметку в социальных сетях, а реклама... пока мне не по карману.

Я замечаю, как Винс и Харпер одновременно хотят что-то сказать — предложить занять денег, я полагаю. Но оба так же мгновенно отказываются от этой идеи, зная, как я отреагирую. Слишком много гордости и слишком мало желания снова быть в долгу.

— Я что нибудь придумаю. — Я говорю скорее себе чем им, стараясь отмахнуться от всего этого и снова вернуться к фальшивому энтузиазму. — Может найду здесь какую-нибудь работу монтажором на первое время.

— То есть весь вопрос только в аудитории? — Слегка хмурится Винс, все еще разглядывая видео камеру в своих руках.

— В аудитории, — киваю я, загибая первый палец, — в рекламодателях и привлечении гостей. Если год назад имя Нова ДеМарс имело какой-то вес и я без проблем могла договориться об интервью с какой-нибудь знаменитостью из А-листа, то вчера я получила семь отказов от небольших инфлюенсеров и начинающих артистов.

Я хвастаюсь тремя загнутыми пальцами и сама же отмахиваюсь от них, чувствуя себя идиоткой.

— Всех почему-то за год перестали волновать приобретенные душевные травмы, благотворительность и поддержка других людей, — начиная раздражаться, закатываю я глаза.

— Хорошо, — то ли хмуро, то ли дергано отзывается Винс, ступая ближе, оставляя видео камеру на барной стойке. — Всего три пункта верно?

Я неуверенно киваю.

— Аудитория, рекламодатели, знаменитые гости, — повторяет мои слова Коулман.

Его глаза бегают между мной, Харпер и камерой, будто он придумывает гениальнейший план по захвату мира, складывая все по кусочкам:

— Это... это же легко.

— Ага, — хмыкаю я, — пятиминутное дело, только призову дьявола, чтобы заключить с ним сделку.

— Не нужно, — хмыкает Винс, — это лишнее. Зачем нам кто-то посторонний, когда у нас есть свой собственный, верно?

— Нам? — Хмурится Харпер.

— Свой собственный? — Тоже самое, одновременно с ней, делаю я.

— Да, — сдается Винс с легкой, не уверенной ухмылкой, скрещивая руки на груди, — только вот я не уверен кто из вас двоих в итоге продаст свою душу другому.

Глава 3. Джордан

Двадцать девятое сентября

— Так ты знаешь что ей нужно? — Дергаю я плечами, отпуская Далласа с поводка, как только мы заходим в дом Винса и Харпер.

Я все еще стараюсь привести дыхание в норму после часовой пробежки с Коулманом, когда вхожу в кухню-гостиную, куда по привычке убегает мой далматинец. В груди приятно тянет от усталости, мышцы все еще гудят, и в голове, наконец, почти тихо.

— Если это по поводу...

— Привет, — слишком уж радушный для девяти утра отзывается женский голос.

Останавливаюсь. Не из вежливости — скорее из инстинкта. Голос яркий, уверенный, как искра по сухому дереву.

— Я Нова.

У девушки загорелая кожа, четкие скулы и большие карими глазами. Волосы — темно-бордовые, в идеальных локонах, распущены ниже лопаток. На руках — мелкие татуировки, почти незаметные, будто сделаны наспех. Лицо правильное, симметричное — из тех, что легко запомнить и сложно забыть. И все бы ничего, но у нее этот взгляд... Уверенный. Знающий. И это раздражает. Потому что таких взглядов я не терплю. Особенно когда они принадлежат слишком красивым девушкам, которых мне, по всем правилам, лучше бы игнорировать.

Она протягивает руку, улыбаясь так, будто я — ее старый друг.

Только этого мне еще не хватало.

— Извини, красотка, — перебиваю ее я, не касаясь ее ладони.

Обхожу бар, как минное поле, направляясь к раковине, чтобы наполнить миску Далласу. Харпер купила ее специально для него, потому что мы оба часто тут бываем.

— Сегодня без автографов. Фан-встреча была вчера, — бросаю я легко, но с ядом, так, на всякий случай.

— Джордан, — закатывает глаза Винс, — извини его, он понятия не имеет как общаться с красивыми девушками.

Ее бровь еле заметно дергается, и я ловлю это движение. Слишком быстро. Слишком остро. Она не просто красивая. Она знает, как действует на других. И меня это начинает не просто раздражать. Меня это... неправильно заводит.

— Поэтому...

— Так о чем Харпер хотела поговорить? — Меняю я тему, пока красотка не вставила свой комментарий.

Миска с водой оказывается на полу с привычной точностью, как будто ей тут самое место.

— Если она думает, что это я стащил ее любимый пудинг на прошлой неделе...

Я открываю ящик с приборами, будто это моя собственная кухня, выуживая маленькую ложку и тянусь к холодильнику.

— Это точно был не я, — хмыкаю я, доставая очередной пудинг.

Аккуратно вскрываю его, втыкая ложку... Но не успеваю даже набрать его содержимое, как дверь холодильника врезается в меня и вмиг — моя добыча уже в руках Харпер.

— Конечно не ты, Джордан, — закатывает глаза она и подходит к мужу о чем-то пошушукаться.

— Я не виноват, что ты скупаешь их все в ближайшем Коско, — хмурюсь я, заново доставая ложки и пудинги, — когда я приезжаю за продуктами в конце недели их уже нет. Ни одной пачки.

— Может потому что они не из Коско? — Хмыкает подруга.

— Держи, красотка, — зачем-то ставлю я перед

бордововолосой

один из пудингов, — ты должна это попробовать.

Сажусь через стул. Не рядом. Но и не далеко. Достаточно, чтобы чувствовать аромат ее кокосовых духов — сладких, но с какой-то перчинкой. Как она сама.

— Так вы уже познакомились? — Щебечет Харпер, а это уже плохой знак.

— Сложно назвать это так, — пожимает плечами незнакомка, бордовыми коготками цепляясь за ложку с пудингом.

— Поэтому предлагаю начать сначала, — Винс становится нервознее, облокачиваясь на мраморную столешницу и я уже напрягаюсь следом.

— Джордан, — он кивает на меня, затем на девушку, — Это Нова ДеМарс — подруга семьи.

Блять, надеюсь это не очередное сводническое дерьмо, которое устраивала моя тетя, считая, что мне необходима подружка.

— Нова, это Джордан Найт и...

— Вау, — без энтузиазма перебиваю его я, — я даже не помню последний раз, когда нуждался в представлении.

Но, кажется, ее это не смущает. Наоборот. Она слегка наклоняет голову, прищуривается, будто изучает экспонат в музее. Или жертву. Ее волосы касаются ключиц, когда она выглядит... словно флиртует. Не то, чтобы я удивлен.

— Извини, — слишком уж хитро тянет незнакомка, — Я новенькая в городе и, к сожалению, не имею собственного списка всех самовлюбленных придурков, чтобы знать их в лицо.

Ее пухлые губы произносят это слишком сладко, чтобы я вообще понял смысл ее слов. Они медленные, уверенные, почти вызывающие.

— Хотя, о, погляди, теперь ты первый в этом списке.

И ее хитрая ухмылка тут же исчезает, она закатывает глаза и возвращается к своему пудингу. Без кокетства, без притворства, без реального флирта — вот теперь я, мать твою, удивлен. И определенно начинаю раздражаться.

— Ты...

— Я предлагаю вернуться к разговору, — перебивает меня Винс.

— Да, пока все не стало слишком плохо, — шепотом кривится Харпер.

— Что происходит? — Хмурится девушка.

— Я знаю как решить все ваши проблемы, — слишком уж восторженно заявляет Коулман.

— У меня нет проблем, — одновременно отзываемся мы с красоткой.

— Ну, — хмыкает Харпер, — стадия отрицания. Принятие не так уж и далеко.

— Короче, — начинает Винс после секундной паузы, — я ваш самый гениальный друг в истории.

Это уже нехорошо звучит. Под ложечкой мгновенно становится неприятно пусто — такое чувство, что что-то назревает, и ты уже знаешь, что тебе это не понравится. Но все равно слушаешь. Потому что выхода нет.

— Так уж вышло, что ты, Джордан, — он чуть склоняется на стойку, будто для пущего драматизма, — накосячил. Слишком сильно и громко.

Блять, он же не начнет очередную тираду в стиле Говарда?!

Я непроизвольно клацаю пальцами — раздражение заползает под кожу и свербит где-то под ребрами.

— А ты, Нова, — Винс чуть склоняется ближе к девушке, — слишком долго была в затишье. Так или иначе это проблематично для вас обоих, только если... не уравновесить все это.

У нас что тут, кружок групповой терапии в духе «давайте поделимся своими травмами»?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— О чем ты, мать твою? — Начинаю злиться я.

Слова вырываются резко, с металлом. Я даже не стараюсь смягчить тон — и так очевидно, что раздражение уже захлестнуло меня.

— О том, — Коулман явно подбирает слова, — что вы были бы идеальной парой.

— Чего? — Хмурюсь я, пока девушка через стул от меня начинает смеяться. — Не-а, ни за что.

— По твоему, — красотка все еще смеется, но уже с ноткой нервозности, — моя жизнь похожа на чертов ромком?

— Это же не по настоящему, — защищает мужа Харпер.

Да даже если итак, мне плевать.

— Он не в моем вкусе, — отмахивается бордововолосая.

Ее слова щелкают, как пощечина. Резкая, демонстративная. И в ней нет ни секунды сомнения.

— Не моя проблема, что не у всех он есть, — выплевываю ей я.

— Нормальные люди в целом не в восторге от придурков. Ты бы знал это, если бы не возглавлял этот список.

— Вы отвлекаетесь, — вмешивается Коулман.

— Ну напряжение они точно имеют... просто не такое, какое нужно, — грустно усмехается Харп.

В комнате повисает раздраженный воздух. Густой, как перед грозой.

— Это не сработает, — трясет головой красотка.

— Я впервые согласен с ней, — киваю я, — Мне не нужна ее помощь.

— О, правда? — Теперь начинает злиться друг. — Давай начистоту, Джордан: ты в дерьме. Ходишь по тонкому льду, пока СМИ копаются в твоей жизни. До сих пор всплывают последствия... с лета.

Я напрягаюсь, сжимая челюсть.

— Так ты плохой парень, вау, кто бы сомневался, — хмыкает красотка даже не взглянув на меня.

— А ты, — теперь гнев Винса обращен на нее, — тебя это тоже касается. Я понимаю, тяжелые времена, но нужно уметь принимать помощь от других, Нова.

Помощь? Она выглядит так, будто никому не позволит даже коснуться своих проблем. Слишком собрана. Слишком закрыта. Будто сама не верит, что может быть слабой.

— Твое имя слишком часто всплывает в прессе. — Тыкает он в меня ладонью, возвращая мне свой гнев. — Твое же, Нова, перестало там быть вообще. И вы можете оба использовать это в свою пользу.

Стискиваю зубы сильнее. С каждым новым словом он все ближе к правде, от которой у меня начинается внутренний зуд.

— Все еще нет, — отзываюсь я.

— Боюсь ты не понимаешь всей ситуации, Джордан, — скалится Винс, — Говарду нужен последний повод обменять тебя и поверь мне, он его найдет. Тебе не отмыться от этого без нее — у нее идеальная репутация, благотворительности, она поднимает важные темы в своих подкастах и буквально святая.

— Я не святая, — хмурится девушка.

Голос у нее твердый, но в нем есть что-то надломленное. Ее это злит не меньше, чем меня.

— А тебе, — оборачивается на нее Коулман, — нужны его связи и внимание, потому что так уж вышло, что знаменитых знакомых у него больше, чем фанатов. Они с радостью согласятся придти к тебе на подкаст и обсудить важные темы, которые впоследствии помогут и Джордану потеряться для СМИ.

— Этого не будет, — мое раздражение уже пульсирует в висках, в горле, в кончиках пальцев.

— Тогда можешь смело паковать вещи и продавать дом. — Раздраженно отмахивается Винс. — Нова одолжит тебе коробки и строительный скотч.

Повисает чертова тишина. И она тяжелее, чем весь этот разговор. Как будто в комнате не воздух, а бетон.

— Слушайте, — все же продолжает Винс, — я бы предложил другие варианты, если бы они были. Но их нет. Джордану нужно показаться хорошим — это возможно только рядом с хорошей девушкой. А Нове нужно внимание к подкастам, чтобы снова затронуть правильные вещи и привлечь рекламодателей.

— Это меньше чем на полгода, — чуть тише поддакивает Харпер.

— Если ты думаешь, — тон Винса понижается от того, насколько ему не все равно, — что сможешь выйти сухим из воды без нее — валяй. Но в итоге не забудь прислать открытку из нового города.

Я напрягаюсь настолько, что чувствую, как ноет спина. Потому что все это — его прогнозы о моем ближайшем будущем, если меня действительно обменяют — чертовски похоже на правду.

— А ты, Нова, — что-то разочарованное скользит в голосе Коулмана, — ты сама поднимаешь такие важные темы в своих подкастах, сама протягиваешь всем руку помощи, но... когда она нужна тебе самой отмахиваешься от этого, даже если не справляешься сама. Я...

Его голос ломается. Ком в горле у него и, черт возьми, у меня тоже. Потому что все это не просто уговоры. Это уже почти приговор.

— Я впервые действительно окружен всеми своими любимыми и важными для меня людьми в одной комнате. — Винс больше не смотрит на нас. — И я не хочу потерять это, потому что вы оба слишком гордые, чтобы принять тот факт, что вы можете помочь друг другу если постараетесь.

Он не может быть прав. Должен быть еще вариант. Что-то, что поможет мне остаться в Бостоне еще как минимум на два года, пока не закончится пятилетний контракт. Потому что впервые... я действительно хочу где-то остаться.

Я сменил столько клубов за свою карьеру — велся на деньги, условия, или из-за нужды, потому что становился проблемным, как и сейчас. Но... здесь, в Бостоне, у меня впервые появилась стабильность. Что-то, что мне нравилось. Что-то что почти ощущалось, как дом. Здесь была моя семья, которая переехала из Нью-Джерси. Здесь я купил свой первый, чертовски дорогой дом. И здесь я действительно хотел остаться — а это, видимо, значит, что по закону подлости я это все потеряю.

Я бы мог купить пару удобных для меня статей, верно? Перекрывать ими плохие и надеяться, что этого будет достаточно для Говарда. Или... уйти, блядь, в монастырь.

Кто вообще поверит, что она моя девушка?

Она... явно не в моей лиге. Слишком красивая. Слишком колкая. Типаж, от которого у меня обычно только головная боль и напряженный член, а не влюбленность и разговоры о совместном будущем. Никто не купится на это дерьмо.

Тем более, я никогда и никого не приводил к парням. Или к семье. Мне это просто... не было необходимо.

Но, может, именно поэтому эта идея и может сработать? Потому что это слишком дико, чтобы быть фальшивкой.

Даже чертов Даллас — мой далматинец, который вовсе недружелюбный из-за своей породы — сам ступает к девушке. И не чтобы обнюхать ее. А чтобы лечь ей, блядь, в ноги.

— Хорошо, — серьезным тоном я пытаюсь скрыть свою неуверенность, — мы можем... хотя бы попробовать.

Голос звучит ровно, но в горле горчит. Я все еще не смотрю на свою возможную девушку, потому что теперь все зависит, блядь, от нее. И это самое страшное. Я уже теряю контроль над своей жизнью, когда кажется только начал его возвращать. Потому что теперь, блядь, я завишу не только от себя.

— У меня есть условия, — не увереннее меня отзывается красотка, выпрямляя спину.

— Кто бы сомневался, — я закатываю глаза, но ей, кажется, все равно.

— Мы не будем... ближе необходимого, — она говорит это так, будто я собирался с ней спать.

— Но ты не будешь близок с кем-то еще, пока все это между нами происходит, — как будто я собирался спать с кем-то другим, — если это проблема, тебе лучше сразу отказаться от этой идеи.

— Это не проблема, — уверяю я, скрещивая руки на груди.

— И ты действительно попросишь своих знаменитых друзей об одолжении — придти ко мне на подкаст.

Надеюсь чертова игра стоит блядских свеч.

— У меня тоже есть условие, — напряжение никуда не уходит, когда я едва решаюсь сказать то, что сидит в моей голове.

Потому что если по итогу не скажу... это все между нами не сработает.

— Ты не будешь врать мне, Планета.

— Это не мое имя, — хмурится она.

— Ни о погоде, ни о своем мнении, ни о чертовой оценке за контрольную по биологии в седьмом классе. Ни о чем.

— Как будто я собиралась изливать тебе душу, — закатывает глаза она.

Словно не понимает, что речь не о признаниях, а о доверии. О том, что я не вывезу второй подставы подряд.

— Это не имеет значения, Планета.

— Все еще не мое имя, — щурится она, наконец продолжая есть пудинг.

— Я так не думаю, — хмыкаю я, когда ее фамилия говорит сама за себя.

— Ты по моему вообще не думаешь, — пожимает плечами она.

— Зато...

— Тогда я думаю мы все решили, — радостно хлопает в ладоши Харпер.

— Теперь пожмите друг другу руки, — кивает все еще напряженный Винс.

Я вдыхаю. Глубоко. Как перед прыжком в ледяную воду. Разворачиваюсь на барном стуле, протягивая девушке руку. Пальцы предательски напряжены.

— Договорились? — Выдавливаю из себя натянутую, максимально фальшивую улыбку.

Красотка оборачивается сильнее меня. Слегка уводит ногу за ногу в бок, как будто я сразу и не понял, что у нее идеальные, длинные ноги, обтянутые темно-синими джинсами с расклешенными концами.

И начинает всматриваться в меня. В лицо. В глаза. Всего пара секунд. Как будто ей действительно нужна эта пауза, чтобы убедиться, что она все делает правильно. Что не пожалеет об этом. Что это действительно может сработать.

Что ж, Планета, ты не одна на это надеешься.

— Договорились, — она пожимает мне руку и тот неприятный ток, что после этого проходит по всему телу, будто подтверждает то...

Что я только что заключил сделку с дьяволом.

Глава 4. Нова

Четвертое октября

— Зачем тебе столько вещей? Мы едем на пару часов, а не на пару дней, — Джордан явно не в духе, когда обгоняет очередную машину, которая по его мнению едет слишком медленно.

Конечно он так считает, когда сам за рулем машины моей мечты. Как досадно, правда? Мужчина не моей мечты, владеет машиной моей мечты. Моя жизнь будто одна сплошная шутка, от которой не смеюсь даже я.

— Это для моего нового, самого любимого друга, — объясняю я, продолжая одной рукой копаться в сумке, а другой не уронить брауни на Найта.

Пальцы дрожат чуть больше, чем мне бы хотелось, но это нервы. Только и всего.

— Мы не друзья, Планета, — хмыкает он, позволяя ямочке появиться на его щеке.

Вот бы эта ямочка была хоть каплю менее привлекательной. Но нет, конечно же, все при нем — четко очерченная линия скул, тень от щетины на идеальной коже, ледяные глаза, которые раздражают меня не меньше, чем притягивают. Он — как реклама глянцевого мужского аромата — слишком красивый, слишком уверенный, слишком...

слишком

.

— Поэтому это не для тебя, — фыркаю я, — и перестань так меня называть.

— Это вряд ли.

— У тебя какие-то проблемы со слухом? Я могу показать тебе, как пишется и произносится мое имя, если у тебя нет дислексии. Или, — нарочно беру паузу я, — ой, погоди, ты же вряд ли умеешь читать.

Джордан продолжает упрямо закатывать глаза, и я почти вижу, как его челюсть сжимается, когда я, наконец, достаю из сумки игрушку и слегка оборачиваюсь на заднее сиденье, чтобы передать ее Далласу.

Вот так живешь себе свою скучную, отвратную жизнь, а потом в одну секунду у тебя появляется фальшивый парень и собака.

— Ты можешь быть аккуратнее, — он отмахивается от моего брауни, едва я приближаюсь им к нему, — зачем ты вообще купила... это?

— Я... — на полуслове передумываю говорить ему, что приготовила это сама, понятия не имя съедобно ли это вообще, — мы же идем в гости, нельзя быть с пустыми руками.

Кажется, даже мои голосовые связки начинают дрожать — не то от раздражения, не то от предстоящей встречи с его друзьями.

— Это чертово барбекю, Планета, — снова закатывает глаза Джордан, — Там будет более, чем достаточно еды.

— Но не сладкого, — как будто оправдываюсь я, наблюдая, как он паркуется у нужного нам дома, — никто не заставляет тебя это есть.

— Конечно, — фыркает этот самовлюбленный придурок, — вдруг оно отправлено.

— Это не так работает, — хмурюсь я, — в случае чьей-то смерти первыми подозреваемыми становятся ближайшее окружение умершего, даже если это — его фальшивая подружка.

— А ты, как я вижу, изучила этот вопрос, — с ухмылкой он оборачивается на меня, отстегивая свой ремень безопасности.

— Это же база, — морщусь я, — все это знают.

— Да что ты, — он первый выходит из машины, пока я все еще собираюсь с мыслями, отстегиваясь.

Даллас, кажется, узнает это место, собираясь, как можно скорее, покинуть машину с моим подаренным темно-бордовым зайцем.

И я уже тянусь к ручке двери, когда она словно автоматически открывается, и Джордан протягивает мне руку.

Но я игнорирую ее. Не нарочно. Не потому что я принципиально не беру помощи. Просто... сейчас даже простое прикосновение кажется опасным. Я все еще волнуюсь, и это ощущение только нарастает, как плотный ком в горле, чем ближе мы подходим к этому чертову дому.

Найт ничего не говорит, но я вижу, как он недоволен, как напряженно сжимает губы, когда закрывает за мной дверь, а потом открывает ее для своего далматинца.

Я дожидаюсь их, понятия не имея, куда идти. Стою, будто выброшенная на порог чужой жизни.

Идеальный пригород Бостона, как с картинки: чистые дорожки, лужайки словно выстрижены под линейку, дома — будто из архитектурного журнала. Солнечные лучи цепляются за капоты десятка чертовски дорогих машин, припаркованных вдоль аккуратного забора.

Я чувствую, как ноги предательски подкашиваются. Паника охватывает меня новой волной. Эти люди будут не просто наблюдать — они будут оценивать. Сканировать меня с ног до головы, сравнивая с кем-то, кем я точно не являюсь.

Джордан звонит в калитку, и пока он криво смотрит на подарок в зубах Далласа — слишком снисходительно, как всегда — я резко вспоминаю.

— Чуть не забыла, — выдыхаю я, голос звучит выше обычного от испуга.

Я продолжаю судорожно рыться в огромной сумке, и, наконец, нахожу его:

— Держи, подаришь хозяйке.

Буквально вдавливаю букет белых лилий в грудь Джордана, заставляя его слегка отшатнуться. Мои пальцы касаются его черного лонгслива, и мне почему-то кажется, что он горячее, чем должен быть человек.

— Я не дарю цветы, Планета, — хмыкает он, входя на территорию.

— Теперь даришь, — пожимаю плечами я, следом поднимаясь по небольшой веранде.

Джордан не стучит и не звонит в дверь. Просто входит так, будто бывал здесь сотни раз. Хотя наверняка это так и есть. Это все такие его друзья. Друзья которые чертовски богатые, медийные и, наверняка, такие же раздражающие, как и он сам.

Именно это меня и пугает все сегодняшнее утро — я точно буду «недостаточной» для них. Недостаточно красивая, умная, богатая и известная. Я просто обычная, а это...

— Не волнуйся, — чуть тише говорит Джордан, снова открывая передо мной очередную дверь уже в доме, — Они тебе понравятся больше, чем я.

Найт произносит это так... будто моя нервозность вызвана тем, что это не я не понравлюсь его друзьям, а они мне. Будто я здесь для того, чтобы выносить вердикт, а не наоборот.

Я закатываю глаза, хотя внутри все будто стягивается в тугой узел — между лопатками, в солнечном сплетении, в горле. И все равно вхожу в дом — чертовски идеальный, дорогой, но... уютный.

Он не безжизненный в холодном мраморе: на стенах висят семейные фото, на полу в гостиной — детский уголок с игрушками, ничего не выглядит так, будто это вырезанная картинка для журнала дорогих интерьеров. Здесь, кажется, люди действительно чувствуют себя дома.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И я ощущаю, как напряжение в плечах едва заметно сползает — на долю секунды.

Здесь слишком... по-настоящему. И это делает все только сложнее.

— Джордан, ты... — суетной приятный женский голос заставляет меня обернуться к кухне, —

вы

как раз вовремя.

Девушка с мягкими чертами, золотистыми волосами до плеч и светящейся улыбкой выходит из кухонного закутка. Она выглядит как кто-то, у кого в жизни все правильно: работа, мужчина, плед с кисточками на диване и любимая свеча с ароматом ванили. Приятная, светлая. Слишком идеальная.

— Привет, я...

— Ох, вау, — перебивает меня голос из-за спины девушки, — я... я кажется тебя знаю.

Мужчина с выразительными глазами, резкими скулами и расслабленной походкой выходит следом. Его темные волосы чуть растрепаны, будто он только что снял кепку или провел по ним рукой.

— Ты... у тебя свой подкаст, верно? «Да, и?»? Ты... Нова! — Вспоминает он, протягивая мне руку.

Неловкость от внимания тут же борется с уколом самодовольства. Немного. Совсем чуть-чуть.

— Да, приятно познакомиться, — пожимаю ему руку, затем перевожу взгляд на девушку.

— Это... — она подбирает слова пока сияет, — нам очень приятно. Я Анна, а это Тео. Вы как раз вовремя, через несколько минут будем обедать.

— Я как раз, — передаю Анне свой пирог, — принесла брауни.

— Ох, милая, — она с благодарностью принимает поднос, возвращаясь в кухню.

Замечаю на себе взгляд Тео. Он с ухмылкой бросает то на меня, то на Джордана лукавые взгляды, как будто пытается что-то самостоятельно додумать.

— Я бы хотела сказать, что не стоило. Но мы с Дереком так замотались, что совсем забыли про десерт. У нас есть только мороженое, так что ты буквально спасла нас.

Я хмыкаю, стараясь не смотреть на Джордана, но это не мешает мне почувствовать, как он закатывает глаза. Мне все равно приходится толкнуть его в бок локтем, чтобы напомнить про цветы, которые он держит так, словно они продолжение его собственной руки.

— Кхм, да, — вспоминает он, — это тебе.

— Джордан, — с улыбкой тянет блондинка, — это так... неожиданно и мило. Они прекрасные.

— И правда, Джордан, — хмыкает Тео, словно по дружески подтрунивает его, — так неожиданно, наверно безумно дорогие. Где купил?

Джордан не ответит на этот вопрос, очевидно, хоть и собирается, уже открывая рот, пока отпускает Далласа с поводка.

— Мы заехали в Флосси, — перебиваю я его, — они делают безумно красивые букеты.

— Ох, — откликается Анна, — я их обожаю. Тео, проводи пожалуйста ребят к остальным, у кострища и в беседке уже есть напитки, а я подойду через пару минут.

Я благодарно ей улыбаюсь, чувствуя, как ее доброжелательность чуть снимает с меня этот социальный спазм. И следую за Тео и Джорданом через гостиную прямо во двор, через панорамные двери.

На улице открывается почти курортная картинка. Двухъярусный двор: кострище с креслами и подушками, рядом — детская площадка с горками и качелями. Чуть дальше за ними — бассейн с джакузи и стеклянная беседка с зоной барбекю. По периметру — теплицы, зеленый газон, и аккуратные гирлянды над головой, как на открытке.

У гриля трое парней смеются, жарят мясо. В беседке кто-то спорит. Дети визжат на горках и их смех разносится по двору...

Почти идиллия, если бы не

они

.

У костра, на фоне мягкого света и негромкой музыки, сидит Харпер с подругами. И все они, черт возьми, блондинки. Каждая. До кончиков их идеально уложенных волос. Девушки выглядят так, будто вышли из одного каталога и договорились быть визуально совместимыми.

Я со своими темно-бордовыми волосами и в кожаной курткой... будто клякса на белом листе.

— Это... — начинает Тео, когда мы спускаемся к кострищу, а Джордан с Далласом молча идут дальше к зоне барбекю.

— Нова! — Вспыхивает моя лучшая подруга, поднимаясь с уютного диванчика.

Она обнимает меня так крепко, что на секунду я действительно расслабляюсь. Всего на секунду, пока она не отпускает меня.

— Это Нова, моя самая лучшая подруга, — представляет она меня другим блондинкам.

— Привет, — пытаюсь звучать увереннее, чем себя чувствую.

— Это Грейс, сестра Тео, — продолжает Харпер, — это Таша, девушка Гарри, и Бруклин — невеста Кайла.

Девушки по очереди пожимают мне руку, приветливо улыбаются, но их взгляды... Они скользят по мне как сканеры в аэропорту. Не враждебные, но внимательные, слишком оценивающие.

Все, кроме Грейс. Она улыбается как человек, которому не нужно соревноваться. И, наверное, именно поэтому я начинаю дышать чуть глубже.

Харпер усаживает меня рядом с собой так, чтобы Тео тоже сел при желании, но он едва ли успевает ступить к кострищу, как Даллас запрыгивает между нами со своим темно-бордовым зайцем, положив свою тяжелую черно-белую лапу мне на колено.

— Я понял, приятель, — хмыкает Тео, уступая далматинцу место, отсаживаясь, — она уже занята.

— Он определенно лучший мужчина в моей жизни, — хмыкаю я, поглаживая пса по макушке.

— Сразу после меня, Планета, — долетает до меня усмешка Джордан где-то позади меня и что-то тяжелое ложится на мои плечи.

Мне требуется моргнуть пару раз, чтобы разобраться, что это чертов плед. Плед, который принёс мне Джордан-я-слишком-хороший-актер-Найт.

— Могу предложить вам разделить первое место, — отшучиваюсь я, наблюдая за широченной улыбкой Харпер рядом.

Подруга определенно в восторге от шоу, которое мы устраиваем перед всеми этими людьми. Ее глаза сияют, будто она и есть сценарист этого спектакля.

— Я... возможно соглашусь с этим вариантом, — с ухмылкой, но все еще как-то ядовито отзывается Джордан и погладив Далласа по макушке в миллиметре от моей руки, возвращается к своей прежней компании.

— Так... — неуверенно начинает, кажется, Бруклин, — ты пришла с Джорданом?!

Она впрочем, как и Таша, выглядит удивленной и какой-то суетливой на этот счет, пока я понятия не имею, что это значит. Он, вроде, бабника или, наоборот, примерный семьянин? Хотя вряд ли второе. Второму типу парней не нужна фальшивая подружка.

Я просто не решилась загуглить его — не хотела узнавать чью-то историю через выдуманную грязь и сплетни, потому что это в любом случае не было бы правдой.

Я понятия не имела о каких проблемах говорил Винс, уговаривая нас притвориться парой, но... они вряд ли были с пустого места. Значит — на то были причины и я не могла судить его за них через ложь. Да и через правду-то не имела на это права.

— Да, — киваю я, натянуто улыбаясь, — мы... нас познакомили Харпер и Винс. Так уж вышло, что мы лучшие друзья их обоих, но я всю свою жизнь жила в Нью-Йорке и... мы познакомились только пару месяцев назад.

Я выдаю заготовленную нами историю — при знакомстве все хотят знать как вы встретились, куда пошли на первое свидание и все такое милое и банальное. К счастью, мы обсудили все это заранее сразу после заключения сделки.

— Это... — продолжает Таша, — просто так неожиданно. Он...

— Давайте без сплетен, дамы, — морщится Грейс и я благодарна ей за это.

Сейчас совсем не хочется этих расспросов.

— Так значит подкаст, — подхватывает новую тему Тео, — Винс рассказал мне о нем пару лет назад, но если быть честным, — хмыкает он, — я до них добрался только полгода назад, но я посмотрел их все.

— Правда? — Харпер явно воспринимает это как вызов, когда я от волнения не могу перестать гладить Далласа, — И какой выпуск твой любимый?

— Я точно в восторге от эпизода с той певицей с «Матча всех звезд НХЛ», — отбивается Тео с ухмылкой, — она определенно уделала своего козла-бывшего, потому что она единственная из них двоих, кто побывал там, а его выперли из лиги.

— Я впечатлена, — с улыбкой признаюсь я.

— То, что я против измен или, что подписан на тебя?

— Скорее всего, оба варианта, — киваю я.

— Поэтому ты должен уговорить Нову снимать дальше, — Харпер пихает меня в бок.

— Она права, — соглашается Тео, — у тебя талант раскрывать людей и доносить важные мысли, поэтому я определенно жду новых выпусков.

— О чем вы? — Как-то наигранно хмурится Таша, склоняя голову вбок.

— Это же Нова ДеМарс, — хмыкает Грейс, — подкаст «Да, и?».

— Впервые о нем слышу. — Пожимает блондинка плечами, что-то печатая в своем телефоне, — Ох, у тебя три миллиона подписчиков, это... это впечатляет.

Она мгновенно меняется в лице, будто от этой цифры ее интерес ко мне значительно вырос и теперь я стала для нее значимее.

Сначала просто «чья-то девушка». Теперь — человек с аудиторией. Так себе повышение, если честно.

— А другие соц сети ты ведешь? — Также загорается Бруклин.

— У меня сейчас, — я подбираю слова, отбрасывая прядь волос с плеч, чтобы скрыть свое волнение, — небольшой творческий кризис и...

— Понятно, — перебивает она меня, мгновенно теряя интерес.

— И мы всеми силами пытаемся это исправить, верно? — Подключается Харпер, взяв мою ладонь в свою.

— Вроде того, — соглашаюсь я.

— Это правильно, — кивает Тео, — очень мало подобного формата последнее время. Люди немного сходят с ума, когда помешаны только на себе.

Он едва заметно кивает в сторону двух блондинок напротив нас, которые уткнулись в телефоны, пока Грейс сбоку от них едва подавляет улыбку.

— Все готово, — окрикивает нас Винс с зоны барбекю, заставляя подняться с кострища.

— Ты молодец, — шепчет мне Харпер, приобнимая за плечи.

Я с трудом отрываюсь от треска дерева в огне — он до странного умиротворяющий, хотя внутри меня все сжимается от напряжения, как пружина.

— Планета, — подзывает меня Джордан, когда мы оказываемся возле стеклянного купола, — это Дерек, Гарри и Кайл.

Он представляет мне мужчин и меня нисколько не удивляет, как они похожи на своих партнеров.

Дерек выглядит словно воплощение уверенности: высокий, широкоплечий, в простой темной рубашке, которая отлично сидит на мускулистом теле, и с такой располагающей улыбкой, что она будто сглаживает черты его резкого, брутального лица. Он первый протягивает мне руку — она теплая, крепкая, надежная. И это ощущается даже в мимолетном касании.

Два других — Гарри и Кайл — не спешат проявить ту же теплоту. Они скорее скользят по мне взглядами, оценивая насколько я не подхожу в их идеальный мир.

— Я Нова, — представляюсь я сама.

— Вы молодцы что пришли, — улыбается Дерек, приглашая нас в беседку, где на удивление оказывается очень тепло благодаря инфракрасным обогревателям под потолком, — надеюсь, вам понравятся стейки, я сейчас тестирую новые рецепты.

— Он потрясающе готовит, — поддерживает его Винс, слегка наклоняясь ко мне, — как ты?

Я лишь едва заметно киваю, но судя по его выражению лица — он не верит мне. Что ж, я и сама то себе не верю, так что не могу его в этом винить.

Мы рассаживаемся за деревянный стол — кто-то по парам, кто-то ближе, чем стоило бы. Все скамейки здесь общие, без границ. Без зон безопасности. Я стараюсь дышать глубже, как учила себя раньше в тревожных ситуациях и немного расслабляюсь. Почти.

Очевидно, что я не вписываюсь в общий диалог. И не особо этого хочу. Мне достаточно слушать — отрывки разговоров, теплые подколки, беззлобные споры: Харпер и Винс спорят с Дереком о маринаде, Анна рассказывает мне про сад, и даже Тео со своими дотошными, слишком настойчивыми вопросами больше забавляет, чем раздражает.

Джордан же, напротив, ведет себя с поразительной легкостью. Он одновременно здесь и везде — отвечает, шутит, подыгрывает.

— Ты в порядке, Планета? — Шепчет он мне, когда его рука слишком показушно ложится на спинку скамьи позади меня.

Он едва ли касается моих голых из под майки плеч. Его дыхание обжигает кожу, раздражая этим сильнее — у него явно лучше выходит отыгрывать влюбленных.

Я чувствую, как волосы на затылке встают дыбом. Мурашки поднимаются вдоль позвоночника. Он делает это намеренно. И черт бы его побрал, у него это отлично выходит.

— Да, — шепчу ему в ответ, не смотря на него.

— Тогда будь осторожна со своим дружелюбием, еще пара минут и Тео решит, что ты с ним флиртуешь, — в его голосе появляется стальная нотка.

— Я не...

— Проблема не в тебе, Планета, — уточняет он, — Это просто Тео. И если он начнет катить к тебе свои яйца, мне придется вмешаться.

И я, черт возьми, начинаю краснеть. Это не просто неловкость. Это позорный, жаркий, обжигающий румянец, который невозможно спрятать.

— Ты что покраснела? — Тут же с ухмылкой Джордан демонстрирует свою ямочку, когда я изо всех сил стараюсь от него отмахнуться.

— Просто жарко, — вру я.

— Я и не думал что тебе нравятся грязные разговорчики, красотка, — он будто скользит ближе, втирается в мое личное пространство, понижая свой голос до неприличия, — хотя стоило бы догадаться. Это было более, чем очевидно.

— Что значит «было очевидно»? — Хмурюсь я.

— Оо, — нахально тянет он, — Винс сказал мне какие книжки вы обсуждаете с Харпер.

Я внутренне застываю.

Мои мысли моментально перескакивают к загнутым уголкам страниц с табуированными фразами, неприличными сценами и нереальными признаниями.

— Я, по крайней мере, умею читать, — фыркаю я.

— Я, по крайне мере, не краснею из-за своих предпочтений, красотка, — и он черт возьми подмигивает мне, — у всех есть темная сторона.

— Что-то я никак не могу разглядеть твою светлую, — скрещиваю я руки на груди.

— Она тебе не понравится, Планета, — все так же лыбится Найт, — она не включает в себя грязные разговоры.

— Одни плюсы, тебе не кажется? — Закатываю глаза я.

— Я предпочитаю грязные мысли, Планета, и...

Он не успевает договорить.

С грохотом дверь беседки распахивается, впуская в помещение гул детских голосов. Четверо детей — вихрь звуков, смеха и топота. Мальчик, лет пяти, сразу бежит к Кайлу и просит попить, второй — тоже лет пяти-шести идет к Таше. А двое близнецов трех лет — мальчик и девочка с фотографий в доме — разбегаются в разные стороны. Мальчик бежит к Анне и Дереку, а девочка... прямиком в объятия Найта.

— Дядя Джордан, — смеется она, вскидывая руки вверх, чтобы он поднял ее на руки.

— Привет, принцесса, — он целует ее щеку.

Легкая щетина моего фальшивого парня заставляет девочку рассмеяться и съежиться.

Я не ожидала этого. Не от него. Не от этого дерзкого, наглого, раздражающего Найта, чьи слова как иглы под кожу.

— Я скучал по тебе.

— Я тоже скучала, но мамочка сказала, что ты сегодня придешь, — она неуверенно сжимает ладошки и с милой улыбкой, тыкает Джордана в грудь.

— И вот я здесь, — чуть сильнее прижимает он ее к себе, — хочу познакомить тебя со своей подругой. Люси — это Планета. Планета — это Люси.

— Привет, — с улыбкой машу ей я.

— А почему у тебя бордовые волосы? — Спрашивает девочка, проводя рукой по своим белокурым кудряшкам.

— Просто решила что самое время поэкспериментировать, — пожимаю плечами я.

Она продолжает рассматривать мои волосы с каким-то завораживающим восхищением — как будто я не просто новая подруга ее родителей, а сказочный персонаж, свалившийся с неба. Но за этим внезапным детским интересом следует то, к чему я явно не готова.

— Мамочка, — оборачивается девочка на Анну, насколько это возможно пока она на руках у Джордана, — я тоже хочу бордовые волосы.

И на секунду я замираю. Мозг мгновенно выстраивает всевозможные реакции родителей на эту реплику. В их идеальном мире — с идеально причесанными детьми, идеальным газоном и идеально подобранными словами — бордовые волосы их милого ребенка точно не будут чем-то желанным.

— Правда? — С интересом спрашивает ее мама, — Я думаю мы можем купить цветные мелки для волос и, когда Нова придет к нам в гости в следующий раз, вы сможете вместе покраситься, что думаешь?

Я немного выдыхаю, не сразу осознавая, что задерживала дыхание. Но даже облегчение звучит странно — будто меня не выгнали, но дали временный пропуск в чужой выверенный мир.

— Когда ты придешь в следующий раз? — Чуть смущенно оборачивается на меня Люси.

— Думаю мы сможем сделать это через пару недель, — вместо меня отвечает Джордан, когда у меня самой нет ответа, — может даже и мне покрасите прядку, верно?

Он улыбается ей так искренне, так тепло, что у меня будто что-то сдавливает в груди. Не то чтобы это было... привлекательным. Но именно таким оно и является.

Найт не должен быть таким. Не должен быть таким теплым, не должен смотреть на ребенка, как будто на своего... В смысле, это всегда мило, когда парни ладят с детьми, но то, как сейчас выглядит Джордан — этот высокий, горячий, чертовски богатый парень — делает это чем-то страшно... правильным.

Я чувствую, как смотрю на него чуть дольше, чем стоило бы. И как Люси, совершенно спокойно, остается у него на коленях до самого конца ужина. Ее кудри касаются его лонга, пока он кормит ее крошечной вилкой с тарелки со Свинкой Пеппой. Девочка даже ест овощи, только потому что Джордан крадет брокколи с моей тарелки и делает из этого целое представление. И они оба с восторгом принимаются за мое брауни с мороженым, заставляя меня оторваться от этих двоих, просто сосредотачиваясь на своей тарелки.

— Прекрати это, — хмуро бросает мне Джордан.

— Что? — Отрываюсь я, не понимая о чем он.

— Ты трахаешь это мороженное.

Мои глаза расширяются. Я моргаю. Раз. Два. Слишком быстро, чтобы скрыть, что я в полном замешательстве.

— Я просто ем и...

— Нет, Планета, — он слегка наклоняет голову, голос почти ленивый, но в этом есть какое-то напряжение, почти раздражение, — Ты беспощадно заставляешь моего друга страдать.

Я... я смущаюсь сильнее, чем следовало бы. Не из-за того, что он сказал — из-за того, как это прозвучало. Спокойно, но слишком прямо. Словно он и правда это чувствует.

Я не привыкла к такому. Красивые парни обычно проходят мимо меня — смотрят, улыбаются и на этом все. Они не... говорят мне такое. Не смотрят на меня с этим выражением — будто я реально способна довести кого-то до грани просто тем, что существую.

— Просто наслаждайся этим шоу, — отшучиваюсь я лукаво, продолжая есть мороженое с брауни, просто не зная как реагировать иначе.

— Оо, — хмыкает он, — я не о себе, красотка.

Почему-то это не звучит как комплимент.

— Еще две ложки и Тео кончит прямо себе в штаны, — фыркает он, но я не оборачиваюсь на парня.

— Как мило ты беспокоишься о своем друге, — стараюсь звучать беззаботно, будто я и не думала что речь идет о самом Джордане. — Прикрываешь собственные проблемы?

— Еще бы, Планета, — хмыкает он, и тянется сделать глоток воды.

А это... это определенно пугает и заставляет снова покраснеть, потому что он не убеждает меня в обратном. Ему это не нужно. Как будто ему нечего мне доказывать — настолько он уверен в себе. Потому что парни, которые действительно хороши в постели, не оправдываются.

Это негласное правило. И оно — здесь, за этим барбекю-столом, с моим фальшивым парнем и его друзьями — звучит громче, чем должно.

Я не отвечаю. Просто закатываю глаза, отпивая чай, как будто его мятный вкус сможет остудить мои мысли. Или мои щеки.

Люси слезает с колен Джордана и убегает. Я даже не успеваю выдохнуть, как...

— Мамочка, — кричит она, подбегая к Анне, — а что такое трахать?

Господь. Мгновенная тишина. Как будто кто-то вырубил звук, пока не слышатся первые смешки.

— Милая, — Анна сдерживает смешок, усаживая девочку к себе на колени, — где... где ты услышала это?

— Дядя Джордан сказал это Планете, но я не знаю что это значит, — все так же звонко сообщает девочка, оборачиваясь на нас.

Как делают, впрочем, все за этим чертовым столом, заставляя меня покраснеть. Покраснеть в миллиардный раз за это чертово барбекю. Покраснеть рядом с друзьями моего фальшивого парня.

Глава 5. Джордан

Шестое октября

Адреналин проскальзывает по всему телу, как я сейчас по льду, пока делаю последний круг и выезжаю на вбрасывание. Новый сезон, первая игра и первый период. Они всегда самые особенные, даже если ты не ждешь от них ничего нового. Хотя в глубине — все равно что-то дрожит. Как будто тело само помнит, что должно чувствовать что-то большее, чем привычную жажду победы.

Огромная арена на семнадцать тысяч человек гудит как ульи в разгар лета. Местами — ревет, местами — дышит в унисон с нашими движениями. Домашний матч. Публика наша. И ты будто бы должен чувствовать что-то вроде вдохновения. Восторга. Привилегии. Но я чувствую только пульс в горле и обостренную концентрацию. Пульс совпадает с шумом толпы, и это почти ритмично. Почти медитативно. Почти... скучно.

— Заходим с восьмерки, — киваю я Тео и остальным, занимая свою позицию.

Пальцы на клюшке сжимаются чуть сильнее, чем нужно. Шея напряжена. Вдох. Выдох. Пауза. Щелчок шайбы о лед — и я выстреливаю вперед. Мгновение — и я уже читаю соперника, как открытую книгу.

Выигрываю вбрасывание с почти машинальной точностью. Чувствую, как мышцы поддаются напряжению, как будто все тело играет на уровне инстинктов, а не желания. Пас Тео — и мы врываемся в зону.

Игра идет быстро. Как обычно. Но быстро не значит остро. Острые моменты теперь не внутри — они снаружи. Мы работаем по накатанной. Каждое движение — выверенное, чистое, почти стерильное.

У Дерека начинается стычка у борта — грязная подножка, судьи молчат, но мы не сбавляем темп. Мысль не успевает оформиться, а тело уже действует.

Мы с Тео перебрасываемся пасами. Он читает меня лучше всех, благодаря чему шайба летит на крюк. Еще один рывок — и Дерек догоняет нас, его дыхание вровень с моим. Комбинация срабатывает — шайба снова у меня, разворот, клюшка чуть смещается, мгновенный счет угла и положения вратаря — и я делаю замах.

Секунда. Пауза. Щелчок.

Шайба влетает точно в ворота Чикаго.

Домашняя арена взрывается криками и возгласами так, что пару секунд звенит в ушах. Но в груди — пустота. Только гул, как будто я стою в эпицентре взрыва, но мне все равно. Тео с Дереком и остальными из моей пятерки врезаются в меня, обрушиваются с поздравлениями, но я стою. Механически хлопаю по спинам в полуулыбке, как положено. Потому что это первый гол — потому что это правильно.

Не имеет значения — начало это сезона или финал плей-офф. Забивать приятно. Но это ощущение больше не про смысл. Не про триумф. Это скорее... выполнение задачи. Как если бы я ставил галочку в списке дел. И каждый раз, с каждым новым голом, это ощущение становится все привычнее.

Первый период заканчивается со счетом два-ноль в нашу пользу. Тело ноет, мышцы забиты, дыхание сбито. Бывало и хуже, но впереди еще два периода, а я уже жду их конца. Жду, чтобы выключиться. Чтобы снова не думать.

— Планета пришла сегодня? — С ухмылкой возникает из ниоткуда Тео, когда мы вваливаемся в раздевалку.

— Это не ее имя, — мгновенно хмурюсь я.

Это мое прозвище для нее — не их. Только я могу позлить ее так. Только я могу вызвать в ней реакцию, которая хоть как-то напоминает искренность. Потому что если она злится — значит ей не все равно. А мне нужно это ее «не все равно». Потому что иначе — я остаюсь в свой злости от этой сделке один. А я этого не вынесу.

— Ты просто...

— Вот именно, — перебиваю я Грея, перешнуровывая правый конек. — Это я. Для тебя и остальных существует ее имя.

Я почти злюсь на него за это. Вернее — злюсь точно, но не на него. На все это. На нее. На себя.

Я не знаю, пришла ли она сегодня — я не звал ее лично. Не писал. Не звонил. У меня даже нет ее номера — и это чертовски удобно. Потому что если бы он был, я бы, возможно, написал. Просто... чтобы позлить или смутить ее. Но я не хочу придавать ей значения. Давать себе слабину. Все это не по-настоящему. Даже если она чертовски горячая. Даже если мое тело взрывается от одной мысли о ней.

А она врезается в мысли, как плотно зашнурованный ботинок в лодыжку — не дает тебе дышать. Это не просто желание. Это не просто голод. Это... раздражение, что я не должен хотеть ее. Потому что все равно не смогу получить эту девушку — из-за ее условий сделки и моих принципов. Это просто физическое желание из-за долгого отсутствия секса с кем-либо. Это не должно быть чем-то сложно. Просто, очевидно, моя рука уже чертовски плохо справляется.

Потому что кроме нее самой — я ничего не хочу. Я не хочу водить ее на свидания, знакомить с семьей, дарить цветы и делать все эти милые вещи, когда ты действительно с кем-то встречаешься. Когда ты действительно что-то к кому-то испытываешь и это больше, чем просто желание кого-то трахнуть. А здесь... я просто хочу, чтобы она замолчала, когда говорит слишком невинно. Чтобы покраснела, когда слышит слово «секс». Чтобы стояла слишком близко и не замечала этого. Чтобы флиртовала так, что я терял равновесие.

Она... раздражающе двоякая. Не фальшивая. А противоречивая. Может смутиться от грязного разговора, но поставить тебя на место с такой ухмылкой, что ты сам чувствуешь себя школьником. Она ходит по лезвию ножа. И не падает. И это бесит.

— Она должна быть с Харпер в семейной ложе, — вместо меня отвечает Винс, усаживаясь рядом. — Кайл собирает всех в баре после игры.

— Нова тоже пойдет? — Все еще слишком воодушевленно спрашивает Тео.

— Ходишь по тонкому льду, приятель, — фыркаю я, убирая полотенце с лица.

Он не серьезен. Это же Тео. Безобидный, дружелюбный до идиотизма. Харпер называет его «золотистым ретривером» — и, возможно, она права. Но он слишком часто упоминает мою девушку. Фальшивую, да, но все же мою. Даже если она не давала ему повода. Даже если, объективно, она ни ему, ни мне ничем не обязана.

— Она мне нравится, — пожимает он плечами.

— Я это заметил, — сквозь зубы цежу я.

Он усмехается, рассчитывая на подобную реакцию.

— Нет, — качает Грей головой. — Я серьёзно. Она интересная. Я смотрел ее подкаст. Было бы круто поговорить с кем-то, кто... ну, ты понимаешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он кивает в сторону — на невесту Кайла, которая снова зачем-то в нашей раздевалке, когда ее здесь быть не должно. И тогда я правда понимаю, о чем он.

На самом деле ни мне, ни Тео нет разницы кто из команды с кем встречается. Это очевидно не наше чертово дело. Но оно становится нашим, когда их втягивают в общую компанию. И это не тоже самое что Харпер, Анна или Виктория — жена тренера Зальцмана. Тут что-то неприятное. Отталкивающее. Что-то от чего ты не можешь отделаться, даже если сам не вызывался в этом участвовать.

— Я... — не хочу говорить это, но должен. — Я спрошу у нее. Если она будет не против, мы придем.

— Верный ответ, друг, — хмыкает Винс шепотом, когда Тео с восторгом возвращается за клюшкой, чтобы сменить намотку.

— Она, — начинаю я так же тихо, — пришла сегодня?

— А ты звал ее? — Винс не смотрит на меня, пока разминает колени, сидя уже на полу.

— Ты же знаешь ответ, — раздраженно закатываю глаза я.

Как будто ему действительно нужно это спрашивать. Как будто он не видит, насколько я этого избегаю. Намеренно. Осторожно.

— И в этом твоя проблема, Джордан, — хмурится мой лучший друг. — Парни себя так не ведут по отношению к девушкам.

— Реальные парни — к реальным девушкам, — напоминаю я.

Голос чуть жестче, чем хотелось бы. Потому что за этой фразой спрятана целая пропасть.

— Да, — закатывает глаза Коулман. — Реальные — точно не про вас.

— И что это, нахрен, значит? — Хмурюсь я.

Уже чувствуя, как напряжение между лопатками ползет вверх.

— Это значит, что вы как два родственника-подростка, которых попросили встать рядом для общего фото.

— Я все еще, блядь, понятия не имею, о чем ты, — сквозь зубы шиплю я.

Слишком резко. Слишком... защитно.

— Ты хоть раз видел, чтобы я обнимал чертову лавку, а не Харпер? — Морщится он так, будто я какой-то идиот. — Или кинул ее на подругу, представлять моим же друзьям? Ты весь ужин вел себя так, будто видишь ее первый раз в жизни.

— Второй, — напоминаю я.

— Значит, исправь это, Найт.

— Я не собираюсь с ней сближаться, — это не мое признание.

Это факт. Холодный. Рациональный. Единственный способ держать все это под контролем.

— Тогда дождись, когда ее по-настоящему уведет у тебя Тео, или — что случится раньше — Говард обменяет тебя из-за очередной статьи с твоим именем. И там не будет ни слова о ваших реально-фальшивых отношениях с ДеМарс.

Он прав. И это чертовски бесит.

— Ты знаешь мой послужной список, — выдыхаю я глубже, чувствуя, как легкие ноют от нехватки воздуха. — Я понятия не имею, как быть в отношениях и что нужно делать. По крайней мере — для публики.

— Просто, — Винс на секунду задумывается. — Представь, что она — как продление подписки на жизнь. Тебе нужно посмотреть на нее или коснуться в ближайшие две минуты, чтобы остаться живым.

Он кивает, будто это логично. Будто это вовсе не смертельно для меня.

— Настолько ты должен быть одержим ею. Чем лучше она будет себя чувствовать — тем лучше будет и тебе, поверь мне.

Коулман произносит это спокойно. Почти скучно. Как будто говорит не про женщину, которая засела под кожей, а про технику броска. Просто и четко. Как вода прозрачная. Небо синее.

— Я, — начинаю неуверенно и это раздражает больше всего. — Не думаю, что это сработает.

— Если ты продолжишь быть придурком — да, — хмыкает Винс. — Нова чудесная девушка, и ты...

Он не успевает договорить. И я не знаю — к счастью это или нет. Как минимум, мы перестали говорить о ней. Как максимум — пришло время второго периода.

Я тяжело выдыхаю, будто это действительно поможет вытолкнуть из себя все ненужное, и поднимаюсь со скамьи, чтобы наконец закончить этот чертов матч.

Второй и третий периоды оказываются хлопотнее первого. Чикаго все еще не забили ни одного гола, но и мы, блядь, так и не сдвинулись с двух.

Это злость. Настойчивая, холодная, капающая на затылок, как вода из крана, который не закрыт до конца. Я напрягаюсь, стараюсь, толкаю себя вперед, но чувствую, как все становится липким, вязким — как будто лед под ногами замедляет каждое движение.

До конца матча остается минута. Мы уже победили. Это очевидно. Но мне... этого недостаточно. Как будто я не сказал, не сделал, не доказал. Как будто где-то глубоко внутри осталось что-то непрожитое. И это давит. Физически. Морально. Пока все вокруг уже улыбаются и расслабляются, я будто застрял на паузе.

Последнее вбрасывание. Скорее всего — мое. Судьи вылавливают шайбу, выброшенную за пределы льда. Я машинально делаю раскатку, чтобы снять напряжение. Тело работает по инерции.

И вдруг... Винс в воротах смеется.

Причем не просто усмехается — он буквально складывается пополам от смеха. Его плечи дрожат, и он едва машет мне рукой, подзывая.

Я не уверен, хочу ли знать причину. Но все равно качусь ближе.

— Она, — все так же сквозь смех говорит он, — она лучшая, Джордан.

— Кто? — Не понимаю я.

Хотя, судя по реакции тела, оно уже знает ответ.

— Твоя девушка, друг, — Винс едва стоит на ногах.

— Моя кто? — Хмурюсь я, как будто это слово — табу.

— Нова. Она бесподобна.

Я не поднимаю взгляд сразу. Не потому что не могу. А потому что почти не хочу видеть кого-то в семейной ложе, кто на самом деле мне не принадлежит. Даже случайно.

Но все равно делаю это. Не резко. Не сразу. Будто просто оглядываю арену. Будто проверяю лед. И блядь... я тоже смеюсь.

Непроизвольно. Слишком искренне. Слишком... по-настоящему. Потому что в этом вся она. Та, кто не боится сделать шаг — не в мою сторону, а против меня. Та, кто выворачивает все наизнанку, даже не подозревая этого.

На открытых трибунах, между сиденьями, чертовски огромный, от руки нарисованный, плакат:

«Ты знаешь, как заставить всех выкрикивать твое имя, #15! Сделай это еще раз!»

Я чувствую, как губы раздвигаются в ухмылке. Это почти азарт. Вызов. Это что-то теплое под ребрами, что выжигает изнутри усталость и тупую апатию, с которой я живу последние месяцы. Потому что она знает, как задеть. Как раззадорить. Как заставить меня снова что-то почувствовать.

Я качу на вбрасывание. Молча даю Тео знак, и он сразу все понимает. Комбинация стара, как мир, но четкая. Надежная.

Я намеренно проигрываю вбрасывание. Шайба летит в сторону, но мы это предусмотрели. Через два паса — она уже снова у Дерека. Он держит ее ровно столько, сколько нужно, чтобы я оказался в нужной точке. Я не оглядываюсь. Просто вхожу в чужую зону, уклоняясь от двух защитников Чикаго. Ноги действуют на автомате, я будто затылком чувствую, где находится Тео. Он отдает пас в нужную мне точку.

Я перехватываю шайбу на крюке и не сбавляя темп, просто проезжаю мимо вратаря Чикаго, хлестким движением отправляя третью шайбу в сетку.

И толпа действительно начинает выкрикивать мое имя. Громче, чем обычно. Правильнее. Сильнее. Как будто это уже не просто звук, а... доказательство.

Но я чувствую, как на секунду все вокруг становится тише. Чище. Острее. Как будто я — почти живой. Почти по-настоящему. Впервые за долгое время.

Глава 6. Нова

Восьмое октября

— Подожди, подожди, — Тео едва может говорить сквозь смех, пока Харпер и Винс действительно смеются так, будто не видели это вживую, — ты хочешь сказать, что дротик буквально прилетел тебе в колено?

— Во-первых, — хмыкаю я, указывая на друзей, — я их предупреждала, что не умею играть в дартс. А во-вторых, я не виновата, что дротики слишком тяжелые для меня, чтобы вовремя их отпустить.

И я даже не вру. Я действительно была плоха в том, чтобы попадать в цель, если это не стрельба из оружия. Может, дело в зрении — линзы хоть и подобраны правильно, но временами будто занавешивают реальность легкой дымкой. Может, в слабых кистях, в отсутствии уверенности в моменте. Но эта история всегда вызывает смех — и помогает мне расслабиться в новых компаниях. Даже если я вижу этих людей уже третий раз за две недели, мне все еще нужно позволение на расслабление.

Сегодня — второй домашний матч Бостонских Орлов, который они снова выиграли. И уже по какой-то негласной для меня традиции все собрались после него в баре.

Прошлый раз, два дня назад, был... терпимым. Все были на эмоциях, уставшими, поэтому мы почти не пересекались. Девочки — я, Харпер, Анна и Грейс — болтали обо всем подряд, остальные — не особо стремились в наш круг. И это было удобно.

Сегодня — совсем другое. Сегодня здесь почти вся команда, их родные, друзья. Бар переполнен. Все разбились на группы. И хотя это должно было означать меньше общих разговоров — все обернулось тем, что Джордан сидит буквально в нескольких сантиметрах от меня.

Раздраженный. Тихий. Отстраненный. Напряженный до абсурда.

Они же выиграли матч. Почему он выглядит так, будто проиграл?

— Это было четыре года назад, — как будто оправдывается Харпер.

— Ох, милая, — хмыкаю я, — скажи это моему шраму на коленке.

— Тебе нужен реванш, — продолжает Винс, ближе притягивая к себе жену, чтобы оставить поцелуй на ее виске.

— Определенно нет, — морщусь с улыбкой. — Мои кисти все еще недостаточно натренированы.

— Правда? — Слишком хитро улыбается Дерек, и я уже заранее знаю — это плохой знак. — Уверен, Джордан сможет помочь тебе в разработке кистей.

— Да, — смеётся Анна. — Мы уже наслышаны про остальные ваши интимные тренировки.

— Мне так жаль, — я стараюсь не замечать, как щёки предательски опять вспыхивают. — Я не думала...

— Всё в порядке, Нова, — сквозь смех отмахивается Дерек.

— Близнецам только три, — мягко улыбается Анна, когда ее муж притягивает ее к себе. — Они еще ничего такого не запоминают.

Но она почти мгновенно становится серьезной, даже если едва скрывает улыбку:

— Но в следующем году им будет четыре, так что тогда уже придется быть аккуратнее.

Блондинка дарит мне искреннюю, теплую улыбку. И я чуть расслабляюсь. Совсем чуть-чуть.

Потому что через год меня уже не будет. Не в этом баре. Не в этой компании. Не в жизни Джордана.

Я не стану частью чего-то, что ощущается как настоящее — потому что все это временно. Мы оба знаем: как только закончится сделка, все исчезнет. И люди исчезнут вместе с ним. А я останусь с воспоминаниями о которых не просила.

Это знание — как незаметный маркер на коже. Ты его не чувствуешь, но он есть. Он жжет. Держит тебя в рамках. Напоминает.

Я бы хотела сказать, что все это ничего не значит — люди приходят и уходят. Но я была слишком... восприимчивая. Слишком быстрая в привязанности.

Большие компании всегда были моей слабостью. Я сначала наблюдала, замирала, а потом — переставала себя сдерживать. И вот я здесь. Все ближе. Все громче. И именно сейчас я вспоминаю, почему мне нельзя быть такой. Потому что все разговоры за нашим столиком сводятся ко мне. И мне неловко.

Но Тео переводит тему на свои позорно-смешные случаи, я по привычке откидываюсь на спинку кожаного стула забыв, что там рука Найта.

— Извини, — стараюсь не хмуриться, когда чувствую, как его рука отдергивается, но не сразу.

Он словно задерживает движение, как будто намеренно дает мне почувствовать это прикосновение до конца.

— Я...

— Перепутала парня? — Едва слышно, сквозь зубы, бросает он, даже не удосужившись посмотреть на меня.

Это колет. Слишком остро, слишком неожиданно. Это не просто фраза. Это обвинение. Даже не в том, что я сделала, а в том, какой он считает меня.

А это самое болезненное.

Потому что я могу считать его придурком, не соглашаться с ним по тысяче тем.

Но никогда — никогда — я не позволю себе выставить его в дурном свете.

— Я просто стараюсь влиться в компанию, — почти шепчу, по-настоящему оправдываясь. — Я не хотела, чтобы это выглядело...

— Выглядело как, Планета? — Он звучит все еще сдержанно, но тише, глуше.

Как будто это не сарказм. А обида.

— Извини, — единственное, что могу ответить. — Ты прав. Это все через чур.

Я снова чувствую себя виноватой.

Не потому, что он сказал это. А потому, что я действительно чувствую, как будто подвела его. Своим смехом. Своим тоном. Своей попыткой просто быть нормальной.

Из меня уже делали чудовище каждый раз, когда я просто разговаривала с друзьями. Обвиняли. Презирали.

Может, они оба действительно правы в этом?

— Ага, — хмурится он. — Только...

Но он не успевает договорить.

— Джордан! — Перед нами оказывается мужчина лет пятидесяти, по-моему их главный тренер. — Ты нас не представишь?

Он выглядит искренне заинтересованным. Обернувшись за соседний столик, берет себе стул и именно это — служит сигналом.

Джордан тянет за ножку моего стула и притягивает меня ближе. Слишком близко. Так, что его плечо касается моего, а ладонь — оказывается на моем колене.

Я резко замираю. Даже через капрон чувствую, как горит его ладонь.

— Это моя, — начинает Джордан, когда тренер садится между мной и Греем, — девушка.

Я почти оборачиваюсь на него, не веря, что он говорит подобное вслух.

Но ловлю взгляд Винса. Он кивает. Спокойно. Сдержанно. Как будто говорит: «Так и должно быть».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И я расправляю плечи.

— Я Нова ДеМарс, — выдыхаю я.

Стараюсь говорить уверенно. Хотя рука Джордана все еще лежит на моем колене.

— Кост Зальцман, — улыбается мужчина. — Это немного неожиданно. Я имею в виду, Джордан за три года никого не приводил...

— Просто они не были Планетой, — пожимает плечами Джордан.

Так просто. Будто это правда. Будто сам верит в собственную ложь.

— Проблемы с космосом, сами понимаете, — пытаюсь отшутиться, но голос чуть дрожит.

Джордан не смеется. Он хмыкает. И, черт возьми, его большой палец начинает вырисовывать на моем колене едва заметные круги. Один. Другой. Третий. Медленно. Лениво. Уверенно.

Мне приходится невольно сжать бедра. Это... слишком. Слишком интимно. Слишком громко для тишины между нами.

— Очень рад познакомиться, Нова, — продолжает Зальцман, но я почти не слышу.

Потому что вся я сосредоточена на руке Найта. И на том, что мне нельзя это чувствовать. Но я чувствую.

Тренер задает все те же вопросы, что и другие во время барбекю — как познакомились, как давно вместе, и прочее. И Зальцман выглядит дружелюбным. Таким, кто запоминает детали и интересуется искренне. Но я про себя благодарю Господа, что его не было на самом барбекю. И — особенно — двадцать минут назад, когда вся компания вдруг решила, что самое время обсудить грязные разговорчики и тренировки рук.

Потому что мне уже более чем достаточно одной руки Джордана на моем колене. Руки, которая слишком уверенно чувствует себя там. Будто он имеет на это право.

Джордан делает вид, что поглощен разговором и своим безалкогольным пивом, но вся его сосредоточенность будто бы смещена на то, что творят его пальцы. И это — пугает. Отвлекает. Раздражает. Потому что он точно знает, что делает.

Спустя час он все еще выводит круги на моей ноге. Уже увереннее, чуть грубее. Его движения становятся неровными, непредсказуемыми — в одну секунду легкими, почти невесомыми, в следующую — резкими, будто он зарывается пальцами сквозь ткань.

А я — не могу сосредоточиться. Мысли перескакивают, как попкорн в микроволновке: слишком громко, слишком хаотично, слишком часто. Мое тело будто сходит с ума от этого — от нехватки пространства, от этого тепла, которое я не просила, но которое чувствую через чертов капрон.

Я больше года даже рядом не стояла с настолько раздражающе сексуальным мужчиной, который мог бы заставить мою нервную систему сбиться с ритма. А тут — Джордан. И он будто играет в игру, о правилах которой я не знаю.

— Ты в порядке? — Я наклоняюсь ближе, почти касаясь его плечом, потому что его напряжение медленно, но неумолимо накрывает и меня.

Как плед, который хочется сбросить, но он уже слишком плотно прижат.

— Отлично, — он не смотрит, только дергает плечами. — Ты веселишься. Все счастливы.

— Просто ты выглядишь так, будто хочешь кого-то придушить, — пытаюсь отшутиться я, голос звучит тоньше, чем хотелось бы.

— Может, и хочу, Планета, — закатывает глаза он.

— Прямо сейчас — меня?

— А говорила, что не любишь грязные разговоры, красотка, — говорит он ровно, почти сухо. — Будешь задавать так много вопросов — займешь его место.

Я не хочу знать чье. Я не хочу становиться кем-то в чьем-то разъяренном воображении. Не сейчас, когда я и так еле держусь.

Я чувствую себя вымотанной. Как будто моя эмоциональная пленка соскребается пальцами — аккуратно, но безжалостно.

Я не веселая. Не легкая. Я как будто уже испортила ему вечер — и мне отвечают тем же.

— Извините, — я поджимаю губы, поднимаясь.

Рука Джордана слетает с моего колена почти мгновенно. Как будто он обжегся. Или вспомнил, что не должен был делать такое.

Но в его лице — ничего. Ни капли сожаления. Только то же вечное раздражение, будто я снова сделала что-то не так.

— Я отойду на минутку, — выдавливаю из себя улыбку и, наконец, выхожу из-за стола, во второй зал бара.

Мне нужно, чтобы меня не видели. Не анализировали. Не решали, нормальна ли я. Потому что я и сама делаю это безостановочно.

Я не так сижу. Не то говорю. Не так улыбаюсь. Дышу неправильно. Смотрю не туда.

Мне нужно отвлечься. Забыться. Поэтому иду к первому свободному бильярдному столу, как на автопилоте. Хотя я вообще не знаю правил. Не понимаю, в чем суть игры. Но треугольник уже выложен, и я просто снимаю его, оставляя у ножки стола.

Выбираю кий, провожу пальцами по шероховатому дереву, как будто это может успокоить, и наблюдаю за парой у соседнего стола.

Мужчина лет сорока, темнокожий, с мягким взглядом объясняет своей спутнице, как правильно бить. Его тон — теплый, бережный.

Я пытаюсь вникнуть в объяснения, но половину не слышу из-за приглушенной музыки, голосов и лязга бокалов.

Решаю действовать наугад. Наклоняюсь к столу, опираясь локтем. Кий немного скользит в ладони. Белый шар ударяет по остальным — и... почти ничего. Они едва трогаются с места, лениво расползаясь, будто и сами устали.

Ладно. Это не важно. Все равно чувствую себя разбитой. Хотя бы здесь я не думаю.

Делаю еще пару ударов — три, четыре — и все равно ни один из шаров не попадает в сетку.

— Ты неправильно держишь кий, — вздрагиваю от голоса Джордана в своей голове.

Вернее, не в голове, а рядом. У стены напротив. Он опирается о кирпичную стену, скрестив руки на груди. Смотрит как будто сквозь меня. И выглядит так, словно злится на что-то гораздо сильнее, чем когда я оставляла его за столиком.

— Авторская разработка, — пожимаю плечами я.

Слишком быстро. Слишком остро. Я наклоняюсь снова, стараясь игнорировать его. Навожу кий и с силой ударяю — белый шар врезается в красный, который едва шевелится.

— Ты же видела, как я сегодня держал клюшку, — не унимается Найт. — Это и на процент не выглядит так же.

Он подходит ближе не касаясь меня. Но близко. Слишком близко.

Забирает кий из моих рук. И снова — не касается. Даже мизинцем.

— Удивительно, что ты вообще сегодня что-то держал, — закатываю глаза, вырывая кий. — Я думала, ты весь вечер решил быть просто милейшим украшением стола.

Обхожу стол, делаю еще одну попытку. Шар подкатывается к сетке — и отскакивает.

— А ты решила очаровать собой всю мою команду, — он двигается за мной, — Тео уже готов купить тебе кольцо.

— Ревнуешь? — Хмыкаю я.

— Нет, — слишком холодно отвечает Джордан.

— Врёшь?

Он не отвечает. Что-то бубнит на выдохе и вдруг оказывается за моей спиной. Наклоняется. Но не прижимается.

— Смотри, — он кивает на мои пальцы. — Ты не даешь им опоры. Они дрожат. Но если ты сделаешь так...

Пальцы Джордана накрывают мои. Легко. Почти ласково. Но в этом прикосновении — будто все, чего мне нельзя хотеть.

Его вторая рука на моем локте. Направляет.

Движения — точные. Но он будто боится дотронуться сильнее: как будто я могу его сжечь. Или заразить чем-то.

— ...то сможешь попасть в сетку даже без сильного броска.

Найт все еще не смотрит на меня. Только на шары.

Но его дыхание у моей щеки. Горячее. Слишком близкое.

Я почти теряю баланс от этого, и делаю удар — но шар летит и, черт возьми, попадает в сетку.

— Удивительно, — выпрямляюсь я слишком резко.

— Что получилось? — Он наваливается на стол.

Его взгляд — как вызов.

— Что ты все еще бесишь меня, даже когда помогаешь.

Джордан хмыкает. И это звучит почти нежно.

— С этим мне жить проще, чем с тем, как ты смеешься с Тео.

Глава 7. Джордан

Одиннадцатое октября

Я тяжело дышу. Дыхание рваное, мышцы забились. В груди будто вибрация от собственного пульса, который никак не сбавляет темп. Полумрак не помогает скрыть мое напряжение — наоборот, будто подчеркивает его. Воздух здесь стоит, как в раздевалке после матча — влажный, тягучий, с привкусом усталости и раздражения. Футболка липнет к раскаленной коже, лопатки сведены, пресс горит.

Каждое сокращение мышц — будто толчок, как будто я в ней. Как будто держу ее за бедра, сжимаю пальцами ее кожу, вбиваясь глубже. Ритмичность движений, пульсация в нижней части живота, внутреннее напряжение. Я дышу, будто кончаю. И, может быть, если бы это был не аэропорт, а постель, я бы не чувствовал себя настолько обнаженным и голодным, качая чертов пресс уже двадцать минут.

Наш рейс переносят уже третий раз. Мы торчим в частном секторе Бостонского аэропорта уже два часа. Видите ли, в Вашингтоне ураган. Отлично. Мы не можем вылететь вовремя, не можем вернуться в отель, не можем даже быть уверенными, что вообще доберемся до завтрашнего матча. Нас держат здесь, как на поводке, не предлагая альтернатив, не давая выхода. Просто... «ожидайте дальнейших указаний».

И это, очевидно, блять, раздражает.

Особенно когда Планета сидит в полуметре от меня. Ерзает на диванчике так, что чертова кожа дивана скрипит при каждом ее движении. И я не могу не слышать это — каждый писк, каждый шорох, будто по нервам.

— Что ты там делаешь? — Отзываюсь я, приподнимаясь, упираясь ладонями на пол позади себя.

Мне нужно отдышаться. Или отвлечься. Или... что-то еще.

— Не твое дело, — хмурится она, переложив ногу на ногу.

Опасное, чертовски опасное движение. Особенно в этих ее обтягивающих лосинах. Никогда бы не подумал, что такая тряпка может быть настолько отвлекающей, но на ней все сидит так, будто это вторая кожа. Даже ее объемный серый свитшот не спасает ситуацию. Потому что я знаю: эта девушка явно презирает лифчики. И, черт возьми, пару дней назад в баре я видел очертания ее груди под чертовым корсетом. Эти сиськи. Эти формы. Мое тело вспоминает это с такой ясностью, будто я не просто видел, а держал их в собственных ладонях.

— Мое, — закатываю я глаза. — Если моя девушка ерзает в кресле, пока я качаю чертов пресс. Предлагаешь сменить силовую тренировку на кардио?

— Фальшивая девушка, — напоминает она, чуть тише, все еще не смотря на меня.

— Это не ответ на мой вопрос, Планета, — хмыкаю я, пока она продолжает меня игнорировать.

Красотка смотрит куда-то, облизывает губы, закусывает край нижней. И... краснеет? Что, черт возьми, она там делает?

Я едва заметно поднимаюсь с пола, будто продолжаю заниматься своими делами, но на деле обхожу диван. Просто хочу знать.

Но теперь все ясно — она просто читает... порно.

— Он сделал что? — Хмыкаю я, выхватывая ее ридер до того, как она успевает сообразить.

— Джордан, — она вспыхивает, оборачиваясь на меня, — отдай сейчас же.

— Погоди, красотка, — лыблюсь я, сосредотачиваясь на строчке —

«...он делает два властных шага вперёд, и я отступаю назад, пока мои лопатки не упираются в стену гостиничного номера...».

— Прекрати это, — шипит Планета, поднимаясь коленями на диван, чтобы выхватить ридер, но я еще не дочитал.

— «

К чёрту правила, — выдыхает он. — Мы оба знаем, что сегодня ты будешь выкрикивать мое имя...».

Она переваливается через спинку дивана, еще секунда — и упадет. Я ловлю ее за талию, разворачиваюсь, отводя руку с ридером подальше. Ее грудь прижимается к моему животу. Ее кожа обжигает ладони, где свитшот задрался и я ощущаю каждую деталь. Она мягкая. Теплая. Горячая, как чертова печка. И я теперь знаю, как она дышит, когда возбуждена.

Я едва ли могу вернуться к нужной строчке, но читаю дальше, потому что чертовски хочу видеть, как она реагирует подо мной.

—

«...я продолжаю двигаться в ней. Она чертовски тугая и прекрасно справляется со своей работой...».

Да, это уже перебор.

Потому что теперь — я тоже в этой чертовой книжке. Только вместо них — мы. Мои руки на ее бедрах. Ее тело под моим. И я чувствую, как становится тесно в штанах. Потому что мой член, блядь, в восторге от этой сцены. От нее.

— Господь, — морщится она. — Почему, когда ты произносишь это вслух, это звучит так пошло?

Она больше не пытается забрать ридер — действует умнее. Взбирается коленями уже на спинку дивана, заставляя меня опустить руку на ее бедро, чтобы не уронить. А потом... затыкает мне рот. Холодной. Блядь. Ладонью.

— Потому что это чертово порно, Планета, — едва выдавливаю я сквозь сжатые зубы, когда она буквально держит меня за лицо.

Это заводит. Еще сильнее.

— Что вы там делаете? — Хмыкает Тео сбоку.

— Играем в "правда или действие", — оборачивается на него Планета, как ни в чем не бывало. — Мое действие — заткнуть Джордана новым способом.

— Можно с вами? — Отзывается Винс из другого угла. — Я сейчас умру от скуки.

— Конечно, — хмыкает она, наконец забирая свой ридер.

— Я предпочитаю, чтобы меня затыкали иначе, красота, — шепчу ей.

Сейчас я не в силах не дразнить. Не в силах остановиться.

— А я предпочитаю встречаться с теми, кого затыкать не нужно. Потому что они сами в состоянии взять то, что хотят.

Блядь.

Ее голос — колючий, уверенный. Ее взгляд — вызывающий. Это чертова смесь, от которой горит под кожей.

— Я был бы поосторожнее с выражениями, — хмыкаю последний раз, когда парни подходят ближе. — Вдруг после такой мотивационной речи я неожиданно решу взять, что мне хочется.

Я отхожу от нее. Не хочу, но отхожу. Потому что мне нужно унять свой стояк, пока она не заметила. Пока никто не заметил. Потому что это спектакль. Сделка. И я не должен хотеть ее.

Но я хочу. И это убивает меня.

Я дохожу до зоны кафетерия, делаю себе капучино. На автомате. И мятный чай без сахара — для нее. Она помешана на нем, хоть никогда и не признается.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Так же делают все фальшивые парни, верно? Подмечают чертовы тонкости, которые замечаются сами: и в баре, и на барбекю — всегда только он, вместо алкоголя.

— Господь, — смеется Дерек, сидя на полу, — если я напишу такое, Анна ворвется сюда и убьет меня при свидетелях.

Я сажусь рядом с ней, подаю стаканчик. Она смотрит на него, как на яд, но принимает. Чуть сильнее наваливается на диван, будто расслабляется.

— Может, в этот раз она выберет способ поприятнее, — отшучивается Тео.

— Она руководит этим процессом, — пожимает плечами Дерек. — Ее тело, ее правила.

— Пока твоя очередь, Джордан, — хмыкает Винс. — Правда или действие?

— Действие, — потому что моя правда в том, что я, блять, не хочу играть в эту чертову игру.

Мне нечего сказать. Особенно им. Особенно ей. Особенно сейчас.

— Тогда скажи Нове свои самые грязные мысли. На ушко, конечно, — фыркает Дерек, — мы все еще отходим от прошлых подробностей.

Я знаю, чего она ждет. Очередной перепалки, колкости, подкола. Удара на упреждение. Это написано в том, как она сидит — напряжение в плечах, пульсирующая венка на шее. Она злится. Я это вижу. И кто я такой, чтобы лишать ее этого удовольствия?

Это злит. Заводит. Возвращает мне контроль. Краснеющая Планета — моя личная точка опоры. По крайней мере, это работает. Это держит ее на расстоянии, где она не может задеть меня больше, чем я позволю. Чего еще можно желать от фальшивой девушки?

Я откидываю руку на пол позади нее, ближе, чем нужно. Она прячет взгляд в ноги, наклоняет голову вбок, подставляя ухо.

Зря она это сделала.

— Если бы ты действительно была моей, — шепчу я, прикрывая ладонью парням обзор, пока она покрывается мурашками, — я бы определенно повторил пару моментов из твоей чертовой книги.

Она явно не ожидала этого. Я вижу, как ее грудь вздымается. Как приоткрываются губы. Как взгляд мечется — от пола к стене, от пола к собственным пальцам. Но я не останавливаюсь.

Я хочу узнать, когда она меня остановит. Если остановит.

— Прижал бы тебя к стене. Врезался бедрами. Заставил почувствовать, как ты довела меня до предела.

Сейчас безопаснее повторять ее собственные фантазии. Прятаться за обрывками текста, будто они теперь не живут в моей голове.

— Я бы впился в твои губы. Заставил бы простонать. А потом... скользнул ладонью под твой свитшот, чтобы узнать, как сильно затвердели твои соски, когда я едва коснулся тебя.

Она начинает дышать громче, будто сердце бьется в ушах. Но не двигается. Не рвется назад. Не шипит, не затыкает меня. Как будто теперь хочет испытать и меня.

— Я бы впивался в тебя так, что остались бы следы. На бедрах. Груди. Руках, которые я бы задрал над твоей головой и...

Она резко меняется. Расправляет плечи, поднимает подбородок, ее взгляд становится острым, как лезвие. В этом взгляде — вызов.

— Я предпочитаю шлепки и придушивание, милый, — лукаво хмыкает она из-под ресниц, но я чувствую лишь удар под дых, — Пора бы уже это запомнить.

— Ох, вау, — вываливает Тео, едва не подавившись.

Дерек захлебывается смехом, плечи ходят ходуном. Винс валится назад, истерично хохоча. Он знает что происходит между нами — сделка, фикция, договор — но ему нравится этот чертов спектакль. Он знал, что она нанесет ответный удар. И она сделала его. Грязно, точно, с прицельной точкой в мое эго.

— Просто решил внести разнообразие, — отшучиваюсь я, сжимая челюсть, чтобы не выдать раздражение.

Эта девушка всегда все только портит.

— Она хотя бы не сравнила тебя со своими книжными бойфрендами, — смеется Винс, едва дыша.

— С кем? — Лыбится Дерек.

— С книжными бойфрендами, — почти серьезно отвечает Винс. — У них их толпа. Чтобы ты ни делал — ты никогда не станешь лучше их. Это минус встречаться с читающей девушкой.

— Правда? — Мой голос звучит тише, чем планировал.

Что-то екает внутри. Я оборачиваюсь на нее — она просто пожимает плечами. Ни «да», ни «нет». Как будто ей, правда, нечего сказать.

Или как будто сказать — было бы признанием.

— А какой плюс? — Не унимается Тео.

— Повторять постельные сцены, — смеется Винс.

Планета хмыкает. Но что-то в ней меняется.

— Твоя очередь, Тео, — продолжает она, делая глоток чая.

— Правда, — с улыбкой заявляет он.

— Кто твой самый близкий друг?

Мне почти смешно от ее вопроса. Только она могла задать его после обсуждения шлепков, зачатия и придушивания. Уже собираюсь хмыкнуть, но:

— Джордан, — Тео даже не думает, просто говорит.

Это заставляет меня посмотреть на него. Прямо. Пока внутри что-то смещается.

— Я знаю, что место его лучшего друга занято Винсем, но он мне ближе всех. В команде и за ее пределами.

Это... это меня удивляет. Потому что я с ним не дружил. Веселился, тусовался — да. Но я никогда ничего о себе не рассказывал. Ничего настоящего.

— Ты пока мне просто нравишься, приятель, — стараюсь отшутиться я, вызывая волну смеха.

Но внутри неуютно. Как будто кто-то сорвал пластырь и показал, что под ним — пустота. Это определенно льстит. Но и... заставляет почувствовать себя мошенником. Я не был рядом с ним, когда ему это, может быть, было нужно. Я не сделал ничего, чтобы заслужить его доверие. Это не я — просто образ. И от этого внутри... почти стыдно.

— Нова, — продолжает Винс. — Правда или...

— Действие, — перебивает она, уверенно, без пауз.

— Я у входа видел подсобку, — хмыкает он. — Думаю, вам с Джорданом стоит провести семь минут в раю.

Она уже собирается возразить. Я это чувствую по ее вдоху, по напряжению в плечах. Какая «реальная» девушка откажется от кладовки со своим парнем? Поэтому я перебиваю раньше, чем она все испортит:

— Идем, красотка, — поднимаюсь с пола, подаю ей руку. — Доведем до идеала придушивание и шлепки, чтобы твои книжные бойфренды наконец освободили мне место.

Но в кладовке тесно. Чертовски тесно.

Как будто кто-то специально вымерял это пространство под мои грехи.

Я надеялся на хотя бы метр личной свободы, но Планета входит сразу за мной и тут же врезается в мою спину, наступая на пятки, захлопывая за нами дверь.

— Извини, я...

— Ты что, трогаешь мой зад? — Хмыкаю я, оборачиваясь на нее.

Плохая идея. Очень. Потому что теперь ее грудь снова упирается в меня.

И, черт побери, мое тело начинает запоминать ее форму наизусть.

— Я не виновата, что здесь мало места, — хмурится она, поднимая на меня свой убийственный взгляд.

— Правда? — Не отступаю. — То есть потрогай я твой зад, оправдывая это нехваткой пространства — ты бы в это поверила?

— Ты бы не тронул меня, — она звучит так, будто бросает вызов.

И она, блядь, даже не знает, что делает.

— Хочешь проверить это, Планета? Можем повторить что-нибудь еще из твоих миленьких книжек.

— Правда? — Ее голос меняется.

Снова ее вторая личность. Флиртующая. Уверенная. Она надевает ее как броню, и каждый раз она на мне работает.

Потому что я забываю, зачем вообще начал это.

Она касается моего предплечья. Скользит вверх, к плечам. Пальцы царапают кожу через ткань. И я... не в силах остановить ее.

Не потому что не могу. А потому что не хочу.

— Как насчет той сцены, — ее ногти уже приятно царапают мне шею, — где он убирается нахрен из ее жизни и никогда больше в ней не появляется?

Она резко отдергивает руки. Словно я обжег ее. Снова холодная. Снова с броней. Возвращается к хладнокровию, будто ничего не произошло.

— Играешь с огнем, Планета, — предупреждаю я, делая шаг ближе.

Почти неощутимый, но между нами теперь воздуха нет.

— Мечтаешь, чтобы тебя тоже прижали спиной к стене? Можешь просто попросить.

— Я не умею просить, Джордан, — хмыкает она, но отводит взгляд.

Слабость. Миллисекундная. Но есть.

— Значит, просто читаешь, как кто-то другой приводит в жизнь все твои чертовски грязные мысли, Планета?

— Я читаю, — ее взгляд цепляется за меня, острый, тяжелый, — чтобы забыть, что в реальном мире существуют такие мужчины, как ты.

— В реальном мире такие мужчины, как я, делают вещи из твоих грязных книжек реальными.

— Ты понятия не имеешь, что там происходит, — хмурится она.

— Если ты читаешь про то, как тебя берут лицом к стене, — я намеренно делаю шаг ближе, — то почему твой взгляд дергается каждый раз, когда я подхожу?

— Потому что книжные бойфренды не воняют самодовольством и не дышат в ухо, как псы на цепи.

— Правда или действие, Планета? — Выстреливаю я.

Хочу, чтобы она вышла из себя. Чтобы сорвалась. Чтобы либо ударила, либо...

Но ей очевидно нужна пауза. И правда, и действие теперь опасны. Даже для меня. Потому что я едва держу себя в руках.

— Правда, — она снова расправляет свои чертовы плечи, подбородок — вверх.

— Сколько раз ты представляла себя на месте главных героинь в этих книжках? И что выдумывала сама?

— Тебе так нравятся грязные разговорчики, Джордан? — Пытается отмахнуться она.

Но я уже наступаю. Ближе. Давлю.

— Это не ответ на мой вопрос, Планета.

— Зачем тебе эта информация?

— Хочу знать, насколько грязные мысли у моей девушки.

— Фальшивой девушки.

Снова это уточнение. Напоминание.

— Ты же читаешь не про секс. Ты читаешь про власть. Про то, как тебя подчиняют. И ты ненавидишь себя за то, что тебе это нравится.

— Мне нравится это, потому что там нет тебя. И там подчинение не воняет страхом.

— Но ты все равно возбуждаешься. От каждого приказа. Движения. Слова.

— Сейчас я возбуждаюсь от того, как ты страдаешь, пытаясь убедить себя, что тебе позволят хоть что-то из этого, — хмыкает она.

— Я выбираю действие, Планета.

— Отлично, — фыркает она. — Перестань на меня так смотреть.

— Как так?

— Как будто действительно хочешь меня. Это выглядит нелепо. Мы в чертовой каморке, без свидетелей и...

— Правда или действие, Планета? — Перебиваю ее.

Голос жестче. Глубже.

— Что? — Хмурится она, не ожидая.

— Правда. Блядь. Или. Действие.

Она должна выбрать чертово действие.

— Действие, — смотрит на меня, будто заранее ищет ответы.

Я наклоняюсь ближе. Почти касаюсь губами ее уха. Почти рычу:

— Тогда рискни и повернись, Планета, раз моего взгляда тебе недостаточно в качестве доказательств.

Она замирает тяжело дыша. Грудная клетка вздымается быстро, как будто она борется не с воздухом, а с собой.

С желанием. С тем, что хочет, когда не должна. Как будто взвешивает — обернуться ей или нет. Шагнуть в пропасть или отступить.

Я чувствую, как дрожит в ней эта чертова нерешительность. Как она колеблется на грани, стоя ко мне лицом.

И в ту секунду, когда она должна повернуться, когда я чувствую это ее решение — не глазами, не жестом, а кожей — дверь в кладовку распахивается.

Громко. Ярко. Чертовски не вовремя.

— Семь минут Рая... — раздается слишком довольный голос Винса.

Когда я не успеваю. Не прижаться к ней. Не прошептать ей то, что у меня на уме. Не дать ей почувствовать, как сильно она меня доводит.

Это желание остается у меня в теле. Сырое. Неудовлетворенное.

— А я думала, мы друзья, Винс, — голос Планеты ровный, почти бесцветный.

Но именно в этом ровном голосе — разъедающая злость. И я понимаю: она тоже была близка к грани.

Она выходит из кладовки, не оглядываясь. И оставляет после себя только запах мятного чая, злости, и желание разнести что-нибудь к чертям.

Я выхожу следом. Винс смотрит на меня. Хмуро. Внимательно. Как будто считывает то, чего я сам еще не осознал.

— Правда или действие, Джордан? — Спрашивает он.

Я смотрю ей вслед. Не могу иначе.

— Действие. — Голос хриплый.

Почти как после бега. Или секса. Или борьбы с собой.

— Не влюбись в нее, ладно? — Говорит Винс тише. — Потому что она разобьет тебе сердце, когда уйдет. А она уйдет. Даже если будет любить тебя сильнее всего на свете.

Глава 8. Нова

Восемнадцатое октября

— Они точно не вернутся раньше? — Спрашиваю я, стараясь звучать как можно увереннее.

Пристегиваю кронштейн микрофона к мягкому бортику кровати со стороны подруги. Холодный металл в пальцах немного успокаивает. Что-то в его устойчивости напоминает контроль, которого мне сейчас так не хватает.

— Точно, — в миллиардный раз повторяет Харпер, стараясь не звучать раздраженной. — Даже если итак? Они все равно посмотрят этот выпуск.

— Винс, — уточняю я, — Джордану все равно.

— Это проблема?

— Нет, наоборот, — и я даже не вру, — я хоть и много болтаю на своих подкастах, но к счастью не про себя.

— По-моему, это проблема, — хмыкает подруга, ставя свой телефон на беззвучный.

Она откидывается на подушки, наблюдая, как я, чуть запнувшись, перелажу через нее на свою сторону кровати. Колени дрожат, но я делаю вид, что все под контролем. Все, как минимум, работает. Съемка началась. Час пошел.

— А по-моему нет. Люди приходят послушать про жизнь популярных людей, а не почему их интервьюер ничего не снимал целый год.

— И ты даже не дашь объяснений? — Харпер последний раз проверяет свой макияж и прическу в заблокированный экран своего телефона.

На секунду мне хочется тоже туда заглянуть. Убедиться, что снаружи все не выглядит так хрупко, как я чувствую себя изнутри.

— Не знаю, — пожимаю плечами я, — может быть. Думаешь нужно?

— Определенно. Если бы я не была твоей лучшей подругой, я бы хотела знать какого черта мой любимый подкаст не выходил целый год.

Я смеюсь. Коротко. Но этот смех больше похож на выдох облегчения — как будто Харпер чуть приоткрыла тяжелое окно, впустив внутрь воздух.

— Хорошо, — киваю я, — уговорила. Готова начинать?

— Немного волнительно, — сияет Харпер.

— Ты сто раз давала интервью.

— Да, но не лучшей подруге.

— Потому что у нас это называется «фейстайм по пятницам». — Хмыкаю я.

— К счастью, теперь мы в одном городе и я вижу твое милое личико когда хочу, — сияет Харпер еще шире.

И я знаю — она чувствует. Чувствует, как мне сейчас важно ее тепло и поддержка. И она отдает это без остатка.

— Ты меня смущаешь, — улыбаюсь я, тяжело выдыхая, будто этим выдохом можно выдавить тревогу изнутри. — Ладно, если в процессе чего-то поймешь, что сказала что-то не то, не останавливайся. Но после — скажи, что хочешь, чтобы я это вырезала. Я пришлю тебе готовый монтаж перед публикацией, но...

— Я помню, Нова. — Харпер берет мою руку, — Не переживай. Ты знаешь, что делать и справишься с этим.

Она права. Знаю, что права. Даже если не чувствую себя так. Но именно поэтому я и выбрала Харпер своей первой гостьей в новой эре подкастов. Чтобы напомнить себе, кто я, зачем все это, и почему когда-то начала.

Я снова глубоко выдыхаю. Расправляю плечи... и, наконец, смотрю в камеру:

— Сегодня я в постели с самой невероятной девушкой в моей жизни. — Звучу я чуть увереннее.

Даже уголки губ подрагивают. В почти настоящей улыбке. Но только почти.

— Она — моя лучшая подруга, основатель многомиллионной косметической компании и просто невероятный человек — Харпер Браун-Коулман.

— Ураааа, — улыбается подруга, хлопая в ладоши, — столько комплиментов.

— Давай начнем по порядку и введем аудиторию в контекст, — киваю ей я, — мы действительно лучшие подруги. Еще и с трех лет.

— Да, — соглашается блондинка, — уже двадцать три года, как мы лучшие подруги.

— Это на самом деле так забавно, — хмыкаю я, — в смысле, я знаю родную сестру меньше чем тебя. Норе только двадцать.

— Все еще твой любимый факт, да?

— Потому что это полное безумие! — С улыбкой оправдываюсь я. — И раз уж мы начали с детства, расскажи, о чем мечтала маленькая Харпер? Видела ли она себя в роли успешной бизнес-вумен или знаменитой жены?

— Не думаю, что это пошло прям с детства, — уже серьезнее начинает Харпер.

Я вижу, как в ней меняется тон. Становится глубже.

— В смысле, у меня достаточно обеспеченная семья. Она могла позволить мне быть просто ребенком. Я хорошо училась, ходила в различные секции и просто жила. Поиски себя случились, наверное, больше в подростковом возрасте, когда у нас появилась химия в школе.

— Химия, как предмет, очень важна в твоей истории, — цепляюсь я за нужную фразу.

— Верно, — кивает Харпер, — потому что в самом начале карьеры моего мужа люди делали обо мне поспешные выводы, даже не стараясь узнать меня или нашу историю.

— Сейчас это продолжается до сих пор?

— Временами, но крайне меньше. — Подтверждает Харпер, — Изначально людям нравятся грязные сплетни и собственные выдумки. Никто не хотел узнавать, что я получила два высших образования по химии и биологии, потому что влюбилась в эти предметы в школе.

— Значит, именно в школе, в средних и старших классах, родилась идея успешной Харпер Браун?

— Хорошо что ты сказала только Браун, — хмыкает подруга, — потому что именно она, начала свою косметическую компанию еще будучи студенткой. Это было моей дипломной работой — разработка новой формулы румян — мой муж и его фамилия тут ни при чем.

Я ей киваю призывая продолжить:

— За эти почти десять лет, меня как только не назвали. — Досадно хмыкает Харпер, но все еще звучит уверенно. — Многие думают, что Винс или мои родители финансово помогли мне в этом. Но ничего из этого не правда. Моя дипломная работа помогла мне найти инвесторов, привлечь деньги из вне. Потому что в двадцать лет, когда мы поженились с Винсем — его карьера только начиналась. Очевидно, там не было такой зарплаты, чтобы я в один момент стала владелицей косметического бренда.

— Сейчас он или твои родители тоже не вкладываются в это финансово?

Я знаю ответ на этот вопрос. Не потому что спрашивала. А потому что это было очевидно. Харпер никогда бы не взяла что-то для себя, если бы не была уверена, что это только ее заслуга.

В этом мы были с ней очень похожи. И упрямы. Я до боли понимаю эту принципиальность. Как будто каждый шаг вперед — это маленькое доказательство самой себе. Ты не обязана быть зависимой. Даже если тебе очень хочется, чтобы кто-то просто... взял и помог.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Конечно нет, — хмыкает Харпер, — у меня все еще есть инвесторы, собственный капитал, все это циркулирует в самом бренде.

— Насколько тебе было важно иметь свое собственное имя во всем этом? В смысле, ты начала кампанию как «Харпер Браун». Сейчас ты «Харпер Браун-Коулман» и это не то, от чего ты открещиваешься.

В отличие от меня. Я всегда это делала с фамилией отца, с

возможным

будущим мужем... Как будто мое имя все время должно было зависеть от кого-то еще. Как будто мое собственное — не имело право на существование. А мой внутренний нарцисс нуждался в этом и... возможно, именно это и убивало меня. Эта потребность быть собой. И быть кем-то выбранной при этом. Но меня всегда выбирали только до тех пор, пока я соответствовала. Была хорошей. Удобной.

— Потому что если быть честной, я вовсе не карьеристка. — Смеется подруга. — Да, всю мою жизнь меня окружали самостоятельные сильные женщины. Моя мама, ее подруги, твоя мама, — кивает она мне, — я просто хотела быть кем-то помимо «жена хоккеиста», а Винс только поддерживал меня в этом.

Я бы хотела сказать, что у меня тоже был кто-то. Кто-то, кто поддерживал. Но правда в том, что рядом со мной всегда был кто-то, кто пытался меня заглушить. Как будто мои мечты были слишком громкими, слишком неудобными. Слишком

моими

.

— Вы познакомились в колледже, — вспоминаю я, — это... такой возраст для парней, когда их эго может быть... слегка уязвимо. А тут ты встречаешь любовь всей своей жизни, которая выбирает не идти за тобой, а идти рядом. Почему, как ты думаешь, это не напугало его?

Потому что я знала тех, кого это пугало. Знала тех, кто считал, что женщина должна быть фоном. Не отдельной историей. Кому было проще уйти, чем принять, что ты не собираешься ломать себя в их пользу.

— Потому что он самый лучший мужчина в моей жизни, — сияет Харпер, — у него невероятное воспитание. Его мама прекрасная женщина, которая сделала мне лучший подарок. Винс не искал себе тень, прислугу по дому или бесплатную любовницу. Он искал отдельного, полноценного человека, которым я сама стремилась стать. Он просто был рядом и поддерживал, когда я сама старалась отвечать ему тем же.

Это задевает меня, как болючий укол, к которому ты не готов. Потому что так для меня выглядели идеальные отношения. Равные. Теплые. Уважительные. Но все, что я имела — это просьбу стать тише. Податливее. Не такой «слишком». Потому что... может быть в этот раз... если я отдам еще кусочек себя, он, наконец, выберет меня. Целиком. Без условий. Просто меня.

— То есть, ни ты, ни Винс не чувствуете себя чьей-то менее успешной тенью?

— Я бы сказала все наоборот, — смеется подруга, — Мы максимально погружены в жизни друг друга: он тот, кто скидывает мне чьи-то аккаунты с подписью «эта актриса в новом интервью к своему фильму упомянула твой бренд» или «мне нравится эта упаковка под тонер, может вы тоже сможете это обыграть?», — девушка имитирует голос своего мужа, — также и я: если он на выезде, я записываю ему голосовые сообщения, где слишком эмоционально ору: какого черта нападающий из команды соперников слишком близко подъехал к нему в ворота.

Я смеюсь. Вспоминаю, как наблюдала за этим вживую на одной из последних домашних игр. Смеюсь, потому что легче прятать то, что щемит внутри. Потому что у нее — забота и вовлеченность. У меня — постоянное ощущение, что я навязываюсь. Как будто мои эмоции — это обуза, а не проявление любви.

— Значит, вы хорошо справляетесь как партнеры?

— У всех бывают плохие дни, — пожимает она плечами, не стесняясь этого, — я против идеальной картинки в интернете. Просто когда вы столько лет вместе, вам проще общаться друг с другом прямо. Я говорю сразу, если чем-то расстроена или обижена. У нас нет такого, что кто-то плохой, потому что раскидал по дому грязные носки или не приготовил ужин — то же самое делает и Винс. Он говорит прямо о своих переживаниях или вещах, которые задевают его, потому что по-другому — ничего не решится.

Ну почему же ничего не решится... Ты можешь просто отказаться от собственных мечт. Желаний. Недовольств. В пользу другого человека. Ты можешь замолчать. Сгладить. Подстроиться. Все, что угодно, лишь бы сохранить отношения. И все равно. Этого не будет достаточно. Потому что кто-то будет ждать от тебя еще. И еще. Пока ты не останешься без себя.

Внутри меня все еще сидит кто-то, кто не верит, что ее можно выбрать. И не пытаться переделать.

Я стараюсь отбросить собственные мысли и... боль. Продолжаю интервьюировать Харпер оставшиеся двенадцать вопросов. Мы все еще иногда смеемся. Но копаем глубже в темах неуверенности в себе. Принятии себя и своего тела. Будущих планах на жизнь.

Интервью заканчивается на нужной ноте — серьезных тем достаточно, чтобы стать для кого-то поддержкой. Я благодарю подругу за участие и уже тянусь к камере, чтобы выключить ее.

— Я думала ты... — неуверенно начинает Харпер, вставая с постели, — останешься еще ненадолго. Ну знаешь.

Ей не нужно объясняться, чтобы я поняла. Я знаю, что должна сделать это. Но это пугает и нервирует меня больше, чем само интервью.

— Я просто не знаю что говорить, — признаюсь я.

— Правду, Нова, — чуть хмурится она, — ту самую, которую сказала бы людям, которые сейчас проходят тоже самое что и ты.

Я опускаю глаза. Это тяжело. Больно. Горло сдавливает страх. И он не из тех, от которых можно просто отмахнуться.

— В этом же вся ты, милая, — уверяет меня Харпер, — ты хочешь быть поддержкой и опорой для всех в своей жизни. Даже, если это будет только через камеру. Но сейчас тебе нужно поддержать и себя. Признаться в этом. И позволить этому быть частью твоей истории.

Ее слова звенят в голове. Как будто она достает то, что я годами прятала от самой себя. Подальше. В темный угол. Где никто не тронет.

— Сделай это хотя бы ради других, если не считаешь что тебя одной

достаточно

.

И она выходит из гостевой комнаты в собственном доме. Оставляет меня наедине. И в этот момент тишина становится почти невыносимой. Она звенит в ушах, как после взрыва. Я тяжело дышу. Стараюсь собрать мысли, которые разбежались, как испуганные птицы.

Я отцепляю свой кронштейн у изголовья кровати и цепляю к краю у ног. Спускаюсь ниже к основной камере. Каждый жест — будто делаю его под водой. Я выдыхаю, расправляя плечи, хотя на них до сих пор лежит груз чужих ожиданий.

— Всем привет, — неуверенно начинаю я, — это... Нова ДеМарс и ее подкаст «Да, и?» и... меня не было в сети целый год.

Голос звучит чуждо. Как будто принадлежит не мне. Я беру паузу, рассматривая собственные ладони.

— Когда в восемнадцать лет я создала этот подкаст, я очень хотела, чтобы все, кто оказываются здесь со мной, не стеснялись себя. Чтобы они открыто говорили о том, кто они, почему они такие и соглашались с этим.

«Да, я такой человек, и?»

. Что с того?

Я хмыкаю. Горечь поднимается выше, чем воспоминания. Бессонные ночи, энтузиазм, наивная вера. И ощущение, будто все это происходило в другой жизни.

— Но правда в том, что все эти годы я принимала всех, кроме самого главного человека в своей жизни, — я снова поднимаю взгляд в камеру, — себя.

Ком подступает к горлу. Я знала, что будет больно. Не думала, что до такой степени. Я не говорила об этом вслух. Ни с Харпер. Ни с ним. Ни, черт возьми, даже с собой.

— Я соглашалась быть запасным вариантом. Кем-то удобным, а не ценным. Я соглашалась быть в тени, действительно думая, что я «слишком»... или наоборот, «недостаточно».

Губы дрожат. Обжигающие слезы начинают катиться по щекам, но я уже не могу остановиться. Каждое слово словно порез по живому.

— Так было больше пяти лет моей жизни и... — всхлипываю я, — в какой-то момент я приняла это как правду.

С трудом выговариваю эти слова. С каждой фразой боль из груди будто проступает на кожу. Сердце колет — не физически, морально. Как будто что-то во мне треснуло тогда и не срослось по сей день.

— Но когда все рассыпалось, потому что я в итоге перестала быть собой... — я хмыкаю от досады, — я осталась ни с чем. Без семьи, без друзей, без...

Я не хочу говорить «любви всей своей жизни». Я не могу его так назвать. Потому что это неправда. Ни тогда. Ни сейчас. Он просто был... тем, кто учил меня уменьшаться. Тем, кто не выбрал меня. Даже когда я отдала все.

— Без того, что окружало меня очень долгий период времени, — я стараюсь тяжело вдохнуть, вытирая слезы. — Поэтому я сдалась: я не знала кто я. Чего я хочу от жизни. Делаю ли я правильные вещи по отношению к себе и...

Я снова замолкаю. Слова исчезают, превращаются в ком в горле. Эта боль — липкая, тяжелая. Она не уходит. Она сидит внутри, как старый враг.

— Прошел целый год, прежде чем я снова встала на ноги. Оправилась от того, что делало мой тревожный мозг еще более тревожным и уничтожающим меня. Поэтому...

Я снова вдыхаю. Глубже. Длиннее. Выпрямляюсь, будто надеваю на себя щит из воздуха. Мне нужно быть сильной. Хоть на мгновение.

— Если сейчас вы проживаете что-то подобное, — снова смотрю в камеру, будто это поможет донести всю суть моих мыслей, — боитесь, что вы просто удобны для кого-то. Не являетесь их первым выбором. Или приоритетом... просто знайте, что вы не одни. Этот выпуск и новый сезон подкастов «Да, и?» посвящается всем, кто хоть раз в жизни чувствовал себя одиноким. Я там с вами. А значит, мы уже не одни.

Я поджимаю губы. Выключаю камеру. Щелчок — и будто звук обрыва. Руки едва заметно трясутся, дыхание прерывисто, а в горле пересохло.

Хочу умыться. Смыть с себя это признание. Смыть все, что было до этого момента. Слиться с водой — внутри и снаружи — будто это поможет отмыться от реальности.

Встаю с постели, выключая оставшиеся две камеры и свет. Пальцы дрожат, будто даже они знают, что произошло, и не хотят отпускать происходящее. Горло саднит от несказанных слов. От исповеди, которой я не планировала делиться вслух. Я чувствую, как ноет что-то в груди. Тупо. Тянуще. Как старая рана, которую сорвали слишком грубо.

Я иду к двери, чтобы спуститься на кухню, пока Винс не вернулся с тренировки. Просто попить воды. Спрятаться в тишине. Может быть, если я услышу звук капающей из-под крана воды, мне станет легче. Может, я снова стану собой.

Но когда я рывком открываю дверь, меня будто окатывает холодной волной.

На пороге стоит чертовски растерянный Джордан Найт. Его рука еще тянется к двери. Как будто он не успел постучать. Другой рукой он сжимает бумажный стаканчик, такой нелепо беззащитный в его ладони.

— Я...

Он явно не ожидал, что дверь откроется. И уж точно не думал, что открою ее я — с глазами, в которых до сих пор стоит влажный блеск от слез. С лицом, где эмоции еще не успели застыть маской.

— Не учили, что подслушивать некрасиво?

Я стараюсь держать голос ровным, но он царапает, будто я разговариваю наждачной бумагой.

У меня нет сил на сарказм. Нет запала на ссору. Только усталость и щемящее желание быть оставленной в покое.

— Нет, я... — он действительно пытается оправдаться, и это раздражает меня сильнее, чем если бы он просто стоял молча, — я только поднялся. Харпер сказала ты здесь. Я просто хотел занести чай и...

— Мне все равно, Джордан, — перебиваю его.

Голос становится отрывистым, почти мертвым.

Найт передает мне бумажный стаканчик, который едва теплый. Я даже боюсь представить, как долго он стоял с ним тут. У двери.

Мятный чай, выдохшийся, как и я сама. Какая-то часть внутри екает. От жеста. От взгляда. От тепла, которого не должно в нем быть.

Мне становится стыдно. Слишком стыдно. Потому что теперь он знает. Он слышал. Каждый чертов кусок меня, который я пыталась склеить. Собрать по осколкам. Теперь он лежит у него на ладонях. И он может разбить сильнее. Использовать. Повернуть против меня.

— Как ты, Планета? Я...

Его голос слишком мягкий. Слишком настоящий. Он говорит так, будто ему действительно есть дело и это сводит меня с ума.

— Нет! — Снова перебиваю, как лязг двери в лицо, — Мы не друзья. И не любовники. Тебя не волнует, как мои дела

на самом деле

. Спасибо за чай. Но теперь оставь меня в покое.

Я выплевываю это. Резко. Отчаянно. Как яд. Я слышу, как мои слова режут — его, меня, воздух между нами. И я знаю, что не права. Знаю, что завтра буду прокручивать это в голове сотни раз, каждое слово, каждую интонацию. Я извинюсь. Обязательно. Позже, когда смогу дышать.

Но сейчас — я захлопываю дверь прямо перед его носом. Он хотел сделать шаг ближе — я это видела, чувствовала. И все же я не дала ему. Не позволила.

И тогда все рушится.

Слезы снова скатываются по щекам. Горячие, как расплавленное олово. Потому что, кажется, я действительно никогда и ни для кого не стану первым выбором. Не той, ради кого, идут в закрытые двери. А только той, чьи признания слышат случайно.

Глава 9. Джордан

Двадцать пятое октября

Я почти волнуюсь. Больше раздражен. Но это отвратное чувство — волнение — начинает все больше и больше становиться частью меня самого. Оно пробирается под кожу, как яд. И с каждой минутой отравляет разум. Потому что я не мог так облажаться. По крайней мере настолько сильно, чтобы она не пришла сегодня.

Последние пару недель вышли напряженными для...

нас

.

Сначала эта чертова подсобка в аэропорту, из-за которой она по итогу не полетела с нами. Вернее, наш рейс до Вашингтона все-таки перенесли. Перенесли аж на неделю. И мы улетели в следующий город, куда Планета не собиралась с нами лететь.

Поэтому она просто собрала свои вещи. Не разрешила Винсу вызвать ей такси. Просто уехала, как будто ее там никогда и не было.

Десять дней я был на выезде. Мы все еще не общались по смс или звонками. И меня это более чем устраивало. Потому что так я забывал, что она существует в моей жизни. Забывал, что она реальная и живая.

Пока, конечно, не закрывал глаза в душе, и ее образы не поднимали мой член вверх. Ее голос. Характер. Тело. Но это просто реакция тела на другое. Идеальное, настоящее тело. Не больше.

Ясно же, что не больше.

Но все, блядь, стало хуже, когда идея заботы о ком-то помимо моей семьи и друзей врезалась мне в голову, как нож.

Винс просто предложил всем вместе поужинать. Дома, у них с Харпер, потому что Планета была уже там.

И я какого-то хрена решил, что она наверняка будет рада выпить свой любимый мятный чай. Который я зачем-то решил доставить ей лично в комнату для гостей, где они до этого с Харпер снимали подкаст.

Просто бумажный стаканчик. Просто передать в руки. И уйти. Но у самой двери я услышал, как она плачет.

Слишком досадно, слишком болезненно. И это стало, блядь, неприятно. Я слышал каждое слово, которое она произносила своим дрожащим голосом. И это заставляло меня слушать, когда должно было быть все равно.

Я не был бесчувственным придурком, каким она меня считала. Просто не все истории могли заставить меня что-то чувствовать. Но ее — заставила.

Я не знал, о ком она говорила, кто не выбрал ее, потому что она была якобы недостаточно хороша... но он был полным идиотом, если действительно так считал.

Да, она раздражала. Злила. Порой хотелось ее придушить во всех смыслах этого слова.

И она уж точно не была идеальной.

Но она была «достаточной» во всех ее «слишком».

Это и делало ее опасной. Заставляло отталкивать от себя. Потому что такие, как она — врывались в твою жизнь и переворачивали ее с ног на голову. А потом уходили. Потому что уже ты не соответствуешь их хаосу.

И я собирался уйти, когда она замолчала. Правда собирался. Но она была ураганом. Ураганом, который сметал все на своем пути.

Когда красотка открыла дверь — так резко и неожиданно — я, черт возьми, даже растерялся.

Не от того, что меня застали врасплох, а... от боли в ее глазах. Такую, которую я видел несколько месяцев назад. В чертовом отражении зеркала.

Она не могла чувствовать то же самое, что чувствовал я. Это было чем-то, что разъедает тебя изнутри. Как будто все, во что ты верил и чем дорожил — исчезло. Потому что на самом деле никогда не существовало.

И мне стало стыдно. Стыдно, как пятилетнему мальчику, который ослушался маму, принес футбольный мяч в гостиную и разбил ее любимую вазу.

Потому что помимо боли в ее глазах... там было чертово смирение. Как будто она не удивлена. Как будто она просто ждала, что так будет. Что эта боль придет. Потому что она ее заслужила.

Я хотел все исправить. Извиниться за себя и того придурка, который заставил ее так себя чувствовать. И злился на нее, что она позволила его словам стать своей правдой.

Это не было моей проблемой. Моей обязанностью.

Точно так же, как я не был ее другом или реальным любовником.

Но ее боль... она как будто была моей. Просто потому что она не заслуживала ее. В отличие от меня.

Я должен был сделать хоть что-то. Чтобы она почувствовала себя хоть чуточку лучше. Но я никогда и ни с кем не встречался, чтобы знать, что делать. Поэтому вспоминал, что в такие моменты делал мой отец для мамы и сестёр. Что мог бы сделать с этим Винс для Харпер.

И все равно решал проблемы как умел — деньгами. Дал свою кредитку Харпер. Попросил устроить девичник с маникюром и шопингом, мол, блондинка хочет проставиться. И продолжал злиться на Планету, когда наша подруга вернула мне карту, сообщив, что красотка платила везде сама за себя.

Ну конечно. Очередное ее «я сама» в действии.

И все же я сделал кое-что сам. Все еще с помощью денег, конечно же.

Купил платье, которое Планета примеряла с Харпер для сегодняшней вечеринки НХЛ. Потому что она не оплатила его сама. Хмыкнула миссис Коулман — «оно неоправданно дорогое» — и повесила на место.

Но оно ей понравилось. Она хотела его надеть. Две тысячи долларов стоили того, чтобы она чувствовала себя хорошо... Да все чертовы деньги мира этого стоили.

Поэтому я сам купил его. Попросил Харпер красиво упаковать и даже сам отвез его, блядь, в квартиру красотки. Конечно, не вручил лично. Но оставил у двери.

В глупой надежде, что когда — вернее если — она придет сегодня... она будет в нем. Просто так, конечно. А не потому, что мысль о том, что моя девушка наденет платье, которое я сам для нее купил, меня заводила.

— Она придёт, — старается изо всех сил успокоить меня Харпер.

Но, судя по тому, как блондинка оглядывается по залу, она сама едва ли в это верит.

— А если я ошибся с дверью? — Хмурюсь я, чувствуя себя гребаным школьником.

— Поэтому, — Винс снова начинает свои нравоучения, — когда ты хочешь сделать подарок девушке — ты вручаешь ей его лично.

— Откуда я мог это знать? — Шиплю я, когда к нам подходит Тео.

— Господь, — тут же смеется он, — Еще пара бокалов — и Виктория съест своего мужа прямо на глазах у Говарда.

— Элси тоже здесь? — Хмурится Харпер, оглядываясь по сторонам.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Надеюсь, что нет, — хмыкает Грей, когда его словно прошибает током, — Но если увидишь ее, сообщи. Хочу убраться отсюда подальше и... ох, вау.

Последнее время его «ох, вау» предназначено только для одного человека.

И я, кажется, впервые слышу его с облегчением, а не злостью. Потому что когда я оборачиваюсь туда, куда смотрит Тео, я, к счастью, вижу чертову Планету.

Девушка спускается по лестнице медленно, грациозно, будто не идет, а скользит.

Собранная. Элегантная. Черт возьми, смертоносная.

Плечи расправлены. Подбородок направлен вверх. Темно-бордовые волосы собраны в гладкий низкий пучок, и я вижу изгиб ее шеи. Макияж ярче, чем обычно. Но только, блядь, подчеркивает, как она опасна. Как может вцепиться в горло — и ты будешь ей за это благодарен.

Полупрозрачная серая ткань тянется по телу, будто вторая кожа, усыпанная блестящими иглами. Тонкие бретели держат конструкцию, бедра подчеркнуты перьями — не для мягкости, а чтобы ты точно заметил. Талия перетянута корсетом, похожие перья скрывают щиколотки. Серебряные босоножки с ремешками чуть бликуют в свете софитов. Она не просит этим внимания. Она его безжалостно забирает. Даже если не нуждается в нем.

Я не дышу. Тело натянуто, как струна. И я чувствую, как оно реагирует на нее раньше, чем разум успевает включиться.

— Подберите слюни, парни, — хмыкает Винс, хлопнув нас с Тео по плечу.

Пока она спускается и оглядывает толпу, ее взгляд цепкий, отстраненный.

Но стоит ей увидеть знакомые лица — у подножия лестницы она сталкивается с Тренером и он представляет ей свою жену Викторию — и тут же эта ее искренняя улыбка появляется на лице.

Я слишком хорошо знаю эту улыбку.

Слишком часто видел ее. Видел со стороны. Ни одна из них не предназначалась мне.

Они мгновенно о чем-то болтают и смеются, пока я медленно выдыхаю, больше не волнуясь.

Она здесь. Она пришла. И она, черт возьми, в

моем

платье.

— Вот ты где, — я мгновенно оказываюсь рядом с ней, едва ли прикасаясь к ее спине, имитируя объятия.

Кожа под ладонями пульсирует от жара ее тела. От запаха. От того, что она рядом.

Сейчас очень опасно злить эту девушку, если я хочу дожить до конца вечера. А я и так хожу по тонкому льду. И, черт возьми, сам его подтачиваю.

— Извини, — слишком искренне говорит она, — я опоздала. Возникли кое-какие проблемы с машиной.

— Почему ты не написала мне? — Мгновенно хмурюсь я, не зная, на что именно сейчас злюсь.

На то, что она не предупредила об этом. Или на то, что не попросила моей помощи.

— Все в порядке, — она отмахивается так, как будто это правда, — я справилась

сама

.

Ну конечно. Очередное ее «я сама», от которого я едва сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Начинаю раздражаться сильнее, отчего притягиваю ее ближе к себе, не сводя с нее глаз.

Плотнее. Жестче. Неизбежнее.

— Сейчас всё в порядке, дорогая? Я так рада наконец с тобой познакомиться! Кост так много рассказывал о тебе. — Щебечет Виктория.

— Оо, — тянет Планета, явно умиляясь этому, — спасибо вам большое. Я тоже очень рада нашему знакомству. Надеюсь увидеть вас на домашних матчах.

— Я все никак не могу уговорить ее бывать там чаще, чем раз в год, — смеётся Зальцман, — может, это получится у тебя, Нова.

— Уверена, мы договоримся, — с улыбкой подмигивает она Виктории, заставляя всех рассмеяться.

Внутри все дрожит, как струна. Потому что она играет. Легко. Искренне. Уверенно.

Потому что она делает это чертовски хорошо.

— Что-то не так? — Слишком уверенно для подобного вопроса спрашивает Планета, как только мы остаемся наедине среди всей этой светской ерунды.

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что ты выглядишь так, как будто удивлен. — Слегка дергает плечами Планета.

— Но я правда удивлен.

— И чем же?

— Ты... — я не хочу говорить то, что сидит в моей голове, поэтому снова натягиваю маску безразличия, — оказывается, можешь быть... симпатичной.

Симпатичной, блядь? Ты серьезно? Лучше бы, черт возьми, молчал, Найт.

— Это даже не звучит как комплимент, — как-то грустно усмехается она.

— Оо, это был не он, — я пожимаю плечами, чуть сильнее прижимая ее к себе, — скорее... констатация факта.

Тело под пальцами горячее. Упрямое. И почему-то ускользающее от меня.

— Ну, — она поворачивается ко мне всем телом, и мне приходится убрать руки с ее талии, — мне тоже жаль, что на роль твоей фальшивой девушки тебе не досталась какая-нибудь модель. Поверь мне, я тоже не в восторге от компании.

— Правда? — Не унимаюсь я, ступая ближе к ней. — И кого бы ты предпочла, Планета?

Я жду ее колкости. Очередного дерзкого ответа. Что-то, что убедит меня в ее ненависти. Что-то, что будет значить эмоции, даже если они плохие.

— Определенно, Тео. — Она не тратит ни секунды на размышления, как будто уже думала об этом когда-то и имеет готовый ответ, — он добрый, веселый и явно делает комплименты лучше тебя.

— Ты серьезно? — Я моментально хмурюсь.

Жар под кожей. Жесткий, резкий. Она не может говорить это.

У меня едва не дергается челюсть. Где-то внутри что-то сжимается, как кулак. Как будто этот чертов Тео уже прикоснулся к ней — даже если не делал этого.

— А почему нет? — Ее тон звучит так, как будто мы действительно анализируем это, — Грей хорош собой, Винс на прошлой неделе завидовал его прессу, мы неплохо ладим и...

— Ты играешь с огнем, Планета, — уже злюсь я, почти врезаясь в нее своим телом.

Хочу, чтобы она почувствовала. Мою злость. Мое тело. Мое право. Хочу, чтобы она знала, что я не тот, с кем стоит так шутить.

— А ты его создаешь, — уже серьезно бросает она мне.

Она не замирает, не делает попыток уйти. Просто смотрит этим своим ледяным убийственным взглядом. Словно бросает вызов. Словно ждет, что я сломаюсь первым.

— Прежде чем говорить, что кто-то рядом с тобой недостаточно хорош для тебя, убедись, что это не касается и тебя, Найт.

И она уходит. Без громких сцен. Без криков. Без всеобщего внимания.

Просто расправляет плечи и растворяется в толпе.

Как будто еще несколько минут назад я не держал ее в своих руках. Как будто я не чувствовал, как она дышит.

Чертов Тео. И Планета. Они, блядь, оба.

Грей всегда был душой компании, и это действительно манило к нему. Он не разбирался в девушках и отношениях. Был слишком уважительным, чтобы плести интриги.

Но... если бы у Планеты был выбор — она бы выбрала его.

Я вижу это. Как она улыбается Тео в другом углу зала. Как он смотрит на нее. Как она все еще тормозит его, когда тот начинает флиртовать. Планета напоминает ему, что она со мной. Даже если это игра.

Но черт возьми, она все равно смотрит на него дольше, чем должна. И это сжигает меня заживо.

— Так, так, так, — лукавый женский голос раздается где-то позади меня, но мне не нужно оборачиваться, чтобы знать, чей это голос, — сам Джордан Найт собственной персоной.

— Привет, Элси.

Дочь Говарда — главного менеджера «Бостонских Орлов» — оказывается слишком близко. Ее ладонь цепляется в меня. Скользит так, чтобы взять меня под руку. Даже если я держу руки в карманах брюк.

— Как поживает главная проблема моего отца? Говорят, лучший снайпер НХЛ обзавелся подружкой.

— Пришла за сплетнями? — Бросаю я в нее, не глядя.

— За правдой, — хмыкает она, — за сплетнями обратилась бы к Гарри.

— Вот тебе правда, Элси, — я вытаскиваю свою руку намеренно медленно, чтобы брюнетка уловила то, что так делать не стоит, — с занятыми мужчинами не флиртуют.

— Так значит, не врут, — она натягивает на себя самую чарующую улыбку, слегка поворачиваясь ко мне, — и кто она?

Я хочу бросить в нее «не твое дело». Но, блядь, из-за ее отца мы в целом ведем этот разговор. Но даже с этим условием, я не собираюсь бросать Планету под этот несущийся поезд по имени Элси Говард. Особенно когда та с таким удовольствием несется по рельсам.

— Я больше чем уверен, что ты уже в курсе, — отмахиваюсь я, все еще не взглянув на девушку.

Челюсть будто сводит. Меня бесит, что она вцепилась в это. Бесит, что ей вообще есть дело.

— Возможно, — с вызовом хмыкает она.

В ее голосе скользит приторное «я все вижу», и зная Элси — это не реплика, это ловушка:

— Все же не каждый день холодный и неприступный Джордан Найт приводит кого-то на командное мероприятие.

Я чувствую, как она делает шаг вперед. Выверенный, демонстративный. Как будто ей нужно обозначить свое место рядом. Она не может терпеть, когда ее игнорируют.

Но я смотрю в сторону, будто от скуки. На деле — боюсь указать Элси взглядом кто такая Планета. Потому что если задержусь на ней — девушка это заметит и всадит нож туда, где тонко.

— Странный выбор, Найт, — вдруг хмыкает она. — Я ожидала, что она будет блондинкой, а не...

бордововолосой

.

Хребет будто стягивает что-то ледяное. Слова короткие, но режут как стекло. Я чувствую, как напрягаются собственные плечи, и скулы. Она говорит это намеренно легко. Но я слышу стальной крюк под шелковой оберткой.

— Она не очень-то смахивает на девушку хоккеиста.

— Это еще почему? — Почти выплевываю я.

Моя голова резко поворачивается. Взгляд цепляется за Планету в другом углу зала. Она смеется с Тео и Харпер, и даже отсюда я слышу, как ее голос вибрирует внутри меня, будто на контрасте с грязью, которую несет Элси.

— Просто она... — Элси опасно долго подбирает слова и я почти слышу, как крутятся у нее в голове циничные формулировки. —

Неправильная

.

— И что это, нахрен, значит? — Я уже не скрываю злости, бросая на нее взгляд.

Он острый, как лезвие. Я знаю, как он может резать — я этим взглядом не раз делал больнее, чем кулаком. Но Элси не смотрит на меня. Она изучает Планету, будто выбирает, с какой стороны нанести удар, чтобы та не успела прикрыться.

— Ей не стать... светской львицей. Кто вообще в ее возрасте красит волосы в вишневый? Слишком много татуировок, как грязи. Полагаю, одевается она в жизни так же — слишком просто. Расклешенные джинсы, корсеты, обтягивающие футболки в темных оттенках. Ничего такого... статусного.

— Ты должно быть шутишь.

Я сжимаю зубы. Не потому что она судит мой выбор. А потому что смеет прикасаться языком к чему-то, чего не понимает. К ней. К тому, что я еще не успел до конца осознать — но уже не позволю разрушить.

Харпер всегда была на стороне девушек, даже если не знала их. Анна, моя мама и сестры — они все были там же — за них, против всех, доказывая, что каждая хороша, пока кто-то не решится показать обратное. А Планета... Планета как будто такая же. Иначе, она бы не нравилась всем так сильно.

— Плохой мальчик связался с плохой девочкой, — снисходительно пожимает она плечами. — Ничего личного, просто кричащие заголовки. Я уверена, она не плохая. Просто не под тебя. Ты словно ей протестуешь. Как подросток, когда родители просят не связываться с плохой компанией. И кто она? Модель? Актриса? Очень сомневаюсь.

Внутри все взрывается. Бурлит не потому, что она ошибается — а потому, что лезет туда, где нечего ловить. Она понятия не имеет, что за девушка стоит в другом углу зала. У Элси никогда не было интуиции — только инстинкт хищника, охотящегося на статус.

— У нее ведь свой подкаст, верно? — Брюнетка закатывает глаза, когда ее голос скользкий, как яд. — Надеюсь, она хотя бы хорошо отрабатывает в постели ту рекламу, которую ты ей делаешь просто так. Потому что как только ей это перестанет быть нужным, она...

— Знаешь, — я больше не сдерживаюсь. — Статусность — самая дешевая чушь, которую вы, светские львицы, продаете друг другу, чтобы хоть как-то оправдать собственную пустоту.

Элси уже хочет ответить, но я не даю ей и шанса.

— Через татуировки и покраску волос люди самовыражаются. Потому что, в отличие от некоторых, им есть что, блядь, выражать. Они не пустые. У них внутри не только фотография с вечеринки и список бывших.

Она чуть отступает. И я вижу, как под маской уверенности просачивается раздражение. Или страх. Она явно ожидала, что я подыграю — сделаю вид, что смеюсь вместе с ней.

— Стиль некоторых людей не для демонстрации себя публике. Он про комфорт. Про выбор. Про жизнь. Но откуда тебе знать, если ты не вылезаешь из своих обтягивающих мини-платьев, верно?

Элси уже выглядит растерянной. И все же упрямо не отводит глаз. Не привыкла проигрывать — особенно мне. Но я еще не закончил.

— И да, — раздраженно хмыкаю я. — Не стоит лезть в чью-то постель, как будто тебя там ждут. Понимаю, тебя расстраивает, что за три года, что я в Бостоне, ты так там и не побывала. Но тебе ведь хватает других игроков, верно? Мне жаль, что Кайл не так хорош, но...

— Откуда ты... — она почти пугается.

Я вижу, как что-то внутри нее сжимается.

— Знаю? — Я прищуриваюсь. — Потому что, в отличие от некоторых, я не треплюсь направо и налево о том, с кем сплю. И как она подо мной стонет.

Я поддаюсь ближе, почти нависая над ней, голосом ниже, чем раньше.

— А теперь извини. Мне нужно найти

свою

девушку. И поблагодарить чертова Бога за то, что мне хватило ума выбрать

ее

. А не кого-то другого.

Я разворачиваюсь. Чувствую, как воздух между нами натянут. Рвется в тот момент, когда я делаю шаг прочь. В сторону Планеты. К ней — туда, где реальность хоть и сложнее, но, по крайней мере,

настоящая

.

Во мне кипит ярость, такая горячая и слепящая, что застилает глаза и лишает способности мыслить ясно. Кажется, я даже вижу ее, как плотный красный туман. Этот гнев прожигает меня изнутри. Вырывается наружу. Толкает плечи, заставляет идти через толпу, не глядя ни на кого и ни перед кем не извиняясь. Я не хочу встречать ни единого взгляда, потому что знаю: стоит мне остановиться — я начну думать. А стоит мне начать думать, этот гнев поглотит меня полностью, как черная дыра.

Элси не должна была этого говорить. Просто не могла себе позволить. Но, черт возьми, она это сказала. Ее слова до сих пор звучат у меня в голове. Словно эхо, от которого не сбежать. А еще я злюсь, потому что знаю: сам делаю то же самое. Недооцениваю. Бью первым. Как будто это способ защититься от удара, который когда-то обязательно последует. Это проще, чем признать очевидное — я боюсь. Боюсь, что Планета способна исчезнуть. Выбрать кого-то другого. Ведь она никогда не выбирала меня. Все, что нас связывает — договор. Сделка, которую мы заключили ради выгоды. Для нее — ради медийности. Для меня — чтобы меня не обменяли в другую команду. Не выкинули как ненужный балласт. Без нее у меня ничего не останется. Никакого статуса, никакого шанса удержаться.

Но дело даже не в этом.

Самое страшное — это злость. Я злюсь на нее, потому что не могу справиться с собой. Я злюсь, хотя не имею на это права. Злюсь, потому что она по настоящему не моя. Злюсь, потому что мы никак не можем найти общий язык. И больше всего ненавижу сам себя. Ненавижу, потому что боюсь подпускать ее ближе. Она слишком настоящая. Слишком живая. Слишком яркая для меня. И это раздражает так сильно, что я едва ли могу дышать.

Я пробираюсь через толпу. Хватаюсь за эту злость как за спасательный круг, но мне все равно не удается сбежать от того, что разрывает меня изнутри. Она словно магнит, притягивающий меня, даже если я сопротивляюсь.

— Джордан? — Ее голос режет воздух, и я резко останавливаюсь.

Она стоит передо мной, чуть нахмурив брови, и смотрит прямо на меня. В ее взгляде тревога, беспокойство, но нет злости. Ее пальцы обхватывают мое предплечье, обжигая сквозь слои ткани. Ее прикосновение слишком человеческое. Слишком мягкое. Слишком личное.

Рывком хватаю ее. Одна рука на ее талии. Вторая — скользит к затылку. Я должен сделать хоть что-то.

Пальцы сжимаются на ее коже сильнее, чем нужно — я это знаю. Чувствую, как подушечки пальцев впиваются в ее затылок. В то хрупкое, уязвимое место. И в груди что-то дергается от острого желания и раздражения одновременно. Она смотрит на меня в упор, не отводя взгляда — и это выводит меня из себя сильнее, чем хотелось бы.

— Извини меня за это, Планета.

Голос сиплый. Почти хриплый. Она напрягается. И все равно не отходит. Не кричит. Просто смотрит — будто ждет, что я сделаю дальше. И я делаю.

Я целую ее. Не медленно. Не нежно. С нажимной и всей своей яростью. Я вдавливаю в нее этот поцелуй, словно вбиваю в стену гвоздь. Без замаха. Без предупреждения. Просто ярость.

Ее губы слишком мягкие. Теплые. Идеальные. Не поддаются мне.

Я чувствую, как она замирает. Вся. На вдохе. Будто перестает дышать. Но она не отталкивает. Не делает ни шага назад. Просто терпит. А я в бешенстве — не на нее, на себя. На то, как дергано пульсирует кровь в ушах.

Но во мне столько злости. Столько ненависти из-за разговора с Элси. Я, блять, как будто должен всем доказать сейчас — что мы с Планетой действительно пара. Что я действительно хочу ее. И одно из двух действительно правда.

Мой язык пробивается в ее рот, грубо, как вломиться в закрытую комнату. Не ради удовольствия. Ради того, чтобы заглушить все остальное. Чтобы выбить из головы голос Элси, ее лицо, ее тон. Чтобы увидеть, как Планета реагирует — на меня, на это, на то, что между нами происходит.

Я чувствую, как напряжение в ее теле едва заметно ослабевает, словно она поддается. Медленно. Неуверенно. И я притягиваю ее ближе. Плотнее. Слишком сильно прижимаю к себе. Мне не хватает воздуха, но я не останавливаюсь. Ее пальцы, такие легкие, вдруг находят воротник моей рубашки — цепляются за него, как будто ей тоже нужно за что-то держаться. И в этот момент — черт возьми — я почти верю, что она хочет меня. Настоящего.

Все становится почти хорошо. Почти идеально.

Почти. Потому что я знаю, зачем это сделал. Не потому что хотел. А потому что не мог иначе. Потому что в этом поцелуе — злость. Протест. Доказательство. А не мягкость, которой она заслуживает.

И я чувствую себя моральным уродом, потому что моя злость, ненависть, нужда кому-то что-то доказать становятся причинами почему я сейчас целую ее.

Она не заслужила быть оружием в этой войне, которая происходит у меня внутри. Все, к чему я прикасаюсь — я либо ломаю, либо порчу. И сейчас, когда она расслабляется в моих руках, я чувствую, как проваливаюсь еще глубже. В раздражающую, чертовски сексуальную девушку, от которой стараюсь держаться как можно дальше.

Потому что каждый раз, когда она входит в комнату — мои мысли горят. Мое тело вспыхивает. Я злюсь, потому что не могу это контролировать. Злюсь, потому что хочу ее. Потому что мне это не нравится, но я все равно возвращаюсь к ней — как идиот, на коротком поводке.

И все же я хотел поцеловать ее. Просто не так. А когда бы она тоже в этом нуждалась. Когда бы тоже захотела меня в ответ. Меня настоящего, а не человека, которого она так яростно ненавидит. Не эту версию меня — которую я сам терпеть не могу.

Но я все равно сделал это. Поцеловал. Ее дыхание теперь смешивается с моим. И лишь на секунду мне кажется, что все так, как и должно быть.

Как будто этот момент может стать моим началом. Хотя я точно знаю — он, скорее всего, станет моим концом.

Глава 10. Нова

Десятое ноября

Ударостойкое стекло под ладонями Харпер звучит так громко, что превращается в шум в моей голове. Гулкий, тягучий, он будто врезается в виски. Девушка такая разъяренная, и я черт возьми понимаю ее. Даже если это не против моего мужа ведут нечестную игру — все внутри сжимается от этого ощущения несправедливости.

Сегодня, спустя два месяца моих фальшивых отношений и походов на игры Орлов, Харпер предложила спуститься к самому льду. Благо наши "семейные" пропуска давали нам такую возможность — и пусть я все еще ничего толком не смыслила в хоккее, даже если теперь смотрела выездные игры Бостонских Орлов через свой телефон, я прекрасно понимала одно: вратарей трогать нельзя. Это было негласное правило. И если ты рискнул его нарушить — приготовься получить неприятности. Очень личные неприятности.

Но команде из Сиэтла, похоже, было на это наплевать. Объективно они не могли не то что пробить Винса и выйти вперед, они даже сравнять счет не могли к концу первого периода — счет два-ноль в пользу Орлов. Поэтому их новая тактика: вредить Коулману, провоцировать на драки и получать большинство. Грязно. Жалко. Эффективно.

Судьи продолжают закрывать на это глаза — ни когда об этом заявляет Джордан на правах капитана, ни сам Винс, ни даже крики Зальцмана не сдвигают их с мертвой точки. И все, что мне остается — это надеяться. Надеяться, чтобы ничего подобного не случилось, когда Джордан откажется на льду. Потому что если это случится — я даже не уверена, в кого он превратится. Пока что, к счастью, у Сиэтла хватало мозгов не делать этого при нем. Видимо, всем было очевидно: он не тот, с кем можно провернуть такое. Он не просто хоккеист. Он пламя в человеческой оболочке.

— Продажный матч, черт бы его побрал, — шипит Харпер, не переставая колотить по стеклу уже кулаком, стараясь привлечь внимание судьи.

— Правда? — Хмурюсь я, все больше ощущая, как тревога переползает в грудную клетку.

— Нет, — закатывает глаза блондинка, тяжело выдыхая, — но вот судьи, видимо, да. Зальцман против подобных махинаций, и все команды знают: с такими "деловыми" предложениями точно не к Орлам.

— Тогда...

— Я просто не понимаю, — перебивает она меня на эмоциях, — он же задержал вратаря! Это как минимум штраф на две минуты тридцать девятому номеру!

— Главное, — я наклоняюсь чуть вперед, чтобы через проход в несколько метров увидеть скамейку запасных, — чтобы никто не втянул в это Найта.

— Волнуешься? — Хмыкает она, но в ее тоне нет подкола.

— Нет, — убеждаю ее и себя. — Просто не хочу проблем с «важной шишкой» и плохого настроения Джордана. Это... горючая смесь.

На самом деле — не в том дело. Я продолжаю упорно убеждать себя, что не в этом. Ведь... тогда вся наша игра в идеальную пару на публику не будет иметь никакого смысла. Если у него будут проблемы с «важной шишкой» и СМИ — они будут и у меня. Все рухнет. Все, над чем мы так старательно работаем. Поэтому нет, дело не в том, что я волнуюсь. Не волнуюсь.

— Тогда будем надеяться, что никто из Сиэтла не кинет чертову зажженную спичку, — выдыхает девушка, и я молча присоединяюсь к ее надеждам.

Первый период заканчивается два-ноль и штрафным временем у Орлов в десять минут. Все парни угрюмые покидают лед, уходя в раздевалку, и я изо всех сил стараюсь не смотреть на Джордана. Но... они все как один возвращаются спустя двадцать минут с лицами еще хуже, чем до этого. И тогда я действительно смотрю на него.

Он выходит на лед, надевая шлем. Движения почти медленные, размеренные, но в этом — грозовая тишина. Хладнокровная ярость. Его челюсть сжата, взгляд резкий, острый, как лезвие. Он будто готов кого-то сжечь. Черт возьми, это даже... горячо. В буквальном смысле. Он идет, и в нем — угроза. Напряжение пульсирует, и я тяжело сглатываю. Скорее бы этот чертов матч закончился и обошлось без драк. Только не сейчас. Пожалуйста. Не сейчас.

Но всеобщий стресс и напряжение передается и мне. Настолько сильно, что я начинаю ощущать его физически. В тряске ног. В покусывании края нижней губы.

Давай, Нова. Все хорошо. Просто считай до десяти.

Раз

— первое звено Джордана оказывается на льду во втором периоде.

Два

— игроки занимают свои позиции, и мой пятнадцатый номер становится на вбрасывание.

Три

— судья бросает шайбу, и игра начинается.

Четыре

— Джордан выигрывает вбрасывание, передает пас Тео.

Пять

— Грей ловит шайбу, обходит двух игроков и уходит к воротам.

Шесть

— передача на Дерека, тот откатывается, готовясь к броску.

Семь

— все идет, черт возьми, не так, как должно.

Один из игроков Сиэтла в резком развороте бросается к шайбе, стараясь ее отобрать у Дерека у своих ворот. Но при замахе его клюшка оказывается слишком высоко — и с хрустом бьет Джордана по лицу.

Все происходит за долю секунды — и в ту же секунду Найт падает на лед. Стремительно. Беззвучно. Как и мое сердце.

Я вскакиваю с трибуны, почти врываюсь к стеклу, ногти врезаются в ладони.

Джордан пытается встать. Он сгибается, опирается на руку, и я вижу, как с его скулы капает кровь. Черт. Этот ублюдок из Сиэтла рассек ему скулу. Толпа взрывается свистом, и судьи только теперь останавливают игру. На лед выбегает Симона с аптечкой, Тео рядом, помогает подняться. Кто-то поднимает его клюшку. Кто-то поддерживает за плечо. А я больше не в состоянии следить за происходящим.

Я чувствую только руку Харпер на своем плече. Ее хватка крепкая, почти болезненная. И это лишь усиливает грохот в моей груди, будто сердце пытается вырваться наружу. Потому что все, что я вижу — это лицо Джордана. Злое. Настолько злое, что на секунду становится страшно. Настолько, что воздух в груди застывает.

— Не волнуйся, — шепчет Харпер, — Симона слишком хороша в этом. Она позаботится о нем.

И я почти верю ей. Почти. Если бы не то, как предательски дрожит ее голос. Она ведь относится к нему как к брату. И ее тревога лишь делает мою — еще более реальной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я не знаю, куда себя деть, пока Симона отводит Джордана в раздевалку, а матч продолжается так, будто ничего не случилось. Как будто кровь, которую убирают со льда — это нормально. Как будто ничего этого не было.

— Тебе лучше пойти к нему, — шепчет Харпер, сильнее сжимая мне плечо.

— К кому? — Не сразу понимаю я.

— К своему парню, подруга, — грустно хмыкает она.

Все внутри меня сжимается. Это напоминание. Это все — не по-настоящему. Ни его слова. Ни прикосновения. Ни поцелуи. Только фальшивый парень, который терпеть меня не может. Как и я его. Вместе с моим реальным волнением. Которое я никак не могу подавить.

— Так бы поступила любая девушка, — пожимает плечами Харпер.

— Реальная девушка, — напоминаю я.

— Поэтому тебе и нужно пойти.

Я знаю, что она права. Знаю. Но не могу заставить себя сделать это. Что я скажу?

"Привет, это я — твоя фальшивая подружка. Харпер сказала, что я должна прийти, и да, кстати, как твоя скула? Приложить тебе лед?".

Это же смешно. И бесполезно. Чем я ему помогу?

Ему не нужна моя помощь. Даже если бы и была нужна — он бы не принял ее. Оттолкнул бы. Как это делают все.

Но я все равно иду. Отрываю ладони от стекла, расправляю плечи, подбородок чуть вверх — движение больше для себя, чем для Харпер — и направляюсь по коридору. Охрана не останавливает меня, и в этом — самая большая проблема. Потому что значит, я действительно иду туда. К нему.

Не из-за него. Нет. Просто... я должна убедиться. Что он в порядке. Человек, который сейчас присутствует в моей жизни, даже если это вынужденная мера, не пострадал. Физически. Или хуже — морально.

Потому что для Джордана хоккей чертовски важен. Не просто как карьера. Ведь он мог бы уехать. В другой клуб. В другой город. Но он хотел быть здесь. В Бостоне. С этими людьми. С этой командой.

Иначе он бы не стал терпеть меня и всю эту игру в фальшивые отношения.

Я просто представляю, что он чувствует. Когда все, что ты строил, рушится. И ты даже не виноват в этом. Это ошибка другого. Чья-то бездумная ошибка, которая ломает тебя. Заставляет сдаться.

У раздевалки я медлю. Стучать? Или просто войти? Может, он один? Или Симона еще там?

Не знаю. Ничего не знаю. Но все равно стучу — и не дождавшись ответа, приоткрываю дверь.

— Джордан? — Зову неуверенно я.

Он не двигается. Сидит на скамейке в полумраке, локти на коленях, пот стекает с темных спутанных волос. Скула все еще кровоточит. Кожа вокруг начинает опухать. Джерси и защита — сняты. Он остался только в черном термобелье и игровых шортах. Сжатый, напряженный, как перед взрывом.

— Я... — голос ломается, — пришла узнать, как ты?

Он не успевает ответить. Из-за угла появляется Симона, слишком серьезная, с очередной огромной аптечкой.

— Отлично, — говорит строго. — Поможешь мне, Нова. Идем.

И я не уверена, хорошая ли это идея. Но не могу сопротивляться. Просто иду за ней. Стараясь не выдать себя. Стараясь не показать, как сильно к горлу подступает ком.

— Сначала остановим кровь, — кивает она мне, уверенно передавая антисептик для рук, который я наношу на свои собственные, трясущиеся руки.

Я не большой фанат крови, пусть и не падаю в обморок, но видеть это на лице Джордана... слишком неприятно. Даже болезненно. Как будто что-то чиркает изнутри.

Женщина пытается остановить кровь на его скуле, меняя один спонж на другой. Я следую всем ее указаниям и стараюсь игнорировать дрожь в теле. Пальцы будто онемели, а грудь сжимает тревога. Это выходит не быстро и, судя по лицу Найта, очень болезненно, но когда выходит, она кивает мне на пакетик со льдом:

— Сейчас нужно будет его приложить, — ее тон все еще сдержанный, уверенный, — мне нужно осмотреть его спину и чтобы два плеча были расслаблены.

Я киваю, понятия не имея, что это значит, и, когда Симона отходит к аптечке, меняюсь с ней местами. Сердце тяжело бьется где-то в горле.

— Давай я помогу, — шепчу я Джордану, когда он едва шевелится от боли в попытках снять термобелье.

— Что ты вообще тут делаешь? — Сквозь зубы шипит он, все еще пытаясь справиться самостоятельно.

— Мы идеальная пара, забыл? — Хмыкаю я, стараясь скрыть свое волнение, чуть пригибаясь ближе к нему, хватая край его лонга.

Тепло его тела ощущается даже через ткань. Напряженные мышцы словно пульсируют под руками.

— С тобой забудешь, — сквозь зубы продолжает он, когда я стараюсь как можно аккуратнее снять с него кофту и не коснуться его раскаленной кожи, — так бы сразу и сказала, что просто хочешь раздеть меня.

— Я была бы поосторожнее с высказываниями, — хмыкаю я, хватаясь за пакет со льдом, поднося его к красивому лицу своего фальшивого парня, — от моих рук зависит, будет у тебя фингал или нет.

Я прикладываю пакет со льдом к ране, когда Джордан шипит от боли и дергается, схватив меня за заднюю поверхность бедра, резко притягивая к себе. Его хватка судорожная, явно рефлекторная — от острой боли, вспышкой пронзившей тело. Я едва стою на ногах, инстинктивно цепляясь за него ладонями, чтобы не пошатнуться.

— Ты специально это сделала? — Его голос низкий, глухой, почти неслышный.

— Что именно? — Моргаю я.

Но вместо ответа Джордан смотрит на меня. Медленно. Лениво. Как будто хочет изучить каждую черту, каждую эмоцию, что вспыхивает на моем лице.

— Заставила меня представить, как это снимается с тебя, Планета.

В горле становится сухо. Я не двигаюсь. Симона что-то говорит сбоку от меня у аптечки, но я не могу разобрать слов.

— Это просто джерси, я...

Будто пытаюсь оправдаться за кусок ткани с его номером, и ни черта не выходит.

— Мне нужно осмотреть твою спину и шею, Джордан, — возвращается Симона с новыми инструкциями, — руки вперед на колени, голову вниз.

Только когда он послушно выполняет ее указания, я понимаю, что все это время его руки были на мне. Теперь там холодно. Неуютно.

Мне приходится сесть на колени между ног Найта, чтобы продолжать держать ему лед. Разве у докторов не должны быть ассистенты? Или из-за сегодняшних стычек с Сиэтлом все заняты подлечиванием других? Симона уже десять минут справляется сама.

— Ты будто наслаждаешься этим, — едва слышно произносит он от боли, пока Симона что-то делает с его плечом.

— Не тем, что ты думаешь.

— Тогда объясни.

— Тем, что ты наконец-то не дерзишь и даже помалкиваешь.

— Я просто занят тем, как ты выглядишь между моих ног, стоя на коленях.

Я закатываю глаза от раздражения. Челюсть сжимается, но ударить его я не могу. Джордан хмыкает, явно довольный моей реакцией, снова демонстрируя свою чертову ямочку на щеке.

— Вывиха или перелома нет, — напоминает о себе Симона, выпрямляясь из-за спины Джордана, — будет синяк и отек, но это не страшно. Завтра придешь на повторный осмотр, а сегодня зону ушиба нужно будет мазать этим каждые четыре часа.

Женщина почему-то именно мне передает тюбик с мазью, а не Джордану, и я едва сдерживаюсь от немого вопроса.

— Сейчас, — она обходит скамейку, чтобы снова взглянуть на скулу Найта, — можешь идти в душ. На лед сегодня больше не выйдешь.

Он напрягается. Резко. Почти незаметно, но я вижу это.

— Проследи, чтобы крем ложился тонким слоем, — оборачивается она уже на меня, — он вряд ли достанет сам, но точно попытается. С этим кремом лучше не перебарщивать.

Я машинально киваю, поднимаясь с колен, позволяя Джордану раздеться дальше, пока продолжаю расспрашивать Симону про травму и лечение. Не то чтобы я собиралась активно принимать в этом участие — очевидно, что мы не будем рядом каждые четыре часа — мне просто нужно не смотреть на Найта и то, как он остается в одних боксерах, чтобы наконец пойти в душ.

Мне бы ее таланты — уметь заткнуть и подчинить себе Джордана. Но пока все работает против меня.

Симона что-то еще говорит Найту про физиотерапию, если она понадобится для его плеча, когда подходит к двери из раздевалки. Но... когда она уже почти уходит, что-то ослепляющее просачивается внутрь, заставляя зажмуриться. Это... чертова вспышка камеры. Исчезает также быстро, как и появляется.

Нас... только что сфотографировали. Меня — стоящую рядом с Джорданом в одних боксерах, в чертовой раздевалке «Бостонских Орлов», где меня, очевидно, быть не должно.

— Через пару минут все СМИ Бостона будут пестрить кричащими заголовками — «Джордан Найт, побитый и несчастный, в объятиях своей идеальной девушки», — хмыкает он, когда мы наконец остаемся одни.

Я стараюсь не думать об этом. В смысле, в этом и был наш план, верно? Конечно, я ожидала фото получше... менее интимное... но все же.

— Если бы они только знали, что ты хочешь придушить меня, — снова скрываю я волнение за сарказмом.

— Оо, — лениво тянет он сквозь улыбку, — это ты хочешь, чтобы я придушил тебя, Планета.

Он наклоняется ближе. Настойчиво ближе.

— Это же твой фетиш, красотка.

И он уходит. Просто идет в душ, виляя своей идеальной задницей, заставляя выдохнуть и присесть на скамейку только тогда, когда до меня доносятся звуки воды.

Мне нужно отвлечься. Унять дрожь в мыслях и теле. Я... я просто не привыкла к такому. Слишком много внимания. Его внимания. В смысле, я понимаю, что это часть сделки. Часть нашего притворства. Но... я не знаю, как мне с этим справляться, потому что никогда не имела подобного опыта. Я не разговариваю с горячими, высокими и чертовски богатыми парнями в обычной жизни. Не обнимаюсь с ними, не позволяю их рукам быть на моих бедрах и... уж тем более не целуюсь с ними. Я... я просто обычно не привлекаю таких. Как и Джордана,

на самом деле

— напоминаю я себе. Мне просто нужно пережить это. Всего пара месяцев, и моя жизнь вернется в норму, да.

Но пока это едва ли можно назвать нормой, когда чертов Джордан Найт со своим идеальным телом выходит из душевой в одном чертовом полотенце на бедрах. Вода капает с его волос, тело все еще мокрое, чертовски рельефное. Капли стекают с его ключиц на грудь, касаются собой его каменного пресса, прямо в v-образные мышцы и... я отворачиваюсь.

Джордан не смотрит на меня, по крайней мере я не ощущаю на себе его взгляда, когда он подходит к своему шкафчику и чем-то гремит там. Только спустя пару ругательств и тяжелых вздохов я оборачиваюсь на него.

— Симона же сказала, что ты не достанешь, — напоминаю ему я, поднимаясь со скамьи и подходя к этому упрямцу.

Джордан изо всех сил старается рассмотреть свой синяк на спине и плече, намазать его кремом, но очевидно — он не достает.

Я забираю тюбик с кремом, не касаясь его ладоней, и становлюсь ровно за ним.

Все это... выглядит очень больно. Синяк уже начинает темнеть — бордовый с фиолетовым, с налетом синевы ближе к шее. Как будто кто-то ткнул кистью по коже и забыл остановиться. Кровоподтек еще только набирает силу, но уже будто пульсирует под поверхностью.

Руки снова начинают трястись, когда я выдавливаю крем на пальцы и подношу их к его спине. Кожа горячая. Податливая и в то же время напряженная, словно ждущая боли.

— Не смей стонать, — хмурюсь я, когда Джордан сильнее напрягается подо мной, едва сдерживаясь. — Мы не в твоих грязных фантазиях.

— Оо, красотка, — шипит он от боли со сдавленным смешком, — в моих грязных фантазиях ты не в джерси с моим номером, и все еще на коленях.

— Тогда постарайся пережить, что в реальности я делаю тебе больно, пока размазываю по тебе что-то чертовски вонючее, — отмахиваюсь я.

— Нравится играть в спасателя, Планета? — Все еще сквозь зубы выплевывает он.

— Быть хорошим человеком — не значит быть спасателем.

— Конечно нет, красотка, — он оборачивается на меня, — это значит быть идеальной. Святой.

Это злит. Горячо, резко, сдавленно. Как будто кто-то пальцами надавил под ребра, и воздух вышел через зубы. Грудь сжимается, в ней копится злое, жгучее — что-то личное, что-то, за что хочется укусить.

— Я не святая, — шиплю, будто это самое очевидное, и резко пихаю ему в грудь тюбик с кремом.

Слишком резко. Слишком сильно. Но он не шелохнется. А я разворачиваюсь, даже не удосужившись посмотреть, поймал ли он его.

Злость вспыхивает с каждым шагом. Как будто он включил лампу в темной комнате — и все, что я старалась не видеть, оказалось на витрине. Он не знает меня. Не имеет ни малейшего права судить.

— Знаешь, почему тебе нравится быть хорошей? — Звучит его голос у меня за спиной, когда я почти оказываюсь у двери.

Я не отвечаю. Не потому что боюсь, а потому что знаю — он скажет. Обязательно скажет. И я не уверена, хочу ли это слышать.

— Потому что ты боишься, что если сорвешься — тебе понравится.

Он попадает. Прямо в цель, в самое неприятное. В ту точку, которую я не касалась годами.

— Это то, что отличает нас, — бросаю через плечо, не оборачиваясь.

Джордан усмехается. Лениво. Раздражающе. Как будто все это игра, и он давно знает финал.

— Нет, Планета. Это то, что нас делает одинаковыми.

Глава 11. Джордан

Шестнадцатое ноября

Я паркуюсь у многоквартирного дома Планеты за два часа до вылета в Лос-Анджелес, надеясь что не попаду в пробки, если вдруг... решу задержаться. Не то, чтобы я планировал. Но мы не виделись чуть меньше недели и... я порядком никого давно так не злил.

И, почему-то, мне этого не хватает. Ее колких фраз, ее упрямства, ее, блядь, непредсказуемости. Это раздражает. Но раздражает уже не так. Это почти приятно.

Поэтому чуть быстрее, чем нужно, выхожу из своего гелендвагина. Забираю с переднего пассажирского сиденья несколько пакетов и чертов подстаканник с двумя напитками для меня и Планеты. Я знаю куда идти, хоть никогда и не был в самой квартире. Но поднимаясь пешком на последний пятый этаж, я повторно перечитываю инструкции от Харпер по смс. Не знал, что теперь спортсмены НХЛ подрабатывают курьерами. Ладно подарок — это было мое желание, но это...

Я будто уже жду, что буду злиться, даже несмотря на свое непривычно хорошее настроение, когда стучусь в ее квартиру. За дверью слышится голос. Причем какого-то хрена мужской.

Сердце мгновенно сжимается, и я ненавижу это ощущение. Оно не мое. Не по плану. Не под моим контролем.

— Джордан? — Планета хмурится, когда ее красивое лицо выглядывает в проеме.

Но она не открывает чертову дверь полностью, как будто скрывает что-то.

И мне это, блядь, не нравится. Кто там? Почему она так напряжена? Почему я чувствую, что уже готов снести эту дверь, если сейчас снова услышу тот голос?

— Я... — напрягаюсь в ответ, голос звучит ровно, но внутри все гремит, — у меня выезд через пару часов. Я собирался в город, и Харпер попросила завести тебе какие-то вещи.

Это один из минусов — жить по соседству с лучшими друзьями, которые дружат еще и с твоей девушкой.

— Ты что, не одна? — Хмурюсь я сильнее, когда она явно выглядит напряженной. — Не говори, блядь, что там Тео...

Имя срывается с языка быстрее, чем я успеваю подумать. Но в груди уже знакомый жар. Нет, я не ревную. Просто... если это Тео...

Я уже делаю шаг ближе. Злость во мне нарастает так, как не должна, пока она как будто не понимает, о чем я.

Она смотрит на меня растерянно. И я почти ненавижу себя за то, что смотрю на ее лицо и не могу перестать думать, как сильно хочу, чтобы она просто впустила меня.

— Что? — Хмурится она. — Конечно нет! Что ему тут делать?

Она напряжена не меньше меня.

И в этом что-то неправильное. Слишком много боли в ее голосе, чтобы я мог просто продолжить злиться.

— Я... — неуверенно начинает она, будто сдается, — мне нужно одолжение, Джордан.

Она это утверждает, а не просит. Причем так, как будто действительно не умеет это делать.

Просить — не ее стиль. Она всегда держит оборону. А сейчас? Сейчас будто отбрасывает свой щит, стоя передо мной с этим дрожащим «мне нужно».

— Чтобы не произошло дальше, — она с какой-то тревогой всматривается в меня, — пообещай, что это не повлияет на твое мнение обо мне. Ни в хорошую, ни в плохую сторону.

Я замираю. Молчу. Взвешиваю. Уже даже страшно — что за этой чертовой дверью. Но все же едва заметно киваю. Она тяжело выдыхает и отходит в сторону, открывая передо мной дверь.

— Можешь не разуваться, — кивает она мне почти шепотом, — и извини за беспорядок. Я не ждала гостей.

Я следую за ней через прихожую по светлому коридору, пока не вхожу в гостиную, стараясь не пялиться по сторонам.

Хочу казаться спокойным. Хочу, чтобы она чувствовала: я — здесь. Если ей это нужно.

— Хочу тебя кое с кем познакомить, — слышится ее неуверенный голос, как будто не мне, — Это Джордан, мой парень.

Парень. Она впервые за полтора месяца называет меня так вслух и... я не понимаю, что чувствую от этого. Что-то неприлично теплое расползается внутри меня, перемешиваясь со злостью, что сейчас снова придется притворяться.

— Джордан, это мой отец Колтон Пейн.

Отец? Какого... только сейчас я наконец полностью оглядываю кухню-гостиную, где на диване сидит мужчина лет пятидесяти пяти. Темные волосы с сединой у висков, скуластое лицо. Костюм сидит идеально — будто только что вышел из кабинета на сорок пятом этаже Уолл-стрит. Глаза — холодные. В них нет ни одного намека на отцовское тепло. Только расчет.

— Приятно наконец познакомиться, — протягиваю ему руку, подходя ближе.

Мягко. Без нажима. Просто дежурный жест. Но я держу его взгляд дольше, чем нужно.

Он поднимается с дивана, его рукопожатие крепкое, но он кивает мне так, будто не впечатлен.

Как будто уже все обо мне для себя решил.

— Просто такие вопросы решаются всей семьей, — продолжает он строго, возвращаясь к дивану, пока Планета забирает из моих рук пакеты.

Я смотрю ей вслед. Она делает это быстро, по-хозяйски. И немного... резко. В теле напряжение. В руках — привычка справляться одной.

— Я переехала в соседний город, а не в другую галактику. — Фыркает Планета, когда я передаю ей ее стакан с мятным чаем.

Тон ее сухой, как будто ей уже надоело оправдываться за свою жизнь. И все же она благодарно касается моих пальцев, забирая стакан. Легкий контакт, и что-то внутри меня сдвигается.

Она одними губами произносит «спасибо» и снова оборачивается на отца, когда я усаживаюсь за мраморную барную стойку.

Я чувствую, как мои плечи чуть напрягаются. Не потому что он опасен. А потому что ее трясет. А я, черт возьми, ненавижу, когда женщин трясет из-за мужиков, которые должны были их защищать.

— Но ты не звонишь, не пишешь...

— Телефоны работают в обе стороны. — Пожимает Планета плечами, даже не оправдываясь.

Но глаза — колкие. Обороняется. Не прячется. Я ловлю себя на том, что уважаю ее за это больше, чем ожидал.

— Ты так говоришь, потому что у тебя нет собственных детей. — Злится мужчина.

— А у тебя их слишком много.

— Всего трое, — будто напоминает себе и нам Пейн, — но никто из них не ты.

В комнате на секунду становится глухо. Как будто даже холодильник затаил дыхание.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Так кем ты говоришь работаешь, Джордж?

— Джордан, — мгновенно исправляет его Планета.

И меня это злит. Он специально сделал это. Он точно знает мое имя. Просто хочет уколоть. Меня. Планету. Как будто ей не плевать.

— Верно, — едва хмыкает мужчина, — Джордан. Извини.

— Вообще-то я хоккеист, — впервые в жизни это почему-то звучит как не повод для гордости, — нападающий и капитан Бостонских Орлов.

Он кивает, будто слышит это каждый день. Как будто это — ничто. Как будто и я — ничто.

— Так значит из-за тебя моя дочь переехала сюда?

— Ты знаешь что это не так, — устало качает головой красотка.

Я слышу, как она сглатывает. Ее голос — почти без эмоций, но пальцы на стакане сжимаются. Она устала. От него. И от себя рядом с ним.

— Кстати об этом...

— Нет, — перебивает его Планета, — я не собираюсь это слушать.

— Ты даже не знаешь, что я собираюсь сказать.

— Все еще не интересно. — Планета становится раздраженной, напряженной и это ее состояние передается мне сильнее, чем должно.

Я чувствую, как сердце стучит быстрее, хотя это не мой бой. Но мне, блядь, хочется вмешаться. Хочется отодвинуть ее за спину и сказать ему замолчать.

— Просто хотел похвастаться, — мужчина вскидывает ладони, будто сдается, — Морган выбил нам прекрасную сделку и...

— Очень рада за вас с ним. — Грустно хмыкает Планета, ступая ближе ко мне.

Она встает ближе. Не глядя. Но я ощущаю ее тепло рядом. Как будто она... ищет укрытие, не произнося ни слова. Или.. как будто, хочет встать между мной и ее отцом. Чтобы защитить. Защитить меня.

Я чувствую себя зрителем на напряженном матче, но понятия не имею, какие правила у этой игры. Кто такой нахрен Морган? Почему ее так задевает одно его упоминание?

Мне хочется знать. Потому что все в ее лице говорит о том, что там — боль. Давняя. Не зажившая. Не моя. Но почему-то важная.

— Так значит, — продолжает мистер Пейн, — переезд не из-за интрижки.

Прекрасно, наш спектакль приобрел новое название, из-за которого мне хочется что-нибудь сломать.

Например, его нос. Или хотя бы этот безупречный диван.

— Только не говори, что вернулась к этой своей... детской шалости.

— Детской шалости?! — Планета поднимает на него глаза и в них столько злобы и боли.

Я непроизвольно сжимаю кулаки, когда она опирается ладонью на мое колено. Случайно. Непроизвольно. Она даже не замечает этого. Но внутри меня все сжимается. Не от прикосновения. Оттого, что ей нужна опора. А я, блять, ее парень только на словах. Она даже не знает, что может рассчитывать на меня сейчас.

— Это называется моей карьерой. — Защищается Планета.

— А вишневые волосы? Часть пиар-компании? — Закатывает глаза Пейн, — Тебе не идет. Ты будто старуха.

Я поворачиваюсь к нему. Не встаю. Пока. Но если он еще раз скажет что-то подобное — забуду, что я в гостях.

Он говорит это так уверенно, даже не моргнув, как будто подобное общение... привычное в их семье. Это почти ранит меня, потому что я не привык к подобному. В моей семье все... по-другому.

Может, не идеально. Но родители всегда смотрели с гордостью на своих детей. А не с прищуром, как будто жалели, что ты родился.

— Я не просила оценивать меня. Я в курсе, что не являюсь идеальной.

И вот она — трещина. Слово, которое разрезает воздух. Она говорит это спокойно. Но я слышу все. Злость. Боль. Привычку к такой реакции.

Ее слова эхом ударяют меня — теперь это многое объясняет. Объясняет то, почему она так старается отмыться от образа «хорошей» девочки.

Она не хочет быть идеальной. Она хочет быть

собой

. Только вот никто никогда не дал ей понять, что этого уже достаточно. Достаточно, чтобы уже быть

невероятной

.

— Потому что тратишь свою жизнь впустую! — Почти орет он, выпрямляясь в спине, — Ни образования, ни брака, ни нормальной карьеры! Как будто у тебя впереди вся жизнь!

Я едва сдерживаюсь, чтобы не вмазать ему. Кулаки под столом сжимаются так сильно, что хрустят суставы.

Я не могу позволить ему разрушить ее еще больше. Потому что теперь — она моя. Хоть и фиктивно. Но я на ее стороне.

— Ты, — бросает мне Пейн, — ты тоже поддерживаешь это ее... увеличение?

— Она делает важное дело, — хмурюсь я и вовсе не вру.

Голос звучит ровно, но внутри все горит. Потому что теперь я знаю, почему она делает это. И знаю, что это больше, чем просто слова в микрофон.

Я... я все же посмотрел ее подкасты. Все до единого. Не из интереса, конечно же. Из любопытства, потому что все нахваливали ее. И я понял почему.

Планета говорила вслух то, что обычно люди пытались скрыть, когда сталкивались с подобными проблемами. Она хотела поддержать их. Сказать что они не одни. Что все можно исправить.

Она открыто обсуждала с гостями домашнее насилие, которое нельзя было терпеть. Абьюз. Измены. Благотворительность. Ментальное здоровье. Знаменитые приглашенные гости имели влияние и она пользовалась им чтобы помогать другим.

И в каждом выпуске я слышал ее голос — спокойный, уверенный. Как будто она держит чью-то руку. Как будто когда-то сама была той, кого никто не держал.

— Важное дело? — Злобно хмыкает ее отец, — Прости, но я не считаю пустую болтовню важным делом.

Я напрягаю челюсть, хватаясь за ладонь Планеты на моем колене, чтобы удержаться.

Она дрожит. Чуть, еле заметно, но я это чувствую.

— Она дает людям надежду, что из любой ситуации есть выход. Что они не обязаны справляться со всем в одиночку и...

— Ты слишком молод, чтобы понимать, как устроен этот мир. — Перебивает он меня.

— А вы слишком упрямы, чтобы признать, что ошибаетесь, — выплевываю я.

Сдерживаться становится все труднее. Я не хочу устраивать сцену. Но если он скажет еще хоть слово...

— Ты действительно думаешь, что знаешь её лучше, чем я? — Наконец спрашивает он.

Я смотрю прямо на него.

Потому что да, теперь я так думаю.

— Я знаю, что она чертовски талантлива. И я знаю, что она заслуживает поддержки.

— Она заслуживает жесткости, — резко отвечает Пейн. — Чтобы не строить себе иллюзий.

Я чувствую, как изнутри закипает злость, но прежде чем я успеваю ответить, он продолжает:

— Кому-то ведь нужно ей сказать, что это не приведет ее ни к чему хорошему. И если она не слушает родного отца, то, может, тебя послушает.

Я молчу. Просто смотрю на него. Как на человека, которому ни черта не известно. Особенно — о собственной дочери.

— Скажи ей, что она ошибается, — настаивает ее отец, — Это ведь до смешного очевидно.

Я перевожу взгляд на Планету. Она стоит абсолютно тихо, все так же не поднимая глаз.

И меня накрывает понимание — она слышала все это так много раз. И каждый раз ничего не отвечала.

Она будто застыла. Не потому что боится. А потому что знает — это бесполезно. Знает, что его не изменить. И привыкла не спорить. Потому что спорить с ним больнее, чем молчать.

И это то, что бесит меня сильнее всего.

— При всем моем чертовом уважении, сэр, но вы не будете говорить подобные вещи о

моей девушке

, — произношу я, четко выговаривая каждое слово.

Голос ровный. Но внутри все ломается.

Пейн фыркает и качает головой.

— К черту твое уважение, — почти выплевывает он. — Она моя дочь. И я буду разговаривать с ней так, как посчитаю нужным в ее чертовом доме.

— Хорошо. — Спокойно отвечаю я, а затем со скрежетом отодвигаю стул от стола, поднимаясь на ноги. — Тогда вам лучше уйти. Потому что помимо того, что она ваша дочь — она человек, который заслуживает к себе уважение. И если вы не готовы с этим мириться, пожалуйста. Но ни в моем присутствии. И ни при ней тем более.

Каждое слово звучит как выстрел. Но я стреляю не в него. Я стреляю

за нее

.

Тишина в квартире не давит, но слишком сильно обволакивает нас.

Пейн ждет. Ждет, что Планета возразит. Встанет на его сторону. Как будто она снова согласится с его упреками, но этого не будет. Ни в моем присутствии.

И если он не понял это раньше — то пусть уяснит сейчас.

— Что ж, — он будто плюется ядом, поднимаясь с дивана, — не скажу, что был рад встрече, Нова.

И он наконец уходит, заставляя меня тяжело выдохнуть. Во мне так много злости и ярости. Он не мог такое говорить ей. Даже если был с ней не согласен.

Я сжимаю кулаки, стараясь не врезать в стену. В его спину. В воздух. Это ничто по сравнению с тем, что она только что пережила.

Но когда я поворачиваюсь к ней...

— Хей, — шепчу я, мгновенно оказываясь слишком близко.

Мне хочется взять ее за лицо. Посмотреть в глаза. Убедиться, что она в порядке.

Планета не смотрит на меня, но я и без этого понимаю ее чувства. Это не просто боль. Это

привычка

к боли. Та, которая с детства. Которая годами сидит под кожей и не уходит. Она не ждала, что ее отец со временем будет другим. И это самое паршивое.

Сердце неприятно сжимается. Заставляет взять ее за руки, чтобы она наконец посмотрела на меня.

— Как ты, Планета? — Что-то ломается во мне вместе с голосом.

Потому что я хочу забрать все это у нее. Как будто могу. Как будто обязан.

Но она лишь пожимает плечами.

— Извини за это. — Устало выдыхает она. — Я думала, что хотя бы при других людях он...

— Планета, — я напрягаюсь сильнее, чем должен, когда ее глаза предательски начинают блестеть, — ты не должна извиняться. Не из-за него. Он сам не знает, что говорит.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не сорваться. Потому что если она скажет еще хоть слово, будто виновата — я взорвусь. Меня бесит, что она всегда извиняется, когда не должна.

— Его лобная доля давно сформировалась, — грустно хмыкает она, — так что он уверен в своих словах на сто процентов.

Она отпускает меня и обходит. Возвращается к пакету от Харпер, будто пытается занять себя и свои руки. Шуршит бумажным пакетом. Перекладывает вещи так, будто ничего не случалось.

— Кто такой Морган? — Хмурюсь я после паузы.

Потому что если я не задам этот вопрос, то просто сгорю.

Мне просто нужно узнать это, пока мой ни разу не тревожный мозг не превратился в него.

— Мой... — она дергает плечами, будто это что-то неприятное, — бывший парень.

— Тот идиот? — Я скрещиваю руки на груди, чтобы остановить себя, а не приблизиться к ней.

Мы оба знаем, о ком я. Что слышал о нем, когда не должен был. Потому что то вступление для подкаста с Харпер еще не вышло в сеть.

— Что он сделал?

— Мы просто расстались. — Пожимает плечами она, не оборачиваясь, но с ней что-то не так.

— Почему? — Не унимаюсь я.

Я должен знать. Я должен не повторить его чертову участь.

— Потому что, Джордан! — Досадно кричит она, оборачиваясь, — На таких, как я, не женятся даже спустя семь лет отношений.

Я инстинктивно шагаю ближе.

— Так что можешь не переживать. — Первая слеза скатывается по ее щеке, — Пара месяцев наших фальшивых отношений не обязуют тебя жениться на мне.

И тогда она уже не может сдержать слез. Те самые, которые прятала, потому что не хочет чувствовать себя уязвимой и...

Я притягиваю ее к себе. Резко. Решительно. Без пафоса. Просто потому что не могу иначе.

Обнимаю так, как будто только это и может сейчас держать ее на ногах.

Заставляю уткнуться мне в шею, пока она едва заметно сотрясается в моих объятиях. Это неприятно. Больно. Но не из-за нее. Из-за того, что ей

настолько

больно.

Я... я не хочу, чтобы она чувствовала это. Я бы с радостью взял все это на себя. Всю ее злость, страх, разочарование. Все.

Но я не могу ничего исправить. Просто глажу ее по голове. Просто притягиваю ближе, пока она, наконец, не обнимает меня в ответ.

Я видел, как подобное делал мой отец, когда хотел успокоить маму. Видел, как Винс обнимает Харпер, когда она плачет. И только теперь я наконец понимаю почему они это делают.

Это не про жалость. Это про то, что ты не оставляешь их. Даже когда не знаешь, что сказать. Особенно тогда.

Нам нужно несколько минут, чтобы Планета успокоилась. Я не тороплю ее. Вообще не хочу выпускать из объятий. Даже если знаю, что должен. Но все равно делаю это, когда она первая отпускает меня.

— Я... — неуверенно начинает она, пряча взгляд в пол, — мне жаль, что так вышло.

Это отдает чем-то неприятным внутри меня даже если я понятия не имею, о чем именно она говорит — все еще о своем отце, своих слезах или о том, что позволила себе показаться слабой.

Только вот она не была слабой. И вовсе такой не казалась. Даже с заплаканным лицом и растекшейся тушью. Наоборот. Сейчас она — самое сильное, что я когда-либо видел.

— Мне... — я понятия не имею, что говорить сейчас.

Я просто не могу оставить ее такой разбитой одну в чертовом Бостоне.

Харпер уехала утром в Колорадо по работе. Мы тоже улетаем через полтора часа и...

— Мне нужно, чтобы ты поехала со мной, Планета.

Я стараюсь звучать уверенно. Выдумываю на ходу. Просто чтобы вытащить ее отсюда. Помочь забыть все это, если уж совсем честно.

— Зачем? — Слегка хмурится она, отступая сильнее.

Затем, что я буду чувствовать себя последним уродом, если оставлю тебя одну в таком состоянии. Затем, что я не выдержу, если снова увижу тебя с пустыми глазами.

— Я договорился об интервью, — вру я.

Мгновенно прикидываю, кого из своих знаменитых знакомых в Эл-Эй могу попросить об этом маленьком одолжении.

— Правда? — Слегка загорается она, но боль в ее глазах никуда не уходит. — Кто это?

— Это сюрприз, — хмыкаю я. — Я приехал, чтобы передать вещи от Харпер и забрать тебя.

Я проверяю наручные часы. Ненавижу время. Сегодня особенно.

— Должно было быть чуть больше времени на сборы, — стараюсь звучать увереннее, — но теперь у тебя есть только двадцать минут.

— Ох, — тяжело выдыхает она, оглядываясь по сторонам, — ладно. Это возможно.

Планета мгновенно переключается на сборы. Привычное спасения и отвлечение — делать. Не думать. Девушка собирает в чемодан все, что возможно, пока я по смс прошу Винса достать дополнительный билет для нее. Она отвлекается — и это то, что нужно. Даже если все еще продолжает шмыгать.

— Я, — она на секунду замирает, пока не ступает ближе, — я хотела сказать спасибо.

Ее голос тихий, чересчур искренний. Как нож под ребра.

Я коротко киваю. И признаю. Возможно, это моя самая лучшая ложь в жизни.

Потому что сейчас — она работает. Потому что сейчас — я смотрю

на нее

по другому.

Глава 12. Нова

Семнадцатое ноября

— Отлично, — морщусь я, — моя жизнь, чертово клише.

Не то, чтобы это было сюрпризом. Это было ожидаемо. Очевидно. И все равно раздражает, когда я вижу это вживую. Особенно сейчас, когда я будто держусь на каком-то нервном рефлексе — как автомат с батарейкой, которую давно нужно заменить.

Джордан у окна непонимающе оборачивается на меня, прослеживая за моим взглядом на одну единственную кровать в номере.

— Я не буду спать на полу, — с едва заметной улыбкой, но с ямочкой качает он головой.

Он говорит это легко. Беззаботно. Как будто мы с ним обычная пара, только что приехавшая в отпуск. Как будто не было часов дороги, сцен, взорванной головы и желания спрятаться в шкаф.

Я уже собираюсь ответить, когда он продолжает, начиная вскрывать свой чемодан.

— И ты тоже, Планета. Можешь соорудить баррикаду из подушек, если так боишься не удержать себя в руках. Можешь попробовать попристовать, но рискуешь, что я буду не против.

Он еще с выхода из моего дома прошлым вечером в чертовски хорошем настроении, и это ужасно раздражает, потому что я едва ли могу что-то чувствовать от эмоциональной перегрузки.

Как будто мои нервы натянуты слишком туго, и он играет на них как на гитаре — безумно, вразнобой, в неправильной тональности.

— Я хотела сказать, — закатываю глаза я, скрещивая руки на груди, — что не собираюсь звучать как главная книжная героиня. Я в состоянии провести ночь в постели с мужчиной будучи одетыми и не создать из этого трагедию.

Это правда. Почти. Или, по крайней мере, ложь, в которую мне нужно поверить, чтобы сохранить лицо.

— Правда? — Лыбится он сильнее, поднимая на меня взгляд. — Но кто сказал про одежду? Я обычно сплю голый.

— Не сегодня, — щурюсь я, вскрывая свой чемодан в другом углу комнаты.

— Какую сторону займешь? — Спрашивает он слишком лениво.

— Левую.

— Почему её? — Не унимается он.

— Потому что я сплю на левом боку и не хочу видеть твое лицо в слюнях.

— Тогда тебе стоит перестать носить свои лосины, Планета, — хмыкает он, когда я закатываю глаза и ухожу в ванную.

Мне нужно выдохнуть. Привести себя в порядок. И покрасить чертовы волосы. Только вот последний пункт — самый сложный.

По пути в Бостонский аэропорт я попросила Джордана заехать в магазин за краской — я была... в отчаянии. Даже несмотря на то, что подобные стычки с отцом случались каждую нашу встречу.

И тем не менее они все равно ранили. До костей. До пульса. До какого-то животного бессилия внутри, от которого хочется выть.

Это была очередная сцена, которая растянулась уже на несколько часов, пока Джордан не оказался на моем пороге. Я думала, что хотя бы это сдержит отца — ему важнее было показать идеальную семью другим людям, чем действительно сделать из нее что-то стоящее. Но нет. Даже тогда он продолжал оправдывать мое имя.

Новая Боль

(Nova — слово чаще всего имеет значение как «новый/новая», а фамилия Payn созвучна со словом pain, что на русский переводится как боль)

— была моим проклятием, от которого я всеми силами старалась откреститься. А он каждый раз возвращал его мне. Как клеймо. Как приговор.

И я хотела это исправить. Снова. Как будто покраска волос могла вернуть мне...

меня

.

Только я не смогла выбрать цвет, разрываясь между тем же вишневым и своим натуральным.

Как будто от этого зависело, кем я буду дальше. Удобной. Тихой. Приемлемой. Такой, какой он хочет видеть меня. Или собой. Немного яркой. Немного резкой. Немного живой.

Бордовый не был протестом. Он был —

мной

. Тем, что я могла контролировать, когда остальное в моей жизни сыпалось.

Но я все равно сомневаюсь даже сейчас. Я смотрю на коробочки с краской и мне становится неуютно в собственном теле. Жарко, тесно, как будто моя кожа вдруг села после стирки.

Я стягиваю чертов свитшот, оставаясь в майке, и тяжело дышу, как будто от этого выбора действительно зависит моя жизнь, а я понятия не имею, что делать.

— Планета? — Стучится Джордан, не заходя в ванную. — Ты в порядке?

Его голос напряженный. Он старается звучать ровно, но я будто чувствую ту дрожь, которую он глушит внутри.

И в голове снова всплывают его слова:

«...вы не будете говорить такие вещи о моей девушке»

— как будто это было правдой.

«...она не просто ваша дочь — она человек, который заслуживает уважения»

— как будто я действительно была чем-то большим, чем чья-то дочь, сестра или девушка.

«...не в моём присутствии и уж тем более ни при ней»

— как будто он действительно больше никогда не допустит этого.

Никто и никогда не вставал на мою сторону в подобных стычках с отцом. Ни мама, которая принимала все как должное. Ни другие родственники, друзья семьи или... Морган.

В памяти всплывает момент, когда я впервые поняла, что он не любит меня. По-настоящему

не любит

.

Как-то зимой, еще до моего заработка, отец позвал нас в Аспен покататься на лыжах. Морган хорошо зарабатывал, но... оплатил поездку только себе.

Я знаю, он не должен был платить за меня, но... мне бы хотелось этого. Чтобы не выпрашивать у отца. Потому что это снова давало ему власть надо мной. А он ею пользовался.

В самый первый день, на парковке у склона среди десятка прохожих... отец начал орать на меня за то, что я не так держу лыжи. Я снова оказалась виновата. За то, что не получила образование. Не вышла замуж. Не родила. Не пошла по его сценарию.

Я не ждала защиты от Моргана. Я не привыкла к ней. Но когда я подняла на него глаза... он выглядел так, будто

согласен

. Как будто все это — моя вина. Как будто я должна была быть другой.

И по сути... все так и было.

— Да, — как-то на взводе я дергаю дверь в ванную, открывая ее перед нахмуренным Джорданом, — просто не могу выбрать.

Он смотрит на меня внимательно. Молча. И я впервые не чувствую от него насмешки. Просто тишину. Теплое напряжение в воздухе. И почему-то от этого становится еще труднее дышать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Хорошо, — кивает он, заходя в ванную, — и что ты об этом всем думаешь?

Он звучит так, как будто это действительно важно. Как будто он не собирается над этим смеяться, а понимает ход моих мыслей. Как будто слушает — не по инерции, не чтобы поставить галочку. А всерьез.

— Что это полная ерунда, — злюсь я из последних сил.

Не потому что хочу злиться — просто злость легче, чем признать, что я опустошена.

Он переводит взгляд с краски на меня, и в нем нет и намека на осуждение, высмеивание или принижение моих чувств. Ни одной гримасы. Джордан как будто знает, что мне это нужно.

— Ты... не знаешь, какая версия тебя тебе нравится больше? — Неуверенно спрашивает он, руками навалившись на мраморную столешницу.

Его плечи опускаются — как будто он готов разделить эту тяжесть со мной.

— Я как будто не знаю ни одной из них. — На выдохе признаюсь я.

И голос звучит тише, чем я хотела. Потому что в этот момент я сама себе — тень. Чужая. Без форм и очертаний.

Наступившая между нами тишина не неловкая. Она... понимающая. Успокаивающая. В ней нет слов, но как будто... есть поддержка. Настоящая, без упаковки. Почти нежная.

— Хорошо, — кивает он, оборачиваясь на меня, — давай устроим из этого приключение.

Он хмыкает, и выходит в комнату, возвращаясь со стулом. Металл слегка скользит по плитке, отдаваясь вибрацией по полу.

— Моя мама проворачивала это со мной все мое детство, когда я не мог выбрать что-то одно.

Джордан ставит стул посреди дорогой ванны, спинкой к зеркалу. Но я почему-то цепляюсь не за стул. Я застреваю на его голосе. На интонации. На воспоминании, которое он поделил со мной без шума и пафоса. Как будто это факт о погоде, а не о нем.

— Что если я сам выберу цвет? Я, конечно, не профессионал в покраске волос, но я постараюсь все сделать как нужно. — Слишком серьезно обещает он, почти торжественно. — Так тебе будет интересен сам цвет, какой бы он ни был, и готовый результат, а не почему ты его выбрала.

И мне нужна минутка, чтобы подумать. Джордан... не сделает мне намеренно что-то плохое, даже если он изо всех сил прикидывается самовлюбленным придурком. Но это значит, что я должна довериться. Отпустить контроль. Признать, что он рядом — по-настоящему. Не для камеры. Не потому что надо. А потому что хочет быть.

Мы провели слишком много времени вместе за последние сутки — сначала у меня дома, пока мы ругались с моим отцом, потом, пока я паковала чемоданы. Затем в аэропорту, в самолете, на их тренировке на Лос-Анджелесской арене, за ужином с Тео и Винсом, и сейчас, когда нас наконец заселили в дорогущий номер, перед их завтрашней игрой. Он мог бы пойти с парнями в бар — меня тоже звали, но я не имела на это сил. И Джордан не настаивал. Даже если на кону стояли папарацци и нужные ему заголовки в СМИ. Он просто остался со мной.

Поэтому я тяжело вздыхаю, последний раз взглянув на него, и покорно усаживаюсь на стул.

— Там есть инструкция к применению, если не хочешь, чтобы я болтала. — Слегка киваю в сторону коробок.

— Слишком много букв, — хмыкает Джордан, стягивая через верх свою толстовку.

Ее край цепляется за черную футболку под ней, и мне приходится отвернуться, когда в глаза в очередной раз бросается его пресс и V-образные мышцы, уходящие в серые спортивные штаны. Слишком дерзко. Слишком зримо. Я даже дышать забываю.

— Поэтому просто расскажи, что мне делать.

Этим я и занимаюсь следующие пять минут — рассказываю, как смешать краску, как ее размешать до однородности, и кое-как уговариваю надеть одноразовые перчатки, чтобы он не покрасил ладони. Во мне столько нервозности и нетерпения, что я не могу перестать ерзать на стуле. Пальцы сжимаются в кулаки. Я чувствую, как напрягается каждая мышца, когда слышу, как он снова чертыхается.

— Сиди смирно, Планета, — начинает напрягаться и Джордан, — я еще даже не начал.

— Но ты уже пугаешь меня.

Он тяжело выдыхает и обходит меня из-за спины, присаживаясь на корточки рядом. Его рука почти касается моей. Я чувствую его тепло. Тепло сквозь воздух.

— Ты мне доверяешь, Планета? — Слишком серьезно для глупой покраски волос спрашивает он. — Потому что если нет, ничего из этого не имеет смысла.

Найт произносит это так, как будто речь идет не только о моих волосах, но... и о наших фальшивых отношениях. Как будто этот разговор оборачивается чем-то большим.

— Я просто хочу помочь, — чуть тише говорит он, — но я не смогу сделать это, пока ты не доверишься мне.

— Только для покраски волос? — Выдыхаю я.

И в голосе дрожит не вопрос, а желание поверить.

— Да, — хмыкает он, опуская голову в пол, но я все еще вижу его ямочки, — хотя бы только для этого.

— Хорошо, — соглашаюсь я, чуть увереннее, после небольшой паузы. — Ты прав. Извини. Можешь делать со мной все, что хочешь.

— Оо, Планета, — сдавленно смеется он, поднимаясь с колен и лучше натягивая перчатки, — поверь мне, ты не хочешь знать того, что я хочу с тобой сделать.

Я пропускаю это мимо ушей. Не потому что не слышу. А потому что просто не в состоянии отвечать.

Он возвращается к раковине, и я слышу, как бьется кисточка о пластиковую тарелку для краски. Это просто волосы. Я всегда могу... исправить их.

Но я все равно на секунду замираю, когда он слишком аккуратно прикладывает расческу к моей голове, чтобы прочесать волосы. Его перчатки шуршат. Зубчики на удивление легко скользят между прядей. Я выдыхаю. Неуверенно, сдержанно, почти по-настоящему.

Я просто... перестаю бороться, когда он делает первый мазок краски по корням.

Джордан на секунду появляется сбоку от меня, подставляя свое бедро, и я не сразу понимаю, что он предлагает достать свой телефон из кармана.

— Три, четыре, пять, два. — Просто так говорит он мне свой пароль, когда за все прошлые семь лет отношений я даже случайно не могла дотронуться до телефона Моргана. — Думаю, нам нужна музыка.

— Я думаю, — неуверенно хмыкаю я, — у нас разные вкусы.

— Ты доверила мне свои волосы, — я слышу, как он позади меня он хмурится, — я могу потерпеть попсовые песни следующие двадцать минут.

Я едва сдерживаю улыбку, пока открываю нужное приложение с музыкой и вбиваю название одного из своих плейлистов. Обычно я под него наношу макияж, но... сейчас он тоже подойдет. Из динамиков начинает звучать

Love Me Like You

от

Little Mix

, и я делаю ее чуть тише, аккуратно, не оборачиваясь, убирая телефон на мраморную столешницу позади себя.

Джордан старается не пританцовывать, но я вижу, как он сдерживает себя. И это почему-то расслабляет. Даже смешит.

— Можешь подпеть этой песне, — подтруниваю я, — обещаю, я никому не скажу, что ты знаешь девчачьи песни.

— Я вырос с двумя сестрами, Планета, — с улыбкой закатывает он глаза, — я уверен, что знаю больше девчачьих песен, чем ты.

— Я впечатлена, — хмыкаю я, стараясь изо всех сил поглубже вдохнуть, чтобы по запаху краски понять, какой цвет он выбрал.

И следующие двадцать минут у меня все еще нет ни намека. Ни подсказки. Ни малейшего понятия. Даже когда Джордан становится между моих ног, чтобы прокрасить зону у лба.

Он делает это слишком аккуратно. Слишком медленно. Слишком... интимно. И я стараюсь не смотреть на его лицо. Но у меня не так много вариантов — либо его лицо, либо пресс, либо... серые спортивные штаны, которые должны быть запрещены законом для чертовски горячих мужчин. Поэтому я выбираю безопасное место — его ключицы. Но даже они не спасают, когда его грудь и спина перетягивают внимание на себя. Это всегда были мои слабые места.

Найт снова набирает краску из миски, аккуратно убирая излишки, но еще мгновение — и увесистая капля густой краски капает мне прямо на грудь. В смысле буквально. На открытую ее часть в майке с квадратным вырезом.

— Это нужно вытереть и побыстрее, — напоминаю я, пока Джордан замирает, а я не решаюсь посмотреть на цвет краски.

— Тебе точно нужно одеться, — слегка хмурится он.

— Ты же сам сказал мне не шевелиться, — оправдываюсь я, пихая Джордана взять салфетки.

— Еще секунда, Планета, и на тебе окажется кое-что ещё, помимо краски.

Он выдыхает сквозь зубы, тихо, почти сдавленно. Но я почему-то слышу в этом раздражение. Как будто ему мгновенно становится тошно от самой моей близости. Как будто я — неловкость, ошибка, граница, которую он не хочет переступать.

Джордан ставит миску на столешницу, и даже это он делает резко. Внутри все сжимается. Он будто злится на себя за то, что должен прикасаться ко мне.

Пока он берет салфетки, я не смотрю на него. Не хочу ловить на себе его взгляд. Не хочу подтверждения своей догадки.

Когда Найт касается меня, вытирая краску, я заставляю себя не вздрагивать. Это... допустимая зона.

— Я и так одета, — говорю почти шепотом, чтобы не спровоцировать его еще больше, пока он продолжает бубнить про мой внешний вид.

— И это не мешает тебе узнать, какого это — когда мужчина доведен до края, но все еще сжимает чертову кисточку, а не твои бедра, — слишком низко произносит он.

Я замираю. Сердце сбивается с ритма. Он... он не серьезен. Потому что в нем нет желания. Только досада. Сдержанность, как будто хочет выбросить это из головы.

— Я... — не успеваю договорить, когда он откидывает салфетки мне за спину и запускает пальцы в мои волосы.

Это... не должно быть приятно. Но это так. Неправильно приятно.

Джордан массирует кожу головы — медленно, почти лениво. И от этого у меня дрожит все внутри. Но с каждым движением становится все отчетливее: он делает это, чтобы заткнуть меня. Чтобы я замолчала и не мешала ему делать то, во что он добровольно ввязался. Чтобы я прекратила ныть и портить ему настроение.

— Тебе нужно прекратить это, Планета, — говорит он слишком серьёзно.

Почти сердито. Но я не открываю глаза. Потому что боюсь увидеть там ту же досаду, что слышу в голосе.

— Я между твоих ног, а ты стонешь так, будто я делаю тебе что-то гораздо приятнее, чем массаж головы.

Это должно быть шуткой. Но это так не звучит. Слишком сухо. Слишком устало.

— Замолчи, Джордан, — почти умоляю я.

Чтобы он не продолжал. Чтобы не пришлось чувствовать себя еще глупее.

— Тебе тоже стоит это сделать, Планета, — выдыхает он, и наконец убирает руки.

Будто дотрагиваться до меня — пытка.

— Ты закончил?

— Господь. — Цедит он сквозь зубы, — Ты решила убить меня сегодня своими грязными разговорами?

Джордан хмыкает почти досадно и возвращается к раковине. Он раздражен. Злится. Я правда настолько ему неприятна?

— По-моему, — хмыкаю я, пытаясь спрятать в иронии укол внутри, — ты перечитал эротики, друг мой.

— Мы не друзья, — резко бросает Найт.

Холодно. Почти отстраненно. Без обычной насмешки. И это, наверное, впервые звучит слишком... честно.

— Точно, — выдыхаю я, чувствуя, как будто реальность наконец врезается в меня лбом. — Просто хотела напомнить, что волосы нужно заколоть резинкой или крабиком, а остатки краски стереть с ушей и шеи.

И он все равно делает это. Без слов. Как будто просто завершает дело. Собирает волосы, вытирает уши, касается моей шеи так осторожно, будто не хочет прикасаться дольше, чем нужно. Будто от этого его передернет. Будто я — что-то липкое. Ненужное. И все же он делает это. До конца. Методично. Сухо.

— Я засек полчаса, — говорит он уже не глядя, убирая за собой.

— Спасибо, — тихо выдыхаю я, без взгляда в зеркало.

— Ага, — он резко вкладывает мне в ладонь свой телефон, — здесь таймер. Выключишь, когда нужно. Я... у меня есть дела.

И он уходит. В смысле не из ванны. А вообще из номера. Оставляет меня со своим телефоном, нервозностью в теле и тревожным мозгом.

Пространство сразу становится пустым. Будто из комнаты вытащили воздух. Я остаюсь одна, но не в тишине — а в шуме собственных мыслей.

Джордан не должен был оставаться. Не из-за меня. Но я этого хотела. Даже если он злил. Раздражал меня. Но он был рядом. Как напоминание того, что я сама все еще реальна. Что я еще что-то чувствую, даже если это не всегда самые приятные вещи.

И все же он ушел. Реально. По-настоящему.

И он сделает это

снова

, когда придет конец сделки. Поэтому я изо всех сил стараюсь унять это неприятное чувство внутри. Мы не друзья. Мы не любовники. Мы просто договоренность. Это даже не

мы

.

И все же я не смотрюсь в зеркало, пока не звонит таймер — и даже тогда я с закрытыми глазами смываю с волос краску. Я делала это больше тридцати раз за последний год, обновляя цвет каждые пару недель, поэтому смыть все как нужно буквально доведено до автоматизма.

Я узнаю свой цвет волос только когда с тяжелым вздохом стягиваю скрученное полотенце с головы и изо всех сил стараюсь не заплакать.

Они темно-бордовые. Вишневые. Он не поменял их цвет. Они лишь стали яркими. Напитанными. Сияющими. Он... видел меня — такой, какой со мной познакомился.

И ничего не поменял.

Но Найт не возвращается ни когда я снимаю линзы. Ни когда полноценно принимаю душ. Ни когда время уже за полночь, а значит его нет уже больше трех часов.

Я не могу написать ему, позвонить, потому что его телефон на чертовой тумбочке, куда я убрала его на зарядку. И я даже не уверена, что сделала бы это, будь он при нем.

Я ему никто. Он не обязан отчитываться передо мной, а я... я не должна его ждать.

Поэтому я переодеваюсь в пижамные длинные штаны с футболкой. Белая ткань в рубчик действует согревающе, слишком уютно, и я наконец полноценно сдаюсь — засыпаю на своей левой стороне кровати.

Но тело будто горит изнутри. Жар раскатывается по груди, сдавливая, не давая вздохнуть. Образы вспыхивают и гаснут, тянут за собой что-то слишком личное, слишком уродливое. Я не успеваю ухватиться ни за один, но все внутри ноет, будто меня вывернули.

Мне больно. Физически. Как будто грудная клетка сломалась и легкие не могут раскрыться. Я задыхаюсь — медленно, мучительно.

Пока что-то тяжелое и слишком реальное не ложится на мой живот, придавливая. И это...

— Ты в порядке, Планета? — Слышится позади меня сонный голос Джордана, но первое, что я вижу в темноте — это время.

Три сорок семь.

— Это был просто сон, — его голос теплый, почти мягкий, заставляющий меня обернуться на него.

Он звучит так, будто не просто слышал мои стоны во сне — а чувствовал их кожей.

В темноте я едва могу разглядеть его, но когда глаза привыкают — он точно спал, его лицо все еще красивое, хоть и слегка мятое. Волосы в хаосе больше, чем обычно. Он без футболки, но... в пижамных штанах.

А его слишком горячая, шершавая ладонь все еще на моем животе. Он касается моей кожи там, где пижама слегка задралась.

Слишком лично. Слишком бережно.

— Да, — тяжело сглатываю я, пока меня продолжает трясти.

Губы дрожат. Внутри все сжимается. И я до сих пор не могу понять — то ли я замерзаю, то ли горю.

Мне все еще жарко и чертовски холодно одновременно. Мысли путаются, сердце колотится как бешеное.

— Тебе что-нибудь нужно? — Обеспокоено шепчет он. — Может быть, воды, или...?

Я замечаю, как он подается ближе, почти готов встать, но я отрицательно качаю головой.

Это пройдет. Всегда проходит.

— Хорошо, — кивает он, но теперь напрягается сильнее.

Невольно. Но Найт не просто рядом — он будто принимает это на себя. Как будто мое беспокойство становится и его. И он это не отрицает.

Джордан тянется к моей подушке, взбивает ее, пока я привстаю на локтях, чтобы смахнуть с шеи прилипшие от пота волосы. Все внутри натянуто как струна, и я боюсь, что одно неловкое слово сорвет ее.

Найт сильнее накрывает нас одеялом, как будто это поможет унять мою дрожь в теле, позволяет мне отвернуться в сторону часов. Я чувствую, как он ложится рядом, и...

— Тогда иди сюда, Планета.

Он аккуратным, чрезмерно бережным рывком тянет меня к себе, подстраиваясь сзади. Не как мужчина, который хочет, а как тот, кто не может не держать.

Джордан утыкается носом мне в шею. Его дыхание обжигает. Я чувствую своей спиной, как его горячая кожа голой груди касается меня слишком близко. Ноги согнуты вдоль моих, а рука... слишком крепко держит меня, цепляется так, как будто ночной кошмар приснился ему, а не мне.

Но я не могу возражать. Хочу, но у меня нет на это сил.

Потому что это почему-то расслабляет меня. Ощущается как что-то

безопасное

, когда не должно быть таким.

Я почти заново засыпаю, когда чувствую легкое касание мягких губ Джордана на своей шее. Оно едва ощутимо, будто это вовсе неправда.

Но после этого я слышу тихое:

— Спокойной ночи, Планета.

И в этой правде я наконец по-настоящему засыпаю.

Глава 13. Джордан

Тридцатое ноября

— Ты шутишь. — Планета не спрашивает, а утверждает это, будто я уже трижды не опроверг это.

— Просто сядь в чертову машину, Планета.

Я изо всех сил стараюсь не злиться. Напоминаю себе, что сегодня у меня вообще-то хорошее настроение. Хорошее настолько, что я не взрываюсь, когда она смотрит на меня так, будто я предложил ей прокатиться на тротиловой бомбе, а не на своей машине. Хорошее настолько, что я решаюсь довериться своей девушке — и уже не предлагаю, а буквально уговариваю сесть за руль «машины ее мечты».

Она ведь хотела этого. Я заметил это еще тогда. По дороге на барбекю, когда она взглядом будто погладила панель. Потом в том, как, две недели назад, дрогнул ее голос на подкасте в Эл-Эй. Она брала интервью у одного из моих знаменитых знакомых Аардена Блэквуда — гонщика Формулы-1. Речь зашла о реальных машинах и ее глаза загорелись. Она думает, что это прошло мимо меня. Но я, блядь, все слышу.

Планета не просила об этом. Не требовала. Но я

видел

. А значит —

должен был дать

. Просто потому что могу. Потому что она моя. Хоть и по фальшивой договоренности.

Но ей все еще нужно время, чтобы удостовериться, что я не вру.

Ее взгляд пронзает меня — как будто ищет подвох. Как будто я — очередной, кто хочет сделать ей больно. С этой мыслью внутри я нависаю над водительской дверью. Придавливаю ее своим присутствием.

— Ты ведь умеешь водить, верно? — Я знаю, что у нее есть машина.

Это напоминание не для меня. Для нее.

— Смотря у кого спрашивать. — Неуверенно хмурится она, делая шаг вперед. — Если у моих прав — да. У моего отца — нет.

Имя этого ублюдка может и не прозвучало, но его призрак все равно всплывает между нами. Холодный. Токсичный.

Я сжимаю челюсть, чтобы не выдать эмоции.

Пейн заставил ее переживать. Сомневаться в себе. Заставил ее шагнуть слишком близко ко мне. Последнее... было самое приятное, но не такой ценой.

И я не выдержал. Протянул руку, чтобы подхватить — потому что она не заслуживает утонуть.

— Это просто машина, красотка. – Выдыхаю я, зажимая ее между собой и открытым салоном, чтобы она поторопилась.

Мне не нужно касаться ее, чтобы почувствовать, насколько она близко. Физически. Морально. Она становится слишком близко ко мне.

Я чувствую ее кокосовый запах. Мягкие темно-бордовые волосы, пряди которых от ветра касаются моей шеи. Мне приходится чуть сильнее сжать ручку двери, пока она наконец не решается сесть в машину.

Закрываю за ней дверь тяжело выдыхая. Обхожу машину спереди, сильнее кутаясь в толстовку и сажусь рядом на пассажирское сиденье, автоматически потянувшись к ней. Моя ладонь не намеренно, но и не случайно едва ли касается ее бедра, пока она пристегивается. Я тянусь за рычагом сбоку от ее кресла, чтобы отрегулировать его под ее рост. Чтобы она в этой машине — и в моей чертовой жизни — сидела удобно.

— Тут есть что-то вроде блютуса? — Она едва ли скрывает свое восторженное волнение, начиная ерзать своими бедрами в кресле. — Это такой ответственный момент! Нам нужен подходящий саундтрек.

Я лишь хмыкаю, передавая ей свой телефон. Сам вбиваю в навигаторе машины нужный нам адрес. Из динамиков мгновенно звучит

Animals

от

Maroon 5

, и Планете нужно тяжело выдохнуть, прежде чем нажать на педаль газа и выехать с места у тротуара.

Красотка мгновенно вспыхивает каким-то детским восторгом. Как будто только сейчас понимает, что это все действительно происходит с ней. Напряжение спадает с ее плеч. Она барабанит пальцами о руль, даже шепчет слова песни, и... когда ее взгляд случайно встречается с моим — я вижу там столько неподдельного огня. Слишком яркого. Слишком настоящего для всего этого фальшивого шоу. Как будто я предложил ей миллиард наличными, а не десятиминутную поездку в пригород. Ее восторг чертовски заразительный, как бы я не сопротивлялся ему — сам едва сдерживаю улыбку.

Она просто...

милая

. Раздражительно милая. И неприлично домашняя в своем вязаном сером свитере — тот выглядит так, будто она стащила его у меня. В приталенных черных джинсах и полусапожках на каблуке с острыми носами. На ней даже все еще проступают веснушки от солнечного Лос-Анджелеса, которые, к счастью, не перекрываются ее легким макияжем.

Планета хочет набрать скорость, когда мы выезжаем загород, но не решается. Как будто все еще пытается быть хорошей и правильной, сдерживая внутреннего демона и если подумать — это в ней всегда. Но мы едем по чертовски пустой дороге. На небе пасмурно, что не удивительно для конца ноября в Бостоне, но асфальт сухой. У нее есть все, чтобы быть собой. Просто пока она выбирает быть

осторожной

.

— Ты можешь ускориться, — это звучит как укор, поэтому я добавляю, — если хочешь конечно.

А она хочет. Я вижу это в ней, даже когда отвожу взгляд. Но... она действительно делает это.

Я чувствую, как она привычно расправляет плечи. Как поднимает подбородок и наконец выпускает своего демона, заставляя меня сделать музыку громче. Пусть поет и наслаждается этим, если это то, чего она хочет.

Я даже сам подпеваю на одном из припевов — едва шевелю губами, конечно. Мне не нужно давать ей повода для большего самодовольства. По крайней мере, она почти не нервничает, когда паркуется у дома моей семьи.

Я отстегиваюсь. Выхожу слишком быстро, чтобы открыть дверь Далласу и помочь своей девушке, но Планете как будто плевать на мои планы.

— Ты же знаешь, что я в состоянии сама открыть себе дверь? — Она звучит легко.

Но явно подтрунивает, когда видит мое недовольное лицо, пока я достаю из багажника подарок для Лавли.

— Это не твоя забота, когда я твой парень.

— Фальшивый парень, — напоминает она.

Что-то неприятное секундно отдается в груди. Будто слово «фальшивый» садится занозой в солнечное сплетение.

— Это не имеет значения, Планета.

— Так ты джентльмен! — Улыбается она, подходя чуть ближе, навалившись плечом на машину.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Хорошо воспитан, — пожимаю плечами я, копаясь в груде праздника на колесах, который устроила Планета.

Но что-то неприятно щелкает по ушам. Слишком знакомый звук, который я ненавижу больше, чем чертов будильник по утрам. И мне не нужно оборачиваться, чтобы знать, что это.

— Джордан...

— Я знаю. — Хмурюсь я, ступая ближе к ней, обвивая руками за талию. — А теперь улыбнись и извини меня за это, Планета.

И я снова целую ее. Аккуратно. Почти по-домашнему. Она уже не так напугана как в первый раз, зная, что так будет. Я медленно скольжу языком по ее губам, стараясь попасть во внутрь. Тяну ее ближе к себе. Опускаю руки на поясницу. Пульс учащается. Член откликается тяжелым толчком, будто тело реагирует раньше сознания.

Ее язык касается моего. Ее руки держат меня близко. Планета обвивает мои плечи руками. Запускает пальцы в волосы и... блядь, тянет их, заставляя меня выпустить стон. Глубокий, грубый, настоящий.

И в этой секунде — никакой наигранности. Мы не актеры. Не лжецы. Просто чертовски влюбленная пара, приехавшая домой к семье одного из них. И если не знать предыстории — в это можно поверить. Даже

я

почти верю.

Папарацци знали, что я буду здесь сегодня. Дорогой район родителей не подразумевает собой закрытый проезд. Но чтоб так нагло, в пятидесяти метрах от нас... они, блядь, даже не нарушили закон о частной жизни, толпясь на обратной стороне от дороги, пока мы в ограде дома. Вопрос времени, когда эти кадры всплывут в сеть — в этот раз это будет пять минут? Или управятся за две?

Даллас начинает лаять, когда эти уроды начинают выкрикивать мое имя. Это заставляет меня отпустить Планету. Я не хочу этого делать, но делаю.

Я возвращаюсь к багажнику, как будто и не прерывался на очередной поцелуй со своей девушкой. Передаю ей в руки то, что могу позволить ей унести — только цветы для моей мамы, которые она снова купила сама. И охапку воздушных шариков — с цифрами в виде восемнадцати и обычных гелиевых — под стать возрасту Лавли. Планета сама успевает забрать свое очередное брауни, которое в прошлый раз на барбекю у Анны было неприлично вкусным. И даже помогает закрыть мне багажник, пока я, надрываясь, двумя руками тащу чертов подарок для старшей из сестер.

Сейчас красотка не выглядит растерянной. Может, слегка смущена. Но... она теребит рукав свитера. У нее всегда есть этот рефлекс. Привычка прятать эмоции в действия. Она постоянно делает это, особенно когда волнуется. Но я не могу взять ее за руку, потому что мои собственные заняты.

И это почему-то раздражает.

— Не волнуйся, Планета, — чуть серьёзнее говорю я, чтобы она понимала, что я не вру. — Они тебе понравятся.

Потому что им она уже нравится. Черт возьми, им она уже

всем

нравится.

Я сказал им сразу, что мы... ненастоящие. Хотел опередить местные СМИ и сообщить сам, чтобы не было лишних вопросов.

Честно. Расчетливо. Без иллюзий. И все равно недостаточно — все тут же захотели с ней познакомиться.

Лав обожала Планету и ее подкаст. Финн явно находил ее сексуальной, как будто мне не хватало отбивать ее у Тео. Бекки просто была слишком дружелюбной для десятилетки, а мама с папой просто ждали, когда я кого-нибудь наконец приведу.

Что ж, я это делаю прямо сейчас. Я привожу

ее

. К себе домой. К своим. В свое прошлое и настоящее.

И от этой мысли почему-то нервозно становится мне. Как будто я открыл дверь чуть шире, чем собирался. Как будто она уже внутри.

Я стараюсь отмахнуться от этого. Это просто формальность для СМИ и социальных сетей. Я же приводил в дом Харпер. Или Анну. Они прекрасно общались с моей семьей.

Только вот я никогда в жизни не хотел, чтобы Планета была мне просто чертовой подругой. Потому что все, что связано с ней — ни разу не про дружбу.

И все же я умудряюсь открыть перед ней дверь в дом, пока она неуверенно и аккуратно входит внутрь, чтобы с шарами ничего не случилось.

Движения у нее такие осторожные, будто боится не только лопнуть их, а вообще испортить что-то собой в чужом доме. И почему-то это действует на меня хуже, чем если бы она пришла, перевернула все с ног на голову и заявила, что теперь здесь хозяйка. Потому что мне хочется... сгладить углы. Стать тем, кто поможет ей чувствовать себя лучше. Черт, как будто она и

правда

моя чертова девушка.

— Лавли! — Зову я сестру, пока Даллас, как к себе домой, вламывается внутрь и скрывается в гостиной.

— Господь. — Сестра появляется в прихожей и мгновенно несется к нам.

Вернее даже не к нам, а к Планете.

— Ты настоящая! — Она кидается на Планету с объятиями, пока та, даже с занятыми руками, пытается ей ответить тем же.

Я краем глаза ловлю, как она немного замирает, прежде чем прижаться к Лав. Как будто проверяет, безопасно ли это.

— С днём рождения, Лавли.

— Ты и имя мое знаешь!

Сестра в своей фанатской стезе, и это выглядит слишком мило, пока я изо всех сил стараюсь подавить улыбку.

Лав выпускает девушку из своих рук, но буквально вцепляется в плечи, шатая туда-сюда:

— Мы сможем вместе сфотографироваться?! Умоляю, скажи «да»! Мне нужно три совместные фотографии и еще Лесли с математики просила подписать ей...

— Лав, — тяну я, опуская ее подарок на пол.

Я уверен, что Планета ей не откажет, но я не хочу, чтобы она чувствовала себя смущенной. Не здесь. Не с моей семьей. Не со мной.

— Все... все в порядке, — красотка протягивает ей шарики с такой теплой улыбкой, что я едва ли не улыбаюсь сам, — мы сделаем все, что захочешь. Сегодня только твой день.

— Да, — наигранно хмыкаю я, скрещиваю руки на груди, навалившись на стену, — я тоже, кстати, в порядке, сестренка. Спасибо, что спросила. С днем рождения тебя и так уж и быть, если вежливо попросишь — сможешь сфотографироваться и со мной.

Планета хмыкает. Прячется за букетом цветов, пока Лавли с улыбкой закатывает глаза и наклоняется, чтобы обнять и меня.

— Тебя я вижу до неприличия часто, чтобы успеть соскучиться, — признается она, но все равно крепко обнимает меня.

Я имитирую медвежьи объятия, оставляя братский поцелуй на ее макушке.

— С днём рождения, Лав, — шепчу я ей, — я люблю тебя. Даже когда ты меня бесишь.

Она хмыкает и лениво, как будто нехотя, отстраняется:

— Я тоже люблю тебя, Джордан. Но не когда ты меня бесишь.

Я стараюсь не смотреть на Планету, когда забираю у нее цветы и брауни, подталкивая локтем ее пройти дальше в дом. Она заставляет меня чувствовать слишком много всего, когда наши семейные признания в любви будто делают ей больно.

Словно эти слова — не просто чужие, а те, которых она никогда не слышала.

— А где...

— Привет. — Протяжно перебивает меня Финн, мгновенно оказываясь напротив нас, когда мы входим в гостиную.

Планета уже тянет руку, чтобы представиться ему, но сначала мы должны кое-что прояснить:

— Неа, — сразу же обозначаю рамки брату, — ты не будешь с ней флиртовать.

Потому что у него, блядь, больше шансов в реальности заполучить ее — они ровесники, он хороший парень, в отличие от меня — второй Тео, но с моей фамилией.

И меня почему-то это бесит. Да так, что поднимает пульс.

— Она даже не твоя настоящая девушка, — как будто уже обижается на меня брат.

— Это не имеет значения, если я привел ее в этот дом.

— Может, вам принести линейку, мальчики? — Хмыкает Лавли, пихнув в бок Планету.

— А как тебя зовут? — Неуверенно отзывается Бекка, заставляя Финна усадить себя на свою шею.

— Мое имя Нова.

— Я Финн. А это Лавли, Бекка и Джордан. — В шутку напоминает он ей, заставляя меня закатить глаза.

— Очень...

— Ну наконец-то, — голос мамы позади нас вынуждает обернуться, и я уверен: она сияет сейчас не от вида цветов или чертова брауни, — я так рада наконец познакомиться с тобой, Нова.

Мама мгновенно оказывается возле Планеты и обнимает ее, когда девушка на секунду замирает. И я вижу, как это сбивает ее с толку.

— Я тоже очень рада знакомству, миссис...

— Оо, дорогая, — мама утаскивает ее за собой на кухню, — зови меня просто Тереза.

И я иду следом вместе с остальными реальными детьми своей мамы, когда она в полном восторге от нашей гостьи.

И мне от этого становится немного легче. Немного... теплее, что ли.

— Это, кстати, тебе, мам. — Хмыкаю я, когда Планета второй раз выручает меня цветами.

Три милых подсолнуха с розовыми цветами, похожими на колокольчики. Понятия не имею, что это, но они почему-то кажутся приятными. Особенно когда мама принимает их, обнимая меня.

— Спасибо, милый!

— Мы ещё принесли брауни, но я не знаю, насколько съедобным оно вышло.

Планета почему-то вместо «я» использует «мы», что чувствуется чем-то приятным. Она включает меня в эту фразу, как будто мы... вместе. Как будто это уже что-то общее. И меня это... чертовски выбивает из колеи.

— Оно с орехами? — Морщится Лав, усаживая Планету рядом с собой за кухонный остров, который остальные молниеносно облепляют собой.

— Нет, — качает головой Планета, — у меня на них аллергия.

— У меня тоже! — Слишком уж с восторгом об этом заявляет Лавли.

— Оно такое воздушное. — Нахваливает его мама, осматривая со всех сторон, — Сколько яиц ты в него кладешь?

Я уже собираюсь ответить за Планету, чтобы она не смутилась. Нет ничего такого, что она купила его, но...

— Именно в это — четыре.

Чего?! Мне, блядь, приходится отойти поставить чайник, чтобы она не увидела моего удивленного лица.

Потому что я действительно удивлен. Не тому, что она в целом умеет делать это. А потому что, когда она могла его купить — что в прошлый раз для Анны, что сейчас — она выбрала его приготовить.

— Но я не сильна в выпечке и во всем прочем, в чем нужно следовать рецепту.

— Я могу тебя научить! — Смело предлагает Лав.

— Да, — соглашается мама, подрезая свой букет и ставя его в воду, — нам нужно как-нибудь всем вместе испечь вишневый пирог или шарлотку.

— Звучит здорово. — Почти сияет Планета.

Пока ее взгляд не встречается с моим, когда я ставлю перед ней чашку мятного чая. Что-то в ней меняется, как будто она поняла, что заходит слишком далеко. Хотя в этом нет ничего такого, верно?

— Может, — пожимает она плечами, — я могу вам чем-нибудь помочь?

Девушка кивает в сторону плиты на кухонном острове, и я едва удерживаюсь, чтобы не закатить глаза.

Конечно, она может. Никто и не сомневался.

— Брось, дорогая, — смеется мама, — я только сделала соус. Сегодня нас угощает Сэт, поэтому дождемся его и сразу будем обедать.

Ее тон расслабляет Планету, и кухня в моменте превращается в сплошной хаос, за которым я наблюдаю будто смотрю фильм.

Разговоры не смолкают. Смех становится все громче... и это почему-то не раздражает меня.

Все выглядит слишком обычным. Домашним. Как будто так было всегда.

Когда папа возвращается домой и знакомится с Планетой, она как будто становится чуть тише.

Не физически — она все еще участвует в разговорах. Улыбается. Помогает, хотя все настаивают ей просто быть гостей. Но ее взгляд... будто отлетает.

Как будто внутри у нее щелкает рычаг и запускается тихая, почти беззвучная тревога. Как будто внутри нее начинается чертово сравнение наших семей — она не говорит этого вслух. Достаточно ее взгляда, который анализирует больше, чем требуется.

Я знаю это выражение. Я сам так смотрел, когда был моложе. Когда сравнивал чужое «нормально» со своим «как получилось».

И все же Планета отказывается сидеть на месте. Помогает раскладывать еду в общие миски. Сервировать стол. Она даже находит лишние пять минут, чтобы выпустить Далласа на задний двор и покидать ему мяч. Как будто уже недостаточно сильно влюбила его в себя и нужно было этим добить.

Мои родные не отпускают ее даже на минуту — слишком рады, слишком заинтригованы, слишком быстро хотят ее видеть рядом.

И я вроде как должен быть зол на это. Но меня это почти не трогает. Она ведь просто... знакомая девушка. Она может общаться с моей семьей как кто-то другой это делает. Это ведь безопасно, правда?

Потому что девушка не успокаивается даже потом, когда мы украшаем столовую подвесными лентами, шариками, цветами.

Она... не хочет казаться нужной или правильной в этом. Не хочет тем самым спрятать свою тревожность, потому что со временем она все же расслабляется. Планета просто... хочет помочь.

Как будто это действительно важно для нее. Как будто она ожидала чего угодно, только не такого приема. Как будто жила все это время в ожидании удара. А тут ее встретили лишь объятия. И я не знаю, почему это заставляет сжиматься что-то внутри. Почему мне вдруг хочется сделать так, чтобы ей больше никогда не пришлось ждать удара.

Уже за обедом, когда она может сесть где угодно за огромным деревянным столом и скамейками — она садится рядом со мной.

Слишком близко. Слишком правильно.

Как будто несмотря на все принятие, что ей дают другие — она хочет быть рядом со мной. Будто именно здесь, со мной под боком, рядом с моим плечом — ей почему-то

безопаснее

.

Разговоры не смолкают с начала ужина и все еще остаются за столом даже перед десертом.

Мама выключает свет, перекинувшись через скамью, когда папа выносит торт со свечками для Лавли, позволяя нам подпеть

«с днём рождения тебя»

.

Моя девушка слегка дергается. Будто вспомнила что-то важное. И мгновенно ее телефон оказывается в ее руках.

Она снимает это на видео, но смотрит не в экран, а буквально на них вживую. Смотрит, будто хочет прожить этот момент. Не запомнить. Не опубликовать. А сохранить в себе, потому что больше таких может не быть.

И тогда ее ладонь ложится на мое бедро. Без подтекста. Без флирта. Без вызова. Просто... как будто ей нужно за что-то зацепиться, чтобы не провалиться в собственную боль. Как будто весь этот вечер — на грани между счастьем и тем, что ее сломает.

И я чувствую, как ее пальцы дрожат. Совсем чуть-чуть. Едва заметно. Но достаточно, чтобы внутри у меня заклокотало злое, горячее: кто, черт возьми, сделал с ней это?

Папа подносит торт к Лав на последнем «с днем рождения тебя». Позволяет старшей дочери загадать желание. Задуть свечи.

Он обнимает дочь, а все, что я вижу — это как начинают блестеть глаза Планеты, когда она изо всех сил старается сдержать слезы.

Она сжимает губы. Моргает чаще, чем нужно. Дышит медленно. Аккуратно.

И как будто это возвращает ее в реальность, заставляя вспомнить о ладони на моем бедре.

Планета уже собирается убрать ее — осторожно, почти виновато — когда я не глядя ловлю ее руку и возвращаю на место.

Не крепко. Ненавязчиво. Просто потому что она может делать это. Потому что если я нужен ей сейчас... Если она видит во мне опору в этот момент...

Я хочу быть реальным для нее. Хоть немного.

Даже если все, что между нами — игра. Даже если я должен злиться на то, как она заполняет мой дом, мою семью, мое пространство.

Сейчас я просто хочу, чтобы она чувствовала себя в безопасности, как будто она действительно моя.

Глава 14. Нова

Второе декабря

У меня разрывается сердце. Скручивается, тлеет и выдает что-то невыносимо теплое. Как будто последних пару эмоциональных недель было недостаточно.

Все обрушилось на меня в один миг, когда казалось бы ничего серьезного не происходит. Но жизнь как будто продолжала бить меня в самый болезненный ее фрагмент, пока я медленно, но верно рассыпалась по кускам. Настолько верно, что пыталась ухватиться хоть за что-то, чтобы не потеряться в этом. Даже если это что-то — Джордан Найт.

Я не знаю, когда именно это стало казаться каким-то якорем, а не ошибкой. Может быть, в тот момент, когда он впервые не отстранился. Или когда впервые позволил быть собой.

Но сейчас... сейчас именно он заставляет мое сердце сжиматься так, как будто он — то, что я действительно хочу. Даже если это не так.

Джордан слишком сосредоточенно рассказывает трем маленьким мальчикам до семи лет, как правильно тормозить на коньках. И все бы ничего, но малышка Люси сидит на его руках, любопытно что-то переспрашивает, а он берет паузу, чтобы ответить ей, потому что даже сейчас — она его приоритет. Черт, я не уверена, что справлюсь с этой картиной оставшиеся два часа мероприятия.

Он делает это так легко. Так по-настоящему. Не потому что на него смотрят, не потому что надо. А потому что он такой. И этот контраст убивает меня.

— Он хороший, ты тоже заметила это? — Хмыкает Харпер, переваливаясь на борт со скамейки запасных.

Мне не нужно спрашивать, о ком она, когда Найт единственный человек, на которого я сегодня смотрю. Но я все равно отвожу взгляд и радуюсь, что из-за мороза ледовой арены никто не увидит, как я покраснела.

— Я не говорила обратного.

Холод пробирается сквозь джерси с номером Джордана, но внутри так жарко, что кажется — я просто плавлюсь.

— Так вы теперь ладите?

— Это... сложный вопрос. Иногда он все еще раздражает меня, и я хочу придушить его. — Оборачиваюсь на подругу и не скрываю своих мыслей. — А иногда хочу, чтобы это он придушил меня, когда делает что-то слишком правильное.

Как сейчас, например.

Харпер заливисто смеется, вызывая мою улыбку, и я как будто по привычке возвращаю взгляд на Джордана.

Он полностью в своей игровой форме. Волосы взъерошены, как всегда, чертовски сексуально. Он сосредоточен и строг. Со всеми, но не с этими детьми. Серьезно! Каждый раз, когда подъезжает к его группе кто-то из взрослых, он меняется в лице. Становится грубым, холодным, эмоционально недоступным. Но стоит ему остаться с детьми — как я вижу их смех, вовлеченные разговоры, то, как он искренне пытается помочь и чему-то научить этих мальчиков, которые в обычной жизни не имеют возможности заниматься хоккеем или вообще каким-либо спортом.

И я теряю всякое равновесие — не на льду, а внутри. Потому что знаю: этот человек оставит во мне после себя след. И именно это делает его опасным.

— Ну, — Харпер едва может унять свой смех, — главное, что это работает. Вас фотографируют вместе. Пишут о вас хорошие вещи и ты возвращаешься к работе. Все в плюсе.

— И даже никаких «не влюбись в него, он разобьет тебе сердце»? — Хмыкаю я, зная, что такого не будет.

— Нет. — Как ни в чем не бывало говорит моя лучшая подруга, заставляя на нее обернуться. — Я слишком хорошо знаю Джордана, чтобы быть уверенной, что он никогда этого не сделает. В отличие от некоторых.

— Хэй! — Тяну я, слегка пихая блондинку в бок. — И как это понимать?

— Ты знаешь, что это правда, — чуть серьезнее, но все еще с улыбкой говорит она, — Джордан морально-серый герой. В этом его дар и проклятие. Ты не можешь налепить на него стикер «он только хороший» или «он только плохой». Но когда ты становишься частью его жизни и он доверяет тебе — Найт становится самым «золотистым ретривером» из всех, что ты когда-либо знала, потому что ты становишься его приоритетом. А ты...

Она берет паузу так, как будто подбирает правильные слова.

— Ты добрая, чувственная, живая, понимаешь? Ты влюбляешь в себя людей просто пожелав им хорошего дня, и они привыкают к этому. К тому, что в их жизни есть что-то хорошее и живое... пока ты сама не испугаешься этого и не уйдешь первая.

Я уже открываю рот, чтобы что-то ответить, но правда в том, что она права. Не про Джордана, мое дружелюбие и все остальное... а про то, что теперь я всегда предпочту уйти первая, если это будет означать, что мое сердце снова не будет разбито.

Потому что мне невыносимо влюбляться в того, кто в твоей жизни только временно.

Но это же Джордан, верно? Я не могу влюбиться в него. Я прочитала неприличное множество современных любовных романов, чтобы точно знать, чего я хочу от отношений. Реальных отношений. С реальным мужчиной. А Найт был таким буквально, просто не моим. Не для меня. Может быть для какой-нибудь другой идеальной девушки... наверняка блондинки, с высшим образованием и нормальной работой. Ту, кого бы он действительно выбрал, а не потому что не было другого выхода.

Я просто — временная мера. И в этом вся суть.

Я изо всех сил стараюсь отбросить эти мысли и вернуться к координации мероприятия. Потому что это не новость — через пару месяцев Джордан действительно уйдет из моей жизни, как будто никогда в ней и не появлялся, будто ничего в ней не менял и не заполнял собой.

Но возможно, я очень сильно хочу в это верить, что сегодня он и часть «Бостонских Орлов» действительно смогут что-то поменять в жизни этих маленьких мальчиков.

Я отталкиваюсь от борта, объезжая группу Тео из четырех человек, которые учатся правильно делать замахи клюшкой. Прошу одного из операторов на самом льду подснять их. У правых ворот Винс тренирует пару голкиперов, которые скорее похожи на маленьких черепашат, чем на вратарей. Дерек у противоположных ворот дает интервью для благотворительной компании, пока тренер Зальцман проводит зарядку для своей небольшой группы чуть дальше него.

Я знаю, что должна подъехать к Найту: на трибунах чуть выше от Харпер «важная шишка», из-за которого мы с ним разыгрываем влюбленных, дает уже интервью для СМИ. Я просто... не хочу быть настолько фальшивой и показушной.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но я все равно делаю это — потому что надо и потому что... совсем немного, но хочу этого сама.

— Планета, — он почти улыбается мне, обнимая за плечи, когда я подъезжаю к ним, — как ты?

— Хорошо, — киваю я, не рискуя смотреть на него, пока Люси на его руках.

Если я встречусь с его взглядом — забуду, что все это игра.

— А я теперь умею тормозить носком! — С восторгом рассказывает мне один из мальчиков.

— А я боком! — Отзывается другой.

— Правда? — Их восторг заражает и меня. — Вы такие молодцы! Я все еще едва ли могу катиться на этих опасных штуках.

Я хмыкаю, указывая на свои коньки, и мальчики вызываются продемонстрировать свои навыки, пока один из них пытается перевязать шнурки, не снимая перчатки.

— Давай я помогу, — предлагаю я, откатываясь от Найта, хоть и не хочу этого.

Я присаживаюсь на одно колено, игнорируя холод льда под ним, и мальчик, держась за мое плечо, вытягивает вперед свою ножку.

— Какие у тебя длинные шнурки. — Хмыкаю я, оборачиваясь на секунду на ноги Джордана, чтобы повторить его шнуровку. — У

нашего

капитана они тоже длинные, смотри.

Мальчик, с наклейкой Тайлер на своей форме, с интересом поглядывает на Джордана, пока тот подает воду другим ребятам.

— Мы сейчас все исправим, — обещаю я, шнуруя его коньки, — но что если это знак? Может быть, ты тоже когда-нибудь станешь капитаном, верно?

— Я не так хорош в этом. — Чуть смущенно говорит Тайлер. — И маме не нравится, когда я катаюсь, а не сижу с младшим братом.

У меня сжимается сердце от его слов, заставляя спрятать взгляд на свои руки, все еще шнуруя его коньки.

Слишком знакомо. Слишком больно.

— Мама просто волнуется за тебя, Тайлер. — Вру я. — Но я уверена, она бы очень хотела, чтобы ты был счастлив. Поэтому если хоккей или другой вид спорта делает тебя счастливым — ты можешь стать кем угодно благодаря своим стараниям, верно?

Мальчик неуверенно кивает.

— Хочешь открою тебе секрет? — Заговорчески тяну я уже с улыбкой.

— Да. — С шепотом отзывается он.

— Наш капитан до десяти лет даже не умел стоять на коньках, — хмыкаю я, кивая на Джордана, — но он долго и упорно тренировался, чтобы осуществить свою мечту. И смотри, где мы сейчас.

— Откуда ты это знаешь? — Все еще громким детским шепотом спрашивает он.

— Оо, — смеюсь я, — его мама и сестра рассказали мне все его маленькие секреты.

— Думаешь, — мальчик неуверенно смотрит на свои ноги, когда я заканчиваю с коньками, — у меня тоже получится?

И я не сразу нахожу в себе силы ответить. Потому что если он не поверит в себя сейчас — может уже никогда не поверить. А я слишком хорошо знаю, к чему это приводит.

— Если ты этого захочешь, Тайлер. — Киваю я, поднимаясь с колен. — Покажешь мне, чему научился сегодня?

И мальчик показывает — с детским восторгом, милым азартом, чересчур стараясь, чтобы у меня были силы сдержать улыбку. Я непроизвольно наблюдаю за ним до конца их тренировки, пока Зальцман не объявляет торжественную часть с награждением.

Орлы становятся в ряд на синей линии, их малыши — впереди них. Несколько работников арены стелют красную ковровую дорожку ближе к центру, включают микрофон — все это придает моменту пафосности, официальности. И немного фальши — такой, которая царапает по коже, пока Джордан, Зальцман и «важная шишка» занимают свои места перед СМИ.

— Рад видеть здесь так много знакомых и новых лиц. — Слишком наигранно начинает «важная шишка». — Это правда особенный день, и я счастлив, что мы все сегодня здесь. В одном месте, ради такой важной цели. Сегодня «Бостонские Орлы» помогают не только на льду, но и за его пределами. Мы гордимся тем, что можем поддерживать юных спортсменов из семей, которые сталкиваются с трудностями.

Мужчина говорит это так, словно сам четыре часа не отрывался от детей, а не продавал Орлов подороже через местные СМИ.

— Спорт учит стойкости, характеру и командной игре. И если хоть один ребенок сегодня почувствовал себя частью чего-то большего, значит, мы все сделали правильно.

Я непроизвольно смотрю на Джордана. Он выглядит слишком раздраженным, слушая чересчур лицемерную речь его менеджера.

Плечи его выпрямлены, подбородок чуть выдвинут вперед — я знаю этот взгляд. Он готов к атаке. И, честно? Мне хочется отвернуться. Потому что когда Джордан злится по-настоящему — это почти физически чувствуется в воздухе.

— Я лично сделал все возможное, чтобы эта встреча состоялась. Чтобы каждая деталь была продумана до мелочей. Чтобы у ребят остались только теплые воспоминания. Я...

Джордан слишком быстро оказывается рядом с ним, выхватывая микрофон.

Потому что единственное, что Найт ненавидит больше, чем меня — это чертову ложь и несправедливость. А сейчас она направлена частично и на него — на его образ. И это чувствую не только я. Это сквозит в волнительном взгляде Тео. В напряженных плечах Винса. В том, как Дерек одними губами произносит ругательства.

Джордан не просто выносит конфликт на публику — он рвет чужую маску. И делает это громко.

— Вообще-то, — я слышу, как его раздражение сменяется на злость, — за эту встречу мы все должны благодарить не вас, Говард. А нашего тренера, мистера Зальцмана.

Найт оборачивается на тренера с легким кивком, и не думая, продолжает, будто уже нашел в нем все нужные ему ответы:

— Который сделал все возможное для согласования этого мероприятия и вызвался сам участвовать в нем. И...

Он оборачивается на меня, и холод касается моего позвоночника. Я не собиралась

настолько

сильно привлекать к себе внимание.

Мне хочется отступить, спрятаться, стать невидимой. Потому что это все не часть запланированного сегодняшнего сценария. Это личное. А все, что личное, в его исполнении звучит опасно.

— И мою девушку, Планету, которая уже несколько лет сотрудничает с этой программой помощи детям. — Его взгляд все еще серьезный, твердый, но что-то там есть еще. — Благодаря ей мы сегодня здесь. Потому что она действительно беспокоится о них, об этих детях. Потому что помимо себя и своей жизни хочет всего самого лучшего и для других.

Я замираю, когда его слова звучат чертовски искренне. Он не произносит и слова из речи, которую я для него написала.

Потому что каждое слово звучит так, будто он это чувствует. А я — будто не должна этого слышать.

— Благодаря ей мы сегодня прекрасно провели время — все вместе смеялись, учились, падали, но вставали. — Взгляд Найта отрывается от меня и он смотрит на детей. — Это самое главное в жизни, вообще-то. Я...

Он запинается, как будто до него только сейчас доходит то, что вообще происходит.

Я вижу, как он проглатывает эмоции, будто они едва не выбрались наружу. Его голос слегка дрожит — не от страха. От слишком сильного понимания.

— Мы все делаем это. Это часть нашей жизни. Смеяться, учиться, падать, но вставать. Без одного не будет другого. Единственное, что будет с вами всегда — это падение.

Джордан произносит это так, как будто знает, о чем говорит. Как будто уже не один раз оказывался на дне. И не один раз поднимался.

— Примите это падение. Но сделайте это вашей силой. А затем оттолкнитесь и, черт возьми, встаньте.

Арена взрывается аплодисментами, к которым я присоединяюсь скорее на автомате. Я чувствую себя так, как будто узнала что-то, что не должна была никогда узнать. Что-то чересчур личное и недоступное, которое сжимает меня в тугой узел, вызывая легкую дрожь во всем теле.

Он показал часть себя. Без предупреждения. И теперь она — внутри меня.

— Планета! — Окрикивает меня Найт, когда все ступают на ковровую дорожку для фото. — Ты нужна нам.

Это не то, что он имеет в виду, Нова — напоминаю себе я, — это только для фото.

Это часть сделки. Просто роль. Просто он умеет делать все это пугающе убедительно.

И я все равно делаю это. Ступаю на лед со скамейки запасных. Подкатываю к ним, и ступаю к краю ближе к Дереку, но это как будто не устраивает Найта в центре толпы. Это заставляет его обойти и сдвинуть всех в сторону. Будто он действительно хочет встать рядом со мной и приобнять за талию.

Его рука ложится крепко, почти собственнически. И мне нужно слишком много сил, чтобы не отреагировать на это.

Я улыбаюсь искренне, цепляясь за смех детей, потому что только это отвлекает меня от того, что сделал Джордан.

Это только для вида, Нова — уверяю себя я, — он просто делает свою часть сделки. Но мне нужно время, чтобы снова поверить в это. Потому что сейчас... я не уверена, где заканчивается игра.

Потому что она продолжается дальше. Даже когда мероприятие заканчивается, а мы все равно после раздевалки возвращаемся на лед для «семейного» катания.

— Он не должен был говорить это так. — Как будто оправдывается за того самого Говарда Джордан.

— Это не имеет значения. — Пожимаю плечами я, стараясь держать дистанцию в небольшом коридоре. — Не важно, чье имя он назвал, как организатора. Главное, что сегодня у этих детей был этот шанс.

— Ты не можешь быть настолько идеальной, Планета. — Как-то грустно хмыкает он, обнимая меня за плечи. — Говард самодовольный придурок побольше меня, но это не давало ему права использовать это с этими детьми.

— Да, — соглашаюсь я, — не думала, что кто-то сможет тебя в этом переплюнуть.

Джордан сдавленно смеется, позволяя своей ямочке проступить на щеке и поцеловать меня в висок.

Слишком мягко. Слишком легко. Как будто это не я — а что-то свое, знакомое, нужное.

И это вызывает в теле ту самую дрожь, которую я стараюсь подавить уже третью неделю подряд.

— Чем хочешь заняться? — Спрашивает Найт слишком буднично после такого жеста. — Можем просто покататься, разучить несколько пируэтов или побросать в ворота.

На льду уже слышатся смешки Харпер, когда Винс все еще в форме голкипера катает ее на руках. Анна с Дереком учат своих близнецов кататься с помощью фигурок в виде Орлов. Тео, его сестра Грейс и еще пара незнакомых мне игроков играют в догонялки, параллельно бросаясь снежинками из ледяной стружки. И все это выглядит таким уютным, настоящим и детским, что я сама хочу просто насладиться всем этим.

Хочется раствориться в этой наивности. Потеряться в ней, чтобы не чувствовать, как что-то меняется между мной и Джорданом. Как будто... мы наконец оказываемся на одной стороне.

— Если ты расскажешь мне все свои снайперские секреты, то я определенно за броски по воротам. — Хмыкаю я, поднимаясь на скамейку запасных, пока Найт берет две клюшки.

Он первый спускается на лед, протягивая мне руку, которую я принимаю. И это простое движение — его ладонь в моей — почему-то ощущается слишком личным. Теплым. Надежным. Как будто он делает это не для публики. А для меня.

— Оо, — тянет Джордан с улыбкой, — я расскажу тебе любые свои секреты, Планета.

— Начнём с того, где ты рассказываешь мне, — в шутку начинаю я, когда мы все еще за руку катимся к воротам, — почему три часа на льду в десяти слоях одежды ты все еще выглядишь слишком хорошо, сменяя их на обычную толстовку и джинсы?

Потому что я даже в своей повседневной одежде — джерси, водолазке и джинсах — вспотела так, что локоны давно распрямились, макияж превратился из дневного в вечерний, а Джордан стал... просто выходным.

Слишком расслабленным. Слишком притягательным. И это раздражает. Потому что в этой версии себя он выглядит так, как будто может понравиться кому угодно. Даже мне.

— Ты же говорила, что я не в твоем вкусе? — Хватается за эту же мысль Джордан, притягивая меня ближе.

— Это не значит, что я слепая и не могу сказать, что кто-то привлекательный.

— Так значит, я привлекательный, Планета? — Его самодовольная улыбка слишком заразительна.

— Для кого-то, наверняка. — Хмыкаю я, заставляя Джордана снова рассмеяться.

И этот звук — низкий, настоящий — пронзает грудную клетку быстрее, чем я готова признать.

Но по крайней мере весь оставшийся вечер я не чувствую себя напряженной от нервов. Пальцы предательски не дрожат. Я не стараюсь ухватиться за любую непонятную тему для своего монолога, чтобы не молчать рядом с Джорданом. И не стараюсь прикрыться за сарказмом. Мы просто... веселимся.

Единственное, что вызывает волнение — это количество его прикосновений и поцелуев. Самых реальных поцелуев в губы, с теми же привычными извинениями, когда на арене все еще его друзья и работники клуба.

Потому что они кажутся слишком легкими, естественными, как будто случаются с нами в повседневной жизни, когда мы остаемся наедине. Но мы не остаемся. Не касаемся друг друга. И не целуемся просто так в темноте.

Поэтому я изо всех сил игнорирую реакцию своего тела на каждое прикосновение или поцелуй Джордана. Он мне даже не нравится — напоминаю я себе — у меня просто давно никого не было. Это просто химическая реакция мозга, не более.

Но мои пальцы все равно замирают в воздухе, когда он берет меня за талию. И сердце почему-то каждый раз делает лишний удар.

— Ты все еще неправильно держишь клюшку, Планета. — Тяжело, но без раздражения выдыхает Найт, подъезжая ко мне сзади.

Его голос хриплый, взгляд сосредоточенный, но в нем нет напряжения.

И это делает его прикосновения еще более опасными. Потому что он прикасается так, будто это привычно. Будто он имеет на это право.

Джордан прижимается слишком близко ко мне. Упирается грудью в мою спину. Поворачивает клюшку в моих руках для замаха и подвигает ее ближе ко мне.

Мое дыхание сбивается — резким, коротким вздохом. Потому что он сзади — горячий, твердый, сосредоточенный — и мы теперь как одно целое.

Найт делает несколько ложных замахов моей же рукой, наклоняя нас своим корпусом, и его слишком сосредоточенное дыхание касается моей шеи.

Я слышу, как он задерживает вдох. Слышу, как мой желудок скручивается в тугой ком.

— Вот так. — Отзывается он, бросая моими руками в ворота. — Чувствуешь, как я двигаюсь?

И я действительно чувствую. Чувствую нечто большее — его возбуждение, которое отзывается во мне тугим ударом жара в животе. Чувствую, как его член твердеет и давит в мое бедро через джинсы.

Чувствую, как все тело словно сжимается в одну пульсирующую точку, и я не могу пошевелиться. Не потому что Джордан держит меня, а потому что мне хочется остаться в этом. Хотя я знаю, что не должна. Хотя знаю, что все это не по-настоящему... даже если ничто в этом моменте не кажется мне фальшивым.

Глава 15. Джордан

Пятое декабря

— Планета, — сквозь зубы почти рычу я, едва сдерживаясь, утыкаясь лбом в ее плечо, — прекрати это.

Я вдыхаю ее запах так близко, будто он въедается под кожу — этот ее теплый, странно домашний аромат. И это только сильнее все усложняет.

— Я не могу иначе менять позы. — Шипит она, в очередной раз дернув бедрами.

Черт. Ее голос. Это тихое раздражение сквозь дыхание делает меня только злее — она не понимает, что делает со мной прямо сейчас.

— Это для общего архива, а не на обложку журнала. — Цежу я, больше не сдерживаясь.

Рывком притягиваю ее ближе. Опускаю ладонь на ее голое бедро. Сжимаю его так сильно, что, возможно, я надеюсь, завтра там останется след.

Пусть помнит. Пусть знает, где она сидела и кто держал ее так.

По крайней мере, она больше не мучает меня тем, как дергается на моих коленях.

— Мы должны выглядеть влюбленными, а не так будто нас здесь пытают! — Шепчет она, продолжая настраивать фотобудку, куда нас двоих буквально втолкнула Харпер.

Я чувствую, как ее волосы щекочут мне скулу, и мне хочется зарыться в них носом.

— Ты определенно испытываешь мое самообладание. — Бурчу я себе под нос.

Потому что я уже пару минут слишком хорошо чувствую ее упругий зад на своем члене. Даже через чертовы слои ткани. К сожалению, только через них.

Моя ладонь сжимается на ее бедре еще сильнее, когда она снова выгибается на мне.

И самое убийственное то, что она понятия не имеет, что со мной делает. Планета ведет себя как невинный цветочек: касается меня, целует меня, прижимает к себе, но мое тело... оно не понимает, что девушка притворяется. Оно хочет ее и я, если честно, его понимаю.

Как ее можно не хотеть? Она чертовски заводит, не важно, на ней монашески закрытая водолазка с джинсами или чертово мини-платье, созданное специально, чтобы убить меня или заставить кончить.

Скорее всего у меня не будет выбора — я сделаю и то, и другое, если она задержится на моих коленях в этом закрытом пространстве еще на пару минут.

— Готово, — отзывается Планета, выпрямляясь и обнимая меня за плечи, — Не забывай, пожалуйста, что это увидят все и эти фото должны быть приличными.

С такой девушкой у себя на коленях чертовски сложно иметь приличные мысли.

Я едва удерживаюсь, чтобы не скользнуть ладонью под ее платье выше колена. Просто, чтобы проверить, как быстро она задохнется у меня под рукой.

— Значит, повторять позы из твоих грязных книжек мы сегодня не планируем, верно?

Сквозь раздражение я почти хохочу внутри — потому что эта мысль чертова пытка. Потому что, блядь, будь моя воля, я бы показал ей, что значит реальная жизнь, а не ее чертовы романы.

Планета дергается на мне от смеха. Искреннего. Настоящего. И какого-то хрена вызывает мою улыбку, когда я пропускаю первую вспышку фотобудки.

Я ненавижу, что этот ее смех нравится мне. Что он почти зашивает мою злость нитками чего-то очень мягкого.

— Вам с Винсем стоит прекратить обсуждать это, — все еще сквозь смех говорит она, наваливаясь ближе к моему уху.

И я чувствую, как ее дыхание задевает кожу так близко, что все внутри у меня рефлекторно напрягается.

Потому что она выглядит так, будто собирается рассказать мне свой самый грязный секрет, заставляя меня облизнуть собственные губы, чувствуя, как язык цепляет сухую кожу.

— Иначе, — ее шепот касается моего уха, — придется сделать вывод, что вы и сами фанатеете от подобной литературы.

Вторая вспышка так же летит мимо меня, когда в памяти всплывают грязные обрывки того, что я успел прочесть в аэропорту в ее ридере.

Я бы сказал ей вслух, что хочу повторить это с ней. Все. Сцену за сценой.

Но сжимаю зубы.

— Это не литература, Планета. — Стараюсь хмыкнуть я, притягивая ее ближе к себе, чувствуя, как она чуть тяжелеет на моих коленях. — Это порно.

— Ты просто не читаешь между строк. — С улыбкой закатывает она глаза, собираясь менять позу.

Она уже хочет встать с меня. Как будто на чертовой скамейке достаточно места для нас двоих, но я не хочу этого. Не сейчас.

Мой затылок ломит от напряжения, но рука все еще цепко держит ее за бедро.

— Потому что нужно говорить прямо, чего ты хочешь, — я сильнее прижимаю ее к себе, чтобы ее задница была ровно там, где мне это нужно.

Потому что сейчас мне уже плевать, почувствует она мой стояк или нет. Пусть почувствует. Пусть знает, что она делает со мной, даже если она слишком наивна, чтобы признать это.

— И чего же ты хочешь, Джордан?

Тебя — едва это признание не слетает с моих губ, заставляя сжать их в тугую линию, когда я игнорирую третью вспышку.

Но это правда. И это раздражает. Бесит. Злит.

Я не должен хотеть ее, но хочу.

Мы не настоящие — она бы никогда не захотела быть со мной, потому что я бы никогда не подпустил ее к себе слишком близко.

Это просто тело. Мое — которое слишком остро реагирует. И ее — которое слишком идеально, чтобы его не хотеть.

Мне просто нравится касаться ее. Заставлять краснеть. Вызывать ее раздражение и ярость. А еще смех. Потому что он звучит слишком живо. По-настоящему.

Я чувствую себя таким же, когда целую ее.

— Извини меня за это, Планета. — На выдохе произношу я и целую ее под четвертую вспышку.

Мои губы врезаются в ее с нажимом. Заставляют сдаться мне.

Ее губы мягкие, почти послушные, но я чувствую, как она глохнет внутри этого поцелуя — чуть всхлипывает мне в рот, и этот ее крошечный стон за секунду делает меня животным.

Я сжимаю ее бедро так сильно, что пальцы наверняка слишком сильно впиваются в кожу. Второй рукой хватаю ее за талию, прижимая к себе еще сильнее.

Планета выгибается на мне, как будто сама ищет большего. Ее пальцы цепляются за воротник моей рубашки, тянут его вниз, пока она не прерывает наш поцелуй только для того, чтобы отдышаться.

И я бы втянул ее обратно, впился бы в нее еще жестче, если бы голос Кайла не ворвался внутрь фотобудки:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Оо, — тянет этот урод, отдергивая шторку, заставляя Планету отстраниться от меня, — вы такие здесь милые. Даже переплюнули меня с Бруклин!

Я чувствую, как она тяжело дышит на моих коленях, избегая взгляда. Ее губы все еще чуть влажные от меня.

И это, блядь, сводит меня с ума.

Кайл передает красотке ленту из четырех фото, будто хочет отвлечь ее на это, пока ему явно что-то от меня нужно.

— Ты не передашь их фотографу, чтобы тот отсканировал их для общего экрана? Я бы хотел кое-что очень секретное обсудить с Джорданом.

— Конечно. — Уверяет Планета, уже собираясь встать с меня.

— Это лишнее. — Сквозь зубы цежу я, оставляя красотку на своих коленях с моей рукой на ее голом бедре. — У нас с Планетой нет друг от друга секретов.

Потому что мы сами один большой секрет.

— Я просто... — мгновенно мямлит Кайл, оборачиваясь, чтобы проверить, нет ли поблизости его новоиспеченной жены, — хотел попросить... ну ты знаешь... Элси...

— Мне все равно на это, — качаю я головой, перебивая его.

Мне плевать, что он там мямлит. Мои пальцы чуть поднимаются по коже бедра Планеты, и она дергается почти незаметно.

— Не я женился на девице, которую терпеть не могу, за двадцать минут до этого трахнув другую.

Планета неуверенно и даже как-то смущенно прячет взгляд в пол. И это ее смущение — как хрупкая трещина, по которой мне почему-то хочется провести пальцем.

— Просто, — почти умоляюще просит Кайл, — не мог бы ты поменьше говорить об этом?

— Как скажешь. — Натягиваю я раздраженную улыбку, выталкивая сокомандника из чертовой фотобудки и затягивая за ним шторку.

— Зачем мы вообще пришли на их свадьбу? — Уточняет Планета.

Девушка расслабляется только когда от Кайла не остается и следа, и мы все же выходим из будки:

— Могли бы остаться дома в пижамах и есть мороженое.

Она звучит так, как будто мы действительно могли сделать это. Как будто в действительности не видимся только при необходимости притворяться. И от этой мысли внутри у меня что-то вздрагивает — потому что мне нравится, как это звучит. Слишком нравится.

— Ты не ешь мороженое, — хмыкаю я, уводя ее чуть в сторону, уступая будку трем подружкам невесты.

Мои пальцы все еще держат ее за талию — будто я не хочу выпускать ее из своей реальности.

— С брауни ем. — Пожимает она плечами, передавая одну из наших фотолент.

Я не решаюсь взглянуть на итог моей чертовой пытки, сразу убирая ленту во внутренний карман пиджака. Если я увижу, как со стороны выгляжу, как хочу ее или целую — мои яйца точно не выдержат.

— Я не понимаю, зачем они вообще женятся, если не любят друг друга.

И пока я говорю это, я все еще чувствую, как мне не дает покоя, что мы... такие же. Что эта фальшь липнет ко мне и прожигает мне грудь изнутри.

— Может, им просто одиноко. — Едва слышно отзывается девушка, расправляясь в плечах, занося руку себе за спину.

— Всем бывает одиноко, Планета, — соглашаюсь я, игнорируя ее руку, пока сам держусь за ее талию сильнее, чем могу себе позволить. — Это нормально. Но мы же от этого не ломанулись вступать в брак с первым встречным.

— Да, — хмыкает она снова, ерзая, — мы решили, что будет чертовски весело стать фальшивой парой с первым встречным.

Это... становится неприятным ударом где-то внутри меня. Не болезненным, но точно неприятным. Как будто ей нужно это напоминание, чтобы оттолкнуть меня, когда я с каждым разом упрямо ей сдаюсь — даже если ненавижу ее и себя за это.

Черт бы побрал эту фальшь. Черт бы побрал все это слово «фальшиво».

— Мы...

— Ты можешь позвать Харпер, пожалуйста? — Перебивает она, стараясь взглянуть на собственную спину через плечо. — Мне... мне нужна ее помощь с корсетом.

— Я тоже могу справиться с платьем, — хмыкаю я.

Особенно если его нужно с нее снять. Особенно если никто потом не сможет его снова надеть. Но не на чертовой же свадьбе своего сокомандника на сто пятьдесят человек прямо в углу этого банкетного зала.

И все же я отпускаю Планету. Захожу за ее спину, чтобы помочь своей девушке, как истинный джентльмен.

Не хватало еще, чтобы эти чертовы куски ткани слетели с нее, и все увидели ее голой раньше меня. Они вообще не должны ее видеть голой. Не до, не после меня.

Мои пальцы скользят к шнуровке медленно, будто я вырезаю каждый миллиметр ее кожи на память.

Я дергаю шнурок чуть сильнее, чем нужно — она чуть втягивает воздух, и я чувствую, как ее спина под ладонями напрягается.

Она медленно отодвигается, но мне хочется наоборот — чтобы она уперлась в меня еще сильнее.

— Тебе не кажется, — хмыкает Планета под моими пальцами, словно защищаясь, — что ты слишком наслаждаешься?

Ее голос дрожит чуть сильнее, чем она сама. И это сводит меня с ума.

— Если бы ты чувствовала, как я сейчас напряжен, — сдаюсь ей я, пусть и шепотом, слишком близко к ее шее, чтобы не вдохнуть запах ее кожи, — тебе бы не казалось. Ты была бы в этом уверена, Планета.

Но это все чересчур. Чертовски правильно — и это пугает.

Я не должен так на нее реагировать. Не должен так близко к себе подпускать...

И именно поэтому я, сжав зубы, будто выныриваю из этого омута по имени Планета и просто... ухожу.

Мне нужна чертова минута. Всего одна, чтобы привести мысли в порядок. Проветриться. Отвлечься. А не пропасть почти на четыре часа, как я сделал это в Лос-Анджелесе.

Но я все равно ухожу. От Планеты, из зала — мне нужно подышать. И подумать.

Злость и желание жгут меня под ребрами так, что кажется — выгорит все. Так не должно быть. Я не должен ничего чувствовать.

Но почему тогда это происходит? Почему мне не все равно, как было всю мою чертову жизнь? Меня не волновали ничьи дела кроме собственных, я...

— Джордан? — Я слышу голос Тео позади себя, но не рискую обернуться.

Только его сейчас не хватало.

— Что ты тут делаешь? Загадываешь желание на звезды, друг? — Хмыкает он, подходя ко мне и наваливаясь на каменный балкон, повторяя мою позу.

— Ты не был моим желанием. — Закатываю глаза я, не смотря на него.

— Где Нова?

Ее имя впивается мне под кожу еще глубже.

— Веселится с Харпер и остальными. — Говорю так уверенно, как будто знаю это наверняка.

Будто сам хочу вернуться к ней и проверить, где она. В порядке ли она. Убедиться, что она не напряжена. Присвоить ее себе еще раз, если нужно.

— Это хорошо, — отмахивается Грей, — но тогда почему ты здесь?

Потому что не знаю, кого ненавижу больше — ее или себя.

— Захотел проветриться. Вентиляция в помещении ни к черту.

Слушаю свой голос, как чужой. Слышу, что звучит ни черта не убедительно. Но не могу придумать себе оправдание лучше.

Тео хмыкает, явно мне не веря. И правильно. Я сам бы себе не поверил.

— Скоро будут бросать букет невесты, а сразу за ним будет торт, — деловито рассказывает он.

А я словно вздрагиваю от этого. Потому что, черт возьми, это так по-настоящему, так по-человечески обыденно, что мои плечи чуть оседают.

Тео был из тех людей в твоем окружении, которые никогда не лезут с расспросами. Не пытаются вывернуть твою душу наизнанку, если ты не хочешь говорить о чем-то сам. Он просто... оказывается рядом.

Как был со мной этой весной. Этим летом. Сейчас.

Я не хотел этого. Но это произошло — и я стал принимать это как должное.

Потому что по сути... Тео принимал и меня. Не стараясь, блядь, исправить, как это делало большинство в команде.

— Слушай, — портит все он, — я... не знаю, что случилось. Не знал ни весной, ни летом... ни сейчас. Но...

Я бросаю на него убийственный взгляд в надежде, что это убедит его остановиться. Этот взгляд убеждал всех сделать это, кому на самом деле было на меня плевать.

— Сейчас все по-другому, — пожимает плечами Тео, все-таки продолжая. — Сейчас все хорошо. У тебя, Джордан, все хорошо.

И это... больнее, чем должно быть. Потому что он говорит это, как факт. Как будто я

заслуживаю

это «хорошо». А я не уверен, что заслуживаю вообще хоть что-то.

Это выбивает почву из-под ног так ощутимо, что мне приходится на секунду задержать дыхание.

Все хорошо. И именно в этом — главная угроза. Потому что я не знаю, как быть, когда не рушится мир. Когда я не рушу

себя

сам.

— Черт, — грустно хмыкает Грей, качая головой. — Я не знаю, виновата ли в этом Нова, но я бы продал душу дьяволу, если бы он пообещал мне такую же девушку.

Я вот, блядь, видимо, так и сделал.

— В смысле, она же потрясающая! Она ходит на все твои домашние матчи с самодельными плакатами. Тусуется с кучкой твоих никчемных друзей и действительно заботится о них. Летает с тобой на выезды, хотя у нее самой дохрена работы и еще успевает при всем этом быть чертовски горячей...

— Тео, — предупреждаю я, не контролируя, сжимая кулаки.

Потому что каждое его слово делает больнее. Потому что я слишком сильно вижу в этом правду.

— Знаю, — хмыкает он, поджимая губы. — Ты прав, извини. Я просто... хочу такого же. Чтобы кто-то видел во мне что-то большее, чем просто «хоккеиста». Чтобы считал меня своей опорой. Чтобы я всегда мог... вернуться домой. Не к физическому месту. А к человеку. Поэтому я искренне рад, что у тебя она есть.

Он говорит это как благословение. А я — как напоминание, что она мне не принадлежит. Не по-настоящему. Только пока она соглашается играть эту роль. Только пока я делаю вид, что не хочу стереть все фальшивое и оставить лишь правду: она — моя. И я докажу ей это.

Глава 16. Нова

Седьмое декабря

«Когда я открываю глаза, запах меняется. Как и звуки.

Я прекрасно понимаю, где нахожусь. Я в доме Джереми. Просто... не в своей комнате.

Смотрю на стены. Стены в хозяйской спальне светло-серые. Эта — желтая. Желтая, как стены в верхних спальнях.

Кровать подо мной начинает двигаться, но не из-за того, что двигается кто-то еще. Все происходит иначе... как-то... механически.»

— Блядь, Планета. — Шугается меня Джордан, входя в ванную. — Какого черта ты здесь делаешь?!

Найт действительно выглядит напуганным, увидев меня в отражении. А кого еще он собирался увидеть в своем номере?

— Извини, — стараюсь не хмыкнуть я, — я не хотела тебя пугать.

— Поэтому раскрасила лицо зеленым и забралась в ванную?

Он тяжело дышит. Его пальцы сжаты в кулак, прежде чем он заставляет себя расслабиться и вымыть руки после улицы.

— Это просто маска для лица, — пожимаю я плечами, стараясь сохранить беззаботность в голосе, — темно-зеленый тюбик. Можешь намазаться, если хочешь.

— Я пас. — Хмурится он, оборачиваясь на меня, вытирая руки полотенцем. — Что ты делаешь?

— Читаю. — Пожимаю я плечами, возвращаясь к ридеру, стараясь выглядеть спокойно.

— Лежа в сухой ванной, в одежде, с маской на лице?

— Именно. Как прошла тренировка?

— Хорошо. — Кивает он, навалившись на раковину позади себя, его голос становится чуть мягче. — Что происходит?

Я не хочу врать ему. Но и не готова сказать правду. Я знаю, он не будет смеяться надо мной, осуждать или жалеть. Открыто, по крайней мере. Но что-то в его взгляде изменится. И от этого мне будет неприятно.

— Я просто читаю, Джордан. — Почти не вру я.

— Нет, Планета. — Он явно мне не верит, складывая руки на груди. — Когда ты

просто

читаешь — ты делаешь это либо в постели, либо в общественном месте. И ты надеваешь что-то большое и уютное — свитер или пижаму. Сейчас ты... в моей футболке?

Джордан не зол на это, скорее — удивлен. Но я не решаюсь взглянуть на него, слушая то, как он слишком много знает о моей привычке.

Слишком четко. Слишком правильно. Словно запомнил.

— Я разлила кофе на майку, — вот теперь вру я, — это первое, что оказалось под рукой.

— Хорошо. — Еще один оценивающий, протяжный кивок от Джордана. — И все же? Ты же знаешь, что я не отстану.

О, я знаю это. Знаю, как никто другой.

Но сейчас у меня нет на это сил. Я просто хочу... забыться.

— Это просто спа-день с ридером в необычном месте, — наконец я поднимаю на него глаза. — Здесь сумасшедшая женщина убивает всех, с кем взаимодействует ее муж.

— Правда? — Все еще не верит мне Джордан. — Значит, сегодня не порно?

— Это никогда не порно.

— Ну конечно. — Хмыкает он. — Значит, ты не будешь против, если я присоединюсь?

— Присоединишься куда?

— К тебе. — Его брови как ни в чем не бывало скользят вверх. — В ванную. В твой спа-день с элементами книжного клуба.

— Зачем тебе это? — Хмурюсь я, пытаясь понять, где именно мне здесь ждать подкола или издевки.

— Хочу отвлечься. — Пожимает Найт плечами, одной рукой растирая затылок. — Я чертовски вымотался и хочу отключить мозг.

Я мгновенно взвешиваю все за и против. Он будет оценивать меня. Проверять, в норме ли я. Как будто ему действительно не плевать. Это глупо. Неловко. Опасно. Но его голос звучит тихо, почти устало. Так, будто ему нужно это точно так же, как и мне. По-настоящему.

— Я обещаю, что не буду смеяться, перебивать и докучать вопросами. Мы закажем ужин в номер, и я снова сделаю вид, что не вижу, как ты воруешь мою картошку фри.

— С одним условием.

— Ну конечно. — Джордан закатывает глаза.

— Хочешь присоединиться, — я киваю ему за спину, — вступи в наш клуб зеленолицых.

— Господь. — Хмыкает он, демонстрируя свои ямочки. — Спустя три месяца наших

отношений

ты все еще выдвигаешь самые отвратные условия.

Неприятный щемящий укол чувствуется где-то в груди. Он не звучит так, будто обвиняет меня в этом, но так — как будто сожалеет. В смысле — я действительно попросила у него слишком многое. Напрячь его знакомых, друзей, чтобы те пришли и рассказали все, о чем когда-либо переживали. Но еще... я попросила верности. Верности к тому, что никогда не было правдой.

Не спать со мной. Не спать с другими. Жить в этой игре, как будто она — не дышит фальшью.

Но Джордан все равно сдается. Тяжело выдыхает, будто принимает это как должное, и тянется за нужным ему тюбиком.

— И что мне с ним делать? — Хмурится он.

— Там есть инструкция, если ты не хочешь, чтобы я болтала.

— Слишком много букв. — Хмыкает Найт, оборачиваясь к зеркалу.

— Тогда тебе нужно умыться прохладной водой, нанести маску тонким слоем по нужным тебе зонам и оставить на сорок минут.

И он делает это. Не язвит, не закатывает глаза, послушно выполняет мои указания, ругнувшись себе под нос всего раз.

Это... непривычно.

— Отлично. — Хмыкает он, осматривая свое отражение в зеркале, машинально доставая телефон из кармана джинсов. — Мы чертовы Шрек и Фиона.

— Теперь я думаю, мне стоит перекраситься в брюнетку после такого комплимента.

— Нет. После такого комплимента тебе стоит оставаться

собой

. Как это сделала и она.

Что-то в груди отзывается. Тонкое, ломкое. Почти невыносимое.

— Секунду. — Джордан в моменте выходит из ванной, чем-то гремит там, пока я стараюсь выбросить из головы его слова.

Он не знает меня настоящую. Черт, да даже я сама ее не знаю. Это не то, что он имеет в виду. Просто очередная его игра, чтобы вывести меня на эмоции. Даже если теперь это что-то приятное, а не...

— Держи.

Найт возвращается в ванную и ставит небольшой журнальный столик из гостиной рядом с центром ванны. И — ставит большую кружку мятного чая.

И только сейчас я понимаю, что он меня... замечает. По-настоящему. Без слов, без намеков. Просто

замечает

.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он всегда просит заменить стандартные чашки в номере на большие, когда я еду с ним на выезд. Потому что каждый раз в отеле я выпиваю слишком много мятного чая.

И он это помнит. Не потому что должен. А потому что... захотел.

— Ну а теперь, — Джордан перешагивает ко мне в ванну, придерживаясь за бортик, заставляя меня согнуть ноги в коленях, — расскажи мне все об этой книжной маньячке.

— Она не маньячка. — Хмыкаю я, наблюдая, как Найт усаживается на противоположный край ванны.

Она небольшая, но вместительная. Мы оба спокойно входим в нее с полусогнутыми ногами и даже почти не касаемся друг друга коленями.

Но этого почти достаточно, чтобы внутри меня стало горячо и тесно. Слишком близко. Слишком... тихо.

— Ты же сказала, что она убивала всех, кто обжимался с ее мужем.

— Не обжимался, а взаимодействовал. — Уточняю я. — И занятые мужчины не должны обжиматься с кем-то, кто не его жена или девушка.

— Я более чем в курсе, Планета. — Хмыкает он. — Давай, введи меня в курс дела и продолжай читать. Мне нужна инструкция, как поступать с твоими назойливыми ухажерами.

— У меня нет назойливых ухажеров.

— Уверен, — фыркает Джордан, — Тео сейчас молится на твою фотку в своем переносном фанатском алтаре.

— Мы просто хорошо ладим.

— Это не значит, что он не хочет тебя трахнуть.

— Он знает, что я с тобой.

— Этого явно для него недостаточно. — Чуть серьезнее произносит Джордан.

— Этого достаточно для меня.

Это не признание. Это просто факт.

Я все еще на стороне Джордана и буду там всегда.

Не потому что он мне нравится... В смысле, конечно, где-нибудь в параллельной вселенной я бы очень хотела, чтобы все те грязные вещи, что он когда-либо говорил мне, стали реальностью.

Но мы все прекрасно понимаем, что это не может случиться в этой Вселенной.

Он даже не может взглянуть на наше совместное фото, где мы просто разговариваем, смеемся и... целуемся.

Он шугается меня как огня, будто я самый противный человек в его жизни. И как бы сильно я не хотела хоть немного нравиться ему — как человек или девушка — я изо всех сил стараюсь об этом не думать.

— Хорошо. — Спокойнее выдыхает Джордан, откидываясь на спинку ванны. — Тогда предположим, что вся эта убийственная информация просто для всеобщего развития. Можешь начинать мое просвещение.

И действительно начинаю.

Пересказываю ему то, что успела прочитать, пока он был на тренировке. Выдвигаю собственные теории о правдивости сюжета и вероятность того, что вторая главная героиня — сама Верити — действительно могла совершить все эти страшные вещи.

Джордан не перебивает меня, но задает вопросы по сюжету или о моем мнении. Он даже пытается предположить что-то сам, что кажется мне слишком милым, но я отмахиваюсь от этого чувства. Даже если его... становится все труднее и труднее игнорировать.

Он отвлекается всего раз — чтобы что-то быстро сделать в своем телефоне — и я использую это как предлог продолжить чтение.

Я читаю вслух аккуратно, медленно. Джордан слишком внимательно слушает меня — он ничего не говорит, но ему и не нужно. Он задерживает дыхание в напряженных моментах. Тяжело выдыхает, когда они проходят. Ерзает, когда что-то противное происходит в сюжете, и слишком сильно растворяется в нем. Настолько сильно что он аккуратно, чтобы не отвлечь меня, берет мои лодыжки и кладет их себе на бедро. Не для моего удобства, очевидно, а просто чтобы самому вытянуться с боку от меня.

И я притворяюсь, что не замечаю, как его пальцы чуть дольше, чем нужно, задерживаются на моей коже. Как будто в этих коротких прикосновениях есть что-то, о чем мы оба молчим.

Так происходит два таймера подряд — никто из нас не встает, чтобы смыть глиняную маску целых восемьдесят минут. Мы просто вместе читаем, вникаем в чужую историю. Как будто внешний мир за пределами этой ванны на это время перестает существовать. Как будто мы временно перестаем быть собой — слишком напряженными, слишком одинокими, слишком усталыми.

И все же нам приходится закончить это. Нам звонят со стойки регистрации отеля и уведомляют о подаче ужина через пару минут, заставляя нас вернуться в реальный мир.

— Не читай без меня, ладно? — Просит Джордан, когда я убираю с него свои ноги. — Мы можем поужинать и вместе продолжить. Если хочешь, конечно.

Он подает мне свои ладони, чтобы помочь мне подняться, и я принимаю их, как будто делала так всю свою жизнь. Его руки теплые. Уверенные. И в этом касании — слишком много безопасности, от которой хочется отстраниться. Чтобы не привыкнуть.

— Хорошо, — неуверенно киваю я, поднимаясь с ванны и выходя из нее, чтобы умыться. — Если ты не уснешь, мы сможем закончить ее за пару часов.

— Я не усну, — обещает он, следуя за мной.

Мы вместе умываемся, и я стараюсь игнорировать взгляд Джордана на себе через отражение в зеркале. Он выглядит слегка напряженным, но ничего не говорит. А у меня сейчас нет сил выяснять, что со мной в очередной раз не так. Я устаю от самой себя.

— Теперь нужно нанести это, — предлагаю ему я, выдавливая щепотку увлажняющего крема себе на руки. — Мы передержали маску, и лицо будет стянутым без него.

Он молча кивает, подставляя свои ладони и копирует мои движения, как будто впервые делает что-то подобное. И я не спрашиваю, делал ли он это раньше с кем-то еще. Потому что не уверена, хочу ли знать.

— Я унесу это, — кивает он на журнальный столик. — Можешь встретить доставку.

Как раз в этот момент в номер стучатся, и я выхожу, чтобы открыть дверь. Работник отеля здоровается со мной, вкатывая тележку с множеством подносов, и желает нам приятного аппетита. Еды столько, будто у нас намечается вечеринка и вместо одного хоккеиста их будет все пять. Но я не решаюсь спросить, будет ли кто-то еще — не хочу, чтобы Джордан менял свои планы, потому что я не в настроении с кем-то общаться сегодня.

— Я заказал всего понемногу, — кивает он, вскрывая подносы с едой. — И три порции картошки фри для тебя.

— Хей, — тяну я, садясь за обеденный столик в углу гостиной, рядом с которым оставила тележку. — Ты же обещал мне свою.

— Она же везде одинаковая, Планета.

— Неправда, — закатываю глаза я. — Твоя всегда оказывается вкуснее, и знаешь что? Это бесит.

— Еще бы, — хмыкает Найт, усаживаясь рядом. — Чем сегодня занималась? Как все прошло на подкасте?

— Хорошо, — киваю я, забирая свою порцию картошки фри, стейка из рыбы и немного салата. — Лейн был безумно милым и вежливым.

— Оо, правда? — Фыркает Найт. — Мечта, а не мужчина.

— Возможно для кого-то, — соглашаюсь я, пожав плечами. — Мы поговорили про его дочь, домашнюю ферму, и я даже не заметила, как все обернулось депрессией, паническими атаками и другими проблемами со здоровьем.

— Он в порядке? Мы редко списываемся последнее время.

— Сказал, что скучает по тебе и просил передать привет. Он постарается прийти завтра на игру, но пока не уверен.

— Ты тоже завтра придешь? — Как-то неуверенно спрашивает Джордан.

— Съемка будет только в одиннадцать, — пожимаю я плечами. — За час-два мы с Логаном управимся, и я приеду сразу к матчу.

— Не поедешь на тренировку?

— Если ты хочешь.

— А ты?

А я... а я боюсь того, что действительно хочу этого. Что мне уже становится небезразлично все, что касается его.

— Да, пожалуй, — стараюсь отмахнуться я.

— Что происходит, Планета?

— А что происходит, Джордан?

— Ты... что-то случилось?

— Нет, — вру я, поднимая на него глаза. — Все в порядке.

Он молчит и оценивает. Слишком внимательно. Слишком серьезно.

— Давай еще раз, Планета, — он откидывается на спинку стула, скрещивая руки на груди. — Как ты на самом деле?

Я не знаю могу ли сказать правду.

Я не хочу быть слабой. Не хочу быть жалкой. Но внутри так остро пусто, что больше не выходит притворяться.

— Сегодня у моей младшей сестры Норы был досрочный выпускной, — признаюсь я, стараясь унять дрожь в голосе. — Она закончила университет экстерном и получила диплом.

Я поднимаю глаза на Джордана, но он лишь коротко кивает, оставаясь таким же напряженным.

— Мы... не особо ладим. Но дело не в этом. Дело в моем отце.

Джордан мгновенно становится серьезнее. Настолько, что я вижу, как его напряжение сменяется на злость.

— Что он сделал?

— Он пытался мне позвонить несколько раз, но я была с Лейном и... поэтому я получила десятки не самых приятных сообщений.

— Ты не должна его слушать. Он не может говорить тебе все эти вещи, которые ты принимаешь за чистую монету.

— Ну а в чем он не прав, Джордан? — Грустно хмыкаю я. — Мне почти двадцать семь. Я не замужем. У меня нет детей, собственного жилья или нормальной карьеры. Господь, да у меня вообще ничего нет.

И эти слова отдаются глухим эхом где-то внутри. Я сама себе неприятна в этом признании.

— Это неправда, — сильнее хмурится он. — У тебя есть твоя карьера, Планета. И она важна. Она помогает множеству людей, и ты знаешь это.

Я отворачиваюсь. Тишина нарастает. Но она не тяжелая.

Просто пустота, как после шторма. Когда не знаешь — все ли уже прошло, или это только передышка.

— У тебя есть твои друзья. Харпер, Винс, да даже чертов Тео. Ты важна им. Они тебя любят и ценят. Они хотят иметь тебя в своих жизнях, и им плевать, есть у тебя собственное жилье, муж, офисная работа или нет.

Я стискиваю вилку в руке так сильно, что пальцы белеют.

— И у тебя есть

я

, Планета.

Это звучит как признание. Тихое, но весомое.

— Знаю, я иногда веду себя как придурок, но это не от большого ума. Я могу быть резким, грубым и невыносимым.

Он проводит рукой по затылку, будто извиняется без слов. Выглядит напряженным, словно каждое слово дается ему усилием.

Но не отпускает ни одного.

— Но я всегда на твоей стороне.

Что-то в груди сжимается. Будто в этих словах — не просто поддержка. А выбор. Выбор меня.

— Просто потому что это

ты

. Не из-за твоего чертова мужа, детей, собаки, отца, карьеры и прочего дерьма. А просто из-за тебя.

Я замираю. Воздух становится слишком тяжелым, и я боюсь вдохнуть слишком резко, чтобы не заплакать.

— Так что выкинь всю эту чушь из своей головы. Это его убеждения и рамки. Он не должен сажать тебя в свою же клетку и указывать, как тебе жить. Ты отдельный человек, Планета. И ты заслуживаешь той жизни, которую сама себе пожелаешь.

Он говорит это с таким жаром, с такой уверенностью, что на секунду мне хочется в это поверить, но...

— Извини, — я прячу взгляд, не зная, как переварить все то, что я только что услышала. — Я не хотела выливать на тебя это и портить тебе вечер.

— Блядь. — Злится Джордан, рывком поднимаясь со стула, начиная расхаживать по комнате. — Прекрати за все извиняться, Планета.

Он звучит грубо, но умоляюще. Как будто каждый раз, когда я говорю такую правду о себе, у него внутри что-то рвется.

— Ты не сделала ничего такого, чтобы быть виноватой, извиняться за это или чувствовать себя плохо из-за того, что что-то чувствуешь.

— Просто у тебя хватает своих забот и...

— Планета, — почти рявкает он, оборачиваясь на меня. — Ты тоже

моя

забота. Нравится тебе это или нет, но сейчас это так. И я хочу знать, что происходит в твоей тревожной голове.

Я замираю. Он не оставляет места моим сомнениям. И я не знаю, что мне с этим делать.

— Ты обещала говорить мне правду, Планета, — тише говорит он. — Это было условием нашей сделки, ты помнишь?

Я неуверенно киваю.

— Хорошо, — тяжело выдыхает он. — Тогда скажи мне, почему ты веришь его словам?

Это сложный вопрос. И я не уверена, есть ли у меня ответ. Тем более ответ для Джордана.

Я и так не люблю делиться своими проблемами, потому что мне всегда кажется, что я ищу внимания. Но он...

— Сложно не верить во что-то, что преследует тебя слишком долго, — пожимаю я плечами. — К сожалению, я более чувствительна, чем пытаюсь казаться. Сейчас я просто стараюсь молчать и избегать драмы.

— Но почему, Планета?

— Потому что это бессмысленно, — я поднимаю на него глаза. — Я пыталась. Очень много пыталась, клянусь, но... ему все равно. А это очень сильно влияет на мою жизнь, выматывает и мне проще сдаться, чем продолжать это чувствовать.

Голос дрожит, и я едва сдерживаюсь.

— Я не счастлива, но мне и не грустно, — признаюсь я, стараясь не заплакать. — Я могу смеяться над шутками и улыбаться в течение дня. Но когда я остаюсь одна ночью... я просто в оцепенении от всех этих мыслей.

Джордан сжимает кулаки. Его губы плотно сжаты, как будто он пытается проглотить все, что хотел бы сказать вслух.

— Мне просто кажется, — мне приходится глубоко вздохнуть, — что так будет всегда, понимаешь? Это подвешенное состояние и мысль, что... с тобой действительно что-то не так. Но ты не знаешь, что именно. И поэтому не можешь это исправить.

И это — самое страшное. Потому что меня нужно исправить, если я хочу, чтобы кто-то однажды все-таки выбрал меня.

— Иди сюда, Планета, — Джордан тянет меня за руку, притягивая к себе, когда я обессилено сдаюсь, позволяя слезам хлынуть из глаз. — Тебя не нужно исправлять. С тобой

все так

. Слышишь?

Я слышу. Но

не верю

в это. Потому что слишком долго чувствовала иначе.

— И ты должна быть громче в этом. В том, какая ты. Они не заслуживают тебя, если хотят тебя изменить.

Слезы непроизвольно катятся из глаз. Горячие, соленые, неостановимые. Я чувствую, как футболка Джордана становится мокрой под моей щекой, но он не отталкивает меня.

Наоборот. Сильнее притягивает к себе, поглаживая по голове. Его губы непроизвольно утыкаются мне в макушку, и он просто держит меня так.

А я только сильнее всхлипываю — от боли, которую годами прятала глубоко внутри. От той самой трещины, что когда-то прикрыла тонким пластырем, надеясь, что никто не заметит течь.

Потому что, если быть честной, всю жизнь я мечтала только об одном — чтобы кто-то не поверил моему «я в порядке», заглянул в глаза, крепко обнял и просто сказал: «Я знаю, что это не так». Без лишних слов, без расспросов. Просто был рядом.

И сейчас... именно это и происходит. Я получила то, о чем мечтала всю свою жизнь — от человека, которого однажды все равно потеряю. Потому что таков был наш уговор. Потому что

мы оба это выбрали

.

Глава 17. Джордан

Восьмое декабря

— Скажи честно, — хмыкает Планета, когда я паркуюсь у большого ангара в пригороде Нью-Джерси, — ты умираешь или что-то типа того?

Эта девушка... невероятная. Только она может сказать нечто подобное и заставить меня смеяться. Причем искренне. По-настоящему.

— Почему ты так решила?

— Сегодня странный день. — Пожимает девушка плечами, оборачиваясь на меня и втягивая своими пухлыми губами трубочку с напитком. — Сначала завтрак вне отеля. Поход в книжный магазин, где мы оба купили себе книги. Потом сходили на странную выставку в музее, после которой у нас заболела голова, а теперь... мы где-то в лесу у чертовски жуткого ангара. День слишком хороший. Идеальный для того, чтобы вечером ты объявил о своей грядущей смерти.

Я снова смеюсь. Чертовски живо, чертовски легко.

Выхожу из машины, когда на лице Планеты появляется ответная улыбка. И опережаю ее, чтобы открыть для нее дверь.

— Просто решил, что нам нужен выходной. — Отмахиваюсь я. — Клянусь, у меня нет списка желаний перед смертью. Но головная боль от современного искусства явно бы не входила туда.

— Это был план эвакуации из здания при пожаре, Джордан, — хмыкает девушка, принимая мою руку, чтобы выйти из машины, — это не современное искусство.

— Откуда я мог это знать? В соседнем зале весела похожая картина, которая считалась частью выставки.

— Это все равно странный день, — пожимает девушка плечами.

— Тебе не нравится? — Хмурюсь я, закрывая машину.

— Нет, что ты, наоборот. — Планета старается подавить спущенную улыбку, когда я беру ее за руку и веду к ангару по небольшой тропинке. — Просто... непривычно.

Ну, с этим я был более чем согласен. День действительно выходит необычным, каким-то новым и... приятным.

Мы не ссорились. Не припирались. Может быть, обменялись парой колкостей, но они были смешными и забавными.

Мы позавтракали в милой кофейне, чем-то напоминающей Central Perk из Друзей. Зашли в книжный магазин напротив, где я буквально удерживал Планету в своих руках, чтобы самому расплатиться за книги, которые она выбрала. А потом сам предложил сходить в музей...

У нас просто было свободное время до основного моего плана по расслаблению Планеты. Потому что ей действительно было это нужно. Расслабиться. Забыться. Отвлечься на что-то. Что-то, что хоть немного вернет ей ее огонь в глазах.

Тот самый огонь, который из раза в раз тушил ее отец.

Когда я нашел ее читающей в ванне — я сразу понял, что что-то не так. Хоть она и пыталась это спрятать. Слишком старательно. Слишком неистественно.

И мне стало невыносимо.

Я не хотел давить. Не хотел расспрашивать. Просто хотел быть рядом. Остаться. Чтобы она не была одна в этот момент.

Но, когда вопрос уже встал ребром... она все-таки хотела скрыть это. Не потому что хотела обмануть. А потому что боялась быть уязвимой. Ждала, что я нанесу удар, как это делал ее отец. Но я бы никогда не сделал ничего подобного. Тем более с ней.

И мне не было ее жаль. Она была мне непонятной. Потому что как она может верить ему? Как она может не видеть в себе того, что видят в ней другие?

Он называл ее никчемной, и теперь каждый раз, когда я говорю, что она важна — она смотрит так, будто я лгу. Она — та, кто никогда по-настоящему не злится. Не потому что ты недостаточно сильно задел ее. А потому что она знает: у всех твоих действий есть причина. Ты ранил ее — потому что сам был ранен. И она принимает это.

И я ненавижу, что она должна исцеляться от вещей, которые случились не по ее вине.

Потому что за всем гневом, колкостью, за всеми проблемами с доверием — стояла просто девушка.

Девушка, которая просто хотела хоть раз чувствовать себя кем-то.

Она сильнее, чем думает. Но, черт, как же я ненавижу, что она вообще должна быть сильной.

Поэтому я хотел сделать что-то для нее.

Не потому что должен. А просто потому что хочу. Моего желания более чем достаточно.

— Тебе это понравится, — обещаю я, — самое время мне потренировать твои кисти, Планета.

Я хмыкаю, открывая перед ней дверь ангара, куда она ступает неуверенно, собираясь спросить, что это все значит. Но обстановка внутри говорит сама за себя.

— Нам ведь нужно выпустить пар, верно?

Девушка не успевает ответить, мгновенно рассматривая окружающую обстановку, и на секунду, всего на мгновение, я вижу тот самый огонек в ее глазах.

И я мысленно цепляюсь за него — как за доказательство, что все это не зря.

— Мисс ДеМарс, — возникает из ниоткуда рыжий мужчина, похожий на лесоруба, — Мистер Найт. Добро пожаловать в «Барзел'с Арровс». Я Колин. Буду вашим инструктором сегодня.

Мы пожимаем ему руку. Я помогаю снять с Планеты пальто, наблюдая за ней.

Она осматривает ангар с неподдельным, но тихим восторгом, от чего мне самому становится... почему-то приятно. Почти до боли.

— Сегодня мы здесь для того, — уверенно и вовлечено начинает Колин, — чтобы натренировать меткость, научиться справляться с эмоциями и отпускать их. Мы потренируемся в трех направлениях: метание ножей, стрельба из лука и пистолетов. Также, по особой просьбе мистера Найта, я сопровожу вас в комнату гнева, где вы сможете сделать все, что пожелаете. Если вопросов нет, можем начинать.

Я не отвечаю.

Сегодня Планета руководит процессом. Поэтому я передаю ей все бразды правления. Девушка неуверенно кивает, но привычно расправляет плечи, следуя за мужчиной.

И я едва сдерживаю улыбку. Не потому что смешно. А потому что она, наконец, решает вернуть себе себя.

Следующий час мы учимся метать ножи. Сначала медленно. Неуверенно. С небольшого расстояния. Я не особо вовлечен в сам процесс. Выбиваю мишень за мишенью. Но мое внимание все равно на ней.

Не для контроля. Не чтобы убедиться, что она в порядке. А просто потому что это она. Планете не сдаются ножи — ни с первой, ни со второй, ни с десятой попытки. Но это не расстраивает ее.

Она становится только увереннее. Упорнее. И движется к цели все ближе и ближе с каждым броском. Каждое ее движение — точнее. Каждая поправка Колина — превращается в выстрел.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И вот, в очередной бросок — она наконец попадает в цель.

— Ты это видел?! — С детским восторгом ее глаза вспыхивают.

Она наполняется жизнью, как будто кто-то включил в ней свет. Она буквально скачет от радости и в следующий миг оказывается около меня, пока я лыблюсь как идиот.

И она уже делает шаг. Слишком близкий. Слишком значимый для меня.

Красотка хочет обнять меня, но останавливает себя. Потому что сейчас, там, где нет зрителей, ей не нужно играть свою роль.

А без зрителей — она не уверена, что может сделать это. Что может поделиться со мной своими эмоциями. Как будто я тоже окажусь очередным мудаком, который оттолкнет или попросит быть тише. Но я не на их стороне.

Я — с ней. И не важно, есть ли зрители.

Поэтому я не прячу улыбку и сам притягиваю ее к себе, чтобы обнять.

— Ты невероятная, Планета, — тихое признание слетает с моих губ непроизвольно.

И я мгновенно пытаюсь заглушить его в ее макушке. Оставляя едва заметный поцелуй. Просто потому что могу. Просто потому что хочу.

— Еще пара таких тренировок — и уверен, ты сможешь забрать мой титул лучшего снайпера.

— Это вряд ли, — хмыкает девушка, неуверенно отстраняясь от меня. — Но, может, смогу уделать тебя в стрельбе из пистолетов.

— Предлагаешь спор? — Мгновенно лыблюсь я.

— Я не азартная, — смеется красотка, возвращаясь на свое место, чтобы закончить тренировку, — даже если знаю, что точно выиграю.

— И что, это будет просто ради интереса?

— Это просто факт, — пожимает она плечами, снова попадая ножом по мишени, — я выиграю тебя.

— Значит, — хмыкаю я, складывая руки на груди, — получишь от меня все, что пожелаешь.

— Но? — Она оборачивается на меня и повторяет мою позу.

— Но, если выиграю я, — я шагаю к ней ближе, — ты согласишься послезавтра сняться для обложки того журнала.

Планета мгновенно меняется в лице.

— Откуда ты...

— Знаю? Харпер позвонила мне. Рассказала о предложении. Попросила уговорить тебя сказать им «да».

Между нами повисает тишина.

— И я полностью согласен с ней, Планета.

Я вообще не понимаю, почему она об этом думает. Почему ей кажется, что она не достойна этой съемки. Этой обложки.

Она должна сделать это. Для себя. Для своего подкаста. Потому что она заслуживает этого. Просто потому что она — это она.

— Все ведь складывается хорошо, верно? Просмотры становятся все лучше. Я уверен, что у тебя уже вся почта забита рекламными предложениями. Но эта обложка... это ведь новый уровень.

Планета неуверенно кивает, но всматривается в меня слишком пристально. Слишком долго, словно ждет, что я в какой-то момент все же рассмеюсь. Как будто я — еще один, кто наденет улыбку, а потом скажет, что она ничего не стоит.

— Я думаю, что они должны были попросить тебя об этом еще раньше. В смысле, до твоего перерыва. Но, благо, одумались хотя бы сейчас, и...

Я говорю искренне. Честно. Прямо. Но она не верит мне. Я не звучу для нее убедительно. И это неприятно. Это не просто колет. А рвет изнутри, как ржавый крюк под кожей.

— Ты заслуживаешь этого, Планета. — Сдаюсь я, пожимая плечами. — Со спором или нет, но я думаю, ты должна сделать это.

Тишина между нами не пустая. Глухая, как после выстрела. Она все еще смотрит, не дышит, не верит. А я чувствую это кожей.

Как будто каждое мое слово — это еще одно испытание. Как будто она проверяет: когда именно я сломаюсь и скажу, что пошутил.

Она так долго ждала подвоха, что теперь даже правда звучит как угроза.

— Хорошо, — неуверенно кивает она, — я могу сделать это, верно?

— Еще бы, — соглашаюсь я, едва сдерживая улыбку.

Она будто ловит в себе это признание — то самое, что вырывается без разрешения, и все еще боится его.

А потом...

— Ты, — она слегка хмурится, будто боится что-то спросить, но все равно решается, тяжело вздохнув, — ты хочешь поехать со мной? Знаю, там будет скучно и это, скорее всего, займет много времени...

И все. Вот оно. Очередное ее замыкание. Девушка будто понимает, что позволила себе слишком многое. Она отступает — буквально физически и морально. Резко. Мгновенно. Как будто сама себя ловит за руку.

Отмахивается от этой идеи и возвращается к тренировке. Прячется в теле, в движении, в собственных мыслях.

— Впрочем, не важно, забудь, я...

— Я хочу поехать с тобой, Планета, — я останавливаю ее за руку, заставляя посмотреть на меня, — поэтому да. Мы вместе поедем в Нью-Йорк. И я буду там с тобой столько времени, сколько понадобится.

Ее глаза чуть расширяются, как будто я сорвал с нее невидимую броню.

И вдруг... она просто выдыхает.

Планете так долго внушали быть тише. Быть нормальной. Обычной. Что теперь она едва может сделать что-то громкое.

Я ненавижу то, что ее нужно переубеждать в том, что она — это хорошо. Что она — это вообще хоть что-то.

Но, если она нуждается в этом напоминании... я дам его ей.

Потому что она должна это знать. Она должна это вспомнить.

И кажется, ей действительно становится чуть лучше. Комната гнева встречает нас бетонными стенами и запахом пыли, металла, чего-то дешевого, но освобождающего.

Мы надеваем защитные жилеты, каски, очки. Смотрим друг на друга сквозь прозрачный пластик — и я впервые за весь день вижу ее такой. Внутренне собранной.

Готовой.

В колонках играет Best Song Ever от One Direction, и это звучит чертовски правильно. Даже для меня.

Я хватаю биту. Планета берет клюшку для гольфа. Сначала она осторожна. Один неловкий удар по старому системнику, и металл звонко откликается. Она вздрагивает — не от страха, а будто не верит, что ей можно. Что ей разрешено.

Она улыбается, делает второй удар — сильнее. Потом третий. И вдруг... вся ее злость, глухо копившаяся под ребрами, прорывается наружу.

В каждом взмахе — все, что она не сказала. В каждом хрусте стекла — все, что не позволяла себе чувствовать.

Я смотрю, как она бьет. И знаю, что она зла. Зла на него. На своего отца. На голос, что до сих пор сидит в ее голове и твердит: «Ты — ничто». На того, кто когда-то посмотрел на нее — и не увидел. Не услышал. Не выбрал.

И я злюсь вместе с ней. Беру биту двумя руками. Замахиваюсь. И бью по экрану, будто это его лицо. Бью еще раз — за каждое «не подходи», которое она слышала вместо «я рядом». Бью снова — за все, что ей приходилось прятать внутри, пока не стало слишком поздно.

Злость выходит из меня, вязкая, грязная, с привкусом моего собственного прошлого.

На секунду... На одну, невозможную, абсурдную секунду — я становлюсь благодарным своему прошлому за ложь. Потому что, если бы не она, в моей жизни не было бы Планеты.

Колкой. Ранимой. Яркой. Нежной. Сексуальной. Настоящей. Слишком идеальной для меня. Слишком желанной, чтобы не мечтать переступить черту...

Но она тоже должна захотеть этого. И как только она этого захочет — я возьму то, чего так сильно теперь желаю.

На секунду мы замираем, когда бить уже нечего. Я поворачиваю голову — и ловлю ее взгляд.

В нем все. Злость. Усталость. Голод по правде. По себе и тому, чтобы просто быть живой. И в этот момент мне кажется, что я слышу, как в ней что-то щелкает. Что-то отпускает. Пусть ненадолго. Пусть только на сегодня. Но сейчас этого достаточно.

— Готов принять поражение? — Лыбиться Планета, стягивая с себя защитный костюм. — Еще пара минут — и я уделаю тебя в стрельбе.

— Это распространяется на стрельбу из лука или только на пистолет?

— И на то, и на другое.

— Значит, — дергаю я губами, придерживая для нее дверь, когда мы следуем в следующий ангар, — ты хороша в любой стрельбе, но не в метании предметов. Как так?

— Слабые кисти, ты же знаешь, — с улыбкой она закатывает глаза.

— И все же?

Я не сдаюсь с расспросами. Особенно когда ее первая стрела пронзает мишень в самый центр.

Девушка уверенно хмыкает, готовится сделать второй выстрел, но на вопрос не отвечает.

— Оо, — тяну я, — теперь мне чертовски интересно, красотка.

Потому что я сам едва ли попадаю во второй круг от центра. Ненамеренно.

Не потому что ей нужна форма. Просто эта чертова тетива...

— Ты будешь смеяться, — со смешком говорит она.

— Обещаю, что нет.

Это правда. Этого не будет. Только не над ней. Никогда.

Но ей все равно требуется еще несколько выстрелов с разного расстояния, чтобы решиться.

— Как ты мог заметить, у меня достаточно тревожный мозг, — она оборачивается на меня, но в ней нет неуверенности.

Наоборот. Она будто впервые за долгое время согласна с собой. Или... наконец решает довериться мне.

— В шестнадцать лет я была достаточно впечатлительна, так что, видимо, не стоило увлекаться антиутопиями и комиксами о зомби, которые были популярны в то время.

— Что ты сделала, Планета?

Я едва улыбаюсь. Но не от смеха.

А потому что знаю — дальше будет самая невероятная история в моей жизни.

— Тогда — ничего. — Она пожимает плечами. — Но это осталось в моей голове надолго. Я объективно понимала, что, произойди что-то подобное в реальной жизни, я бы умерла еще в прологе.

Она грустно хмыкает, но все еще звучит твердо. Без стеснения.

— Поэтому, как только я стала неплохо зарабатывать, я изучила некоторые... странные вещи.

— Например?

— Например, стрельба из лука и пистолета. — Планета пожимает плечами, но это как будто не вся правда.

— Ты бы не думала, что я посмеюсь над этим, если бы стрелами и пистолетом все закончилось.

Она закатывает глаза с едва заметной улыбкой. Потому что я попадаю ровно в нужную мысль.

— Еще я знаю, как оказать первую медицинскую помощь, хотя не переношу вид крови. Умею принимать роды. А также имею лицензию на управление лодкой, поездом и небольшим самолетом.

— Ты шутишь. — Я утверждаю это, а не спрашиваю.

Не потому что меня удивляет ее тревожный мозг.

Меня поражает то, что ей хватило выдержки, интереса и, черт возьми, силы, чтобы научиться всему этому.

Это не просто. Это не тоже самое что «сдать на права». Это — выучить что-то действительно сложное, на что люди тратят годы своей жизни.

— Нет, — девушка поджимает губы, качая головой, — это правда. Я действительно умею все это.

— Господь, — я больше не могу сдерживать улыбки, — это... это невероятно.

— Это тревожно, — отмахивается она, возвращаясь к стрельбе.

— Но это не значит, что это плохо. Необычно — да. Но к черту это. Это бесподобно.

И на твоем бы месте — я бы кричал об этом на каждом углу и тыкал всем в лицо этими лицензиями.

— Я думала, это называется хвастовство.

— А я думал, это называется: «я невероятная и горжусь этим». Теперь ты должна прокатить меня на поезде. Или нет, — хмыкаю я, — лучше на лодке. Блядь, к черту лодку, на самолете!

Планета заливисто смеется и даже тогда попадает стрелой точно в цель.

— И ты доверишь мне свою жизнь?

— Ради такого опыта?! Еще бы!

— Хорошо, — все еще улыбается она, — тогда мы сможем что-нибудь придумать.

— Парни умрут от зависти, — злодейски смеюсь я, чем смешу и ее.

Это ведь чертов повод для гордости. Все должны знать, на что она способна.

— Главное, что это будешь не ты, пока я управляю чертовым самолетом.

И я снова смеюсь.

Последнее время я часто это делаю. Это приятно. Не совсем привычно. Но... очень хорошо. И это все из-за нее. Из-за Планеты. И я не могу отделаться от мысли, что хочу, чтобы так было всегда.

Когда она попадает в мишень, стреляя из пистолета. Когда ведет арендованный мной гелентвагин по дороге в наш отель. Когда я читаю ей одну из своих купленных книг, пока мы снова прячемся в ванной. Когда я не жду, что она уснет, а сразу обнимаю ее, как только она оказывается со мной в одной постели.

Я хочу ее. Хочу ее всю — физически и морально. Но только когда и она захочет меня.

Поэтому я просто обнимаю ее. Просто слушаю, как бьется мое собственное сердце.

И просто засыпаю, как будто все так, как и должно быть.

Глава 18. Нова

Десятое декабря

Я стараюсь игнорировать то, как неприятно щиплет правый глаз, когда Луиза, главный визажист на фотосессии, приклеивает мне накладные ресницы. Клей раздражает глаз даже не попадая внутрь. Достаточно одного запаха, чтобы глаз начал слезиться — и мне приходится подавить в себе желание вытереть слезу пальцем. Не хватало еще смазать весь макияж за минуту до съемки.

— Нужно было клеить пучки, — морщится девушка, в тысячный раз извиняясь за не самые приятные ощущения.

— Это просто секундное раздражение, — пытаюсь я ее успокоить, — главное, чтобы ничего не испортилось от пары слезинок.

Я заставляю себя дышать ровнее, чтобы не думать о том, как дергается кожа под ресницами.

— Все равно нужно было заранее проверить, — хмурится девушка.

— Лу, — окликает ее кто-то за моей спиной, — у нас все готово.

— Пять минут.

Луиза наклоняется ближе. Старательно проверяет каждую деталь. Она что-то тихо бормочет, и я вдруг ловлю себя на том, что мне от этого спокойнее.

Раньше все это было частью моей жизни. Большой частью жизни.

Я ездила в пресс-туры с брендами, выходила на красные ковровые дорожки, снималась для обложек журнала – просто не таких масштабных и значимых, как сейчас. И если даже тогда я волновалась, как школьница у доски, то сейчас сжимаю пальцы на коленях, чтобы руки не выдали моего состояния. Луиза расслабляет меня как может, хотя мы познакомились всего пару часов назад. Билл — режиссер фотосессии — тоже что-то рассказывает мне, стараясь отвлечь болтовней. И у них это почти получается. Почти.

Я просто... жду Джордана. Стараюсь делать вид, что не жду — но делаю это.

Ночью мы вместе прилетели в Нью-Йорк. Заселились в отель, который предоставил журнал. И просто упали спать, не успев даже договориться, как поедем утром. Я была уверена, что он поедет со мной сразу же. Но у Найта нашлись какие-то срочные дела — и он сказал, что подъедет позже.

Я уверяю себя, что это нормально. Что мне все равно. Но внутри что-то предательски ноет. Он итак сделал для меня слишком многое... он был со мной, когда я в очередной раз устраивала вечера само-копания. Старался изо всех сил утихомирить мой тревожный мозг. Отвлекал меня, заставляя выпустить пар и хорошо провести время вместе. Он даже уговорил меня согласиться на сегодняшнюю авантюру с обложкой журнала... как будто считал, что я действительно заслуживаю этого.

Джордан сильно отличался от прошлых мужчин в моей жизни — отец и Морган всегда старались сделать из меня собственный фон, как будто боялись, что я могу стать для них конкурентоспособной. А Найт... как будто действительно хотел, чтобы я была громче, чем привыкла быть.

Конечно, он мог так считать — я не была его настоящей девушкой, чтобы он видел во мне какую-то угрозу, но... он ведь мог просто отмахнуться от меня. Уйти в бар с друзьями, когда предпочел остаться со мной в ванной и читать книгу. Винс сказал, что они действительно собирались встретиться тем вечером, но Джордан отменил это. Он мог не спрашивать, как я на самом деле и просто принять мою ложь. Он мог просто исчезнуть из номера, а не бродить со мной по кофейням, книжным магазинам, музеям. И уж тем более он мог не говорить, что я должна согласиться на обложку самого модного журнала страны.

Но он сделал все это, и я не знала почему.

И все же спустя два с половиной часа от начала подготовки его все еще нет. И я говорю себе, что не могу злиться. Не имею права хотеть, чтобы он был здесь. Я не та, ради кого он был бы где-то не из-за своих планов, а просто потому что хочет быть рядом со мной.

Поэтому я делаю глубокий вдох, смотрю себе в глаза в зеркале и поджимаю губы, как будто могу заставить себя стать сильнее. Но все равно расправляю плечи, поднимаю подбородок и иду вслед за Биллом.

— Сначала, — кивает мне мужчина средних лет, — проведем небольшое интервью. А потом уже отснимем пару кадров для обложки, хорошо?

— Конечно, — отвечаю я, стараясь звучать собранно и не позволять голосу дрогнуть.

— Это Ханна, твой сегодняшний интервьюер.

— Привет, — безумно красивая брюнетка встает из-за стола и жмет мне руку, — Ханна Дэвис.

— Очень приятно, — отвечаю я с улыбкой, — Нова ДеМарс.

— Оо, — протягивает она, снова опускаясь в кресло, — я знаю, кто ты. Я слушаю каждый твой подкаст и безумно рада, что ты вернулась с новыми сериями.

— Спасибо, — выдавливаю я и прячу ладони за спину, потому что пальцы предательски холодеют. — Мне очень приятно.

И это правда. Я просто не знаю, как реагировать на такие слова — не разучилась, нет. Я в целом это никогда не умела.

Я сажусь напротив камеры, делаю вид, что все под контролем. За все эти годы я ни разу не давала честного интервью — настоящего, про себя. На дорожках всех волновало платье и с кем ты уйдешь сегодня ночью. На пресс-турах ты продавала бренд, а не себя. В журналах я говорила нужные слова о глобальных проблемах и поддержке. Поэтому сейчас – жду подвоха.

Ханна спрашивает, почему я начала подкасты, кто был первым гостем, кто помогал мне поверить, что подкаст станет чем-то большим, чем просто хобби. Я отвечаю спокойно, даже с благодарностью, будто это кто-то другой рассказывает мою историю. Но потом вопросы сворачивают туда, куда я не хочу с ними идти.

— Ты давно в медийности. Все видели тебя с друзьями, коллегами, но никто не знал ничего о твоей личной жизни. До недавнего времени.

Мои пальцы цепляются за подлокотник, ногти впиваются в кожу. Я стараюсь дышать. Медленно. Ровно.

— Личное всегда было личным для меня, — пожимаю я плечами, стараясь не выдать, как подрагивает голос, — тем более, когда речь идет об отношениях с кем-то — это касается не только тебя. Нужно уважать позицию другого человека. Сейчас все просто по-другому.

Я произношу эти слова и чувствую, что они звенят фальшью. Но я не могу звучать по-другому. Я не умею говорить о нас так, будто мы настоящие.

— Значит ты и Джордан Найт, лучший снайпер НХЛ и капитан Бостонских Орлов, действительно вместе? Как вы познакомились?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я выдыхаю, и внутри что-то сжимается до крошечной точки. Как мы познакомились? Знакомы ли мы на самом деле? Или мы просто большая ложь, тщательно продуманная договоренность между двумя людьми, которые притворяются лучше всех?

— Да, это немного сумасшедшая история, — выдавливаю я улыбку и сажусь ровнее, будто это поможет мне держаться, — наши лучшие друзья — муж и жена.

— Винс и Харпер Коулман?

— Верно. Я знаю Харпер с трех лет, Винса — с восемнадцати. Тоже самое в обратную сторону у них с Джорданом. И... вообще, мы немного сердимся на них за это.

— Почему же? — Смеется Ханна.

— Винс и Харпер поженились, как только она закончила колледж. Тогда мы все уже были знакомы между собой. Ну кроме нас с Джорданом, очевидно. И мы могли бы исправить это, если бы эта милая парочка не сбежала в Вегас для женитьбы. Но они сделали, что посчитали нужным для их семьи и все в любом случае сложилось в нашу пользу.

Я говорю это и чувствую, как внутри что-то дрожит. Что было бы, если бы мы правда встретились тогда? Четыре года назад. Могло ли это стать чем-то настоящим? Или бы он все так же терпел меня из последних сил?

Я отгоняю эти мысли, когда Ханна продолжает копать глубже. Обхожу острые углы, прячу ложь за полуулыбками и длинными предложениями. Говорю ровно столько, чтобы не загнать себя в угол и не задохнуться от собственной лжи. Я оставляю за кадром все настоящее, что успело между нами случиться. Но говорю правду о том, каким вижу Джордана на самом деле — чутким, заботливым, почти реальным. Почти моим.

И все же эта пытка наконец заканчивается. Ханна благодарит меня за интервью, и Билл забирает меня в следующую локацию – огромное белое пространство с циклорамой и ровным глянцем. Все белое, стерильное, как будто ты случайно оказалась в каком-то слишком дорогом сне. Профессиональная техника, зонты, софтбоксы, команда людей, будто вырезанных из Pinterest. Все это невообразимо красиво и почти пугающе.

Я еще не до конца успеваю прочувствовать, как странно мне здесь, как замечаю Джордана. Он чуть поодаль, у мониторов, с серьезным лицом, что-то обсуждает с фотографом. Слишком сосредоточен, слишком замкнут — и все равно он — единственное, что я сейчас реально хочу видеть.

— Ты пришел, — выдыхаю я, подходя к нему.

Найт оборачивается — и в его лице сразу что-то меняется. Как будто напряжение с плеч немного сползает. Не исчезает совсем, но трещит по швам.

— Извини, Планета. Пришлось... задержаться.

Он тянет меня на себя — резко, будто не хочет терять ни секунды. Его объятия не мягкие — в них есть сила. Уверенность. Защита. Его руки ложатся на мои плечи, а мои ладони скользят по его спине, заставляя мышцы под пальцами становиться тверже.

— Ты в порядке? — Он говорит тихо, серьезно – будто это не вопрос, а почти забота.

— Да, — признаюсь я. — Все не так плохо, как я думала.

— Хорошо.

Джордан отстраняется первым, но руку с плеча не убирает. Знакомит меня с фотографом Ланой, и мы вместе с Биллом обсуждаем, какой видим эту обложку.

От объятий Джордана слишком тепло. Настолько тепло, что почти неприлично. Его ладонь скользит неторопливо, почти рассеянно, пальцы скользят по ткани моей блузы, будто по коже, и от этого странно щекотно внутри. Как будто он этим жестом хочет сильнее успокоить меня. И у него это почти получается. Почти, пока его рука не поднимается вверх к моему затылку. Пальцы задевают корни моих волос — и меня прошивает. Это... не просто прикосновение. Это чертовски горячий, книжный жест и я даже не уверена, что Найт в курсе как это влияет на меня.

Он всегда делает что-то подобное, просто потому что он сам по себе такой. Дергает за ножку мой стул, чтобы придвинуть меня ближе к себе. Просит почитать ему вслух. Или выводит медленные, почти ленивые круги большим пальцем на моем затылке вызывая мурашки.

И все это — между делом. Как подышать.

— ...тогда, полагаю, мы можем начинать, — с улыбкой хлопает в ладоши Билл, выдергивая меня из омута под названием Джордан Найт.

— Конечно, — я поднимаю брови, поджимая губы.

Понятия не имею, что они там решили. Все, чего я хочу — как можно скорее начать. Чтобы не остаться под этой ладонью навсегда. Потому что — страшно. Потому что — слишком приятно.

— Удачи, Планета, — хмыкает Джордан, снова потянув меня за затылок. — Ты невероятная.

Он быстро касается моих губ. Просто чмокает. Не целует. Как будто это то, что мы... всегда делаем. Между делом. Как будто это не имеет веса.

Но все во мне — грохочет.

Я не отвечаю ему. Не потому что не хочу, а потому что просто не успеваю. Билл мгновенно включает музыку, причем такую, будто Джордан слил им все мои попсовые плейлисты, а Лана уводит меня на метку перед циклорамой.

— Давай просто расслабимся и повеселимся, ладно? — Говорит она. — Можешь петь, танцевать, смеяться. Просто... будь собой, ладно?

Легко сказать. Я уже понятия не имею кто это и какая она.

Поэтому первое время слушаю указания фотографа. Делаю то, что она просит. Встаю, поворачиваюсь, улыбаюсь. Все как по команде. Но потом включается Blank Space от Тейлор Свифт — и вдруг... что-то меняется.

Может, потому что я вижу, как Джордан на фоне танцует одной головой, закусив щеку. Глупо. Очаровательно. Не по статусу. А может — потому что, услышав мой смех, он улыбается. По-настоящему. С ямочками.

Или потому что сейчас... от того, как Джордан Найт смотрит на меня... я на секунду чувствую себя красивее. Свободнее. Как будто рядом с ним — я могу быть. Не казаться. А просто — быть.

Я вспоминаю ту, которая была громкой. Уверенной. Яркой. И страшно, что я вспоминаю об этом только рядом с ним. Потому что это — слишком опасно. Потому что он дает мне надежду, что быть собой — это нормально. Что быть собой — мне позволительно.

Особенно когда от этого получаются невероятно красивые кадры.

Нам требуется более десяти минут, чтобы выбрать понравившиеся. Я настаиваю на более милых и аккуратных. Джордан на тех, где я... кажусь сильной и уверенной в себе. С живым, но глубоким взглядом. Как будто это то, какой он действительно видит меня.

— Съемка закончена, — торжественно объявляет Билл. — Всем спасибо.

Студия заполняется аплодисментами, к которым я с удовольствием присоединяюсь, чтобы отблагодарить всю команду. Сейчас, когда все это закончилось, это кажется мне невероятным опытом. Журнал дарит мне несколько благодарственных корзинок с продукцией их партнеров, небольшой букет красных роз и мы делаем несколько закадровых фотографий для их социальных сетей.

Джордан все время рядом, но избегает камеры. Не лезет в кадр. Не захватывает собой пространство. Как будто хочет, чтобы это был мой день. Мой момент. И я не знаю — благодарить ли его за это или бояться, что он просто не хочет быть частью моего мира.

Но я стараюсь наслаждаться этим моментом, даже когда возвращаюсь в гримерку, чтобы переодеться. Меня оставляют одну, предоставляя мне все необходимое и я просто стараюсь как можно скорее собраться, чтобы Джордану не пришлось меня долго ждать.

Я уже натягиваю собственную футболку, которая кажется мне слишком жаркой, туго сидя по фигуре, когда раздается уверенный стук в дверь.

— Можете войти.

Мне нужно только переобуться и...

— Планета.

Голос Джордана слегка напряженный, но этого достаточно, чтобы заставить меня резко обернуться.

И я замираю. Буквально перестаю дышать, когда Джордан Найт — чертовски сексуальный мужчина с невероятно милыми ямочками на щеках — стоит посреди гримерки с огромным букетом цветов. С моими самыми любимыми. С белыми кустовидными розами.

Я поднимаюсь с диванчика, полностью игнорируя тот факт, что одна нога уже в сапоге, а вторая все еще в белоснежной одноразовой тапочке. Сердце стучит так громко, что мне кажется: любой звук сейчас сорвет этот хрупкий момент. Я не знаю, что мне делать. Никто и никогда из мужчин не дарил мне цветы — ни по праздникам, ни по важным датам, и уж тем более просто так. Но... может быть это не мне? Не может же быть мне, правда?

— Это, — запинается Найт, шагая ближе ко мне, — это тебе, Планета.

Я смотрю на него. Не могу оторвать взгляда, хоть и боюсь смотреть прямо. Зачем он это сделал? Как он узнал? Почему выбрал именно этот момент, а не устроил показательное шоу для всей съемочной площадки? Почему выбрал сделать это лично? Только между нами.

— Я... я хотел поздравить тебя с первой обложкой для этого журнала.

Найт словно видит во мне все мои незаданные вопросы и успокаивает мой тревожный мозг.

— Я не особо разбираюсь в цветах, поэтому спросил у Харпер, какие твои любимые. Теперь я знаю: подсолнухи — для моей мамы, пионы — для Лавли и Бекки, и белые кустовые розы — для тебя, Планета.

Что-то щелкает внутри, но я не двигаюсь. Возможно, даже не дышу. Просто стою, глядя на него, и чувствую, как все внутри будто разворачивается наружу.

— Просто... хотел сделать тебе приятное и... сказать, что горжусь тобой. Вот.

И я делаю то, чего слишком сильно боюсь. Потому что во мне столько трепета, что он буквально прорывает изнутри. Я слишком быстро оказываюсь рядом с Джорданом и обнимаю его. Просто потому что не могу иначе.

Слов недостаточно. Даже если их слишком много. Они мешаются, рвутся, застревают где-то между горлом и сердцем. Я просто прижимаюсь, надеясь, что он поймет.

Джордан тяжело выдыхает, будто в этот момент он тоже отпускает все, и обнимает меня в ответ. Медленно. Тепло. Так, будто мы уже были здесь. Или давно должны были быть.

— Ты не должен был, — уверяю я, отстраняясь от него, снова бросая взгляд на букет в его руках.

— Но я захотел этого, Планета.

— Спасибо, Джордан.

Мой голос слегка ломается, когда я принимаю букет, от которого не могу отвести взгляд. Они такие красивые. Нежные. И невероятные.

Я больше не могу сдерживать улыбку, стараясь спрятать лицо в букете. И все равно чувствую, как лыбится сам Найт, даже не глядя на него.

— Ты невероятная, Планета, — все-таки хмыкает он, и мне впервые за всю мою жизнь кажется, что сейчас это действительно комплимент.

Глава 19. Джордан

Пятнадцатое декабря

— Если ты продолжишь смотреть на мои губы, Планета, — намеренно едва касаюсь ее уха, чувствуя, как ее дыхание сбивается на долю секунды, — я тебя поцелую.

Так что надеюсь, это часть ее коварного плана, и она взглянет на них еще раз, чтобы я все же мог выполнить свое обещание.

— Ты слишком часто их облизываешь, — с каким-то нервным смешком отмахивается она, но взгляд все равно предательски соскальзывает обратно, и это все, что мне нужно, чтобы растянуться в победной улыбке.

— Хочешь их увлажнить? — Я вытягиваю губы трубочкой и невинно хлопаю глазами, позволяя Планете шуточно толкнуть меня в грудь.

Но этого все равно недостаточно, чтобы оттолкнуть меня. Ни физически, ни морально. Наоборот. Я чувствую, как собственное сердце под ее ладонью грохочет так, будто я делаю что-то гораздо большее, чем просто дразню ее. Это лишь повод притянуть ее еще ближе, вжаться лицом в ее волосы и оставить поцелуй на макушке чуть дольше, чем нужно.

— Вот вы где, — врывается Харпер из-за спины моей девушки.

Планета оборачивается к подруге лицом, все еще стоя в моих объятиях, пока я, даже не пытаюсь отпустить ее. Держу красотку ближе, чем должен. Вообще не смущаясь друзей.

— Чуть не опоздали, — Винс врывается следом, стараясь отдышаться.

— Вам лучше поздороваться с моей мамой, — хмыкаю я, когда Планета наваливается спиной на мою грудь, — пока она не решила, что вы опоздали на выступление Бекки, потому что трахались как кролики на школьной парковке.

Винс сдавленно смеется, пока берет свою жену за руку и уводит ее вглубь зала ближе к сцене. Но Харпер оборачивается на нас спустя пару рядов и с самодовольной улыбкой выдает:

— Это была парковка Коско вообще-то.

Я не могу не прыснуть от смеха, потому что Планета в моих руках смеется по-настоящему — звонко, запрокидывая голову назад, так что я вижу ее лицо. Открытое, живое. И это чертово хорошее настроение в ее глазах цепляет меня сильнее любого поцелуя.

Я опускаю лицо к ее шее, не скрывая улыбки, едва касаясь губами ее кожи — просто потому что хочу. Потому что могу. Потому что она моя.

— Что ты делаешь?

Планета не звучит смущенной. Скорее удивленной. Но она не отталкивает меня и не вырывается.

— Целую свою девушку, Планета, — хмыкаю я, снова оставляя ленивый поцелуй на ее раскаленной шее, чувствуя, как по ее спине пробегает дрожь.

— Так никто не притворяется.

— Я всегда слишком реалистичен.

Потому что я уже давно, черт возьми, не притворяюсь. Может, она еще держится за эту роль, потому что так безопаснее, но я — нет. Все это слишком реальное, слишком живое, чтобы врать самому себе.

Все, что между нами — не спектакль. Ее смех, ее руки на моей груди, ее взгляд, которым она цепляется за меня, когда думает, что я не замечаю. Все это настоящее. Мое.

Может, она боится. Может, ей нужно время, чтобы осознать, что я не брошу ее в этом дерьме. Что я не похож на того, кто когда-то назывался ее реальным парнем. Пусть пока боится. Пусть возьмет столько времени, сколько ей нужно. Но я не отступлю.

Я не касаюсь ее больше, чем она готова, но, черт возьми, я хочу ее полностью. Всю. Без остатка.

Она слишком близко подобралась, чтобы я мог уйти. Да я и больше этого не хочу.

Не тогда, когда она так просто оказывается в центре моей семьи, будто всегда была здесь. Мы всей нашей маленькой толпой занимаем целый ряд, и я едва успеваю оттолкнуть Финна, чтобы сесть рядом с ней. Как джентльмен опускаю перед ней сиденье и краем глаза слежу за каждым ее движением, пока она устраивается удобнее. Остаток времени до спектакля Бекки мы болтаем о всякой ерунде, а я одним ухом ловлю, как папа и Лавли строят безумные планы пригласить к ней на подкаст кого-то из Кардашьян. Финн о чем-то смеется с Харпер и Винсом, мама пытается расколоть всех, кто не знает, как проведет Рождество.

— Мы на Рождество уезжаем в отпуск, мам, — хмыкаю я, почти закатывая глаза от ее напора, но не свожу взгляда с Планеты. — Вернемся с Мальдив, соберемся либо у вас, либо у меня.

Только я еще не пригласил ее. Потому что не придумал, как это сказать, когда ты «играешь» парня для других, но все внутри тебя требует большего.

— Кстати об этом, — Харпер вдруг оборачивается на Планету, — я записала нас на двадцатое число на маникюр, педикюр и лазер.

— Лазер? — Переспрашиваю я, фыркая. — Это что-то из «Звездных войн»?

— Ага, конечно, — хмыкает Лав.

— Проходят полосу препятствий, — смеется Финн.

— Я... я никуда не собиралась ехать, — тихо возражает Планета, ближе наклоняясь к Харпер, будто пытается скрыть слова от меня. — Это... это слишком дорого?

Я кладу ладонь на ее колено, чуть сильнее, чем нужно, чтобы она почувствовала вес моих следующих слов.

— Это не твоя забота, Планета. Ты все равно не будешь за это платить.

— Это еще почему?

— Потому что моя девушка не будет сама за себя платить.

— Но я могу сама...

— Я даже не сомневаюсь в этом, Планета, — отрезаю я, не давая ей и шанса спорить. — Но это не значит, что ты должна.

— Вот именно, — поддакивает Лавли. — Зачем тебе тогда вообще парень?

Планета уже собирается что-то ответить. Наверняка вставить свое уродское «фальшивый».

Но свет в зале гаснет. Заполняется аплодисментами. И, к счастью, она не продолжает спорить.

Я не хочу споров. Не хочу слышать это уродское «фальшивый» из ее уст. Это слово, слетавшее с ее языка, звучит хуже, чем любые оскорбления.

Как будто то, что между нами — это не то, что я чувствую в себе. Не то, что я держу в руках, даже когда не прикасаюсь.

Я просто хочу, чтобы она чувствовала себя хорошо рядом со мной. Так же — как я чувствую себя рядом с ней.

Потому что с ней я хоть что-то чувствую.

Больше, чем надо. Слишком много, чтобы игнорировать.

И достаточно, чтобы это начало меня менять.

Сначала это было едва заметно. Казалось, может это затянувшийся прилив адреналина или просто... хорошее настроение. Но оно стало преследовать меня повсюду. Оставалось в воздухе, на коже, в моем свитере, который она носила.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Хоккей стал интереснее, азартнее, почти каким был раньше. Мне нравилось, что Планета рисовала свои чертовски пошлые плакаты, которые я, как дурак, сохранял все до единого. Мне нравилось, как горели ее глаза, когда она делилась своими впечатлениями и эмоциями после прошедшего матча. Конечно, она потом извинялась за якобы сильную эмоциональность... Но ее восторг был заразительным. Он разъедал лед внутри меня и мне хотелось стараться быть лучше. На льду. И за его пределами.

Хотелось быть тем, кто не гасит ее огонь. Потому что я видел, как обычные вещи делали ее счастливой — и точно так же заставляли ее грустить.

И последнее, то, что стирало огонь с ее глаз, наполняло ее болью и неуверенностью — я старался убрать из ее жизни. Тихо. Без спроса. Просто потому, что не мог это выносить.

Я знаю, что нормально грусть. Нормально переживать о чем-то и волноваться. Это часть жизни, и я не могу оградить ее от этого.

Но я могу быть рядом. В самый хреновый день. В самый тяжелый момент.

Я могу быть ее якорем — если она позволит мне им быть.

Единственное — я мог оградить ее от чертова отца. Не физически. Морально.

Она не просила меня об этом. Планета вообще ни о чем и никогда меня не просила. Но это только разжигало внутри меня ту самую ярость, которая копится с каждым днем.

Я хотел поговорить с ним. Дать ему понять, что он не может продолжать себя так с ней вести. Не тогда, не теперь, не при мне. Поэтому, когда мы оказались в Нью-Йорке на прошлой неделе — я именно это и сделал.

Пришел в его офис, где его якобы не было, но, услышав мою фамилию, он каким-то чудом оказался прямо у себя в кабинете.

И мы поговорили о ней. О Планете.

Это был тяжелый разговор. Все было стабильно плохо. Пейн орал. Я едва сдерживался. Каждое его слово било в грудную клетку — не мне, а ей.

Но по итогу — я высказался. Я должен был дать ему понять, что Планета теперь не одна. Что если она не может защитить себя перед ним — у нее есть я.

И пока у нее есть я — он не будет проделывать с ней все эти ужасные вещи. Плевать, понял он это или нет. Главное, чтобы она больше не слышала ни одного его "разочарован тобой".

Но я сомневаюсь, что он понял это. Сомневаюсь, что он не нажалуется об этом Планете. Но мне все равно. Он ранит ее. Заставляет чувствовать себя ужасно. А красотка не должна это чувствовать. Только не от мужчины, который должен был дарить ей свою безусловную любовь.

И пусть без него она сейчас бы не стала такой, какая она есть — добрая, колкая, отзывчивая и чертовски чувственная. И пусть она не ранимая, а живая — ничто в этой жизни не достойно ее слез.

Даже милые моменты из книг. Даже подаренные мною цветы. Даже чертов школьный спектакль моей младшей сестры, где они адаптировали мультфильм Рапунцель под Рождество.

Потому что Планета даже сейчас едва сдерживает слезы. Я это вижу, даже когда она делает вид, что просто снимает все на телефон.

Не то чтобы слезы пугали меня — стоит мне всмотреться в наш ряд и понять, что плачут практически все.

Мама — сжимает руку папы. Лавли и Финн едва сдерживаются. Харпер и папа уже на грани. Даже Винс глотает ком в горле.

А я просто... отвлекся на мысли и на то, как идеально моя ладонь лежит на бедре Планеты. На то, как она не отодвинулась. Не напряглась. На то, как мои пальцы машинально шевелились. Вырисовывали круги.

И как внутри все вдруг стало... слишком спокойно. Просто все это... кажется таким правильным. Настоящим, черт возьми. Как будто все внутри встает на свои места, когда я держу ее вот так.

И именно поэтому мне приходится убрать руку. Резко. Как будто обжегся. Я не хочу давить на Планету. Но мне нужно хоть что-то. Хоть какой-то знак от нее. Что она чувствует хоть часть того, что разрывает меня изнутри.

Но пока я просто могу приобнять ее за плечо, поцеловав в макушку, когда спектакль Бекки заканчивается и мы дожидаемся нашу звезду. Разговоры вокруг не стихают, но мне от них, наоборот, становится слишком тихо. Внутри. В голове. В мыслях. Так спокойно, что я почти забываю, что мы притворяемся. Приходится чуть сильнее вцепиться в Планету, сжать пальцы у нее на плече — просто чтобы удержаться в этом моменте. Она спокойно приобнимает меня в ответ за спину, продолжая болтать с моим отцом, будто все это так и должно быть.

— Юджин удивительный. Мужчина моей мечты, давайте на чистоту.

— Я мужчина твоей мечты, Планета, — хмыкаю я, чуть сильнее прижимаясь носом к ее волосам, чтобы она услышала это только для себя.

— Правда? — Наигранно хмурится она, но я вижу, как уголок ее рта все равно дергается вверх. — Что-то я не заметила, как небо озарилось десятками фонариков. Даже этот пятиклашка сделал это для Бекки.

— Все, что захочешь, Планета.

И я даже не шучу. Понятия не имею, о каких фонариках она мечтает — но если они нужны ей, я сделаю это для нее.

— Ты ведь придешь к нам на Новый год, Нова? — С улыбкой спрашивает папа, и у меня внутри все обрывается.

Черт. Это совсем не по плану. Планета тут же выглядит смущенной, старается не встречаться со мной взглядом, будто я сейчас скажу «нет».

— Да, — отзываюсь я за нее, сильнее прижимая ее к себе. — Мы бы все очень этого хотели, Планета.

— Ты же знаешь, что это не ее настоящее имя, сын? — Папа, конечно, не унимается.

— Я постоянно ему это говорю, — закатывает глаза она, чуть расслабляясь.

— Не уверен, что знаю какое-то другое. Мы познакомились — и она сразу была Планетой.

— Ой, ну конечно! И ты...

— Извините, — возле нас оказывается школьный фотограф, и его голос выдергивает нас обратно. — Позволите сделать ваше семейное фото?

— Конечно, — радушно отвечает папа за всех нас, и я даже не думаю возражать. — Нас, правда, много. Но тем лучше, верно?

Мы все начинаем кучниться, чтобы поместиться в кадр, но я чувствую, как Планета на секунду замирает. Она уже собирается сделать шаг в сторону, уйти из «семейного» кадра, будто не имеет права быть среди нас.

Я опускаю руку ниже, на ее талию, и мягко, но уверенно притягиваю ближе. Чтобы она почувствовала, что я это делаю не из вежливости.

— Ты его слышала, Планета, — хмурюсь я и говорю это тихо, только ей, так близко к уху, что мои слова касаются ее кожи. — Общее семейное фото. Ты нужна мне здесь.

И она поднимает на меня глаза — проверяет, не шучу ли я. Проверяет, правда ли я сказал это всерьез. И все равно едва верит, когда расправляет плечи и старается уверенно улыбнуться для камеры. Пусть пока так. Но однажды ей придется поверить в это по-настоящему — что здесь ее место.

— Вы видели, как я сияла?! — Верещит Бекка, вылетая из-за кулис так резко, что нас всех срывает на смех.

— Ты была просто невероятной! — Тут же подхватывает папа.

— Мне определенно нужен твой автограф, подруга! — Улыбается Харпер.

— А мне нужен автограф прямо на груди! — Поддакивает Финн, и Бекка смешно закатывает глаза.

— Думаешь, — младшая оборачивается на Планету, — я тоже смогу прийти к тебе на подкаст, как звезда?

— Конечно, — мгновенно светлеет Планета, и я почти слышу, как что-то внутри меня разжимается, когда она так искренне смотрит на мою сестру. — Я думаю, ты сможешь многое мне рассказать о своей жизни и своем видении. Когда тебе будет удобно провести съемку?

— Это надо спросить у мамы, — смущается Бекка, цепляясь за Лавли, пока та едва не давится от смеха.

— В любое время, девочки! — Обещает мама, и я вижу, как Планете это приятно. — В любое время! Мы как раз все никак не можем собраться испечь пирог.

— Может быть, на следующей неделе? — Предлагает папа.

— Да, — подхватывает Лав. — До вашего отпуска.

Но Планета не отвечает сама, будто боится, что перешагнет черту, если согласится.

— Мы придем, — киваю я за нас двоих, даже не глядя на нее, потому что не оставляю ей выбора. — Но из меня помощник так себе, а вот Планета чертовски хороша в этом.

— Он шутит, — отмахивается она, но я слышу, как голос чуть дрогнул.

— А вот и нет, — подхватывает Винс. — Тот чизкейк, что ты сделала в день своего приезда? Я бы душу продал за него!

— А вишневый пирог? — Поддакивает Харпер, когда мы все вываливаемся на улицу. — Он был лучшим, что я когда-либо ела.

— Потому что не стоит есть в сомнительных закусочных, милая, — смеется папа.

— Это было только однажды! — Харпер кидает в него взгляд полный фальшивого ужаса, но мы все равно уже смеемся, пока выходим к парковке.

Но на улице всем резко не до смеха. Снегопад бьет по щекам, ветер режет лицо ледяной кромкой. Воздух такой, что кажется, кожу срывает лезвием. Снег идет стеной, превращаясь в сплошной белый вихрь. Бостон в декабре всегда жесткий — но сейчас это не просто декабрь. Это почти ураган. Снег и ветер стягивают улицы так, что метров за двадцать уже не видно машин. Дороги превращаются в скользкую кашу, фары бьются об снежную пелену, словно пытаясь пробить глухую стену.

Я жалею, что не успел забрать Планету сам, что позволил ей приехать одной. Ее порш большой, да, но что он стоит против этой чертовой бури?

Мы суетливо прощаемся со всеми, обещая написать, как только доедем. Я почти силой веду ее к машине, прикрывая ладонью лицо от ветра, и продолжаю уговаривать:

— Поехали со мной.

— Я справлюсь, Джордан.

Она перекрикивает ветер, пытается звучать твердо, но я вижу, как у нее дрожат руки, когда она копается в карманах в поисках ключей.

Я открываю дверь ее машины и все равно не хочу ее отпускать. Стою так близко, что ветер рвет мне капюшон с головы, и я слышу, как зубы у нее стучат.

— Я просто...

Я волнуюсь. Я хочу, чтобы она была в безопасности. Черт возьми, пусть скажет хоть раз, что ей это нужно.

— Я знаю. Я буду, — отвечает она тихо и все равно цепко смотрит мне в глаза, будто просит довериться.

Я выдыхаю, помогаю ей забраться в чертов порш и киваю, как будто от этого мне легче.

— Тогда до завтра, Планета.

Я почти тянусь к ней, чтобы поцеловать. Всего на миллиметр. Но останавливаю себя. Парковка пустеет, нет зрителей, нет отговорок. Поэтому я не могу. Не знаю, хочет ли она этого так же, как я.

Хлопаю ее дверью, кутаюсь в худи, черт бы его побрал, и плетусь к своей машине, чувствуя, как ветер вгрызается в шею, обжигает руки.

До дома ехать десять минут. Ей — тридцать. И это жжет мне всю спину злостью, когда я выруливаю на трассу и смотрю, как дворники бессильно скребут по стеклу, не справляясь со снежной кашей. Меня пару раз заносит, но я удерживаюсь. Ругаюсь так, что глохну от собственных криков — пока не вижу входящий вызов.

Харпер.

Это плохо. Харпер ненавидит звонки. Значит, все совсем хреново.

— Харпер? — Я уже слышу свое сердце где-то в горле.

— Джордан. — Она звучит так, что меня с головы до пят обдает холодом. — Там Нова. Она... она в порядке. Но ее машину занесло, и она выехала с дороги.

Глава 20. Нова

Пятнадцатое декабря

Плечо ноет. Шею неприятно тянет. Но я стараюсь игнорировать это, пока всеми силами пытаюсь открыть чертову дверь машины. Ветер, или точнее ураган, дует прямо в нее – она тяжелая, едва ли подвижная. Но адреналин вперемешку со страхом делают свое дело, и я выбираюсь из машины.

Мороз вонзается в кожу, как иглы — острые и безжалостные. В ушах звенит, будто ветер пробирается внутрь головы, глушит все, кроме глухого стука крови.

Все произошло слишком быстро. Сильнейший снегопад с ледяным дождем не просто накрыл трассу — он задушил ее. Машину стало медленно, но неотвратимо сносить по гололеду. Я ехала медленно, очень медленно — насколько позволяла обзорность и здравый смысл, но в какой-то момент руль просто перестал слушаться. Колеса скользнули, как по стеклу, и меня развернуло. Буквально вытолкнуло с дороги, отбросив в кювет. Без грохота, но с таким рывком, что сердце уехало вперед меня. Что-то заглохло или сломалось — теперь машина не реагирует. А даже если бы и могла, по этому скользкому аду обратно на дорогу я бы точно не выбралась.

Я... я никогда не попадала в аварии. Пальцы дрожат, дыхание рвется, в горле пересохло, хотя во рту все еще металлический вкус. Понятия не имею, что делать в таких ситуациях... Поэтому просто позвонила Харпер. Пока в груди стоял ком. Пока мозг тонул в тумане, а руки отказывались действовать. Они с Винсем сказали, что приедут. С машиной разберусь завтра. Сейчас... нужно просто пережить бурю. Только бы ничего не загорелось, от дымящейся машины. Хотя, может, я уже накручиваю. Я не знаю. Все, что знаю — мне холодно до костей, и страх медленно просачивается обратно, теперь, когда все закончилось.

Пальцы сжимаются в кулак. Я сильнее кутаюсь в пальто, но ткань уже промокла до последней нитки — как и вся одежда под ним. Снег, дождь, ветер — все это словно пытается стереть меня с лица земли. Глаза режет, линзы не помогают, и я едва различаю хоть что-то. Сумка в руках — единственная точка опоры, я цепляюсь за нее как за остатки контроля. Вдалеке начинают мигать фары. Чуть ближе. Чуть ярче. Я напрягаюсь, поднимаясь из кювета — шаг за шагом, как будто каждая попытка преодолеть скользкий склон — это борьба не только с природой, но и с паникой внутри.

Но все, что я вижу — не Харпер.

А чертовски разъяренного и... возможно, немного напуганного Джордана Найта.

— Планета.

Его рявканье пронзает пространство, прежде чем он выходит из машины.

Я не двигаюсь. Не могу. Может, от холода. Может, от того, как он смотрит. Как будто ураган не снаружи — а в нем.

Я точно помню, как звонила Харпер.

— Ты в порядке? — Джордан подлетает ко мне, его ладони — горячие, твердые — обхватывают мое лицо, заставляя сосредоточиться.

— Да, я... — я не знаю, что сказать. — Просто меня занесло и...

— Хорошо. Идем.

Его голос звучит резко, обрывая мои оправдания, как ненужные нитки. Он притягивает меня к себе, руки сжимаются на моих плечах. Сквозь них — напряжение. Сквозь пальто — его тепло, которого почти не чувствуется из-за ледяного ветра, пронизывающего до позвоночника.

Мы идем к его гелентвагену, пробиваясь сквозь бурю. Снег хлещет по лицу, будто хочет содрать кожу. Он держит меня, но не нежно — почти намертво. В каждом его движении читается: «Черт бы тебя побрал». Но в каждом шаге рядом — «Только бы с тобой все было в порядке».

Я все еще дрожу, но заставляю себя не бояться. Не сейчас. Не с ним. Хотя в груди все еще клубится тревога.

Джордан усаживает меня на переднее сидение, захлопывает дверь с силой, и на секунду становится тихо. Почти уютно, если бы не то, как гудит ветер.

Садится сам. Запускает двигатель. Врубает печку на максимум. Воздух обжигает.

Но дрожь не уходит.

Он наклоняется ко мне — настолько близко, что я чувствую, как от него пахнет — смесь дождя, бензина и чего-то знакомого, теплого. Его пальцы пристегивают меня, хотя я бы справилась и сама. Просто... не сейчас.

Найт не произносит ни слова. Но тело его напряжено — плечи будто натянуты, челюсть сжата, пальцы белеют на руле. Он злится. И злится не просто так.

Он отъезжает с места, но не в сторону города. Машина движется рывками. Аккуратно, но жестко. Как будто он сдерживается, чтобы не кричать. Чтобы не сорваться.

Я не спрашиваю почему он не везет меня в мою квартиру. Не потому что боюсь. Я не боюсь его — даже когда он зол, как сейчас. Просто... мне холодно. И стыдно. Адреналин отступает, а вместо него приходит это тупое ощущение вины, которое щемит между ребер.

Когда он паркуется в своем гараже, ураган ревет уже в полную силу, будто пытается нас догнать.

Я выхожу из машины, неуверенно, как на чужой земле. Джордан рядом. Резкий. Точный. Каждое его движение — как выстрел. Не грубо, но с такой силой, будто он борется с собой.

Он тянет меня за руку внутрь. Помогает снять пальто. Обувь. Все еще молчит. Я слышу, как стучат мои зубы, но он будто этого не замечает. Или не хочет замечать.

Джордан тянет меня наверх все так же, не произнося ни звука. И от этого нервозность во мне только усиливается.

В хозяйской ванной он не включает свет — только приглушенную ленту за зеркалом. Включает душ. Вода сразу же начинает клубиться паром, но мне все равно холодно. Он что-то ищет в ящиках, а я стою и просто... существую.

С меня капает вода. Белый коврик темнеет пятнами, и это почему-то внезапно становится обидным.

— Я...

— Не надо, Планета.

Слова хлещут, как плеть. Он срывает с себя мокрую толстовку, бросает ее и продолжает копаться. Как будто если будет занят, не сорвется. Как будто злость — единственный способ остаться на плаву.

— Вот чистая сухая одежда. — Он достает свою футболку и что-то еще. — Новая щетка, жидкость и контейнер для линз. Полотенце в том шкафу с подогревом.

Все отдается механически. Как будто не по доброй воле. Как будто его заставили. И я... я не хотела этого. Не просила. Но я не могу вернуть все назад.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Мне жаль, ладно? — Слова срываются слишком быстро. — Я не думала, что Харпер позвонит тебе и заставит приехать. Она сказала, что они с Винсем...

— Вот именно, блядь, Планета.

Он резко захлопывает ящик. И делает шаг ко мне. Глаза его сверкают.

— Ты попадаешь в чертову аварию и звонишь, блядь, Харпер. Харпер, блядь, а не мне.

Я не понимаю. Не понимаю, чего он добивается. Почему это важно. Почему он так зол.

— Какого черта, Планета?! Просто, блядь, почему?! Ты могла пострадать. И первая мысль — позвонить лучшей подруге. А не своему парню.

Я открываю рот, чтобы исправить — чтобы сказать "фальшивый", но он будто уже знает это. Становится мрачнее. Еще шаг ко мне.

— Не смей говорить это блядское слово, Нова. Клянусь, если ты еще раз произнесешь его, я...

— Ты что, Джордан?

Я больше не могу молчать. Не после того, как он произносит мое имя. Мое настоящее имя. Не «Планета». Это уже не игра. Это — слишком.

— Что ты сделаешь? — Слова выходят тише, но яснее. — Я позвонила Харпер, потому что все это – не реально.

Злость поднимается во мне, как шторм. Все это — ложь. Фальшь. Сделка. И у меня больше нет сил в этом участвовать.

— Потому что в реальной жизни — она была бы единственной, кому я действительно могла позвонить и попросить о помощи.

— Ты это не серьезно.

Он качает головой, как будто может стряхнуть реальность. Но делает шаг ко мне. Хватает мою руку. И кладет мою ладонь себе на грудь.

— По-твоему это, блядь, не реально?

Под моими пальцами — его сердце. Живое. Бьющееся так яростно, что кажется, оно сейчас разорвется. А он смотрит. Смотрит, как будто от этого зависит все.

— По-твоему это все — показуха? Вот он я. Реальный. Настоящий. Блядь, живой.

Он срывается. Голос взрывается в тишине, как стекло об асфальт. Отстраняется резко и я вздрагиваю.

— А ты все равно отталкиваешь меня. Все равно делаешь вид, что я — временный. Когда я снова и снова прошу тебя остаться.

Что-то в нем ломается. Гаснет.

Я уже это видела. Видела много раз. В тех, кто больше не надеется. Потому что ты собираешься уйти. Даже если тебя по-настоящему здесь никогда не было.

— Мне нужно что-то. — Его голос срывается. — Хоть что-нибудь, Планета. Чтобы это было реальным не только для меня.

Ком подкатывает к горлу. Слова застревают, как кость. Я не могу пошевелиться. Я знаю, он уйдет. Я это вижу. Он уже наполовину там. Но я не хочу. Не хочу, чтобы он уходил. Ни сейчас. Ни завтра. Еще немного — пусть просто останься. Но если скажу это вслух — стану уязвимой. А уязвимость — это всегда боль.

— Я так и думал.

Он хмуро усмехается, качая головой. Его глаза опускаются в пол, и от этого движения становится невыносимо. Потому что больно. Потому что он правда чувствует. Потому что ему не все равно. А я... я слишком боюсь, чтобы это признать.

Я хочу остановить его, обнять его, позволить себе сделать хоть что-то, что удержит его рядом еще хоть какое-то время. Но Джордан сдается. Как это делают все, когда я заставляю их выбирать.

Найт больше не смотрит на меня. Шум воды из душа гремит в ушах, как глухой набат. Пар заполняет пространство между нами, становится стеной, которую я уже не могу пробить. И Джордан делает глубокий вдох, отходя к выходу из ванной — грудная клетка будто раздувается от тяжести слов, которые он не сказал.

— Я...

Он оборачивается на меня, стоя уже в дверях, и я поднимаю на него взгляд. Только... что-то от этого в его взгляде меняется. Вместо досады — злой, почти обреченный огонь в его глазах. Решимость, которой я не ждала.

— К черту это.

И он целует меня.

Его ладони с силой обхватывают мое лицо — как будто боится, что я исчезну. Губы давят резко, будто хочет вытравить из меня все, что я не сказала. Я открываюсь в этом поцелуе инстинктивно. Его язык проникает внутрь, неуловимо, но жадно, как будто он уже давно хотел это сделать. Его пальцы сдвигаются к моей шее, удерживая меня на месте, а мое тело замирает под натиском. Только бедра непроизвольно подаются ближе, будто ищут точку опоры.

Но когда ванная вспыхивает молнией и грохот грома оглушает, я дергаюсь. Резко. Тело отшатывается, как будто ударило током. Джордан все еще держит меня. Но уже не с яростью. Теперь в нем что-то другое — почти благоговение. Как будто он мне сдается.

— Я реальный, Нова. — Тихо, почти шепотом, но с такой уверенностью, что кожа покрывается мурашками, когда он заправляет прядь моих волос за ухо. — Нравится тебе это или нет, но это так. И я докажу тебе это.

Я хочу ему верить. Господь, как же я этого хочу. Наверное, впервые в жизни — по-настоящему. Но мне становится больно от самого факта, что мне нужны доказательства. Что я не умею принимать это просто так. Даже когда это так чертовски важно.

— Ты вся дрожишь. — Джордан отстраняется физически, но его внимание остается на мне. — Иди в душ, тебе нужно согреться. Я заварю тебе чай и... спускайся вниз, когда будешь готова.

Я неуверенно киваю, позволяя ему уже отойти к двери.

— Спасибо, Джордан. — Шепчу я, почти неслышно и голос ломается.

Он оборачивается на полсекунды, просто чтобы убедиться, что я в порядке. Потом исчезает.

И я ломаюсь. Беззвучно. Мелко. Не от чертовой аварии, не от ссоры с Джорданом, которая закончилась слишком хорошо, пугающе хорошо... а потому что у него дома — у человека, который не носит линзы, как и все его окружение — есть новая упаковка жидкости и контейнер.

Обжигающие слезы катятся из глаз, когда это осознание доходит до меня. Ни одна моя подруга, кроме Харпер, ни один знакомый, ни Морган, ни даже чертов отец не имели ничего подобного для меня в своих домах.

Это всегда была проблема — я не могла внепланово остаться где-то с ночевкой, если не имела при себе собственный контейнер, куда могла бы убрать линзы перед сном. Но... эта упаковка новая. Еще не вскрытая. Как будто он действительно купил ее для меня. Если однажды я действительно захочу остаться.

Я с трудом стягиваю с себя мокрую одежду, каждая вещь тянется за мной, будто не хочет отпускать. Ступаю в душ, и горячая вода бьет по коже, обжигая. Тело сначала замирает от резкого контраста, но потом постепенно оттаивает. Напряжение сходит. Каждый вдох становится глубже. Мозг все еще сражается, цепляется за тревогу — но сдается. Отступает. В голове становится тихо. Непривычно. Почти пугающе. До тех пор, пока очередная вспышка молнии не рвет это спокойствие, и я выхожу.

Переодеваюсь в его белоснежную футболку и пижамные штаны. Они висят на мне, как на вешалке, даже со шнуровкой. Мне уже жарко, но я натягиваю теплые носки. Чищу зубы. В зеркале отражается девушка — разбитая, но... не сломленная. Это ново. Это чуждо. Потому что разбитой я себя уже видела. А вот несломленной — никогда. И все это — Джордан. Его влияние. Его сила. Его тепло.

Развешиваю свои мокрые вещи в сушильный шкаф, где до этого взяла полотенце. Выхожу в спальню, потом спускаюсь вниз в поисках кухни. И впервые замечаю дом. Он не холодный. Серый, каменный, дорогой до абсурда, но... в нем есть что-то домашнее. То ли запах — ваниль и табак. То ли фотографии на стенах. То ли теплый рассеянный свет кухни.

— Согрелась? — Голос Джордана звучит за спиной, и он аккуратно направляет меня к кухонному острову.

Его рука почти не касается моей, но я чувствую ее жар.

Он тоже был в душе. Волосы мокрые. На нем те же пижамные штаны, но без футболки. Грудь блестит от влаги. Я стараюсь не пялиться. Стараюсь. Но мои щеки и так красные после душа — все равно горят.

— Да. Спасибо.

Отвечаю спокойно, будто внутри все не трещит от взгляда на него.

Найт делает чай. Чертов мятный чай. Я стараюсь не придавать этому значения, усаживаясь за каменный кухонный остров. Сосредотачиваюсь на Далласе, который сонно приползает и ложится в мои ноги, как делает это всегда. Только вот в зубах у него — мой темно-бордовый заяц.

— Ты голодная? — Спрашивает Джордан, открывая холодильник.

И весь воздух вылетает из легких.

На дверце — наша фотолента со свадьбы Кайла. Четыре чертовы фотографии из фотобудки. Держатся на черном магнитике, будто они здесь не случайно. Я отвожу взгляд. Почему-то становится неловко. Будто это слишком интимно. Будто кто-то обнажил мои чувства и повесил их на холодильник.

— У меня есть лазанья, остатки пиццы и... торт.

— Торт звучит хорошо, — говорю я, и голос чуть дрожит, хотя я стараюсь этого не выдать.

Найт хмыкает, но достает торт.

Мы едим молча. Ложка за ложкой. Между нами — тишина. Но не напряженная. Спокойная. Почти уютная. Мы просто возвращаемся в себя. Каждый к своим мыслям. Он — об аварии. Я — о слишком настоящего поцелуя. Или наоборот. Я не знаю. И, наверное, не хочу знать.

Он заканчивает первым. Откладывает ложку. Смотрит в сторону окна, где ураган продолжает бушевать, будто тоже хочет что-то сказать, но не решается.

— Полагаю, нам нужно обсудить отпуск, — говорит Джордан, медленно поворачивается ко мне, наваливаясь корпусом на столешницу. — И праздники. Я думаю, мы в этом году сможем отпраздновать у меня.

— Если ты хочешь, — пожимаю плечами, и это жест — единственное, что могу выдать.

— Родители Винса и Харпер приедут в город. Мы хотим отметить все вместе. Мне просто понадобится помощь с елкой и всем этим праздничным барахлом.

— Хорошо. — Стараюсь звучать уверенно.

Он кивает. Но в глазах — что-то большее.

— Я хочу, чтобы ты тоже пришла, Планета.

Имя, которое он дал мне — снова между нами. Я поднимаю взгляд. И не знаю, что именно заставляет сердце пропустить удар.

То, что он хочет меня видеть рядом, даже когда не нужно притворяться? Или то, что снова зовет меня так, будто это имя — часть нашей сделки?

— Я... я тоже этого хочу, Джордан. — Признание выходит тяжело, но честно.

Он будто расслабляется. Плечи опускаются, дыхание становится глубже. Как будто он держал воздух все это время.

— Но я хочу заплатить за отпуск, — продолжаю я. — У меня есть деньги с рекламы, и их более чем достаточно.

Он смотрит на меня. Молчит. И я уже знаю, что ответ будет не в мою пользу.

— Нет. — Тихо, уверенно, но не грубо. — Это не обсуждается, Планета.

— Ты слишком сильно тратишься на меня и... — я спотыкаюсь, но он не дает закончить.

— Давай кое-что проясним, Нова, — говорит он, снова используя мое имя.

И оно звучит иначе. Тверже. Глубже. Он выпрямляется, опирается ладонями на столешницу между нами.

— Открывать двери для своей девушки — стоит ноль долларов.

Он делает ударение на своей, и все внутри сжимается в ком.

— Знать, что тебе нравится — снова ноль долларов. Помочь тебе — тоже все еще ноль.

Он не повышает голос. Просто говорит правду. Голосом, от которого кровь бежит по венам быстрее.

— Это происходит, когда ты чей-то приоритет. И если мои деньги — могут помочь мне сделать для тебя что-то хорошее, я буду их тратить. Потому что иначе зачем они мне к чертовой матери?

Я глотаю воздух. Грудь сдавливает. Все в нем, даже эта простая фраза — слишком реальное. Слишком правильное. И это пугает. Потому что он говорит об этом как о чем-то естественном. Как будто получать заботу — это нормально.

— Мы это прояснили?

Я киваю. Слабо. Потому что внутри — не осталось сил спорить.

— Хорошо.

Мы допиваем чай. Доедаем торт. Просто сидим. Рядом. Смотрим в окно, где шторм уже закручивается в воронку.

На часах уже за полночь, когда мы возвращаемся в спальню. Я не знаю должна ли лечь в другой комнате. Но Джордан не предлагает этого, а я не прошу. Просто позволяю ему лечь справа. Ложусь на левую сторону, как всегда. И отпускаю. Себя. Его. Все.

— Или сюда, Планета.

Джордан тянет меня к себе. Неуверенно. Осторожно. Словно просит разрешение.

Я позволяю. И прижимаюсь. Потому что, черт возьми, хочу этого. Особенно, когда он целует мою макушку, выдыхая:

— Спокойной ночи, Планета.

Но сна нет даже спустя час. Совсем.

Потому что все, что перед глазами — его лицо. Спокойное. Теплое. Нереальное. Желанное.

Я тянусь. Осторожно. Кончиками пальцев отодвигаю прядь с его лба. Я не должна это делать. Но не могу не сделать. Его дыхание ровное. Глубокое.

Его рука — на моей талии. Как будто всегда была там. Как будто ей там и место.

Он мог уйти. Сегодня. Как все. Но он остался. Это... опасно. Это все, что заканчивается разбитым сердцем. Моим. Или его. Но я не хочу, чтобы его сердце разбилось. Только не его.

И все же я наклоняюсь. Оставляю легкий поцелуй на его скуле. Мимолетный. Почти несуществующий. Просто потому, что хочу. Просто потому, что он — это он.

Но когда я собираюсь отстраниться — он просыпается. Рука с талии пропадает и тут же оказывается на моей.

Я замираю.

— Еще раз, Планета, — просит он, сонно, но четко.

Поднимается на локоть, почти повторяя мою позу. Его глаза открыты. Их не должно быть видно в темноте, но я все равно их вижу.

Там... просьба. Надежда. Желание.

— Пожалуйста, Нова.

И я сдаюсь. Ему. Себе.

И целую. Осторожно. Почти священно. Целую так, как будто он останется. Так, как будто он мой навсегда.

Глава 21. Джордан

Шестнадцатое декабря

Ее губы мягкие. Податливые, от чего сносит башню. Слишком реальные, чтобы я мог от них оторваться. Они точно такие же как были прошлой ночью. Той самой ночью, когда она сама поцеловала меня. Не потому что должна. Не потому что на нас кто-то смотрит, как делала это раньше. Без давления, без притворства. Просто — взяла и поцеловала. Потому что захотела этого. Захотела меня.

Я был так зол на нее. За ее слова, что мы фальшивые. За ее действия, которыми она намеренно отталкивала меня. Словно пихала в грудь каждый раз, когда я делал шаг ближе. И самое ужасное, что моя злость сменялась на принятие.

В смысле, я понимал, почему она делает это. Я не мужчина ее мечты, очевидно. Слишком грубый. Слишком резкий. Слишком не умелый, все еще понятия не имея, как с кем-то быть в отношениях. Как не потерять то, что само ползет к тебе в руки. Я старался как мог, но... этого было недостаточно. Не для нее. Для меня.

Поэтому я почти принял то, как она отталкивает меня. Как не хочет меня в реальности, даже если пазлы в моей голове об этом не сходились.

И все же я хотел отступить. Перестать давить на нее и дать ей выбор, но... она же отталкивает всех. Потому что ей так безопаснее. Ее этому научили. Вбили в голову: будь сильной, не доверяй, держи дистанцию. И она ждала, что я сделаю то же самое. Уйду, как только она оттолкнет меня, и я почти сделал это, когда боль и злость скопились во мне слишком сильно.

Но она посмотрела на меня, когда я почти вышел из ванны.

И в ее взгляде было всего две вещи. Боль. Та, которую я уже, блядь, видел в ее глазах. И еще... Там был вызов. Но не такой как прежде.

Она бросала вызов не мне. Себе. Она ждала подтверждения, что окажется права, и я тоже уйду.

Но этот вызов появился там не просто так. Не по ее вине. Не потому что она это выбрала. А потому что так уже делали все до меня. Потому что кто-то до меня сломал ее. И ей пришлось выживать.

Только вот если их это устраивало — то меня.

Поэтому я сорвался.

И она сдалась мне.

Сдалась в поцелуе, который был слишком необходимым нам, потому что он наконец был слишком реальным. Только для нас двоих.

Сдалась в согласии полететь со мной в отпуск и провести вместе новогодние каникулы.

Сдалась, когда уже сквозь сон я почувствовал ее губы на своей щеке.

И я попросил ее о поцелуе. Потому что хотел ее. Всю и полностью. Морально и физически. Тогда, сейчас и навсегда.

И она поцеловала меня. Слишком аккуратно, но так, как будто хотела этого. Как будто ее желание — ее демоны — наконец победили. Хотя бы на пару часов. Хотя бы со мной.

Они, к счастью, побеждают и сейчас, когда я полулежу на диване в гостиной Дерека и Анны, а Планета, навалившись на меня, снова целует меня.

И даже это кажется слишком реальным, слишком желанным ею, потому что я не уверен, был ли кто-то из хозяев в гостиной или кухне, когда она снова сделала это.

И мне, если честно, почти все равно на это. Конечно, только почти, потому что я хочу двигаться с ней в более реальную сторону наших отношений, но она уже увереннее делает первый шаг мне навстречу, и я уже принимаю это с огромной благодарностью.

— Господь, — хмыкает Дерек, оставляя огромную кружку чая для Планеты на журнальный столик напротив нас, — снимите себе номер.

Я лыблюсь сквозь поцелуй. Не из-за слов Маршалла. А потому что слишком хорошо себя чувствую прямо сейчас. Мне спокойно. Планета рядом и в безопасности. И мы дома у одних из самых важных людей в моей жизни.

Но Планета смущенно отстраняется от меня, с улыбкой извиняясь перед Дереком, хотя мы все понимаем, что он не всерьез.

Скорее, он был бы тем, кто оплатил бы нам этот номер и взял бы самый лучший, лишь бы кто-то еще помимо их с Анной обзавелся детьми.

Что ж, приятель, ради такого я бы сам снял весь чертов отель.

— Если вам что-нибудь понадобится...

Судорожно начинает Анна, выводя Люси и Майлза после сна в гостиную.

— У нас на двоих пять младших братьев и сестер, — улыбается Планета, привставая с меня, — мы справимся. Так что хорошенько отдохните.

Анна с благодарностью выдыхает, отпуская сонных близнецов из своих рук, и это делает все только лучше.

Люси с восторгом бежит ко мне в руки, позволяя мне ее подхватить, и у меня на секунду сжимается что-то под ребрами, когда Майлз, пытаясь понять, что вообще происходит, тащит Планете свой детский плед.

— Просто, — беспокоится Дерек, обнимая жену за талию, — не хочется вас напрягать и...

— Мы только рады помочь, — признаюсь я. — Тем более у нас сегодня такие грандиозные планы, верно?

Люси заговорчески поглядывает на Планету и с улыбкой кивает ей, пока Майлз... малыш сидит на животе Планеты, укладывается на грудь моей девушки, засовывая большой палец в рот, пока она сверху накрывает его пледом и... это заставляет мое сердце сжаться. Будто впервые за долгие годы мне захотелось чего-то настоящего. Такого, что нельзя купить.

Особенно, когда она оставляет нежный поцелуй на его макушке и мягко поглаживает по спине. И самое невероятное – она делает это непроизвольно. Слишком заботливо и отвлеченно, о чем-то болтая с Анной.

— Хорошо, — кивает Дерек, — тогда мы вернемся через пару часов.

— А мы поиграем? — Отзывается Люси, привставая на мне коленками.

Родители близнецов по очереди целуют своих детей в макушки и слишком уж быстро испаряются из собственного дома.

— Я думаю, мы определенно сделаем это, — обещаю ей я. — Поиграем все вместе, устроим салон красоты на дому, а потом поужинаем.

— А папа купил нам новые игрушки, — отзывается Майлз.

— Правда? — С восторгом улыбается Планета. — Покажешь мне? Я уже очень давно не играла ни с какими игрушками.

Я хмыкаю, уже собираясь перекинуться с ней парой горячих реплик, но она мгновенно опережает меня:

— Неа, Джордан. — Она улыбается мне и даже почти не смущается. — Сегодня без грязных разговорчиков при детях.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Значит, ты давно без игрушек? — Все же продолжаю я, непроизвольно облизывая губы. — Надо восполнить пробелы.

Она смеется — низко, чуть хрипловато, и где-то в этом смехе я слышу ее желание. Почти как шепот.

— Поверь, мне не на что жаловаться. Я прекрасно справляюсь сама.

Именно в этот момент мое воображение, как назло, кидает мне картинку: ее пальцы, скользящие по собственному телу... Она запрокидывает голову, прикусывает губу, выгибается, дыхание рвется...

Твою мать.

Я будто чувствую это на вкус. Ее стоны. Ее кожу. То, как бы она звучала, если бы я был рядом. Или — лучше — вместо ее руки.

— А вот тебе, кажется, чуть сложнее, — добавляет она и смотрит на меня искоса.

Слишком спокойно для человека, только что взорвавшего мне мозг.

— Почему ты так думаешь? — Хриплю я.

— Потому что твои руки выдают тебя, Джордан.

— Значит, изучаешь мои руки, Планета?

— Они становятся все более шершавыми. — Ее голос все еще легкий, как будто ничего не происходит. — С новыми мозолями.

Мои пальцы сжимаются в кулак. Не специально. Просто слишком четко ощущаю, что они могут сделать. И где.

Я думаю об ее шее под моей ладонью. О бедре. О том, как она вжимается в мою руку — жадно, без слов. Как зовет меня просто телом.

— Какая ты внимательная, Планета.

Она не смотрит в мою сторону, но я вижу, как у нее напрягается челюсть. Ответ на кончике языка — острый, как обычно.

Но вместо этого она тихо выдыхает:

— Это трудно не заметить... когда ты касаешься меня. Ну в смысле, плеч и...

Воображение мгновенно стирает слово «плечи» и подсовывает мне все остальное: ее бедро, ее живот, ее грудь под моей ладонью, ее шепот в темноте, ногти, впивающиеся в мою спину.

Вся она — подо мной. Горячая. Реальная. Настоящая.

Я делаю вид, что тянусь, но на самом деле просто меняю положение, чтобы снять напряжение внизу живота.

— В следующий раз скажи, где именно тебе хочется, чтобы я коснулся тебя, — говорю негромко. — Я подстроюсь.

Она фыркает, смеется — звонко, по-настоящему, будто и правда легко. Но я вижу, как у нее дрожат пальцы.

— У тебя талант — даже упоминание ладоней превратить в грязные разговорчики.

— У тебя талант — доводить мои ладони до такого состояния, — бурчу себе под нос, выдыхая резко и глубоко, чтобы она не услышала.

Я все еще должен быть осторожен с ней. Чтобы не спугнуть ее. Чтобы не поторопить. Она нужна мне вся, без оговорок, без масок.

И я могу получить ее только тогда, когда она сама наконец поймет это. Потому что я сам опасно понимаю уже слишком много.

Мы вчетвером начинаем играть в новые игрушки близнецов. Гостиная постепенно превращается в зону бедствия: пластиковые фигурки, мягкие кубики, пищалки — все летает, гремит, скачет. Но я не раздражаюсь. Даже когда песня Baby Shark звучит в семьдесят первый раз подряд — я не дергаюсь. Не ухожу. Не мечтаю о тишине. Это... даже весело. По-настоящему.

Планета танцует с Майлзом на руках. Он звонко смеется, закидывая голову, когда она кружит его посреди комнаты. Смеется, когда она прижимает нос к его щеке и шепчет какую-то чепуху, от которой он еще громче заливается.

Она помогает Люси переодеться в платье Эльзы — с такой нежностью, будто делает это не в первый раз. Девочка сияет. И это становится заразительным.

— Я тебя заморозила! — Восторженно объявляет мне Люси, заставляя меня замереть в странной позе, сидя на полу.

Я почти не дышу, играя по правилам.

— И как же мне теперь оттаять?

— Я... я не знаю. — По-детски пугается Люси.

— Просто расколдуй его! — Обеспокоенно требует Майлз, подбегая к сестре.

Я едва сдерживаю улыбку, хотя в груди что-то дергается. Что-то, чего я не чувствовал слишком давно.

Планета смеется, стоя в замороженной позе йога, с короной Люси на голове. Она выглядит нелепо. И... слишком красиво.

— Должно быть, — наигранно вспоминаю я, — поцелуй принцессы спасет меня.

— И где мы ее возьмем? — Хмурится Люси. — Эльза королева вообще-то!

— Нова похожа на Русалочку, — смеется Майлз, обнимая Планету за ногу.

— Точно, — лыблюсь я. — Русалочка была принцессой.

— Тогда скорее целуй его! — Люси пихает Планету подойти ко мне, пока девушка смеется.

Она присаживается рядом, ладони на полу, хитрая улыбка в уголках губ. Скользит взглядом по моему лицу. Едва касается скулы — и у меня будто тлеет что-то на кончиках пальцев.

— Нужно в губы вообще-то, — выглядывает из-за спины сестры Майлз, и я почти смеюсь.

Господь, я обожаю этого парня теперь еще сильнее, вообще не думая, что это возможно.

— Ты прав, — хмыкает Планета. — Извини.

Она тянется ко мне — просто секундное касание. Легкий чмок. Но мне этого мало. Черт, это почти ничего.

Поэтому я отмираю, тяну ее за затылок, валю на себя, оказываясь спиной на полу.

Она мягко падает на меня, но в этом прикосновении — искра. Вспышка. Напряжение, от которого тело сжимается.

И я целую ее по-настоящему. До тех пор, пока...

— Ура! — Взрываются близнецы, наваливаясь сверху на нас, заставляя меня прекратить.

Пальцы Планеты все еще в моих волосах.

— Теперь все разморожены! — Отзывается она, с трудом выдохнув. — Может быть, самое время приступить к нашему основному плану?

— Да, да, да, да! — Люси мгновенно поднимается и несется с братом в ванную.

Планета не двигается. Лежит на мне. И я не хочу, чтобы она вставала.

— Это странно, что они не отбивают у меня желание завести детей? — Хмыкает она, приподнимаясь на локтях.

— Скольких ты хочешь? — Спрашиваю я, не успев себя остановить.

Опасный вопрос. Слишком опасный. Потому что она уже селит в мой мозг желания, от которых я когда-то отказался.

— Четверых.

Твою мать.

— Мальчика, девочку и близнецов, — хмыкает она, поднимаясь с меня.

— Впечатляюще.

— Мне кажется, это будет мило. — Она пожимает плечами, будто не сказала только что чего-то, что сдвинуло мою вселенную. — Ты и любовь всей твоей жизни в старости принимаете у себя кучу детей и внуков. Малыши носятся по заднему двору с собакой. Взрослые дети подшучивают друг над другом. А ты понимаешь, что не зря прожил эту жизнь, потому что разделил ее с самым прекрасным человеком.

И это заражает что-то теплое внутри меня. Потому что я хочу того же. Всегда хотел.

Но я чертовски не понимаю, почему она, несмотря на все — своего бывшего, отца, который точно не показывал пример нормальной семьи — все еще хочет ее.

— И ты веришь в это? — Спрашиваю чуть серьезнее.

Потому что дело не в ней. Дело во мне. Я хочу того же. Но я не думаю, что могу получить это.

— Конечно. — Она больше не улыбается.

Но глаза... в них столько правды, что я почти отворачиваюсь.

— Почему?

— Почему я верю в любовь? — Хмыкает Планета. — Я вижу любовь в Харпер и Винсе. Вижу ее в случайных дружелюбных прохожих, в восторге детей от нового открытия, даже в эмоциональных скандалах некоторых пар...

Она смотрит на меня так, будто ответ очевиден.

Будто я просто отказываюсь видеть.

— То, что я ошиблась и сделала когда-то неправильный выбор — не означает, что любви, которой я хотела, не существует. Просто в своей я обожглась, но это не значит, что ее вовсе нет.

И это что-то меняет во мне.

Потому что я всегда смотрел на это иначе.

Я хотел любви. Хотел семьи. Хотел будущего.

И когда у меня была возможность — я вцепился в нее. А она обожгла меня так, что я перестал верить.

Не в любовь.

В то, что она возможна для меня.

— Но...

— Я переоделась! — Перебивает Люси, вбегая обратно. — Теперь можем идти краситься?

— Теперь можем, — улыбается Планета, поднимаясь с колен.

— Мама купила мне еще синий и фиолетовый мелки, — хвастается Люси, хватая Планету за руку. — Но я хочу как у тебя.

— Хорошо, — кивает она. — Давай сделаем, как у меня.

И мы делаем это в ванной. Она сажает Люси на раковину, берет одну из прядей ее волос, а я... я стою в дверях ванной и не понимаю, как попал в эту сцену. В которой все слишком домашнее. Слишком правильное. Слишком далекое от того, что я когда-либо мог считать своим.

Мы красим мелками волосы Люси в бордовый. Смеемся, когда Майлз случайно мажет себе нос. Планета корчит рожицы в зеркало, и Люси хохочет так громко, что стены едва не дрожат. Они счастливы. И я... позволяю себе просто быть.

Позволяю себе смотреть на нее. На то, как она смеется, запрокинув голову. Как закусывает край нижней губы, стараясь не попасть красителем на кожу Люси. Как ловит мой взгляд в отражении — и не отводит.

А в голове тихо, почти неслышно, как шелест простыни по коже, вкрадывается мысль:

А вдруг я ошибался?

А вдруг любовь — все еще возможна. Даже для меня. Даже после всего. Даже если я когда-то думал, что мне не положено...

Но возможно, мне тоже стоит поверить в любовь. В счастливый конец.

С

той самой

любовью всей моей жизни.

Глава 22. Нова

Восемнадцатое декабря

— Просто купи мне новые книги и скажи, что я красивая. Все! Этого будет достаточно! — Заявляет Лавли, пересказывая свои недоотношения с лучшим другом.

— Недостаточно, — морщится Джордан, измазанный мукой, словно призрак пекарни. — Я сделал все это, а Планета продолжает закатывать на меня глаза.

И я тут же это делаю — нарочно демонстративно, пихая его в бок. Ведь он рушит наш женский диалог о первых влюбленностях, парнях-мудаках и будущем разбитом сердце.

— Разве Марк не водил тебя на свидание недавно? — Старается непредвзято звучать ее мама.

— Мы просто поели пиццы на ужин, — фыркает Лав. — Он же не может просто делать все эти милые вещи, а потом называть меня своим другом.

— Та же претензия, — бурчит Джордан себе под нос, достаточно громко, чтобы мы все услышали.

— Просто скажи ему обо всем прямо, — пожимаю плечами я, возвращаясь к миске Джордана.

Он наблюдает за моими руками, пока я подмешиваю сахар, и в этом есть что-то... настораживающе интимное.

Кухонный остров в доме его родителей завален мукой. Она везде: на досках, на полу, в волосах Джордана и на моих щеках. Пироги лепятся прямо в этом хаосе — Лав, забыв про обязанности, болтает. Тереза — их мама — с неизменным терпением дорезает начинку из яблок, вишни, малины и чего-то пряного с корицей. Все пахнет детством, которого у меня не было.

А наши с Джорданом пальцы касаются друг друга, когда мы одновременно хватаемся за тесто в миске. Он не убирает руку сразу. И я тоже.

— Ты только мучаешь себя этим, гадая, что именно он имел в виду, когда что-то сказал или сделал, — тихо говорю я, вглядываясь в завихрения теста.

— Ты сама-то так делаешь? — Снова морщится Джордан.

— Речь не обо мне, — хмыкаю я, не смотря на него. — Но будь я стервозной красоткой, как Лавли, только так бы и ставила всех на свои места.

— Спасибо, подруга, — грустно хмыкает Лав, утыкаясь лбом мне в плечо. — Только ты меня понимаешь.

— А я понимаю, — шепчет Джордан мне на ухо, — что ты тоже определенно стервозная красотка. Еще две секунды — и я захочу размять не только тесто.

— Иу, — морщится Лавли, услышав это. — Снимите-ка себе номер.

— Еще два дня, — хмыкает Джордан, а я сжимаю губы, чтобы не покраснеть.

Чтобы не думать о том, что мы действительно будем в одном номере. Пять ночей. Наедине. Особенно с учетом того, что сейчас происходит между нами.

Он целует меня, обнимает, касается как будто... я принадлежу ему. Но когда мы остаемся вдвоем — он исчезает. Он отстранен. Осторожен. И все это разбивает меня до мелочей, потому что я больше не понимаю, кто он мне. И кем я хочу быть для него.

Но я тянусь к нему, потому что здесь, с его семьей, мне нужно за что-то держаться. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Слишком домашне. Слишком тепло.

До Рождества неделя, но раз мы уезжаем — празднуем заранее. Утро прошло в суете: Лав, Тереза, Джордан и я пекли пироги. Тереза что-то напевала себе под нос, размахивая скалкой. Лав щебетала, смеясь над тем, как Джордан нечаянно перевернул миску с начинкой, а я... просто вдыхала в себя все это. Смех. Хаос. Жизнь.

Моя рубашка испачкана в муке, волосы выбились из хвоста, а ладони липнут от теста. Джордан ловит момент, чтобы мазнуть мукой по моему носу. Я щелкаю его по руке в ответ, но не ухожу, когда в этой игре что-то слишком живое.

Тереза относится ко мне так, как будто я ее дочь. Спокойно поправляет мой фартук, говорит, что мне не стоит быть такой аккуратной — ведь здесь можно быть собой. Лавли болтает со мной о глупостях, советуется, кидает подколы, и я понимаю: она действительно считает меня подругой. И здесь я снова чувствую себя... принятой.

Но все это время я упорно стараюсь не думать о том, что я здесь временная. Это не моя семья. Не моя жизнь.

Он не мой.

— Мы дома! — Отзывается Бекка с прихожей. — И нам срочно нужна всеобщая помощь!

Тереза как раз ставит последний пирог в духовку, а мы с Джорданом домываем посуду. Поэтому мы откладываем все и выходим — помогать разгружать украшения из машины Сэта. Елка, коробки, гирлянды. Мы с Финном перебрасываемся шуточками, за что получаем гневный взгляд Джордана. Лавли что-то напевает себе под нос, Бекке я доверяю одну из своих камер, позволяя снять что-то нам на память, пока Тереза и Сэт кажется наслаждаются всем этим зрелищем. Потому что все это... так по-настоящему. Так по-семейному.

— Мы сейчас будем украшать дом к Рождеству, — деловито заявляет в камеру Бекка, пока мы с Лавли улыбаемся на фоне. — Это наша семейная традиция. Обычно мама всем раздает...

— Кстати, об этом! — Вспыхивает Тереза. — Все за мной!

Они — ее дети, ее муж — идут за ней, как под гипнозом.

Я остаюсь в дверях. Это их традиция. Я... не одна из них. Но Джордан уже тянется ко мне, когда Тереза опережает его:

— Ты тоже, Нова. Не думай, что тебе от этого скрыться.

Они с сыном всегда звучат так, будто это не я недостаточна для них — а они боятся, что недостаточны для меня.

Но Джордан все равно ждет меня. Его ладонь оказывается на моем затылке, поцелуй — в точку между виском и щекой. Слишком нежный. Слишком личный.

— Обещай не смеяться, Планета, — шепчет он, глаза блестят.

— Что происходит? — Хмыкаю я, уже чувствуя, как уголки губ поднимаются.

— Оо, тебе это определенно понравится.

И он прав.

Тереза раздает нам красиво упакованные свертки — белые с красной лентой. Я разворачиваю свой и мгновенно начинаю смеяться.

— Это бесподобно, Тереза! — Уверяю я, разглядывая свой рождественский уродливый свитер.

— Что у тебя написано? — Хохочет Лав.

— «Слишком милая, чтобы быть в «непослушном» списке».

— «А я в «непослушном» списке», — морщится Джордан. — Это несправедливо.

— Это невероятно. Спасибо большое, Тереза.

— Для тебя, милая, все что угодно, — она касается моего лба губами.

Как будто оставляет настоящий материнский поцелуй.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Тебе идет, — хмыкает Джордан, когда мы возвращаемся в гостиную.

— Свитер?

— Быть непослушной.

— Джордан! — Я смеюсь, наваливаясь на него. – Ты невыносим!

Он улыбается своими ямочками, а я падаю в него еще глубже.

— Именно поэтому я в списке «непослушных», Планета.

— Оо, — тяну сквозь улыбку, — Я это заметила, приятель.

— Я тебе не приятель, — серьезнее говорит он, притягивая меня ближе. — Еще бы братом меня назвала.

— Я в свитере твоей семьи, — хмыкаю я, пряча смущение. — Мы почти как брат и сестра.

— Меня сейчас стошнит, Планета. — Он хватается за горло, морщится, и я не могу не рассмеяться. — Ты сегодня не в настроение для грязных разговоров, я понял, только прекрати это.

Мы собираем елку под рождественские песни, которые звучат из старенькой колонки, будто из детства, с шипением и щелчками на фоне. Во всем доме пахнет апельсинами, еловой хвоей и выпечкой. Мы смеемся до слез, спорим, кто хуже вешает игрушки — и Джордан, конечно же, подтрунивает меня, потому что моя снежинка очень символично висит вниз головой. Все, как будто мы... просто семья. Как будто я действительно часть всего этого.

Я не помню, когда в последний раз чувствовала себя так. Уютно. Смешно. Живо. Словно сердце вынырнуло из-подо льда и греется в ладонях. Настолько счастлива, что забываю, что все это — временно.

Оглядываюсь через плечо, и в этот момент в шуме и смехе вдруг замечаю, как папа Джордана, аккуратно развешивает красные рождественские носки над камином. Сэт делает это так внимательно, будто каждый должен висеть ровно, будто от этого зависит что-то важное. Один — для себя. Другой — для Терезы. Финна. Лавли. Бекки. Джордана. И... для меня.

Мужчина поправляет мой носок, чтобы тот аккуратно весел рядом с соседним, а потом слегка отступает, как будто оценивает композицию.

И в груди вдруг становится странно тесно. Тепло до боли. Слишком тепло, чтобы быть реальностью. Слишком много, чтобы мне это было позволено.

— Он сам его сделал. — Тереза оказывается рядом, и я вздрагиваю.

Не потому что пугаюсь, а потому что... мне сразу становится неловко.

Я не должна быть здесь. Не вот так. Не как часть этой семьи.

Я — лгунья, которая вторглась в чужое. Которая притворяется, будто это ее тоже касается.

Они не должны быть со мной такими. Теплыми. Добрыми. Добровольно приоткрывающими двери, в которые я вообще-то зашла по сценарию.

Я же уйду. Уйду, когда все это закончится.

А они — уже слишком дороги мне, чтобы это не оставило трещину.

— Я...

Но Тереза смотрит так внимательно, будто давно все поняла. Она едва заметно берет меня за руку, и я внезапно чувствую, как хочется снова спрятаться в шею Джордана, чтобы никто не видел моего лица.

— Я не знаю, в каких ты отношениях со своей семьей. Но я хочу, чтобы ты знала, Нова, мы всегда здесь для тебя.

Сердце мгновенно сдавливает и я не сразу понимаю, что не дышу.

— Тебе здесь всегда рады, не важно, что происходит между тобой и Джорданом.

— Мы просто...

— Это не важно, милая. — Она не требует оправданий и от этого все внутри будто размыкается. — А ты — да. Ты важна, Нова, и ты должна это знать.

Я сглатываю. Мне хочется кивнуть сильнее, но получается только неуверенно. Как будто тело боится поверить в то, чего всегда так не хватало.

— Тебя всегда ждут в этом доме. Что бы ни случилось. Ты знаешь это?

Ее слова заходят слишком глубоко. Слишком точно. Как будто Тереза вынула из меня все, что я пыталась прятать, и держит это в ладонях.

Слезы подступают к горлу, но я сдерживаюсь.

— Тогда пообещай мне, что если тебе когда-нибудь что-нибудь понадобится... — Тереза запинается, и я замечаю, как чуть блестит ее взгляд, — ты придешь к нам. С Джорданом или без. Но ты сделаешь это.

Я не уверена, что смогу сделать это. И все же я киваю. Потому что это Тереза. Потому что я хочу быть той, кто заслуживает такого приглашения.

— Хорошо.

Она поджимает губы в знакомой улыбке и обнимает меня, мягко, не сдавливая — просто позволяя расслабиться.

— А теперь давай веселиться, пока у нас есть время до пирогов.

Я непроизвольно хмыкаю. Внутри щелкает что-то хрупкое, но нужное — как будто в груди разливается глупое, теплое "да". Все вдруг почти кажется... правильным. Как будто на секунду я действительно принадлежу этим людям.

Я пытаюсь позволить себе это. Хотя бы сегодня. Хотя бы на один вечер. Потому что не могу удержаться.

Меня здесь принимают. Просто меня. Никаких условий. Никаких обязательств. И что бы ни было между мной и Джорданом, чем бы это все ни закончилось — это ощущение уюта не становится менее настоящим.

— Ты в порядке, Планета? — Спрашивает Джордан, когда мы возвращаемся в кухню к пирогам.

Он серьезен, а в его взгляде — легкое напряжение. Он закусывает внутреннюю сторону щеки, будто сдерживает вопрос, который давно хочет задать.

Я тяжело выдыхаю.

— Только не ври мне, — предупреждает он, прежде чем я успеваю ответить.

— Вообще-то, — хмыкаю я, пихая его в бок, чтобы немного сбить напряжение, — да, я в порядке. Просто обсуждали женские секретики.

Он вглядывается в меня. Глубоко. Почти болезненно. Пытается разобрать по глазам, вру ли я.

Но я не вру. Это действительно были секретики. Мои. Слишком личные. Слишком неуверенные.

— Хорошо, — кивает он и касается губами моего виска. — Займи мне место, я принесу тебе чай.

Я делаю, как он просит. Но сперва помогаю Финну накрыть стол — потому что иначе не могу. И только потом сажусь на то же место, что и раньше. Как будто пытаюсь зацепиться за прошлое. За уют, который не хочется терять.

Комната оживает. Семья смеется, перебивает друг друга, разливает чай, просит добавку. Запах пирогов впитывается в воздух, а тепло — в кожу. Мы даже успеваем сыграть в монополию под три съеденных пирога, и никто не спорит, что игра нечестная. Все настолько по-домашнему, что я забываю, как зовут мою тревогу.

Мы не замечаем, как время убегает за полночь. Бекка и Финн уже ушли спать. Лавли и Сэт доигрывают партию с азартом, будто от нее зависит их жизнь. Тереза говорит с мамой Винса по телефону в соседней комнате, и только мы с Джорданом снова моем посуду.

— Тебе все понравилось? — Спрашиваю я, просто чтобы услышать его голос.

— Кроме твоих грязных разговорчиков, Планета.

Он морщится, а я смеюсь. Своим настоящим, живых смехом.

— Теперь ты знаешь, каково это — быть мной.

— Это не то же самое, — хмыкает он, как будто оправдывается.

— Неужели?

— Идем. — Он выключает воду. — Кое-что покажу.

Я следую за ним, обогнув кухню, выходя в коридор. Здесь темно, но не страшно — только уютный свет от панорамных окон и уличных фонарей, отражающийся в медленно падающем снеге. Я снимаю свитер, когда становится уже слишком жарко. Остаюсь в черной майке, и кожа мгновенно остывает. Джордан что-то бормочет себе под нос, щелкая пальцами.

— Что? — Переспрашиваю я, останавливаясь за ним.

— Я молчу.

— Ну, — хмыкаю я, скрещивая руки на груди, — сейчас ты пялишься.

Потому что он и правда делает это. Смотрит на меня, будто не может не смотреть. Взгляд медленно скользит от плеч к груди, как будто он ждал этого весь вечер.

— Хей, — защищается он, — я весь день смотрел, как ты носишься в этом рождественском позоре. Я заслужил хотя бы майку.

Я смеюсь, и он тоже улыбается. Честно. Слишком тепло.

— Извини, — говорю, будто мы не обсуждаем мою грудь, — я была занята пирогами и декором, совсем позабыла о твоих страданиях.

— Я определенно страдал, Планета. — Его руки ложатся на мою талию. Уверенно. Жадно. Тянут меня ближе. — Мне пришлось сорок минут смотреть, как ты облизываешь ложку.

— Я не...

— Не специально? Я знаю.

Он хмыкает. Я хватаюсь за его плечи — и это безопасно, тепло. Я тону в нем, будто в горячем шоколаде, который нельзя перестать пить.

— Поэтому я не специально представлял, как ты это делаешь не с ложкой. И без одежды.

— Мог бы сказать об этом в кухне, милый.

Мой смех выходит напряженным, почти нервным. Я... я не знаю, как от этого защищаться. Я не хочу защищаться.

— Мог. Но тогда бы у меня не было оправдания поцеловать тебя.

— А какое оно сейчас?

Он поднимает голову, и я делаю то же самое. Маленькая веточка омелы свисает с потолка, украшенная красным бантом прямо над нами.

— А сейчас мы стоим под омелой, Планета.

— Значит, мне уже ждать извинений?

— Я больше не извиняюсь за поцелуи, красотка.

— Почему?

— Потому что теперь я знаю, что ты тоже их хочешь.

И он целует меня.

Его губы накрывают мои — жаркие, требовательные, настойчивые. Его ладонь проскальзывает вверх по моей спине, захватывая затылок, пальцы вплетаются в волосы, тянут голову назад, открывая меня полностью.

Я отвечаю, приоткрывая рот, впуская его язык, ощущая, как между нами взрывается это безумное напряжение.

Его язык скользит по моему, влажный, уверенный, а в груди все сжимается сладким огнем. Я цепляюсь за его плечи, ощущая напряжение под пальцами, скольжу вверх к его затылку, зарываясь пальцами в его волосы. Ненамеренно тяну их, ловя его стон и позволяю себе быть девчонкой, целующейся с горячим парнем в темноте — так, чтобы нас не застукали его родители... и это чертовски нравится мне. Нравится определенно больше, чем должно.

Глава 23. Джордан

Двадцать четвертое декабря

— Это было невероятно! — Глаза Планеты искрятся счастьем и восторгом, который я вижу даже сквозь ее подводные массивные очки, пока она не стягивает их с лица.

На секунду мне даже приходится моргнуть — будто солнце отражается не от воды, а от нее.

— Это просто мой пресс, — хмыкаю я, выплевывая трубку, — Ты уже видела его раньше, можно уж так не хвалить.

Красотка заливисто смеется, все еще стараясь держаться на плаву, и я не могу сдержать улыбки.

Ее смех бьет прямо в грудную клетку — будто кто-то нажимает там на кнопку "живи".

— Эти черепахи такие милые, — не унимается она смотря в воду под собой, — такие величественные и... что?

— Ничего, — едва сдерживаю улыбку, подплывая к ней ближе.

Хочу быть ближе. Черт, я все время хочу быть ближе.

— Так и скажи что я много болтаю.

— Мне нравится когда ты много болтаешь.

Особенно когда голос ее мягкий, а рот полураскрыт от кислорода и эмоций. Особенно когда я знаю, как именно его можно заставить замолчать.

— Неправда.

— Правда. — Я притягиваю ее ближе к себе в воде. — Просто это нравится мне ровно настолько, насколько мне нравится затыкать тебя.

И я вижу, как ее зрачки слегка расширяются. Она знает, о чем я.

— Ты не затыкаешь меня.

— Да, я называю это поцелуями, Планета.

И я делаю это снова. Снова и снова. Как делаю это уже неделю. И как не перестаю делать весь чертов отпуск.

Губы находят ее, будто это инстинкт. Я чувствую, как ее грудь прижимается к моей. Вода между нами уже не кажется прохладной — она горячая, как и мы. Язык скользит внутрь ее рта, мягко, но с напором. Она отвечает сразу — дерзко, так, что я едва не теряю контроль.

Ее пальцы цепляются за мои плечи, сжимаются — будто пытается зацепиться за реальность. Мое бедро между ее ног, и я точно чувствую, как ее тело реагирует. Мгновенно.

Она теперь целует меня при всех. Я теперь целую ее за закрытыми дверьми. Наедине. И я каждый раз умираю от того, насколько это прекрасно. Насколько она прекрасна. Насколько сильно я хочу большего, но не тороплю ее. Чертово джентельменское воспитание...

Это мучение — держать себя в руках, когда каждая клетка тела жаждет ее. Но я знаю: один неверный шаг — и она может отстраниться. А я не переживу, если она уйдет. Не теперь.

— Ты невероятная, Планета, — шепчу я ей в губы, когда воздух заканчивается.

— Это комплимент?

— Это факт.

— Тогда, — наигранно задумывается она, — у тебя хороший пресс.

— Хороший? — Смеюсь, забирая ее маску с трубкой, не отпуская ее. — Его никогда еще так не оскорбляли.

— Мой определенно лучше, — хмыкает она, взбираясь на гидроцикл.

— Это правда, Планета.

Потому что ее тело — это искусство.

Потому что ее фигура — действительно убийственна.

Не то чтобы я видел слишком много голых женщин. Ну хорошо, даже в купальнике. Но она... черт, каждое ее появление в этих черных нитках заставляло меня страдать.

Слишком рельефные косые мышцы живота, будто высеченные. Лопатки — как крылья. Бедра, которые хочется трогать и целовать. Спина — ровная, красивая, дразнящая. А этот купальник... он не скрывал, он подчеркивал. И плевать, сколько я видел женщин — после нее все казались смазанными силуэтами.

Каждый раз, когда она поворачивалась ко мне спиной, я хотел врезаться в стену. Или в нее. И не ради касания — ради разрядки.

Потому что внутри скапливалось столько желания, что казалось — я сейчас начну искрить от перенапряжения. Я не думал, что кто-то может заводить до такого состояния. Но она это делала.

И все же я стараюсь не пялиться на ее зад буквально перед моим носом, пока она залазит с воды на гидроцикл. На этот раз не из-за чертова джентельменства — из-за слишком болезненных ощущений в моих яйцах, которые не проходят, а только усиливаются, когда я сажусь за управление гидроцикла, а когти Планеты ложатся на мои бедра и голый торс.

Ее пальцы скользят по моей коже, как будто делают это впервые, и я вздрагиваю. Она крепко прижимается ко мне, не оставляя ни миллиметра воздуха между нами. Черт, она же знает, что делает. Она все знает, верно? А я? Я просто дышу. Мучительно. Сдержанно. Глубоко. Потому что иначе застонал бы прямо сейчас.

— Блядь, — сквозь зубы выдыхаю я, когда ее рука в слишком опасной близости к моему паху.

Я весь — оголенный провод, а она касается меня мокрыми руками, играя с огнем.

— Все в порядке? — Хмурится Планета, сильнее наклоняясь на меня, утыкаясь своими идеальными сиськами в мою спину.

Это «в порядке» звучит почти издевательски. Она знает, как именно прижаться, чтобы я перестал соображать. И, кажется, наслаждается этим. Даже, если не осознает, что именно она делает.

— Почти, да.

— Хорошо, тогда можем ехать. Хочу принять душ перед ужином.

— Это приглашение?

— На ужин?

Планета хмыкает, цепляясь в меня сильнее, когда я наконец трогаюсь, не отвечая ей. Ее руки на мне, прижимают меня ближе. Чертовски нежные и настоящие.

Блядь, она вся слишком хороша, чтобы быть реальной. Еще и хочет четверых детей!

Я слышал это из ее уст и с тех пор эти слова застряли у меня под ребрами и больше не выходят. Я даже начинаю представлять это. Прокручивать. Большее безумие — только если начать верить, что это возможно... Господь, эта невероятная женщина безжалостно убьет меня.

И она делает это из раза в раз. Когда мы оказываемся у берега и она ступает своими идеальными ногами по белому песку. Когда в номере с отдельным бассейном, огороженным от других, первым делом показывает мне фото Далласа, которые ей присылает мой папа. Когда первая идет в душ и включает свои попсовые песни, которые я, блядь, уже выучил наизусть.

Настолько наизусть, что по ее плейлисту могу понять какое именно у нее настроение.

Если он начинается с I love it от Charli xcx — она в порядке и все хорошо — тогда мы много болтаем или читаем. Если с low от Florida — у нее прекрасное настроение и она счастлива — тогда мы много смеемся, обнимаемся и целуемся. Но если с lifetime от Chris Gray — она разбита, подавлена, и тогда я просто рядом — обнимаю ее, глажу по голове и иногда целую в макушку. Тогда мне просто хочется взять ее голову в ладони, прижать к себе и пообещать — я выдержу все. Я буду рядом всегда, даже если весь мир сгорит дотла. Черт, да я сам его сожгу, если она попросит. Мне не нужно ничего, кроме нее. Просто дайте мне держать ее в руках, и я буду молчать, если нужно. Или говорить. Или молиться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но сегодня ее плейлист начинается с... low от Florida и я не могу сдержать улыбки. Прекрасно. Это будет потрясающий вечер.

— Как думаешь, — Планета появляется из гардеробной, когда до выхода на ужин остается десять минут, — оно не будет слишком коротким?

Девушка, с кучей бигуди на голове, прикладывает голубое корсетное платье из кружева поверх махрового белоснежного халата и хмуро ждет моей реакции. А я уже, блядь, боюсь представить, насколько тяжело будет видеть ее в этом, но все равно откладываю книгу, чтобы уделить ей все свое внимание.

Она прекрасна даже в халате и бигуди. А когда наденет это платье — я, однозначно, потеряю дар речи. Или самообладание.

— Да, — дергаю я плечом, — но разве так не задумано?

— Просто я не хочу быть... слишком. Если кто-то из постояльцев опять сфотографирует вас и выложат в сеть — я не хочу, чтобы про тебя писали «не стыдно ли...

— Планета, — перебиваю я ее бред, — мне все равно на это, хорошо?

В голосе нет сомнений. Есть только правда. Потому что мне плевать на мнение мира. Мне все равно, кто и что скажет. У меня есть она. Все остальное — белый шум.

Поэтому я намеренно звучу серьезнее, чем следовало бы, но она должна понять мое мнение на этот счет.

— Ты должна носить все, что ты хочешь. Короткое, длинное, прозрачное. Последнее не очень то желательно, если честно, — я хмыкаю и она вместе со мной, — но чисто из соображений, что твой парень слегка ревнив, но если прям очень нужно... можешь ходить так при нем.

И я бы смотрел. Всю ночь. Ощущал каждый ее изгиб под своими руками. Целовал каждую линию, пока она не задрожала бы от моего имени. Она может быть кем угодно. Хоть бурей. Хоть пламенем. Хоть смертью. Но пусть будет моей.

Планета снова смеется и, клянусь, это почти лучший звук в моей жизни. Почти, просто потому что она еще подо мной не стонала.

И это «еще» — главное. Потому что это не мечта. Это просто дело времени. И когда это случится — я точно запомню этот момент.

— Я серьезно, красотка. — Продолжаю я. — Не думай ни о ком другом. Ты можешь надеть все, что угодно, и во всем будешь чертовски горяча. Я буду только рад сопровождать тебя и отбивать от тебя твоих ухажеров.

— У меня нет ухажеров.

— Уверен, Кай присоединился к культу Тео, и теперь они оба молятся на твой алтарь.

— Надеюсь, — хмыкает она, — они хотя бы выбрали удачную фотку.

— Играешь с огнем, Планета, — предупреждаю я.

— Ты первый начал.

— А ты первой закончишь. Предпочитаю финишировать после своей дамы.

— Господь. — Красотка смеется, возвращаясь в гардеробную, пока я натягиваю на себя рубашку с коротким рукавом.

Но вот обуваться у выхода из номера явно было плохой идеей, потому что как только я присаживаюсь, чтобы зашнуровать кроссовки, перед моим лицом оказываются длинные ноги Планеты с чертовски коротким подолом.

Я сглатываю. Медленно. Глубоко. Потому что этот вид — словно удар в грудь. Она стоит передо мной, как вызов. Как искушение. Как все, чего я когда либо хотел. Вся. Целиком.

И если бы я был ниже и ближе... я бы определенно увидел звезды. И, может быть, забыл, как дышать. Потому что она — не просто женщина. Она как проклятие. И я, черт возьми, хочу, чтобы меня прокляли.

— Неплохо? — Неуверенно спрашивает она, покрутившись в дверном проеме, словно не может определиться, верит ли собственному отражению.

Я смотрю на нее слишком долго. И ничего не могу с собой поделать: проглатываю дыхание и чувствую, как оно застревает где-то в груди.

— Ты... ты невероятна, Планета, — произношу я наконец, хрипло и честно.

Это не комплимент. Это факт. Простой, резкий и чистый, как удар. Настолько очевидный, что я наспех засовываю шнурки внутрь кроссовок, не удосужившись их завязать, лишь бы не отводить от нее взгляд.

Она кидает на меня взгляд через плечо, затем смотрит в зеркало позади меня.

— Думаю, с голубыми туфлями будет хорошо, — говорит спокойно, будто между прочим, но я вижу, как она волнуется.

Я не глядя тянусь к обувнице, на ощупь нахожу нужную пару, но не отдаю их. Не потому что хочу все усложнить. Просто не могу не сделать это сам.

Я опускаюсь перед ней на колени, и она будто замирает, совсем ненадолго. Платье немного поднимается, открывая гладкую линию ее бедра, и мои пальцы почти медитативно касаются ее лодыжки. Я чувствую, как тепло ее кожи отзывается в пальцах и где-то глубже — под ребрами. Провожу рукой чуть выше, обхватываю пятку и продеваю ремешок через пряжку. Как будто надеваю не туфлю, а целую вселенную, к которой мне вдруг позволено прикоснуться.

Ее дыхание становится неровным. Вторую туфлю я надеваю еще медленнее, не отрывая взгляда от ее ног, от того, как едва заметно дрожит ее колено. И когда я поднимаюсь — не резко, а с едва сдерживающим намерением — между нами больше нет воздуха. Я стою вплотную, чувствую, как ее грудь касается моей, как она чуть приподнимает подбородок, будто уже готова — к чему-то, к следующему шагу, к первому настоящему шагу между нами.

И в этот момент в дверь стучат.

— Блядь, — выдыхаю сквозь зубы. — Если это чертов Тео, клянусь Богом...

Я резко дергаю ручку — но, к его счастью, это не Тео. На пороге Винс и Харпер. Бодрые. Громкие. Беззаботно вовлекающие нас в сумбурный пересказ своего дня. Они не дают нам ни секунды на то, чтобы отдышаться. Мы выходим с ними, унесенные их потоком, и я пытаюсь прийти в себя оставшийся вечер за ужином.

Пытаюсь — но не могу. Потому что она рядом. И она смеется — звонко, искренне, так как умеет только она. Она шепчется о чем-то с Харпер, подшучивает над Тео, и в то же время незаметно держит меня в поле зрения. Будто боится, что я снова провалюсь в свою голову. Каждый раз, когда я замолкаю, она легко касается моей руки или бедра, незаметно втягивает меня обратно в общие разговоры. Словно чувствует, как я отдаляюсь, и не дает мне уйти слишком далеко.

И при этом усыпляет меня комплиментами, так естественно, как будто делает это всегда.

«Джордан был прекрасен!» — она говорит это легко, рассказывая, как я сегодня выглядел в новых плавательных шортах, которые она сама мне выбрала.

«Джордан был смелым!» — добавляет с огоньком в глазах, вспоминая, как я поплыл за акулой ради новых впечатлений.

«Джордан был невероятным!» — с особым ударением произносит она, когда рассказывает, как я вытащил с берега заблудшего краба.

И я верю ей. Всем телом, каждой чертовой клеткой верю. Ее глазам, ее голосу, ее рукам, которые касаются меня чуть дольше, чем нужно. Ее губам, которые скользят по моему лицу с такой нежностью, будто угол моей челюсти — ее личное место силы. Господь, я будто проживаю свою лучшую жизнь рядом с девушкой, которая становится для меня всем.

Я не могу отвести от нее взгляда. Даже тогда, когда она уходит с Харпер в уборную — всего на пару минут. Но я уже скучаю, будто ее не было вечность.

— Ты чертов счастливчик, Найт, — усмехается Кай Беркли, когда мы усаживаемся с парнями за барную стойку после ужина.

Здесь чуть тише, чем на всей пляжной вечеринке. И этого почти достаточно, чтобы я мог слышать о чем болтают Винс и Тео сбоку от Кая.

— Я знаю, — и растягиваюсь в улыбке.

— Видимо, я вправил тебе мозги тем хуком справа.

— А я, похоже, выбил остатки твоих, — отвечаю в тон.

Мы оба смеемся. И мне впервые не больно вспоминать ту драку в баре.

— Так у вас серьезно? Надеюсь, я получу приглашение на свадьбу?

— Мы еще даже первый Новый год вместе не встретили, — отшучиваюсь я.

Но внутри...

— Какие в целом планы?

— Чертова толпа народу соберется в моем собственном доме. — Хмыкаю я, крутя в руках стакан холодного мятного чая для Планеты. — Моя родня, еще приедут родители Харпер и Винса... так что на праздники мой дом станет отелем.

— Звучит, как страшный сон. — Кай морщится. — Поэтому на праздники я еду к Тео и Грейс. Пять дней с родителями под одной крышей — тоже самое, что вернуться на год в старшую школу.

— Вы останетесь в Бостоне или...

Я не успеваю договорить — потому что чувствую, как что-то холодное, точно ненужное мне, касается моего бедра и я резко оборачиваюсь.

Рядом стоит блондинка. Явно пьяная. И слишком уверенная в себе.

— Привет, красавчик, — говорит она, растягивая слова.

— Неинтересно, — отрезаю сразу, сбрасывая ее руку.

Она не унимается. Начинает протискиваться между мной и Беркли, будто ее цель — физически отрезать меня от мира.

И это начинает бесить. Сначала просто раздражает, но чем ближе она жмется, тем сильнее сжимается моя челюсть.

Она делает это намеренно. И каждый ее сантиметр слишком настойчивый. Слишком липкий.

— Да брось...

Меня бесит, как настырно она лезет. Это не просто раздражение — это глухая злость, которая поднимается изнутри, когда она становится все ближе. Она не отступает, как будто соревнуется, кто сильнее — я или она.

— Все еще неинтересно, — говорю я коротко, холодно, чтобы охладить ее пыл.

Но ей, кажется, все равно.

Она взмахивает своими блондинистыми волосами, ударяя ими по мне с такой легкостью, будто играет со мной, как с куклой.

— Ты знаешь, — ехидно шепчет она, — я люблю недоступных парней.

Ее руки сжимаются на моем бедре крепче, как будто хочет доказать, что может владеть мной хотя бы физически. Напряжение вокруг как будто уплотняется — мои друзья за баром уже не могут оставаться в стороне.

— Он же сказал, что занят, — с хмурой серьезностью произносит Беркли, но в голосе проскальзывает тревога.

— Тебе лучше уйти, — холодно отзывается Винс, быстрым взглядом осматривая пространство.

— Найт не изменщик! — Пьяно орет Тео.

И в другой ситуации это могло бы вызвать у меня усмешку, но сейчас я просто чувствую, как зубы сжимаются крепче.

Она цепляется за меня с отчаянной настойчивостью, когда я пытаюсь встать. Скидываю ее с себя, но для нее это как игра, где она почти выигрывает, раз за разом хватаясь за тренчик моих шорт, не давая отступить.

— Нам нужно...

— Джордан?

Голос Планеты пронзает мои мысли и реальность одновременно. Она вместе с Харпер подходит к нам и что-то в ней меняется. Взгляд Планеты холоден, словно заранее был готов к такой сцене. Будто она не удивлена и даже не потревожена этим. Но для меня это словно удар ножом — я чувствую, как между нами что-то сжимается и ломается. Не физически. Морально. Она отдаляется от меня, не касаясь, не пытаясь даже приблизиться.

— Я...

— Извини, подруга, — с икотой произносит блондинка, хватаясь за меня еще сильнее, — но сегодня этот член уже занят.

— Да, мной.

Тон и слова Планеты, черт возьми, заставляют мой член в шортах дернуться, вспоминая о том, что между нами происходит.

— Сомневаюсь. Он весь вечер не сводил с меня глаз. Заказал мне выпить и...

— Это неправда, — резко перебиваю я, пытаясь освободиться от незнакомки.

Потому что все, чего я боюсь сейчас — это потерять Планету из-за этой лжи.

— Зачем мне тебе врать, дорогая? Все было именно так! Я просто подошла поздороваться, а он уже тащит меня в свою постель.

— Это уже не смешно, — злюсь я, словно огонь внутри разгорается сильнее.

Даже когда мои друзья хором пытаются меня оправдать перед Планетой, не давая ей во мне усомниться. Очень мило с их стороны на самом деле, но я надеюсь, что Планета способна сама понять, что эта девица — просто ненормальная.

Взявшись чуть грубее, я отлепляю от себя руки блондинки и прошу бармена позвать охрану, пока мои ребята встают за меня стеной.

— Ты что-то путаешь, — Планета пытается звучать уверенно, но ее пустые глаза выдают сомнения и внутреннюю борьбу, — мы весь вечер были вместе и...

— А потом ты ушла, и он решил изменить тебе, — уверяет блондинка, — думаешь, он выбрал бы тебя? Он ждал удобного случая, чтобы подцепить кого-то другого. Ну знаешь, кого он действительно захочет.

Блядь. Она бьет по самым болезненным местам Планеты, даже не подозревая, насколько глубоко ранит ее. Она разрушает все, что я отчаянно строил с ней, когда клялся в начале нашей сделки — не трогать никого другого, потому что уже тогда понимал: никого кроме нее я не захочу.

— Однажды найдется та, — бросает в конце девушка, когда охрана наконец утаскивает ее, — кого он выберет на самом деле.

Но Планета расправляет плечи, поднимает подбородок — в ее голосе ледяной холод и решимость:

— В любом случае, это будет не сегодня.

В ее голосе есть что-то тонкое. Сломанное. Незаметное для всех, кроме меня. И это разбивает мне сердце, как стекло под ногами.

Она делает вид, что все в порядке, подходит ко мне и снова вливается в разговоры, как будто всего этого — никогда не было.

Постепенно все вокруг расслабляются. Смех и разговоры заполняют пространство. Но Планета... она здесь только физически. Морально — нет.

Она не касается меня, даже стоя между моими ногами. Не смотрит в глаза, не говорит со мной, не пытается дотронуться или поцеловать. Это настоящая пытка — не знать, как исправить то, что даже не ты сломал.

Я спрашиваю ее четыре раза за вечер, в порядке ли она. Каждый раз она говорит «да». Каждый раз — лжет. И с каждым разом мое сердце будто сжимают сильнее.

Когда мы возвращаемся в номер, я спрашиваю снова:

— Ты в порядке, Планета?

Но она просто захлопывает дверь гардеробной у меня перед носом.

— Планета, — начинаю сильнее злиться я, но замолкаю, чтобы сдержаться. Челюсть сводит от напряжения, кулаки сжимаются. — Это же не из-за той сумасшедшей? Ты же понимаешь, что все было не так?

Но в ответ лишь чертова тишина. Густая, липкая, как тень, нависшая между нами.

— Мы болтали с Беркли, а эта девица появилась из неоткуда. Я сразу сказал ей, что мне это неинтересно.

Потому что я не могу потерять ее сейчас. Не из-за лжи. Только не снова из-за нее.

— Скажи, что ты, блядь, не веришь ей, Планета. Я бы никогда не сделал ничего подобного. Там были парни, и они сказали тебе, как все было, и...

Я замолкаю. Слова становятся бесполезными, как пули без цели. Я не знаю, что еще ей сказать, чтобы она, черт возьми, поверила мне. Потому что, блядь — все так и было.

Мне становится слишком жарко и неуютно в собственном теле. Кожа зудит, будто что-то под ней взрывается. Все рушится между нами, и не по моей вине. А это убивает.

Я ругаюсь себе под нос, сдираю с себя рубашку одним рывком, как будто она мешает мне дышать, и иду в спальню, дожидаться ее там. Но как только сажусь на постель в кромешной тьме — дверь скрипит, и она выходит в чертовом купальнике. Не глядя на меня, даже не дрогнув, собирается на веранду — прямо к нашему бассейну.

— Планета, ты в порядке?

— Да.

Ее голос — лед. Я поднимаюсь, замираю на секунду, прежде чем иду следом. Выхожу на веранду, и уже вижу, как она спускается в бассейн. Вода замыкается вокруг нее, как вторая кожа, а я догоняю, потому что не могу стоять в стороне.

— Только не говори, что ты ревнуешь.

— У меня нет на тебя прав, Джордан.

Сердце рвется. Это чертовски сильно злит меня, потому что она не может быть серьезной. Она не может действительно так считать.

— Так, блядь, забери их!

Я буквально ору это, злость накрывает, как волна, и я хватаю ее за руку.

— Сделай хоть что-нибудь, но не ври мне, Планета. Я не хочу, чтобы ты злилась и...

Она наконец оборачивается. Взгляд прямой, будто лезвие под ребра.

— Я. В порядке. Джордан.

И сейчас в ее взгляде нет лжи. Есть убеждение, в которое она заставляет себя верить. Глупое, слепое, отчаянное. Она злится. Не на меня. На себя. За то, что позволила себе поверить мне. За то, что вообще позволила себе верить.

Так не должно быть. Не сейчас. Не с ней.

Я спускаюсь за ней на выступ, ощущая, как холодная вода жрет мою кожу до середины бедра, но мне плевать. Я должен быть ближе. Я должен встать между ней и этим чертовым недоверием.

— И я не злюсь, — выдыхает она, не смотря на меня. — Я сама виновата. Я слишком о многом тебя попросила. Нет ничего такого в том, что ты в реальности хочешь кого-то другого и...

Я замираю. Все внутри обрывается. Сердце падает куда-то в живот, и там, внизу, поднимается боль, похожая на голод. На ярость. Все тело напрягается, мышцы становятся каменными, пальцы сжимаются, будто я удерживаю себя от удара. Все рвется к чертовой матери, потому что она, блядь, действительно не видит меня. Не понимает.

— В реальности хочу кого-то другого? — Повторяю я медленно, слова будто режут язык.

— Я не... — начинает она, торопливо, захлебываясь.

— "Ты не" что, Планета? — Я не даю ей договорить, шаг за шагом приближаясь, чувствуя, как злость кипит под кожей, как желание пульсирует вместе с ней. — Не то имела в виду? Не хотела сказать то, что сказала?

— Я не должна была тебя просить об этом.

Мгновенно вспоминаю тот вечер. Тот чертов разговор, когда она попросила меня пообещать, что я не буду с другими.

Будто я когда-либо этого хотел. Будто кто-то еще вообще значил для меня хоть что-то. Особенно после нее — колкой, реальной, единственной.

— Ты не должна была просить меня об этом, только потому что в этом не было необходимости, — выдыхаю я, голос садится, срывается, пока я иду к ней, и все внутри меня — злость и желание, переплетенные в один рвущийся крик. — Потому что все, чего я, блядь, хотел — это тебя.

— Не нужно говорить то, что ты не имеешь в виду, Джордан, — ее голос дрожит, взгляд цепляется за последние остатки самоконтроля.

Но я уже вижу, как этот хрупкий щит трещит — по глазам, по дыханию, по напряжению в теле.

— Не имею в виду?

Я хватаю ее, резко притягивая к себе и прижимая к холодному борту бассейна. Наши тела сходятся так плотно, будто границ между ними больше нет. Она едва успевает вдохнуть, как я чувствую ее грудь на своей — горячую, трепещущую, живую.

Мой стояк — как камень, каждая пульсация отзывается болью. Сквозь тонкую ткань шорт и ее купальник я прижимаюсь к ней, будто пытаюсь прожечь это желание сквозь кожу. Чтобы она не просто поняла — а почувствовала, кем на самом деле является для меня.

— Ты и правда думаешь, что я не это имею в виду? — Рычу я, удерживая ее, чувствуя, как ее тело дрожит от напряжения, но не сопротивляется.

Она наконец ощущает это. И не отталкивает.

Я толкаюсь вперед, не оставляя ни пространства, ни выбора.

— Ты думаешь, это не случается каждый раз, когда ты рядом? — Шепчу ей в ухо, голос срывается на хрип, почти царапает.

Сжимаю ее бедра. Она подается навстречу — инстинктивно, рефлекторно. Почти сдается. Или уже сдалась.

Ее руки на моем животе — легкие, дрожащие. То ли держатся за меня, то ли пытаются остановить. Но от ее прикосновений мне приходится сжимать челюсть, чтобы не потерять остатки контроля.

— Или когда ты обнимаешь меня, Планета? — Продолжаю я, зарываясь в ее волосы, вдыхая ее запах так, будто он — кислород.

Тяну ее за волосы назад — и она выгибается, а во мне все сжимается так сильно, что я едва сдерживаюсь. Она царапает мою кожу — быстро, резко — но это не больно. Это выстрел в грудную клетку, где вместо сердца теперь только дикое, расплавленное желание.

— Или когда ты целуешь меня? — Я шепчу, прижимаясь к ней бедрами.

Я хочу быть частью ее тела. Мой член — на грани. Малейшее движение, и я сорвусь. А она чувствует это. Чувствует, как я весь горю от того, что она рядом, горячая, мягкая, настоящая.

Я провожу языком по ее шее, и ее тело дрожит. Она не притворяется. Это не игра. Не симпатия. Это одержимость. И она обоюдная.

Сжимаю ее талию, прижимая живот к своему напряженному члену. Пусть прочувствует все. Не только разумом, но и телом.

— По-твоему, ты — не все, чего я когда-либо хотел? — Выдыхаю ей в ухо.

В этих словах — не страсть. Там боль. Зависимость.

Я вжимаюсь в нее сильнее. Шорты впиваются в кожу. Я весь — в этом моменте. В ней.

— Посмотри на меня, Планета, — прошу я, натягивая ее волосы, чтобы она не пряталась.

Чтобы видела, до чего доводит меня.

— Джордан... — хрипит она, глаза сияют чем-то почти диким, и в этом взгляде — капитуляция.

Ее руки уже не дрожат. Она держит меня. Осознанно. Даже тянет ближе.

— Я выбираю тебя, — я ломаюсь, едва не теряя контроль, — каждый чертов раз. Каждый чертов день. Среди любой чертовой толпы.

Она дышит все быстрее, цепляется за меня. Я чувствую, как в ней рушится все сопротивление.

— Только тебя, Планета, — шепчу я, касаясь ее губ, почти прикасаясь к истине, — и... ты однажды сказала, что предпочитаешь встречаться с парнями, которые сами берут то, что хотят.

Моя ладонь скользит ниже. Она не отстраняется. Не замирает. Она ждет.

— Кто же знал, что мое чертово джентльменство обернется для меня таким наказанием, — я почти усмехаюсь.

И тогда — обжигающим шепотом, прямо в ее губы произношу:

— Поэтому, блядь, я теперь возьму то, что хочу.

Глава 24. Нова

Двадцать четвертое декабря

Джордан больше не медлит.

Его губы обрушиваются на мои, будто между нами — война, и он намерен захватить все. Язык прорывается внутрь, уверенно, требовательно, тянет меня за собой, подчиняет. Он сдавливает мою талию так, будто хочет сломать грань между нами. Его грудь наваливается сверху, а бедра прижимаются плотнее, и я чувствую, как его твердый член упирается мне в живот — горячий, тугой, невыносимо желанный.

Я задыхаюсь от этого давления и стону ему в губы, теряясь в собственных мыслях, потому что все, о чем я могу думать сейчас — каково будет, когда он войдет в меня. Когда с той же силой и бесцеремонностью вдавит меня в матрас, как сейчас вжимает в бортик. Когда потянет за мои волосы, чуть болезненно, с умыслом, чтобы вырвать из меня остатки контроля. Я чувствую, как между ног пульсирует все отчаяннее, болезненнее. Тело бьется под его руками, хочет большего.

Джордан целует меня будто тонет. Его рот будто затягивает меня внутрь, выжигает все живое. Язык движется по моим зубам — лениво, нахально — скользит по небу, вырисовывает вьющиеся узоры, от которых подкашиваются колени. Он шумно дышит мне в рот, но я не отстраняюсь. Наоборот, хватаюсь за него сильнее. Его стоны проникают в меня будто ток. Его голос — глухой, сорванный — пульсирует в груди, в животе, между ног. Я провожу ладонями по его плечам — горячим, напряженным — пальцы дрожат, и я скольжу ниже, по его ребрам, к животу. Его мышцы вздрагивают под моими ладонями. Найт четко чувствует каждое мое прикосновение. Я спускаю руки к его молнии — но он перехватывает мои запястья.

Резко. Почти грубо.

— В твоих чертовых книжках все не так, — хрипит он.

Его голос будто изрезан — низкий, сломанный, слишком горячий, чтобы я могла реагировать на него хоть как-то внятно. Он говорит это, не сводя с меня взгляда, и в этих словах — его безумие.

Джордан не дает мне отступить. Не дает ни секунды, чтобы подумать, чтобы испугаться. Он знает, чего хочет. И знает, что я хочу того же.

Он легко подхватывает меня — будто я ничего не вешу — и усаживает на бортик бассейна. Вода липнет к коже, а он держит меня крепко, как будто боится выпустить. Его дыхание рваное, как и мое. Он будто сдерживает себя, но плохо. Его ладони — тяжелые, горячие — обхватывают мои бедра, поднимают меня чуть ближе. Я чувствую его между своих ног — твердого, готового, невыносимо реального — через тонкую ткань трусиков. И этого уже достаточно, чтобы мое тело сжалось в предвкушении.

— Когда я читал ту сцену в аэропорту, я смотрел не на текст, — голос Джордана срывается, когда он скользит ладонями вверх по моей спине, поднимаясь от поясницы к лопаткам.

Его пальцы прочерчивают каждую линию моего тела — не спеша, с точностью хирурга.

— Я представлял, как ты звучишь, когда я делаю это с тобой.

Найт наклоняется ближе. Его губы почти касаются моих. Дышит мне в рот, в лицо, обжигающе. А я не дышу вовсе.

— Я не просто хотел это повторить. Я хотел сделать лучше.

Он замирает на секунду. Его взгляд ищет мой. Уверенный. Острый. Он дает мне шанс сбежать. Последний. Предупреждающий. Но я не хочу ничего, кроме него.

— Я хотел узнать, дрожишь ли ты так же, как дрожат они. Или сильнее.

— Джордан...

Его ладони медленно, почти мучительно скользят по внутренней стороне моих бедер. Большими пальцами он надавливает чуть сильнее — разводит их, как будто открывает мне дверь в самое уязвимое. Мышцы вздрагивают под его руками, дыхание сбивается в спазме. Найт добирается до завязок купальника. Пальцы играют с узлом, будто нарочно медлят, разогревая ожидание.

— Я представлял, как ты смотришь на меня, когда я довожу тебя до предела...

Он наклоняется ко мне, губы почти касаются моих. Шепчет медленно, пропитывая каждое слово тяжестью желания.

— Реальность лучше. Гораздо.

Джордан целует меня. Глубоко, медленно, будто пробует меня на вкус. Затем его губы скользят вниз — к подбородку, к шее. Он дразняще покусывает кожу, оставляя влажные, горящие следы. Один укус чуть сильнее — и я всхлипываю. Он ловит этот звук, словно награду, и продолжает. Его губы идут ниже. Его дыхание оставляет ожоги.

Найт руками продолжает путь вверх по ноге — медленно, уверенно, так, будто каждая секунда стоит тысячи. Он дразнит, не дает больше, чем нужно, касаясь кожи так, будто запоминает ее вкус кончиками пальцев. Его большой палец скользит по внешней стороне бедра, задерживается, а потом подныривает под ткань трусиков.

Не резко, а мягко, как будто это не вторжение, а предупреждение. Он не касается самого интимного — но я ощущаю, насколько близок он. Все внутри пульсирует, будто кричит, будто просит. Мне становится жарко и влажно между ног, и это состояние — почти невыносимо.

— Ты невероятная, Нова.

Джордан стонет от удовольствия, и его большой палец наконец касается меня в самом моем центре. Он двигается уверенно — не нащупывает, а будто уже все знает. Плотно прижимается под тканью, скользит вдоль складок, прямо по чувствительной, влажной коже, будто изучает, как быстро я разваливаюсь под ним.

Он находит клитор, трет по кругу — медленно, почти лениво, с точностью, от которой меня выносит. Я сжимаю бедра, но он держит их, разводя шире, подушечками пальцев сжимая внутреннюю сторону, оставляя на коже жаркие следы.

Мужчина моей мечты целует и кусает меня — шею, ключицу, кожу за ухом — его губы влажные, настойчивые, зубы вдавливаются в меня чуть сильнее, чем нужно, и я задыхаюсь, откидывая голову назад. Вся дрожу. Внутри и снаружи. Он чувствует это и усмехается, слегка ускоряя движение пальца. Уже не дразняще — уже так, будто ведет меня туда, где больше не остается воздуха.

Я цепляюсь за его плечи, пальцы скользят по его горящей коже, он весь напряжен, весь — как тетива, как сжатый кулак. Его палец не останавливается: надавливает, трет, меняет ритм — медленно, потом быстрее. Я не могу сдержать стоны, не могу сдержать себя вообще. Меня трясет. Дышать тяжело. Грудь вздымается с каждой волной, и я знаю — он чувствует это телом, губами, пальцем, который не дает мне шанса сбежать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— С этого момента ты не просто читаешь эти сцены. — Хрипит Джордан, останавливаясь чтобы посмотреть на меня. — Ты — та, по которой их пишут.

И он аккуратно вводит в меня свой палец. Медленно. Трепетно. Но я уже задыхаюсь. Я чувствую, как он входит — скользит по внутренним стенкам, раздвигая их, наполняя собой. Он двигает им осторожно — до конца и обратно, будто пробует, как глубоко может зайти. Его большой палец все еще снаружи, давит на клитор — давление ровное, уверенное, невыносимо точное. Я уже не могу сдержаться — все внутри пульсирует, сжимается, требует большего.

— Чертовски тугая, Нова.

И я хватаю воздух ртом. Спина выгибается сама. А он добавляет второй палец так же глубоко, как и первый — и я будто рвусь изнутри. Его рука теплая, влажная, тяжелая между моих бедер, и она двигается так уверенно, будто все внутри меня принадлежит только ему. Я чувствую, как мои стенки напрягаются, охватывают его, как будто хотят удержать его в себе. Он не дает мне расслабиться ни на секунду — движется медленно, но мощно, растягивая меня изнутри, выгибая, будто заставляя принять его полностью. Внутри все горит, пульсирует, жаждет большего, жаждет его.

Мое тело тонет в собственном желании. Каждое его движение — это вспышка под кожей. Он двигает пальцами так, будто вычерчивает траекторию моего падения. Его ладонь прижата к моей лобковой кости, большой палец все еще давит на клитор, не отпуская. И от этого давления, от ритма, от влаги, что уже стекает по внутренней стороне бедра, я задыхаюсь. Бедра дрожат, грудь вздымается, а руки хватаются за его плечи, потому что я не чувствую под собой поверхности. Только его.

— Джордан... — выдыхаю я, и голос срывается с губ, хриплый, рваный, такой, будто он выжжен его пальцами из моего горла.

— Ты лучшая сцена, что я когда-либо читал, Нова, — его голос глухой, разбитый, он произносит это прямо мне в губы, и я чувствую, как они касаются друг друга.

Его дыхание — горячее, как пар, как напоминание, что он здесь, внутри меня. И я не выдерживаю — все сжимается, рвется, захлестывает изнутри. Меня сводит от ощущений, от его слов, от того, как уверенно он доводит меня туда, где уже нет ни воздуха, ни мыслей.

Я кончаю. Мощно. Сильно. Мои мышцы сжимаются вокруг его пальцев, затягивая его глубже, и он чувствует все — каждую судорогу, каждый трепет. Я хватаю его за шею, цепляюсь, прячусь лицом в его плечо, и не могу остановиться. Дыхание сбивается, ноги дрожат, и мне кажется, что я просто распадаюсь прямо в его руки.

— Но ты же знаешь, что я люблю трилогии.

Его пальцы медленно выходят, а я дергаюсь от этого движения, вся еще пульсирующая, горячая, чувствительная до боли. Я хватаюсь за него, будто хочу, чтобы он остался внутри, но он уже двигается — легко, резко, с привычной ему точностью. Одной рукой придерживает меня за бедро, другой — рывком развязывает один шнурок на моих трусиках, затем второй, не отвлекаясь ни на секунду от моего взгляда.

Ткань тут же соскальзывает вниз — вдоль бедер, под ягодицами, и он вытягивает ее из-под меня так, будто срывает пленку между нами. Купальник исчезает где-то в воде с коротким всплеском, но я не вижу, не слышу — потому что Джордан уже опускается в воду на колени, и она поднимается до его плеч, обволакивает его кожу, как обтягивающая тень.

— Ни один герой, про которого ты читала, не держал тебя так, как я сейчас, Нова, — он говорит это сквозь зубы, низко, и рывком тянет меня ближе, так, что мои бедра ложатся на его плечи. — Потому что они — воображение. А я — факт.

И тогда он наклоняется.

Я чувствую, как его язык касается меня — осторожно, ровно по центру. Одно длинное, медленное, влажно скользящее вверх движение, как будто он пробует, тестирует, наслаждается. Он не торопится. Не пытается "сделать правильно". Он делает это жадно. Идеально. Его язык обводит мой клитор по кругу, поддевает снизу, скользит кончиком, нажимает, чуть втягивает губами.

Я вскрикиваю, поддаюсь вперед, но он держит меня крепко, вцепившись пальцами в мои бедра. Его язык работает уверенно, точно, будто танцует на моем теле, и он не отводит взгляда. Смотрит мне в глаза. Из воды. Через пульсирующее между ног напряжение. Через мое дрожащее тело.

Я больше не могу держаться. Становлюсь на локти позади, выгибаюсь, сама подаюсь ему навстречу, потому что мне нужно все это. Весь он. Он знает это. И усмехается между ласками.

— Я знал, что вкус у тебя будет лучше, чем у любой главной героини.

Он зарывается в меня глубже, сильнее. Его язык становится настойчивее, влажнее, грубее. Я уже почти не дышу, когда он снова вводит в меня пальцы. Те самые. Прямо туда, где еще осталась пульсация после первого оргазма. И я всхлипываю, почти умоляю, потому что больше не могу сдерживать ничего.

Он работает одновременно языком и пальцами. Глубоко. Быстро. С нажимом. Он поглощен этим, как будто делает это для себя, как будто я — единственная сцена, в которой он хочет остаться.

— Я сейчас кончу, Джордан.

— Блядь, Нова, — срывается с его губ, и это почти стон из желания и поражения.

Я почти плачу оттого, как мое тело подчиняется ему, потому что я никогда не думала, что смогу кончить от этого. Но я снова делаю это. Сжимаюсь благодаря нему. Дрожу так, как, кажется, никогда не дрожала.

— Все, что я когда-то воображала, сейчас происходит с тобой. — Признаюсь я, больше не в силах скрывать это.

Джордан выныривает из воды, тяжело дыша, и в ту же секунду его тело наваливается на меня. Его член под шортами — твердый, мокрый, живой — оказывается между моих ног. Он вжимается в мой центр, упирается, скользит по чувствительной коже, как будто хочет войти. Он не торопится. Он дразнит. Весь вес его тела на мне, и я хочу сгореть под ним.

— Ты лучше любой фантазии, Джордан.

И он целует меня — глубоко, с хрипом, так, будто вырывает из меня воздух. Его ладони сжимают мои бедра с обеих сторон, крепко, и я толкаюсь в него, не думая. Не контролируя. Будто мне всего его все еще мало.

Джордан поднимает меня с бортика, разворачивает лицом к нашему номеру. И я вижу в панорамных окнах наше отражение — расплывчатое, дрожащее от воды и жара. Я вижу, как мои плечи блестят в темноте. Я вижу его — позади себя, нависающего, готового.

— Ты ведь знаешь... — он прижимает меня к себе, и я чувствую, как его член упирается мне в бок.

Сильный, горячий. Его рука лежит на моем животе, другая — скользит вверх по внешней стороне бедра. — ...что я хочу быть тем, кого ты представляешь, когда читаешь те грязные сцены.

— Только ты, — стону я, моментально двигаясь в его руках, прижимаясь к нему, и он рычит — глухо, низко.

— Я хочу, чтобы ты читала и сравнивала. И понимала, что я лучше.

— Ты лучше, Джордан.

И он шлепает меня. По заднице. Громко. Влажно. Я вздрагиваю, а стон срывается с моих губ.

— Я буду лучше для тебя, Нова.

Еще один удар. Сильнее. Жестче. Сочнее. Я не двигаюсь — только пульсирую. Только чувствую.

— Джордан, пожалуйста...

Это все, что я могу сказать. Я умоляю дрожа, потому что он доводит меня слишком сильно. Он знает это. Пользуется этим. И отдает мне все.

— Именно так. Это наша реальность. Только твоя и моя.

Еще один шлепок — и его пальцы снова во мне. Глубоко. Без пауз. Резко. Я вскрикиваю от наслаждения. Мои руки упираются в борт бассейна, спина выгибается. Его губы на моей шее — горячие, с влажным дыханием. Он целует меня, прикусывает, от чего я сжимаюсь сильнее. А пальцы не останавливаются. Он двигается все быстрее, все смелее.

Рука с живота скользит вверх — на грудь, затем выше. Он обхватывает мою шею. Сжимает. Контролирует. Дышит в ухо, и все внутри меня разлетается.

— Давай, Нова... — его голос ломается, будто он тоже не справляется. — Будь хорошей девочкой. Посмотри на то, как ты кончаешь от моих пальцев, когда я желаю только тебя.

И я смотрю. В отражение. В нас. В то, как его глаза темнеют от желания, в то, как он смотрит на меня, как будто нет ничего и никогда, кроме этой секунды. Мое тело взрывается — еще один оргазм накрывает, вырывается из меня стоном, дрожью, сжатием. Его пальцы внутри меня. Его взгляд — в меня. И я понимаю: никто и никогда не хотел меня так, как он. И этого достаточно, чтобы снова потерять себя полностью.

— Ты невероятна, Нова.

Найт выдыхает это, упираясь лбом в мое плечо, помогая мне развернуться к нему. Наше дыхание тяжелое, сбивчивое — и в этом всем слышится что-то искреннее, не отрепетированное.

— Я...

Но он затыкает меня поцелуем. Мягким и нежным, почти осторожным, словно боится разбудить меня после долгого сна. В его губах нет привычной грубости, только бережность — будто он извиняется за каждое слово, каждое движение, которое могло меня ранить.

— Мне жаль, что я заставил тебя сомневаться в себе, — его голос становится тише, серьезнее, и он сжимает меня сильнее, будто хочет передать словами то, что не смог раньше. — Я думал... я думал ты знаешь, что я хочу тебя.

— Джордан, — прошу я, не желая, чтобы он продолжал свои признания.

— Только тебя, Нова. — Он непоколебимо настаивает. — Только. Тебя.

Я смотрю на него, выискиваю в глазах хоть малейший намек на игру, на фальшь, но там — только правда, жесткая и хрупкая одновременно.

— И я хочу тебя всю. Физически. Морально. Без остатка. Только мне.

Это звучит как обещание. Как признание, которое нельзя отвергнуть. Он не просит, не предлагает — он утверждает это, как тот, кто уже для себя все решил. Как будто он здесь навсегда. Как будто уход — это слово, которого он больше не знает.

— И я докажу тебе это, Нова.

Глава 25. Джордан

Тридцать первое декабря

— Она прекрасная, правда? — улыбается Харпер.

— Она невероятная, — соглашаюсь я, не в силах оторваться от Планеты.

Моя девушка действительно такая. Она заразительно, живо смеется, удерживаясь на спине Лав, стараясь как можно больше завалить дождиком Бекку и моего отца, которые делают то же самое против них. Вся комната будто зависла в какой-то радости, веселье и близости, которую я не часто чувствую — но которую не хочу теперь отпускать.

В гостиной витает предновогодний хаос. Елка мигает мягкими огоньками, от камина веет теплом, в воздухе — запах глинтвейна, хвои и домашнего печенья. Повсюду — разговоры, смех, звон бокалов, треск дров.

Мама болтает с мамой Винса и с отцом Харпер, уютно устроившись на диване. Финн и мой лучший друг хохочут у камина, что-то оживленно друг другу доказывая, и мне вдруг кажется, что этот дом дышит. Он живой. Теплый. Настоящий. И Планета — часть этого, как будто всегда здесь и была. Она светится среди моих родных, вписывается в эту картину так идеально, что это наконец не пугает.

Мы с Харпер и Далласом сидим на полу у елки. И я не могу отвести от своей девушки взгляд. От бордовых прядей, подсвеченных гирляндами, от ее прищуренного взгляда, от того, как искренне ей весело.

— Так значит, — неуверенно продолжает блондинка, все еще звуча сквозь улыбку, — вы теперь ладите?

Господь. «Ладите» — точно не то слово, которым теперь можно нас охарактеризовать.

— Мы достаточно близки.

— Насколько, Джордан? — не унимается подруга.

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что Нова мне ничего не рассказывает.

— Поэтому ты теперь пытаешь меня? — хмыкаю, наконец оборачиваясь на нее.

Харпер не выглядит обеспокоенной. Все еще смотрит в сторону подруги, и во взгляде — что-то теплое, трепетное. И от этого мне становится чертовски... приятно.

— Я просто хочу, чтобы она была счастлива.

— И я полностью поддерживаю это. — Уверяю я.

— Я знаю.

— Тогда к чему этот допрос?

Она тяжело выдыхает, поджимает губы, поворачивается ко мне. В голосе появляется жесткость, за которой прячется забота.

— Потому что я хочу убедиться, что она действительно в безопасности.

Что-то почти незаметно, но ощутимо, сжимается в груди. Плечи чуть напрягаются, мышцы под кожей становятся плотнее. Я молчу на секунду дольше, чем нужно.

— В смысле... я знаю, что иногда она намеренно отталкивает людей от себя и, — Харпер запинается, — она наверняка делает это и с тобой.

— Да, — соглашаюсь я, — но это не проблема. Вернее, проблема, но мы боремся с этим. Вместе.

— Хорошо, — кивает миссис Коулман. — Я рада, что ты есть у нее.

Это мгновенно ощущается... правильно. Как мягкий плед на плечи. Как редкое, теплое «ты справляешься» в голове, где обычно гремит шум.

— Потому что кто и может доказать ей, что она действительно важна для кого-то... что ее действительно можно любить просто так... это ты, Джордан.

Я отвожу взгляд, но внутри что-то гулко откликается. Потому что да. Я хочу быть тем, кто останется. Тем, кто не испугается. Тем, кто докажет, что она — достойна любви, даже если сама в это не верит.

— Она... — я боюсь звучать как чертов школьник, но не спросить не могу, — она что-нибудь говорила обо мне?

— В смысле, жаловалась? — смеется Харпер, зная, что я не об этом. — Ты же знаешь, она не из болтливых, когда нужно рассказать о своих чувствах, мыслях или переживаниях, но...

Это действительно о Планете. Она умеет молчать в нужный и ненужный момент. Держит свои раны глубоко под кожей от всех. Даже от меня. Иногда — особенно от меня.

— Она говорила, что у вас все хорошо. Что она становится счастливее. Увереннее в себе. И она знает, что это твоя заслуга.

— Это не так.

— Нет, Джордан, — Харпер настойчиво касается моего плеча. — Твоя. Точно так же, как и ее заслуга в том, что ты снова становишься собой. Веселым. Искренним. Живым.

Вот это действительно правда. Она возвращает меня. Медленно. Шаг за шагом. Не словом, а присутствием. Она даже не знает, что творит со мной. А я... просто позволяю себе быть с ней.

— Я просто рада за вас двоих. — Глаза подруги начинают блестеть, я сдерживаюсь, слегка приобнимаю ее, когда она хмыкает. — У меня дежавю. Как будто я уже переживала этот разговор пару лет назад.

— В прошлый раз о друге волновался я. И посмотри, где мы сейчас.

Мы оглядываем гостиную. В тишине между друг другом. В этой мгновенной, почти магической тишине, полной всего — звуков, запахов, улыбок, света.

— Хорошо, — Харпер растягивается в улыбке. — По нашим расчетам вы должны пожениться через полтора года, чтобы через три — мы уже обе были беременны.

Я смеюсь. Не громко, но искренне. Это тот смех, что идет из груди, немного скользит по коже и остается после, как тепло в ладонях.

— Неужели? Кто-то еще в курсе твоего плана?

— Мы дружим с Новой с трех лет, здоровяк, — хмыкает девушка. — Это наш общий план.

— Вот как...

— Я серьезно, Джордан, — увереннее продолжает она. — Ты мне, как брат. Я люблю тебя и все такое, но если ты не собираешься жениться на ней — сваливай нахрен с пути ее будущего мужа, Найт.

Я снова смеюсь. Этот смех — почти изумление. Почти благодарность. Потому что я знаю: она бы и правда пошла на все, чтобы защитить ее.

— Предлагаешь прямо сейчас встать на одно колено?

— Предлагаю просто с этим не затягивать, если это именно то, что ты хочешь.

— Хочу. — Чуть тише выдыхаю я.

И, черт возьми, я действительно этого хочу. Не сейчас, не с фанфарами. Но однажды. Когда все будет на своих местах. Когда она поверит мне до конца, но сейчас...

— До полуночи пятнадцать минут, — говорит Харпер, проверяя наручные часы. — Все идет по плану?

— Да, — выдыхаю я, поднимаясь на ноги и помогая сделать то же самое Харпер. — Можем начинать.

Она заговорчески кивает и оборачивается к остальным, привлекая внимание всей комнаты:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Не хочу прерывать вас, — объявляет девушка, — но сейчас самое время выйти во двор на салюты.

Разговоры не смолкают — кто-то еще шепчет анекдот, кто-то допивает бокал, кто-то смеется над чем-то, что уже не услышишь. Но несмотря на это, все послушно поднимаются, собираясь в теплых куртках и шарфах, будто Харпер — командир праздничного флота. Гости устремляются к выходу, по пути прихватывая бокалы, пледы, телефоны. Дверь приоткрывается, и внутрь врывается морозный воздух, пахнущий снегом и декабрем.

И вот-вот наступит момент, ради которого все это и затеяно.

Поэтому перед тем как всем исчезнуть, я ловлю Планету в свои объятия, отделяя от уходящей толпы. Ее спина мягко врезается в мою грудь, и я чувствую, как дыхание замирает в ней на секунду, прежде чем она послушно обвивает мою шею руками.

— Ты нужна мне, — выдыхаю ей в ухо, позволив губам на долю секунды задеть чувствительную кожу под мочкой. — Хочу тебе кое-что показать.

Я успеваю оставить влажный поцелуй на углу ее челюсти. Она чуть вздрагивает, но тут же расплывается в улыбке — такая настоящая, без маски, без защиты. Беру ее за руку, ощущая как она без слов следует за мной, и веду наверх в свою спальню.

— Грязные, очень грязные мысли, Джордан, — хмыкает она, прикрывая за нами дверь.

— У тебя? Оо, я знаю, Планета.

Она заливисто смеется, когда я включаю ночник на прикроватной тумбочке. Мягкий свет скользит по ее лицу, подчеркивая изгиб скулы, рассыпь ресниц, упрямую линию губ. Я тяну ее ближе, пока не касаясь, но уже чувствуя ее тепло.

— Я... я хотел подарить тебе подарок, Нова.

Она поднимает на меня глаза, и в эту секунду мне становится трудно дышать. Взгляд горит — тем самым светом, что не угасает с той ночи у бассейна. И я хочу верить, что это не просто иллюзия. Что это — из-за меня.

— Ты не должен был, Джордан... ты и так...

— Но я захотел.

Перебиваю ее, потому что мне плевать на "должен". Потому что это желание — не расчет и не попытка заслужить. Это порыв. Живой, настоящий. Сделать ее счастливее. Живее. Увереннее в себе. Пусть хоть на миг.

— Я знаю, что мы не обсуждали это, — голос становится чуть тише, как будто любое резкое слово может все разрушить. — И это не значит, что ты тоже должна мне что-то дарить.

Я вижу, как в глазах что-то щелкает — привычная паника, которую она так мастерски прячет за сарказмом. Поспешно предупреждаю:

— Я просто хотел, чтобы это было у тебя.

Тянусь к тумбочке, выуживая небольшой бархатный мешочек. Пальцы слегка дрожат, но я справляюсь — потому что в этот момент нет ничего важнее, чем передать это ей.

— Я нашел его в том небольшом магазинчике в наш последний день отпуска, — признаюсь я. — Оно... показалось мне невероятным и... я сразу подумал о тебе, Нова.

Она замирает, пока развязывает ленту. Дыхание сбивается, и она не отрывает от меня взгляда, будто боится, что кулон исчезнет, если моргнет.

— Оно недорогое, — вру я, потому что знаю, что она может начать беспокоиться. — Поэтому не переживай об этом. Но... я надеюсь, оно тебе понравится.

Она достает кулон — тонкая цепочка из мелкого жемчуга, на которой покоится подвеска в виде Сатурна. Ее пальцы аккуратно скользят по планете, задерживаясь на кольце. Она рассматривает каждую деталь так, как будто боится упустить смысл. А потом переводит на меня взгляд — и в нем что-то ломается. Что-то, что держало ее на дистанции.

— Я просто... хотел, чтобы что-то тебе напоминало обо мне, Планета. Чтобы ты смотрела на что-то и знала, что про тебя помнят.

Она не говорит ни слова. Просто протягивает мне кулон, слегка наклоняя голову, подставляя шею. Тихий, безмолвный запрос. Грудь сдавливает. Я подхожу ближе, застегиваю цепочку, позволив пальцам скользнуть по ее ключицам, и продолжаю говорить, пока ощущаю, как она дышит.

— Знала, что ты важна. Желанна. Просто потому что это ты.

И в следующую секунду — она больше не сдерживается. Ее губы находят мои, мягко, но жадно, с хриплым вдохом, будто она терпела слишком долго. Ее пальцы зарываются в мои волосы, тянут ближе. Мои руки инстинктивно ложатся на ее талию, притягивая к себе. Я прижимаюсь плотнее, отвечаю на поцелуй с таким жаром, будто хочу залезть ей под кожу.

Язык скользит вдоль ее губ, она тут же впускает меня, и все становится медленным, вязким, почти болезненно-сладким. Один из моих пальцев скользит под подол ее свитера, ощущая голую кожу. Она стонет в губы — еле слышно, но этого достаточно, чтобы я потерял остатки самообладания.

— У меня тоже есть кое-что для тебя, — девушка выдыхает мне прямо в губы, едва отстраняясь, чтобы взглянуть в глаза.

— Правда?

Я хмыкаю, но внутри что-то резко, не по сценарию, сжимается. Я не ждал этого. Не потому что она не способна отдавать — наоборот. Она отдает слишком много. Но то, что она подумала обо мне... именно сейчас... это что-то меняет.

— На самом деле, теперь это кажется отвратным подарком, когда это должно было быть забавным, — Планета морщится, но все равно отступает к своей дорожной сумке у подножия кровати, копаясь в ней с сосредоточенностью, будто там не просто подарок, а секретный код.

— Дело вовсе не в подарке, красотка, — уверяю я, подходя ближе, потому что не хочу, чтобы она пряталась даже на метр.

— Просто... — она достает небольшую коробку, возвращаясь ко мне, — раз уж у тебя появилось новое любимое слово, которое, кажется, все слишком часто слышат в последнее время... я подумала, что было бы забавно, если бы у этого слова появился ты.

Она протягивает мне коробку. Я беру ее слишком задумчиво. Мое новое любимое слово... Всегда либо ругательства. Либо "Планета". Третьего не дано. И с этим знанием я открываю коробку.

Внутри — небольшая рамка с сертификатом. Я замираю.

— Теперь, — выдыхает она, скрестив руки за спиной, — где-то в 325 световых годах от Земли, вокруг красного карлика вращается планета по имени Ночь.

«СЕРТИФИКАТ О НАЗНАЧЕНИИ ПЛАНЕТЫ

№ 001/NIGHT/∞

Настоящим подтверждается, что экзопланета, расположенная в созвездии Цефея, в 325 световых годах от Земли, на орбите звезды HD 219134, отныне носит имя: Ночь

Астрономические координаты:

RA: 23h 13m 17.0s | Dec: +57° 10′ 06″

Каталожное имя: HD 219134 g»

— Ты не могла, — шепчу, сильнее сжимая рамку в руках, будто от этого она станет реальнее, как и ее послание ниже.

«Планета Ночь — мир без времени.

Здесь закат никогда не кончается, воздух светится от звездной пыли, а на поверхности отражаются мысли тех, кто о ней мечтает.

Это тихое, одинокое тело, но с ярким ядром — и с сегодняшнего дня оно связано с тобой, Джордан.

Не для владения. Для памяти. Для смысла, который не купишь. Назначено в честь Джордана Найта.

С душой, вручную, вопреки гравитации.

Сделано одной земной — что умеет думать галактиками, когда ты рядом.

Твоя Планета.»

— Но я сделала, — так же шепотом отвечает она. — Знаю, это глупо и должно было быть забавно, но...

Я затыкаю ее поцелуем.

Потому что не могу передать словами, насколько это приятно. Насколько она, черт побери, попала в самую суть. В этом подарке есть что-то особенное — не просто вещь, не просто идея. Она заморочилась. Она подарила не предмет — а смысл. Смысл нас двоих.

Мои пальцы скользят к ее щеке, подбородку, медленно, но точно. Я притягиваю ее ближе, наклоняюсь и вжимаюсь в ее рот, дразня языком сначала только край верхней губы, будто даю выбор — поцеловать или отстраниться. Она выбирает первое — и я углубляю поцелуй, проводя ладонью по ее спине вниз, к пояснице. Мои пальцы цепляются за ткань, сминая ее между пальцами. Я чувствую, как она дрожит от отклика. Ее руки цепляются за мою футболку, сжимая ее чуть сильнее, чем нужно. Мы тонем друг в друге — медленно, горячо, не торопясь.

— Ты невероятная, Нова, — выдыхаю ей в губы, когда в легких почти не остается воздуха.

Она прикусывает нижнюю губу, глаза еще полузакрыты от поцелуя, и я знаю: она чувствует то же самое.

— Это определенно один из лучших подарков от тебя.

— Один из? — хмыкает она, приподнимая бровь. — И какой тогда был лучшим?

— Когда ты кончила от моего языка, красотка.

— Господь, Джордан!

Планета мгновенно краснеет, смех вырывается с хриплым вдохом, и она запрокидывает голову назад, будто не может поверить в то, что я это сказал. Я улыбаюсь. Не могу не сделать этого. Этот звук, ее смех — лучше всякой музыки. И я снова обнимаю ее, вжимая в себя, не давая уйти далеко.

— Сама сказала — у меня грязные мысли.

— Это все порно, которое ты безостановочно читаешь, — сквозь улыбку говорит девушка, цепляясь за мою шею.

Ее пальцы едва касаются моей кожи, но в этом прикосновении — все.

— Я безостановочно его читаю, потому что мне нужны новые идеи для грязных разговорчиков.

— У тебя нет с этим проблем, Джордан.

Она хмыкает, и, будто в порыве импульса, неуверенно оставляет легкий поцелуй в уголке моих губ. Быстрый, почти осторожный. Но этого достаточно, чтобы я сильнее притянул ее к себе, будто она может исчезнуть.

— Это и так слишком горячий жест.

— Что ж, — пожимаю я плечами, — стараюсь быть горячим для горячей девушки.

Поэтому я снова целую ее. На этот раз мягко, лениво, смакуя, как будто это — привилегия, которой мне больше никогда не будет.

— Я... я вообще-то хотел кое-что тебе показать.

— И что же это? — шепчет она, взглядом выискивая в моих чертах что-то знакомое.

Правду, я полагаю.

— Доказательство.

— Доказательство чего?

Я позволяю улыбке появиться, но Планета уже напрягается. В ней что-то замирает, что-то ждет. Поэтому я снова обхватываю ее лицо своими ладонями, большим пальцем чуть касаясь ее губ — как будто запечатываю обещание.

— Доказательство того, что я мужчина твоей мечты, Нова.

Последний поцелуй — почти священный, короткий, полный смысла. Я отстраняюсь, медленно, не отпуская ее рук, и киваю в сторону балкона. Там — то, ради чего я готовился не один вечер. Там — ее небольшая мечта. И она вот-вот сбудется.

Глава 26. Нова

Первое января

Сердце замирает, когда за окном становится светлее.

Панорамное стекло еще минуту назад отражало только нашу призрачную тень — и вдруг в нем проступает теплое золото. Свет сперва едва заметный, как дыхание на стекле. А потом — как прилив, становится ярче, насыщеннее. Он окрашивает пространство в медовый и заставляет меня прижать ладонь к груди — потому что там, внутри, все слишком громко. Слишком живо. Слишком реально.

Я делаю шаг к окну — неуверенно, как будто боюсь спугнуть момент. Щелкаю замком, распахиваю дверь — и будто растворяюсь в декабрьском морозе. Но я не чувствую холода. Он не имеет значения. Потому что в небе, прямо над домом, один за другим вспыхивают воздушные фонарики. Медленные, светящиеся, как волшебство, упрямо поднимаются вверх, рассыпаясь среди звезд.

Внизу я вижу всех наших близких. Тереза обнимает Сэта, склонив голову к его плечу. Финн, Лавли и Бекка смеются, завороженные собственными фонариками. Харпер и Винс целуются, забыв обо всем, пока их родители оживленно болтают, перекидываясь фразами сквозь смех. И каждый — запускает свой фонарик в небо, так мечтательно, словно отпускает что-то заветное. И это не просто красиво. Это... так чертовски интимно. Так по-настоящему, что я едва сдерживаю слезы.

— Нова.

Шепот Джордана за моей спиной теплый, почти несуществующий, заставляет меня обернуться.

Найт стоит у самого выхода на балкон. В его руках — фонарик, пульсирующий мягким светом, будто живой. Бумажная оболочка светится, и его лицо — освещенное снизу, нежное, почти нереальное — выглядит так, будто его вырезали из моего самого лучшего сна.

Я подхожу к нему. Осторожно. Словно подхожу к чуду, к чему-то, что может исчезнуть, если сделать неверное движение. И не могу оторвать взгляда.

— Как ты...

— Сделал это? — Джордан хмыкает, краем губ ухмыляясь. — Пришлось заморочиться с разрешением, узнать у одноклассника Бекки, где он раздобыл для нее фонарики, и...

Я не даю ему закончить. Не могу. Не сдерживаюсь.

Снова сама целую его. Ладонью упираюсь в его грудь, стою на носках, тянусь — и прижимаюсь к его губам. Горячо. Решительно. Без предупреждения. Его губы поддаются сразу. Тело в легком потрясение, но он не отстраняется. Не уходит. Он держит фонарик одной рукой, а второй — скользит вдоль моего бедра, цепляясь за пояс пижамных штанов. И я не уверена, отчего у меня дрожат колени — от холода или от него.

— Я сделаю для тебя все, что пожелаешь, Планета.

Он выдыхает мне в губы, и голос у него такой, будто он действительно в этом клянется.

Джордан тянет меня ближе к краю балкона. Передает мне часть фонарика — наши пальцы касаются, и от этой мимолетной искры все внутри трепещет.

Бумага начинает теплеть, воздух внутри становится легким. Я смотрю, как он поднимается — сначала чуть дрожит, потом уверенно рвется в небо, унося с собой что-то, что я давно держала в себе.

Найт рядом. Молчит. И в этом — столько поддержки, что я ощущаю себя...

замеченной

. Услышанной. Особенной. Такой, какой я не позволяла себе быть. Такой, какой не позволяли быть мне другие.

Фонарик вырывается из наших рук. Поднимается выше. В небе уже десятки таких — мерцающих, сияющих, только для нас. Они парят, как напоминание о том, что волшебство возможно. Что оно вот оно — здесь. В его руках. В его взгляде. Во мне.

Вдалеке раздаются первые салюты. Из гостиной доносится голос ведущего — начинается отсчет до полуночи. А я просто стою и смотрю на небо, не в силах дышать.

— Десять! — Выкрикивают все наши близкие.

— Знаешь, — вдруг говорит Джордан, прижимая меня к себе за плечи, — когда тем утром Винс предложил нам всю эту идею с отношениями... я думал, что заключаю сделку с дьяволом.

Что ж, я тоже так думала, поэтому не могу его в этом винить.

— Девять! Восемь! Семь!

— Но правда в том, — он смотрит на меня, его глаза блестят в свете фонариков, — что видимо я действительно сделал это.

— Шесть! Пять!

— Потому что у меня нет другого оправдания тому, почему мне так повезло. Повезло с тобой, Планета.

— Четыре!

— Я просто рад, что ты здесь. Со мной. С моей семьей. Потому что кажется...

— ТРИ! ДВА!

— Тебе здесь самое место, Нова.

— ОДИН!

— С Новым годом!

И он целует меня.

Тепло. Глубоко. Долго. Его губы обхватывают мои с той нежностью, которая ломает все мои стены. Он целует меня как человек, который знает цену моменту. Как тот, кто наконец нашел, что искал. Его пальцы на моем затылке, удерживают, будто боится, что я исчезну.

— Я...

— Все в порядке, Планета, — Джордан касается моего лба своим, не отрываясь, — я не жду слов. Я просто хочу, чтобы ты была рядом.

И я обнимаю его. Крепко. Почти судорожно. Слезы подступают, но я не даю им упасть. Во мне так много всего. И счастья. И трепета. И страха. Я будто на грани, как стекло под давлением. Но он гладит меня по голове, целует в макушку — и все становится немного легче. С ним всегда все становится легче.

— Ты замерзла. — Спустя время выдыхает он мне в макушку, когда шум родных стихает в стенах дома.

— Ты тоже.

— Я переживу это.

— И я.

— Мы можем пообниматься в доме, Планета, — хмыкает он, и я улыбаюсь, уткнувшись в его шею.

— Хорошо, — я беру его за руку, веду обратно в спальню.

Но только он закрывает дверь, как с гостиной Сэт зовет нас спуститься вниз и я неохотно делаю это.

В смысле, я хочу быть там. Правда. Среди этих людей. В этом моменте. Но больше всего я хочу быть рядом с Джорданом. Касаться его. Обнимать. Целовать. Заставлять чувствовать его живым.

Наверное, это эгоистично. Но мне нравится когда он расслабляется среди близких ему людей, даже когда я рядом. Мне нравится, как он искренне смеется тогда. Неумолкаемо болтает о всякой ерунде. Мне нравится когда он действительно живет.

Поэтому внизу все снова превращается в уютный хаос. Смех перекатывается от стены к стене. Звон бокалов, шуршание оберток, перебранки — добрые, домашние, живые. Все постепенно переодеваются в новогодние пижамы, которые я с умыслом купила для каждого, чтобы хоть на день продлить ощущение праздника.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

На диване кто-то включает Один дома. Из мишуры устраивают снежки. Финн и Харпер доводят меня до смеха, пока Джордан — рядом. Болтает с Винсом и папой, смеется по-настоящему. И его лицо светится жизнью.

Я смотрю на него и сильнее цепляюсь за его руку на моем колене.

— Ты в порядке? — шепчет он, будто чувствует.

— Рядом с тобой — да.

Это не признание. Это факт. И я больше не могу держать его в себе.

Это итак проблема. Джордан столько делает для меня, когда я сама — не могу даже словами выразить все, что чувствую.

Между нами все меняется. Резко. Стремительно. По настоящему. И я не знаю насколько он серьезен в этих отношениях. Насколько они весомы для него. Я просто хочу, чтобы он был рядом. Чтобы открылся мне. Чтобы и я могла сделать для него хоть что-то.

Я не хочу думать о том, что мы заигрались. Что границы стираются, потому что мы оба слишком эмоциональны. Но я и не могу спросить его об этом прямо.

Потому что... все еще

боюсь

. Что если он просто сам по себе такой? Внимательный. Заботливый. Харпер называла это «эффектом Джордана Найта». Ты получаешь все это — потому что вы сближаетесь. Но эта близости — не значит, что кто-то из вас не уйдет.

А зная то, насколько я недостаточна, чтобы быть для кого-то первым выбором — обязательно уйдет он. Это только вопрос времени.

Но сейчас время, когда гостиная постепенно пустеет. Время близится к трем ночи. Один за другим все расходятся по гостевым спальням в доме Найта, но во мне столько эмоций, что я не уверена, что усну даже к утру. И все же я следую за Джорданом в его спальню, когда в общей зоне остаются только Финн и Лавли, доигрывать очередную партию в Скрабл.

— Что это за слово вообще такое — гривуазный? — усмехается он, снимая покрывало с постели.

— Звучит очень по-французски, — бросаю я, забираясь под одеяло.

— Ненавижу все французское.

— Правда?

— Да, если речь не о поцелуях с тобой.

Это заставляет меня рассмеяться, пока Джордан не сдерживает улыбки. Он стягивает с себя пижамную рубашку, ложится на спину, одна рука под его головой, другая на животе. Его голая грудь блестит от лунного света сквозь панорамное окно, где еще несколько часов назад я наблюдала за своей самой большой мечтой.

— Джордан? — я говорю чуть тише, но этого достаточно, чтобы он повернул голову ко мне. — Я хотела сказать тебе спасибо. Мне кажется... это один из лучших моментов в моей жизни.

Сердце сжимается так, будто становится больше и весомее одновременно — от трепета, от тепла, от внезапной волны благодарности, которая подступает к горлу.

— Все в порядке, Планета, я...

— Нет, — перебиваю его я, аккуратно взяв за руку, — я действительно имею это в виду, Джордан.

Мне нужно закончить это сейчас, пока есть смелость. Пока адреналин вытесняет страх, потому что потом — я могу снова спрятаться за шутками и колкостями и больше не решиться.

— Никто и никогда не делал для меня ничего подобного, и... я не знаю, как словами передать, насколько я тебе благодарна.

Он оборачивается ко мне всем телом, и в этом движении есть что-то тихое, сосредоточенное — будто он вслушивается не только в слова, но и в то, что я замалчиваю.

— Я знаю, что иногда бываю невыносимой, много болтаю не о том, что нужно и многое держу в себе.

Волнение стягивает кожу под ребрами, но я не отступаю. Решаюсь, несмотря на страх, потому что хочу, чтобы он знал — все, что между нами, чем бы это в итоге не было — это важно для меня.

— Но я безумно благодарна тебе за все, что ты для меня делаешь, Джордан. И я хотела бы, чтобы ты чувствовал это.

— Ты к себе несправедлива, Планета.

— Ты раздражающе идеальный — вот это несправедливо.

— Это случилось только благодаря тебе.

— Почему? — вырывается у меня прежде, чем я успеваю себя остановить. — В смысле, у тебя же наверняка были девушки и...

Его пальцы резко замирают, и в это мгновение воздух между нами натягивается. Я сразу понимаю, что зашла слишком далеко.

— Можешь не отвечать на это, если не хочешь, — мгновенно исправляюсь я.

— Нет, я просто, — Джордан берет паузу, — я имею в виду... да, за двадцать девять лет было несколько девушек. Но это не были полноценные отношения.

— Тогда что?

— Общение с привилегиями, — пожимает он плечами. — Одна девушка в колледже. Одна, когда я играл за Эл-Эй, потом... в Бостоне.

Я перестаю дышать. Каждый нерв в ожидании, как будто боюсь узнать правду, но еще больше боюсь додумать ее сама.

— Почему вы расстались?

Найт задумывается, как будто слова нужно сначала собрать воедино, прежде чем выложить их передо мной:

— Я не хотел ничего серьезного. Мне нравился формат нашего общения, который мы всегда обговаривали заранее. Вы просто спите вместе, в супер редких случаях тусуетесь где-то, и всех это всегда устраивало. — Пауза между нами становится плотной, как одеяло, под которым мы оба прячемся. — Пока та девушка не забеременела.

Все внутри меня обрывается, будто кто-то перерезал невидимую нить. Я не ожидала услышать это. Не ожидала, что в его голосе будет столько... боли.

— Это было неожиданно, но я был счастлив. В смысле, это все — о чем я когда-либо мечтал. И...

Я не понимаю, что происходит, но уже чувствую боль — не из ревности, а из-за того, что эта история оставила в нем.

— Я хотел поступить правильно. Чтобы ребенок рос в полноценной семье. Купил кольцо, присматривал дом для покупки, чтобы не ютиться в квартире.

Джордан звучит напряженно, будто каждое слово сдерживает то, что на самом деле рвется наружу, и я не рискую его перебить.

— Но за день до предложения, после тренировки, ко мне подошел парень. И рассказал, что это его ребенок. Что он любит ту девушку и хочет с ней семью.

Его признание... его боль... она пробирается в меня, будто чужая рана вдруг прорезает кожу и становится моей. Каждое слово — как осколок, и я не пытаюсь увернуться.

Я слушаю, не перебиваю, едва сдерживая подступивший к горлу ком, потому что боюсь, что, если отвернусь хоть на секунду, он закроется.

— Я думал, он шутит. Что это все случайность. Абсурд. Но это оказалась правдой. Она хотела отношений со мной, когда мне этого было не нужно, поэтому решила играть нечестно. Воспользовалась моими мечтами против меня.

Это рвет мое сердце на части, и я даже не пытаюсь его собрать. Все это физически давит мне в груди. Слезы все-таки катятся — теплые, горькие. Он заслуживал семью. А получил предательство.

Это не моя история, но она прожигает меня, как будто я была там. Как будто сама теряла то, что еще даже не держала в руках. Внутри все сжимается от глухой злости на несправедливость и от желания хоть как-то забрать у него этот груз, который он носит один.

— Мне так жаль, Джордан.

Слова слетают с губ, но внутри... Меня будто выворачивает — от осознания, что кто-то когда-то прошелся по нему так, что даже его привычная броня не выдержала. Я бы отдала что угодно, чтобы забрать у него это прошлое, стереть его из памяти, вытащить ту версию его самого, что мечтала о семье, и оставить в руках только то, что он заслуживает сейчас. Но я не могу. И от этого боль становится липкой, вязкой, как смола — она оседает в груди и не отпускает.

— Я просто... потерял то, что даже никогда не имел. Семью, о которой мечтал, но которой по-настоящему не существовало.

Я жмусь к нему ближе, позволяя нашему теплу смешаться, чтобы он почувствовал — сейчас он не один.

— Девушка только подливала масло в огонь. Пыталась шантажировать, вернуть все как было. Она уже собиралась нажиться на этом, но Зальцман все это прекратил. — Благодарность его Тренеру дает мне возможность вдохнуть, что в тот момент он не остался один в этом хаосе. — И все же конец прошлого сезона вышел болезненным физически и морально. Я был раздавлен. Начал пить. Ввязываться в скандалы и драки. Тренер пытался все уладить. Винс и Харпер пытались поддержать. Но я цеплялся за Тео, только потому что он ни о чем не расспрашивал и делал все это со мной.

— Из-за этого вы подрались в баре с Кайем?

— Нет, — грустно хмыкает Найт, — мы вцепились из-за чертова кубка Стэнли, но тогда я точно думал не об этом.

— Ты... ты не должен был проживать подобное.

— Все сложилось, как сложилось. Она не была

той самой

, поэтому сделала то, что сделала.

— Почему ты не выбрал ее? В смысле, изначально.

— Ты же знакома с моими родителями, Планета? — Джордан со смешком поднимает на меня глаза. — Я видел их отношения и их любовь всю свою жизнь. В их трудные и простые времена. И просто хотел того же — кого-то, ради кого я захочу стать лучше, потому что она будет лучшей для меня.

— И тебе не страшно?

— Чертовски страшно, Нова, — выдыхает он мне в губы, утирая мою слезу с щеки. — Но пусть я попробую все это через свои страхи, чем тебя не будет рядом со мной.

И вдруг все складывается в пугающе ясную картину — он тоже боится. Так же, как я. Только вместо того чтобы прятаться за этим, он делает шаг вперед. Каждый чертов раз. Даже когда это может стоить ему слишком дорого. Слишком больно.

Потому что он хочет этого. Хочет меня. Нас.

А я... я все еще держусь за свой страх, как за единственную защиту, хотя он уже разъедает меня изнутри. И впервые понимаю — я могу потерять его не потому, что он решит уйти, а потому что я не попрошу его остаться.

Потому что выбор — впервые — будет не за ним, а за мной. И я ненавижу, как страшно этот выбор звучит. Ведь если я не решусь, это будет уже не его потеря — это будет моя.

Глава 27. Джордан

Седьмой января

Я фыркаю. Закатываю глаза. Откидываюсь на спинку стула, скрещивая руки на груди. Чувствую себя обиженным школьником, с которым отказывается идти дрянная девчонка на выпускные танцы. Смешно. Жалко. Абсурдно. Но факт.

Я никогда не был ревнивым. Не из-за того, что ни с кем по-настоящему не встречался. Просто... тогда я всегда знал, что меня действительно хотят видеть рядом в качестве партнера, а сейчас... у меня ни реальных отношений, ни реальной подружки, лишь Планета — смеющаяся весь вечер с чертовым Тео.

Ирония. Или плевок в лицо?

Я знаю, что мне было бы все равно на это, если бы она подтвердила, что она

действительно

со мной. Не всем остальным. Мне.

Но я не знаю, насколько это все реально для нее. Насколько сильно она хочет всего этого. Насколько сильно она хочет

меня

.

В груди все закипает, но я не показываю этого. Я молчу. Смотрю на это. И знаю, что сам виноват. Я не спросил ее об этом прямо, когда была такая возможность. Я просто боюсь напугать ее, как будто все прошлые подобные ситуации с моим молчанием ничему меня не научили.

— Так значит, — хмыкает Тео, делая глоток своего пива, — тебе понравились цветы, что я тебе прислал?

Чего, блядь?

Мышцы на шее напрягаются рефлекторно, кулаки сжимаются сами по себе. Я уже собираюсь вмазать ему — искренне, без показухи — но Планета опережает меня, хоть и делает это словами.

— Не говори это так. Это звучит слишком двусмысленно и выставляет меня в дурном свете.

Она спокойна. Даже слишком. А у меня внутри все сворачивается в тугой узел, как проволока на изломе.

Я бросаю на Тео убийственный взгляд. Настолько холодный и точный, что воздух между нами как будто начинает трещать. Он сразу давит ухмылку, откидываясь на спинку стула:

— Ты права, извини, — соглашается он. — Фото цветов. Они тебе понравились?

— Главное, — пожимает она плечами, — чтобы они понравились ей.

— Я ему сказала то же самое, — смеется Грейс, заставляя своего брата фыркнуть и закатить глаза.

— Зачем ты вообще хочешь ухаживать за девушкой, которая тебе даже не нравится?

Планета уж слишком сильно осведомлена о личной жизни Тео. Мне это не нравится. Я чувствую, как внутри начинает гудеть раздражение — низкое, неотвязное. Я бы не удивился, если бы у меня из носа пошел дым.

— Просто, — он берет паузу и какого-то хрена всматривается в меня, — я смотрю на вас двоих, и мне хочется того же, понимаете?

Я чувствую, как Планета рядом со мной замирает. Легкий поворот головы. Даже дыхание на секунду сбивается.

— Вы вечно вместе, вечно перешептываетесь между собой, и еще секунда — и все вокруг загорится от ваших искр.

Секунда. Он понятия не имеет, как близко я к тому, чтобы показать ему, что бывает, если играть с огнем.

— Он прав, — хмыкает Грейс, тяжело вздыхая, — Вы чертовски милые и все такое, но это слишком завидно.

— Разве ты сейчас не встречаешься с кем-то? — искренне интересуется Планета.

— Да, он... хороший.

— Ох, — вздыхает Планета, поморщившись, когда Грейс поджав губы согласно кивает.

— Что за «ох»? — хмурюсь я.

— Это значит — там без шансов, — пожимает плечами красотка.

— Это еще почему? — не унимаюсь я.

— Потому что ты не будешь называть идеального для себя парня «хорошим». Он будет горячим, смешным, да каким угодно, но точно не «хорошим». — Поддакивает Харпер.

— Она уже поставила крест на этом парне, — хмыкает Винс.

— Но он не плох в постели, так что...

— Иу! — Мгновенно морщится Тео. — Мне не нужно знать такие подробности о своей младшей сестре!

Все заливисто смеются, но я могу только хмыкнуть. Натянуто. Как будто держу себя за горло, чтобы не сказать больше, чем нужно.

— Тебя хотя бы не обзывают «хорошим», — подтрунивает Винс, обнимая свою жену.

— Да, всем теперь нравятся «плохие» парни, — закатывает он глаза.

— Дело не в плохих парнях, — хмыкает Планета, опуская свою ладонь на мое бедро, — А в том, что ты отсеиваешь тех, кто на самом деле не заинтересован в тебе.

Она дотрагивается до меня — и мир на секунду прекращает шуметь. От этого мне слишком легко поверить, что мы действительно вместе.

— «Хорошие» парни могут оказаться ветреными, — соглашается Грейс.

— А по плохишам сразу понятно, что ты им нравишься, — уверяет Харпер, — В смысле он в целом ненавидит людей, но делает что-то особенное для тебя. Все становится очевидно.

— Так теперь хорошие парни не могут заполучить девушку? Что за чудовищный мир?!

— У тебя было бы больше шансов заполучить девушку, если бы ты начал флиртовать со свободными, Грей.

Планета смеется, смеша и других, но вот Тео это кажется только подстегивает.

— Хэй, — возмущается он, — Я просто прогреваю почву.

— К чему? — фыркает Винс.

— К тому, что если Найт облажается, я всегда смогу стать героем-спасителем для Новы.

Во мне что-то щелкает. Быстро. Холодно. Точно.

— Ты забываешься, Тео, — предупреждаю я.

Голос ледяной. Лезвие ножа — тоже ледяное, пока не войдет в тело.

— Просто шучу, — с улыбкой уверяет он.

— Что-то никто не смеется, — хмурится Планета.

— Да ладно вам, я...

— Думаю, нам пора, — перебиваю его, со скрежетом отодвигая свой стул, поднимаясь на ноги.

Я знаю, как это выглядит. Как чертова ревность. И я хочу, чтобы это так выглядело. Планета смотрит на меня, непонимающе хлопает глазами, пока за столом продолжаются разговоры.

— Ладно, — неуверенно соглашается она.

Злость во мне не горит. Она коптит. Тлеет внутри, как горящий изнутри лед. Я знаю, что Тео шутит. Знаю, что эти двое никогда бы не сделали ничего подобного. Но это неважно.

Если бы она могла выбирать тогда... в день нашей сделки — выбрала бы она меня?

Во мне слишком много злости. Даже если я помогаю Планете надеть ее кожаную куртку, двигаясь почти механически — будто пытаюсь не задеть ее кожу, чтобы не сгореть от прикосновения. Ни с кем не прощаюсь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Кладу наличку за наши с ней напитки на стол. Без слов. Без жестов. Просто — чтобы не быть там больше ни секунды.

Выбираюсь к выходу первым. Пока она — радушно, по-доброму, по-чертовски дружелюбному — обнимает всех по очереди. Даже, блядь, Тео.

Я держу для нее дверь из бара, но злость все равно давит в грудной клетке, будто кто-то изнутри ногтями царапает ребра.

Обгоняю ее, как только мы оказываемся снаружи. Холодный воздух ударяет в лицо, но мне все равно.

На улице уже темно. Снежно. Асфальт будто дышит под ногами, блестя остатками талого снега. Ветер несет чей-то смех изнутри бара.

Но все, что я слышу — это, как пульс стучит где-то в висках. Глухо. Настойчиво. По ее имени.

— Все в порядке? — я не вижу, но чувствую, как Планета хмурится.

— Ага.

— Мне так не кажется.

— Передумай.

— Ты злишься?

— Ты меня провоцируешь.

— Я не...

— Ты не что, Планета? — хриплю я, прижимая ее спиной к своей машине.

Больше не могу держать дистанцию. Эта ситуация в баре, этот чертов разговор, как Тео смотрел на нее, как она ему улыбалась — все это срывается во мне дикой яростью.

— Это не провокации.

Я не могу это слышать ее оправдания. Только не от нее. Не тогда, когда мой член мгновенно упирается в ее бедро, будто тело давно приняло решение, а разум еще догоняет.

— А что это тогда?

Она хватает воздух ртом — коротко, резко, как будто мои слова бьют в солнечное сплетение.

— Переписываешься с Тео, болтаете о цветах и рыцарях на белом коне. Как это мило, правда?

— Мы не...

— Поэтому ты не хочешь меня, Нова? — перебиваю ее, когда злость смешивается с чертовым сожалением. — Хочешь, чтобы он был на моем месте?

На мгновение она замирает. А потом в ее взгляде что-то меняется. В нем вспыхивает не просто злость — ярость. И что-то еще... темное. Сладко-опасное. Демоническое. Та черта, за которой я еще не был, но, черт возьми, хочу оказаться.

Она резко толкает меня в грудь. Я делаю шаг назад — не потому что теряю равновесие, а потому что она этого требует. Сильнее, чем я ожидал. Сильнее, чем, кажется, она сама рассчитывала.

Она тянется к пассажирской двери моего гелентвагена, дергает ручку и хрипло велит:

— Залезай.

Голос стальной. Она не просит. Приказывает.

— Это еще зачем? — так же злостно выдыхаю я, хотя дыхание уже сбилось.

— Я покажу тебе, насколько я горжусь быть твоей.

Во рту мгновенно пересыхает. Грудь тяжело вздымается, пока член в штанах дергается от ее слов. Она стоит, как буря перед разрядом.

Я не понимаю, что это значит. Но слушаюсь.

Запрыгиваю в салон, оборачиваюсь — и в тот же момент ее губы накрывают мои, как только дверь за нами хлопает.

Поцелуй дикий. Без предисловий. Без церемоний.

Я чувствую, как ее пальцы скользят по моей шее, в волосы, ногти впиваются в кожу, как будто она хочет оставить свой след. Я отвечаю, хватая ее за талию, вжимая в себя. Язык прорывается внутрь, но она не отступает — вгрызается в меня, будто хочет стереть остатки чужих имен с моих губ.

— Что ты делаешь, Планета? — сквозь поцелуй выдыхаю я, когда она скользит ноготками мне под бомбер и стаскивает его с плеч.

— Замолчи, — выдыхает она мне в губы. Горячо. Почти грубо.

Я не могу ей сопротивляться. Она — моя слабость. И я ей сдаюсь каждый раз.

Она срывает куртку с себя — стремительно, нетерпеливо. Ловким движением оседает на мне сверху, обхватывая бедрами. Ее губы снова на моих, и я стону, не в силах сдержать реакцию.

— Планета, я... блядь.

Я бы сказал больше, но она снова затыкает меня поцелуем. Трется о меня, о мой член, и я инстинктивно сильнее прижимаю ее к себе, будто боюсь, что если она хоть на сантиметр отодвинется, я сойду с ума.

Господь, это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

И, наверное, именно поэтому я это чувствую всем телом.

Она отрывается от моих губ, глаза горят, дыхание сбивается, но она не останавливается — продолжает тереться об меня, будто хочет стереть остатки злости. Она наклоняется и целует меня в угол челюсти — медленно, влажно, намеренно.

— Никто другой не имеет для меня смысла, Джордан.

Эти слова взрывают что-то во мне. Я сильнее вжимаюсь в нее, не в силах сдержать новый стон, когда она спускается ниже к моей шее. Ее губы оставляют влажные следы, а пальцы цепляются за мои плечи, будто если отпустит — я исчезну.

— Никто, кроме тебя, не увидит меня такой. На своих коленях, с растрепанными волосами, слишком мокрой от его прикосновений.

Я стону. В голос. Ее пальцы скользят вниз, по моей груди, животу — как будто она наконец больше не сдерживается. Будто сейчас ей это нужно так же сильно, как и мне.

Планета царапает меня сквозь футболку, жмется ближе, целует снова — грубо, захватывающе — и одной рукой скользит к моему ремню.

— Нова, — срывается с моих губ, низко, хрипло, почти мольбой.

Девушка цепляется за пряжку ремня, расстегивает ее с удивительной решимостью, не отрываясь от моих губ. Потом — пуговица. Молния. Все это — одним ритмом с поцелуем. Жадным, влажным, напористым.

Я не понимаю, как это случилось, но вдруг я привстаю, чтобы помочь ей стянуть джинсы вниз, не сбрасывая ее с коленей.

— Никто, кроме тебя, не услышит мои стоны.

Мои стоны с твоим именем, Джордан.

Она с поцелуями опускается ниже. Медленно. Почти лениво. Будто тянет за собой все мое гребанное самообладание. Ее колени скользят по обивке, и каждое движение ее бедер чувствуется так, как будто она не просто садится — вжимается в меня.

Ее вес распределяется чуть ниже моих бедер, и я чувствую, как ткань моих боксеров натягивается, становясь тупо невыносимой. Она давит туда, где мне уже больно от желания. Где пульсация под кожей невыносима.

Ладонь ложится на мой член сверху поверх боксеров, не торопясь. Сначала — просто вес пальцев. Я еще держусь.

Но она сжимает. Медленно. Уверенно.

Прокатывает рукой вдоль всей длины, пальцы скользят по ткани, как будто проверяют мою границу — и срывают с меня стон.

Я не закрываю рот. Он срывается прямо ей в губы. Тихо. Глухо.

Как будто единственное что мне сейчас нужно — выжить.

— Ты не должна мне ничего доказывать, Планета, — выдавливаю, глядя в ее глаза.

Они дерзкие. Полные решимости. И в этой решимости — я. Только я.

А я говорю все это, будто не стою в шаге от того, чтобы кончить от одного ее движения. Будто все мое тело не напряжено до дрожи.

— Я ничего тебе не доказываю, Джордан, — выдыхает она, ее губы касаются моих, и я чувствую каждый миллиметр. — Я показываю тебе, насколько хочу быть твоей. Только твоей.

Ее дыхание — это исповедь. Мягкая, липкая, слишком честная. А я — грешник, который не умеет каяться.

Я хватаю ее бедро, сжимаю, когда она поднимается. Не даю. Не хочу. Мои пальцы врезаются в кожу — но она выскальзывает. Цепкая. Уверенная. Как чертова хищница.

Упирается коленями на сиденье. Машина скрипит от движения.

Я откидываюсь, сползаю по двери, разворачиваюсь так, чтобы видеть ее. Потому что не могу не смотреть.

Ее пальцы обхватывают пояс моих боксеров.

Она натягивает резинку и опускает ткань вниз, будто снимает доспехи.

И в этот момент я уже не дышу. Я просто жду.

Планета замирает. Зрачки расширяются.

Взгляд становится влажным. Темным.

Желание выливается из нее, как из переполненного стакана.

— Ох... вау, — звучит она с надрывом.

И я, черт возьми, едва не кончаю просто от ее взгляда.

Пальцы Новы скользят к моему основанию. Кожа под ее ладонью чувствует даже дрожь в воздухе.

Она касается — осторожно. Проводит пальцами вверх, чуть сильнее сжимая. Медленно. Настойчиво. И я, сжав зубы, закрываю глаза.

— Блядь, Нова.

Мой голос хрипит. Как будто я сейчас переломаю себе ребра, лишь бы не толкнуться ей навстречу.

Она проводит большим пальцем по головке, сжимая у основания, и я срываюсь: стон глухой, глубокий, вырванный прямо из живота.

Ее рука двигается — вверх, вниз. Уверенно. В том темпе, который ломает мой контроль. Пальцы скользят точно по венам, как будто специально. Как будто изучают. Привыкают. Присваивают.

— Ты слишком идеальный, Джордан, — выдыхает она.

А у меня щелкает внутри. Ее губы возвращаются к моим. Она не спешит. Рот горячий. Язык касается моего.

Рука на члене продолжает двигаться — не останавливаясь.

Я прижимаюсь к ней, грубо, глубоко, жадно.

Пальцы второй ее руки скользят под край моей футболки. Она задирает ткань вверх. Обнаженный живот вздрагивает под ее ладонью. А потом ее рот накрывает мое тело. Поцелуй — за поцелуем. Влажные, ленивые, тягучие.

От солнечного сплетения вниз. Каждый оставляет горячий след, будто жжет.

— Такой каменный. Весь ты.

Она почти шепчет. Но я чувствую, как у нее перехватывает дыхание. Она опускается еще ниже.

Рука продолжает двигаться на моем члене — медленно, будто дразнит. А поцелуи переходят с живота на пах.

На ствол.

Ее язык касается меня — коротко, уверенно. И затем она обхватывает головку губами. Сначала — только губами. Плотно, медленно.

Потом втягивает глубже. И я теряю все.

— Ты хочешь моей смерти, Нова.

Мой голос едва звучит. Он сорван. Рвется вместе с воздухом из легких.

Она сосет. Рот плотно обхватывает меня. Рука продолжает работать у основания. Я чувствую, как ее язык скользит по венке снизу. Как она втягивает меня полностью.

И не отпускает.

Я наматываю ее волосы на кулак. Резко. Грубо. Уверенно. Она стонет — и этот звук вибрирует по всей моей длине.

Не могу больше сдерживаться. Я толкаюсь в нее. В самую глубь. В ее горло. Она принимает. Не морщится. Только стонет от удовольствия.

Я чувствую, как все внутри дрожит.

— Если ты еще раз сделаешь это... — сдавленно срываюсь я. — Я кончу тебе в рот, Планета.

— Таков был мой план, Джордан.

Ее слава спокойны. Холодны. Разрушительны.

Я начинаю двигаться. Толкаюсь ей навстречу — глубоко, резко. Ее рука скользит к моим яйцам, массирует. Медленно. Властно. Так, как именно мне это нужно.

— Я сейчас кончу, Планета, — хриплю я. — Если ты не хочешь глотать...

Но она лишь ускоряется. Жадно. Уверенно. Не сводя с меня глаз. Как будто знает: я сорвусь. И она хочет этого.

Мои бедра подаются вперед, руки дрожат в ее волосах. И... я сдаюсь. Громко. Глубоко. Срываю голос.

Кончаю ей в рот, пока не сотрясаюсь от собственного оргазма. Она не отрывается. Принимает меня. Глотает все. Смотрит мне в прямо в глаза. И наслаждается этим.

Ее рот замедляется. Рука тоже. Я дрожу и не могу дышать. А она — все еще там. Все еще со мной. Слизывает остатки. Осторожно. Даже бережно.

Будто делает это из нежности, а не похоти.

Планета поднимается. Колени скользят по обивке.

Она вся сияет. Горячая. Влажная. Опасная.

Ее глаза сверкают, как будто я дал ей нечто большее, чем себя.

— Я хочу быть только твоей, Джордан, — говорит она, зависая надо мной.

И я не могу ее не поцеловать. Не могу не поверить. Пусть это ложь. Пусть это боль. Пусть я от этого сгорю. Но я хватаю ее. Целую. Так, будто этим могу сделать ее своей навсегда.

— Теперь ты только моя, Нова.

Глава 28. Нова

Шестнадцатое января

Я громко смеюсь, сильнее цепляясь за борт ледянки, пока Грейс позади меня едва держится за мои плечи. Ветер вырывает из моего горла еще один визг, искусственный снег вьется вокруг подола платья, липнет к туфлям на каблуке, и от этого вся эта сумасшедшая идея — катиться вниз в вечерних платьях — кажется еще более нелепой и безумно веселой. Я ощущаю, как ткань цепляется за холодный пластик, как Грейс визжит мне в ухо, едва не теряя равновесие. Мы проносимся мимо сверкающих ледяных скульптур и гирлянд — и все это похоже на вырванный из мультфильма кадр, только мы в нем живые и настоящие.

— Мне нужно выпить еще три стопки и я сделаю это, стоя на ногах! — Заявляет Грейс, как только мы с грохотом тормозим у подножия склона.

Я почти падаю вперед, но тут же чувствую теплую руку — Джордан мгновенно оказывается рядом. Он поднимает меня на ноги, как будто вес мой ничего для него не значит, и в этот момент сквозь смех я чувствую, как сердце подскакивает к горлу. Он тянет меня ближе, и мир вокруг — этот сказочный ангар с ледяными замками и детским смехом — на секунду стирается.

— Встретимся у бара, — киваю ей я, и хоть стараюсь казаться легкой и беспечной, внутри все трещит от напряжения. Я скольжу взглядом по смокингу Джордана, вверх, туда, где на его шее быстро бьется пульс. — Мне нужно сказать, как горячо выглядит мой мужчина.

Я замечаю, как глаза Джордана темнеют, едва слышу, как он выдыхает что-то себе под нос перед тем, как вцепиться в меня губами. Его поцелуй рвет с меня остатки холодного воздуха — я буквально проваливаюсь в него, прогибаясь в спине так глубоко, что ощущаю, как под платьем напрягается каждая мышца.

— Мне нравится, как это звучит с твоих губ, — шепчет он, обжигая кожу под ухом, и я чувствую, как что-то теплое, опасное расползается внизу живота. — Ты невероятная, Планета.

— Это все платье, — выдыхаю я, пряча смущение за коротким смешком, хотя щеки горят под светом гирлянд. — Ты знал, что покупать.

— Если бы знал — купил покороче.

— Джордан! — Почти шиплю я, и этот звук рвется из меня с нервным смешком, когда он, совершенно довольный, тянет меня к себе еще ближе.

— Ты права, длина тут ни при чем, — он склоняется к самому уху, и я чувствую, как горячий выдох щекочет кожу. — Ты сама по себе выглядишь как женщина, которая вот-вот сядет мне на лицо.

Я не успеваю прикрыться колкостью — внутри все вспыхивает так резко, что я непроизвольно прижимаюсь к нему бедрами. Ткань смокинга мнется под пальцами, когда его рука смещается с талии ниже — туда, где кожа под тонкой тканью дрожит.

— И я умру чертовски счастливым, Нова, если ты сделаешь это сегодня.

— Не многовато грязных разговорчиков для мероприятия, посвященного детям, Джордан? — пытаюсь пошутить я, хоть голос звучит слишком высоким, а дыхание вырывается слишком часто.

— Поверь мне, — он хмыкает, но в этом хрипе больше нет игры — только напряжение, от которого у меня внутри все скручивается. Он едва заметно двигает бедрами, поправляя застежку брюк так, что я чувствую это. — Мои грязные разговоры ничто по сравнению с твоими.

— Но...

— Нет, Планета, — он перехватывает мой взгляд, и мне некуда спрятаться. Его голос ломается о мое прозвище. — Не заставляй меня страдать. Еще одно слово — и я засуну тебе язык так глубоко, что ты об этом пожалеешь. Ну или пальцы. Тут не принципиально.

Я почти слышу, как дрожат собственные мысли, рисуя сцены, которые я не должна прокручивать прямо здесь, среди ледяных горок, влиятельных людей и кучи детей. Но я думаю об этом. И я хочу все это от него.

— Я...

— Мисс ДеМарс, — женский голос режет воздух, я вздрагиваю и оборачиваюсь, натягивая на лицо что-то похожее на улыбку. — Прошу прощения, но вы просили заранее позвать вас перед аукционом. Мы начинаем через пять минут.

— Спасибо, Трейси, — выдыхаю я, и только тогда понимаю, что забыла дышать. — Сейчас буду.

Она кивает, серьезная и собранная, и исчезает в суете ангарного зала. Я возвращаюсь к Джордану — он по-прежнему стоит близко, так что мне приходится оторваться от него самой.

— Точно не хочешь поучаствовать?

— Куплю все, что ты захочешь, — ухмыляется он, будто только что не угрожал мне самыми сладкими вещами, которые я хочу воплотить в жизнь.

— Пожалуй, начнем с мятного чая и на этом закончим, — я тихо смеюсь, касаясь его губ своими. — Веди себя прилично, пока меня нет.

— Если ты настаиваешь.

Он целует меня еще раз — мягко, но в этой мягкости я чувствую все его желание. Мне даже не нужно слышать это словами, чтобы понимать.

Но я нехотя разворачиваюсь, собирая платье в ладони, и иду за Трейси. Сразу же попадая в суету: дети, малыши в пышных платьях и крохотных смокингах, бегают между столиками и ледяными колоннами. Кто-то лепит миниатюрного снеговика прямо у стены, кто-то швыряется искусственными снежками — снежинки липнут к лакированным туфлям серьезных бизнесменов, которые с уморительной сосредоточенностью отпрыгивают от атаки.

Я улыбаюсь, разглядывая, как Харпер и Винс с визгом бегают по ледяному лабиринту, едва не сбивая с ног целую ораву детей. В самом углу женщина премьер-министр по делам детей в дорогом костюме лепит снеговика — рукава пальто измазаны искусственным снегом. Чуть дальше владелец сети кофеен, чья реклама заполонила полгорода, рассказывает что-то важное десятилеткам. Те слушают, деловито кивают, но по их взглядам видно — им бы сейчас больше понравился снежный бой.

Я хмыкаю, пробираясь мимо — платье чуть цепляется за чьи-то ботинки, я улыбаюсь в ответ на чье-то «Извините!», поправляю заколку, чувствуя, как от всего этого теплеет внутри. Эти дети, эти взрослые, которые хоть на пару часов сбросили свои должности — сейчас просто веселятся — чтобы по итогу помочь тем, кому это нужнее всего.

За сценой я быстро пробегаюсь взглядом по лотам, проверяю каждую бирку, каждую карточку. Напоминаю ведущему о перестановках — коротко, четко, но с улыбкой, чтобы он не забыл расслабиться. Когда все готово, я выглядываю через кулисы — мои ладони все еще теплые от прикосновений Джордана, но мысли уже снова здесь. Гости заполняют свои места. Смех детей и приглушенные разговоры взрослых перемешиваются в воздухе с запахом чего-то пряного и морозного. Я вдыхаю это глубже. И знаю, что сегодня все будет правильно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я буду сразу у выхода на сцену, — киваю я Трейси, когда за кулисами совсем не остается места. Я машинально приглаживаю подол оливкового платья и смотрю ей вслед, будто это может отвлечь меня от того, что внутри все дрожит от предвкушения и легкой тревоги. — Если что-то вам понадобится, дайте знать.

Гул залитого светом зала тянет меня обратно к происходящему — мягкая музыка затихает, и голос ведущего разрывает пространство. Молодые спортсмены-школьники один за другим появляются на сцене под вспышки камер — кто-то еще с детской неловкостью, кто-то уже уверенно держит подбородок выше. Они держат лоты перед собой, как трофеи — поездка в соседние города, прокат машин, выходные в спа. Все это мигом уходит за тысячи долларов — влиятельные люди города поднимают карточки, сверкают вспышки СМИ. Каждое «продано» отдается где-то у меня в ребрах приятной пульсацией, потому что это не просто цифры. Это тепло в чьих-то руках, шанс, который получат те, кому он нужнее всего.

— Ты должно быть та самая Нова ДеМарс, — голос режет этот ровный ритм и я оборачиваюсь.

«Важная шишка». Высокий, плечи широкие, пиджак сидит безукоризненно. Складки у рта выдают привычку к циничным улыбкам, взгляд тяжелый, как будто он смотрит сквозь тебя и уже все про тебя знает. Густая щетина, будто эта неряшливость — часть имиджа. Мужчина, который привык ломать правила под себя.

— Бенджамин Говард, — он протягивает мне руку.

И я смотрю на нее пару секунд — мои пальцы чуть дрожат, но я все равно пожимаю ее. Ровно на миг. Он улыбается, но улыбка не дотягивается до глаз — там холодный расчет.

— Тебе знакомо это чувство, — Говард говорит спокойно, почти лениво, делая короткий шаг ближе так, что я улавливаю легкий запах дорогого одеколона, смешанный с чем-то тяжелым, вроде застоявшегося табака. — Когда все в жизни наконец складывается так, как ты мечтал? Еще чуть-чуть — и ты на вершине. Все лучше, чем в твоих самых нереальных фантазиях.

Он склоняет голову ближе, будто хочет, чтобы никто больше не услышал — голос падает ниже, колется о кожу:

— А потом приходит кто-то — и рушит все к чертям.

— Не понимаю, о чем вы, — отзываюсь я сухо, цепляясь за ровный тон.

Но внутри все сползает вниз. По позвоночнику пробегает холодок, и я почти заставляю себя не дернуться обратно к залу. Пусть Джордан не видит этого. Пусть думает, что все идет хорошо.

— Еще как понимаешь, — губы Говарда едва заметно растягиваются, но в голосе слышится ржавчина. — Это ведь ты появилась из ниоткуда. Сделала из Джордана хорошего мальчика. И похоронила этим мою чертову карьеру!

Я моргаю, не до конца понимая о чем он. В висках стучит, и хочется отвернуться обратно к сцене, к свету, к шуму молотка. Все что угодно — лишь бы не дать этому человеку считать мое лицо.

— Я ведь почти обменял его. — Он делает еще шаг, почти ленивый, но в этой медленности есть угроза. — Почти получил сделку мечты. Миллионы. Собственный клуб.

Я напрягаюсь сильнее — мышцы плеч ноют, пальцы сводит. Он говорит о Джордане так, будто тот просто цифра в таблице. Строка в бюджете. Вещь, которую можно было переложить с полки на полку.

— А теперь вместо чертовых миллионов меня отправляют к каким-то соплякам в колледж. — Его голос становится суше, скрипучее. — Чтобы я там пылился, пока эти юнцы криво держат свои клюшки.

Что-то внутри меня хрустит — напряжение трескается, оставляя злость. Горячую, плотную, ту, что сама расправляет мои плечи.

— И за это спасибо тебе, маленькая мисс «я все изменила». Ты ни черта не изменила. Ты все мне испортила.

— Добро пожаловать в реальный мир, — я почти выплевываю это — слова острые, как кость в горле.

Я делаю шаг назад, чтобы уйти, но он хватает меня за руку — резко, хищно. Я вздрагиваю. В локте простреливает легкая боль, будто сухожилие горит.

— Думаешь это смешно? Думаешь можешь прийти, испортить мою карьеру, мою жизнь — и тебе это сойдет с рук?

Его пальцы вцепляются в мою руку сильнее, будто он хочет оставить на коже метку. Боль пульсирует в такт сердцу, но злости во мне больше.

— Я потяну твоего любовничка за собой, ДеМарс.

Моя фамилия, произнесенная им, как пощечина, щелчком отдает в голове. Как будто он сам открыл мне дверь, за которую лучше бы ему не заходить. Злость становится острой, как лезвие, и дает мне шанс выплеснуть все прямо на него.

Даже если я собираюсь блефовать.

— Знаете, — на выдохе говорю я, прищуриваясь и склоняя голову чуть в бок, — когда в восемнадцать лет я начинала свой подкаст, я тоже мечтала о миллионах. Своих собственных. Которые заработаю сама, без чьей-либо помощи.

Непонимание мелькает в глазах Говарда. Он пытается вернуть себе контроль, натянуть привычную маску надменности, но я вижу — она трескается.

— Поэтому я взяла фамилию своей троюродной тети как псевдоним. Чтобы моя реальная фамилия не шла впереди меня.

Я сильнее расправляю плечи и поднимаю подбородок. Но впервые — не в попытке защититься, а чтобы почувствовать собственную власть.

— Должно быть, вы в курсе, кто такой Колтон Пейн? — почти хмыкаю я. — Я обычно просто называю его

папой

.

Я вырываю руку из его хватки.

— Уверена, вы о нем наслышаны. Довольно тяжело в наше время не знать, кто он и в каких кругах водится.

По его лицу все ясно. Он знает. И знает, какую власть мой отец имеет. И что может сделать с ним, если я попрошу.

— Поэтому, если будет такая необходимость, — киваю я, — я все-таки нарушу свой принцип не использовать фамилию отца и сделаю все возможное, чтобы Джордан остался в «Бостонских Орлах».

Конечно, я блефую. Я бы никогда не попросила у отца подобного — не из-за Джордана. Из-за себя. Мне не нужна его помощь, после всего, что он думает обо мне и моей жизни. Но Говард не должен об этом знать. Ему достаточно поверить в то, что я на это способна.

— Поэтому, Говард, вам лучше принять это ваше предложение от университета. Пока не стало слишком поздно. Будет неловко, если после такого весомого опыта вас не допустят даже к детсадовцам.

Он отступает на шаг, пытаясь удержать лицо и спрятать злость, но она все равно прорывается — в сжатых губах, в коротком рывке плеча, в жестком взгляде.

Я вижу, как он пытается переварить мой блеф, но не может оставить за мной последнее слово.

— Думаешь, ты изменишь его? Думаешь, он не сломает тебя так же, как все, к чему прикасается?

— Думаю, я как минимум смогу принять, что если это произойдет — это будет не его вина. А моя.

И я верю в это не ради Джордана. Ради себя. Потому что он учит меня этому: принимать страх, держать его за горло и не прятаться.

— Ты пожалеешь.

Возможно. Даже наверняка. Но я не могу позволить себе думать об этом сейчас. Должна — но не могу.

Не тогда, когда после аукциона Джордан оказывается рядом, целует меня так, будто все еще принадлежит мне.

Не тогда, когда он вместе с Харпер и детьми визжит на ледяной горке, поднимая облака искусственного снега, или смеется так, что его слышно даже сквозь музыку и шум гостей.

Не тогда, когда среди десятков детей он первым делом замечает Тайлера — того самого мальчика с тренировки, которому я завязывала шнурки на коньках — и опускается к нему на корточки, чтобы спросить, как идут тренировки.

Я чувствую, как сердце дергается внутри — от этого простого, настоящего Джордана. Оттого, как он смотрит на детей. На своих друзей. На меня.

Но внутри все равно проскальзывает страх. Если все, что сказал Говард, правда — Джордан больше не держится за меня, потому что ему это нужно.

Ему больше не нужны наши фиктивные «мы», чтобы закрывать рот прессе. Потому что все это — теперь не угроза его обмена. Все это — угроза мне.

Потому что я впервые вижу, что ему больше не нужна фальшь, чтобы остаться. А значит, совсем скоро он сможет уйти. И мне больше нечем будет его держать.

Глава 29. Джордан

Двадцать седьмое января

— И чем она теперь будет заниматься? — сопереживает папа, скрестив руки на груди.

— Сначала пройдет обучение в охранном предприятии, — пересказываю ему то, что успел после тренировки узнать сам, — Затем выйдет на оплачиваемую стажировку, а после месяца испытательного периода получит полноценную должность. Так Тайлер и его младший брат всегда будут под ее присмотром и смогут бесплатно тренироваться.

— Это же прекрасно! — Мамины глаза слегка блестят от подступающих слез, когда рука папы ложится на ее спину, растирая.

Я краем глаза отмечаю этот жест, и почему-то надеюсь, что делаю подобные вещи так же неосознанно в отношении Планеты, когда ей это нужно.

— Это максимум, что смог устроить им Зальцман, — все равно недовольно ворчу, продолжая готовить пасту на ужин. Ложка царапает дно кастрюли, будто мне нужно куда-то деть остаток злости. — Нам запретили вмешиваться, потому что клуб сам предоставил несколько рабочих мест родителям тех детей из программы.

— Это в любом случае помощь. — Уверяет папа.

— Но этого недостаточно. — Устало выдыхаю я, чувствуя, как в груди медленно нарастает что-то горячее и бесполезное.

— Ты несправедлив, — серьезно начинает Финн, — Концентрируешься не на...

— Привет!

С прихожей его перебивает усталый голос Планеты, и я мгновенно напрягаюсь.

Сначала то ее смс «Ты сегодня дома? Можно я приеду?» — как будто я не собирался сам после ужина с семьей завалиться к ней в квартиру. Теперь этот тон... что-то не так. Я чувствую это каждой мышцей, хотя стараюсь выглядеть так, будто сосредоточен только на кастрюле.

Но она появляется в кухне, старается вести себя как обычно, радушно и чересчур искренне обнимая каждого из моей семьи. Ее руки цепляются за моих родных так, будто она пытается за что-то уцепиться сама, и я не знаю, отчего мне щемит под ребрами — от желания сдуть с нее весь этот усталый глянец или от злости на себя, что не спросил сразу.

— Извините, что я так без приглашения...

— Не начинай, Нова.

Ее имя слетает с моих губ быстрее, чем я успеваю подумать. И я слышу, как вся моя семья разом оборачивается на меня затаив дыхание. Я чувствую их взгляды. Грудью, шеей, пальцами, но молчу, продолжая размешивать пасту так, будто это способ удержать себя от того, чтобы не подойти и не спросить прямо при всех — «Ты в порядке, Планета?».

— Но я принесла вино, — натянуто улыбается она, заставляя меня на нее взглянуть.

Черт. Она обычно не пьет алкоголь. Я видел всего раз, когда она пила при мне — это были две бутылки пива в гостиничном номере, за пару дней до того, как я застал ее за чтением в ванной. И я помню, как тогда она смеялась, уткнувшись мне в плечо, и как мне хотелось, чтобы она всегда смеялась только так. А сейчас... это странно. И мне это не нравится.

— Как все прошло на подкасте? — спрашиваю так, будто прощупываю почву, пока она возвращается в прихожую, чтобы оставить пальто.

Смотрю ей вслед, не замечая, что сжимаю ложку слишком сильно.

— Ох, все было слишком прекрасно. — Отзывается красотка.

А я тянусь к чайнику, включая его для нее и киваю папе в ящик, где он может найти штопор.

— Кто был сегодня? — спрашивает Лав, перевалившись через Финна, чтобы выглянуть в прихожую, из которой возвращается моя девушка.

— Карлос Браво, — восторженно заявляет Планета, подходя ко мне.

Я не знаю, могу ли поцеловать ее при собственных родителях. В смысле не из-за них — я бы плюнул на это, если бы знал, что ей это правда нужно. Но она сама, как на автопилоте, тянется ко мне и касается моих губ своими. Ее пальцы чуть цепляют меня за живот — тепло через футболку бьет куда-то глубже, чем должно. И я не двигаюсь, не прижимаю сильнее, хотя руки просят. Она отрывается, обходит меня, буднично делает себе мятный чай.

И снова все мои родственники молча смотрят на меня с еще большим удивлением, пока Финн достает наличку и передает ее Лавли. Вот два засранца... они что спорили на нас?!

— Это основатель того благотворительного фонда, с которым мы теперь сотрудничаем вместе с Орлами, — как ни в чем не бывало продолжает Планета, пока я посылаю младшему брату и сестре убийственный взгляд. — Думаю, подкаст вышел очень душевным и значимым для многих людей благодаря ему.

— Разве его ответы зависят не от твоих вопросов? — интересуется папа, передавая маме и Финну по бокалу вина.

Планета уже с огромной кружкой чая, которую я специально купил для нее в свой дом, оказывается рядом со мной, наваливаясь на каменную столешницу чуть дальше от плиты.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, — хмыкает папа, — чтобы получить цепляющий ответ — ты должна задать правильный вопрос.

— Например? — щурится Финн.

— Например, — пожимает плечами папа, — Нова может спросить, как мои дела, и я скажу ей «я в порядке», но также она может спросить — что сейчас больше всего занимает мои мысли, и я не отделаюсь односложным ответом.

— Разве нельзя сказать односложно — мол вино? Или что-то в этом роде? — закатывает глаза Лавли.

— И тогда ты будешь выглядеть как полная задница, — смеется Финн. — Очевидно же, что ты так не ответишь и придется объясняться.

— Именно, — соглашается папа.

— Я... я об этом не думала, — признается Планета, и я вижу, как она отхлебывает чай слишком большими глотками, чтобы не встретиться со мной взглядом. — Обычно я просто знаю тему, которую хочу раскрыть, и вопросы сами складываются в моей голове.

И я тут же думаю только о том, какие вопросы мне задать, чтобы она не смогла отмахнуться коротким ответом. Чтобы я услышал все, что она сейчас скрывает за этой своей выученной улыбкой.

— Потому что тебе не все равно. — Уверяет папа. — Ни на гостя, ни на его историю, ни на то, чем он может помочь кому-то своим опытом.

— Разве, — грустно хмыкает Планета, — в вашем возрасте вы не должны считать, что на самом деле у меня нет работы и я занимаюсь ерундой?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— В моем возрасте? — искренне смеется папа. — Ну спасибо, дорогая.

Кухня погружается в семейный смех, и от этого тепло мгновенно растекается под кожей. Я смотрю на Планету, на то, как она чуть улыбается, будто не до конца верит, что смеется вместе с нами. И мне нравится, как она тут смотрится — как будто всегда была частью всего этого шума и тепла.

— Извините, я просто... не сильна в шутках.

— Мне понравилась, — успокаивает ее папа, — но я серьезно, Нова. Ты делаешь большое дело, у тебя определенно талант. Странно, что еще ни одна стриминговая платформа не предложила тебе контракт.

— Вообще-то, — неуверенно отзывается красотка, и я сразу отрываюсь от плиты, чувствуя, как все внутри переключается на нее, — вчера, после недавних новостей от СМИ с тем благотворительным вечером и вышедшей сегодня обложкой с моим интервью, я получила два предложения.

— Правда? — первым отзываюсь я, и кухня вспыхивает радостью, как спичка о край коробка — быстро, ярко и громко.

Мама радостно вскрикивает, Финн что-то шутит, Лавли уже хлопает в ладоши, папа тут же тянется обнять ее — и Планета почти теряется в этих объятиях, будто не ожидала, что ее успех так мгновенно станет нашим достоянием. Она улыбается, обнимает каждого по очереди, едва сдерживает слезы благодарности, и все равно под этими ее глазами есть что-то, что не дает мне расслабиться полностью.

Я подхожу ближе и вырываю ее у всех. Притягиваю к себе. Прижимаю так, чтобы она наконец перестала притворяться, что все держит под контролем. Целую ее за ухом, чувствую, как дрожит кожа под моими губами.

— Я горжусь тобой, Планета.

Это не признание. Это факт. Я хочу, чтобы она знала это, чтобы не сомневалась хотя бы в этом.

— Ты невероятная.

Выдыхаю это ей в висок, когда она сильнее вжимается в меня, зарывается носом в мою шею так, что мне хочется не выпускать ее никогда. Даже когда запах подгоревшего ужина подбирается к нам слишком быстро. Но она первая отстраняется, едва слышно всхлипывая и разворачиваясь так, чтобы смахнуть подступившие слезы.

— Спасибо вам, — выдыхает она, глядя на мою семью, — Я... я так вам благодарна за поддержку.

Мама не говорит ничего, просто целует ее в макушку и мягко растирает ее плечи, будто благословляет на что-то большее. Финн и Лавли тут же хватают посуду и приборы, переговариваясь о чем-то своем и уносят все в столовую. Папа забирает мою пасту, ворчит, что она чуть не сгорела к чертовой матери, и уже несет кастрюлю туда же — прихватывая за собой моего далматинца, чтобы дать нам секунду тишины наедине.

— Я не хотела вот так врываться и портить семейный вечер, — Нова звучит так, как будто правда верит, что в силах что-то портить здесь, у меня дома, с моей семьей.

Она быстро утирает слезы, но я все вижу.

— Не говори так, пожалуйста. — Прошу я.

От ее взгляда сердце сжимается так, что я почти ненавижу эту уязвимость.

— Я рад, что ты здесь. — Мои ладони ложатся на ее талию, проскальзывают к спине, притягивая ее ближе, почти впечатывая в меня. — Рад, что ты поделилась своими успехами. Рад, что ты чувствуешь себя в безопасности, когда делишься своими эмоциями.

Большим пальцем смахиваю ее слезу, оставляю ее лицо в своей ладони, чтобы она не могла отвернуться.

— И я хочу, чтобы ты осталась со мной сегодня.

Я вижу, как она смотрит на меня — вижу, как внутри нее перелистываются мысли одна за другой. Она точно знает, что этим разговор не закончится. Что я вытащу из нее все, что она пытается спрятать за этим усталым смехом и хрупкой улыбкой. Она пытается решить — готова ли. Готова ли сказать мне все.

— Пожалуйста, Нова. Ты нужна мне.

Я почти чувствую, как в этот момент она сдается — глаза чуть мягче, плечи ниже. Она тихо кивает, и я не даю ей передумать: наклоняюсь к ней, губами ловлю ее губы. Она сразу раскрывается мне — язык касается моего, пальцы впиваются мне в грудь. Моя ладонь скользит выше — в ее волосы, где я так люблю держать ее, когда она наконец перестает все контролировать. Поцелуй мягкий, но я кусаю ее губу, чувствуя, как она еще сильнее клонится ко мне, будто не может иначе.

— Все готово! — Раздается мамин голос из столовой, и Планета первая отстраняется от меня физически.

Но я вижу, что морально она не отходит ни на шаг. Весь ужин она держится рядом — то плечо к плечу, то пальцы чуть касаются моего колена под столом. Девушка с каждой новой темой для разговора все больше дышит свободнее — смех все чаще вырывается у нее по-настоящему. Я вижу, как ей становится легче, и мне чертовски нравится, как она вписывается в этот шум и свет, как моя семья обожает ее так же, как я.

Никто не спешит расходиться, хотя все прекрасно знают — завтра понедельник, и всем нужно рано вставать. Но мы все равно слишком долго обнимаем друг друга на прощание. Я не знаю, как удержать этот вечер в голове навсегда, но знаю точно одно — хочу, чтобы Нова была со мной вот так. Всегда.

— Я сделаю тебе чай, — предлагаю я Планете, когда входная дверь закрывается за моими родственниками. — Прими пока душ, переоденься.

Она не спорит, просто коротко кивает и поднимается наверх — она уже знает, где лежат полотенца, какие флаконы мои, а какие куплены только для нее. Я слышу, как щелкает дверь ванной, и включаю чайник, заодно беру пульт и зажигаю общий камин — пусть горит не только здесь, но и в моей спальне. Теплый свет и ровный треск — все, чтобы она чувствовала себя в безопасности, даже если захочет уйти спать раньше меня.

На кофейном столике в гостиной раскладываю все, что может ей пригодиться этой ночью: наши недочитанные книги, чтобы она могла зарыться в страницы, если захочет спрятаться от своих мыслей; наушники — если вдруг решит утонуть в своем бесконечно грустном плей-листе; теплый плед, если разговор пойдет глубже, чем она сама ожидает. Все должно говорить ей одно — здесь ей можно все.

Сам быстро захожу в гостевую ванную, смываю с себя остаток разговоров и семейного вечера — выхожу только в боксерах, потому что между нами нет смысла прятаться за тканью. Когда возвращаюсь на диван и наваливаюсь на подлокотник, слышу, как она появляется в дверном проеме.

Она в моей футболке — к счастью, только в ней — и ее загорелые длинные ноги бросаются в глаза первыми. Лицо красное от горячего душа, волосы почти сухие, чуть пушатся на концах. Такая настоящая, почти беззащитная, и от этого сердце сжимается так, что я едва не протягиваю к ней руки сразу. Она медлит лишь секунду — потом опускается рядом, но я тут же тяну ее ближе, перетаскиваю на себя так, чтобы она легла мне на грудь, подогнув ноги.

— Как ты на самом деле, Планета? — спрашиваю тихо, проводя пальцами по ее еще влажным прядям.

Она должна знать, что мне не все равно — никогда не было и не будет.

— Я просто... устала.

— Когда ты просто устала — ты не сушишь волосы после душа, предпочитаешь сразу оказаться в постели и просишь меня тебе почитать. — Мои пальцы все еще перебирают ее волосы, пока она замирает и грустно хмыкает.

— Ты слишком внимательный, — бормочет она и сильнее прижимается ко мне, будто хочет спрятаться под мое ребро.

— Поделись со мной. — Прошу ее после короткой паузы, слыша, как камин ровно потрескивает. — Ты же знаешь, что можешь рассказать мне все что угодно.

Она задерживает дыхание — я чувствую это животом и рукой на ее бедре. Потом медленно поднимается с меня, отстраняется ровно настолько, чтобы сесть и обхватить колени руками. Глаза цепляются за пламя в камине — как будто оно может сжечь то, что она боится сказать. Я вижу, как она ломается изнутри — решает, говорить или оставить все внутри себя.

— Только не ври мне, Планета. — Слова звучат тише, чем хотелось бы, но я знаю — она слышит все.

Она тяжело выдыхает, но не смотрит на меня — взгляд все там же, в огне.

— Снова твой отец? — мгновенно хмурюсь я, готовый вскипеть за секунду.

— Нет, — дергается она и качает головой. — Он последнее время ведет себя более-менее сносно.

Значит, мой разговор с этим ублюдком все-таки не прошел мимо — и это странное облегчение хоть чуть-чуть, но гасит в груди злость. Только вот напряжение в самой Планете от этого не исчезает. Я это вижу.

— Все дело в мистере Браво, — наконец признается она и запинается, будто ей нужна еще секунда, чтобы собраться.

Она сглатывает, вжимает колени сильнее в себя, цепляется за собственные лодыжки.

— Мы обсуждали его молодость и путь становления. Банальные, базовые вопросы, чтобы познакомить аудиторию с гостем.

Я сижу, откинув голову на подлокотник, и медленно вожу большим пальцем по ее шее и затылку — она все еще далеко, хотя в шаге от меня. Я стараюсь дышать ровно, но внутри все ноет.

— Обычно в такие моменты все в основном говорят о себе, а он — говорил о своей жене.

На его месте я бы тоже говорил только о ней. Только о Нове. И больше ни о чем другом.

— О том, как много она значит для него даже спустя тридцать пять лет брака. Как была с ним с самого начала. Как поддерживала его и помогала в организации благотворительности.

Я слышу эти слова и внутри меня поднимается простое желание — я хочу того же. Хочу рассказывать о ней даже спустя тридцать пять лет — о том, как она пришла ко мне уставшая и все равно нашла силы смеяться с моей семьей. О том, как сидела сейчас в моей футболке, в моих руках, и как я знал — никто и никогда не сможет быть на ее месте.

— У них были и трудные времена — когда все рушилось между ними, в его бизнесе, в ее здоровье, но... они всегда выбирали друг друга.

Я смотрю, как пламя из камина вырезает светом линию ее шеи, и думаю только об одном — черт, я хочу видеть ее в своей жизни всегда. Не только в хорошие дни, но и тогда, когда все пойдет к черту. Когда я буду злой, вымотанный, когда все вокруг будет рушиться — я хочу, чтобы она была рядом. Чтобы мы выбирали друг друга так же упрямо, как они.

— И я сидела там, слушала все это и единственное, о чем могла думать...

Я замираю, не двигаюсь ни на миллиметр — чувствую, как воздух между нами становится острее.

— Что со мной, черт возьми, не так?

Она наконец поворачивается ко мне, и мне приходится сглотнуть — в ее глазах столько боли, что мое сердце будто ловит удар, и я почти не уверен, выдержу ли второй.

— У меня нет нормальных родителей. Мои брат и сестра знать меня не хотят. Карьера идет в гору только благодаря тебе и твоей помощи. Я вру всем без остановки о нас, когда ты в любую минуту можешь уйти, потому что моя помощь тебе больше не нужна и...

Ее голос режет меня острее любого ножа. Каждое слово врезается так глубоко, что внутри все сжимается в тугой узел. Я ненавижу, что она вообще может так думать. Я ненавижу, что она говорит «уйдешь». Я не хочу никуда уходить. Я хочу держать ее в своей жизни, так близко, что любое ее сомнение о том, что она чего-то не достойна, исчезло бы к чертовой матери.

— Я просто не понимаю, что действительно правда, а что я сама себе выдумала, думая, что я действительно этого достойна.

— Действительно достойна чего, Планета?

Я спрашиваю почти шепотом, потому что голос не слушается. Потому что от ее слов все внутри разламывается на части, и я с трудом держусь, чтобы не выпалить то, что сжимает мне горло уже недели.

Она поднимает на меня глаза, и этого взгляда мне хватает, чтобы понять — все. Я не вытащу себя из этого. Я уже так глубоко в ней, что нет смысла даже притворяться.

— Действительно достойна любви, Джордан.

Черт бы побрал эти три слова. Черт бы побрал все, что они со мной делают. Потому что я смотрю на нее и знаю — она понятия не имеет, что я влюблен в нее так, что уже не помню, где заканчивается она и начинается все мое. И то, как она сейчас сидит передо мной, разбивает мне сердце, потому что она не видит того, что вижу я: у нее уже все это есть. Потому что я давно уже выбрал ее.

Глава 30. Нова

Двадцать седьмое января

— Знаешь, — наконец уверенно начинает Джордан, — если бы ты действительно была моей, я бы прошел через ад и обратно.

И мне почему-то тут же вспоминаются его слова о нашей сделке. Как мы оба чувствовали себя так, будто этот договор — сделка с самим дьяволом. Сделка ради выгоды. Для каждого из нас. На то, что не должно было стать настоящим.

— Я бы перелетел через всю чертову страну, даже если бы ты не попросила меня об этом.

И он ведь именно так и сделал. Не просто уговорил меня на ту съемку для журнала — он сел со мной в самолет, держал мою руку в своей и весь день стоял за камерой, поддерживая даже своим присутствием.

— Я бы пошел в свои страхи, если бы они мешали мне быть рядом с тобой.

Я вспоминаю, как он всегда выбирал меня, даже когда мы не ладили. Когда мог уйти — но оставался. Возвращался. Всегда.

— Если бы ты действительно была моей, — он наваливается на собственные колени, чтобы быть ближе, и я слышу, как меняется его дыхание, — я бы прошел сквозь чертов ураган, все что угодно, лишь бы ты была в безопасности.

И я помню тот ураган. Помню, как сквозь рваный гул ветра он тащил меня к своей машине. Как держал мое лицо в ладонях и бормотал что-то, что я тогда едва слышала из-за ливня со снегом.

— Есть бесчисленное множество вещей, которые я бы сделал, если бы ты была моей.

Я замираю, сжимаюсь изнутри так, что кажется, слышу, как сердце толкается о ребра. Потому что все это он говорит так, будто не шутит.

— И я, черт возьми, сделал все это... потому что ты действительно моя.

И я больше не могу сдерживаться — рву это расстояние между нами. Цепляюсь за его лицо, целую его резко, жадно, так, будто этого признания мне не хватало все это время. Сажусь на него, коленями обхватывая его бедра, вдавливаю его глубже в спинку дивана. Этот поцелуй — мой ответ. Мое признание. Моя нужда. Потому что он нужен мне. Даже если однажды уйдет.

— Я хочу быть твоей, Джордан, — стону я в его губы, чувствую, как он ловит воздух, как его пальцы впиваются в мои бедра, когда его губы спускаются к моей шее, — только твоей.

— Ты моя, Нова.

Он почти рычит это мне в кожу, и от этого хриплого звука я дергаюсь на нем, чувствуя, как его член в боксерах уже твердый, как он упирается в меня под тонкой тканью, а я невольно скольжу по нему сильнее, вызывая этот приглушенный стон у него в горле.

— Я... я хочу тебя себе. Навсегда.

Эти слова срываются у меня слишком быстро — но в них все, что я боюсь иметь точно так же как и потерять. И Джордан больше не сдерживается. Его руки обхватывают меня крепче, и вот я уже в воздухе, прижата к нему так сильно, что слышу, как стучит его сердце. Он рывком поднимается с дивана, не разрывая поцелуй, несет меня в спальню — его рука уходит под мою футболку к затылку, вторая жадно сжимает мою задницу, пальцы играют с тонкими кружевами стринг — он то натягивает их, то отпускает, и это трение заставляет меня задыхаться у него на губах. Я обвиваю его ногами еще сильнее, ближе, так, что уже сама не знаю, где кончаюсь я и начинается он.

Джордан укладывает меня в центр своей постели так бережно, что я на миг замираю, чувствуя, как этот контраст между нежностью и тем, что горит внутри нас, сводит меня с ума. Он целует мои губы, подбородок, шею.

Я хватаюсь за край своей футболки, цепляю ее ногтями, но он перехватывает мои руки — его пальцы обхватывают мои запястья, горячие, сильные, и он мягко, но неотвратимо поднимает их вверх над моей головой, прижимая к подушке.

— Позволь мне позаботиться о тебе, Нова, — выдыхает он мне прямо в губы.

Его лоб касается моего, и я чувствую, как он дышит, будто это я забрала у него воздух.

Он держит меня одной рукой — крепко, но так, что я чувствую себя не пленницей, а желанной. Его большой палец медленно гладит мое запястье, будто утешает дрожь под кожей. Вторая рука опускается вниз, легко, лениво скользя по моим ребрам, животу — и у меня все внутри стягивается в тугой комок. Его ладонь цепляет край моих трусиков — медленно тянет их вниз и тут же отпускает. Хлопок ткани по клитору острым уколом пробивает мне живот, я резко вдыхаю, не успев сдержать низкий стон.

— Ты уже такая мокрая для меня, Планета, — шепчет он, но я слышу в этом шепоте рычание.

— Только для тебя, Джордан, — выдыхаю я, чувствуя, как слова сами срываются с губ, потому что тело уже пульсирует под его ладонью.

Он давит чуть сильнее, играет тканью — натягивает ее снова, отпускает, давая мне этот короткий, сладкий укол, от которого я изгибаюсь и дергаюсь в его руках. Его пальцы медленно отодвигают ткань в сторону, открывая всю меня для него. Его большой палец ложится на мой клитор — горячий, настойчивый. Он начинает водить по нему медленные, выверенные круги — не спеша, чуть сильнее придавливая, чуть меняя ритм, и я теряюсь в этих кругах, цепляясь ногтями за подушку, потому что руки все еще заперты в его хватке.

Мое дыхание рвется. Стон вырывается. Все внутри горит и плавится под его пальцем, и каждый новый круг медленнее предыдущего, но я чувствую, как все тело натягивается, как внутри нарастает сладкое напряжение, которое он не дает мне сбросить.

Это его дразнит — я слышу, как он выдыхает над моей шеей, чувствую, как его дыхание становится резче. Он медленно склоняется ниже, плечи упираются в мои бедра так плотно, что я не могу сдвинуться ни на миллиметр. Еще один горячий круг пальцем — и он резко убирает его, опускается еще ниже и рывком разводит мои ноги шире.

Его язык касается меня резко — горячо, жадно, и я не сдерживаю крик. Он не торопится — наоборот, облизывает меня медленно, смакуя каждый мой звук, каждый дергающийся мускул под ним. Его язык чертит длинные линии, обводит контуры, возвращается к клитору и играет с ним, пока я извиваюсь под его плечами, зажимаю колени у его головы и все равно не могу остановить себя.

Он поднимает взгляд — мокрый рот, блестящие губы, глаза темнеют, когда встречаются с моими. Мне кажется, что я уже вижу звезды, но он не дает мне сорваться туда. Найт играет со мной языком так, что мое тело то замирает, то снова рвется к разрядке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Джордан, я... — пытаюсь выдохнуть, но он отрывается, обрывает мое слово слишком рано.

Он медленно, лениво поднимается на колени между моих ног. Его рот блестит, его пальцы еще держат край трусиков в стороне, но он больше не прикасается.

— Не так быстро, Планета, — выдыхает он хрипло, проводя ладонями по моей коже вверх, от бедер к талии. — У нас сегодня долгая ночь.

Я поднимаюсь на локтях, пульс бьется где-то в горле. Смотрю на него — такого разгоряченного, нетерпеливого, ждущего — и мне хочется его еще сильнее.

— Я хочу коснуться тебя, Джордан. Всего тебя.

Он будто застывает на месте — глаза цепляют мои, в них нет ни капли отказа, только согласие, будто он дает мне священное право. Найт кивает — коротко, рвано. Я поднимаюсь на колени, чувствую, как они дрожат. Ладонями упираюсь ему в грудь — горячую, напряженную — и толкаю его назад, заставляя подняться с кровати. Он отступает, дает мне пространство — но я тут же ползу за ним по одеялу, потому что хочу почувствовать его так же медленно, как он только что чувствовал меня. Во рту пересыхает, а потом все наполняется терпким сладким голодом, и я уже знаю — это будет так же долго и так же мучительно сладко.

Я поднимаюсь на колени перед ним, чувствую, как ткань простыни цепляется за мои голени, но мне все равно — я поднимаюсь ближе к его губам, ловлю их своими, целую его так, будто этот поцелуй — первое и последнее, что я могу дать ему сейчас. Его дыхание сбивается, грудь тяжело поднимается и опускается, я слышу этот хриплый надрыв прямо между нашими ртами. Я медленно отрываюсь, сползаю губами вниз — подбородок, шея, ключицы, пока мои пальцы скользят к его боксерам. Я цепляю резинку, медленно тяну вниз, открывая его для себя, и мой взгляд цепляется за каждый сантиметр его кожи — грудь, рельеф пресса, едва дрожащие мышцы. Мои ладони скользят по его бедрам, поднимаются к тому, что я уже хочу без остатка.

Джордан выдыхает громко, срываясь на глухой стон, когда я обхватываю его член ладонью — горячий, пульсирующий, слишком прекрасный, чтобы не коснуться его еще раз. Я усыпаю его живот поцелуями, спускаясь все ближе.

— Я так скучала по нему, Джордан, — признаюсь я хрипло, прижимаясь губами к его коже.

— Блядь, Нова... — глухо срывается с его горла, и я улыбаюсь, прежде чем медленно накрываю его член губами.

Он дергается навстречу мне так резко, что я невольно стону в ответ.

Я упираюсь ладонями в матрас, чтобы не потерять равновесие, беру его член глубже. Он теплый, плотный, ложится мне на язык так, что я почти теряю дыхание. Я сосу его медленно — выстраиваю этот ритм сама, двигаясь ровно, обвивая основание рукой, чтобы ему не было недостатка в тепле. Иногда ускоряюсь, а потом нарочно останавливаюсь, целую головку, облизываю выступающую вену, снова накрываю губами и двигаюсь быстрее. Его рука оказывается в моих волосах — сильная хватка, пальцы проскальзывают у корней, будто он сам хочет задавать мне этот ритм, но я не даю. Слюна стекает по моему подбородку и мне все равно. Я не хочу ничего, кроме этого.

Я запускаю свободную руку ниже, к его яйцам, сжимаю их легко, чувствую, как он срывается сдержанностью, стон превращается в низкое рычание.

— Нова... — глухо выдыхает он, выскальзывая из моих губ, — Ты так заставишь меня кончить раньше времени.

— Я просто хочу, чтобы тебе было хорошо, — отвечаю я тихо, но во мне столько дерзости, что он стонет громче.

Джордан хватает меня за предплечья, помогает выпрямиться — мы снова на одном уровне. Его руки скользят по моей спине, обнимают меня жадно, тянут к себе так близко, что я чувствую, как его член ложится между моих ног, прижимается к мокрой ткани трусиков, и я задыхаюсь от этого давления.

— Мне будет чертовски хорошо, когда я наконец окажусь в тебе, Нова, — обещает он прямо мне в губы.

Найт накрывает мои губы поцелуем, жадным, долгим, потом спускается к моей шее, где горячо целует и чуть прикусывает кожу. Его пальцы цепляют подол моей футболки, и за одно резкое движение стягивает ее через мою голову. Он отстраняется на миг, смотрит так, будто никогда не видел ничего лучше.

— Твою мать... — почти сквозь зубы стонет он, взгляд обжигает, — Посмотри какая ты идеальная, Нова.

Я вижу в его глазах это восхищение — настоящее, хищное, до боли сладкое. Он возвращается к моим губам, снова целует, потом опускается ниже, заставляя меня отступить на коленях обратно и лечь на кровать. Он не отрывается от моего тела — губы касаются ключиц, медленно сползают к моей груди. Его язык, горячий, цепкий, касается моего соска — я стону, и чувствую, как его член дергается у меня между ног. Он впивается губами чуть сильнее, оставляя за собой укус, и я выгибаюсь к нему.

— Джордан, пожалуйста, — хрипло выдыхаю я, — Ты нужен мне.

И он сдается. Я вижу это по его взгляду — никаких больше игр. Его пальцы легко цепляют край моих трусиков, стягивают их не резким рывком, а так, будто он все еще смакует каждую секунду моего обнаженного тела. Он отрывается только на миг — достает из прикроватной тумбочки презерватив.

— Позволь мне, — прошу я, едва дыша, потому что хочу почувствовать его еще до того, как он окажется внутри меня.

Джордан смотрит на меня так, будто я разрываю его на части, и молча передает мне презерватив. Я вскрываю его, поднимаюсь чуть выше и провожу латексом по всей длине его члена. Надеваю его медленно, с каждым движением слышу, как он стонет почти в отчаянии. Я еще не успеваю отдернуть руку, как он резко прижимает меня обратно к кровати.

— Ты убиваешь меня, Нова, — рычит он мне в губы.

Он нависает надо мной весь — горячий, напряженный, пульсирующий. Его рот снова на моих губах, а рука ведет его член вниз, где он скользит по моим влажным складкам, дразня меня каждый раз, когда я чуть двигаю бедра.

— Будь хорошей девочкой, Нова, — его голос хрипнет прямо мне в рот, — прими меня всего, хорошо?

И он входит — медленно, аккуратно, заставляя меня растянуться под ним. Я задыхаюсь, впиваюсь ногтями ему в плечи, потому что это слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Он двигается плавно — дает мне все и сразу, но не рвет меня этим — наоборот, растягивает, заставляя привыкнуть к каждой новой глубине.

— Ты невероятная, Нова, — стонет он, когда его движения становятся чуть быстрее, чуть глубже.

Он чуть приподнимается на локтях, меняет угол — и я уже не могу сдержать крик, когда его большой палец ложится на мой клитор, вырисовывает такие же медленные круги, как вначале.

— Джордан... — почти всхлипываю я, захлебываясь стоном.

— Да, красотка, — его голос чуть дрожит, но в нем одно удовольствие, — я знаю, как тебе это нравится.

— Только благодаря тебе, — я успеваю выдохнуть, прежде чем волна накатывает с новой силой.

Это заводит его еще сильнее — он больше не сдерживает себя, а я и не хочу этого. Я хочу его всего — грубого, жадного, настоящего. Его движения становятся резче, толчки глубже, пальцы сильнее давят на мой клитор. И это слишком хорошо.

Он входит в меня рывками — каждый толчок прожигает насквозь, будто он вытаскивает из меня все кислород и возвращает обратно только свою жадность. Его движения рвутся, будто он и сам едва себя сдерживает, чтобы не сбиться с ритма и не разорвать меня этим желанием. Каждый новый толчок — глубже, сильнее, будто он забивается во мне так, что между нами не остается ни единого зазора. Я выгибаюсь под ним, пальцы вцепляются в его спину, царапают кожу там, где он горячий, влажный, живой.

Я слышу, как он глухо выдыхает в мои губы, но не успеваю перехватить этот воздух — он сразу возвращается за ним сам, целует меня жадно, размыкает наши губы ровно настолько, чтобы услышать мой крик, и снова забирает его обратно. Его ладонь ложится мне на горло. Он держит меня — так, чтобы я знала: только он решает, сколько мне воздуха оставить. Его пальцы прижимаются к шеи, большой палец лениво проводит по моей нижней губе.

— Давай, Нова... — он хрипит это так низко, что внутри все опускается еще ниже, — будь хорошей девочкой. Кончи на моем члене. Ты же хочешь этого, правда?

Я киваю, едва хватает сил выдохнуть.

— Да, Джордан... хочу только тебя...

Он рычит, словно я только что сорвала с него остатки сдержанности. Его бедра ударяются о мои с новым звуком — глухим, влажным. Он выдирает из меня короткие стоны, и сам стонет вместе со мной — низко, хрипло, так что по коже мурашки бегут даже там, где его руки меня не касаются. Он давит пальцами на мое горло чуть сильнее — ровно настолько, чтобы пульс бешено застучал под его рукой. И снова целует меня — жадно, рвано, кусая губы, пока я не стону в этот поцелуй.

Я цепляюсь за него еще сильнее, ногти оставляют на его спине длинные царапины, я чувствую, как его мышцы дергаются под ладонями. Его толчки становятся резче, неумолимее — он будто хочет, чтобы мое тело запомнило каждое его движение, даже если завтра я проснусь одна.

— Ты невероятная, Нова, — он выдыхает это мне в губы, голос срывается на стон.

И я чувствую, как мое тело рвет волной — мышцы внутри сжимаются вокруг него резко, сильно, так, что мне самой становится больно от этого сладкого удара оргазма.

— Ох, блядь... — он запрокидывает голову назад, но не отпускает мое горло, пальцы держат мой пульс на кончиках. — Это слишком прекрасно, чтобы быть правдой...

Он чуть меняет угол, толчки становятся еще глубже — и я слышу только себя и его. Мой хриплый стон, его тяжелый, грудной рык. Он не отпускает, даже когда я начинаю дергаться под ним — наоборот, сильнее прижимает меня к матрасу своим весом и рукой на горле.

Когда я почти перестаю сжиматься, мне кажется, я больше не смогу — но он застывает внутри меня, и я чувствую, как он пульсирует. Его бедра дрожат, толчки становятся короче, медленнее, он будто смакует каждую каплю себя, заполняя мной все пустое внутри.

— Твою мать, Планета... — шепчет он хрипло, уткнувшись лбом мне в висок.

Его рука наконец отпускает мое горло, но только для того, чтобы провести пальцами по моим вспотевшим волосам и заправить их за ухо. Он выходит из меня медленно, так осторожно, будто боится что-то сломать между нами.

Джордан стягивает с себя презерватив, выкидывает его в урну, не отходя больше чем на шаг. Я даже не успеваю выдохнуть по-настоящему — он уже зарывается под одеяло вместе со мной, притягивает к себе, прижимает к груди, укутывает своими руками так, что мне становится невыносимо тепло.

— Господь... — рычит он, целуя меня в висок, тяжело дыша прямо мне в волосы. — У меня только что был лучший секс в жизни.

От этой правды — от лучшего секса и в моей жизни — я улыбаюсь широко, глупо, смущенно. И тут же начинаю смеяться, потому что по-другому все это никак не вмещается в мою грудь.

— Я серьезно, Планета, — он поворачивает мое лицо к себе, смотрит в глаза и улыбается так, будто все еще не верит. — Ты не можешь быть настолько невероятной.

Я утыкаюсь носом ему в шею, чувствую, как его кожа пахнет мной, и от этого улыбаюсь еще сильнее.

— Это все ты, Джордан, — шепчу я, почти неслышно. — Я такая только благодаря тебе. Только потому что ты сам такой.

— Мы не можем быть идеальными вместе, — хмыкает он, утыкаясь губами в мою макушку.

— Я не идеальна, — бурчу я ему куда-то под подбородок, пряча улыбку.

— Да, ты права, — он обхватывает мое лицо ладонью, легко, но твердо, не давая спрятаться. — Ты не идеальна. Много болтаешь, читаешь порно, слишком хорошо делаешь мне минет... — он смеется прямо мне в губы, а я кусаю его подбородок сквозь улыбку. — Но, черт возьми... выходит, ты идеальна для меня.

— Ты шутишь, — выдыхаю я, и что-то внутри меня горько сжимается.

Я прячусь лицом ему в шею, чтобы он не видел этого.

— Нет, Планета, — он чуть отстраняет меня, наклоняется, прижимается лбом к моему. — Я говорю правду. Ты можешь быть любой. Для кого угодно. Но для меня ты идеальна. И только моя.

И он целует меня — так трепетно, так тепло, что внутри что-то стучит с новой силой. Это приятно до боли — тепло от его губ разливается по мне, как тихий ток, заставляя сердце сбиться с ритма. И я — всего на секунду — позволяю себе представить, как бы это было, если бы так было всегда. Если бы Джордан действительно выбрал меня навсегда.

Глава 31. Джордан

Двадцать восьмое января

Я расплываюсь в чертовой улыбке, едва удерживая гантели в руках. Ничего не могу с собой поделать — пытаюсь сосредоточиться на этой чертовой разминке, но мысли все равно уносят меня обратно. Лучше бы остался дома. Рядом с Планетой. Без своей дурацкой привычки приезжать в зал раньше всех за час до общего сбора. Но красотке нужно было вернуться домой работать, и я поехал с ней. Будто последние сутки не были лучшими в моей жизни. И все благодаря ей. Опять.

У меня был лучший вечер за ужином со всей семьей и Планетой. У меня была лучшая ночь с Новой — когда мы наконец занялись сексом. И у меня было лучшее утро с девушкой моей мечты — когда я взял ее сначала в душе, а потом прямо на кухонном острове сразу после завтрака. Господь, она была невероятна. Физически. Морально. Она принимала все, что я даю ей — и возвращала это обратно с такой же силой. Нова была бесподобной. Манящей. Чертовой демоницей. Она не стеснялась — она покоряла. А я сдавался ей из раза в раз.

В отражении зеркала, пока меняю положение для нового подхода, вижу, как на шее и вниз по спине тянутся ее царапины. Ее следы. Мгновенно перед глазами всплывают обрывки вчерашней ночи — как она, глядя на меня снизу вверх, выдыхала, что скучала по моему члену, прежде чем проглотить его полностью. Как наслаждалась каждым моим стоном, как сама горела от желания, сжимая меня ногтями и цепляясь за волосы. Как хотела заполучить меня целиком, не оставляя ни единого шанса вырваться.

Вспоминаю утро — как она, все еще голая и идеальная, повела меня в ванную. С белыми следами от купальника на загорелой коже, с ловкими пальцами, которые могли довести меня до точки только одним прикосновением. Я прижал ее спиной к стене и отдал все, что она так отчаянно требовала, оказавшись на моих руках. Грубо. Резко. Слишком жадно. Она цеплялась за меня, стонала, будто благодарила за каждый рывок бедрами, за каждый шлепок по ее идеальной заднице — хотя это я должен был благодарить ее за то, что она только моя.

А после завтрака, когда она запрыгнула ко мне на колени, просто чтобы поцеловать — мне пришлось извиняться за свою жесткость. Использовать кухонный остров, чтобы быть с ней медленнее, мягче. Она дрожала подо мной, выгибалась, шептала мое имя так, что я с трудом сдерживал себя. Я хотел, чтобы она знала — все, что я делаю, я делаю потому что дорожу ею до чертовой ломоты в груди. Потому что хочу ее себе навсегда.

Я перехожу к следующему упражнению — цепляю гриф, сосредотачиваюсь на том, как работает мое тело. Как каждая мышца отвечает, как разогревается кровь под кожей. Я счастлив, что это тело может заставлять ее дрожать, стонать мое имя, просить еще.

От одной этой мысли я снова едва не ухмыляюсь.

И вдруг слышу глухой удар двери в коридоре арены. За ним разрывающее горло, злое, почти убийственное:

— Найт!

На секунду мне кажется, что это Винс. Откладываю гантели в сторону, выпрямляюсь, прислушиваюсь.

— Я тут, — хмуро откликаюсь, оборачиваясь через плечо.

В зал влетает Винс — и я сразу вижу, что злость в нем пульсирует так, что кажется, воздух рядом с ним дрожит. Челюсти сжаты, глаза режут насквозь, плечи напряжены, будто сейчас рванет.

— Какого...

Не успеваю договорить — его кулак врезается мне в нос так, что я отшатываюсь назад, едва не цепляясь за тренажер, чтобы не рухнуть.

— Ты зашел слишком далеко, Найт! — Орет мне в лицо Винс. — Какого черта ты, блядь, творишь?! Думаешь, это шутки?!

Пытаюсь развернуться к нему, руки сами сжимаются в кулаки — гнев поднимается к горлу так быстро, что почти давит изнутри.

— О чем ты, черт возьми?! — Рычу сквозь зубы, едва сдерживаясь, проверяя нос на перелом.

— Я, блядь, о Нове! — Рявкает он и снова толкает меня — глухо, резко, почти выбивая воздух из груди.

Он цепляется в меня, хватает за майку, дергает — хочет драки, жаждет ее. А я понятия не имею, что, черт побери, происходит.

— Зачем ты сделал это?! — Орет он, валит меня на пол, и я падаю на спину, слышу глухой удар собственного тела о резину пола. — Ты думал, что тебе все сойдет с рук?! Потому что за нее некому вступиться?!

Я отталкиваю его, перекатываюсь на бок и резко поднимаюсь на ноги. Кровь стучит в висках так, что я почти не слышу собственный голос.

— О чем ты, мать твою, Винс?! — взрываюсь я в лицо друга, видя, как он уже готов снова ударить.

— Ты переспал с ней! — Винс почти плюет эти слова мне в лицо.

Я выдыхаю. Не смех — но что-то похожее прорывается сквозь стиснутые зубы. Потому что это не что-то новое. Не что-то, что может навредить Планете так, как он себе нафантазировал.

— Какого черта, Найт?

— Какого черта? — злостно выдыхаю ему в ответ. — Просто потому что это она.

Мгновенно ярость на него накрывает меня. Кулаки сжимаются сами собой. Не из-за его действий. Из-за его слов. За то, что он вообще спрашивает об этом вслух, будто сам не видит, как все это выглядит.

— Это не оправдание.

— Оно мне и не нужно! — Рявкаю я.

— Ты играешь с ней, используешь ее...

— Чего, блядь? — я наступаю на него, пихаю в грудь так, что он отшатывается. — Это она сказала вам с Харпер?

— Она ничего не говорила нам с Харпер!

— Тогда какого черта ты так решил?

— Потому что ты всегда делаешь это, Джордан! — Орет он, снова пихая меня. — Ты ни с кем не встречаешься, не подпускаешь к себе, а когда они влюбляются в тебя, ты отталкиваешь их и...

— Это я влюблен в нее!

Я срываюсь, слова вылетают быстрее, чем я успеваю их обдумать. На секунду все вокруг будто замирает — я слышу, как он резко и тяжело выдыхает, сбрасывая с плеч какую-то свою ярость. И черт, я чувствую то же самое — будто камень с груди наконец кто-то убрал.

— Это я влюблен в нее, — тише повторяю я, сглатывая, стараясь отдышаться. — Я сделал это не потому что просто хотел ее. А потому что хотел, чтобы она осталась.

Между нами все еще натянуто — но я вижу, как у Винса в голове наконец складывается этот чертов пазл. Он хмурится, руки складывает на груди, качает головой.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Почему ты не сказал мне? Или Харпер? — тяжело выдыхает он. — Черт, почему ты не сказал об этом Нове?

— Мы обсуждали это с Харпер на Новый год, — признаюсь я, почти выдыхая смех. — Вернее, тогда я только начал это понимать.

— И как давно?

— Черт, — хмыкаю я, опуская глаза в пол, будто стыдно признаваться даже ему. — Сейчас мне кажется, что почти с самого начала.

Я отворачиваюсь от него, облокачиваюсь на тренажер. Прокручиваю в голове все что было с нами заново.

— Я тогда приехал передать ей вещи от Харпер, собираясь на выезд в Эл-Эй, а она была там со своим отцом и... что-то тогда изменилось.

— Я не знал.

Во мне все дрожит — нос ноет после его кулака, но это не боль. Все тело все еще гудит, но единственное, о чем я думаю — это она.

— Я по всей видимости тоже, — хмыкаю я снова, вспоминая. — Клянусь, я старался держаться на расстоянии. Был чертовым джентльменом. Заботился о ней, когда отец снова прессовал ее. Уходил от нее, когда почти не мог себя сдерживать. Держал себя в руках, когда все внутри просило сорваться.

Я разворачиваюсь к нему.

— Она просто была собой. И я влюбился в нее за это.

Винс слушает меня так, будто все это надо было сказать еще давно.

— Я знаю, что должен был обсудить это с тобой. Не из-за себя — из-за нее. — Он коротко, понимающе кивает. — Но я бы никогда не навредил ей. Ни после всего того дерьма, что сделал ее отец. Ни после урода-бывшего.

На секунду злость возвращается — но я ее давлю, потому что теперь все иначе. Теперь я рядом с ней. Не они.

Я

.

— Я знаю, что она тебе как сестра. Что ты переживаешь за нее больше, чем за кого-либо. Но я хочу быть рядом с ней. Оберегать ее. Заботиться о ней. Потому что она — это лучшее, что случилось в моей жизни, Винс.

Я подхожу к нему ближе, почти касаюсь его, чтобы он почувствовал вес каждого моего слова.

— Я просто хочу, чтобы она была счастлива. Счастлива со мной, понимаешь?

На секунду все замирает. Тишина ложится между нами тяжелая — но наконец я вижу, как он выдыхает.

— Тебе нужно сказать это ей.

— Я скажу, — обещаю я сразу, без колебаний. — Ей нужно чуть больше времени привыкнуть к тому, что все между нами меняется, но я скажу. Черт, мне кажется, это единственное, что я хочу сказать ей сейчас.

Винс кивает, плечи его расслабляются, будто он только что отжал сотню килограмм и наконец кинул штангу на пол.

— Хорошо, — говорит он, голос мягче. — Тогда я могу перестать быть чьим-то старшим братом и снова быть чьим-то лучшим другом.

Он резко обнимает меня, хлопает по спине так, что я почти смеюсь.

— Я... я рад за тебя, Джордан. — Его ладонь стучит по моим плечам. — Ты заслуживаешь быть любимым. Вы оба это заслуживаете.

«Любимым». Забавно, как это слово одновременно греет и зудит под кожей. Я не привык к нему. Оно как новая рубашка — вроде сидит, но воротник все время хочется расстегнуть.

Я делаю вдох, собираясь что-то ответить, но чувствую как Винс уже приподнимает уголки губ, будто сейчас соскользнет с этой серьезности в привычное для нас подтрунивание. И я тоже к этому готов — слишком много тяжелых разговоров за один день.

— Спасибо, — все равно хмыкаю я, отстраняясь, чувствую, как в груди что-то встало на место.

— За нос извини, кстати, — Винс фыркает, а я подхватываю его смех, качаю головой. — Идем, нужно показать тебя Симоне. И объясниться перед Зальцманом, чтобы мне не выписали штраф.

— Слишком плохо выглядит?

— У меня будет такой же, когда Нова узнает, что я сделал это с тобой.

Глава 32. Нова

Четырнадцатое февраля

— К сожалению, драконов я не смог достать, — Джордан звучит так, будто не шутит, — поэтому, проведя небольшое исследование, выяснил, что лошади — тоже неплохой вариант.

Сердце предательски сжимается, будто кто-то невидимый обхватил его ладонью. И я даже не знаю, отчего именно. То ли от того, как под моей ладонью лошадь с густой шелковистой гривой ластится об меня и дышит так спокойно, словно знает меня всю жизнь. То ли от того, как Джордан — мужчина, который не делает ничего наполовину — потратил свое время, чтобы спланировать до мелочей сегодняшний день. Сегодняшнее свидание. На день, черт возьми, всех влюбленных.

Последние четыре недели я жила как обычно. Утренний кофе, съемки подкаста, пилатес с Харпер. Все как всегда — если не считать той огромной капли волнения, которая каждый день становилась все больше. Потому что почти целый месяц я жила с сообщением от Найта:

«14 февраля. Майами. У нас планы.»

С тех пор я не переставала думать об этом. О нем. О нас.

И вот я здесь — стою посреди чужого штата, в новом платье, под пальмами, которые шумят где-то за спиной, и все внутри дрожит так, будто это первое свидание в жизни. Хотя оно... не первое.

Просто — первое настоящее.

— Они невероятные, — уверяю я, когда волнение уже сменилось трепетом, которое сложно спрятать.

— Это ты невероятная, Планета, — произносит Джордан рядом с моим ухом, прежде чем оставить поцелуй на моем виске.

Мэгги, наш сегодняшний инструктор, объясняет, как правильно оседлать лошадь — про седло, подпруги, стремя — и я стараюсь быть предельно внимательной, ловлю каждое слово. Но в отличие от Джордана, у меня ничего не выходит. Шлея путается, пряжки не слушаются, ремни застревают в пальцах.

Он, конечно, замечает это. Но не бежит на помощь. Не бросает раздраженных взглядов. Не кидается колкостями. Джордан просто рядом. Всегда рядом. Достаточно близко, чтобы я чувствовала его присутствие, но не настолько, чтобы задохнуться. Он дает мне время. Доверяет. Предлагает действовать. И, как всегда, молча поддерживает — легким кивком, короткой улыбкой. А потом радуется за меня, когда я справляюсь сама. Просто потому, что знает: мне важно сделать это самой.

И все же, когда ремень застревает окончательно, и мои пальцы уже дрожат от напряжения, его ладони ложатся на мою талию. Горячие, уверенные, слишком настоящие. Его обволакивающий шепот касается уха, и я мгновенно покрываюсь мурашками.

— Я помогу, — низко говорит он и одним движением усаживает меня на моего черного коня.

— Спасибо, Джордан, — выдыхаю и сама удивляюсь тому, что краснею, когда тянусь к нему и легко касаюсь его губ.

— В верховой езде ты тоже профи? — он улыбается своими ямочками так по-доброму, что хочется уткнуться ему в грудь.

— Не-а, — хмыкаю я, — второй раз в седле.

— Значит, сегодня без соревнований?

— Ты и так получаешь то, что хочешь.

— Черт, тоже верно.

Он легко касается своими губами моей коленки — и это мгновение прожигает кожу. Я едва заметно вздрагиваю, но он уже отстраняется и возвращается к своей лошади.

Ближе к вечеру февральский Майами пахнет морем и цветами. Мы держим путь за городом, не вдоль пляжа, но так близко, что ветер приносит соленый запах океана. Солнце уже начинает клониться к горизонту, и мы просто живем в этом моменте. Мы с Джорданом всю прогулку едем впереди, а Мэгги держится чуть сзади, оставляя нам пространство. Слишком много пространства. Слишком много для того, как я себя чувствую: легко, тепло, слишком... правильно.

— Ты в порядке, Планета? — Джордан слегка хмурится, когда я быстро моргаю, сдерживая слезы.

Все вокруг настолько красиво, что кажется — я сейчас лопну от чувств.

— Да, — уверенно киваю, — это просто...

— Почти как в той книге? — он улыбается, зная, в какую точку целиться.

— Да.

— Хорошо, — хмыкает, — таков был мой изначальный план. Но знаешь, что точно передаст нам те же эмоции?

— И что же?

— Если мы действительно

полетим

.

— Поэтому мой конь черный, а твой белый? — мгновенно подхватываю я.

— Может быть, — его лукавая улыбка вспыхивает, как вспышка молнии.

— Тогда я точно буду быстрее тебя, — решаюсь на спор я.

— Ох, неужели? Хорошо. Нам нужно к тому зданию, — он указывает на небольшой черный купол вдалеке, чуть на возвышенности, — кто первый доберется туда, выиграл.

— И что он получает?

— Все, что пожелает, Планета.

Его голос — низкий, глубокий. Слишком хриплый, слишком горячий. И я чувствую, как тяжесть его слов отзывается где-то внизу живота.

— Испугалась? Могу дать тебе фору, красотка.

— Хах, — прячусь я за смешком, — чтобы потом ты использовал это как свое оправдание? Нет уж, спасибо. Все будет честно.

— Тогда на счет три? Раз.

— Два, — продолжаю я.

— Три.

И мы срываемся с места почти одновременно — и черный, и белый конь рвутся вперед, будто сами почувствовали азарт. Сначала шаг, потом рысь, затем стремительный галоп по пустому пляжу, который будто принадлежит только нам. Мокрый песок хрустит под копытами, соленый воздух обжигает легкие, ветер рвет волосы, но я не думаю ни о чем. Только о том, что чувствую сейчас.

Свободу. Счастье. Жизнь.

Солнце уже тонет в горизонте, окрашивая океан золотыми отблесками, и я украдкой смотрю на Джордана. Его волосы развеваются на ветру, глаза сияют, и он... счастлив. Не азартный, не хищный, не соревнующийся — просто настоящий. И от этого все кажется идеальным. Даже когда он обгоняет меня, хотя я упрямо не сдаюсь.

— Теперь ты должна мне желание, Планета, — лыбится Найт, мягко спуская меня с лошади и оставаясь достаточно близко, чтобы чувствовать его дыхание.

— И чего же ты желаешь, Джордан? — спрашиваю я, едва касаясь его затылка и запуская пальцы в его густые волосы.

Он притягивает меня к себе. Сильнее, чем прежде. И его ладони скользят ниже, на мою поясницу, оставляя за собой горячие следы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Определенно что-то невероятное, — его голос звучит хрипло, будто сорванный, и прежде чем я успеваю спросить, что именно он имеет в виду, он целует меня.

Его губы мягкие, но настойчивые, горячие. Я открываюсь для него, позволяя углубить поцелуй, и его язык легко скользит к моему. Осторожно, будто изучая, а потом требовательно, будто жадно забирая больше. Моя рука все еще в его волосах, и я чувствую, как Джордан тихо, едва слышно, стонет, сжимая меня крепче, пока одна его ладонь не поднимается выше, ложась на мою спину. Время растворяется. Мир перестает существовать. Есть только он и этот поцелуй.

— Идем, — нехотя отрывается он, выдыхая прямо в мои губы. — Хочу кое-что тебе показать.

Мы оставляем лошадей с Мэгги и начинаем подниматься по белым каменным ступенькам, которые ведут к черному стеклянному куполу. Постройка кажется почти инопланетной — ее стены сделаны из зеркального материала, и до последнего невозможно понять, что скрывается внутри. С возвышенности открывается панорамный вид: солнце уже спряталось за линией горизонта, но в темноте все еще видно, как тучи стягиваются к дождю, пляж теряется внизу, а океан блестит будто сам по себе.

Джордан открывает дверь и жестом приглашает меня войти первой. Я делаю шаг — и сердце мгновенно замирает.

Внутри — все утопает в зелени: растения, цветы, словно мы оказываемся в тропиках. На прозрачном потолке проекция планет, которые медленно вращаются, но сквозь стекло я все равно вижу реальное ночное небо, звезды, тот же океан и далекий пляж. В куполе — большая кровать с белоснежным бельем, ванная за прозрачной перегородкой, небольшая гостиная и стол, накрытый ужином на террасе, прямо у выхода к панорамным окнам.

— Это... — выдыхаю я, но слов не хватает.

— Почти как в твоей книге, да? — Джордан встает рядом, оглядывая помещение. — Драконы-лошади, звездное небо, лес. В помещении, конечно, но праздновать день влюбленных буквально на улице в спальном мешке — так себе идея и...

Я не даю ему договорить — целую его, потому что не могу иначе. Потому что он... воссоздал для меня сцену из моей любимой книги. Каждую мелочь. Каждый нюанс. Он учел все, что там было, и подарил это мне.

— Это невероятно, Джордан, спасибо, — признаюсь я, и голос предательски дрожит.

— Для тебя все что угодно, Планета, — отвечает он тихо, и мне кажется, что он говорит всерьез.

Мы садимся ужинать как раз в тот момент, когда первые капли дождя начинают тихо стучать по стеклянному куполу. Джордан отодвигает мне стул, и я улыбаюсь — ни на секунду это не кажется странным или неловким. Все ощущается... настоящим. Он садится напротив, ужин выходит невероятно вкусным, и все это время мы... просто разговариваем. Легко, естественно, будто так было всегда. Делимся эмоциями от прожитого дня, его дневной выездной игры, смеемся над мелочами, и Джордан даже не бросает шуточки, когда я снова ворую у него картошку фри.

Все кажется слишком простым. Слишком настоящим. И я позволяю себе это чувствовать.

После ужина мы перемещаемся на террасу. Шум дождя становится громче, но крыша все еще надежно защищает нас от холодных капель. Джордан устраивается на уютном диванчике, а я оказываюсь поверх него, закутавшись в мягкий плед. Его грудь под моей щекой теплая и ровно вздымается при каждом вдохе. Я утыкаюсь носом в его шею и слушаю, как раскатывается гром. Вдалеке вспыхивают молнии, освещая океан. Все вокруг будто растворяется и...

— Могу я кое-что спросить у тебя? — выдыхает Джордан, его голос низкий, хриплый от тишины.

— Конечно.

— Ты... ты счастлива?

— Да, — отвечаю слишком быстро, раньше, чем успеваю подумать.

— В смысле, не сейчас, — он чуть сильнее сжимает мое колено, будто держит меня в реальности, — а вообще. Со мной.

Мои пальцы цепляются за край пледа, и я отрываюсь от его шеи, чтобы взглянуть ему в глаза. В груди поднимается какое-то тревожное напряжение, которое тянет ребра изнутри.

— Почему ты спрашиваешь?

Джордан долго молчит, взгляд устремлен куда-то за мои плечи, будто он подбирает слова. Только спустя время он поворачивается ко мне.

— Потому что я этого хочу, Нова, — говорит он тихо, но твердо. — Хочу, чтобы ты была счастлива. Со мной.

Что-то теплое и пугающее одновременно расползается внутри меня. Как будто кто-то одним движением открыл клапан, и волна эмоций разлилась под кожей. Сердце тяжелеет, пальцы непроизвольно сжимаются на его рубашке.

— Только не ври мне, Планета, — почти умоляет он, его голос едва ощутимо дрожит. — Я приму любую правду, но только не ложь.

Врать? Даже мысли такой нет. Не сейчас. Не с ним. С Джорданом я не могу быть не счастливой. Я просто... хочу его. Себе. По-настоящему.

— Я счастлива с тобой, Джордан, — признаюсь я тихо, почти шепотом, но каждое слово дается легко. — В наши тяжелые и счастливые дни. С тобой на расстоянии в тысячи миль или слишком близко в твоих объятиях.

Я выбираю сказать правду. Даже если страшно. Даже если опасно. Даже если потом все изменится. Я поднимаю руку и осторожно касаюсь его щеки, словно пытаясь закрепить эти слова между нами.

— Просто потому что это ты, — выдыхаю я, и в горле пересыхает. — И я хочу для тебя того же. Чтобы ты тоже был счастлив. Со мной.

— Я счастлив с тобой, — уверяет он мгновенно, голос становится серьезнее, глубже. — Но... есть кое-что, чего я очень сильно хочу.

Я замираю. Волнение стягивает грудь, дыхание сбивается, пальцы напрягаются на пледе.

— И чего же ты хочешь, Джордан? — тихо повторяю я свой вопрос.

Он смотрит на меня, слишком серьезно, почти обеспокоенно, и отвечает:

— Тебя.

От этих слов во мне все обрывается. Я хочу поцеловать его, прямо сейчас, но его взгляд... такой сосредоточенный, напряженный, будто за ним скрывается что-то большее. И я медлю, жду, даю ему сказать то, что он явно готовил.

— Я хочу, чтобы мы были вместе, Планета, — продолжает он. — По-настоящему. Как реальная пара.

Мое сердце пропускает удар и замирает. Кажется, даже воздух вокруг нас становится плотнее.

— Не по соглашению. Не для выгоды. А по-настоящему, — его пальцы скользят по моему колену, будто закрепляя каждое слово. — Потому что мы оба этого хотим.

Глава 33. Джордан

Четырнадцатое февраля

— Ты хочешь этого? Со мной?

Сердце бьется в груди так громко, будто ее молчание — это пытка, затянувшаяся на вечность. Я чувствую, как ребра сдавливает изнутри, воздух в легкие заходит рывками. В ее взгляде нет ни капли сомнения, только что-то едва уловимое — как будто она не верит, что я на самом деле задал этот вопрос. И от этого в груди становится тесно, словно меня придавливают изнутри ее несказанные слова.

— Я... — она запинается, и сердце тут же дергается, как от удара током, — я хочу этого только с тобой, Джордан.

Этого достаточно, чтобы во мне что-то оборвалось. Я хватаю ее губы своими. Резко. Жадно. Как будто до этого все мои поцелуи были лишь репетициями. И теперь этот — настоящий. Такой, каким целуют девушку, которая уже не «понарошку», а полностью твоя. И от этого — внутри все наконец встает на свои места.

Я подхватываю ее, поднимаю на руки, прижимая к себе, не прерываясь ни на секунду. Ее губы цепляются за мои. Дыхание горячее, настойчивое. Она жмется ко мне так, будто боится, что я оторвусь хоть на миг. Ее пальцы забираются в мои волосы, тянут, вызывая во мне низкий рык. И это сводит меня с ума еще больше.

Я несу ее сквозь комнату, под короткие вспышки молнии за окном. Каждая вспышка подсвечивает ее лицо — глаза прикрытые, щеки пылают, губы влажные. Будто она молится, но ее молитва — это я. У кровати я ставлю ее на ноги, но она не дает мне отстраниться. Ее руки хватают меня сильнее. Губы соскальзывают на мою шею. Оставляют огненные следы.

— Планета, — голос срывается в стон, когда ее пальцы доходят до моего пояса, цепляются за ремень.

— Я просто хочу позаботиться о своем парне, Джордан, — ее горячее дыхание касается моей шеи, когда пряжка ремня поддается под ее пальцами. — Ну знаешь, о своем реальном парне.

Ее слова врезаются в меня сильнее, чем любой удар. Голова едет, контроль рвется на части. Она — в этом слишком невинном платье, а руки ее такие уверенные, будто всегда знали, чего я хочу. Она расстегивает мою рубашку, ткань жалобно скрипит в ее пальцах. Ладони скользят по моей груди, по животу, жгут меня своими прикосновениями. Ее губы — мягкие, настойчивые — усыпают кожу поцелуями, пока она не тянет мои брюки вместе с боксерами вниз и не опускается передо мной на колени.

Ее глаза поднимаются к моим, и в них — вызов. Обещание. И чертово удовольствие.

— Кажется, — ее голос низкий, наполненный теплом, — тебе действительно нравится быть моим парнем, Джордан.

— Блядь, да. — Это срывается с моих губ так грубо и честно, что я даже не пытаюсь сдержаться.

Ее пальцы обхватывают мой член, и мир рушится. Она двигается медленно. Тянет каждое движение, будто смакует мою реакцию. Я не могу дышать ровно. Все внутри скручивается от наслаждения. Длительный, мучительно-сладкий процесс, где она управляет мной так легко, словно я создан только для этого — быть в ее руках.

— И тебе нравится, когда я — твоя девушка — касается тебя так? — ее голос тихий, но каждое слово бьет в меня как удар сердца.

— Да, Нова. — Ее имя вырывается из меня с рыком, как признание.

— Что ж, — она хмыкает, губы изгибаются в коварной улыбке, — мне, как твоей девушке, это тоже чертовски нравится.

И наконец ее губы обхватывают мой член, а я едва не схожу с ума. Она двигается осторожно, будто дразня. Будто проверяя, сколько я выдержу. Ее взгляд не отрывается от моего — дерзкий, горячий, жгучий. Но она становится увереннее, глубже, ритмичнее. И я ощущаю, как внутри все натягивается до предела. Время превращается в нескончаемую пытку удовольствия. Я не могу сдержать низкие звуки, что рвутся из горла, пока ее губы и язык делают с мной то, от чего теряется разум.

— Тебе нужно остановиться, Планета, чтобы я не кончил прямо сейчас, — сквозь зубы выдыхаю я, пытаясь хоть как-то вернуть себе часть контроля.

— Ты этого не хочешь? — ее быстрый, провокационный вопрос звучит в паузе, и тут же ее рот снова занят моим членом.

Она заглатывает меня глубже, и я рычу, теряя голову окончательно.

— Я хочу быть в тебе, когда это произойдет. Но сначала... — Я отрываю ее от себя всего на долю секунды, хватая и поднимая в свои руки. Ее тело легкое, горячее, и мой голос срывается в хриплый шепот. — Ты сядешь мне на лицо.

Я откидываюсь на матрас. Тело утопает в нем, но внутри я весь напряжен. Мои руки скользят по ее бедрам, и я помогаю ей стянуть трусики, оставляя на ней это чертово платье, которое сводит меня с ума больше, чем любая нагота. Одним рывком я тяну ее на себя. Усаживаю так, чтобы ее колени встали по обе стороны от моих плеч, а грудь уткнулась в спинку кровати. Она тяжело дышит, пальцы вцепляются в край, и я чувствую, как она дрожит, даже не понимая, что я собираюсь с ней сделать.

— Будь моей хорошей девочкой, Нова, и кончи от моего языка, ладно? — голос звучит низко, почти звериным рычанием.

Но я не жду ответа. Просто поднимаю голову вверх и резко касаюсь ее клитора языком. Сразу. Без прелюдий. Без лишних слов. И она захлебывается в собственном дыхании, будто от удара. Ее спина выгибается, пальцы срываются с бортика, потом снова хватаются так, что белеют костяшки. Я обхватываю ее бедра ладонями и вжимаю ее сильнее в себя, не позволяя ей отодвинуться.

Я работаю языком быстро. Жадно. Двигаюсь так, будто голоден. Провожу по ней широким движением, потом точечно, снова и снова, пока она не начинает трястись надо мной. Ее бедра дергаются. Она пытается вырваться от слишком резкого удовольствия, но я лишь сильнее сжимаю ее кожу пальцами. Она стонет. Срывается. Цепляется ногтями за дерево кровати, и этот звук — мое личное проклятие и спасение.

— Джордан, я...

Я не даю ей закончить. Ускоряюсь. Двигаю языком безжалостно, сосредотачиваясь только на ней. Внутри поднимается волна, я чувствую, как ее тело напрягается до предела. Она больше не может дышать, и это безумие — держать ее так близко, ощущать каждый ее вздрагивающий миллиметр.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И наконец она сжимается на мне, тело выгибается, стон рвется из ее груди — долгий. Отчаянный. Оглушающий. Планета взрывается у меня на языке, и я глотаю ее каждый крик, каждый дрожащий вздох. Она кончает, и это то самое безумие, в которое я проваливаюсь вместе с ней.

Нова дергает бедрами, словно хочет подняться с меня, но я не отпускаю. Хватаю ее за талию. Тяну ниже. Ближе к себе, так что она оседает прямо на моих коленях. Я хочу видеть ее глаза, когда наконец окажусь в ней. Хочу, чтобы ни один ее вдох не скрылся от меня.

Мои пальцы нащупывают молнию сбоку, я стягиваю с нее платье и наваливаю ее на себя, так, что ее грудь оказывается прямо у моего рта. Сразу. Никаких пауз. Втягиваю сосок губами. Жадно. Резко. И ее стон с моим имени отзывается внутри так, что я едва сдерживаюсь. Второй рукой сжимаю ее грудь, чувствую, как она дрожит под моими пальцами. И тянусь ниже, к ее центру. Но она опережает меня — ее ладонь ложится на мой член, лаская всю длину и я застываю, перехватывая воздух.

— Ты невероятная, Планета, — рычу ей прямо в кожу, и это абсолютная правда.

— И вся твоя, Джордан.

— Только моя. — Внутри все сжимается от этого признания, и я понимаю, что теряю терпение.

Я рывком вытаскиваю из кармана брюк презерватив. Пальцы трясутся от слишком сильного желания, пока рву упаковку и натягиваю латекс по всему стволу. Нова в это время двигается. Складывает мне под спину подушки, будто готовит трон. И я не даю себе ни секунды подумать, но она все равно опережает меня.

Планета толкает меня назад. Сама забирается сверху. Ложится на меня своей грудью. Ее поцелуй глубокий. Настойчивый. Язык дразнит так же, как и бедра, когда она трется об меня. Мой член скользит по ее мокрым складкам. И я уже готов захлебнуться от этого удовольствия.

— Нова, пожалуйста, — молю ее я, и только тогда она поддается.

Она приподнимается. Находит рукой мой член и направляет его в себя. Мое тело взрывается от первого касания, когда она медленно, чертовски медленно опускается на меня. Ее ладони упираются в мою грудь. Ногти чуть царапают кожу. Я не сдерживаюсь и стону. Низко. С надрывом. Когда она берет меня полностью, до конца.

Планета начинает двигаться — осторожно, будто дает нам обоим время привыкнуть. Поднимается вверх. Снова садится. И я чувствую, как с каждой секундой она становится увереннее. Молнии вспыхивают за стеклянным куполом, и свет ложится на ее кожу. Она светится сама, и в ее глазах — чертово желание, дикое и честное. Она ускоряется. Бедра начинают двигаться все быстрее. И я понимаю, что если позволю ей продолжать так — сорвусь слишком рано.

Я рывком поднимаюсь с подушек, перехватываю ее бедра. Удерживаю на себе, замедляю, вжимая ее сильнее в себя. Вдохи рвутся из груди, я вгрызаюсь взглядом в ее лицо, пока борюсь с собственным пределом. Она идеальна. Настолько, что мне приходится держать ее, чтобы не кончить сразу.

Я притягиваю ее ближе, целую в губы, и мы сидим на постели, оставаясь единым целым. Она едва двигается, дыхание сбивается. А каждое ее "ах" прожигает меня насквозь.

— Ты уже хочешь кончить, Планета? — я целую ее шею, хотя знаю ответ и без слов.

— Да, — стонет она, выгибаясь на мне, цепляясь за мои плечи.

— Твой парень может устроить это для тебя, Нова, — выдыхаю я ей в губы и снова целую, будто это обещание.

Я меняю нас местами так, словно это естественный, неизбежный шаг. Ни на миг не выходя из нее, осторожно укладываю ее спиной на постель. Придавливаю своим весом и нависаю сверху. Ее тело встречает меня сразу, а я сильнее раздвигаю собой ее ноги, чтобы войти в нее глубже. Полностью. Целиком.

Но я медлю. Сдерживаюсь. Растягиваю этот момент, словно хочу, чтобы она чувствовала каждый миллиметр меня. Ее стон поднимается ко мне. Горячий. Влажный. И ногти впиваются в мою спину, оставляя полосы, которые горят сильнее любого огня.

Я двигаюсь в ней так, будто впервые учусь дышать. Каждый толчок — осознанный, выверенный, долгий. Но жадность берет верх, и я поднимаюсь на руках, отрываясь от ее груди. Моя ладонь тянется к ее животу, скользит вниз, пока большой палец не находит ее клитор. Я начинаю медленно рисовать на нем круги, в то время как бедра набирают темп. Она дергается подо мной. Стонет громче. А я рычу, глядя ей прямо в глаза:

— Вот так, Нова... Ты так идеально принимаешь меня.

Толчки становятся сильнее. Резче. Жаднее. Я больше не думаю о том, чтобы держать себя в руках. Я хочу ее всю. Целиком.

— Это так правильно. Так идеально. Ты идеальна, Нова.

Она выгибается. Подается навстречу моим движениям, будто просит еще. Своим телом. Каждым дрожащим стоном. Каждой царапиной на моем теле. И я снова прижимаю ее к постели. Ускоряюсь сильнее. Вбиваюсь в нее с рвущейся наружу яростью.

— Джордан, пожалуйста... — ее голос ломается от желания.

— Ты моя хорошая девочка, ты знаешь это? — я кусаю ее шею, не давая ей шанса на сомнения.

— Только твоя, Найт... — она выгибается так, будто хочет раствориться во мне.

И эти слова добивают меня. Я двигаюсь в ней, не отпуская. И каждая секунда с ней превращает меня в безумца. Она — моя зависимость. Моя мечта. Мой конец и мое спасение.

— Ты моя правда среди тысячи лжи, Нова, — рычу я ей в ухо, чувствую, как теряю последний кусок самоконтроля.

— Твоя... я... — она уже не в силах договорить, дыхание рвется на крики.

— Моя, — я делаю резкий толчок, заставляя ее сжаться и закричать. — Моя! — еще один толчок, глубже, сильнее. — Моя!

Ее оргазм накрывает нас обоих. Она сжимается на моем члене так сильно, что у меня перехватывает дыхание. Я задыхаюсь вместе с ней, раскат грома рвет небо — и я кончаю следом за ней. Полностью, без остатка, отдаваясь ей.

Я остаюсь в ней, не позволяя расстоянию влезть между нами. Осыпаю ее лицо, шею, губы поцелуями. Жадными и в то же время благодарными. И Нова отвечает мне так, будто в этих поцелуях заключена вся ее нежность. Вся ее вера в меня. В нас.

И это сжимает мое сердце — на миг я чувствую, что больше не тону. Что рядом с ней даже мой хаос становится тише.

— Ты невероятный, Джордан, — выдыхает она мне в губы, и из груди мгновенно выбивает весь воздух.

Как будто слова, сказанные таким простым тоном, обрушиваются на меня тяжелее любого другого признания.

— Воруешь мои фразочки, Планета? — прячу уязвимость за шуткой, хотя внутри все уже к черту разорвано.

— Просто хочу, чтобы ты знал это.

Ее слова повисают в воздухе, и я все же медленно выхожу из нее, ощущая, как тело теряет это безумное слияние, к которому я уже успел привыкнуть. Снимаю презерватив. Кидаю его в сторону. И внутри будто открывается зияющая пустота, которую хочется заполнить не сексом — словами. Настоящими, теми, что я никогда никому не говорил. Я почти чувствую, как они поднимаются к горлу:

я же влюблен в тебя, черт возьми.

Но прежде чем хоть одно из этих слов срывается, она тянет меня обратно к себе. Ее руки цепко обхватывают мою шею. Губы зарываются в кожу. И я теряю контроль над дыханием. Она словно не дает мне сказать лишнего, будто чувствует, что я готов сорваться.

Может, это действительно слишком много для одного дня? Слишком рано? Но, может, она и так все поняла — без моих признаний, без громких слов. Она ведь здесь. Рядом. Лежит в моей постели. Прижимается так, будто я нужен ей не меньше, чем она мне.

Я обнимаю ее крепче. Позволяю ее дыханию прожигать мою кожу, и думаю: она все равно со мной. Все равно моя. И я впервые надеюсь, что

кто-то

действительно останется. Что

она

действительно останется со мной навсегда.

Глава 34. Нова

Пятнадцатое марта

Я верещу от восторга, когда мой парень забивает шайбу в ворота Нью-Йоркских рыцарей. Сердце грохочет в груди так, будто пытается вырваться наружу, а ладони становятся липкими от адреналина. Одна пятая арены взрывается криками — только наш сектор, единственный кусок Бостона на вражеской территории.

Мой парень катится к Каю Беркли, они о чем-то дружелюбно переговариваются, и я не могу унять приятную дрожь в теле, цепляясь за Харпер рядом, словно якорь, который удерживает меня в реальности.

Мой парень

.

Все еще чертовски странно произносить это. Не только вслух — даже в собственных мыслях это звучит как-то... неправдоподобно. Будто я украла чужую жизнь и сейчас играю в нее. Но, черт возьми, это моя реальность. И последний месяц наших реальных отношений был просто невероятным. Лучшим в моей жизни.

Мы с Джорданом все еще пытались понять, как это работает, как правильно быть вместе, не наступая друг другу на горло и не забывая про себя. Но, кажется, у нас это действительно получалось.

Мы рассказали его родным и общим друзьям — и мне даже временами казалось, что они рады за нас больше, чем мы сами.

Я продолжала много работать: готовила запуск подкаста на одной из стриминговых платформ, проводила интервью дважды в неделю, потому что теперь приходили не только друзья и знакомые Джордана, но и возвращались звезды из А-листа. Моя жизнь начала выглядеть, как чужая глянцевая обложка, только я по-прежнему оставалась той же собой, которая до смерти боится облажаться.

Джордан был то на выездах, то на тренировках, но мы оба делали все возможное, чтобы быть рядом, даже если нас разделяли сотни миль. Я ездила на его домашние игры с самодельными плакатами, брала интервью у звезд в городах, где у Найта был выезд. Он — если не мог вернуться домой — присылал мне мои любимые цветы, и каждый вечер мы засыпали на видеозвонках, болтая обо всем подряд. Иногда просто читали каждый свою книгу, не говоря ни слова. Иногда разговоры заканчивались взаимным оргазмом, хотя нас разделяли города. Но ни один телефонный звонок не мог заменить его реальное тепло... и тот момент, когда я снова оказывалась в его постели, сжималась на нем, ощущая себя бесконечно живой.

Как оказалось — отношения не так уж страшны, если ты в них с чертовым Джорданом Найтом. Хотя, по правде говоря, мои страхи полностью не ушли. Иногда я все еще ловлю себя на мысли: не слишком ли я? Слишком громкая, слишком упрямая, слишком зацикленная на своей работе... или, наоборот, недостаточная. Не потому что он хоть раз дал мне повод сомневаться, а потому что я сама понятия не имела, делаю ли все правильно.

И все же он рядом. Всегда. Смотрит так, словно я — его благословение. И, возможно, так и есть... хотя бы потому, что он точно является моим.

— Продуктивная ночка, да? — хмыкает Харпер, кивая в сторону Джордана. — Он светится ярче рождественской елки.

— Он же забил, — отвечаю я и сама чувствую, как щеки предательски розовеют.

— Ага, и не только в ворота, подруга.

Я фыркаю и хватаюсь за перила трибуны, чтобы не упасть от смеха, пока Харпер расплывается в довольной улыбке, явно наслаждаясь каждой секундой моего смущения.

— Все еще не верится, что вы правда вместе.

— Знаю. Мне тоже, — выдыхаю я, и где-то в груди разливается странное, сладкое тепло.

— Господь, — хмыкает Харп, — мой муж чертова сваха!

— Предлагаешь ему сменить работу?

— Он и с этой справляется блестяще, — ухмыляется она, кивая на табло со счетом.

Три-ноль в пользу Орлов к концу второго периода. Парни довольные возвращаются в раздевалку, а арена слегка редеет — народ спешит за мерчем и снеками перед последним периодом. Мы с Харпер остаемся в нашем секторе, болтаем о прошедшей неделе, что не виделись. Она решала важные дела по бренду в Лос-Анджелесе, пока я работала в Бостоне, а потом была с Джорданом на выезде и... все кажется почти таким же, как в самом начале нашей сделки.

Только теперь это настоящее. Реальное. Живое. Настолько безумно невероятное, что я стараюсь изо всех сил не думать о том, насколько быстро и бесповоротно влюбляюсь в Джордана Найта. Даже если он не чувствует ко мне того же.

Это опасно. Дико. И может закончиться моим разбитым сердцем... Но, черт возьми, я не могу не влюбляться в него. Живого. Настоящего. Моего.

— Твою мать, — резко выдыхает Харпер, мгновенно напрягаясь. — Дядя Колтон! Здравствуйте!

Я оборачиваюсь туда, куда устремлен взгляд моей лучшей подруги, и мгновенно покрываюсь мурашками, замирая. Потому что там стоит мой отец.

Какого черта он здесь делает?

— Привет, Харпер, — спокойно отвечает он, будто его присутствие на матче — это что-то привычное и абсолютно нормальное.

Подруга первая привстает со своего места, тянется через меня обнять его, а я... я просто сижу и смотрю на них, чувствуя, как мысли путаным вихрем бьются в голове, но ни одна не складывается в слова.

— Что ты здесь делаешь? — наконец выдыхаю я, чуть хмурясь и оглядывая его с ног до головы.

Он выглядит... слишком идеальным для хоккейной арены. Белая рубашка без единой складки сидит на нем так, будто была сшита под заказ, черные брюки подчеркнуто строгие, дорогие, как и кожаные часы на его запястье.

— И я рад видеть тебя, Нова, — раздраженно хмыкает отец, когда Харпер наконец отстраняется от него, — Увидел, что Бостон сегодня играет с Нью-Йорком и подумал, что найду тебя здесь.

— Зачем? — мой голос холодный, но мне все равно.

— Потому что мы

семья

, Нова.

Внутри меня медленно, будто ядовитая ртуть, расползается гнев. Он заполняет ребра изнутри, давит на грудную клетку, тяжелеет в легких, превращая каждый вдох в усилие.

— Есть еще причины для твоего визита? — спрашиваю уже ровнее, но пальцы цепляются в перила так, что костяшки белеют.

— Нужно поговорить.

А вот это уже больше похоже на правду. Моя челюсть невольно сжимается, и я чувствую, как внутри что-то трещит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я слушаю.

— Наедине, Нова, — раздражается отец так, будто не понимает, что Харпер узнает все подробности, как только я вернусь.

И все же я тяжело вздыхаю, чувствуя, как грудь сдавливает что-то стальное. Харпер едва касается моей спины и этого достаточно, чтобы я заставила себя подняться с трибуны и последовать за ним вверх по сектору, на выход с зоны льда.

— Ну? — киваю я ему, как только мы смешиваемся с толпой, но оказываемся в более-менее уединенном месте, — О чем ты хотел поговорить?

— Хотел узнать, как ты, — произносит он почти без эмоций.

— Со мной все нормально.

— Действительно? — он усмехается, низко, тяжело. — Значит, еще не одумалась?

— Не одумалась? — переспрашиваю я, хмурясь, чувствуя, как в груди начинает что-то дрожать.

— Ну знаешь, — он дергает плечами, будто этот разговор ему даже скучен, — вдруг взялась за ум и...

— Ты поэтому пришел? — перебиваю я, резко, почти громко.

И вот тогда злость во мне начинает нарастать новой волной. Глухо, вязко, как лавина под кожей. Она толкается в ребра, бьется в висках, горячо поднимается к горлу, и я уже не знаю, как удержать ее внутри.

— Я пришел, потому что мне не все равно, Нова, — говорит он и делает шаг ближе, нависая. — Я волнуюсь за тебя. За твою жизнь, которую ты продолжаешь тратить на детские шалости.

— Прекрати это, — выдыхаю я, но голос дрожит, предательски выдавая слишком многое.

Мне только начало становиться лучше. Черт, да моя жизнь только-только начала налаживаться. Моя карьера, которая наконец ведет меня к моим мечтам. Моя самооценка, которая, казалось, впервые за много лет поднимает голову из-под обломков. Мои настоящие отношения с Джорданом, где я наконец не чувствую себя лишней или недостойной. И вот теперь он — как всегда — приходит и пытается все разрушить. Всего несколько фраз, несколько акцентов в голосе, и я уже снова шестнадцатилетняя, застывшая под его взглядом, не знающая, как правильно дышать. Боль растекается по телу так же, как злость, только холоднее и глубже.

— Почему ты просто не можешь быть

нормальной

? Почему не можешь поверить, что я желаю для тебя лучшего?

Я стараюсь игнорировать слово «нормальной». Но оно все равно впивается под кожу, как ржавый гвоздь. Вновь заставляет чувствовать, будто со мной что-то не так. Что я недостаточна. Или наоборот — слишком. Слишком громкая. Слишком упрямая. Слишком я.

— Лучшего? — я едва дышу.

— Да, Нова, — его голос становится тверже, тяжелее, почти режет слух. — Лучшей карьеры. Лучшей жизни. Лучшей семьи. Ты ведь сама понимаешь, что это все... ненадолго?

И я чувствую, как что-то внутри меня надламывается. Маленькая, тонкая трещина, но от нее боль расползается мгновенно, как от удара током.

— Господь, — шепчу так тихо, что почти не слышу себя.

Злость, боль и разочарование смешиваются внутри, растекаясь по венам тяжелым свинцом. И вырываются наружу... в коротком, горьком смешке.

— Ты ведь всерьез не думаешь, что так будет всегда? — отец щурится, словно пытаясь меня просканировать. — Твоя "работа", этот парень... ты ведь даже его выбрала мне назло!

— Тебе назло?!

— Вот именно, Нова. Назло. И я не понимаю — почему.

— Дело вообще не в тебе, а...

— Правда? — раздраженно хмыкает он. — А в ком? В нем?

Что-то внутри меня ломается. Его слова царапают по живому, будто старое, ржавое лезвие. Воздуха становится меньше. Коридор давит, стены сжимаются, подталкивая меня к нему, заставляя слушать, проживать каждое слово. Я хватаюсь за край рукава своего джерси, будто это единственное, за может меня заземлить.

— Ты же думаешь, что он действительно выбирает тебя? — отец, кажется, наслаждается тем, как рвет меня на части. — Или ты так решила... стоило ему завалиться ко мне в офис и...

— Что?

Из меня будто выбивают весь воздух. В груди образуется пустота, как после прыжка в ледяную воду. И чем больше я стараюсь вдохнуть, тем сильнее застревает ком, сковывая горло.

— Ах, — смеется отец. — Ты не в курсе? Он устроил мне целый урок по тому, как я должен общаться с собственной дочерью. Прямо в моем же кабинете.

Мир вокруг на секунду теряет звук. Его слова ударяют, и я... застываю. Джордан. Нью-Йорк. Мы же почти всегда были вместе. Он не мог там оказаться... без меня. Значит... это было... когда я снималась для обложки. Когда он опоздал на съемку. Он сделал это ради меня. Поехал туда. Сказал ему. Встал между мной и человеком, который ломал меня. И не сказал ни слова. Даже намека. Чтобы я не тревожилась.

— Сама подумай, — злостно хмыкает отец, словно наслаждаясь моей реакцией, — какой действительно любящий парень будет препятствовать своей любимой общаться с родным отцом?

Это становится точкой кипения. Все во мне поднимается, как волна, тяжелая и обжигающая. Джордан видел. Он видел, как я ломалась, как мои руки дрожали, когда я не могла противостоять родному отцу. Видел, как я задыхалась от его слов, как я снова становилась той маленькой девочкой, которую он оставлял рыдать ночами в своей комнате, выключая свет, чтобы "поняла, что поведение нужно исправить".

И он... выбрал встать на мою сторону. Он не был обязан. Не должен был. Но сделал. А потом... просто молчал. Даже не пытался выставить себя чертовым героем.

— Это сделает тот парень, — голос дрожит, но я не сдерживаюсь, шагая ближе, — чья семья поддерживает меня больше, чем собственный отец. Тот, кто не заставляет меня быть тише, а помогает быть собой. — Мои пальцы сжимаются в кулак. — Тот, кто действительно выбирает меня. Меня. А не то, что он хотел бы во мне переделать.

Отец будто не слышит. На лице холодная усталость и... разочарование. Его взгляд прожигает меня насквозь, как тогда, в четырнадцать, когда я принесла двойку по алгебре и ждала наказания. Такой же тяжелый, давящий, непрощающий.

— Ты даже не пытаешься понять меня, Нова, я...

— Понять тебя? — я хмыкаю, но этот звук больше похож на тихий всхлип, чем на смех. — А кто поймет меня? Ты хоть раз пытался? Хоть раз... за всю мою жизнь?

— Я твой отец! — рявкает он, и люди в коридоре оборачиваются, но я вижу лишь обрывками. — А ты продолжаешь сопротивляться этому.

Он выдыхает, делает вид, что все под контролем. Играет на публику, а меня уже трясет изнутри. Колени дрожат. Ладони липкие, холодные. В висках пульсирует гул.

— Это ненормально, Нова. Ты, твоя жизнь, и...

—

Да, и?

— голос хрипит, будто сорван, — Да, я такая. Что дальше?

И вот в этот момент я перестаю бороться. Но не с ним. С

собой

. С той маленькой девочкой, которая все еще жила внутри, которая верила, что любовь отца когда-нибудь придет, что ее ценят, что она достаточна. Все это... исчезает.

— Ты либо принимаешь меня такой, — выплевываю слова, чувствуя, как внутри пустеет, — либо можешь забыть, что я существую.

— Но ты не...

— Достаточно, — отрезаю я, расправляя плечи. — Я больше не собираюсь это слушать.

Он все еще пытается выглядеть уверенным. Спокойным. Сильным. Но что-то в его взгляде меняется. И, наверное, раньше бы это было хорошим знаком. Раньше бы мне это было важно. Но теперь... уже все равно.

— Не скажу, что была рада встрече,

папа

.

Я выдыхаю, все же не проронив ни одной слезинки, и наконец ухожу.

Воздух обжигает горло, словно я проглотила слишком острый кусок правды, и теперь он распирает меня изнутри.

— Ты в порядке? — обеспокоено хмурится Харпер, когда я усаживаюсь с ней рядом.

Она кладет ладонь на мое колено — легкое прикосновение, но в нем больше тепла, чем я привыкла получать от самых близких людей.

— Вообще-то, — устало выдыхаю я, — на удивление да.

— Что он хотел?

— Чтобы я стала «нормальной», — хмыкаю я, горько, без настоящего веселья.

Слово «нормальной» разрезает меня, как нож тупым лезвием, и хочется вывернуть его обратно ему в руки.

— С тобой все нормально, Нова, — тут же вступается за меня Харпер, в ее голосе нет ни тени сомнения.

— Я... — мне приходится проглотить ком в горле, — я знаю это.

Я поднимаю глаза на подругу и, наверное, впервые в жизни верю собственным словам. Потому что раньше я только боролась. Со всеми и со всем: с отцом, чьи ожидания были тяжелее любых оков. С Морганом, который называл любовь выбором, но сам никогда не выбирал меня по-настоящему. С собой — самой жестокой судьей, которая снова и снова заставляла соответствовать чужим стандартам.

Я так долго жила этим бесконечным марафоном угождения, что в какой-то момент перестала быть собой. Потеряла семью, поддержку, карьеру. Потеряла мужчину, с которым наивно рисовала в голове картинку будущей семьи. Все — только потому, что я верила: если стану удобной, правильной, «нормальной», меня наконец выберут.

Но они не выбрали. Потому что все это время я сама не выбирала себя.

И это правда ранит. Но, впервые за годы, ощущается правильным. И это чувство — странное, но оно делает меня свободной. Живой.

И я благодарна

ему

за это. Мужчине моей мечты, чье имя я боюсь произнести даже мысленно. Благодарна, хоть он и не догадывается об этом. Мужчине, который в этот момент снова выкатывается на лед, и от одного его появления весь мир вокруг будто начинает дышать ровнее.

Глава 35. Джордан

Семнадцатое марта

— Стоило сказать тебе, что я не люблю сюрпризы, — бурчу я, еле передвигая ноги, когда мои глаза плотно затянуты шарфом Планеты.

— Этот тебе понравится, — хмыкает она, крепче держа меня под руку.

— Мне бы и так понравилось, останься мы дома и...

— Тебе лучше не продолжать свое предложение, Джордан.

— Почему? Мы не одни? — я поворачиваю голову так, будто это поможет мне что-то увидеть, хотя, черт, я слеп как крот и от этого раздражаюсь только сильнее.

Холод цепляется за мою кожу, пробирается сквозь толстовку, заставляет плечи чуть дернуться. Весна в Бостоне — это вечная насмешка: то солнце, то ледяной ветер, но сейчас он бьет особенно хлестко. Когда я сел на пассажирское сиденье своей машины и позволил Планете завязать мне глаза, воздух был другим — свежим, но не колючим. А теперь я ежусь. Втягиваю голову в ворот бомбера. Чувствую, как холод будто точит об меня свои зубы.

— Еще пара шагов и ты сам все увидишь, — с восторгом выдыхает Планета и неожиданно целует меня в уголок губ.

Я хочу поймать ее губы полностью. Углубить поцелуй, хотя бы на секунду, но ни хрена не успеваю.

— Ты будешь голой? — хмыкаю я, когда она заливается смехом. — Это определенно будет лучший сюрприз, но я не хочу, чтобы ты себе что-нибудь застудила и...

Она не дает мне договорить. Ее пальцы резким движением стягивают шарф с моих глаз. Я моргаю, почти щурюсь от яркого света, который бьет прямо в лицо. Несколько секунд я только привыкаю к нему, и первым делом вижу — счастливое, заговорщицкое лицо Новы. Щеки пылают, глаза горят, а сразу за ней... чертов вертолет.

— Мы же не...

— Ага, — довольно кивает она, будто ребенок, который прячет за спиной украденное мороженое.

— Ты сама...

— Все еще да.

— Я же...

— Сам виноват, — она театрально хмурится, в шутку толкая меня в грудь. — Ты сам доверил мне свою жизнь и...

Я не даю ей закончить. Детский восторг, нахлынувший на меня, вырывается наружу — я накрываю ее губы поцелуем. Мягко, но с нажимом, будто хочу стереть ее слова и впитать ее смех в себя.

— Ты не должна была, — выдыхаю в ее губы, ладонями удерживая ее лицо, чувствуя под пальцами ее теплую кожу.

— Но я захотела, — улыбается она, и от этой улыбки у меня внутри что-то сжимается.

Она выскальзывает из моих рук, цепляется за мою ладонь и ведет вперед. Вертолет стоит, будто хищная птица, готовая сорваться с места. Она идет уверенно, с тем видом, будто делает это не впервые, и эта ее уверенность чертовски сильно меня заводит. Планета легко открывает кабину пилота, я подхватываю ее за талию, помогая сесть внутрь. Сам обхожу корпус и забираюсь следом.

— Ты уверен, что действительно хочешь это сделать? — спрашивает она, надевая гарнитуру, и в ее голосе звучит одновременно забота и азарт.

— Черт, да! — огрызаюсь я, но не злобно, а как мальчишка, которому разрешили сесть за руль. — Еще бы!

Она протягивает мне вторую пару гарнитуры. Я надеваю ее, и звук внешнего мира словно обрубается. Остается только она и это пространство, пахнущее металлом, керосином и чем-то новым. Панель перед ней вспыхивает десятками кнопок и лампочек. Нова двигается уверенно. Слишком естественно, будто все это — продолжение ее рук. Проверяет педали, что-то под ногами, щелкает выключателями. Я не понимаю ничего, но завороженно смотрю, как она работает.

— Готов? — она оборачивается на меня, поправляя микрофон у губ.

— С тобой всегда да.

— Хорошо, — кивает она, и ее взгляд становится сосредоточенным. — Это борт Ноябрь Один-Два-Три Альфа-Браво. Запрашиваю разрешение на взлет на запад.

В гарнитуре тут же раздается голос диспетчера:

— Ноябрь Один-Два-Три Альфа-Браво, взлет разрешаю. Сохраняйте высоту ниже четырехсот пятидесяти метров.

— Принято, — четко отвечает Нова, отпуская кнопку, бросая на меня взгляд через плечо. — Ну что, капитан, держись.

И, клянусь Богом, это все — самое горячее, что я когда-либо слышал в своей жизни. Этот ее тон, уверенность, чужие мне слова, и то, как легко она играет с этим чертовым «капитаном». Я даже не удивляюсь, когда чувствую, как член в штанах дергается от ее голоса.

Но вертолет плавно отрывается от земли. Она держит управление уверенно. Спокойнее, чем я когда-либо вел свою машину. Секунды — и мы уже выше крыш. Воздух будто становится другим — чище, плотнее. Детский восторг накрывает меня, так сильно, что я хватаюсь за телефон чтобы запечатлеть этот момент. Закат ложится на пригород Бостона. Вдалеке сам город сияет огнями, живой, пульсирующий, будто открывающийся мне заново. Я делаю пару кадров, короткое видео — не для сети, а для себя. Чтобы помнить. Чтобы помнить ее. Чтобы помнить эту жизнь рядом с ней.

— Это невероятно, Планета.

— Хочешь взять управление? — ее губы трогает легкая улыбка.

— Правда? — в моем голосе слишком много от нетерпеливого мальчишки.

— Я буду тебя страховать, — смеется она, — но ты сможешь сам поворачивать.

— Еще бы, — глаза горят, и я знаю, что выгляжу идиотом, но меня это не волнует.

— Хорошо, — чуть серьезнее, но все равно с этой мягкой, женской улыбкой, Нова ерзает в кресле. — Тогда возьми этот джойстик, — она кивает на рычаг передо мной и одновременно включает какие-то дополнительные кнопки. — И плавно отведи в ту сторону, куда захочешь повернуть.

И я, черт возьми, готов поклясться, что это лучший сюрприз в моей жизни.

Я хватаюсь за рычаг, пальцы чуть дрожат, но не от страха — от того, как сильно бьется адреналин в крови. Я двигаю джойстик медленно, выверенно, будто боюсь сломать тонкий баланс воздуха и железа. Вертолет послушно, плавно поворачивается, и в этот момент я чувствую себя так, будто приручаю стихию. С каждой секундой мое дыхание становится тяжелее, а улыбка — шире. Счастье гудит внутри так громко, что, кажется, оно слышится даже сквозь шум лопастей. Я краем глаза замечаю, как Нова заражается этим — уголки ее губ неумолимо поднимаются, и даже в ее сосредоточенности проступает радость.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда спустя полтора часа полет подходит к концу, она снова отзывается в гарнитуру. Уверенно и хрипловато сексуально:

— Башня, это вертолет Ноябрь Один-Два-Три Альфа-Браво. Подходим к точке входа в зону посадки. Запрашиваю разрешение на снижение и посадку.

— Ноябрь Один-Два-Три Альфа-Браво, посадка разрешена. Площадка Чарли, ветер юго-западный, два узла, — раздается в ответ.

— Принято, — произносит она так спокойно, что я едва не стону.

— Это звучит чертовски горячо, Нова, — хмыкаю я, заставляя ее рассмеяться. — Нам определенно нужно будет прикупить подобные наушники.

— Джордан! — смеется она громче.

— Я не виноват! Это все ты!

— Есть хоть что-то, что тебя не заводит?

— Если это касается тебя — нет.

Она не смущается. Наоборот — становится еще увереннее, будто гордость наполняет ее изнутри. И это чертовски приятно — видеть ее такой. Она слишком долго шла к тому, чтобы чувствовать себя в собственной коже спокойно. И я ловлю себя на том, что горжусь ею до боли в груди.

Мы плавно приземляемся, покидаем вертолет. И я первым делом тянусь к ней, утаскивая в свои объятия, и почти рычу:

— Это было невероятно, Планета. Ты была невероятна.

— Тебе понравилось?

— До безумия! — Взрываюсь я. — Эта штука чертовски опасная, но ты управляла ей так, будто мы просто играем в приставку... А еще этот твой маневр вверх, Господь! И как мы облетели то дерево! Клянусь, я даже увидел там белку!

Она снова смеется, и этот смех — лучший чертов звук, который я слышал в жизни. Она обнимает меня за талию, я обхватываю ее лицо ладонями. Все это слишком правильно. Слишком живо. Слишком наше.

И я целую ее. Сначала аккуратно, бережно, но все равно жадно. Я скольжу языком по ее нижней губе, осторожно углубляю поцелуй. Она стонет в мои губы, и этот звук прожигает меня до самого низа живота. Ее язык встречается с моим — ловко, напористо, и мир действительно перестает существовать.

— Теперь я определенно должен забронировать для нас яхту, — хмыкаю я, не отрываясь от нее. — Ты свободна для своего реального парня в середине мая?

Она смеется прямо в моих ладонях, не двигаясь прочь.

— Да, Джордан. Для своего реального парня я свободна в середине мая.

— Хорошо, — выдыхаю, и снова целую ее. Потому что не могу иначе. Не после того, как она назвала меня так.

— Я... — начинаю осторожно, будто боюсь спугнуть ее. — Я хотел кое-что сказать тебе, Нова.

Она отстраняется, и я выпускаю ее из рук. В ее взгляде вдруг проступает тревога.

— Это следовало сказать уже давно, но... я боялся. — Грудь будто сжимается изнутри. Эти слова рвутся наружу и одновременно пугают меня самого. Я не тот человек, который делится чувствами. Но рядом с ней — это кажется правильным. И именно поэтому это так страшно. — Сейчас это все кажется таким правильным и нужным, поэтому... я...

— Не надо, — почти испугано перебивает она, делая шаг ближе. — Не произноси этого.

Я напрягаюсь. Плечи будто становятся каменными. Это не может быть хорошим знаком.

— Что? — мгновенно хмурюсь я. — Почему?

Злость накрывает меня резко, как волна ледяной воды. Внутри все сжимается в тугой узел. Челюсти сводит. Руки непроизвольно сжимаются в кулаки. Я ненавижу это ощущение бессилия — когда хочу прорваться сквозь стену, а она возводит новую передо мной.

— Я хочу сказать это тебе, Нова. Черт, да это вообще первый раз в жизни, когда я хочу кому-то это сказать.

— Я все знаю и без слов, Джордан. Правда.

— В чем дело, Планета?

Я сам себе напоминаю, что большая часть ее решений — это не она. Это ее опыт, ее прошлое, которое иногда мне чертовски тяжело принимать. Но я стараюсь. Потому что хочу ее. Всю. Включая ее боль и страхи.

— Только не ври мне, Планета, — выдыхаю я.

И это единственное, чего я хочу. Единственное, что мне нужно.

Правда

. Всегда.

— Я слишком часто слышала от людей эти слова, — через время она сдается, тяжело выдыхая и опуская взгляд, — и так же часто они не соответствовали действительности.

Я смотрю на нее и почти хочу рассмеяться. Потому что это же я. Потому что, черт возьми, она не может быть серьезной. Если есть хоть что-то во мне настоящее — так это то, что я чувствую к ней.

— Но я же...

— Я знаю, Джордан, — она поднимает на меня глаза. — Я знаю. И я тоже.

Сердце сжимается до боли, но я проглатываю это. Стараюсь принять ее желание, даже если это чертовски сложно.

— Я просто... не готова к таким прямым заявлениям.

Я хочу уважать это. Даже если это не то, на что я рассчитывал. Даже если внутри все кричит об обратном, но...

— Хэй, — она касается меня, и я все-таки поднимаю на нее взгляд. — Это просто слова. Безумно важные и ценные, и я не против их. Просто не сейчас.

Я... могу не произносить этого, если ей так легче. Могу держать внутри, прятать за тишиной. Просто... теперь каждое слово способно вырваться случайно, потому что они уже живут во мне. Они часть меня.

— Ты слишком многое делаешь для меня, Джордан, — она прижимается ближе, и телом, и тем, что скрывает внутри. — И для меня этого больше, чем достаточно.

Это звучит так, будто именно это сейчас и есть главное. Будто она наконец чувствует то, что рвет меня изнутри. И это самые сильные, самые настоящие чувства, которые я когда-либо испытывал.

— Достаточно, чтобы я знала это. Достаточно, чтобы я чувствовала это. Достаточно, чтобы я испытывала то же самое.

Сердце сжимается от ее признания. Пусть косвенного, но настоящего. Эти слова падают прямо туда, где я больше всего в них нуждался.

— Я чувствую к тебе то же самое, Джордан. — И в тот миг тепло разливается по мне, охватывает каждую клетку, а она прижимается ко мне сильнее, словно мы оба ищем спасения друг в друге. — Просто я не готова сейчас к этим словами.

Я обнимаю ее, и она прячет лицо у меня в шее. Может, это не то признание, которого я ждал, но оно настоящее. И главное — она рядом.

— Хорошо.

Я принимаю это. Принимаю ее целиком — со всеми ее страхами и сдержанностью.

— Но я делаю это, Планета.

— Я знаю. Я тоже.

— Я действительно делаю это, Нова ДеМарс.

«Я действительно люблю тебя.»

Глава 36. Нова

Девятнадцатое марта

Я хмурюсь, поспешно натягиваю майку после душа и выхожу в прихожую, когда раздается очередной стук во входную дверь. Это... странно. Я никого не ждала. Джордан должен быть на тренировке еще как минимум полтора часа — только потом он заедет за мной, и мы вместе поужинаем где-то в городе. С Харпер мы виделись всего три часа назад на пилатесе, а потом она уехала в свой офис. Других вариантов просто нет.

И все же я ускоряюсь, сердце глухо отзывается в груди, и я в миллиардный раз жалею, что на двери нет глазка. Потому что...

—

Морган

?

Из тела будто исчезает весь воздух за долю секунды. Но к моему собственному удивлению я не чувствую ничего — ни боли, ни гнева, ни тоски. Только чистое, холодное удивление.

— Что ты здесь делаешь?

— Привет, я... — он выглядит растерянным, словно ожидал увидеть здесь кого-то другого. — Нужно поговорить.

Я замираю на пороге, собирая мысли. Зачем он здесь? Что ему нужно? Это отец прислал его? Или что-то случилось?

— Это важно, Нова, — почти жалобно выдавливает Лэнг.

И... я сдаюсь. Отступаю в сторону, пропуская его внутрь. Морган переступает порог — и словно надевает маску. Мгновенно возвращается в привычную роль уверенного в себе мужчины, хотя глаза все еще стараются казаться встревоженными.

Я молча следую за ним в кухню-гостиную, пока он осматривает помещение, будто выискивает в нем недочеты.

Он все еще подтянутый. Высокий. Резко очерченная линия скул, сильная челюсть, короткие темные волосы, немного взъерошенные от дождя. Рубашка натянута на широкие плечи, а на запястье поблескивают часы — все такой же правильный, как и всегда.

— Ну? — я наваливаюсь на кухонный гарнитур, складываю руки на груди, оставляя между нами кухонный остров как щит. — О чем ты хотел поговорить?

— Даже не предложишь мне чай? — почти просит он, но все равно садится напротив меня за остров. — Кофе?

— Это лишнее, Морган.

Он тяжело выдыхает, опускает взгляд на свои руки, что-то обдумывает.

— Можно хотя бы воды?

Я закатываю глаза, изо всех сил стараясь не раздражаться, и тянусь к холодильнику за бутылкой. Наливаю воду в граненый стакан и ставлю его перед ним.

— Ты... ты неплохо выглядишь, — отзывается Морган, едва касаясь стакана.

— По-твоему, это комплимент?

— Просто, — мгновенно оправдывается он, — этот цвет волос... и... новые татуировки, да... Очень непривычно и...

— Зачем ты здесь, Морган? — перебиваю его я. — Ты прилетел из Нью-Йорка в Бостон только ради рецензии на мой новый цвет волос? Что ж, тебя опередили — я уже говорила с отцом.

— Я просто...

Лэнг обрывает себя. Делает паузу, но его поведение только усиливает во мне тревогу. Я не привыкла видеть его таким. Неуверенным. Смущенным. Почти напуганным.

Тем более не привыкла слышать, что со мной снова что-то не так, этим осторожным, непривычно мягким тоном.

— Мелоди беременна, — резко выдыхает он, поднимая на меня глаза, и в них почти... сожаление.

— Ладно? — хмыкаю я, поднимая брови. — Поздравляю.

На удивление я не чувствую злости. Или боли. Мелоди когда-то была моей хорошей подругой, а потом стала невестой моего бывшего парня. Но я никогда не желала ей зла. Не ее вина, что Морган не умеет ценить долгие отношения. Не ее вина, что он всегда был готов пойти налево.

— Спасибо, просто... я скучаю по тебе, Нови.

— Это не мое имя, Морган.

Дрожь злости мгновенно пробегает по коже. Мне все равно, что именно он говорит, но этот вариант моего имени... Господь. Я семь лет просила его так меня не называть.

— Да, извини, — грустно хмыкает Лэнг и почти шепчет, — Я... Все было так хорошо сначала. В смысле, буквально идеально. Первые месяцы с Мел пролетели незаметно, я думал, что она действительно

та самая

.

Я практически смеюсь — хотя, если честно, это даже не смешно. Мой бывший парень, Морган Лэнг, который бросил меня после семи лет отношений, чтобы сделать предложение другой девушке спустя три месяца знакомства, сейчас сидит в моей кухне, в другом городе, и хочет, чтобы я... пожалела его?

— А потом все стало меняться, — продолжает он, словно ничего не замечает. — Ее раздражает запеканка моей мамы. Она злится, когда я провожу выходные с друзьями. А когда я беру ее с собой — она становится невыносимой!

На самом деле его маме плевать на всех, кроме собственного сына. Это чувствуется в ее взгляде, полном обожания только для него. В сухой вежливости, которой она одаривала остальных, будто выполняя обязанность. За те семь лет наших отношений я ни разу не ощутила, что нравлюсь ей, что ей хотя бы минимально не все равно.

Друзья Моргана же не нравились мне самой. Не все, но их большинство. Они были неприятными, заносчивыми, любителями держать в руках чужие слабости, словно карты в своей колоде. Но они были его друзьями, а значит, я не могла просить Моргана выбирать между ними и мной — не имела права. Проще было избегать встреч, не пересекаться, отодвигать на второй план все, что вызывало во мне раздражение и дискомфорт.

Но когда Морган все же брал меня с собой... я знала, что становилась невыносимой. Потому что я просто была собой. И в глубине души я догадывалась, что именно это и раздражало их во мне больше всего.

— Ей все не нравится, — Морган раздраженно щурится. — Не раньше — до беременности. Не сейчас. Она хочет, чтобы я был рядом все время. Выпрашивает цветы и подарки. А потом злится, что сама обустраивает детскую и тратит на это свои деньги.

— Зачем ты все это говоришь мне?

— Просто... — он мнется, избегая моего взгляда, — с тобой все было по-другому. Ты была

другой

.

— Ну, — хмыкаю я, — новая версия меня тебе точно не понравится, Морган.

И это правда. Когда-то он влюбился в меня громкую и живую, яркую и слишком эмоциональную. А потом... заставил быть тише. Сдержаннее. Удобнее. И я пыталась. Бесконечно долго пыталась подстроиться под его идеальный мир, где все в линию, все ровно, все по правилам.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но сейчас... сейчас я стала другой. Я говорю громче, смеюсь чаще, позволяю себе быть смелее. А он ненавидит это. Ненавидит меня такой.

— Я просто подумал, — Лэнг поднимается со своего места и делает медленный шаг ко мне, словно приближается к опасному зверю, — может быть, мы сможем начать все сначала?

— Тогда почему ты говоришь со мной, а не со своей невестой?

— Потому что я, — Морган делает еще шаг ближе, и между нами становится слишком мало воздуха, — хочу этого с тобой, Нови.

Я моргаю. И тут же безудержно смеюсь. Громко. Звонко. По-настоящему. Смех вырывается из груди, как пружина, и уже невозможно остановиться.

— Почему... — хмурится он, губы в недовольной складке, — почему ты смеешься?

— Потому что, — выдыхаю сквозь смешки, едва переводя дыхание, — у тебя в Нью-Йорке беременная невеста, а ты решил, что сейчас самое время для розыгрышей.

— Розыгрышей? — его взгляд дергается, но голос остается холодным, — Я не шучу, Нови.

Но это только смешит меня сильнее. Я смеюсь до слез, и от его нахмуренного лица становится еще веселее.

— Я хочу, чтобы все было как раньше.

— Как раньше уже не будет, Морган, — хмыкаю я, вытирая уголки глаз.

— Хорошо, — он цепляется в эту мысль, как утопающий, — мы... мы можем сделать все еще лучше, правда!

Я делаю шаг в сторону, когда он подходит слишком близко. Не потому, что мне страшно. Не потому, что нужна безопасность. А потому что он... мерзкий. Его близость давит, как чужой запах на коже, от которого хочется избавиться.

— Только представь, — начинает он снова, словно не замечая моего движения, — у меня сейчас в Нью-Йорке новая квартира, она тебе точно понравится. У меня новая должность, светские мероприятия. Туда я, правда, хожу один, но мы можем иногда по выходным играть в гольф и...

— Ты это не серьезно, — уже напрягаюсь я, чувствуя, как в животе начинает сворачиваться узел.

— Нет, — уверяет он, как будто его предложение действительно что-то стоящее, — правда. Я могу договориться, чтобы тебя устроили к нам. Может быть, каким-нибудь секретарем... только не к Тревору. Он мудак и ко всем подкатывает, но работа будет нормальной и...

— У меня есть работа.

— Правда? — в его голосе нет ни грамма радости. — Кем... кем ты работаешь?

Я медленно разворачиваюсь на него в полную силу, давая себе секунду насладиться выражением его лица, потому что знаю — дальше будет лучше.

— У меня свой подкаст, если ты забыл.

— Ты... снова снимаешь его? — он выглядит недовольным.

Даже разочарованным. И от этого внутри меня что-то мелко, подло радуется.

— Да, — пожимаю плечами, как будто это неважно, хотя сердце бьется быстрее, — через пару недель у меня перезапуск шоу на одной из стриминговых площадок.

— Оу, — его брови дергаются, будто он хотел нахмуриться, но вовремя себя остановил, — ну это же временно, верно? Потом всегда сможешь выбрать что-то другое, когда контракт закончится. Необязательно всегда привлекать к себе внимание... Хотя, если ты переедешь в Нью-Йорк, может быть, они аннулируют ваше соглашение и...

— Зачем мне это делать? — резко перебиваю его. — Я шла к этому с восемнадцати лет.

— Потому что нормальные женщины в серьезных отношениях так себя не ведут, Нови, — закатывает Морган глаза и делает еще один шаг ближе. — Они не привлекают к себе внимание. Не пытаются быть кем-то другим. Не сосредотачиваются на своей карьере.

Сердце неприятно сжимается, будто в него вбивают ржавый гвоздь. Потому что это я уже слышала. Сотни раз. Семь лет подряд. Снова и снова.

— Они ЗА мужем.

— Что ж, — фыркаю я уверенно, хотя внутри все дрожит, — откуда мне это знать, я там никогда не была.

Что-то в нем меняется. В глазах — снова тот самый холод, давление, жесткая стальная решимость подмять под себя. Раньше это напугало бы меня, но сейчас... нет. Я видела этот взгляд слишком много раз, чтобы дрогнуть.

— Просто ты была недостаточно правильной, Нови, — выдыхает он, и голос звучит почти устало, но внутри чувствуется обвинение. — Тебе всегда было нужно внимание. Флиртовать с другими. Строить карьеру и...

— Извини, что давила на твое хрупкое мужское эго, Морган, — перебиваю его я, ощущая, как злость медленно поднимается от груди к горлу, обжигая все внутри.

— Хрупкое мужское эго? Это здесь вообще ни при чем. Так не ведут себя девушки в отношениях!

— Правда? — хмыкаю я, злость просачивается в голос. — Я сейчас себя так веду и... смотрите-ка, я в отношениях.

— С тем хоккеистом? — его лицо мгновенно каменеет, челюсть напрягается, руки складываются на груди, будто он пытается спрятать раздражение, но оно прорывается сквозь каждый его жест. — Ты ведь это не серьезно, верно? Начиталась своих дурацких книжек?

— Тебе лучше уйти, Морган, — предупреждаю я холодно, когда слушать этот цирк уже становится невыносимо.

— Это из-за него? — хмурится он, делая шаг ближе. — Он поощряет все это? Твою эту "работу", бордовые волосы, татуировки?

Господь. Он звучит как мой отец. И от этого внутри что-то неприятно сжимается.

— Это же ненормально, Нови. Он делает все это, потому что ему все равно.

Эти слова задевают меня так резко, что внутри что-то словно трещит. В груди разрастается огонь — теплый, но опасный, который уже невозможно остановить.

— Прекрати это, — хмурюсь я, впервые касаясь его, толкая к двери своей квартиры, ладонь горит от соприкосновения, — ты не будешь говорить мне все это.

— А кто тогда? — его голос глухой, тяжелый, как удар. — Кто скажет тебе правду?

Он отталкивает меня, резко, почти грубо, и я чувствую, как холод ползет вверх по позвоночнику. Его тон меняется — становится жестким, властным, и в этой злости слишком много ревности, слишком много несказанного.

— Ты же с ним из-за пиара, правда? — слова выплевываются, как яд, он почти усмехается, но в этом нет веселья, только горечь. — Тебе нужно было громкое возвращение. Ему — восстановить репутацию после скандалов. Я читал о вас статьи.

— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, Лэнг.

— Неужели? — он делает шаг вперед, приближаясь так близко, что я чувствую тепло его дыхания. — Значит, начни ты сейчас эти свои фокусы с исчезновением, ему бы было не все равно? Он бы продолжил бороться за тебя, когда ему больше не нужна твоя помощь?

Эти слова бьют по мне, как удар в солнечное сплетение. Воздух будто вырывают из легких, сердце дергается болезненно и падает куда-то в пустоту.

— Он бы действительно выбрал тебя сейчас, когда больше не нуждается в тебе, Нови?

Правда раздирает меня изнутри, но я заставляю себя держать лицо — холодное, отстраненное, будто его слова не имеют власти надо мной.

— Потому что я — да, — тише говорит Морган, и его голос мягче, но опаснее. Он осторожно касается моего плеча, будто проверяет границы. — Я скучаю по тебе, детка. И я знаю, что мы можем все исправить.

Его бред больше не смешит меня. Теперь это похоже на дешевую, плохо сыгранную комедию, только вот в груди давит так сильно, что кажется, я не могу вдохнуть.

— В смысле

ты

можешь все исправить.

— Я?

— Ну знаешь, — он пожимает плечами, пытаясь выглядеть спокойно, но глаза его предательски выдают напряжение, — ничего из этого не случилось бы, если бы ты меня слушалась. Не стремилась бы устроить себе карьеру, привлекала бы к себе меньше внимания...

Внутри будто что-то ломается. Холод прорывается под кожу, как ледяной душ, и я на секунду перестаю дышать.

— ...была бы тише. Это было бы

удобнее

для всех нас.

— Удобнее? — слова застревают в горле, сердце бешено колотится. — Удобнее?!

— Послушай...

— Нет, это ты послушай, — перебиваю его, больше не сдерживаясь, скидываю его ладонь со своего плеча так резко, что у самой дрожат пальцы. — Я семь лет убеждала себя в том, что со мной что-то не так. Что я недостаточна или слишком. Что я не заслуживаю кольца, любви, семьи, потому что со мной что-то не так.

Теперь я делаю шаг вперед, и он, сам того не замечая, пятится назад.

— Но когда я наконец понимаю, что просто была не с тем человеком... что со мной все так... что я действительно заслуживаю всего, чего хочу, с человеком, которого я люблю...

Слова о любви сами срываются с губ, и я на секунду замираю, пораженная своей собственной откровенностью. Но отступать уже поздно.

— Появляешься ты. Человек, который бросил меня. Человек, который семь лет пытался переделать меня под себя. И заявляешь, что даже когда я не в твоей жизни — со мной все еще что-то не так.

Злость накатывает на меня. Теплая. Дикая. Всепоглощающая. И я впервые позволяю ей быть. Больше не прячу. Не от него. Не от себя.

— Что ты хочешь вернуть меня, но если я исправлюсь.

— Я...

— Нет, Морган, — перебиваю его я, голос ровный, но твердый, как сталь. — С меня довольно. Я устала от этого. Устала от тебя и своего отца. Устала от того, что я заслужу хоть что-то, если буду кем-то другим... Я устала!

Горло дерет от крика, дыхание сбивается, и я заставляю себя сделать паузу, чтобы не рухнуть прямо здесь. Несколько глубоких вдохов, и я ощущаю, как воздух будто царапает легкие, но мне нужно хотя бы на секунду вернуть контроль.

— Тебе лучше уйти, Морган.

— Нови...

— Это не мое, блядь, имя! — снова срываюсь я, — И ты знаешь это, но все равно продолжаешь так меня называть.

Внутри что-то вспыхивает, как искра в сухой траве. Огонь расползается по венам, обжигая изнутри. И от этого почти... хорошо. Легко. Свободно. Даже если к горлу подступает ком. Даже если все внутри дрожит.

— Если я для тебя «слишком», может, это ты «недостаточен»?

Тишина падает на комнату так резко, что я почти слышу, как она звенит в ушах. Ни звука. Только наше дыхание — мое сбивчивое, его тяжелое.

— Ты изменилась.

— Спасибо. Я на это надеюсь.

И это правда. Я ощущаю, как каждая клетка моего тела сопротивляется прошлому, отталкивает его прочь. Это лучшее, что со мной случалось за все это время.

— Он не выберет тебя, Нова, — тише выдыхает Морган, вглядываясь в меня так, будто хочет вытащить наружу все мои страхи. — Не в реальной жизни.

Эти слова царапают по сердцу, оставляя длинную, болезненную царапину. Морган может плохо меня знать, но он слишком хорошо знает, куда меня

бить

.

— Сейчас ты нужная. Удобная. Со своей идеальной историей. Это цепляет. Это интересно. Это красиво смотрится в СМИ.

Страх подбирается медленно, почти осторожно, но цепко. Он ложится тяжелым грузом под ребра, и от этого становится трудно дышать. И хуже всего — часть меня знает, что это может быть правдой. Потому что так было всегда.

— Но под всем этим — ты все та же: с твоими «я в порядке» посреди срыва. С истериками, когда на тебя не смотрят. С вечной попыткой казаться проще, чем ты есть. Удобнее, тише, не такой сломанной, не такой зацикленной — но именно это он и увидит. И именно это он не выберет.

Сердце глухо стучит в груди, будто пытается пробить себе дорогу наружу. Каждое слово попадает точно в цель, но я держусь. Если дам трещину сейчас — он победит.

— Он увидит это. Увидит, как ты закрываешься, когда тебе страшно. Как проверяешь его реакции, чтобы убедиться, что он еще здесь. Он не будет разбираться, почему ты не можешь просто быть счастливой. Почему тебе всегда нужно больше — слов, доказательств, безопасности, контроля.

И ведь это правда. Горькая, разъедающая изнутри правда.

— Он не станет вытаскивать тебя из твоих темных углов, когда ты снова туда полезешь. Ему это не нужно. Он привык, что рядом с тобой «просто», а потом узнает, что это не так.

Мое тело реагирует быстрее, чем сознание: плечи сводит, грудь сжимает, дыхание становится коротким и рваным. Будто кто-то затянул петлю на моей шее.

— И он уйдет. Не со скандалом. Тихо. Бесследно. Как только ты впервые станешь для него слишком невыносимой. Обузой с собственными страхами, тревогой, которые будут передаваться ему как зараза.

И эти слова возвращают все те же старые страхи, от которых Джордан так осторожно и терпеливо пытался меня избавить. Только теперь они оживают снова, острые и хищные, будто никогда и не уходили.

— Потому что он не твой. Он даже сейчас с тобой не из-за тебя. Он рядом, пока ты полезна. Пока ты красива. Пока ты не просишь слишком многого.

Грудь стягивает сильнее. Я почти слышу, как сердце падает куда-то вниз, в пустоту.

— А ты попросишь. Ты всегда просишь. Потому что боишься быть неудобной, но становишься именно такой — слишком громкой, слишком требовательной, слишком живой.

Морган уже не сдерживается. Это видно. Он будто хочет продолжить, но что-то в нем ломается, и он медленно отступает к двери.

— Тебя нельзя просто любить. Тебя надо выдержать. А он не будет.

Он замирает в дверях, напряженный, чужой, но даже не оборачивается. А я стою неподвижно и смотрю ему в спину, не узнавая человека, которого когда-то возможно любила.

— Ты —

не выбор

, Нова. Ты —

этап

. Остановка перед кем-то тише. Кем-то

правильным

.

Это окончательно разбивает мне сердце. Первая слеза скатывается по щеке, и я даже не пытаюсь ее стереть.

— А ты не такая.

И тебя невозможно любить.

Глава 37. Джордан

Двадцать восьмое марта

— Найт! — слишком недовольно тянет мою фамилию Зальцман, и это только сильнее подогревает во мне злость.

Он знает правила. Ему вообще запрещено открывать рот, пока нет перерыва или тайм-аута. Но он упорно продолжает сверлить меня своими замечаниями, будто специально ищет, где сделать больнее.

— Я понял, — безразлично киваю я, выкатываясь на вбрасывание, хотя внутри уже все к черту кипит.

Домашняя арена гудит так, что вибрируют борта. Трибуны дышат мне в затылок этим давлением. И я чувствую, как каждый их крик будто лично направлен против меня. Мы проигрываем первый период со счетом два–один, и это определенно моя вина. Я уже ощущаю ее физически. В лодыжках. В плечах. В спине. Она как груз, который давит сильнее, чем любая защита соперника. Но я все равно в момент рекламной паузы прокатываюсь к своей части площадки и останавливаюсь рядом с Винсом.

— Планета снова не пришла? — выдыхаю я, и только тогда осознаю, что сжимаю клюшку так сильно, что костяшки под перчатками наверняка белеют.

Винс молчит. Не отвечает сразу. Хотя слышал меня отлично. Только неуверенно качает головой. И все внутри меня сжимается до боли.

— Сказала, что съемки.

— Да, — соглашаюсь я, откатываясь, — мне тоже.

И... я правда должен радоваться за нее. Она столько лет шла к этому. Ее мечта наконец становится реальностью, и я правда горжусь ей... Но черт возьми, что-то происходит. Между нами. Между ней и всеми, кто был для нее важен. Что-то рушится, и я не знаю что именно. Но хуже всего — я не знаю, как это исправить.

Я возвращаюсь на вбрасывание. Встаю в центре, напротив противника, даже не слушаю его бубнеж в адрес рефери. Я просто киваю Тео и Дереку комбинацию, и жду. Щелчок шайбы о лед — и я первый бью по ней. Перехватываю. Тут же пасую Дереку по диагонали. Комбинация запускается, и мы входим в чужую зону, где не были еще ни разу за этот период. Простая игра — перехваты, броски, точные передачи. Но все, что я вижу перед глазами — сообщение от Планеты.

«Сегодня не приду. Много работы. Хорошей игры, капитан Х»

И вроде бы ничего страшного. Если бы не десяток моих сообщений до этого, на которые она не ответила. Нова пропускает уже третью домашнюю игру подряд. Мы не виделись больше недели, потому что графики перестали совпадать. И это странно. Потому что раньше при таком же ритме мы все равно находили время хотя бы на пять минут разговора.

Двое соперников сразу играют против меня грязно. Один идет в силовой, и я едва успеваю уйти, чувствуя, как его плечо срывает воздух рядом. Второй почти кидает клюшку мне в коньки, пытаясь поймать на ошибке, но я вырываюсь и делаю точную передачу на Тео, завершая свою часть комбинации.

Злость подступает к горлу. Оседает тяжелым комом в плечах. Я злюсь на себя за то, что снова не могу сосредоточиться. Злюсь на Нову, которая ускользает, отдаляется, а я ничем не могу это остановить... ведь она отказывается даже от друзей. Пропустила ужин с Харпер. День рождения Грейс. Семь звонков от Винса. И меня — тоже.

Я был в ее новом офисе — охрана не пустила меня дальше холла. Был у нее дома — встретил только закрытую дверь. Пытался выловить ее перед съемками, но наши графики разъехались, как чужие жизни. Она не отвечает. Ни на звонки. Ни на сообщения. Ни на три чертовых букета, которые я ей отправил. И я чувствую, как теряю ее. Теряю так, будто она никогда не была моей.

Комбинация рассыпается прямо у ворот. Тео ловит подножку и валится на лед, но успевает откинуть шайбу мне. Я подхватываю, и во мне что-то ломается. Злость переполняет до предела, внутри все рушится. Я обхожу одного защитника, второго встречаю силовым — жестко, но в рамках правил, и он летит к борту. Я поднимаю голову, прицеливаюсь всего на долю секунды, и бью по шайбе.

Она влетает в ворота. Второй гол. Ничья. Арена взрывается ревом, трибуны гремят, лед дрожит от оваций. Команда бросается ко мне, но... мне все равно. Я разворачиваюсь и качусь на смену. В груди пусто. Слишком много злости и разочарования, чтобы ловить адреналин.

И потом наступает ничего. Мне снова все равно на игру. На счет. На то, победим мы или проиграем. Я будто проваливаюсь в старое состояние, которое так хорошо помню. Которое было до нее. Когда я был пустым. Когда не чувствовал ничего, кроме этого.

И вот она вернулась. Эта черная дыра внутри. Потому что без нее — пусто. Пусто до боли.

Она ведь... она ведь любит меня. Должна любить. Она же почти сказала это. Ей не может быть все равно. Только не ей.

Но что изменилось? Я возвращаюсь мыслями к тому вечеру неделю назад, когда после тренировки забрал ее на ужин. Она выглядела, как всегда, сногсшибательно: короткое строгое платье, черные капроновые колготки, высокие сапоги на каблуке. Идеальная укладка, макияж, блеск губ. Снаружи все идеально. Но глаза... В них не было огня. Она улыбалась. Смех звучал, как положено. Болтала. Но это было механически. Словно играла роль. Я трижды спросил, как она на самом деле. И трижды она закрылась за ширмой усталости.

Я понимаю, это все ново для нее. Подкаст, который через пару месяцев выйдет на самой популярной платформе в стране. У нее теперь свой павильон, режиссер, операторы, монтажеры. Даже собственный ассистент. Да, у них съемки по пять–семь эпизодов в неделю, но... это не оправдание. Она не может просто так игнорировать всех. Даже друзей. Даже меня.

— Ты в норме? — хмурится Тео, пихая меня локтем, будто пытаясь встряхнуть.

— Понятия не имею, — отвечаю быстрее, чем успеваю подумать, но это чистая правда.

— Это из-за Новы?

— Вы общаетесь?

Господь. Я впервые хочу, чтобы он сказал «да». Чтобы из его уст прозвучало хоть что-то о ней. Хоть капля информации, которую она не считает нужным сообщить мне.

— Не думаю, что это можно назвать общением, — грустно хмыкает он. — Но с ней явно что-то происходит.

— Что?

— Она... написала мне вчера. — И снова подобная фраза из его уст о моей девушке не вызывает во мне злости. — Спрашивала, как у тебя дела, не ввязываешься ли ты в неприятности.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Почему она спросила это? Что ты ответил ей? Ты спросил, как у нее дела?

— Что происходит, Джордан? — Тео звучит так, будто искренне переживает. — Я сказал, что ты немного на взводе. Как и мы все, когда до плей-офф меньше месяца. Но в этот раз ты хорошо справляешься.

— А она что? — выдыхаю я, хотя уже знаю ответ.

— Я... я не знал, что это важно, — подтверждает он мои догадки.

Чертова Планета. Она знала, к кому обратиться. Тео Грей — это всегда прямой доступ к любым ответам. И никогда не спросит ничего лишнего, потому что захочет тебя отвлечь. Увести от проблем. Снять с тебя груз. Это его дар. И мое чертово проклятие.

— Вы... у вас все нормально?

— Я не знаю, — выдыхаю я, пряча взгляд в борт. — Я думал, у нас все хорошо, а потом...

Я даже не могу закончить. Потому что понятия не имею, что именно было этим «потом».

— Все наладится, — увереннее меня продолжает Тео. — Вы сейчас оба заняты своими карьерами, и это нормально. У нее новый уровень в ее работе, ей нужно самой разобраться, как совмещать ее и личную жизнь. А ты уж точно будешь в порядке. Ну, знаешь, с новыми обменами, уходами...

— Обменами? — мгновенно хмурюсь я, оборачиваясь на него.

— Да, — пожимает он плечами. — Гарри и Кайла обменяют в конце сезона. Это объявили сегодня перед матчем. Ты же был в раздевалке в этот момент.

И это звучит как облегчение. Что мое имя не звучит рядом со словом «обмен». Но подобные перемены всегда приходят не вовремя, словно кто-то нарочно раскачивает лодку, когда ты и так едва держишь равновесие.

— А кто уходит?

— Говард, — хмыкает Тео. — Его подозревают в коррупционных махинациях, и Зальцман запросил проверку. Ты же знаешь, как он ненавидит подобное, особенно в собственной команде. Комитет нашел нарушения, и его попросили уйти по собственному.

— Когда... — запинаюсь я, — когда ты это узнал?

— Господь, Джордан, — почти смеется Тео, растягивая губы в ухмылке. — Любовь расплавила тебе мозг, друг. Чертов счастливчик. Сам Говард узнал это на аукционе. Зальцман объявил пару недель назад.

Я пытаюсь вытащить из памяти хоть что-то об этом. Какая-то перепалка, разговор, объявление. Но в голове пусто. Абсолютно. Как будто меня тогда вообще не существовало.

— Я думал, Нова тебе сказала.

— Почему

она

должна была это сказать? — тут же напрягаюсь я еще сильнее, игнорируя то, как третья пятерка выкатывается на лед.

— Я видел, как они о чем-то спорили тем вечером у сцены. Видимо, его не устроило, что ваш пиар-роман помешал ему обменять тебя.

— Откуда ты...

— Знаю? — хмыкает Тео, передразнивая меня. — Да брось, друг. Кто в здравом уме, как она, добровольно западет на тебя?

Я пытаюсь сопоставить слишком многое в голове разом. Как, черт возьми, Тео узнал о нас? Могла ли Нова отдалиться именно из-за этого разговора с Говардом? Почему она, блядь, мне ничего не сказала? Что между ними вообще было? И почему все ответы я узнаю от других, а не от нее самой?

— Поэтому мне было интересно, как скоро она действительно сделает это. Потому что ты уж точно был от нее без ума.

— Мы не хотели...

Я хочу оправдаться. Хочу сказать, что мы не собирались никого обманывать. Что весь этот фарс был только ради спасения наших карьер. Но моя — она уж точно ушла на второй план. Потому что все, чего я когда-либо хотел, это она. Просто она.

— Да брось, Джордан, — по-доброму отмахивается Грей. — Ты не обязан никому ничего объяснять. Все случилось так, как должно было. Да, я определенно помог тебе быстрее разобраться в собственных чувствах и...

— Что? — хмыкаю я, приподнимая бровь.

— Ну знаешь, — пожимает он плечами, — ты, оказывается, очень ревнив, друг.

И я впервые за неделю смеюсь. Настоящим, коротким, но живым смехом, который рвется из груди, а не натягивается на лицо.

— Ну ты и мудак, Тео.

— Зато это сработало, — с улыбкой защищается он. — Да, пусть это и не моя стопроцентная заслуга, но все же.

И это на пару секунд расслабляет меня. Становится чем-то теплым, почти домашним, греет внутри. Но холод арены и гул трибун быстро возвращают меня в реальность, где Планеты нет рядом ни физически, ни морально.

— Вы все уладите, друг, — чуть тише говорит Грей, будто чувствуя, куда уходит мой смех. — Она любит тебя. Ты любишь ее. Вам просто... нужно немного времени.

А я действительно люблю ее. До дрожи в костях. До чертового мрака в голове, когда ее рядом нет. И я хочу, чтобы это было взаимно. Пусть хоть немного. Пусть она сама себе в этом пока не признается. Но мне нужен хотя бы намек, что я не ошибся.

— Я надеюсь на это.

Тишина опускается между нами, будто лед и стены арены проглотили все слова. И только отсчет секунд на табло напоминает, что первый период вот-вот закончится.

— Но все же, если...

— Нет, Тео, — предупреждаю его, даже не дав закончить. — Даже если она пошлет меня, ты не можешь за ней приударить.

Он смеется, громко и легко, и я едва растягиваясь в улыбке, зная, что он не серьезен.

— Жаль, — хмыкает он. — Будет чертовски обидно упустить такую девушку.

Верно, друг — думаю про себя я, глядя на лед, — поэтому я не упущу ее. Сегодня я поговорю с ней. Даже если придется провести всю ночь у ее квартиры. Ждать. Стучать. Стоять под ее дверью, пока она не откроет. Я верну ее. Я все улажу.

Глава 38. Нова

Двадцать восьмое марта

— Давай начистоту, — хмыкаю я, откидывая пару прядей с плеча, чтобы казаться увереннее, — Ты пишешь про мужчин, которые любят женщин до предела. Но ты сама когда-нибудь боялась быть любимой так, как ты пишешь? Или ты не ждешь ничего подобного в реальной жизни?

— Оо, это хороший вопрос, — расплывается в улыбке Элиза Форд, — наверное, я верю в то, что мужчина действительно может любить тебя так, когда ты для него "та самая". Вернее, я и сама не согласна на меньшее. Речь ведь всегда идет о базовом минимуме, который точечно раскрывается благодаря характерам героев.

Я киваю, делая вид, что понимаю каждое ее слово, хотя внутри меня что-то болезненно сжимается.

— Иногда ты действительно теряешься в своих чувствах, и неважно — они написаны кем-то другим или происходят с тобой в реальной жизни, — продолжает девушка. — Потому что иногда ты просто... не привыкла к такому отношению к себе. К такой нежности. Заботе. И ты пугаешься этого. Такие мужчины — убийственны. В итоге самые страшные мужчины в моей жизни были не те, кто кричал. А те, кто смотрел на меня так, будто я — уже их дом. Даже когда я сама в это не верила. Даже когда отталкивала их.

— То есть, — капаю я глубже, как будто одна из моих самых любимых писательниц может дать мне ответы на все мои реальные вопросы, — Когда ты создаешь героя — ты пишешь то, что хочешь получить от мужчины... или то, что уже не ждешь? В смысле, где проходит эта грань между фантазией и болью, которая прячется в диалогах?

— Мои первые романы были обо мне, — через короткую паузу продолжает Форд, слегка касаясь своего микрофона. — Первая книга уж точно. Там были все мои травмы, желания, страхи... да и мое исцеление, если уж быть совсем честной. Потом были истории моих друзей и знакомых — то, как я видела их судьбы, их боль, подгоняла под них персонажей. Да, изначально все началось с меня. Мне хотелось выговориться. Принять все происходящее в моей жизни. Но так делают не все авторы, и я тоже со временем ушла от этого.

— Потому что это что-то личное?

— Потому что это временное исцеление. — Пожимает плечами брюнетка. — Ты можешь сколько угодно говорить об этом. Писать. Проживать через других людей. Но если ты продолжишь жить в этом без каких-либо изменений внутри себя, следовать одному сценарию, ничто не облегчит твою боль и...

Дальше я уже не слушаю. Не могу. Ком подступает к горлу, и я чувствую, как каждое ее слово будто ударяет по тем местам, куда я стараюсь не заглядывать. Мысли в миллиардный раз улетают за пределы комнаты. Да что там комнаты... за пределы галактики. Прямо к планете Ночь.

Давай же, Нова — закатываю сама на себя я глаза — это же Элиза Форд! Ты готова умереть за ее романы!

Но я все равно ничего не слышу. Не понимаю. Вижу, как девушка что-то рассказывает, я машинально киваю, но... это все слишком больно. И эта боль не проходит.

Я стремительно, но верно разрушаю свою жизнь, отталкивая от себя всех. Особенно его. Человека, которого я люблю. Джордана Найта.

Он делает все, чтобы я чувствовала себя в безопасности. Все, чтобы я знала — меня не предадут, что меня выбирают снова и снова. Его руки всегда там, где мне становится легче дышать. Его голос — тот самый якорь, который вытаскивает меня из собственной паники. Его взгляд... в нем нет сомнений. Только уверенность в том, что я — его выбор. Каждый день. Каждую секунду.

Но мой страх... он сильнее всего этого. Сильнее даже его. Каким бы надежным ни был Джордан, внутри меня всегда живет шепот: это не навсегда. Я ищу тысячу оправданий тому, почему он уйдет. Почему все это временно. Почему любовь, которую он мне показывает, обязательно закончится.

Как я могу поверить в то, что меня выбирает человек, которого я знаю всего полгода, когда даже собственный отец ни разу не сделал этого? Как поверить, если Морган — человек, который семь лет подряд клялся в любви — так и не доказал ее ничем, кроме слов?

Я знаю, что Джордан и Морган — не один и тот же человек. Знаю, что сравнивать их глупо. Но я не могу иначе. Эта боль и этот страх во мне уже слишком глубоки.

И теперь, когда между нами начинает зарождаться что-то настоящее, я боюсь еще сильнее. Потому что если он оставит меня позже — через год, через десять лет — эта боль уничтожит меня полностью. Она прожжет меня до костей.

Поэтому я думаю только об одном: остановить это сейчас. Не дать ему зайти слишком глубоко. Не позволить себе привязаться так, чтобы падение стало смертельным.

Потому что последнее, чего я хочу — чтобы пострадал Джордан. Как бы сильно я ни хотела быть с ним, единственная мысль, которая не дает мне покоя — его жизнь была бы куда лучше без меня.

Ему бы не приходилось терпеть меня, мое прошлое, которое теперь разбивает не только мое сердце, но, возможно, и его. Ему бы не пришлось заботиться о ком-то, кто всегда казался временным в его жизни — читать вместе со мной любовные романы, которые он терпеть не может; принимать меня в своем доме, когда я вмешиваюсь в совместные ужины с его семьей; ему бы не нужно было иметь дело с моей семьей, лишь бы я не портила ему настроение своими переживаниями.

Потому что на деле — мой страх всегда был отражением того, как больно мне было.

И все же я не могу отделаться от этого чувства, что теряю единственного человека, которого действительно люблю. Того, с кем хочу что-то настоящее. И это все — моя вина.

Хуже всего то, что я знала, что так будет. Я знала, что эта боль найдет меня. Что страх снова окажется сильнее всего. Но я все равно позволила себе влюбиться в него. Как я могла не сделать этого? Он был рядом, когда не должен был. Ломал мои стены, когда должен был возводить свои собственные. Заботился обо мне в мелочах, уважал меня, не пытался исправить. Он принимал меня — каждую мою трещину, каждую мою рану, даже те, которые я прятала глубже всего.

Но может быть, Морган был прав? Может, это было просто необходимо. Удобно. Сейчас, когда Джордан в безопасности от обмена — ему больше не нужно принимать меня такой, какая я есть. А это... это всегда заканчивается плохо.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мой страх сильнее, чем что бы то ни было. Потому что меня слишком рано научили: тебя не выбирают. Даже когда должны. Даже когда ты родная кровь.

Отец ушел от матери и оставил меня на нянек, как будто я была чем-то лишним в его жизни. Когда он физически все же находился рядом, он говорил только одно — что я недостаточно хороша. Никогда не его гордость. Никогда не его выбор. И что бы я ни делала — всегда было мало.

А потом был Морган. Семь лет. Семь гребаных лет я ждала кольца, а получила только список требований, что во мне нужно изменить, если я хочу остаться рядом. Семь лет ожиданий, что однажды я буду чьим-то приоритетом. Но оказалось — я просто проект, который можно переделать.

И теперь я боюсь, что Джордан однажды сделает то же самое. Не сейчас. Может, через год. Может, через десять. Но в какой-то момент он посмотрит на меня так же, как отец. Так же, как Морган. И скажет, что я слишком. Или недостаточна. Что я не та, кого можно выбрать до конца.

И именно поэтому мой страх весомее всего остального. Весомее его заботы. Весомее его любви. Весомее даже того, как сильно я хочу быть с ним. Потому что этот страх — это мой первый опыт выбора. Точнее — его отсутствия. Когда тебя не выбирает человек, который обязан был сделать это первым. Когда ты учишься с детства, что какой бы ты ни была — этого всегда мало. Ты не чей-то приоритет, как бы ни пыталась исправиться.

И от этого мне хочется рыдать до боли в груди. Потому что Джордан делает все, чтобы доказать обратное. А я все равно не могу в это поверить.

— Можно задать тебе еще один вопрос? — возможно, я даже перебиваю Элизу, когда морально возвращаюсь к ней в конце интервью. — В большинстве любовных романов всегда есть третий акт — где главные герои, чаще всего, расстаются друг с другом из-за каких-то своих проблем, но... может быть, ты писала или сама проживала нечто подобное, где в конце... не было хеппи-энда?

Что-то во взгляде Форд меняется — ее уверенность слегка блекнет, сменяясь на тень сожаления.

— Да, — осторожно кивает она. — Иногда такое действительно случается, но, — девушка делает глубокий вдох и слишком пристально вглядывается в меня, — такие истории не стоят внимания. Да, они часть твоей жизни, с ними ты тоже проживаешь эмоции и чувства. Но со временем ты понимаешь: если история закончилась так, значит, она не твоя. Она может быть частью твоего опыта, но не твоей ценностью.

Форд делает глубокий вдох, будто решается добавить то, что на самом деле не относится ни к ней, ни к этому интервью, а ко мне — ее взгляд цепляет мой и держит слишком крепко.

— Потому что настоящая история — это та, в которой у тебя внутри рождается вопрос: а что, если попробовать еще раз? а что, если ты еще можешь все исправить? Вот это — признак того, что она твоя. Это уже не просто переживание, это выбор. И единственное, что тебе остается — решиться на него.

Но я снова не делаю этого. Не решаюсь. Просто не могу. Ни когда благодарю Элизу за интервью. Ни когда в гримерке едва сдерживаю слезы. Ни когда оказываюсь в собственной пустой и холодной квартире.

Именно так сейчас выглядит и ощущается моя жизнь без человека, которого я люблю. Человека, которого я хочу видеть всегда в своей жизни. Человека, который заставляет мое сердце колотиться как бешеное, когда в вечерней и одинокой тишине моей квартиры раздается стук в дверь, и мне не нужно на этот раз гадать, кто это может быть.

Потому что я знаю, кто там.

Тот, кто сейчас разобьет мне сердце, потому что уйдет.

Глава 39. Джордан

Двадцать восьмое марта

— Планета, — снова долблюсь в чертову дверь, будто всех предыдущих раз было недостаточно, — я... я знаю, что ты дома. Видел, как ты выходила из машины. Просто открой эту чертову дверь. Нам нужно поговорить.

Но в ответ тишина. Гулкая. Пустая. Каждая ее секунда бьет по нервам, как молотком.

— Клянусь Богом, Планета, еще секунда и твоим соседям придется вызывать полицию, потому что...

Дверной замок неуверенно щелкает, и моя — возможно все еще — девушка наконец открывает дверь. Она выглядит... иначе. Напряженные плечи, разбитый взгляд. Словно все в ней держит оборону. Будто я — враг, от которого нужно прятаться.

— Привет, — неуверенно выдыхаю я, хотя хотел сказать совсем не это.

— Привет, — девушка звучит не увереннее меня, но отходит от двери прямо вглубь своей квартиры.

Я делаю то же самое, закрыв за собой дверь, будто ставлю точку в собственном отступлении.

Кухня — слишком светлая для того, что между нами. Этот точечный приглашенный свет режет, будто издевается над тем, что у меня внутри только тьма. Планета держится за край стола, словно холодный мрамор способен защитить ее от меня. А я стою в нескольких шагах, и это расстояние кажется больше, чем все дни, что мы провели врозь.

— Мы давно не виделись, — начинаю я спокойно, почти буднично, но внутри все клокочет. — Тренировки, выезды. Я просто... хочу провести немного времени вместе.

Она отводит взгляд, поправляет волосы — жест, которым она покупает себе время.

— Мы бы могли вместе поужинать, если хочешь и...

— Давай в другой раз, ладно? — на секунду ее глаза встречаются с моими. — Сегодня был напряженный день, я очень устала.

Ее слова будто выстрел. Она отрезает меня и снова прячется.

— Хорошо, — неуверенно киваю я, стараюсь не хмуриться, — можем выпить вместе чай? Посидим вдвоем, а потом я уеду? Ты... просто

нужна

мне сегодня.

И навсегда, вообще-то — хочу сказать я, но глотаю это признание, потому что знаю: это может ее напугать.

— Не думаю, что это хорошая идея, Джордан.

Я напрягаюсь. В груди все сжимается.

— Что происходит, Планета?

— Ничего.

— И ты ждешь, что я поверю в это?

— Я просто вымоталась.

— Да, — злостно киваю я, — я это уже слышал. И мне правда очень жаль. Но я не поверю в то, что тебе все равно на меня.

— Мне не все равно, я...

— Вот именно, — перебиваю ее, вцепляясь в это «не все равно», — тогда что происходит? Почему ты делаешь вид, будто это все ничего не имеет значения? Я не поверю, что за неделю у тебя не нашлось свободной минуты чтобы ответить мне на смс, звонок или банально узнать как я.

— Я знаю, что ты в порядке.

— Правда? Откуда?

— Тео сказал, что...

— Вот как теперь все будет? — снова перебиваю я ее, и голос срывается. — Будешь узнавать у Тео, как мои дела, вместо того чтобы перестать игнорировать меня?

— Я не игнорирую тебя.

— Неужели? Я... — стискиваю зубы, стараюсь утихомирить злость, потому что понимаю: злость ничего не решит. Но боль рвется наружу. — Я не понимаю, что происходит, Планета. Все было хорошо. У нас с тобой все было хорошо, а потом ты отдаляешься, ничего мне не объясняешь, не видишься даже с собственными друзьями...

Это все звучит слишком отчаянно. Я знаю это. Но, черт возьми, мне плевать. Потому что я чувствую, как теряю ее, и это хуже любого унижения.

— Я хочу знать, что происходит с тобой и... между нами. — я хочу знать правду. Чертову правду. Даже если она разобьет мне сердце вдребезги. — Мне нужны ответы, Планета.

Тишина между нами мгновенно становится тяжелой. Внутренности сводит от напряжения. Я понятия не имею, как это исправить, как спасти то, что рушится прямо у меня на глазах.

— Я... — она поднимает на меня глаза после долгой паузы. — Я думаю, что нам нужна пауза. Мне кажется, мы слишком поторопились и...

— К черту это, — злостно хмыкаю я, — ты не можешь быть серьезной.

Но она не смеется.

— Моя работа сейчас требует все мое внимание и время, — продолжает она. — Мои ближайшие три месяца расписаны с шести утра до часа ночи. Я должна сосредоточиться на этом и...

— Ты шутишь, верно?

— Меня ждут в пяти городах следующие две недели. Еще будет несколько интервью, пара ковровых дорожек и подготовка к мероприятию в честь запуска...

— Хватит прикрываться работой, Планета.

— Я... я лишь говорю о том, что мы оба получили то, что хотели.

Ее слова бьют прямо в грудь, и на секунду мне кажется, что я не дышу. Боль пронзает сердце, эхом повторяясь в голове. Клянусь, они бы убили меня, если бы не ее взгляд. Там — столько боли. Она сама себе не верит. Но черт возьми, зачем тогда говорит это?

— Мой подкаст снова в топе. Я получаю рекламодателей, звездных гостей, стриминговую площадку, а ты... — она делает глубокий вдох. — Тебе больше не грозит обмен. Говард тебя больше не беспокоит, вы ведете в турнирной таблице, скоро плей-офф.

Она старается говорить уверенно. Держит осанку. Даже руки больше не выдают ее. Не теребят ни волосы, ни браслет на запястье. Она будто учится лгать так же мастерски, как дышать.

— Наши

фальшивые

отношения все исправили.

— Фальшивые отношения?

В это раз боль пронзает меня глубже, чем когда-либо, а она просто кивает.

— Ты ждешь, что я поверю в это? Что приму это блядское слово за правду? — она молчит, я делаю к ней шаг. — Что все это, — я обвожу нас жестом, — фальшивые отношения?

Боль во мне разрастается и превращается в злость. Потому что иначе я просто не выдержу всего этого.

— Что я был рядом, когда не должен был — это фальшь? — Нова упрямо вглядывается в меня, будто хочет, чтобы я поверил ей. Но я не верю. Не могу. — Что из раза в раз просил тебя остаться со мной тоже?

Я делаю еще шаг к ней, но она уверенно отступает.

— Ты ждешь, что я признаю фальшь в том, как ты была на моей стороне в разговоре с Говардом? Или со своим отцом? С Тео? — Все это похоже на ночной кошмар, от которого я никак не могу проснуться и это убивает меня. — Ты делилась со мной самым сокровенным и я, черт возьми, делал то же самое!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Но это все было вынуждено! — срывается она. Голос рвется, как тонкая ткань. — Я врала абсолютно всем, лишь бы сохранить свою чертову карьеру. Я цеплялась за тебя, потому что ты единственный, кто мог спасти меня, пока я предавала все, во что верила, и...

— И что, Планета? Посмотри, блять, где мы сейчас! — я кричу, горло саднит от собственного голоса. — Это все выглядит как фальшь?

— А что из этого настоящее, Джордан?

— Не говори это так.

Ее слова рвут меня на куски. Грудь сжимает, будто на нее навалили бетонную плиту. Больно видеть ее такой — разбитой, с глазами, полными слез, которые она отчаянно старается удержать. Больно от того, что она все еще держится, в отличие от меня, а я уже рассыпаюсь прямо у нее на глазах.

— Мы оба знаем, что все давным-давно между нами изменилось, Планета, — мой голос ломается, и мне плевать, слышит ли она дрожь в нем. — Это давно перестало быть спектаклем для других. Мы решили, что мы действительно попробуем все это, как реальная пара и...

— Только потому что мы сами потерялись в этом, — не сдается она. — Границы стирались так быстро, что было сложно понять, где заканчивается ложь и начинается правда.

— Ни хрена подобного.

— Ты знаешь, что это так, Джордан. Мы обманывали всех вокруг, строили идеальную картинку идеальных себя, и все эти образы... — она будто заучила эти слова заранее, как защитную мантру, которую повторяет, чтобы это стало правдой. — Ты не знаешь меня настоящую, так же как и я не знаю тебя, потому что все это — чертова ложь между нами.

Грудь сдавливает сильнее. Воздух рвется в легкие с усилием, будто я задыхаюсь. Это невыносимо. Она, блядь, не права. Я докажу ей это. Даже если злость рвет меня в клочья, даже если голос срывается.

— Не знаю тебя? — ее слова — удар под дых, от которого я сгибаюсь внутри. — Тогда какого черта я знаю, что когда тебя что-то задевает, ты становишься тише?

Она замирает. Глаза, блестящие от слез, широко раскрываются, но она ничего не отвечает. Только дыхание у нее сбивается, и я вижу, как ее пальцы сжимаются в кулаки на собственных бедрах. Мое тело дрожит от напряжения — кулаки тоже сжаты, плечи каменные, сердце выбивает ритм, будто пытается вырваться наружу.

— Почему мне известно, что когда ты выпрямляешь спину и поднимаешь подбородок, ты используешь это как свой щит? — голос греется под криком, хотя я чувствую, что каждое слово рвет меня изнутри. — Почему мне известно, что ты бросаешь людей первая, чтобы они доказали тебе свою любовь, но никто из них не борется за тебя?

Она так близко физически — в каких-то шагах от меня. Но морально она дальше, чем когда-либо. Это расстояние не измеряется милями — оно бездонное, и от него мне хочется умереть. Слезы щиплют глаза, жгут, но я сдерживаюсь, стискиваю зубы до боли, чтобы не сломаться.

— Почему мне известно, что ты боишься не быть выбранной человеком, которого выбрала сама?!

И тут силы меня покидают. Все. Нет больше ни гнева, ни крика. Голос рвется вниз, становится пустым. Низким. Отчаявшимся. Я затихаю, потому что бороться больше не остается ни малейшего ресурса. И впервые за все время мне страшно — что я действительно ее потеряю.

— Я знаю все это, потому что я, блядь, влюбился в тебя, Нова, — наконец произношу я, больше не в силах сдерживаться, все еще переполненный злостью, которая на самом деле давно уже смешана с болью. — Влюбился в тебя, когда не собирался ни в кого влюбляться.

Слезы наконец катятся по ее щекам. Горячие. Живые. Предательские. Но она не отводит взгляда. Планета смотрит прямо на меня, будто боится и хочет одновременно. Будто я — ее приговор и единственное спасение.

— И я сделал это не в твою идеальную картинку или в точно выверенный твой образ, — голос почти срывается, горло ноет от натуги, будто я прожигаю им дыру в собственном теле. — Я влюбился в тебя, когда ты была разбита из-за своего отца, но ни разу не сломлена.

От этого признания я чувствую себя так, будто внутри все выворачивается наизнанку. Это — правда, самая чистая, обжигающая, которую я никогда не хотел произносить именно так. Мне страшно, больно и облегченно одновременно. Будто я вытаскиваю сердце из груди и бросаю его к ее ногам, надеясь, что она не наступит на него.

— Влюбился в тебя, когда ты громко смеялась, безостановочно болтала и как сумасшедшая орала песни в моей машине, потому что ты хотела быть собой, а не кем-то другим. — Это все было и я хочу этого еще больше в своей жизни. — Влюбился, когда после всей своей боли и разбитых мечт ты играла с Люси и Майлзом так, будто они были самыми важными людьми на этой планете.

И вот именно тогда, в эту секунду, мечты о собственной семье с ней и нашими будущими детьми становятся недосягаемыми. Никогда еще они не казались мне настолько далекими и невозможными. Боль в груди становится физической — настолько сильной, что я хватаю ртом воздух, будто после удара под дых.

— Я влюбился в тебя, когда ты была в чертовски нелепом рождественском свитере со всей моей семьей, которая обожает тебя так же, как и ты их. — Я больше не сдерживаюсь. — Влюбился в тебя, когда ты была смертоносной, когда дело касалось того, что тебя волнует, даже если речь шла обо мне. И я...

— Джордан, пожалуйста, — умоляет она.

— Нет, Нова, — сдаюсь я, опускаясь в свои собственные руины. — Я люблю тебя. Я действительно делаю это. Потому что это самое правильное, что я когда-либо делал в своей чертовой жизни. Я люблю тебя. И ты можешь делать все что угодно с этим признанием. Потому что, в отличие от тебя, я хоть и боюсь этого, но я не скрываю своих чувств к тебе.

Она молчит. А я будто падаю в пустоту. В бездонную пропасть. Потому что мне нужен ее ответ, как кислород, а его нет.

— Скажи хоть что-нибудь, Нова, — прошу я, захлебываясь собственным сердцем. — Что угодно. — Сердце рвется на части. Каждое биение — как удар молота по груди, ломающее ребра изнутри. — Только не ври мне, Планета, — выдавливаю я, почти беззвучно. — Ты любишь меня или нет?

Я знаю, что не должен спрашивать об этом. Знаю, что она не обязана отвечать, если не хочет. Но я больше не могу это выносить. Мне нужна правда. Здесь и сейчас. Потому что... я знаю, что она меня любит. Я чувствую это каждой клеткой, каждой жилкой под кожей, каждой чертовой частицей своей души и тела.

Но мысль режет острее ножа — если она сейчас соврет — это будет удар по мне. Прямо в грудь, прямо туда, где когда-то уже били. И я не уверен, что смогу выдержать это еще раз. Это разобьет меня окончательно.

Но... если она скажет правду — это будет удар уже по ней. Потому что тогда она признает, что отдаляется, что строит стены не просто так, а чтобы спастись от самого чувства, которое связывает нас. Это будет как передать свое сердце прямо в мои руки, а я не уверен, что она к этому готова.

Но Планета вытирает слезы с щек. Сильнее выпрямляет спину. Расправляет плечи. Одевает на себя эту чертову броню, которая убивает меня больше, чем ее молчание.

— Ты любишь меня, Нова?

— Нет, —

все-таки врет она

.

Глава 40. Нова

Автор настоятельно рекомендует включить на фон I'm miss you, I'm sorry — Gracie Abrams для большего погружения в сцену

Двадцать второе апреля

Я толкаю панорамную дверь, ведущую на задний двор дома, и съеживаюсь от сквозняка, ударившего по моим голым ногам. Сильнее кутаюсь в плед, аккуратно сжимая кружку чая так, будто это единственное, что еще держит меня в этом моменте.

В этом году конец апреля совсем не теплый — температура ни разу не поднималась выше пятнадцати градусов. Поэтому в такие вечера, как этот, спортивного костюма, пледа и горячего чая недостаточно. Но загвоздка в том, что мне все равно. Мне все равно на холод. На то, день сейчас или ночь. Ела я сегодня или нет, потому что все, что я чувствую — это боль.

Прошел почти месяц с того вечера. С того самого вечера, когда я соврала Джордану. С того самого вечера, когда он ушел. И я не могла винить его в этом.

Я полностью принимала это. Осознавала свою вину, но от этого легче мне не было. Эта боль была не просто моральная. Она физическая. Она живет в моем теле так глубоко, что я едва могу дышать. Словно кто-то воткнул острый нож прямо в грудь и каждый вдох только разрывает меня сильнее. Сердце бьется с перебоями. То слишком быстро. То проваливается в тишину, и я ловлю себя на том, что держусь за грудь ладонью — будто это поможет все исправить.

Но это не помогает. Боль не уходит. Она становится частью меня. Я не могу спать — каждую ночь просыпаюсь от тяжести на груди. Не могу есть — любая еда застревает комом в горле. Не могу работать, не могу жить. Потому что все, что я чувствую — это он. Его отсутствие. И свое собственное предательство.

Последние пару недель я старалась работать на износ. Я не дала себе ни одного выходного, потому что только работа хоть немного помогала отвлечься от этого убийственного чувства внутри меня. Я брала вместо семи интервью в неделю сразу десять. Ходила не на одно мероприятие, а на три. Проводила не две рекламные интеграции, а десять. А потом все равно передавала две трети дохода в благотворительный фонд Карлоса Браво — потому что, наверное, пыталась искупить свою вину хоть перед кем-то, если не могла искупить ее перед ним. Я просто загоняла себя так, будто усталость могла заменить мне любовь.

Но ничего из этого не помогало забыть мне его взгляд. Взгляд Джордана, который разбил мое сердце, когда я сказала «нет». Когда я сказала ложь. Каждое мое слово тогда было ложью. И я уверена, он знал это. Но то, что я соврала ему... именно это все и меняет.

Я знала, как он относится к лжи. Знала, что ему уже разбивали сердце этим. И я ненавидела себя за то, что сделала с ним то же самое. Потому что это же он. Это Джордан. А он достоин правды. Любви. Но получил меня — неуверенную в себе девушку, которая оттолкнула его из-за собственного страха.

Но я оттолкнула не только его. Я поступила так же с Тео — перестала задавать вопросы и отвечать на сообщения. Отменила встречу с Анной, Дереком и их детьми, когда они пригласили меня на ужин. Отмахнулась от Грейс цветами, когда она защищала свой архитектурный проект, вместо того чтобы прийти и поддержать ее, как это сделали все остальные.

Мой телефон разрывался от звонков семьи Скиллер-Найт. Тереза и Сэт оставляли мне голосовые сообщения, которые я боялась слушать. Финн и Лавли писали смс с просьбой встретиться и поговорить. Но я не могла позволить себе этого. Хотела. Чертовски сильно хотела. Но не могла. Поэтому я стала игнорировать и Винса с Харпер — самых близких и родных мне людей в этом мире. Потому что не хотела заставлять их выбирать между мной и Джорданом.

Я чувствовала себя виноватой перед ними. Они не сказали мне ни слова, но я видела сожаление в их взглядах, когда пару дней назад они все же завалились ко мне в квартиру. И я разрыдалась. Последнее время я плачу слишком часто. От бессилия. От боли. От того, что испортила единственное, что когда-либо хотела в своей жизни. Жизнь, в которой у меня были все мои самые близкие люди. И Джордан Найт.

И все, что я имею сейчас — это отросшие корни и немытые волосы, собранные в неаккуратный хвост. Потрепанный свитер с разводами туши на рукавах. Заплаканное лицо, которое только портит задний двор дома Харпер и Винса.

Мистер Коулман на последних днях выездной серии. Лучшая подруга в Оттаве из-за расширения своего бренда косметики. А я присматриваю сегодня ночью за их домом, потому что их домработница попала в больницу с отравлением. В их районе участились кражи, и я согласилась переночевать здесь, чтобы хоть чуть-чуть загладить свою вину за то, что отдалилась от друзей.

Хотя на деле все, что я делаю — это лежу, плачу и пялюсь в дом напротив. Дом, который никогда не был моим, но всегда ощущался именно так.

Я не видела Джордана больше трех недель. Он присылал несколько сообщений. Звонил пару раз. Но я все оставила без ответа. Не потому что не хотела — Господь, он это все, что я хочу — а потому что не могла. Не после всего того, что я сделала с ним. С нами.

Я не ждала его борьбы за меня. Не хотела каких-либо доказательств, что он действительно меня любит. Я хотела верить в это просто так, даже если не считала себя этого достойной. Но он не мог любить меня после всего, что я сделала. И мне нужно было принять это. Хотя бы попытаться.

Но внутри... Боль начинается не резко, а тянущей тяжестью под ребрами, будто кто-то изнутри сжимает грудную клетку медленными, жестокими пальцами. Я делаю вдох — и он обрывается на полпути, будто воздух застревает в горле и не собирается двигаться дальше. Слезы сами катятся по щекам, горячие, беспорядочные, и я не успеваю их стирать — ладони дрожат так, будто я держала их в снегу слишком долго.

Я приподнимаюсь с шезлонга, пальцы едва цепляются за его холодный пластик, и беру чашку. Чай давно остыл, но я делаю глоток, надеясь, что горечь и терпкость прогонят все это. Но жидкость обжигает не вкусом, а пустотой. Она не помогает. Совсем. Я делаю еще вдох — и снова ничего. Воздух будто стал слишком тяжелым, я не могу притянуть его к себе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Плач разрастается, превращаясь в рваные звуки, которые я не в силах сдерживать. Каждое новое всхлипывание отзывается в голове как гулкий удар. Я боюсь, что еще один такой звук — и соседи решат вызвать полицию. Я сама слышу, как это громко. Слишком громко. В висках звенит, в груди жжет, и в три шага я уже оказываюсь у бассейна. Словно ноги сами несут туда, где холодная гладь воды обещает хоть какое-то забвение.

Мне страшно. Мне нужно остановить это. Я опускаю стопу в ледяную воду. Она пронзает кожу моментально, но я не останавливаюсь. Шаг. Еще один. Лосины тут же липнут к ногам, будто становятся второй кожей, и это только сильнее обостряет ощущение холода. Свитер тяжелеет, поднимается над поверхностью, и каждая складка тянет меня вниз. Но мне все равно. Даже ледяная вода не страшнее того, что происходит внутри.

Я не задерживаю дыхание — его все равно нет. Я просто позволяю телу уйти глубже. Опускаюсь в толщу воды так, будто именно там меня ждет тишина. Холод мгновенно обнимает, вырывает остатки воздуха, и я открываю рот. Крик рвется наружу, но вместо звука в легкие тут же врывается вода. Она жжет горло, давит изнутри, и я дергаюсь, кашляю под водой, но не останавливаюсь. Это единственное, что я могу сейчас сделать.

Грудь сдавливает сильнее, легкие будто покрываются каменной коркой. В ушах шумит. Я хватаюсь руками за собственное тело, ногти впиваются в мокрый свитер, и все, чего я хочу, — перестать чувствовать эту бесконечную боль внутри. Пусть хоть ледяная вода размоет ее, пусть крик растворится в хлорке, лишь бы на секунду стало тише. Лишь бы на секунду стало не так больно.

Глава 41. Джордан

Автор настоятельно рекомендует включить на фон London bridge is fallen down (Nezar) — Dezzaired для большего погружения в сцену

Двадцать пятое апреля

Возвращаться в пустой дом всегда было чем-то привычным. Какой-то обыденностью. То, к чему ты быстро привыкаешь и с чем... смиряешься. Но этот дом — который я купил в казалось бы худший период моей жизни — никогда не казался мне настолько пустым. Одиноким. Бездушным. Потому что теперь в нем не было Планеты. Как будто ее никогда здесь и не было. Как будто здесь она никогда не смеялась и не плакала. Как будто здесь не исполнилась ее мечта. Как будто здесь мы не любили друг друга и я не хотел с ней семью.

Единственное, что сохранил мой дом — это худший период в моей жизни. Только он не был год назад, когда Минди соврала мне о ребенке. Он наступил сейчас. Когда Планета соврала мне и заставила меня этим уйти.

И весь этот месяц я хотел вернуться. Хотел, чтобы она хотя бы ответила мне. Призналась, что хотела оттолкнуть, поэтому обманула. Мечтал, что она даст нам еще один шанс на что-то реальное. Только для нас.

Но этого не произошло. Были лишь драки на льду. Жесткие. Агрессивные. Которые приносили победу «Орлам» лучше, чем мой титул лучшего снайпера НХЛ, потому что уже месяц как я не забил ни одной шайбы. Были пьянки с Тео и... на этот раз к нам присоединился Винс. Мы напивались во всех барах Бостона, где нам могли позволить это сделать без привлечения лишнего внимания. Мы напивались в доме Тео, потому что я едва ли мог переносить свой собственный. И мы напивались в гостиничных люксах, потому что каждый из нас что-то терял вместе с уходом Планеты.

Мне пришлось принять то, что Тео и Планета были действительно близки. Они много переписывались о его личной жизни и книгах. К его же счастью, когда он поделился со мной их перепиской — он никогда не был с ней наедине «флиртующим Тео». Он был просто ее другом, от которого она тоже ушла. Винс же терял младшую сестру. Она не общалась ни с Харпер, ни с ним, и он отчаянно продолжал винить в этом себя. Из-за него мы оказались здесь. Из-за него мы заключили с ней сделку. Но правда в том, что даже если бы не сделка — я бы все равно влюбился в нее. Она ведь моя Планета — лучшая подруга Харпер и Винса — мы бы в любом случае пересекались в одной компании и рано или поздно я бы сделал к ней шаг. Поэтому я не винил его. Я

благодарил

его. Потому что благодаря нему и его идее с фальшивыми отношениями — у меня была она. Настоящая. Живая. Пусть даже ненадолго.

Я закрываю за собой дверь и скидываю спортивную сумку рядом с чемоданом, не торопясь включить везде свет. Мне не на что здесь смотреть. Я не хочу ни на что здесь смотреть. Выездная серия была ужасной для меня, хоть и не для «Орлов», но... этого все равно недостаточно, даже если мне все равно.

Я плетусь в темноте на кухню. Отключаю телефон. Кидаю его на стол. И начинаю рыться по ящикам в поисках выпивки. Мне нужно забыться. Перестать думать. Перестать чувствовать. Но все пусто. Холодные пустые полки будто издеваются надо мной, и единственное, что удается найти — в подсобке. Там, среди приправ к мясу, стоит полбутылки бурбона. Тот самый, который я обычно использую в маринадах. Что ж, сегодня это подходит. Потому что именно так я и ощущаю себя — бездушным куском мяса, которому все равно, что с ним сделают.

Я не беру стакан, потому что мне наплевать. Одним резким движением провожу ладонью по жестяной крышке, позволяя ей открутиться и с глухим звуком упасть на пол. Там ей самое место. Так же как и мне.

Первый глоток обжигает горло, но я даже рад этой боли. Она настоящая. Она хоть на миг перекрывает ту, что рвет меня изнутри. Я наваливаюсь на кухонный остров, стучу пальцами по холодному темному камню, будто пытаюсь выбить из него ответы. Но он приносит лишь воспоминания с Планетой. Здесь, в моем доме, они не просто оживают — они захватывают меня, одно за другим, без остановки. Ее смех. Ее слезы. Ее мечты, которые вдруг стали и моими. И от этого сердце сжимается так сильно, что кажется — я сам сейчас перестану дышать.

Месяц как я не видел ее. Месяц как не слышал ее смеха. Месяц как не говорил с ней, не зная, что творит ее тревожный мозг или какая книга снова увлекла ее так, что она теряет счет времени. Я даже притворялся, что читаю новую — ту самую, которую она ждала. Но глаза бегали по строчкам впустую. В голове была только она.

Я бы хотел злиться на нее. Это было бы проще. Это было бы честнее. И сначала я только этим и жил. Я цеплялся за злость, как за кислород, убеждая себя, что имею право ненавидеть ее за обман. За то, что она выбила землю из-под моих ног.

Но потом пришла боль. Та самая, от которой не сбежишь. Та, что не просто сидит где-то внутри, а становится тобой. Она прожигает каждую клетку, и уже невозможно отделить себя от нее. Я — это боль. И боль — это я. Она проникает в каждое мое движение, в каждый вдох, в каждый глоток этого чертового бурбона. И как бы я ни хотел избавиться от нее, я знаю: пока нет Планеты — я никогда не стану собой.

Чертово разбитое сердце ощущается так, будто в груди зияет дыра, которую невозможно затянуть. Как будто кто-то вырвал не только орган, но и саму суть твоего существования, оставив тебя полупустым. Я дышу, но каждый вдох отдается режущей болью внутри, и даже самый обыденный жест — сжать кулак, откинуться на стул, опереться на стол — напоминает о том, что жить дальше нечем.

Апатия держит меня так, будто тело стало бетонным. Все движения замедлены, каждая мысль вязнет в тумане, а мир вокруг теряет краски. Я существую, а не живу. До Новы я привык к этой пустоте. Она была привычной, она сидела глубоко внутри и стала частью меня. Прошлое, настоящее, будущее — все состояло из той глухой боли, и я смирился с тем, что так будет всегда.

Но потом появилась она. И вдруг жизнь перестала казаться бесконечной пыткой. С ее смехом даже самый тяжелый день становился легче. Даже когда мы спорили, даже когда она выводила меня из себя, все равно — с ней было по-другому. Не одиноко. Не болезненно. А...

счастливо

. Я впервые понял, что значит просыпаться и хотеть прожить еще один день. Просто потому что в этом дне есть она.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И теперь этих дней больше нет. Остались только плохие. Тянущиеся, вязкие, темные. Дни, которые становятся все длиннее и тяжелее, и никакой конец им не просматривается.

Второй глоток бурбона превращается в третий. Потом в четвертый. Пятый. Я глотаю обжигающую жидкость так, будто пытаюсь залить ею дыру в груди, но там слишком пусто, чтобы что-то удержалось. Апатия медленно превращается в ярость. В ту, что разрывает изнутри, заполняя каждый нерв, каждый импульс. Я хочу злиться. На себя. За то, что сделал слишком мало. Или наоборот — слишком много. За то, что не сумел стать для нее тем, кто не оставляет сомнений.

Я хочу злиться на нее. Ненавидеть ее за то, что соврала. За то, что не сказала прямо, что любит меня. За то, что не выбрала меня, хотя я отдал ей все, что у меня было. Но... я не могу. Потому что знаю — она чувствовала то же. Пусть и боялась признать. Я вижу это в каждом ее поступке, в каждой мелочи, которую она делала ради меня. Она доверилась мне там, где никому не доверяла раньше. Она позволила мне быть рядом в моменты, когда всегда была одна. И именно поэтому ненавидеть ее невозможно.

Гнев и ярость захлестывают, как шторм. Я бьюсь в них, цепляюсь, позволяю им вырваться наружу. Но в итоге они сгорают, оставляя лишь одно — боль. Давящую, тупую, всепоглощающую. Ту, что не просто ощущаешь внутри — она становится тобой. Она в каждом ударе сердца, в каждом вдохе, в каждом движении. Я сам и есть эта боль.

И она не уходит. Что бы я ни делал — пьянки, драки, победы, поражения — она всегда возвращается. Она вечна. Она останется частью меня, потому что вместе с ней я потерял самое главное — ее. И теперь я даже не знаю, кто я без нее, кроме вот этого — человека, который живет из боли и ради боли.

Что-то за окном привлекает мое внимание, когда я делаю очередной глоток бурбона, часть которого стекает по губам и подбородку. Горечь сливается с теплом алкоголя, но ничего из этого не притупляет боль. Я поднимаю взгляд — и он цепляется за сад в доме напротив. Всего каких-то одиннадцать ярдов. Смех там звонкий. Легкий. Будто сам воздух становится теплее. Харпер в теплом черном свитере и темно-бордовых атласных пижамных штанах выглядит так, будто весь мир создан, чтобы улыбаться ей в ответ. Она делает глоток красного вина и смеется так, словно в жизни не существует боли.

Винс оказывается рядом. Его рука ложится на плечи жены, он накидывает на нее плед, целует в висок, и от этого простого жеста по мне прокатывается удар. Настоящий. Бьющий прямо в грудь. Он прижимает ее ближе к себе, шаг за шагом ведет босыми ногами по плитке с подогревом, и они начинают танцевать под ночным небом. Фонарики вокруг мерцают, будто сами благословляют их счастье. Они двое — любовь, воплощенная в движении. Они есть друг у друга в их хорошие и плохие дни.

А у меня... ничего нет.

Я тоже мечтал о

своей

Харпер. О девушке, которая станет моим

домом

. О той, которую я буду любить так, как она заслуживает, и которая выберет меня в ответ. Я не хотел этого. Я боялся этого. Врал себе, что мне достаточно одиночества, что так безопаснее. Но внутри — отчаянно жаждал. Каждый раз, видя чужое счастье, я ловил себя на том, что хочу свое. Свою женщину, с которой не страшно ни падать, ни подниматься.

И когда я наконец получил это... когда она появилась в моей жизни, сделав ее другой, легче, ярче... она исчезла. Так же бесследно, будто ее никогда не существовало. Никаких следов, никаких доказательств, кроме боли, которая разрывает меня изнутри.

Я отворачиваюсь от панорамного окна, потому что не могу больше смотреть. Дыхание сбивается, становится быстрым, поверхностным, как будто меня лишают воздуха. Ладони дрожат. В груди что-то сжимается и растягивается одновременно, и от этого хочется кричать. Горло перехватывает, как будто слова застряли и никогда не выйдут наружу.

Я больше не сдерживаюсь. Со всей злобы и боли я швыряю бутылку бурбона об стену. Стекло разлетается на осколки, как моя чертова жизнь. Как и я сам. Звон отражается эхом по дому, и в этой пустоте он звучит, как насмешка.

Я опираюсь спиной о каменную столешницу, скольжу по ней вниз, пока не оказываюсь на холодном полу. Колени подгибаются, пальцы судорожно сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони, но эта физическая боль даже близко не дотягивает до той, что внутри. Из груди вырываются рыдания. Глухие, сдавленные, но такие сильные, что я не могу их остановить.

Это ощущается так, будто я потерял все. Абсолютно все, что когда-либо хотел. Все, к чему шел, все, чего боялся, но в глубине души всегда мечтал получить. Она была этим всем. И теперь ее нет.

Я не знаю, как жить дальше. Как дышать. Как двигаться. Как заставить сердце перестать чувствовать так ярко. Как исправить хоть что-то, чтобы на миг стало легче. Но ответа нет. Есть только эта боль. Она давит, ломает, проникает в каждую клетку. И я понимаю: от нее нельзя сбежать. Я останусь с ней. Навсегда. Потому что Планета этого не сделала.

Она

не осталась.

Глава 42. Нова

Автор настоятельно рекомендует включить на фон Youth — Daughter для большего погружения в сцену

Двадцать седьмое апреля

Я неуверенно тереблю рукав свитера, будто ткань может удержать меня от того, чтобы снова распасться на куски. Глубокий вдох выходит рваным, неровным, и в глазах сразу щиплет так сильно, что я моргаю чаще обычного, лишь бы не дать слезам скатиться.

Соберись, Нова — повторяю я про себя, едва удерживая дрожь в голосе — Ты обещала держать себя в руках. Но сердце стучит так, будто пытается вырваться наружу, и каждый его удар отдается гулкой болью в груди. Я ругаю себя за то, что оказалась здесь. За то, что ноги сами довели меня до этого дома. Я не должна была приходить. Не имела права. Я уже делаю шаг назад, чтобы сбежать, пока никто не увидел, но дверь открывается слишком быстро.

— Нова? — Сэт стоит на пороге, и в его голосе удивление, почти шок.

Он не ждал меня. Никто не ждал. Меня здесь быть не должно.

— Извините, — слова ломаются вместе со мной, я отступаю назад, готовая раствориться в темноте, — я... я лучше пойду.

— Постой, Нова, — Сэт выходит за мной, вынуждая поднять на него глаза. Его интонация спокойная, осторожная, как будто он боится меня спугнуть. — Я собирался выпить чай, пока Терезы и детей нет дома. Можешь составить мне компанию? Я как раз заварил твой любимый.

Боль в груди сворачивается в тугой ком. Я киваю слишком неуверенно, чтобы это выглядело естественно, и все же следую за ним в дом, задержавшись в прихожей на секунду, чтобы стереть с лица хоть часть того, что во мне разрывается.

Я сама не знаю, чего ждала, оказавшись здесь. Я не знаю, зачем приехала. Сначала я разбила бутылку молока прямо посреди «Севен-Элевен» и разрыдалась, не в силах остановиться, а потом... ноги сами привели меня к этому дому. Неудивительно, что Сэт так напрягся, когда увидел меня: от яркого оттенка моих волос почти ничего не осталось — темные корни давно пробились наружу, синяки под глазами только подчеркивают следы туши на щеках, ключицы торчат острее, чем обычно. Я выгляжу как блеклая тень самой себя, и знаю это.

— Ты ужинала? — спрашивает Сэт, когда мы оказываемся на кухне. Он делает вид, что все в порядке, что мы просто разговариваем, и от этого становится еще больнее. — У нас есть паста с обеда, ризотто от Финна и вишневый пирог от Лавли.

— Нет, спасибо. Я... не голодна.

— Хорошо, — спокойно кивает он. — Тогда будем пить чай.

Я киваю и сажусь за барную стойку. Поджимаю губы, прячу руки под столом, потому что не знаю, куда их деть. Я не смотрю на Сэта. Не могу. Его взгляд слишком теплый, слишком узнаваемый, и от этого перед глазами встает Джордан. Его улыбка. Его глаза. Я не заслуживаю даже того, чтобы сидеть здесь.

— Как дела с подкастом? — спрашивает Сэт так, будто он заранее продумал нейтральную тему. — Запуск через пару недель, верно?

— Да, — киваю, стараясь звучать уверенно, хотя голос предательски дрожит. — Мы снимаем по два подкаста в день, чтобы платформа выпускала сезон в течение трех месяцев. Если рейтинги будут достойными, нас продлят еще на два сезона.

— Это потрясающе, Нова, — он улыбается, хотя я не поднимаю взгляд, но ощущаю это всем телом.

Он ставит передо мной чашку. И я замираю, чувствуя боль с примесью кома в горле. Потому что он оставляет передо мной

мою

огромную кружку. Ту самую, которую мне подарила Тереза на Рождество в их дом — на ней карикатурный рисунок всех нас с фото сделанного на школьном спектакле Бекки в день моей аварии. С рукописной подписью от мамы Джордана

«для Новой Ночи»

. Только вот... этого уже никогда не случится. Не будет никакой Новой Ночи. Теперь всегда будет лишь Новая Боль.

— Я рад, что ты здесь, милая. Мы... давно не видели тебя.

— Да, — выдыхаю, и в горле встает камень, — извините за это, я...

— Пожалуйста, Нова, — Сэт хмурится и качает головой. — Тебе не за что извиняться.

Я могла бы усмехнуться. Может, даже рассмеяться. Потому что это — слова его сына. Те же самые, которые Джордан повторял мне так много раз. Но вместо этого я сжимаю пальцы так сильно, что ногти впиваются в ладонь.

— Мы просто... волнуемся за тебя.

Я хочу спросить: «Зачем? Почему? Почему вы все заботитесь обо мне, когда должны отвернуться? Когда должны ненавидеть?» Но слова не выходят. Я киваю. От усталости. От бессилия. От того, что не знаю, как перестать все это разрушать.

— Как ты на самом деле, Нова?

Эти слова ломают меня. Все, что я так упорно держала внутри, рассыпается в пыль. Слезы, сдавливавшие горло, больше не поддаются, и я даже не успеваю сделать вдох, как они катятся по щекам одна за другой, обжигая кожу. Я закрываю глаза, потому что больше не могу притворяться сильной.

И вдруг меня накрывает что-то теплое и весомое, будто на плечи опустили тяжелое одеяло, в котором можно утонуть. Мне требуется секунда, чтобы понять. Это Сэт. Его руки. Его объятия. Он прижимает меня к себе так крепко, что я чувствую, как под его ладонями дрожит мое тело, и мне становится страшно от того, насколько правильно это ощущается.

Он держит меня так, будто я —

чья-то дочь

. Будто я его дочь. В этом есть забота, которой я никогда не знала, тревога, которую я всю жизнь хотела увидеть в глазах одного человека, но так и не увидела. Отцовское тепло. Настоящее. Настолько простое, что оно должно было быть естественным, обычным, но для меня оно всегда оставалось чем-то из чужих жизней.

Мой отец никогда не держал меня так. Его руки всегда были пустыми, его внимание — в другом месте. Я могла плакать, ломаться, тонуть — и он не заметил бы. Он был рядом физически, но будто не существовал эмоционально. Его взгляд проходил сквозь меня, как сквозь пустоту. И именно поэтому сейчас каждое движение Сэта бьет в самое сердце. Он дает мне то, что должен был дать мой отец. То, чего я ждала все эти годы, но так и не получила.

И от этого становится только больнее. Потому что я знаю — это не мое. Я не его дочь. Я разбила сердце его сыну, я принесла только хаос в его дом, и все равно он держит меня так, будто я

заслуживаю

этой заботы. Будто я

стóю

того, чтобы обо мне волновались.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И именно это убивает сильнее всего. Я ненавижу себя за то, что позволяю себе утонуть в этом тепле. За то, что вдыхаю его, будто кислород, которого мне не хватало всю жизнь. За то, что чувствую — какого это, быть дочерью. Как это — когда тебя держат не потому что должны, а потому что хотят уберечь от боли.

И от осознания становится невыносимо. Мой отец выбрал отсутствие вместо любви. Он мог дать мне то, что сейчас дает чужой мужчина, но никогда не делал этого. И теперь я впервые ощущаю, каково это — и именно поэтому боль раздирает меня на части.

Я утыкаюсь лицом в плечо Сэта, судорожно вдыхаю его запах и чувствую, что мир жесток до беспощадности: он позволяет мне прикоснуться к этому только на мгновение, чтобы еще раз напомнить — у меня никогда этого не будет.

— Мне очень жаль, дорогая, — шепчет он, когда я уже почти не могу вдохнуть. Его голос — низкий, спокойный, и от этого в груди только сильнее давит. — Поплачь. Тебе станет легче.

И я позволяю себе это. Не хочу. Не должна. Но не могу остановиться. Слезы срываются сами, и я утыкаюсь лицом в его плечо, дрожа, будто в этом доме нет стен, которые могли бы выдержать мой плач. Я не хотела этого. Сэт не должен был быть на моей стороне. Меня вообще не должно было быть здесь. Но я здесь. В этих чужих, слишком правильных объятиях, которые на секунду делают легче. Настоящий папа. Но не мой.

— Хочешь поговорить об этом? — осторожно спрашивает Сэт, когда спустя какое-то время мои всхлипы наконец становятся тише.

— Я не знаю, что говорить, — признаюсь я, вытирая ладонью мокрые щеки.

— Все, что ты хочешь сказать. Себе. Мне. Джордану, — он садится рядом и дает мне время.

— Я не хотела этого.

— Но сделала, — мягко подтверждает он, и я киваю, потому что спорить бессмысленно. — Ты знаешь причину?

Тысячи мыслей сталкиваются в голове, но все они сводятся к одному человеку. К тому, кто безоговорочно и навечно должен был быть на моей стороне. Но никогда там не был.

— Не знаю, говорил ли вам Джордан о моей семье, — начинаю я неуверенно, и Сэт качает головой. — Колтон Пейн мой отец и... знаете, сколько раз за всю жизнь я называла его «папой», а не «отцом»? Всего трижды. — Я досадно хмыкаю, всхлипывая. — Один раз, когда мне было одиннадцать лет и судья по разводам спросил, с кем из родителей я хочу остаться.

Воспоминание колет так, будто в груди застрял осколок стекла. Голос дрожит вместе с пальцами, которые я бессильно переплетаю в замок.

— Второй раз... спустя пятнадцать лет, когда Бенджамин Говард грозился навредить Джордану.

Я делаю глубокий вдох, иначе слова не выходят.

— А третий раз — в Нью-Йорке, на игре «Орлов». Он пришел на стадион, сказал, что хочет поговорить о наших взаимоотношениях. Я думала... я правда думала, что он наконец примет меня такой, какая я есть. Но...

Воспоминания режут слишком остро. Каждое слово отца тогда будто оставило рубец, который снова кровоточит сейчас.

— Но он лишь снова приказал мне исправиться. И я попрощалась с ним так, будто это был не он... а тот папа, которого я всегда ждала. Который должен был растить меня, быть рядом. Поддерживать.

Я поднимаю взгляд на Сэта и чувствую, как во мне поднимается зависть. Зависть к Лавли. К Бекки. У них чудесный папа. Настоящий. Искренний. Любящий. У меня такого никогда не было.

— Только вот он всегда был моим отцом, а не папой, — выдыхаю я. — И я пыталась это исправить. Исправить себя, чтобы он меня заметил. Сказал, что я подходящая. Идеальная. Что хотя бы теперь меня можно любить. — В горле поднимается новый ком, я глотаю его, потому что сил уже нет. — Но никто из них действительно не полюбил меня. Ни идеальной. Ни сломанной.

Сэт слушает внимательно. В его глаза непонимание. Сожаление. Такая же боль. И все же следующая фраза ломает меня сильнее всего:

— А что насчет Джордана?

— Он... он не может любить меня, — отвечаю слишком поспешно.

— Почему же?

— Потому что это я, — выдыхаю. Но взгляд Сэта говорит: «продолжай» и я делаю это. — Я слишком громкая, слишком много болтаю, а иногда наоборот слишком много молчу. Я не та, на ком женятся. Не та, с кем заводят семью. Я слишком тревожная, слишком...

— Я понял, — перебивает Сэт, нахмуренно. — Но давай начистоту. Джордан тоже не подарок. Временами слишком агрессивный. Слишком молчаливый. Он недолюбливает людей и прямо говорит им об этом. Он будет отвратительным отцом и мужем, потому что не умеет заботиться о других. Да он даже вряд ли действительно может кого-то любить...

— Это все неправда, — хмурюсь я, когда злость захватывает меня, голос дрожит, хотя я стараюсь держать себя в руках. — Джордан совсем не такой. Он не такой. Он слишком чуткий и понимающий. Слишком заботливый и честный. И к тому же...

— Хорошо, — снова перебивает меня Сэт с легкой улыбкой, — пока ты не ударила меня за все перечисленное, я должен объясниться. Это не мои мысли. Это его собственные страхи о себе. Потому что когда-то кто-то или что-то заставило его в это поверить. Но в твоих глазах он другой. Потому что то, что он о себе думает — не всегда является правдой.

Я на секунду замолкаю. Это имеет смысл. Я могу поверить в это о ком угодно. Понять чужие страхи. Оправдать их. Увидеть их обратную сторону. Но могу ли я поверить в это о себе? О себе, которая столько раз разрушала все сама. Которая сама не верит, что достойна любви. Сердце сжимается, и во мне поднимается тревога, словно каждое слово Сэта может сломать меня окончательно.

— Тоже самое и с тобой, Нова, — кивает он, — Ты можешь считать себя громкой, а кто-то будет сидеть рядом, чтобы слышать только тебя. Или наоборот, поддерживать твою тишину, если она не вредит тебе.

Я морщусь, ощущая, как тревожность подступает к горлу. Как можно довериться такому утверждению, когда я все время чувствовала себя лишней. Слишком неправильной. Слишком сломанной. Даже слушая его, внутри меня все еще звучит скрипучий голос: «А что если это ложь? Что если я не заслуживаю?».

— И кто-то определенно решит, что хочет жениться на тебе и завести с тобой семью, потому что ты будешь лучшим человеком в его жизни даже с твоим тревожным мозгом, — продолжает Сэт, — потому что все это — не будет его мнением о тебе.

Сердце начинает биться чаще, будто пытаясь вырваться из груди. Оно стучит с такой силой, что хочется закрыть глаза, спрятаться, чтобы не чувствовать это одновременно сладкое и болезненное ощущение надежды.

— Любить тебя несложно, Нова.

Эти слова ломают меня изнутри. Разбивают на тысячи кусочков. Всегда казалось невозможным, что кто-то сможет любить меня, несмотря на все мои страхи, сомнения и ошибки. Сердце стонет и горит одновременно, а я чувствую, как слезы подступают снова.

— Ты просто должна позволить людям рядом делать это.

— Но... — всхлипываю я, — что если в итоге они уйдут? Всегда найдется кто-то лучше меня, и они выберут другого.

— Сейчас все так и вышло? — спрашивает Сэт, словно этот вопрос нужен не ему, а мне, чтобы я услышала этот ответ.

— Нет.

И на секунду внутри что-то расслабляется, как будто легкое облегчение. Но тут же накатывает волна боли — от осознания собственной уязвимости. Оттого, что я все еще держу себя в узде. Не позволяю себе полностью поверить, что кто-то может остаться.

— Но это так же больно, верно?

Я киваю, потому что слова застряли в горле. Это уже физическая боль: сердце колет, грудь сжимается так, что трудно вдохнуть; руки дрожат, ноги подкашиваются, а все тело словно пронзает электрический ток тревоги и вины. Это морально разрушает так же сильно, как физически.

— Это часть нашей жизни, — говорит Сэт спокойно. — Будут дни, когда ты счастлива. Будут те, когда ты разбита. Но рядом всегда будут люди, которые любят тебя, даже если ты не даешь им шанса. Ты боишься боли, поэтому толкаешь их прочь. Но ведь боль никуда не уходит. Разницы нет — уйдешь ты сама или уйдут от тебя. Так если она все равно неизбежна... может, стоит хотя бы раз

позволить себе

быть любимой?

Глава 43. Джордан

Двадцать восьмое апреля

Холод пустой арены режет кожу, будто ледяные иглы врезаются под воротник. Воздух густой. Трибуны пусты. Но тишина тяжелее криков болельщиков. Я проигрываю одно вбрасывание за другим — то ли от похмелья, то ли от равнодушия, и даже сам не могу решить, что хуже. Тренировка длится на час дольше положенного, и мы вяло отрабатываем игру три на пять. Тео возвращает нам шайбу, выгрызая пространство у соперников, а во мне нет ни злости, ни даже привычной усталости — только тупая, вязкая боль на сердце, которая тянет вниз сильнее любого груза.

Мы отбиваемся почти машинально: короткие передачи, аккуратные развороты. Вижу, как Тео уходит по борту, прорезает чужую зону, и в груди появляется крохотный импульс — он отдаст мне. Он делает так всегда. Я готов, я жду. Но он обманывает. Не меня — Гарри в воротах. Делает замах и неожиданно скидывает Дереку. Тот чуть мешкается, и шайба, будто издеваясь, скользит мимо клюшки, минуя ворота.

— Найт! — голос Зальцмана и свисток отдаются эхом по пустой коробке на семнадцать тысяч мест.

Не будь я все еще пьян, подумал бы, что у меня дежавю. Только на этот раз больнее. Удар жестче, а во рту все еще стоит привкус дешевого виски, который я несколько часов извергал из своего тела.

По кивку Зальцмана все уходят со льда. Все, кроме нас троих. Я, Тео и Винс остаемся, словно на сцене после финального акта.

— Ну а в этот раз ты с похмельем, — усмехается Тео, проезжая мимо и становясь рядом.

Я знаю, почему я здесь. Тренер не устроит мне прилюдную порку, но наверняка пройдется по всему своему списку нотаций. После ухода Говарда он теперь главный в «Орлах». Теперь это его забота держать меня в узде. Но почему на льду остаются Винс и Тео — для меня непонятно. Даже если они всегда делают так.

— Я не буду спрашивать, что происходит. Это и так очевидно. — Голос Зальцмана твердый, но в его глазах не гнев, а что-то хуже — сожаление, — Но мне нужно, чтобы вы собрались.

— Они тут ни при чем...

— Они твои друзья, Джордан, — отрезает он, делая шаг ближе. — Твое состояние давит и на них. А я не позволю никому из вас выходить на мой лед пьяным.

— Этого больше не повторится, Тренер, — выдавливаю я, чувствуя, как слова царапают горло. — Мы выиграем Кубок Стэнли и...

— Да плевать мне на Кубок, — резко перебивает он. — Этот сраный трофей ничто по сравнению с тем, что вы все мне тут устроили.

Мысли путаются, как оборванные провода. Я вижу, что ему не все равно. Но не понимаю о чем он говорит.

— Я не Говард, — тише добавляет он. — Мне нужна команда, а не очередной рекламный контракт. Никто из вас в жизни не потратит столько денег, сколько вы трое заработали за последние три года. — Зальцман прищуривается, и в этом взгляде столько прямоты, что мне хочется отвернуться. — Так что сосредоточитесь не на этом. А на том, чтобы играть. И гореть тем, как вы играете.

Я ловлю себя на том, что впервые за долгое время чувствую — не равнодушие и не злость. В груди появляется пустой гул, который опасно напоминает стыд.

— Исправьте все это, — его голос становится почти мягким, как у человека, который говорит с сыном, а не со своей головной болью. — Не знаю... купите Нове дом, сделайте предложение, достаньте чертову луну. Сделайте все, что она захочет, если ты действительно любишь ее. — Меня бросает в дрожь. Если бы все было так просто. — Но верни ее. И, самое главное... верни

себя

.

Тренер разворачивается и уходит. Звук его шагов гулко отдается в пустом коридоре. А меня захлестывает новая волна паники. Страх впивается в горло. Потому что я действительно люблю ее. Но понятия не имею, как вернуть.

— И какой у нас план? — хмыкает Тео, выходя из душевой, когда в раздевалке остаемся только мы втроем.

— Избавиться от похмелья, — стону я, опускаясь на лавку и залпом допивая четвертую бутылку воды.

— Я не об этом, — отмахивается Грей, бросая мокрое полотенце и усаживаясь напротив. — Ты слышал Зальцмана. Нам нужно ее вернуть.

— Нам?

— Ну, — фыркает Винс, натягивая футболку, — нас с Харпер она все еще обходит стороной, как будто мы заразные.

— Именно этого я и не понимаю, — Тео раздраженно дергает плечом. — Она рассталась с Джорданом, а не с нами. — Я открываю рот, но Грей не дает вставить и слово. — Извини, друг, но это факт.

— Она не хочет, чтобы мы выбирали между ней и Джорданом, — пожимает плечами Коулман, — Чтобы его друзья — оставались только его. Так она наказывает себя за то, что решила во всем этом участвовать.

— Но он тоже был там, — будто защищается Тео.

— Она этого не понимает. Просто берет вину на себя. За то, что якобы всем врала и...

— За то, что соврала мне, — заканчиваю я за друга.

Слова сами рвутся наружу, ведь до сих пор режут изнутри.

— Но разве тогда не ты должен злиться? — дергает плечами Тео.

— Я злился, — признаюсь я, наваливаясь на стенку своего бокса, чувствуя, как холод металла будто впечатывается в кожу. — Чертовски сильно злился. Это было все, о чем я мог думать, но... я знаю правду. Знаю, почему она это сделала. Знаю, что это не ее вина.

Но мысли давят, как бетон.

Я просто хочу, чтобы она была рядом. Чтобы посмотрела прямо в глаза и сказала то, что мы оба уже знаем. Мне просто нужно... донести это до нее, но как именно — понятия не имею. Каждый раз, когда думаю о разговоре, язык вяжется узлом, а сердце сжимается, будто я снова семнадцатилетний идиот, который не знает, как держать то, что ему дорого.

— Она вам ничего не говорила? — хмурится Тео на Винса.

— Неа, — отмахивается тот, — все мы прекрасно знаем, что у тебя больше шансов поговорить с ней и что-нибудь узнать.

— Ну, — сдается Тео, — я не уверен, что я тот, от кого она хочет получить поддержки. Я оставил ей кажется миллион сообщений, а она их даже не просмотрела.

— Папа сказал, что она была у них. — Голос звучит так, будто я признаюсь в чем-то личном, хотя на самом деле это просто информация.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— И? — одновременно произносят друзья.

— Появилась из ниоткуда. Была расстроенна, много плакала. — Мурашки бегут по коже от собственных слов, заставляя кулаки сжаться до боли. — Они о чем-то говорили, потом вернулись мама с остальными, и они все вместе поужинали. Мама тоже плакала, когда Планета ушла.

Мысли об этом бьют сильнее, чем ожидал. Черт. Как будто вижу это — ее покрасневшие глаза, трясущиеся пальцы, мамино молчание. Все слишком живое в голове, хотя я там не был.

— О чем они говорили? — кивает Тео.

— Почему она пошла к ним? — хмурится тут же Винс.

— Я не знаю, — выдыхаю, наваливаясь локтями на колени. — Мне никто ничего не сказал в подробностях. Все, что я понял — она винит себя и считает, что не может быть со мной после того, что сделала.

— А ты что? — не сдается Винс.

— А я понятия не имею, как ее вернуть! — почти рявкаю я, оборачиваясь на Тео, заранее зная, что он хочет предложить. — И покупка дома или предложение руки и сердца ее не переубедят.

— Тогда, — энтузиазм в нем на секунду гаснет, но тут же вспыхивает снова, — сделай что-нибудь только о вас. Очевидно, что просто поговорить у вас не получится, но должно же быть что-то, что вас связывает.

— Да, — кивает Винс, натягивая джинсы, — девушки любят красивые, но приватные вещи. И это может быть что угодно — начиная от милых записочек с добрым утром до предложения руки и сердца.

— Красиво, но приватно? — переспрашиваю я.

— Ага, как в их любовных романах, знаешь?

Ох... я знаю. Знаю чертовски хорошо. Это уже хоть что-то. Это срабатывает, как пазл в голове — щелкает, и в этой кромешной темноте вдруг появляется искра. Я знаю, что могу сделать. И знаю, как хотя бы попытаться все исправить.

Поэтому оказавшись в собственном доме, я бросаю все дела и будто переворачиваю вверх дном половину своей спальни и пародии на кабинет, пока не нахожу то, что мне нужно. Бумагу и ручку.

Пальцы дрожат, но внутри — странный покой. Это то, что мы всегда делали вместе — читали, обсуждали, анализировали и... чувствовали. Поэтому я собираюсь сделать то же самое. Заставлю ее почувствовать меня, мою любовь к ней и то, что я знаю — она любит меня. Ей лишь нужно признать это. И для нее. И для меня.

Слова всегда даются мне слишком тяжело. Я не писатель, не тот, кто прячет чувства за витиеватыми метафорами или красивыми строчками. Я могу только сказать прямо. Просто. Но иногда именно простота рвет сильнее всего. Потому что за ней —

правда

. Голая, режущая, настоящая.

Но пусть я не умею красиво складывать предложения... благодаря ей я умею чувствовать. И сейчас — каждое чувство будто разрывает меня изнутри. Во мне есть и боль, и нежность, и ярость, и желание разорвать все, что нас сломало. В признаниях есть то, как для меня выглядела наша история. И то, каким я хочу видеть ее дальше.

Мне нужно, чтобы она услышала это. Даже если не примет. Даже если останется в своем "нет". Мне нужно это, потому что это единственный способ перестать чувствовать себя бессильным. Мне нужно быть уверенным, что я сделал все, чтобы мы были вместе.

Пусть она отвернется. Пусть решит, что я ошибаюсь. Но, черт возьми, я не позволю нашей истории закончиться вот так. На окончании нашей сделки. Потому что так — она только началась.

Я чувствую, как ладонь сильнее сжимает ручку, чернила готовы сорваться на бумагу. В груди — тяжесть, но вместе с ней странный трепет. Это больно, но это необходимо.

И я пишу. Не ради красивых слов. Ради того, чтобы правда вышла наружу. Чтобы осталась с ней, ведь...

«Д встретил Н тогда, когда меньше всего этого хотел. Его жизнь разваливалась на части, и последнее, что ему было нужно — это видеть рядом с собой точно такого же сломленного человека, каким он был сам. Д ненавидел саму идею того, что Н должна стать частью его жизни. Ненавидел то, что нуждался в ее помощи. Ненавидел то, что вынужден сблизиться с ней, чтобы все это между нами сработало.

Он не мог допустить, чтобы от этого страдал только он сам, и поэтому изводил Н всеми возможными способами. Это было его оружие, его защита. Иногда это даже казалось забавным. Иногда — до дрожи горячим. Но главное — это позволяло Д держать Н на расстоянии. Потому что она была слишком опасной. Слишком громкой. Слишком настоящей. Слишком живой.

Потому что даже в свои самые темные дни она не была сломленной. Сломленным был только он. Она знала свои страхи и иногда им проигрывала. Она знала, чего хочет, и брала это. Она всегда давала другим то, чего когда-то не хватало ей самой. И это... это сломало Д окончательно.

Он видел, как она смеется, и хотел, чтобы ее смех длился вечно. Он видел ее слезы и готов был отдать все, лишь бы это больше не повторилось. Он видел, как она чувствует жизнь, и впервые в жизни хотел чувствовать ее точно так же.

Д никогда не заботился ни о ком, кроме своей семьи и пары друзей. Черт, он даже о себе толком то не заботился. Но ради нее... он хотел сделать так много. Если бы у них только было больше времени.

Потому что впервые ему нравилась его жизнь. Жизнь, в которой была она. Жизнь, которая была благодаря ей.

Ему нравилось, что грязные разговоры о книгах превратились в командное чтение. Что на трибунах с самодельным плакатом его ждал кто-то значимый помимо семьи. Что забота могла быть не обязанностью, а выбором. Что он мог учиться новому вместе с ней — красить волосы, стрелять из лука, кататься верхом или подниматься в небо на чертовом вертолете. Она ведь делала его жизнь необъятной.

Ему нравилось, что с ней его мечты были в безопасности. Что его семья становилась шире и живее через нее. Она привносила в его мир то, о чем он всегда мечтал — заботу о других. О детях. Даже о тех, кто никогда ее не имел.

Однажды Д услышал, как Н говорила с мальчишкой на катке о хоккее и назвала его «наш капитан». Господи... он почти умер тогда. От того, как сильно и тепло это ударило в грудь.

Н всегда была слишком многогранной. Она могла расплакаться на школьном спектакле и через минуту стать смертоносной в ссоре. Она никогда не просила, она требовала. Никогда не доказывала, но всегда показывала. И ты сдавался. Просто потому что это она. И никакой другой такой нет. Даже если она думает, что с ней что-то не так.

Правда в том, что Н идеальна. Идеальна для Д. С ней он чувствовал. С ней он жил. И он хотел, чтобы она была счастлива. С ним.

Но вот здесь история начинает меняться.

Потому что это больше не про Д и Н. Это про меня. И тебя.

Я хочу красить тебе волосы и держать в своих объятиях, когда тебе снится кошмар. Хочу менять крошечные кружки в гостиницах на огромные, потому что ты пьешь чай литрами. Хочу сидеть с тобой в ванной, читать порно и спорить о сюжетах до тех пор, пока мы не начнем повторять сцены сами.

Я хочу водить тебя на свидания, видеть, как у тебя горят глаза, когда ты счастлива. Хочу дарить тебе твои любимые цветы и смотреть, как ты смущаешься, но дорожишь каждым лепестком. Я хочу, чтобы ты была в моей жизни, потому что без тебя ее просто не существует...»

Глава 44. Нова

Двадцать девятое апреля

«...Но хочешь ли ты этого, Планета? Потому что я знаю — да. Знаю, что ты не виновата в том, что соврала. И ты должна знать это, как знаю это я.

Прости, если я говорю слишком прямо: «Ты нужна мне». Но мне плевать. Я не боюсь любви. Только не к тебе. Потому что когда тебя рядом нет, я становлюсь слабым. Уродливым внутри. Я перестаю жить и просто существую.

Но разве это так плохо — что ты делаешь меня сильным? Настоящим? Живым?

Я знаю, я не мужчина твоей мечты. Но я хочу им быть. Хочу стать лучше для тебя. Потому что ты достойна всего. Ты всегда будешь моим первым выбором. Моим приоритетом. Моей первой и последней любовью. Потому что никто и никогда не займет твое место.

Я прожил бы тысячи жизней во всех возможных вселенных. Но только рядом с тобой. Потому что Ночь без Планеты — всего лишь тьма. С Планетой она становится бесконечной. Но даже этой бесконечности мне будет мало.

И если однажды ты все же оглянешься назад — я буду там. Всегда.

Прощай.

Я тебя прощаю.

— Д.»

Я перечитываю небольшую стопку листов бумаги уже в двадцать первый раз за последний час. Ее края мятые, как и все мое сердце. Кое-где неровные, словно кто-то провел ногтями по мягкой поверхности. И я не могу вспомнить — это мои слезы или его сделали бумагу такой хрупкой.

И все же сейчас его слова кажутся другими. Живыми. Осязаемыми. Может, потому что они больше не витают в воздухе — они застыли чернилами на бумаге. Может, потому что теперь у них есть форма, вес, дыхание. Он поделился со мной не просто мыслями, а тем, что хранил глубже всего — чувствами. Той правдой, которой я боялась даже коснуться. То, как он видел нас двоих с самого первого дня.

Я читаю и будто чувствую, как что-то ломается внутри. Боль не только на сердце, но и во всем теле — словно каждое его слово оставляет синяк на коже. Сердце сжимается так сильно, что я не могу сделать вдох, а в груди будто что-то рвется, чтобы сдержать этот поток.

Весенний ливень за окном Бостона бьет по стеклам, громко, яростно, и я думаю, что он плачет вместе со мной. С каждым ударом капель о стекло мне все труднее сдерживать собственный крик.

Но я сказала, что мы были фальшивыми. Что все между нами — игра, сделка ради наших карьер. Я назвала ложью то, что всегда было самым настоящим. Когда он просил меня быть честной, я обманула его. Я испугалась. Спряталась за чужими словами, вместо того чтобы сказать:

да, я люблю тебя, и это пугает меня до чертиков.

Просто... как я могла поверить в то, что я могу быть для кого-то первым выбором? Как, если мой отец бросил нас, когда мне было одиннадцать? Он завел новую семью, новых детей, а меня возвращал в свою жизнь только для того, чтобы повторять, что со мной что-то не так. Что я должна исправиться. Если даже моя мама сбежала в другую страну строить личное счастье и оставила меня в тишине, где мне пришлось учиться быть сильной самой? Если мои младшие брат и сестра до сих пор ненавидят меня, и все мои попытки наладить с ними общение разбивались о стену равнодушия? Если мой бывший, с которым я провела семь лет, просил меня измениться. Стать тише. Стать другой. И в конце концов он ушел. Просто ушел, чтобы обручиться с девушкой, которую знал три месяца. Разве это не доказательство того, что я не могу быть ничьим первым выбором?

Эти мысли вгрызаются в меня, как ржавые зубья. Психологическая арифметика: если все уходят, значит, я — причина. Если никто не выбирает, значит, я не достойна. Логика железная, только сердце рвется в клочья от ее холодной правды.

И все же я хочу быть чьим-то первым выбором. Это все, о чем я мечтала всю свою жизнь. И сейчас я сама отказываюсь от того, о чем всегда молила. Потому что думаю, что недостойна.

Но Джордан тоже так думает о себе. Он считает, что он слишком или недостаточен. Но... это все ложь. Такая же, как и моя. И я должна сказать ему это. Прямо сейчас.

Я подрываюсь с пола у входной двери, куда час назад упал конверт с его признанием. Я еще в пижаме — чертовых рождественских штанах в красную клетку и растянутом теплом свитере. Накидываю черное пальто, ноги в кроссовки, ключи от машины хватаю в последний момент. Сердце бьется так, будто оно готово пробить мне грудную клетку, но впервые за долгое время я не пытаюсь его сдерживать.

Холодные капли дождя успевают намочить волосы, несколько прядей липнут к лицу, пока я добираюсь до машины на углу дома. Кожа щиплет от сырости, но мне все равно. Адреналин пульсирует в венах, когда я вставляю ключ в замок зажигания. Двигатель вздрагивает и оживает, и в этот момент мне кажется, что он дышит вместе со мной. Машина в порядке после аварии, я уже водила ее по городу, но страх скользкой дороги и дождя ничто по сравнению с хаосом в моей голове.

Я выезжаю из квартала, и дорога уводит меня в сторону пригорода, где среди старых дубов и идеально подстриженных газонов живет Джордан. Мысли о том, что скажу ему, накатывают волной. Слов будет мало. Какими бы красивыми они ни были, их никогда не хватит, чтобы вместить то, что я чувствую. Даже если он простил меня и ту ложь, за которую я до сих пор жгу себя изнутри — я сама этого не сделала. Но впервые в жизни мне будто не страшно быть отвергнутой. Пусть он посмотрит на меня, как на сумасшедшую. Пусть рассмеется мне в лицо. Я приму это. Мне просто нужно, чтобы он знал правду. Ту самую, которую я слишком долго держала взаперти.

Ливень усиливается, когда я сворачиваю на трассу через лес. Бостон позади, а впереди зеленые кроны, которые в конце апреля еще хрупкие, светлые, но дождь делает их тяжелыми и набухшими от влаги. Часы показывают семь утра, но серое небо превращает этот час в вечный сумрак. Дорога узкая, и лес подступает к обочине так близко, будто я лечу по туннелю из мокрых ветвей. Я тянусь к телефону — пальцы скользят по экрану — и снова набираю его номер. Гудок. Второй, третий... и равнодушный голос женщины сообщает, что телефон Джордана выключен.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Дома сменяются один за другим — дорогие, ухоженные, с одинаковыми каменными дорожками и идеально ровными кустами. Чем ближе я к его дому, тем сильнее сжимается сердце. Но за три дома до поворота моя машина взвывает — на панели загорается уведомление о пробитом колесе. Звук такой резкий, что я на секунду подскакиваю на сиденье. Будто весь мир сговорился против меня: утроенные пробки, бесконечный дождь, теперь еще и эта чертова машина. Раньше я бы восприняла это как знак. Повернула бы назад. Дала мозгу составить список причин, почему мне лучше не ехать к нему. Но не сегодня. Сегодня впервые я чувствую — я на своем пути. И ничто — даже сдутое колесо — не остановит меня.

Я выкатываюсь на подъездную дорожку, не заглушая двигатель. Все тело напряжено, мышцы ноют, сердце колотится так, что вибрация отдается в руках на руле. Но я все равно открываю дверь. Ноги скользят по мокрым камням, пальто липнет к спине, но я иду вперед. К его дому. К двери, которая сейчас кажется чужой, будто я никогда здесь не была.

Я тянусь к звонку, но рука дрожит. Вместо этого кулак стучит по дереву. Громко. Отчаянно. И... ничего. Ни шагов. Ни лая Далласа. Только ливень, обрушившийся за моей спиной, и рваный ритм моего дыхания.

— Черт, — выдыхаю я и тянусь за телефоном в кармане пальто. — Я... я должна все исправить.

Набираю снова. Несколько гудков — и тот же чертов голос: «Абонент недоступен». Мое волнение только усиливается, но даже этого недостаточно, чтобы заставить меня отступить. Я слишком далеко зашла.

Шум мотора сбоку заставляет меня обернуться. С соседней подъездной дорожки выезжает спортивная машина. Я узнаю ее даже сквозь дождь. Винс.

— Нова? — он хмурится, собираясь выйти из машины.

— Ты знаешь, где Джордан?! — кричу я, перекрикивая ливень, с другой стороны его машины.

— У нас самолет через два часа, — Винс проверяет телефон, его волосы уже мокрые, лоб в каплях, — наверное, повез Далласа к родителям и...

— Спасибо, — обрываю я его, делая шаг назад, давая проехать.

— Что случилось, Нова? Ты в порядке? — голос серьезный, настороженный.

— Да, — машинально киваю я, лихорадочно прикидывая, успею ли сделать что-нибудь глупое и импульсивное. — И... извини, что была плохим другом.

Винс выходит из машины, но держится на расстоянии, слишком хорошо зная меня, чтобы подойти ближе. Его плечи напряжены, в глазах забота. Но он ждет, дает мне пространство.

— Я всегда вас отталкивала, потому что боялась, что вы первые сделаете это, когда узнаете меня слишком хорошо, — слова вырываются из меня быстрее, чем я успеваю подумать. Я вижу, как его плечи немного опускаются от облегчения. — Только вот вы всегда знали меня. И все равно не сделали этого. В отличие от меня. И мне жаль.

Он открывает рот, но я перебиваю.

— Нет, Винс, — хмыкаю, сглатывая ком в горле. — Это правда, и ты знаешь это.

Эта мысль гремит во мне, как гром. Я столько лет держала ее внутри: я отталкивала всех, потому что думала, что меня оставят первой. Это было моим способом выживания.

— Но я больше этого не хочу. — Мой голос срывается, но я не пытаюсь это скрыть. — Я люблю тебя. Люблю Харпер. А еще я люблю Джордана. И мне нужно сказать ему об этом.

Я разворачиваюсь, выдыхаю глубоко, как перед прыжком в ледяную воду, и бегу. Пять кварталов. Всего пять кварталов. Если повезет — застану его у родителей. Если нет — вернусь домой, возьму паспорт и полечу к нему. В любую точку мира. Сделаю все, что угодно. Лишь бы все исправить. Потому что я хочу за него бороться точно так же, как он делает это для меня.

Но дождь сбивает дыхание, слепит глаза из-за чего плывут линзы, капли больно ударяют по щекам, будто наказывают за каждую мою ошибку. Сердце гремит в груди громче раскатов грома, а ноги сами несут меня вперед, будто если я остановлюсь хоть на секунду — он уйдет навсегда. Паника сжимает горло: я опоздаю, он не поверит мне, и это будет моя вина. И все же я бегу. Бегу, потому что это Джордан.

И пять кварталов тянутся вечностью. Легкие рвутся от нехватки воздуха, кроссовки скользят по мокрому асфальту, дыхание сбивается в хрип. Но я не сворачиваю. Не позволяю себе. Каждое мгновение кажется решающим, и я готова отдать все, лишь бы успеть. Когда я наконец вижу дом его родителей, мир будто останавливается. И именно в этот момент дверь открывается, и он выходит.

Только вот Найт... сломленный. Выглядит так, как я себя чувствую внутри. Его волосы в привычном мокром хаосе, на скуле свежая рана, под глазами тени бессонных ночей. На нем мешковатый спортивный костюм и кожаный бомбер, но вид у него такой, будто его физически нет здесь.

— Джордан?

Он поднимает на меня глаза — и в них столько боли, что я едва не падаю от тяжести собственного сердца. Столько боли, которую причинила я. Ком в горле становится непереносимым, и на секунду я жалею, что оказалась здесь.

— Планета? — его голос почти ломается. — Что ты здесь делаешь?

— Я... — слова, которые я так тщательно готовила, рассыпаются в пыль, — мне жаль, Джордан. Ты прав. Ты не мужчина моей мечты.

Он порывисто делает шаг вперед, в самый ливень, но останавливает себя на полпути, словно что-то внутри удерживает его.

— Потому что правда в том, — выдыхаю я, выбирая наконец быть честной с ним, с собой, — что о таком, как ты, я даже мечтать не могла.

Я всегда думала, что мечты должны быть смиренными. Что такие люди, как Джордан, не для таких, как я. Но сейчас я понимаю — он был больше, чем мечта. Он был правдой, в которую я боялась поверить.

— Я сплошной хаос. Много болтаю. Слишком громко смеюсь. И большую часть своей жизни я ненавидела себя за это. Я ненавидела себя за каждую эмоцию, которая вырывалась слишком резко. За то, что я никогда не умела быть «идеальной». Но... я впервые почувствовала, что это — не недостатки. Это просто я. Потому что в моей жизни появился ты.

— Планета, я...

— Нет, — грудь сдавливает так сильно, что дыхание рвется изнутри. Я перебиваю его, потому что боюсь, что он оттолкнет меня, а я так и не скажу ему самого главного. — Ты должен это знать, Джордан.

Мое тело дрожит — не только от холода, но и от страха. Пальцы сжимаются до боли, сердце колотится так, будто хочет вырваться наружу.

— Ты должен знать, что ты лучший человек в моей жизни. И я устала бояться. Устала убегать и проверять людей на прочность. Устала додумывать за них и дрожать от их мнения обо мне.

Потому что сейчас — в шуме ливня, в порывах ветра, в глухих раскатах грома — это все не имеет никакого значения. Мир будто сжимается, оставляя только нас. Нас и эту правду, которую уже невозможно утаить.

— Потому что единственное, что я теперь боюсь потерять — это ты, Джордан, и... — я больше не могу сдерживаться, слезы текут по щекам, а Джордан делает медленный шаг ко мне, — я так виновата перед тобой. Я соврала, когда единственное, что ты просил от меня — быть честной. И я ненавижу себя за это.

Моя вина сжирает меня изнутри. Я чувствую ее в каждом нерве, в каждом ударе сердца. Я сама сломала то, что было самым настоящим в моей жизни.

— Я знаю, что это было эгоистично — прийти сюда снова, но я должна тебе сказать... — голос дрожит, и я замираю, когда он приближается, — я люблю тебя, Джордан Найт. Люблю так, что это разрывает меня изнутри. Люблю до боли, до безумия, до полного самоуничтожения. И это единственная правда, в которой я уверена... Но я пойму, если ты не захочешь быть со мной... — я выдыхаю, ощущая, как тяжесть слетает с плеч, — Просто... ты должен знать

правду

.

Но он молчит. И эта тишина разрывает меня изнутри, как будто каждое мгновение тянется вечностью. Я слышу только свой бешеный стук сердца и дождь, который неумолимо стекает по нам обоим, и все внутри сжимается от ужаса — вдруг он уйдет, так и не сказав ни слова.

— Я не виню тебя, Планета, — наконец шепчет он, делая последний шаг ко мне. Мое сердце взрывается болью и надеждой одновременно. — Я понимаю, почему ты сделала это.

Я моргаю сквозь дождь, едва удерживая себя на ногах. Если он понимает, значит, все еще есть шанс. Может быть, я не окончательно разрушила нас. Его.

— И я не хочу, чтобы ты ненавидела себя за это, — его голос почти умоляет, и от этого я хочу плакать еще сильнее. — Потому что благодаря этому ты теперь уверена в том, что чувствуешь ко мне.

Уверена. Да. Я впервые в жизни не сомневаюсь. Не перебираю варианты, не ищу подвох. Я просто знаю: все, что я хочу — это он. Только он.

— И моя правда в том, — его взгляд меняется, становится таким, что у меня перехватывает дыхание, — что я люблю тебя.

Любовь в его словах накрывает меня с головой, будто волна, от которой невозможно спрятаться. Я почти теряю равновесие, когда он слишком осторожно берет меня за руки, словно я могу разбиться, если он будет держать крепче.

— Я люблю тебя, когда ты моя Планета. Слишком много говоришь и слишком громко смеешься, — его пальцы скользят вверх к моей спине, и по коже пробегает дрожь. — Я люблю тебя, когда ты моя Нова. Уверенная, дерзкая, колкая. — Его ладони поднимаются к моему лицу, и я вцепляюсь в него, боясь упасть. — Я люблю тебя разбитую, но никогда не сломанную. Люблю тебя веселой и плачущей. Люблю тебя в чертовски сексуальном платье и в самом уродском свитере на свете.

Мои колени подкашиваются. Я всегда думала, что меня невозможно любить целиком, всю, со всеми противоречиями и ранами. Но он видит меня такой и все равно выбирает. Снова. Всегда.

— Я просто люблю тебя за тебя, Нова.

И он целует меня. Горячо, отчаянно, будто это поцелуй всей его жизни. Мой идеальный мужчина, о котором я даже мечтать не могла, целует меня так, словно я — его мечта. Под ливнем. Ранним утром. И впервые в жизни я боюсь, но все равно делаю этот шаг.

— Я люблю тебя, Джордан, — выдыхаю прямо ему в губы.

— Я люблю тебя, Нова. — В его голосе столько тепла, что я задыхаюсь сильнее, когда он заправляет мокрую прядь волос мне за ухо, — И, как твой самый настоящий парень, я очень прошу тебя зайти в дом пока ты не заболела.

Я смеюсь, чуть отстраняясь от него и... позади, в дверях дома, вижу его семью. Тереза, не в силах сдержать слезы, вжимается в грудь Сэта, а он гладит ее по спине так, словно может забрать ее боль себе. Глаза Лавли блестят, но она не отрываясь смотрит на нас, и Финн с мягкой улыбкой кладет ей руку на плечо, показывая, что она не одна. Бекки, конечно, морщится, будто наши признания — худшее зрелище в ее жизни, но даже ее наигранное детское недовольство кажется живым, домашним, теплым.

И в этот момент я понимаю, как все это правильно. По-настоящему. То, о чем я всегда мечтала, даже не осознавая этого. Эти люди — семья Джордана, но они стали и моей. Они принимали меня, когда моя собственная семья закрывала двери. Они заботились обо мне так, как я никто другой. Поддерживали в моменты, когда я рушилась. Любили меня даже в те моменты, когда я сама себя ненавидела.

Потому что... семья — не всегда про кровь. Она про то, кого ты держишь рядом, даже когда все рушится. Про то, кого ты называешь своим домом, потому что дом — не стены, а люди. Семья — это про выбор. И я безумно рада, что свой — я сделала правильно.

Эпилог

Четыре месяца спустя

Тринадцатое августа

— Это так мило, — я едва сдерживаю слезы, разглядывая рисунок Грейс в небольшой рамке, — спасибо тебе огромное, милая. Это определенно должно висеть у

нас

в гостиной.

Я провожу большим пальцем по холодному стеклу, словно пытаюсь запомнить каждую линию, каждую деталь, которую Грейс вложила в эту работу. За этим стеклом — мы с Джорданом. Это было обычное фото, случайный кадр с финального матча за Кубок Стэнли. "Бостонские Орлы" снова вырвали победу у "Нью-Йоркских рыцарей", но Найт, едва ли опираясь на огромный кубок, смотрит только на меня. Не на трибуны, не на камеры, не на трофей — на меня. На моем лице тогда были размазанные полосы синей краски с его номером #15, щеки горели, глаза блестели от слез, и все, о чем я думала в тот момент — поздравить самого лучшего мужчину в моей жизни с его победой.

Но сейчас я понимаю, что этот снимок совсем не про победу. Потому что он улыбается не кубку. Он улыбается мне. Тянет меня ближе, чтобы поцеловать, и в тот же вечер, когда весь мир праздновал его успех, он попросил меня переехать к нему. Чтобы тот дом, где я будучи гостем смеялась, плакала, получала свои мечты и создавала воспоминания, стал нашим. И он им стал.

Уже два месяца как мы живем вместе, и это лучшее время в моей жизни. Все кажется таким... правильным, таким моим. Стриминговая платформа продлила контракт еще на два сезона, но, к счастью, съемки самого подкаста сократились, и впереди у меня полгода отдыха. Полгода настоящей жизни. Я провожу безумное количество времени с Харпер и Грейс. Каждую пару недель сижу с близнецами Анны и Дерека, потому что они самые чудесные дети на свете. Но больше всего времени я теперь провожу со своей семьей — с Терезой, Сэтом, Финном, Лавли и Беккой. Мы печем пироги и брауни, устраиваем вечера фильмов и шумные игры в "Монополию", спорим о мелочах и заводим новые семейные традиции.

Но самое главное — все это я делаю с ним. С человеком, с которым почти год назад мы заключили сделку о фиктивных отношениях. С человеком, который стал для меня всем. С тем, с кем я хочу построить свою семью, к которой мы оба стремимся. Потому что да, нам все еще бывает страшно, но мы все равно делаем это. Вместе.

— Я очень люблю это фото, — с улыбкой обнимаю подругу, не зная, как словами передать всю благодарность.

— А я очень сильно люблю тебя, Планета, — хмыкает Джордан, забирая рисунок в руки и разглядывая его так, будто это музейный экспонат. — Ох, вау. Это невероятно, Грейс.

— Да бросьте, — блондинка отмахивается, краснея. — В этом нет ничего особенного.

— Шутишь? — Джордан серьезен, как никогда, и даже Грейс это чувствует. — У тебя талант. Это буквально точная копия нашего снимка. Ты должна гордиться этим.

— Он у меня невероятный, правда? — улыбаюсь я, прижимаясь к Найту ближе.

— Вы оба невыносимы, — хмыкает Тео, принося наши напитки вместе с Харпер и Винсем за наш столик в баре.

Прошел почти год с тех пор, как я была в этом баре в последний раз. Но когда мы рассаживаемся привычной компанией, как делали это всегда, мне кажется, будто за это время я прожила целую новую жизнь. Потому что теперь все по-другому. Джордан рядом. Он не хмурится. Не злится. Он смеется так открыто, что у меня в груди разливается что-то теплое и щемящее. Его взгляд на мне — мягкий, любящий. Его прикосновения больше не обжигают, теперь они как электричество, от которого дрожит каждая клетка. Я здесь не из-за сделки. Не потому, что нужно. Я здесь, потому что меня любят. Выбирают. А я выбираю в ответ.

И я не могу быть счастливее.

— Вам уже разрешено сказать, кто перешел в "Орлы" в этом году? — хмыкает Харпер, явно заговорщически поглядывая на Грейс. — Нам нужно свести кого-нибудь с одной блондинкой.

— Ну уж нет, — одновременно отвечают брат и сестра.

— Почему? — смеюсь я, переводя взгляд на подругу. — Ты же сама хотела поразвлечься.

— Теперь ей это официально запрещено! — слишком уверенно заявляет Тео, поднимая кружку пива, как тост. — Никто больше не начнет отношения раньше меня! Тем более за Грейс теперь будет двойное наблюдение.

— И что это значит? — хмыкаю я, поднимая бровь.

— Это отвечает на первый вопрос Харпер, — Джордан оставляет поцелуй на моем виске, и в его голосе звучит что-то слишком загадочное.

— Кай Беркли теперь официально в составе "Бостонских Орлов"! — радостно верещит Тео, и его восторг кажется настолько неподдельным, что я сама расплываюсь в улыбке, когда все вокруг начинают поздравлять его.

Все, кроме Грейс. Она сидит слишком тихо, не разделяя общего ликования. Кажется, это не та новость, которой она ожидала. Я моргаю, нахмурившись. Я думала, они ладят. Они должны были провести прошлое Рождество вместе, и...

— Ты в порядке, Планета? — шепот Джордана звучит рядом, низкий, тягучий, и я почти чувствую, как эти слова скользят по моей коже горячей волной, оставляя мурашки по позвоночнику.

Его пальцы едва касаются моего колена под столом, как будто невзначай, но это прикосновение заставляет сердце пропустить удар.

— Да, — выдыхаю я и, оборачиваясь к нему, — Просто задумалась.

— И о чем же?

В глазах Найта мгновенно вспыхивают чертики, знакомые и опасные. Взгляд темнеет, будто в нем прячется целая буря, и кажется, что все вокруг растворяется. Остаемся только мы. Его губы чуть приоткрыты, дыхание медленное, теплое, и Господь... это мгновенно отдает пульсацией внизу живота, словно тело опережает мысли, уже зная, куда это приведет.

— О том, как было бы... невероятно, если бы сегодня вечером мы могли бы повторить несколько постельных сцен из вчерашнего любовного романа, — мой голос звучит тише, чем я рассчитывала, но достаточно, чтобы его глаза потемнели еще сильнее.

Он меняется. Всего за секунду. Как будто весь воздух между нами становится гуще, плотнее.

— Ну, знаешь, — я нарочно делаю вид, что это ничего не значит, пожимаю плечами, словно не пытаюсь сдержать собственное учащенное дыхание, — это все чертовы книжки. Невероятно интересные, эмоциональные... но ни один из этих выдуманных парней не сравнится с моим реальным.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Грязные разговорчики, Планета, — его голос низкий, почти хриплый, и я чувствую, как по спине пробегает дрожь.

— Я знаю, как ты их любишь, — ухмыляюсь я и вижу, как его челюсть на секунду напрягается.

— Значит, — хмыкает Найт, откидываясь чуть назад и едва заметно ерзая на стуле, пытаясь незаметно поправить свою эрекцию, которую я слишком хорошо вижу, — книжные бойфренды теперь официально в прошлом?

— Да, — киваю я, делая вид, что не замечаю его попыток сохранить видимость самообладания, — теперь я в поисках книжного мужа.

— Никакого книжного мужа, Планета, — его улыбка дерзкая, но взгляд опасно серьезный, — Только я.

— Только ты, Джордан, — тихо соглашаюсь я, склоняясь ближе, оставляя легкий поцелуй на его губах, в который все равно прорывается больше чувств, чем я собиралась показать. — Я люблю тебя.

— Это я люблю тебя, Нова, — отвечает он так уверенно, что сердце будто делает сальто, и я знаю: этот мужчина — не просто мой выбор.

Он мой дом.

Конец