Альфа для центавры.

Глава 1.

Глава 1.

Альфа

В тот вечер Татьяна возвращалась домой позже обычного. Осень вступила в свои права, воздух пах сыростью и дымом от печных труб, а ветер гнал по тротуарам целые стаи жёлтых листьев, заставляя их кружиться, сталкиваться и взлетать в вихрях. Фонари в старом районе зажигались тусклым светом, разливая мутные лужи света на потрескавшемся асфальте. Шаги отдавались гулко, и она вдруг почувствовала себя странно одинокой в этом почти безмолвном городе.

Пятьдесят лет позади. Когда-то ей казалось, что к этому возрасту жизнь станет спокойной и надёжной: взрослая дочь, работа, круг друзей. Но всё вышло иначе. Дочь редко звонила, друзья разбрелись кто куда, работа превратилась в бесконечную рутину, а в сердце поселилась усталость. Она шла и думала, что её дни стали похожи на осень: красивые, но полные увядания.

И вдруг небо изменилось.

Над крышами домов разливался странный зелёный свет, будто неведомая рука прорезала тучи и выпустила наружу сияние. Оно пульсировало, переливалось, и воздух словно задрожал.

— Северное сияние?.. — шёпотом произнесла она, хотя понимала: здесь, в этом городе, ему неоткуда взяться.

Живот сжался тревогой, ноги налились ватой. Она подняла голову выше, и в ту же секунду земля ушла из-под ног. Мир провалился. В ушах гул, тело словно вытянули в воздух, и последним земным звуком стал её собственный крик, оборвавшийся в тьме.

---

Она очнулась в холоде и свете.

Стеклянные стенки капсулы сияли голубым, воздух был наполнен запахом озона и свежести, будто после грозы. Тело лежало в мягкой жидкости, лёгкой, прозрачной. Она подняла руку — и застыла. Пальцы тонкие, кожа гладкая, без морщинок и пятен. Лицо, отражённое в стенке, было двадцатипятилетним: упругая кожа, тяжёлые волосы, блестящие глаза.

Татьяна судорожно коснулась лица, щёк, шеи. Сердце билось неровно. Радости не было — только холод.

— Значит, не сон… — выдохнула она.

Капсула шипнула, крышка медленно отодвинулась. Она села, ступни коснулись пола — тёплого, словно живого. Взгляд скользнул по залу: десятки, сотни капсул. В каждой — женщина. Омоложённые, испуганные. Кто-то плакал, кто-то бился в стекло, кто-то смотрел на себя, не веря.

Татьяна тихо выдохнула и подумала: «Паника убьёт их. Я не дам себе сломаться».

---

Дверь в конце зала раскрылась. Вошли двое. Высокие фигуры в чёрных доспехах, гладких, как зеркало. Лица закрыты масками, глаза под ними горели красным.

— Подготовить лоты, — прогремел металлический голос. — Аукцион через три цикли.

Женщины вздрогнули, кто-то вскрикнул, кто-то упал на колени. Дрожь прошла по рядам.

Татьяна выпрямилась, встретила взгляд одного из стражей. Он задержался на ней, будто удивился. Но она не отвела глаз.

---

Зал аукциона был похож на металлический собор. Потолок из прозрачного купола открывал вид на космос: холодный, равнодушный, с миллиардами звёзд, что горели, как свечи. Белые прожекторы вырывали женщин из темноты и заставляли идти по подиуму под гул голосов.

Запах был тяжёлый: смесь машинного масла, химии, приторных ароматов. Воздух вибрировал от сотен голосов покупателей.

Когда вывели Татьяну, шум усилился.

Она шла медленно, подбородок высоко, спина прямая. Не дрожала, не отводила глаз. «Вы хотите купить? Смотрите. Я не вещь».

Ставки посыпались одна за другой, экран пылал цифрами.

Женщины за кулисами дрожали, молились. Но на неё смотрели как на опору.

---

И вдруг зал содрогнулся.

Взрыв прогремел так, что воздух ударил в грудь. Потолок затрещал, куски металла сыпались искрами, запах озона и палёного железа заполнил пространство. Женщины завизжали, сбились в кучу, прикрывая головы руками.

Из дыма вышли трое.

Высокие, в доспехах, шаги их были стремительны и точны.

Первый — с белыми волосами, серебряными глазами, лицо резкое, эльфийское. Его движения были плавны и смертоносны.

Второй — золотой, волосы цвета солнца, плечи широкие, как у воина. Он сметал врагов, как буря.

Третий — тёмный, с глазами, горящими внутренним пламенем, удары его были молниеносны и яростны.

Они двигались вместе, без слов. Стражи падали один за другим, тела осыпались на пол, воздух был полон гари и дыма.

Татьяна не закричала. Она стояла, сердце колотилось в висках, дыхание сбивалось, но взгляд оставался прямым.

И беловолосый заметил её. На долю секунды он замер, в лице мелькнуло узнавание.

Как будто он ждал её.

---

— Лот тридцать два, встань! — проревел один из стражей.

— Лот?.. — Татьяна вскинула бровь. — Я женщина. Запомни это.

Она обернулась к другим и крикнула:

— Успокойтесь! Мы живы. Мы вместе. Мы выберемся!

И женщины, всё ещё дрожащие, начали подниматься, перестали выть. Их взгляды устремились к ней.

Белый командос отбросил врага, взглянул на неё пристально и прошептал, почти неслышно:

— Истинная?..

---

Коридоры дрожали от ударов, битва кипела снаружи. Их вели быстрым шагом, окружив световым полем. Через иллюминаторы мелькал космос: вспышки лазеров, звёзды, тьма.

У Татьяны перехватило дыхание.

«Боже… вот он, космос. Мы — капля в океане. Но какая же это красота…»

Она шла последней, женщины тянулись к ней, как к опоре.

---

Док встретил их серебряным кораблём. Огромный корпус сиял, трап был раскрыт, внутри струился мягкий свет, воздух пах свежестью.

Женщины спешили внутрь, почти бежали. Татьяна шагала последней. Остановилась и оглянулась. Позади рушился аукцион: огонь, искры, дым. Земля осталась далеко, в прошлом.

Назад дороги нет.

Она ступила на трап и впервые за долгое время улыбнулась.

---

— Ты не боишься? — спросил её тёмный, заметив её спокойствие.

— Бояться можно потом, — ответила Татьяна. — Сейчас нужно жить.

Золотой посмотрел на неё внимательно:

— Ты вела их. Они шли за тобой.

— Потому что кто-то должен был не дрогнуть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Белый задержал на ней взгляд дольше, чем нужно.

— Я думал, такие женщины остались только в легендах.

Татьяна прищурилась.

— Ну что ж… значит, я пришла разрушать легенды.

Трап увёл их внутрь, как вглубь раковины: свет — мягкий, не больничный, стены — гладкие, но не холодные, будто тёплый камень. Воздух пах не столько техникой, сколько свежестью — едва уловимая нота хвои и влажного камня после дождя. Где-то далеко, внизу корпуса, гудели двигатели — ровно, убаюкивающе, как сердце большого зверя.

Первой их встретила дуга прозрачного шлюза. Полоса зелёного света пробежала по полу — и из потолка лёгкой пылью пролилась тёплая дымка. Не вода — сухой туман, пахнущий травой и озоном. Он щекотал кожу, оставляя ощущение чистоты, и мгновение спустя исчез, как на выдохе.

— Деконтаминация, — сказал золотой, проходя рядом: голос низкий, гулкий, без суеты. — Никакой боли.

«Без боли… как будто это сейчас главное», — подумала Татьяна, оглядывая своих.

Женщины сгрудились, кто-то дрожал так, что звенели зубы, кто-то пытался шутить — слишком громко, на грани истерики; одна — совсем юная на вид — присела на корточки у стены, закрыв уши руками, и раскачивалась, как ребёнок.

— Встали, — тихо, но твёрдо сказала Татьяна, проходя взглядом по лицам. — Ровно плечи. Мы — живые. И мы — земные. Держим уровень.

Кто-то всхлипнул, но выпрямился. Девушка у стены подняла глаза — серые, распухшие от слёз — и медленно встала, цепляясь пальцами за гладкую стену.

Коридор повёл их вглубь. Поворот, ещё один — и вдруг пространство раскрылось. Помещение было широким, амфитеатром — очевидно, грузовой отсек, превратившийся в приёмную. Встроенные в стены мягкие лавки, световые панно с растительными мотивами — тонкие линии листьев и стеблей, будто живые рисунки светились изнутри. На полу — рисунок, напоминающий водную рябь. Всё рассчитано на то, чтобы гасить панику, заметила Татьяна. Они — не варвары.

— Здесь безопасно, — сказал тёмный, активируя защитный купол; прозрачная дымка, как мыльная плёнка, вспыхнула и растаяла, но воздух стал на оттенок плотнее, защищённее. — Сядьте. Пейте.

Сбоку из стены выехала узкая стойка с прозрачными чашами. Вода — прохладная, с привкусом камня; на поверхности — маленькие пузырьки, как в горном источнике. Татьяна взяла первую и, не торопясь, подала девушке, которая всё ещё дрожала.

— Пей маленькими глотками.

— Я… Нина, — едва слышно сказала та, укутывая чашу двумя руками, как ладонями печку. — Мне страшно.

— Всем страшно, — ответила Татьяна. — Дышим. Считай до четырёх на вдохе, до шести — на выдохе. Ещё.

Слева хмыкнули.

— Да чего вы… Мы же на корабле, господа спасли, — голос резковатый, с бравадой. — Сейчас домой отвезут и всё.

Говорившая — высокая, с короткой чёлкой, и видом «я-не-из-слабых». Глаза блестят слишком ярко: показное бесстрашие.

— Скажи имя, — повернулась к ней Татьяна.

— Алла.

— Алла, бравада — это маска. Нам сейчас не маски нужны, а ясная голова. Поняла?

Алла задрала подбородок, хотела огрызнуться — и вдруг сникла, села, уткнулась пальцами в переносицу. Маска треснула.

— Меня зовут Лина, — вмешалась женщина средних лет на вид — мягкие черты, спокойные руки. — Можно я сяду рядом с той девочкой? Ниной. У меня двое сыновей… ну… были. Я умею. — Она обернулась к Татьяне. — Не возражаешь?

— Садись, конечно, — кивнула Татьяна.

Сквозь шум её собственного крови она услышала: где-то по корпусу шла вибрация — короткий, рваный ритм. Маневровые. Они отстыковываются, поняла она, хотя никогда прежде не летала. Инстинкт? Или мозг судорожно пытается собирать картину мира из обрывков фильмов и логики.

Белый подошёл ближе. В руках — свёртки из тонкой ткани, похожей на шёлк, но плотнее. Он молча опустил их на лавку.

— Сменные накидки, — коротко сказал он. Голос — чистый, без хрипоты, как колокольчик, но мягкий. — Ваши… — взгляд на прозрачные комбинезоны — задержался на долю секунды, и он отвёл глаза. — Это — удобнее.

Ткань оказалась тёплой, лёгкой, пахла чем-то лесным — не духи, а натуральный едва ощутимый аромат. Цвет — мягкий графит с зеленоватым отливом, как сырая кора. Женщины тянулись, укутывались, кто-то впервые за всё время дёрнул уголком губ — благодарность без слов. В помещении стало тише.

— Имена, — сказала Татьяна, когда движение улеглось. — По кругу. Назовёшь имя и одну вещь с Земли, которую ты держишь в голове — запах, слово, лицо. Нам это нужно.

— Зачем? — спросила Алла, уже тише.

— Чтобы мы были вместе не только телом, — ответила она. — Чтобы помнить, кто мы.

Молчание. Потом кто-то вздохнул.

— Нина, — едва слышно. — Запах горячего хлеба из пекарни у метро. Он всегда был по утрам. Я туда шла, даже если не голодная.

— Лина, — уверенно. — Голоса моих мальчишек. Они всегда спорили, кто будет выносить мусор.

— Олеся, — глухо. — Мамин платок с васильками. Я его носила у сердца, когда было тяжело.

— Яна, — высокий голос, нервный смех. — Кошка. Пушистая. Каждое утро ложилась на клавиатуру и мешала работать. Я ругалась, а она мурлыкала ещё громче.

— Алла, — коротко, но уже без бравады. — Шум качелей на детской площадке. Поздно вечером. Там никого нет, а цепи звенят на ветру.

Круг пошёл, как ручей, протаптывающий себе русло. И с каждым именем напряжение отпускало, голоса становились ниже, дыхание — глубже. Татьяна слушала и чувствовала, как память самой раскрывает старые шкатулки.

«Тёплая блестящая шкурка новогоднего мандарина. Запах ладана в маленькой полутёмной церквушке, куда я заходила не верить — дышать тишиной. Дочкин смех в семь лет. Горячая кружка чая зимой у окна. Снег, падающий на чёрные ветки. Бабушкины руки, пахнущие хлебом и берёзовым веником».

— Татьяна, — сказала она, когда круг дошёл. — Стук дождя по подоконнику ночью. И свет в кухне, когда я просыпалась и понимала — я дома.

«А теперь — новый дом. Или не дом? Не смей плакать», — приказала себе.

— Вы слишком спокойны, — рядом возник тёмный; он произнёс это не обвиняюще — как факт, который не помещается в его картину мира. — У большинства в такой ситуации… — он поискал слово, — распад.

— Мне страшно, — честно сказала она. — Но страх — как собака: если чуяет слабость, бросится в горло. У меня нет права пахнуть слабостью. Они смотрят на меня. — Она кивнула на женщин.

Тёмный всмотрелся в неё. В его глазах действительно теплилось пламя — не метафора: в тёмной радужке будто горели крошечные искры. «Что вы за раса?..» — мелькнуло.

— Как зовут вас? — спросила она уже у белого, который раздавал последнюю накидку.

— Позже, — вмешался золотой. Он стоял рядом, как стена: широкие плечи, волосы, собранные в высокий хвост, и взгляд, от которого расслаблялись мышцы — потому что в этом взгляде была сила. — Сейчас — отдых. Потом — разговоры.

— Нет, — ответила Татьяна, ощутив, как внутри поднимается упрямая волна. — Сначала — базовая информация. Мы не груз, не дичь и не товар. Мы — люди. И нам нужно знать: куда мы летим, кто вы и кто те, кто нас продавал.

Алла пискнула, вроде как в поддержку; кто-то шепнул «молодец». В уголках рта у золотого дрогнула тень улыбки.

— Хорошо, — кивнул он. — Кратко. Мы — три из Страж-колена. — Он бросил короткий взгляд на белого и тёмного, и те едва заметно повели плечами, как бы подтверждая. — Наш Свод запрещает торговлю разумными. Мы перехватываем и уничтожаем такие узлы. Этот аукцион давно был целью. Женщины… — он коротко качнул головой, — из разных миров. Много земных, да. Вы летите к промежуточному убежищу. Потом — на Ксантару.

— Их мир, — тихо сказал белый, и Татьяна в первый раз услышала в его голосе не сталь, а музыку. — Там — воздух, который пахнет сосной и морем. И солнца два: одно — мягкое, зелёное.

— Мы не сдаём вас никому, — добавил тёмный, как будто счёл нужным расставить акценты. — Сначала — восстановление. Потом — выбор. Ваш, не наш.

Хор шёпотов прошёл по залу. Кто-то всхлипнул — не от страха, от облегчения.

— Выбор, — повторила Татьяна. — Это — по-земному.

Она поймала себя на том, что улыбается уголком губ. На секунду. Не больше. «Не расслабляйся. Рано».

— Смотрите, — сказала вдруг Лина, тронув её за локоть.

В боковой стене, как створка, раскрылась панель, и их пустили в галерею-обзорную. Стекло от пола до потолка — не стекло, конечно, а прозрачная, живая поверхность, с которой свисали тонкие световые нити. За ней — космос. Не плоская картинка из школьного атласа, а бездна глубины.

Перед ними медленно проплывал пояс обломков — как стая рыб из льда и камня; осколки светились бледным светом, отражая далёкие звёзды. По краю поля зрения, совсем близко, тянулся голубоватый туман — тонкий, как молоко, — вероятно, след от ионизированных частиц. И на этом фоне — чёрная бархатная тьма, в которой горели солнца: синие, белые, жёлтые. Каждое — как глаз бога.

— Красиво, — прошептала Яна, та, у которой кошка на клавиатуре. — Как в планетарии. Только… настоящее.

— Видишь, — шёпотом сказала Татьяна Нине, которая всё ещё крепко держала её за локоть. — Это не конец. Это — начало.

Сзади раздался смешок — нервный, но уже почти человеческий.

— Начало чего? — Алла опять не удержалась без комментария. — Новых приключений? — и вдруг, совершенно по-детски, добавила: — Лишь бы без монстров под кроватью.

— Монстров под кроватью достаточно и на Земле, — сказала Лина. — Только мы их по-другому называем.

Женщины тихо засмеялись. Смех — как трещинка в панцире страха. Через трещинку прошёл воздух.

Татьяна развернулась лицом к ним.

— Слушайте. У нас есть первый час, когда всё ещё хрупко. Мы сейчас сделаем две вещи. Первое: проверим, у кого что болит, кто не дышит, кто в панике. Лина, ты со мной. Нина — сядешь у стены, дышишь. Алла — воды раздашь. Олеся — одеяла. Второе: короткие связки. Пары по двое. Никто не остаётся один. Если кому-то плохо — кричите. Никакой стыдливости. Поняли?

— Поняли, — отозвались из разных точек, словно хор.

Она пошла по ряду. Руки сами знали, что делать. Плечо — тёплой ладонью. Пульс на запястье. «Смотри на меня, тут и сейчас». «Дышим». «Хорошо». «Да, плачь». «Отлично, ещё». Слова — простые, как вода, но женщины ловили их, как спасательный круг. Татьяна работала и думала: «Мне страшно. Смешно. Горько. Не плачь. Потом».

В какой-то момент рядом возник белый. Он не вмешивался, просто стоял на полшага позади, как тень. От него шёл запах — едва уловимый, как лёд и смола. Он протянул ей маленькую оболочку — прозрачную, как капля, — и она машинально сжала в ладони.

— Что это?

— Соль. — Он на мгновение запнулся, будто искал земное слово. — Она удерживает… — он провёл пальцами по воздуху, — равновесие. Если кружится голова — положи под язык.

— Спасибо, — так же коротко сказала она. И вдруг, сама не зная почему, добавила: — Вы всегда так смотрите?

— Как?

— Словно узнали.

Он медленно вдохнул. На белых ресницах дрогнуло серебро.

— Некоторые из нас слышат, — сказал он. — Не ушами. Это потом. Сейчас — вам отдыхать.

Татьяна отступила на шаг, чтоб не терять тональность происходящего, и снова обвела взглядом женщин. Внутри, под грудиной, колотилось, как птица. Она прижала ладонь к груди, будто успокаивая её.

— Тань, — окликнула её Алла неожиданно мягко. — А у тебя какая вещь с Земли?

— Я говорила, — ответила она, и уголки губ сами дёрнулись. — Дождь по подоконнику. И свет на кухне. — Помолчала. — И дочь. Как она смеётся. Как в шесть лет.

— Она найдёт тебя, — твёрдо сказала Лина. — Даже если эта… Ксантара на краю. Мамы и дочери — они как магнит.

— Сначала нам надо найти себя, — отозвалась Татьяна. — А потом всё остальное нас найдёт.

Корпус под ногами мягко качнуло, как лодку на плёсе. Где-то бортом прошёл глубокий, низкий звук — как если бы кто-то провёл рукой по струнам гигантской арфы.

— Переход, — сказал золотой, прислушиваясь к невидимым показаниям. — Сейчас может закладывать уши. Это безопасно.

Потолок на миг потемнел, и по швам пробежали ниточки света — звёзды расплылись, как блики на воде, потом снова собрались в точки. Кто-то ойкнул, кто-то зажал уши ладонями, Нина вцепилась в край лавки — и выдохнула, когда всё завершилось. Татьяна стояла, чувствуя, как дрожат колени — не от страха, от перенапряжения. Она позволила себе один короткий вдох с закрытыми глазами — и снова распрямилась.

— Маршруты закрыты, — сообщил тёмный. — Нас не догонят.

— Слышали? — Татьяна подняла голову. — Нас не догонят. Значит, мы можем позволить себе… — она поискала слово, — жить ещё десять минут без планов. Просто дышать.

— А потом — план? — усмехнулась Алла, уже возвращая себе привычный тон.

— Потом — план, — серьёзно кивнула Татьяна. — Положение, по имени, кто умеет что: медсестра, повар, учитель, инженер. Разделим обязанности. У нас должно быть «сегодня». И «завтра». Даже если оно другое.

— Я… я врач, — несмело подняла руку тихая брюнетка на соседней лавке. — Я могу смотреть за состоянием.

— Прекрасно. Как тебя зовут?

— Полина.

— Полина — врач. Кто следующий?

Руки поднялись уже быстрее. Учительница начальных классов. Повар-кондитер. Фитнес-инструктор. Библиотекарь. Переводчица. Парикмахер. Кассир — «но я умею считать и терпеть хамов». Зал загудел живыми звуками. Татьяна записывала имена в голове, как будто крошечные камешки раскладывала в узор.

— Мне страшно, — сказала вдруг Яна, стискивая край накидки. — Всё равно страшно. Даже когда красиво.

— Мне тоже, — ответила Татьяна. — Это нормально. Страшно — это когда важно. — Она улыбнулась — уже не краешком. — Но мы — земные. Держим уровень. Поняли?

— Держим уровень, — повторили в ответ, и кто-то даже хлопнул в ладоши — один раз, неумело. Но от этого хлопка в помещении стало ещё теплее.

В этот момент свет в амфитеатре слегка изменился — не стал ярче, просто теплее, как будто корабль отозвался. Белый — он стоял в стороне, прислонившись плечом к колонне — опустил взгляд. «Слышит не ушами», — вспомнила Татьяна, и что-то колыхнулось под грудиной. Нет, сейчас — не время. Сначала — они.

Смех, шёпоты, имена, задачи — всё это вдруг сложилось в картинку, похожую на дом, где окна зажигаются одно за другим, когда люди возвращаются с работы. Дом на четыре стены не собрать из чужого корабля, но можно собрать из голосов и рук. Татьяна присела на корточки рядом с Ниной, поправила ей на плечах накидку.

— Мы справимся, — сказала она, глядя в серые глаза. — Не потому что кто-то сильный рядом. Потому что мы — вместе.

Нина кивнула. И впервые за всё время — улыбнулась не губами, а глазами.

— Татьяна… — позвал золотой. — Когда будете готовы, пройдёте в малый зал. Там можно говорить. Без крика.

— Мы почти готовы, — ответила она. — Ещё три минуты. — И, повернувшись к женщинам: — Пейте. Дышите. Произносите свои имена вслух. Имя — это якорь.

Она встала, выпрямила плечи. Сердце билось уже не как птица о стекло — как барабан, отмеряющий шаг. За прозрачной стеной медленно плыл кусок льда, и в его трещинах отражались два солнца — одно жёлтое, второе зеленоватое. Или ей показалось. В любом случае — что-то обещало свет.

Глава 2.

Глава 2.

Под куполом

Корабль мягко скользил сквозь черноту, и Татьяна впервые почувствовала — время здесь течёт иначе. Оно не секундами измерялось, а дыханием: ровным гулом двигателей, вспышками звёзд за обзорными окнами, мерцанием приборов. Женщины постепенно стихали: кто-то уснул, уткнувшись в колени, кто-то шептался с соседкой, кто-то просто смотрел в тьму и не мигая ловил новые миры глазами.

Татьяна стояла у прозрачной панели, почти вплотную, и смотрела, как вдали разгорается свет. Сперва он был точкой, потом рос, переливался, и вот перед ними раскрылся мир. Планета, опоясанная россыпью изумрудных островов, парящих в океане. Над каждым островом — сияющий купол, словно стеклянный колокол, внутри которого мягко светилось небо.

— Это Ксантара, — сказал золотой, подойдя ближе. Его голос вибрировал в груди, как бас струны. — Наш дом.

Женщины ахнули в унисон. Кто-то заплакал, но уже иначе — от облегчения, от красоты.

Острова под куполами были как картины: один утопал в зелени, на другом сверкали белые башни, третий казался сплошным садом, где росли гигантские цветы. Между островами тянулись мосты из света, а под ними переливались воды океана — чистые, до дна прозрачные, в которых плавали существа с длинными плавниками и сияющими хвостами.

Татьяна прижала ладонь к стеклу. «Вот бы… вот бы такой Земле быть».

---

Они высадились на центральном острове. Купол над ним светился мягким золотом. Воздух ударил в лёгкие — чистый, плотный, пахнущий травой и солью. Где-то звенели птицы, и этот звук казался невероятно земным. Женщины остановились, боясь сделать шаг, будто воздух растворит их.

Трое мужчин повели их по мостовой, выложенной светящимся камнем. Вокруг тянулись дома — не дома, а капли, вырастающие из земли: гладкие, округлые, обвитые зеленью. Стены полупрозрачные, будто стекло, но внутри светились мягким огнём.

— Каждый дом под куполом живой, — объяснил белый, его голос был спокоен, как гладь воды. — Он очищает воздух, собирает влагу, хранит тепло.

Женщины слушали, и в их глазах снова появлялась жизнь.

---

Они привели их в просторное здание на краю скалы. Здесь было место для отдыха, общий зал и галерея, из которой открывался вид на океан. Волны мягко бились о камни, и звук их был роднее любого объяснения.

— Здесь вы останетесь, пока вам не определят острова, — сказал тёмный. Его взгляд был жёстким, но в глубине теплился огонь. — Каждый, кто ещё не встретил свою пару, будет жить под защитой общего купола. Это безопасно.

Женщины переглянулись. Кто-то кивнул, кто-то всхлипнул. Но страх уступал место надежде.

---

Татьяна стояла в центре, и она ясно видела: все взгляды снова тянутся к ней. Молодые, зрелые, дрожащие — все искали в ней опору.

— Мы — земные, — сказала она вслух. — И нам нужно держать уровень. Мы не товар и не пленницы. Мы гостьи. И будем вести себя так, будто это наш выбор.

В зале стало тише.

— Уровень, — повторила Лина, та, у которой двое сыновей. — Верно.

— Уровень, — подхватила Алла, пытаясь скрыть дрожь.

И слово пошло по кругу, превращаясь в мантру.

---

Но Татьяна чувствовала и другое: взгляды мужчин. Их троица держалась рядом, но каждый смотрел на неё по-своему. Белый — пристально, будто вглядывался глубже кожи. Золотой — с уважением и явным одобрением. Тёмный — с раздражением и чем-то ещё, похожим на ревность.

Она поняла: их бесит не только её спокойствие, но и то, что другие мужчины наверняка заметят её. Альфа всегда привлекает.

И сердце забилось быстрее.

---

Диалоги между женщинами в этот вечер лились, как поток:

— Ты видела их волосы? Белые, золотые, чёрные… словно из сказки!

— А если они и нас… выберут?

— Ха! Тебя — может быть. Меня — вряд ли.

— Перестань, — вмешалась Татьяна. — Здесь никто никого «не выбирает». Здесь ищут истинных. Это другое.

— А если я никому не подойду? — всхлипнула Нина.

— Значит, найдёшь себя, — твёрдо ответила Татьяна. — А потом всё остальное придёт.

Смех, слёзы, перебитые реплики — всё это делало их снова людьми.

---

А вечером, когда женщины разбрелись по залу и в воздухе запахло тёплым хлебом, принесённым из кухни-дома, Татьяна осталась у обзорного окна. Она смотрела на океан и думала: «Я нервничаю. Но не покажу. Я буду держать себя в руках, и они — все — будут держаться за меня. Я не позволю им увидеть слабость. Ни мужчинам, ни женщинам».

И где-то позади раздался голос белого:

— Ты держишься так, будто всегда жила здесь.

Она обернулась.

— А может, я просто устала жить в пустоте, — ответила она.

И он впервые улыбнулся.

---

Они разместились в доме, который напоминал одновременно и жилище, и храм. Стены дышали мягким светом, переливались полупрозрачными волокнами, а воздух внутри всегда оставался свежим, будто в горах после дождя. Потолки высокие, выгнутые, но не давящие — скорее купольные, словно их приютила огромная раковина.

Татьяна впервые осталась наедине с ощущением, что здесь всё сделано не для показа, а для жизни. Полы из гладкого материала, напоминающего полированный камень, были тёплыми, словно под ними текла река с горячими источниками. Стены откликались на прикосновения: если коснуться, они мягко меняли оттенок, подстраиваясь под настроение хозяина.

Из глубины дома доносилось журчание воды. Там находился зал отдыха с прозрачным бассейном, в который стекал каскад, имитирующий водопад. Вода светилась мягкими искрами, будто в неё добавили частицы лунного света. Женщины, всё ещё настороженные, тихо переговаривались, не решаясь приблизиться.

— Это похоже на сказку, — прошептала Алла, но голос её дрожал. — Только я не знаю, хорошая ли она.

— Сказки всегда страшные вначале, — ответила Татьяна. — Главное — не забывать, кто мы.

---

В каждой из женщин жила своя реакция. Нина не отпускала накидку, всё ещё ёжилась, вздрагивая от каждого громкого звука. Лина, наоборот, словно ожила: помогала другим, уговаривала сесть, попить воды. Олеся крепко сжала руки на коленях, но взгляд её блуждал по дому, словно она искала зацепки — доказательства, что это не сон.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А если они завтра скажут: «Вы — снова товар»? — неожиданно спросила Яна, и смех её прозвучал слишком резко. — А мы тут расслабимся?

— Тогда я первая напомню им, что мы не товар, — отрезала Татьяна.

И это сработало. Женщины переглянулись, и страх отступил хотя бы на шаг.

---

Мужчины вернулись позже. Белый вошёл первым, как тень, почти бесшумно. Он шёл легко, но в его взгляде была сосредоточенность, будто он всё время слушал невидимые голоса. Его движения были точны, даже в мелочах — он поднёс к столу блюда, и посуда встала идеально симметрично, словно сама знала, куда лечь.

Золотой, напротив, вошёл шумно: его шаги отзывались в полу, его плечи заполняли дверной проём. Он нес на руках ящики с вещами для женщин и поставил их, как будто это были не грузы, а перышки. Его энергия наполняла пространство — рядом с ним хотелось выпрямляться.

Тёмный пришёл последним. Его волосы падали на плечи, глаза горели. Он скользнул взглядом по женщинам, задержавшись на Татьяне, и угол его губ едва заметно дёрнулся. В его взгляде была смесь раздражения и вызова.

— Здесь вы будете спать, — сказал он резко. — Дом откликнется. Если захотите теплее — стены согреют. Если тише — он приглушит звуки.

— Дом? — переспросила Алла.

— Он живой, — спокойно добавил Белый. — Он связан с нами. Но теперь будет слушать и вас.

Татьяна подошла ближе к стене и провела ладонью. Ткань дома откликнулась, вспыхнула мягким золотым оттенком. Она ощутила тепло, как будто кто-то коснулся её руки с другой стороны.

— Значит, и стены умеют слушать, — усмехнулась она. — Хорошо. Будем дружить.

---

Женщины начали расходиться по комнатам, но стоило им уйти, как мужчины снова сосредоточили внимание на Татьяне.

Белый говорил первым, негромко:

— Ты держишь их вместе. Если бы не ты, они бы сломались.

Золотой кивнул, но его взгляд был суров:

— Но ты и привлекаешь слишком много внимания. Здесь — не только мы. Другие мужчины будут смотреть на тебя. Это вызовет… проблемы.

— Проблемы? — Татьяна вскинула бровь. — Потому что я дышу, разговариваю и не прячусь под лавкой?

Тёмный шагнул ближе, и воздух будто заискрился. Его голос был низким, напряжённым:

— Потому что ты Альфа. Ты сама это знаешь. Мужчины будут тянуться к тебе, как мотыльки к огню. И нам это не нравится.

— Вам не нравится, что я живая? — спросила она и усмехнулась. — Какая жалость.

И замолчала. Потому что в груди дрогнуло — не страх, не злость. Искра. Она почувствовала на себе три разных взгляда: холодный анализ Белого, уверенную силу Золотого и жгучую ревность Тёмного.

---

Позже, когда женщины уже обживались в своих комнатах, Татьяна вышла на террасу. Океан шумел под скалой, ветер гулял под куполом, разнося запахи трав и соли. Она вдохнула полной грудью и впервые позволила себе расслабить плечи.

— У тебя дрожат руки, — сказал Белый, появившись рядом так тихо, что она вздрогнула.

— Значит, я всё-таки живая, — ответила она.

— Ты сильная, — заметил он. — Но сила — это не камень. Сила умеет и гнуться.

Татьяна посмотрела в его глаза, серебристые и слишком внимательные. На секунду ей захотелось опереться. Но она только выпрямилась и произнесла:

— Я держу себя ради них. Ради женщин. Не ради вас.

И пошла обратно в дом.

---

Внутри стоял золотой. Он стоял так, что его фигура заслоняла половину зала.

— Ты ведёшь себя, как воин, — сказал он. — Но ты не одна. Здесь три мужчины, которые уже положили за тебя жизнь. Не забывай этого.

Она ответила спокойно, но в голосе дрогнула усмешка:

— А вы не забывайте, что я прожила жизнь без вас. И пока справлялась.

Золотой не улыбнулся, но в его глазах мелькнуло уважение.

---

А тёмный ждал её в коридоре. Его взгляд был горячим, слова — резкими:

— Ты играешь с огнём, женщина. Мы держим их ради тебя. Но если другие потянутся — я сожгу этот зал, лишь бы их отогнать.

Она шагнула ближе, настолько, что ощутила его дыхание.

— Не сожжёшь, — прошептала она. — Потому что я сама решу, кто подойдёт ближе.

И пошла прочь, оставив его с горящими глазами и стиснутыми кулаками.

---

Эта ночь была первой под куполом. Женщины спали тревожно, вздрагивая, зовя кого-то во сне. Но Татьяна сидела у окна, слушала океан и думала: «Я нервничаю. Но я держу их. Они держатся за меня. И эти трое тоже держатся — хотя сами пока не понимают, как сильно».

И впервые за долгое время ей стало любопытно — что будет завтра.

Глава 3.

Глава 3.

Гости под куполом

Утро на Ксантаре начиналось не с будильников, а с переливчатого звона птиц, похожих на стеклянные колокольчики. Свет просачивался сквозь купол мягкой позолотой, и казалось, будто само небо дышит. Воздух пах морем, нагретой травой и пылью пыльцы — сладковатой, но не удушливой. Под скалой, где стоял дом, океан перекатывал волны, и от этого звука хотелось жить размеренно, как вода.

Татьяна проснулась раньше всех. По привычке — чтобы успеть «подстелить соломку» дню, который ещё не начался. Комната за ночь подстроилась под неё: стены стали на полтона теплее, пол — как прогретый камень, а окно растворилось в панораму так, будто его никогда и не было. Она села на краю ложа, опустила босые ступни на пол и прислушалась к себе: сердце ровное, мысли — как птицы на проводе, ещё не взлетели.

«Живая. Страшно — значит, важно», — напомнила себе.

Она умывалась водой, которая струилась из невидимого источника в стене и пахла озоном и камнем. Тонкая ткань полотенца казалась тёплым облаком, а в зеркале — её лицо: молодое, собранное, но в глазах — опыт прожитых лет, который не стереть никакими капсулами.

— Уровень, — шепнула она своему отражению. — Держим.

В общем зале уже слышались женские голоса. Сначала — отдельными каплями, потом — ручьём. Кто-то смеялся слишком громко (Алла), кто-то шептал молитвы (Олеся), кто-то уговаривал кого-то съесть «хоть кусочек» (Лина — она уже приспособилась быть мамой всему миру). Пахло тёплым хлебом и зелёным чаем: дом выпекал лепёшки из местного зерна, которое на вкус походило на смесь овса и орехов, и разливал настой с травой, отдающей лимоном и мёдом.

— Доброе, — сказала Татьяна, входя.

— Доброе, — отозвались хором. — Смотри, тут хлеб! И… масло? Это масло?

Масло оказалось мягким, прозрачноватым, пахло чем-то морским и травяным; намазывалось тонко и таяло от тепла пальцев. Женщины смеялись, спорили, как правильно резать лепёшки, ругались из-за крошек — и от этих мелочей пространство, ещё вчера больнично-стерильное, начинало звучать как дом.

— Сегодня мы разберёмся с комнатами, — сказала Татьяна, беря на себя роль распорядителя. — У кого есть особые нужды — говорите сразу. Полина, ты — врач, тебе ближе к выходу. Нина — рядом со мной. Алла — вот здесь, у окна, чтобы ты воздухом дышала чаще, а то будешь гореть и коптить.

— Я не копчу, — фыркнула Алла, но улыбнулась.

— И распорядок, — продолжила Татьяна. — Утром — вода, дыхание, потом — еда. Днём — учимся дому и острову, что можно, что нельзя. Вечером — галерея и разговоры. Мы здесь гости, но гости приличные.

— А если придут смотреть?.. — осторожно спросила Яна.

— Тогда будем смотреть в ответ, — сказала Татьяна. — Мы — не витрина.

Она ещё не успела договорить, как дом будто подтвердил её слова — мягко зазвенел где-то в глубине, и из стен выступили тонкие нити света, образовавшись в воздухе в слова, написанные на незнакомом языке. Символы переливались зелёным, складывались, разлагались. Женщины ахнули.

— Объявления, — сказал за спиной знакомый чистый голос Белого. Он вошёл так бесшумно, что никто не заметил. Длинные волосы, как лучи молочного солнца, были убраны в ленту, на виске — узор, похожий на серебряный лист. — Дом переводит важное. Вам покажет картинками.

Слова распались на изображения: два солнца над куполом; ладонь, осторожно касающаяся листья синих кустов; знак запрета над ярко-алой ящерицей с крыльями; путь от дома к источнику, отмеченный мягкими огнями.

— Это — безопасность, — пояснил Белый. — Здесь всё живое и красивое, но не всё — дружелюбно. Вот эти растения не трогайте: они пахнут мёдом, а жалятся как пчёлы. Эта вода — питьёвая. Это — для купания. Это… — он запнулся, глядя на Татьяну, — место, где не ходите без нас.

— Почему? — спросила она.

— Там тонкий лёд, — вмешался Золотой, появившись уже шумнее: двери будто сами распахнулись перед его плечами. На нём был простой тёмный жилет, под которым мышцы двигались, как большие рыбы. — И тонкая грань. Мы называем это Кромкой. За ней — не для гостей. Пока не для гостей.

— Достаточно, — отрезал тёмный голос Тёмного. Он возник последним, как блик от угля. Волосы распущены, глаза — горячие. Он задержал взгляд на Татьяне, и тот взгляд был не просто прямой — собственнический. — Сегодня в полдень Совет подаст сигнал. Будет протокол. И… — он прищурился. — Гости.

Слово тенью легло на воздух. Женщины притихли.

— Какие гости? — спросила Татьяна.

— Непрошеные, — сухо ответил Тёмный. — Но с правом требовать разговор.

---

До полудня они ходили по острову, и Татьяна внимательно «записывала» мир в себя. Узкая тропа из гибкого камня вела сквозь травы выше колена, которые пели от ветра, как хор. Кусты вырастали круглые, с листьями как из мятого шёлка, и если к ним присесть, пахло имбирём и дождём. На опушке леса тянулись деревья с выемками в стволах — в них собиралась роса, и в каждой выемке — своё звучание: если провести пальцем, дерево отзывалось, как струна.

— Тут можно играть музыки, — шепнула Нина, с сияющими глазами. — Настоящей.

— Тут можно жить, — поправила её Татьяна. — Если нас оставят в покое.

Они дошли до источника — купальня впадала в белый известковый круг, вода — прозрачная, но отдающая молочным светом. На краю — каменные ложа, гладкие, тёплые.

— Можно? — спросила Алла, уже сбрасывая накидку с плеча.

— Можно, — сказал Белый, — эта вода успокаивает кровь.

Татьяна окунула руки и почувствовала, как вода охватывает пальцы чуть-чуть гуще, чем земная, — словно в ней было больше лунной пыли. Женщины сняли обувь, кто-то смело забрался в воду, и вдруг весь остров наполнился смехом — настоящим, звонким, не истеричным. Сдержанный, как и положено под куполом: но смех.

— Мы красивые, — констатировала Алла, глядя на отражение. — И живые. И… — она утопила лицо в воду и выплыла, отфыркиваясь, — чёрт возьми, мы достойные.

— Всегда были, — сказала Татьяна. — Просто раньше нас пытались в этом разубедить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Смотри, — тихо сказала Лина, показывая на дальний берег. По мосту из света шла группа мужчин — явно не из троицы. Высокие, в тех же тканях, со странными белыми отметинами на висках. Один остановился и посмотрел в их сторону слишком пристально.

— Пошли, — сказала Татьяна спокойно. — Дом ждёт нас к полудню.

Она чувствовала: воздух меняется. Под кожей, как статическое электричество — невидимый щелчок.

---

К полудню остров будто натянул струны. Свет под куполом стал более резаным, тени — короче, ветер — суше. Дом распахнул панорамную галерею. Снаружи, над океаном, завис корабль — не как у Страж-колена. Его корпус был угловатым, будто сложен из тёмных пластин, по которым бежали зелёные узоры, напоминающие следы насекомых на песке.

— Торговый ковчег клана Орт, — произнёс Золотой, и его голос зазвенел металлом. — Они пришли «по праву компенсации».

— По праву чего? — нахмурилась Татьяна.

— По праву цинизма, — отрезал Тёмный. — Они утверждают, что вложили ресурсы в «подготовку товара». И теперь требуют вернуть «часть стоимости». А ещё… — он сжал челюсть. — Доступ к «одиным Истинным», чтобы «оценить совместимость».

— Пусть попробуют, — тихо сказал Белый, и это «тихо» было опаснее грома.

— Это о нас? — прозвучал в женском хоре тонкий голос. — Они… о чём говорят?

— О нас, — сказала Татьяна. — Но говорить будем мы.

Она пошла к галерее. Сердце билось часто, но рука не дрожала. Троица встала рядом, как три грани: холод, сила и огонь.

На площадку ступили трое чужих. Их одежда блестела, как хитин. Волосы — короткие и вкраплённые металлическими нитями. У троих были одинаковые полупрозрачные маски, закрывающие пол-лица; когда они улыбались, улыбка не доходила до глаз.

— Совет Ксантары, — произнёс главный из них, делая легкий поклон, — честь иметь беседовать. Мы пришли по праву. Мы — клан Орт.

— Вы пришли не в тот дом, — сказал Золотой. — Здесь — убежище. Тут ваши права — снаружи.

— Мы приходим без оружия, — главарь показал ладони: на пальцах — тонкие перепонки, как у водных птиц. — Мы приходим за разговором и компенсацией. Прежний владелец узла омоложения имел договоры, счётчики зафиксировали затрату энергий. Мы требуем смету.

— За счётчики платят те, кто ставит счётчики, — холодно сказал Тёмный. — А за украденные жизни платят те, кто крадёт. Вы пришли не туда.

— Никаких жизней не отнято, — чужой чуть склонил голову. — Все женщины живы. Более того — улучшены. Укреплены, очищены. Вы же понимаете, как дорого удерживать молодость? Мы лишь просим вернуть часть вложенного. И… — он улыбнулся, на этот раз дотянув улыбку до глаз, — проверить совместимость. Некоторые Истинные могут быть ценными для межклановых союзов. Мы — за мир. Мы — за гармонию.

— Гармония, — тихо повторила Татьяна. Она сделала шаг вперёд. — Вы называете гармонией то, что сделали на аукционе?

— Аукцион — механизм распределения, — равнодушно сказал чужой. — Кто-то должен определять, где предмет будет нужнее.

— Мы не предметы, — сказала Татьяна. — Мы — люди.

— Вы — единицы стоимости, — поправил он мягко. — Не обижайтесь. Это — просто язык.

— Язык — это способ думать, — отозвался Белый. — И ваш способ — гнилой.

Чужой на секунду потерял живость взгляда. Потом снова улыбнулся:

— Сколько лет вам было на момент отбора, землянка?

— Достаточно, чтобы понимать, что вы — воры, — сказала Татьяна. — И недостаточно, чтобы перестать вас презирать.

— Воры возвращают, если их просят вежливо, — он развёл руки. — Мы просим. Вежливо.

— Вы просите «доступ к Истинной», — вмешался Золотой, шагнув вперёд так, что чужой отступил на ступень. — К нашей Истинной. Это — слово не для ваших ртов.

— О, — чужой вскинул бровь. — Значит, у вас уже произошло «совпадение векторов»? — он даже захлопал ладонями, и перепонки нежно хлопнули. — Примите поздравления! Это делает разговор ещё проще. Слияние кланов, обмен даров…

Тёмный стиснул кулаки так, что костяшки побелели.

— Вы говорите о том, чего не понимаете, — сказал Белый. — И это ваше счастье.

— Татьяна, — чужой произнёс её имя с мягким упоением, как дегустатор — сорт вина. — Да, я знаю, как вас зовут. Ваши сигнатуры остались в системах. Вы — альфа, так? — он почти пропел. — Ваше лидерство — очевидно. Мы предлагаем: вы — встреча с нашими эмиссарами. Вы — смотрите, а мы смотрим на вас. Решение — за вами, но…

— Но? — спросила она, ровно.

— Но от вашего решения зависят потоки, — сказал он сладко. — Много потоков. Мир лучше, когда потоки текут, а не застаиваются.

— Вы только что намекнули на блокаду, — произнёс Золотой, и в его голосе прозвенели камни.

— Мы намекнули на сдержанность, — мягко поправил чужой. — Умение ждать — добродетель.

Татьяна ощутила, как к ней изнутри — не телом, чем-то другим — дотронулся свет. Это был взгляд Белого: без слов, но в нём было «я здесь». С другой стороны — каменная тень Золотого: «я держу». И жар Тёмного: «только скажи».

«Не говори горячим, — приказала себе. — Говори холодным».

— Если вы пришли обсуждать сметы, — произнесла она, — их рассчитают ваши юристы с их юристами. Если вы пришли обсуждать людей — то мы готовы говорить при открытых дверях и при Совете. Если вы пришли смотреть на «совместимость» — вы пришли не туда. — Она шагнула ближе. — Слышите? Не туда.

— Вы отказываете? — голос чужого на полтона охрип.

— Я говорю: у нас — выбор, — ответила Татьяна. — Наш, не ваш.

Чужой улыбнулся уже без улыбки:

— Тогда мы подождём. Потоки любят терпеливых.

— Терпеливые утопают в собственной трясине, — заметил Тёмный. — Мы не будем ждать. Мы будем жить.

Чужой склонился, сделал почти красивый поклон, отступил. Его спутники синхронно повернулись, их угловатые пластины блеснули зелёными жилами. Они ушли так, как пришли: плавно, чуждо. Корабль над океаном дрогнул и стал уходить вверх, оставляя за собой след, похожий на разлитый нефрит.

Дом выдохнул. Женщины загалдели сразу, как стайка сорок: кто-то — со слезами, кто-то — с руганью, кто-то — с нервным смехом.

— Они угрожали? — спросила Лина.

— Они улыбались, — сказала Татьяна. — Это хуже.

— Зачем они «совместимость» хотели смотреть? — Нина говорила шёпотом, будто боялась, что её услышат из космоса.

— Чтобы отнять, — сказал Тёмный просто. — То, что не их.

— Мы не позволим, — твёрдо сказал Золотой.

— Мы — не позволим, — поправил Белый. — Но нам придётся быть умнее.

Татьяна в это время думала о другом: о том, как женщины замолчали, когда она сказала «наш выбор». О том, как в этот миг напряжение в зале стало на полтона ниже. О том, как близко стояли трое — и как от каждого исходила своя температура.

«Альфа, — сказала себе. — Значит, держи планку».

— Так, — она хлопнула в ладони, как в классной комнате. — У нас есть работа. Повар — на кухню. Полина — составь список по здоровью. Алла — собери информацию: кто чем занимался на Земле, какие навыки можем применить. Лина — распределение комнат завершить. Яна — со мной: будем составля́ть «публичные слова» на случай вопросов. Мы — гости, но не рыбы. Привыкаем говорить.

— А если они снова придут? — спросила Олеся.

— Тогда у нас уже будут слова, — сказала Татьяна. — И порядок. А порядок — это броня.

---

День пошёл в работу. Дом отвечал им охотно, как будто радовался шуму и задачам. Стены становились полками, когда просили «места для вещей»; выдвигали гибкие лотки под обувь; бросали в воздух мягкие, как семена одуванчика, мерцающие подсказки: «сюда — полотенца», «тут — питьё», «здесь — успокоение». На кухне росли из столешницы прозрачные купола — в них хлеб поднимался на глазах, как тёплые подушки.

Татьяна ходила по дому, по острову, по женщинам — и осторожно, как садовник, видела: страх — это бурьян, его надо выкорчевать делом. К вечеру усталость пошла хорошая, рабочая, а не серая, как в больнице времени.

Но с заходом второго солнца (зелёного — мягкого, как травяной свет) снова ощутилась тень. Тень не от корабля — от глаз. На галерею начали подниматься мужчины с соседних островов: официально — «помощь». Неофициально — любопытство. Они приносили ткани, корзины с фруктами (ягоды, похожие на гранат, но с лимонной мякотью), семена пряностей. Вели себя вежливо. Слишком вежливо.

И слишком часто их взгляд возвращался к Татьяне.

— Вы — держите их, — сказал один, светловолосый, с отметиной на виске. — Земляночка. Это достойно.

— Мы держим друг друга, — ответила она. — И не «земляночка». Татьяна.

— Татьяна, — повторил он низко, как пробуя слово на вкус. — У нас принято дарить платок лидеру. На удачу. — Он протянул ткань цвета пыльной лаванды.

Белый оказался рядом так быстро, что это выглядело как фокус. Он взял платок двумя пальцами — вежливо, но без приглашения, коснулся ткани и вернул мужчине.

— У нас принято сначала спросить у Совета, — сказал он мягко. — А пока — благодарим за внимание.

— Конечно, — говорил тот, уже отступая. — Разумеется. У нас всё — с уважением.

— У нас тоже, — раздался с другой стороны голос Золотого, и тень от его плеч закрыла половину галереи.

Татьяна поймала взгляд Тёмного: у него в зрачках плясал огонь. Он не говорил, но его молчание шевелило воздух.

— Вы ревнуете, — сказала она, когда мужчины ушли.

— Я защищаю, — ответил Тёмный, и ни тени улыбки.

— Я говорю о другом, — она прищурилась. — Вы боитесь не за меня. Вы боитесь, что я выберу.

Он хотел возразить — и не стал. Поднял глаза, и в них, поверх жара, мелькнула честность:

— Да.

— У меня есть право выбирать, — сказала Татьяна спокойно. — Как и у любой из нас.

— Или — право быть выбранной, — тихо добавил Белый. — Это — не игра. И не про вежливость.

— Это — про «истинность», — кивнул Золотой. — И про цену.

— Прекрасно, — усмехнулась она. — Давайте договоримся о простом: пока у меня нет выбора — у меня есть работа. Вы — рядом, но не над. Согласны?

Трое переглянулись. Разные, а сейчас — как один.

— Согласны, — сказал Золотой.

— С условием, — добавил Тёмный. — Если кто-то ещё раз протянет тебе «дар» без спроса — я ему отрежу руку.

— Согласен, — сказал Белый неожиданно, глядя ей в глаза. — Но сначала мы предупредим.

— Сначала — предупредим, — согласилась она. — Потом — режьте, сколько считаете нужным. — И впервые за день рассмеялась. Нервно, но искренне.

---

Вечером дом изнутри стал похож на костёр: стены дали тёплый оттенок, потолок «открыл» звёзды купола, и прямо над залом загорелась россыпь огней — как если бы они сидели на траве, а не в доме. Женщины устали и стали мягче. Кто-то пел — тихо, полушёпотом, на землецком языке. Алла рассказывала анекдоты, спотыкаясь на словах, но ровняясь смехом. Лина кому-то заплетала волосы. Яна рисовала на стене пальцем — и тонкие линии, будто светлячки, складывались в кошку, которая перебирала лапами и смеялась изнутри мурлыканьем.

Татьяна стояла у окна. Океан дышал. Под куполом летали маленькие светляки — они появлялись только вечером, когда второе солнце уходило за горизонт. Она дотронулась до стекла — прохладного, гладкого — и подумала: «Может, это и есть дом. Может, у дома есть не адрес, а чувство».

— Не уходи в тишину одна, — сказал Белый за спиной. Он стоял на расстоянии ладони, но его присутствие ощущалось иначе — тихой полной нотой. — Тишина умеет шептать то, чего нет.

— А шум — закричать то, чего боишься, — ответила она. — Я найду середину.

— Я помогу, — сказал он.

— Мы все, — добавил Золотой, подходя справа; и Татьяна почувствовала, как воздух уплотнился — стало теплее, надёжнее. — Мы — твоя стена.

— И огонь, — сказал Тёмный. Он не стал подходить близко — опёрся плечом о колонну в метре. — Если надо — сожгу любую тень.

— Не надо, — мягко сказала Татьяна. — Я сама умею. Но знать, что вы рядом, — приятно. — Она помолчала. — Слишком приятно.

Белый вдохнул, как будто хотел что-то сказать — и передумал. Золотой кивнул своим каменным кивком, в котором было больше тепла, чем во всех словах дня. Тёмный усмехнулся краем губ.

— Спи, — сказал Белый. — Ночь длинная. Утро — будет.

— Утро — всегда бывает, — ответила она. — Даже если ночь длиннее, чем хочется.

Под куполом зажглась новая стая светляков, и на секунду показалось, что они сложились в знакомое слово. «Дом», — подумала Татьяна. И впервые за всё время позволила себе лечь, вытянуть ноги и закрыть глаза — не как в убежище, а как дома: повернув голову на бок, на привычную ладонь, с тихим выдохом.

За стенами дом дышал. Океан отвечал ему низкой песней. Где-то далеко в ночи — на чёрной высоте — тонко и сдержанно загорелся острый огонёк. Чужой корабль не улетел далеко. Он ждал.

«Ждите, — улыбнулась Татьяна самой себе. — У меня есть работа. И — я».

Глава 4.

Глава 4.

Имена и искры

Утро снова разлилось по куполу мягким золотом, словно кто-то развёл пальцами свет и оставил тёплые полосы на небе. Дом дышал глубже обычного — как будто и он всю ночь прислушивался к шорохам океана и к словам, сказанным на галерее. Женщины просыпались по очереди: кто с тихим стоном, вытягивая спину; кто с торопливым шёпотом «где мои тапки»; кто с неожиданным смехом на полуслове сна.

— Доброе утро, земные, — сказала Татьяна и сама удивилась, насколько спокойно прозвучал её голос, хотя внутри всё ещё гудел вчерашний разговор с кланом Орт. — Проверяем дыхание, умываемся, пьём тёплую воду. Потом — завтрак, распределение заданий и прогулка к северной кромке. Нам нужно знать свой остров как ладонь.

— А если там «тонкая грань»? — шёпотом спросила Нина, заглядывая Татьяне за плечо так близко, что щекотали волосы.

— Не подойдём близко, — ответила Татьяна. — Сначала смотрим. Потом думаем. Потом идём. И в этом порядке, не наоборот.

— Слышу маму-командира, — пробормотала Алла и смущённо улыбнулась, получив от Лины локтем в бок. — Вообще-то мне это нравится. Только без строевой песни.

— Песни вечером, — кивнула Татьяна. — Сначала — умный дом и умная голова.

Дом отозвался почти обиженным звоном, и над столом засияла тонкая голограмма с картинками: трава (можно), кусты с синими цветами (нельзя), прозрачные лужицы у корней деревьев (не пить; возможно, жильё местных насекомых), тропа на север (разрешена в сопровождении). Под каждой картинкой — мягкие пиктограммы, понятные без слов.

— Ладно, — фыркнула Алла. — С таким путеводителем и я не пропаду.

— «И я» — не существует, — сказала Татьяна. — Только «мы». Даже в туалет — по двое.

— Романтика, — подала голос Яна. — На Земле такого не было.

— На Земле было хуже, — отрезала Олеся и крепче стянула пояс накидки. — Там мы думали, что у нас есть «я». А оказалось, что «я» легко продаётся оптом.

Последнюю фразу она произнесла без злости — как аксиому. Воздух дрогнул, но не потяжелел: Татьяна успела — соседи по лавке уже тянули к Олесе руки, как якоря.

Она сама хотела сказать что-то вроде «мы здесь», но в этот момент в зал скользнул белый силуэт — и дом, как будто радуясь, чуть прибавил света.

— Доброе утро, — сказал Белый. — У вас красивые имена. А у нас — тоже есть.

Татьяна поймала на себе несколько удивлённых взглядов: действительно, они всё ещё называли их «Белый, Золотой, Тёмный», как будто это и были имена.

— Если не против, — кивнула она. — Потому что «эй, белый» звучит как обращение к занавеске.

Белый чуть усмехнулся — на уголок губ.

— Меня зовут Элиан. — Он произнёс мягко, но звук прозвенел, как тонкий колокольчик. — Его — Рион. — В дверях тут же выросла тёплая, массивная тень Золотого. — А его — Каэль. — И как по команде в проёме вспыхнули тёмные глаза третьего.

— Здравствуйте, Элиан, Рион, Каэль, — рассмеялась Алла, на ходу пробуя каждое имя на вкус, как ягоды. — Я — Алла. Если забудете, буду обижаться.

— Я не забываю, — просто сказал Элиан, и в его голосе правда шевельнулась без усилий.

Каэль не тратил слов:

— Сегодня не ходите к воде без нас. К северу — ветер. Он играет звуком, пугает тех, у кого руки дрожат.

— У нас дрожат не руки, — вскинулась Яна. — У нас дрожат… нервы.

— Отлично, — сухо одобрил он. — Значит, вы живые.

Рион кивнул на стол:

— Еда остынет.

— Всегда мечтала о мужчине, который скажет: «Ешь, а потом спорь», — буркнула Олеся, и зал дружно хмыкнул.

---

Завтрак пах хлебом и травой. Масло, прозрачное, как янтарь, таяло на горячих лепёшках. Дом дал им фрукты, похожие на прозрачные сливы с лёгкой искоркой на косточке: они лопались на языке, как капли дождя. Полина ворчала, что это «даже полезно», — и от этого ворчания в лицах стало меньше щёк-стрел и больше обычности.

К северной кромке шли неспешно, будто нарочно укладываясь в ритм острова. Тропинка звучала под подошвами пружинно; травы, когда их касались, издавали тонкий звук — не писк, а скорее шёпот. Под куполом летали птицы-стрекозы, их крылья отливали зелёным мрамором.

— Если мне утром сказали бы, что я пойду по чужой планете и буду думать о том, что у них трава лучше пахнет, чем у нас укроп, — проговорила Алла, — я бы решила, что мне пора спать.

— Пора спать тебе всегда, — сказала Лина. — Но тут да, пахнет — как будто луг решил стать облаком.

Татьяна слушала болтовню, и её внутренний таймер — тот, что всегда отмерял «надо», «надо», «надо» — вдруг впервые за долгое время сбился. Вместо «надо» щёлкнуло «можно». Можно смешно. Можно не на сто процентов серьёзно. Можно дышать глубже.

Она и дыхание дала — себе и всем: вдох на четыре, выдох на шесть, выдох длиннее, чем вдох; так тревога уходит в пятки и выплёскивается в землю.

— Тань, а правда, что нас будут «проверять на совместимость»? — спросила по дороге Нина так тихо, как будто боялась, что кусты донесут.

— Нас будут пробовать на зуб, — сказала Татьяна. — Но зубы обломают. У нас свои.

— А… это правда, что… — Нина вспыхнула, но упрямо докончила: — что на одну женщину три мужчины? Это не страшно?

— Это смешно, — вмешалась Алла. — Если три — то один точно умеет готовить.

— Один точно умеет ловить рыбу, — сочувственно сказала Лина. — А третий хотя бы не мешает.

— Третий умеет ревновать, — не удержалась Татьяна и поймала на себе мгновенный горячий взгляд Каэля, который шёл с краю, не вмешиваясь. Взгляд сказал: «слышал». И это было даже приятно — как щепотка перца в сладком.

У Кромки ветер и правда играл звук: он пролетал под куполом и встряхивал струны воздуха так, что вдалеке слышались почти человеческие голоса. Сама грань была полосой света, тонкой, как лезвие. За ней — туманная пелена, и оттуда тянуло сухой прохладой, будто открыли двери в зимний день.

— Дальше не пойдём, — сказала Татьяна, хотя в ногах зудело: шагнуть и посмотреть.

— Правильно, — одобрил Рион. — Умение останавливаться — редкое искусство.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Вы это кому? — прищурилась она.

— Сначала себе, — честно отозвался он. — Я любил перешагивать, пока меня не научили считать тех, кто идёт за мной.

«А вот это — важное», — отметила Татьяна. В каждом из них были шрамы, просто они умели носить их как косы.

Слева плеснула вода. На камне, прямо под куполом, распласталась ящерица с прозрачными крыльями — как у стеклянной бабочки. Она шумно чихнула (да, именно чихнула!), потрясла жалобно головой и с достоинством поползла дальше. Женщины дружно прыснули.

— Вот это мой тотем, — выдохнула Яна. — Чихаю, машу крыльями и делаю вид, что я — богиня.

— Ты и есть богиня, — автоматически ответила Лина, и они уткнулись друг другу в плечи, смеясь.

— Пойдём, — сказала Татьяна. — Я не хочу, чтобы наш первый утренний выход к Кромке запомнился простудой рептилии.

— У рептилий не бывает… — начала Полина и, встретив общий взгляд «пожалуйста, не сейчас, доктор», рассмеялась: — Ладно! Пусть тут будет всё, что угодно.

---

В полдень на остров подтянулись соседи. Формально — помочь с инструментами и тканями, по факту — поглазеть. Появились подарки: корзины с плодами, скрутки ароматных трав, тонкие плоские камни, которые дома использовали как подставки под горячее, а женщины сразу пристроили под локти — «ох как хорошо, тёпленько».

— Добро пожаловать, — говорил один. — У нас принято…

— Сначала спрашивать у Совета, — мягко перебил Элиан, подставляя локтем корзину так, что она оставалась даром, но не становилась поводом к разговору без приглашения.

— У нас принято уважение, — здоровался второй.

— У нас тоже, — отзывался Рион, и уважение почему-то тут же превращалось в желание держать дистанцию.

Самые упорные подходили к Татьяне. Один, смуглый, с выбритыми висками и диковатой улыбкой, чуть-чуть наклонил голову:

— Лидер Земли, примешь знак? — и при этих словах он протянул ей браслет из светящихся травинок, тонких, как капилляры света.

— Приму слово, — сказала Татьяна. — Браслет — оставь при себе. На удачу. — И улыбнулась так, как умеет улыбаться лис: вежливо, тепло — и ни грамма согласия.

Он побледнел и, кажется, впервые в жизни ощутил, что у подарков тоже есть границы. Отступил. За его плечом Татьяна заметила, как Каэль разжал кулаки (значит, уже сжал), а Рион снял с пояса нож — не угрожающе, просто напомнив себе, где он. Элиан же стоял рядом — невесомо, но чуть ближе, чем требует протокол. Его близость была как тонкая тень дерева: не напирает, но охраняет.

— Ты ловко разруливаешь, — quietly сказал он, когда очередная делегация растворилась в тёплом воздухе. — Ничего не взяла, никого не обидела. Сложное ремесло.

— Я работала с людьми, — ответила Татьяна. — Там это — выживание.

— Мы — тоже люди, — отозвался он.

— Вы — лучше, — вмешался Каэль, не удержавшись. — По крайней мере, ты.

— Пожалуйста, говори это почаще, — с неприличной серьёзностью попросила Алла, проходя мимо. — Я записывать буду. На стену повешу.

— На стену вешают трофеи, — хмыкнула Яна. — На стену не надо.

— Девочки, — сказала Лина, — распределяем еду. И да, Алла, на стены ничего не вешаем, стены живые. Они обидятся.

Стены, будто соглашаясь, пустили по поверхности мягкую волну света и дали запах — какой-то недозрелый, как яблоко, сорванное слишком рано. Неприязнь дома? Или предупреждение? Татьяна коснулась ладонью и тихо сказала: «спасибо». Волна успокоилась.

— Дом вас слышит, — сказал Элиан. — И он рад. Слишком тихо было до вас.

— Значит, будем шуметь, — кивнула Татьяна. — Но без хамства.

— Это не про тебя, — вмешался Рион. — Про тех, кто ночью на круги не ходи. — Он бросил взгляд в сторону Кромки.

Татьяна поймала намёк: чужой корабль, который «ждал», мог и не улетать. И тишина иногда пахнет не миром, а засадой.

---

Ближе к вечеру, по всем законам жанра, случилась мелкая беда — та, что проверяет нервную систему и чувство юмора.

Яна решила научить дом рисовать «как на Земле»: взяла чашу с густым зелёным напитком, похожим на кисель из травы, и махнула кистью над стеной, смеясь:

— Смотри, дом, это — абстракция. Это — дорогая картина. Это — на аукцион!

Дом понял слово «аукцион» слишком буквально и на всякий случай заблокировал все стены, пол и потолок: они загорелись холодным белым, убрали ниши, заморозили полки, спрятали кровати — и получили стерильную белую коробку.

— Я — гений, — прошептала Яна, застыла в позе богини расплаты и мёртвым голосом добавила: — Пожалуйста, спасите меня.

— Дом, — сказала Татьяна самым спокойным голосом, какой смогла достать из себя. — Команда была ошибочна. «Аукцион» — плохое слово. Мы — дом. Дом — дружба. Дом — уют. Дом — смех. Дом — вещи обратно.

Стены мигнули. Белый вернул свет. Полки, словно виновато, выползли из стен, как улитки из раковин. Кровати распустились простынями, как цветы. А под потолком вспыхнуло слово, которое дом, видимо, счёл ключевым: дом.

Женщины разразились смехом. Яна покраснела до ушей, но низко поклонилась:

— Простите. Больше не буду. А если буду, то шёпотом.

— Уже добавила в «публичные слова» запрещённый список, — сказала Татьяна. — И в него вошли «аукцион», «продажа», «оценка», «лот».

— И «ни одна из нас — товар», — добавила Лина.

— Это не слово, это закон, — сказал Рион, слышавший из коридора. — И да, Яна, абстракции — после ужина. Когда никто не стоит в штанах на одной ноге.

— Я всегда в штанах, — буркнула Яна.

— Это мы заметили, — отозвался Каэль, и впервые за день его голос был с усмешкой, не с огнём.

Татьяна поймала этот момент — облегчение, перемигивание, смешок. Он был ценней любого урока: смех и беда прошли рядом, но не слиплись.

---

Вечер принёс не только светлячков, но и запахи кухни — густые, пахучие, обволакивающие. Дом научился печь тонкие лепёшки с хрустом по краям, под которые женщины натёрли «сыроморь» — мягкую белую массу, тянущуюся тёплыми нитями, и посыпали зеленью. Рион принёс рыбу — и приготовил её так просто, что Татьяна подозревала магию: соль, трава, горячий камень. На камне рыба пела тонко и вкусно, и это пение соблазнило даже Олесю, которая весь день храбрилась, а вечером вдруг съела две порции и тихо сказала «пожалуйста ещё» — так, будто боялась разрушить новый мир словом.

Татьяна стояла у стойки и намазывала лепёшку, когда за спиной возник Элиан.

— Ты сегодня дважды гасила панику, — сказал он. — На Кромке и здесь. Ты устаёшь.

— Я привыкла, — отозвалась она. — Уставать и держать.

— Привычки — кандалы, — мягко сказал он и протянул ей чашу с прозрачным, почти ледяным напитком. — Это — не вино. Это — свет воды. Он снимает лишние мысли.

— А у меня все мысли — нужные, — усмехнулась Татьяна, но сделала глоток и признала: стало легче. Мысли не ушли — перестали кусаться.

— Спасибо, — сказала она и подняла глаза. Он был близко. Слишком близко для «совета», слишком правильно для «поддержки». Серебряная радужка его зрачков ловила свет, как зеркало воды.

Татьяна позволила себе роскошь — не отступить. Просто стоять и смотреть. Оценивать. Не объектом быть, а субъектом. Непривычно? Привычно. Ей вообще всегда было привычнее решать, чем ждать.

Справа появился Рион, как носитель тепла. Положил на тарелку ей большую, фактически неприлично большую порцию рыбы.

— Ты всё сегодня тянула, — сказал он. — Ешь.

— Вы заметно одинаковы, когда говорите «ешь», — ответила Татьяна, взяла вилку и, почувствовав висящий в воздухе вопрос, сама сказала: — Нет, я не выбираю сейчас. И да, я знаю, что вы — рядом.

— Ты имеешь право не выбирать, — неожиданно согласился Каэль, встав у колонны, как тень. — Но у тебя нет права падать.

— Это я знаю лучше вас, — бросила она и вдруг улыбнулась — самой себе, не им. — И у меня есть право смеяться. Прямо сейчас.

Она поставила тарелку, подняла чашу, повернулась к женщинам:

— Земные, — сказала громко. — Есть предложение. Мы были «лоты», «единицы», «товар». Теперь — играем в обратное. Каждая называет вслух одну свою «дорогую нелепость». Маленькую. Смешную. На Земле такие вещи мы прятали. Здесь — достанем. Это будет наша броня.

Пауза — и вдруг смех, шорохи, поднятые руки.

— Я боюсь бабочек, — выпалила Нина и тут же прижала ладони к щекам. — Они непредсказуемые!

— Я коллекционирую магниты на холодильник, — призналась Лина. — И если кто-то в гостях переставлял их местами, я вежливо, но упорно возвращала всё назад.

— Я разговариваю с растениями, — сказала Олеся. — Всегда. Они отвечают. Иногда хамят.

— Я… сплю в носках, — честно призналась Алла. — Даже летом. У меня тонкие косточки!

Смех разлился, как тёплое молоко. Дом над ними показал картинки — бабочку (осторожно, красивую, безопасную), холодильник с магнитами (расположенными… идеально), горшок с растением (которое, конечно же, улыбалось), шерстяные носки (с узором, как на севере). Кто-то уронил слезу и тут же её вытер, потому что мы уже сегодня договорились: плачем и смеёмся — по очереди.

— Моя нелепость, — сказала Татьяна, когда голоса стали мягче, — я люблю слушать, как дождь стучит по подоконнику. И… — она замялась, но взяла себя в руки, — я всегда оставляла включённый свет на кухне, когда уходила из дома. На «если что». — Она вздохнула. — Здесь я не знаю, где кухня и где подоконник. Но свет — есть.

Дом, как будто дождавшись команды, мигнул под потолком и включил ту самую мягкую «кухонную» лампу — жёлтую, домашнюю, не инопланетную. Женщины ахнули. Рион хмыкнул с удовольствием. Каэль отвёл взгляд. Элиан улыбнулся — самым краешком.

— Спасибо, — сказала Татьяна дому, а потом — чуть тише — троим. Ни к кому конкретно. К каждому. — Спасибо, что умеете слышать.

---

Ночь пришла лунами: одна — привычно жёлтая, другая — зелёная, как настоявшаяся мята. Свет был ровным, почти осязаемым, и в нём лица казались бесстрашнее. Женщины расходились по комнатам; где-то играли дерево-струны, где-то тихо пела Лина, укачивая чью-то тревогу, где-то Алла рассказывала «совершенно приличный анекдот, но я его забыла на середине».

Татьяна вышла на балкон, и океан взял её в ладони — дыханием, шорохом, солёным запахом. Под куполом плыли светляки, и каждый оставлял в воздухе тонкую дорожку — как курсив небесной азбуки. Она закрыла глаза и позволила себе минуту — ровно одну минуту — не держать никого. Только себя. Ощутить плечи, которые ноют приятной тяжестью, руки, пахнущие хлебом и водой, кожу, которой не стыдно быть живой.

— Ты сегодня была жестокой, — сказал за спиной Каэль. Ни приветствия, ни извинений. Он знал, что ей этого не нужно.

— С кем? — спросила она, не оборачиваясь.

— С тем, кто принёс браслет. С теми, кто пришёл смотреть. Со мной.

— С тобой — да, — согласилась Татьяна. — Потому что ты привык, что огонь получает, что хочет. Я — не дрова. И не свечка. И не костёр. Я — человек.

— Я знаю, — сказал он, и в его голосе наконец исчез металл. Остался жар. — И именно поэтому я стою далеко. Чтобы не обжечься.

— И меня не обжечь, — поправила она. — Умно.

Он усмехнулся. И ушёл — тихо, как тень.

— Ты сегодня была мягкой, — сказал Рион, появившись без шума, как мог только он — с тяжестью и без тяжести одновременно. — Ты дала им улыбаться. Это делает дом — домом.

— Дом — это когда можно быть нелепым, — сказала она. — И живым.

— И сытым, — добавил он, положив на перила маленький свёрток: кусок лепёшки и ломтик рыбы. — На «если что». — И ушёл, даже не дождавшись её смеха.

— Ты сегодня была честной, — сказал Элиан, и его голос был ближе всех — и слышнее тише. — С собой. Это труднее, чем со всеми.

— Это мой способ не сойти с ума, — призналась она. — Честность — как воздух. Если его мало — кружится голова.

Он не приблизился. Просто стоял рядом. И этого было достаточно — для этой минуты.

Вдали, за Кромкой, ниточка зелёного света дрогнула — как нерв. Чужой корабль всё ещё был где-то там. Ждал. Копил терпение. Переставлял свои «сметы».

— Завтра будет снова «выбор», — сказала Татьяна — не ему, себе. — И послезавтра. И дальше. Я выдержу. И они — выдержат. Потому что мы — не предметы. Мы — слова. И я знаю, как говорить.

Дом лёгким касанием подсветил под её ногами слово «дом», как подпись под обещанием. Океан согласился басом. Луна зелёная улыбнулась криво. И ночь стала похожа не на «враг спит», а на «мы — тоже».

Татьяна вернулась в зал и погасила «кухонную» лампу. Потом снова включила.

— На «если что», — шепнула она и улыбнулась сама себе.

Глава 5.

Глава 5.

Песня Кромки

Утро было противоестественно ясным — таким, какое обычно бывает на следующий день после больших разговоров: будто мир специально прибрался, вымыл небо, надраил камни и заказал птицам петь чуть громче. Под куполом стояла та самая тишина, которая не давит, а расправляет плечи: дыхание океана внизу, мягкий свет двух солнц, лёгкий аромат травы и соли. Дом, кажется, тоже расправил плечи: стены светились теплее, чем обычно, полы были тёплыми, а на кухне само собой уже находилось «на если что» — кувшин с зелёным настоем и хлеб, дышащий коркой.

Татьяна проснулась с ясной головой и тяжёлыми руками — приятная усталость, как после длинной дороги, которую пройти было не страшно, а необходимо. В зеркале — то же молодое лицо и тот же взгляд, в котором годы никуда не делись. Она промыла шею холодной водой и выдохнула себе шёпотом:

— Держим.

В зале уже шелестели голоса. Алла спорила с Полиной, можно ли есть «эти блестящие сливы» натощак, Яна, кажется, изобрела новый способ заворачивать лепёшку «для красоты», а Лина перечисляла по пальцам «у кого какой режим сна», как дежурный диспетчер на железной дороге. Дом одобрительно мигал пиктограммами и не сопротивлялся ничьей инициативе.

— Доброе, земные, — сказала Татьяна. — План: завтрак, дыхание, короткий обход по кругу — и возвращаемся раньше полудня. Сегодня к вечеру у нас гости. Женщины с соседнего острова. Местные.

— Женщины? — оживилась Алла. — Наконец-то кто-то, кто скажет, как оно тут «по-правильному» волосы заплетать.

— И кто расскажет, что нельзя трогать, кроме вон той красной ящерицы, — хмыкнула Яна.

— Ящерицу трогать точно нельзя, — механически сказала Полина и тут же улыбнулась: — Всё, молчу. Буду полезной, когда кто-нибудь упадёт в обморок от красоты.

— Сегодня никто не падает, — отрезала Татьяна. — Сегодня — дышим, смотрим, слушаем. А вечером — знакомимся.

Дом согласился коротким звоном и выкатил из стены полку с тонкими платками — цвета морской пены, лаванды и печёной глины. Платки пахли тем же домом: хлебом, чистыми руками и чем-то едва уловимым — может быть, корой.

— О, подарок, который не надо возвращать с поклоном, — сказала Алла и завернула волосы в лавандовый, ловко, будто всю жизнь это делала.

— Красиво, — кивнула Татьяна. — По местным обычаям чужим не дарят ничего «на руку», если не приглашены. Платки — на голову — можно.

— А как ты это уже знаешь? — удивилась Нина.

— Потому что я задаю вопросы, — ответила Татьяна. — И слушаю ответы.

Элиан появился бесшумно и, словно подтвердив, кивнул:

— Вы действительно слушаете.

— Слушаю — и слышу, — поправила Татьяна. — Разница есть.

---

Они шли по кольцу — дорожке, которую дом высветил вчера под самым куполом. Трава здесь росла гуще, листья деревьев были крупнее, и в их прожилках шевелилось молочное свечение: если прислонить ладонь, дерево отвечало лёгким теплом и запахом влажной коры. На поваленном стволе поднимались грибы — прозрачные, как желе, каждый — с крошечной искрой света внутри.

— Не трогать, — тихо предупредил Рион. — Красиво — не значит съедобно.

— Кто бы говорил, — пробормотала Алла, глядя на его профиль. — Некоторые здесь слишком красиво выглядят, но это не значит…

— Алла, — укоризненно сказала Лина.

— Что? Я просто вслух думаю, — невинно приподняла брови та.

Каэль шёл с краю, как тень, но слышал всё. От его молчания воздух зыбил, как от жара над камнями. Иногда он бросал короткие взгляды в сторону Кромки — туда, где тонкая полоса света делила мир на «можно» и «не надо». Там, за гранью, воздух будто звенел выше.

— Слышите? — остановилась Татьяна. — Это не просто ветер.

Звук был тонким, как если бы кто-то провёл пальцами по краю гигантского хрустального стакана: в глубине, у Кромки, дрожала ровная нота. Ни на птицу, ни на механизм не похоже.

— Песня, — сказал Элиан. — Мы называем это так. Кромка поёт, когда меняется давление и свет. Или когда рядом кто-то дышит иначе.

— Кто-то — мы? — уточнила Татьяна.

— Кто-то — мир, — ответил он. — Интересно, вы это слышите. Многие — нет.

— Я музыкант, — неожиданно сказала Яна. — То есть… была. В детстве. Я слышу, когда дом фальшивит.

— Дом не фальшивит, — не удержался Каэль.

— Это я так шучу, — примирительно подняла руки Яна. — Всё, молчу.

Они стояли, и Песня становилась то выше, то ниже, будто кто-то пробовал ноту «на вкус». И вдруг в этой ноте — как тонкая ниточка — появилось знакомое. Не слово, не мелодия, а настроение, как запах детства. Татьяна вздрогнула: в памяти всплыла кухня, ночная лампа, дождь по подоконнику — и мама, которая напевает без слов.

«Чушь, — сказала себе. — Это просто мозг подвязывает своё к чужому». Но от этой «чуши» стало странно тепло.

— Назад, — негромко сказал Рион. — Воздух меняется. Не хочу, чтобы у кого-то заболела голова.

— У кого-то — у кого? — вяло пошутила Алла, держась за Татьянину накидку. — У меня всегда болит голова, когда нельзя.

— У меня — нет, — честно сказала Нина. — У меня в груди легче.

— У меня — так, — Татьяна сжала пальцами ткань. — Как будто меня зовёт кто-то, кто умеет говорить без слов. — И обернулась к Элиану: — И не надо сейчас объяснять, что я «особенная». Я — внимательная.

— И этого достаточно, — согласился он. — Для начала — всегда достаточно.

---

К полудню дом наполнился звуками, к которым за эти дни все успели привыкнуть: журчанье воды на кухне, мягкое тиканье «внутренних часов», что дом показывал цветной полоской под потолком, шарканье босых ног по тёплому полу. Женщины стали двигаться иначе — без той судорожной оглядки, которая выдавала пытку ожиданием. Они смеялись, перешёптывались, спорили о мелком, и это мелкое вдруг оказалось важнее любого протокола.

— Смотри, — зашептала Алла, тыча локтем Яну. — Идут.

Соседский мост из света вытянулся, как струна, и по нему скользнуло шестеро: лёгкие, высокие, с гладкими, словно полированными, лицами и длинными волосами, перевитыми светлыми лентами. Это были женщины. На запястьях — тонкие металлические круги, на висках — знаки, похожие на листья. Их движения были как у воды: мягкие, но упругие.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Стражницы Куполов, — сказал Элиан. — Они ведают воздухом и светом. И — законами дома. Им можно.

— И нам можно, — отозвалась Татьяна. — Мы — гостьи.

Старшая из пришедших остановилась в двух шагах и сложила ладони на уровне груди — не поклоны, не приветствие подданных, а «я — пришла с пустыми руками и открытым воздухом». Глаза — зелёные, улыбка — больше в голосе, чем на губах.

— Добро пожаловать под наши купола, — сказала она. — Я — Саира. Это — мои сестры. — Она легко указала на каждую: — Веа, Илин, Реда, Мио, Лора. Мы пришли посмотреть на вас — и чтобы вы посмотрели на нас.

Алла шепнула: «Какая красота…», Яна наступила ей на ногу ради приличия, Нина зажала локти ладонями, чтобы не размахивать от волнения. Лина, будто по инструкции, уже выдвигала ближе сидения и наливала настой — потому что «встречают не словами, а кружкой».

— Мы — Татьянин круг, — сказала Татьяна. — И мы благодарны за воздух. И за воду. И за то, что дом нас слушает.

Саира улыбнулась уже настоящей улыбкой:

— Дом слушает тех, кто говорит не только ртом. Вы говорите плечами. И спиной. И тем, как держите взгляд. — Она на секунду прищурилась. — Ты Альфа.

— Я — Татьяна, — спокойно уточнила она. — Остальное — работа.

— Хорошая работа, — кивнула Саира. — Мы пришли ещё по одному делу. — Она подняла тонкую кожаную сумку и достала короткие прозрачные гребни: они были как изо льда, с маленькими вкраплениями зелени. — Это — гребни для купола. На ночь. Они вплетаются в волосы и «учат» воздух вокруг головы — не давить. — И, сделав крошечную паузу, добавила: — Подарок на всю группу.

Алла едва не хлопнула в ладоши, но сдержалась. Яна уже тянулась за гребнем, но Лина мягко постучала ее по пальцам: «По очереди». Дом, будто понимая, пододвинул низкую скамью.

— У нас принято в ответ что-то давать, — тихо сказала Татьяна. — Но у нас всего — только мы.

— Этого достаточно, — серьёзно сказала Саира. — Нам не нужна вещь. Нам нужен обмен дыханием. — Она села и показала: вдох — на четыре, задержка на два, выдох на шесть. — Мы учим купол успокаиваться вместе с нами. Тогда ветер меньше ломает листья. А люди — меньше ломают друг друга. — И вдруг, заприметив Полину, добавила: — А доктор пусть скажет, полезно ли.

— Полезно, — облегчённо улыбнулась Полина. — И безопасно. Особенно задержка на выдохе.

— Значит, так и будем делать, — сказала Саира.

Группа расселась. Начался женский разговор без титров — отдельные фразы, шёпот, смех, осторожные вопросы. Алла буквально за пять минут успела узнать, как местные прячут волосы под дождём и как делают из цветов браслеты «которые можно», Яна — какой узор на лбу означает «я не замужем и мне хорошо», Нина — что у каждой дом хранит одну личную песню и иногда включается сам, когда очень плохо.

— Он поёт, — сказала Мио, у которой медовые глаза. — Но тихо. Только тем, кому можно.

Слова «кому можно» странным образом кольнули — вроде бы мягко, а глубоко. Татьяна поймала взгляд Саиры: та видела, как кольнуло, и кивнула, как сестра, которую понимаешь без слов.

— Если вас снова будут звать «на совместимость», — негромко проговорила Саира, когда основная какофония смеха чуть села, — ставьте круг. Женщины с женщинами. — Она подняла руку, прикоснулась к плечу Татьяны — легко, без права. — И говорите «нет хором». Хор слышат все, даже те, кто не слышит «нет» поодиночке.

— Полезный навык, — заметила Татьяна. — Мы натренируем.

— Вы уже умеете, — сказала Саира. — Мы вчера слышали, как вы сказали «наш выбор». Это — хор.

— Приятно, — отозвалась Татьяна, и вдруг внутренняя пружина, которая всю ночь сильно сжималась, отпустила на пол-оборота.

---

После ухода Стражниц дом долго не унимал тихой, домашней гордости — свет в стенах был той самой кухонной жёлтизной, и от неё казалось, что где-то совсем рядом лежит кошка и мерно дышит. Женщины примеряли гребни и фотографировали друг друга «воображаемыми телефонами», кривлялись и смеялись, и в этом смехе было очень земное «мы ещё можем».

— Вот, — Яна подняла волосы, а Нина ловко вплела прозрачный гребень. — Смотри, я как богиня водорослей.

— Ты как богиня, — подтвердила Алла, — а без «водорослей» даже лучше.

— А ты как богиня комментариев, — парировала Яна, и обе расхохотались.

— Вы, кажется, потеряли тему, — сказал Каэль, проходя мимо. — Если будете смеяться громче, придут «уважаемые соседи» и принесут ещё пять «знаков уважения». Я им уже объяснял, что у нас уважение выражается дистанцией.

— У нас уважение выражается супом, — вставил Рион и поставил на стол миски. — Ешьте и уважайте.

— Это намёк? — спросила Олеся.

— Это — забота, — ответил он.

— А вы не могли бы… — Нина покраснела, — научить меня держать нож? Ну, чтобы не как курицу, а как… как будто я умею?

— Я могу, — сказал Каэль. — Но буду резать воздухом у тебя над ухом и ругаться, если ты не так держишь спину.

— Вы оба не правы, — спокойно сказал Элиан. — Нож учат держать руки. Спину — учит страх. А я научу — без страха. После ужина.

— Я пойду смотреть, — вызвалась Алла. — Чтобы если что — смеяться.

— Чтобы если что — остановить, — поправила Лина.

— Чтобы если что — остановить смех, — пожала плечами Алла и подмигнула Татьяне. — Я же фон, помнишь?

— Фон тоже держит картину, — ответила Татьяна. — Без фона — каша.

---

После ужина они вышли в галерею, где под куполом воздух всегда был на полтона прохладнее. Элиан дал Нине короткий нож с гибким лезвием — лёгкий, как стрекозье крыло.

— Держи не кулаком, а ладонью, — сказал он. — Вообрази, что это — перо. Не маши, пиши.

— Я не умею красиво писать, — призналась Нина.

— У тебя будет своя каллиграфия, — улыбнулся он. — Вот так. — Его пальцы лёгко коснулись её запястья — не хватая, а направляя. — И ещё: не делай ножом, что тебе не хочется делать рукой. Рука — умнее.

Рион стоял сзади, как стена — только от его молчаливой тяжести у Нины перестали дрожать колени. Каэль не вмешивался, но глаз не сводил — и от этого рука «запоминала» прямоту.

— А ты умеешь? — спросила Яна у Татьяны шёпотом.

— Я умею не бить по воздуху, когда хочется по лицу, — тихо ответила она. — Остальному — научусь.

— Я буду рядом, — сказал Каэль, как будто услышал. — Не для того, чтобы подхватить. Для того, чтобы не дать упасть.

— Это одно и то же, — отозвалась она.

— Нет, — покачал он головой. — Подхватить — это забрать. Не дать упасть — оставить тебя собой.

Она не ответила — и это тоже было ответом.

В этот момент из-под Кромки донеслась та самая Песня — на полтона ниже, гуще. Дом мигнул зелёным — один раз, как глаз.

— Сигнал, — сказал Элиан и мгновенно стал другим: струнным, как натянутый лук. — Не Орты. Чужие. Очень далеко. Но по нам.

— По тебе? — спросила Татьяна.

— По «истинной», — коротко ответил он. — Тут много слов, чтобы сказать «хочу взять». Они не знают, что у нас есть слово «нет».

— Тогда повторим, — сказала Татьяна. — На несколько голосов.

Пока мужчины ушли к панели, где дом разговаривал линиями света, женщины сгрудились, как стая воробьёв во время грома. Алла нервно шутила, Яна вскидывала волосы, Лина обнимала Нину, Полина считала пульс — всем, у кого под рукой оказалась чужая рука. Олеся шептала что-то растению в горшке: то ли колыбельную, то ли матерное.

— Тань, — Нина дернула её за локоть. — А если они правду… Ну… если они меня… выберут?

— Тогда ты скажешь «нет», — спокойно проговорила Татьяна. — А если я не услышу — скажешь громче. А если совсем — скажем хором. Мы же договаривались.

— Договаривались, — кивнула Нина. И вдруг потянулась к Татьяне, чмокнула в плечо — быстро, смущённо. — На удачу.

Сигнал стих так же внезапно, как пришёл. Дом чуть расслабился, воздух отступил от горла. Мужчины вернулись. Рион — как после тяжелого мешка, который не пришлось нести; Каэль — тише огня, но ярче глаз; Элиан — прозрачнее.

— Это был прощуп, — сказал Элиан. — Как игла. Они понимают, что им не рады. И что мы — не рынок.

— Но они терпеливые, — мрачно добавил Рион. — Будут ждать, где тонко.

— Мы сошьём, — отрезала Татьяна. — И укрепим.

— Как? — спросил Каэль.

— Порядком, — ответила она. — Распорядок — это портной. Он шьёт дыры и укрепляет швы.

— Ты смешная, — хмыкнул Каэль.

— Я практичная, — поправила Татьяна.

---

Ночь пришла мягко, светом зелёной луны — настолько плотным, что тени лежали на полу, как шали. Женщины расходились по комнатам уже не стаей, а малыми «связками»: по двое, по трое — у каждой к каждой было «на если что». На кухне пахло травой и чем-то печёным, на стенах висели световые рисунки — кошка Яны, вязь магнитов Лины, смешной носок Аллы с северным узором. Дом слушал.

Трое стояли в галерее — не рядом и не далеко, как три точки треугольника. Татьяна вышла, опёрлась ладонями на прохладный камень перил и улыбнулась океану:

— Спасибо, что гремишь, когда мне надо не думать.

— Ты смеёшься, когда надо не плакать, — сказал Рион.

— И плачу, когда надо не смеяться, — отозвалась она. — Это тоже навык.

— Сегодня ты была слишком спокойна, — сказал Каэль. — Это раздражает.

— Сегодня я имела право, — пожала плечами Татьяна. — И завтра буду иметь. Дальше — как пойдёт.

— Ты держишь их, — тихо произнёс Элиан. — И себя — держишь. Сильнее, чем нужно.

Она повернулась. Серебряный в его глазах ловил лунный свет и делал в воздухе тонкую дорожку — как от светляка.

— Если отпустить — я рассыплюсь, — сказала она честно. — У меня клей — слова. И смех. И работа.

— И мы, — сказал Рион.

— И мы, — эхом повторил Каэль, и это прозвучало так, будто он сам удивился своей согласности.

Татьяна протянула руку — не «к кому-то», а «между». Воздух ответил теплом.

— Завтра водой займёмся, — сказала она. — Хочу, чтобы все умели плавать под куполом. Если мир вдруг решит пошутить — будем смеяться, когда плывём.

— Я с тобой в воду не пойду, — предупредил Каэль. — Я горю.

— Поэтому с тобой — берег и нож, — кивнула она. — С Рионом — вода и камень. С Элианом — воздух и нота. Я всё расписала.

— То есть нас распределили? — фыркнул Рион.

— Не вас, — улыбнулась Татьяна. — Себя. — И добавила, уже тише: — И «кухонный свет» оставлю включённым. На если что.

Дом мигнул. Где-то глубоко в стенах что-то мягко щёлкнуло, как выключатель в знакомой квартире. Океан согласился басом.

За Кромкой, далеко, на высоте, коротко вспыхнул зелёный укол — и погас. Татьяна посмотрела туда пристально — нет, не зовёт. Просто напоминает, что мир — не только их купол. И что у «послезавтра» всегда найдутся зубы.

— Послезавтра — не сегодня, — сказала она себе и им. — Сегодня — дом. Завтра — вода. Послезавтра — «нет» хором.

— Согласен, — сказал Рион.

— Приму, — сказал Элиан.

— Попробую, — сказал Каэль.

— И — смех, — добавила Татьяна. — Это приказ.

В ответ Алла где-то из комнаты закричала: «Я храплю не сильно!», Яна — «Это не я!», Лина — «Тихо вы оба!», Нина — «Я боюсь бабочек, но не вас!». Женщины захихикали; дом мурлыкнул.

Татьяна рассмеялась первой — не громко, но так, что даже Кромка, казалось, качнула нотой. И эта нота легла ей под кожу — как обещание, как гребень, как свет на кухне. На «если что».

Глава 6.

Глава 6.

Вода помнит имя

Утро на Ксантаре пахло мокрым камнем и тёплой зеленью. Под куполом было светло — не ярко, а как в детстве, когда кто-то включал ночник на кухне и забывал выключить: мягкий, домашний свет, в котором ничего не страшно. Океан внизу дышал размеренно, и от этого дыхания хотелось жить так же — длинными, ровными вдохами.

— Сегодня — вода, — сказала Татьяна своим, и голос получился уверенным даже без усилия. — Все умеют плавать под куполом, все знают, что делать, если судорога, и никто не геройствует в одиночку.

— А если у меня героизм врождённый, я от него справку принесу, — проворчала Алла, завязывая платок. — Но ладно, сегодня буду приличной.

— Сегодня все приличные, — подхватила Лина. — Приличие — это когда на берег возвращаемся в том же составе, что и на воду ушли.

— Я боюсь бабочек, — напомнила Нина, — а с водой у меня… уважительные отношения.

— Идеально, — сказала Татьяна. — С водой надо именно так: уважать, а не «бороться».

Дом, как будто поддерживая тему, выкатил из стены узкий шкафчик, где на полках лежали полупрозрачные пласты — тонкие, как кожура лука.

— Мембраны, — пояснил Элиан, появившись бесшумно. — Поддерживают тело, держат тепло, не мешают коже чувствовать. Надевайте на плечи и грудь, как жилет. Для первых занятий — лучше так.

Рион уже стоял у выхода — с тем видом людей, которые в воде чувствуют себя как дома. У него на запястьях — узкие кожаные ремни; казалось, он надел их не для красоты, а чтобы руки «помнили» силу. Каэль — у порога, опирается плечом на колонну, глаза темнеют, когда кто-то смеётся слишком громко. В его позе было что-то из огня: ровный жар, который не щадит никого — ни себе, ни другим.

— Распределение простое, — сказала Татьяна, принимая мембрану. — Я с Ниной и Олесей. Алла — с Линой. Яна — с Полиной. Идём парами. Рядом — Элиан, Рион, Каэль. Нырять — не ныряем, пока я не скажу.

— Слушаюсь, капитан, — отчеканила Алла, но уголки губ всё равно не удержались.

---

Вода под куполом была иной: прозрачная до белых жил на камнях, плотная, как будто в ней растворено немного света. Шаг в воду оказался лёгким — мембрана обняла грудь, подтолкнула, и тело всплыло само, как лист.

— На спину, — сказала Татьяна Нине. — Смотри в купол. Он красивый, пусть отвлекает.

Нина послушно перевернулась, и лицо её было вдруг очень молодым — почти детским — в этой странной прозрачной воде. Глаза широко раскрыты, губы дрожат, но подбородок упрямый. «Живая», — отметила Татьяна и улыбнулась ей:

— Дыши. Вдох — четыре, выдох — шесть. Я держу тебя за плечо. Не утонешь, даже если захочешь.

— Я не хочу, — прошептала Нина. — Я вообще ещё ничего не хочу.

— Идеально, — повторила Татьяна. — Будем хотеть плавать.

Рядом, как тёплая скала, двигался Рион, поправлял мембраны, выбирал глубину, где ноги ещё могут коснуться дна, если паника. Он не говорил лишнего — «вытяни носок», «не жми плечи», «хорошо» — и от его голоса вода будто становилась плотнее.

— Ты красивая, когда слушаешь, — заметил он тихо Татьяне, когда Нина, наконец, позволила воде держать себя сама.

— Я красивая, когда командую, — возразила она. — И когда не спорю — тоже.

— То есть всегда, — подвёл итог Рион, и Татьяна предпочла сделать вид, что не слышит. Хотя слышала — всем телом.

На мелководье Яна попыталась изобразить «дельфин-стайл», булькнула носом, вынырнула и торжественно заявила:

— Я — морская богиня. С маленькими техническими проблемами.

— Это называется «учусь», — сказала Полина, сдерживая смех. — У меня медицинский, а плавать я тоже училась, а не родилась.

Алла в это время спорила с водой — громко и азартно, как с продавщицей на рынке: «Не дави мне в уши! Отстань от волос! Я упрямая, знай!» Вода ей, кажется, отвечала — мягкими толчками, и через пять минут Алла плыла вполне прилично, ворча при каждом вдохе, что «это я так дышу, не думайте».

Олеся держалась строго — по делу, без лишних слов. Она вернула себе привычное средство — циничное замечание — только один раз: когда под её ладонь проскользнуло прозрачное, как стекло, существо с длинными ресницами.

— Это кто? — спросила она, не повышая голоса.

— Рыба, — сказал Каэль, оказавшийся в воде в два шага. — И не смей её трогать, она на тебя похожа.

— В смысле красивая? — невозмутимо уточнила Олеся.

— В смысле не трогай, — отрезал он, но в голосе прозвучала улыбка.

Татьяна поймала себя на том, что смеётся — не громко, но так, что плечи перестали быть тяжелыми. Она перевернулась на живот, сделала длинный скользящий гребок и вдруг ощутила: вода отзывается. Не просто держит — слушает. Как дом. Как купол.

— Чувствуешь? — рядом, как ниоткуда, оказался Элиан. — Вода — не просто вода. Она запоминает движения, возвращает лучшее.

— Как люди? — поддела Татьяна.

— Люди часто возвращают худшее, — мягко сказал он. — Вода — щедрее.

Она хотела ответить, но в этот момент что-то тонко дрогнуло под ребрами — как будто Песня Кромки коснулась её, только мягче, как рукой по волосам. На секунду Татьяне показалось, что вода произнесла её имя. Не полностью, а в крошечных волнах: «Та…я…на…»

Глупость? Эффект дыхания? Она не успела решить.

— На берег, — сказала она. — Пауза. — И первой пошла к светлому камню, где дом уже выставил плоские чаши с горячим настоем.

---

На камне было тепло. Мембраны снимались легко, как кожа после купания в речке. Женщины сели кругом, тянулись к чашам, смеялись громче, чем до воды — так бывает, когда страшное немного отпустило. Лина подсушивала волосы тонким светом ладони — дом подхватывал её движение, и из воздуха выпадала узкая полоска тепла.

— Я горжусь вами, — сказала Татьяна, и все тут же вразнобой осадили её «Да ладно!», «Перестань!», «Мы просто поплавали!»

— Я серьёзно, — улыбнулась она. — Я вижу, как у вас в глазах появляется место для «не боюсь». Это много.

— Место уже занято, — пробормотала Алла. — Там теперь поселилась моя новая любовь. Зовут «я наконец-то не тону».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А моя — «я боюсь бабочек, но не воды», — хрипло сказала Нина, смеясь и глотая чай.

Рион присел рядом, не вмешиваясь, только следя, чтобы никто не затрясся от холода. Каэль стоял чуть в стороне, как сторожевой огонь. Элиан сел на камень через шаг — так, чтобы не «нависать», но быть в поле её взгляда.

— Песня была, — сказала Татьяна, когда смех схлынул. — Не прямо, но… эхо.

— Кромка? — поднял голову Элиан.

— Нет. Вода, — ответила она. — Но… со смыслом. Или мне так хочется.

— Если тебе хочется — значит, так и будет, — бесцеремонно вмешалась Алла. — Ты уже должна была понять: вселенная подстраивается под Альфу. Это закон.

— Это закон твоей вселенной, — заметила Олеся, но улыбнулась.

— И моего хорошего настроения, — Алла не сдавалась.

— Песня могла быть ответом, — тихо сказал Элиан. — Дом учится вашим голосам. Вода — тоже. Когда вы говорите хором «мы», звучит сильнее, чем «я». Ты задаёшь тон, Татьяна.

— Знаю, — ответила она. — Поэтому дышу медленнее, чем хочется.

Каэль кивнул одобрительно — редкость. Рион протянул ей полотенце. Она взяла — не как «помощь нуждающимся», а как «должное тому, кто держит круг».

---

Днём совет прислал знак — не срочный, но приглашение: «вечером — разговор». Дом выложил над входом узор — восемь листьев, вписанных в круг. Женщины притихли ненадолго, но как только на кухне зашипели лепёшки, жизнь вернулась на место: нужно было резать зелень, убирать тарелки, объяснять дому, что «аукцион» — плохое слово, а «полдник» — хорошее.

— Скажи честно, — шепнула Лина, когда Татьяна, наконец, села на краешек лавки на две минуты. — Ты боишься?

— Конечно, — ответила Татьяна. — Страх — как ремень безопасности. Без него вылетишь в окно. Но ремень не должен душить.

— Я буду рядом и держать ремень, — сказала Лина и пошла собирать пустые чашки — потому что «держать ремень» у неё всегда выражалось в делах.

В дверь заглянула Саира — легко, как приходит ветер. На виске у неё — свежий знак: тонкая серебряная ветка.

— Я пришла сказать: в Совете сегодня будет мягко, — произнесла она. — Но чужие упрямы. Они будут улыбаться.

— А мы — говорить, — ответила Татьяна. — Спасибо, что пришла.

— За «спасибо» дом даёт хороший сон, — улыбнулась Саира и, чуть помедлив, добавила: — Если будет совсем тяжело — положи ладонь на воду и попроси её «помнить». Она умеет.

— Ты сейчас говоришь загадками, — честно сказала Татьяна.

— Я говорю словами, — возразила Саира. — Просто они слишком простые.

---

Совет собрался в круглом зале под высоким куполом, где воздух звучал, как струна. Пахло камнем, сухими травами и чем-то морским. На стенах не было оружия, только резные знаки — листья, птицы, волны. Трое — Элиан, Рион, Каэль — встали по бокам, не как «владельцы», а как «грани». Женщины остались в глубине, но так, чтобы видеть глаза.

Татьяна вышла в центр. Она не любила пафос, но сейчас позволила себе стоять прямо, как на параде. Пусть смотрят. Пусть запоминают.

— Мы — земные, — сказала она, и голос без микрофона лёг ровно, без дрожи. — Мы благодарны за воздух и воду. За то, что нас не купили, а спасли. Мы знаем, что у вас законы и традиции — не бумага. Поэтому говорю просто: никаких «совместимостей» по требованию клана Орт. Никаких «смет» на чужие жизни. Никаких «прав на доступ». У нас есть выбор. Он — наш.

В зале кто-то шумно выдохнул. На три шага левее пожилой мужчина поднял ладонь — не прерывая, просил «можно?». Татьяна кивнула.

— Я — Радас, — представился он. — Мастер водных куполов. Я слушаю, как звучит слово «мы» в вашем голосе. Оно не «против». Оно «за». Это важно. — Он перевёл взгляд на троицу. — Вы подтвердите защиту? Прямо и публично?

— Да, — сказал Рион.

— Да, — произнёс Элиан.

— Да, — отрезал Каэль.

— Тогда мы ставим круг, — заключил Радас. — На ваших женщин. На ваш дом. И на ваше «нет».

— Спасибо, — сказала Татьяна. — Но есть ещё одна вещь. — Она на секунду замолчала, выбирая тон. — Улыбки клана Орт — это не «мир». Это — вежливость, за которой часто прячется насилие. Мы слышим улыбку, когда это шипение. И будем говорить вслух, если шипение усилится. Здесь, в этом зале. Без кулуаров.

— Это — по-настоящему по-нашему, — тихо произнесла Саира, и в голосах вокруг прошёл лёгкий, одобрительный ропот — как ветер в листьях.

— И ещё, — добавила Татьяна, — если кто-то из ваших мужчин снова захочет «подарить знак уважения» на мою руку — пусть сначала спросит у Совета. И у меня. В таком порядке.

На последних словах из глубины зала кто-то невольно хохотнул. Элиан не улыбнулся, но серебро в его глазах стало теплее. Рион кивнул коротко и с явным одобрением. Каэль усмехнулся открыто: «наконец-то кто-то сказал это вслух».

Совет завершился проще, чем ожидалось: не было «взвешиваний» и «если», было короткое «ставим круг» и длинное «будем рядом». Клан Орт не объявляли вслух — но воздух помнил их имя, как оставленный на столе нож: мы видим, мы не трогаем, но это нож.

---

Ночь пришла тихо. Дом звучал шепотом, женщины смеялись в своих комнатах — тихо, устало, как смеются люди, которые сегодня жили, а не выживали. Татьяна вышла на террасу, положила ладони на камень и вспомнила слова Саиры: «положи ладонь на воду и попроси её помнить».

— Какая я, к чёрту, мистичка, — усмехнулась она, но всё равно спустилась к лужайке, где в камне была чаша с водой — купольный «зеркальник». Вода в нём всегда была гладкой, как стекло.

Она опустила ладонь. Вода охватила кожу прохладой, как дыхание. Татьяна закрыла глаза и сказала шёпотом:

— Помни добрые слова. Помни наш смех. Помни — что мы «мы».

Пальцы вдруг кольнуло тёплым — не болью, а как если бы вода кивнула. На секунду поверхность дрогнула, и в слабом свете зелёной луны Татьяне показалось — или и правда? — что на воде тонко, ниточной вязью, всплыло её имя. Не полностью, конечно; три лёгких штриха, три волны: «Та—я—на». Потом всё исчезло.

— Тебя слышно за три комнаты, — раздался рядом голос Каэля. — Когда ты шепчешь воде.

— Значит, мне нужно шептать громче, — ответила она не оборачиваясь.

— Значит, тебе нужно спать, — сказал он, уже мягче. — Ты день держала круг, ночь — не твоё время. Ночь — работа других.

— Которых «других»? — спросила она и подняла глаза. Элиан стоял в двух шагах, как тень света. Рион — в дверях, как тёплая арка. Они не перегораживали ей путь — они были путём.

— Тех, кто будет сидеть на перилах и считать волны, пока ты спишь, — ответил Рион, простодушно и честно.

— Тех, кто успокоит дом, если он вспомнит плохое слово, — добавил Элиан.

— Тех, кто отрежет руку, если она потянется не туда, — завершил Каэль.

— Красиво живёте, — сказала Татьяна. — Как в сказке для взрослых.

— Это ты нас так живёшь, — отозвался Рион.

— Я просто называю вещи своими именами, — поправила она. — Вы — стена, воздух и огонь. А я — слово. Пожалуйста, не путайте.

— Мы не путаем, — сказал Элиан. — Мы — добавляем.

— «Пожалуйста, не добавляйте без спроса», — сцитировала Татьяна саму себя и, не удержавшись, улыбнулась.

И в этот момент из-за Кромки — очень далеко — заначался тонкий световой след. Не корабль. Не сигнал. Скорее, как если бы кто-то провёл ногтем по стеклу. Песня Кромки ответила ниже, плотнее. Дом в глубине тихо вздохнул.

— Они не ушли, — сказал Каэль.

— Они терпеливые, — кивнул Рион.

— А мы — громкие, — заключила Татьяна. — И завтра у нас девичник-разведка. Маленький. На нашем берегу. Мы будем смеяться и учиться плести гребни, и пусть весь космос слышит, что мы — живы. — Она подняла глаза — на троих. — Но если они посмеют прийти под наш смех — мы скажем «нет» хором. И в воде тоже.

— В воде ты скажешь громче всех, — сказал Элиан. — Потому что вода уже помнит твоё имя.

— Тогда пусть запомнит и моё «нет», — сказала Татьяна. — На всякий случай.

Она повернулась к дому. Кухонная лампа уже горела. Дом, видимо, решил, что на «если что» сегодня можно и самому позаботиться. Океан пел низко, как большой зверь. Купол мягко держал небо. И ночь, наконец, перестала быть тем, где «кто-то ждёт», и стала тем, где «кто-то рядом».

Татьяна вошла, проводя ладонью по тёплой стене. Внутри было столько смеха за день, что теперь можно было позволить себе роскошь: уснуть без страховки из мыслей. Завтра будет вода, девичий смех, гребни, ещё немного ревности и, возможно, — снова Песня. А сегодня — дом. И слово, которое она сказала воде — «помни».

Вода запомнила. Она всегда запоминает лучшее.

Глава 7.

Глава 7.

Остров голоса

Утро притворялось ленивым. Под куполом плавали мягкие полосы света, будто кто-то наслоил несколько рассветов один на другой, а океан внизу перекатывал звук, как камешек в ладони. Дом шептал о воде, травах и хлебе — и всё казалось простым, как выдох.

— Девичник-разведка, — сказала Татьяна, завязывая на затылке тонкий платок, чтобы волосы не лезли в глаза. — Маленький остров под куполом. Водопад, место для круга, тишина. Возьмём гребни Саиры. Возьмём настой. Возьмём себя.

— И меня, — Алла возникла как всегда первая и как будто случайно подтянула пояс по талии. — Я сегодня добрая. Почти.

— Я возьму аптечку, — Полина показала сумку. — На всякий случай. И на «если что».

— Я — хлеб, — Лина поставила на стол корзину с горячими лепёшками. — Тёплое успокаивает язык.

— Я — фрукты, — Яна подхватила прозрачные сливы, которые светились изнутри, будто проклято вкусные.

— Я — тишину, — сказала Олеся и, помедлив, всё-таки улыбнулась краешком губ. — Но можно и без меня.

Нина стояла ближе всех к Татьяне. Платок на её волосах был цвета тумана над водой. Она сжимала в руке гребень Саиры, тот самый, прозрачный, как лёд.

— Я возьму… смелость, — шепнула она и прижала гребень к груди. — Мелкую, но мою.

— Подойдёт, — кивнула Татьяна. — Смелость — это не размер, это направление.

Элиан появился не между дверей — из воздуха. Всегда так: тихо, как мысль. Серебряные глаза уловили их готовность и, кажется, удовлетворённо согрелись.

— Мы проведём вас, — сказал он. — Купол откроет мост.

— Мы знаем, — отозвалась Татьяна. — Но дальше — круг без вас. Правила девичника. Мужчинам — у кромки. Слышать можно, вмешиваться — только если «горит».

— Я — огонь, — не удержался Каэль.

— Вот именно, — парировала Татьяна. — Ты всё время «горит». Поэтому — у кромки.

Рион усмехнулся открыто и без злости:

— У кромки — так у кромки. Только не спорь с камнем, если он вдруг решит учить тебя мудрости.

— Я спорю только с теми, кто отвечает, — сказала Татьяна. — Камни мудрые — молчат.

---

Мост из света вытянулся тонкой струной. Он был узким, как след от ножа на воде, но шаги уверенно ложились один за другим; купол под ними становился плотнее, и воздух звенел свежестью. Остров, к которому они шли, был как пометка в книге: не самый большой, зато — выделенный флажком. Травы там росли ниже, деревья казались прозрачнее, а в середине, между камнями, падала вода — ровной, серебряной лентой, распуская у подножия белые нити пара.

— Он будто слышит, — сказала Лина, приложив ладонь к камню у водопада. Камень ответил теплом, как живот у кошки.

— Это место просило, — тихо произнесла Татьяна. — Я слышала в воде. Сегодня — будем слушать в ответ.

Они сняли обувь. Пальцы ног с радостью вдавились в тёплую, слегка пружинящую землю. От водопада пахло камнем, чистым железом и чем-то сладким, едва-едва — может быть, цветами на верхних уступах. Дом тут не «жил», но купол узнавал их дыхание и подстраивался, отводя ветер, чтобы не брызгало в лица.

— Расставим места, — сказала Татьяна. — Круг — здесь, у воды. Хлеб — рядом. Фрукты — под тенью. Полина — сумку к сухому камню. Гребни — в центр.

— И табличку «Мужчинам — туда», — вполголоса добавила Алла, кивнув на дальний, залитый солнцем выступ, где уже темнели силуэты троих.

— Табличка — в голосе, — сказала Татьяна. — Работает лучше дерева.

Усевшись кругом, они молчали с минуту — как на репетиции хора: каждый настроил свой «ля». Потом Татьяна подняла гребень, поднесла к волосам и, прежде чем воткнуть, шепнула:

— Дом, вода, купол — слышите? Мы здесь не чтобы спрятаться. Мы чтобы звучать.

Гребни, будто поймав тон, мягко вспыхнули изнутри зелёным, чуть тёплым светом. Водопад на секунду «опустил» голос — стал ниже, насыщенней. Алла хмыкнула с уважением: даже она признала — магии нет, сплошная физика, которую почему-то можно любить.

— По кругу, — сказала Татьяна. — Имя. Слово про себя. И одно «на будущее».

— Алла, — начала Алла. — Я… — закатила глаза, голова подалась к плечу, — громкая, любопытная, вредная, но в итоге полезная. На будущее — хочу смеяться не вместо, а вместе.

— Лина, — улыбнулась Лина. — Я держу. И буду держать. На будущее — хочу научиться отпускать… немного.

— Олеся, — сказала Олеся. — Я циничная, чтобы не ранить. На будущее — хочу выбирать мягкость, когда это не слабость.

— Нина, — едва слышно. — Я боюсь бабочек. На будущее — хочу… — она сглотнула — …хотеть.

— Яна, — звонко. — Я играю, но больше хочу играть жизнью, а не ею играться. На будущее — музыку. Без «аукционов».

— Полина. — Уверенно. — Я лечу, когда помню, кто передо мной — человек. На будущее — пусть у меня будет время на каждый пульс.

Татьяна была последней. Она держала гребень, как ручку, и на секунду даже захотела начертать имя на воздухе, чтобы не забыть, что здесь всё можно назвать.

— Татьяна. Я… слово. На будущее — дом.

Водопад прокатил широкую ноту — как будто согласился.

— Теперь — смех, — объявила Алла. — Без смеха девичник — это просто собрание матерей.

— И — правило, — добавила Татьяна. — Смех — без яда. Подколы — без ножей.

— У меня с собой нож, — дёрнула бровью Яна.

— Его — на гребень, — отрезала Полина. — И следить.

Смех был домашним, почти неслышным, но лёгким, как пар. Алла рассказывала, как в школе на конкурсе чтецов вместо строки «Люби природу — мать твою!» сказала «…пока не поздно», и зато получила приз за «актуальность». Яна признавалась, что фальшивит на нотах «си» и «фа», но умеет притворяться, будто так и надо. Нина — что в детстве ставила домики для улиток под дождём и плакала, если они «переезжали». Олеся — что однажды назвала директора «разновидностью млекопитающего», а он почему-то обиделся. Полина делилась что-нибудь про «пульс у тёщи» — не всерьёз, только чтобы смеялись. Лина — что в шкафу до сих пор хранит детский рисунок, где солнце — зелёное.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Здесь это не ошибка, — сказала Татьяна. — Здесь у нас два солнца, и одно — зелёное. Значит, твой ребёнок сначала нарисовал Ксантару.

— Подтвердите моё материнское величие, — поджала губы Лина. — И я буду счастливой.

— Подтверждаю, — сказала Татьяна. — И ты — не одна такая.

---

Они успели расплести и заплести друг другу волосы, примерить гребни, разложить хлеб и фрукты, договориться, что «на этом острове будет наш круг, и ничего лишнего», — когда воздух чуть-чуть изменился. Не ветер. Не холод. Едва заметный «щелчок» — как когда дом слышит плохое слово и напрягается.

— Тихо, — произнесла Татьяна, и «тихо» разошлось по кругу послушной волной. Алла закрыла рот рукой. Яна положила фрукты. Полина нащупала сумку. Лина подняла глаза к куполу.

Где-то в зелени над водопадом мелькнуло. Не птица. Не насекомое. Слишком ровное движение, слишком правильная траектория. Татьяна встала, мягко — как из воды — и взглядом отметила троих на дальнем выступе. Они уже тоже стояли.

— Не трогаем, — сказала она. — Сначала — смотрим.

Мелькание повторилось. Теперь она увидела: тонкая, как травинка, конструкция, вросшая в кору дерева. Она едва светилась, цвет менялся с зелёного на серый, улавливая фон. От неё тянулась почти невидимая нить к камню у воды.

— Пиявка, — сухо бросила Олеся. — Только не кровяная — та, что цепляет внимание.

— Маркер, — поправила Полина. — Отпугиватель или… наоборот.

— Яна, не двигайся, — сказала Татьяна. — Нина — ко мне. Алла — рот. — И уже громче, в сторону выступа: — Элиан, у вас есть слово для «сейчас это аккуратно снимем и не устроим салют»?

— Есть, — отозвался он. — «Я».

Каэль за две секунды оказался у дерева — не касаясь, как огонь, который умеет греть, но не жечь. Он провёл ладонью на расстоянии, и вокруг травинки-прибора вспыхнула тончайшая сетка, как иней. Элиан тихо проговорил несколько слов, от которых воздух подрагивал, как струна. Рион тем временем присел у камня, где нить касалась поверхности, положил самые широкие ладони на камень и будто… уговорил его «не слышать».

— Чужой «мостик», — сказал Элиан через мгновение. — Не Орт. Другие. Тише и умнее. Они смотрели, где у вас смех.

— Меня это бесит, — честно сказал Каэль.

— Меня — делает внимательней, — ответила Татьяна. — Снимем?

— Нет, — остановил её Рион. — Перевернём. Пусть, кто поставил, увидит то, что мы хотим показать.

— Что мы хотим показать? — уточнила Олеся.

Татьяна ответила не сразу. Она посмотрела на круг — кто с гребнем, кто с чашей, кто с хлебом, кто с улыбкой. Посмотрела на водопад, на тёплые камни, на мост, где, будто просто так, «трое у кромки». А потом сказала:

— Пусть увидят, что мы — не витрина, мы — хор. И если им нужен звук, то они услышат не шёпот, а «нет» хором. Но сначала — смех.

— Смех? — переспросила Нина, словно примеряя слово «оружие» к слову «смех».

— Смех — это голос, — ответила Татьяна. — Он лечит дом. И ранит тех, кто ненавидит живых.

— Это красиво, — сказал Элиан. — И разумно.

Каэль хмыкнул, но усмехнулся. Рион коротко кивнул. Полина отступила на шаг, чтобы не закрывать вид. Яна уронила фрукты — по делу, для света.

Татьяна шагнула в центр. Под ногами было тепло — камень запомнил их ступни. Водопад взял ноту повыше, будто подпоёт.

— Земные, — сказала она. — По моей команде. На счёт три — смеёмся. Сначала — тихо, потом — громче. Без крика. Мы смеёмся как дома. И держим взгляд. Не в купол, не в воду — друг на друга.

— Мы всегда так смеялись, — сказала Лина.

— На Земле — нет, — отозвалась Татьяна. — Смотрели в стол, в телефон, в окно. Теперь — в лицо. Раз. Два. Три.

Это был не хохот и не визг. Это был настоящий, тёплый, разный смех. Нина сначала просто хихикнула — ровно на один слог, но этот слог поймали Лина и Алла и добавили свой. Олеся дала низкий, бархатный звук, тот, что обычно прячет под сарказмом. Яна — как солнечный зайчик на стене. Полина — раз за разом, как пульс. Татьяна — ровно, как метроном, но в конце позволила себе сорваться на ноту выше. Водопад загудел богаче. Купол отозвался дрожью.

Тонкая травинка-маркер дернулась — как игла на записи. Цвет её сбился, из зелёного стал белым, как будто не понял фон. Нить к камню дрогнула, но рионовы ладони держали камень «глухим». Элиан тихо повёл рукой — и вокруг маркера сложился пузырь, как мыльная капля. Каэль вдохнул — и капля осторожно отлепилась от коры, зависнув в воздухе.

— Готово, — сказал Элиан.

— Подарим им нашу запись, — предложила Татьяна. — Пусть знают, что «совместимость» у нас — с домом, с водой и друг с другом. А не с их сметами.

— И пусть подавятся, — добавила Алла.

— Это уже избыточно, — заметила Полина, но улыбнулась.

---

Когда «мостик» погас и растворился в ладони Элиана, все будто выдохнули. Дом под куполом дал сладкий воздух. Водопад снова стал равномерным. Гребни на головах женщин мягко теплились.

— Это место — наше, — сказала Татьяна. — Не только для смеха. Для разговоров. Для молчания. Для планов. Здесь будем встречаться. Раз в недел

ю — точно. Кто сможет — чаще.

— Назовём? — предложила Яна.

— «Остров голоса», — тихо сказала Нина.

— Поддерживаю, — откликнулась Лина. — Потому что здесь звучит то, что обычно молчит.

— «Остров голоса», — повторила Татьяна. — Принято.

На мгновение всё стало слишком правильным — вода, хлеб, гребни, мост, трое у кромки… И в эту правильность как раз вошёл чужой звук — не грубый, не наглый, но чужой. Вдалеке, за куполом, в сторону Кромки, воздух разрезало короткое «цззз» — как если бы кто-то запустил тончайшую пилу. Дом не испугался — напрягся. Песня Кромки взяла нижнюю октаву.

— Слышите, — сказал Элиан.

— Слышу, — ответила Татьяна. — И говорю: сегодня — девичник. Мы не отменяем жизнь из-за чужих пил.

— Но ускоряем сбор, — вставил Каэль. — Без паники.

Собирались быстро, но без суеты. Круг «закрыли» так, как учила Саира: ладони на сердце — вдох, ладони к воде — выдох, ладони к небу — спасибо. Гребни сняли и убрали в общий мешочек — чтобы не терялись. Хлеб — в корзину. Фрукты — в ладони. Нина — к Татьяне.

— Я не боюсь, — шёпотом сказала Нина в плечо. — Я хочу. Домой.

— Идём, — ответила Татьяна.

Мост из света вытянулся снова. Под куполом пахло настороженно — как перед грозой, которой не будет. На дальнем выступе трое были уже ближе; они шли рядом — не перегораживая путь, но создавая стену, воздух и огонь. Рион взял у Лины корзину, будто это было его рождение. Элиан держал ладонь у воды, и вода становилась «тише». Каэль взглядом выжигал всё лишнее на пути.

— Скажи мне «умница», — попросила Алла у Татьяны, словно переводя собственную тревогу в игру. — Я иду тихо. И рот держу.

— Ты — умница, — сказала Татьяна. — Но рот всё равно будем проверять.

Алла всхлипнула — со смехом.

— Тань, — Лина чуть коснулась её локтя, — ты чувствуешь, что теперь мы идём как группа, а не как стая?

— Чувствую, — кивнула Татьяна. — И я чувствую, как дом улыбается.

— Дом улыбается, когда ты не забываешь про «кухонную лампу», — шепнул Элиан сбоку.

— И про «нет» хором, — добавил Каэль тоже слишком близко, но так, что воздух не сгорел.

— И про хлеб, — резюмировал Рион и поднял корзину повыше. — Порядок — это еда, вода и слова. Остальное — приложение.

---

Вечером дом снова пах хлебом. Гребни лежали на столе, как светлячки. Женщины уселись парами, тройками, кружками; смех знал, где ему быть, слёзы — тоже. За куполом тонкая пила ещё раз пропела на одном дыхании и успокоилась, как будто «с той стороны» кто-то понял: сегодня среди этих людей лучше не шуметь.

— Мы молодцы, — сказала Алла, и никто даже не возразил.

— Мы — «мы», — поправила Татьяна. — И у нас теперь есть место. С голосом.

— Тогда я зажгу… — Яна поднялась и коснулась плафона на потолке. Дом понял её жест: в углу вспыхнул маленький тёплый круглый свет — почти точная копия той самой кухонной лампы.

— На «если что», — сказала Татьяна.

Дом тише, чем дыхание, показал слово дом в углу стены. И это слово было не указателем, а признанием: да, здесь — дом. И у дома есть голос.

Татьяна увидела, как трое смотрят на это слово каждый по-своему. Элиан — будто слышит музыку, которую оно поёт. Рион — как на щит, которым можно прикрыть. Каэль — как на угли, которые можно раздувать или беречь.

Она подняла чашу.

— За «мы», — сказала она.

— За «мы», — отозвались в круг. И вода в чашах на секунду вспыхнула светом — как будто запомнила.

Где-то за Кромкой кто-то терпеливый снова переставлял свои «сметы». Пускай. Здесь сметы не работали. Здесь работал смех, вода и слово «нет» — хором. И это была самая правильная арифметика, какую знала Татьяна.

Глава 8.

Глава 8.

Подсветка теней

Утро началось с дождя. Не того, что льётся стеной, а тонкого, прозрачного, как будто кто-то сверху высыпал горсть стеклянных нитей. Под куполом каждая капля сияла, отражая два солнца — зелёное и золотое. Воздух пах так, словно смешали мяту, свежий хлеб и железо. Женщины стояли у открытых проёмов и протягивали руки, ловя капли на ладони.

— Оно тёплое, — удивлённо сказала Нина. — На Земле дождь всегда холодный.

— У нас дождь всегда злой, — заметила Олеся. — Здесь он как чай. Только без сахара.

— Дом делает фильтр, — объяснил Элиан, появившись бесшумно. — Дождь проходит через тонкую сетку света. Он не только вода, но и память купола.

Татьяна тоже подставила ладонь и поймала три капли. Они катились по коже медленно, как будто не спешили падать. «Дождь помнит нас», — подумала она. И впервые за эти дни не почувствовала тревоги — только лёгкое, почти детское счастье.

— Сегодня Совет снова зовёт, — сказал Рион. — Они хотят говорить не только о вас, но и о «чужих следах».

— Слушай, «чужие следы» звучит как название плохой рок-группы, — хмыкнула Алла. — Но да, пусть зовут.

— Вчера мы показали им смех, — добавила Татьяна. — Сегодня покажем порядок.

---

Путь в зал Совета был длиннее обычного. Купол вёл их через сад, где на лианах висели плоды, похожие на фонарики. Некоторые загорались, когда мимо проходил человек. Женщины смеялись: «Живая гирлянда!», «Это как лампочка с характером!» Яна даже попыталась уговорить одну лиану мигнуть ей «морзянкой». Лиана, кажется, согласилась и выдала последовательность: «точка, точка, тире».

— Смотри, она подыгрывает, — засмеялась Яна.

— На всякий случай, — вставила Полина, — если завтра у тебя появится хвост — будем знать, откуда.

Татьяна шла рядом и отмечала: да, смех снова работает как броня. Но где-то под этой бронёй у каждой — тень. Нина держала гребень крепче обычного. Лина слишком часто оглядывалась. Алла демонстративно громко спорила с Яной, но в уголках губ дрожала нервная складка.

Совет встретил их тишиной. В центре зала — круглый стол из чёрного камня, на котором светились линии. Каждая линия пульсировала, будто отражая дыхание сидящих вокруг. Саира была там же, зелёные глаза внимательнее обычного. Рядом с ней — Радас, мастер куполов. Ещё несколько фигур — мужчины и женщины, которых Татьяна видела только издали.

— Мы благодарим вас за вчерашний круг, — сказала Саира. — Вода, дом и даже Песня Кромки были тише. Но сегодня мы нашли ещё один след. — Она коснулась линии на столе, и поверхность показала тонкий, почти невидимый жгут, уходящий в сторону космоса.

— Они ставят маркеры глубже, чем мы думали, — сказал Радас. — Тише. Умнее. Не Орт. Но из того же мира.

— Они знают, что мы здесь, — уточнила Татьяна. — Они знают, что мы смеёмся. И они хотят нас молчаливыми.

— Тебе не страшно? — прямо спросил один из старейших мужчин Совета, седой, с лицом, как вырезанным из камня.

— Страшно, — честно ответила Татьяна. — Но ещё страшнее — молчать. Когда молчишь, за тебя говорят другие.

В зале прошёл лёгкий ропот — не осуждение, а скорее признание в том, что эта простая мысль почему-то звучит как откровение.

Элиан выступил вперёд:

— Она говорит нашим языком. Но слышно, что это её слова.

Каэль добавил сухо:

— И она не обещает больше, чем может. В отличие от некоторых.

Рион опустил ладонь на камень, и линия на столе загудела ниже.

— Совет, мы берём круг защиты на их остров. Кто против — пусть скажет прямо.

Никто не сказал.

— Тогда решено, — заключила Саира. — Но решено не всё. Сегодня вечером к куполу подойдут чужие. Не войдут. Просто постоят. Посмотрят. Вы должны решить, кто будет говорить.

Все взгляды — на Татьяну. Она подняла подбородок.

— Я скажу, — ответила. — Но не одна. Мы будем кругом.

---

День пролетел быстро. Женщины вернулись на остров и впервые почувствовали не только тревогу, но и волнение. Это было похоже на то, как перед школьным концертом: вроде все знают, что слова простые, но голос всё равно дрожит.

Алла репетировала «нет» в разных интонациях: «НЕТ!», «нет», «не-е-ет…» и даже «ой, нетушки». Яна ухахатывалась, но сама всё время теребила волосы. Лина настаивала, что надо сделать общий знак руками. Полина выписывала «дыхание» для всех, чтобы не сбиться.

— А если они красивые? — вдруг спросила Нина и тут же покраснела.

— Тогда особенно громко скажем «нет», — сказала Татьяна. — Потому что красота — самый хитрый обман.

Элиан слушал и улыбался краешком губ. Рион молчал, но готовил защитное поле. Каэль ворчал:

— Смех смехом, но если хоть один шагнет ближе — я сожгу.

— Сначала скажем, потом сожжём, — поправила Татьяна. — У нас порядок.

---

Вечером купол действительно изменился. Воздух стал плотнее, будто ожидал удара. Женщины встали кругом у воды. Гребни мягко светились. Трое — чуть в стороне, но в одном дыхании с ними.

И тогда снаружи появился свет. Не корабль, не вспышка — тень, подсвеченная изнутри. Фигуры. Высокие, тонкие, будто сделанные из полупрозрачного стекла. Они не двигались, только стояли у самой Кромки.

— Мы знаем, кто вы, — сказал один из них, и голос прошёл сквозь купол, как сквозь воду. — Вы — новые. Вы — смех. Мы хотим вас.

Татьяна шагнула вперёд, ладони открыты. Внутри дрожало всё, но голос был ровным:

— Мы — дом. Мы — круг. Мы — смех. Мы — «нет».

— «Нет», — повторили женщины хором. Гребни вспыхнули ярче, водопад за их спиной загудел низко. Дом мигнул «кухонной лампой».

— Мы вернёмся, — сказали тени. — Мы терпеливы.

— А мы громкие, — парировала Татьяна. — И вы нас услышите.

Фигуры дрогнули, как вода от ветра, и растворились в тьме. Купол снова стал прозрачным. Песня Кромки стихла.

Женщины выдохнули почти одновременно. Алла первой прыснула:

— Ну и театр. Я репетировала «ой, нетушки», а тут всё так серьёзно!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Нина засмеялась и, сама не ожидая, добавила:

— Но я сказала «нет». Громко. И мне понравилось.

Татьяна села на камень, чувствуя, как дрожь уходит из пальцев. Элиан сел рядом — тихо, как тень. Рион поставил руку ей на плечо. Каэль усмехнулся:

— Ты сказала красиво. Я бы добавил огня.

— Успеешь, — ответила она. — У них будет ещё не один заход.

Дом над ними показал слово мы — не «дом», а именно «мы». И это было сильнее любой победы.

---

Эта ночь стала другой. Женщины смеялись дольше, чем обычно, но смех не был бронёй — он был песней. Купол слушал, вода запоминала, а Татьяна думала только одно: «Теперь у нас есть голос. И у меня — тоже».

Глава 9.

Глава 9.

Соль, смех и ревность

Утро было домашним до неприличия. Дом включил «кухонную лампу» сам, не дожидаясь просьбы, и упрямо держал её, даже когда солнца под куполом стало два и оба расправили плечи. Воздух пах горячим хлебом и травой, а из ванной тонкими струями вились облачка пара — будто дом варил для всех суп из тишины.

— Кто храпел? — невинно спросила Алла, выходя с полотенцем на голове и глянув на Татьяну слишком честными глазами.

— Дом, — отрезала Лина. — Он вчера радовался.

— Дом мурлыкал, — уточнила Яна. — Я записала в каталог звуков: «мурлыканье — доместик, тип редкий».

Нина вышла следом, виновато жмурясь:

— Это я стучала зубами. От счастья.

— От счастья — стучат ложками, — рассудила Олеся. — Но пусть будет и так.

Татьяна смеялась краем губ. Ночь прошла ровно: ни снов про аукцион, ни ледяных провалов под рёбрами. Только раз, совсем перед рассветом, она проснулась от тихого шёпота воды в «зеркальнике»: там, где вчера её ладонь оставила обещание помнить. Шёпот был без слов, как детская песня, — и этого хватило.

— План, — объявила она. — Утром — вода для расслабления, днём — дом и ремесло, вечером — круг у галереи. Сегодня добавим смеха официально: расписание смеха — после полдника.

— Где расписание смеха? — деловито спросила Лина.

— Везде, — сказал дом и положил на стол тонкую световую ленту, на которой вместо слов шли смешные пиктограммы: кружка с «ха-ха», хлеб с «хи-хи» и тарелка с «хохо», откуда дымок поднимался как «ахах».

— Запишу в протокол, — покорно сказала Полина и тоже рассмеялась. — Никогда не думала, что смех можно дозировать.

— Можно, — уверила её Алла. — У меня целая аптечка.

---

На завтрак дом попытался сделать «блины». Так он понял слово «тонкие лепёшки, но более тонкие». В результате на стол лёг стопкой десяток идеально круглых прозрачных дисков, пахнущих… морем и чуть-чуть лимоном.

— Красиво, — сказала Яна, подцепляя один пальцем. — Это пластинки, на которых записан наш смех?

— Это блины, — гордо показал дом пиктограмму: круг, пар, улыбка.

— Едим, — велела Татьяна.

Блины оказались упруго-желейными и неожиданно вкусными. Если их намазывать «сыроморью», они шуршали, как лёгкая бумага, и таяли, как снег. Алла за третьим «блином» призналась, что больше не будет ругаться на слово «здоровое питание», если оно вот такое.

— Тань, — Нина села ближе и всё-таки выдохнула: — Я вчера сказа́ла «нет», а внутри чувствовала «да». Страшно?

— Нормально, — ответила Татьяна. — «Да» — это не всегда согласие, иногда это «да, я боюсь». Мы сказали «нет» вслух — и это главное.

— Я потом долго дрожала, — шепнула Нина. — Но это было… как после сцены. Когда всё получилось.

— Вот, — подала голос Алла, — официальное заявление: женщина умеет дрожать от победы. Засвидетельствуйте.

Дом на всякий случай показал пиктограмму «победа» — маленький флажок с мягкими краями. Все дружно хмыкнули: «мягкая победа — это по-нашему».

---

Вода приняла их как родных. Мембраны легли, как ладони на плечи, и Татьяна снова услышала: на вдохе — «Та», на выдохе — «я-на». Детская игра воды продолжалась. Она не сказала об этом вслух — пусть будет её секрет. Хотя Элиан, присевший на край камня, смотрел так, будто и без слов слышал.

— Давай на спину, — попросила Нина. — Мне нравится смотреть на купол. Он как гигантский глаз, который не страшно.

— Ты странная, — честно сказала Олеся. — Мне от глаз обычно не по себе. А этот… — она тоже перевернулась, и в голосе её проскользнула непривычная мягкость, — как лампа на кухне.

Рион плыл рядом, не навязываясь: поправлял позиции, следил, чтобы никто не ушёл туда, где глубина. Он был в воде как дома, и Татьяна отметила про себя: мир устроен справедливо — кто-то камень, кто-то воздух, кто-то огонь, кто-то вода. Хорошо бы не перепутать, кто ты.

— Твоя спина не должна держать всё, — тихо сказал он, когда она остановилась у бортика. — Для этого есть мы.

— Моя спина привыкла, — так же тихо ответила она. — Но я тренировалась. Могу расслабить. На две минуты.

— На три, — поправил он. — И ешь больше. Ты худеешь, когда держишь круг.

— Я красивая, когда командую, — напомнила Татьяна. — И когда ем — наверное, тоже.

— Всегда, — сказал Рион и нырнул, отрезав тему.

У кромки воды стоял Каэль. Без мембраны. Просто стоял — как огонь, который не тушат дождём. Он не любил воду и она отвечала взаимностью, но его присутствие делало берег твёрдым, а воздух — чётким.

— Зачем ты здесь? — спросила Татьяна, выжимая волосы у бортика.

— Чтобы ты не решила, что можешь тонуть, — бросил он. — У тебя теперь есть привычка выживать. Я проверяю, чтобы она не перешла в зависимость.

— Я не зависимая, — возразила Татьяна.

— Посмотрим, — усмехнулся он, — когда рядом с тобой будут те, кто тебя тоже тянут. Ты или отдашься течению… — он взглянул в сторону Риона, — …или начнёшь летать… — взгляд скользнул к Элиану, — …или загоришься слишком быстро.

— Вы сейчас спорите на мне? — подняла бровь Татьяна.

— Мы спорим о том, как ты умеешь спорить, — вмешался Элиан. Он всё-таки спустился на камень и положил ладонь в воду — легчайшее касание. Вода ответила едва заметной рябью. — И да, ты красива, когда командуешь. Но ещё красивее — когда смеёшься.

— Я запишу, — хмыкнула Татьяна и выбралась из воды. — В протокол.

---

После воды — ремесло. Дом уступил зал под мастерские: из стены выдвинулись низкие столы, появились гибкие лотки для инструментов, полы стали шершавее — чтобы ничего не уезжало, как мыло. Саира прислала двух «тихих мастеров» — женщин, что учили дом слушать руки. Они принесли волокна «морской травы» — прозрачные нити, во влажном виде похожие на стеклянные волосы, а высыхая, становившиеся прочнее кожаных ремней.

— Из этого плетут сети для света, — объяснила одна — Мио, с медовыми глазами. — И крепления для гребней, чтобы те не ломали волосы. Движение — мягкое. Вот так… — она провела пальцами, и нити сами легли в узор, как вода в русло.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я хочу, — сказала Нина серьёзно, будто просила скрипку. — Научите.

— Я — тоже, — Алла уже склонилась над волокном. — У меня пальцы нервные — им надо дело.

— А мне — можно что-то тупое, — попросила Яна. — Чтобы не думать. Я буду крутить… что-нибудь.

— Крутить — тоже искусство, — успокоила её Лина. — Я буду рядом.

Татьяна встала к отдельному столу. Дом мягко подсветил поверхность. Она взяла пучок нитей, попробовала, как они слушаются. Нити смирно легли в ладони. И тут дом выдал пиктограмму «нож».

— Вот, — сухо сказал Каэль, возникнув как тень. — Нож — мой.

— Нож — общий, — поправила Татьяна. — А ты — выдаёшь урок.

Он подвинулся ближе — настолько близко, что воздух слишком нагрелся. Взял её ладонь — не крепко, но так, что нож в пальцах вдруг лег «как перо», как утром учил Элиан Нину.

— Не дави, — сказал Каэль. — Скользи.

— Я умею скользить, — отозвалась она. — Особенно по острым темам.

— Попробуй по этой, — он наклонился, дыхание коснулось её виска. — Вдоль волокна. Смотри.

Лезвие чуть «поцеловало» нить — и та не порвалась, а разделилась, как мягкая трава. Татьяна повторила — и почувствовала: правильно. Под пальцами было что-то вроде тихой музыки. Нож пел.

— Ага, — сказал Каэль. — Ты слышишь.

— Я слушаю, — уточнила она. — Как и ты. — И добавила, уже едва слышно: — Не жги.

— Не буду, — так же тихо ответил он. — Пока ты смеёшься.

С другого края стола появился Рион, положил на стол тяжёлую, тёплую плиту — «камень-дышатель». На него удобно было ставить горячее, но сейчас он предложил его как пресс — чтобы уже сплетённые части ложились ровнее.

— Тяжёлое — держит форму, — сказал он. — Ты можешь положить сюда, если устала держать.

— Я не люблю класть, — возразила Татьяна. — Но иногда это… приятно. — Она аккуратно сдвинула часть узора под камень. — На минуту.

— На две, — поправил Рион, и где-то за спиной, как тень, усмехнулся Каэль: «на три».

Элиан не спорил. Он принёс тонкие каменные «иглы», которыми удобно было подцеплять нити, не рвя их, и просто молча положил рядом. Татьяна глазами сказала «спасибо» — он теми же глазами ответил «пожалуйста». Простая торговля взглядами.

— Я ревную, — неожиданно сказал Каэль, не отрываясь от узора. — К ножам, к воде, к воздуху, к этим нитям. Ко всему, что ты держишь, кроме нас.

— Это мимо, — ответила Татьяна. — Я держу вас тоже. Просто руки не на всех сразу хватает.

— Хватает, — влезла Алла, не поднимая головы. — Я наблюдаю. Спокойно, эстетично.

— Будь эстетична тихо, — попросила Лина.

— Тихо — это не ко мне, — призналась Алла. — Но буду стараться.

---

После ремесла — смех по расписанию. Он случился сам, когда Яна попыталась «слепить» из волокон кошку, и кошка вышла как жираф. Дом назвал это «экспериментальной флорой» и предложил горшок. Алла учила нити «держать настроение», и они в ответ завились в завитушку в форме вопросительного знака.

— У вас тут магия без магии, — сказала Олеся. — Я ещё вчера не верила.

— Это не магия, — возразил Элиан. — Это привычка мира отвечать вместо сопротивляться.

— Мир вежливый, — фыркнула Олеся. — Вежливость — самый хитрый обман. Вчера Татьяна так сказала.

— И вчера это было про чужих, — вступилась Татьяна. — А здесь — про свой дом.

Смех стих сам. На миг стало тихо, как в церкви, куда заходишь «подышать тишиной». У Татьяны вспыхнула память — не резкая, просто яркая: Земля, осень, автобусный дождь на окне, кухня, где дочь шепчет стихи, и её собственное «держи, держи, держи». Она моргнула, оставив память там, где ей место: в кармане души.

— Тань… — окликнула Лина мягко, — ты где?

— Домой, — отозвалась Татьяна. — Здесь. Всё хорошо.

---

Вечером — круг у галереи. Купол горел мягким, как лампа у изголовья, светом. Океан рассказывал длинные истории — те, где герои, как вода, не устают возвращаться. Женщины расселись по ступеням, кто-то на пол — ближе к тёплому камню, кто-то на лавки — ближе к воздуху.

— У нас сегодня новая практика, — объявила Татьяна. — Танец. Без акробатики. Без «прижмись». Сначала — с собой, потом — с домом, потом — если захочется — с кем-то из… — она повела рукой в сторону троицы, — сопровождающих.

— Я всегда хотела танцевать с камнем, — задумчиво сказала Олеся. — Он не наступает на ноги.

— Он и не ведёт, — заметила Полина.

— Значит, я буду, — кивнула Олеся. — В первый раз — можно.

Музыка появилась неоткуда: струны деревьев у кромки, вода у перил, воздух под куполом. Дом подмешал тёплый бас — как дыхание.

Татьяна закрыла глаза. Сначала танцевала одна — едва-едва, так, что движения больше чувствовались, чем виделись: плечи, шея, запястья. Тело вспоминало, что оно не только «держит», но и «живет». Потом подошёл Рион — не близко. Просто встал напротив, подал руку. Тёплые пальцы. Надёжные.

— Разрешишь? — спросил он.

— На один круг, — сказала она. — Без давления.

Он не давил. Он слушал. И от этого танца в груди стало легче: как будто ей дали подложку — мягкую, нескользкую. Она не ступила ни разу «не туда». «С тобой легко», — подумала она и увидела в его взгляде: «с тобой — тоже».

Музыка сменилась. Воздух стал тоньше. Слева вырос Элиан — он не взял за руку, а просто вошёл в один ритм: его ладони не коснулись её — и это было ещё ближе. Танец без касания оказался интимнее прикосновений. Серебро в его глазах ловило свет — и отдавалось. «Ты как тень света», — мелькнуло у Татьяны, и он улыбнулся, будто услышал.

Музыка снова поменялась. Тяжелее, ярче. Каэль стоял, упершись плечом в колонну, как будто его сюда пригвоздили. Он смотрел в сторону — нарочно. Татьяна подошла сама. Встала рядом. Сначала — не смотря. Потом — повернула голову.

— Будешь? — спросила она.

— Нет, — ответил он.

— Боишься? — прищурилась.

— Что да, — честно сказал он.

— Тогда — один шаг, — предложила она. — Для тех, кто «нет».

Он сделал шаг. И мир в этот миг слегка щёлкнул — как нож по нити. Он не взял её за руку. Он просто стал рядом, как огонь, от которого не хочется ни уходить, ни обжечься. Они двигались мало, почти стояли. Но воздух между ними был заполнен — до краёв.

— Достаточно, — сказала Татьяна, когда музыка утихла. — На сегодня.

— Слабачка, — прошептал Каэль так тихо, что только она услышала.

— Берегущая, — поправила она. — Я — за то, чтобы жить не коротко, а вкусно.

Алла в это время кружилась с… домом: свет под её ногами шёл мягкой дорожкой, подыгрывая. Яна плясала с Яной — «со мной самой», как она сформулировала. Лина смеялась и хлопала в ладоши, ставшей вдруг снова молодой век назад. Полина считала «раз-два-три» непроизвольно, и это «три» делало танец удивительно точным.

---

Когда музыка стихла, дом сам зажёг «кухонную лампу». У перил было тепло. Внизу огромный океан дышал ровно. За Кромкой мелькнула иголка зелёного — кто-то терпеливый пробовал очередную «пилу». Песня ответила ниже, но не злой — как строгий учитель: «не сегодня».

— Видишь, — сказал Элиан, становясь на шаг ближе. — Ты задаёшь ритм не только нам.

— Это мир вежливый, — отозвалась Татьяна и помолчала. — Но я буду помнить: у вежливости бывают зубы.

— У нас — тоже, — хмыкнул Каэль.

— Мы не кусаемся первыми, — возразил Рион.

— Мы — говорим, — завершила Татьяна. — А если не слышат — тогда уже всё остальное.

Она повернулась к женщинам:

— Итоги дня. Нина — плетение. Алла — смех по расписанию отработан. Олеся — танец с камнем. Лина — удержание круга. Яна — кошка-жираф — шедевр. Полина — «раз-два-три» на всех.

— А ты? — спросила Лина.

Татьяна задумалась на секунду:

— Я — живая. И это, кажется, получается всё лучше.

— Подтверждаю, — сказал Рион.

— Засвидетельствую, — добавил Элиан.

— Приму к сведению, — буркнул Каэль и усмехнулся.

Дом на стене показал слово мы и рядом — маленькое слово я. Между ними шла тонкая линия — не ровная, живая, как нить плетения. Татьяна коснулась линии пальцем — и ощутила, как внутри поднимается тихий, правильный жар. Не огонь пожара. Огонёк лампы. Той самой.

В этот момент на входной арке вспыхнул знак Совета: круг из восьми листьев, и в его центре — маленькая, тончайшая точка.

— Что это? — спросила Алла.

— Приглашение, — ответил Элиан. — Завтра — «обряд имён».

— Чьих? — насторожилась Олеся.

— Островов, — сказал Рион. — И кругов. Ваш — тоже.

— Значит, будем звучать официально, — заключила Татьяна. — И смеяться — тоже официально. Возьмём гребни, воду и слова. И — «нет» на случай «если что».

— И хлеб, — добавила Лина.

— И нож, — сказал Каэль мягко.

— И воздух, — подытожил Элиан.

— И дом, — сказала Татьяна. — Который помнит.

Дом мигнул «кухонной лампой». Женщины разошлись по комнатам — теплее, чем обычно. Океан спел низкую ноту. За Кромкой терпение чьё-то потянулось, как резина, и щёлкнуло — не дотянули.

Татьяна осталась у перил на минуту. Холодный камень приятно остудил ладони. Она улыбнулась в темноту:

— Я тоже терпеливая. Но громкая — больше.

И пошла спать — не «в убежище», а «домой». Где можно быть «мы». И «я». И смеяться так, чтобы мир понимал: здесь живут.

Глава 10.

Глава 10.

Обряд имён

Утро выдалось особенным. Даже дом, обычно ворчащий своими пиктограммами, сегодня выглядел серьёзным: вместо привычной «кухонной лампы» на стене светилось слово готовность.

— Готовность чего? — хмыкнула Алла, подставляя лицо под полосы света. — Я, например, готова только к завтраку.

— Который съешь сама, — подтвердила Олеся. — А потом опять будешь ныть, что платье тесное.

— Это не платье тесное, это Вселенная расширяется, — парировала Алла и с гордостью закинула волосы назад.

Женщины смеялись, но в воздухе висело ожидание: сегодня был день, когда их круг официально назовут. «Обряд имён», как его называли Саира и Совет. Торжество, где каждый круг, каждая община острова получала голос в общей песне планеты.

— Наш голос уже есть, — заметила Лина, поправляя корзину с хлебом. — Но раз уж это официально — давайте сделаем красиво.

— Главное — не забыть про смех, — сказала Татьяна. — У нас это не украшение, а оружие.

— Тогда я вооружена до зубов, — заявила Яна и закинула на плечо связку гребней. — Сегодня я буду как пулемёт.

---

Купол открыл путь в зал Совета. Дорога пролегала через рощу, где капли дождя висели в воздухе дольше обычного, словно проверяя каждого. Женщины тянули к ним руки, и капли плавно оседали на ладонях, оставляя чувство прохлады и тихого шёпота.

— Они разговаривают, — шепнула Нина. — Не словами, но… будто хотят что-то сказать.

— Хочешь услышать — не перебивай, — подсказала Татьяна. — Просто слушай.

Совет ждал их в круглом зале под высоким куполом. Сегодня стены светились мягким золотом, а каменный стол в центре был застелен световой тканью: линии пульсировали, как дыхание. Вокруг сидели старшие, Саира — в зелёном, Радас — серьёзный, несколько новых лиц — мужчины и женщины, которые редко показывались открыто.

— Вы пришли, — сказала Саира. — Сегодня ваши голоса станут именем.

Татьяна шагнула вперёд. Женщины встали кругом, как репетировали: плечо к плечу, гребни сияют лёгким светом.

— Мы уже выбрали, — сказала Татьяна. — Наш остров называется Остров Голоса. Потому что здесь звучит то, что обычно молчит.

Гул прошёл по залу — не шум, а одобрение. Линии на столе вспыхнули ярче. Дом, который сопровождал их сюда, тихо показал пиктограмму слушаю.

— Имя принято, — сказал Радас. — И оно будет записано в куполе. Теперь оно — часть песни планеты.

Женщины переглянулись. Алла не выдержала:

— Значит, нас будут петь? Ну хоть раз в жизни меня споют официально!

Смех прокатился по кругу, и даже старшие улыбнулись.

---

Но в тот момент, когда они собирались расходиться, дождь усилился. Капли хлынули через купол — не нарушая защиту, но стуча так, будто били в барабаны. И в этом шуме вдруг появились слоги. Нечёткие, рваные.

— Слушайте, — сказала Саира. — Это не наш дождь.

Татьяна подняла голову. Капли падали на камень и складывались в ритм: «Вы… наши… вы… нужны…»

— Они опять, — прошептала Лина. — Те самые. Терпеливые.

Круг женщин сжал плечи. Татьяна шагнула в центр.

— Нет, — сказала она громко, перекрывая шум.

Капли на миг изменили ритм. «Да… да…»

— Нет! — хором выкрикнули женщины.

И тогда Татьяна подняла руку:

— Смеёмся. Сейчас. В лицо дождю.

Алла прыснула первой — звонко, почти дерзко. Яна подхватила, захохотала так, что даже старшие на мгновение потеряли серьёзность. Нина сначала только хихикнула, потом — громче. Олеся выдала низкое, бархатное «ха-ха», Лина — светлое, как колокольчик. Полина смеялась ровно, как метроном.

Татьяна держала ритм — смеялась так, будто смех был дыханием. Купол подхватил. Камни отозвались. И капли… сбились. Их ритм сломался, слова распались. Шум дождя стал обычным.

— Всё, — выдохнула Татьяна. — Уходите. Мы не ваши.

И дождь послушался.

---

После обряда Совет официально вписал имя «Остров Голоса» в хроники. Саира подошла к ним ближе и сказала:

— Вы понимаете, что это больше, чем название? Это круг, который будет звучать в решениях. Теперь у вас не только дом, но и слово.

— У нас и раньше было слово, — парировала Алла. — Просто теперь оно печатное.

— И громкое, — добавила Татьяна. — Чтобы не перепутали.

---

Вечером дом приготовил угощение — длинные нити, похожие на макароны, но светящиеся изнутри.

— Это что? — подозрительно спросила Олеся.

— Светоеды, — показал дом.

— Мы будем светиться? — оживилась Яна.

— Мы и так светимся, — заметила Лина. — Только теперь официально.

Татьяна сидела на краю стола, слушала смех и вдруг поймала на себе три взгляда сразу. Элиан — внимательный, спокойный, но слишком близкий. Рион — тяжёлый, как камень, но тёплый. Каэль — огненный, откровенный, почти злой.

И она впервые не отвела взгляд.

— Завтра, — сказала она тихо. — Завтра будем снова смеяться. Сегодня — просто жить.

Дом мигнул «кухонной лампой» и вывел рядом слово: мы.

И это было важнее любого обряда.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 11.

Глава 11.

Дыхание ближе огня

Утро началось не с дождя и не со света. Утро началось с тишины, такой густой, что казалось — сам купол держит дыхание. Татьяна проснулась раньше остальных, ещё до того как дом показал на стене пиктограмму «кухонная лампа». В воздухе стоял запах — сухой, чуть пряный, как будто под утро прошёл тёплый ветер от моря.

Она долго лежала, вслушиваясь. Сердце билось спокойно, но в теле было странное ощущение: будто её ждали. Не женщины, не Совет, даже не дом. Ждали трое. Каждый — по-своему.

«Ты же обещала жить вкусно», — напомнила себе Татьяна. — «А значит, и позволить близость, не отгораживаясь вечной ролью «держать круг». Сегодня не круг, сегодня — я».

Она поднялась, накинула лёгкую ткань, что дом сам сложил у ложа, и вышла на террасу. Купол светился мягко, зелёное солнце только вставало, золотое ещё пряталось за линией океана. Вода снизу шептала. И этот шёпот был не об опасности. Он был о тепле.

И в этот момент рядом появился Элиан. Не шагами — воздух просто уплотнился. Его серебряные глаза отражали рассвет. Он не спросил «можно», просто сел рядом. Между ними было полметра тишины.

— Ты слышала? — тихо сказал он. — Вода сегодня поёт мягче.

— Я слышала. — Татьяна улыбнулась краем губ. — И решила, что это мне приснилось.

— Это не сон. Это ты.

Он не касался её, но это было ближе любого прикосновения. Его ладонь лежала на камне, почти рядом с её рукой. И только тонкий слой воздуха разделял их.

— Ты пугаешь меня, Элиан, — честно сказала она.

— Потому что я не беру руками?

— Потому что ты касаешься там, где люди обычно молчат.

Он не ответил. Просто чуть сдвинул пальцы ближе. Не дотронулся. Но кожа на её руке вспыхнула, будто его тепло дошло до неё.

И тогда дверь за спиной распахнулась.

— Вот вы где, — раздался тяжёлый, тёплый голос Риона. — Я думал, ты ушла к воде одна.

Он вышел босиком, плечи открыты, волосы в беспорядке — видно, только что встал. В руках он держал чашу, из которой поднимался пар.

— Настой, — сказал он. — Для утра. — И протянул Татьяне.

Она взяла, коснулась его пальцев. Они были горячие, словно он держал не чашу, а камень, что впитал солнце. На секунду взгляд их пересёкся. В его глазах было столько спокойной силы, что Татьяна почувствовала — можно отпустить себя, и он подхватит.

— Спасибо, — выдохнула она.

— Всегда, — ответил он просто.

И в этот момент третий голос — низкий, чуть хриплый, как угли.

— Вы все слишком близко.

У колонны стоял Каэль. Волосы, чёрные как ночь, спадали на плечи, взгляд — прямой, острый. Он не шёл ближе, но его присутствие было как костёр: от него невозможно уйти, даже если боишься жара.

— Близко — не всегда плохо, — сказала Татьяна, поднимая чашу.

— Для тебя — нет. Для нас — да.

Она улыбнулась уголком губ:

— Значит, будем учиться.

---

День начался с обычных забот. Женщины делали завтрак, спорили о том, кто лучше плетёт из морских нитей, кто громче смеётся. Дом показывал пиктограммы то «ха-ха», то «нетушки» — явно подражая Алле.

Но Татьяна ловила взгляды. Не женщин — троицы. Они не говорили, но в каждом жесте чувствовалась их тянущая сила. Рион подавал корзину хлеба так, что его пальцы задерживались дольше нужного. Элиан ловил её слова и возвращал их ей, как зеркало — с новым оттенком. Каэль почти не подходил, но его взгляд был прикосновением — обжигающим и требовательным.

«Они разные, — думала Татьяна. — Воздух, вода, огонь. И все тянутся ко мне. А я… я тянусь к каждому. Но финал — потом. Сейчас — вкус близости».

---

После завтрака женщины ушли в мастерские. Алла громко спорила с Олей, Яна пыталась превратить нити в «кораблик», Нина шептала воде в чаше. Смех стоял в доме, как музыка.

Татьяна же осталась. И трое остались тоже.

— У меня есть идея, — сказал Элиан. — Тебе нужно дыхание. Глубокое. Оно держит голос.

— Я умею дышать, — возразила Татьяна.

— Ты умеешь командовать дыханием. Но не — слушать.

Он встал напротив, медленно вдохнул, ладони поднял к груди. Татьяна повторила. Его глаза держали её ритм. Выдох. Вдох. Мир будто замедлился.

И вдруг она поняла: они дышат в унисон. И это близость — сильнее любого поцелуя.

— Чувствуешь? — спросил он тихо.

— Да, — выдохнула она. — Слишком сильно.

— Ничего не бывает «слишком», — сказал он.

В этот момент к ним подошёл Рион. В руках — два гладких камня.

— Сильное дыхание — хорошо. Но тело должно опираться. Держи.

Он положил один камень ей в ладонь. Тяжёлый, тёплый. И его пальцы накрыли её сверху.

— Сила — в том, что не падает. Даже когда тяжело.

Её сердце стукнуло быстрее.

— Вы сговорились? — спросила Татьяна, чувствуя, как дыхание и тепло камня сходятся в ней.

— Нет, — сказал Рион. — Мы разные.

— Но одно хотим, — добавил Каэль, подходя ближе. Его шаги были мягкие, но воздух нагрелся. — Быть рядом.

Он поднял её подбородок пальцами. Лёгкое касание, но в нём было больше жара, чем в костре.

— И не отпускать.

Татьяна закрыла глаза. На секунду ей показалось, что мир исчез: остались только их дыхание, тепло камня и огонь пальцев.

---

Но она открыла глаза.

— Стоп, — сказала она тихо. — Сейчас — стоп.

Они замерли.

— Почему? — спросил Каэль.

— Потому что это начало. А финал будет тогда, когда я скажу.

Элиан опустил взгляд и едва заметно улыбнулся.

— Ты права.

Рион кивнул.

— Мы ждём.

Каэль фыркнул, но отступил на шаг.

— Только не слишком долго.

Татьяна вздохнула.

— Я не люблю ждать. Но люблю жить вкусно. Значит — не быстро.

---

Вечером они собрались на террасе. Женщины пели — не песню, а что-то вроде распевки. Смех перемежался с нотами, купол отражал их голоса.

Татьяна сидела в кругу троицы. Элиан рядом — тихий, серебряный. Рион — с другой стороны, тёплый, как камень под спиной. Каэль стоял, но стоял так, что воздух вокруг был горячим.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она чувствовала их всех сразу. И впервые позволила себе не выбирать, а просто быть.

«Любовь — это не смета, — подумала Татьяна. — Это дыхание, камень и огонь. И я хочу всё».

Она улыбнулась.

— Завтра, — сказала она. — Завтра будет новый день.

Дом мигнул «кухонной лампой» и вывел рядом слово: жду.

И Татьяна подумала: «Я тоже».

Глава 12.

Глава 12.

Жар под кожей

Вечером купол был особенно прозрачен. Два солнца уже скрылись за линией океана, но небо всё ещё держало их следы — зелёный отлив на краях волн и золотые искры в облаках. Воздух пах солью и тёплым камнем. Женщины шумели где-то в доме, смеялись, делили гребни, спорили о том, кто лучше поёт в кругу. Но здесь, на террасе, тишина была другой — густой, личной.

Татьяна стояла у перил и смотрела вниз: океан под куполом дышал медленно, как грудь во сне. Внутри у неё тоже шёл ровный ритм, но каждый раз, когда шаги за спиной приближались, сердце сбивалось.

Первым подошёл Рион. Тихо, как вода, но его присутствие было тяжёлым, надёжным. Он поставил рядом с ней чашу с травяным настоем и просто накрыл её ладонь своей. Его пальцы были широкие, тёплые, шершавые — как гладкий камень, нагретый солнцем.

— Ты дрожишь, — сказал он негромко.

— Это от ветра, — ответила Татьяна, хотя ветра не было.

— Нет. Это мы.

Она не отняла руку. И не прижалась. Просто стояла — и чувствовала, как тепло от его ладони медленно растекается по телу.

— Ты держишь других, — продолжил он. — А я хочу держать тебя. Хоть немного.

Она посмотрела на него — прямо, без шутки. И впервые за долгое время позволила себе короткий кивок:

— Держи.

Он наклонился ближе. Их лбы соприкоснулись. На секунду мир сузился до этого касания — тёплого, спокойного, но в глубине таящего силу, как глубина океана.

И именно в этот миг появился Каэль.

Он не шёл — он ворвался, как вспышка. Огонь в его глазах сделал воздух жарче. Он видел их, видел это касание. И не остановился. Подошёл вплотную, пальцами коснулся её подбородка, заставив поднять лицо.

— Ты можешь отдать ему спину, — сказал он низко, почти рыча. — Но глаза… будут мои.

Его взгляд прожигал. Слишком близко. Слишком честно. Сердце Татьяны билось так, будто хотело вырваться наружу.

— Каэль… — прошептала она.

— Я здесь, — отозвался он.

И в тот момент, когда его губы едва не коснулись её, воздух между ними дрогнул. Элиан стоял в шаге, тихий, как тень, но его серебряные глаза держали их обоих.

— Вы рвёте её, — сказал он ровно. — Но она — не канат. Она — голос.

Он шагнул ближе и протянул руку. Не к телу. К её дыханию. Его ладонь зависла у её груди, не касаясь, но Татьяна почувствовала, как внутри всё отозвалось. Дыхание сбилось, и ей пришлось вдохнуть вместе с ним.

— Вот так, — прошептал Элиан. — Не рви. Дыши.

Теперь она стояла между ними тремя. Рион держал руку, тяжёлую и тёплую. Каэль касался подбородка, горячо, требовательно. Элиан — дышал рядом, задавал ритм.

И она вдруг поняла: её тело отвечает всем сразу. Огонь, вода, воздух. И это не разрывает, а соединяет.

— Вы… — она выдохнула и закрыла глаза. — Вы сводите меня с ума.

— Тогда мы ближе, чем думали, — усмехнулся Каэль.

— Не с ума, — поправил Рион. — Домой.

— В себя, — добавил Элиан.

И она засмеялась. Настоящим смехом — хриплым, дрожащим, но от сердца. Смех сорвал напряжение, но не погасил жара. Жар остался — под кожей, в каждой клетке.

— Хватит, — сказала она тихо, но твёрдо. — На сегодня хватит.

Они остановились. Каждый по-своему. Рион убрал ладонь, но остался рядом, каменной стеной. Каэль отнял пальцы, но его взгляд всё ещё держал её, как огонь держит взгляд пламени. Элиан сделал шаг назад, но дыхание всё ещё отзывалось в её груди.

— Завтра, — добавила она. — Завтра будет дальше.

Дом мигнул «кухонной лампой» и вывел на стене слово: жду.

И Татьяна подумала: «Я тоже».

---

Ночь была длинной. Она лежала и слушала, как за стенами шумит океан. В теле всё ещё горел огонь, текла вода, дышал воздух. И впервые за долгие годы она не хотела убегать от этого жара.

Она знала: завтра будет ещё ближе. Но сегодня — хватило и этого.

Ночь пришла незаметно. Дом погасил часть света, оставив только мягкое свечение у стен. Женщины смеялись в соседних комнатах, обсуждая, кто из них умеет петь «правильнее», а кто громче смеётся. Но для Татьяны этот вечер стал особенным. Она знала: они ждут её. И знала, что она тоже ждёт.

Она вышла на террасу. В воздухе пахло морем и сухим жаром, а над океаном висели звёзды — миллионы крошечных огней, каждый из которых дышал своим светом. Купол пропускал их так близко, что казалось: стоит поднять руку — и можно сорвать себе пригоршню.

Шаги за спиной были разные. Один — лёгкий, словно ветер. Второй — тяжёлый, размеренный, как шаги воина по камню. Третий — быстрый, напряжённый, будто каждое движение держит огонь.

Элиан подошёл первым. Его глаза сияли серебром, он не касался её, только стоял рядом. Воздух вокруг стал гуще, и Татьяна почувствовала, как сама тянется к этому молчаливому притяжению.

Рион встал с другой стороны, протянул ей чашу.

— Пей, — сказал он. — Чтобы сердце не горело слишком быстро.

Она сделала глоток. Напиток был густой, терпкий, с привкусом соли и мёда. И с каждой каплей жар в груди становился мягче, но не исчезал.

Каэль задержался дольше всех. Когда он подошёл, воздух стал горячим. Он не сказал ни слова. Просто встал напротив, руки скрестил на груди, и его взгляд держал её так, словно в нём горел костёр.

Татьяна оглядела их троих и вдруг поняла: она не боится. Не потому, что у неё есть сила. А потому, что она хочет.

— Сегодня… — она вздохнула. — Сегодня я не хочу быть «Альфой». Сегодня я хочу быть женщиной.

И тишина стала другой.

---

Они вошли в дом. Дверь закрылась за ними сама. Свет стал мягким, тёплым, дыхание воздуха — медленным.

Рион подошёл первым. Его ладони коснулись её плеч, медленно скользнули вниз. Он держал её так, будто боялся сломать, хотя сила в его руках была огромной.

— Ты держала нас всех, — сказал он. — Позволь теперь нам держать тебя.

Она закрыла глаза и позволила. Его руки были теплом, его грудь — стеной, его дыхание — уверенным, спокойным.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Элиан подошёл ближе и провёл пальцами по её щеке. Лёгкое касание — как ветер, который едва касается кожи, но оставляет холодок.

— Дыши со мной, — сказал он.

И Татьяна вдохнула. Его дыхание стало её дыханием, их сердца били в одном ритме.

Каэль не ждал. Он шагнул, взял её лицо в ладони и заставил посмотреть прямо в глаза.

— Я не умею быть мягким, — сказал он. — Но я умею быть честным. Ты нужна мне.

И он поцеловал её.

Это был не осторожный поцелуй. Он был горячим, требовательным, честным до боли. Её сердце вспыхнуло, тело ответило, и в этот миг она забыла обо всём.

Но рядом был Рион. Его руки обнимали её, не отпуская. Его тепло удерживало её, не давая упасть в огонь.

И рядом был Элиан. Его дыхание было рядом, он касался её губ вторым поцелуем — мягким, едва ощутимым, как тень.

И Татьяна вдруг поняла: она не разрывается. Она соединяет.

— Господи… — выдохнула она. — Вы сводите меня с ума.

— Тогда мы ближе, чем думали, — усмехнулся Каэль.

— Ты в себе, — сказал Элиан.

— И с нами, — добавил Рион.

---

Одежда падала медленно, кусками света. Дом помогал, убирал лишнее. На её коже оставались только руки — одни тёплые, другие лёгкие, третьи горячие. Каждое прикосновение было другим. И все вместе — её.

Она смеялась и плакала одновременно. Смех был нервный, слёзы — тёплые.

— Я не знаю… — выдохнула она. — Я не знаю, как быть.

— Просто будь, — сказал Элиан.

— Просто дыши, — добавил Рион.

— Просто гори, — сказал Каэль.

И она позволила.

И ночь стала длинной. Их руки были её руками, их дыхание — её дыханием, их тела — её телом. Она чувствовала огонь на губах, воду на коже, воздух в волосах. И впервые за долгие годы она была не «Альфой», не «держателем круга» — она была собой. Женщиной.

---

Утро встретило их свежим дождём. Капли падали мягко, и каждая оставляла на её коже тёплый след.

Она сидела на террасе, волосы ещё влажные, на плечах — лёгкая ткань. Трое рядом, каждый по-своему.

— Ты счастлива? — спросил Рион.

— Да, — ответила она.

— Ты свободна? — спросил Элиан.

— Да.

— Ты наша? — спросил Каэль.

Она улыбнулась.

— Я — моя. И — ваша.

Дом мигнул «кухонной лампой» и вывел на стене слово: живём.

И это было правдой.

Глава 13.

Глава 13.

Тени за куполом

Остров проснулся смехом. Женщины гомонили на кухне, дом терпеливо выводил пиктограммы «ха-ха», «хи-хи» и даже «хи-хо», хотя такого никто не просил. Алла заявила, что теперь у них будет «официальный хор смеха», и даже составила список: кто смеётся басом, кто сопрано, а кто «фальшивит, но с душой».

Татьяна сидела у окна и смотрела, как дождь стекает по куполу. Казалось, что вода шепчет ей что-то личное. Ночь после их близости с троицей оставила в теле жар и мягкость. Она всё ещё чувствовала их дыхание, руки, взгляд. Но вместе с этим — странную тревогу.

«Когда слишком хорошо — жди шторма», — подумала она.

И не ошиблась.

---

Купол вздрогнул в полдень. Вода на его поверхности пошла рябью, и в этой ряби мелькнули силуэты. Не тени облаков, не игра света. Что-то стояло за границей планеты.

— Они снова, — сказала Лина, подошедшая к Татьяне. — Те… стеклянные.

Женщины сбились в кучу. Кто-то всхлипнул, кто-то зашептал молитвы. Алла, конечно, выдала:

— Если это они, я сразу скажу им: «нетушки». Пусть учат наш язык.

Смех сбил напряжение, но ненадолго. Купол стонал, будто на него давили изнутри.

Татьяна вышла на террасу. Трое уже ждали её.

Элиан — тихий, но глаза его горели серебром. Рион — мрачный, будто собирался плечами держать весь купол. Каэль — огонь в чистом виде, готовый броситься в бой.

— Они не ломают, — сказал Элиан. — Они смотрят.

— Пусть смотрят, — рыкнул Каэль. — Я выжгу им глаза.

— Глаза нельзя выжечь, если их нет, — заметил Рион.

— Тогда я выжгу воздух вокруг, — огрызнулся Каэль.

— Хватит, — остановила их Татьяна. — Здесь не драка. Здесь — мы.

Она вышла вперёд и подняла руку. Вода на куполе отозвалась.

— Слушайте, — сказала она громко. — Вы снова здесь. Но мы не ваши. Мы — дом. Мы — смех. Мы — любовь.

Женщины внутри подхватили: «Нетушки! Нетушки!» Купол загудел. Смех стал оружием.

И в этот миг тени дрогнули. Словно кто-то колебался.

---

Совет собрался вечером. Зал был полон, стены светились напряжённо. Саира выглядела серьёзной.

— Они не атаковали, — сказала она. — Но их терпение — хуже удара. Они ждут.

— Чего? — спросила Алла. — Что мы станем скучными?

— Что вы сами откроете, — ответил Радас. — Их сила — ждать.

Татьяна шагнула вперёд.

— Но ждать умеем и мы. Только у нас есть смех, а у них — нет.

— Ты хочешь смеяться в лицо угрозе? — спросил один из старших.

— А что остаётся? — парировала она. — Мы не железо. Мы — живые. А смех — это жизнь.

Совет переглянулся. И впервые никто не возразил.

---

В ту ночь Татьяна долго не могла уснуть. Трое были рядом — каждый по-своему.

Рион лёг ближе, его тепло было как каменная печь. Элиан сидел у окна, и его глаза светились в темноте, как две звезды. Каэль ходил по комнате, нервный, горячий, но его шаги были как музыка.

— Ты дрожишь, — сказал Рион, накрывая её рукой.

— Это не страх, — ответила она. — Это… слишком много всего.

Элиан подошёл ближе. Его ладонь легла у неё на грудь — не касаясь, но дыхание стало ровнее.

— Дыши, — сказал он.

Каэль остановился, сел на край ложа и коснулся её щеки.

— Если они придут — я сожгу всё.

— Нет, — возразила Татьяна. — Ты не сожжёшь. Ты будешь светить. Для меня.

Он замер. И впервые не возразил.

---

Утро принесло шторм. Настоящий, земной. Ветер гнал волны, дождь бил в купол, и казалось, мир рушится. Женщины визжали, кто-то упал на пол.

— Тише! — крикнула Татьяна. — Это не они. Это природа. И мы выдержим.

Она встала в центр. Женщины собрались вокруг. Смеха не было — был страх.

— Пойте, — сказала Татьяна. — Просто пойте. Любую песню.

Сначала это был хаос. Но потом голоса соединились. Купол засветился. Вода на нём заиграла. Шторм стихал.

И когда всё кончилось, женщины заплакали. Но это были слёзы облегчения.

Татьяна стояла в центре, сердце её билось быстро, но в груди было ясно: «Мы можем».

---

Вечером трое снова были рядом. Она смотрела на них и думала: «Я — их. Но ещё я — их опора. И если они упадут, я подниму. Но и они держат меня».

И впервые она позволила себе мысль: «Может быть, я не одна. Может быть, Альфа тоже имеет право быть слабой».

Она улыбнулась.

— Спасибо, — сказала она тихо.

— За что? — удивился Рион.

— За то, что держите меня. Даже когда я не прошу.

Каэль хмыкнул.

— Это не «даже». Это всегда.

Элиан наклонился ближе, его дыхание коснулось её уха.

— Мы будем ждать. Но недолго.

И её сердце снова вспыхнуло.

---

Ночь была тёплой. Купол светился мягко. И за его границей снова стояли тени. Но теперь Татьяна не боялась. Потому что у неё был дом. Смех. И любовь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 14.

Глава 14.

Праздник Света

Утро встретило остров золотым сиянием. Два солнца будто устроили собственный праздник: зелёное пробивалось сквозь облака, разливаясь по лианам мягким свечением, а золотое отражалось в воде так ярко, что океан выглядел зеркалом. Купол дышал в такт, подстраиваясь под ритм планеты.

Дом первым подал голос: на стене вспыхнула пиктограмма улыбка, рядом мигнуло «кухонной лампой», а следом вывалилось слово: готовим.

— Что он готовит? — спросила Яна, протягивая руки к голограмме.

— Нас, — буркнула Олеся, завязывая волосы в узел. — К очередной церемонии.

— Это не церемония, это праздник, — поправила Лина. — «Праздник Света». Саира сказала, что он проводится только тогда, когда купола принимают новый круг в общую песнь.

Алла драматично закатила глаза:

— Отлично. Я так и знала, что у меня есть врождённый талант — быть героиней чужих песен.

Женщины засмеялись, и смех, как всегда, снял напряжение. Но внутри каждой всё равно жила тревога: слишком много событий, слишком много теней за куполом.

---

Днём началась подготовка. Совет прислал ткани — полупрозрачные, светоносные, будто сотканные из утреннего сияния. Женщины впервые за долгое время снова чувствовали себя не пленницами, а хозяйками: шили, плели, украшали.

Татьяна наблюдала за ними и думала: «Вот он, настоящий ритуал. Не когда мы кричим «нет» в лицо теням. А когда смеёмся и делаем красоту».

Элиан помогал молча: с его лёгкой руки лозы ложились так, что загорались ровными гирляндами. Рион тащил тяжёлые каменные плиты для подиума, будто они весили не больше корзины хлеба. Каэль ворчал:

— Я в жизни не вешал гирлянды.

— Так будешь первый раз, — сказала Татьяна.

— Я лучше сожгу.

— Сожги, и ты споёшь, — парировала она.

И впервые он усмехнулся, не споря.

---

К вечеру остров преобразился. Купол светился, отражая огни гирлянд. Вода вокруг казалась жидким золотом. Дом выводил пиктограммы «свет», «смех», «вместе».

Женщины надели новые одежды — каждая сияла по-своему. Алла выбрала платье с длинным шлейфом, Яна — короткое и удобное, Лина увешала себя ракушками, которые звенели при каждом шаге.

Татьяна стояла в центре, в платье из белых нитей, которые подсвечивались изнутри. Волосы распущены, на губах улыбка. Она чувствовала взгляды троицы — разные, но одинаково жгучие.

---

Совет прибыл на лодках. Саира первой вышла вперёд, её зелёные глаза сияли.

— Сегодня ваш круг станет частью песни Ксантары, — сказала она. — Сегодня ваш смех и ваш голос вплетаются в наш свет.

Женщины собрались в круг. Гребни засияли. Смех, сначала тихий, потом громче, прокатился под куполом. Вода откликнулась волнами, воздух — лёгким ветром, огонь в фонарях вспыхнул ярче.

И вдруг над ними появились силуэты — не тени, а световые отражения. Они стояли за куполом, наблюдали.

— Они снова, — прошептала Нина.

— Пусть смотрят, — твёрдо ответила Татьяна. — Сегодня мы не для них. Сегодня — для себя.

И смех стал песней. Купол отозвался, вплетая голоса в общий ритм планеты. Женщины смеялись и пели, Совет слушал, дом выводил слово живём.

Тени дрогнули, но не подошли ближе. Они ушли.

---

Позже, когда праздник закончился, женщины разошлись. Кто-то спал прямо на песке, кто-то ещё пел. Но Татьяна осталась на террасе с троицей.

Рион сидел рядом, его рука лежала на её спине. Элиан — напротив, глаза серебрились в темноте. Каэль стоял у перил, смотрел в океан.

— Ты была светом, — сказал Рион.

— Ты была дыханием, — добавил Элиан.

— Ты была огнём, — выдохнул Каэль.

Татьяна улыбнулась.

— Я была собой. А с вами — больше.

И впервые за долгое время она не боялась будущего.

---

Дом мигнул и показал слово: сила.

И Татьяна знала: сила теперь у них есть. Не в оружии, не в стенах. В смехе. В голосе. В любви.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 15.

Глава 15.

Жар и тишина

Праздник закончился, но остров ещё дышал светом. В воздухе висел запах цветов и золы, вода у берега мерцала, словно в ней остались осколки свечей. Женщины спали кто где — кто прямо на песке, кто в доме, обнявшись, смеясь даже во сне. Купол гудел низко, как будто пел колыбельную.

Но для Татьяны ночь только начиналась.

Она стояла у окна и смотрела, как по небу скользят остатки сияния. Сердце било ровно, но в груди горело. Слишком много — света, смеха, жизни. Слишком много — троих рядом.

Первым подошёл Элиан. Тихий, как всегда. Его дыхание касалось её щеки, и она знала, что он не скажет лишнего.

— Ты всё ещё горишь, — сказал он.

— А ты всё ещё молчишь, — ответила Татьяна.

— Потому что слова — это стены. А дыхание — мост.

Он взял её ладонь, не сжимая, просто держа, и повёл её ритм — вдох, выдох. Она почувствовала, как её сердце подстраивается под его дыхание.

Потом появился Рион. Он был, как всегда, тяжёлый и тёплый. Его ладонь легла ей на спину, уверенно, крепко.

— Ты держала всех сегодня, — сказал он. — Дай и нам держать тебя.

Она позволила. Его руки были как каменные стены, но не холодные, а согревающие.

Каэль пришёл последним. Не торопясь, но с огнём в глазах. Он смотрел так, будто в её лице горел весь мир.

— Ты смеёшься для всех, — сказал он. — А для нас?

Она вскинула бровь:

— Думаешь, я оставила смех где-то в зале?

Он шагнул ближе и поцеловал её. Жарко, резко, так, что мир исчез. Она не отстранилась. Но и не утонула — потому что рядом был Рион, его рука удерживала её, и рядом был Элиан, его дыхание выравнивало её ритм.

— Господи… — прошептала она. — Вы меня сводите с ума.

— Тогда мы ближе, чем думали, — усмехнулся Каэль.

— Ты не теряешь себя, — сказал Элиан. — Ты находишь.

— Ты с нами, — добавил Рион.

Она закрыла глаза. Их руки были везде: горячие, тёплые, лёгкие. Их дыхание — одно. Их сердца — рядом. И её тело отзывалось на всех троих сразу.

— Я не могу… — выдохнула она.

— Можешь, — ответил Рион.

— Хочешь, — поправил Каэль.

— Нужно, — сказал Элиан.

И она позволила.

---

Ночь стала длинной. Они были вместе, но не разрушая её. Каждый по-своему. Один держал дыхание, другой — тело, третий — сердце. Она смеялась и плакала, её волосы путались в чужих пальцах, её кожа горела от прикосновений.

И впервые за долгие годы она не была одна.

---

Утро принесло дождь. Он падал мягко, и в каждой капле звучало слово: ждём.

Она сидела на террасе, волосы влажные, плечи открыты. Рядом трое. Рион держал её руку. Элиан смотрел в глаза. Каэль усмехался, но в его усмешке горела нежность.

— Ты счастлива? — спросил Рион.

— Да, — ответила она.

— Ты наша? — спросил Каэль.

Она улыбнулась:

— Я — моя. И — ваша.

Дом мигнул «кухонной лампой» и вывел слово: живём.

И она знала: да. Они живут. Вместе.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 16.

Глава 16

.

Свадьбы под куполом

Остров гудел, как улей. Женщины бегали туда-сюда, смеялись, спорили, кричали друг другу, примеряли ткани. Дом сходил с ума: на стенах мелькали пиктограммы «цветы», «смех», «да» и даже «поцелуй», хотя никто его об этом не просил.

— Я не думала, что буду выходить замуж на другой планете, — заявила Алла, крутясь перед зеркалом. — Но, честно говоря, здесь у меня хоть платье светится. На Земле максимум гирлянда из «Икеи».

— На Земле у тебя максимум кот, — парировала Олеся. — И тот сбежал к соседям.

Смех прокатился по комнате. Но это был радостный смех, лёгкий, как свежий воздух.

---

Совет решил: если женщины нашли тех, кто зовёт их в пару, препятствовать нельзя. И уже сегодня должно было пройти три свадьбы.

Первая — Аллы. Она выбрала себе высокого, светловолосого мужчину из воинов соседнего острова. Он был тихий, но рядом с ней раскрывался — и сам начал смеяться её смехом.

— Я беру его, потому что он не спорит, — заявила Алла. — И потому что он красивый. Всё, хватит вопросов.

Вторая — Лины. Она выбрала музыканта, что играл на струнах, похожих на морские волны. Вместе они смотрелись так, будто сами были песней.

— Я беру его, — сказала Лина, — потому что с ним мой голос звучит, как никогда.

Третья — Нины. Она, самая тихая из всех, вдруг решительно встала рядом с тёмноглазым инженером Совета.

— Я беру его, — сказала Нина. — Потому что он слушает, даже когда я молчу.

---

Церемония проходила на берегу. Купол сиял, вода светилась, огонь в фонарях отражался в глазах мужчин. Женщины стояли в круге, смеялись, подпевали, но это уже был не просто смех, а радость, которая шла изнутри.

Татьяна смотрела на всё это и думала: «Вот оно. Мы не пленницы. Мы — часть этого мира. У каждой теперь есть будущее. И оно начинается не с песен, а с выбора».

Трое стояли рядом с ней. Рион — серьёзный, глаза его светились теплом. Элиан — тихий, но в его дыхании был ритм. Каэль — напряжённый, будто готов был сорвать церемонию, если кто-то посмотрит на Татьяну не так.

Она улыбнулась.

— Ну что, — сказала она. — Кажется, я стала не только Альфой, но и свахой.

— Ты — начало, — ответил Элиан.

— Ты — опора, — добавил Рион.

— Ты — моя, — прошипел Каэль.

Она усмехнулась:

— Ещё не вечер.

---

Вечером остров взорвался весельем. Танцы, смех, песни — но уже не как защита, а как радость. Дом показывал «салют», «сердце», «да» и даже «дети», отчего Алла прыснула от смеха и заявила:

— Эй, я только замуж выхожу, подождите с «дети»!

Смех был долгим, и даже тени за куполом не приблизились.

Татьяна смотрела на женщин и знала: они теперь не фон. У каждой свой путь. И это правильно.

А её путь — ещё впереди.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 17.

Глава 17.

Новые дома и старые тени

Остров словно изменился за ночь. Там, где вчера были только женские смехи и разговоры, теперь слышались мужские голоса. Новые пары обживали свои дома — и это выглядело так, будто планета сама готовилась к новому этапу. Купола сияли мягче, трава зеленела ярче, даже вода у берега пела веселее.

Дом, в котором жила Татьяна, показывал пиктограммы «сердце», «свадьба», «пирог».

— Ну да, — буркнула Алла, забегая утром. — Я знала, что ты в курсе. Даже стены у нас сплетницы.

— Тебя это удивляет? — спросила Татьяна.

— Нет. Но теперь у меня есть муж, — гордо заявила Алла. — И он смеётся моим шуткам. Так что ты мне больше не нужна!

Она ушла, но через минуту вернулась.

— Ладно, нужна. Где у вас соль?

Смех прокатился по дому.

---

Лина и её музыкант сидели у воды, перебирали струны, и женщины слушали их песню, качаясь в такт. Нина с инженером молчали, но это было хорошее молчание: он строил что-то новое у дома, а она подавала ему инструменты.

Даже Совет признал: женщины не просто «гости». Они — часть планеты.

— Они вплетаются в ткань, — сказала Саира на собрании. — И ткань становится крепче.

Татьяна слушала и улыбалась. Но в глубине души чувствовала странное напряжение.

---

Вечером она вышла на террасу. Трое были рядом.

Рион сел рядом и обнял её за плечи.

— Ты смотришь вдаль, — сказал он. — Значит, чувствуешь бурю.

— Я всегда чувствую бурю, — ответила Татьяна.

Элиан вышел следом, сел напротив. Его серебряные глаза смотрели так, будто он видел сквозь стены.

— Тени снова приходили. Но только смотрели.

— Пусть смотрят, — буркнул Каэль, появляясь сзади. — В следующий раз я выжгу им всё небо.

— Нет, — мягко сказала Татьяна. — Мы будем смеяться.

Каэль скривился:

— Ты смеёшься, когда горит мир.

Она повернулась к нему и улыбнулась:

— А это и есть сила.

---

Ночью тени вернулись. Они стояли за куполом, высокие, стеклянные, без лица. Не ломали, не говорили. Ждали.

Женщины проснулись от странного гула. Алла первая высунулась в окно:

— Ну что, опять вы? Записывайте: НЕТУШКИ!

И смех покатился по острову. Даже мужчины из соседних домов рассмеялись, и этот смех стал громче гула. Купол засиял, вода загудела, воздух стал чище.

Тени дрогнули. И снова исчезли.

---

Утро встретило их спокойствием. Но Татьяна знала: это затишье не навсегда.

Она посмотрела на троицу и подумала: «Мы держим. Но скоро придётся ответить не смехом. А чем-то большим».

Дом мигнул «кухонной лампой» и вывел слово: готовность.

И Татьяна вздохнула: «Да. Мы готовы».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 18.

Глава 18.

Голоса перед бурей

Купол дышал неровно. Казалось, сама планета знала — приближается нечто большее, чем просто визит теней.

Татьяна стояла у воды и слушала. Ветер был тяжёлый, влажный, а волны шумели не как обычно, а будто кто-то бил по струнам гигантской арфы.

— Они снова здесь, — сказал Элиан, подходя тихо. Его глаза светились тревогой. — Но сегодня они говорят.

И правда: в шуме волн слышались слова. Холодные, стеклянные:

— Вы нужны. Откройте. Подчинитесь.

Женщины собрались на берегу. Алла, конечно, первая закричала:

— Ага, щас! Мы уже замужем!

Смех прокатился, но тут же стих. Гул был слишком сильным. Даже у Совета дрогнули лица.

Рион шагнул вперёд. Его голос был как камень:

— Здесь нет места приказам.

Каэль поднял руки, огонь вспыхнул в его ладонях.

— Один шаг ближе — и я сожгу даже тень.

Но тени не приближались. Они стояли за куполом и ждали.

— Они знают, что мы боимся, — сказала Татьяна. — Но страх не разрушает. Разрушает только согласие.

Она шагнула в центр. Женщины сомкнули круг, мужчины — за их спинами.

— Мы не ваши, — сказала Татьяна. — Мы — дом. Мы — смех. Мы — любовь.

И смех взлетел. Он был не как раньше — не для защиты, а как вызов. Громкий, яркий, дерзкий. Женщины смеялись, мужчины подхватили, даже Совет улыбнулся. Купол засиял.

Тени дрогнули. И впервые они ответили не угрозой, а вопросом:

— Зачем вы смеётесь?

Татьяна рассмеялась громче.

— Потому что мы живы.

---

Вечером, когда напряжение спало, остров снова наполнился музыкой и разговорами. Новые пары устраивали ужины, смеялись, пели. Алла таскала мужа за руку и всем представляла: «Вот он — мой герой. Смеётся громче всех».

Татьяна сидела на террасе с троицей.

Рион положил ладонь ей на колено, Элиан сидел рядом и дышал в такт, Каэль молчал, но его взгляд был обжигающим.

— Ты бросаешь вызов теням смехом, — сказал Рион.

— А что ещё остаётся? — спросила она.

— Любовь, — ответил Элиан.

— И огонь, — добавил Каэль.

Она улыбнулась.

— Значит, завтра мы дадим им всё.

---

Ночь была долгой. Тени стояли у купола, но не ломали его. Они ждали.

А внутри дома Татьяна знала: завтра решится всё.

Дом мигнул «кухонной лампой» и вывел слово: последний.

И сердце её дрогнуло.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 19.

Глава 19.

Тишина в доме

Остров жил обычным днём. Женщины хлопотали — кто-то стирал ткани в воде, кто-то готовил еду, кто-то учился у мужчин пользоваться их инструментами. Смех всё ещё звучал, но он стал другим: спокойным, домашним.

Алла гоняла мужа на кухню:

— Быстро почисти эти корнеплоды, герой! А то какой же ты муж, если не умеешь картошку чистить?

Он кивал и чистил, не понимая, что такое «картошка», но старательно повторяя за ней движения.

Лина и её музыкант устроили маленький концерт на берегу. Звуки струн перекликались с шумом волн, и дети из соседнего поселения танцевали под эту музыку.

Нина с инженером работали у купола. Она держала инструменты, он объяснял, как усиливать линии защиты.

— Ты уверена, что хочешь это учить? — спросил он.

— Уверена, — ответила Нина. — Если однажды ты не сможешь — я смогу.

Татьяна наблюдала за всем этим с террасы. Она видела, как женщины перестали быть пленницами. Теперь они жили. У каждой был дом, руки, которые держат, голоса, которые слышат.

Рион вышел к ней с чашей настоя.

— Сегодня тихо, — сказал он. — Даже купол дышит спокойно.

— Перед бурей всегда тихо, — ответила Татьяна.

Элиан сел рядом. Его глаза светились мягким серебром.

— Но даже в бурю можно дышать вместе.

Каэль подошёл последним, как всегда. Встал у перил, посмотрел вдаль.

— Пусть приходят, — сказал он. — Мы будем готовы.

Татьяна кивнула.

— Да. Мы будем готовы.

---

Вечером женщины снова собрались у костра. Разговаривали, смеялись, делились историями из земной жизни. Алла рассказывала, как однажды застряла в лифте на восемь часов и весь дом слышал её пение. Лина вспоминала первый школьный концерт. Нина тихо сказала, что никогда не думала, что сможет смеяться снова.

Татьяна слушала и улыбалась. Она знала: завтра будет решающий день. Но сегодня — этот смех и этот быт были важнее.

---

Дом показал пиктограмму «кухонной лампы», рядом слово: тишина.

И Татьяна подумала: «Да. Сегодня — тишина. Завтра — голос».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 20.

Глава 20.

Голос и жар

Океан в ту ночь был беспокойным. Купол дрожал — не от шторма, а от чего-то большего. «Терпеливые» вернулись. Их силуэты стояли за линией горизонта: тени из стекла, тонкие и холодные. Они не кричали, не били в стены — они ждали. И это было страшнее любого шторма.

Женщины собрались в круг. Гребни светились, лица — сосредоточенные, но в каждом дрожала память страха. Алла привычно пыталась шутить:

— Ну что, если мы опять скажем «нетушки», они поймут?

— Если скажем вместе — поймут, — ответила Татьяна.

Она шагнула вперёд. На ней было простое платье из светящихся нитей, волосы распущены. Она выглядела сильной — но внутри всё горело. Сегодня решалось всё: не только их свобода, но и её жизнь.

Трое встали позади. Элиан — тень и свет, глаза серебряные. Рион — камень и вода, плечи как стена. Каэль — огонь, взгляд прожигающий. Они были вместе — и все трое смотрели на неё.

— Вы пришли, — сказала Татьяна в темноту. — Но мы не ваши.

Тени дрогнули. Голос, похожий на звон стекла, прошёл сквозь купол:

— Вы — наши. Вы — нужны.

И тогда Татьяна подняла руку.

— Нет, — сказала она. — Мы — дом. Мы — смех. Мы — любовь.

Женщины подхватили. Их смех разнёсся под куполом, как песня. Дом мигнул «кухонной лампой», и слово мы вспыхнуло на стене. Вода загудела, воздух поднялся, огонь в сердце Каэля взметнулся. Купол отозвался общим светом.

Тени не выдержали. Их силуэты растворились, словно их смыло. Тишина вернулась. Купол стал снова прозрачным.

---

После круга женщины разошлись. Кто-то плакал, кто-то смеялся, кто-то падал в объятия. Но Татьяна знала: её путь ещё не закончен.

Она вернулась в дом. И трое — за ней.

Внутри было тихо. Огонь в камине горел мягко, воздух был густым, вода журчала в фонтане. Дом закрыл двери.

— Ты выбрала, — сказал Каэль.

— Нет, — ответила Татьяна. — Я не выбираю одного. Я выбираю — вас. Всех. Потому что я — Альфа. А Альфа не рвёт себя на части. Она держит.

Рион подошёл ближе, положил ладонь ей на плечо.

— Тогда держи нас. Всех.

Элиан шагнул вперёд, его дыхание коснулось её щеки.

— И позволь держать тебя.

Каэль больше не спорил. Он взял её за руку и прижал к груди.

— Ты — моя. Наша.

И тогда Татьяна позволила себе то, чего так долго не позволяла: она отпустила. Не страх, не боль — стены. Она позволила им быть ближе. Их руки — на её коже, их дыхание — на её губах, их жар — в её теле.

Она смеялась и плакала одновременно. Вода текла по её шее, огонь жёг её губы, воздух держал её дыхание. И это было не разрывом, а слиянием.

— Жар, — прошептала она. — Ваш и мой.

— Наш, — ответили они вместе.

И ночь стала долгой. Дом слушал. Купол хранил. Океан пел. А внутри неё горел свет — не одиночный, а общий.

---

Утро встретило их тишиной и свежим дождём. Капли падали мягко, и в их ритме звучало слово: свобода.

Женщины на острове пели, смеялись. Купол сиял. Планета приняла их.

А Татьяна, сидя на террасе, смотрела на троих мужчин рядом. Она знала: её жизнь изменилась навсегда. И впервые за долгие годы ей не было страшно.

Она улыбнулась.

— Ну что, — сказала она. — Дом есть. Голос есть. Любовь есть. Осталось только жить.

Дом мигнул «кухонной лампой». И слово живём вспыхнуло на стене.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 21.

Глава 21.

Эпилог. Дом

Купол сиял прозрачным небом. Два солнца поднимались вместе, и их свет ложился на воду золотыми и зелёными дорогами. Остров дышал в унисон с планетой.

Женщины жили своей новой жизнью. У Аллы был муж, который смеялся громче неё, у Лины — музыка и дети, танцующие под её песни, у Нины — дом у самого купола, где они с инженером строили будущее. У каждой теперь был выбор — и был голос.

Совет признал их не пленницами, а частью Ксантары. Теперь их смех вплетался в песнь планеты.

А Татьяна сидела на террасе. Волосы её блестели на солнце, взгляд был прямой и спокойный. Она больше не чувствовала себя чужой.

Рядом трое. Элиан — лёгкий, как дыхание. Рион — тёплый, как камень. Каэль — горячий, как огонь. Они не спорили и не делили её. Просто были рядом.

Она посмотрела на них и улыбнулась.

— Я думала, что всё закончилось, когда меня украли, — сказала она тихо. — Но оказалось, что всё началось.

— Ты наш свет, — сказал Элиан.

— Ты наш дом, — добавил Рион.

— Ты наша, — выдохнул Каэль.

Татьяна подняла взгляд к куполу. Над ним не было теней. Только небо, вода и свет.

— Я — моя, — сказала она. — И — ваша. И этого достаточно.

Дом мигнул «кухонной лампой». На стене вспыхнуло слово: живём.

И это было правдой.

Бонус. Остров смеха

Прошёл год.

Остров изменился — и не изменился. Купол всё так же сиял, океан всё так же пел. Но теперь у каждого дома был свой свет, свой голос. Дети бегали по песку, смеялись, путались в гирляндах из лиан. Мужчины и женщины спорили о том, кто готовит вкуснее, кто громче поёт и кто умеет держать весло дольше всех.

Алла, разумеется, устроила из этого праздник.

— Сегодня первый турнир смеха! — объявила она, вставая на камень. — Участвуют все, кроме тех, у кого сегодня свадьба или ребёнок на руках!

— То есть все, — хмыкнула Лина.

— Ага! — гордо кивнула Алла. — Победитель получит… — она сделала паузу, — …моё фирменное «нетушки» в рамочке!

Женщины захохотали. Даже мужчины улыбнулись, хотя многие до сих пор не понимали, что значит это загадочное земное слово.

---

Татьяна сидела на террасе и наблюдала. Волосы её блестели на солнце, в руках она держала чашу с травяным настоем. Рядом — трое.

Элиан, как всегда, молчал, но его глаза сияли. Он следил за дыханием толпы, и его губы едва заметно улыбались.

Рион сидел ближе, на его коленях устроился мальчишка с ракушкой в руках — сын Лины, и Рион терпеливо учил его держать камень, будто это был настоящий щит.

Каэль стоял у перил и смотрел, как Алла с мужем спорят, кто громче смеётся. Его губы тронула усмешка.

— Ты смотришь на них, — сказал он Татьяне. — И улыбаешься так, будто это твои дети.

— Они и есть мои, — ответила она спокойно. — Я держала их, когда им было страшно. А теперь они сами держат друг друга.

— А кто держит тебя? — спросил Рион.

Она посмотрела на троих и улыбнулась:

— Вы. Всегда вы.

---

На берегу разгорелся спор: кто смеётся громче — Алла или Яна. Дом мигал пиктограммами «ха-ха», «хи-хи», «хи-хо» и даже «ух-ты», будто пытаясь поймать ритм.

— Ну всё! — крикнула Алла. — Дом судья!

— Дом всегда за тебя, — поддела её Лина.

— Потому что дом умный! — парировала Алла.

Смех взорвался, и даже купол засиял ярче.

---

Татьяна смотрела на этот хаос — и чувствовала внутри тишину. Но это была не пустота, а покой. Она знала: они победили. Не войной, не силой, а смехом и любовью.

Она встала, подошла к троице и тихо сказала:

— Дом есть. Смех есть. Любовь есть. Осталось только одно.

— Что? — спросил Элиан.

Она улыбнулась:

— Жить.

Дом мигнул «кухонной лампой» и вывел слово: всегда.

И остров рассмеялся вместе с ними.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец