Глава 8

Глава 8 Запах гнили и надежды 

Воронежский Привет скатился по мокрым ступенькам клуба «Посидим понюхаем», как снаряд по грязному склону окопа. Отряхнув с локтя что-то липкое и желтоватое (напоминавшее горчичный газ, но пахшее хуже), он швырнул в сторону сцены универсальное проклятие:  

— Чтоб вы все сдохли в луже блевотины!

Но взгляд его упал на одиночную фигуру у стойки, и злоба испарилась, уступив место древнему инстинту — голоду не тела, но души, изъеденной одиночеством.

За стойкой, ковыряя в зубах зазубренным краем пивной крышки, сидела дева из Родворотни. Фигура её напоминала подгузник, забытый на батарее на три дня, но для Воронежского Привета она была воплощением той самой «вечной женственности», о которой писали поэты, прежде чем сойти с ума. Запах от неё исходил терпкий, с кислинкой — нотки перебродившей рыбы, тёплого асфальта после дождя и чего-то ещё, что пахло домом. Таким, каким он мог бы быть, если бы не война.

— Э-э-э, красотка,— просипел он, подбираясь ближе, как солдат к костру в холодную ночь. — Не позволишь ли смачному мачо угостить тебя коктейльчиком? «Свежесть белого друга», например? Говорят, от него пердитса легче.

Дева медленно перевела на него глаза, похожие на две прокисшие вишни в тесте. Сквозь дыру в ажурных колготках сочилось что-то живое.  

— А ты не пожалеешь денег, сопляк вонючий? — хрипло бросила она, и голос её звучал как скрежет ржавых качелей. — А то тут одни нищеброды, которые только нюхать дают, а не покупают..

Воронежский Привет, польщённый, что его назвали «сопляком», а не чем-то худшим, важно кивнул и швырнул на стойку смятые купюры, пахнущие потом и пылью дорог. Бармен, существо, похожее на оживший грибок, швырнул в блендер комки творога, тухлый банан, опилки и плеснул мутной жидкости, пахнувшей спиртом из склянки с надписью «Слеза новорождённого». Заработал мотор, и по клубу разнёсся запах, будто взбили детскую отрыжку. Дева из Родворотни довольно крякнула.

В это время группа «Твёрдый мотив» выдала свой хит — «Берегись пердись». Звук напоминал аварию на канализации, положенную на ударные из пустых бачков. Пары ринулись в пляс — не танцы, а судороги отчаяния, с звуковым сопровождением снизу, как салют в честь конца света.

Мимо проходит медведь Эди. Он подмигивает куклам, застывшим у стены, и читает рэп в стиле Eminem:

«Yo, check the mic, this is Bear Edi, the beast from the East,

Watch me feast while your hope has deceased.

They call this a club? I call it a grave,

Where the lost and the damned dance to be saved.

But salvation’s a joke, like a broken condom,

You laugh till it tears, then you’re left with the problem. »

Перевод:

«Йо, проверяю микрофон, это медведь Эди, зверь с Востока,

Смотри, как я пирую, пока твоя надежда мертва.  

Вы называете это клубом? Я называю это могилой,

Где потерянные и проклятые танцуют ради спасения.

Но спасение — шутка, как порванный презерватив,

Смеёшься, пока он не рвётся, а потом остаёшься с проблемой. »

Куклы молча слушают. Одна из них, с потухшими глазами, пытается улыбнуться.

Воронежский Привет тащит деву в гущу танцпола. Его рука, движимая звериным любопытством, пробирается под юбку — туда, где пахнет заброшенным общественным туалетом на вокзале. Но для него это аромат дорогих духов — духов жизни, которая, несмотря ни на что, продолжается.  

— Тащи меня, жук навозный, тащи! — стонет дева. — Не могу больше терпеть! Кончаю кирпичами!

Они влетают в комнату под табличкой «Сортир. Не входить — творю». То, что происходит за дверью, нельзя назвать сексом. Это — битва двух одиночеств, demolition derby тел, которые пытаются доказать, что они ещё живы. Слышны крики: «Да, пересчитай меня, как картошку в овощехранилище! » и ответные: «Аааа, щас блевану от счастья! ». Это грубо, животно, но честно — честнее, чем все речи политиков.

Дверь распахивается. Влетает поручик Ржевский. Он грациозно подхватывает коктейль со стола и произносит:

«Пиво пенное, девка ценная,

Любовь наша — как сортир общественный.  

То густо, то пусто, то пахнет, то воняет,

А мы с тобой танцуем и не унываем! »

Он подмигивает деве из Родворотни:  

— Мадам, ваш аромат сводит с ума! Напоминает мне Париж 1945-го — тоже пахло свободой и разложением!

Финал. На сцене появляется Мессир Баэль. Он поёт арию на итальянском:

«O donna, che puzzi di pesce e di pioggia,

Sei la pi; bella in questa fogna!  

L'amore ; un casino, un derby demolitivo,

Ma finch; c'; odore, c'; vita, mio divo! »

Перевод:

«О женщина, что пахнешь рыбой и дождём,

Ты прекраснейшая в этой канализации!

Любовь — это бардак, demolition derby,

Но пока есть запах — есть жизнь, это божественно! »

Ржевский у бара рассказывает куклам анекдот:  

— Почему козявка умнее философа? Она знает: всё — суета, но хоть в носу тепло!

Куклы молча слушают. Одна из них плачет беззвучно.

Мессир Баэль медленно растворяется под песню «Давай жги» группы «Твёрдый мотив». Его последние слова:  

— Запомните: даже в самой вонючей луже можно найти отражение звёзд...

В это время в уборной на 365 позиций через один акт соития, после которого стены покрылись новыми узорами,   унитаз наконец-то сдался и треснул пополам.

Воронежский Привет обнял свою новую пассию за толстую, потную талию.

— Ну что, милая, пойдём ещё по одной «Свежести»? — предложил он, икая.

— Пойдём, мой вонючий кабанчик, — просипела дева из Родворотни

Они плетутся к бару, оставляя за собой влажный след. Жизнь, грязная и вонючая, продолжается. А где-то в углу куклы всё ещё ждут, когда кто-то подарит им не коктейль, а немного надежды.