Переписка с сестрой. Из сборника Виртуальный секс переписка Часть 2

О возлюбленная моя сестра, милая Мари! О тебе печалуется моё сердце, о тебе одной беспокоюсь: ты часом головой о мостовую не ебнулась? Флагеллянты, как я писал в прошлом письме, ищут "невинных девушек благонравного поведения". Это ты-то невинная девушка благонравного поведения? Сдаётся мне, некоторые прекрасные дамы слишком долго не получали надлежащего воспитательного воздействия по своим округлостям. Помнишь ли, как в Амьене под видом рождественского подарка кое-кто подарил няне мышь в красивой коробке, перевязанной розовой ленточкой? Визги бедной мадам Дюбуа, когда она открыла сей подарок, были слышны на обеих берегах Ла-Манша. У добрейших наших papan и maman рука не поднялась наказывать "свою маленькую Мари", зато брат помог и родителям, и сестрёнке.

Письмо доставит мой друг Рене, коему я доверяю как самому себе. Главное же в своё время сообщит на словах, ибо не всё можно доверять бумаге.

Твой Шарль

-~-~-~-

Смиренно принимаю все твои упрёки, ибо в них ты прав, как и во всём остальном. Одно лишь дерзну написать в своё оправдание: я всего-навсего глупая женщина. Потому-то и не смогла сформулировать свои мысли так, чтобы их понял даже ты.

В первый день нового века флагеллянты, приходя в разные дома, замечали, кто как выполняет святую миссию по усекновению юных девичьих ягодиц: одни, как ты, со всем тщанием, другие - сколь горько об этом думать! - нерадиво и неприлежно, а то и вовсе отказывались делать то, что предписывал им долг. Через флагеллянтов я надеялась познакомиться с первыми, счастливо избежав вторых и третьих.

Ты пишешь о мыши. О, мышь! Помню, как вынула её из мышеловки, желая скормить коту. Но она так умильно глядела на меня своими глазками-бусинками, что я не стала звать Полосатика, а вместо того положила её в коробку с высокими стенами, накрошив туда стащенного с кухни хлеба и сыра. Когда раздались шаги мадам Дюбуа, я не нашла ничего лучшего, как быстро закрыть коробку, перевязать ленточкой и заявить вошедшей няне, что это подарок мне на Рождество. Не поверив ясному взгляду моих голубых глаз, няня развязала ленточку; мышь благополучно прыгнула на подоконник и скрылась в высокой траве под окном. Хочется верить, что дальнейшая её судьба сложилась благополучно. Я же была вызвана в кабинет отца, которому няня не преминула рассказать о случившемся. Отец сказал, что пороть меня не будет, потому что наказанием мне будет угрызения совести. Стоит ли говорить, что после этих слов я действительно ощутила мучительные угрызения совести? И, как тебе известно, стала искать того, кто избавил бы меня от них тем способом, о котором упомянул отец.

Отец - я это уже знала - никогда не менял решений, а няня скорее выпорола бы Его Величество, чем меня. Оставался брат. Который дал мне целых десять шлепков, потому что только до десяти и умел считать. Через все платья его шлепки не почувствовались. Поняв, что никто не избавит меня от мук совести, я заревела и убежала к себе.

Назавтра я набралась смелости и обратилась к соседскому сорванцу Пьеру. Ему было целых одиннадцать лет, и мы , младшие дети, его побаивались. Уж он-то должен был разбираться в порке: проходя мимо его домика, я как-то слышала, как он получал от отца за свою очередную проделку. Пьер так удивился, что я сама подошла к нему, что выслушал не перебивая мою просьбу о наказании. А выслушав, заставил меня принести две клятвы: что я приму любое его наказание и что никому не расскажу о том, что он мне сделает. Трепеща, я поклялась. После этого он спросил, а как меня наказывают родители. Чувствуя, что диалог пошёл куда-то не туда, я честно сказала, что они оставляют меня без сладкого. Пьер объявил, что оставляет меня без сладкого на две недели и все десерты я должна отдавать ему. Целых две недели он лопал мои бриоши, профитроли и эклеры. Зато на пятнадцатый день - я-то умела считать до двадцати - я пришла к нему, сказала, что две недели прошли, и сама скушала пирожное с вишнёвым вареньем. Он еле удержался, чтобы не расплакаться.

Я спросила, почему в варенье не было ни одной косточки. Неужели садовники умеют каким-то образом выращивать вишни без косточек? "Дура, их вынимают!" - сказал мой vis-a-vis. Учтиво поблагодарив за объяснение, я отправилась по своим делам.

В тот же день как Пьер оставил меня без сладкого, я сделала последнюю попытку. Встретив на улице хорошо одетого месье, выходящего из кареты, я преградила ему путь и заявила, что хочу что-то сказать. Месье остановился, а я добавила, что вела себя ужасно, и теперь он должен меня выпороть.

- Но почему я? - удивился месье. - Расскажите обо всём родителям, и если вы впрямь так виноваты, как думаете, они вас высекут. Так будет лучше для всех.

Иногда мужчины бывают невыносимо логичны и в то же время непроходимо тупы.

- Но они не хотят! - воскликнула я обличающим тоном. - И няня, она тоже не хочет!

Просветив месье по поводу ужасных условий, в которых мне приходилось расти, я вспомнила о тебе, Шарль.

- Есть ещё близнец, но он совсем маленький. - добавила я грустно. - Вы, только вы можете мне помочь!

Последнюю фразу я прочитала в каком-то рыцарском романе, но у месье не было ни лат, ни меча.

- Если вы нашалили, пороть надо не вас, - нашёлся он. - Пороть надо вашу няню, которая недосмотрела за вами.

- Но она же взрослая! Ей девятнадцать лет! - ужаснулась я. - Разве можно пороть даму в таком возрасте?

- В девятнадцать? О да! - заявил месье.

Я позорно бежала, боясь, что он явится к нам домой, чтобы выпороть мадам Дюбуа. И надо же такому случиться: пробегая мимо флигеля, я услышала звуки ударов по телу и вскрики. Голос принадлежал няне!

На миг я решила, что месье каким-то образом прибыл раньше меня и теперь сечёт бедную женщину, но тут же услышала размеренный голос отца. Сомнений не было: отец порол няню за моё плохое поведение.

Я промучилась до ужина. Но когда мы все собрались в столовой в шесть вечера, чтобы прочитать молитву и приступить к трапезе, лицо гувернантки светилось тихим счастьем, а на губах сама собой появлялась улыбка. В тот вечер она была особенно добра с нами, детьми. И вдруг меня осенило: мадам Дюбуа тоже мучилась угрызениями совести. А теперь её высекли, и ей стало спокойно и хорошо. А меня не хотят! А ещё надо отдавать Пьеру пирожные! Целых две недели!

И тут мне стало так жалко себя, что все угрызения совести куда-то пропали. Я разревелась и убежала к себе. А проплакавшись, почувствовала, что мне больше не стыдно, и с удивлением поняла, что бесстыжей быть очень даже прекрасно.