Решала для Царя

Глава 1

Душный аромат дорогого табака, трюфелей и едва уловимой угрозы висел в запертом банкетном зале ресторана «Золотой Петух». Зеркальные стены отражали излишество: хрустальные люстры, столешницу из черного мрамора, ломящуюся от икры и водки, и напряженные лица мужчин в дорогих, но не скрывающих силуэты пистолетов костюмах.

Алиса сидела напротив Марата, главы конкурирующей группировки, делившей с ними город. Ему под пятьдесят, лицо в морщинах от подозрительности, толстые пальцы с золотыми перстнями барабанили по мрамору. Его люди, двое здоровяков с каменными лицами, стояли за спиной, как горы в плохо сшитых пиджаках.

Глубокий вдох. Алиса откинула прядь длинных светлых волос, оголив шею и подчеркнув глубокий вырез черного облегающего платья. Ее кукольное лицо с огромными зелеными глазами и пухлыми губами было спокойно, как озеро в безветрие. Именно это лицо чаще всего и вводило в заблуждение. Смотрят на куклу, ждут писка. Ошибаются.

— Марат Ильич, – ее голос был низким, бархатистым, как дорогой коньяк, но с ледяной ноткой. — Мы топчемся на месте. Торговая точка на Садовой. Ваши люди трижды за месяц «налетели» на наших сборщиков. Это не раздел, это провокация. Или глупость. Вам что-то не хватает?

Марат фыркнул, отхлебнул водки.

— Не хватает уважения, Алиса Николаевна. Ваш Глеб слишком молодо-зелено командует. Думает, папина тень его прикроет? Виктор бы так не позволил…

Папина тень. Упоминание старого босса, Виктора, кольнуло где-то внутри. Но Алиса не дрогнула. Она видела – зрачки Марата чуть сузились при имени Глеба. Презрение? Страх?

Флэшбэк

(Алисе 5 лет)

Душная комната, пахнет пылью и дешевым табаком. Николай, ее отец, помощник Виктора, сидит напротив нее на корточках. Его лицо усталое, но глаза внимательные.

— Смотри, зайка, — он указывает на мужика в мятом пиджаке, нервно курящего у окна. — Видишь, как он рукой воротник теребит? Шея потеет. Это страх. Страх пахнет потом, кислым и противным.

Потом он подводит ее к окну, где у дорогой иномарки стоит другой человек, в золоте, размахивает руками, что-то громко доказывает водителю.

— А этот? Видишь, как он голову задирает, будто нюхает воздух? Но сам брызгается духами, чтоб перебить. Это алчность, доча. Алчность пахнет дорогим парфюмом, но сквозь него все равно просачивается жадность. Запоминай. Маленькие жесты говорят громче криков.

Алиса, серьезно кивая, смотрела большими глазами, впитывая каждое слово.

Настоящее

Алчность. Он пахнул дорогим одеколоном, но под ним – пот. И еще что-то… жадность до власти? До признания? Марат хотел доказать, что он сильнее Глеба. Что он – новый Виктор.

Алиса медленно потянулась за бокалом с минеральной водой. Движение было плавным, подчеркнуто женственным, обнажающим тонкую линию руки и глубокий вырез. Она заметила, как взгляд одного из охранников Марата на долю секунды скользнул вниз, к ее груди. Отвлечение. Слабость.

— Виктор Петрович, — Алиса сделала ударение на отчестве, подчеркивая статус, – Научил Глеба многому. В том числе — ценить стабильность. А ваши выходки, Марат Ильич, стабильность рушат.

Она поставила бокал. Звон хрусталя прозвучал неестественно громко в напряженной тишине. — Вы хотите войны? Прямо сейчас? Потому что следующий выпад ваших людей на Садовой – и Глеб воспримет это как объявление войны. А вы к ней готовы?— она наклонилась чуть вперед, ее зеленые глаза безжалостно впились в Марата. — Готовы ли вы к тому, что принесет война? Кровь на вашем новом ковре в кабинете? Пожар в вашем любимом ночном клубе? Исчезновение вашего сына из престижного университета в Швейцарии?

Она произнесла это тихо, почти ласково, но каждое слово било как молот. Марат побледнел. Его пальцы перестали барабанить. Капелька пота выступила на виске, пробиваясь сквозь слой дорогого парфюма. Страх. Чистый, животный страх. Она учуяла его запах – тот самый, кислый и противный, о котором говорил отец. Его охранники напряглись, но в их глазах промелькнула неуверенность. Они почувствовали слабину своего босса.

— Это… это угрозы? — пробормотал Марат, пытаясь сохранить лицо, но голос его дрогнул.

— Это прогноз, Марат Ильич. — Алиса откинулась на спинку стула, демонстрируя полную расслабленность, контрастирующую с его скованностью. — Я же здесь, чтобы решать проблемы, а не создавать их. Отзовите своих с Садовой. Навсегда. А взамен… — она сделала паузу, давая страху проникнуть глубже, — мы закрываем глаза на ваши дела на старом рынке. На месяц. Подумайте о стабильности.

Марат тяжело дышал, его взгляд метался. Он видел перед собой не куклу, а холодную, расчетливую силу. Силу Глеба, направляемую этой женщиной. Он кивнул, резко, почти судорожно.

— Ладно. С Садовой… разберемся.

Алиса позволила себе легкую, едва уловимую улыбку. Победа. Холодная, как сталь.

— Рада, что мы поняли друг друга. —она встала. Ее фигура в облегающем платье была воплощением уверенной сексуальности и власти. — До следующих переговоров, Марат Ильич. Надеюсь, они будут менее… напряженными.

Выйдя из зала, Алиса почувствовала знакомый взгляд в спину. Из угла холла, за газетой, за ней наблюдал один из людей Глеба. Слежка. Всегда слежка. Краткий миг свободы в переговорах, где она была центром, командовала, сменился привычной клеткой. Она резко дернула плечом, словно стряхивая невидимые оковы, и направилась к выходу.

Ее ждал черный Bentley Coupe, блестящий под редкими лучами солнца, пробивающимися сквозь тучи. Роскошная клетка на колесах. Садясь за руль, она на мгновение задержала взгляд на группе смеющихся девушек, выходивших из соседнего кафе. Простые платья, яркие сумки, беззаботные лица. Нормальная жизнь. Острая, как нож, зависть кольнула под ребра. Она резко завела мотор, и мощный рык двигателя заглушил смех и навязчивые мысли.

По дороге в офис Глеба ее телефон коротко вибрировал. Одно слово: «Жду.» Сообщение Глеба. Не приказ. Констатация факта. Он ждал. Отчета? Или просто своего? Ожидание сжалось холодным комком внизу живота. Она вспомнила его руки, грубые, с татуировками на сгибах пальцев, его темные, почти черные глаза, в которых вчера вечером горел неконтролируемый гнев, когда срыв на партнере по сделке обернулся против нее. Боль, унижение, и эта странная, извращенная власть, которую она чувствовала, когда он, насытившись гневом, все же нуждался в ее теле, в ее холодном спокойствии после бури.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Бентли плавно катил по мокрому асфальту, увозя Алису от мимолетной победы обратно в привычную реальность: к Глебу, к слежке, к мафии, которая была ее единственной семьей и тюрьмой одновременно. Она сжала руль так, что костяшки побелели. В глазах, таких кукольных и беззащитных для посторонних, горел холодный, стальной огонь. Она была Решала. И за эту роль приходилось платить. Каждый день.

Глава 2

Кабинет Глеба на верхнем этаже делового центра был воплощением холодной, мужской роскоши. Темное дерево, сталь, кожа глубокого черного цвета. Огромное панорамное окно открывало вид на дымчатый город, но сейчас шторы были частично задвинуты, погружая пространство в полумрак. Единственным ярким пятном, единственным живым огнем в этой комнате был крупный экран монитора, вмонтированный в стену напротив массивного кожаного кресла.

На экране, разбитом на несколько ракурсов скрытых камер, четко виден роскошный зал ресторана «Золотой петух». Центральным кадром было лицо Алисы. Кукольное. Безупречное. С ледяной ясностью в огромных зеленых глазах. Звук передавался кристально.

Глеб сидел в своем кресле-троне, откинувшись. Его высокая, мощная фигура в идеально сшитом темно-сером костюме казалась высеченной из гранита. Лишь шрам на брови, пересекающий дугу скулы, добавлял образу опасной живости. В руке он медленно вращал тяжелый хрустальный стакан с темным виски, ловя блики от экрана на гранях.

Его темные, почти черные глаза неотрывно следили за происходящим. За каждым микродвижением Алисы. За игрой света на ее светлых волосах, собранных в строгую, но безумно сексуальную укладку, открывающую длинную шею. За тем, как облегающее черное платье подчеркивало линию плеч, талию, пышную грудь в глубоком вырезе. Но больше всего – за выражением ее лица. За тем абсолютным, леденящим спокойствием, с которым она произносила слова, способные сломать человека.

— …Готовы ли вы к тому, что принесет война с нами? Кровь на вашем новом ковре в кабинете? Пожар в вашем любимом ночном клубе? Исчезновение вашего сына из престижного университета в Швейцарии?

Ее голос, низкий, бархатный, словно обволакивающий яд, наполнил тишину кабинета. Глеб не шевельнулся. Но пальцы, державшие стакан, сжались чуть сильнее. На экране Марат, этот старый хрыч, побледнел. Капля пота пробилась сквозь слой парфюма на виске. Страх. Чистый, животный. Алиса же оставалась статуей – прекрасной, непоколебимой, смертоносной. Его статуей.

Глеб медленно, почти чувственно, провел языком по нижней губе. В глубине его черных глаз вспыхнул и начал разгораться знакомый огонь. Не просто похоть. Это была смесь. Сладкий, пьянящий коктейль из абсолютной власти и неконтролируемого желания. Он видел свое оружие в действии. Ее ум, ее хладнокровие, ее умение внушать леденящий ужас – все это было взращено его отцом, Виктором, но теперь принадлежало ему, Глебу. И этот контраст – невинное, почти детское лицо и стальная воля, беззащитная линия шеи и слова, режущие как бритва, – сводил его с ума сильнее любого наркотика.

Он наблюдал, как она чуть наклоняется вперед, захватывая все пространство за столом, как ее зеленые глаза, такие бездонные, впиваются в Марата, как будто видя его насквозь. Как глубокий вырез платья обнажает верхнюю линию груди. Глеб почувствовал, как жар разливается по низу живота, переходя в тугое, болезненное возбуждение. Стакан в его руке затрещал под давлением пальцев. Это было больше, чем просто желание обладать телом. Это был экстаз обладания ее силой. Она делает это для него. Она ломает его врагов, а он наблюдает, как вершится его воля, зная, что сразу после он сломает ее саму. Мысль об этом – о том, как он сорвет с нее это платье, как оставит синяки на ее безупречно белой коже, как она будет принимать его, сжав зубы или издавая те самые сдавленные стоны – не от удовольствия, а от смеси боли, унижения и неизбежного подчинения, – заставила его резко поставить стакан на стол. Виски расплескалось.

— Рада, что мы поняли друг друга, — прозвучал ее финальный аккорд с экрана. — До следующих переговоров, Марат Ильич.

Она встала. Камера захватила ее во весь рост: уверенная осанка, плавность движений хищницы, силуэт, от которого перехватывало дыхание. Глеб проследил за каждым ее шагом к выходу. Его взгляд был тяжелым, влажным, как прикосновение, полным немого приказа. Он видел не только ее тело; он видел ту мимолетную тень усталости, что мелькнула в ее глазах, когда она отвернулась от Марата, прежде чем вновь стать непроницаемой. Его усталость. Его ресурс.

Дверь за ней закрылась. На экране остался разбитый Марат. Глеб нажал кнопку на пульте. Экран погас, погрузив кабинет в почти полную темноту, нарушаемую лишь тусклым светом из-за штор.

Тишина стала гулкой. Звучало только его собственное, чуть учащенное дыхание. Возбуждение, как электрический ток, пробегало под кожей. Он провел рукой по лицу, ощущая шероховатость щетины и напряженные мышцы челюсти.

Он знал, куда она едет. К нему. На «отчет». Или на то, что он назовет отчетом. Его губы растянулись в предвкушающей, лишенной тепла улыбке. Он отправил ей сообщение: «Жду.» Он действительно ждал. Но не отчета. Он ждал ее. Ждал момента, когда эта сила, только что сокрушавшая врага, будет коленопреклоненной перед ним. Когда холод в ее глазах сменится вынужденным подчинением. Когда он сможет напомнить ей, кому она принадлежит на самом деле.

Вспышка памяти, резкая и неприятная, как удар током, пронзила хмельной туман виски. Не роскошь ресторана, а пыльная гостиная старого отцовского дома. Виктор Петрович, еще живой, еще Царь. Его тяжелая рука шлепком сбивает с ног молодую, изящную женщину — мать Глеба. Она падает, не издав звука, лишь прикусив губу до крови.

— Не лезь не в свое дело, ты ни кто, — бросает Виктор, его голос лишен даже гнева, лишь холодное презрение к помехе. Глеб, тогда еще подросток, застыл в дверях. Отец поворачивается к нему:

— Что уставился? Убери ее с глаз. И запомни: бабы – вещи. Красивые, ценные, но вещи. Ты – мое продолжение. Моя вещь, которая должна стать сильнее.

Они жили отдельно, в золотой клетке, куда Виктор наведывался, когда хотел воспользоваться своей "вещью" или проверить "инвестицию". Мать сломалась быстро, растворившись в транквилизаторах и тихой ненависти, умерла рано. Глеб рос в тени этого пренебрежения, под холодным, оценивающим взглядом отца, который видел в сыне не человека, а инструмент, наследство, предмет гордости или разочарования. Любая слабость, любая эмоция, любая попытка быть просто ребенком карались презрением или унижением. Любовь? Нежность? Эти понятия были для Виктора смешны, признаками слабости.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Смерть отца не принесла горя. Она принесла головокружительное ощущение освобождения и... абсолютной безнаказанности. Оковы лопнули. Те правила, по которым жил Виктор, правила силы и обладания, были единственными, которые Глеб знал. И теперь он был на вершине. Вещи мира, наконец, принадлежали ему по праву сильнейшего. А Алиса... Алиса была самой совершенной из них, выкованной отцом, но теперь – его безраздельной собственностью. Мысль об этом, смешанная с воспоминанием об отцовском уроке, заставила Глеба сжать кулак так, что костяшки побелели. Он больше не вещь. Он – Хозяин.

Он встал, его высокая фигура заполнила пространство перед окном. В отражении в темном стекле мелькнуло его лицо – жесткое, с горящими глазами, с печатью неутоленного желания и абсолютной власти. Бентли Алисы уже должен был подъезжать к подземному паркингу. Глеб поправил манжет, его пальцы с татуировками на костяшках выглядели как кандалы. Он чувствовал ее приближение. Чувствовал, как его власть над ней сжимается, как стальная ловушка. И ему это нравилось. Очень. Он шел к двери кабинета, чтобы встретить свою Решалу. И свою вещь.

Глава 3

Лифт, ведущий в пентхаус-офис Глеба, двигался бесшумно и слишком быстро. Алиса смотрела на свои отражение в полированной стали дверей. Кукольное лицо было бесстрастной маской, только легкая тень под глазами выдавала колоссальное напряжение последних часов. Черное платье, оружие в переговорах, теперь казалось ей саваном. Она поправила глубокий вырез, механический жест. Готовься. Он видел всё.

Двери лифта раздвинулись беззвучно, открывая просторный холл, ведущий в святая святых – кабинет Царя. Пол был из черного мрамора, стены – из темного дерева. Воздух был стерильно чист, пахнул дорогой кожей, металлом и… властью. Ее шаги по мрамору отдавались гулко в тишине.

Дверь в кабинет была приоткрыта. Алиса вошла, не стуча. Это не приветствовалось. Глеб стоял у панорамного окна, спиной к ней, созерцая город, раскинувшийся внизу, как его владения. Его высокая, мощная фигура в идеальном костюме казалась монолитом на фоне вечерних огней. Он не обернулся.

— Закрой дверь, — его голос был низким, спокойным, но в нем вибрировала энергия, знакомая Алисе до дрожи.

Она выполнила. Щелчок замка прозвучал как приговор.

— Марат позвонил, – начал Глеб, медленно поворачиваясь. Его черные глаза, как угольки, сразу нашли ее, прошли оценивающим, тяжелым взглядом от каблуков до макушки. Шрам на брови придавал его взгляду дополнительную жестокость.

— Он впечатлен. Говорит, у него до сих пор трясутся руки. — Уголок губ Глеба дрогнул в подобии улыбки. Не доброй. Триумфальной. — Ты была великолепна, Алиса. Холодна, как лед. Точно знала, куда бить.

Алиса стояла неподвижно, руки вдоль тела.

— Я выполняла задачу, Глеб Викторович.

— Выполнила.

Он медленно подошел к ней, его шаги были бесшумны на толстом ковре. Он остановился так близко, что она чувствовала исходящее от него тепло, запах его дорогого одеколона, смешанный с чем-то более животным – возбуждением и властью. Его взгляд скользнул вниз, к глубокому вырезу платья, задержался на линии груди. Алиса заставила себя не отводить глаз, смотреть прямо на него.

— Ты не просто выполнила. Ты унизила его. Напомнила ему, кто здесь Царь.

Его рука поднялась, не для ласки, а чтобы провести кончиком пальца по ее обнаженной ключице. Прикосновение было обжигающим и властным. — И это… это заслуживает награды.

Он повернулся и подошел к массивному сейфу, встроенному в стену. Через мгновение он вернулся, держа в руке длинную бархатную шкатулку. Открыл ее. Внутри на черном бархате лежало колье – тяжелая платина, усыпанная крупными, идеально ограненными изумрудами цвета ее глаз. Дорогое. Холодное. Как клетка.

— Для твоих изумрудных глаз, – Глеб сказал это без тени нежности. Это был акт обладания. Он взял колье, его пальцы с татуировками на костяшках выглядели грубо на фоне изысканной работы. — Повернись.

Алиса медленно повернулась к нему спиной. Она почувствовала, как тяжелые, холодные камни легли на ее кожу у основания шеи. Его пальцы, застегивая замочек, коснулись ее кожи. Дрожь, которую она не смогла подавить, пробежала по спине.

— Прекрасно, — прошептал он у нее над ухом, его дыхание обожгло кожу. Его руки опустились на ее плечи, сжали их, не давая двинуться.

Оно подчеркивает, кому ты принадлежишь. Как и все остальное в тебе.

Флэшбэк

(Алисе 11 лет)

Холод. Такой пронизывающий холод, что он, кажется, выжег все слезы. Она стоит в огромном, чужом кабинете, похожем на этот, только светлее. Перед ней – Виктор Петрович, отец Глеба. Высокий, грозный, с глазами, как у сына, но в них сейчас – что-то другое. Нежность? Или просто чувство собственности?

Ее отец, Николай, его правая рука, погиб неделю назад. Автомобильная авария. Она осталась одна. Совсем одна.

— Алисочка, — голос Виктора непривычно мягкий. Он кладет тяжелую руку ей на голову. Рука теплая, но чужая. — Ты теперь моя дочь. Понимаешь? Моя. Я позабочусь о тебе. Обещаю.

Она смотрит на него снизу вверх, ее зеленые глаза огромны от горя и страха. Она хочет своего папу, его смех, его запах дешевого табака и кожи, а не этот роскошный кабинет и тяжелые руки Виктора.

— Мы – семья, Алиса, — продолжает Виктор. Его взгляд становится жестче. — Семья – это все. Мы держимся вместе. Мы не плачем. Мы помним. И мы становимся сильнее. Я научу тебя. Как научил бы твой отец.

Он ведет ее к окну, показывает огромный дом, сад, машины.

— Это все твое теперь. Но помни, девочка: все, что у тебя есть, все, что ты будешь иметь – от меня. Ты обязана мне всем. Я жду верности. Навсегда.

Его слова падают на нее, как камни. «Обязана всем». Она не хочет этого всего. Она хочет папу. Но папы нет. Есть только Виктор Петрович, его холодная забота и неотвратимое чувство долга, которое уже начинает душить.

Настоящее

Руки Глеба на ее плечах сжались сильнее, вернув ее в реальность. Его губы коснулись ее шеи, чуть ниже застежки колье. Поцелуй был влажным, требовательным.

— Ты обязана мне всем, Алиса, — его голос был густым, как патока, но с ядом внутри. — Этим талантом… этой красотой… этой жизнью. Без меня, без моего отца… ты была бы ничем. Или трупом в канаве, как твой папаша.

Слова ударили, как ножом под ребра. Николай. Его имя всегда было ее больным местом. Глеб знал это. И пользовался. Всегда.

Он резко развернул ее к себе. Его черные глаза пылали. В них не было благодарности за успешные переговоры. Были похоть, обладание и готовность взять то, что, как он считал, принадлежало ему по праву.

— Ты моя лучшая инвестиция, Алиса. И моя самая красивая вещь. Не забывай этого.

Его губы грубо нашли ее губы. Поцелуй был не про нежность, а про маркировку территории. Его руки скользнули вниз, к ее талии, потом ниже, сжимая ее бедра через тонкую ткань платья, притягивая к себе. Алиса не сопротивлялась. Она знала, что это бесполезно. Хуже того – это могло разжечь его гнев. Она позволила своему телу стать податливым, отключила разум, уйдя в ту пустоту, где не было ни боли, ни унижения, ни ненависти, которая клокотала внутри нее, как лава. Она смотрела поверх его плеча на холодные огни города, пока его руки рвали застежку платья на спине.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Обязана всем. Слова Виктора, подхваченные и усиленные Глебом, звенели в ее ушах громче, чем звон падающей на пол одежды. Они были правы. Она была куклой, которую вылепили, обучили, нарядили в роскошь и использовали. Ее Bentley, ее дом, ее навыки, ее тело – все это было частью цены за выживание. Цены, которую она платила с тех пор, как умер отец.

Глеб прижал ее к холодной поверхности массивного стола. Камни колье впились в кожу шеи. Его дыхание было горячим и тяжелым. Алиса закрыла глаза. Она ненавидела его. Ненавидела его руки, его поцелуи, его власть над ней. Ненавидела этот кабинет, этот город, эту жизнь. Но больше всего она ненавидела безысходность. Ту самую истину, что он только что озвучил и что жила в ней всегда:

Она была либо с Царем, либо мертва. И третьего не дано.

Глава 4

Его поцелуй был не проникновением, а вторжением. Губы Глеба, жесткие и требовательные, подавили ее попытку отстраниться. Руки, только что восхищенно сжимавшие бархатную шкатулку, теперь рвали тонкую ткань ее платья на спине. Холодный металл и камни колье впивались в кожу шеи, прижимаясь к столу, когда он толкнул ее вперед.

— Не двигайся, – его шепот обжег ухо, но в нем не было страсти, только приказ. Команда для вещи.

Алиса впилась пальцами в полированную поверхность стола. Только что эта же рука уверенно ставила бокал на переговорах, дирижируя страхом Марата. Теперь она была зажата под ее грудью, онемевшая от давления. Контраст. Победа растворилась, как дым. Осталось только это: холод дерева под щекой, тяжесть его тела, запах его возбуждения – смесь парфюма, пота и власти.

Он не тратил времени на прелюдии. Его пальцы грубо залезли под обрывки ткани, сорвали тонкое кружево трусиков. Воздух коснулся обнаженной кожи ледяным поцелуем. Алиса зажмурилась, уходя в себя, в ту пустоту, где не было ни боли, ни унижения, только белый шум. Она была мастером отстраненности.

Но тело не могло отключиться полностью. Грубый толчок заставил ее вскрикнуть – коротко, сдавленно. Боль была резкой, неожиданной. Глеб зарычал что-то нечленораздельное, его пальцы впились в ее бедра, притягивая к себе с каждым следующим, все более сильным движением. Он не искал ее удовольствия. Он брал свое.

И тогда она почувствовала это – холодный, острый укус металла. Пряжка его дорогого кожаного ремня, не снятого до конца, впивалась ей в нежную кожу внутренней поверхности бедра при каждом его толчке. Сначала – просто давление. Потом – жгучая боль. С каждым движением Глеба, с каждым рывком, пряжка врезалась глубже, оставляя на коже огненную полосу. Она стиснула зубы, сдерживая новый крик. Слезы предательски выступили на глазах, но она не дала им упасть. Не показывай. Никогда не показывай.

— Ты… моя… лучшая… вещь… – его слова, прерывистые от усилий, падали на нее, как капли кипятка, обжигая сильнее, чем пряжка. Он говорил это с каким-то извращенным восхищением, смакуя каждое слово. Вещь. Инструмент. Собственность. Это было ее имя в его устах.

Он кончил с низким стоном, вдавив ее всем весом в стол. Тяжелое, липкое дыхание горячим облаком окутало ее затылок. Боль от пряжки пульсировала, сливаясь с глухой болью внутри. На секунду воцарилась тишина, нарушаемая только его хриплым дыханием. Алиса лежала неподвижно, лицом вниз, чувствуя, как холод стола пробирается сквозь обрывки платья. Позор и ярость комом встали в горле.

Он отошел так же внезапно, как и набросился. Звук застегивающегося ремня прозвучал громко, как выстрел. Пряжка, наконец, освободила ее бедро, оставив после себя жгучую, пульсирующую ссадину. Алиса не шевелилась, слушая, как он поправляет одежду, как льется вода в раковине в в туалете. Звук смыва унитаза. Нормальные звуки после акта абсолютного унижения.

Только когда он вернулся к столу, уже полностью одетый, костюм безупречен, только волосы слегка растрепаны, Алиса медленно, с усилием поднялась. Она собрала остатки платья на груди, не глядя на него. На бедре алела четкая, удлиненная отметина от пряжки – багровый знак собственности поверх синяков от его пальцев.

Глеб закурил, наблюдая за ней своим тяжелым, оценивающим взглядом. В его глазах не было ни сожаления, ни стыда. Было удовлетворение. Как после хорошей тренировки или удачной сделки.

— Завтра к тебе придет новый охранник, – заявил он спокойно, выпуская кольцо дыма. — Старый… не справился с дисциплиной.

Алиса машинально кивнула, глядя в пол. Новый охранник. Очередной набор глаз, следящих за каждым ее шагом. Очередной кусок ее и без того крошечной свободы, отданный под контроль Глеба. Она уже заранее видела его: наглый, туповатый, с вечной снисходительной усмешкой на лице, считающий, что его работа – присматривать за дорогой игрушкой босса. Еще один надзиратель. Еще одно напоминание о клетке.

— Хорошо, Глеб Викторович, – ее голос звучал ровно, пусто. Маска была надета снова. Она нашла на полу порванное нижнее белье, сунула его в карман платья. Действия автомата.

— И Алиса… – он остановил ее у двери. Она обернулась, встретив его пронзительный взгляд. — Не забудь колье. Оно тебе идет. — Уголок его губ дрогнул. — Как знак принадлежности.

Она молча подошла к столу, где лежало холодное сияние платины и изумрудов. Тяжесть металла в руке была невыносимой. Но она надела его. Холод камней коснулся еще теплой кожи шеи, поверх следов от его зубов. Знак принадлежности.

Выйдя в пустой холл, Алиса почувствовала, как дрожь наконец пробивает сквозь онемение. Боль в бедре пульсировала в такт шагам. Она шла к лифту, держа остатки достоинства, как щит. Королева переговоров. Любовница Царя. Вещь. Все это было правдой. И багровая метка от пряжки на бедре была лишь еще одним доказательством. Завтра придет новый охранник. И жизнь в клетке продолжится.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 5

Утро после «награды» выдалось серым и давящим, как синяки на бедре и шее Алисы. Она стояла перед зеркалом в своем роскошном, безликом доме, поправляя воротник строгой, но все равно подчеркивающей фигуру блузки. Колье с изумрудами холодным обручем сжимало шею. Знак принадлежности. Багровая полоса от пряжки на бедре жгло под тканью юбки. Настроение было как у загнанного зверя.

Новый охранник. Ее мысли мрачно крутились вокруг этой неизбежности. Еще один туповатый громила, нанятый за силу кулаков и слепую преданность Глебу. Еще одни глаза, липкие и оценивающие, следящие за каждым шагом. Она мысленно готовилась к снисходительным взглядам, к похабным шуточкам за спиной, к ощущению, что она – дорогая вещь, которую просто нужно стеречь.

Машина Глеба – черный бронированный Maybach – ждала у подъезда. Не Бентли. Бентли был ее клеткой, этот – символом его власти над ней в данный момент. Шофер открыл дверь. Алиса скользнула внутрь, стараясь не морщиться от боли в бедре. Глеб уже сидел там, безупречный в темном костюме, листал документы. Он не взглянул на нее.

— Утро, – бросил он не глядя. Не приветствие. Констатация факта.

— Утро, Глеб Викторович, – отозвалась она монотонно.

Машина тронулась. Тишина внутри была густой, как смог. Алиса смотрела в окно на мелькающие серые улицы, на людей, спешащих на работу. Нормальная жизнь. Зависть, острая и горькая, сжала сердце.

Они приехали в неприметное здание на окраине – один из «офисов» Глеба, больше похожий на склад или тренировочную базу. Внутри пахло бетонной пылью, маслом и мужским потом. Несколько крепких парней в спортивных костюмах отрабатывали удары по грушам. Глеб прошел мимо них, не обращая внимания, Алиса – следом, чувствуя на себе их быстрые, оценивающие взгляды. Смотрите, вещь Царя прибыла.

В просторном, аскетичном кабинете Глеб наконец повернулся к ней. Его взгляд скользнул по ее фигуре, задержался на колье. Удовлетворение мелькнуло в черных глазах.

— Твоя новыая тень, – объявил он, нажимая кнопку на столе. Дверь открылась.

Вошел он.

Алиса ожидала очередного качка в мешковатой одежде. Но вошедший мужчина был другим. Высокий, под метр девяносто, с мощным, но подтянутым телосложением спецназовца, а не качком. Темно-русые волосы, коротко стриженные. Лицо – будто высеченное из камня, с резкими скулами и твердым подбородком. Серые глаза, холодные и невероятно внимательные, как сканеры, мгновенно оценили помещение, Глеба, и наконец – ее. Он был одет в простые, но качественные черные джинсы и темную рубашку с закатанными рукавами, обнажавшими предплечья и кисти, покрытые сложными, стилизованными татуировками. Движения – экономичные, тихие, полные скрытой силы. Ни капли наглости или тупости. Только абсолютная, пугающая компетентность и контроль.

Глеб ухмыльнулся, явно довольный произведенным эффектом.

— Алиса, знакомься. Артем. Твой новый персональный… эскорт. — Он сделал паузу, подчеркивая двусмысленность. — Артем, это Алиса. Моя правая рука. И левая. И все остальное, что потребуется.

Унизительная подача, как вещи.

Артем молча кивнул в ее сторону. Его серые глаза встретились с ее зелеными. И тут Алиса увидела это. Его взгляд скользнул вниз, на глубокий вырез ее блузки, на верхнюю линию груди, которую колье лишь подчеркивало. Но в его глазах не было ни капли привычной похоти, ни смущения, ни даже простого мужского интереса. Была лишь… оценка. Холодная, аналитическая. Как будто он сканировал уязвимые точки, возможное оружие, скрытое там, или просто фиксировал деталь, как оперативник фиксирует обстановку. Это было неожиданно и… неприятно по-новому. Ее сексуальность, ее главное оружие и проклятие, для него было просто фактором риска или элементом задачи. Она почувствовала себя обнаженной иначе, чем под взглядом Глеба или других. Это был взгляд профессионала, для которого она – объект охраны, потенциальная угроза или слабое звено. Не женщина. Не вещь. Объект.

— Мы с Артемом, – продолжил Глеб, развалившись в кресле, – старые знакомые. Вытащили друг друга из одной жопы под Новый год в восьмом. Помнишь, Артем? Ту перестрелку у складов?

Глеб говорил с непривычной долей… почти дружелюбия? Но в его глазах все равно читалось превосходство.

Артем слегка наклонил голову. Его голос, когда он заговорил, был низким, спокойным, без эмоций, как доклад.

— Помню, Глеб. Было жарко.

Больше он ничего не добавил. Ни деталей, ни ностальгии.

— Да уж, – Глеб усмехнулся. – Я тогда зеленый еще был, а Артем… он в армию после того скоро ушел. Службу в спецназе оттрубил. Теперь вот… вернулся в родные пенаты.

Он посмотрел на Артема, и взгляд его стал жестче и он продолжил:

— И теперь он будет следить, чтобы с тобой, Алиса, ничего не случилось. И чтобы ты никуда не отлучалась без ведома. Он в курсе всех твоих графиков, всех встреч. Он – тень. Понятно?

Алиса кивнула, не отрывая взгляда от Артема. Его каменное лицо ничего не выражало. Он просто стоял, спокойный и невероятно опасный, как заведенная пружина в кожаном чехле. Вытащили друг друга из перестрелки. Значит, он не чужой криминальному миру. Но спецназ… Это меняло дело. Это делало его в тысячу раз опаснее любого прежнего громилы.

— Отлично, – Глеб хлопнул ладонью по столу. – Первая задача – сегодняшняя встреча с поставщиками электроники на юге. Артем с тобой. Детали в досье.

Он махнул рукой, отпуская их.

Артем молча открыл дверь и пропустил Алису вперед. Его движения были бесшумны, предупредительны, но лишены какого-либо намека на галантность. Когда она проходила мимо, она снова почувствовала на себе его взгляд. Быстрый, скользящий по ее силуэту, по сумке в ее руке, по окружающему пространству коридора. Опять эта оценка угрозы. Ни тени интереса к ней как к женщине.

Выходя на улицу к Mercedes, который уже ждал с работающим двигателем, Алиса почувствовала, как по спине пробежал холодок. Этот Артем… Он был другим. Непредсказуемым. Он не смотрел на нее с похотью, но его холодный, аналитический взгляд был, возможно, еще страшнее. Он видел не ее тело. Он видел риски. Уязвимости. Возможности для побега?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она села в машину. Артем сел рядом с водителем на переднее пассажирское сиденье. Он не оглянулся. Не заговорил. Он просто сидел, наблюдая за дорогой, его мощные руки с татуировками на кистях спокойно лежали на коленях. Молчаливый, как скала. И так же неумолимый.

Алиса откинулась на кожаном сиденье, глядя в окно. Новый охранник. Не тупой и наглый. Холодный, профессиональный и, возможно, смертельно опасный. Идеальный надзиратель для Царя. Чувство безысходности сжало ее еще сильнее. С этим – сбежать будет невозможно.

Глава 6

Артем стал неотъемлемой частью их мрачного ландшафта. Он сопровождал Глеба и Алису на встречи, в рестораны, в офисы партнеров и конкурентов. Он был их безмолвной, невероятно эффективной тенью. Его присутствие ощущалось не как грубое вторжение, а как сдвиг атмосферного давления – внезапное затишье перед бурей, которое заставляло людей инстинктивно напрягаться.

Алиса быстро поняла, что Артем – не просто телохранитель. Он был стратегом, аналитиком. Его серые глаза сканировали обстановку, людей, выходы, угрозы с пугающей скоростью и точностью. Он никогда не болтал, не лез с советами, но если Глеб спрашивал мнение – ответ был краток, точен и обычно беспощаден. Глеб явно ценил это. Он доверял Артему как старому, проверенному инструменту, пусть и с необычной заточкой.

Но больше всего Артем наблюдал. И главным объектом его холодного, аналитического взгляда была Алиса. Он видел, как Глеб обращался с ней. Не как с человеком, не как с ценным сотрудником, а как с дорогой, капризной вещью, которой можно и нужно похвастаться, но которая должна знать свое место.

Однажды вечером, после особенно напряженных переговоров, где Алиса буквально вырвала уступки из упрямого поставщика оружия, они сидели в полупустом баре премиум-класса. Глеб был в ударе, разливая дорогой коньяк.

— Видал, Артем? – Глеб хлопнул ладонью по столу, указывая на Алису, которая сидела чуть поодаль, с бокалом воды. – Наш бриллиант! Режет, как бритва. Этот старый хрыч думал, что его контракты священны? Ха! Она его разделала за пять минут.

Алиса не шелохнулась, ее кукольное лицо было бесстрастно. Только пальцы чуть сильнее сжали бокал.

Глеб отхлебнул коньяк, его черные глаза блестели от возбуждения и власти.

— Знаешь, за что я ее особенно ценю? За выживаемость. — Он повернулся к Артему, понизив голос, но так, чтобы Алиса точно слышала. — За последние два года – три покушения. Серьезных. Однажды снайпер чуть не снял на выходе из клуба. Другой раз – подложенная бомба в машину, которую она чудом просекла. Третий – отравление в ресторане, она почуяла что-то не то в вине.

Глеб усмехнулся, его взгляд скользнул по Алисе, как по экспонату.

— Выжила. Выдюжила. Моя крепкая вещь.

Артем молча слушал, его каменное лицо не выдавало эмоций. Но его серые глаза на секунду задержались на Алисе. В них не было жалости. Было что-то другое: восхищение. Не мужское, а профессиональное. Как восхищаются мастерством сапера, обезвредившего сложную мину, или снайпера, сделавшего невозможный выстрел. Он видел в ней не жертву, а бойца. Высококлассного, хладнокровного профессионала.

И это восхищение только росло с каждой новой задачей. Артем видел, как Алиса работает. Она была виртуозом. На переговорах она читала людей, как открытую книгу. Ее слова, всегда точные, всегда попадающие в цель, были острее любого клинка. Она находила слабости – финансовые, личные, криминальные – и била без промаха, не оставляя шансов. Она могла быть обволакивающе мягкой или леденяще жестокой, в зависимости от того, что требовалось. Она не просто решала проблемы – она контролировала реальность вокруг себя, пока длились переговоры. И Артем, спецназовец, знавший цену контролю и точности, не мог не признать ее мастерство.

Флэшбэк

(Алисе 14 лет)

Большой кабинет Виктора Петровича. Пахнет сигарой и властью. Алиса стоит перед его массивным столом, стараясь держать спину прямо. Она уже не ребенок, но перед ним все еще чувствует себя маленькой и уязвимой. Виктор изучает отчет – ее первый "разбор" мелкого конкурента, который пытался отжать ларек на их территории.

— Слишком много воды, Алиса, – его голос гулкий, без одобрения. Он откладывает бумагу. – Ты пытаешься объяснить, уговорить. Это слабость.

Он встает, подходит к ней. Его тень накрывает ее. Он берет тяжелую металлическую пепельницу с его стола, кладет ей в руки.

— Держи. Тяжело?

Алиса кивает, едва удерживая неожиданную тяжесть.

— Слово – не вода, которой ты пыталась залить проблему. Слово – это пуля. — Он стучит указательным пальцем по ее лбу, прямо между глаз. Она вздрагивает. – Пуля. Ты понимаешь? Оно должно быть точным. Оно должно лететь быстро. Оно должно попадать в цель с первого раза. И убивать.

Он забирает пепельницу, ставит ее обратно с глухим стуком.

— Ты видишь слабость человека? Его страх? Его жадность? Его глупость? Вот твоя цель. Целься в слабость. Без колебаний. Нажимай на спуск – говори слово. И бей. — Его черные глаза, как у сына, впиваются в нее (кажется она ощущает эту боль физически). — Это единственный язык, который понимают волки в нашем лесу, девочка. Стань охотником. Или будешь добычей.

Настоящее

Артем видел результат этих уроков. Видел, как Алиса «целится в слабость» и «бьет без промаха». Он видел силу, которую она излучала в работе. И видел, как эта сила мгновенно гасла, стоило Глебу повернуться к ней.

Однажды, после того как Алиса блестяще провела сделку по приобретению контрольного пакета акций лакомой транспортной компании, Глеб, пьяный от успеха и коньяка, схватил ее за подбородок прямо в лифте, на глазах у Артема.

— Моя умная девочка, – прошипел он, его дыхание с запахом алкоголя обожгло ее лицо. – Моя лучшая вещь.

И он грубо притянул ее к себе, впившись губами в ее рот. Это был не поцелуй. Это была демонстрация собственности. Алиса замерла, ее тело стало деревянным. Она не отвечала, но и не сопротивлялась. Ее глаза, широко открытые, смотрели куда-то в пространство за плечом Глеба, прямо на Артема.

Артем стоял неподвижно, как статуя. Его лицо оставалось каменным. Но в его серых глазах, на долю секунды встретившихся с ее зелеными, мелькнуло что-то острое и быстро погасшее. Не похоть. Отвращение. Быстро сдержанное, но настоящее. Отвращение не к ней, а к этому акту унижения, к тому, как Глеб обращался с тем, чей ум и сила только что принесли ему миллионы. Он видел синяк на ее запястье, оставленный пальцами Глеба. Видел, как она еле заметно дрожала, когда Глеб отпустил ее, усмехнувшись.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Лифт открылся. Глеб вышел первым, не оглядываясь. Алиса последовала, поправляя сбитую кофту. Артем шел последним, его невидящий взгляд был устремлен в спину Глеба. Его мощные руки с татуировками на кистях были сжаты в кулаки так, что костяшки побелели. Но когда он перевел взгляд на Алису, идущую впереди с гордо поднятой головой, но с тенью стыда в опущенных ресницах, в его глазах снова вспыхнуло то самое восхищение, смешанное теперь с чем-то еще. С вопросом. С недоумением. Как такая сила может терпеть такое унижение? И как долго?

Он видел охотника. Видел добычу. В одном человеке. И это противоречие, этот контраст между блистательной Решалой и вещью Царя, заставлял его молчаливый аналитический ум работать на пределе. Он охранял ее тело. Но теперь его начинала занимать тайна ее души, закованной в изумрудное колье и синяки.

Глава 7

Музыка в VIP-ложе ночного клуба «Кристалл» билась в висках тяжелым басом, смешиваясь с гулом голосов и звоном бокалов. Воздух был густ от дорогих духов, сигарного дыма и денег. Алиса сидела рядом с Глебом, словно живое украшение его статуса. Ее черное платье снова было безупречным и откровенным, колье с изумрудами холодно сияло при мигающем свете. Она старалась держать лицо бесстрастным, но внутри все сжималось. Такие места Глеб любил, но они были для нее адом. Слишком много глаз. Слишком много поводов для его ревности.

Артем стоял чуть поодаль, у входа в ложу, спиной к веселью, лицом к залу. Его серые глаза методично сканировали толпу, бары, выходы. Он был неподвижной скалой в бурлящем потоке. Глеб, уже изрядно выпивший дорогого виски, разговаривал с парой новых партнеров по нефтяному бизнесу. Его рука лежала на колене Алисы, властная и тяжелая.

Именно тогда он посмотрел. Молодой парень, явно из богатой семьи, стоял у танцпола этажом ниже. Его взгляд, затуманенный алкоголем и восхищением, задержался на Алисе. Он смотрел на ее лицо, на изгиб шеи, на сияние камней, на глубокий вырез – долго, слишком откровенно, с глупой улыбкой. Он даже подтолкнул приятеля, указав в их сторону.

Алиса почувствовала, как рука Глеба на ее колене сжалась в камень. Она не видела взгляда, но почувствовала перемену в Глебе мгновенно. Воздух вокруг него сгустился, стал едким, как озоновый запах перед грозой. Он резко обернулся, его черные глаза, мгновенно протрезвевшие и наполненные бешеным огнем, нашли виновника. Шрам на брови казался темнее, глубже.

— Этот… щенок… – прошипел Глеб, его голос был низким, хриплым, как рычание. Он начал подниматься, сбрасывая руку Алисы, как ненужную тряпку. Его пальцы с татуировками на костяшках сжались в кулаки. Вены на шее набухли.

— Он смотрит на мое…

Паника, холодная и липкая, обволокла Алису. Она знала этот взгляд. Знакомилась с ним слишком часто. Это был взгляд перед бурей, которая обрушится не на того наглеца внизу, а на нее. Позже, когда они останутся одни. Пряжка ремня, синяки, унижение – все это пронеслось в ее сознании за долю секунды. Она инстинктивно съежилась.

Но прежде чем Глеб успел сделать шаг к выходу из ложи, между ним и проходом возникла мощная фигура Артема. Он не встал на пути агрессивно. Он просто… появился. Блокируя движение не телом, а спокойным, непререкаемым присутствием.

— Глеб, – голос Артема был тише гула музыки, но прозвучал с металлической твердостью, как удар клинка по камню. Он не повышал тона. — Это не стоит внимания. Пьяный мальчишка. Идиот.

Глеб замер, его взгляд, полный ярости, уперся в каменное лицо Артема.

— Он смотрел на нее! На мою! – выкрикнул он, слюна брызнула изо рта. Он попытался оттолкнуть Артема плечом, но тот даже не пошатнулся. Стоял, как утес.

— Я видел, – спокойно подтвердил Артем. Его серые глаза не отрывались от глаз Глеба. В них не было вызова, но и ни капли страха. Была только абсолютная уверенность и… трезвый расчет.

— Он уже ушел. Его приятель уволок. Видишь?

Артем чуть кивнул в сторону танцпола. Парня и правда не было видно.

— Он даже не понял, на кого смотрит. Муха, севшая на бриллиант. Смахнули – и забыли.

Артем сделал шаг ближе к Глебу, а не назад. Их лица оказались в сантиметрах друг от друга. Артем положил руку ему на предплечье. Жест не был дружеским. Это был жест контроля. Твердый, уверенный, как замок наручников.

— Ты – Царь, Глеб. Ты выше этого. Не опускайся до уровня пьяного щенка. Он – ничто. Ты – все. Здесь.

Артем слегка надавил на руку, направляя Глеба обратно к креслу. Его голос стал еще тише, почти интимным, но не теряя стальной нити:

— Твои партнеры смотрят. Не дай им увидеть слабину. Не дай им подумать, что какая-то муха может вывести Царя из себя.

Это сработало. Слова «Царь», «слабина», «партнеры» попали точно в цель. Гнев в глазах Глеба не погас, но сместился, переплавился в холодную, сосредоточенную ярость, направленную уже не только на парня, а на потенциальную угрозу его имиджу. Он резко дернул руку от прикосновения Артема, но не стал больше рваться вперед. Его взгляд скользнул по лицам партнеров, которые наблюдали за сценой с притворным безразличием, но с живым интересом в глазах.

— Гаденыш… – пробормотал Глеб, но уже тише. Он тяжело опустился в кресло. Его руки все еще дрожали. Он схватил свой бокал, сжал его так, что хрусталь затрещал, едва не лопнув. Виски расплескалось.

Артем не отошел сразу. Он стоял рядом, как грозный страж, его спина была обращена к залу, а взгляд все еще был прикован к Глебу, отслеживая малейший признак возвращения бури. Только когда дыхание Глеба стало чуть ровнее, а партнеры осторожно возобновили разговор, Артем сделал шаг назад, вернувшись на свой пост. Его лицо снова стало непроницаемой маской.

Алиса сидела, не дыша. Она видела все: бешенство Глеба, стальную решимость Артема, мгновенный, безошибочный расчет его действий. Он не просто остановил Глеба. Он отвлек его ярость, перенаправил ее, защитив не только порядок в клубе, но и… ее. Он знал, знал, чем закончится эта вспышка для нее. И вмешался.

Впервые за долгие годы, Алиса почувствовала нечто странное и почти забытое. Не безопасность – с Артемом она чувствовала себя как под наблюдением хищника. Но защиту. Мимолетную, прагматичную, возможно, даже не преднамеренную для нее лично, но реальную. Он не дал буре обрушиться на нее. Он встал между ней и гневом Царя. И победил. Без единого удара. Только силой воли, словом и холодным расчетом.

Она посмотрела на Артема. Он снова сканировал зал, его профиль был резок и непоколебим в мигающем свете. Он не посмотрел на нее. Не ждал благодарности. Он просто делал свою работу. Но для Алисы в этот момент он был не просто надзирателем. Он был щитом. Холодным, стальным, но щитом. И это ощущение – щемящее, тревожное и невероятно сладкое от своей новизны – осталось с ней, даже когда Глеб грубо схватил ее за руку под столом, его пальцы впиваясь в ее запястье, напоминая, кому она принадлежит. Напоминая, что буря была лишь отсрочена, а не отменена. Но в этот миг отсрочки, она вдохнула глоток воздуха, которого не знала давно. Воздуха, где кто-то посмел остановить Царя ради нее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 8

Офис Глеба в деловом центре после полуночи напоминал огромную, вымерзшую пещеру. Мягкий свет настольной лампы Глеба выхватывал из полумрака лишь массивный стол да кресло. За панорамными окнами горели огни спящего города, но здесь царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь тихим гудением кондиционера. Глеб задерживался – очередной «срочный разбор» с поставщиками на другом конце города. Алиса и Артем ждали.

Алиса сидела на краю кожаного дивана для посетителей, листая отчет на планшете, но цифры и слова расплывались перед глазами. Она чувствовала его присутствие. Артем стоял у окна, в нескольких метрах от нее, спиной к комнате, наблюдая за улицей. Его высокая, мощная фигура в темной рубашке и джинсах была четким силуэтом на фоне ночных огней. Он был абсолютно неподвижен, как каменный страж.

Они были одни. По-настоящему одни, без Глеба, без его давящей ауры, без толпы подчиненных. Впервые с тех пор, как Артем стал ее тенью. И эта тишина, это отсутствие привычного напряжения, связанного с Глебом, обнажило что-то новое. Что-то в самом Артеме.

Алиса осторожно подняла глаза от планшета. Она позволила себе рассмотреть его. Не как угрозу или инструмент Глеба, а как… человека. Темно-русые волосы, коротко и аккуратно подстриженные. Сильная линия скулы, четкий профиль. Мощные плечи под тканью рубашки, руки с татуировками на кистях и предплечьях, сложенные за спиной. Он дышал ровно, глубоко, как человек, привыкший к концентрации и контролю.

Она вспомнила мелочи последних дней. То, на что раньше не обращала внимания, будучи погруженной в свое отчаяние и постоянную настороженность.

Как он всегда открывал перед ней дверь автомобиля или здания. Не с показной галантностью, а с бесшумной, предупредительной эффективностью. Просто делал шаг в сторону, пропускал ее вперед. Без взглядов, без намеков.

Как он подавал ей упавшую ручку или документы в перерыве между встречами. Сухо, молча, лишь легким движением руки. Его пальцы никогда не задерживались на ее коже дольше необходимого.

Как он был пунктуален до секунды. Его появление всегда было предсказуемым, как восход солнца. Никаких опозданий, никаких неловких ожиданий.

Как он молчал. Но не тупым молчанием громилы, а молчанием человека, который слушает, анализирует и говорит только по делу. Его редкие реплики Глебу были краткими и невероятно точными.

Безупречность. Это слово вертелось в голове Алисы. В этом мире грубости, пошлости, напускной бравады и животной силы Артем был другим. Он был воспитан. Учтив без подхалимства. Серьезен без угрюмости. В нем чувствовалась какая-то внутренняя дисциплина, выкованная не в бандитских разборках, а в другом, жестком, но, возможно, более чистом горниле – спецназе, армии. Эта дисциплина проявлялась в каждом жесте, в каждом взгляде, в молчании.

И он был… привлекателен. Сильно. По-мужски. Не той нарочитой, животной привлекательностью Глеба, которая пугала и отталкивала, а привлекательностью силы под контролем, тишины, таящей мощь, уверенности, не нуждающейся в демонстрации. Алиса поймала себя на том, что рассматривает линию его спины под рубашкой, мощные икры, очерченные джинсами, сильные руки с татуировками, которые вдруг казались не признаком уголовного прошлого, а знаком какой-то другой, загадочной истории. Чувство, теплое и тревожное, шевельнулось где-то глубоко внутри. Она быстро опустила глаза на планшет, чувствуя, как легкий румянец окрашивает щеки. Боже, что со мной? Он же надзиратель. Орудие Глеба.

Артем слегка повернул голову. Не всем телом, а именно головой, чуть в ее сторону. Его серый глаз, пойманный углом зрения, мельком скользнул по ней, сидящей на диване. Он не смотрел пристально, но Алиса знала – он заметил. Заметил ее взгляд, ее задержавшееся внимание. Заметил, возможно, даже этот предательский румянец.

Он ничего не сказал. Не изменил позы. Не подал и малейшего знака, что что-то уловил. Его лицо оставалось каменной маской спокойствия и нейтралитета. Он просто вернул взгляд обратно на ночной город за окном. Но в этой абсолютной нейтральности, в этом полном отсутствии реакции – ни ухмылки, ни намека на интерес, ни даже смущения – было что-то… оглушительное. Это был не игнор. Это был контроль. Контроль над ситуацией, над своими эмоциями, над любым намеком на что-то, что могло выйти за рамки его работы.

Алиса почувствовала себя глупо и уязвимо. Он увидел ее слабину. Мимолетный интерес. И не дал ничего взамен. Только свою безупречную, ледяную нейтральность. Это должно было охладить, остановить. Но почему-то было иначе. Эта его сдержанность, это отсутствие пошлости, это молчаливое уважение к границам – все это делало его еще более… притягательным. Опасным? Безусловно. Он был опасен своей непредсказуемостью, своей преданностью Глебу, своей силой. Но теперь он стал опасен и по-другому. Он заставил ее почувствовать. Что-то кроме страха, ненависти и безысходности.

Внезапно громко щелкнул замок входной двери. Алиса вздрогнула, как пойманная на чем-то запретном. Артем плавно развернулся от окна, приняв свою обычную стойку охраны, лицо обращено к двери. Нейтральное. Профессиональное.

В кабинет ввалился Глеб. От него пахло дорогим коньяком, дорогими сигарами и… удовлетворенной жестокостью. Шрам на брови выделялся на покрасневшем лице.

— Всё схвачено, – бросил он хрипло, сбрасывая пиджак на ближайший стул. Его взгляд скользнул по Алисе, потом по Артему. Ничего не заметил. Ничего не заподозрил. — Поехали.

Артем молча направился к двери, открыл ее и пропустил сначала Глеба, потом Алису. Его пальцы не коснулись ее. Его взгляд, когда она проходила мимо, был устремлен куда-то в пространство за ее плечом. Безупречно нейтральный. Но Алиса, выходя в освещенный коридор, чувствовала жар на своих щеках и странное, тревожное биение сердца. Тишина офиса осталась позади, но ее эхо, смешанное с образом его силуэта у окна и его абсолютной, ледяной сдержанностью, осталось с ней. Впервые за долгие годы кто-то заставил ее почувствовать нечто иное, кроме отчаяния. И этот кто-то был самым опасным человеком в ее окружении после самого Глеба.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 9

Солнце, редкое для этого хмурого времени года, щедро заливало тротуар в тихом сквере. Алиса вышла из дорогого бутика с маленькой, но астрономически дорогой коробкой — новые часы от Глеба – «награда» за последнюю удачную сделку. Артем, как всегда, был в нескольких шагах, его присутствие ощущалось как легкое изменение давления воздуха. Он наблюдал не только за ней, но и за окружением, его серые глаза сканировали прохожих, подъезды, машины.

Именно тогда она ее увидела. Лена. Лена Соколова. Подруга с первых классов школы, с которой они делились секретами о мальчиках и мечтами о будущем. Лена стояла у края тротуара, раскачивая старую, потертую коляску. На ней была простая, немаркая куртка, джинсы, потрепанные кроссовки. Ее волосы были собраны в небрежный хвост, лицо без макияжа, на ногтях – облупившийся дешевый лак нежно-розового цвета. В руках – огромная сумка-рюкзак, явно переделанная под сумку для пеленок, бутылочек и всего прочего, что нужно младенцу.

— Алиса?! – Лена вскрикнула, ее лицо расплылось в такой искренней, лучистой улыбке, что Алиса на мгновение ослепла. В этом мире фальшивых улыбок и ледяных масок улыбка Лены была как глоток чистого воздуха. Настоящая.

— Лена! – Алиса автоматически ответила улыбкой, но ее собственная улыбка казалась ей картонной, натянутой. Она подошла ближе, ощущая на себе мгновенный, аналитический взгляд Артема, оценивающего новую «угрозу». Лена бросилась ее обнимать, пахнув детской присыпкой и чем-то домашним, теплым.

— Боже, как давно! Ты выглядишь… невероятно! – Лена отступила на шаг, окидывая Алису восхищенным взглядом. Безупречное пальто, идеальная прическа, Mercedes, ждущий у тротуара с водителем. — Как звезда!

Алиса почувствовала, как ее щеки горят. Не от комплимента. От стыда. От осознания пропасти между ними. Она машинально потрогала холодные часы на запястье. Знак принадлежности.

— А это мой Ванечка, – Лена с гордостью откинула полог коляски, показывая спящего розовощекого малыша. – Четыре месяца. Жизнь катится, да?

— Да… – Алиса заглянула в коляску. Маленький кулачок, прижатый к щеке, безмятежное дыхание. Что-то острое, как нож, кольнуло под сердце. Нормальная жизнь.

Лена затараторила с присущей ей легкостью: о муже-инженере «Коля работает над каким-то важным проектом, вечно задерживается, но он – золото!», о съемной квартирке «Тесно, конечно, но зато свой угол!», о бессонных ночах «Но он так мило улыбается по утрам, что все забываешь!». Она говорила о мелких бытовых трудностях – сломавшейся стиралке, подорожавшем детском питании – но в ее голосе не было нытья. Было спокойное, глубокое счастье. Простое. Человеческое. Она показывала фотографии мужа на телефоне – улыбающийся парень в очках, без претензий на крутость. Настоящий.

— А ты? – Лена вдруг спохватилась, положив руку Алисе на рукав дорогого пальто. – Как ты? Говорят, ты в каком-то большом бизнесе? Замужем? Дети?

Вопросы, такие обычные, такие невинные, повисли в воздухе. Алиса почувствовала, как под пальто выступает холодный пот. Она увидела отражение себя в больших, искренних глазах Лены: эффектная кукла в золотой клетке. Без мужа. Без детей. Без права на простые радости. Только Глеб. Только банда. Только страх и унижение.

— Я… – Алиса заставила свои губы растянуться в самую широкую, самую фальшивую улыбку. – У меня все прекрасно, Лен! Большой бизнес, да. Очень… ответственный. Путешествую. Свободна пока, но это даже к лучшему!

Она махнула рукой, изображая легкомыслие.

— Жизнь бьет ключом!

Лена смотрела на нее с теплой, но чуть смущенной улыбкой.

— Классно… Просто супер, Алис. Я рада за тебя.

Но в ее глазах мелькнуло что-то… недоумение? Легкая тень? Как будто она почувствовала фальшь, но не могла понять ее причин.

— Ты такая… яркая. Непохожая на нас, простых смертных.

Простых смертных. Слова обожгли. Алиса посмотрела на потертую сумку для пеленок, на облупившийся лак, на спящего ребенка в скромной коляске. Именно этого я хочу, – кричало что-то внутри. Именно этой простоты. Этого покоя. Этого права быть "простой смертной".

— Мне пора, Лен, – Алиса поспешно сказала, чувствуя, как ком подкатывает к горлу. — Встреча… Важная.

— Конечно, конечно! Не задерживаю! – Лена снова обняла ее, теплая и пахнущая детством. — Давай созвонимся? Вот мой номер! – она сунула Алисе в руку бумажку с цифрами.

Алиса судорожно сжала бумажку, кивнула, еще раз улыбнулась своей ледяной, кукольной улыбкой и почти побежала к машине. Артем, предугадав ее движение, был уже у машины, открывал дверь. Его взгляд скользнул по ее лицу, по сжатой в кулак руке с бумажкой. Ничего не сказал.

Дверь закрылась. Роскошный салон отсек шум улицы, солнечный свет, образ Лены с коляской. Машина тронулась. И тут плотина прорвалась.

Тихий всхлип вырвался сначала. Потом еще один. Потом рыдания накрыли ее с такой силой, что она не могла дышать. Она сжалась на заднем сиденье, закрыв лицо руками, плечи сотрясались от беззвучных, но истязающих судорог. Годы подавленной боли, унижения, страха, безысходности вырвались наружу. Она плакала о своей украденной жизни. О мечте быть просто Леной. О том, что они сделали из нее – бездушную, эффектную куклу, у которой нет права на слезы, на слабость, на простоту. На свободу выбирать свою судьбу. Новые часы от Глеба давили как наручники. Коробка от часов упала на коврик.

Она не видела Артема на переднем сиденье. Не видела, как его мощные плечи напряглись. Не видела, как его каменное лицо оставалось неподвижным, но взгляд в зеркале заднего вида на долю секунды задержался на ее содрогающейся фигуре. В его глазах не было осуждения. Не было пошлого любопытства. Было… понимание? Признание этой безмерной боли?

Машина ехала, город мелькал за тонированными стеклами. Рыдания Алисы постепенно стихли, сменившись глухими, прерывистыми всхлипами. Она сидела, уткнувшись лицом в ладони, чувствуя себя опустошенной, разбитой, беззащитной как никогда.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

И тогда, без слова, через подголовник переднего сиденья, протянулась рука. Мощная, с татуировками на кисти. В пальцах был зажат простой, белый, чистый носовой платок из хлопка. Никаких монограмм. Никакой роскоши. Просто платок.

Алиса замерла. Она смотрела на протянутую руку, на белый квадрат ткани. Это был жест такой простой, такой человеческий, такой неуместный в ее мире жестокости и показной роскоши. Он не смотрел на нее. Его рука просто ждала.

Дрожащими пальцами Алиса взяла платок. Ткань была мягкой, впитывающей. Она прижала его к лицу, к мокрым от слез глазам. Пахло… ничем. Чистотой. Или просто свежим воздухом? Она не знала. Но этот простой жест, это молчаливое признание ее боли, ее человечности, пробило брешь в ее ледяном панцире сильнее, чем любые слова.

Она вытерла лицо, скомкала мокрый платок в кулаке. Рука Артема исчезла за подголовником. Ни слова. Ни взгляда. Только тихий гул двигателя и огни города, плывущие мимо. Алиса закрыла глаза, прижимая к груди скомканный белый платок – крошечный клочок простой человечности в ее позолоченной клетке. И впервые за долгие годы почувствовала не только отчаяние, но и крошечную, дрожащую искру чего-то другого. Благодарности? Надежды? Она боялась дать этому чувству имя. Но оно было живым. И оно пришло от самого неожиданного человека. От ее надзирателя. От Тени.

Глава 10

Руль «Бентли Континенталь GT» под пальцами Алисы был холодным и податливым, как кожа удава. Двигатель под капотом урчал глухим, недовольным рыком, будто чувствуя настрой своей хозяйки. Она вырулила из подземного паркинга офиса Глеба, резко давя на газ, так что задние шины чуть чиркнули по бетону. В зеркале заднего вида, как предсказуемая тень, вынырнул черный Mercedes G-класс – рабочая лошадка Артема.

Опять. Всегда. Мысль пронзила мозг, острая и ядовитая. Свита. Надзиратель. Тюремщик в дорогом костюме. Сегодня эта мысль не просто гноилась – она взорвалась белой горячей яростью. После встречи с Леной, после рыданий в машине и того белого платка, который она все еще сжимала в кармане пальто как талисман и одновременно как напоминание о своей слабости, терпение лопнуло. Ей нужно было пространство. Воздух. Хотя бы иллюзия свободы на пути в проклятый салон красоты, где они будут делать из нее еще более безупречную куклу для Глеба.

— Нет, – прошептала она сквозь стиснутые зубы, глядя в зеркало на неотступный силуэт внедорожника. Ее зелёные глаза, обычно ледяные и расчетливые, горели сейчас азартом и вызовом. Она нажала педаль газа сильнее.

Бентли рванул вперед, как выпущенная из лука стрела. Мощный двигатель взвыл, вжимая ее в кожаное сиденье. Алиса не просто вела – она рубила городское движение. Резкие перестроения из ряда в ряд без сигналов, обгоны справа по разбитой обочине, проезд на только что загоревшийся желтый, заставляя тормозить встречные машины. Ее движения за рулем были резкими, агрессивными, лишенными обычной элегантности. Это была не езда – это была атака. Атака на город, на правила, на эту невидимую нить, связывающую ее бампер с бампером Артема.

Она видела в зеркале, как Mercedes отвечает. Он не пытался повторить ее безумные маневры, но сокращал дистанцию с пугающей эффективностью. Артем не гнал слепо – он просчитывал. Он перекрывал возможные пути отхода, держался в слепой зоне, использовал поток машин как щит, чтобы не отстать. Его внедорожник, мощный, но менее маневренный, казалось, дышал ей в спину. Алиса ловила редкие проблески его лица за рулем в зеркале – сосредоточенного, каменного, без тени паники или гнева. Только абсолютная концентрация. Это бесило ее еще сильнее.

Холодная тварь. Она вжала газ в пол на прямом участке широкого проспекта. Спидометр пополз за 120, затем 140. Городской пейзаж превратился в размытое полотно. Ветер свистел в приоткрытое окно, срывая с ее идеальной прически прядь волос. Адреналин жёг кровь, заглушая страх и отчаяние. В этот миг она не была вещью Царя. Она была Алисой. Сильной, быстрой, свободной. Пусть на минуту. Пусть ценой риска.

Она рванула влево, резко подрезав фуру, чей клаксон протрубил ей вдогонку гневную сирену. Затем – резкий поворот направо, на узкую улицу с односторонним движением. Бентли вписался в поворот на грани заноса, шины взвизгнули. Алиса бросила взгляд в зеркало – Mercedes был там! Он повторил маневр, его высокий кузов кренился, но оставался под контролем. Как он успел?!

Ярость смешалась с чем-то вроде восхищения. Он был хорош. Очень хорош. Это не был тупой гонщик. Это был оперативник, для которого ее побег – просто задача. И это делало «игру» еще опаснее и… азартнее.

Она рванула вперед по узкой улице, лавируя между припаркованными машинами, заставляя пешеходов шарахаться назад на тротуар. Впереди – перекресток, загорался красный. Алиса взвесила шансы. Поток машин уже трогался с перпендикулярного направления. Риск огромен. Но сзади – он. Всегда он.

Нет. Она резко ударила по тормозам. Бентли встал как вкопанный в метре от стоп-линии, шины взвыли резиной. Алиса тяжело дышала, ее руки дрожали на руле. Сердце колотилось, как бешеное. Она посмотрела в зеркало.

Mercedes остановился вплотную за ней, его массивный бампер почти касался ее заднего бампера. Дистанция – сантиметры. Безопасная? Нет. Устрашающая? Да. Это был недвусмысленный сигнал: Я здесь. Я не отстану. Не пытайся.

Затем, когда загорелся зеленый, Артем не сигналил, не подгонял. Он просто ждал. Алиса тронулась плавно, неожиданно спокойно. Ярость ушла, оставив после себя пустоту и горькое осознание. Она вела машину как безумная, рисковала жизнью – своей и чужой – только чтобы почувствовать миг свободы. И что? Ее тень была рядом. Всегда рядом. Бегство невозможно. Она загнана в угол. Не только Глебом. Но и этим молчаливым, невероятно эффективным профессионалом, который просто выполнял приказ.

Остаток пути до салона красоты она ехала с соблюдением всех правил. Плавно, без резких движений. Mercedes следовал за ней на почтительной, но неотступной дистанции. Адреналин сменился ледяной усталостью и стыдом. Стыдом за свое безрассудство, за свою слабость, за то, что показала Артему этот всплеск отчаяния.

Она заглушила двигатель Bentley перед роскошным фасадом салона. Не двигалась, смотря в пустоту через лобовое стекло. Дверь со стороны водителя Mercedes открылась. Артем вышел. Он не спеша подошел к ее машине. Открыл дверь.

Алиса не сразу посмотрела на него. Она собралась с силами, надевая маску ледяного спокойствия. Когда она наконец подняла глаза, чтобы выйти, их взгляды встретились.

В его серых глазах не было ни упрека, ни злорадства, ни даже обычной профессиональной оценки угрозы. Было что-то другое. Понимание. Глубокое, безмолвное понимание той ярости и отчаяния, что гнали ее по городу. Он видел не просто побег. Он видел крик души, запертой в золотой клетке. Он видел ее. Настоящую. В этом взгляде не было жалости, которая унизила бы ее. Было признание ее силы и ее боли. И в этом признании не было осуждения.

Он молча отступил, давая ей выйти. Его лицо снова было каменной маской. Но тот взгляд… Алиса прошла мимо него к дверям салона, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Он понял. Этот молчаливый надзиратель, этот бывший спецназовец, этот инструмент Глеба – понял. И в этом понимании, странным образом, было больше человечности, чем во всей показной роскоши ее жизни. Она вошла в салон, оставив его на посту у дверей, но чувство этого взгляда, полного немого понимания ее бунта, оставалось с ней, как след от безумной гонки на бампере ее Бентли.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 11

Сладковатый запах лаванды и жасмина в приватном кабинете салона «Эдем» был призван усыплять. Для Алисы он лишь фон для вечного напряжения. Она лежала лицом вниз на массажном столе абсолютно обнаженная, прикрытая лишь мягким полотенцем, руки Алексея разминали зажатые мышцы спины. Расслабление – иллюзия. Каждый нерв был струной, готовой взорваться.

Щелчок. Скрип металла.

Не из коридора. Сверху. Прямо над ней. Из вентиляционной решетки. Алиса замерла. Ледяной укол страха пронзил спину. Не то. Инстинкт выживания взревел сиреной.

Она рванула голову в сторону. Глаз, прижатый к полотенцу, уловил движение: решетка сдвинулась! Тень внутри!

Время сжалось в точку. Из решетки выпал человек, приземлившись с глухим стуком на кафель перед столом. Среднего роста, в черной обтягивающей одежде, балаклава скрывала лицо. В руке – короткий, отточенный клинок, блеснувший в мягком свете. Его глаза за прорезью балаклавы мгновенно нашли ее.

Алексей, ошеломленный, вскрикнул и замер. Нападающий проигнорировал его. Он был здесь ради Алисы. Один стремительный шаг – и он у стола. Его свободная рука впилась в край полотенца, резко дернув его на себя. Ткань сползла, обнажив спину Алисы до линии бедер, прохладный воздух ударил по коже.

Алиса не закричала. Она действовала. Ее рука схватила тяжеленную хрустальную банку с аромамаслом со столика массажиста, швырнув ее в лицо нападавшему.

Банка угодила нападавшему в плечо, масло брызнуло, но не остановило. Он взревел от ярости, нож занесен для удара вниз, прямо в ее незащищенный живот. Алексей бросился прочь с диким воплем.

БАМММ!

Не выстрел. Дверь кабинета вылетела с петель под сокрушительным ударом. В проеме, заполняя его, стоял Артем. Его серые глаза, сканеры, за долю секунды охватили сцену: Алиса на столе: полуобнаженная (спина, часть бедер, грудь едва прикрыта рукой и полотенцем), в уязвимой позиции, но с лицом, искаженным не страхом, а бешеной решимостью и вызовом. Нападающий с занесенным ножом над ней.

Артем не стал кричать. Он двинулся. Взрывной рывок вперед. Нападающий, услышав грохот двери, инстинктивно развернулся к новой угрозе, нож сменил траекторию.

Рукопашный бой. Краткий. Жестокий. Смертельный.

Артем парировал выпад ножом предплечьем, блок жесткий, как сталь. Одновременно его нога с разворота врезалась нападавшему в колено. Хруст. Крик из-под балаклавы. Нападающий пошатнулся. Артем не дал опомниться. Мощный удар основанием ладони снизу вверх – в челюсть под маской. Голова запрокинулась. Захват вооруженной руки. Резкий рычаг на излом. Кость хрустнула явственно. Нож выпал.

Артем, используя инерцию падающего тела, резко дернул нападавшего вниз и на себя, одновременно нанося удар коленом в солнечное сплетение. Воздух с хрипом вырвался из легких нападавшего. Последний удар: ребром ладони в основание черепа. Быстро. Эффективно. Смертельно.

Тело нападавшего обмякло и рухнуло на кафель прямо перед массажным столом, с гулким стуком. Голова ударилась об пол, балаклава съехала, открыв стеклянные, ничего не видящие глаза. Мертвые. В метре от Алисы.

Тишина. Звенящая. Пахло лавандой, маслом, пылью, потом, страхом и... смертью. Алексей тихо рыдал у стены.

Алиса смотрела на убитого. Не на Артема, не на Алексея. Ее взгляд был прикован к лицу мертвеца, к пустым глазам, к капле крови, выступившей из уголка рта. В ее глазах не было ужаса или отвращения. Была оценка. Холодная, аналитическая. Кто? Чей? Почему? Как Решала, изучающая последствия чужой ошибки. Смерть была знакомым пейзажем.

Флэшбэк

(Алисе 16 лет)

Взгляд на мертвое лицо здесь на кафеле сливается с образом другого мертвеца в подвале много лет назад. Запах смерти здесь накладывается на запах сырости и пороха там.

Она стоит за спиной Глеба и Виктора. На коленях – Семен, бухгалтер. Плачет. Молит. Говорит о долгах, о больной дочери. Предал.

— Смотри и запоминай, Алиса, – голос Глеба, молодого, но уже пропитанного жестокостью, шипит ей в ухо. Он поднимает пистолет. Медленно. Театрально. Целится в лоб Семена. Тот зажмуривается, тело бьется в конвульсиях страха.

— Слабость, равно смерть, – произносит Глеб отчетливо, смакуя власть. Выстрел грохает, оглушая. Тело падает. Алиса не кричит. Она смотрит. Запоминает. Не кровь. Глаза Глеба в момент выстрела – восторг абсолютной власти. Урок вбит навсегда: Слабость — смерть. Сила — контроль. Или смерть.

Настоящее

Слабость, равно смерть. Уравнение вспыхнуло в сознании Алисы. Этот нападавший проявил слабость – не учел Артема, не справился с ней мгновенно. И заплатил. Ее собственная нагота, физическая уязвимость секунду назад – тоже слабость. Но она не позволила ей стать смертельной. Она бросила вызов. Действовала. Даже перед лицом ножа.

Ее взгляд медленно поднялся от трупа к Артему. Он стоял над телом, его мощная грудь слегка вздымалась, руки были готовы к новому удару. Его серые глаза сканировали комнату, потом остановились на ней. В них была оценка ее состояния, готовность к действию. Но не было паники, жалости или осуждения за ее полуобнаженность. Было признание. Признание ее хладнокровия в хаосе. Признание ее вызова смерти.

Алиса не стала судорожно прикрываться. Она медленно, с достоинством сползла со стола на пол. Полотенце было где-то рядом. Она подняла его и, не спеша, обернула вокруг бедер, прикрыв, маленьким полотенцем, самое уязвимое. Ее грудь оставалась обнаженной, спина открытой, но она стояла перед ним и мертвым телом прямо, с поднятой головой. Ее зелёные глаза, все еще хранящие следы адреналиновой бури, держали его взгляд. Вызов. Вызов обстоятельствам. Вызов своей уязвимости в этот миг. Вызов всему миру, который хотел ее уничтожить. Многие хотели – она знала. Это была ее реальность. И каждый раз она отвечала не страхом, а стальной волей.

Артем ничего не сказал. Он снял свой темный пиджак. Не бросил, не накрыл ее с показной заботой, которая могла бы унизить. Он сделал шаг вперед, блокируя вид на труп, и протянул пиджак. Жест был практичен, уважителен. Укрыть уязвимость. Вернуть ей контроль над ситуацией. Его глаза смотрели на ее лицо, не опускаясь ниже.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Алиса взяла пиджак. Ткань была теплой от его тела, пахла оружейной смазкой, потом и чем-то чистым, мужским. Она накинула его на плечи. Огромный, он укрыл ее как плащ. Тепло и тяжесть ткани стали барьером. Она застегнула одну пуговицу на уровне груди. Пиджак пах им. Защитником. Убийцей. Тенью, ставшей щитом. Символом того, что даже в абсолютной уязвимости, можно сохранить силу и бросить вызов.

Она повернулась к Алексею, все еще содрогающемуся у стены. Ее голос был низким, твердым, голос Решалы, берущей контроль:

— Убери это,– кивок на труп. — И его… – взгляд на массажиста, – Успокой. Отвези домой.

Артем коротко кивнул. Телефон уже был в его руке. Он отдавал приказы «уборщикам», его голос ровный, деловой. Но его взгляд, скользнув на Алису, стоящую в его пиджаке, с ее бледным, бесстрашным лицом и глазами, полными вызова миру, задержался на мгновение дольше. В глубине серых зрачков, за профессиональной сдержанностью, было что-то большее: восхищение. Восхищение не телом, а духом. И понимание, что они связаны теперь не только долгом, но и кровью, и этим огненным взглядом вызова из самой глубины уязвимости.

Глава 12

Роскошный салон черного Mercedes G-класса плыл по ночному городу, словно бронированный кокон. За тонированными стеклами мелькали огни, но внутри царила глубокая, почти звенящая тишина, нарушаемая лишь тихим гулом двигателя. Алиса сидела на заднем сиденье, кутаясь в огромный пиджак Артема. Ткань все еще хранила его тепло и запах – оружейная смазка, мужской пот, что-то неуловимо чистое и… надежное. Физическая уязвимость контрастировала с железной волей, закаленной в огне нападения. Ее взгляд был устремлен в окно, но видела она не город, а стеклянные глаза мертвеца на кафеле и вспышку дульного пламени из прошлого. Слабость, равно смерть. Уравнение жгло сознание.

Артем вел машину. Его мощные руки с татуировками на кистях уверенно лежали на руле. Профиль в свете фонарей был резок и непроницаем, как скала. Но напряжение в его челюсти, чуть более учащенное, чем обычно, дыхание – выдавали адреналин, еще не до конца схлынувший. Он не спрашивал, как она. Он знал – она жива, невредима физически (кроме ссадины), и этого пока достаточно. Его задача – доставить.

Тишина становилась тяжелой. Не просто отсутствие слов, а пространство, заполненное невысказанным: ее полуобнаженностью под его пиджаком, его убийством на ее глазах, ее взглядом вызова из самой глубины уязвимости. Алиса почувствовала странное желание нарушить это молчание. Не из-за страха или благодарности. Из-за понимания. Она видела в его глазах в салоне не просто профессионала. Она видела человека, который понял. Понял ее вызов, ее боль, ее запертость. И этот человек… был не похож на других головорезов Глеба. Он был другим с самого начала. Почему?

— Ты не похож на них, – ее голос прозвучал тихо, хрипловато от недавнего напряжения, но четко, нарушая тишину. Она не обернулась, продолжая смотреть в окно.

Артем слегка повернул голову, его серые глаза мельком скользнул по ней в зеркале заднего вида. Вопрос не требовал ответа. Он был констатацией. Он промолчал.

— Ты не лезешь с похабщиной. Не пялишься, как голодный пес. Не тупой бык, который только и может, что бить кулаком или стрелять, – продолжила Алиса. Ее слова были острыми, как скальпель. — Ты знаешь, что такое дисциплина. Уважение. Границы. Откуда? Спецназ учит убивать, но не учит… этому.

В зеркале она увидела, как его пальцы чуть сильнее сжали руль. Его взгляд снова встретился с ее отражением. В нем не было гнева. Была усталость? Горечь?

— Спецназ учит выживать, — наконец произнес он. Голос низкий, хрипловатый, как всегда, но сейчас в нем звучала какая-то глубокая усталость. — И защищать. Когда это возможно.

— Защищать? – Алиса повернулась, ее зеленые глаза впились в его затылок. — Ты защищаешь меня. По приказу Глеба. Но почему ты здесь, Артем? Почему ты работаешь на него? Ты не бандит. Не громила. Ты… солдат. Потерянный солдат.

Он долго молчал. Машина повернула на широкий, почти пустой проспект. Улицы стали шире, фонарей меньше.

— Мы с Глебом… знаем друг друга с детства, – начал он наконец, медленно, будто вытаскивая слова из глубины. — Росли в одном районе. Дрались вместе, дурачились. Он был… другим тогда. Не Царем. Просто Глебкой. Смелым. Горячим. Глупым иногда.

В его голосе мелькнула тень чего-то давно утраченного – ностальгии?

— Потом… пути разошлись. Я ушел в армию. Он… остался здесь. Пошел по стопам Виктора.

Алиса слушала, не шелохнувшись. Детство Глеба было для нее темным пятном. Она знала только Царя.

— После армии, спецназа… у меня была жизнь, – продолжил Артем, его голос стал жестче. — Работал. Жил. Но… была сестра. Таня.

Он сделал паузу. Это имя далось ему тяжело.

— Рак. Редкая форма. Лечение… за границей. Экспериментальное. Дороже золота.

Он замолчал. Тишина в салоне снова стала густой, но теперь она была наполнена невысказанной болью. Алиса не подталкивала. Она ждала.

— Влез в долги, – выдохнул он. Голос стал сухим, как порох. — Все. До последней копейки. Продал все, что мог. Взял кредиты под бешеные проценты… у тех, у кого брать нельзя.

Она поняла – у криминальных авторитетов, ростовщиков, тех, кто не прощает долгов.

— Думал… хоть шанс есть. Хоть маленький…

Еще пауза. Дольше. Тяжелее. Машина замедлила ход на светофоре.

— Она умерла, – прозвучало наконец. Три слова. Каждое – как выстрел. — Через год после начала лечения. Долги остались. Огромные. А те, кому я должен… они не прощают. Не отсрочивают. Моя жизнь… стала товаром.

Алиса почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Она знала этот мир. Знакомые сюжеты. Но слышать это от него – от этого каменного, безупречного человека – было иначе. Это была не история неудачника. Это была трагедия сильного человека, сломленного не врагом, а обстоятельствами, любовью, системой.

— Глеб узнал, – Артем тронулся с места, его голос стал ровнее, безжизненнее. — Не знаю как. Пришел. Сказал: «Я все улажу.» Он… оплатил все. Весь мой ад. До копейки. Выкупил мои долги у тех… людей.

Алиса представила это. Глеб, наслаждающийся властью спасителя, покупающий старую дружбу и преданность. Царь, расширяющий свое влияние.

— И предложил работу, – закончила она за него, голосом чуть громче шепота. — Охранять его самую ценную вещь. Его Решалу.

Артем кивнул, коротко, почти незаметно.

— Сказал: «Будешь рядом с Алисой. Она… особенная. И уязвимая. Нужен лучший.»

Он произнес слова Глеба без интонации, но Алиса услышала в них и собственничество Глеба, и его странное признание ее ценности, пусть и в категориях вещи.

— Долг… теперь перед ним. Работа… пока не выплачу. Или пока он не решит иначе.

Он замолчал. История была рассказана. Сухо. Без прикрас. Без просьб о жалости. Просто факты его кабалы.

Алиса откинулась на кожаном сиденьи, кутаясь в его пиджак. Она смотрела на его затылок в зеркале. Теперь он был для нее не просто эффективной Тенью. Он был человеком. Сильным. Гордым. Сломленным обстоятельствами. Запертым в долговую яму к Глебу так же, как она заперта в клетку из страха, привычки и изумрудного колье. Он попал сюда не по своей воле. Не из любви к криминалу или власти. Из любви к сестре. Из отчаяния. Из-за долга, который теперь висел над ним, как дамоклов меч.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мерседес свернул на знакомую улицу, подъезжая к ее роскошному, безжизненному дому-крепости. Он плавно остановился у входа.

Артем выключил двигатель. Тишина стала абсолютной. Он обернулся, его серые глаза встретились с ее зелеными. В них не было просьбы о понимании. Была та же сдержанность, та же готовность выполнять свою работу. Но теперь Алиса видела глубже. Видела боль. Видела долг. Видела солдата, попавшего в плен к своему прошлому и к миру, который он, вероятно, презирал.

— Спасибо, Артем, – сказала она тихо, но четко. Не только за спасение сегодня. За историю. За откровенность. За то, что он был человеком в этом бесчеловечном мире. — За… все.

Он кивнул, один раз.

— Тебе нужно внутрь. Он ждет.

Алиса взяла свою сумочку, которую он предусмотрительно захватил из салона, когда они в спешке покидали его. Она открыла дверь. Ночной воздух ударил по ногам, не прикрытым пиджаком. Она сделала шаг из машины, все еще укутанная в его пиджак, как в броню.

— Пиджак… – начал он, но она уже закрывала дверь.

— Отдам в следующий раз, – бросила она, не оборачиваясь, и направилась внутрь дома. Она не могла отдать его сейчас. Он был ее щитом, ее напоминанием о сегодняшнем выживании, о его истории, об их странной, новой связи через боль и долги. И символом того, что даже Тень Царя может быть человеком со своей трагедией.

Артем не стал настаивать. Он смотрел, как она подходит к дверям дома, его пиджак нелепо болтается на ней, но придает ее силуэту какую-то неожиданную, хрупкую силу. Артем опустил голову на руки, все еще лежащие на руле. На мгновение каменная маска спала, обнажив усталость и горечь человека, который вынужден охранять одну клетку, будучи сам запертым в другой. Долг. Долг перед мертвой сестрой. Долг перед Царем. И теперь – новый, негласный долг перед женщиной в его пиджаке, которая увидела его слабость и не использовала ее против него. Он заглушил двигатель и вышел из машины.

Глава 13

Черный Mercedes G-класс замер на подъездной дорожке загородного дома Алисы. Алиса вышла первой, кутаясь в пиджак Артема, как в последний щит. Холод ночного воздуха обжег ноги. Свет из распахнутой двери дома выхватил фигуру Глеба. Он стоял в проеме, высокий, как грозовая туча, в расстегнутой рубашке. Его черные глаза, горящие не беспокойством, а холодной, сдерживаемой яростью, прилипли к Алисе. К его пиджаку на ней.

Алиса прошла мимо него в просторный, холодный мраморный холл. Освещение было слишком ярким, подчеркивая ее бледность, ссадину на щеке, нелепо огромный пиджак на ней.

Глеб не дал ей пройти дальше. Он шагнул к ней вплотную, его дыхание, с запахом дорогого виски и едкого адреналина злости, опалило ее лицо. Без единого слова, его рука вцепилась в лацкан пиджака на ее плече. Резким, грубым движением он сорвал его, швырнув на ближайшее кресло из белой кожи. Ткань мягко обвисла.

Алиса вздрогнула от внезапности и холода, но не отступила. Она стояла перед ним: только полотенце на бедрах, ссадина. Уязвимая. Но ее зеленые глаза вспыхнули глухой яростью. Она не опустила взгляд.

Глеб игнорировал ее гнев. Его глаза, как сканеры дефектов, осматривали ее. Взгляд скользнул по обнаженным плечам, груди, животу, ногам, выискивая синяки, порезы. Он повернул ее спиной, проверил спину, бедра. Поворот был резким, бесцеремонным. Это был осмотр лошади после падения на скачках. Царапина? Хромота? Ущерб дорогому имуществу?

Убедившись в отсутствии серьезных повреждений, он резко повернул ее обратно лицом к себе. Пальцы впились в подбородок, заставляя смотреть в его бешеные глаза.

— Цела,– констатировал он ледяным тоном.

Не «жива». «Цела.» Как предмет, переживший испытание. Он отпустил ее подбородок, слегка оттолкнув от себя, как отстраняя проверенный товар.

Артем стоял чуть в стороне, у двери, в своей безупречной стойке, руки вдоль тела, но готовые. Его каменное лицо было непроницаемо, но взгляд фиксировал все: сорванный пиджак на кресле, позу Алисы, ярость Глеба.

Глеб развернулся к нему. Его ярость, больше не сдерживаемая осмотром «вещи», сфокусировалась на исполнителе.

— Отчет. Кратко, – бросил Глеб. Не просьба. Приказ.

Артем говорил четко, сухо, без эмоций, как на допросе:

— Проникновение через вентиляцию. Один нападающий, нож. Нейтрализовал массажиста, атаковал Алису Викторовну. Я проник в кабинет, ликвидировал угрозу в рукопашном бою. Нападавший мертв. Убрано. Алиса Николаевна серьезно не пострадала.

Ни слова о ее сопротивлении, наготе, пиджаке. Только факты.

— Кто? – одно слово, как удар кинжала.

— Полоза. – ответил Артем.

Глеб замер. Казалось, воздух в холле сгустился и закипел. Его лицо исказил звериный оскал. Не страх за Алису. Не ярость за покушение на жизнь. Бешенство от оскорбления. От того, что посмели. Тронуть его собственность. Подвергнуть сомнению его власть. Нарушить его перемирие.

— Полоз… – прошипел Глеб, и в его голосе зазвенела смерть. – Эти твари… Подписали мир. Нарушили. Покусились на мое. На мою вещь!

Он сделал шаг к Артему, но смотрел сквозь него, в пространство, где уже бушевала война. Его глаза горели мрачным, нечеловеческим огнем.

— Они думают, что могут вот так… испортить то, что принадлежит Царю? – он засмеялся, коротко, хрипло. Звук был леденящим. – Они подписали себе смерть. Весь их гадюшник – в труху.

Он резко повернулся, схватил свой пиджак, висевший на вешалке у двери. Его движения были резкими, как у раненого зверя, готового к атаке.

— Артем, – бросил он, уже направляясь к выходу, не глядя ни на кого. – Остаешься здесь. Всю ночь. Ни шагу от нее. Понял?

Это был не просьба об охране. Это был приказ стеречь его вещь после попытки кражи. И демонстрация власти – он мог оставить их здесь вместе, зная, что его воля непререкаема.

— Понял, – ровно ответил Артем.

Глеб не попрощался. Он вышел, хлопнув дверью с такой силой, что стекла в окнах задребезжали. Рев мощного двигателя его машины нарушил ночную тишину, затих вдалеке.

Их осталось двое. В огромной, холодной гостиной с высокими потолками и дорогой, безжизненной мебелью. Тишина после урагана ярости Глеба была звонкой, густой. Алиса стояла посреди мраморного пола, полуобнаженная, со ссадиной на щеке, глядя на дверь, за которой исчез ее «владелец». Пиджак Артема все еще лежал на белом кресле, как брошенный доспех.

Артем не двигался с места у двери. Его серые глаза наблюдали за ней, оценивая ее состояние после двойного удара – нападения и унизительного осмотра. В его взгляде не было жалости, которая могла бы добить. Было понимание. И готовность выполнить приказ.

Алиса вздохнула, глухо, содрогаясь всем телом. Адреналин окончательно схлынул, оставив ледяную усталость и пустоту. Она медленно подошла к креслу, взяла пиджак. На этот раз накинула его не спеша, застегнула ту самую пуговицу на груди. Ткань все еще хранила его тепло и запах – оружейный, мужской, надежный в этом море безумия.

Она не посмотрела на Артема. Прошла мимо него вглубь дома, к кухне или барной стойке. Ее шаги отдавались гулко в пустом пространстве. Она налила себе стакан воды из кулера, руки слегка дрожали. Сделала глоток, обернулась, прислонившись спиной к стойке.

Артем стоял на своем посту у входной двери, спиной к ней, наблюдая за темнотой за стеклами. Его мощная фигура была неподвижна, как скала. Но он был здесь. Не как надзиратель в эту секунду. Как единственная твердая точка в рушащемся мире. Как свидетель ее унижения и ее выживания. Как человек, который знал ее цену не в рублях или изумрудах, а в силе духа.

Они не говорили ни слова. Гулкий тиканье напольных часов в гостиной отмеряло секунды этой странной, тяжелой, но не враждебной тишины. Двое пленников в золотой клетке, связанные долгами, кровью и молчаливым пониманием, оставленные разъяренным Царем стеречь самое ценное – его неприкосновенную вещь. И пиджак на Алисе был не просто одеждой. Он был немым знаком этой новой, опасной связи, завязавшейся в гневе и крови этой ночи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 14

Вода смыла с Алисы запах лаванды, пыли салона и невидимый след прикосновений Глеба. Горячий душ превратил кожу в розовую, но внутри оставалась дрожь – не от холода, а от унижения осмотра и ярости Глеба, уехавшего сеять месть. Она натянула старый, мягкий свитер и просторные треники – доспехи комфорта против мира, где она была «вещью». Босиком, с мокрыми волосами, спустилась вниз.

Тишина в огромном доме была гулкой, давящей. Она шла на кухню – не за едой, а за светом, за ощущением жизни. И остановилась в дверях.

Артем сидел за массивным кухонным островом. Не на посту у входа, а здесь, в теплом свете подвесных ламп. Перед ним стояли две чашки. Из одной поднимался легкий пар. Рядом – простой заварной чайник. Он заварил чай. Черный, крепкий, как она любила. Он сидел, чуть ссутулившись, его мощные руки с татуировками на предплечьях лежали на столешнице. Он смотрел в пустоту перед собой, его каменное лицо казалось усталым, отбросив на мгновение маску телохранителя. Он выглядел... человечно. И бесконечно одиноко.

Он услышал ее шаги, поднял голову. Серые глаза встретились с ее зелеными. Никакой оценки угрозы. Никакой профессиональной дистанции. Было просто признание ее присутствия. И усталость.

— Чай заварился, – сказал он тихо, кивнув на чашку напротив. Его голос был обычным, низким, но без привычной стальной нити. Просто предложение.

Алиса подошла, села на высокий стул напротив. Потянула к себе чашку. Тепло обожгло ладони. Она сделала глоток. Крепкий, горьковатый, настоящий. Как глоток реальности после кошмара.

— Спасибо, – прошептала она. Не только за чай. За все. За спасение. За пиджак. За молчаливое присутствие после унижения. За его историю в машине.

Он кивнул, неловко. Выпил из своей чашки. Тишина снова сгустилась, но на этот раз не враждебная. Тяжелая, но... общая. Наполненная невысказанным.

Алиса смотрела на пар, поднимающийся из ее чашки. Говорить было не свойственно. Она была Решала. Холодная. Расчетливая. Маска – ее вторая кожа. Но сейчас, в этом теплом свете кухни, после дня, когда смерть коснулась ее кожи, а Глеб оголил ее душу, маска треснула. А перед этим человеком... она чувствовала странное, опасное доверие. Он видел ее голой – и телом, и душой. И не использовал это.

— Ты знаешь, что я сегодня завидовала? – ее голос прозвучал тихо, непривычно хрупко.

Она не смотрела на него. Смотрела на пар.

— Не Лене с ее коляской и мужем-инженером. Хотя и ей тоже. — Она сделала паузу, собираясь с силами. — Я завидовала... массажисту. Алексею.

Артем перестал пить. Его взгляд стал пристальнее, но не осуждающим. Вопрошающим.

— Он испугался, – продолжила Алиса, и в ее голосе прозвучала горечь. — Он закричал. Спрятался. Он показал свой страх. И это... это было нормально. Понятно. Его не осудят за этот страх. Его не назовут слабым звеном. Не скажут, что он обязан не бояться.

Она подняла глаза на Артема. В них была боль.

— Я... я не имею права бояться, Артем. Никогда. Потому что я – «вещь» Царя. Вещь должна быть безупречной. Бесстрашной. Неуязвимой. Это вбили в меня с детства. Виктор. Глеб.— Она обвела рукой роскошную, бездушную кухню. — Вот за это. За эту клетку. За эти бриллианты и Бентли. Я заплатила правом... быть человеком. Быть просто Алисой, которая может испугаться, заплакать, попросить о помощи.

Она замолчала. Слова, такие личные, такие опасные, повисли в воздухе. Она открылась ему. Совсем. Как никогда никому. Это было страшно. И... освобождающе.

Артем смотрел на нее. Его каменное лицо смягчилось. В серых глазах не было жалости, которая унизила бы. Было глубокое понимание. Понимание той цены, которую она платила. Понимание ловушки статуса и силы.

— Я знаю, что такое долг, – сказал он наконец, его голос был тише обычного. — И клетка. Моя другая. Но... ты сильная, Алиса. Ты не вещь. Ты человек. То, что ты сделала сегодня... до того, как я вошел. Бросила банку. Попыталась сопротивляться голой... Это не слабость. Это сила. Дикая. Настоящая.

Его слова, такие простые, такие искренние, ударили прямо в сердце. Никто никогда не говорил ей такого. Никто не видел в ее действиях силу, а не просто необходимость выжить. Горячие слезы предательски выступили на глазах. Она быстро опустила взгляд в чашку.

Между ними протянулась невидимая нить. Нить боли, понимания, одинокой силы в мире жестокости. Нить доверия, прорвавшего плотину их одиночества. Алиса чувствовала, как ее тянет к нему. Не как телохранителю. Не как инструменту Глеба. Как к Артему. Сильному. Травмированному. Человеку. Ей нравился его запах. Нравилась его тихая сила. Нравилась его безупречность. Нравился он. Это осознание было как удар током – сладким и смертельно опасным.

Она подняла руку. Не думая. Рука сама потянулась через стол. Ее пальцы, тонкие, холодные, коснулись его руки. Легко. Мимолетно. Как перышко. Прикосновение к теплой коже, к шероховатым костяшкам пальцев, к темным линиям татуировок. Прикосновение благодарности. Прикосновение... чего-то большего. Признания этой невидимой связи.

Артем вздрогнул. Не от отвращения. От шока. От электрического разряда, пронзившего его насквозь. Его серые глаза расширились, в них мелькнуло что-то дикое, неконтролируемое – желание. Желание сжать ее руку в ответ. Желание встать, обойти стол и обнять ее. Обнять так крепко, чтобы сдавить боль, страх, одиночество. Обнять и почувствовать ее хрупкость и силу не через пиджак, а кожей к коже.

Но в следующий миг его лицо окаменело. Он резко отдернул руку, как от огня. Его движение было резким, почти грубым. Он отодвинулся на стуле, увеличив дистанцию. Его челюсти сжались так, что выступили бугры на скулах. В глазах бушевала буря: борьба между вспыхнувшим чувством и железным долгом. Долгом перед Глебом, который купил его. Долгом телохранителя. Долгом, который не позволял ему даже прикоснуться к «вещи» Царя. Не говоря уже о том, чтобы...

— Нельзя, – вырвалось у него хрипло. Голос был сдавленным, полным боли и самообладания. — Я... не имею права. Ни на что.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он встал. Стол между ними внезапно стал казаться пропастью. Он отвернулся, подошел к окну, спиной к ней. Его мощные плечи были напряжены до предела, руки сжаты в кулаки. Он смотрел в черное стекло, где отражались лишь его собственное искаженное болью лицо и тусклый свет кухни.

Алиса сидела, словно обожженная. Ее рука, только что коснувшаяся его, замерла в воздухе. Стыд, боль, понимание обрушились на нее волной. Она перешла черту. Черту, за которой – только опасность. Для нее. Для него. Глеб не простил бы. Никогда.

Она опустила руку. Сжала чашку так, что пальцы побелели. Слезы, которые она сдерживала, наконец потекли по щекам. Тихо. Беззвучно. Она не вытирала их.

— Прости, – прошептала она в тишину, зная, что он слышит. — Я... не подумала.

Он не обернулся. Не ответил. Его спина была непроницаемой стеной. Но напряжение в его плечах говорило больше слов. Он боролся. Боролся с желанием обернуться и стереть ее слезы. Боролся с долгом, который связывал его по рукам и ногам.

Алиса допила холодный чай. Горечь во рту смешалась с горечью слез. Она встала. Ей нужно было бежать. Бежать от этой кухни, от его боли, от своей глупой, опасной надежды.

— Спокойной ночи, Артем, – сказала она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Он не ответил. Только кивнул, все так же глядя в черное стекло.

Она вышла из кухни, оставив его одного с его долгом и их невысказанной болью. Пар над остывающим чайником был похож на призрак их невозможного чувства. А пропасть между ними, которую на мгновение попытался преодолеть дюйм прикосновения, теперь казалась шире и глубже, чем когда-либо. Они были так близки. И так бесконечно далеки. Запертые в своих клетках ключами, которые держал один человек – Глеб, Царь.

Глава 15

Лестница на второй этаж особняка казалась Алисе бесконечной. Каждый шаг отдавался гулким эхом в тишине, слишком громким после шепота и трещин напряжения на кухне. Слова Артема – «Ты не вещь» – жгли изнутри, смешиваясь с его теплом, оставшимся на ее руке, и запахом кожи, мыла и чего-то неуловимого, мужского, что теперь въелось в сознание. Этот запах преследовал ее, как наваждение.

Она вошла в свою роскошную спальню – позолоченную клетку с видом на охраняемый сад. Широкое ложе, покрытое холодным шелком, вдруг показалось враждебным. Алиса заперла дверь на ключ – жалкая, бесполезная предосторожность в этом доме. Но ей нужна была иллюзия границы.

Она прислонилась к двери, закрыв глаза. Перед ней встал он. Не телохранитель. Не «псих» Глеба. Артём. Его серая пронзительность взгляда в полумраке кухни. Глубокий, спокойный голос, нарушивший тишину. Мощь его плеч, угадываемая под темной тканью. И руки. Крепкие, с татуировками, способные на жестокость, но коснувшиеся ее запястья с такой… осторожностью? Возможностью?

Фантазия нахлынула внезапно и неудержимо, как прорвавшая плотину вода. Она не звала ее. Она захватила.

Стук в дверь. Тихий, но уверенный. Не Глеб. Глеб никогда не стучал. Она знает, кто за дверью, еще до того, как поворачивает ключ. Он стоит на пороге, молчаливый как всегда, но в его глазах – не привычная ледяная нейтральность, а что-то иное. Глубина. Жажда. Опасность, направленная не на нее, а ради нее? Он переступает порог. Дверь закрывается за ним с тихим щелчком. Он не говорит ни слова. Его шаги бесшумны по ковру. Он приближается. Она не отступает. Она чувствует его тепло, его запах – кожу, мыло, металл, чистый мужской пот – он обволакивает ее, сильнее любого аромата. Его руки поднимаются. Не для удара. Не для захвата. Ладони касаются ее щек. Грубоватая кожа пальцев. Тепло. Он наклоняется. Его дыхание смешивается с ее. Губы находят ее губы. Не насилие. Не обладание. Исследование. Требование. Отдача. Его язык – настойчивый, уверенный. Его руки скользят вниз, к шее, к ключицам, к застежке платья…

Алиса резко открыла глаза, оттолкнувшись от двери. Сердце колотилось, как птица в клетке. В горле пересохло. Жар разлился по всему телу, сосредоточившись низом живота, навязчивым, требовательным пульсом. Стыд и желание схлестнулись в ней с невероятной силой. Мечтать о нем? О человеке Глеба? О своем тюремщике? Это было безумием. Самоубийством. Но запретность лишь подливала масла в огонь. Он был другим. Он увидел ее. Он сказал эти слова.

Она подошла к кровати, движения скованные, будто против воли. Шелк простыни был холодным под ее горячими ладонями. Она легла на спину, глядя в темноту потолка. Фантазия вернулась, ярче, детальнее.

Его руки. Его настоящие руки. Как они будут ощущаться на ее коже? Грубо? Нежно? Сочетая и то, и другое? Он снимает с нее платье. Медленно. Его взгляд скользит по ее телу – не оценивающий, как у Глеба, а… восхищенный? Жаждущий. Его губы опускаются на шею. Горячие поцелуи. Зубы, слегка задевающие кожу. Мурашки бегут по спине. Его ладонь скользит вниз по животу. Уверенно. Не спрашивая разрешения, но и не отнимая. Как будто оно уже дано. Как будто это – единственно возможное. Его пальцы находят влажную теплоту между ее ног…

Алиса застонала, тихо, подавленно, закусив губу. Стыд сгорал в пламени нарастающего возбуждения. Она не могла остановиться. Ей нужно было это. Хотя бы в воображении. Хотя бы на миг почувствовать себя желанной не как трофей, не как вещь, а как женщина. Этим конкретным мужчиной, чья сила и сдержанность сводили с ума. Ее рука скользнула под шелковый край трусиков. Кожа на животе была горячей. Пальцы дрожали, когда они двинулись ниже, к источнику пульсирующего тепла.

Она закрыла глаза, полностью отдавшись фантазии. Он здесь. С ней. Его вес на ней, его тепло, его запах – повсюду. Его пальцы внутри нее, умелые, знающие, находят ту самую точку… Его низкий стон у нее в ухе… Его имя на ее губах… Она двигала пальцами, следуя ритму воображаемых прикосновений Артема. Быстрее. Настойчивее. Волны удовольствия накатывали, теплые, всепоглощающие, унося прочь страх, унижение, особняк, Глеба. Она летела к краю, к освобождению, пусть и иллюзорному, пусть и запретному. Ее дыхание стало частым, поверхностным. Тело выгнулось…

ТРРРР! ТРРРР! ТРРР!

Резкий, пронзительный, знакомый до тошноты вибратор мобильного на тумбочке врезался в тишину, как нож. Алиса вздрогнула, как от удара током. Фантазия рассыпалась в прах. Волна удовольствия сменилась ледяным ужасом, обжигающим стыдом. Она замерла, пальцы все еще между ног, сердце бешено колотилось, но уже от паники.

Экран телефона светился в темноте. Одно слово: ГЛЕБ.

Она сглотнула ком в горле, дрожащей рукой потянулась к аппарату. Прикосновение к холодному стеклу было как прикосновение к трупу. Она нажала ответ.

«Да?» – ее голос прозвучал хрипло, чужим.

Голос в трубке был низким, хриплым от выпитого, или от злости, или просто от привычки властвовать. Никаких предисловий. Никаких вопросов. Только приказ, брошенный как плевок:

«Жду через 20 минут. Не опаздывай.»

Щелчок. Гудки.

Алиса опустила телефон. Он выскользнул из дрожащих пальцев и упал на ковер с глухим стуком. Она лежала неподвижно. Жар сменился ледяным холодом. Стыд превратился в самоощущение грязи. Удовольствие – в гадливость к самой себе. Влажные пальцы казались клейкими, позорными.

Она медленно поднялась с кровати. Шла в ванную, глядя себе под ноги, не видя роскошного ковра. Включила ледяную воду. Сунула руки под поток. Терла кожу с мылом, пока она не стала красной, почти до боли. Но ощущение его воображаемых прикосновений, его запаха, его присутствия в ее фантазии, смешанное с гнусной реальностью звонка Глеба, не смывалось. Оно въелось.

Она подняла глаза на свое отражение в огромном зеркале ванной. Красивое лицо. Дорогая рубашка. И глаза – полные ужаса, стыда и абсолютной, леденящей пустоты.

20 минут. Чтобы стереть следы возбуждения. Чтобы натянуть маску. Чтобы превратиться обратно в ту самую вещь, которой он только что приказал явиться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она вытерла руки. Жестко. Болезненно. Фраза Артема всплыла в памяти: «Ты не вещь». Слова, сказанные час назад, казались теперь жестокой насмешкой. Или проверкой, которую она с треском провалила.

В реальности этого дома, под властью этого человека, она была именно вещью. И звонок Глеба был лишь еще одним унизительным напоминанием. Она посмотрела на часы. Осталось 18 минут. До края бездны. До встречи с хозяином.

Глава 16

Алиса сидела напротив Глеба, отделенная от него массивным столом из черного дерева. Она докладывала о состоянии дел в новом ночном клубе, голос ровный, бесстрастный, цифры складывались в четкую картину прибыли. Глеб слушал, откинувшись в кресле, пальцы барабанили по ручке. Его взгляд скользил по ней – не как по партнеру или Решале, а как по вещи, которую он давно купил и имеет право осматривать в любой момент. Он задержался на вырезе ее блузки, на тонкой цепочке на шее. Этот взгляд… знакомый. Ледяной червяк страха, давно загнанный в самую глубь, на миг пошевелился. Она подавила его, усилием воли вернув голосу металлическую твердость.

— Доходность растет, но нужны вложения в безопасность. Конкуренты уже прощупывают почву, – закончила она.

Глеб хмыкнул, не отрывая глаз от ее ключиц.

— Безопасность? У тебя Артем. Лучшая охрана в городе. Или ты думаешь, он тебя не прикроет? – Голос был насмешливый, игриво-опасный.

Он знал, что тронул нерв. Знает ли он всё? Нет. Но чует слабину, как акула кровь.

Он встал, медленно обошел стол. Алиса не отпрянула, но каждый мускул напрягся, как струна. Он остановился слишком близко. Запах его дорогого одеколона смешался с чем-то глубинным, животным. Его рука поднялась, не к лицу, а к ее волосам. Он взял прядь, сжал в кулаке, потянул слегка, заставляя запрокинуть голову. Боль была ничтожна. Унижение – нет. Его глаза, холодные и голодные, смотрели сверху вниз.

— Папа знал толк в ценных вещах, – прошептал он, его дыхание коснулось ее лица. – И в людях. Он тебя мне завещал. Лучшую часть наследства.

Слова «завещал» и «наследство» прозвучали как удары кинжалом. Воздух вырвался из ее легких. Не крик. Тихий, прерывистый стон. Стол, кабинет, Глеб – все поплыло. Ее отбросило назад, в ту ночь. В ночь, когда она окончательно поняла, что такое «наследство».

Флэшбэк

. 18 лет. Загородный дом Глеба.

Музыка гремела где-то внизу, пьяный гул гостей доносился приглушенно. С тех пор, как ни стало Виктора, Глеб - его сын, переехал в этот дом. Алиса ловила на себе его косые взгляды, она чувствовала опасность, исходившую от него. Постоянные вечеринки сводили с ума, но Алисе некуда было идти. Последние семь лет она провела в этом доме под покровительством Виктора. Вот и сегодня, безумная вакханалия "золотой молодежи" обещала затянуться до глубокой ночи.

Дверь открылась с глухим стуком. Глеб. Он был пьян. Глаза блестели нездоровым блеском, в них не было ни капли веселья, только тяжелая, хищная мгла. Дверь щелкнула на замок. Звук был окончательным, как приговор.

— Наконец-то наедине, наследство, – он хрипло рассмеялся, шагнув к ней.

Алиса почувствовала ледяной укол страха в животе. Она отступила к окну.

— Глеб, зачем ты пришел?

Он был уже рядом. Запах алкоголя, дорогого табака и чего-то дикого, неконтролируемого. Его рука схватила ее за руку выше локтя, сжала так, что кости затрещали. Больно.

— Глеб, отпусти! – ее голос дрогнул, прозвучал слишком высоко, слишком по-детски.

Он засмеялся снова, коротко и жестко. Другой рукой он схватил ее за подбородок, заставил смотреть ему в глаза.

— Папа тебя мне завещал, Алиска. Лучшую часть своего состояния. Красивую. Умную. Неиспорченную. — Его пальцы впились в ее щеку. — Мое наследство. Мое право.

Ужас, чистый и первобытный, накрыл ее с головой. Она попыталась вырваться, оттолкнуть его. Было бесполезно. Он был силен, пьян и одержим одной мыслью.

— Нет! – вырвался крик. — Не трогай меня! Отпусти!

Он не слушал. Его руки были на ее платье. ХРЫСЬ! Звук разрываемой ткани оглушил ее. Прохладный воздух коснулся плеча, груди. Стыд ударил в лицо жаром, сменившись ледяным ужасом.

— Глеб, пожалуйста! Нет! Остановись!

Она билась, царапала его руки, лицо. Слезы хлынули ручьем, горячие, соленые, бессильные. Она умоляла, как загнанный зверек.:

— Пожалуйста!

Его удар был резким, по щеке. Звон в ушах. Боль. Унижение. Он прижал ее к стене всем телом, его дыхание было тяжелым, звериным в ее ухе.

— Папа завещал. Теперь ты моя. Моя собственность. Моя игрушка. — прошипел он.

Его руки были повсюду. Грубые, сильные, не знающие преград. Платье висело лохмотьями. Она пыталась закрыться, защитить себя. Он с легкостью отшвырнул ее руки. Больше не было слов. Только его тяжелое дыхание, ее сдавленные рыдания, мольбы, переходящие в бессвязный шепот:

— Пожалуйста… пожалуйста… остановись… нет… больно…

Больно. Физически невыносимо. Его вторжение было насилием, разрывом, уничтожением всего, что она знала о себе, о мире. Он был везде, внутри и снаружи, заполняя собой все пространство болью, стыдом и его хищным удовлетворением. Он смотрел на нее сверху, пока она корчилась под ним, плача, и в его глазах не было ничего, кроме холодного обладания и торжества над тем, что когда-то принадлежало его отцу. Он не просто брал ее тело. Он ломал ее. Утверждал свою власть. Над ней. Над памятью отца. Над всем миром.

Она умоляла до последнего. Пока голос не сорвался в хрип. Пока слезы не перестали течь, высохнув от жара унижения и безнадежности. Пока внутри не осталась только ледяная пустота и одна, четкая, как удар ножа, мысль: Никогда больше. Никогда больше не плакать. Никогда больше не умолять. Слабость – смерть.

Он закончил. Отстранился. Посмотрел на нее, лежащую на смятых простынях в лохмотьях платья, с синяками на руках, запекшейся кровью на губе, пустыми глазами. Удовлетворенно хмыкнул.

— Приберись. И запомни: ты мое наследство. Я буду приходить, когда захочу.

Он ушел, оставив дверь открытой. Холодный воздух коридора ворвался в комнату. Алиса не двигалась. Она смотрела в потолок. Слез больше не было. Только пустота. И сталь, медленно застывающая в этой пустоте. Никогда. Больше. Никогда.

Настоящее

. Кабинет Глеба.

Прядь волос все еще была зажата в его кулаке. Боль в коже головы была ничтожной каплей в океане той боли. Но флэшбэк схлынул так же внезапно, как и накатил. Пустота и сталь. Она дышала ровно, глубоко. Ее зеленые глаза, еще секунду назад остекленевшие от ужаса прошлого, сфокусировались. На Глебе. Здесь и сейчас.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она медленно, с ледяным достоинством, подняла руку. Не чтобы оттолкнуть его руку – это было бы слабостью. Она положила свою ладонь поверх его кулака, сжимающего ее волосы. Не отнимая. Фиксируя. Ее пальцы сжались. Сильно. Впились в его костяшки. Он почувствовал силу этого захвата. И увидел ее глаза. В них не было страха. Не было слез. Не было мольбы. Только бездонная, абсолютная холодность и ненависть, выкованная в тот вечер и закаленная годами.

— Ты сказал, Глеб, – ее голос был тихим, как шипение змеи, и таким же смертоносным. – Папа завещал. Наследство.— Она сделала паузу, впиваясь взглядом в его внезапно настороженные, чуть растерянные глаза. — Но наследство… может оказаться ядовитым. Или взорваться в руках. Не забывай об этом.

Она держала его кулак в своей руке еще мгновение, демонстрируя не физическую силу (хотя она была), а силу духа. Потом разжала пальцы и плавно, как королева, отстранилась, высвобождая прядь волос из его ослабевшей хватки и повернулась к двери.

— По поводу инвестиций в безопасность клуба. Я пришлю тебе смету завтра. Решение за тобой.

Она вышла, не оглядываясь, оставив Глеба одного посреди его кабинета. Он смотрел ей вслед, сжимая и разжимая онемевшую руку, на костяшках которой белели следы от ее ногтей. Наследство только что напомнило ему, что оно не просто вещь. Оно может укусить. И в его глазах, помимо привычной похоти и власти, впервые мелькнул крошечный, едва уловимый огонек… страха.

Глава 17

Алиса вышла из офиса Глеба, её плечи нервно дернулись. Артем сразу выхватил это движение, цепким взглядом. Она быстро прошла по холлу и нажала кнопку вызова лифта. Артем уже стоял позади нее, как будь-то отгораживая от кабинета Глеба. Двери лифта разъехались и они вошли. Кабина поползла вниз. Через секунду свет заморгал, кабина дёрнулась и замерла.

Тишина лифта стала внезапной гробницей. Мягкий гул двигателя оборвался на середине тона, свет погас как выдохнутая свеча. Одновременно с этим исчезло тусклое красное пятнышко камеры наблюдения в углу потолка. Абсолютная, густая, давящая темнота. Темнота, в которой слышно только собственное сердцебиение и… его дыхание. Ровное, но чуть глубже обычного. Рядом.

Алиса замерла на долю секунды. Адреналин от встречи, от разговора, от самого его присутствия – все это, сжатое внезапной изоляцией и темнотой, ударило в голову горячей волной. Страх? Нет. Возможность. Опасная, запретная, манящая возможность сбросить маску Решалы хотя бы на мгновение. Здесь их двое. И мир перестал существовать.

Она не думала. Действовала. Один шаг в темноте, ориентируясь на звук его дыхания, на тепло, которое она уже чувствовала кожей. Ее рука нашла его руку – не запястье, а именно руку, лежавшую вдоль тела, напряженную, как трос. Пальцы сжались. Не прося разрешения. Захватывая.

Он вздрогнул. Не отшатнулся. Замер. «Алиса…» – его голос, низкий, хриплый, прозвучал предупреждением, но в нем не было отказа. Было напряжение. Борьба.

— Тихо, – прошептала она, и ее голос звучал чужим, густым, как эта тьма. Ее вторая рука поднялась, скользнула по его груди, под расстегнутый воротник рубашки. Нащупала биение пульса у основания шеи. Частое. Горячее. Как и ее собственное.

Она встала на цыпочки. Ее дыхание коснулось его губ. Он не отклонился. Его рука, которую она держала, дрогнула, пальцы непроизвольно сжались в ответ, впиваясь в ее ладонь.

Первый поцелуй был не вопросом, а утверждением. Ее губы нашли его в темноте – точно, властно. Не нежность, а захват. Голод. Годами подавляемый огонь вырвался наружу. Его губы ответили мгновенно, с той же яростью, той же накопленной силой. Он перестал сдерживаться. Его свободная рука вцепилась ей в бок, чуть ниже ребер, притягивая так сильно, что дыхание перехватило. Другая рука высвободилась из ее хватки и взметнулась в ее волосы, срывая шпильки, запутываясь в шелке водос, прижимая ее голову к себе, углубляя поцелуй до боли, до нехватки воздуха.

Она ответила тем же. Ее руки рвались под его пиджак, под рубашку. Ладони скользили по горячей, твердой как камень, влажной от пота коже спины, ощущая рельеф мышц, шрамы – карту его боев. Пальцы впивались в плечи, цеплялись за ремень. Она исследовала его тело с жадностью, с яростным любопытством, стирая границы, растворяясь в его запахе – оружейной смазки, пота, мужской кожи, чего-то дикого и неукротимого. Он стонал ей в рот, его руки опустились ниже, сжимая ее бедра сквозь тонкую ткань платья, поднимая ее почти от пола, прижимая к холодной стенке лифта. Его тело, мощное, неконтролируемое, давило на нее, и она принимала этот вес, этот натиск, отвечая ему движением бедер, глухим стоном, потерянным где-то между их слившимися ртами.

Это был не поцелуй. Это было сражение. Слияние. Взрыв. Темнота стала их союзником, сбрасывающим цепи долга и приличий. В ней были только они, их яростное дыхание, стук сердец, шелест ткани, приглушенные стоны, влажный звук поцелуя, переходящего в укус…

ЩЕЛК!

Свет ударил по глазам, ослепительный, грубый, как пощечина. Жужжание камеры ожило, красный огонек замигал снова, как циничный глаз.

Они отпрянули друг от друга так резко, как будто их ударило током. Алиса оттолкнулась от стенки, спина больно ударилась о поручень. Артем отшатнулся к противоположной стенке, его грудь вздымалась, глаза, широко распахнутые, дикие, смотрели на нее с немым вопросом и… ужасом осознания. На его губах блестела влага. Ее помада.

Тишину заполнил снова гул двигателя. Лифт плавно тронулся вниз.

Алиса откинула спутанные волосы со лба дрожащей рукой. Ее губы горели, пульс бешено стучал в висках. Она посмотрела вниз. На ее бедрах, чуть ниже линии белья, на тонкой ткани светлого платья, четко выделялись темные, чуть влажные отпечатки – отпечатки его больших, сильных пальцев, впившихся в нее в пылу страсти. Следы. Доказательство безумия.

Она встретила его взгляд. В ее зеленых глазах еще бушевал огонь, но над ним уже снова сгущались тучи Решалы, холодные и расчетливые. Стыд? Нет. Предупреждение. Себе и ему. Она медленно, с преувеличенной точностью, провела ладонями по бедрам, как бы стирая пыль, но лишь размазав отпечатки. Жест был красноречивее слов: Стираю. Но помню.

Он увидел этот жест. Его челюсть сжалась до хруста. Он резко отвернулся, поправил скомканную рубашку, натянул пиджак, скрывая следы ее рук на спине. Его дыхание выравнивалось с видимым усилием. Телохранитель. Профессионал. Стенка. Но в уголке его глаза, когда он мельком взглянул на мигающую камеру, промелькнула тень чего-то, что не могло быть стерто одним движением руки. Стыд? Ярость? Тоска?

Лифт мягко остановился. Двери открылись с тихим шипением, впуская свет и шум холла делового центра. Мир вернулся. Со своими правилами, долгами, смертельными играми.

Алиса выпрямилась. Подняла подбородок. Ее взгляд стал непроницаемым, как бронестекло. Она шагнула вперед первой, выходя из камеры, где минуту назад бушевала буря. На ее бедрах, под тонкой тканью, все еще виднелись смутные, размазанные темные пятна. Отпечатки. Напоминание о том, что в темноте, когда мир гаснет, даже сталь может на мгновение расплавиться. И о том, какая цена ждет за эту слабость.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 18

Черный Mercedes припарковался в тени векового дуба на тихой улочке в центре, неподалеку от престижного бутика, куда Алисе нужно было заглянуть формально – проверить новые поставки итальянского трикотажа, одного из множества "легальных" ручейков, питавших империю Глеба. Артем вышел первым, его взгляд, быстрый и всеохватывающий, просканировал тротуар, подъезды, окна напротив. Убедившись в отсутствии немедленной угрозы, он открыл заднюю дверь. Алиса вышла, автоматически поправляя дорогие солнечные очки, скрывавшие ее лицо. Она была в идеально скроенном костюме цвета слоновой кости, туфлях на каблуке, которые могли служить оружием, с сумкой от которой пахло деньгами и властью. Образ Решалы, безупречный и устрашающий.

Но внутри было иначе. События последних дней – покушение в салоне, холодный взгляд мертвеца, вечный запах оружейной смазки с пиджака Артема, который она, к своему раздражению, отдала в химчистку только вчера – все это сгустилось в тягостную, глухую тоску. Она чувствовала себя как дорогой хронометр, чьи шестеренки вдруг начали заедать. Ее знаменитая сосредоточенность, стальная воля, готовая в любой миг сжаться в кулак или выбросить смертоносную команду, – куда-то испарилась, оставив пустоту и странную, почти физическую усталость.

Они шли к бутику. Артем – в полушаге позади и слева, его массивная фигура была живым щитом, его присутствие – постоянным напоминанием о ее реальности. Алиса не замечала ни витрин, ни прохожих. Ее взгляд скользил по плитке тротуара, видя не ее, а бесконечную череду совещаний, расчетов, угроз, лиц подчиненных, застывших в маске страха или лести. Обычная девушка... Мысль возникла сама собой, как щемящая боль под ребрами. Что это вообще значит? Учеба? Работа в офисе? Прогулка без оглядки? Поход в кино? Свидание? Последнее слово отозвалось особенно остро, почти постыдным уколом.

И тут ее взгляд, блуждавший в пустоте, наткнулся на витрину маленького кафе через дорогу. Не пафосного ресторана, а именно кафе – с плетеными стульями, меловыми досками меню и запахом свежей выпечки, доносившимся даже сюда. И за столиком у окна – Они.

Пара. Лет двадцати, не больше. Он – в простой футболке и джинсах, с непослушными темными кудрями. Она – в легком летнем платье в цветочек, волосы собраны в небрежный хвост. На столе – две чашки кофе, возможно, уже остывшего, и тарелка с недоеденным куском чизкейка. Но еда была не важна. Важно было то, что происходило между ними.

Он что-то говорил, размахивая руками, явно изображая кого-то смешного. Она заливалась звонким, совершенно нестесненным смехом, откинув голову назад. Ее рука лежала поверх его на столе, пальцы сплетены с его пальцами. Он замолкал, смотрел на нее, и на его лице было такое выражение... Алиса замерла. Это было не желание, не похоть, не расчет. Это было обожание. Чистое, светлое, немного глупое. Он смотрел на нее так, будто она была самым удивительным созданием во всей вселенной. Будто ее смех был лучшей музыкой. Будто в этот момент, в этом маленьком кафе, не существовало ничего важнее, чем она и этот их разговор.

Она сказала что-то в ответ, склонившись к нему, глаза сияли. Он неловко, но с трогательной нежностью поправил выбившуюся прядь волос у ее виска. Его пальцы едва коснулись ее кожи, но Алиса, наблюдая со стороны, почувствовала это прикосновение. Теплое. Бережное. Ненужное для выживания, но... жизненно важное для чего-то другого. Они снова засмеялись над какой-то шуткой, их плечи соприкоснулись. Они просто были. Здесь и сейчас. Забыв о времени, о делах, о мире за стеклом. Их мир сузился до этого столика, до переплетенных пальцев, до общего смеха.

Алиса стояла как вкопанная на тротуаре, забыв и о бутике, и об Артеме позади. Солнечные очки скрывали ее широко открытые глаза, но не могли скрыть легкую дрожь в губах и болезненное сжатие где-то глубоко в груди. Эта картина была как удар ножом по незажившей ране. Непозволительная роскошь. Слова пронеслись в ее сознании с ледяной ясностью.

Для нее смех без оглядки был слабостью. Искренняя нежность – уязвимостью, смертельно опасной. Спокойное сидение в кафе, где тебя могут увидеть, просчитать, достать – безумием. Просто болтать? О чем? О погоде? О глупостях? У нее не было глупостей. У нее были цифры, долги, риски, враги, телохранители и вечная тень Глеба. У нее была власть, страх, которую она внушала, и холодная сталь пистолета в сейфе ее кабинета. У нее не было этого. Этой легкости. Этого доверия. Этой простой, человеческой близости, которая светилась сквозь стекло кафе, как запретный, недостижимый маяк.

Она почувствовала на себе тяжелый, оценивающий взгляд Артема. Он видел ее замершую фигуру, видел направление ее взгляда. Он понимал. Возможно, лучше, чем кто-либо другой в ее мире. Понимал цену, которую она платила за свое положение. Понимал, что увиденное в кафе – это не просто мимолетная картинка, а удар по самой сердцевине ее тоскующей души.

Алиса резко, почти грубо, отвернулась от витрины. Тоска сжалась в тугой, болезненный комок под строгим пиджаком костюма. Она сделала шаг к двери бутика, ее походка снова стала отточенной, бесстрастной маской Решалы. Но внутри все еще звенел смех девушки в платье в цветочек, и жгло воспоминание о взгляде ее парня – взгляде, полном того, чего Алиса никогда не знала и, вероятно, никогда не познает.

— Пойдем. – ее голос прозвучал резко, почти как команда, но в нем проскользнула хрипотца, которую она тут же подавила.

Она толкнула тяжелую дверь бутика, входя в привычный мир лживого шика и холодного расчета, оставив за стеклом кусочек той самой непозволительной, мучительной роскоши под названием "обычная жизнь".

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 19

Кабинет Глеба, наполненный запахом кожи, дорогого табака и непоколебимой власти, сегодня казался гулким. Алиса стояла перед массивным столом, докладывая о феноменальной прибыли нового логистического хаба. Цифры звучали идеально – рост на 27%, снижение издержек, безупречная отчетность. Голос ее был ровным, профессиональным инструментом Решалы. Но Глеб не смотрел на графики. Его черные, как нефтяные скважины, глаза были прикованы к ней.

Он видел не Решалу. Он видел призрак.

Ее лицо, обычно излучавшее ледяную концентрацию или вызов, было бледным под слоем безупречного макияжа. Тени под глазами казались глубже, синеватыми. Но главное – глаза. Зеленые, всегда такие острые, пронзительные, способные одним взглядом заморозить оппонента, сейчас были... потухшими. Как угасший изумруд. В них не было привычного огня, ни стальной воли, ни даже скрытой ярости. Была пустота. Отстраненность. Она смотрела сквозь него, сквозь стены кабинета, в какую-то недосягаемую даль, куда он не мог проникнуть даже своей властью.

— …Таким образом, операционная маржа превысит все ожидаемые показатели, обеспечивая стабильный приток на следующие кварталы, – закончила Алиса, закрывая папку.

Она ждала. Одобрения? Приказа? Обычно он что-то бросал – саркастичное, одобрительное или угрожающее. Сегодня – молчание. Тяжелое, как свинец, давящее тишиной, в которой слышалось лишь потрескивание тлеющей сигары.

Глеб медленно откинулся в кресле. Его пальцы сжали ручки так, что костяшки побелели. Цифры были безупречны. Ее работа – идеальна. Но она – его главный актив, его живой алмаз, чей блеск был частью его могущества – потускнел. И это не усталость после покушения. Это что-то глубже. Что-то внутри нее изменилось. Откололось. И он чувствовал это инстинктом хищника, теряющего контроль над добычей.

— Цифры… блестящие. – начал он наконец, голос низкий, без интонаций. – Как всегда. Ты – совершенный механизм.

Он сделал паузу, его взгляд, тяжелый и аналитический, скользнул по ее лицу, выискивая хоть трещинку в маске.

— Но у механизма сегодня… сбой в системе питания. Ты – здесь, – он ткнул пальцем в висок, – но тебя – нет. Где ты, Алиса?

Вопрос висел в воздухе, острый как бритва. Что украло огонь из твоих глаз? Что ты прячешь в этой пустоте?

Алиса встретила его взгляд. Она вложила в свои глаза все, что осталось от стальной воли – холодную твердость.

— Концентрация на сложных проектах требует внутренних ресурсов, Глеб. Цифры – объективны. Они – главное.

Он хмыкнул, коротко и сухо. Не веря.

— Главное – это ты. Твоя голова. Твоя воля. Твой… блеск. — Он подчеркнул последнее слово. — Он гаснет. И это меня беспокоит. Очень.

Он нажал кнопку на интеркоме, не отводя от нее глаз:

— Пришли ко мне Дэна. Только его.

Через минуту в кабинет вошел молодой человек. Лет двадцати пяти, в неброском, но качественном костюме. У него было обычное лицо, которое легко терялось в толпе, и глаза, которые сразу же оценили обстановку – скользнули по Алисе без интереса, к Глебу – с мгновенным вниманием, затем опустились на планшет в его руках. В нем не было ни брутальности Артема, ни напористости финансистов. Он был тенью. Человеком-невидимкой цифровой эпохи.

— Дэн, – кивнул Глеб. – Садись.

Дэн молча занял стул в углу, отложив планшет. Его присутствие было почти незаметным, но ощутимым, как легкий сквозняк.

Глеб повернулся к Алисе, его лицо снова стало маской делового спокойствия, но в глазах горела холодная тревога – тревога человека, чувствующего ускользающий контроль.

— Алиса, можешь идти. Отличная работа. Отдохни. Тебе нужно… восстановить ресурсы.

Его слова звучали как забота, но были приказом. Отстранением.

Алиса почувствовала ледяную иглу в груди. Дэн. Его имя висело в воздухе необъяснимой угрозой. Она кивнула, коротко, профессионально:

— Спасибо, Глеб Викторович.

Она повернулась и вышла, чувствуя на спине его пристальный, подозрительный взгляд и молчаливое присутствие Дэна в углу.

Дверь закрылась. Глеб дождался, пока шаги Алисы и Артема (он знал, что телохранитель ждет снаружи) затихнут в коридоре. Только тогда он развернулся к Дэну. Вся деловая маска спала, обнажив голое напряжение и властную ярость.

— Ты видишь? – спросил он тихо, но с такой силой, что Дэн невольно выпрямился. – Она – не та. Глаза пустые. Как у куклы. Она изменилась. После того проклятого салона… или из-за чего-то еще. Я не знаю. Но я должен знать.

Он встал, подошел к окну, спиной к Дэну, глядя на свой город, но видя только ее потухший взгляд.

— Твоя задача, Дэн, – незаметно. Как тень. Ни шага впереди Артема, ни слова Алисе. Ты для нее – никто. Призрак. Смотри. Записывай. Анализируй. — Он резко обернулся, его глаза горели. — Всё. Куда она ходит. С кем говорит дольше обычного, даже с подчиненными. Что читает в телефоне, если сможешь. Как смотрит на Артема. Как Артем смотрит на нее. Малейшую странность. Малейшее отклонение от ее обычной… рутины. Особенно – эту пустоту в глазах. Когда она появляется? Где? После чего?

Дэн слушал, не перебивая. Его лицо оставалось непроницаемым, но пальцы чуть шевельнулись, будто уже набирая невидимые команды.

— Артем – лучший телохранитель, – продолжил Глеб, и в его голосе прозвучала нотка… не неуверенности, а осознания риска. – Но он – человек. И она – человек. Я не допущу слабины. Не допущу, чтобы что-то… или кто-то… вывел мою Решалу из строя. Или переманил ее внимание. Понимаешь?

— Понимаю, Глеб Викторович, – Дэн ответил четко, без эмоций. — Незаметное наблюдение. Полный мониторинг маршрутов, визуальных паттернов поведения, цифрового следа по возможности. Акцент на эмоциональное состояние и взаимодействие с телохранителем. Поиск триггеров аномалий. Ежедневные сводки напрямую вам. Только вам.

— Именно, – Глеб кивнул, удовлетворенный точностью. — Начинай немедленно. Используй все ресурсы. Но чтобы ни одна пылинка не поднялась, предупреждая ее. Если она почувствует слежку… – он не договорил, но в кабинете повисла невысказанная угроза. – Она умна. Очень умна. Не недооценивай ее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Не недооценю, – Дэн поднялся. Его движения были плавными, бесшумными. — Разрешите приступить?

— Иди. И помни: я покупаю не цифры. Я покупаю правду. Правду о том, что происходит в голове у Алисы Николаевны.

Дэн молча кивнул и вышел, растворившись в коридоре так же незаметно, как и появился.

Глеб остался один. Он подошел к барной стойке, налил себе коньяку, но не пил. Держал бокал, глядя на темную жидкость. В отражении в окне он видел не свое лицо, а ее – бледное, с потухшими изумрудными глазами. Страх, холодный и липкий, сжимал ему горло. Страх не за ее жизнь. Страх потерять ее. Потерять контроль. Потерять ту совершенную, предсказуемую силу, которой она была. Эта пустота в ее глазах была для него черной дырой, затягивающей его уверенность.

— Что с тобой, Алиса? – прошептал он в тишину кабинета. – Кто или что украло тебя у меня?

Он осушил бокал одним глотком, ощущая жгучую волну. Проверка началась. Тайная война за контроль над его самой ценной вещью. И Дэн был его оружием в этой войне. Оружием, направленным в самое сердце тени, которую он сам создал.

Глава 20

Кабинет Глеба, обычно пахнущий властью и дорогим табаком, сегодня был пропитан чем-то иным. Тяжелым. Гнетущим. Алиса стояла перед столом, докладывая о результатах переговоров с поставщиками из Азии. Цифры были выигрышными, условия – жесткими, как и подобало Решале. Но ее голос, обычно режущий сталью, звучал монотонно, а взгляд, избегая Глеба, упирался в узор на ковре. Пустота, которую он заметил, не ушла. Она углубилась, превратившись в звенящую тишину внутри нее.

Глеб слушал, откинувшись в кресле, пальцы барабанили по ручке. Его черные глаза, лишенные обычной хищной уверенности, были полны недоверия и нарастающего раздражения. Дэн докладывал: «Ничего существенного. Маршруты стандартны. Контакты – деловые. С телохранителем – минимальное взаимодействие, профессиональное. Но… состояние. Оно не меняется. Отстраненность. Как будто внутри выключили свет».

Отстраненность. Это слово жгло Глеба сильнее коньяка. Его вещь выходила из строя. Его контроль давал трещину. И ему нужен был не просто отчет. Ему нужен был акт абсолютного подтверждения ее принадлежности. Жестокий, унизительный, неоспоримый.

— …Таким образом, мы экономим до трехсот тысяч долларов ежеквартально, – закончила Алиса, закрывая папку. Она ждала. Обычного кивка, приказа, угрозы.

Вместо этого Глеб медленно поднялся. Его лицо было каменным, но в глазах бушевал шторм.

— Молодец, Алиса, – его голос звучал неестественно ровно. – Цифры – как всегда, безупречны. Ты заслужила… поощрение. И новое задание.

Он обошел стол, остановившись так близко, что она почувствовала запах его одеколона и чего-то кислого – адреналина и злости.

— Сегодня вечером ужин с Сергеем Петровичем, – произнес он, наблюдая за ее лицом. Сергей Петрович – высокопоставленный чиновник, ключевой союзник в последней афере Глеба, человек с репутацией сластолюбивого хама. – Он просил тебя лично. Настаивал. Сказал, восхищен твоим… умом и красотой.

Глеб ухмыльнулся, в его улыбке не было ничего человеческого.

— Твоя задача – развлечь его. Обеспечить ему полный комфорт. Чтобы утром он подписал все, что нам нужно, с улыбкой. Понимаешь?

Слова врезались в Алису как пули. «Развлечь». «Комфорт». Значение было прозрачным, похабным. Она слышала о таких «заданиях», которые Глеб давал другим женщинам, своим «подаркам». Но ей – никогда. Она была Решала. Его алмаз. Не шлюхой для раздачи. Это было не просто унижение. Это было разрушение всего, что она для него значила. Всего, чем она себя заставляла быть.

Холодный ужас сменился волной тошноты. Потом – белым калением ярости. Пустота внутри наполнилась ледяным, кристальным гневом.

— Нет.

Слово прозвучало тихо, но с такой абсолютной, стальной твердостью, что Глеб на мгновение остолбенел. Он не просто услышал отказ. Он услышал границу, которую она провела. Впервые.

— Что? – он прошипел, наклонившись, его лицо исказила гримаса недоверия и бешенства. – Повтори.

— Я сказала – нет, Глеб, – Алиса подняла голову. В ее потухших глазах вспыхнул тот самый огонь – огонь презрения, вызова, окончательной потери страха. – Я не шлюха твоих дружков. Я – Решала. Или была. Но этим заниматься не буду. Никогда.

Тишина, наступившая после ее слов, была оглушительной. Глеб смотрел на нее, как на инопланетянина. Его лицо побагровело. Жилы на шее надулись. Контроль рухнул. Его вещь не просто сломалась – она взбунтовалась.

— Ты… что?! – он зарычал, больше зверем, чем человеком. – Ты СМЕЕШЬ отказывать МНЕ?! МНЕ?!

Его рука взметнулась со свистом. Мощная, тяжелая пощечина обрушилась на ее щеку. Голова дернулась, в глазах сверкнули искры, во рту забил медный привкус крови. Она не закричала. Не упала. Только шатнулась, ухватившись за край стола.

— Ты МОЯ! – Глеб заорал, слюна брызгала изо рта. – Я решаю, что ты делаешь! Куда идешь! Кому принадлежишь! Ты ВЕЩЬ, Алиса! Вещь!

Он схватил ее за волосы, дернул на себя. Боль пронзила кожу головы. Он закрутил ее, швырнул на широкий кожаный диван у стены. Она ударилась спиной, воздух вырвался из легких.

— Вещь! – он повторял, как заклинание, наваливаясь на нее всем весом. Его руки рвали тонкую ткань блузки. Пуговицы отлетели, звякнув о пол. – Бездушная! Красивая! Вещь! Как та кукла!

Флэшбек

(Алисе 12 лет)

Виктор, отец Глеба, еще могущественный, но уже с печатью усталости на лице. Его кабинет, меньше, чем у сына, но не менее внушительный. Он протягивает Алисе коробку. Внутри – фарфоровая кукла невероятной красоты, в пышном платье, с стеклянными глазами.

— Вот, Алиска, – его голос глуховат, но в нем странная нежность. Он гладит ее по голове. – Красивая, да? Как ты будешь. Береги ее. И помни: настоящая сила – в красоте… и в умении не чувствовать. Будь как она: красивой. И бездушной. Так легче выжить в нашем мире.

Она берет куклу. Она холодная. Тяжелая. Глаза смотрят в никуда. Красиво. Страшно.

Настоящее

Его пальцы впились в ее кожу, оставляя синяки. Его дыхание, злобное, пьяное от ярости, обжигало лицо. Он рвал с нее одежду, его колено грубо раздвинуло ее ноги. Она не кричала. Не боролась. Лежала, сжавшись внутри, как та фарфоровая кукла. Красивая. Бездушная. Ее тело было здесь, принимая удары, принимая его насилие, его грязные прикосновения, его животное рычание. Но она – та, что сказала «нет» – ушла глубоко. За толстые стены льда, которые она строила годами и которые теперь стали ее единственной защитой. Она смотрела в потолок кабинета Глеба, не видя его. Видела белый фарфор. Холодные стеклянные глаза куклы. Слова Виктора: «Бездушной…»

За дверью кабинета стоял Артем. Его тело было напряжено до предела, каждая мышца горела адреналином и яростью. Он слышал все. Первый удар. Шум борьбы. Голос Глеба, орущий: «Вещь!». Рвущуюся ткань. Тяжелое дыхание. Сдавленный стон, вырвавшийся из Алисы, когда Глеб навалился на нее. Этот стон пронзил Артема острее ножа.

Его рука сжалась в кулак. Он шагнул к двери, поднял руку, чтобы постучать, вломиться, остановить этот кошмар. Его долг телохранителя был забыт. Остался только дикий, первобытный порыв защитить ее.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Нельзя, Артем, – тихий, но твердый голос за спиной. Дэн. Он стоял чуть поодаль, его лицо было бесстрастным, но глаза фиксировали каждое движение телохранителя. – Приказ. Никто не входит. Никто.

Артем замер. Его рука дрожала в воздухе у двери. За ней раздался приглушенный удар, еще один стон. Глеб что-то хрипло выкрикнул:

— Твой отец…! Он слишком много о себе мнил! Думал, он тут главный! Посмотри, где он теперь?! А ты… ты будешь послушной! Будешь!

Артем вздрогнул. Фраза об отце Алисы была как новый удар. Он обернулся к Дэну. Глаза телохранителя метали молнии.

— Отойди, Дэн, – прошипел он. – Или я тебя отодвину.

Дэн не дрогнул.

— Попробуешь – доложу. И ей будет хуже. Он выместит на ней. Ты знаешь это.

Артем знал. Знание было пыткой. Он стоял, прижатый к двери своей беспомощностью и долгом, который теперь душил его. Его кулак опустился. Он сжал его так, что ногти впились в ладонь до крови. Он слушал. Каждый звук за дверью резал его душу. Каждый стон Алисы был его личным поражением. В нем кипела ярость – на Глеба, на Дэна, на себя. Но больше всего – на систему, которая позволила этому случиться. И в этой ярости, замешанной на бессилии, родилось одно ясное, стальное решение: Это должно кончиться. Она должна быть свободна. Или они оба умрут.

В кабинете стихло. Тяжелое дыхание Глеба, сопение. Потом – звук застегивающегося ремня. Шаги.

Артем отпрянул от двери, приняв стойку «смирно», спрятав окровавленную ладонь за спину. Его лицо было маской ледяного безразличия. Но внутри бушевал вулкан.

Дверь открылась. Глеб вышел. Его костюм был помят, рубашка расстегнута. На скуле – царапина. Он вытирал тыльной стороной ладони капельку крови с губ. Его глаза были мутными, но удовлетворенными. Зверем, утвердившим свое господство.

— Следи за ней, – бросил он Артему, не глядя. – Отвези домой. Чтобы завтра была как новенькая.

Он прошел мимо, направляясь к лифту, к Дэну, который незаметно последовал за ним.

Артем вошел в кабинет. Запах секса, насилия и страха ударил в нос. Алиса лежала на диване. Одежда была порвана, волосы в беспорядке. На щеках – красные пятна от пощечин. На руках, шее – темнеющие синяки. Она медленно подтянула к себе лоскуты разорванной блузки, пытаясь прикрыться. Ее движения были механическими. Кукольными. Она не плакала. Ее глаза, когда она подняла их на Артема, были пусты. Совершенно пусты. Как у той фарфоровой куклы. В них не было ни боли, ни стыда, ни даже ненависти. Только ледяная, мертвая пустота. Бездушие, ставшее щитом и приговором одновременно.

Он подошел, снял свой пиджак. Не говоря ни слова. Не выражая ни жалости, ни гнева – она бы не приняла. Просто накрыл ее. Ткань была грубой, пахла оружейной смазкой и его потом. Но это был единственный щит, который он мог ей дать сейчас.

— Пойдем, – сказал он тихо, хрипло.

Она не ответила. Но позволила ему помочь ей подняться. Шла, кутаясь в его пиджак, спотыкаясь, но держась прямо. Глаза смотрели прямо перед собой, не видя ничего. Внутри той пустоты, куда она сбежала, теперь горел лишь одинокий, но неукротимый огонек: Свобода. Или смерть. Игра в вещь закончилась. Началась война.

Глава 21

Черный Mercedes, обычно плывущий по городу как бронированное облако, сегодня ехал с какой-то осторожной, почти виноватой медлиностью. Артем сжимал руль так, что кожа на костяшках белела. В салоне царила гробовая тишина, нарушаемая лишь тихим гулом мотора и… едва слышным, прерывистым дыханием Алисы на заднем сиденье. Она сидела, закутавшись в его пиджак до подбородка, как в последний бастион. Голова была повернута к окну, но взгляд не фокусировался на мелькающих огнях. Он был устремлен внутрь, в ту ледяную пустоту, куда она сбежала от боли и унижения.

Артем видел ее отражение в зеркале заднего вида. Бледное, как мрамор, лицо. Синяк, цветом спелой сливы, на скуле. Пустые глаза. Те самые глаза, которые всего час назад полыхали вызовом, а теперь были как выбитые окна в покинутом доме. Его собственное сердце сжималось от ярости и беспомощности. Он слышал все. Каждый удар. Каждый стон. Каждое мерзкое слово Глеба. И не смог войти. Долг, цепи долга перед Глебом, удерживали его за дверью, как Дэн со своим безликим предупреждением. Эта мысль жгла его изнутри сильнее пороха.

Он въехал в охраняемые ворота ее дома-крепости. Машина замерла у подъезда. Артем быстро вышел, открыл заднюю дверь. Алиса не двигалась.

— Алиса Николаевна, – его голос прозвучал тише обычного, хрипловато. – Дома. Давайте.

Она медленно повернула голову. Ее взгляд скользнул по нему без узнавания, потом медленно сфокусировался. В глубине пустоты мелькнуло что-то – не страх, не благодарность. Усталость. Бесконечная, всепоглощающая усталость.

Он протянул руку. Она колебалась секунду, потом положила свою холодную, дрожащую ладонь в его. Он помог ей выйти. Она шатнулась, едва удерживая равновесие. Пиджак сполз с одного плеча, обнажив синяк на ключице. Артем резко отвернулся, стиснув зубы. Больше не было слов. Было только действие. Он осторожно, поддерживая ее за локоть, повел к двери.

Подъем по мраморной лестнице на второй этаж казался вечностью. Каждый шаг Алисы был неуверенным, будто она забыла, как ходить. Артем шел рядом, готовый подхватить, но не решаясь прикоснуться без необходимости. Его присутствие было единственной опорой в этом рушащемся мире.

Он открыл дверь ее спальни. Роскошное, холодное пространство с огромной кроватью. Она остановилась на пороге, оглядывая его пустым взглядом, будто видя впервые. Потом медленно направилась к кровати. Села на край, сгорбившись, все еще кутаясь в пиджак.

Артем остался у двери. Его роль была выполнена. Доставить. Обеспечить безопасность периметра. Он должен был уйти. Оставить ее одну с ее болью и ледяной пустотой. Приказ Глеба висел в воздухе: «Чтобы завтра была как новенькая». Но вид ее спины, такой хрупкой и сломленной, пригвождал его к месту.

Она сидела неподвижно, глядя в темноту за окном. Потом ее плечи вдруг содрогнулись. Не рыдания. Глухие, беззвучные спазмы, сотрясавшие все ее тело. Как будто ледяная плотина внутри начала трескаться, выпуская наружу толику невыносимой боли.

Артем сделал шаг вперед. Потом еще один. Он не думал. Действовал инстинктивно. Подошел к кровати, опустился на колени перед ней, чтобы быть ниже. Его движения были медленными, предсказуемыми, чтобы не испугать.

— Алиса… – он прошептал, не зная, что сказать.

Никакие слова не могли залатать эту рану.

Она подняла на него глаза. Пустота в них дрогнула, сменившись мучительной, животной тоской. В них не было Решалы. Не было даже той девушки, что бросала вызов смерти в салоне. Была только израненная, потерянная девочка.

— Артем… – ее голос был хриплым шепотом, чужим. – …не уходи. Пожалуйста.

Он замер. Это была не просьба телохранителя. Это была мольба человека к человеку.

— Я… должен стоять на посту, – пробормотал он, чувствуя всю фальшь этих слов.

Она покачала головой, слабо, отчаянно.

— Не сейчас. Не здесь. Просто…

Она замолчала, ища слова, которых не было. Потом выдохнула:

— …обними меня.

Это было как удар током. Пронзительным и сладким одновременно. Запретным плодом у края пропасти. Он колебался долю секунды. Долг. Глеб. Дэн. Все это кричало «нет». Но ее глаза, полные такой немыслимой боли и доверия, перевесили все. Он сдался.

Осторожно, как будто боялся разбить хрусталь, он обнял ее. Не как телохранитель. Не как исполнитель приказа. Как человек, пытающийся согреть замерзшую душу. Его руки легли ей на спину поверх пиджака, ощущая дрожь, пробегающую по ее телу. Она не сопротивлялась. Наоборот, она прижалась к нему лбом, уткнувшись лицом в его грудь. Ее дыхание было горячим и прерывистым через ткань его рубашки.

Он почувствовал, как ее тело постепенно перестает содрогаться. Напряжение медленно уходило, сменяясь истощением. Он осторожно поднял ее, уложил на подушки, не разжимая объятий. Она не сопротивлялась, как кукла, но ее пальцы вцепились в ткань его рубашки, не отпуская.

— Спи, – прошептал он, гладя ее спутанные волосы, как ребенка. – Я здесь.

Она кивнула, едва заметно, ее веки уже слипались. Физическое и эмоциональное истощение взяло верх. Дыхание ее выровнялось, стало глубже. Тело обмякло в его объятиях. Она заснула. Заснула с мокрым от слез лицом, прижавшись к его груди, как к единственному якорю в бушующем море ее кошмара.

Артем сидел неподвижно, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Ее тепло, ее вес, ее доверие – все это было одновременно райским блаженством и смертельной опасностью. Он чувствовал биение ее сердца сквозь одежду, слабое и ровное. Он смотрел на ее избитое лицо во сне, на синяки, и ярость к Глебу кипела в нем, как лава. Но поверх ярости было что-то большее – щемящая нежность и непреодолимое желание защитить ее любой ценой. Долг перед Глебом умер в эту минуту. Остался только долг перед ней. Перед Алисой.

Он не знал, сколько времени прошло. Минуты? Часы? Он сидел, охраняя ее сон, ее хрупкое перемирие с болью. Его собственные веки тяжелели.

Внизу, в темном кабинете, куда редко заходила сама хозяйка, светился экран монитора, разбитый на несколько секций – камеры наблюдения дома. На одной из секций, с камеры в коридоре второго этажа, было видно: дверь в спальню Алисы приоткрыта. В полоске света из комнаты четко просматривалась часть кровати и… силуэт Артема. Он сидел на краю, его спина была напряжена. И было видно, что Алиса лежит не просто рядом, а прижавшись к нему. Ее рука, с синяками на запястье, лежала на его груди.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Дэн сидел перед экраном. Его лицо, освещенное голубоватым светом монитора, оставалось бесстрастным. Но его пальцы быстро и точно летали по клавиатуре ноутбука. Он увеличил изображение с нужной камеры. Зафиксировал. Сохранил. Потом открыл зашифрованный канал связи. Набрал короткое сообщение:

`[20:47] Наблюдение: Объект А.Н. доставлен. Состояние: подавленное, следы физич. воздействия. Телохранитель А. вошел в спальню. Не покидает. Контакт: тесный физический. А.Н. спит, А. остается. Длительное нарушение протокола. Аномалия подтверждается.`

Он не отправил сообщение. Снова посмотрел на экран. На неподвижную фигуру Артема, охраняющую сон своей подопечной с такой преданностью, которая выходила далеко за рамки долга. Дэн позволил себе едва заметную, холодную ухмылку. Алгоритм работал. Аномалия зафиксирована. Царь получит свои данные, если... Артем откажется платить.

Глава 22

Дождь стучал по крыше гаража, где Артем проверял Mercedes. Капли, монотонные и холодные, сливались с его состоянием. С тех пор, как он вынес Алису из кабинета Глеба, а потом провел ночь, держа ее во сне, в его душе бушевала буря. Ярость на Глеба, бессилие, щемящая нежность к Алисе – и леденящий страх. Страх не за себя. За нее. Он знал, что перешел черту. И знал, что кто-то это видел.

Шаги по бетонному полу были легкими, почти бесшумными. Артем не обернулся. Он узнал походку.

— Чистенький, – раздался голос Дэна. Он остановился в паре метров, опершись о стену. В руке – его вечный планшет, но сейчас он не смотрел в экран. Его глаза, обычно пустые, были настороженно-оценивающими. Как у шакала, учуявшего слабину.

Артем продолжил вытирать тряпкой уже безупречный капот.

— Что надо, Дэн?

— Проверяю периметр. И… думаю, нам надо поговорить.— Дэн сделал паузу, наслаждаясь моментом. — О вчерашнем. Очень трогательная сцена в спальне. Настоящий рыцарь на страже сна принцессы.

Артем замер. Тряпка в его руке сжалась. Он медленно выпрямился, но не повернулся.

— Не понимаю, о чем ты.

— Не прикидывайся, Артем, – Дэн усмехнулся. – Камеры не врут. Ты там был. Долго. Очень долго. И не просто стоял. Она прижалась к тебе, как к любовнику. Ты ее… обнимал.

Он произнес последнее слово с отвратительной сладостью.

— Царь будет очень заинтересован такими кадрами. Очень. Он уже нервничает из-за ее состояния. А тут… такое. Прямое нарушение приказа. Предательство доверия. Даже… посягательство на его собственность.

Артем наконец обернулся. Его лицо было каменным, но в серых глазах бушевал ад.

— Ты ничего не понял, Дэн. Она была в шоке. Ей нужна была…

— Защита? – перебил Дэн, ухмыляясь. – От кого? От самого Царя? Интересная трактовка. Но Глеб Викторович, думаю, трактовать будет иначе. Как измену. Как слабость своего лучшего пса. И знаешь, что он сделает?

Дэн сделал шаг вперед. Его голос упал до зловещего шепота:

— Он не просто убьет тебя, Артем. Он сначала заставит тебя смотреть, как он будет ломать ее. Окончательно. Потом, может, отдаст тебе остатки… перед тем, как прикончить. Он в бешенстве, Артем. И твоя сцена с его вещью – это спичка, брошенная в пороховой погреб.

Каждое слово Дэна било точно в цель. Артем видел это. Видел, как Глеб смотрел на Алису сегодня утром – с холодной яростью и подозрением. И Дэн был прав. Глеб не простит. Не простит его близости к Алисе, его ночи в ее спальне. Это будет воспринято как худшее предательство. И Алиса заплатит первой. Самой страшной ценой.

— Чего ты хочешь, Дэн? – спросил Артем, его голос был низким, хриплым, как скрежет камня.

— Просто гарантий, – Дэн развел руками, изображая невинность. – Я человек скромный. Цифры – моя стихия. Но даже цифрам нужна подпитка. Скажем… пятьдесят процентов от твоей зарплаты. Ежемесячно. Наличными. И… полный доступ. К ней. К ее расписанию, телефону, когда она им пользуется. Ты обеспечишь. Как ее тень. А я буду твоей страховкой. Храню кадры. Молчу. Все довольны. Ты – жив, она – пока цела. Ну, насколько это возможно после визитов Царя.

Шантаж. Грязный, отвратительный, но смертельно точный. Дэн держал пистолет у виска Алисы, а спусковой крючок был в его руках. Артем посмотрел на свои руки. Руки, которые вчера держали Алису, пытаясь унять ее дрожь. Руки солдата. Телохранителя. Убийцы. Они начали дрожать. Не от страха. От осознания единственного выхода. Единственного способа защитить ее.

У него не было выбора. Совсем.

— Пятьдесят процентов… – проговорил Артем, делая вид, что обдумывает. Он сделал шаг к верстаку, где лежали инструменты. – Это много, Дэн.

— Жизнь дороже, – парировал Дэн, следя за его движениями без особой тревоги.

Он считал себя в безопасности. У него была власть. Информация.

— Да, – тихо согласился Артем. Он наклонился, будто чтобы взять гаечный ключ. Но его рука схватила не ключ, а длинную, тяжелую монтировку, валявшуюся рядом. – Жизнь дороже.

Дэн понял что происходит слишком поздно. Его глаза расширились от шока и ужаса. Он рванулся назад, к выходу, одной рукой тянясь за планшетом, другой – в карман, где, вероятно, был нож или "травмат".

Но Артем был быстрее. Взрывной рывок вперед. Монтировка с коротким свистом описала дугу. Дэн инстинктивно пригнулся, уклоняясь от удара в голову. Металл с оглушительным лязгом и хрустом врезался ему в ключицу. Крик, дикий и полный боли, вырвался из горла Дэна. Он рухнул на колени, хватая сломанную ключицу.

— Артем! Стой! Я стер…! – он захлебнулся, увидев его лицо. Не ярость. Не ненависть. Пустоту. Ту самую пустоту профессионала, делающего грязную работу.

Второй удар. Ниже. В бок. Ребра хрустнули. Дэн захрипел, плюнув кровью. Он попытался подняться, отползти, его свободная рука все же вытащила из кармана компактный электрошокер. Он ткнул им в сторону Артема.

Артем отбил руку с шокером ребром ладони. Кость запястья Дэна хрустнула под ударом. Шокер вылетел. Третий удар монтировкой. В живот. Глухой, влажный звук. Дэн сложился пополам, беззвучно открывая рот. Кровь хлынула у него из носа и рта.

Артем стоял над ним. Дождь за окном заглушал хрипы умирающего. Он смотрел на монтировку в своей руке. На темную, липкую кровь, стекающую по металлу на его пальцы, ладонь. Потом посмотрел на Дэна. Молодой парень, технарь, цифровая тень. Его глаза, полные немого ужаса и непонимания, закатывались. Он дернулся раз, другой, и затих. Глаза остекленели.

Тишина. Только стук дождя и собственное тяжелое дыхание Артема. Он отпустил монтировку. Она с глухим стуком упала на бетон рядом с телом.

Артем отступил на шаг. Посмотрел на свои руки. Они были в крови. Липкой, теплой, темной. Запах ударил в нос – медный, сладковато-тошнотворный. Запах убийства. Его желудок сжался спазмом. Он едва сдержал рвоту.

Что я сделал?

Вопрос прозвучал в его голове оглушительно. Он убил человека. Холодно. Расчетливо. Не в пылу боя, не защищаясь, а чтобы заткнуть рот. Чтобы защитить Алису. Но цена… Он посмотрел на свои дрожащие, окровавленные руки. Руки, которые только вчера осторожно обнимали Алису, гладили ее волосы. Руки, которые натренированы убивать, но никогда – вот так. Из-за угла. Из-за шантажа.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он превратился в монстра. В того, кого всегда презирал. В палача. В Глеба.

Ужас охватил его не за содеянное (Дэн был гадом и угрозой), а за себя. За ту легкость, с которой он переступил черту. За ту пустоту, которая накрыла его во время ударов. За то, что он смог это сделать. Ради нее? Да. Но эта цель не обеляла средства. Он был теперь убийцей в самом грязном смысле этого слова.

Он подошел к раковине в углу гаража. Резко открыл кран. Ледяная вода хлынула потоком. Он сунул руки под струю, яростно тер их, сдирая кожу. Кровь размазывалась, смешивалась с водой, становилась розовой, но не уходила. Липкое ощущение оставалось. Запах въелся в кожу, в ноздри. Он тер и тер, пока кожа на костяшках не слетела, обнажив розовую плоть. Но кровь Дэна, физическая и метафизическая, не смывалась.

Он оперся о раковину, глядя на свои истерзанные, все еще розовые от крови руки в струе воды. Дыхание сбивалось. В глазах стояли не слезы, а ужас осознания. Точка невозврата была пройдена. Он убил, чтобы защитить. Но убийство сделало его другим. Темным. Опасно близким к той бездне, из которой он хотел вытащить Алису. Теперь он сам балансировал на краю.

Он выключил воду. Тишина гаража, нарушаемая только стуком дождя, давила. Он обернулся. Тело Дэна лежало в неестественной позе, лужа крови медленно растекалась по серому бетону. Его планшет валялся рядом, экран треснул.

Артем закрыл глаза. Первый шаг сделан. Теперь нужно было убрать тело. Скрыть следы. Жить с этим. И продолжать защищать Алису. Теперь он был связан с ней не только долгом и чувством, но и кровью. Кровью, которую он не мог смыть. Он открыл глаза. Пустота в них сменилась стальной решимостью, купленной дорогой ценой. Он подошел к телу. Работа только начиналась. У него больше не было права на сомнения. Только на действие.

Глава 23

Кабинет Глеба напоминал логово раненого зверя. Воздух был густым от дорогого табака, коньяка и невысказанного напряжения. Глеб расхаживал перед массивным столом, его шаги были резкими, нервными. На экране ноутбука застыла сводка – последняя, присланная Дэном два дня назад. После этого не было ни одного сообщения.

— Два дня!» – Глеб ударил кулаком по столу, заставив подпрыгнуть хрустальную пепельницу. – ДВА ДНЯ НИЧЕГО! Где он?!

Перед столом, стараясь не дышать, стояли двое его людей. Не головорезы, а «менеджеры» теневых операций – Саша и Мирон. Они переглянулись.

— Мы проверяли все, Глеб Викторович, – начал Саша, осторожно. – Квартиру Дэна – чисто. Ничего подозрительного. Вещи на месте. Компьютеры… чистые. Слишком чистые, будто стерли все недавние данные. Его обычные контакты – ничего. Как в воду канул.

— В воду канул? – Глеб замер, его глаза сузились до щелочек. – Мой лучший аналитик, мои глаза, мои уши – просто испарился? Не верю! Он нашел что-то. Что-то серьезное. Или… его нашли.» Его взгляд, тяжелый и подозрительный, скользнул в сторону окна, за которым виднелся город. Или в сторону дома Алисы. «Артем. Где Артем?

— С ней. Как всегда. Докладывает по графику. Ничего необычного не сообщает,» – ответил Мирон.

— Ничего необычного? – Глеб фыркнул, подойдя к бару и наливая себе коньяк. Рука дрожала, жидкость расплескалась. Он осушил стопку одним глотком. Жар растекался по груди, но не снимал ледяного сжатия внутри. — Алиса. Как она?

— По докладам Артема – восстанавливается. Работает удаленно. Выходит мало. Спокойна. Слишком спокойна.

— Слишком спокойна… – Глеб повторил, и в его голосе зазвучала опасная смесь ярости и страха.

Именно это его и бесило больше всего. Эта ледяная, мертвая спокойность, которая пришла на смену огню в ее глазах. Он избил ее, унизил, сломал физически, чтобы утвердить власть, вернуть контроль. А что получил? Пустоту. Стену. Он вломился в ее физическую оболочку, но ее дух… ее дух куда-то ушел. И это было страшнее любого крика или сопротивления. Он не мог контролировать то, чего не видел, не понимал.

— Она единственная, кто мог… – он пробормотал, не закончив, глядя на темное золото коньяка в бокале. Кто мог что? Противостоять ему? Не физически, а морально? Бросить ему вызов своим существованием, своей непокорностью, даже когда она подчинялась? Ее сила, ее стальная воля были частью его мифа о себе. Он сломал Семена, сломал отца, сломал Артема долгами. Он владел городом. Но Алиса… Алиса была его самым ценным трофеем именно потому, что она не была сломлена до конца. До недавнего времени. Теперь он чувствовал, что этот трофей ускользает в какую-то недосягаемую глубину, унося с собой часть его собственной уверенности. Эта мысль сводила с ума. И от страха потерять контроль, потерять ее как символ своей власти, он делал ей только больнее, глубже загоняя ее в ту самую пустоту, которая его так пугала.

Исчезновение Дэна было последней каплей. Дэн видел что-то. Что-то между Алисой и Артемом. Что-то, что заставило его исчезнуть. Или его убрали. Оба варианта вели к одному: заговор. Измена. Потеря контроля над самым ценным.

— Это Артем, – прошипел Глеб, поставив бокал с таким звоном, что чуть не разбил. – Кто еще? Дэн нашел на них компромат. Настоящий. Или Артем узнал, что за ним следят, и… убрал свидетеля.

Он повернулся к людям, его лицо исказила паранойя.

— Они вместе. Она его подпускает слишком близко. Он… он думает, что может ее забрать? Или она его использует против меня?

— Глеб Викторович, Артем… он предан. Его долг… – начал Саша.

— ДОЛГ?! – Глеб взревел. – Долг передо мной он давно проел, пока охранял мое наследство! Дэн что-то видел! Это не долг! Это…

Он не договорил. Мысль о том, что его вещь, его Решала, может принадлежать кому-то еще хотя бы эмоционально, вызывала в нем слепую, разрушительную ярость. И страх. Глубинный, животный страх, что он может ее потерять. Не как актив, а как ту самую частицу себя, которая доказывала его всемогущество.

— Поднять всех! – приказал он, его голос стал хриплым, как напильник. – Всю сеть. Найти Дэна. Мертвого или живого. Я должен знать, что он нашел! Взломать все, что можно. Ее телефон. Ее компьютеры. Ее машину – поставить дополнительное прослушивающее устройство, помимо того, что уже есть. У Артема проверить все! Телефоны, машину, банковские счета, любые контакты за последний месяц!

— Но Артем… он осторожен. Если он что-то скрывает, следы уже стерты, – осторожно заметил Мирон.

— Найти! – Глеб снова ударил кулаком по столу. – И усилить слежку за ней. Не только Артем и камеры. Поставить еще одну пару глаз. Внешних. Незаметных. Пусть следят за Артемом тоже. Каждый его шаг. Каждый ее взгляд. Если он чихнет в ее сторону не по протоколу – я должен знать!

— А если… если Артем почует слежку? – спросил Саша.

— Пусть почует! – Глеб оскалился. – Пусть знает, что я все вижу. Пусть боится. И она пусть боится.

Он подошел к окну, глядя в сторону ее дома и зашипел:

— Она думает, что может спрятаться в своей пустоте? Что она выиграла, замкнувшись? Нет. Я вытащу ее оттуда. Я заставлю ее снова почувствовать. Страх. Боль. Меня. — Его пальцы сжались на подоконнике. — Она моя. До последнего вздоха. И если Артем или кто-то еще думает иначе… – он не закончил, но в тишине кабинета повисло невысказанное обещание жестокой расплавы.

Саша и Мирон молча кивнули и поспешили выйти, оставив Глеба одного в его кабинете-крепости. Он налил еще коньяку. Его рука дрожала меньше. Паранойя, смешанная с яростью и страхом, кристаллизовалась в холодную, бескомпромиссную решимость. Он чувствовал вихрь, поднимающийся вокруг него. Вихрь, центром которого была Алиса. И он был готов разрушить все на своем пути, чтобы удержать ее в эпицентре, под своим контролем. Даже если это означало разрушить ее окончательно. Потерять ее было страшнее, чем сломать. И он доказал это два дня назад. Теперь он был готов доказать это снова. И снова. До самого конца.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 24

Особняк Алисы превратился в роскошную гробницу. Неделю. Целую неделю она не переступала порога. Шторы на огромных окнах были плотно задёрнуты, погружая комнаты в полумрак, даже днём. Тишина стояла гулкая, нарушаемая лишь редкими шагами Артема по мраморным полам и тиканьем напольных часов в холле. Воздух был спёртым, наполненным запахом невыносимой тоски и незримой боли.

Артем патрулировал коридоры и периметр с удвоенной бдительностью. Каждый его шаг был отточен, каждый взгляд – сканирующим лучом. Но внутри бушевала буря, куда более опасная, чем любая внешняя угроза. Он знал. Чувствовал кожей. Глеб копал. Глеб искал. Исчезновение Дэна не осталось незамеченным. Тень подозрения легла на него, Артема, длинной и холодной. Он видел это в коротких, ставших ещё более формальными докладах по телефону. Слышал в ледяной интонации Глеба: «Как она?» – вопрос, в котором не было заботы, только проверка контроля. «Всё в порядке?» – вопрос, за которым стояло: «Ты всё ещё на посту? Не предал?»

Он отвечал четко, сухо: «Стабильно. Работает удалённо. Выходов нет. Без происшествий». Каждое слово было как камень на весы его лжи. Он был щитом Алисы теперь втройне: от внешнего мира, от её внутренних демонов и от растущей ярости Глеба. И этот щит трещал по швам.

Дверь в её кабинет (ставший теперь и спальней, и убежищем) была приоткрыта. Артем, проходя мимо, невольно замедлил шаг. Она сидела за столом, спиной к двери, перед ноутбуком. Но экран был тёмным. Она не работала. Она просто сидела. Закутавшись в большой вязаный кардиган, казавшаяся хрупкой и невероятно маленькой в огромном кресле. Её поза говорила об абсолютной усталости, о глубочайшей отрешённости. Он знал, что под кардиганом скрываются синяки – тёмные метки власти Глеба. Видел, как она вздрагивает от громких звуков. Как иногда замирает, уставившись в одну точку, и её глаза становятся стеклянными, пустыми.

В эти моменты что-то сжималось у него внутри. Не жалость – он презирал жалость, особенно по отношению к ней. Это было… нечто иное. Глубокое, щемящее желание перешагнуть порог, подойти, обнять эту хрупкую спину, прижать к себе и сказать… что? Что всё кончится? Что он её спасёт? Ложь. Он не мог ничего обещать. Но само присутствие этого желания было опасно. Опасно как никогда.

Он сжал кулаки, ногти впились в ладони. Чувство долга. Оно все ещё было там. Глухая, ноющая боль в груди, когда он думал о Глебе. О том, что этот человек, чудовище, вытащил его из долговой ямы после смерти сестры. Дал работу. Доверил самое ценное. Доверил её. Этот долг был цепью, приковывающей его к Глебу, к этому миру насилия и контроля. Как можно ненавидеть человека и одновременно чувствовать себя обязанным ему? Как можно желать защитить его жертву и при этом помнить, что он сам – часть его машины подавления?

Он не мог идти на сближение. Не сейчас. Не здесь. Каждый его взгляд, задержавшийся на ней дольше положенного, каждое неосторожное слово, каждый жест, который мог быть истолкован как нежность – всё это было кинжалом, который Глеб с радостью повернул бы против них обоих. Артем знал методы Глеба. Усиленная слежка – это уже факт. Возможно, прослушка в доме, о которой он не знает. Возможно, новые «невидимки» следят за особняком снаружи. Любое его проявление чувств к Алисе стало бы смертным приговором. Для неё – в первую очередь. Глеб не потерпел бы «посягательства на собственность». Особенно от своего же телохранителя. Особенно сейчас, когда он уже подозревал неладное.

Артем заставил себя двинуться дальше по коридору. Его шаги эхом отдавались в тишине. Он подошёл к большому окну в холле, чуть раздвинул тяжёлую портьеру. На улице, в тени деревьев напротив, припаркована незнакомая серая иномарка. Там уже два часа. Стекла тонированные. Он не видел лиц, но знал – это глаза Глеба. Новые глаза. Следящие за домом. Следящие за ним.

Он отпустил портьеру. Темнота снова поглотила холл. Чувство долга к Глебу боролось в нём с другим долгом – долгом защитить беззащитную. С чувством, которое он не смел назвать, но которое грело его изнутри холодными ночами в гараже после убийства Дэна, когда он отмывал руки, которые всё ещё пахли кровью. Руки, ставшие орудием убийства ради неё.

Он услышал лёгкий шорох. Обернулся. Алиса стояла в дверях своего кабинета. Бледная, как призрак, в огромном кардигане. Она смотрела на него. Не пустым взглядом куклы, как раньше. В её зелёных глазах, казалось, тлела искра. Не надежды. Не нежности. Что-то другое. Оценка? Вопрос? Или просто констатация факта его присутствия – последней твёрдой точки в её рушащемся мире?

Он встретил её взгляд. Не отвёл. Но и не сделал ни шага навстречу. Просто стоял. Стена. Телохранитель. Палач. Человек на грани. Между долгом и бездной. Между верностью чудовищу и невозможной любовью к его жертве. Тишина между ними была густой, звенящей, наполненной всем несказанным и всеми смертельными рисками.

Она первая опустила глаза. Молча развернулась и скрылась в полумраке своей комнаты, тихо прикрыв дверь. Щелчок замка прозвучал как приговор.

Артем остался один в гулкой темноте холла. Он сжал кулаки до хруста в костяшках. Чувство долга к Глебу грызло его изнутри, как ржавчина. Но образ её избитого тела, её пустых глаз, а потом – этой искры, мелькнувшей сейчас… Этот образ был сильнее. Он не мог идти на сближение. Но он и не мог позволить Глебу сломать её окончательно. Долг перед Глебом требовал бездействия. Долг перед ней требовал действия. Пусть смертельно опасного. Путь к свободе для неё лежал через окончательное предательство им Глеба. И он стоял на этой грани, чувствуя, как цепи долга рвутся одна за другой, освобождая место чему-то новому, страшному и неизбежному. Войне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 25

Загородный отель «Белый Лебедь» сверкал фальшивой роскошью. Переговоры прошли гладко, как отполированный мрамор в холле. Алиса, в идеально скроенном костюме цвета антрацита, с безупречным макияжем, скрывающим бледность и тени под глазами, была образцом Решалы. Цифры, аргументы, холодная логика – ее броня против мира и самого Глеба, сидевшего во главе стола. Он бросал на нее тяжелые, оценивающие взгляды, ища хоть трещину в фасаде, но находил лишь ледяную гладь. Ее пустота после того вечера в кабинете была теперь ее щитом.

Глеб доволен результатом. Партнеры, важные чиновники с маслянистыми улыбками, тоже довольны.

— Ну что, господа, – Глеб хлопнул ладонью по столу, довольный, как кот, загнавший мышей в угол. – Дело сделано. Пора и паром попарить. Сауна ждет. Артем, – он повернулся к телохранителю, стоявшему у стены в своей безупречной стойке. – Отвези мое сокровище домой. Бережно.

Его улыбка была оскалом. «Сокровище» звучало как «вещь», а «бережно» – как угроза. И добавил:

— Не задерживайся.

Артем коротко кивнул.

— Понял.

Его серые глаза мельком скользнули по Алисе. В них не было ничего, кроме профессиональной готовности. Но под этой маской клокотала тревога. Слежка усилилась. Новая машина подменила серую иномарку у дома. Невидимые глаза наблюдали. Глеб копал глубже. Любое отклонение от маршрута, любая задержка – повод для подозрений.

Мерседес выехал за ворота отеля, окутанные вечерними сумерками. Алиса откинулась на заднем сиденье, закрыв глаза. Маска Решалы сползла, обнажив невыносимую усталость. Каждая встреча с Глебом, даже формальная, высасывала остатки сил. Каждый его взгляд – это пощечина. Каждое слово «сокровище» – напоминание о кабинете, о боли, о своей ценности только как актива.

Артем вел машину молча. Его взгляд постоянно метался по зеркалам. Серая «Тойота»? Нет, другая машина. Темный внедорожник? Слишком медленно едет. Паранойя Глеба заражала воздух. Он знал, что должен вести прямо домой. Быстро. Без остановок. Ради ее безопасности. Ради своей.

Но тишина в салоне была гнетущей. Он слышал ее прерывистое дыхание. Чувствовал ее боль, ее отчаяние, как физическое поле. И в нем боролись долг – перед Глебом, перед приказом, перед необходимостью сохранять дистанцию – и нечто иное. Нежность? Желание защитить не только физически, но и от этой тоски? Он не мог назвать это. Боялся назвать.

Они выехали на старую лесную дорогу, более короткий, но глухой путь. Сумерки сгущались в настоящую темноту. Стены высоких сосен смыкались над дорогой, создавая туннель. Тишина леса, нарушаемая лишь гулом мотора и стрекотом цикад, была почти осязаемой. Безлюдной. Отрезанной от мира.

Внезапно Алиса заговорила, не открывая глаз, голос был хриплым от напряжения:

— Остановись. Пожалуйста. Просто… остановись на минуту.

Артем нажал на тормоз раньше, чем осознал приказ. Машина плавно съехала на обочину, заросшую папоротником, и замерла. Глушь. Тишина. Только лес и они.

Он обернулся. «Алиса Викторовна? Всё в порядке?» Профессионально. Отстраненно.

Она открыла глаза. В полумраке салона они горели. Не пустотой. Не страхом. Каким-то отчаянным, лихорадочным огнем.

— Нет, – прошептала она. – Ничего не в порядке. И никогда не будет. Пока он… — Она не договорила, сжала кулаки. Потом ее взгляд впился в него. — Артем… я не могу дышать. Я не могу…

Он видел, как она дрожит. Видел панику, пробивающую ледяную скорлупу. Долг требовал успокоить ее словами, завести машину, ехать дальше. Но что-то внутри него сломалось. Та же стена, что держала его на расстоянии. Под грузом ее боли, под тяжестью его собственных чувств, которые он тщетно пытался похоронить.

Он разомкнул ремень безопасности. Резким движением открыл дверь и вышел. Не оглядываясь. Не проверяя периметр. Он открыл заднюю дверь и сел рядом с ней на сиденье. Ближе, чем когда-либо. Он почувствовал ее запах – лаванду и что-то горькое, отчаяние.

— Алиса… – начал он, голос сорвался.

Она не дала ему договорить. Она схватила его лицо руками. Грубо. Отчаянно. Ее пальцы впились в его щеки. И поцеловала. Не нежно. Не осторожно. Голодно. Отчаянно. Как утопающий хватается за соломинку. В этом поцелуе была вся ее боль, страх, ярость и немыслимая тоска по чему-то человеческому, по чему-то не от Глеба.

Артем замер на долю секунды. Тревога. Долг. Опасность. Все это взорвалось в его голове. И утонуло в волне чувств, которые он так долго сдерживал. Он ответил. Сначала осторожно, потом с той же яростью и голодом. Его руки обвили ее, прижали к себе. Он чувствовал, как она дрожит, но теперь это была не дрожь страха. Это была дрожь пробуждающегося желания. Желания не обладания, а близости. Спасения.

Она оторвалась, дыхание прерывистое. Ее глаза в полумраке были огромными, полными решимости и страха одновременно.

— Артем… я не могу больше… Я хочу… – она не закончила, но ее руки потянулись к его рубашке, к ремню.

Он понял. Это был бунт. Бунт против Глеба. Против своей участи. Против пустоты. Риск был чудовищным. Безумием. Но отказать ей? Оставить ее одну в этой тьме? Он не мог.

Он помог ей. Помог снять пиджак костюма, блузку. Его движения были неловкими, дрожащими, но нежными. Совсем не такими, как грубые рывки Глеба. Он касался ее кожи, синяков, которые еще не сошли, с трепетом, с болью. Каждое прикосновение было вопросом: «Можно?» И ее ответом был стон – не боли, а облегчения, признания.

Она взгромоздилась на него верхом, на колени, лицом к нему. Ее движения были неуверенными, но настойчивыми. Она смотрела ему в глаза, ища… что? Разрешения? Подтверждения? Он видел в ее взгляде страх, но и доверие. Огромное, хрупкое доверие.

Он помог ей, направил. И когда он вошел в нее, она закинула голову назад и тихо вскрикнула. Не от боли. От чувства… полноты? Присутствия? Она двигалась медленно, сначала неуклюже, потом ритмичнее. Ее руки лежали на его плечах, пальцы впивались в мышцы. Она смотрела на него. Не сквозь него. На него. В ее глазах не было пустоты. Было сосредоточение. Изумление. Ощущение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Контраст был оглушительным. Не с похотью Глеба – с его насилием. Здесь не было боли, только нарастающее напряжение. Не было унижения, только взаимное открытие. Не было обладания – было деление. Он касался ее, ласкал ее грудь, бедра, спину с такой осторожной нежностью, что у нее на глазах выступили слезы. Не слезы горя. Слезы освобождения.

Он чувствовал, как она меняется под его руками. Как лед внутри нее тает, сменяясь теплом, волнами нарастающего удовольствия. Она не притворялась. Не изображала страсть, как, возможно, делала это с Глебом. Она жила этим. Ее стоны становились громче, искреннее. Движения – более требовательными, отчаянными. Она искала. И находила.

— Артем… – ее шепот был стоном, молитвой. – Я… я не…

Он притянул ее ближе, к своим губам, прервав шепотом:

— Ты не вещь, Алиса, – его голос был хриплым от чувств, от борьбы, от невероятности происходящего. – Ты… ты свободна. Здесь. Сейчас.

Эти слова, как ключ, повернули что-то внутри нее. Она вскрикнула, резко, пронзительно, и ее тело сжалось вокруг него в серии мощных, долгих спазмов. Она кончила. Искренне. Глубоко. Без притворства. Впервые, возможно, в жизни. Ее голова упала ему на плечо, тело обмякло, дрожа от остаточных волн удовольствия. Дыхание было горячим и прерывистым у него на шее.

Он держал ее, сам потрясенный силой ее отклика, этой хрупкой красотой ее уязвимости и доверия. Его собственное завершение пришло волной вслед за ее, сдавленным стоном и ее именем на губах, которую он едва сдержал.

Они сидели так, слившись, дыша в унисон, в тишине салона, запотевшего от их дыхания. Лес за окнами был их единственным свидетелем. Мир сузился до тепла их тел, до запаха кожи и секса, до тихого биения их сердец.

Но иллюзия была хрупкой. Как только волна удовольствия схлынула, реальность вернулась. Холодной струей по спине. Где они? На глухой дороге. В машине. Они только что совершили самоубийственный поступок. Если Глеб узнает… Если слежка заметила остановку…

Артем осторожно поднял ее, усадил на сиденье. Его руки дрожали, когда он поправлял свою одежду, помогал ей натянуть блузку. Его пиджак был смят, ее юбка – тоже. На сиденье осталось влажное пятно – немой свидетель их измены.

Она смотрела на него, ее глаза были огромными, темными в полумраке. В них не было раскаяния. Было изумление. И страх. Но страх иного рода. Не перед Глебом. Перед тем, что она только что почувствовала. Перед этой возможностью другого мира. Другой себя.

— Артем… – начала она.

— Молчи, – прервал он ее тихо, но резко. Его голос был снова голосом телохранителя, но в нем слышалась трещина. – Ни слова. Никогда. Нигде.

Он завел двигатель. Свет фар выхватил из темноты стену деревьев. Он тихо добавил:

— Сейчас мы едем домой. И ты… ты должна быть сильной.

Он тронулся с места. Машина выехала на дорогу. Лесной туннель остался позади. Впереди были огни города. И тюрьма особняка. И невидимые глаза слежки.

Алиса откинулась на сиденье, закрыв глаза. На ее губах еще чувствовалось его прикосновение. На коже – память о его нежных руках. Внутри – отголоски незнакомого, всепоглощающего удовольствия и его шепот: Ты не вещь. Это было семя. Семя надежды. Семя бунта. И семя смертельной опасности. Она сжала кулаки. Теперь у нее было, за что бороться. За этот островок безопасности во лжи. За право чувствовать. Быть человеком, а не вещью. Даже если это стоило жизни.

Глава 26

Гул двигателя бронированного Maybach, увозящего Глеба в аэропорт, затих за высокими воротами особняка. Алиса стояла у окна кабинета, не дыша, пока черная точка не растворилась в дымке за горизонтом. Две недели. Четырнадцать дней. Триста тридцать шесть часов свободы, которой не было. Но была – она.

Она обернулась. Артем стоял в дверях, спиной к коридору, как всегда – страж. Но его серые глаза, обычно сканирующие пространство на предмет угроз, были прикованы к ней. Не как к объекту охраны. Как к единственному источнику света в огромной, холодной тюрьме. В них горел тот же огонь, что и у нее внутри – смесь невероятного облегчения, дикой надежды и тревоги, острой как бритва.

— Он уехал, – прошептала Алиса, и эти два слова прозвучали как ключ, повернутый в скрипучем замке ее клетки.

Артем не ответил. Он сделал шаг вперед. Потом еще один. Дверь кабинета тихо закрылась за ним. Щелчок замка был громче выстрела в внезапной тишине. Расстояние между ними сокращалось не шагами, а ударами сердца. Он был перед ней, его тень накрыла ее, пахнущая оружейной смазкой, потом и им – тем самым, что сводил с ума с тех пор, как он протянул ей белый платок.

Он не спросил разрешения. Не нужно. Его рука скользнула за ее шею, пальцы впились в волосы у основания черепа – жест властный, не оставляющий сомнений. Его губы нашли ее губы не в поцелуе, а в захвате. В утверждении. В освобождении. Это был не коньяк Глеба, не бархатная игра переговоров. Это был чистый кислород после долгого удушья. Грубый, требовательный, живой. Алиса ответила с той же яростью, вцепившись в его плечи, притягивая ближе, растворяясь в его вкусе, его тепле, его силе, которая была не для подавления, а для защиты, для обладания взаимным.

Она не знала, что любовь может быть такой. Не сделкой. Не унижением. Не холодным выполнением долга. Это было землетрясение под ногами. Пожар в крови. Падение в бездну, где нет страха, только безумное доверие и жажда. Он срывал с нее не одежду, а годы лжи, страха, одиночества. Каждое прикосновение его рук – исследующих, знающих, поклоняющихся – было откровением. Каждый его стон, низкий и сдавленный, когда она кусала его плечо, водила ногтями по спине, – гимном ее власти над ним. Они падали на ковер в кабинете, и холод паркета под спиной смешивался с жаром его тела, с безумием, которое стирало все, кроме здесь и сейчас. Он вошел в нее не как завоеватель, а как странник, нашедший дом. И она приняла его всем своим существом, сдавленным криком освобождения, слезами, которых не могла сдержать – слезами не боли, а потрясения от этой немыслимой полноты.

Так вот какая она. Любовь. Не клетка. Крылья.

Они лежали потом, сплетенные, дыша в унисон, его рука тяжело лежала на ее животе, ее голова – на его груди, слушая бешеный стук сердца, постепенно замедляющийся. Мир сузился до запаха их кожи, пота, до тиканья напольных часов в гостиной. Никаких Глебов. Никаких «вещей». Только Артем и Алиса. Впервые за всю жизнь – просто они.

Но тень была коварна. Она прокрадывалась с первым трезвым вздохом. Артем поднял голову, его взгляд инстинктивно метнулся к дверям, к окнам. Его тело напряглось под ее рукой. Не от страха за себя. За них.

— Камеры, – прошептал он хрипло, его голос был чужим после тишины. — В коридоре. На улице. Все записывается. Всегда.

Свобода длилась мгновение. Реальность – холодная, железобетонная – обрушилась обратно. Они были не одни. Дом Алисы был его глазом. Даже в отъезде.

Алиса почувствовала, как ледяная игла страха пронзает тепло после любви. Она прижалась к нему сильнее, не желая отпускать этот миг.

— Что будем делать?

Он посмотрел на нее. В его глазах не было паники. Был расчет. Холодный, спецназовский. И та же дикая решимость, что горела в них, когда он смотрел на нее в лифте или в кухне ночью.

— Жить, – сказал он просто. Кратко. Как приказ. — Но осторожно. Как на минном поле. Каждый шаг. Каждый взгляд. — Его рука сжала ее плечо. — Хочешь этого? Со мной? Со всей этой… адской осторожностью?

Она поднялась на локоть, посмотрела ему прямо в глаза. Зеленые в серые. В них не было и тени сомнения. Только сталь, закаленная годами выживания, и новая, ослепительная надежда.

— Хочу. Каждую минуту. Каждую рискованную секунду.

Уголки его губ дрогнули в подобии улыбки. Тяжелой. Опасной. Прекрасной.

— Тогда держись крепче, Решала. Потому что я не отпущу. Никогда.

Две недели превратились в безумный, сладкий, смертельно опасный танец на лезвии. Каждая секунда вместе была украдена у всевидящего ока Глеба. Они научились говорить языком прикосновений в переполненных комнатах во время «деловых» встреч – его палец, скользнувший по ее запястью, когда он передавал документы; ее колено, невзначай коснувшееся его под столом. Их взгляды, встречавшиеся на долю секунды дольше необходимого, становились клятвой, напоминанием о ночи.

Их близость рвалась наружу в самых неожиданных местах, подпитываемая адреналином риска: В винной кладовке особняка. Темнота, запах дубовых бочек и старого вина. Быстрый, жадный поцелуй, пока за дверью шагал охранник. Его руки под ее блузкой, ее зубы на его нижней губе. Шорох его ремня... И резкое затихание, затаившееся дыхание, когда шаги замерли у самой двери. Сердца, колотящиеся в унисон, как барабаны тревоги. На крыше делового центра Глеба. Ночной ветер, огни города внизу – бескрайнее море, в котором они были крошечным, непотопляемым островком. Он прижал ее к холодной стене технического помещения, его плащ накинут на них обоих, как шатер. Медленно, на этот раз. Изучая друг друга под звездами, которых никто не видит в засвеченном городе. Его губы на ее веках, ее имя на его устах, шепотом, уносимым ветром. Чувство безграничности и одновременно хрупкости этого мгновения.

Алиса жила в постоянном раздвоении. На людях – безупречная, холодная Решала, правая рука отсутствующего Царя. Встречи, переговоры, приказы. Маска – ее вторая кожа, надетая еще крепче, чтобы скрыть бушующий внутри вулкан. Но внутри нее бушевал океан чувств, о существовании которых она и не подозревала. Эта страсть была не только физической. Это было узнавание родной души в аду. Доверие, которое не требовало слов. Тишина, которая говорила громче криков. Его спокойная сила, окутывающая ее, как броня. Его уважение, читаемое во взгляде, в жесте, в том, как он слушал ее даже о делах Глеба, видя ее ум, а не отражение Царя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она ловила себя на мысли: Так вот как должно быть. Так человек должен любить и быть любимым.

Но с каждым украденным часом счастья росла и тень. Тень возвращения. Тень невозможного выбора. Они лежали в ее постели глубокой ночью, после того как Артем, убедившись в «чистоте» периметра, украдкой прокрался в ее комнату. Его рука лежала на ее талии, ее спина прижата к его груди. Его дыхание было ровным, но она знала – он не спит.

— Что будет… когда он вернется? – прошептала она в темноту, боясь услышать ответ, но еще больше боясь молчания.

Его рука сжалась. Он притянул ее ближе, его губы коснулись ее плеча. Поцелуй-обещание. Поцелуй-прощание?

— Не знаю, – честно ответил он, его голос был глухим от тяжести мысли. — Но знаю одно. Я не смогу смотреть, как он к тебе прикасается. Не смогу принять это. Никогда.

В его голосе зазвучала та же сталь, что и в ее предупреждении Глебу о «ядовитом наследстве». — Мы найдем выход. Должны.

— Как? – вопрос повис в воздухе, как приговор.

Сбежать? Куда? Глеб найдет. Война? Они оба знали цену крови, и Алиса не была готова заплатить ею за свободу… пока. Предать? Артем был в долгу по горло. Его честь солдата была его клеткой, так же как ее прошлое – ее.

Он не ответил. Он перевернул ее к себе, его губы нашли ее губы в темноте – не для страсти, а для молчаливой клятвы. Для напоминания: Здесь. Сейчас. Мы. Его руки, сильные и нежные, скользили по ее телу, не как тюремщика, а как картографа, заново открывающего любимую землю. Они терялись друг в друге, отчаянно, как будто эти мгновения были последними, стирая мучительные вопросы в жаркой плоти и немом обещании, читаемом в каждом прикосновении: Что бы ни было – мы вместе.

Но в глубине зеленых глаз Алисы, когда она смотрела на его профиль, озаренный первыми лучами восходящего солнца, пробивающимися сквозь щели штор, жил неугасимый вопрос, ставший фоном их счастью: Две недели кончаются. Что будет после? И страх, холодный и липкий, смешивался с безумной надеждой. Они перешли Рубикон. Возврата не было. Только вперед. В пропасть или к свободе. Вместе.

Глава 27

Тень библиотеки в особняке Алисы поглощала свет единственной настольной лампы. За окном бушевала осенняя ночь, стуча дождем по стеклам, отражая их внутреннюю бурю. Они сидели на старинном диване, разделенные сантиметрами и пропастью сомнений. Запах старой кожи книг смешивался с едва уловимым ароматом ее лавандового крема и его оружейной смазки – странный симбиоз их миров. После лесной близости в машине что-то сломалось окончательно. Исчезла осторожная дистанция, осталась только хрупкая близость и осознание смертельного риска.

Алиса нервно сжимала и разжимала кулак на коленях, ее лицо в полумраке казалось высеченным из мрамора – решительным и безжалостным. Она первой нарушила тягостное молчание, ее голос был тихим, но резал воздух, как лезвие:

— Деньги. Наличные. Очень много. Он не доверяет банкам до конца. Хранит в сейфе на «дальней даче». И коды. Коды ко всем основным счетам. Я знаю алгоритм, как их получить. Он… доверяет мне в этом. Пока доверяет. — Она сделала паузу, глядя прямо на Артема. — Мы можем взять все. Исчезнуть. Навсегда.

Артем, сидевший чуть ссутулившись, его мощные руки с белесыми шрамами от недавней драки лежали на коленях, резко поднял голову. Серые глаза, обычно непроницаемые, вспыхнули тревогой и почти неверием.

— Взять? Исчезнуть? – его голос был низким, хриплым от напряжения. — Алиса, ты понимаешь, что говоришь? Он не просто найдет нас. Он сожрет заживо. У него ресурсы всей империи! Камеры на каждом углу, люди в каждом порту, аэропорту, на границе! Эти деньги – маяк. Как только он хватится…» Он ткнул пальцем в воздух. «Мы не протянем и недели. Это не побег. Это самоубийство с отсрочкой. И очень болезненное.

Разочарование, острое и ядовитое, мелькнуло в ее глазах. Она откинулась на спинку дивана, скрестив руки.

— Значит, просто ждать? Ждать, когда он снова придет и сломает меня? Или когда Дэн всплывет, и выдаст тебя с головой?

Ее слова были шипами. Она видела, как он сжался внутри при упоминании Дэна. Кровь на его руках была их общей тайной и петлей на шее.

— Нет, – прошептала она, наклоняясь вперед, ее шепот стал зловеще тихим, интимным, как в ту ночь в машине. — Есть другой путь. Навсегда. Чтобы он больше никогда не мог никому угрожать.— Она выдержала паузу, давая словам осесть. — У меня есть компромат. Не бухгалтерия, не схемы. То, за что его уничтожат его же «партнеры» наверху. То, что они никогда не простят. Доказательства его двойной игры в том деле с нефтепроводом. Фальсификации, подставленные смерти… и имена. Очень высокие имена, которые он подставил. Если передать это в нужные руки…

Артем замер. Воздух словно выкачали из комнаты. Он смотрел на нее, не узнавая. Это была не Решала, это была мстительная фурия, готовая поджечь весь мир.

— Ты предлагаешь… его убить? – слова вырвались хрипом. — Чужими руками?

— Он этого заслуживает! – ее голос сорвался, в нем впервые зазвучала неподдельная, дикая ненависть, прорывающая ледяной панцирь. — Каждый день, который он дышит – это плевок в лицо всем, кого он сломал! В меня! В тебя! — Она вскочила, начала метаться по ограниченному пространству между диваном и книжными стеллажами, как загнанный зверь. — Это не убийство, Артем! Это справедливость! И это шанс! Шанс дышать свободно!

Артем встал, перегородив ей путь. Его лицо было искажено внутренней мукой.

— Справедливость? Отдав приказ на убийство, я становлюсь… чем? Лучше его? — Он схватился за голову. — Я уже… Дэн… Боже, Алиса, я не знаю, смогу ли я жить с этим! С очередной смертью на совести! Даже его!

— А жить в страхе? Жить как вещь? – она бросила ему в лицо, ее глаза горели зеленым огнем. — Или ты забыл, что он сделал со мной в кабинете? Что он сделает снова? И снова! Пока дышит!

Ее грудь вздымалась. Она сделала глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки, и опустила голос, но он дрожал от накала:

— Есть… третий вариант. Менее кровавый. Но рискованный.

Она подошла к нему вплотную, смотря снизу вверх в его растерянное, страдающее лицо.

— Он теряет банду, Артем. Быстро. После истории с Семеном, после того, как он сломал тебя долгами, после его выходок в последнее время… Люди боятся, но и ненавидят. Его жестокость к своим, его непредсказуемость… Он как бешеная собака, которую боятся и хотят пристрелить. Я слышала шепот. Видела взгляды.

Она назвала несколько имен – старых «бригадиров», финансистов, которых Глеб публично унижал.

— Они не любят тебя, ты – его «псих». Но они уважают твою силу. Твою честность. Глупую, солдатскую честность. — В ее голосе прозвучала горькая нежность. — Если бы ты… если бы мы… подали знак. Стали центром. Подняли бунт…

Артем отшатнулся, как от удара.

— Бунт? Ты предлагаешь мне предать не только его, но и всех, кто…

Он замолчал, осознавая абсурдность. Какой долг? Долг перед теми, кто терроризирует город? Перед системой, сломавшей его и Алису?

— Они предадут его при первой возможности! – настаивала Алиса, схватив его за руку выше локтя. Ее пальцы впились в мышцы. — Им нужен повод! Лидер! Сила, которая их объединит и защитит от него! Этой силой можешь быть ты! Мы можем перевернуть всё! Взять контроль! И тогда… тогда мы свободны. По-настоящему.

Он смотрел на ее руку на своей, чувствуя жар ее кожи сквозь рубашку. В ее глазах горела не только ярость, но и безумная надежда. План казался фантастичным. Безумным. Но… не невозможным. Он знал этих людей. Знакомых по «работе». Трусливых, жадных, но и уставших от страха перед собственным боссом. Предать Глеба? Да. Но возглавить банду? Стать тем, кого он презирал?

Его разрывало. С одной стороны – образ Глеба, протянувшего руку в прошлом, давшего шанс. И кровавое пятно в гараже. С другой – Алиса. Ее избитое тело. Ее пустые глаза. Ее доверие в лесу. И ее глаза сейчас – полные отчаянной решимости жить.

— Я… не знаю, Алиса, – прошептал он, голос сломался. — Это… это война. Люди погибнут. Невинные, может быть… Я не… не уверен, что смогу это нести. — Он отвернулся, сжав виски. — Убить его чужими руками… или поднять бунт и, возможно, убить самому… Или бежать и обречь нас на вечную погоню… Как выбрать? Как?!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Горький смешок сорвался с ее губ.

— Выбрать? Артем, нас загнали в угол! Выбора нет! Только действие! Или ты ждешь, когда он сам придет и сделает выбор за нас? Как в кабинете? Как тогда, когда ты не вошел?!

Ее последние слова прозвучали как удар хлыстом.

Он вздрогнул, боль и стыд от той ночи ворвались в него с новой силой. «Не надо, Алиса…» – глухо пробормотал он.

Внезапно, в тишине особняка, оглушительно зазвонил мобильный телефон, лежащий на массивном столе. Резкий, требовательный звук прорезал ночь, как сигнал тревоги. Видеозаонок. Они замерли, взгляды встретились в ужасе и понимании. Глеб.

Алиса первой опомнилась. Ее лицо вмиг стало маской Решалы – гладкой, бесстрастной. Она кивнула Артему в сторону двери в смежную комнату – сигнал спрятаться, исчезнуть. Она подошла к столу, взяла трубку. Голос ее, когда она произнесла «Алло?», был ровным, холодным, без тени недавней истерики.

Артем, прижавшись к стене в темноте соседней комнаты, слышал сквозь приоткрытую дверь низкий, хриплый голос Глеба. Бессвязный, пьяный или злой. Требующий немедленного отчета по каким-то цифрам. Угрожающий. Унижающий. Алиса отвечала коротко, профессионально, цифрами и терминами.

Стоя в темноте, Артем смотрел на свои руки. Руки, обнимавшие ее в лесу. Руки, убившие Дэна. Руки, готовые, возможно, убить еще раз. Или поднять бунт. Чувство долга к Глебу грызло его изнутри, смешиваясь с отвращением. Но голос Алисы, спокойный и мертвый по ту сторону двери, был самым страшным аргументом. Так жить нельзя. Вещью. Загнанным зверем.

Глеб бросил трубку, даже не попрощавшись. Алиса медленно положила телефон на стол. Звук прозвучал как хлопок гроба. Она стояла, опершись о стол, спиной к двери, где прятался Артем. Ее плечи слегка вздрагивали.

Он вышел из тени, подошел к ней. Не прикасаясь. Просто стоял рядом, чувствуя волны ее подавленной ярости и страха.

— Видишь? – прошептала она, не оборачиваясь. — Он уже здесь. В каждом звонке. В каждой тени за окном. В моей голове. Выбирай, Артем. Выбирай быстро. Потому что в следующий раз… в следующий раз он придет лично. И выбора у нас не останется.

Она повернулась к нему. В глазах не было слез. Только сталь. И отчаяние, граничащее с безумием.

— Я не могу выбирать один, – хрипло сказал он. Боль разрывала грудь. Долг. Честь. Любовь. Страх. Убийство. Бунт. — Дай мне… дай мне ночь. Чтобы подумать.

Она медленно кивнула, без надежды.

— Ночь. Одна ночь, Артем. Потом… потом мы играем в его правилах. И проигрываем.

Она прошла мимо него, не касаясь, и скрылась в темноте коридора, ведущего в ее комнату. Артем остался один в полумраке библиотеки, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Эхо голоса Глеба висело в воздухе. Запах лаванды от Алисы смешивался с запахом страха. И тиканье напольных часов отсчитывало последние часы их иллюзий. Выбор висел в воздухе, тяжелый и кровавый, и любое решение вело в бездну. Но бездействие вело туда же, просто медленнее. И он знал это.

Глава 28

Рев двигателя «Maybach» под окнами прозвучал как выстрел. Алиса замерла у окна библиотеки, сердце уйдя в пятки. Он не звонил. Не предупреждал. Просто явился – пьяный, злой, непредсказуемый, как всегда в последнее время. Артем был внизу, на первом этаже, его шаги затихли у входной двери – готовый встретить угрозу, но бессильный против главной угрозы в их жизни.

Двери особняка с грохотом распахнулись. Голос Глеба, хриплый и перекошенный злобой, пронесся по мраморному холлу:

— Где она?! Моя вещь!

Алиса не ждала, пока он поднимется. Она вышла на лестничную площадку второго этажа, приняв безупречную позу Решалы – прямая спина, подбородок чуть приподнят, лицо – ледяная маска. Внизу, в свете хрустальной люстры, стоял Глеб. Пиджак расстегнут, галстук сдвинут, в глазах – мутный блеск алкоголя и чего-то дикого, опасного. Артем стоял чуть поодаль, его каменное лицо было непроницаемо, но Алиса знала – каждое его волокно напряжено до предела.

— Я здесь, Глеб Викторович, – ее голос прозвучал ровно, металлически. — Докладывать о состоянии дел?

Он поднял на нее взгляд. Не оценивающий. Хищный.

— Дела? – он фыркнул, шагнул к лестнице. — Задолбали меня ваши дела!

Он поднимался медленно, тяжело, опираясь на перила. Каждый его шаг отдавался в тишине дома. Он остановился перед ней, вплотную. Запах дорогого коньяка, пота и звериной агрессии ударил ей в лицо. Его рука грубо схватила ее за подбородок, заставив запрокинуть голову.

— Ты… ты сегодня особенно… холодная кукла. Надоела. Надо… разогреть.

Его пальцы впились в ее щеку. Больно. Унизительно. Алиса не дрогнула. Внутри нее включился холодный, расчетливый механизм выживания. План, рожденный в панике секунд назад, кристаллизовался. Сейф. Ключ. Дальняя дача. Он был пьян. Зол. Его мысли были только об обладании, о боли. Это был шанс.

— Холодная? – она позволила себе легкую, едва уловимую улыбку, в которой не было ничего, кроме ледяной покорности. — Может, тебя согреть, Глеб?

Ее рука легла на его грудь, скользнула вниз, к пряжке ремня. Жест был откровенным, подчиненным. Идеальным для его нынешнего состояния.

В его глазах вспыхнуло удовлетворение и похотливый огонь.

— Вот так… вот так лучше, вещь моя, – прохрипел он, его рука схватила ее за волосы, потащив за собой по коридору в ее спальню. Он не оглянулся на Артема. Для него телохранитель уже не существовал.

Дверь спальни захлопнулась. Алиса успела мельком увидеть в зеркало прихожей – Артем стоял внизу, как изваяние, его сжатые кулаки белели у швов брюк.

Глеб швырнул ее на кровать. Шелк простыни был холодным под ее спиной. Он наваливался, его руки рвали тонкую ткань ее домашней блузки. Пуговицы отлетели. Дыхание, тяжелое и спиртовое, обжигало лицо. Он не тратил времени на прелюдии. Его губы, зубы впились в ее шею, оставляя синяки и ссадины. Она зажмурилась, приняв волну боли и отвращения. Ключ. Ключ от сейфа. Она знала – он носит его на цепочке, под рубашкой, рядом с холодным металлом своего крестика – циничным символом его веры только в себя.

Она застонала – не от удовольствия, а от боли, когда его рука грубо сжала ее грудь. Но стон был нужен. Он должен был поверить в ее «вовлеченность». Ее руки скользнули под его расстегнутую рубашку, по вспотевшей, мощной спине. Она искала цепочку. Нащупала! Холодный металл, звенья. И на ней – небольшой, холодный ключ и гладкий крестик.

— Глеб… – ее шепот был прерывистым, притворно-страстным. Она притянула его лицо к себе, целуя с отчаянной фальшью, отвлекая, пока ее пальцы скользили по цепочке, нащупывая застежку. Старинная, тугая пружинка. Он рычал ей в рот, его руки рвали ее белье. Боль пронзила ее, когда он вошел в нее резко, без подготовки. Она вскрикнула, кусая губу до крови. Слезы предательски выступили на глазах. Артем… Мысль о нем вспыхнула как спасительный луч во тьме. Его осторожные прикосновения в лесу. Его шепот: Ты не вещь. Этот контраст был невыносим.

Она сосредоточилась на застежке. Пальцы дрожали, скользили по вспотевшей коже. Глеб двигался в ней грубо, болезненно, его зубы снова впились в ее плечо. Он не замечал ничего, кроме своего удовольствия, своей власти. Щелчок. Почти неслышный. Застежка поддалась! Цепочка ослабла.

В этот момент он откинул голову, его взгляд, мутный и похотливый, скользнул по ее обнаженному телу. Остановился на груди. В его глазах вспыхнуло что-то первобытное, жестокое.

— Надоели эти… холмы, – прошипел он, и прежде чем она поняла, его рот захватил ее грудь, а зубы сомкнулись с нечеловеческой силой прямо на соске.

Белая, невыносимая боль пронзила ее, как раскаленный нож. Она закричала, по-настоящему, дико, корчась под ним. Кровь выступила густыми каплями, смешиваясь со слюной на его губах. Он зарычал от возбуждения, кусая снова, глубже. Мир поплыл. Боль была всепоглощающей. Но где-то в глубине сознания, за стеной агонии, ее пальцы сжимали освобожденную цепочку. Ключ! Инстинкт выживания сильнее боли. Она судорожно сжала руку, спрятав ключ и крестик в кулак, засунув его под себя, под бедро, в складки смятой простыни.

Он поднял голову, его губы и подбородок были в ее крови. Он смотрел на нее с животным удовлетворением.

— Вот так… Вот так чувствовать надо, кукла! Кровь… она тебя красит. Оживляет.

Он продолжал свое насилие, уже не обращая внимания на ее тихие, подавленные всхлипы. Она лежала неподвижно, стиснув зубы, чувствуя липкую теплоту крови на груди и холод металла в сжатом кулаке под бедром. Каждый его толчок отдавался новой волной боли в израненной груди. Она думала об Артеме. О его руках, которые могли бы удержать ее сейчас. О его голосе, который мог бы шептать слова, а не рычать, как зверь. Этот мысленный побег был единственным спасением от реальности, от унижения, от ощущения себя куском мяса.

Когда он закончил, с громким стоном и тяжестью, обрушившейся на нее, он просто откатился на спину, тяжело дыша. Он не смотрел на нее. Он взял свое. Вещь выполнила функцию.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Алиса лежала, не шевелясь. Грудь пылала огнем. Кровь сочилась, пачкая шелк. Она чувствовала ключ, впившийся в ладонь. Секунды были критичны. Он мог вспомнить про цепочку. Проверить.

С невероятным усилием воли она приподнялась на локте. Ее свободная рука дрожащим движением потянулась к тумбочке, к коробке влажных салфеток. Она сделала вид, что вытирает кровь с груди, сдерживая стон. Движение было естественным. Женщина после жестокого секса, приводящая себя в порядок.

— Фу… – пробормотал Глеб, глядя на кровь на своих пальцах. Он с отвращением вытер их о простыню. — Приберись тут. И приготовь мне ванну. Срочно. Пахнешь… испугом. — Он грубо толкнул ее ногой. — Шевелись!

Это был приказ. И шанс. Алиса, прикрывая грудь окровавленной салфеткой, сползла с кровати. Ее ноги дрожали, но она заставила себя идти в ванную. Ключ и крестик были зажаты в ее окровавленной ладони, спрятанной под салфеткой. Она не оглядывалась. Не смотрела на него. Вся ее воля была направлена на то, чтобы дойти, не упасть, не выронить драгоценный металл.

Она включила воду в ванне, грохот падающей воды заполнил комнату. Только тогда, спрятавшись за дверью ванной, она разжала дрожащую руку. На окровавленной ладони лежал небольшой, холодный ключ сложной формы и золотой крестик. Ключ к сейфу. Ключ к деньгам. Ключ, возможно, к свободе. Купленный ее кровью и невыносимой болью.

Она прижала ключ ко лбу, закрыв глаза. По щекам текли слезы, смешиваясь с кровью на груди. За стеной слышалось его тяжелое дыхание и довольное похрюкивание. Он скоро позовет ее обратно, чтобы обслужить его в ванне. У нее были минуты. Чтобы спрятать ключ. Чтобы стереть кровь. Чтобы снова надеть маску покорной вещи.

Но в ее сжатом кулаке теперь был не только ключ. Была ярость. Холодная, стальная, убийственная ярость. И решимость. Он заплатит. За все. Кровью.

Глава 29

Кабинет Глеба пропитался запахом дорогого табака и ярости. Он сидел за столом, не двигаясь, лишь пальцы нервно барабанили по полированной поверхности. Перед ним светился экран ноутбука. На нем – кадры. Размытые, снятые издалека, но неопровержимые. Лесная дорога. Черный Mercedes, съехавший на обочину. Потом – тряска, нечеткий ракурс, но видно: две фигуры на заднем сиденье. Слитые в отчаянном поцелуе. Потом – Алиса, взгромоздившаяся на Артема. Ее спина, ее голова, запрокинутая в немом крике или стоне. Движения бедер. Его руки на ее талии. Кадры прыгали, качество было паршивым, но суть была ясна как день. Измена.

Глеб не кричал. Не крушил мебель. Он замер. Его лицо стало маской из белого мрамора, только глаза – две черные дыры, поглощающие свет и излучающие холодную, абсолютную ненависть. Он перемотнул видео. Снова. И снова. Каждый стон Алисы, пусть и искаженный помехами, каждое движение Артема – вонзались в него как ножи. Его "вещь". Его "сокровище". И его лучший "пес". Вместе. Нагло. Глумливо.

— Приведите их, – его голос прозвучал тихо, хрипло, но с такой силой, что стоявший у двери Мирон вздрогнул. — Сюда. Сейчас же.

Мирон исчез. Глеб встал, подошел к бару. Налил себе коньяку не в стопку, а в большой бокал. Выпил залпом. Жгучая волна прокатилась по телу, но не согрела. Только подлила масла в огонь бешенства. Убить их? Слишком просто. Слишком быстро. Они должны были понять. Понять до самой глубины души, что они – ничто. Игрушки. Собственность. И что он может сделать с ними все, что захочет. Им должно быть больно. Унизительно. И они должны увидеть это в глазах друг друга.

Шаги в коридоре. Дверь распахнулась. В кабинет вошли Алиса и Артем. Алиса – в своем безупречном деловом костюме, лицо – ледяная маска Решалы, но в зеленых глазах мелькнул едва уловимый страх, когда она увидела его лицо. Артем – позади нее, в своей стойке телохранителя, но напряжение в его плечах было видно невооруженным глазом. Его серые глаза мгновенно нашли ноутбук на столе, на открытое видео. Он понял. Все.

— Закройте дверь, – приказал Глеб Мирону, не отрывая взгляда от Алисы. Дверь щелкнула. В кабинете остались они трое. И давящая тишина.

Глеб медленно подошел к Алисе. Остановился в сантиметре. Она не отступила, но каждый мускул ее тела был напряжен.

— Красиво получилось, – прошептал он, его дыхание, пахнущее коньяком и злобой, коснулось ее лица. Он ткнул пальцем в экран ноутбука. — Очень… экспрессивно. Не знал, что мой «пес» такой страстный любовник. И ты, Алиска… какая ты гибкая.

Его рука резко схватила ее за волосы у затылка, заставив вскрикнуть от неожиданной боли. Он притянул ее лицо к своему.

— Расскажи, вещь моя. Понравилось? Его грубые руки? Его… солдатская нежность?

Он ядовито выговорил последнее слово, глядя поверх ее головы на Артема. Тот стоял, как вкопанный, челюсти сжаты до хруста, глаза метали молнии, но он молчал.

Алиса не ответила. Ее взгляд был устремлен куда-то в пространство за плечом Глеба. Пустота. Она уходила в свою крепость.

— Молчишь? – Глеб фыркнул.

Он отпустил ее волосы, резко толкнул к массивному кожаному дивану у стены.

— Раздеться. — Приказ прозвучал как выстрел. — Сейчас. До гола.

Алиса замерла на долю секунды. Потом, механически, как запрограммированный робот, ее пальцы потянулись к пуговицам пиджака. Она сняла его. Потом блузку. Руки дрожали, но движения были точными. Пиджак, блузка, юбка, туфли, чулки – все аккуратно сложилось на диване. Она стояла перед ним в одном белье – дорогом, кружевном, подчеркивающем ее совершенные формы. Но в этой обстановке оно выглядело как костюм жертвы.

Глеб наслаждался картиной. И наслаждался выражением лица Артема – в его глазах бушевала буря из ярости, боли и беспомощности.

— Теперь, – кивнул Глеб в сторону Артема. — Смотреть. Не отрывая глаз. На мою вещь.

Артем не двигался. Его дыхание стало тяжелым, свистящим.

— СМОТРЕТЬ, Я СКАЗАЛ! – рев Глеба оглушил кабинет. Он шагнул к Алисе, схватил ее за плечи и грубо развернул лицом к Артему. — Пусть твой рыцарь насладится видом.

Алиса стояла, глядя куда-то в область груди Артема, избегая его глаз. Ее лицо было белым как бумага, губы плотно сжаты. Но в ее позе не было ни стыда, ни страха – только ледяное, безжизненное отрешение.

Глеб начал с нее. Его руки, грубые и властные, скользили по ее коже, срывая с нее последние лоскуты белья. Он щипал, сжимал, оставляя красные пятна. Его губы приникли к ее шее, затем сползли вниз, к груди. Он кусал – не так жестоко, как в прошлый раз, но достаточно, чтобы она вздрогнула и сдержала стон. Он делал это демонстративно, театрально, как бы показывая Артему: Смотри, как я обращаюсь с тем, что ты посмел тронуть.

Флэшбек

(Алисе 16 лет). Кабинет Виктора.

Темнота. Грубые руки мужчины, чье лицо сливалось с тенями. Запах табака и пота. Боль – острая, разрывающая. Она закусила губу до крови, чтобы не закричать. Слезы текли ручьем по вискам, впитываясь в дорогую обивку дивана. Она пыталась вырваться, но было бесполезно. Он был сильнее. Над ней. Он с размаху ударил ее тыльной стороной ладони по лицу. Сново.

— Терпи, Алиска, – его голос, глухой и усталый, звучал где-то рядом с ухом. Его пальцы впились в ее плечо, удерживая на месте. — Красота – твоя сила. Но боль… боль – твой щит. Научись терпеть. Научись уходить внутрь. Туда, где они не достанут. Где нет ни страха, ни боли. Где ты – как фарфоровая кукла. Холодная. Несокрушимая. Терпи…

Она зажмурилась, пытаясь представить то место. Белое. Пустое. Холодное. Боль не уходила, но становилась… дальше. Как будто происходила не с ней. С куклой. С красивой, бездушной куклой…

Настоящее

.

Глеб толкнул Алису на диван. Она упала на спину, беззвучно. Он навис над ней, расстегивая свой ремень. Его взгляд был прикован к Артему.

— Смотри, «пес», – прошипел он. «— Смотри, как пользуются твоей шлюхой. Запомни каждый стон. Каждое мое прикосновение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Артем не выдержал. Рывок. Молниеносный, яростный. Он бросился вперед, не думая о последствиях, только чтобы остановить кошмар, чтобы закрыть ее собой. Его рука потянулась к Глебу, чтобы отшвырнуть его.

— НЕТ, АРТЕМ! – крик Алисы был хриплым, отчаянным предупреждением, но слишком поздно.

Из-за двери, словно из ниоткуда, выросли двое крепких мужчин. Не Артемовы подчиненные – личные гвардейцы Глеба, его самые тупые и преданные псы. Они сбили Артема с ног, как мешок, прежде чем он успел коснуться Глеба. Мощные удары в живот, в голову. Артем рухнул на колени, захлебываясь, пытаясь подняться. Один из охранников вставил ему под колено, заломил руку за спину. Второй приставил дубинку к виску.

— Держать! – рявкнул Глеб, не прерывая своего «действия». Он уже был на Алисе, его движения стали еще более жестокими, демонстративными. — Пусть смотрит!

Охранники силой приподняли Артема, заставив смотреть прямо на диван. Они держали его так, что каждое сухожилие кричало от боли, но это было ничто по сравнению с тем, что он видел. Алиса лежала под Глебом. Ее лицо было повернуто в сторону Артема. Глаза открыты. Но в них не было ни мольбы, ни слез. Только та самая, выученная в шестнадцать лет, ледяная, мертвая пустота. Пустота фарфоровой куклы. Она смотрела сквозь него, сквозь Глеба, в то белое, безжизненное место внутри себя. Терпя.

Артем зарычал. Глухой, звериный звук, полный бессильной ярости и невыносимой боли. Он дернулся, пытаясь вырваться, но дубинка больно уперлась в висок, а руки охранников, как стальные тиски, держали его на месте.

— Видишь? – Глеб, тяжело дыша, поднял голову, наслаждаясь агонией Артема. Наслаждаясь мертвой покорностью Алисы. — Видишь, что ты натворил, «герой»? Ты хотел ее? Ну так смотри! Смотри, как ею пользуется хозяин!

Каждый толчок Глеба был ударом по душе Артема. Каждый подавленный стон Алисы (он знал, что ей больно, он видел, как она сжимала кулаки) – ножом в сердце. Он видел, как Глеб кусает ее плечо, оставляя синяк. Видел, как он сжимает ее грудь так, что кожа белела. Видел ее пустые, невидящие глаза, устремленные в потолок. Его собственная боль от захвата, от унижения бледнела перед этим зрелищем. Он предал ее. Своим чувством. Своей слабостью. Своей неспособностью защитить прямо сейчас.

Слезы – горячие, позорные, слезы бессилия и ярости – выступили на его глазах. Он не смог их сдержать. Они текли по грязному от ударов лицу, смешиваясь с кровью из разбитой губы. Он больше не рычал. Он смотрел. Смотрел на Алису. И в его взгляде было не только отчаяние, но и клятва. Немая клятва мести. Кровавой и беспощадной.

Глеб закончил с громким, удовлетворенным стоном. Он откатился от Алисы, встал, поправляя одежду. Алиса лежала неподвижно, как разбитая кукла. Глаза по-прежнему смотрели в пустоту. Дышала поверхностно.

— Вот так, – Глеб вытер руки о дорогую обивку дивана.

Он подошел к Артему, которого все еще держали охранники. Заглянул в его заплаканные, полные ненависти глаза. Ухмыльнулся.

— Запомнил? Теперь ты знаешь свое место, «пес». — Он плюнул Артему в лицо. — Она – мое. До последнего издыхания. Понял?

Артем не ответил. Он просто смотрел на Глеба. Смотрел так, как смотрит приговоренный на палача. Без страха. Только с ненавистью и обещанием.

— Уберите его. – махнул рукой Глеб охранникам.

Охранники грубо подняли Артема и потащили к двери. Он не сопротивлялся. Его взгляд в последний раз скользнул по Алисе. Она медленно повернула голову. Их взгляды встретились на мгновение. В ее пустых глазах что-то дрогнуло. Искра? Боль? Скорбь? Или просто отражение его собственной клятвы? Потом охранники выволокли Артема в коридор, и дверь кабинета захлопнулась, оставив Алису наедине с Глебом и немым свидетельством их сломанных жизней. Игра была окончена. Теперь начиналась война. И пощады не будет.

Глава 30

Сознание вернулось волнами – сначала адская боль в боку, где сломанное ребро пылало ножом при каждой попытке вдохнуть глубже. Потом – вкус крови, медный и липкий, на разбитой губе. Затем – холод паркета под щекой. Алиса открыла глаза, мир плыл. Высокие стеллажи с книгами, темное дерево стола, кресло, опрокинутое в борьбе. Библиотека. Глеб ушел, оставив после себя только запах дорогого коньяка, звериной ярости и ее собственную кровь. Он увез Артема. На расправу.

Артем.

Имя пронзило мозг острее боли в боку. Спазм заставил ее сжаться, тихий стон вырвался наружу. Она попыталась подняться, опираясь на локоть, но мир закружился, а ребро ответило таким огнем, что она едва не потеряла сознание снова. Она осталась лежать, прижав ладонь к больному месту, дыша поверхностно, прерывисто. Выжить. Сейчас надо выжить.

Тишину нарушил приглушенный голос за дверью. Низкий, напряженный. Мирон:

— ...не знаю, Саш. Забрали его. Психа. Живым... Нет, не в штаб, куда-то на выезд... Царь в ярости, сам ведет...» Пауза. Шелест одежды, будто Мирон нервно переминался с ноги на ногу. «Да, слышал... Говорят, нашли что-то... связь с ней... Полный пиздец... Чего? — Голос понизился до шепота, полного безнадежной злобы. — ...а чего мы можем? Он же... Он же всех порвет, как Тузик грелку. Моего Витька же...

Витька. Брат Мирона. Погиб три месяца назад в казалось бы случайной перестрелке с кланом Волкова. Алиса замерла, ловя каждое слово, сквозь туман боли и страха пробивалась ледяная ясность Решалы. Недовольны. Боятся. Но злятся. Особенно о Витьке.

Мирон замолчал, видимо, слушая. Потом резко, сдавленно:

— ...да пошел ты! Сам знаешь, что хуже будет!

Щелчок – он бросил трубку.

Алиса собрала остатки сил. Она не могла встать, но могла говорить. И должна была. Сейчас или никогда.

— Мирон, – ее голос прозвучал хрипло, слабо, но четко сквозь приоткрытую дверь. — Витька... Витька не должен был умирать.

За дверью воцарилась мертвая тишина. Потом шаги. Тяжелые. Дверь распахнулась. Мирон стоял на пороге, лицо – маска настороженной злобы. Крупный, крепко сбитый, с тусклыми глазами, в которых читались усталость и страх. Он смотрел на нее, лежащую на полу в помятой блузке, с синяками на лице, кровью на губе.

— Заткнись, – прошипел он. — Не смей о нем!

— А ты знаешь, почему он умер? – Алиса не отводила взгляда, ее зеленые глаза, хоть и запавшие от боли, горели холодным огнем. — Не из-за Волкова. Из-за Глеба. Глеб подставил их. Твой брат и его ребята на том складе.

Мирон шагнул в комнату, сжав кулаки.

— Брешешь, стерва! Чтобы выгородить своего телохранителя?!

— Выгородить? – горькая усмешка сорвалась с ее губ, отозвавшись болью. — Артема уже нет. Меня – избили. Какая разница? Но знаешь, что было на том складе, кроме партии оружия? Документы. Финансовые потоки Глеба через офшоры Волкова. Глебу надо было их уничтожить и заодно убрать свидетелей. Он спровоцировал ту стычку, Мирон. Знал, что Волков придет с подмогой. Знал, что твой Витька и его группа – расходный материал.

Она сделала паузу, видя, как его лицо багровеет, а глаза расширяются от шока и неверия.

— Проверь, если не веришь. Счет в банке «Кипррос», номер... – она выдохнула длинный номер счета. — Перевод за неделю до стычки. От фирмы-прокладки Волкова – на анонимный счет Глеба. Оплата за... как это назвать? За утилизацию ненужных свидетелей и конкурентов в одном флаконе.

Мирон стоял как вкопанный. Дыхание его стало тяжелым, свистящим.

— Брешешь... – повторил он, но уже без прежней силы. В его глазах мелькнуло что-то страшное – осознание, что эта избитая женщина, знающая такие детали, возможно, говорит правду.

— Глебу плевать на всех вас, Мирон, – продолжала Алиса, нажимая, используя его боль, его злобу, его страх. Голос ее окреп, обретая силу убеждения, которая заставляла слушать даже сквозь боль. — Ты слышал, как он шепчутся в курилке? В гараже? Он сжигает все вокруг. Семена сломал. Артема – на расправу повез. Теперь – меня. Завтра – твою бригаду. Потому что вы видели его слабость. Потому что он боится. Боится каждого, кто может оказаться сильнее. Кто может подумать. Он неадекватен, Мирон. Он ведет всех в пропасть из-за своей жадности и паранойи. Твой брат был первым. Ты будешь следующим. Или твои ребята.

Она видела, как он борется с собой. Страх перед Глебом – животный, глубоко въевшийся – боролся с яростью за брата, с унижением за себя и своих, с пониманием, что она права. Он сглотнул.

— И... что? – выдохнул он. — Что мы можем? Он же...

— Он сейчас там, где его не ждут, – перебила Алиса, поднимаясь на локте выше, игнорируя пронзительную боль в боку. Ее глаза сверкали. — Он увлечен расправой над Артемом. Его охрана – минимум. Его штаб – уязвим. У меня есть доступ ко всем счетам. Коды. Доказательства его двойных игр, предательств, подстав. Не только с Волковым. Со всеми.

Она назвала еще несколько имен высокопоставленных «партнеров» и конкретные операции, где Глеб подставил своих же. «

— Я могу опустошить его счета. Распылить компромат. Но мне нужны люди. Сила на земле. Твоя сила. Сила тех, кто устал быть пушечным мясом. Кто помнит Витьку. Кто хочет жить, а не дрожать.

Она замолчала, переводя дух. Каждое слово давалось ценой. Библиотека, где они с Артемом строили воздушные замки свободы, теперь была полем битвы за их выживание. Мирон смотрел на нее, его лицо было искажено внутренней бурей. Он отвернулся, прошелся по комнате, грузно опустился на подлокотник кресла, уставившись в пол.

— Бунт... – пробормотал он. — Если проебемся...

— Если не попробуем – умрем все равно, – тихо, но неумолимо закончила за него Алиса. — Медленно. Унизительно. Как твой брат. Как Артем сейчас. Или быстро, но с шансом. Шансом выжить. Или уйти достойно, забрав с собой этого ублюдка.

Она увидела, как его плечи напряглись.

— Свяжись с Сашей. С Костей из охраны складов. С теми, кто шептался. Скажи им правду о Витьке. О том, что Глеб сделал. Скажи, что у них есть шанс. Что у нас есть план. И ключи ко всему. — Она кивнула в сторону сейфа, встроенного в стену за картиной. — Прямо сейчас.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тишина повисла густая, звонкая. За окном завывал ветер. Мирон сидел, сжав голову руками. Алиса видела, как дрожат его мощные плечи. Не от страха. От сдерживаемой ярости. От боли. От необходимости сделать выбор.

Казалось, прошла вечность.

Потом он медленно поднял голову. В его глазах не было страха. Была решимость, замешанная на ненависти и отчаянии. Он достал телефон. Большой, неуклюжий, надежный. Его палец дрожал, когда он нажимал на клавиши, набирая номер. Он поднес трубку к уху, его взгляд встретился с ее – зеленым, бездонным, полным немой мольбы и стальной воли.

— Саш? – его голос был низким, хриплым, но твердым. — Это Мирон. Слушай сюда... и не пизди. Нас всех наебали. Нас и Витьку моего...

Алиса опустила голову на холодный паркет, закрыв глаза. Первая искра упала в пепелище. Пожар войны начался. И цена за него будет кровью – ее, Артема, Мирона, многих других. Но иного пути не было. Она сделала ход. Теперь оставалось надеяться, что пламя поглотит Глеба раньше, чем их самих.

Глава 31

Адреналин бил в виски гуще пульсации боли в сломанном ребре. Алиса вцепилась в рукоять над дверью «Тойоты Ленд Крузера», когда Мирон вывернул руль на развилке у старой мельницы, вышвыривая их на грунтовку. Грязь хлестала по бронированным стеклам. За ними, как стальные псы, неслись еще три внедорожника – десяток озлобленных людей Мирона, поднятых одним звонком о предательстве Глеба и гибели Витьки.

— Вижу огни! – прохрипел Борис с заднего сиденья, вскидывая автомат. Его лицо, освещенное приборной панелью, было каменным. — Триста метров. «Кайен».

Впереди, в черном провале леса, мелькнули красные точки стоп-сигналов. «Кайен» Глеба рванул с грунтовки на едва заметную колею, скрытую под сенью вековых сосен.

— Держься, Алиса! – Мирон вдавил газ в пол. Двигатель взвыл протестом. Глаза Алисы прилипли к темному силуэту машины. Там Артем. Картина его избитого лица, его беспомощности, когда охранники волокли его к «Кайену», жгла сильнее сломанного ребра. Ее пальцы судорожно сжали холодный металл «Глока-17» – подарок Мирона перед выездом. Ее солдат. Ее человек.

Выстрел грянул неожиданно – сухой, злой хлопок. Пуля ударила в лобовое бронестекло со стороны водителя, оставив звезду трещин. Мирон ругнулся, машину повело.

— Пулеметчик в багажнике! Гаси фары, Борис! – рявкнул Мирон.

Борис, не целясь, высунул ствол в ночь. Короткая очередь. Фары «Кайена» погасли, растворив его в темноте. Но рев мотора не стих – машина Глеба неслась наугад, ведомая яростью и знанием местности.

— Дальний! – Мирон бросил команду через рацию. Слепящий свет их фар вырвал из тьмы «Кайен». В проеме открытого багажника, придерживаясь одной рукой за крышу, стоял охранник. Длинный ствол РПК-16 брезгливо блеснул.

— Ложись! – заорал Борис.

Очередь прошила ночь, огненные трассеры процарапали капот. Звон пуль о броню, хруст разбиваемого стекла задних дверей. Кто-то сзади вскрикнул. Алиса пригнулась, осколки стекла впились в куртку. Страх сдавил горло, но его тут же вытеснила бешеная волна ярости. За Артема. За себя. За все. Она высунула руку с «Глоком» в разбитое окно, не целясь, выстрелила в ослепительный свет фар, в саму суть ненависти. Глухой хлопок потонул в грохоте.

— Экономь патроны! – рявкнул Борис. Его автомат ткнул короткой очередью. Пулеметчик дернулся, как марионетка, и рухнул в багажник.

— Есть! – Мирон рванул руль, борт их «Тойоты» с визгом терся о борт «Кайена». Расстояние сокращалось. Сто метров. Пятьдесят…

«Кайен» резко дернулся, затормозил. Задние двери распахнулись. Два силуэта вывалились на грунт, откатились в придорожную чащу. Огоньки выстрелов брызнули из темноты. Пули зацокали по броне, одна просвистела над ухом Алисы.

— Второй и третий – гасите их! Мы – за Глебом! – Мирон орал в рацию, не сбавляя хода. Два внедорожника позади резко сбросили скорость, из окон полетели светошумовые гранаты. Вспышки ослепили ночь, за ними загрохотала перестрелка. Мирон и последний внедорожник пронеслись мимо.

— Сзади! Видишь? – Мирон кивнул на «Кайен». В свете фар сквозь тонировку заднего стекла угадывались силуэты. Водитель. На переднем пассажирском – мощная фигура Глеба. И сзади… Два силуэта. Один – крупный, склоненный. Артем. Его держал второй охранник.

— Он там! Жив! – голос Алисы сорвался.

Мирон рванул руль, пытаясь притеснить «Кайен» к обрывистому склону. Металл скрежетал. Внезапно задняя дверь «Кайена» распахнулась. Фигура охранника вытолкнула что-то большое и бесформенное. Артем! Он выпал на дорогу, кубарем покатился по пыльной обочине, затих у самой кромки леса.

— Артем! – крик Алисы был полон животного ужаса.

Мирон вдавил тормоза. Машину занесло. Они пронеслись мимо лежащего тела. «Кайен» рванул вперед.

— Останови! – Алиса уже рвала ручку двери.

Машина еще катилась, когда она вывалилась наружу, спотыкаясь, падая, поднимаясь. Боль в боку прожгла белым светом, но она бежала. Бежала к нему, не чувствуя ног, держа «Глок» перед собой.

Он лежал ничком. Лицо в грязи и крови, одежда изорвана. Но его спина слабо вздымалась. Дышал!

— Артем! – она рухнула на колени рядом, тряся его за плечо. — Слышишь?

Он застонал, приоткрыл один заплывший глаз. Радужка, чуть светлее синяка, метнулась, поймала ее лицо.

— А… Алиса? – хрип был еле слышен. У… уходи… Он…

Рев мотора, ослепляющий свет фар! «Кайен» развернулся на узкой дороге и несся прямо на них, вырастая из тьмы чудовищной черной глыбой. Глеб не убегал. Он давил.

— Тарань его! – искаженный крик Мирона в рации.

Их второй внедорожник рванул наперерез.

Алиса вскочила. Встала между несущейся стальной смертью и Артемом. Весь мир сузился до слепящих фар и черной бездны за ними. До лица Глеба, угадываемого за лобовым стеклом – искаженного, торжествующего в своей безнаказанной жестокости. Холод затопил все – страх, боль, сомнения. Осталась только ледяная ярость и «Глок» в ее руке.

Она выстрелила. Не думая. Чувствуя. Раз. В лобовое стекло «Кайена», в центр ослепительного света. Два. Три. Стекло звонко треснуло, превратившись в паутину.

«Кайен» дернулся, как подкошенный, резко свернул влево. Задний внедорожник врезался ему в бок со страшным грохотом смятого металла. «Кайен» снесло в канаву, он встал, упершись в сосну.

Алиса стояла, дрожа, дымок от ствола «Глока» смешивался с парой ее дыхания на холодном воздухе. В ушах – оглушительная тишина после выстрелов.

Дверь помятого «Кайена» распахнулась. Охранник-водитель вывалился, стреляя наугад из пистолета. Пули цокнули о грунт рядом. Алиса бросилась на землю, прикрывая Артема. Грохот ответных выстрелов – Борис и люди Мирона. Охранник рухнул.

Мирон уже выскочил из машины, автомат наперевес. «Глеб! Где Глеб?!»

Распахнутая пассажирская дверь «Кайена» качалась на ветру. Кресло было пусто. На снегу (первый снег хрустел под ногами) у двери – темные, рваные капли. Кровь.

— Ранен! – крикнул кто-то, светя фонарем на пятна, уходящие в чащу. — Пошел в лес!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Взять его! Живым или мертвым! – Мирон рванулся вперед, люди рассыпались цепью, уходя в черноту леса, лучи фонарей метались, как сабли.

Алиса не видела их. Она перевернула Артема на спину, осторожно, поддерживая его голову. Его лицо было месивом из синяков и ссадин, но глаза смотрели на нее. В них не было пустоты. Была боль, адская усталость, но и… что-то теплое. Что-то живое. Он поднял окровавленную, дрожащую руку, коснулся ее щеки. Шершавые подушечки пальцев.

— Ты… стреляла… – прошептал он, и в хрипе пробилась слабая нить чего-то похожего на гордость.

— Промахнулась, – голос ее срывался. Слезы, наконец, хлынули – горячие, соленые, смывая пыль и грим стойкости. Слезы боли, запоздалого страха и всепоглощающего облегчения. Он жив.

— Нет… – он попытался улыбнуться, но только разбитые губы криво дернулись. — Попала… Видел… Стекло… Кровь… — Он закашлялся, лицо искорежила гримаса боли. — Не уйдет… далеко…

— Тише, солдат, – она прижала его ладонь к своей щеке, чувствуя липкую кровь и ледяной холод его кожи. Ее губы коснулись его окровавленных пальцев. — Ты жив. Это главное. Мы… мы закончим это. Обещаю.

Она оглянулась. Мирон координировал поиск по рации. Голоса, выкрики, дальние выстрелы. Охота на Царя началась.

Но для Алисы в тот момент существовал только он. Ее израненный страж. Ее любовь. Ее причина дышать и сжимать кулак вокруг «Глока». Она наклонилась, осторожно прижалась губами ко лбу, чуть выше огромного синяка.

— Держись, Артем, – прошептала она в его всклокоченные, запекшиеся кровью волосы. «Это еще не финал. Это только начало нашей свободы. И мы возьмем ее. Вместе.»

Вдали, в черной пасти леса, завыла сирена подъехавшей полицейской машины – кто-то успел вызвать «ментов». Но это уже не имело значения. Игра в вещь закончилась. Началась война за право быть людьми. И они уже сделали первый шаг. Вместе.

Глава 32

Тишина салона «Тойоты» была густой, как кровь, сочившаяся из разбитой губы Артема. Алиса сжала руль, каждое движение отзывалось острой болью в сломанном ребре. На заднем сиденье Артем, прижимая к груди перевязанную, неестественно вывернутую руку, хрипел сквозь сжатые зубы. Его лицо, испачканное грязью и запекшейся кровью, было серым от потери крови. Они мчались сквозь ночь к «Дальнему Рубёжу» – загородной цитадели Глеба. Цель была смертельно опасной, но единственной: тайный сейф, о котором Глеб проговорился в пьяном хвастовстве. «Видишь? Моя крепость. Там мое сердце лежит... В сейфе. Только я знаю, где... За книжными полками.» Он хвастался, а она запомнила. Запомнила и ключ, добытый ценой ее крови и унижения в той кошмарной спальне.

«Держись, солдат,» – хрипло бросила Алиса, сворачивая с асфальта на разбитую грунтовку, ведущую к сосновому бору. Машину бросало на ухабах, каждый толчок вонзался в грудь ножом. «Осталось немного. До его сердца.»

«Сердца?» – Артем попытался поднять голову, голос был глухим, прерывистым.

«Цифрового,» – уточнила Алиса, вглядываясь в темноту. «Там всё: наличные, компромат, ключи от офшоров. Его настоящая власть. Без этого – он ничто. Призрак.»

Особняк, спрятанный вековыми соснами, возник внезапно – мрачный, с редкими, словно испуганными огоньками в окнах. У шлагбаума – двое. Молодые, в помятой форме, лица под капюшонами искажены животным страхом. Хаос после бегства раненого Глеба и начала войны кланов сделал свое дело – дисциплина рухнула, остались только растерянность и ужас.

Алиса вышла из машины, опираясь на дверцу. Каждый шаг давался ценой, но она выпрямилась. Походка – ровная, взгляд из-под спадающих прядей – ледяной, как в лучшие дни Решалы. Боль сжалась внутри в острое лезвие решимости.

«Кто?!» – охрипший голос ближнего охранника дрожал. Парень не старше двадцати, пальцы нервно теребили автомат.

«Откройте. По приказу Глеба Викторовича,» – голос Алисы звенел холодной сталью. Она сделала шаг вперед, заставляя его отступить. «Вы слышали, что на лесной дороге? Глеб Викторович ранен. Артем сбежал. Мирон поднял бунт. Город в огне.» Она видела, как их глаза расширяются от ужаса. «Он жив. И в ярости. Ему нужны документы из сейфа. Сейчас. Если их не будет у него через час...» Она сделала паузу, давая словам осесть. «...вы будете следующими, кого он разорвет в клочья, ища виноватых. Вы хотите объяснять ему, почему задержали меня?»

Охранники переглянулись. Второй, потупившись, заерзал. «Мы... не бросали пост! Мы...»

«Он едет сюда. С вопросами,» – Алиса перебила, ее голос стал опасным шепотом. «Пропустите меня за документами. Или хотите встретить его лично? С пустыми руками?»

Слово «он» и картина разъяренного раненого зверя подействовали сильнее угроз. Охранник кивнул напарнику, тот торопливо полез в будку. Шлагбаум скрипнул, медленно пополз вверх. Артем вышел из машины, опираясь на крышу. Его серая тень, даже израненная, была внушительной. Он молча положил ладонь на кобуру под пиджаком. Охранник резко отвел взгляд, отступив еще шаг.

Они прошли через пустынный двор. Внутри особняка царил хаос, подтверждающий ее слова: опрокинутая ваза, осколки хрусталя на паркете, сдвинутое кресло, следы грязных сапог на дорогом ковре – следы поспешного бегства или пьяного разгула оставшихся.

Кабинет Глеба был сердцем хаоса. Пыль висела в воздухе. Сдвинутый стол, разбросанные бумаги. Алиса шагнула к стене с массивными дубовыми книжными полками. «Третья полка снизу... Правая сторона...» Пальцы, дрожащие от боли и адреналина, нащупали едва заметный выступ под корешком фолианта. Щелчок. Полка бесшумно отъехала в сторону, обнажив матовую стальную дверь сейфа.

«Ключ,» – протянула руку Алиса, не отрывая взгляда от стали.

Артем молча подал маленький, холодный стальной ключ на оборванной цепочке – трофей, вырванный из рук Глеба в той спальне. Алиса вставила его. Поворот – туго, с сопротивлением. Глухой щелчок замка прозвучал как выстрел. Дверь сейфа открылась.

Внутри пахло холодом металла и старой бумагой. Аккуратные стопки купюр (евро, доллары, рубли). Папки с лаконичными, убийственными надписями: «Судья Ермаков», «Губернатор В.Л.», «Таможня Юг». Но главное лежало на верхней полке: черный, утилитарный, защищенный ноутбук и потрепанный кожаный блокнот с вытисненными инициалами «V.P.» – Виктор Петрович, отец Глеба. Алиса схватила блокнот, листая страницы. Столбцы цифр, логины, пароли, названия банков на Кайманах, Кипре, в Лихтенштейне. «Кипррос. Acc: VLAD-777. PW: Tsar1985... Офшор «Северный ветер». Контрольный пакет...» «Цифровое сердце империи» билось у нее в руках.

«Всё?» – Артем прислонился к косяку, лицо покрылось испариной, ноги подкашивались.

«Всё. Помоги собрать.» Они сгребали содержимое в прочный черный спортивный мешок Мирона. Купюры, ноутбук, блокнот, самые толстые папки. Мешок стал неподъемным, его вес тянул Алису к полу, смешиваясь с болью в боку.

Охранники у шлагбаума встретили их молчаливым, настороженным полукругом. Увидев неподъемный мешок, ближний нерешительно шагнул вперед.

«Это... Глебу Викторовичу?» – голос сорвался на фальцет.

Алиса остановилась. Медленно повернулась. Ее глаза, пустые и бездонные, как колодец в ночи, впились в него: «Ты хочешь проверить содержимое? Позвони ему. Спроси. Скажи, что задержал меня с мешком из его сейфа.» Она сделала шаг навстречу. «Назови ему свое имя. Громко.»

Охранник побледнел, отпрянул. Артем, перехватив мешок, двинулся к «Тойоте». Его свободная рука лежала на кобуре, взгляд сканировал их, как прицел. Охранники расступились, пропуская их под гнетущим молчанием. Дверь «Тойоты» захлопнулась. Двигатель взревел.

Заброшенная квартира на окраине города встретила их запахом сырости, пыли и надежды. Алиса, игнорируя пронзительную боль, расстелила на полу найденное одеяло, помогла Артему лечь. Его рука опухла, повязка пропиталась кровью.

«Дай я перевяжу...» – начала она, роняя мешок с драгоценной тяжестью.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«Сначала твои ребра,» – прервал он, пытаясь улыбнуться сквозь боль. «Я видел, как ты дышишь. Как ножом режет.»

Они помогали друг другу молча, скупо, по-солдатски: тугая, почти невыносимая повязка на грудную клетку Алисе; новая перевязка, шина из обломка стула и бинтов на руку Артему. Он заснул почти мгновенно, дыхание тяжелое, но ровное. Бездна усталости взяла свое.

Алиса села у занавешенного окна, разложив трофеи при свете фонарика. Пачки денег – свобода. Папки с компроматом – оружие. Ноутбук. И блокнот. Она открыла его, листая страницы, освещенные холодным лучом. Каждая строчка – ниточка к миллионам, к рычагам власти, к уничтожению Глеба. Сила, о которой она мечтала.

За окном серел рассвет. Сила? Да. Но и смертельный груз. Глеб, раненый, но жив, как раненый зверь, будет рваться за ними по всему миру. Его империя рушилась, но он успеет нанести последний, смертельный удар, чтобы вернуть свое «сердце».

Она посмотрела на спящего Артема. Его лицо, искаженное болью даже во сне, было дороже всех сокровищ сейфа. Осознание пришло четко и холодно, как сталь ключа в ее кармане: Бежать. Бежать далеко. Исчезнуть. Стать другими людьми. Пока эта сила, добытая ценой крови, не сожгла их самих. Пепел империи Глеба станет их топливом. Топливом для свободы. Обратный отсчет начался.

Глава 33

Холод конспиративной квартиры въедался в кости, смешиваясь с тупой болью от сломанного ребра. Рассвет едва синел за занавешенным окном, окрашивая пыльные подоконники в серый цвет. Алиса сидела на краю стула у кухонного стола, спиной к комнате, где на походной кровати спал Артем. Его дыхание было тяжелым, но ровным – лекарство и истощение взяли свое после адской ночи. Каждый ее вдох отдавался ножом в груди – вечным напоминанием о Глебе. Они были здесь всего несколько часов. Безопасность была призрачной, купленной украденным временем, пока в городе кипела война кланов и шла охота на раненого «Царя».

Сон был невозможен. Перед глазами стояли слепящие фары «Кайена», несущегося на них, кровь Артема на грунтовке. Она встала, босиком прошлась по ледяному линолеуму к столу, где лежала добыча с «Дальнего Рубёжа»: тяжелые пачки денег, папки с компроматом, защищенный ноутбук и – самое главное – потрепанный кожаный блокнот Глеба. Его «цифровое сердце».

Она включила ноутбук. Тусклый свет экрана высветил ее бледное, осунувшееся лицо в темноте кухни. Сердце колотилось где-то в горле. Вспомнив пьяное хвастовство Глеба о дне смерти его матери – единственном, что он когда-то назвал «настоящим горем» – она ввела дату как пароль. Система приняла его. Папки с криптографическими названиями открылись. И там – «Н.К. Архив». Николай Кузнецов. Ее отец.

Руки задрожали. Она открыла папку. Отчеты о «несчастных случаях». Пожар на складе. Неисправные тормоза… Но главное – аудиофайл. Метка: «Ликв. Н.К. Подтверждение».

Она нажала play. Тишина, потом – характерный щелчок зажигалки, затяжка.

«…слишком много о себе возомнил, этот Кузнецов,» – голос Глеба. Моложе, жестче, но безошибочно узнаваемый. «Лезет в каждое решение отца. Сомневается. Говорит «неэтично». Знает слишком много о старых схемах. Опасный.» – Презрительный смешок. «Он тормоз. И может заговорить.»

Пауза. Шум шагов.

«Что прикажете, Глеб Викторович?» – чужой, глуховатый голос.

«Убрать,» – приказ прозвучал холодно, методично. «Аккуратно. Не как бандита – как несчастного. Автоавария… подальше от города.» – Затяжка. Щелчок пепельницы. «Чтоб… дочь, не видела.»

«Понял. Будет сделано.»

Тишина. Запись оборвалась.

Алиса сидела не двигаясь. Весь воздух вырвался из легких. Мир сузился до мерцающего экрана и этого голоса, звучавшего, как приговор. Не несчастный случай. Не ошибка. Холодный, расчетливый приказ. «Убрать. Аккуратно.» Из-за того, что отец сомневался. Из-за того, что был неудобен. Чтобы она не видела… «Чтоб дочь не видела.» Циничное, садистское добавление.

В груди что-то оборвалось. Сначала – ледяная пустота, как после кабинета Глеба. Потом – волна. Не горячая, а белая, ослепляющая, сжигающая все внутри. Ярость. Чистая, первобытная, всесокрушающая. Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони до крови. Губы беззвучно прошептали в тишине кухни, глядя в черное окно, за которым серел рассвет: «Убью его. Сотру в пыль. Мы вернемся... Чтобы навсегда стереть его с лица земли. Чтобы наша свобода стала окончательной. Чтобы никто никогда не смог сделать с другими то, что он сделал с нами и моим отцом.»

Флэшбек

(Алисе 7 лет).

Темнота. Гулкий шум вечеринки взрослых где-то внизу, в огромном доме Виктора Петровича. Она заблудилась в бесконечных коридорах, пугаясь собственных шагов по мрамору. Запах дорогого табака и духов смешивался со страхом. Она прижалась к холодной стене, стараясь не заплакать.

«Алиска? Ты тут?» – теплый, знакомый голос. Отец. Николай. Он появился из тени, присев перед ней на корточки. Его лицо, обычно серьезное на совещаниях у «Царя», сейчас было мягким, улыбающимся. В руке – леденец-петушок, яркий, как солнышко. «Вот, поймал беглеца. Не бойся, солнышко.» Он протянул конфету, гладя ее по голове. «Этот дом большой, как лабиринт, да? Но ты под защитой. Помнишь, кто здесь главный?»

Она кивнула, неуверенно разворачивая фантик, не спуская с него глаз. «Царь…» – прошептала она, имея в виду могучего Виктора.

«Верно,» – отец улыбнулся шире, но в его глазах мелькнуло что-то невысказанное, тревожное. «Царь Виктор… он сильный. И пока мы с ним… мы в безопасности. Он защитит.» Он обнял ее, прижал к себе. Запах его одеколона, смешанный с табаком и чем-то родным, успокаивал. «Все будет хорошо, доченька. Я обещаю.»

Он взял ее на руки, понес наверх, в ее комнату, подальше от шума. Она чувствовала его силу, его надежность. Он верил в защиту «Царя». Он верил в их безопасность.

Настоящее

.

Сладкий привкус леденца во рту обернулся пеплом. Горечью предательства. Отец верил в «крыло» Виктора, а его сын, Глеб, приказал его убить. И добавил эту циничную, садистскую пометку: «Чтоб дочь не видела». Он не просто убил – он издевался. До последнего.

Ярость вернулась, холодная теперь, как сталь рассветного окна. Она подошла к проему, чуть отодвинула занавеску. За окном, в сизом свете утра, просыпался убогий спальный район. Мир, в котором Глеб отнял у нее отца. Мир, из которого они сейчас должны бежать.

Она повернулась, глядя в полутьму комнаты на спящего Артема. Его мощная, израненная спина поднималась и опускалась. Синяки, ссадины, перевязанная рука на груди. Ее страж. Ее шанс. Единственное, что связывало ее с жизнью сейчас. Человек, ради которого она готова была выжить, чтобы вернуться.

Она подошла к кровати, опустилась на колени на холодный пол. Не касаясь его, просто глядя на его профиль, на ссадины, на повязку. Ее шепот был тихим, но полным незыблемой стали, клятвой, выжженной в сердце пеплом обещаний отца и годами своей собственной боли:

«Я вернусь. Когда-нибудь. Когда мы окрепнем. Когда он осмелится высунуть голову из своей норы.» Она наклонилась чуть ближе, ее дыхание согрело холодный воздух над его ухом. «Я найду тебя, Глеб. И заплатишь. За отца. За все. За каждую каплю крови. За каждый синяк. За каждую украденную жизнь.»

Она поднялась. Ее отражение в темном окне было бледным, с впалыми щеками, но глаза... В них не было пустоты куклы. Не было безудержной ярости минувшего часа. Горел холодный, расчетливый огонь. Она знала путь. Сначала – бегство. Потом – сила. Потом – возвращение. Цель была поставлена. Цена назначена. Кровь Глеба станет платой за все. Но не сейчас. Сейчас они бежали, чтобы выжить и вернуться сильнее. Она осторожно взяла его здоровую руку, почувствовала шершавость его ладони, тепло кожи под своими пальцами. Потом легонько, почти невесомо, коснулась его всклокоченных, запекшихся кровью волос. Якорь. Причина. Союзник в грядущей войне.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 34

Два месяца. Шестьдесят дней испанского солнца, которое жгло кожу и отбеливало кости. Шестьдесят дней жизни под именами Алисия и Антонио Санчес из Страны Басков. Их документы, купленные за часть денег Глеба и деньги, лежали в сейфе надежного банка в Женеве – холодное утешение и напоминание о цене свободы.

Марбелья встретила их буйством красок, запахом моря, жареной рыбы и дорогих духов. Они сняли небольшую виллу с террасой над морем – не роскошную, как у русских олигархов, а скромную, утопающую в бугенвиллиях, в тихом районе. Они пытались вписаться. Алисия – Алиса – брала уроки испанского, часами гуляла по набережной, заставляя себя улыбаться продавцам сувениров. Артем – Антонио – занялся фитнесом, бегал по пляжу на рассвете, но его пробежки больше напоминали патрулирование местности. Его серые глаза, даже в солнцезащитных очках, постоянно сканировали толпу, оценивая угрозы, ища знакомые силуэты, несоответствия.

Они пытались быть обычными. Завтракали в кафе на углу, где официант уже знал их заказ (кафе кон лече и тостада с томатом для нее, эспрессо и омлет для него). Ходили на рынок Mercado de San Pedro по субботам, теряясь в шуме торга, криках продавцов, горах спелых фруктов, оливок в гигантских чанах, сверкающей рыбе на льду. Сегодня был именно такой день. Солнце лилось с безоблачного неба, нагревая каменные плиты под ногами. Воздух был густ от запахов хамона, специй и свежего хлеба.

Алиса, в легком льняном платье и соломенной шляпе, остановилась у прилавка с дынями. Она вдыхала их сладкий, медовый аромат, пытаясь ухватить кусочек этой простой радости. Она протянула руку, чтобы выбрать одну, ее пальцы коснулись теплой, ребристой кожуры. Рядом смеялась пара англичан, споря, какие оливки взять. Жизнь. Казалось бы, настоящая.

Артем стоял чуть позади, как всегда. Не вплотную, а на расстоянии, позволяющем контролировать пространство вокруг нее. Он держал плетеную корзину с их покупками: бутылка местного оливкового масла, пакет с паэльей на ужин, связка чеснока. Его поза была расслабленной, но Алиса знала это напряжение в его плечах, эту едва заметную работу взгляда за темными стеклами очков. Он не просто смотрел – он сканировал.

Ее улыбка, адресованная продавцу дынь, замерла на лице. Она почувствовала, как Артем слегка сместился, встал чуть ближе. Не резко, но достаточно, чтобы его плечо почти коснулось ее спины. Защитная позиция.

— Алисия, – его голос был спокойным, ровным, как всегда, но она уловила в нем стальную нотку.

Он наклонился к ней, делая вид, что рассматривает дыни. Его губы почти коснулись ее уха.

— У прилавка с сырами. Серый спортивный костюм, темные очки, бейсболка с козырьком назад. Смотрит не на сыр.

Алиса не повернула голову. Она продолжила выбирать дыню, будто заинтересованно прислушиваясь к советам продавца. Периферийным зрением она поймала фигуру. Мужчина. Среднего роста, спортивного сложения. Слишком… нейтральный. Слишком невыразительный для этого яркого хаоса рынка. Он стоял, будто ожидая кого-то, но его поза была не расслабленной, а собранной. И его взгляд… он не блуждал по прилавкам. Он был направлен в их сторону. Нет, не просто в сторону – на них.

Холодная игла страха, такая знакомая, кольнула под ложечкой. Она взяла дыню, которую только что вертела в руках.

— ¿Cuánto? – спросила она продавца, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Пока продавец взвешивал, Артем продолжал тихо, под шум рынка:

— Он здесь минут десять. Появился, когда мы подошли к рыбе. Шел за нами через два ряда. Не покупает. Просто… наблюдает.

Алиса заплатила, положила дыню в корзину к Артему. Ее пальцы слегка дрожали.

— Турист? Случайность? – шепотом выдохнула она, уже зная ответ.

— Возможно, – Артем взял корзину в другую руку, освобождая правую. Привычный жест. – Но поза… слишком профессиональная. И бейсболка – хороший способ скрыть лицо от камер. Давай двигаться. К выходу. Спокойно.

Они пошли, Алиса чуть впереди, Артем – в полушаге сзади и слева, прикрывая ее. Она чувствовала его внимание, как щит за спиной. Она заставила себя рассмеяться на что-то, сказанное мимо проходящей женщиной с ребенком. Заставила себя остановиться у прилавка с керамикой, сделав вид, что рассматривает тарелки. В отражении полированной поверхности она увидела: Серый Спортивный Костюм медленно движется параллельно им, через толпу, сохраняя дистанцию.

Артем тоже видел. Его лицо оставалось каменным.

— Не спешим. Не показываем, что заметили, – его губы едва шевельнулись.

Они добрались до выхода с рынка, вышли на залитую солнцем улицу. Толпа поредела. Артем незаметно оглянулся. Фигуры в сером за ними не было. Или он хорошо слился.

— Пропал? – спросила Алиса, не останавливаясь.

— Или отстал, чтобы не светиться. Или передал эстафету, – ответил Артем. Его голос был ровен, но глаза за очками метались, сканируя окна машин, кафе, прохожих. — В любом случае… пора подумать о переезде. Марбелья становится тесной.

Вечером они сидели на террасе своей виллы. Перед ними расстилалось темнеющее море, усеянное огнями яхт. На столе – недоеденная паэлья, бутылка холодного альбариньо. Аромат бугенвиллий смешивался с соленым бризом. Картина идиллии. Но напряжение висело в воздухе плотнее вечернего тумана.

— Ты уверен? – спросила Алиса тихо, глядя не на море, а на его профиль. — Что это был… он? Или его люди?

Артем отпил вина, поставил бокал.

— Не уверен. На сто процентов – никогда не уверен. Но слишком много совпадений. Слишком чистая работа. Глеб не сдастся, Алиса. Его деньги, его связи, его маниакальная злоба… Он будет искать. По всему миру. Этот парень… или сигнал. Напоминание.

Он повернулся к ней. Его лицо в сумерках было серьезным, без тени успокоения.

— Этот рай… он куплен. Он временный. Нам нельзя расслабляться. Ни на минуту.

Алиса кивнула. Она протянула руку через стол, нашла его ладонь. Его пальцы сомкнулись вокруг ее пальцев – крепко, как якорь. В ее глазах не было страха, как не было и беспечности первых недель. Горел тот самый холодный, расчетливый огонь, зажженный утром в конспиративной квартире.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я знаю, – сказала она просто. — Мы наслаждаемся солнцем, пока оно светит. Наслаждаемся друг другом. Но не обманываемся. Мы готовимся. Становимся сильнее. И когда этот ледяной ветер с севера настигнет нас…

Она замолчала, сжимая его руку. Ей не нужно было договаривать. Они оба знали финал этой фразы. Они встретят его. Вместе. Готовые ко всему. Их передышка под испанским солнцем была сладкой, но они знали – это всего лишь затишье перед последней, неизбежной бурей. И они будут к ней готовы.

Конец