Женщина напрокат 5: Финальный аукцион. Глава В бане женщины

Пролог

Ночь пахла морем и металлом. Французский юг встречал не теплом — тишиной. За глухой бетонной стеной особняка гудели генераторы, мягкий свет резал темноту, а внутри шла подготовка к событию, которое в мире «Vellum» считалось главным. До финального годового аукциона оставался месяц.

Вика сидела на низкой скамье в длинном коридоре, руки в браслетах, шея в тяжёлом ошейнике с тонким поводком. На ней — узкое платье цвета шампанского, которое подчёркивало всё, что должно было быть товаром, а не личным. Она в голове строила образ, как за стеной будут звенеть бокалы, как смеются люди, которые будут торговаться за тела, словно обсуждая предстоящую охоту.

Марк стоял выше — в галерее над тренировочным залом, среди других надзирателей. Лицо скрывала полумаска, на плечах — строгий чёрный пиджак. С виду он был один из них: безразличный, холодный, уверенный. Но внизу, среди сотен рабынь, была она. И он уже знал: этот месяц — время, чтобы подойти к центру сети настолько близко, насколько это возможно, не сорвав легенду, выжить и не дать себя продать.

Вика подняла голову, лишь на миг встретившись с чёрным силуэтом над собой. Её взгляд был пустым для всех вокруг — и говорящим только для него.

Мы здесь. Мы дожили. Осталось — пережить ещё немного. А потом — сделать то, за чем пришли.

Музыка усилилась. Охранник дёрнул поводок, заставив её подняться. Марк не отвёл глаз. У них будет один шанс. Второго — не дадут.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 1 — Распорядок тела

Фургон остановился так, будто внутри лежал не груз, а стеклянные сосуды. Дверь распахнулась бесшумно. Металл капсул заскрипел о направляющие, когда их выдвинули наружу. Воздух сменился: вместо искусственной лаванды теперь пахло бетоном, пластиком и стерильным железом.

Эльзу подняли первой. Ремни сняли быстро — точными движениями, без взгляда в глаза. Маску отстегнули, но не вернули лицо: теперь его заменила карточка с номером. Её вложили в ладонь так, будто это и было единственное, что у неё осталось. Алису вытащили следом. Она дышала глубже, чем нужно, но шагнула сама. В их глазах не искали эмоций. Их сверяли только по цифрам.

Коридор был прямым, длинным, освещённым полосами молочного света. Ни окон, ни щелей. Только камеры на потолке и сканеры на стенах. Охрана в серых костюмах сопровождала их молча. Лишь короткие команды: «Стоп», «Дальше», «Налево». Шаги гулко отдавались в плитке, превращая их тела в ритм колонны.

На первом посту — браслеты. Металл охладил кожу, щёлкнул, замкнулся. Вика почувствовала, как цифры на поверхности становятся важнее её имени. Секунду захотелось дёрнуть рукой — но не ради побега, а чтобы проверить, может ли она всё ещё сопротивляться. Она не дёрнула. Оставила движение внутри.

Алисе застёгивали браслет чуть дольше. Её пальцы дрожали, и охранник коротко толкнул запястье к себе. Щелчок. Всё. Теперь они — часть партии.

Дальше — помещение с экраном. На нём сменялись белые цифры, как в лотерее, только без радости. Когда загорается твой номер — ты встаёшь. Подходишь к двери. Дальше — медосмотр. Дальше — без возврата.

Они сели рядом, но не касаясь. Пальто с них уже сняли, чулки и туфли тоже. Теперь — простые рубашки из тонкой ткани, короткие, почти прозрачные. Подол едва прикрывал бёдра. Ошейник добавлял законченности образу: не одежда, а упаковка.

Экран мигал — 112. Потом 563. Потом 07. Девушки одна за другой вставали и исчезали за дверью. Скамейка пустела медленно, но неотвратимо. Воздух становился всё плотнее, будто стены приближались.

Алиса шепнула, почти не разжимая губ:

— Считай шаги.

Эльза едва кивнула. Она и так считала: от двери до коридора — девять. От коридора до следующего поста — двенадцать. Оттуда до стеклянного блока — семнадцать. Каждая цифра была якорем. Не временем. Не надеждой. Просто способом остаться живой.

Их номер загорелся. Две цифры. Простые. Холодные.

Они встали одновременно.

Ни слова. Ни взгляда.

Только движение — синхронное, чужое, но своё.

* * * * *

Комната была белой, как выскобленный лист бумаги. Плитка отражала свет, делая его ещё жёстче. По периметру — три стола, инструменты в стерильных подносах. В углу — камера, красная точка мигает медленно.

Их заводили по двое. Эльза вошла вместе с Алисой.

Женщина в халате сразу дала команду:

— Раздеться.

Рубашки упали на пол. Ни белья, ни прикрытий. Голые груди, животы, бёдра открылись полностью. Алиса стояла с прямой спиной, но соски её груди напряглись от холода. Эльза ощутила, как свет режет тело, превращая его в контур — грудь фиксируется, талию обводят взглядом, ягодицы отмечают цифрами.

Медсестра не поднимала глаз. Только руки.

Шаг первый: фотофиксация.

Камера моргала сухим светом. Спереди — кадр. Сбоку — кадр. Сзади — кадр. Ягодицы фиксировались так же равнодушно, как шрамы или родинки.

— Раздвинуть ноги.

Команда звучала ровно. Алиса подчинилась. Холодный металл инструмента коснулся кожи между бёдер. Запись в карту: «слизистая — чистая».

Эльзе велели наклониться вперёд. Грудь свободно повисла вниз, соски дрожали от воздуха. Рука в перчатке провела вдоль позвоночника, остановилась на крестце. Потом — щёлчок камеры. Ягодицы фиксировались в крупном плане, как часть протокола.

— Шрамов нет. Кожа без повреждений. Форма соответствует, — отрапортовал помощник.

Их тела превращали в список характеристик: рост, вес, упругость груди, ширина таза. Всё звучало ровно, без эмоций. Но именно ровность делала процедуру ещё унизительнее.

Когда процедуру завершили, им выдали короткие бельевые комплекты. Прозрачный лиф, тонкие трусики, которые скрывали меньше, чем открывали. И сверху — ошейник. Замок щёлкнул. Теперь они были готовы к следующему этапу: «форма лот-день».

Алиса прижимала руки к груди, но ей сказали убрать.

— Руки вдоль тела.

И она подчинилась.

Эльза стояла рядом. Голая кожа ещё хранила следы холодных перчаток. Она знала: теперь их тела принадлежат цифрам в таблицах.

* * * * *

После медосмотра им выдали комплект, который здесь называли «лот-день». Тонкое бельё телесного цвета, чуть блестящее в свете ламп. Лиф поддерживал грудь, но ткань была настолько прозрачной, что соски проступали явными точками, будто специально подсвеченными. Трусики — узкая полоска, открывающая почти всё: округлые ягодицы оставались на виду, линия между ними подчёркивалась, как товарная характеристика.

Ошейник застёгивали последним. Металл холодно прижимался к горлу. Замок щёлкал, будто фиксировал не кожу, а принадлежность. Теперь каждая из них выглядела одинаково: грудь в прозрачной ткани, бёдра открыты, спина прямая.

— Встать в стойку.

Девушек выстроили в ряд вдоль стены. Команда звучала сухо, но тела подчинились. Подбородок вверх, руки вдоль бёдер, ноги чуть расставлены. Вика ощутила, как лиф натянулся на груди, соски упёрлись в ткань, превращая каждое дыхание в движение. Алиса стояла рядом, её попка почти касалась воздуха за спиной Вики, упругая, высоко очерченная. В ряду дальше виднелись разные силуэты: одни с маленькой грудью, другие с тяжёлой, свободно колышущейся; бёдра широкие или узкие, но все представлены одинаково — как витрина, собранная для осмотра.

Охранник прошёл вдоль ряда. Его взгляд задерживался не на лицах, а на линиях. Колени, ягодицы, живот. Он остановился напротив Алисы.

— Плечи расправить. Грудь выше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она подчинилась. Грудь поднялась, соски стали ещё заметнее. Рядом Эльза ощутила, как её собственная кожа отвечает мурашками — не от возбуждения, от осознания, что каждое тело теперь читается, как открытая книга.

Фотокамера щёлкала. Вид спереди, сбоку, сзади. Девушки стояли неподвижно, пока объектив фиксировал каждую деталь: округлость попок, упругость животиков, изгибы позвоночника.

Команда:

— Взгляд вперёд.

Их глаза встретились со стеной. Лица обесценились. Тела — остались. И именно их теперь будут продавать.

* * * * *

Коридор вывел их к большой стеклянной перегородке. За ней — другая группа. Всё освещалось жёстким белым светом, будто витрина. Пространство разделялось на зоны: в центре — кресло, по краям столы с полотенцами, водой, дезинфектантами. Воздух был тихим, но звук изнутри передавался: шорохи, команды, редкие глотки воздуха.

— Протокол D.2, — сухо сказал сопровождающий.

Внутри девушка стояла на коленях. На ней то же самое бельё, прозрачное, подчёркивающее грудь и бёдра. Её рот был широко раскрыт. Мастер держал её за волосы, направляя голову вперёд-назад. Слюна стекала по подбородку, блестела на груди. Камера поворачивалась так, чтобы зафиксировать угол наклона шеи, напряжение мышц.

Рядом вторая девушка ждала. Её руки лежали на коленях, но спина выпрямлена, грудь высоко. Она смотрела вниз, не моргая. Когда её очередь подошла, она встала на четвереньки. Попка приподнялась, трусики натянулись, обнажая половину ягодиц. Мастер толкнул её вперёд, в рот вставили член, и команда прозвучала коротко:

— Дышать через нос.

Стекло не скрывало деталей. Видно было, как рты наполняются, как подбородки блестят от слюны, как живот напрягается, удерживая дыхание. Иногда девушка давилась, кашель ломал ритм. Тогда появлялась медсестра: полотенце, глоток воды, короткая проверка горла. После — снова продолжение.

Эльза стояла у стекла, взгляд не отводила. Алиса рядом напряглась, дыхание стало резким, но тихим. Они обе понимали: это их ждёт. Вопрос только времени.

В журнале на столе медсестра ставила галочки. Каждая галочка — значит, рот держал правильно, дыхание не сорвалось, поза сохранена. Рядом записи: «слюноотделение — норма», «усталость — лёгкая», «дисциплина — удовлетворительно».

Ещё одна девушка попыталась закрыть глаза. Мастер ударил ладонью по щеке. Голова дёрнулась, рот открылся шире, слюна брызнула на грудь. Её грудь под прозрачным лифом колыхалась при каждом толчке, соски напряглись от холода и стыда.

После процедуры каждой давали полотенце. Губы утирали, рот полоскали водой с антисептиком. Кому-то наносили йод на уголки губ — там уже появились мелкие трещины. Их лица оставались пустыми. Только руки дрожали.

Сигнал прозвучал тихо. Демонстрация закончена. Девушек вывели. Полотенца сложили в пластиковый пакет утилизации. Простыни заменили новыми, запах санитайзера перебил всё остальное.

Эльза стояла неподвижно. Её соски напряглись под тканью лифа, не от возбуждения — от холода стекла и мысли:

это не чужая боль. Это репетиция. Для нас.

Охранник скомандовал:

— Дальше.

Их увели. Стекло потемнело. Но картинка осталась внутри, чёткая, как шрам.

* * * * *

Свет в спальне погас резко, без предупреждения. Осталась только бледная полоса под дверью и редкие красные точки камер на потолке. Комната была заполнена одинаковыми койками, поставленными рядами. На каждой — девушка в прозрачном белье и ошейнике. Ни простыней, ни одеял — только тонкий матрас и холодный воздух, заставляющий соски напрягаться ещё сильнее.

Шаги охраны были отчётливыми: размеренными, тяжёлыми. Патруль проходил каждые десять минут. Металл ключей звякал в темноте, замки щёлкали сухо. Эльза лежала на спине, считая паузы между обходами. Девять. Двенадцать. Пятнадцать. Потом снова звуки ботинок.

Алиса лежала на соседней койке. Она не спала. Её дыхание было слишком частым, слишком поверхностным. Когда шаги охраны стихли, она наклонилась ближе, губы едва шевельнулись:

— Сколько их?

Эльза тихо ответила:

— Двое. Счёт — семь на круг.

Они шептались так, чтобы даже камера с микрофоном не могла уловить слов. Только ритм дыхания. Алиса дрожала, и сквозь тонкую ткань трусиков её бёдра сжимались, как будто пытались спрятаться сами в себя.

— Думаешь, они проверяют? — спросила она.

— Всё проверяют. Даже то, как мы дышим.

Эльза вытянула руку, коснулась пальцами края матраса Алисы. Не руки, не тела — просто рукав. Маленький контакт, едва ощутимый, но достаточный, чтобы та перестала дрожать.

Снаружи раздался щелчок двери. Охрана снова пошла по коридору. Девушки замолчали мгновенно. Тишина легла плотным слоем, только сердце стучало в висках.

Мы — не рабыни. Мы — тени,

подумала Эльза.

И пока мы рядом, мы помним, что живы.

Они закрыли глаза почти одновременно. Сон был поверхностным, прерывистым. Но в каждом коротком провале было одно и то же: счёт шагов охраны, холод металла на коже и тихий голос Алисы рядом, как напоминание, что они всё ещё двое, а не цифры на карточках.

Глава 2 — Комната наблюдения

Комната наблюдения встретила его ровным гулом вентиляторов и мягким светом экранов. Мониторы шли стеной, один за другим, как плитки льда. На каждом — кусок виллы: коридоры, спальни, душевые. Ничего лишнего. Только движение тел и фиксированный порядок.

Сопровождающий провёл рукой по пульту:

— Это твои глаза. Запоминай.

Марк кивнул. Он не смотрел долго, лишь отмечал: какой коридор пересекается с каким, где стоят посты, где камеры «слепнут» в углах. На одном из экранов задержался дольше: дверь без таблички, чуть в стороне от основных залов. Камера там стояла под странным углом, будто нарочно оставляя тень.

Вывеска стёрта, а значит — именно там то, что прячут.

Он медленно переводил взгляд с одного монитора на другой. Девушки в строю. Поток тел в столовой. Очередь у медблока. Всё двигалось слаженно, как организм. Система дышала. Но дыхание — это всегда паузы.

Марк уловил первую закономерность: смены охраны. Каждые несколько часов два одинаково одетых мужчины проходили по коридору с папками в руках. Всегда в одно и то же время. 08:40. 14:10. 21:35.

Ритм. Если есть ритм — значит, есть сбой.

Свет экранов холодно касался лица. Он не испытывал ни интереса, ни отвращения — только накапливал картину. Всё это станет его картой. Его маршрутом.

* * * * *

На одном из экранов появилась пара мужчин. Одинаковая форма, одинаковый шаг, одинаковые папки в руках. Один чуть выше, второй двигался медленнее, но ритм был точным, как будто их вымеряли линейкой. Они прошли коридор, исчезли за дверью с кодовым замком и вернулись ровно через три минуты.

— Дважды в день? — спросил Марк.

— Трижды, — ответил сопровождающий. — 08:40, 14:10, 21:35. Без отклонений.

Слова были произнесены небрежно, словно это мелочь. Но для Марка мелочей не существовало. Он отметил время и почувствовал, как привычно начинает складываться внутренняя таблица. У каждого движения есть ритм. У каждой системы есть точка повторения. И если есть повторение — есть и уязвимость.

На следующем экране «двойка» появилась снова. Те же папки. Те же шаги. Один всегда идёт первым, другой фиксирует взглядом пространство — привычка охраны, а не архивистов. Папки, значит, не просто бумага. Это поток — движение чего-то ценного, что нужно хранить и сверять.

Документы. Карточки. Карты учёта. Всё, что можно спрятать или потерять — но что здесь всегда возвращается на место.

Марк смотрел внимательно, но лицо оставалось каменным. Внутри же он ощущал лёгкий укол — то самое чувство, когда находишь первую трещину в гладкой стене.

Если это ритуал, то он уязвим. Ритуалы всегда ломаются. Достаточно задержки. Достаточно сбоя света. Достаточно чужой тени в нужное время.

Он сделал вид, что откинулся на спинку кресла, но взгляд скользнул к соседнему монитору, где в кадре мелькала та же пара, уже уходящая в дальний коридор.

Сорок шагов. Потом дверь. Три минуты внутри. Это не рутина — это ключ. И если я хочу войти туда, где хранится суть «Vellum», войти придётся именно за ними.

Сопровождающий ничего не заметил. Для него это было обычным показом системы. Для Марка — первой линией маршрута.

* * * * *

Дверь открылась бесшумно, и в комнату вошла женщина. Высокая, сухая, словно вытянутая в одну прямую линию. Белый халат сидел на ней не как медицинская одежда, а как форма власти. Волосы — тёмные, собранные в тугой узел на затылке, ни одного выбившегося локона. На лице — лёгкий макияж, но не ради красоты: лишь чтобы подчеркнуть строгость скул и холодный блеск глаз.

Она двигалась размеренно, шаги были беззвучны, но чувствовались, как тень. В руках — папка с серым переплётом, пальцы узкие, с короткими ногтями, ухоженные до стерильности.

— Здесь главное — уход, — произнесла она негромко, но так, что слова впивались, будто иглы. — Контроль через заботу.

Марк посмотрел на неё прямо. В голосе Ирмы не было ни угрозы, ни нажима. Она говорила спокойно, словно объясняла медицинский протокол студентам.

— Если тело чистое и ухоженное — оно стоит дороже. Если нет шрамов, если мышцы эластичны, если кожа увлажнена — цена выше. Питание, витамины, режим — это не жестокость. Это экономика.

Она говорила ровно, не повышая интонации. И именно эта ровность резала сильнее, чем любой крик. В её глазах не было ни жалости, ни презрения. Только убеждённость в том, что всё правильно.

Марк молчал. Его лицо оставалось неподвижным, но внутри он ощущал неприятный холод:

она не видит в этом насилия. Она видит только баланс счёта.

Ирма продолжила:

— Ты будешь следить за ними, как за пациентами. Вода, еда, медицинский осмотр. Ты — их опекун. Тот, кто должен сохранить «товарный вид» до продажи. Никакой жестокости без надобности. Каждая царапина — убыток.

Она закрыла папку.

— Помни: здесь ценят не силу, а дисциплину.

Её слова были словно нож, но поданы так мягко, что рез чувствовался лишь позже.

Марк кивнул. Внутри он чувствовал отвращение, но позволил себе лишь короткую мысль:

она опаснее, чем любой охранник. Потому что верит в своё добро.

* * * * *

На одном из экранов вспыхнул зал. Белый свет сверху делал пространство плоским, словно лабораторию. Девушки стояли в линию — босые ноги на холодной плитке, прозрачное бельё, ошейники. Каждая — с одинаковым выражением лица: пустота, в которую их учили прятать всё лишнее.

Марк видел это уже не раз. Но взгляд зацепился.

Вика. Снова.

Она стояла среди других, чуть в стороне от другой девушки. Голова опущена, волосы спадают на лицо, но линия плеч — знакомая. Тело держит стойку, но подбородок выдан чуть выше, чем у остальных. Незаметный вызов. Дрожь в движениях — не страх, а усилие сохранить контроль.

— Понравилась? — голос Ирмы прозвучал сухо, как удар по стеклу. Она заметила задержку его взгляда. — Новенькая. Недавно доставили.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Марк не ответил. Лицо оставалось каменным. Внутри же что-то сжалось до узла. Облегчение — она жива. И холод — они теперь ближе к центру сети, чем когда-либо.

— Запомни, — продолжила Ирма. — Для тебя они не женщины. Для тебя они — дисциплина. Если будешь смотреть иначе, ты проиграешь.

Он слегка кивнул, не отрывая глаз от экрана. Вика стояла неподвижно, и он понимал: она играет роль. Её внутренняя сила — та же, что и раньше, но теперь спрятана под слоем унижения.

Я не дрессировщик. Я ключ. И карта к замку прямо передо мной.

Изображение сменилось. Экран показал коридор, где проходила охрана. Но отпечаток её фигуры уже остался у него внутри.

* * * * *

Когда Ирма вышла, и дверь за ней закрылась, в комнате стало особенно тихо. Только мерный гул вентиляторов и ровное мигание зелёных индикаторов на панели. Марк остался один с десятками экранов, и каждый из них продолжал шептать свой кусок порядка.

Он прислонился к спинке кресла и позволил глазам пройтись по изображениям. Спальни. Душевые. Коридоры. Время текло одинаково, но в этой одинаковости он начал замечать дыхание. Каждая система дышит: вдох — когда охрана появляется, выдох — когда её нет. Между вдохом и выдохом — короткая пустота, полминуты или минута, не больше. Но этого всегда достаточно.

На одном из экранов уборщица выкатала тележку, исчезла в боковом коридоре. Дверь осталась приоткрыта на четыре секунды, потом снова закрылась. На другом — медсестра провела девушку в белый блок и вернулась одна: пауза между входом и выходом длилась двадцать секунд. Он отметил. Потом — ещё раз отметил. Каждая мелочь становилась точкой на будущей карте.

У этой сети есть железные стены. Но стены не цель. Цель — трещины между ними. Уборка. Медосмотр. Смена поста. Даже самый стерильный механизм иногда моргает.

Его взгляд снова вернулся к залу, где стояла Вика. Она ещё не знала, что он рядом. Но именно это незнание и спасало их обоих. Чем дольше она остаётся для них «лёгкой партией», тем больше у него времени на план.

Марк закрыл глаза на несколько секунд. В темноте перед ним вспыхивали фрагменты маршрутов, как линии на чертеже: двери, камеры, расписания. Всё складывалось в сеть — чужую, но теперь и его собственную.

Он открыл глаза и посмотрел на мониторы снова.

Да, вы контролируете каждое движение. Но я фиксирую каждую паузу. И одна из них станет вашей ошибкой.

Глава 3 — Контроль через заботу

Их построили в два ряда. Свет падал сверху жёстко, без теней, так что каждая деталь тела была видна: грудь под тонким лифом, бёдра в прозрачных трусиках, бледная кожа, ошейники. Ноги босые, пятки на холодной плитке. Воздух был тяжёлый от антисептика и едва уловимого аромата цитруса — как будто кто-то пытался сделать это место чище, чем оно есть.

В зал вошёл Гронен. Высокий мужчина в тёмном костюме, галстук — идеально затянут, волосы приглажены, движения медленные, словно лишние жесты были ему чужды. Он держал в руках очки с тонкой оправой, но не надевал их: скорее, как символ сосредоточенности. Его взгляд скользил по рядам девушек, будто он проверял товар в витрине.

— Эстетика ухода, — начал он спокойно. Голос был ровный, мягкий, как будто читал лекцию студентам. — Это то, что делает вас ценными.

Он прошёл вдоль первой линии. Девушка рядом с Эльзой дрогнула, её грудь заметно вздымалась от частого дыхания. Гронен чуть улыбнулся, но это была не улыбка — скорее отметка, что он зафиксировал реакцию.

— Вы — вещи, — продолжил он, — не люди. Вы — инвестиция. Любое тело, в которое вложен труд и забота, дорожает. Любое тело, за которым следят, становится символом правильного контроля.

Он говорил это так, будто объяснял правила ухода за садом. Но слова ложились прямо на кожу.

— Витамины для волос. Кремы для кожи. Вода в нужном количестве. Белок и кальций в питании. Это не роскошь, это не баловство. Это расчёт. Чистая кожа стоит дороже, чем сыпь. Упругая грудь ценнее, чем обвисшая. Ягодицы, на которых нет следов ремня, выше в цене, чем те, что покрыты шрамами.

Его голос не поднимался. Но именно эта ровность звучала страшнее, чем крик.

Эльза стояла неподвижно. Она чувствовала, как соски под прозрачной тканью напряглись от холода, и знала, что этот мелкий физиологический отклик тоже попал в его категорию «ценности». Он смотрел на них не как на женщин. Как на графики.

Гронен остановился напротив Алисы. Она, в отличие от остальных, держала подбородок чуть выше. В глазах — вызов, который она не могла скрыть. Он прищурился, но не сказал ни слова. Только отметил: взгляд — фактор риска.

— Забота, — произнёс он снова, проходя дальше. — Это форма власти. Вы будете есть то, что вам дают, пить то, что назначено, и двигаться так, как предписано. Это сделает вас красивыми. А красота в послушании — это цена.

Он остановился у конца ряда. Снял очки, протёр линзы платком. В зале было так тихо, что слышно было дыхание всех девушек. Их груди поднимались и опускались синхронно, будто один организм.

— Запомните: никто из вас не страдает. Вы обслуживаетесь. А обслуживаемое тело — всегда дороже.

Он кивнул охране. Свет стал ещё ярче, прожигая кожу. Девушек развернули фронтально, заставили зафиксировать стойку: подбородок вверх, плечи назад, грудь вперёд. Вика почувствовала, как её тело вытягивают в позу манекена. Её попа напряглась, живот втянулся, шея будто задеревенела от натянутого ошейника.

Не я. Не моё. Это просто витрина,

— повторила она мысленно. Но знала: каждая складка кожи, каждый изгиб груди, каждая линия бёдер сейчас становится чьей-то формулой в чужом балансе.

Гронен ушёл так же спокойно, как вошёл. Никаких аплодисментов, никаких выводов. Только тишина и тела, выставленные в свете.

И тишина была хуже любых слов.

* * * * *

Столовая была большой и светлой, но не уютной. Белые стены, длинные ряды столов из стали, стулья с ремнями на спинках — чтобы никто не менял позы самовольно. Девушек заводили партиями. На каждой стояла пластиковая тарелка: варёное мясо, овощи, мерный стакан воды. Рядом — маленький блистер с витаминами, разноцветные капсулы, как конфеты без вкуса.

— Сначала витамины, потом еда, — прозвучал женский голос над залом. Ни эмоций, ни акцента. Только инструкция.

Эльза взяла стакан. Капсулы скользнули в горло, оставив горький след. За столом напротив девушка подавилась, кашлянула. Её грудь дёрнулась под прозрачным лифом, соски натянулись, и тут же рядом возникла медсестра с салфеткой и водой. Всё — без слов. Только фиксирование.

Не забота. Инвестиция.

Когда девушки ели, мимо проходил мужчина в сером костюме. Он смотрел не на лица, а на тела: у кого как двигается челюсть, как напрягается живот, как ложится еда под кожей. Он коротко диктовал в планшет: «увлажнение кожи — хорошо», «талия узкая — держать белковую норму», «ягодицы упругие — сохранить нагрузку». Сухие слова, как чек-лист.

Алиса сидела рядом с Эльзой. Её заставили выпить белую жидкость в высоком стакане. Густая, вязкая, она оставила след на губах. Живот у Алисы слегка раздался, бёдра напряглись, ткань трусиков врезалась глубже. Она сморщилась, но проглотила всё.

— Для формы, — сказал тот же мужчина, не глядя на неё. — Чтобы линия бедра была полнее.

Эльза почувствовала, как её собственный желудок скручивает от отвращения. Но лицо осталось неподвижным. Она знала: любая гримаса будет отмечена как «несогласие».

После еды девушек подняли из-за столов. Проверка — каждую поставили боком к свету. Врач в халате обводил взглядом: грудь — держится ли форма, живот — не вздулся ли лишний, попка — не потеряла ли упругость. Руки фиксировали позы:

— Повернись. Подними руки. Раздвинь ноги.

Щёлкали камеры. Снимали не лица — тела. Всё, что «ухажено».

Вика поймала на себе взгляд Алисы. Там не было страха. Там было немое:

они кормят нас не ради нас, а ради цены.

И от этого вкус еды стал ещё горче.

* * * * *

Подиум возвышался над полом всего на полметра, но казался сценой. Белый свет прожекторов лился сверху, выжигая тени, делая каждое тело чётким, словно на витрине. Девушек выводили партиями, по пять. На них — прозрачные лифы, в которых грудь была видна почти полностью, и узкие трусики, которые открывали больше, чем прикрывали. Ягодицы светились в свете так отчётливо, что казалось, ткань создана для того, чтобы подчеркнуть, а не скрыть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Стопы вместе. Подбородок выше. Взгляд вниз.

Голоса инструкторов били короткими командами. Девушки вытягивались в линии. У кого-то грудь дрожала от дыхания, соски торчали жёстко, у кого-то бедра дрожали, и трусики натягивались, врезаясь в кожу.

Охранники ходили вдоль ряда медленно, внимательно. Их руки касались тел без колебаний. Одной девушке раздвинули колени, заставив раскрыться шире; другой провели ладонью по груди, будто проверяя упругость. Алисе дали лёгкий шлепок по попке — так, что та задрожала, прикусив губу.

— Держать ровно. Не сгибать.

Эльза стояла в центре ряда. Один из охранников подошёл сзади, ладонь легла на её живот, скользнула вниз, задержалась на ткани трусиков, прижала её глубже к коже. Потом пальцы медленно прошли дальше — по линии ягодиц, к щели между ними. Она стояла неподвижно, тело холодело изнутри, но соски напряглись, выдавая реакцию.

— Хорошо. Фиксировать, — сказал он так же, как говорят про исправный механизм.

Следующие команды: «Поворот. В профиль. Руки за голову.» Девушки меняли позиции. Свет прожекторов подчеркивал изгибы спины, напряжённые животы, округлые попки, на которых ткань трусиков едва держалась. Один охранник подтянул Алису за лиф, сжал её грудь в ладони, поправляя её стойку. Соски проступили ярко, и он кивнул: «Записать».

Другую девушку развернули к залу лицом, заставили выгнуться, руки за голову. Охранник провёл пальцами по её животу, потом сжал бедро, раздвигая его сильнее. Она пошатнулась, но тут же выпрямилась. В журнале поставили галочку.

Эльза смотрела вниз, видела свои бёдра в свете. Она понимала: всё это — не про красоту, а про подчинение. Свет превращал их тела в экспонаты, а чужие руки — в инструменты оценки.

Не я. Не моё. Это витрина.

Но внутри она считала — шаги охраны, длительность прикосновений, паузы между командами. И держала ровно ту линию, которую они называли «послушанием».

* * * * *

Их остановили перед стеклянной стеной. За ней — интим-комната. Свет внутри был теплее, чем в коридоре, но это не делало её уютной. Скорее — сценой. На полу белая простыня, уже со складками, как будто её мяли много раз. В воздухе висел запах антисептика, вперемешку с потом.

В центре — пара: мужчина-«мастер» и девушка. На ней — только тонкий лиф, который соскользнул набок, обнажив половину груди. Сосок напрягся, блестел от слюны. Он держал её за волосы, заставляя выгибать спину, грудь поднималась высоко, живот втягивался, а ягодицы при этом были прижаты к его бёдрам.

— Протокол P.1. Позиции, — прозвучал сухой голос за стеклом.

Девушку развернули. Она встала на четвереньки. Лиф совсем съехал, грудь повисла свободно, качалась от каждого движения. Он прошёл ладонью по её спине, сжал попку, развёл бёдра шире. Трусики натянулись до предела, ткань врезалась в кожу, обозначая каждую линию.

— Колени шире. Голова вниз.

Она подчинилась. Щёлкнула камера. Их фиксировали не как людей, а как предметы в разных ракурсах. Мужчина наклонился к её уху, сказал что-то короткое, и она выгнулась ещё сильнее, прижимая грудь к полу, выставив попку выше.

Потом её подняли. Новая поза — стоя лицом к стене, руки подняты вверх, ладони прижаты. Он встал сзади, ладонью провёл по животу, зажал сосок между пальцами, другой рукой скользнул вниз, в промежность. Девушка вздрогнула, но не издала ни звука. Только дыхание стало рваным.

— Записать. Поза выдержана. Реакция допустима.

Следующий переход — на колени. Она раскрыла рот, голову наклонили назад, грудь при этом вытянулась вперёд, попка приподнялась. Мужчина держал её за подбородок, медленно вводя пальцы в рот. Слюна стекала по губам, падала на грудь, оставляя блестящие дорожки.

Эльза смотрела из-за стекла. Её сердце билось чаще, но лицо оставалось пустым. Алиса рядом напряглась, её пальцы вцепились в край своего лифа.

Внутри комнаты движения продолжались. Девушку снова поставили на четвереньки, заставили выгнуться так, что грудь касалась пола, а ягодицы были максимально подняты. Он хлопнул её по попке ладонью, и на коже сразу выступил красный след. Камера приблизилась. Щёлчок. Галочка в журнале.

Когда протокол закончился, девушку усадили на край кровати. Простыня под ней смялась, пропитанная потом и запахом антисептика. Её руки дрожали, когда ей дали стакан воды. Медсестра протёрла губы салфеткой, капнула йод на уголки рта, где кожа треснула.

Мастер вышел первым. Девушка осталась на несколько секунд одна, прикрывая грудь ладонями, но это выглядело не как защита — а как остаток привычки.

Охранник рядом с Эльзой сказал ровно:

— Вот так выглядит дисциплина.

Эльза не ответила. Она смотрела, как Алиса отводит глаза. Запах санитайзера ударил в нос ещё сильнее, чем картинка за стеклом.

Это ждёт и нас. Не если. Когда.

* * * * *

Толпа двигалась по коридору, словно единый организм — одинаковые шаги босых ног, звон металлических ошейников при каждом резком движении, сдержанное дыхание, перемешанное с запахом пота, крема и дешёвого дезинфектора. На девушках всё ещё оставались прозрачные лифы и тонкие трусики, сквозь которые кожа блестела от прожекторного света, будто покрытая невидимой плёнкой. Теперь, в тусклом коридоре, этот блеск только подчёркивал усталость тел.

Эльза шла рядом с Алисой и ощущала, как та едва держится. Её бёдра подрагивали при каждом шаге, грудь вздымалась неровно, а соски не успели прийти в себя после долгих касаний охранников. Красные полосы от резинки трусиков врезались в кожу, словно отметины, которые не спадут ещё долго. Алиса сжимала зубы так сильно, что на нижней губе уже засохла капля крови.

Один из охранников шёл вдоль колонны, лениво проводя рукой по спинам девушек. Каждое его касание было быстрым и унизительным — щипок за талию, хлопок по ягодице, грубое выпрямление спины. Когда он подошёл ближе, Алиса на секунду сбилась с ритма, и его ладонь резко опустилась на её попку. Хлопок прозвучал громко, Алиса дернулась, но послушно выровняла шаг.

— Ровнее, — бросил он, даже не глядя на неё.

Эльза почувствовала, что подруга едва дышит. Не думая, она протянула руку и ухватилась за край её рукава. Лёгкое движение, почти невидимое под общей массой тел. Алиса вздрогнула, но не отстранилась. Наоборот — её пальцы чуть подались навстречу, будто искали этот крошечный островок поддержки.

Камеры красными точками мигали сверху. Эльза отпустила в ту же секунду, как заметила едва ощутимый поворот объектива. Руки вернулись вдоль тела, пальцы сжались в кулак. Но Алиса успела коротко взглянуть на неё из-под ресниц. Мимолётный взгляд, полный напряжения, и в то же время благодарности.

Колонна двигалась дальше. С каждой секундой охранники находили повод для прикосновений: развести чьи-то колени, хлопнуть по попке, грубо поправить лиф, проверяя упругость груди. Девушки подчинялись — одни сдерживая дрожь, другие со слезами на глазах. Алиса всё ещё держалась, но Эльза видела, как её плечи время от времени дёргаются, а дыхание становится прерывистым.

Внутри Эльзы что-то сжалось. Она знала: каждый такой ритуал создан, чтобы стереть границы, чтобы они перестали быть людьми и стали одинаковыми объектами. Но она упрямо держала в себе мысль —

мы рядом, и этого им не уничтожить

.

Они могут заставить нас шагать одинаково, но взгляд Алисы был живым. А значит, мы всё ещё несломанные.

Глава 4 — Сухая легенда

Комната была тёмной, но не полностью — несколько мониторов давали мягкое голубое свечение, вытягивая тени по стенам. Николас сидел напротив, небрежно закинув ногу на ногу, с блокнотом в руках. Он не смотрел в записи, а смотрел в Марка, как будто тот сам был главным экраном.

— Ты думаешь, ложь — это слова, — начал он спокойно, с лёгкой улыбкой, как будто рассказывает ребёнку сказку. — Нет. Ложь живёт в паузах. В вдохах, которые человек делает слишком поздно. В том, как глаза чуть дольше задерживаются на пустом месте.

Он постучал ручкой по блокноту, словно подчёркивал невидимую строчку.

— Видел вчера девчонку? Та, что сказала, что не помнит своё имя? — Николас наклонился ближе, и его голос стал почти интимным. — Она солгала. Но не потому, что произнесла не то. А потому что

задержала дыхание

перед тем, как сказать. Секунду. Всего секунду. И я это почувствовал.

Марк сидел прямо, держа руки на коленях. Он кивнул, но внутри у него скрутилось.

Если он способен поймать такие мелочи, значит, любое моё колебание — смерть.

— Ты хороший слушатель, — сказал Николас, всматриваясь в его лицо. — Но слушатель ли ты хороший? — Он сделал паузу и вдруг рассмеялся. — Смотри, как это работает.

Он включил запись: девушка, молодая, в прозрачном белье, стоит на подиуме. На экране слышно: «Как тебя зовут?» — и тишина, тянущаяся дольше, чем должна. Потом её голос: «Я… не помню». Николас перемотал.

— Видишь? — он ткнул пальцем в пустое пространство, где был только её вдох. — Здесь она солгала.

Марк заставил себя усмехнуться, будто восхищён мастерством. На самом деле его бросало в холодный пот. Николас говорил о рабынях, но он

проверял его

. Каждое слово, каждая реакция, каждый взгляд Марка сейчас был под микроскопом.

— Ложь пахнет, — сказал Николас. — Её невозможно смыть духами. Она просачивается из кожи. И если я почувствую её от тебя, Дарио… — он впервые произнёс это имя — легенду Марка, — то никакие бумаги не спасут.

Он снова откинулся в кресле, будто всё это было не угрозой, а обычным наставлением.

Спокойно. Дыши ровно. Ты играл в покер — играй и сейчас.

Марк внутренне повторял это, удерживая лицо неподвижным.

В тот момент он понял, что этот человек не просто администратор. Это был охотник. Тот, кто не оставляет следов, потому что видит их у других.

И Марку придётся убедить именно его.

* * * * *

Николас слегка наклонился вперёд, и свет от монитора подсветил его лицо снизу, превращая каждую складку в резкую тень. Он не торопился — наоборот, растягивал паузы, словно смаковал каждое слово.

— Видишь? — он ткнул пальцем в экран. — Вчера в 14:06. Три страницы. А в 14:08 — перемещение папки из одного крыла.

Сухие цифры, столбцы и строки. Но он говорил о них так, будто читал стихи. Для Марка это было неожиданно: таблицы оживали, обретали нерв. Николас будто «слушал» их, как врач стетоскопом слушает сердце пациента.

— Две минуты, — повторил он, качнув головой. — Скажи мне, кто смог бы за это время пройти по коридорам, минуя все уровни доступа?

Марк промолчал. Он понимал подвох. Николас не задавал вопросов ради ответов — он ставил их, чтобы наблюдать, как меняется выражение лица собеседника.

— Никто, — сказал Николас сам, сухо, даже с оттенком довольства. — Это значит, что у нас не перемещение. Это значит, что у нас ошибка. Или подмена.

Он сделал паузу. Склонил голову набок, будто слушал, как где-то в глубине здания работают серверы. И снова посмотрел на экран, где в строках бежали временные метки.

— Знаешь, что я люблю больше всего в цифрах? — продолжил он тише, почти доверительно. — Они не умеют притворяться. Люди лгут, прячутся, делают вид, что всё в порядке. А цифры… они просто лежат в логе. Ждут, пока их заметят.

Марк ощущал сухость во рту. От этого спокойного голоса по спине шёл холодок.

Он не аналитик, он хищник. Его охота — это несостыковки.

На секунду Марк вспомнил запах бумаги и тонер из полицейского архива: тогда цифры были скучной рутиной. Здесь же они превратились в оружие. Каждая цифра могла выстрелить.

Николас слегка откинулся назад, сжал пальцы в замок.

— Вижу несоответствие — значит, где-то трещина. Вижу трещину — значит, кто-то пытался обмануть систему. Всё просто.

Он сказал это ровно, без эмоций, но от этой простоты Марку стало ещё тяжелее. Казалось, что его самого сейчас сравнивают с этой таблицей — ищут несостыковки, ждут, когда он моргнёт не в то время.

* * * * *

Николас долго сидел, не касаясь клавиш. На мониторе бежали сухие цифры, но он будто слушал не их, а тишину между строками. Иногда он задерживал дыхание, и эти паузы были тяжелее слов.

— Есть места, где лог умолкает, — сказал он наконец, не глядя на Марка. — Тебе может показаться, что файл завершён, но смотришь внимательнее — и чувствуешь… как будто ткань рвётся.

Он сделал жест рукой, словно скользнул пальцами по невидимому шву.

— Это не ошибка системы. Это намерение.

Марк поймал себя на том, что невольно выпрямился. Внутри вспыхнула мысль: «Он знает больше, чем говорит». Но лицо Николаса оставалось спокойным, даже отрешённым.

— Каждый объект оставляет тень, — продолжил тот. — Даже если его пытаются спрятать. Вопрос только в том, замечает ли кто-то разницу между светом и тенью.

Он щёлкнул по таблице, будто ставил точку.

— У тебя глаз внимательный. Ты это почувствуешь сам.

Марк понял: прямая информация не прозвучит. Но намёка хватило, чтобы тревога сжала виски. Если система умалчивает, значит, есть что-то большее, чем цифры. Что-то, до чего он должен дойти сам — или сломаться по дороге.

* * * * *

Николас поднялся из кресла так спокойно, словно всё происходило по заранее отрепетированному сценарию. Его движения были размеренными, без лишних жестов, — человек, который привык владеть не только собой, но и вниманием тех, кто рядом. Марк следил за ним, стараясь уловить даже самые мелкие паузы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В углу комнаты, чуть в стороне от стенда с мониторами, стоял корпус блока питания — чёрный, массивный, с зелёными индикаторами на панели. Казалось, что он живёт своей отдельной жизнью: равномерное мерцание огоньков, мягкий гул вентиляторов, запах тёплого пластика и пыли.

Николас остановился у него и провёл пальцами по корпусу, будто по чужому лицу, пощупал линию вентиляционных решёток.

— У техники есть странная привычка, — сказал он негромко. — Даже у самых надёжных систем случаются сбои. Или, как я люблю называть, — мерцание.

Слово зависло в воздухе, и Марк почувствовал, что это не просто метафора.

— Девяносто секунд, — добавил Николас. — Ни больше, ни меньше. Потом всё возвращается в норму.

Он слегка постучал костяшкой пальцев по панели, и индикаторы откликнулись лёгким переливом. В этот момент Марк вдруг заметил: даже здесь, в этой тишине, где каждый элемент системы работал безупречно, в самом сердце контроля существовала уязвимость. Окно.

— Большинство не обращает внимания, — продолжил Николас. — Думают: обычный технический сбой. Вздохнули, переглянулись, записали в журнал. И забыли. Но внимательный глаз успеет заметить то, что обычно скрыто.

Он повернулся к Марку. Смотрел не мигая.

Марк молчал. Он понимал: это не инструкция в лоб, это приглашение к наблюдательности.

Николас вернулся к столу, снова сел, положив ладони на колени.

— Ты ведь внимательный, — произнёс он тихо. — Я это чувствую. Поэтому я говорю тебе то, что другим бы не сказал.

Он сделал короткую паузу и наклонился вперёд.

— Следи за каждой мелочью. За выражением лиц, за шагами по коридору, за дыханием. И особенно — за дверьми. Двери любят открываться тогда, когда никто не ждёт. Убежать всегда проще, чем удержать. Следи, чтобы никто не убежал, чтобы рабыни были готовы к аукциону.

Слова упали тяжело, как камни в воду. Марк кивнул.

— Твоя задача, — закончил Николас, — быть тем, кто видит. Кто первым заметит бегущего, сомневающегося, слишком резкий жест или взгляд в сторону. Ты должен пресекать ещё до того, как мысль о побеге оформится у них в голове.

Он откинулся на спинку кресла, снова спокойный, словно ничего важного не сказал. Но у Марка в груди всё дрожало. Девяносто секунд. Окно возможностей. И обязанность — не дать никому уйти.

Это был урок без конспекта, и Марк знал: таких будет много. Николас давал ему не знания, а ключи — куски пазла. Остальное придётся достраивать самому.

* * * * *

Когда Николас ушёл, в комнате стало тише, чем обычно. Только гул блоков и шорох вентиляторов. Марк остался один, сидел в кресле, глядя на ряды мониторов. Девяносто секунд. Мерцание. Слова куратора врезались в память, как если бы их выцарапали ножом по металлу.

Он прокручивал их снова и снова. Девяносто секунд тьмы. Сбой, который обычные операторы списывают на усталость техники. Но в эти секунды можно многое: пересечь коридор, подменить папку, открыть сейф, выйти за пределы зоны. Вопрос не в том, «как», а в том, «что потом».

Марк опустил взгляд на один из экранов, где девушки сидели на коврике, их головы склонены, волосы падают на плечи. Алиса что-то шептала Вике, та едва заметно улыбнулась, но в ту же секунду охранник рявкнул, и улыбка исчезла.

Убежать всегда проще, чем удержать.

Эта фраза Николаса крутилась в голове.

Он мысленно расставлял точки. Условные шаги. Чтобы использовать «мерцание», нужен шум, отвлекающий сигнал. Что-то у двери — спор охраны, случайная «ошибка» в журнале, даже банальная поломка замка. Любая мелочь, которая утащит взгляд с камер на секунду дольше, чем положено. Тогда можно будет скользнуть в тень, раствориться. Девяносто секунд — слишком мало для побега, но достаточно, чтобы сделать заготовку.

Марк чувствовал, что теперь он не просто винтик в системе. Его проверяют. Николас, его «нюх» на ложь, эти странные подсказки без пояснений. Всё это похоже на экзамен без правил. Или на игру, где ставка — жизнь.

Он откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы за головой и долго смотрел в потолок. Сколько таких «мастеров» проходили через этот круг? Сколько из них заметили «мерцание», а сколько прожили вслепую?

Мысли текли вязко. Он чувствовал, что всё здесь построено на недосказанности. Как будто сам объект — школа для тех, кто выживает не только силой, но и вниманием. Девушки — часть спектакля. Надзиратели — актёры второго плана. А кукловоды — где-то за стеной.

Дверь за его спиной открылась без стука. Вошёл охранник — коренастый, в чёрной форме, с планшетом в руках. Говорил он коротко, без эмоций, будто читал инструкцию:

— Завтра у тебя новая позиция.

Марк сел ровно.

— Какая?

— За девушками. Неделю. Потом опять смена. Здесь всегда ротация: наблюдение, сопровождение, контроль. Сегодня камеры, завтра — живой контакт.

Он протянул планшет, Марк расписался пальцем, как будто это был обычный рабочий журнал.

— Восемь ноль-ноль, блок «Восточный». — Мужчина развернулся, вышел, дверь закрылась.

Марк остался один. Смотрел на тёмный экран планшета и думал:

Каждый шаг они подстраивают. Каждое движение проверяют. Но если это игра — значит, есть и способ её переиграть.

Глава 5 — Маркировка

Утро начиналось одинаково. Тревожный звон металлического гонга, шаги охраны по коридору, короткие команды:

«Встать. Построение.»

Девушки выходили из камер, прикрываясь тонкими халатами, но никто не спорил — знали, что через минуту их выстроят в общий ряд и халаты всё равно велят снять.

Коридор пах влажным камнем, смесью моющего средства и тёплых тел. Эльза шла рядом с Алисой — они старались держаться вместе всегда: в строю, в столовой, даже в душевых. Не за руку, конечно — любое лишнее прикосновение могло вызвать замечание, но взгляд, кивок, лёгкий толчок локтем — этого хватало, чтобы чувствовать: рядом есть кто-то живой.

В строю девушек ставили по росту. Прожекторы били сверху, превращая каждое лицо в одинаковую маску. Алиса всегда выглядела чуть растерянной, губы прикушены, глаза бегали по залу. Эльза же держала подбородок ровно, плечи расправлены, будто уже приняла правила этой холодной игры.

После построения их вели в столовую. Длинные металлические столы, пластиковые подносы, одинаковые порции. Еда была питательной, но безвкусной: каша, варёное мясо, витамины в маленьких стаканчиках с водой. Всё рассчитано, чтобы тела выглядели здоровыми, кожа оставалась упругой, а волосы блестели. Алиса морщилась от таблеток, Эльза молча сглатывала и только косым взглядом подбадривала её:

«Пей. Не выделяйся.»

После еды — душевые. Десятки девушек в одинаковых полотенцах, охранники на входе, фиксирующие время. Вода — только прохладная. Потоки били в плечи, грудь, живот, заставляя тело сжиматься. Алиса дрожала, прикрывая руками грудь, но Вика шепнула ей:

— Дыши ровнее. Не показывай, что мерзнешь. Они смотрят.

И правда: у стены стоял один из надзирателей, скучающе листавший журнал. Иногда он поднимал голову и отмечал тех, кто слишком часто тёр себе плечи или ёжился. Всё превращалось в учёт — сколько минут под водой, как держала спину, дрожала ли кожа.

Их держали рядом во всём: в строю, за столом, под холодной водой. Но «рядом» не означало «вместе». Это была привязка без права касания. Как две птицы, которых посадили в разные клетки и подвинули так, чтобы они могли только слышать дыхание друг друга.

* * * * *

После душа девушек снова собрали в зал. Пол блестел от влаги, пахло хлоркой и кремом для кожи, которым их заставляли натираться. Они стояли в линии, босые, в одинаковых тонких халатах, завязанных на узел. На шее — ошейники. Теперь у каждой вместо имени должен был появиться ярлык.

Куратор шагал медленно, как судья на параде. В руках у него была тонкая папка с заметками. Голос — ровный, без оттенка жалости:

— Первая. Мягкая ткань стенок, хорошая эластичность — перспективна для анала.

Девушка с короткими светлыми волосами вздрогнула и тут же опустила взгляд. Её руки затряслись. Но он не остановился — сделал пометку, как будто оценивал партию товара.

— Вторая. Узкий таз, но длинные ноги. Хороша для позиций с высокими закинутыми стопами.

Следующая девчонка прикусила губу, не выдержала и чуть всхлипнула. Её тут же ударили палкой по бедру — не сильно, но достаточно, чтобы все остальные замолчали.

— Третья. Грудь второго размера, форма сосков выразительная. Использование — сцены кормления и зажимов.

Он говорил «использование» так, будто речь шла о приборе. Девушка с тонкими чертами лица вся покраснела, но даже не дернулась — знала, любое движение будет наказано.

Алиса стояла рядом с Эльзой. Когда куратор дошёл до неё, задержался. Долго смотрел на губы, на шею, на мягкие изгибы. Его рука почти коснулась её лица, но он лишь усмехнулся:

— Перспективный лот для орала.

У Алисы внутри всё оборвалось. Она поняла, что её ярлык будет всегда означать одно и то же — рот, горло, дыхание, слёзы. Её попытались превратить в функцию, вырвав имя.

К Эльзе подошли последней. Его взгляд скользнул сверху вниз — грудь, живот, бёдра. Он даже кивнул, словно одобрял продуманную конструкцию.

— Машина для удовлетворений.

Зал замер. Эльза не дрогнула, хотя внутри сжалось всё. Она понимала, почему именно так: её тело было универсальным. Ни шрамов, ни явных особенностей, пропорции идеальные — значит, её можно использовать как угодно и сколько угодно.

Других называли так же сухо:

— Для ударов по ягодицам.

— Для группового пользования.

— Съёмный объект — подходит для демонстрации на публике.

Каждое слово прибивало девушек к полу. Это была не просто классификация. Это была ломка. Им говорили: вы не Лена, не Камила, не Юлия. Вы — “оральная”, “анальная”, “машина”. Всё.

Алиса прикусила губу так, что пошла кровь. Эльза сжала пальцы в кулак, но лицо её оставалось ровным.

Они думают, что лишают нас имени. Но имя живёт внутри. Оно не стерто. Пока я помню себя — я не их «машина».

* * * * *

После распределения ярлыков их снова согнали в зал. Теперь пространство было другим: по стенам висели схемы, наброски позиций, таблицы. Воздух пах бумагой, дешёвым кофе и чем-то резиновым — словно в учебной аудитории, только вместо студентов сидели босые девушки в ошейниках.

На возвышение вышел мужчина в белой рубашке с серыми подтяжками. Гронен — один из старших кураторов. В руках у него была тонкая длинная указка, которой он постукивал по доске. Голос звучал так, будто он читал лекцию в университете.

— Частные комнаты. Запомните: с этого момента вы — не личности. Вы — предметы. Каждая из вас — вложение. Каждая из вас — вещь, которая должна служить без сбоев. Что делает вещь ценной? Состояние. Вещь не должна ломаться, не должна сопротивляться, не должна отказывать в использовании.

Он сделал паузу, обводя взглядом зал. Девушки молчали, прижимая руки к телу, словно пытались закрыться, но знали — бесполезно.

— В комнате всегда минимум две камеры. Одна фиксирует лицо — чтобы хозяин видел реакцию, другая тело. Камеры не для вашего контроля. Они для клиентов. Им важна картинка. Запомните: ваш плач, ваши рыдания — часть услуги. Но истерики, крики, удары — брак. Брак мы не терпим.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он переключил слайд. На экране появились изображения: схематично нарисованные фигуры в разных позах.

— Протокол P.1. “Позы”. Это ваш базовый набор. Колени широко, голова вниз — это позиция смирения. Колени вместе, руки за спиной — позиция ожидания. На животе, руки в стороны — позиция полного доступа. Каждую из них вы будете отрабатывать так же, как военные отрабатывают присягу. Ошибок быть не должно.

Он подошёл к первой линии девушек, указкой коснулся плеча одной из них.

— Ты. Покажи позицию смирения.

Девушка дрожащими руками стянула халат, опустилась на колени, раздвинула бедра, наклонила голову. Её дыхание сбилось.

— Хорошо. Но подбородок ниже. Камера должна видеть шею и изгиб спины.

Он поправил её указкой, словно фигурку на витрине.

— Запомните: хозяин покупает не тело, а иллюзию контроля. Тело — это оболочка. Иллюзия — это товар. Кто продаёт иллюзию лучше — тот выживает дольше.

Он переключил новый слайд. На нём была нарисована кровать и кресло рядом.

— Каждая частная комната оборудована стандартом D: кровать с ремнями, кресло с держателями, шкаф с аксессуарами. В шкафу всегда будут: кляпы, ремни, масла, иногда медицинские инструменты. Всё стерильно, всё проверено. Ваша задача — подчиняться. Даже если вы не понимаете, что делают, — ваша роль не спрашивать. Вещи не задают вопросы.

По залу прошёл нервный ропот. Одна из девушек едва не вскрикнула, но тут же получила хлёсткий удар палкой по плечу.

Гронен не изменился в лице:

— Слабые — отправятся в массовые бордели, где через них будет проходить двадцать мужчин в день. Там у вас не будет ни крема от следов, ни отдыха. Поэтому учитесь. Здесь вы — товар для коллекционеров. И пока вы слушаете и выполняете, у вас есть шанс остаться “частной вещью”, а не расходником.

Он положил указку на стол и оглядел строй.

— Сегодня вы — ученицы. Завтра — экспонаты. Через месяц — имущество. Никогда не забывайте: имя у вас забрали. Всё, что осталось — это ярлык и функция.

С этими словами он вышел. В зале стояла тишина, только слышалось тихое всхлипывание нескольких девушек. Алиса вцепилась в рукав Эльзы. Эльза чувствовала, как её подруга дрожит. Она наклонилась и шепнула:

— Дыши. Не показывай им, что они ломают тебя. Мы сами решим, кто мы такие.

Но в глубине души она знала: всё только начинается.

* * * * *

Зал преобразили за считанные минуты: длинные столы убрали, вместо них выставили четыре низких подиума, каждый подсвеченный сверху холодными лампами. Девушек построили в шеренгу и стали по одной вызывать. Четверо мужчин в масках ждали у подиумов — их называли «инструкторами демонстрации».

— Сегодня проверка применения, — произнёс один из кураторов ровным голосом. — Четыре пары. Одновременное использование. Остальные — смотрят и учатся.

Эльзу и Алису оставили в строю, а на подиумы вывели восемь других. Каждой кинули короткий чёрный халатик, который они тут же обязаны были снять. На коже блеск масла — их заранее смазали, чтобы не было трения и чтобы камеры фиксировали «здоровый блеск кожи».

Первый подиум. Девушка на четвереньках, руки и ноги зафиксированы ремнями. Мужчина в маске встал сзади, грубо вошёл, не торопясь, словно проверял механизм. Его движения были чёткие, ритмичные, будто отмерял удары метронома. На экране сбоку мелькали строки: «D.2. Оральный контакт — допущен. D.4. Вагинальное проникновение — активно.»

Вторая пара. Мужчина усадил девушку на колени перед собой и, держа её за волосы, заставил глубоко брать его член в рот. Она давилась, но рядом стоящий куратор лишь отмечал что-то в журнале: «Рефлекс рвотный — допустим. Сопротивления нет.» Каждый её кашель фиксировался как часть протокола, без эмоций.

Третий подиум. Там сразу двое: один вошёл сзади, другой держал девушку за руки и заставлял её сосать. Камеры фиксировали перекрёстные движения тел, словно это была схема двойного использования. В журнале появлялись сухие галочки, будто речь шла о проверке двигателя, а не о человеческом теле.

Четвёртый подиум. Мужчина положил девушку на спину, раздвинул ноги и с силой трахал её миссионерски, вжимая голову в подушку. Она кричала, но звук приглушал кожаный кляп. Движения были резкие, грубые, как будто он хотел показать всем: тело ломается, но работает. Куратор спокойно пометил: «Влагалищное сужение — в норме. Тонус мышц — высокий.»

Зал наполнился стонами, хрипами и сухими репликами кураторов. Атмосфера была одновременно механической и унизительной: вместо страсти — отчуждение, вместо прикосновений — холодная проверка. Девушки из строя смотрели, многие отворачивались, но знали — их очередь тоже придёт.

Алиса судорожно дышала рядом с Эльзой. Её глаза блестели от слёз. Эльза стиснула зубы, стараясь держать лицо безэмоциональным. Внутри всё горело — от ярости и бессилия.

Инструкторы ускоряли ритм, тела на подиумах били током страсти и страха. В конце каждый мужчина кончил — кто на живот, кто в рот, кто прямо внутрь. Девушкам бросили бумажные полотенца, и те, едва держась на ногах, вернулись в строй. Тут же к ним подошёл медик в белом халате, проверил слизистые, дал мазь от следов ремешков и поставил галочку в карточке.

— Использование завершено. Медкарты обновить. Крем наносить дважды в день. Следы должны зажить до аукциона, иначе цена падает,» — произнёс куратор без единой эмоции.

В журнале появилась строка: «Троица D.2/D.4 — одобрена. Годны для последующей приватной эксплуатации.»

Зал снова затих. Демонстрация закончилась, но напряжение в воздухе висело как туман. Никто не улыбался. Никто не плакал открыто. Только Алиса тихо прижималась к Эльзе, шепча еле слышно:

— Они сделают так и с нами…

Эльза смотрела вперёд, не отвечая. В её глазах уже горело что-то другое — не страх, а холодное решение.

* * * * *

Когда девушек снова загнали в спальню, воздух был тяжёлым и липким. Крем от ожогов, пот и тянущийся запах спермы смешивались в одну удушливую смесь. Те, кто участвовал в демонстрации, сидели молча: кто-то безжизненно глядел в пол, кто-то прикусывал губу, чтобы не заплакать.

Алиса села на край койки, руки её мелко дрожали. Она пыталась вытереть лицо, но пальцы слушались плохо. Голос сорвался на шёпот:

— Я… я не выдержу. Я не смогу.

Эльза повернулась к ней спокойно, без лишних эмоций, но в голосе прозвучала твёрдость:

— Сможешь. Здесь нельзя позволять себе ломаться.

Алиса вскинула глаза, полные ужаса. Эльза наклонила голову и заговорила ниже, чётко, будто объясняла инструкцию:

— Когда больно, не думай о боли. Вдыхай резко, будто в мороз. Коротко. Через нос. Выдыхай медленно, как пар на холоде. Каждый раз представляй, что внутри у тебя лёд. Ты не мясо, не тело. Ты лёд.

Она показала на собственную грудь:

— Вдох — холод. Выдох — пустота. Вдох — холод. Выдох — пустота. Повторяй.

Алиса попробовала. Воздух вошёл неровно, но на третьем выдохе плечи чуть опали. Слёзы всё ещё катились по щекам, но дыхание стало ровнее.

— Так и держи, — сказала Эльза сухо. — Иначе они возьмут то, что внутри, а это единственное, что у нас ещё есть.

Несколько девушек с соседних коек невольно прислушались. Одна с побитыми бёдрами стала повторять дыхание, другая, с распухшей губой, тихо закрыла глаза и сделала резкий вдох, как велела Эльза.

Вскоре по комнате раздался глухой ритм: вдох — выдох, вдох — выдох. Никаких слов, никаких слёз. Только холодный воздух, которым каждая пыталась обмануть боль.

Эльза посмотрела на этот странный строй и подумала:

Не оружие, но хотя бы тень защиты. Им понадобится хоть что-то

.

Когда свет погас, и за дверью щёлкнули замки, дыхание всё ещё тянулось в темноте. Оно звучало, как невидимый код — короткий вдох, долгий выдох. Ничего не менялось, но внутри зарождалось крошечное ощущение, что можно продержаться ещё один день.

Глава 6 — Смена ролей

Утро началось без лишних слов. Металл двери щёлкнул, и Марк вышел из своей комнаты в коридор. Воздух был пропитан привычной смесью — пылью вентиляционных шахт, железным запахом ржавых решёток и чем-то кислым, будто старые тряпки сушили прямо здесь. Охранник, дежуривший у поста, лишь кивнул: все знали, куда он должен идти.

Блок «Восточный» встретил его низким гулом ламп. Свет жёсткий, белый, почти без теней. Пол — серый бетон, стены — те же гладкие панели. Зал для построений выглядел как ангар без окон. Девушки уже стояли в ряд: босые ноги на холодном камне, руки по швам, головы склонены. Их было несколько десятков, и каждая — в одинаковом воротнике, с биркой на груди.

Марк остановился сбоку, наблюдая, как инструктор делает обход. Сухие команды — «подними голову», «выпрями спину», «сделай шаг вперёд». Голоса девушек не слышно: им было приказано молчать. Только дыхание, только стук сердца, который казался громче, чем всё вокруг.

И тогда он заметил её.

Эльза стояла в четвёртой линии. Волосы стянуты в тугой хвост, плечи напряжены, глаза опущены к полу. Для остальных она — вещь. Для него — имя, прошлое, тайна. Она двигалась точно, без ошибок, будто давно научилась прятать каждую эмоцию.

Но в тот миг, когда он обошёл строй и встал напротив, её ресницы дрогнули. Казалось бы — случайное движение. Никто не заметил. Но Марк понял. Она узнала.

Она жива. Она держится.

Он едва позволил себе вдохнуть глубже. Никаких лишних взглядов, никаких жестов. Здесь за каждым движением следили. Но внутри у него разлилось странное, почти забытое чувство — радость. Чистая, резкая, как холодная вода после долгой жажды.

Эльза услышала его шаги, когда он подошёл ближе. Холодный голос инструктора что-то говорил, но слова скользили мимо. Главное — этот звук. Его походка. Она могла поклясться, что отличит её среди сотен других. И когда их взгляды на мгновение пересеклись, в груди у неё что-то вспыхнуло.

Он рядом. Он видит меня. Мы всё ещё вместе, даже если нам запрещено это знать.

Она сделала вид, что поправила позу, расправила плечи. На секунду её дыхание стало ровнее, спокойнее.

— Линия ровнее, — сказал Марк, отдав первую команду. Голос звучал жёстко, без намёка на мягкость. Но в каждом слове Эльза слышала другое:

Я здесь. Я с тобой.

Снаружи это выглядело как обычный ритуал подчинения. Строй из десятков тел, одинаковых, как детали на конвейере. Но внутри этой холодной сцены было что-то большее. Их тайная встреча, замаскированная под молчаливое построение. Их радость, спрятанная под железной дисциплиной.

* * * * *

Когда строй распустили, девушек увели обратно в блоки. Шаги по коридору стихли, и зал мгновенно опустел, словно в нём отключили жизнь. Марк ещё успел уловить, как Эльза оглянулась едва заметно, будто проверяя, остался ли он где-то поблизости. И это крошечное движение грело сильнее, чем все слова Николаса про «мерцание».

Через несколько минут новеньких «мастеров» собрали в узкой комнате с длинным столом. Их было трое, включая Марка. Другие двое выглядели привычно для этой среды: один — мощный, с подбородком-кирпичом и манерой сидеть, развалившись, другой — сухой и бледный, с хищным взглядом, который сразу искал чужие слабости.

Вошёл куратор. Тот же, что вёл их в прошлый раз: серый костюм, планшет под мышкой, ровный голос. Он заговорил, будто читал инструкцию:

— До аукциона остаётся три недели. Сейчас основной приоритет — сохранить товарный вид. Никаких побоев, никаких экспериментов, которые могут оставить следы. Девушки должны быть спокойны, ухожены, пригодны для демонстрации.

Он нажал на экран, и на стене появились фотографии с досье. Лица с цифрами вместо имён, возраст, рост, краткие примечания.

— У каждой своя цена. И ваша задача — довести её до максимума.

Сутулый хмыкнул:

— А нам что? Только смотреть?

Куратор на секунду поднял глаза.

— Вам дано право выбора. Если кто-то из объектов нравится, вы можете использовать её для личного отдыха. Разумеется, без следов. Без травм. Сохранение внешнего вида — обязательное условие. Это не наказание. Это поощрение.

В комнате повисло молчание. Улыбка расползлась по лицу массивного, он толкнул соседа локтем. Тот тихо усмехнулся. Для них это была привилегия, простая награда. Для Марка — шанс.

На его планшете в списке значились несколько номеров. Среди них — «47». Эльза. Буквы и цифры, которые для других были пустым кодом, для него стали настоящим паролем к надежде.

Куратор закончил коротко:

— Неделя ротации. Потом смена. Вы должны показать, что умеете работать с разными объектами и разными ситуациями. Мы следим за всем. Даже за тем, как вы пользуетесь предоставленными возможностями.

Планшеты погасли. Куратор вышел.

Марк остался сидеть, чувствуя, как внутри клокочет тихое ликование. Три недели. Этого достаточно. Он не знал ещё, как именно, но теперь у него был допуск к Эльзе. Легальный. Под прикрытием правил.

Он смотрел в стол, сохраняя каменное выражение, но внутри улыбался.

Мы рядом. Мы ещё не проиграли.

А где-то в блоке Эльза сидела среди остальных рабынь, делая вид, что слушает чужие шёпоты. Но в голове звенела только одна мысль:

Марк получил доступ. Он придёт. И всё ещё может измениться.

* * * * *

Вечером дверь блока отворилась гулко и резко, словно ударили в барабан. Девушек подняли с коек, погнали в зал. Они шли колонной, в тонких халатах, под взглядами охраны. Кто-то дрожал, кто-то пытался спрятать глаза, кто-то наоборот — демонстративно держал голову высоко, будто сопротивление хоть как-то придаст силы.

Зал был ярко освещён. Длинная платформа тянулась от стены до стены, как подиум. На креслах напротив сидели мастера. Их было трое — каждый со своим выражением лица. Один лениво крутил бокал вина, другой жадно разглядывал стройные ноги и бёдра, третий — Марк — сохранял каменную неподвижность.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Девушек поставили в линию. Охранник отдал короткую команду, и они разом раскрыли халаты, обнажив тела. Смущение и дрожь пробежали по рядам. Несколько из них закрыли грудь руками, но тут же получили окрик.

Массивный мастер первым поднялся. Он обошёл строй, грубо осматривал, трогал, заставлял повернуться. Его взгляд был прожорливым, руки нетерпеливыми. Он ткнул пальцем в шатенку с крупной грудью — та вздрогнула, но её сразу вывели за занавеску.

Второй выбрал себе миниатюрную брюнетку с огромными глазами. Сухой, почти змеиный взгляд прожёг её до костей. Девушка едва держалась на ногах, но послушно пошла за охранником.

Их стало меньше. Ряды редели. Эльза стояла ближе к концу, волосы падают на плечи, лицо спокойно, но пальцы дрожали. Она старалась не смотреть на Марка, боялась выдать себя раньше времени. Но сердце билось так, что казалось, его слышно во всём зале.

Настала его очередь.

Марк поднялся. Медленно, будто нехотя. Он шёл вдоль линии, взгляд у него был холодный, но внутри всё горело. Сначала сделал вид, что рассматривает других: провёл пальцами по талии блондинки, остановился перед азиаткой с узким лицом. Зал наблюдал — и это было важно.

А потом он подошёл к Эльзе.

Она опустила глаза, как будто сломленная. Но когда он чуть наклонился, чтобы «оценить», она едва заметно улыбнулась уголком губ. Улыбка длилась мгновение — и тут же исчезла. Но этого хватило.

Марк сжал её подбородок, поднял лицо, чтобы все видели её. В зале зашептались. Он медленно кивнул охраннику.

— Эта, — сказал он ровно, без эмоций.

Эльзу вывели вперёд. Её халат сполз, открывая тело, и она шагнула туда, куда велели. Но внутри пульсирующее тепло поднималось всё выше.

Он выбрал меня. Он рядом.

Для других это выглядело как будничный выбор мастера. Но для них двоих это было больше. Первая настоящая встреча за всё это время. Первый шанс сыграть свою игру.

* * * * *

Комната для «развлечений» была больше похожа на арену. Кровать в центре — широкая, с кожаным изголовьем и металлическими петлями по краям. Светил прожектор, лишая тени, каждая капля пота должна была быть видна наблюдателям. В углах — камеры, мигающие красными точками. Атмосфера была такой, что любое прикосновение превращалось в спектакль.

Марк толкнул Эльзу на колени у края кровати. Она знала — сопротивляться нельзя, но внутри у неё было чувство облегчения: это он, он рядом, он не исчез. Она открыла рот ещё до приказа, и это выглядело покорностью.

— Шире, — сказал Марк грубо, хватая её за волосы.

Он толкался глубоко, с хрипами и силой, будто хотел порвать её изнутри. Член скользил по горлу, она давилась, слёзы текли по щекам. Камеры видели страдание, но никто не знал, что её пальцы незаметно царапали его бедро — знак благодарности, знак

я держусь

.

Марк трахал её рот безжалостно, ускоряясь, иногда задерживая её голову так, что дыхание перекрывалось. Слюна стекала по подбородку, подбородок блестел. Эльза стонала, хрипела, кашляла — всё это выглядело так натурально, что за мониторами наверняка ставили галочки: «хорошо обучена».

Он вытащил член с хлюпающим звуком и, не давая ей отдышаться, швырнул её на кровать. Ткань простыни вздрогнула от удара тела. Он грубо раздвинул её ноги, выставляя всё на показ. Эльза выгнулась, будто в бессилии, хотя сердце её колотилось от радости:

он снова шепнёт, он снова скажет план

.

Марк вошёл в неё резко, толчком, без прелюдий. Тело содрогнулось, крик вырвался автоматически. Он двигался ритмично, мощно, так, как требовали бы «зрители». Его ладони жёстко прижимали её бёдра к кровати, будто она — вещь.

Он не просто трахал — он играл роль. Каждый толчок был как удар молота, каждый стон Эльзы — как аплодисменты невидимой публике. Он оттягивал её волосы, прижимал её лицо к матрасу, шлёпал по заднице с таким звуком, что микрофоны наверняка фиксировали.

Она стонала, кусала подушку, царапала простынь — выглядела идеально сломанной. Но когда он наклонился ближе, её зубы едва коснулись его руки — скрытый поцелуй, знак:

я с тобой, я не сдаюсь

.

Марк ускорился, входя глубже, грубее, выгибая её тело в показательных позах. Камеры видели порнографическую картину — жёсткий секс рабыни и хозяина. Но в каждой секунде для них двоих было что-то большее: шёпот глазами, радость, что они снова вместе.

Он выдернул член, перевернул её на спину, схватил за щиколотки и поднял ноги вверх. Его толчки стали такими яростными, что кровать скрипела, под ними тряслась. Эльза кричала, извивалась, ногти впивались в подушки. На камерах это выглядело как «хорошо сломанная вещь».

А внутри у неё жила только одна мысль:

мысли его громче ударов. Он рядом. Мы сможем

.

* * * * *

Он трахал её так, будто хотел разорвать изнутри. Каждый толчок был резким, грубым, показным — именно таким, каким ожидали зрители за мониторами. Ладони Марка впивались в её бёдра, словно он держал вещь, игрушку для демонстрации. Камеры хватали каждый кадр: пот на его груди, дрожь её тела, разметавшиеся волосы по простыням.

Эльза кричала так, что голос срывался, и это звучало идеально для наблюдателей: смесь боли, удовольствия и отчаяния. Но только она знала — каждое его движение скрывало тайные слова. Он наклонялся ближе, почти у самого её уха, и между ударами его дыхания шли слова, которые слышала только она.

— Я соскучился, — прошептал он, вбиваясь глубже, делая вид, что рычит от похоти. — Чёрт, как же я скучал по тебе.

Толчок, стон, её тело дёрнулось, камеры увидели лишь рабыню в экстазе.

— Я люблю тебя, слышишь? — снова шёпот, спрятанный в хриплом выдохе. Его губы скользнули по её щеке так, будто он кусал, но на самом деле это был поцелуй. — Всё это ради нас. Ради того, чтобы вырваться.

Эльза задыхалась, ногти впивались в простынь. На камерах это выглядело как агония, но внутри у неё сердце рвалось от счастья. Она повернула голову, будто хотела отвернуться от удара, и коснулась его губами на миг — тихое

я верю

.

Марк шлёпнул её по груди, растирая соски так грубо, что кожа краснела. Его движения становились только яростнее, словно он хотел «сломать» её. Но каждое движение ритмично закрывало слова, которые нельзя было услышать со стороны.

— Три недели — и аукцион, — шептал он сквозь стоны, делая вид, что приказывает. — Я рядом, я не отпущу тебя. Всё будет. Только держись. Есть план.

Он раздвинул её ноги шире, закинув их себе на плечи, и начал долбить с такой силой, что кровать трещала. Его лицо было искажено похотью, идеально для публики. А его глаза смотрели прямо в неё, словно говорил без слов:

ты моя, всегда

.

— Когда ты кричишь — знай, я слышу только тебя, — выдохнул он у её шеи. — Люблю, Вика.

Она вскрикнула так, что это могло сойти за оргазм. Спина выгнулась, бёдра дрожали. На камерах поставят галочку: «отличная реакция». А для неё это было признание.

Марк, хрипя, ускорялся до предела. Он прижимал её руки к матрасу, кусал её губы до крови, бился в неё так, будто показывал всем — вот как ломают рабынь. Но в каждом толчке жило другое: его любовь, его тоска, его план.

В финале он вытащил член и кончил ей на живот, размазывая сперму ладонью. Для камер — знак полного контроля. Для неё — горячий отпечаток, словно печать:

ты моя, мы выберемся

.

Эльза закрыла глаза, тяжело дыша, и позволила себе секунду счастья: внутри, несмотря на все крики, унижения и камеры, она знала — он любит её. Он вернулся.

Глава 7 — Линия дисциплины

Зал напоминал пустой ангар. Белые лампы гудели под потолком, выжигая тени, пол был серый и холодный, будто специально оставленный без покрытия. Воздух пах антисептиком и железом ошейников. Девушек согнали в строй по четыре в ряд. Они стояли босые, в тонких трусиках и прозрачных лифах, одинаковые, как копии. Металлический звук замков на воротниках сливался в один монотонный звон.

Ирма фон Рейк прошла вдоль колонны, держа руки за спиной. Её шаги были лёгкими, но каждая девушка чувствовала их так, будто она касалась именно её. Голос её прозвучал ровно, без эмоций:

— Сегодня вы будете учиться почтению. Ваши будущие хозяева ждут не только тела. Они ждут жестов. Поклон — это цена. Поцелуй — это цена. Ваши движения должны говорить за вас.

Она повернулась к Марку.

— Покажи им линию дисциплины.

Марк шагнул вперёд. Его лицо было каменным, голос — холодным, словно металл. Он смотрел поверх голов, будто перед ним не женщины, а безликая масса.

— На колени, — произнёс он.

Девушки замерли. Кто-то слишком быстро опустился вниз, кто-то замедлил движение. Пол содрогнулся от десятков мягких ударов коленями. Кто-то прикусил губу от боли, но никто не издал звука.

— Голову вниз, — сказал Марк.

Все склонились. Волосы падали на лица, затылки сверкали в свете ламп. Линия получилась неровной, словно сломанная. Марк прошёл вдоль ряда и жёстко пнул носком ботинка пол рядом с одной из девушек. Она вздрогнула и торопливо опустила голову ниже, почти касаясь лбом бетона.

— Ровнее, — бросил он. — Линия должна быть одинаковой. Вы не тела. Вы — жест.

Команда повторялась снова и снова. Девушки вставали, снова опускались. На этот раз синхроннее. С каждой попыткой движения становились более послушными, одинаковыми. Их спины выпрямлялись, руки ложились на бёдра, подбородки уходили вниз.

Марк остановился перед первой линией. Он поднял руку и сказал:

— Теперь жест почтения. Вытяните руки ладонями вверх.

Десятки рук поднялись, вытянутые вперёд, как подношение. Белые ладони дрожали в свете, пальцы иногда подрагивали, но большинство держало их неподвижно.

— Лоб — к рукам.

Девушки наклонились вперёд, касаясь собственными лбами ладоней. Из стороны это выглядело как поклон, застывший в одном кадре.

— А теперь представьте, что перед вами хозяин. Его рука здесь. Вы целуете её, не поднимая глаз.

Одна из девушек дрогнула и посмотрела на него. Марк резко схватил её за подбородок, прижал лицо вниз.

— Глаза — в пол. Никогда не встречайте взгляд.

Он отпустил её так же холодно, как и взял. Девушка осталась на коленях, её губы дрожали, но она больше не подняла глаз.

— Повторить, — сказал он.

Ладони вверх. Лоб вниз. Поцелуй воображаемой руки. Каждый жест — медленный, точный, синхронный. Линия стала похожа на ритуал.

Марк смотрел на них, делая вид, что оценивает холодно. Внутри же он чувствовал, как с каждой секундой его собственное тело превращается в механизм. Он учил их унижаться — и сам учился отгораживаться от того, что видит.

— Ещё раз, — приказал он. — До тех пор, пока это не станет естественным.

Колени снова ударили по бетону. Волосы падали на лица, губы касались воображаемых рук. Десятки тел сливались в один жест покорности.

И только Марк знал: каждое это движение оставляет трещину внутри него самого.

* * * * *

Зал оставался тихим, только дыхание десятков девушек наполняло пространство, да короткий стук их коленей о бетон. Свет сверху прожигал каждую деталь: тонкие лифы, дрожащие ключицы, шеи, обтянутые ошейниками. Марк шагал вдоль рядов медленно, так, чтобы каждая почувствовала его присутствие ещё до того, как он остановится.

— Встаньте, — скомандовал он.

Девушки поднялись на ноги. Их дыхание сбивалось, но они старались держать спину ровно. Марк кивнул.

— Теперь снова вниз. На колени. Но не просто. Сначала — поклон хозяину.

Тела склонились почти синхронно. Волосы падали вперёд, подбородки касались груди.

— Голова ниже, — бросил он. — Вы должны смотреть на его ноги. Не на лицо. Не на руки. Вниз.

Девушки наклонились глубже, их глаза упёрлись в пол, в ступни воображаемого хозяина. Кто-то дрогнул, плечи затряслись, но Марк не дал им времени.

— Теперь руки, — сказал он. — Ладони вверх. Вы ждёте касания.

Они вытянули руки вперёд. Белые ладони дрожали, но держались. Марк шагнул ближе, протянул свою руку одной из девушек.

— Поцелуй. Медленно. С благодарностью.

Она коснулась губами его пальцев. Движение вышло неловким, слишком быстрым. Марк отдёрнул руку и холодно произнёс:

— Не так. Это не формальность. Это жест, который показывает, что у тебя нет ничего своего. Только то, что дают.

Он наклонился ниже, чтобы видеть глаза.

— Ты целуешь не руку. Ты целуешь его право распоряжаться тобой.

Девушка опустила взгляд и повторила движение. На этот раз медленнее. Её губы задержались дольше, чем нужно, и Марк кивнул:

— Так лучше.

Он сделал шаг назад.

— Все по очереди.

Девушки одна за другой протягивали ладони, как будто держали невидимую руку хозяина, и целовали её. Их волосы закрывали лица, на коленях краснели следы от бетона, но они подчинялись.

Когда очередь дошла до Эльзы, Марк остановился. Его рука зависла прямо перед её лицом. Она не подняла глаз, только мягко коснулась губами его пальцев. Движение было отточенным, точным, без суеты. Снаружи это выглядело как идеальный поклон. Но Марк почувствовал, как её дыхание задержалось на секунду дольше, чем у других. Это было едва заметно, но достаточно, чтобы он понял: она знает, что это спектакль.

Он убрал руку, сохраняя холодное лицо.

— Дальше, — произнёс он.

Эльза опустила голову, словно сломленная. Но внутри неё мелькнула искра: это не поцелуй покорности. Это их тайная связь, спрятанная в самом унизительном жесте.

Марк прошёл вдоль линии и остановился у края. Его голос прозвучал жёстко:

— Вы должны повторять это до тех пор, пока движение не станет вашим дыханием. Колени вниз. Голова вниз. Руки вверх. Поцелуй. Встать. Снова. И снова. Пока не исчезнет разница между вами и жестом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Девушки покорно начали ритуал. Зал заполнился сухим звуком: колени ударяются о бетон, волосы падают вперёд, губы касаются рук. Одно и то же снова и снова.

Они превращались в линию. В одну длинную цепь покорности.

А Марк, сохраняя каменную маску, чувствовал, как внутри эта цепь всё сильнее затягивается и вокруг его собственной шеи.

* * * * *

Зал переформировали быстро: в центре поставили длинную линию из белых меток на полу, словно дорожку. Вдоль неё — несколько кресел. На них усадили надзирателей и кураторов. Они молчали, но каждый жест фиксировался их глазами и камерами, мигающими красным светом.

— Теперь услужливость, — сказал Марк. Его голос звучал жёстко, будто он отдавал военный приказ. — По одной. Подходите, поклон, поцелуй руки, потом демонстрация тела.

Первая девушка поднялась с коленей и сделала шаг вперёд. Бёдра дрожали, но Марк коротко бросил:

— Виляй. Не шагай как солдатка. Ты — украшение.

Она подчинилась. Бёдра начали двигаться мягкими дугами, каждый шаг сопровождался качанием груди в прозрачном лифе. Когда она подошла к первому креслу, опустилась на колени и коснулась губами руки надзирателя. Голова её оставалась низко, взгляд в пол.

— Покажи себя, — велел Марк.

Девушка приподнялась на коленях, выгнула спину, покачала грудями так, чтобы соски натянули ткань лифа. Её руки скользнули вниз — пальцы прижались к трусикам, между ног. Она коснулась себя, медленно, демонстративно, и тихо застонала. Голос дрогнул, но именно этого и требовали: звук должен был показать услужливость.

Марк сделал пометку в журнале.

— Достаточно. Отойти. Следующая.

Девушки выходили одна за другой. Каждая обязана была пройти дорожку, покачивая бёдрами, склониться к ногам хозяина, поцеловать руку, потом выгнуться, показывая грудь, и коснуться себя между ног. У кого-то движения были неуклюжими, руки дрожали, дыхание сбивалось. Тогда Марк останавливал, приказывал повторить всё снова.

— Вильнее.

— Ниже голову.

— Громче стон.

Голоса его были ровные, без эмоций. Именно эта сухость делала всё ещё более унизительным.

Когда очередь дошла до Эльзы, зал будто стал тише. Она шагала уверенно, её бёдра двигались плавно, словно она давно знала этот ритм. Волосы спадали на лицо, скрывая глаза. Она подошла к Марку, опустилась на колени и коснулась губами его руки. Движение вышло идеальным: не спеша, с задержкой, как требовалось.

— Покажи себя, — сказал он.

Эльза выгнулась, покачала грудью так, что ткань лифа натянулась до предела. Её пальцы опустились вниз, к трусикам. Она прижала ладонь между ног, задержала её там и тихо застонала. Это выглядело идеально — для камер, для кураторов, для всех, кто смотрел.

Но Марк уловил в этом стоне другое. Там не было сломанности. Там было её

я рядом, я слышу тебя

.

Он отступил на шаг, сохраняя холодное лицо.

— Следующая, — произнёс он.

Девушки продолжали ритуал. Одна за другой они превращали своё тело в жест почтения: поклон, поцелуй руки, покачивание бёдрами, пальцы между ног. Зал наполнялся звуками тяжёлого дыхания и тихих стонов.

Это была не страсть. Это был урок. Линия дисциплины, в которой тело переставало быть личным и становилось формой служения.

Марк делал пометки, фиксировал «реакцию груди», «глубину поклона», «громкость стона». Его почерк был сухим, но каждый знак в журнале резал его изнутри.

* * * * *

Дверь в зал открылась без звука. Вошла Ирма фон Рейк. Белый халат сидел на ней идеально, как форма, волосы стянуты в строгий узел, взгляд холодный, как скальпель. Она шла медленно вдоль ряда кресел, не глядя на мужчин, только на девушек.

— Продолжайте, — сказала она ровно.

Марк кивнул и жестом подозвал следующую. Девушка вышла на дорожку, виляя бёдрами, остановилась у кресла и опустилась на колени. Поцелуй руки — быстрый, неловкий. Ирма сделала пометку в планшете.

— Недостаточно почтения, — произнесла она. — Она смотрела слишком высоко.

Марк шагнул ближе, схватил девушку за волосы и резко потянул голову вниз, заставив её лицом почти коснуться пола.

— Глаза в пол, — холодно бросил он. — Ты вещь, а не собеседница.

Девушка дрожала, губы касались его пальцев дольше, чем нужно. Марк отпустил её и скомандовал:

— Покажи себя.

Она выгнулась, качнула грудью, её пальцы скользнули между ног. Стоны прозвучали громче, чем раньше — натянуто, почти на грани истерики. Ирма кивнула.

— Так лучше.

Следующая шла увереннее. Марк не дал ей спешить:

— Медленнее. Бёдра мягче. Смотри вниз.

Она прошла дорожку, опустилась к его руке и поцеловала. Потом выгнулась, покачала грудями и задержала руку в трусиках. Ирма остановилась рядом, её голос был сухим:

— Запиши: «услужливость уверенная».

Эльза вышла последней. Она двигалась плавно, без спешки, её колени касались пола мягко, но Марк заметил, что плечи её дрожат. Он нарочно сделал голос жестче, чем с остальными:

— Ниже голову. Дольше.

Эльза прижалась губами к его руке, задержалась, не поднимая взгляда. Потом покачала грудью и медленно провела ладонью по промежности. Её стон прозвучал глухо, но убедительно. Ирма задержала взгляд, потом коротко произнесла:

— Эталон.

Марк не дрогнул, хотя внутри всё сжалось. «Эталон» означало, что теперь Эльза выделена среди остальных — её будут использовать чаще, внимательнее смотреть.

Ирма шагнула назад, обвела зал взглядом.

— Линия дисциплины пройдена. Но помните: поклон без искренности дешевле, чем настоящий. Вы должны верить в то, что служите. Тогда ваш хозяин поверит тоже.

Она закрыла планшет и вышла, оставив тишину.

Марк медленно обошёл девушек. Они стояли на коленях, с опущенными головами, груди всё ещё колыхались от дыхания, пальцы дрожали возле трусиков. Их лица были пустыми, но тела выдавали усталость.

— Встаньте, — сказал он. Голос был холодный, ровный.

Они поднялись, шатаясь, но сохраняя строй. Линия снова стала прямой. Только Марк знал: в каждой из них что-то сломалось ещё сильнее.

Он сделал отметку в журнале: «услужливость закреплена». Но внутри добавил другую строчку, которую никто не увидит:

и я тоже трескаюсь по шву

.

* * * * *

Когда девушек вывели из зала, звук их шагов ещё долго стоял в воздухе — гулкий, синхронный, словно марш. Дверь захлопнулась, и пространство мгновенно стало пустым. Белый свет продолжал гореть, но без тел он казался ещё холоднее. Остались только кресла, пустая дорожка и следы коленей на бетоне.

Марк стоял с планшетом в руках. Пальцы онемели от сухих пометок: «услужливость закреплена», «поцелуй выполнен», «виляние бёдер — недостаточно». Все слова выглядели механикой, как будто речь шла не о людях, а о деталях.

Дверь снова открылась. Вошла Ирма. Она подошла к нему тихо, остановилась рядом и произнесла:

— Ты справился. Холодность и точность — именно то, что нужно. Девушки быстрее усваивают, когда инструктор не делает разницы между ними.

Марк кивнул. Лицо у него оставалось каменным.

— Они начали двигаться синхронно. Это значит — обучение идёт.

Ирма задержала на нём взгляд. Её глаза были сухие, без искры, как у врача, который смотрит на пациента, а видит только показатели анализов.

— Запомни, — сказала она, — дисциплина дороже красоты. Красота ломается. Дисциплина продаётся всегда.

Она повернулась и ушла, оставив за собой только запах дезинфектора и короткий стук каблуков по бетону.

Марк остался один. Он медленно опустил планшет на стол и прислонился к стене. В ушах ещё звучали стоны девушек, видимые покачивания грудей и бёдер, их руки, скользящие между ног. Всё это выглядело для системы как «успех», а для него — как трещина.

Он закрыл глаза. В темноте перед ним всплыла Эльза: её губы на его руке, стон, который слышали все, и дыхание, задержанное на долю секунды — только для него. Маленький знак, что она всё ещё жива, всё ещё играет вместе с ним.

Марк выдохнул медленно.

Сколько ещё я смогу оставаться холодным?

— подумал он.

Где кончится роль и начнусь я сам?

Он поднял голову, открыл глаза и снова увидел пустой зал. Белый свет давил сверху, словно проверял, не дрогнет ли он сам.

Планшет лежал на столе. В строках стояло: «услужливость — эталон». Строчка, которая продаст девушек дороже. Строчка, которая делала его частью системы, против которой он пришёл.

Марк разжал пальцы, и суставы тихо щёлкнули. Он всё ещё держался. Но знал: с каждым днём грань между «ролью» и «собой» стирается.

И только мысль о том, что Эльза поняла его в одном поцелуе, удерживала его от того, чтобы не сломаться окончательно.

Глава 8 — Публичные тела

Зал был изменён. Обычно пустой, белый, как лаборатория, сегодня он напоминал сцену: по периметру расставили мягкие кресла, в каждом отражался жёсткий свет прожекторов. Камеры на штативах мигали красными лампочками, линзы были направлены точно на подиум, где уже стояли четыре коврика. Воздух был пропитан смесью антисептика и пудры — девушки перед выходом были обработаны кремами, чтобы кожа блестела под светом.

Ирма фон Рейк стояла у входа, с планшетом в руках. Её голос прозвучал холодно, будто диктовала инструкцию:

— Сегодня — репетиция. Представьте, что эти кресла заняты вашими будущими владельцами. Вы должны показать готовность. Без ошибок. Без эмоций. Только жесты и тело.

Девушек вывели в ряд. Алиса дрожала так, что её колени едва держали равновесие. Эльза стояла рядом, плечи расправлены, но в глазах было напряжение. Ещё две — шатенка с тяжёлой грудью и худенькая брюнетка с острым лицом — выглядели сломанными заранее: дыхание сбивалось, губы прикушены до крови.

— Раздеться, — приказал Марк. Его голос звучал ровно, почти равнодушно.

Тонкие халаты упали на пол. Остались только прозрачные лифы и узкие трусики. Свет ламп выделил каждый изгиб: грудь, прижатую тканью, соски, проступившие острыми точками, линии бёдер, влажный блеск кожи. Камеры двигались медленно, фиксируя всё.

— Встаньте по парам, — сказал он. — Первая пара — на колени.

Эльза и Алиса шагнули вперёд, опустились на холодный коврик. Их колени мягко ударились о поверхность, волосы упали на плечи. Спины прямые, подбородки опущены. Рядом шатенка и брюнетка встали рядом, но в другой позе: на четвереньках, ягодицы подняты, спины прогнуты.

Ирма кивнула.

— Начинаем.

Эльзе дали короткий приказ:

— Рот открыть.

Она подчинилась, губы раздвинулись, дыхание стало неровным. Рядом Алиса тоже раскрыла рот, её подбородок дрожал, на ресницах блестели слёзы. Марк сделал шаг ближе, взял обеих за волосы и наклонил головы вниз — для камеры это выглядело как начало оральной дисциплины.

Свет прожектора бил прямо в лица, подчёркивая каждую каплю слюны, каждое движение шеи. Алиса подавилась на втором толчке, кашель сорвался наружу, но Ирма не подняла глаз от планшета:

— Зафиксировать. Уровень рвотного рефлекса — допустимый.

Эльза держала ритм чётко. Её губы плотно обхватывали, подбородок блестел от слюны. Она чувствовала на себе холодный взгляд камер и понимала: каждое движение оценивается.

Сзади, на другом коврике, шатенка и брюнетка уже получали анальное проникновение. Их бёдра дрожали, кожа на ягодицах краснела от ударов бёдрами. Камера фиксировала крупным планом, свет выхватывал блеск смазки. Крики глохли в пространстве, оставляя только отрывистое дыхание и сухие пометки Ирмы:

— Вхождение — стабильное. Удержание позы — семь минут.

Эльза слышала эти слова и знала: их превращают в таблицы, в протоколы. Но для зрителей за креслами это должно было выглядеть как естественное «служение».

— Стон громче, — приказал Марк.

Она подчинилась. Губы её раздвинулись шире, горло сдало звук, похожий на хриплый стон. Алиса повторила, но её голос сорвался на плач. Камера поймала это мгновение, и Ирма сказала:

— Эмоция допустима. Слёзы повышают эффект.

Зал наполнился хрипами, влажными звуками и холодными комментариями. Всё происходило синхронно: одни рты заполнялись, другие тела держали анал. Камеры фиксировали каждую деталь, будто это был учебный фильм.

Эльза почувствовала, как её волосы снова натянулись в мужской руке. Голова была поднята вверх, рот широко раскрыт. Она знала: это только начало. Впереди — приказ «показать себя полностью». И тогда они должны будут трогать себя перед всеми, делая вид, что это естественное удовольствие.

Ирма подняла глаза от планшета и сказала холодно:

— Следующий этап.

* * * * *

— В линию, — приказал Марк.

Четверо девушек встали напротив кресел, под светом прожекторов. Их тела блестели от крема, соски упирались в тонкую ткань лифов, колени краснели после коврика. Камеры чуть приблизились, красные индикаторы мигали — каждое движение фиксировалось впритык.

Ирма махнула рукой, и ассистенты вынесли на подносе предметы: длинные фалоимитаторы телесного цвета, холодный блеск смазки на резине, блестящие латексные перчатки. Пластиковый запах смешался с антисептиком.

— Протокол демонстрации самостимуляции, — произнесла она сухо. — Выполнить синхронно.

Девушкам выдали по одной игрушке. Алиса дрожала, держа его обеими руками, словно не знала, как поступить. Эльза взяла уверенно, но опустила взгляд в пол. Шатенка и брюнетка держали игрушки механически, будто уже перестали ощущать стыд.

— На колени, — приказал Марк.

Они опустились, расправив спины. Свет прожекторов падал сверху, делая изгибы тел ещё резче.

— Вставить, — сказал он.

На глазах у всех девушки раздвинули трусики. Шатенка первой ввела фаллос в себя, стиснув губы. Брюнетка последовала, выгибаясь так, чтобы камеры видели каждое движение. Алиса медлила, слёзы текли по лицу. Тогда Марк шагнул ближе, взял её за запястье и резко подтолкнул руку вниз. Фаллос вошёл в неё толчком, Алиса вскрикнула, но подчинилась.

Эльза ввела себе сама — медленно, ровно, без суеты. Её живот напрягся, бёдра дрожали, но лицо оставалось пустым.

— Начать, — бросил Марк.

Четверо начали двигать фаллосами внутри себя, синхронно, в одном ритме. Зал наполнился влажными хлюпающими звуками. Их груди тряслись при каждом движении, соски выделялись под прозрачной тканью. Бёдра виляли, как при медленном танце, но здесь это был не танец — а унизительный урок.

— Громче, — приказал Марк.

Девушки застонали, каждая по-своему. Алиса — прерывисто, почти всхлипывая, Эльза — ровно, сдержанно, будто отрепетированно. Брюнетка завыла громко, шатенка плакала и стонала одновременно. Камеры ловили их лица, их тела, блеск на резине, блеск на коже.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Потрогать грудь, — сказал он.

Их свободные руки скользнули вверх. Пальцы сомкнулись на лифах, сжимая плоть. Ткань натянулась, соски проступили ещё ярче. Бёдра двигались всё активнее, фаллосы входили и выходили под мерный ритм. Их стоны слились в один хор, заполняя зал.

Алиса не выдержала — запрокинула голову, волосы разметались по плечам, рот раскрылся. Слёзы смешались с потом, но рука продолжала механически двигать игрушку. Эльза посмотрела вниз, сосредоточившись на движении, будто это было упражнение. Её пальцы скользили между ног точно и безошибочно.

Ирма подняла глаза от планшета, её голос был ровный:

— Проникновение — выполнено. Сопротивления — нет. Эмоции — выраженные.

— Ускорить, — приказал Марк.

Их движения стали резкими, грудь тряслась, волосы сбивались на лица. Камеры фиксировали, как бёдра выгибаются, как пальцы жадно сжимают соски, как фаллосы блестят от смазки. Стоны достигли предела, некоторые девушки кричали, но это только добавляло «эффекта».

Через минуту Ирма холодно сказала:

— Стоп.

Все замерли. Их тела дрожали, руки держали игрушки внутри себя. Дыхание было рваным, грудь поднималась и опускалась. На коленях — красные следы, на лицах — слёзы, на трусиках — мокрые пятна.

— Уровень готовности — удовлетворительный, — заключила Ирма.

* * * * *

Когда последние стоны затихли, и девушки опустили руки, в зале повисла тягучая тишина. Только прожекторы гудели, а камеры ещё продолжали мигать красными огоньками. Девушки стояли на коленях, с потными телами, с красными пятнами на коже, с блестящими от смазки игрушками, которые так и не велели вынуть. Их дыхание было сбивчивым, но лица — пустыми, словно из них вытравили всё человеческое.

Ирма шагнула вперёд, щёлкнула пальцами — ассистенты собрали фаллосы, бросив их в пластиковый контейнер для утилизации. Голос её прозвучал спокойно, будто объявляла сухой результат экзамена:

— Демонстрация завершена. Протоколы выполнены. Уровень готовности — допустимый.

Она сделала паузу, оглядела зал и добавила:

— Теперь у вас, господа, есть право. Каждый надзиратель может выбрать любую из объектов и увести её для личного использования. Это часть вашего статуса.

В креслах мужчины, сидевшие до этого молча, оживились. Один, массивный и жадный, уже указывал пальцем на шатенку с тяжёлой грудью. Другой, сухой и бледный, со змеиным взглядом, ухмыльнулся и выбрал брюнетку, которая до сих пор дрожала от демонстрации. Их увели быстро — те шли молча, не сопротивляясь.

Ирма повернулась к Марку:

— Твоя очередь.

Марк почувствовал, как сердце ударило в груди. Перед ним на коленях были Эльза и Алиса, обе с опущенными головами. Их плечи блестели от пота, лифы липли к коже. Эльза сидела чуть дальше, и в её затылке он читал невидимый вызов:

выбери меня

. Но именно это и было опасностью.

Он сделал шаг вперёд, сохраняя каменную маску. Его голос прозвучал холодно, как будто выбор был случайным:

— Эта.

Он указал на Алису.

Та вздрогнула, подняла глаза на долю секунды — и тут же опустила. Её руки дрожали, колени соскользнули по коврику. Ассистенты подхватили её и подвели ближе к Марку.

Ирма кивнула, делая пометку в планшете.

— Объект закреплён за вами на этот вечер. Используйте без следов.

Марк коротко кивнул, взял Алису за ошейник и повёл к двери. Его лицо оставалось равнодушным, но внутри всё скручивалось:

я должен был выбрать Эльзу… но если бы я сделал это, они бы заподозрили. Алиса — единственный выход.

Он чувствовал, как за его спиной прожекторы продолжали выжигать светом зал, где Эльза осталась на коленях, неподвижная, с опущенной головой.

* * * * *

Комната для «личного использования» была обставлена предельно просто: широкая кровать с ремнями по краям, прожектор сверху, камеры по углам. Свет бил жёстко, подчёркивая каждый изгиб, превращая тела в витрину. Воздух пах смесью латекса, пота и антисептика.

Марк толкнул Алису на кровать, заставил встать на колени. Одним движением сдёрнул с неё лиф — прозрачная ткань треснула, грудь вырвалась наружу. Небольшие упругие груди дрожали от дыхания, соски были твёрдые, напряжённые. Трусики он стянул рывком, ткань хрустнула, и Алиса осталась полностью обнажённой.

— На меня, — коротко приказал он, ложась на спину.

Она подчинилась сразу, без колебаний. Колени упёрлись в матрас, бедра раздвинулись. Она взяла его член рукой, направила вниз и, опустив бёдра, медленно насадилась. Движение было точным, выверенным, словно она репетировала его сотни раз. Её тело прогнулось, грудь качнулась, волосы упали на лицо.

— Двигайся, — сказал Марк холодно.

Алиса послушно начала скользить по нему, бёдра двигались ровными дугами. Сначала медленно, потом быстрее. Её попка мягко хлопала о его живот, грудь тряслась, соски резали свет прожектора. Она опиралась ладонями ему на грудь, выгибалась, выставляя тело для камер.

— Быстрее и глубже, — приказал он.

Она поднялась выше, раздвинула колени сильнее и села снова — глубже, сильнее. Её бедра виляли, описывая круги. Марк сжал её талию и подтолкнул сверху, заставляя ускориться. Зал наполнился хлюпающим звуком их соединения.

— Так, — его голос звучал жёстко, — вот так рабыни должны показывать себя. Сиськами тряси сильнее.

Алиса подчинилась. Она подняла руки и начала сжимать свою грудь сама, дёргая соски пальцами. Её стоны стали громче, но ровные, отработанные. Тело работало, как машина: бёдра били по его члену, грудь качалась, пальцы играли с собой.

Марк резко схватил её за горло, прижал вниз, заставляя ускорить ритм. Его бёдра встречали каждый её толчок. Камеры ловили идеальную картину: рабыня верхом, трясущая грудями и виляющая задницей, хозяин держит её грубо, как вещь.

— Сильнее. Глубже. Ты должна доказать, что стоишь своих денег, — он говорил громко, в роли.

Алиса подалась вперёд, обняла его за шею, но не для близости — для равновесия. Она садилась так глубоко, что его член полностью исчезал в ней. Её попка поднималась и снова падала, мышцы ног напряглись, бёдра работали ритмично.

— Хорошо. Так и надо. Ты вещь, созданная для того, чтобы трахаться сверху, — его слова звучали грубо, и именно этого требовали камеры.

Алиса, не сбиваясь, виляла бёдрами, как танцовщица, её волосы прилипли к плечам от пота, рот приоткрыт, дыхание тяжёлое. Она трогала себя второй рукой между ног, массируя клитор, так, чтобы это видели. Стоны становились громче, рванее, но они звучали больше как часть программы, чем эмоция.

Марк держал её жёстко, помогая ритму. Её тело было полностью в его власти, но двигалось так, как от неё требовали — показательно, ярко, сексуально.

Он почувствовал, как её мышцы сжимают его, когда она стала двигаться быстрее. Камеры фиксировали блеск её бёдер, вздрагивающую грудь, пальцы, работающие на себе. Всё выглядело как сцена из тренировочного фильма, и именно этого хотела Ирма.

— Достаточно, — выдохнул он, и резко вжал её вниз, до конца, удерживая в себе.

Она застонала на весь зал — так, чтобы это выглядело как кульминация. Тело её дрожало, грудь тряслась, пальцы всё ещё скользили между ног.

Марк кончил в ней резко, глубоко, сжимая её бёдра, так, чтобы камера зафиксировала именно момент контроля.

Алиса ещё пару секунд продолжала двигаться, пока он не отпустил её шею. Потом остановилась, подняла руки за голову и выгнулась — будто показывая зрителям финальный кадр.

* * * * *

Ночь всегда казалась одинаковой — спертый воздух, тёплые одеяла, тяжёлое дыхание девушек вокруг. Камера в углу с красным глазком смотрела в темноту, как немой сторож. Никто не смел говорить вслух, пока шаги охраны не стихнут в коридоре. Теперь было тихо. Слышались лишь редкие всхлипы одной из новеньких да скрип койки, когда кто-то менял позу.

Эльза лежала на боку, уткнувшись лицом в подушку. В голове всё ещё прокручивалась сцена из комнаты для «использования»: Алиса на коленях, прожектор, холодный голос Марка. Она знала, что должна поговорить, но ждала, пока подруга первой заговорит.

Алиса лежала на спине, её глаза блестели в тусклом свете. Она дышала ровно, но пальцы всё ещё сжимали простыню так, что костяшки побелели. Наконец она прошептала, едва раздвинув губы:

— Знаешь, что я подумала? Он — животное. Настоящее.

Эльза повернула голову, стараясь не делать резких движений.

— Что он сделал?

Алиса коротко усмехнулась, звук был больше похож на царапину.

— Всё просто. Снял с меня одежду и посадил сверху. Без лишних слов. Будто я не человек. Только дырка. Только картинка для камер.

Она замолчала, но потом, словно выталкивая слова наружу, добавила:

— Он трахал меня, как вещь. Говорил так, будто я стою на витрине: “тряси грудями”, “сильнее двигайся”, “виляй попой”. Ни капли сомнения в голосе. Ни капли жалости.

Эльза кивнула.

— Меня он тоже трахнул как животное.

Алиса резко повернула голову, и их глаза встретились. В её взгляде был вызов.

— Он в этом живёт. Даже получал удовольствие от того, что я сама себя трогаю при нём. Как будто ему нравится ломать.

Эльза выдержала взгляд и тихо ответила:

— Согласна.

Но внутри всё переворачивалось. Она помнила, как Марк смотрел на неё в зале, как задержал взгляд на секунду дольше. В его глазах было что-то другое — не голод, не похоть, а тень, которую Алиса не заметила.

Он играет роль. Он делает то, что должен. Я это знаю.

Алиса отвернулась на бок, натянула одеяло до подбородка.

— Животное, — повторила она глухо. — Но знаешь… терпеть можно. Я привыкну. У нас нет выбора.

Эльза потянулась под одеялом и слегка коснулась её руки. Тепло чужой кожи вернуло что-то похожее на спокойствие.

— Главное — держаться вместе, — прошептала она.

— Вместе, — эхом ответила Алиса, и её дыхание стало глубже.

Через несколько минут она уснула, повернувшись к стене.

Эльза осталась лежать с открытыми глазами. В темноте красный глаз камеры продолжал мигать, но теперь он казался ей не только угрозой, но и частью спектакля.

Ты думаешь, он зверь,

— мысленно сказала она Алисе. —

А я знаю: он держит роль. Он всё ещё с нами. Иначе я бы уже сдалась.

Она закрыла глаза и стиснула зубы. Сон пришёл медленно, но вместе с ним в груди теплилась маленькая искра надежды.

Глава 9 — Тайная искра

Ночь всегда была его временем. Когда шум в коридорах стихал, а на экранах оставались только редкие шаги патрулей и ровное дыхание спящих, план вырисовывался сам собой. Марк сидел в комнате наблюдения при тусклой лампе. Перед ним — блокнот с пометками и карта камер. Он вычерчивал стрелки, ставил время, искал пустоты. Сначала — ритм, потом — окна. Без ритма окна не работают.

Охранники ходили по кругу: один каждые двенадцать минут, другой чуть позже. Уборщица задерживалась у душевых, камеры иногда мигали и давали несколько секунд слепой зоны. Даже такие мелочи он заносил в блокнот. Шум, суета, задержка — всё это можно было превратить в прикрытие.

Он отметил главный шанс: авария на водопроводе. Если её вызвать искусственно, часть системы отключится почти на две минуты. Этого достаточно, чтобы открыть нужную дверь. Дверь без вывески, спрятанная в архивном крыле. С виду стена, но за ней — доказательства. Чтобы туда попасть, нужен ключ «ремонтника». Он тоже уже знал, как его достать.

Марк поднял глаза к монитору. На койках спали девушки. Он нашёл глазами Алису, потом Эльзу. Между ними — полладони пустоты, но для него это значило больше, чем любые слова.

Живы.

Он вернул камеру в общий план, не задерживая взгляд.

В блокноте появлялись новые заметки: «смена постов», «прачечная», «медик». Всё складывалось в цепочку, как зубья шестерёнки. Ему нужен был только сигнал для Эльзы. Вспомнив, как она задержала поцелуй чуть дольше других, он решил: в следующий раз даст знак сам. Лёгкий стук браслета о поручень — два удара. «Сегодня готовься».

Он закрыл блокнот, выключил лампу и снова включил её лишь на секунду, проверяя, как свет отражается в стекле. Всё работало. Ритм есть. Окна есть. И цена — тоже есть.

* * * * *

Ночной коридор дышал ровно и холодно. Марк шёл в обход, как положено надзирателю: руки за спиной, шаг спокойный, взгляд скользит по стенам. Для камеры — обычный патруль. Для него — разведка.

Он свернул к тому самому крылу. Здесь всегда было чуть тише, лампы светили мягче, и от этого казалось, будто стены толще, чем в других секторах. «Дверь без вывески» растворялась в стене так искусно, что посторонний и не заметил бы щели. Но Марк замечал. Каждую ночь.

Возле двери стоял пост. Охранник прислонился к стене и сделал вид, что проверяет планшет. Марк прошёл мимо так, будто это привычный маршрут. Лишь на долю секунды отметил: посты меняются каждые два часа, и во время смены есть короткая «дырка» в наблюдении.

Он заметил ещё одну деталь: на потолке маленький глазок камеры был повернут чуть вбок, и в углу оставалась тёмная зона. Там можно задержаться на пару секунд, если идти с нужной стороны. Пару секунд — мало, но иногда этого достаточно.

Марк остановился у ближайшего пожарного шкафа, сделал вид, что проверяет замок. В отражении стекла он увидел дверь, охранников и их позы. Одного звали Рихтер — немец, грубый, любил поддевать других. Второй — Крамер, молчаливый и цепкий, глаза хищника. С такими шутить нельзя: они скорее заметят тень на стене, чем свои собственные мысли.

Он пошёл дальше, не задерживаясь. Только в блокноте позже появится сухая строка:

«Дверь. Пост — 2. Смена — 2 часа. Камера — слепая зона».

Для других — пустые стены. Для него — точка, вокруг которой вертится весь план.

* * * * *

Спальня дышала тяжело и глухо. В темноте тянулся ровный хор дыханий — десятки девушек, вытянутые рядами на койках, словно в строю. Слабый свет из коридора ложился полосой на пол, едва задевая нижние кровати. Камера в углу моргнула красным и на долю секунды застыла — момент, которого ждал Марк.

Он вошёл спокойно, как всегда, с видом дежурного надзирателя. Дверь закрылась за его спиной, и тишина сразу стала гуще, словно комната втянула его внутрь. Его шаги были ровными, уверенными, будто он просто проверяет обстановку. Девушки не проснулись. Они давно научились спать, даже когда кто-то чужой ходит рядом.

Он двигался вдоль рядов, скользя взглядом по спящим. Никто не шелохнулся. Лишь у одной койки глаза были открыты. Эльза. Она лежала неподвижно, будто тоже спала, только взгляд в темноте был настороженный и живой.

Марк остановился возле её койки. Наклонился чуть ниже, делая вид, что проверяет браслет на запястье, и в этот момент его пальцы скользнули по её волосам. Движение было лёгким, почти незаметным для камеры, но для неё — как удар током. Он не смотрел на неё прямо, только провёл по пряди, оставив тёплый след.

Эльза не дрогнула. Лишь дыхание на секунду сбилось, но тут же стало ровным, чтобы не выдать себя. Он знал: она поняла. Поняла, что это не случайность.

В комнате по-прежнему спали. Кто-то перевернулся на другой бок, тихо вздохнул, снова затих. Камера мигнула и ожила, вернув изображение в норму. Марк выпрямился, сделал два шага вперёд, проверил ещё одну койку, словно всё это был обычный ночной осмотр.

Он шёл к выходу с таким же спокойным видом, с каким вошёл. Ни один мускул на лице не дрогнул. Только внутри горело ощущение, что тонкая невидимая нить между ними теперь связана крепче. Она знает, что он рядом. А значит, следующий шаг возможен.

* * * * *

Утро здесь всегда начиналось одинаково. Скрежет металла, короткий окрик, звук тяжёлых сапог. Девушки поднимались почти без звука, как дрессированные. Одни спотыкались, другие вскакивали слишком резко — но в итоге вся масса двигалась в нужном ритме. Система умела ломать индивидуальность, превращая каждую в тень другой.

Марк шёл за ними в коридоре, руки за спиной, шаги уверенные, взгляд холодный. Для всех вокруг он был лишь частью этой системы. Надзиратель, который следит за порядком. Никто не видел, как за его маской рождались другие мысли.

Он искал её сразу, как только девушки вышли строем. Эльза. Для остальных она была такой же, как все — сутулая фигура в одинаковой серой рубахе, волосы собраны, голова опущена. Но он различал её мгновенно. По изгибу плеч, по тому, как чуть медленнее, чем нужно, она оборачивала голову на оклик, по какой-то тихой упрямой осанке, которая выдавала её сущность.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Вика. Ты жива. Ты здесь.

Мысли возвращали его к ночи. К её глазам в темноте. К тому, как дыхание задержалось, когда он коснулся её волос. Настолько лёгкое движение, что камера могла бы списать это на случайность. Но для них двоих это был сигнал. Крошечный, почти невидимый знак, что связь между ними не оборвалась.

Он вспомнил, как её волосы скользнули под его пальцами — сухие, пахнущие дешёвым мылом, усталостью и чем-то знакомым. Но для него этот запах был символом — не рабыня, не сломанная кукла, а живая женщина, которую он должен спасти.

Я помню тебя. Даже если весь мир будет звать тебя другим именем. Даже если они будут считать тебя частью товара. Для меня ты останешься собой.

Он смотрел, как девушек строят у стены, как их заставляют поднимать руки и держать подбородок ровно. Он тоже отдавал короткие команды, чтобы не выбиваться из общей роли. Его голос звучал жёстко, почти механически. Но каждое слово отдавалось внутри пустотой. Он понимал, что играет роль так же, как она.

Я должен быть холодным. Если хоть раз позволю себе лишнее — всё закончится. Они заметят. Николас заметит. Тогда конец будет и тебе, и мне.

И всё же он ловил себя на том, что взгляд слишком долго задерживается именно на ней. Что когда другие девушки казались ему размытыми фигурами, она — единственная оставалась резкой, настоящей. Он видел её раньше, в другой жизни: в платьях, на каблуках, с улыбкой, которой хватало, чтобы гасить его злость. И сейчас ему приходилось ломать самого себя, заставляя делать вид, что это просто «Эльза», одна из многих.

Ты причина. Ради тебя я веду эту игру. Ради тебя я записываю ночами маршруты и ищу слабые места. Ради тебя я доведу это до конца.

Марк выпрямился, бросил короткий приказ, и колонна двинулась дальше. Его лицо оставалось каменным. Но внутри, глубоко, он уже знал: после прошлой ночи назад пути не будет.

* * * * *

Комната наблюдения была всё та же: слабый свет лампы, ровное гудение блоков, зелёные индикаторы на приборах, которые моргали размеренно, как сердце механизма. На столе лежал его блокнот — серый, потрёпанный, с кривыми стрелками и метками времени. Марк сидел, склонившись над ним, и снова раскладывал ночь на прямоугольники и отрезки.

«00:40 — смена постов», написал он. Карандаш оставил твёрдую линию. «01:15 — уборка уводит один патруль». Ещё одна линия. Всё просто. Всё как математика. Он всегда умел складывать систему в схему.

Но сегодня линии выходили неровными. В голове вспыхивал образ — не карта, а её лицо. Тёмные глаза в полутьме спальни, тихое дыхание, неподвижность, за которой он почувствовал напряжение. И её волосы, которые на миг коснулись его руки.

Он отложил карандаш, сжал пальцы в кулак, потом снова разжал. На полях блокнота остался след от давления.

Ты должен думать холодно. Только так выживешь. Только так она выживет.

Он снова открыл карту камер. Камера С-12 давала перебои — её можно использовать. Если подогнать время и перегрузить линию, получишь окно на 90 секунд. Ничего не складывалось, но мысли всё равно уводило в сторону.

Она понимает. Она играет так же, как и я. Но выдержит ли? Если сорвётся — погибнет. Если я сорвусь — погибнем оба.

Марк сделал резкий помет в блокноте: «Не эмоции. Не взгляд. Только сигнал». Он снова увидел, как прошлой ночью она лежала неподвижно, но глаза её были открыты. И как в тот миг, когда он провёл пальцами по её волосам, она задержала дыхание. Она ответила без слов. Она жива. Она ждёт.

Он закрыл глаза на секунду, откинулся на спинку стула. Перед ним снова встал другой образ — не этот холодный зал, не одинаковые койки. Вика — в платье, которое он когда-то видел на ней, лёгкая, сдержанная, живая. Он вспомнил её смех. И сразу же загасил воспоминание. Здесь, в этих стенах, это было опаснее любого оружия.

Вика, ради тебя я соберу всё до конца. Но сейчас ты должна быть Эльзой. Даже если это рвёт меня изнутри.

Он снова наклонился к блокноту, заставляя себя вернуться к цифрам. Линии, время, стрелки. Каждая секунда должна быть выверена, потому что малейший сбой — и их обоих не станет.

Зелёные индикаторы мерцали ровно. На фоне их света он снова начал писать: «02:05 — обход ИТ, укоротить маршрут», «02:30 — шум в прачечной». Строки ложились на бумагу, но между ними всё равно пряталось её имя, которое он не мог написать.

Глава 10 — Витрина

Голос в громкоговорителе прозвучал гулко и ровно, без эмоций: «Внимание. Сегодня день подготовки. Завтра прибудут гости. Все объекты должны быть приведены в состояние витрины». Слова прокатились по коридорам и спальням, оставив после себя тягучую тишину. Девушки поднимали головы почти синхронно, будто их дернули за одну незримую нить.

Эльза почувствовала, как рядом напряглась Алиса. Та до сих пор не умела скрывать свои реакции: испуг и тревога проступали сразу, в каждом движении. У самой Эльзы лицо давно стало маской. Только внутри что-то кольнуло — значит, они перешли в новую фазу. До сегодняшнего дня их тренировали, проверяли, сортировали. Теперь пришло время сделать из них «товар».

Охранники вошли точно по расписанию: шаг, скрежет замка, отрывистые команды. Девушек выводили партиями, выстраивали в коридоре, где пол сверкал, как стекло. Все были на месте. Никого не убавилось. Это было похоже на дефиле перед репетицией: одинаковые фигуры, одинаковые ошейники, одинаковый холодный взгляд вниз.

Колонна двигалась по длинным коридорам. Там не было запаха сырости или страха, всё выглядело слишком чисто, слишком правильно. Не блок — скорее гостиница с безупречной геометрией линий. Девушек вели в большой зал, где их уже ждали стулья и несколько сотрудников с планшетами.

Ирма фон Рейк вышла к ним последней. Белый халат сидел идеально, тонкая папка в руках, лицо спокойное, почти приветливое. Но от этого слова звучали ещё холоднее: «Сегодня у вас особый день. Завтра прибудут те, кто платит за качество. Поэтому сегодня каждая будет вымыта, одета и проверена. Запомните: завтра ваши имена не имеют значения. Важен только ваш вид».

Тишина стала осязаемой. Девушки стояли в ошейниках, вытянувшись в привычной стойке. У кого-то дрожали пальцы, у кого-то — плечи, но никто не двинулся. Эльза уловила дыхание Алисы — сбивчивое, короткое. Она едва заметно коснулась её локтем. Это движение не заметил никто, но оно вернуло подруге равновесие.

За стеклянной перегородкой уже виднелось соседнее крыло: роскошные ковры, бронзовые светильники, винные стойки, ресторанный блеск. Именно там завтра будут сидеть заказчики — в дорогих костюмах, с бокалами в руках, наблюдать за ними так, как смотрят на дорогую коллекцию. Контраст резал глаза: здесь — строй из тел, там — витрина для покупателей.

Служащие начали делить их на группы. «Первая партия — направо. Остальные остаются». Команды звучали резко, без лишних слов. Строй колыхнулся, но снова замер. В воздухе стояло напряжение, общее, вязкое, которое нельзя было разорвать.

Эльза опустила голову чуть ниже. Металл ошейника был холодным, кожа под ним горела.

«Сегодня нас ещё держат в строю, — подумала она. — Завтра выставят под свет, как экспонаты».

* * * * *

Первую группу повели направо, и двери за ними закрылись с тихим щелчком. Эльза и Алиса оказались во второй. Их вели в длинный коридор, где стены были белыми, а свет ровным, слишком ярким, словно в операционной. Никакой интимности, никакой привычной тени — всё выставляло тело наружу, под контролем.

Душевые оказались не похожи на обычные. Это были кабины без дверей, отделённые лишь стеклянными перегородками. Вода текла тёплой струёй из широких хромированных насадок. Каждой девушке в руки выдавали маленький флакон с прозрачной жидкостью. Медсестра в маске и перчатках объясняла коротко: «Средство для кожи. Намылить всё тело. Смыло — вышла».

Эльза чувствовала, как липкая жидкость превращается в пену и оставляет запах нейтрального крема. Вода скользила по шее, по ключицам, по животу, но движения были механические. Никто не улыбался, никто не разговаривал. Они стояли друг за другом, мыльные, мокрые, похожие на одинаковые фигуры, которые готовили к одной и той же витрине.

После душа их встречали новые служащие. Каждую обтирали одноразовыми полотенцами, проверяя складки кожи, за ушами, даже между пальцами ног. Лишняя влага была недопустима: ткань белья должна лечь идеально. На волосы распыляли спрей с лёгким ароматом — не сладким, а сухим, напоминающим дорогую косметику. Волосы расчёсывали длинными гребнями, ровно, без лишних жестов.

Затем началась обработка кожи. На плечи и бедра наносили масло — лёгкими, скользящими движениями. Кожа блестела под лампами, словно отполированный камень. Никакого соблазнения — только холодная практичность. Медсестра, держа в руках планшет, проверяла состояние тела: «шрам на бедре — замаскировать», «синяк под коленом — крем», «кожа сухая — дополнительное масло».

Ошейники, которые носили раньше, снимали. Их бросали в металлический контейнер, как ненужные детали. На шею надевали новые — тоньше, из лакированной кожи, с небольшим стальным кольцом спереди. Теперь это выглядело не как инструмент контроля, а как аксессуар. Но от этого ощущение зависимости не исчезало — наоборот, становилось острее.

Потом раздавали бельё. Белое или чёрное кружево, иногда тонкие корсеты с застёжками, чулки на силиконовых лентах. Никто не выбирал цвет — его назначали. Эльзе достался белый комплект: бюстгальтер с мягкими чашками и узорчатая ткань, подчёркивающая линию груди. Алисе выдали чёрное бельё — строгий контраст с её светлой кожей.

Команды звучали сухо: «Поднять руки», «раздвинуть ноги», «повернуться». Девушки делали это автоматически, позволяя служащим подтягивать бретельки, застёгивать корсеты, расправлять кружево. Чулки скользили по коже, словно ещё один слой чужой власти. На щиколотках блестели следы от браслетов, но на них накладывали специальные пластыри — чтобы не портили картину.

Перед зеркалами их выстраивали по трое. В отражении стояли не они, а манекены. Волосы уложены, кожа блестит, бельё сидит идеально. И только глаза выдавали живых людей — настороженные, тусклые, у кого-то полные страха.

Алиса шепнула, едва заметно повернув голову: «Я выгляжу как чужая…» Эльза не ответила. Внутри она думала то же самое, но слова здесь были лишними. Всё решали завтра — когда их выведут в соседнее крыло, в зал с коврами, хрусталём и бокалами вина. Сегодня их превращали в экспонаты.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда группа закончила переодевание, их снова построили. Медсестра отметила галочками в планшете: «готово», «готово», «готово». Щёлкнула крышка папки. Голос был безжизненным: «Следующие».

Эльза стояла в стройном ряду, чувствуя, как бельё плотно облегает тело, как ошейник блестит на свету.

«Мы все одинаковые. Мы — упаковки. Завтра нас раскроют при свете и вине».

* * * * *

Когда девушек увели в соседний зал для проверки поз и белья, мужчин собрали отдельно. Марк оказался среди десятка надзирателей — тех самых, кого привык видеть в коридорах в одинаковой униформе с жёсткими сапогами и дубинками на поясе. Сегодня от них требовалось иное.

Их провели в просторную комнату, где на длинных вешалах висели костюмы: строгие чёрные смокинги, белые рубашки, тёмные жилеты. Всё подобрано по размеру, всё выглажено до хруста. На столе — галстуки и перчатки. На отдельной стойке — обувь: лаковые туфли без единой царапины.

Инструктаж провёл человек в сером костюме, явно выше их рангом. Его голос был сухим, но вкрадчивым:

— Завтра вы не охрана. Завтра вы фон. Вас не должны видеть. Не шаг в сторону, не взгляд лишний. Вы — воздух между гостем и объектом. Ваше задание — быть рядом, но быть невидимым.

Марк слушал, не подавая виду. Внутри он отметил, как быстро роли меняются. Ещё вчера они — надзиратели, хозяева чужого страха. Завтра они станут обслуживающим персоналом — костюм, улыбка, молчание. И всё это ради того, чтобы богатые заказчики чувствовали себя в полной безопасности.

Их заставили раздеться. Униформа — брюки, рубашки, сапоги — исчезла в контейнерах. На тело легла холодная ткань белой сорочки, пахнущей крахмалом. Галстук затянули туго, будто новый ошейник, только для мужчин. Жилет сел плотно, подчёркивая фигуру. Смокинг Марка сидел безупречно, как будто его шили именно под него.

После этого им выдали тонкие наушники — скрытые под волосы. Связь будет только через них. Никаких команд вслух, никаких резких жестов. «Ваши руки должны быть пустыми, — повторил инструктор. — Только при необходимости — подстраховка. Но вы не ломаете картину. Запомните: завтра картиной будете не вы».

Марк посмотрел в зеркало. На него глядел другой человек: ухоженный, в идеально сидящем костюме, с гладкими лакированными туфлями. В этом образе он мог спокойно смешаться с официантами или сопровождающими. Но глаза — глаза остались теми же.

Вокруг стояли такие же мужчины, уже не надзиратели, не «силовые фигуры», а словно статисты дорогого спектакля. Улыбки на их лицах были выученными, движения — замедленными. Они должны были раствориться в пространстве ресторана и залов аукциона.

Инструктор сделал паузу и добавил:

— Здесь не должно быть ошибок. Один неверный взгляд, один лишний жест — и вы испортите впечатление. Аукцион — это витрина. Даже охрана должна быть частью этой витрины.

Марк кивнул. Внутри он чувствовал странное совпадение: и девушки, и они сами проходили одинаковую подготовку. Тело, одежда, роль. Всё подгонялось под систему.

«Мы — тоже товар, — мелькнула мысль. — Только нас выставляют иначе».

* * * * *

Зал, куда их вывели вечером, напоминал театр без зрителей. Узкий подиум тянулся от стены до стены, освещённый прожекторами. Свет был белым, резким, обнажающим каждую линию, каждую неровность кожи. Сбоку стояли несколько кресел, в которых расположились кураторы и врачи. На столике — планшеты, бокалы с водой, папки с метками. Всё это выглядело как генеральная репетиция спектакля, где роли уже распределены.

Девушек построили у стены, и по одной начали выводить на подиум. Их шаги звучали громко, каблуки — одинаково остро. Каждая должна была пройти в центр, остановиться и выполнить три позиции. Лифты и корсеты блестели под светом, кружево превращалось в орнамент на коже. Чулки, натянутые до упругости, подчёркивали бедра и колени, каждый изгиб становился частью витрины.

— Стойка. — Голос звучал через громкоговоритель. Девушка останавливалась, руки вдоль тела, подбородок вниз. Свет падал прямо на грудь, очерчивая её форму через тонкую ткань.

— Демонстрация. — Она делала шаг вперёд, руки на пояс, ноги на ширине плеч. Чёрное или белое бельё раскрывало изгиб талии, живот втягивался, грудь поднималась выше.

— Выдержка. — На носки, спина дугой, руки за голову. В этот момент каждая становилась предельно уязвимой: грудь приподнята, живот открыт, бёдра подчёркнуты. Свет ловил каплю масла на коже, блеск волос, контур сосков под кружевом.

Эльза ждала своей очереди, чувствуя, как дыхание Алисы сбивается рядом. Когда её вызвали, она шагнула на подиум с холодной уверенностью. Белое бельё сидело идеально, чулки облегали ноги так плотно, что казались второй кожей. Она делала позы спокойно, без дрожи, но внутри фиксировала каждый взгляд, каждую паузу. Она знала — завтра здесь будут сидеть не кураторы, а мужчины в дорогих костюмах, с вином и сигарами. Сегодня же — лишь холодная проверка качества.

Алиса шла за ней. В чёрном кружеве, с блестящим ошейником, она выглядела контрастом: кожа светлая, бельё тёмное, и этот контраст заставлял её казаться ещё более хрупкой. Когда её поставили в позу «выдержка», прожектор поймал дрожь её коленей. Она едва удержалась, но исправилась быстро. Ирма что-то отметила в планшете, не поднимая глаз.

В конце всех выстроили снова у стены. Теперь прожекторы били сразу по ряду. Перед ними стояли кураторы, как судьи. Девушки, в белье и ошейниках, казались манекенами на витрине. Свет подчеркивал всё: влажный блеск кожи после масла, силуэты под кружевом, изгибы тел, которые нельзя было скрыть.

Марк наблюдал из тени сбоку. Его костюм сидел идеально, наушник был почти незаметен. Но взгляд он не мог удержать ровным. Эти фигуры на подиуме были не просто экспонатами — среди них была Эльза. И каждый прожектор, каждый холодный жест превращал её из человека в товар.

«Завтра они будут торговать ими, — подумал он. — Сегодня мы репетируем продажу».

Ирма фон Рейк закрыла папку, её голос прозвучал ровно, как удар молотка:

— Готовы к показу.

Свет выключился. Зал погрузился в полумрак. Девушек снова собрали в колонну и увели. Но ощущение прожекторов осталось на коже, как ожог.

Глава 11 — Прибытие гостей

У ворот особняка загудел первый мотор. Низкий, тянущийся звук дорогого седана, за ним — сухой рык спортивного купе. По гравию катились колёса, и воздух наполнялся тем ритмом, по которому здесь узнавали приближение богатых клиентов. Надзиратели, сменившие чёрную униформу на строгие костюмы, уже стояли полукругом у парадной лестницы.

Первый автомобиль — длинный лимузин с тонированными стёклами. Водитель вышел первым, обошёл дверь, и наружу показался мужчина в дорогом пальто. На запястье блеснули часы, за ним сразу двое ассистентов с портфелями. Надзиратель в маске шагнул навстречу, мягко, но уверенно протянув руки: проверка документов, изъятие телефона, блокировка часов с функцией связи. Всё — быстро, отработанно, без слов.

Следом притормозил внедорожник, из него вышли двое мужчин в смокингах, смеясь и переговариваясь между собой. Один из них, доставая сигару, бросил короткий взгляд на фасад особняка и сказал:

— Здесь умеют хранить секреты.

Охранник наклонил голову, никак не реагируя, и жестом указал на дверь, ведущую в холл.

Машины прибывали одна за другой. Порше, Майбах, «Феррари» алого цвета, слишком яркая на фоне чёрных ворот. Каждый гость проходил одинаковую процедуру: шаг на ковровую дорожку, отдача вещей, сухое приветствие. Ни одного телефона, ни одного фотоаппарата, даже смарт-часы снимали и складывали в отдельные сейфы. Правило было жёстким: всё, что происходило внутри, оставалось только здесь.

У парадной лестницы стояли двое официантов в белых перчатках, предлагали шампанское тем, кто задерживался на пару секунд. Но большинство гостей не останавливалось. Их встречала тишина ковровых коридоров, запах вина и табака, отражения люстр на полированных дверях. Впереди их ждали VIP-комнаты, и каждый шёл туда, словно на репетицию собственного спектакля.

Надзиратели работали слаженно: одни встречали машины, другие уводили гостей внутрь, третьи проверяли багаж. Внешне всё выглядело как приём в отеле класса «люкс», но в жестах была жёсткость. Здесь никто не улыбался по-настоящему. Даже вежливость казалась маской, за которой скрывалась власть.

Когда поток автомобилей усилился, воздух наполнился запахом бензина и дорогих духов. Лимузины сменялись спортивными кабриолетами, чёрные внедорожники — серебряными седанами. Казалось, вся Европа собиралась в одном месте: банкиры, политики, коллекционеры, — каждый вёз с собой не только деньги, но и ту уверенность, что завтра он сможет позволить себе больше, чем другой.

Девушки в это время оставались в своих комнатах. Для них всё происходило будто в другом мире: тишина стен, охрана за дверью, ровный свет ламп. Но где-то там, за окнами, шум моторов и шагов уже означал одно — хозяева прибыли.

* * * * *

Парадная дверь особняка закрывалась за каждой новой группой гостей мягко, беззвучно, будто проглатывая их в другой мир. Внутри царила атмосфера холода и величия: огромный холл с мраморным полом, лестницы с ковровыми дорожками, зеркала в золотых рамах, приглушённый свет люстр. Всё это контрастировало с теми помещениями, где держали девушек. Здесь не было следов контроля, решёток или запаха медикаментов. Только утончённая декорация — пространство, созданное, чтобы обманывать глаз и успокаивать совесть.

Гостей встречали кураторы и персонал, переодетый в безупречные костюмы. Никто не позволял себе лишнего жеста или слова. Официанты с серебряными подносами подносили бокалы шампанского. Охрана стояла в стороне, будто невидимая, но взгляд их следил за каждым шагом. Всё происходило настолько отлаженно, что само ощущение «праздника» становилось системой.

Мужчин сопровождали по коридорам в их апартаменты. Каждому вручали карту-ключ и тонкую кожаную папку с документами. На обложке было тиснение — «V». Внутри — расписание: завтра и послезавтра — свободные вечера с банкетами, дегустацией вин и «частными услугами». Через два дня — основной аукцион. Сухой перечень пунктов напоминал меню, где вместо блюд были расписаны этапы демонстраций и ставок.

Комнаты были оформлены в разных стилях, чтобы каждый клиент чувствовал себя «дома». Одному достался просторный люкс в классике: кровать с балдахином, массивные шторы, камин. Другому — минимализм с панорамными окнами и видом на сад, полки с коллекционными виски. Третьему — номер в духе восточного дворца, с коврами и резными перегородками. В каждом апартаменте уже ждали бутылки вина, корзины фруктов и букеты свежих цветов. Всё было рассчитано на то, чтобы гость сразу погрузился в ощущение избранности.

Некоторые мужчины сразу заняли пространство. Один снял пиджак и откинулся на диван, закурив сигару. Другой прошёл в ванную и включил воду, проверяя напор. Здесь всё было подчинено правилам: никакого контакта с внешним миром. Телефоны, гаджеты, даже умные часы забирали ещё на входе. Конфиденциальность была важнее всего.

В коридорах звучали низкие голоса. Обрывки фраз на французском, английском, немецком. Кто-то шутил, кто-то обсуждал цены на картины, кто-то говорил о «качестве воспитания». Всё это напоминало клуб избранных, которые приехали не впервые и знали правила.

Альберт Гронен появился позже всех. Он двигался так, словно был не хозяином, а дирижёром в театре. Шёл медленно, с лёгкой улыбкой, в идеально сидящем костюме. Два охранника следовали позади, а рядом — Ирма фон Рейк с планшетом. Гронен останавливался у дверей номеров, обменивался короткими репликами с гостями, его голос был мягким, почти доверительным.

— Мы ценим ваше время, — говорил он, глядя прямо в глаза. — Здесь всё устроено так, чтобы вы могли сосредоточиться на выборе. Тишина, отдых, полная свобода… и, разумеется, гарантии.

— Гарантии — это главное, — усмехнулся один из мужчин. — Мы ведь не на рынке.

— Верно, — согласился Гронен. — Здесь не рынок. Здесь — коллекция.

Он произносил такие слова, будто обсуждал картины или редкое вино. Но все понимали: речь шла о живых людях.

Ирма двигалась рядом, не вмешиваясь, лишь фиксируя всё в планшете. Она проверяла списки прибывших, делала отметки. Иногда её взгляд скользил по девушкам, которых выводили в служебные коридоры для «репетиции». Они были одеты в бельё, с ошейниками, построенные ровным рядом. Ирма останавливалась у каждой: поправляла плечо, поднимала подбородок, заставляла взглядом держать паузу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эльза чувствовала, как её тело невольно напрягается от этих секундных осмотров. Это было не унижение и не забота — это был холодный технический контроль, как будто проверяли не человека, а фарфоровую куклу на предмет дефектов. Алиса рядом тяжело дышала, но молчала. Они обе понимали: их время ещё не пришло. Пока они — фон. Но завтра… завтра будут ближе.

За дверями VIP-комнат жизнь шла своим чередом: пробки шампанского, звон бокалов, шаги по коврам. Внутри же служебного коридора воздух был тяжёлым, наполненным напряжением. Всё только начиналось, но каждый понимал: через два дня эта декорация превратится в арену.

* * * * *

Вечером двери банкетного зала раскрылись. Пространство сияло золотым светом люстр, отражающимся в зеркалах, и блеском хрусталя. Длинные столы были накрыты белоснежными скатертями, на них — серебряные приборы, фарфоровые тарелки с гербовыми монограммами, ряды бокалов для вина, шампанского и коньяка. На каждом столе стояли композиции из свежих фруктов, хрустящие багеты, блюда с тонкими ломтиками сыра и мяса. В воздухе смешивались запахи запечённого фазана, трюфельного масла и красного вина.

Официанты двигались бесшумно, расставляя блюда по ритму, будто каждый шаг был частью репетиции. На подносах мелькали устрицы на льду, икорные тарталетки, копчёный лосось, утка с апельсиновым соусом. Вино лилось рекой — редкие бордо, коллекционные бургундские, игристые из шампанских домов, которые знали только самые богатые.

Гости рассаживались за столы, выбирали блюда, но ели мало — большинство больше смаковали атмосферу. Разговоры текли лениво, на разных языках. Кто-то обсуждал картины и аукционы современного искусства, кто-то — политику, кто-то просто смеялся, потягивая шампанское.

Через несколько минут двери в боковом коридоре открылись. Появилась первая группа девушек. Их ввели цепочкой по три, в чёрных кожаных ошейниках, на тонких цепях. Каждая — в кружевном белье и чулках, туфли на высоких каблуках блестели в свете люстр. Это были не «лоты» завтрашнего аукциона, а особая категория — «развлекательные». Девушки, подготовленные специально для этих вечеров, для того, чтобы гости могли «разогреться» перед главным событием.

Надзиратели подвели их к стене. Девушки встали в ряд, руки за спиной, подбородки приподняты. Их взгляды были пустыми, заученными — они знали свою роль. Мужчины за столами оживились, многие повернули головы, некоторые уже обменивались короткими репликами:

— Неплохое начало.

— Красивая подборка.

— Эти явно не на продажу.

Спустя несколько минут кураторы разрешили гостям подойти ближе. Несколько мужчин оставили бокалы и, словно невзначай, коснулись плеч или бёдер девушек. Один из гостей, смеясь, поднял подбородок блондинке пальцами, будто проверяя её стойку. Другой развернул шатенку к себе и повёл в сторону боковой двери. Там ждали отдельные VIP-комнаты, где позволялось всё.

Остальные продолжали трапезу. Но теперь трапеза приобрела иной оттенок: за едой и вином чувствовалась скрытая плоть. Вкус устриц смешивался с запахом духов девушек, блеск вина отражал свет в их глазах. Банкет переставал быть ужином — он превращался в пролог к удовольствиям, где пища и тело становились частью одного и того же ритуала.

Официанты наполняли бокалы, убирали тарелки и снова приносили новые блюда. Вино текло рекой, мясо сменялось десертами, а вместе с этим всё чаще открывались боковые двери — туда увозили девушек, одну за другой.

Зал постепенно погружался в мягкий гул голосов, смеха и приглушённых шагов. Вечер становился длинным, а ночь обещала быть ещё длиннее.

* * * * *

Боковые двери банкетного зала работали беззвучно. За ними открывались небольшие апартаменты — комнаты без окон, но с обивкой на стенах, мягким светом ламп и низким столиком, где уже ждали шампанское, полотенца и коробки с презервативами. Всё было рассчитано: приглушённая музыка, кондиционер, запах дорогого табака и вина. Девушек туда вели молча, снимая с них цепи только внутри, но оставляя ошейники.

В первой комнате мужчина усадил брюнетку на колени и сразу вынул член. Он не тратил время на слова: просто схватил её за волосы и направил в рот. Головка глубоко входила в горло, слёзы выступили мгновенно. Он держал её затылок обеими руками, качая бёдрами, пока она не задыхалась, издавая сдавленные хрипы. Шампанское на столике оставалось нетронутым — ему хватало звуков её захлёбывания. Кончил он резко, прямо в рот, и заставил проглотить, пока сам закуривал сигару.

В другой нише гость действовал медленнее. Он расстегнул кружевное бельё шатенки и уложил её на спину, раздвинув ноги. Осмотрел, словно товар на витрине, и ударил ладонью по бёдрам. Потом вынул ремень и пару раз стеганул по ягодицам, пока кожа не покраснела. Девушка вздрогнула, но молчала. Когда он вошёл, движения были размеренными, с паузами — он смотрел на её лицо, заставляя удерживать взгляд, пока толкал глубже. Каждый раз, когда она пыталась отвести глаза, следовал новый удар ремнём.

В третьей комнате двое мужчин забрали девушку вместе. Один опустил её на четвереньки, другой встал перед лицом. Внутри она принимала толчки сзади, а спереди рот был занят, рот трахали до рвотного позыва. Мужчины переглядывались, смеялись, словно синхронизировали движения. Её волосы спутались, слюна стекала по подбородку на ковёр, но они продолжали до тех пор, пока оба не кончили: один на спину, другой в рот. Салфетки полетели к её лицу, но без жеста заботы — просто чтобы убрать следы и освободить место.

В четвёртой нише мужчина использовал всё пространство. Сначала он прижал девушку к зеркалу, заставив стоять раком, глядя на своё отражение, пока он входил в неё жёстко, прижимая её лицо к стеклу. Потом швырнул её на кровать, поднял ноги и трахал быстро, тяжело дыша. Когда ей стало трудно удерживать позу, он ударил по груди, приказав не падать. В конце он стянул презерватив, кончил ей на живот и вытер ладонью, словно проверял прочность.

В пятой комнате мужчина предпочёл оральное. Он заставил девушку ползти к нему на коленях, как к животному. Потом прижал к дивану и трахал в рот глубоко. Каждый раз за это следовал удар по щеке. Вино из бокала он вылил прямо на её грудь, размазав ладонью по коже, и продолжил держать её голову, пока не кончил. Она захрипела, пытаясь отдышаться, а он уже закурил, не глядя.

После каждой сцены девушек выводили. У одних ноги подкашивались, у других руки дрожали. В коридоре их встречали санитарки: обтирали полотенцами, давали воду, наносили крем на покрасневшие места. На шеях — красные полосы от ошейников, на коже — следы пальцев, иногда мелкие кровоподтёки. Всё это сухо фиксировалось в журнале: «следы — обработано», «тремор — без критики», «усталость — норма».

А за дверями продолжались новые сцены. Снова ритмичный скрип кровати, хлопки ладоней по телу, женские стоны, приглушённые рукой. Мужчины смеялись, заказывали новые бутылки, снова вызывали девушек. Это был только первый вечер, и всем напоминали: главное событие впереди. Но «разогрев» был необходим, и каждый понимал — завтра сюда приведут других, куда более ценных.

К ночи ковры были влажными от вина и спермы, простыни смяты в комки, воздух густой от пота и дыма. Персонал убирал всё молча, готовя комнаты к следующему банкету.

* * * * *

Спальни, где держали девушек на продажу, погрузились в неестественную тишину. Камера была освещена мягким светом, стены — голые, ровные, без окон. Их сюда загнали рано, до вечера, оставив лишь воду и тонкие пледы. За дверью было пусто: ни шагов, ни голосов, только гул вентиляции и далёкое потрескивание лампы.

Эльза сидела на своей койке, подтянув колени к груди. Алиса легла рядом, повернувшись лицом в стену, и молчала. Остальные девушки шептались тихо, почти неслышно, как будто боялись потревожить эту гнетущую паузу. Все знали, что в соседнем крыле уже собралось много гостей. Чёрные машины они видели ещё днём через решётчатое окно коридора, слышали, как двери открывались и захлопывались одна за другой. Но сюда шум не доходил.

Именно это и пугало. Тишина будто сгущалась, превращалась в ожидание. Девушки переглядывались, каждая думала о том, что скоро и их выведут — не в душ, не на тренировку, а на подиум. Ошейники на шеях уже не казались временным аксессуаром. Они становились знаком: товар готов.

— Думаешь, завтра? — наконец прошептала Алиса, не поднимая головы.

Эльза долго молчала, потом ответила:

— Скоро. Два дня максимум.

В этих словах не было утешения. Все понимали: приготовления закончены. Их мыли, переодели, обучили стойкам и движениям. Они знали правила, знали, что нельзя делать. Остальное зависело уже не от них.

Часы тянулись мучительно. Иногда слышались шаги охранников в коридоре — тяжёлые, размеренные. Замок звякал, в камеру заглядывал надзиратель, считал по головам и уходил. Ни вопросов, ни приказов. Лишь проверка, что все на месте.

Эльза смотрела в потолок и чувствовала, как дыхание замедляется. Она пыталась считать вдохи и выдохи, чтобы не слушать собственные мысли. Но внутри всё равно крутилась одна:

они уже здесь

. Люди, ради которых их готовили месяцами, сидели за соседними стенами, ели, смеялись, выбирали, как проведут время. И совсем скоро взгляды упадут на них.

К утру девушки лежали молча, каждая притворялась спящей. Но на самом деле никто не спал. Камера дышала тревогой. Завтра всё изменится.

Глава 12 — Контур выхода

Утро началось не с криков и не с приказов — всё было слишком размеренным. Девушек подняли рано, но без грубости, построили в коридоре и повели в душевую. Вода была чуть прохладнее обычного, напоминая о дисциплине. Каждой выдавали по чистому полотенцу, белью и тому же самому халату — одинаковость превращала их в детали одного механизма. Никто не говорил лишнего, охрана только сверяла списки, щёлкала замки, считала шаги.

После мытья их повели в зал. Там не было новых упражнений, не было неожиданностей — только повторение пройденного: стойка с поднятым подбородком, шаги по линии, взгляд чуть вниз, руки вдоль тела. Каждое движение отрабатывалось десятки раз, пока мышцы не начинали дрожать от монотонности. Алиса сбивалась чаще других: её поправляли, ставили снова. Эльза смотрела на неё краем глаза и понимала — это уже не обучение, это репетиция перед витриной.

Днём был приём пищи. Еду принесли в том же порядке: порция крупы, кусок мяса, витамины в прозрачном стакане воды. Девушки ели молча. Взгляды пересекались, но никто не осмеливался говорить. Каждая знала, что за стеклом их видят — камеры следили даже здесь.

Ближе к вечеру стало заметно: охраны стало больше. В коридоре шаги звучали чаще, чем обычно, патрули сменялись с точностью до минуты. Замки на дверях проверяли дважды, иногда трижды. Даже воздух будто изменился — тяжелел, как перед грозой. Эльза уловила этот ритм и запомнила: дважды за час охранники проходили мимо камеры, останавливались на несколько секунд, потом уходили.

Алиса попыталась пошептаться, но Эльза лишь качнула головой: не время. Их молчание было громче любых слов.

Вечером девушек снова повели в зал, на этот раз только на короткую проверку: стойка у стены, наклон головы, проверка одежды. После этого их вернули в камеру. Там царила тишина, нарушаемая лишь дыханием. Время тянулось мучительно, каждая минута приближала их к завтрашнему дню, и это чувствовали все.

Эльза лежала, глядя в потолок, и мысленно считала шаги — как будто готовилась к чему-то большему, чем просто показ.

* * * * *

Комната наблюдения в тот день казалась ему ещё теснее, чем обычно. Мониторы тянулись рядами, изображая каждый коридор, каждую лестницу, каждый угол особняка. Марк сидел неподвижно, но внутри чувствовал, как ускоряется пульс. Слишком много людей. Слишком много переменных.

На экранах сменялись сцены: в одном крыле накрывали столы, в другом проверяли освещение, а рядом с главной лестницей двое охранников натягивали новый ковёр — к приезду гостей всё должно было выглядеть безупречно. Служанки протирали перила, санитарки несли коробки с полотенцами и йодом. Всё было так же стерильно и безукоризненно, как месяц назад, но теперь в этом ощущалась последняя фаза — подготовка к главному.

Марк вёл глазами привычные маршруты охранников. Утром патрули ходили лениво, с разговорами. Теперь — шаги ровные, короткие, без лишних пауз. Время смены постов стало предельно точным: 08:40, 14:10, 21:35. Любая попытка проскочить между ними была бы самоубийством.

Он сделал заметки в блокноте. Кривые стрелки, мелкие метки: «слепая зона — 90 секунд», «медблок — окно 2 мин», «архив — без вывески». Всё сходилось к одному: действовать можно только в момент хаоса.

Аукцион.

Это слово застряло в голове, будто нож в ткани. Когда зал наполнится, когда охрана будет отвлекаться на гостей, когда десятки людей двинутся одновременно — тогда и только тогда появится шанс.

Он перевёл взгляд на монитор с камерой их спальни. Девушки сидели тихо, будто фигуры из воска. Алиса склонила голову на колени, Эльза смотрела прямо перед собой, глаза открытые, сосредоточенные. И Марк поймал себя на мысли: именно она держит взгляд так, будто видит больше, чем остальные.

Она способна. Она может помочь. Без неё этот план не выйдет.

Пальцы сами легли на край блока UPS. Зелёные индикаторы мерцали, будто подмигивая ему. Он знал, что техника может дать сбой. И если этот сбой совпадёт с её действием — коридор станет пустым на несколько секунд. Этого хватит.

Марк закрыл блокнот и сел глубже в кресло. Решение было принято. Осталось только найти момент, чтобы сказать ей.

* * * * *

Её вывели в коридор ближе к вечеру — вместе с другими, на очередную проверку стойки. Марк уже ждал, стоя у стены с планшетом, словно просто отмечал результаты. Надзиратель рядом лениво листал бумаги, не подозревая, что в это мгновение решается нечто большее.

Эльза встала у стены, прижала руки вдоль бёдер, голову чуть опустила. Он сделал вид, что поправляет её стойку: лёгкое движение рукой по плечу, едва ощутимое касание. Снаружи всё выглядело как обычная корректировка. Но его губы почти не шевелились, слова были короче дыхания:

— Падение. У двери. Ты.

Эльза не моргнула. Только слегка напряглись пальцы. Он провёл взглядом вниз, к её браслету, и едва слышно добавил:

— Два удара. По поручню. Это сигнал. После аукциона.

Надзиратель, заметив паузу, бросил короткий взгляд, но Марк уже сделал пометку в планшете, будто ничего не произошло. Эльза подняла голову на долю секунды — глаза встретились с его. Ни страха, ни вопросов. Только молчаливое согласие.

Когда их повели дальше, она считала шаги. Раз, два, три — поворот. Четыре, пять — пост охраны. Дальше медсестра, дальше лестница. Всё складывалось в карту, которую она носила теперь в голове.

Марк остался в коридоре, держа планшет на груди. Внутри у него сжалось.

Она поняла. Она готова. Ошибки не должно быть.

* * * * *

Ночь тянулась мучительно долго. В камере все лежали молча, каждая притворялась спящей. Алиса тихо дышала рядом, её плечи подрагивали в ритме сна или тревоги. Но Эльза не могла закрыть глаза. Мысли не давали.

Сначала она прокручивала в голове слова Марка.

Падение. У двери. Два удара.

Казалось, что это прозвучало не в реальности, а во сне, таким нереальным был момент. Но она помнила его глаза. Не холодные, не равнодушные — в них была острая необходимость. Он не просил, он приказывал, но в этом приказе было доверие.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эльза знала коридоры лучше, чем кто-либо. Считала шаги охраны, слышала паузы медсестёр, различала, где пол скрипит под ногами. Она могла отвлечь, могла дать эти секунды. И от этого знания становилось страшнее всего.

Я — не просто лот. Не просто тело. Я часть плана.

Мысль жгла сильнее, чем ошейник на шее. До этого дня она лишь ждала, пока её выставят. Теперь ждать было нельзя. Ошибёшься — убьют его. Ошибёшься — убьют тебя.

Она перевела взгляд на Алису. Та спала, уткнувшись в локоть, лицо спокойное, почти детское. Эльза сжала пальцы в кулак. Если получится — они обе выйдут. Если нет… Она не позволила себе закончить мысль.

В груди росло тяжёлое ощущение: всё, что они пережили — тренировки, проверки, унижения — было лишь подготовкой к настоящей роли. Только теперь её роль не продаваться, а сыграть падение так, чтобы за дверью открылся проход.

Эльза повернулась на спину, вгляделась в серый потолок. Тишина камеры казалась густой, липкой. И в ней билось одно:

два удара браслетом

. Она слышала их даже во сне, как эхо будущего.

* * * * *

В комнате наблюдения гул мониторов был ровным, как дыхание машины. Марк сидел один, склонившись над блокнотом. На серой странице ряды кривых стрелок и коротких слов: «UPS — мерцание — контейнер — выход». Каждая линия означала риск, каждая пауза — чью-то жизнь.

Он вновь прокрутил маршрут в голове. Коридор к архиву — без вывески. Посты охраны — 08:40, 14:10, 21:35. Между ними — узкие окна, слишком короткие, чтобы пройти без прикрытия. Ему нужен шум, нужен сбой. Эльза должна упасть именно там. Медики подбегут, охрана остановится, камеры зафиксируют толпу. В этот момент UPS даст мерцание, и дверь, которую обычно не замечают, останется без внимания.

Она — не просто лот. Она — часть плана. Без неё это невозможно.

Эта мысль повторялась, будто мантра. Марк впервые позволил себе доверить часть операции не технике, а человеку — и это жгло сильнее любого риска.

Он закрыл блокнот и поднял глаза на мониторы. На одном из них камера показывала спальню девушек. Несколько спали, одна сидела у стены, уронив голову на колени. Но Эльза — нет. Она смотрела прямо перед собой, глаза открытые, неподвижные. И этот взгляд был иным: в нём не было обречённости. Там было ожидание, точка, в которой сходились страх и готовность.

Марк провёл рукой по лицу, стараясь стереть напряжение. Время ещё не пришло, но завтра оно начнётся.

Эльза села на койке ровно, положила руки на колени, спина прямая, как на тренировке. Но внутри её взгляд был холоднее, чем все лампы в коридоре. Она уже сделала выбор.

Глава 13 — Аукцион

Зал сиял, как театр, но в нём не было ничего утончённого. Свет прожекторов бил в подиум, отрезая его от остального пространства. Белые скатерти на длинных столах и ряды бокалов казались декорацией, а не роскошью. Воздух густо пропитался вином, сигарами и тяжёлыми парфюмами, которые лишь маскировали запах пота и телесного напряжения.

Гости занимали свои места медленно, словно наслаждаясь ритуалом. Мужчины разного возраста и статуса, но в одном схожие — их тела давно предали их. Толстые, рыхлые, с лицами, обвисшими от переедания и алкоголя. Животы выпирали из-под дорогих костюмов, щеки наливались красным винным блеском, глаза поблескивали алчностью. Редкие худощавые выглядели не лучше: в их жестах чувствовалась нервная дрожь и неприкрытая похоть.

Некоторые сразу требовали шампанское, хватали официантов за руки, смеялись громко, с брызгами слюны. Их разговоры звучали так, словно они обсуждали мясо, а не людей.

— Главное, чтобы сосала без зубов, — сказал один, перекатывая бокал в ладони. — За это я переплачу.

— А я возьму такую, что в жопе держит. Там видно, как натренировали, — отозвался другой. — Больше часа выдержит — тогда она стоит каждой тысячи.

Смех разнёсся по залу. Толпа оживала, и чем громче становились эти разговоры, тем отчётливее ощущалось: сейчас они готовы на всё.

Когда на подиум поднялась Ирма фон Рейк, зал почти стих. Её шаги были чёткими, папка в руках — как оружие. В её лице не было ни капли эмоций: только ровная холодность, будто она объявляла медицинский диагноз.

— Добрый вечер, — сказала она. Голос её был сухим, без интонаций. — Сегодня открывается первая сессия торгов. Девушки подготовлены. Медицинские карты подтверждены. Характеристики будут зачитаны при выходе.

Она сделала короткую паузу и добавила:

— Все лоты прошли протоколы. Оральная дисциплина — выполнена. Анальная подготовка — завершена. Позиционная выдержка — без нареканий.

В зале раздалось одобрительное «ха!», кто-то хлопнул ладонью по столу. Толстяк с кольцами на пальцах вытер рот салфеткой и крикнул:

— Сразу начнём! Хочу видеть, что они умеют!

Ирма даже не повернула головы. Сзади вспыхнула надпись: «ЛОТ №1».

Девушку вывели с бокового прохода. Тонкое бельё почти не скрывало ничего, а лишь подчёркивало линии тела. Металлический ошейник на шее блестел в свете прожекторов. Она шагала медленно, ровно, руки вдоль тела. В зале раздались тяжёлые смешки и приглушённые возгласы.

— Смотри, какая пасть… — раздалось сбоку. — Научили работать языком, видно сразу.

— А жопа как у студентки, — ответил сосед, прищуриваясь. — Гляди, стоит без дрожи. Хорошо дрессировали.

Ирма раскрыла папку, голос её был острым и ровным:

— Лот номер один. Возраст — двадцать два года. Рост — сто семьдесят. Специализация: оральная дисциплина устойчива, анальные протоколы отработаны, рекомендована для длительных сессий. Начальная цена — двести тысяч евро.

— 200 тысяч! — выкрикнул первый.

— Двести пятьдесят! — тут же перекрыл другой, покрасневший от азарта.

— четыреста! — добавил третий, хлопнув по столу ладонью.

Всплеск голосов превратился в гул. Кто-то пролил вино, хохотал, толкая соседа локтем. Пальцы дрожали на планшетах, но многим хотелось выкрикнуть сумму вслух, показать свою жадность и власть.

На подиуме девушка смотрела в пол, её губы дрожали, но стояла она неподвижно. Свет прожекторов подчеркивал гладкость её кожи и округлость бедер. В глазах гостей это было не тело — а товар.

Молоток ударил. Ирма сказала ровно:

— Продано.

Зал взорвался аплодисментами, грубыми и громкими, как в кабаке.

* * * * *

После того как первый удар молотка отрезал тишину, зал будто ожил окончательно. Вино хлынуло в бокалы щедрее, разговоры стали громче, и каждый мужчина чувствовал: игра началась. На подиум вывели следующую девушку — шатенку с высокими скулами и ровной осанкой. На ней было кружевное бельё телесного оттенка, которое сливалось с кожей, создавая иллюзию наготы. Металлический ошейник блеснул, и прожекторы высекли её фигуру, вытягивая линии бёдер и изгиб спины.

Ирма холодным голосом зачитала:

— Лот номер два. Двадцать лет. Рост сто шестьдесят пять. Специализация: гибкость позвоночника, тренировка в позиционных выдержках. Рекомендована для игр с длительной фиксацией. Начальная цена — двести тысяч евро.

— Двести пятьдесят! — выкрикнул кто-то мгновенно.

— Триста!

— Четыреста!

Цифры летели через зал, перебивая друг друга. Толстяк в конце стола, размахивая салфеткой, рявкнул:

— Полмиллиона!

Его голос заглушил остальных. Несколько секунд была тишина, и лишь потом кто-то рискнул добавить:

— Пятьсот пятьдесят!

Ирма дала паузу, глядя поверх зала так, будто видела всё сразу. Удар молотка.

— Продано.

Аплодисменты были громче, чем прежде.

На подиум вывели следующую. Русоволосая, кожа белая, губы приоткрыты. Она шла медленнее, чем требовалось, и охранник резко дёрнул за цепочку, заставив ускориться. Бельё чёрное, контрастное, на бёдрах — тонкие ремешки, подчёркивающие округлость. В зале зашептались.

— Лот номер три. Двадцать четыре года. Рост сто семьдесят три. Специализация: оральная дисциплина высокой устойчивости. Проверка проведена тремя мастерами. Выдержка более сорока минут без нареканий. Начальная цена — триста тысяч евро.

— Четыреста!

— Пятьсот!

— Шестьсот пятьдесят!

Крики стали жёстче, азарт резал воздух. Один из гостей ударил кулаком по столу, покраснев от возбуждения:

— Семьсот!

Зал загудел. Ирма, не меняясь в лице, лишь дождалась, пока цифры стихнут.

— Семьсот тысяч. Есть ли выше?

Тишина. Удар молотка.

— Продано.

Третья девушка скрылась за боковым проходом, а на экране вспыхнула надпись: «ЛОТ №4».

Её ввели медленно, как драгоценность. Блондинка с тонкой талией и упругой грудью, которую подчеркивало белое бельё. Её взгляд был опущен, но тело двигалось плавно, будто она тренировалась в каждом шаге.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Лот номер четыре. Девятнадцать лет. Рост сто шестьдесят восемь. Специализация: анальная подготовка, выдержка до часа двадцати. Состояние — без повреждений. Начальная цена — четыреста тысяч евро.

Зал взорвался.

— Пятьсот!

— Шестьсот пятьдесят!

— Восемьсот!

Толстяк с часами вскочил, размахивая бокалом:

— Миллион!

Зал замер. Несколько секунд — только дыхание и шорохи. Ирма слегка кивнула, и её голос прозвучал ровно:

— Лот номер четыре. Один миллион евро. Продано.

Шум вернулся, словно удар волны. Мужчины аплодировали, переговаривались, лица пылали от вина и возбуждения.

Подиум очистился, и гости знали — впереди будут новые тела, новые ставки, новые игры.

* * * * *

Зал всё больше напоминал не вечерний приём, а скотный рынок для богачей. Лица мужчин раскраснелись, галстуки сползали, пиджаки уже никто не застёгивал. Вино лилось, мясные пальцы хватали бокалы, и каждый новый выход девушки поднимал шум до потолка.

На подиум вывели сразу двух. Контраст: одна смуглая, тёмные волосы, острый профиль; другая — светлая, тонкая, с мягкой линией губ. Их поставили рядом, прожектора резали светом обнажённые тела, бельё блестело на потной коже.

— Лоты номер пять и шесть, — произнесла Ирма. — Синхронная подготовка. Параллельное использование. Выдержка совместная. Начальная цена — семьсот тысяч евро за пару.

— Восемьсот! — выкрикнул один из гостей, хлопнув ладонью по столу.

— Девятьсот! — перекрыл другой.

— Миллион двести! — рявкнул толстяк с сигарой, утирая жирный подбородок. — Обе сразу.

Толпа заревела, кто-то зааплодировал, и Ирма спокойно кивнула:

— Продано.

Девушек увели, а зал уже требовал следующего.

Вывели хрупкую брюнетку с длинными ногами и тонкими запястьями. На ней было алое бельё, подчёркивающее белизну кожи. Она едва держалась, но охранник заставил шагать ровно.

— Лот номер семь. Двадцать один год. Рост сто семьдесят восемь. Позиционная стойкость, устойчива к длительной фиксации. Начальная цена — двести тысяч евро.

— Триста!

— Четыреста!

— Пятьсот!

Кто-то из первых рядов лениво поднял руку:

— Возьму её и следующую. За восемьсот тысяч обе.

Смех прошёл по залу. Ирма вскинула глаза:

— Лот номер семь — и резерв восемь. Принято. Восемьсот тысяч.

Молоток ударил.

Ещё одного мужчину это явно возбудило. Он вскочил, указывая на экран:

— Я тоже беру две. Вот эту и ту блондинку, что будет после. Неважно цена.

Толстые пальцы тянулись к планшетам, цифры скакали вверх. Каждая ставка становилась не просто суммой — это было заявление о власти. Одни покупали девушек как мясо для утех, другие — как игрушки для коллекции.

— Миллион сто! — выкрикнул мужчина с золотыми часами, захлёбываясь вином. — За обеих!

— Миллион двести! — ответил сосед, стуча бокалом по столу.

— Миллион четыреста! — перекрыл третий.

Всплески голосов, рёв и смех слились в гул. Прожектора били в обнажённые тела, и каждое движение девушек на подиуме превращалось в товарный знак.

Ирма ударила молотком.

— Продано.

Зал был в экстазе. Несколько мужчин уже держали по два «лота», записанных за ними. Некоторые переглядывались, улыбались друг другу, будто это был турнир, где победителем считался тот, кто утащит больше тел.

Вино лилось всё гуще, ставки становились всё грязнее и громче. А впереди ещё ждали десятки девушек.

* * * * *

К середине вечера зал превратился в пьяный улей. Толстые пальцы держали бокалы, галстуки валялись на столах, разговоры срывались на крик. Мужчины переговаривались, спорили, хлопали ладонями по столешницам, их лица блестели от пота и вина. В воздухе висела плотная смесь перегара, сигарного дыма и сладковатого запаха возбуждения, который уже не могли перебить духи.

Некоторые из гостей не выдерживали. Они тянули руки к Ирме или к охранникам, указывая на купленных девушек.

— Ведите её в мою комнату. Сейчас же, — потребовал один, вставая из-за стола и размахивая планшетом с подтверждённой ставкой.

— Я за миллион купил, мне плевать на ваши формальности, — другой, с выпирающим животом, хлопал ладонью по животу. — Я хочу её сегодня.

Толпа загудела, и казалось, что сейчас их придётся разнимать. Вино и азарт слились в безумие, и мужчины, привыкшие получать всё сразу, теряли терпение.

Ирма поднялась на подиум. Она сделала это медленно, так что даже самые шумные гости замерли. В её лице не дрогнуло ни одной мышцы, а голос прозвучал ровно и хладнокровно, как сталь.

— Лоты будут переданы владельцам только через несколько дней. После заключительных проверок и оформления. Это правило. Никто не исключение.

— Да плевать мне на правила! — выкрикнул мужчина в дорогом костюме, но Ирма повернула к нему голову, и зал ощутил холод её взгляда.

— Вы купили товар. — Она произнесла это так сухо, что слова сами резали слух. — И получите его, когда товар будет доведён до состояния передачи. Мы не нарушаем протоколы. Если вы не согласны, ваши ставки будут аннулированы.

Несколько секунд стояла тишина. Мужчины переглядывались, лица наливались красным, но никто не решился возразить. Даже самые пьяные и наглые поняли: перед этой женщиной они такие же подчинённые, как те тела на подиуме.

Кто-то нервно рассмеялся, и смех подхватили другие. Воздух снова заполнился шумом и гулом голосов. Но в этом смехе звучало раздражение и нетерпение. Они хотели немедленно сорвать трофеи — но им пришлось ждать.

Толстяк с кольцами на пальцах пробурчал соседу:

— Пусть. Я подожду. Зато потом сделаю всё, что захочу.

Зал гудел, словно клетка с хищниками, которых ещё не кормили. Каждая новая ставка была как удар кнута, каждая цифра в сотни тысяч евро — как оскал. И чем дольше длился аукцион, тем сильнее звериное нетерпение росло.

* * * * *

Торги к концу вечера стали почти безумными. На подиум выводили девушек одна за другой, и каждая продавалась быстрее предыдущей. Мужчины кричали суммы так, будто играли в пьяный азартный спорт.

— Лот номер девять. Сорок пять минут выдержки, оральная подготовка завершена. Стартовая цена — триста тысяч евро.

— Четыреста!

— Пятьсот!

— Шестьсот!

Молоток ударил через минуту — и девушку увели.

Следующую, хрупкую блондинку с мягкими линиями и повязкой на бедре, забрали ещё быстрее. Ставки прыгнули от двухсот тысяч сразу до семисот. Толстяк с сигарой победил, едва не перевернув бокал, и заржал, хлопая по столу.

Зал уже утопал в шуме и вине. Мужчины переговаривались, спорили, смеялись, у некоторых за спиной уже числились по две, а то и три купленные девушки. Их лица блестели от пота, глаза горели звериным азартом.

И тогда Ирма подняла руку. Зал стих.

— Лот номер 67, — произнесла она ровно, без интонаций.

Прожекторы хлестнули светом в пустой подиум. Дверь сбоку открылась.

Эльза вышла.

Она шла медленно, и в этой тишине каждый звук каблуков отдавался по залу. На её шее блестел ошейник, тонкие ремешки белья натягивались на теле. Она остановилась под светом, и на неё разом уставились десятки жадных глаз.

Глава 14 — Эльза

Зал был настроен как прибор: свет от прожекторов срезал тени, подиум блестел ровной полосой, столы рассаживали богатых так, чтобы каждому хватало обзора и власти. Запахи вина, табака и полированного дерева смешивались в единый фон, где деньги казались чем-то материальным, плотным, как воздух. Шум стих, когда вспыхнула надпись на экране: «ЛОТ №67».

— Лот номер двенадцать. Тридцать четыре года, — произнесла Ирма фон Рейк. Голос — клинический, без пауз на эмоции.

Смех покатился по рядам. Кто-то хмыкнул так громко, что дрогнули бокалы.

— За пятьдесят тысяч возьму, — бросил краснолицый толстяк, не утруждая себя шёпотом. — На кухню пусть ходит.

— Милфа в соку, — ответил сосед, прищурив жирные веки. — Только кому надо?

Эльза вышла из бокового коридора и остановилась в центре света. Ошейник на шее блеснул, ремни белья подчёркнули линию талии и бёдер — не как приглашение, а как маркировку «класс товара». Под светом её кожа стала холодно-гладкой, лицо — спокойно пустым. Она держала стойку так, как учили: подбородок на полделения ниже взгляда зала, плечи раскрыты, дыхание экономно.

Ирма не прервала смех. Она дождалась, пока он иссякнет сам, и раскрыла папку. Пальцы у неё двигались так, как двигаются инструменты в чистой операционной.

— Уточнение по характеристикам, — сказала она ровно. — Расширенная подготовка по всем базовым протоколам. Выдержка позиций — без критики. Контроль дыхания — стабильный. Порог болевой реакции — низкий, управляемый. Оральные и позиционные дисциплины — завершены, рекомендации «длительные сессии». Пульс по карте — ровный, восстановление — быстрое. Медицинские замечания отсутствуют.

Смех в зале оборвался. Те же лица, ещё секунду назад довольные своей остроумной грубостью, подались вперёд. Слова «без критики», «управляемый», «восстановление быстрое» в этом месте звучали как «надёжно», «долго», «окупаемо».

— Начальная ставка, — Ирма подняла глаза от папки. — Двести тысяч евро.

— Двести пятьдесят, — сухо произнёс худой мужчина у края первого стола, не меняя позы.

— Триста, — сразу перекрыл его сосед, вытирая ладонь о скатерть.

Паузы между цифрами стали короче. Вино закипало в крови богачей, но теперь — не как пьяный смех, а как расчёт. Эльза стояла, не двигаясь: плечи ровно, руки вдоль бёдер, взгляд зафиксирован на линии пола у кромки подиума. Свет прожекторов держал её, как рамка держит снимок. В этом свете она переставала быть человеком — и зал это чувствовал.

— Четыреста, — сказал кто-то из второго ряда. — Без осмотра, беру на ресурс.

— Пятьсот, — ответил голос справа; толстые пальцы с кольцами постучали по планшету, подтверждая серьёзность.

Ирма слушала, не меняясь в лице. Её «да» и «принято» были чуть слышными движениями подбородка. У стола с бордовой скатертью два мужчины переглянулись: один, кривясь, шепнул другому «возраст», другой покачал головой — «выносливость». Слова менялись местами, как фишки на столе: «долго держит», «школа у неё сильная», «не сорвётся в середине».

— Шестьсот пятьдесят, — лениво бросили слева, будто говорили о налоговом вычете.

Эльза услышала только ритм. Не цифры — удары. Каждый выкрик резал воздух, как острие: «две-пятьдесят… триста… четыре…». Рядом лицо охранника оставалось пустым. В отдалении стоял Марк — в тёмном, ровный, будто часть мебели. Его взгляда она не видела, но ощущала — как ощущают присутствие электричества в стене: не видно, а ток есть.

Ирма не спешила. Она дала залу прожевать собственные сомнения, дождалась, когда среди хриплых голосов вырастет один — тот, что задаёт темп. Пальцы её перелистнули страницу, блеснула металлическая закладка.

— Дополнение, — сказала она. — Психологический профиль — устойчивый. Реакции на стресс — управляемые. Обучение завершено, рекомендации — «универсальная роль». Уникальность лота — подтверждена.

Смысл «уникальности» в этом зале был простым: «дорого, потому что редко, и редко, потому что дорого». Ряды качнулись, глазные яблоки блеснули, как монеты в ладони.

— Семьсот, — ударил тяжёлый голос с дальнего конца. Толстяк с сигарой не смотрел на сцену — он смотрел на соседей, проверяя их готовность спорить.

— Семьсот пятьдесят, — почти беззвучно добавил мужчина в идеально сидящем пиджаке, не поднимая бокал.

Зал снова выдохнул. Шёпоты оборвались. В этих двух голосах было всё — жирная уверенность денег и тонкая уверенность власти. Ирма отметила их коротким взглядом и положила ладонь на молоток, не касаясь древесины.

Эльза стояла. Ошейник на шее отдавал холодом, свет бил в плечи ровно и долго, как в образцовую вещь на витрине. Внутри — пустота, доведённая до устойчивости: дыхание по счёту, мышцы в микродрожи, взгляд — в точку.

Два удара браслетом. Падение. Коридор.

Мысли приходили и уходили, как волна прокатывается по камню, не оставляя следа снаружи.

— Восемьсот, — крикнул другой, уже с хрипотцой; рука сорвалась, бокал звякнул о край прибора.

— Восемьсот пятьдесят, — перекрыли из первого ряда.

Ирма чуть наклонила голову. Пауза. Зал знал, что это означало: «темп принят». Она подняла молоток на высоту ладони — и замерла. Этот жест останавливал даже тех, кто хотел орать дальше. Нельзя кричать, когда лезвие уже у горла.

— Подтверждаю восемьсот пятьдесят, — сказала она. — Есть ли выше?

Тишина на полудыхании. В этот раз смех не вернулся. Возраст перестал быть шуткой, стал маркером «надёжности партии». Кто-то промокнул лоб салфеткой, кто-то уставился в планшет. В дальнем углу официант сменил пустые бутылки на полные и растворился, как тень.

Марк не двигался. Для камер он был фигурой фона; для себя — точкой, где сходился план.

Она — часть плана. Без неё это невозможно.

Мысль была спокойной, как чекмарк в левом краю страницы.

— Девятьсот, — пришло из-за колонны, неожиданно ровно.

Ирма кивнула, не понижая век.

— Девятьсот подтверждены.

Вдох на зал. Выдох. Свет на коже. Тяжёлые глаза, считающие не человека, а срок службы. «Два дня — подготовка. Передача — по протоколу». Прозрачные, как стекло, правила.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эльза осталась недвижна, как и положено лоту, который хотят купить не из-за «сейчас», а из-за «долго». И зал, который час назад хохотал про «пятьдесят тысяч», уже говорил с ней на другом языке — на языке суммы и тишины.

Ирма опустила молоток на сантиметр — и снова задержала в воздухе. Её паузы были точнее любой цифры.

— Девятьсот тысяч. Принято. Продолжим.

Свет не дрогнул. Подиум не сдвинулся. Но граница вечера была перешагнута — и дальше цена будет расти.

* * * * *

Пауза, удержанная Ирмой, сработала как хирургический зажим: зал перестал кровить шутками. Свет держал Эльзу в неподвижной рамке, и в этой неподвижности прибавлялась стоимость — секунду за секундой.

— Дополнение к характеристикам, — сказала Ирма, не подавая виду, что слышала прежние смешки. — Гинекологический статус: не рожала. Тонус тазового дна — высокий, контроль мышц — обученный. Эластичность тканей — в норме, без рубцов. Реакция на длительную фиксацию — прогнозируемая, восстановление — быстрое. Оральные и позиционные дисциплины — завершены на верхнем уровне, стресс-профиль устойчивый.

Слова легли на зал, как слой лака. Те, кто ещё минуту назад растягивал улыбку, уже считывали формулы окупаемости: «выдержка», «контроль», «восстановление». На столе с бордовой скатертью кто-то тихо кивнул сам себе, закрывая старую вкладку в планшете — эта информация была весомее внешности.

— Девятьсот пятьдесят тысяч, — прозвучало слева.

— Один миллион, — мгновенно перекрыл первый ряд; не крик — заявление.

Шум сдвинулся на полтона. Вино плеснулось в бокалах, но никто не отвёл взгляда от подиума. Эльза стояла, как её учили стоять: выровненное дыхание, горло свободно, плечи симметричны, взгляд — в фиксированной точке. Она слышала лишь интервалы между ставками — как метки на ленте, по которым можно считать время.

Ирма не торопила. Она умела давать цифрам расти сами.

— Миллион сто, — сказал сухой голос у колонны.

— Миллион двести! — взорвался дальний стол; толстая ладонь шлёпнула по столешнице, и круглый брелок часов звякнул об фарфор.

За спинами официанты тихо сменили пустые бутылки, воздух сгустился от сигарного дыма. Несколько мужчин переглянулись: возраст перестал быть поводом для шутки и стал аргументом «надёжности узла».

Ирма перевела взгляд из конца зала в первый ряд — короткое движение, будто отметка в акте приёмки.

— Миллион триста, — ровно произнёс человек в идеально сидящем пиджаке. Он не поднял руки, не повысил голос — ему это было не нужно.

Толпа глухо загудела. Кто-то хрипло рассмеялся — не весело, нервно. У толстяка с сигарой дёрнулся уголок губ; он приподнялся, как бы пробуя на вес новую цифру, но снова сел. В такой тишине слышно, как скрипит кожа на спинке стула.

Эльза всё так же не двигалась. Ошейник холодил шею, лампы резали плечи, внутри — пустой коридор дыхания: вдох на четыре, выдох на шесть.

Два удара. Поручень. Падение.

Мысли, как таблички в тоннеле: видны, но не требуют ответа.

— Миллион четыреста, — выстрелило из глубины зала, будто в ответ на внутренний счёт.

Ирма положила пальцы на молоток. В этом жесте не было угрозы — только власть над ритмом.

— Подтверждаю миллион четыреста. Есть ли выше?

Пауза встала стеной. Слева кто-то потянулся к бокалу и не допил, замер. У первого стола мужчина с кольцами посмотрел не на подиум, а на того, кто сказал «миллион триста». Тот встретил взгляд и остался неподвижен, как скала в воде. Уверенность редко громка.

Свет не менялся, но зал будто потемнел по краям — всё сузилось до тонкой белой полосы подиума и фигуры, стоящей в центре. Марк у правой колонны не шевелился. Для камер — фон, для себя — точка сборки.

Она — часть плана. Без неё это невозможно.

— Полтора миллиона, — сказал тот же голос из первого ряда — спокойно, чисто, как ставят печать.

Несколько секунд не звучало ничего. Даже вентили на потолке будто остановились. Потом зал шумно втянул воздух: толсто, многоголосо, с едва заметным оттенком уважения к сумме, которая сама по себе — событие.

Ирма не улыбнулась. Она просто опустила молоток — ровно один удар, без театра.

— Лот номер 67. Один миллион пятьсот тысяч евро. Продано.

Шум не сорвался в крик; наоборот, он пошёл вниз, в бас. Кто-то хлопнул ладонью по столу, кто-то откинулся и закрыл глаза, как после удачного броска. Несколько голов повернулись следом за Ирмой — там, где должны были появиться сопровождающие. Протоколы, как всегда, работали быстрее эмоций.

Два надзирателя вошли из бокового проёма. Девушка с планшетом шла за ними — фиксировать передачу на хранение до окончательного оформления. Эльза сделала полшага назад — это было единственное движение за всё время под светом. Её вывели тем же маршрутом, по которому она пришла — короткий коридор, затем поворот в «служебную».

Зал уже перетасовывал бокалы и суммы; аукцион не прерывался. Рекорд зафиксирован — значит, машину можно вести дальше.

В коридоре звук изменился: гул остался за стеной, здесь слышались только шаги и тихое жужжание вентиляции. Эльза шла меж двух фигур, не оборачиваясь. У второй двери стоял мужчина в тёмном, с пропуском на нагрудной клипсе. Он сделал полшага навстречу.

— Со мной, — сказал Марк.

Надзиратели перевели взгляд на планшет, отметили смену сопровождающего. Замок щёлкнул, открывая проход к «изолированным комнатам хранения». Свет там был иной — холодней, ровнее.

Дверь закрылась за их спинами.

* * * * *

Коридор уходил вглубь, холодный, ровный свет резал глаза после гулкого зала. Эльза шла чуть впереди, но её локоть всё ещё был в крепкой хватке Марка. Движение его пальцев, привычное и твёрдое, внушало видимость контроля для камер, если бы они сейчас смотрели. Но именно это касание означало — приготовиться.

Металлический поручень вдоль стены тянулся до самого поста охраны. Марк замедлил шаг, сделал вид, будто поправляет девушку. Его кулак почти незаметно опустился, и дважды резко ударил по стальной трубе. Металл откликнулся звоном, который пошёл по коридору, как по колоколу. Это был сигнал.

Эльза, не поднимая головы, услышала — и через секунду её колени подломились. Она завалилась на бок, ударилась плечом о плитку, щёку обожгла холодная поверхность пола. Падение вышло тяжёлым, реальным. Браслет на руке лязгнул о плитку, добавив к картине правдоподобия.

Охранник у двери, словно по инструкции, шагнул навстречу и наклонился к ней. Его движения были отточенные, без лишних эмоций, но именно в этом и было удобство. Он ждал объяснения.

Марк уже двигался. Его тело развернулось так, будто он делал обычный шаг к упавшей рабыне, но в следующую секунду кулак резко врезался в поручень на уровне груди охранника. Не звук — удар. Локоть со всей массой навалился ему в горло, и тот захрипел, хватая воздух. Тело сложились вниз. Надизратель осел по стене. Всё произошло за несколько секунд. Марк посмотрел на часы.

Эльза поднялась, держась за стену. Она чувствовала, как кровь стучит в висках, но шагнула вперёд без лишних слов. Марк наклонился, оттолкнул ногой рацию в сторону и помог ей подняться. Камеры молчали. «Мерцание» шло.

Они двинулись к двери, оставив тела в тени.

* * * * *

Они остановились у двери почти одновременно, но дыхание у обоих было разным: Эльза дышала коротко, рвано, Марк — резко и глубоко, как будто загонял внутри себя холод, чтобы не дать панике выйти наружу. Коридор был пуст, слишком пуст, и это молчание только подчеркивало: каждая секунда стоит дороже, чем вся подготовка.

Марк достал планшет из внутреннего кармана, включил его одним движением и прижал к считывателю. Экран вспыхнул, будто обещая доступ, но спустя мгновение перешёл в серый. Дверь не шелохнулась. Красная полоса над ней загорелась тонкой чертой — сигнал отказа.

Он сжал зубы и попробовал снова. Быстрые пальцы скользили по экрану, переключая протоколы: сначала обычный допуск сопровождения, потом аварийный вызов технической группы, затем ещё глубже — режим сервисного ремонта, который использовали только внутренние сотрудники. Планшет мигнул, коротко пискнул, экран потемнел и снова засветился. Дверь осталась глухой, немой стеной.

— Что…? — Эльза едва выдохнула, больше себе, чем ему.

— Тихо. — Голос Марка был сухим, будто выжатым.

Он приложил устройство ещё раз, чуть сильнее ударил корпусом о металл, словно грубая сила могла заменить коды.

Эльза прижала плечо к стене. Её пальцы сжимали браслет на запястье так сильно, что кожа побелела. Она чувствовала, как холодный пот ползёт по спине, и слышала, как внутри у неё стучит кровь — громче, чем шаги охраны, которых пока не было. Пока.

Марк снова ввёл команду, теперь вручную, короткими движениями пальцев. На экране вспыхнули ряды цифр и символов, замелькали строки, будто система что-то принимала. Но результат был тем же: тишина. Замок не поддался.

Он выругался тихо, одними губами, и прижал ладонь к панели замка, будто хотел ощутить под ней живое тепло механизма, найти пульс. В ответ — только холод пластика. Экран мигнул зелёным и сразу же потух.

Секунды текли слишком быстро. Он знал: «мерцание» длилось ровно полторы минуты. Уже больше минуты прошло. Камеры вот-вот вернут зрение.

В воздухе сгущалась тяжесть, будто сама система слушала их дыхание. Эльза не выдержала и прошептала:

— Они сейчас увидят по камерам.

Марк молчал. Он смотрел на дверь, на ровную серую панель, на красные линии, будто вглядывался в собственное отражение. На виске у него выступил пот, но руки оставались твёрдыми. Ещё одна команда — и снова отказ.

В коридоре за их спинами тишина была слишком правильной. И от этого казалось, что в любую секунду её прорежет первый звук шагов. Полторы минуты уходили, как вода сквозь пальцы. Дверь оставалась закрытой.

Глава 15 — Ключ в крови

Дверь стояла, как немая стена. Серый металл, ровная панель считывателя, красная полоска, мигавшая тонко и сухо. Планшет не помогал: любой протокол, любая попытка входа заканчивалась тем же — отказ. Внутри системы будто что-то смеялось над ним:

ты чужой, ты не пройдёшь

.

Марк держал устройство в руках ещё несколько секунд, затем резко выключил его и сунул обратно во внутренний карман. Времени не было. «Мерцание» заканчивалось. Камеры вот-вот вернут зрение, и тогда вся картина — пустой коридор, открытая дверь, лежащее тело охранника — вспыхнет на мониторах в зале наблюдения. Эльза стояла сбоку, прижимая плечо к холодной стене, и чувствовала, как каждая секунда становится тяжелее предыдущей.

Он бросил взгляд вниз. Тело охранника лежало на боку, рация отлетела в тень. Рука его была вывернута, на запястье поблёскивал металлический браслет с тонкой полоской сенсора. И тогда мысль пришла мгновенно, словно щелчок: дверь откроет не планшет, а именно этот браслет — ключ, встроенный в тело сотрудника.

Марк опустился на колено, грубо перехватил руку охранника. Замёрзшая кожа, холодный металл. Он сорвал браслет одним рывком, ремешок треснул, но замок поддался. Встав, он приложил браслет к панели. Красная полоска мигнула, потом исчезла. Коридор будто на миг втянул в себя воздух — и дверь щёлкнула.

Эльза замерла. Всё произошло так тихо, что звук механизма казался слишком громким. Она увидела, как створка медленно отъехала вбок, открывая проём вглубь. Свет за дверью был иной: холодный, ровный, как в морге.

Марк резко кивнул. Вместе они схватили охранника и втащили внутрь. Тело ударилось о плитку, звук гулко отразился в пустом помещении. Он захлопнул дверь за ними, и коридор остался снаружи, вместе с возвращающимися камерами.

Эльза, тяжело дыша, опустилась на колени рядом с телом. Марк уже отстёгивал форменные элементы: куртку, кепку, браслет заново фиксировал на её запястье. Его движения были быстрые, грубые, будто он одевал не человека, а манекен.

Она понимала: у них считанные секунды. Время «мерцания» таяло, как лёд в ладонях. Её руки дрожали, пуговицы не слушались, но она заставила себя натянуть куртку, поправить ворот. Ботинки были велики, но главное — силуэт. Главное — кепка и браслет.

Марк бросил взгляд на часы. Тридцать секунд. Камеры уже могли снова следить за коридором. Он поднял её на ноги, подвинул к двери.

— Вставай. Снаружи — ты охранник. Держи стойку.

Эльза кивнула, хотя сердце било так, что казалось — звук слышен в пустом зале.

Она в последний раз посмотрела на тело под ногами, на его неподвижные глаза. Потом натянула кепку ниже и шагнула в коридор.

Дверь закрылась за её спиной.

* * * * *

Комната встретила его холодным светом и запахом бумаги. Стены были заставлены металлическими шкафами, от пола до потолка, а в центре стояли широкие столы. На них — аккуратно сложенные папки, коричневые короба, прозрачные пакеты с бирками. Всё выглядело не как склад, а как тщательно выстроенный архив: ни пыли, ни хаоса. Каждое имя, каждая история чьей-то сломленной жизни — аккуратно разложена по полкам.

Марк застыл на секунду. Он понимал: эти документы не унести. Даже если бы у них была целая команда и грузовик, времени всё равно не хватило бы. Бумаги здесь было столько, что хватило бы на десяток уголовных дел. И всё же нужно было действовать.

Он двинулся дальше, взглядом скользя по стенам. В углу — ряды коробов с отметками лет. На столе — журналы регистрации с фотографиями и списками. Но больше всего внимание привлекал ряд компьютеров: пять терминалов, стоящих полукругом у дальней стены. Все включены. Экраны горели ровным светом заставки.

Марк подошёл к первому, нажал клавишу. Экран ожил, сразу выведя рабочий стол. Ни пароля, ни блокировки. Он нахмурился — слишком легко. Проверил второй — то же самое. Третий. Пятый. Все машины были открыты, будто здесь никто даже не думал о защите.

— Чёрт… — прошептал он.

Внутри него сработала тревога:

или это уверенность в абсолютном контроле, или ловушка

. Но выбора не было. Он сел за ближайший стол, вставил флешку в порт. Экран мигнул, система приняла накопитель.

Файлы открывались один за другим. В них было всё: списки партий, медкарты, протоколы проверок, фотографии в «профилях» с датами и ценами. Марк пролистывал их быстро, лишь отмечая глазами масштаб. Слишком много. Папки с номерами, цифры, даты, имена клиентов. Он чувствовал, как перед ним раскрывается вся сеть, но времени на анализ не было.

Он запустил копирование. На экране побежала полоса: «Файл 1 из 2346». Процесс шёл медленно, но уверенно.

Марк взглянул на часы. По плану у них было около сорока минут до пересменки охраны. Сорок минут — не вечность, но это уже не полторы минуты «мерцания». Этого могло хватить, если повезёт.

Он встал, обошёл остальные компьютеры. Все без паролей, все с одинаковым доступом. Казалось, что «Веллум» настолько уверен в закрытости своих стен, что защита им попросту не нужна. Марк вернулся к первому терминалу, следил за бегущей полосой копирования.

Каждая секунда тянулась, как капля в темноте. Он понимал: то, что сейчас уходит на флешку, — не просто доказательства. Это была карта всей системы. И если они выйдут отсюда живыми, сеть можно будет разорвать по швам.

* * * * *

Эльза стояла у двери, прижавшись плечом к стене, и старалась не думать о том, что на ней чужая форма, пахнущая потом и железом. Кепка скрывала половину лица, браслет туго сидел на запястье, но пальцы под тканью дрожали. Ей нужно было выглядеть так, будто она здесь по праву, будто эта стойка и этот коридор — её работа.

Она заставила себя дышать ровно, взгляд упёрла в противоположную стену, как это делали настоящие охранники. Внутри всё сжималось:

если кто-то подойдёт, я провалюсь

. Но выбора не было.

За дверью Марк работал быстро, но каждый его шаг отдавался в её голове. Он не видел коридор, он слышал только тишину и собственное дыхание. Пальцы на клавиатуре щёлкали ровно, копирование шло, но сознание всё время улавливало посторонние звуки. И вдруг — лёгкий скрип пола. Не здесь, а дальше, за поворотом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он поднял голову, замер. Сердце кольнуло. Кто-то был рядом.

Эльза тоже уловила шаги — далёкие, медленные. Один, второй. Звук приближался. Она сжала челюсть, заставляя себя не двигаться, не менять позы. Нужно было оставаться пустым силуэтом, тенью на посту.

Марк подошёл ближе к двери, но не открыл её — только прислушался. Снаружи ритм шагов продолжался, потом стих. Тишина снова встала в коридоре, но теперь она была не пустая, а натянутая, как струна.

Эльза почувствовала, что под лопатками проступил пот. Она выдохнула очень медленно, почти беззвучно, и сжала кулаки так, чтобы руки перестали дрожать.

Ты охранник. Ты часть стены. Они пройдут мимо.

Внутри Марк снова вернулся к монитору. Полоса копирования двигалась слишком медленно, но он понимал — торопить нельзя. Каждое лишнее движение могло оставить след.

Время ещё было, но оно текло неправильно — то слишком быстро, то вязко. Шаги могли повториться в любую секунду.

* * * * *

Марк встал от терминала, где шло копирование, и двинулся к столу у дальней стены. Там стоял другой блок — крупнее, массивнее, с двумя жёсткими дисками, соединёнными кабелями. Это был не рабочий компьютер охранника, а ядро, куда сходились все данные.

Он включил его осторожно. Экран вспыхнул белым, потом развернулся в интерфейс без заставок. Никаких паролей. Либо их и правда не считали нужным, либо уверенность «Веллума» в закрытости объекта была доведена до абсурда.

На экране открылись папки. Первая — «L_Archive». Он кликнул. Списки, таблицы. В колонках — фамилии, даты рождения, фотографии. Напротив каждой строки — цена, статус, отметки «продано», «обучение», «утиль». Это была каталогизация людей в самом прямом смысле.

Марк пролистал вниз — сотни строк. Годовые отчёты, цифры поставок. Каждая цифра была человеческим телом. Он стиснул зубы, но пальцы оставались точными.

Следующая папка — «C_List». Он замер. Клиенты. Файлы открылись сразу: в них были имена, адреса, банковские транзакции, переписка с кураторами. На экране высвечивались фамилии, которые он видел раньше в новостях: политики, владельцы корпораций, адвокаты, финансисты. У каждого — досье: что предпочитает, сколько платит, какие условия требует.

Марк наклонился ближе. Некоторые строки были помечены красным: «Патрон», «Стратегический партнёр», «Иммунитет». Эти имена были выше закона внутри сети.

Он вставил флешку в главный блок. Система приняла носитель, и снова пошла полоса копирования. На этот раз — 5 тысяч файлов. Экран показал: «Оставшееся время — 31 минута».

Этого хватало, если никто не вмешается.

Он чувствовал, как с каждым мигом флешка в его кармане превращается в оружие. Эти данные могли снести весь каркас «Веллума». Но вместе с тем — это был приговор и для него самого, если их поймают.

Он проверил коридор через щель двери: Эльза стояла ровно, как тень. Он вернулся к экрану, не отрывая взгляда от бегущих файлов.

Вот оно. Сердце системы. Если мы выйдем отсюда — они падут.

* * * * *

Полоса на экране тянулась медленно, как будто сама система сопротивлялась. Марк следил за цифрами: 72%, 83%, 91%. Каждое обновление заставляло сердце биться чаще. Он понимал: стоит процессу оборваться — и всё пропадёт.

Снаружи снова прошли шаги. Эльза уловила их краем слуха, но не сдвинулась с места. Она стояла неподвижно, будто часть стены, и только пальцы под тканью формы были белыми от напряжения. Чужой пот въелся в воротник, дышать становилось труднее, но она не позволяла себе моргнуть лишний раз.

Внутри Марк видел последние проценты. 99%. Секунда — и экран выдал сообщение: «Копирование завершено». Он быстро извлёк флешку, зажал её в ладони так, словно она была хрупким куском стекла. Все машины остались включёнными, следов почти не было — только системный журнал, который он заранее почистил.

Он задержался на миг, оглядывая архив. Ряды папок, журналы, фотографии. Здесь было слишком много. Слишком. Всё это унести невозможно. Но флешка в его руке уже значила больше, чем все коробки.

Марк глубоко вдохнул, пряча накопитель во внутренний карман. Потом подошёл к двери.

Эльза уловила лёгкий щелчок замка и едва не дрогнула — но успела удержать маску. Она скосила глаза: из проёма вышел Марк, лицо спокойное, но взгляд тяжёлый. Он закрыл за собой дверь, и тишина коридора сомкнулась снова.

Он встал рядом, будто ничего не произошло.

— Пошли, — сказал он почти беззвучно.

Они двинулись вдоль стены, спиной ощущая холод металла. Время до пересменки всё ещё оставалось, но оно теперь казалось не сорока минутами, а десятком узких коридоров, где любая тень могла стать ловушкой.

Флешка жгла его грудь. Эльза чувствовала это почти физически.

Теперь всё только начинается.

Глава 16 — Маршрут в тени

Коридор встретил их холодным светом и слишком ровной тишиной. Лампы тянулись полосами, и каждый шаг отдавался металлическим эхом, будто они шли не по полу, а по пустому резонатору. Униформа сидела на Эльзе непривычно плотно — ткань жёсткая, воротник давил на горло. Она держала спину прямой, как видела у других, руки вдоль тела, браслет слегка поблёскивал на запястье.

Марк шёл рядом, копируя её ритм. Они двигались синхронно, и в этом было странное утешение: если один ошибётся, второй должен прикрыть паузу. Но каждый шаг давался с усилием. Он ощущал, как липкий пот стекает под лопатками, как сжимается челюсть, когда взгляд скользит по очередной камере.

Первый поворот оказался самым трудным. За ним шёл длинный коридор с боковыми дверями. Там часто попадались дежурные, и именно здесь Марк ожидал проверку. Но пока воздух оставался пустым, только гул вентиляции тянулся по потолку.

Эльза старалась дышать размеренно. Она чувствовала, как сердце колотится быстрее, чем положено, и от этого казалось, что каждый прохожий услышит биение под униформой. Она мысленно повторяла:

я охранник, я часть системы, я здесь уместна

. И всё же в каждом движении тела был чужой оттенок — как актриса в роли, которой не успела поверить.

Шаги прозвучали впереди. Двое настоящих охранников вышли из боковой двери почти неожиданно. У обоих одинаковая походка — уверенная, чуть вразвалку. Один смотрел прямо, второй сразу заметил их и задержал взгляд.

Марк не отвёл глаз, но и не искал встречи. Он сделал то, что видел у других: короткий, холодный кивок. Эльза повторила движение, плечо её чуть дёрнулось от напряжения. Тот, что смотрел прямо, машинально ответил тем же кивком и пошёл дальше. Второй скользнул по ним взглядом — слишком внимательно, будто что-то не сошлось. Секунда длилась вечность. Потом он откинул голову назад и прошёл мимо, не сказав ни слова.

Эльза почувствовала, как дыхание обожгло лёгкие. Она сдержала желание обернуться: спиной нельзя было показать ни одной тени страха. Она только чуть ускорила шаг, чтобы отдалиться.

Марк заметил, что его ладони стали влажными. Он сжал кулаки, чтобы убрать дрожь. Сердце билось так, словно он только что бежал. Но лица они сохранили ровными — это было важнее всего.

Они миновали ещё одну камеру под потолком. Красный огонёк мигнул, как будто проверяя их. На секунду Марк подумал:

узнают

. Но сигнал не изменился, лампа осталась прежней.

Коридор снова опустел. Их шаги звучали слишком отчётливо, но теперь они знали, что первая проверка позади. Дальше будет сложнее.

Эльза коротко взглянула на Марка, не поворачивая головы — только уголком глаза. Он заметил этот взгляд, но не ответил. Их связь теперь была не в словах: только в шаге и дыхании.

Они продолжили путь, как два винтика системы. Но каждый чувствовал — винтики могут сломаться в любой момент.

* * * * *

Следующий коридор оказался уже, чем предыдущий. Стены здесь были не гладкими, а решётчатыми: металл, выкрашенный в тусклый серый, с вмятинами и царапинами от давних ударов. За перегородкой, в полосе холодного света, сидели девушки. Рабыни — по двое-трое на длинных скамьях, в одинаковых ошейниках. Они не разговаривали, но напряжение чувствовалось в том, как их взгляды сразу метнулись к дверям, стоило шагам раздаться в коридоре.

Эльза и Марк вошли в их поле зрения одновременно. Тишина сменилась глухим шелестом — кто-то сдвинулся, кто-то вдохнул слишком громко. Их глаза ловили форму на Эльзе, но в этих взглядах не было страха, только внимание.

Одна из девушек приподнялась на скамье, будто узнала что-то. Марк уловил движение сразу — плечи напряглись, руки вцепились в колени. Это был тот тип взгляда, который невозможно спутать: взгляд человека, вдруг увидевшего знакомое лицо в чужой маске.

Эльза почувствовала это тоже. Она знала, что любое колебание может обернуться криком — и конец. Она резко повернула голову к решётке и остановилась на той, что поднялась. Взгляд холодный, ровный, такой, каким смотрели настоящие надзиратели. В нём не было ни капли сомнения, только приказ:

сидеть

.

Рабыня дёрнулась, словно ударенная током. Губы её дрогнули, но звук не сорвался. Она опустилась обратно на скамью и закрыла глаза, будто притворяясь спящей. Остальные девушки замерли.

Марк шёл чуть позади Эльзы и видел всё сбоку. Его сердце едва не соскочило с ритма, когда рабыня поднялась.

Если узнает… если закричит — конец.

Но этот холодный взгляд Эльзы, её мгновенный жест, сработал. И Марк впервые подумал:

она играет не хуже меня

.

Они не ускорили шаг, хотя хотелось. Движение оставалось ровным, будто ничего не произошло. Только плечо Эльзы слегка дрогнуло, но тут же вернулось в строй.

Марк уловил, что одна из других девушек проводила его взглядом слишком долго. В её глазах не было узнавания — скорее смесь жалости и ненависти. Он отвёл глаза. Если смотреть в ответ — значит признать. А признания здесь было нельзя.

Они миновали решётку. Шум шагов снова заполнил коридор, а за спиной осталась сдавленная тишина.

Когда свет от решётчатой стены исчез, Эльза едва заметно выдохнула. Губы у неё дрогнули, но лицо оставалось каменным. Она думала только об одном:

ещё чуть-чуть — и мы бы не дошли дальше

.

Марк уловил этот её почти невидимый жест, но ничего не сказал. Слова были лишними. Их обоих держала только роль, и роль требовала молчания.

Они продолжили идти вперёд, и каждый шаг теперь казался ещё тяжелее, чем прежде.

* * * * *

Они вышли на широкий пролёт, где стены были ближе, чем казались на схеме, и свет бил под режущим углом, делая тени короче. Марк шёл слева, держал плечи квадратно, ладонь — у пояса, будто на автомате помнил про рацию. На нём была тёмная куртка охраны, снятая раньше с вешалки у запасного поста, кепка закрывала лоб. Эльза шла на полшага впереди, и её шаг был образцовым — бесшумный перекат стопы, взгляд под углом, пустой и внимательный.

Только не притормозить. Только не ускориться

, — повторяла она, удерживая тело в нужной скорости.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Из бокового коридора вынырнула фигура надзирателя. Высокий, узкие плечи, подбородок вперёд. Он поднял руку, перекрывая им путь, и не потрудился сделать это мягко — просто поставил ладонь в воздух, как ставят шлагбаум. Эльза остановилась точно там, где нужно, чтобы не войти в его личную зону. Марк подвёлся рядом и слегка развернулся корпусом, чтобы в поле зрения попала только его эмблема и номер на груди, а не лицо. Тишина стала плотнее. Воздух пах металлом и чем-то аптечным.

— Смена? — спросил надзиратель, не представляясь.

— Сектор D-4, — ответила Марк ровно, без попытки понравиться. — Перевод, маршрут подтверждён.

— Подтверждение. — Он протянул ладонь, кивнув на браслет.

Он вынесла запястье в нужную плоскость. Щёлк — считыватель на его планшете ответил коротким зелёным. Надзиратель даже не посмотрел на экран, смотрел на её лицо, будто считывал другое. Марк держал своё запястье чуть ниже пояса — жест уставной, но такой, что считывать неудобно. Если потянутся — он подаст руку сам. Он чувствовал, как пульс бьёт в шее — ровно, но слишком громко для такой тишины.

— Напарник? — надзиратель скользнул взглядом по Эльзе.

— Внутреннее сопровождение, — сказал Марк. — Учёт по паре, отметка на посту R-3.

Тот медленно кивнул, сохраняя паузу дольше, чем требовала процедура. Он сделал полшага ближе. Локоть легко упёрся в стену рядом с плечом Эльзы, и этот почти небрежный жест закрыл им половину коридора. Марк видел, как на переносице у того тёмная полоска — след от очков защитного полигона.

Стреляет на тренировках. Значит, любит задерживать взгляд и мерить людей прицельно

, — отметил он, не меняя мимики.

— Кто дал окно? — голос был тихим, сухим.

— Куратор фон Рейк, —произнес Марк. — Через диспетчер. TI-18, пункт два.

Пауза растянулась. Он перевёл взгляд на планшет, провёл пальцем, но не для того, чтобы смотреть — скорее, чтобы дать времени их голосам осесть. Марк чуть развернул корпус, выставив номер патруля на груди, и опустил подбородок на долю градуса — жест «ожидание распоряжения». Пуговица на его манжете холодила кожу.

Не говори первым. Не дыши громче, чем он

, — напомнил он себе.

— TI-18… — протянул надзиратель, будто пробуя код на язык. — Пересменка через… — он посмотрел в сторону часов на стене, — тридцать три. Далеко ходите.

— Маршрут короткий, — ответил Марк. — Возврат через C-головной.

Он опустил планшет и вдруг убрал руку со стены, но не отступил, а наоборот, чуть подался вперёд, поймав Марка в прямой фокус. Взгляд упёрся, как игла под ноготь. Марк знал этот тип взгляда — не грубый, не бегающий. Взвешивающий паузы. Он выдержал, давая надзирателю увидеть ровно то, что должен увидеть: пустой интерес, усталость караула, ничего личного.

Я — форма. Я — расписание. Я — фон.

— Рация? — кивок в сторону его пояса.

— На приёме, — ответил Марк коротко, низко. Голос прозвучал сухо, без провалов. Он даже слегка коснулся пальцами клипсы, как делают «свои», проверяя фиксацию.

Надзиратель кивнул. И в этот момент из глубины коридора щёлкнула дверь, вытолкнув полоску другого света. Кто-то засмеялся коротко — нервно — и смех тут же оборвался. Звук вернул пространство к масштабу. Надзиратель убрался с их траектории так же быстро, как появился, но на полшага медленнее нормы — будто оставил за собой шлейф сомнения.

— Идите, — сказал он. — Если TI-18 — не задерживайтесь.

Они двинулись, не торопясь. Любая попытка ускориться сгладила бы ровность их ритма. Марк чувствовал на спине взгляд, пока не исчезли поворот и ниша со щитом пожарки. Только там позволил себе медленно выдохнуть. Эльза чуть подвинула кепку, чтобы тень легла ниже, и вернула руку к шву. Их шаг вновь стал синхронным — два одинаковых силуэта на чужом полу.

За углом воздух был гуще. Лампы мигнули на долю секунды — память здания о недавнем «мерцании». Этого хватило, чтобы оба поняли: потолок снова смотрит на них во все глаза.

Ещё один пост. Ещё одна пауза. Мы идём по краю карты

, — подумал Марк, чувствуя, как из-под воротника снова выступает холодный пот.

Они миновали глухую дверь с чёрным номером, узкую нишу с контейнером для белья, и в каждом отражении матового металла видели себя — не себя — тех, кем должны быть. Поравнявшись с витражной панелью охранного холла, Эльза на долю секунды увидела в стекле пару — два силуэта в одинаковых кепках, шаг к шагу. Ни женского, ни мужского — служебного. И это странно успокоило.

Пока мы — отражение, мы живы.

Впереди раскрывался зал с мониторами — следующая проверка без слов. Марк незаметно коснулся грудью кармана, где лежала флешка. Пластик отозвался твёрдостью. Он не ускорил шага. Он просто перестал думать о пульсе и стал считать лампы над головой: раз, два, три. До следующего угла — пять.

* * * * *

Коридоры менялись, словно декорации, но каждая новая секция была построена на одной и той же геометрии: лампы под потолком, гул вентиляции, редкие двери. Марк шёл чуть позади Эльзы, и теперь они больше походили на привычную связку: впереди — старший, сзади — прикрывающий. На таком расстоянии можно было бы и правда поверить, что они часть системы.

Но система начинала шевелиться. На третьем повороте они наткнулись на группу из четырёх человек. Двое — охрана, в форме, но с открытыми воротами и расстёгнутыми манжетами. Видно — только что вернулись с дежурства. Остальные двое — девушки в ошейниках, руки за спиной в пластиковых стяжках. Одна была босая, вторая — в тонком белье, волосы спутавшиеся, кожа в следах от холодного пола. Охранники гнали их вперёд, толкая короткими командами.

Эльза на секунду почувствовала, как взгляд одной из рабынь впился в неё. Слишком острый взгляд, слишком понимающий. Но она не позволила себе задержаться. Кепка закрывала глаза, шаг оставался ровным. Охранники, переговариваясь между собой, почти не обратили внимания. Только один коротко кивнул — и тут же снова дёрнул свою «подопечную», заставив её идти быстрее.

Марк держал лицо каменным, но внутри всё колотилось.

Так близко. Так просто можно было бы сорваться

. Но он знал — даже одна лишняя эмоция может стереть их роль. Он прошёл мимо, будто не видел этих девушек. Хотя каждая черта их лиц резалась в память.

Дальше путь сужался. Стало ясно, что они идут к контрольному сектору. Марк ощущал, как пространство уплотняется: чем ближе КПП, тем больше вероятность проверки. Теперь нужно было не просто идти, а играть до конца.

Перед ними открылся просторный холл, где в нише стояли автоматы для напитков и два металлических стола. У одного сидел охранник, закинув ногу на ногу. В руках у него — кружка, из которой поднимался пар. Наушник висел на груди, не в ухе. Он лениво поднял глаза, заметив шаги.

— Поздновато для патруля, — протянул он, не вставая.

Эльза сделала полшага вперёд.

— Сектор D, перевод на пересменку, — сказала она сухо. — TI-18.

Охранник глотнул из кружки, усмехнулся.

— Сегодня каждый второй ссылается на TI-18. — Он поднёс планшет, потянулся, чтобы считать браслеты.

Марк выставил запястье первым, отвлекая на себя внимание. Щёлк — зелёный. Норма. Эльза подала своё следом. Второй щелчок. Охранник хмыкнул.

— Проходите, — махнул он рукой. — Только побыстрее.

Они миновали его без паузы. Но Марк уловил, как тот смотрит им в спины. Долго, внимательнее, чем положено.

Дальше оставался один коридор до КПП. Там — ворота, рамка и двое дежурных. Это был последний барьер. Они шли в ровном ритме, но внутри оба знали: даже мелочь может обрушить всё.

И именно тогда по потолку пробежала волна красного света. Сирена ещё не включилась, но лампы замигали. «Тревога». Внутренний протокол сети ожил — гул усилился, воздух стал гуще.

Эльза почувствовала, как холодом свело живот. Марк сжал зубы. Они дошли до КПП как раз в тот момент, когда динамики над головой издали первый резкий сигнал. Ворота закрылись, металлические, тяжёлые. Дежурные встали — руки на оружии.

— Стоять! — крикнул один. — Тревога! Проверка!

Марк и Эльза остановились прямо перед рамкой. На секунду тишина внутри их тел оказалась громче любых сирен.

Всё. Теперь — только секунды.

Глава 17 — Прорыв

Сирена выла так, что стены дрожали, будто сама бетонная коробка отказывалась держать тишину. Красный свет резал коридор вспышками, превращая лица в маски. КПП стояло наглухо: металлические створки закрылись, рамка светилась зелёным, но уже бесполезным светом — никуда она их не пропустит. Два дежурных охранника держали руки на оружии, переговаривались в гарнитуры. Ещё один выходил из боковой двери, застёгивая бронежилет на ходу.

Эльза застыла рядом с Марком, шаг в шаг. В форме она выглядела чужой, но ровной — плечи расправлены, кепка на глаза. Только внизу живота холод бил по нервам: любая секунда могла сорвать их маску.

— Документы, — сказал один из охранников, жёстко. — Кепку сними.

Эльза сделала вид, что тянется к карману, но пальцы дрожали. Марк успел раньше. Он шагнул вперёд, будто подчиняясь приказу, и в тот же миг рванул локтем в горло ближайшему. Хрип, кашель, человек согнулся, хватая воздух. Второго Марк встретил плечом, врезал коленом в живот, бросил на пол.

— Твою мать! — выругался тот, что с бронежилетом, и дёрнул пистолет.

Эльза, не думая, метнулась вперёд и ударила его ногой в бок. Он качнулся, но удержался, успел выстрелить — пуля рванула по стене искры.

— Быстро! — рявкнул Марк. Он чувствовал, как сердце уходит в горло. Всё, маски больше нет.

Первый охранник пытался подняться, хватая воздух, но Марк добил его ударом кулака в висок. Тело рухнуло, планшет грохнулся на пол. Второй уже поднимался, пистолет в руке. Марк метнулся, сбил его рукой, и пуля ушла в потолок. Они сцепились в упор — запах пота, металла и жжёного пороха.

Эльза ударила ещё раз — по колену. Щелчок, крик, охранник рухнул на бок. Марк вырвал у него оружие, держа пистолет в крови и поту.

Сирена не замолкала. Голоса с другой стороны ворот уже кричали что-то про «перекрыть коридор».

Марк резко повернулся к Эльзе.

— Всё, блядь. Время пошло.

Их шаги ударили в пол одновременно. Впереди был только шум, закрытые ворота и коридор, из которого могли вывалиться новые фигуры.

Теперь назад пути нет.

* * * * *

Воздух сгустился от криков и металлического гула, словно сам бетон заорал тревогу. Марк сжимал тёплый, липкий пистолет так, что белели пальцы. Он знал — у него только секунды. Ворота напротив начали раскрываться в обратку, тяжело, с лязгом. Из тени уже выскакивали новые фигуры.

— Ложись! — рявкнул он, толкая Эльзу к стене.

Очередь разорвала воздух. Пули прошили плитку, искры сыпанулись с металла. Один охранник нёсся прямо на них, стреляя на бегу. Марк дал короткий ответный выстрел — пуля врезалась в плечо противнику, тот закрутился, грохнулся на пол, катясь по плитам. Второй выскочил сбоку и сразу палил длинной серией.

Марк прыгнул за стол, перевернув его на бок. Дерево и металл скрипнули, пули вбивались в поверхность, рвали кромки. Эльза прижалась рядом, сердце стучало так громко, что она слышала его больше, чем сирену.

— Ты ранен? — выкрикнула она.

— Пока нет! — выдохнул он, и тут же резкая боль прошила плечо. Пуля задела мясо, вырвав из него кусок и отбросив назад.

— Чёрт! — Марк рухнул на колено, зубы стиснулись до скрежета. Пистолет едва не выскользнул, но он вцепился снова.

Третий охранник пытался обойти с фланга. Эльза не ждала команды — схватила металлический стул и с криком швырнула его прямо в нападавшего. Удар пришёлся в грудь, охранник сбился с шага. Марк выстрелил дважды — оба раза точно. Тело дернулось, и человек осел к стене.

Крики множились, где-то хлопнула дверь. Подмога шла к ним.

— Дальше или всё, нахрен, здесь, — прохрипел Марк. Его глаз дёргался от боли, кровь текла по рукаву.

Эльза кивнула, глаза горели. Она схватила его под локоть, потащила вдоль стены. Секунды стали тяжёлыми, как свинец.

Ещё один выстрел — и резкий удар в бедро. Марк едва не рухнул. Боль отдалась в позвоночник, шаги превратились в кривые рывки.

— Идём! — Эльза чуть ли не тащила его. — Держись, слышишь?!

Марк, шипя от боли, выдернул пистолет вперёд и дал очередь в сторону бегущих. Не для попадания — для того, чтобы головы пригнули. Стена за его спиной сыпалась крошкой, воздух пах порохом и кровью.

Они вывалились в боковой коридор, прикрываясь поворотом. Марк упал на колено, тяжело дыша. Нога не держала, плечо горело, пальцы тряслись.

— Сука… — прошептал он. — Без ствола мы бы уже сдохли.

Эльза оглянулась — впереди были ворота и ряды машин. Путь ещё оставался. Но крики и топот шагов не отставали.

Она снова схватила Марка, поднимая. Его лицо было белым, губы дрожали. Но в глазах ещё оставался огонь.

— Веди, — выдохнул он. — Я прикрою.

И снова поднял пистолет, несмотря на кровь, капающую на пол.

* * * * *

Они вырвались в коридор, ведущий к внутреннему двору. За окнами мелькали вспышки красного света — система тревоги сработала на полную мощность. Где-то гремели закрывающиеся шлюзы, звук металла отражался от стен, усиливаясь, будто сама крепость закрывалась у них за спиной.

Эльза тащила Марка почти на себе. Его шаги были неровными: нога подкашивалась, плечо заливало кровью, но пальцы всё ещё сжимали пистолет, готовый стрелять. Впереди, через арочный проход, виднелся небольшой двор с рядами машин. Чёрные внедорожники и фургоны стояли аккуратно, носами к бетонной стене. У ворот — охрана, двое уже бежали в их сторону.

— Видишь? — Марк показал подбородком. — Машины… Туда!

Эльза кивнула и ускорилась, хотя казалось, что лёгкие разрываются. Пули зазвенели рядом, срикошетив от стены. Марк повернулся, дал пару выстрелов вслепую. Эхо рвануло, кто-то заорал.

— Чёрт, патроны… — прошипел он, щёлкнув затвором. Ещё магазин был, но заряд уходил быстрее, чем хотелось.

У первой машины их встретил охранник, что-то крича в рацию. Он рванул к Эльзе, схватил её за руку, пытаясь оттащить. Она извернулась, врезала коленом в пах и толкнула корпусом. Тот зашипел, но не упал. Марк, шатаясь, подбежал и ударил прикладом пистолета по затылку. Глухой стук, тело рухнуло.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Марк сполз к машине, опираясь на дверцу.

— Проверь… ключи, — прохрипел он.

Эльза быстро обшарила упавшего, и, с дрожащими пальцами, вытянула связку. Металл блеснул в красном свете. Она метнулась к дверце внедорожника, воткнула ключ — щёлкнул замок.

— Нашла! — крикнула она.

Но в тот же миг ещё двое охранников вылетели из коридора, паля по ним. Стекло машины треснуло от пуль, кузов зазвенел. Марк прижался к металлу, поднял пистолет и выстрелил короткой серией. Одна пуля угодила — человек упал, перекувырнувшись. Второй спрятался за бетонной колонной, отвечая огнём.

Марк резко обернулся к Эльзе:

— За руль! Немедленно! Я еле стою! — стиснул он зубы. — Садись и гони, пока я не отключился.

Эльза залетела на водительское место, завела двигатель. Рёв мотора заглушил даже сирены. Машина дёрнулась вперёд. Марк с усилием рухнул на пассажирское сиденье, рука с пистолетом всё ещё смотрела в сторону стрелка.

Очередь прошила боковую дверь. Марк выстрелил в ответ, и тот, за колонной, рухнул, дернувшись, как кукла.

— Газуй! — заорал он, чувствуя, как всё тело слабеет.

Колёса взвизгнули, внедорожник сорвался к воротам. Эльза давила педаль до упора, и каждое биение сердца совпадало с ударом шин о плитку.

Они ещё не знали, что впереди ворота уже блокировались.

* * * * *

Двигатель выл, как зверь, которого вырвали из клетки. Эльза держала руль так, что костяшки побелели, внедорожник трясся на каждой неровности двора. Красный свет сирен дробился на лобовом стекле, будто вся реальность превратилась в мигающую ловушку.

Ворота впереди уже перекрыты. Шлагбаум опущен, за ним маячили силуэты с оружием. Двое уже целились, готовые стрелять на поражение.

— Держись, — бросила Эльза.

Марк приподнялся на сиденье, но тут же скривился от боли. Плечо горело, нога пульсировала, мир двоился. Он всё же высунул руку с пистолетом в окно и дал три выстрела подряд. Первый ушёл в бетон, второй задел фонарь, третий — одного из охранников, тот упал, срывая очередь в сторону.

Ответный огонь последовал мгновенно. Пули полосовали кузов, одна разбила боковое зеркало. И в этот момент боль ударила снова — резкий удар в ногу, чуть выше колена. Марк вскрикнул, тело обожгло огнём.

— Сука! — он едва удержал пистолет.

Эльза дернулась к нему взглядом.

— Ты жив?!

— Жив! — прохрипел он, стискивая зубы так, что скулы свело.

Машина мчалась прямо на ворота. Стекло лобовое треснуло паутинкой от попадания. Эльза пригнулась, вдавила газ до упора.

— Давай же, — прошептала она сквозь зубы и рванула руль прямо на шлагбаум.

Удар был глухим и яростным: металл взвизгнул, пластик разлетелся, шлагбаум согнулся и рухнул набок. Машину тряхнуло, но она прорвалась. За воротами уже орали, кто-то стрелял вдогон.

Марк успел выстрелить ещё пару раз, но зрение плыло. Всё вокруг становилось размытым, звук сирены уходил в гул, как будто из-под воды. Он чувствовал только, как кровь горячими волнами течёт по телу, оставляя холод внутри.

Последнее, что он увидел — дорога впереди, асфальт, тьма ночи, и Эльза, стиснувшая руль, как будто её пальцы были последним, что держало их обоих в жизни.

— Держись, чёрт тебя дери, — её голос прорезал гул. — Мы вытащим тебя наружу.

Марк хотел что-то ответить, но губы лишь дрогнули. И мир медленно погас, оставив только звук мотора и запах крови.

* * * * *

Дорога бежала под колёсами, словно сама ночь подталкивала внедорожник вперёд. Эльза вжимала педаль в пол, стрелка спидометра дрожала, как стрелка компаса в магнитной буре. Сзади гремел рёв моторов — погони не отставали. Красные и белые фары прыгали в зеркале, словно глаза охотников.

— Давай, родная… держись, — шептала она не то машине, не то себе.

Марк обмяк на сиденье, его голова откинулась назад. Губы побелели, дыхание стало поверхностным. Кровь стекала на пол, пропитывая коврик. Эльза косилась на него краем глаза, но не могла оторвать рук от руля.

Очередь прошила воздух позади. Пули звякнули по багажнику, одна пробила заднее стекло, осколки посыпались на плечи. Эльза вздрогнула, но крепче вцепилась в руль.

Впереди мелькнул первый знак города. Узкая трасса вывела их на проспект с редкими фонарями. Дома росли по сторонам, редкие машины шарахались в стороны от бешеного внедорожника. Сирены позади не смолкали.

И вдруг — с другой полосы замелькали синие проблесковые маяки. Полицейская машина стояла у перекрёстка, патруль проверял документы у случайного водителя.

Эльза увидела это как спасение. Сердце ухнуло вниз — но это был шанс.

— Держись, Марк… ещё чуть-чуть, — прошептала она. Он не ответил. Его веки дрогнули, и всё — отключка.

Эльза резко выкрутила руль, внедорожник с визгом шин подлетел к патрульной машине и остановился в метре от бампера. Дверь со стороны Марка распахнулась сама от рывка, тело обмякло, свесившись наружу.

Эльза ударила по клаксону, истерично, несколько раз. В лицо ей ударил холодный ночной воздух и звук её собственного крика:

— Помогите!

Глава 18 — Кому служат

Эльза вылетела из-за руля, даже не закрыв дверцу. Воздух ночи был холодным, пах бензином и озоном, но она не чувствовала ничего, кроме отчаяния. Машина полицейских стояла в нескольких метрах, синие огни разрывали темноту всполохами.

— Помогите! — голос сорвался, стал хриплым. — Человек ранен, он истекает кровью!

Оба патрульных дернулись: один вышел из-за руля, в другой руке у него поблескивала кобура, второй обогнул машину и приблизился к ней быстрым шагом. Свет фонаря полоснул по её лицу, потом по окровавленному телу Марка, завалившемуся на пассажирское сиденье.

— Что случилось? — сухо спросил тот, что ближе.

Эльза схватила его за рукав, почти впилась пальцами.

— Его подстрелили! Там погони! Они едут сюда! Нужно вызвать скорую, скорее!

Патрульный вывернул руку, освободился от её хватки. Его лицо оставалось непоколебимым, почти равнодушным. Второй тем временем подошёл к двери внедорожника, распахнул её и наклонился к Марку.

— Жив, — констатировал он коротко, не поворачиваясь к ней.

Эльза срывалась на крик:

— Так делайте что-нибудь! Он умирает!

Первый патрульный уже говорил по рации, но его интонации были странно спокойными, будто происходящее не торопило его. Он сказал несколько фраз коротко и без суеты, словно докладывал о рутинной проверке.

— Спокойно, — бросил он, глянув на неё. — Сейчас подъедет подмога

Вдали уже слышался вой ещё одной сирены. Эльза вцепилась в дверцу машины, её сердце било так, что казалось, сломает рёбра.

* * * * *

Сирена приблизилась быстро. Через пару секунд к обочине плавно подкатила вторая полицейская машина. Дверцы распахнулись — ещё двое вышли, один с рацией в руке, другой держал фонарь, лениво скользя лучом по асфальту. Никакой спешки, никакого напряжения — будто приехали не на вызов, а просто по расписанию.

— Тут ранение, — бросил первый патрульный, кивнув на Марка.

— Я вижу, — ответил тот, что с фонарём. Голос был спокойный, слишком ровный.

Они вытащили Марка из машины. Его тело обмякло в руках, голова мотнулась, губы побелели. Кровь капала на асфальт, оставляя тёмные пятна. Эльза рванулась к нему, но её оттолкнули в сторону.

— Эй! Осторожнее! — закричала она, но руки второго полицейского легли ей на плечи, прижимая к машине.

— Отойди, — сказал он так, будто спорить было бессмысленно.

Эльза вскинула глаза на его лицо. Там не было раздражения, не было жалости — только равнодушие. Настоящая пустота.

— Скорая едет? — её голос дрогнул.

Никто не ответил. Только короткий взгляд одного из полицейских к другому. И этот взгляд был куда страшнее молчания.

Марк лежал на холодном асфальте, его грудь едва заметно поднималась и опускалась. Один из ментов наклонился над ним, посветил фонарём в лицо, а потом, словно по инерции, потрогал пульс.

— Жив, — повторил он тем же сухим тоном.

И снова никакой спешки. Ни капли суеты. Эльза почувствовала, как что-то ломается внутри. Всё слишком спокойно. Слишком… не по-настоящему.

Вдалеке завыл мотор. Сначала один, потом второй, третий. Шины визжали по асфальту.

И она поняла — они чего-то ждут.

* * * * *

Рёв моторов разорвал улицу. Звук был густой, давящий — так гонят не поодиночке, а колонной. Эльза подняла голову и увидела, как из-за поворота вынырнули три чёрные машины. Фары ударили прямо в глаза, ослепив на секунду, и тут же закричали шины: машины встали полукругом, перекрыв дорогу.

— Господи… — прошептала она, но её слова растворились в шуме.

Она хотела рвануть к Марку, но чья-то рука снова легла ей на плечо, прижимая к капоту патрульного авто. Тот самый полицейский, что держал её раньше, наклонился ближе.

— Тише, — сказал он коротко. Его дыхание было спокойным, как будто они стояли не на грани расстрела, а у светофора. — Оставайся здесь.

Из машин вышли люди. Чёрные куртки, перчатки, оружие. Двигались размеренно, уверенно, словно на тренировке. Один щёлкнул затвором, звук отдавался в животе гулом. Другой достал что-то вроде электрошокера и лениво повертел в руках, будто разминаясь.

Эльза повернулась к полицейским, вцепилась в форму, почти в истерике:

— Делайте что-нибудь! Они нас убьют!

Но ни один не дёрнулся. Ни один не поднял оружия. Более того — те, что приехали во второй машине, просто переглянулись и разошлись по сторонам, как охрана, которая прикрывает операцию. У одного даже на лице мелькнула короткая усмешка.

— Забирайте скорее, — сказал первый полицейский, махнув рукой преследователям. Голос звучал устало, почти равнодушно. — Пока народ не собрался.

Слова врезались в сознание, как нож. Эльза застыла, её дыхание перехватило. Она вдруг увидела их всех будто со стороны: полиция и бандиты — в одном кадре, без конфликта, без противостояния. Одни ждали других, как коллег.

Двое из преследователей подхватили Марка за руки. Его тело было безвольным, голова свесилась, волосы липли к лицу от крови. Капли падали на асфальт, оставляя след. Эльза дёрнулась, сорвалась с места, но другой полицейский грубо оттолкнул её обратно, вдавив в капот.

— Стоять! — сказал он жёстко, не меняя выражения лица.

Её сердце рвалось наружу. Она закричала:

— Вы же полиция! Вы должны… должны!

Но никто даже не посмотрел на неё. В глазах не было ни злости, ни сомнения — только пустота, как у людей, давно решивших, кому служат.

Перед ней открывалась бездна: вместо спасения — очередная клетка. Вместо закона — те же руки, что тянут в темноту.

* * * * *

Машина шла тяжело, с низким гулом мотора, позади гремела ещё пара. Их вели не полицейские — те, кто минуту назад мог бы вмешаться, просто отдали беглецов в руки другим. Настоящим хозяевам.

В салоне пахло металлом и табаком. Двое мужчин сидели рядом: один за рулём, второй повернулся к ней и Марку, положив руку на автомат. Взгляд был скучающий, равнодушный — как у мясника, которому всё равно, что лежит на прилавке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эльза держала Марка на руках, чувствуя, как его дыхание становится всё тише. Кровь продолжала сочиться, и под её пальцами ткань уже не различалась — сплошная липкая масса. Она целовала его в висок, прижимала щёку к его лицу, шептала сквозь слёзы:

— Потерпи… слышишь? Немного ещё… я не дам тебе уйти.

Но каждый поворот машины, каждая кочка напоминали: они возвращаются. За окнами проплывали силуэты бетонных ограждений и прожекторов, и с каждым метром холод усиливался. Она уже знала эти стены. Там, за воротами, всё начнётся снова.

Сзади один из охранников зевнул, сказал что-то на итальянском — коротко, лениво, будто говорил о погоде. Другой усмехнулся и добавил:

— Ничего, успеют. Этот долго не протянет.

Эльза вздрогнула. Она не понимала слов полностью, но тон уловила: они обсуждали Марка как вещь. Как нечто временное. В груди поднялся комок — слёзы смешались с отчаянной злостью. Она вцепилась в его руку и прошептала:

— Нет. Вы ошибаетесь. Он живой. Он мой.

Колонна замедлилась. Впереди показался КПП, освещённый прожекторами. Барьеры уже поднимались, люди в форме суетились у ворот, открывая дорогу. Всё шло гладко, будто возвращение брака на склад.

Эльза закрыла глаза, прижалась лбом к его лицу.

— Держись, прошу тебя. Ещё немного.

И в этот момент что-то изменилось в воздухе: низкий гул, сначала едва слышный, а потом нарастающий. Машина въезжала во двор комплекса, а сверху к ним приближался новый звук — тяжёлый, рвущий тишину.

Глава 19 — Когда тьма рвётся

Сначала Эльза решила, что у неё звенит в ушах от напряжения. Гул нарастал постепенно, будто где-то глубоко под землёй заводился гигантский двигатель. Но когда охранник у окна нахмурился и поднял голову, она поняла: это не её воображение.

Шум усиливался с каждой секундой. Он был не похож на машины, не похож на обычный транспорт. Воздух за стеклом дрожал, и прожектора КПП начали резать не только стены, но и клубы пыли, поднятой потоком сверху.

— Чёрт, — выдохнул водитель, тормозя резче, чем хотел. Колонна машин дернулась, вдавив Эльзу в сиденье.

Она подняла глаза и увидела: небо над ними было рассечено огнями. Сначала два, потом ещё три — огромные силуэты вертолётов зависали прямо над территорией. Их лопасти били воздух, превращая его в сплошной ревущий поток.

— Что за… — один из преследователей сорвался с места, высунулся в окно, хватаясь за оружие. Но его голос заглох в реве винтов.

И тут из тёмных пузатых силуэтов начали выпадать точки. Быстро, по двое, по трое. Они скользили вниз на канатах, приземлялись короткими отрывистыми движениями. В свете прожекторов стало видно — это люди в чёрной экипировке, каски, бронежилеты, автоматы. Их движения были отточенными, без лишнего шума. Спецназ.

Эльза не верила своим глазам. Горло перехватило, дыхание вырвалось рывком. Она прижала Марка к себе, почти вскрикнув сквозь рыдания:

— Господи… это… это за нами…

Снаружи началась суматоха. Люди на КПП, которые ещё минуту назад спокойно поднимали шлагбаум, теперь метались, кричали, кто-то падал под потоком воздуха. Преследователи выскочили из машин, пытаясь сориентироваться, но новые фигуры уже занимали позиции, их стволы отсекали каждое движение.

Эльза смеялась и плакала одновременно. Слёзы текли по лицу, она целовала Марка в щёку, в губы, в волосы, повторяя как молитву:

— Мы спасены. Слышишь? Ты живой. Мы спасены…

А над ними вертолёты продолжали реветь, заполняя ночь гулом, который заглушал все прежние страхи.

* * * * *

Дверь машины с грохотом распахнулась, и водитель выскочил наружу. Его силуэт растворился в хаосе света и грохота — он пытался сориентироваться, понять, откуда падали эти чёрные фигуры.

Но второй остался внутри. В его глазах не было паники, только хищная решимость. Он выхватил пистолет и медленно поднял его, направив прямо в грудь Марку.

— Всё, игра закончена, — процедил он, не мигая.

Эльза почувствовала, как у неё внутри что-то рванулось. Виски стучали, дыхание сорвалось на крик. Она видела ствол, направленный в Марка, видела, как его тело обмякло у неё на руках, и в эту секунду что-то сломалось окончательно.

С диким рыком она бросилась вперёд, перепрыгнув через сиденье, словно её подталкивала сама ярость. Зубы вцепились в ухо охранника, вкус крови мгновенно наполнил рот. Он заорал, дёрнулся, но она не отпускала.

— Сука! — взревел он, пытаясь сбросить её.

Она ударила его ногтями по лицу, чувствуя, как под пальцами рвётся кожа. Раз за разом, не давая опомниться. Её кулаки били по нему, по щекам, по глазам, пока он закрывался одной рукой и в панике пытался удержать пистолет другой.

Эльза рычала, кричала, выдирая у него клоки кожи и волос, снова вцепляясь зубами. В этот миг у неё не было страха, только бешеная, слепая ярость:

«Не дам! Никогда!»

Наконец, он закричал и выронил оружие. Пистолет со звоном ударился о металлический пол, покатился к ногам Марка. Охранник, держась за окровавленное лицо, отшатнулся к двери и выскочил на улицу.

Эльза, тяжело дыша, плюнула кровью и слюной, и, повернувшись, упала обратно к Марку, обхватывая его всем телом. Она дрожала, но внутри оставалась только одна мысль:

«Я защитила. Он жив. Он ещё жив.»

Снаружи уже звучали первые короткие очереди — спецназ брал КПП под контроль. А в салоне машины тяжело, рвано дышала только она, прижимая к себе Марка и не позволяя даже тени приблизиться к нему.

* * * * *

Снаружи всё смешалось в один рваный ритм: короткие очереди, грохот вертолётов, крики на разных языках. Воздух был густым, наполненным пылью, дымом и горячим металлом. КПП уже не принадлежало тем, кто ещё полчаса назад уверенно держал в руках власть.

Эльза подняла голову. Через заляпанное стекло она увидела, как фигуры в чёрном двигались чётко и без суеты: пара прикрывает, пара прорывается вперёд, остальные закрепляются у ворот. Несколько охранников лежали на бетоне, другие стояли с поднятыми руками. В этот хаос с гулом въезжали новые машины — военные, с эмблемами и яркими маяками. Их было много, слишком много, чтобы поверить в случайность.

Она вжалась в Марка, который всё ещё оставался без сознания, но дышал. Его плечо и нога были залиты кровью, а под пальцами её ладоней кожа оставалась горячей. Она шептала ему что-то бессвязное, лишь бы не терять контакт, лишь бы он слышал, что она рядом.

Внезапно дверца машины дёрнулась и распахнулась. Свет фонаря резанул по глазам. Перед ней встала женщина в бронежилете, с каской в руках. Черты лица — знакомые до боли.

— Мирра… — прошептала Эльза, не веря.

Это была она. Та самая, что учила их внедрению, жёсткая и собранная, с холодным умом и отточенными движениями. Но сейчас её взгляд был другим — живым, острым, почти тёплым.

— Эльза! — Мирра схватила её за плечи, помогая выбраться. — Жива, слышишь? Всё. Жива. Флешка где?

Эльза всхлипнула, оглянулась на Марка, который полусполз с сиденья, и с дрожащими пальцами вытянула из-под его пояса маленький пластиковый корпус. Флешка была заляпана кровью, но цела.

— Здесь… — она протянула её Мирре, не отпуская. — Всё там. Все имена. Вся сеть. Только спасите его… прошу.

Мирра кивнула, быстро спрятала носитель в карман бронежилета и, на секунду задержав взгляд, резко подтянула Эльзу к себе.

Эльза не выдержала. Вырвалась вперёд и с рыданием бросилась ей на шею, цепляясь руками, будто боялась, что и это окажется сном. Слёзы жгли глаза, слова путались, но одно повторялось снова и снова:

— Мы спасены… мы спасены…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А позади колонна военных машин гудела всё громче, окончательно закрывая за ними ночь

Глава 20 — Тонкая линия

Палата напоминала не место лечения, а стерильный коридор между мирами. Белые стены, ровный холодный свет, запах антисептика — всё говорило о временности, о том, что здесь задерживают жизнь лишь на тонкой ниточке. Марк лежал под простынёй неподвижно, и только зелёная линия на мониторе с редкими всплесками доказывала: он ещё здесь.

Вика сидела рядом, не отрывая взгляда от его лица. Она держала его ладонь обеими руками, как будто могла удержать его в этом мире силой своих пальцев. Иногда наклонялась и прижимала её к губам, надеясь передать тепло, вдохнуть жизнь. Его пальцы были холодны, почти чужие.

Она смотрела на него и не узнавала. Марк всегда был напряжением — быстрым взглядом, резким словом, точным движением. Даже когда он молчал, внутри всегда что-то горело. А теперь — пустота. Лицо слишком спокойное, дыхание едва заметное, словно он уже шагнул туда, куда ей нет дороги.

— Ты слышишь меня? — прошептала она, и голос сорвался. — Слышишь, Марк? Я больше не Эльза. Всё. Я Вика. Настоящая. Та, которую ты встретил. И если ты уйдёшь сейчас — вся эта боль будет зря.

Она наклонилась ближе, коснулась щекой его неподвижной щеки и прошептала почти в губы:

— Я люблю тебя. Слышишь? Я, Вика. Не товар, не лот, не номер. Женщина, которая должна быть рядом с тобой. И я не отпущу. Не смей уходить.

Слёзы текли по её лицу, падали на простыню и на его руку. Она уткнулась лбом в его плечо и продолжала, будто молитву:

— Мы ещё должны жить. У нас впереди всё, понимаешь? Ты говорил — «закончится». Так вот, это не конец. Это только начало. И я не позволю тебе исчезнуть.

Она снова поцеловала его руку, потом лоб, потом едва коснулась губ, будто боялась нарушить тишину его дыхания. Монитор продолжал свой ритм —

пик… пик… пик…

— и каждый звук был для неё доказательством: он всё ещё здесь.

* * * * *

Дверь открылась бесшумно, как будто боялась потревожить дыхание палаты. Вика вздрогнула и обернулась. Вошла Мирра — в форме, но без каски, волосы убраны в тугой пучок, лицо усталое, как после многосуточной вахты. В руках папка, на шее — рация, которая молчала, будто тоже понимала, куда попала.

Мирра подошла ближе, поставила папку на край стола и села напротив. Её взгляд скользнул по аппаратуре, по линии на мониторе, по руке Марка, которую Вика не отпускала. Она вздохнула и заговорила низким, усталым голосом:

— Мы следили за вами всё это время. С самого начала. Даже тогда, когда ты думала, что осталась одна.

Вика нахмурилась, пальцы крепче сжали ладонь Марка.

— Следили? — её голос дрогнул. — А когда он истекал кровью у меня на руках, вы тоже просто смотрели?

Мирра не отвела взгляда, только чуть наклонилась вперёд.

— Мы должны были дождаться момента. Во время аукциона мы уже были в готовности. Но вмешаться раньше — значит потерять всё. Нужно было собрать доказательства, вытащить схему целиком. Не только имена Патронов, но и их маршруты, счета, контакты. Мы ждали сигнала.

— Сигнала? — Вика едва не рассмеялась, но смех превратился в рыдание. — Сигналом стало то, что нас убивали по дороге?

— Сигналом стало то, что вы прорвались, — спокойно ответила Мирра. — В тот момент стало ясно: сеть открыта. И тогда мы пошли в атаку.

Слова звучали ровно, но за этой ровностью чувствовалась усталость и горечь. Мирра смотрела на Марка и знала: всё это стоило слишком дорого.

Вика уткнулась лицом в его руку и зашептала, уже не в силах сдерживаться:

— Мы были пешками… всё это время. Пешками в вашей игре.

Мирра помолчала. Потом сказала тихо, почти шёпотом:

— Пешки могут перевернуть всю доску. Ты это сделала. Вы оба сделали.

И снова в палате воцарилась тишина, нарушаемая только размеренным «пик… пик… пик…».

* * * * *

Вика поднялась так резко, что стул отъехал в сторону и ударился о стену. Воздух в палате стал тесным, душным, и слова рвались наружу, как раскалённый пар.

— Ты понимаешь, что они с нами делали?! — её голос дрожал, и каждое слово будто царапало горло. — Ты хоть представляешь, каково это — когда тебя раздевают перед десятками глаз и говорят улыбаться? Когда каждый твой шаг — это приказ? Когда девушек рядом ломали так, что они даже плакать переставали… только смотрели пустыми глазами и делали всё, что им скажут?!

Она вскинула руки к лицу, словно хотела стереть воспоминания, но пальцы лишь сильнее дрожали.

— Я видела, как одну тянули за волосы по коридору. Она упиралась, кричала… а потом вернулась через два дня. Тихая. Синяя вся. И просто кивала на всё. Как сломанная кукла! Другую держали в цепях и заставляли… — Вика осеклась, всхлипнула и ударила кулаком по металлическому борту кровати. — Заставляли делать такое, что я даже словами сказать не могу!

Звук удара разнёсся по палате, но Марк не шевельнулся. Он лежал так же неподвижно, с бледным лицом и едва заметным дыханием. И это безмолвие сводило её с ума.

— Они трахали меня, будто я вещь! — крикнула она, и голос сорвался на хрип. — Грубо, цинично, с приказами, с унижениями… и каждый раз я думала:

ещё чуть-чуть — и я сломаюсь

. Но я не сломалась! Я держалась ради него, ради Марка! А теперь он лежит, весь израненный, истекает кровью… и что мне с этого?!

Она наклонилась над ним, схватила его ладонь обеими руками, прижала к губам, к лицу. Слёзы заливали её щеки, капали на простыню.

— Слышишь, Марк? Я выстояла ради тебя! Я терпела ради тебя! А ты не имеешь права уходить… не имеешь! Ты не лот, не мастер, не чужое имя — ты мой! — Вика всхлипнула, почти выкрикнула: — Я больше не Эльза! Я Вика! Настоящая! И я не отдам тебя этим тварям, даже если придётся умереть вместе с тобой!

Она разрыдалась так, что голос превратился в сип. Лоб её прижался к его груди, плечи вздрагивали в рывках.

— Они ломали нас каждый день, — выдавила она сквозь рыдания, — ломали так, что даже во сне мы не могли спрятаться. И я вижу их лица до сих пор. Но хуже всего — видеть тебя вот так. Бессильного. Безмолвного. Ты должен жить, слышишь? Должен…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В палате стоял запах антисептика и тихое пиканье монитора. Звуки стерильного мира, который равнодушно наблюдал, как одна женщина держит мужчину и шепчет ему слова любви, словно в последней молитве.

* * * * *

Вика уже не различала слов, которые вырывались из её горла. То был крик боли, в котором сливались страх, отчаяние и любовь. Она уткнулась лицом в его грудь, ощущая под щекой холод простыни и неподвижность тела, и только звук монитора напоминал, что он ещё здесь.

Пик… пик… пик…

— ритм, к которому она успела привыкнуть, вдруг сбился. Один короткий сигнал, второй — длиннее. Вика замерла, сердце её ухнуло вниз, словно земля ушла из-под ног. И в следующее мгновение экран вспыхнул ровной зелёной линией, а динамик сорвался в жуткую протяжную ноту.

— Нет!.. — Вика закричала так, что голос сорвался на хрип. — Нет, не смей! Не смей меня оставлять! — Она вцепилась в его лицо, трясла его голову, будто могла разбудить. — Марк, слышишь?! Ты обещал! Ты сказал, что мы выберемся!

Она прижалась к его губам, пытаясь вдохнуть в него жизнь, целуя его холодный рот. Слёзы падали прямо ему на лицо, смешивались с её дыханием.

— Ты не можешь умереть, слышишь? Ты мой! Ты не уйдёшь! — шептала она, снова и снова, переходя на крик.

Дверь палаты с грохотом распахнулась. Вбежали врачи и медсёстры: белые халаты мелькали, как вспышки. Один с каталкой, другой с чемоданом, третий уже выкрикивал команды.

— Срочно дефибриллятор!

— Давление падает!

— Давай, раздвинь!

Они налетели на кровать, и Вику грубо оттолкнули в сторону. Она вцепилась в край простыни, но руки медсестёр разжали её пальцы.

— Нет! — она вырвалась, повалилась обратно на его грудь и закричала сквозь рыдания: — Он живой! Он должен жить! Вы не понимаете, он не может умереть, не сейчас! Не трогайте его!

Её тянули силой, под руки, но она упиралась, кусала губы до крови, билась, как загнанное животное.

— Марк! Марк!!! — её крик прорезал шум аппаратов и голоса врачей.

Когда её оттащили к стене, она рухнула на пол, обхватив себя руками и продолжая раскачиваться, будто от этого зависела его жизнь.

Врачи уже работали над ним: электроды, иглы, кислородная маска. Голоса сливались в гул:

— Разряд!

— Нет реакции!

— Ещё раз!

Вика рыдала в голос, не в силах ни встать, ни закрыть глаза. Каждый их крик, каждый звук аппаратов врезался ей в голову, будто ножом, но хуже всего был этот ровный сигнал монитора — длинный, бесконечный, как смерть, от которой некуда бежать.

Эпилог

Закат окрасил поле в медный цвет, и тени тянулись по земле, будто цепи. Вика сидела у одинокой могилы, обхватив руками колени. Деревянный крест скрипел от ветра, сухая трава шуршала, словно перешёптывалась. Слёзы стекали по её лицу медленно, почти беззвучно. Никто бы не сказал, что за плечами у этой женщины полвека жизни — в этот момент она выглядела всё той же пленницей, вырванной из чужого ада, но навсегда с ним связанной.

Она закрыла глаза, и память развернулась сама: коридоры с тяжёлыми дверями, звон металлических браслетов, запах антисептика и пота. Вика слышала чужие крики — тонкие, рвущиеся из самых глубин. Видела лица девушек, которых ломали прямо у неё на глазах. Одни сопротивлялись, другие быстро гасли, становились пустыми. Ей всё казалось, что каждое имя и каждый взгляд остались навсегда на её коже.

— Это не забывается, — прошептала она в пустоту. — Никогда.

Губы дрожали, и вместе со слезами вырывались слова, которых не было кому адресовать. Она вспоминала прикосновения, полные ненависти, чужие руки, приказы, унижения. Вспоминала, как заставляли смотреть, как ломали тех, кто рядом. Это было хуже боли — это была бесконечная демонстрация того, что человек ничего не значит.

— Они сделали нас товаром… — её голос перешёл в рыдание. — А мы всё равно жили. И мы победили!

Она сжала кулаки, уткнувшись лбом в землю. Ветер подхватывал её всхлипы, уносил прочь, но Вика знала — от себя не убежишь. Прошло пятнадцать лет, а внутри ничего не изменилось: воспоминания всплывали так же остро, будто всё произошло вчера.

Слёзы текли, тело мелко дрожало. Казалось, что само поле стало залом, тишина — стенами, а одиночество — теми самыми кандалами, которые когда-то висели у неё на руках.

И в этот момент за её спиной раздался низкий, хрипловатый голос:

— Милая… искал тебя. А ты у могилки Рекса. Я тоже по нему скучаю. Пошли к нашим детям.

Вика подняла голову и медленно обернулась. Он стоял рядом, с протезом вместо руки, постаревший Марк. Ее Марк.

Она встала неторопливо, словно боялась спугнуть этот момент, и шагнула к нему. Их глаза встретились — усталость, прожитые годы, всё то, что невозможно выразить словами. Вика обняла его крепко, как когда-то, и её губы коснулись его губ в долгом поцелуе.

Поле вокруг стало тихим, словно само время замерло, оставив их двоих — не пленников прошлого, не беглецов, а просто людей, которые выжили.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец