Диагноз - влечение

Глава 1. Первичный осмотр

Пятнадцать лет в медицине научили меня с легкостью распознавать симптомы любого заболевания.

Жар? Проверяем инфекцию.

Учащённый пульс? Исключаем тахикардию.

Влажность между ног при звуке мужских шагов в коридоре? Гугл выдаёт только порносайты.

Я поняла, что у меня серьёзные проблемы, когда начала узнавать эти шаги на расстоянии.

Тяжёлые, уверенные, с едва уловимой неравномерностью — будто он сдерживался, чтобы не бежать к палате сына. Три недели я слышала их каждое утро в 7:45 и каждый вечер в 19:00. Три недели моё предательское тело реагировало совершенно неподобающим для рабочего места образом.

«Отлично, Правдина. В свои тридцать три ты возбуждаешься от звука шагов.»

Сидела в ординаторской, делая вид, что изучаю результаты бронхоскопии пятилетнего Тимофея Серебрякова. На экране компьютера мелькали снимки лёгких, а я думала о руках его отца. Крупных, с длинными пальцами хирурга. Или музыканта. Или...

«Стоп. Никаких "или". Это руки бизнесмена, который платит страховку».

Но мозг предательски подсовывал картинки: эти руки на моей талии, на бёдрах, скользят выше...

Тряхнула головой. Больница — не место для эротических фантазий.

Лейкоциты — 6.2. СОЭ — 12. Температурная кривая стабильна третий день. Мальчик шёл на поправку после тяжёлой пневмонии, осложнённой плевритом. В пятницу можно будет выписать.

Пятница. Завтра. И тогда я больше никогда не увижу Леона Серебрякова.

От этой мысли в груди что-то неприятно сжалось. Будто бронхоспазм, только эмоциональный.

За окном моросил типичный февральский дождь. Москва в это время года особенно депрессивна — серая, мокрая, холодная. Идеальная декорация для моей личной жизни.

Телефон в дурацком чехле с авокадо (подарок Алисы на день медика) завибрировал. Подруга прислала очередной мем про врачей и кофе. В другой раз посмеялась бы, но сейчас юмор про «введите кофеин внутривенно» казался пресным.

Встала, подошла к окну. Внизу на парковке стоял его Мерседес — чёрный, блестящий, идеальный. Как и сам владелец. Леон Серебряков — воплощение успешного мужчины из глянцевого журнала. Владелец сети частных клиник, вдовец, отец-одиночка. И чертовски красивый мужик, от одного взгляда которого мои трусики становились мокрыми.

«Профессионализм, Правдина. Вспомни про профессионализм».

Но какой к чёрту профессионализм, когда каждый раз при встрече он смотрел так, будто раздевал взглядом? Будто точно знал, что под строгим медицинским халатом прячется женщина, которая уже три года не чувствовала мужских рук.

Дверь ординаторской приоткрылась. Подняла взгляд, готовая напомнить дежурной медсестре про стук, но слова застряли где-то между гортанью и трахеей.

Леон Серебряков заглянул в кабинет, держа в руках два стакана кофе. Волосы слегка взъерошены — наверное, Тимофей опять не давался причесаться. На щеке след от детской ладошки в гуаши.

— Ника? Можно?

Кивнула. Что ещё оставалось?

Он вошёл, аккуратно прикрыв за собой дверь. На идеальном пиджаке от Бриони (да, я гуглила марки мужских костюмов, не судите) красовалось крошечное пятно. Яблочное пюре, если не ошибаюсь.

— Подумал, вам не помешает кофе, — поставил стакан передо мной. — Капучино, одна ложка сахара, корица.

«Он запомнил, как я пью кофе. Чёрт».

— Спасибо, — взяла стакан, благодарная за возможность занять руки. — Как Тимофей?

— Строит больницу из Лего. Говорит, его доктору Нике нужен новый кабинет. С бассейном. И батутом. А ещё он нарисовал вас. Гуашью. На мне.

Улыбнулась. Тимоша был особенным ребёнком — умным не по годам, но эмоционально уязвимым. История с уходом матери оставила след. Первую неделю он вообще не разговаривал с персоналом, только плакал по ночам.

— Прогресс налицо. Вчера он хотел построить мне ракету.

— Чтобы вы могли прилетать быстрее? — Леон сел в кресло напротив. — Он вас ждёт с утра. Спрашивает каждые полчаса.

В животе потеплело. И дело было не в кофе.

«Соберись, Правдина. Это просто благодарный родитель. У тебя таких десятки».

Ложь. У меня не было таких родителей. Которые смотрели ТАК.

Или это мне казалось?

— Я выпишу его в пятницу, — сказала ровным, профессиональным тоном. — Все показатели в норме. Остаточные явления пройдут при правильной реабилитации.

— Реабилитации, — повторил он, растягивая слово. — А что входит в реабилитацию?

«Дыхательная гимнастика, массаж грудной клетки, витамины», — должна была сказать я.

— Полный покой, правильное питание, свежий воздух, — начала перечислять. — Дыхательные упражнения. Игры с мыльными пузырями отлично стимулируют глубокое дыхание.

— Стимулируют, — эхом отозвался он, и я поняла, что влипла.

Потому что Леон Серебряков смотрел на меня так, будто мы говорили совсем не о детской реабилитации. Будто каждое моё слово он переводил на какой-то другой, взрослый язык.

— И... массаж грудной клетки, — закончила, чувствуя, как горят щёки.

— Покажете?

— Что? — голос дрогнул.

— Массаж. Вдруг я делаю неправильно.

«Он же не серьёзно? Серьёзно. О боже».

— Это простая техника, — прокашлялась. — Лёгкие постукивания по рёбрам, поглаживания...

— Поглаживания, — он наклонился вперёд. — Где именно?

Воздуха стало катастрофически мало. Будто кто-то откачал кислород из кабинета.

— По... по межрёберным промежуткам. Снизу вверх. Чтобы улучшить дренаж...

— Дренаж, — в его голосе появились бархатные нотки. — Важная вещь — правильный дренаж.

«Всё. Я официально схожу с ума. Мужчина говорит про дренаж лёгких, а я думаю про... Нет. Не думать».

Но тело предавало. Соски напряглись под бюстгальтером, внизу живота разлилось знакомое тепло. Давно я не чувствовала ничего подобного.

После Дмитрия — того самого, который назвал секс со мной «медицинской процедурой» и свалил к аспирантке помоложе — я закрылась. Работа, дом, сериалы. Вибратор по пятницам, если совсем припрёт. Алиса говорила, что я превращаюсь в монашку. Я отшучивалась, что монашки хотя бы замужем за Богом.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«И вот сидит мужик, говорит про массаж, а ты течёшь. Диагноз: терминальная стадия неудовлетворённости».

— Я пришлю инструкцию на почту, — сказала, пытаясь вернуть разговор в профессиональное русло.

— Лучше покажите.

— На ком? — нервно хихикнула. — На вас?

— Почему нет?

Сглотнула. Представила свои руки на его груди. Как скользят по мышцам, чувствуя биение сердца...

«Правдина, очнись! Ты на работе!»

— Это... это неэтично.

— Что именно? — он встал, обошёл стол. — То, что я думаю о вас? Или то, что вы думаете обо мне?

— Я не...

— Не надо, — он остановился в полуметре от меня. — Я вижу, как вы смотрите. Как дышите, когда я рядом. Как облизываете губы.

«Блядь. Я облизываю губы? Серьёзно?»

Машинально провела языком по нижней губе. Его взгляд проследил движение.

— Вот именно это, — голос стал ниже. — Знаете, что я представляю каждый раз?

Покачала головой. Слова кончились.

— Представляю, как эти губы обхваты...

Резкий стук в дверь. Мы отскочили друг от друга как подростки, застуканные за поцелуем.

— Ника Андреевна! — голос медсестры Гали. — Вас в третью палату срочно!

— Иду! — крикнула, благодарная за спасение.

Леон отступил к двери, но обернулся:

— Пятница ведь последний день? — его голос стал тише.

Кивнула.

— Значит, в субботу вы уже не будете лечащим врачом моего сына?

Сердце ёкнуло. Он думал о врачебной этике. Конечно.

— Технически — да.

— Хорошо, — кивнул он. — Это важно.

Пауза повисла между нами. Я не знала, что сказать.

— До встречи, Ника.

И вышел, оставив меня с горящим лицом и мокрыми трусиками.

«До встречи? Что это значит?»

Галя заглянула снова:

— Вы идёте? Там температура подскочила.

Встала на ватных ногах. Работа. Точно. Я врач. У меня пациенты. Больные дети, которым нужна помощь.

А не... не фантазии про то, как большие руки Леона Серебрякова расстёгивают мой халат. Медленно. Пуговица за пуговицей. А потом...

«Третья палата. Температура. Работай, Правдина».

Следующие два часа пролетели в привычной суете. Обход, назначения, консультации. В ординаторскую вернулась только к концу дня.

Телефон завибрировал. Алиса.

"Ну что? Как твой горячий папаша?"

"Откуда ты знаешь?"

"Ника, ты мне вчера вечером 20 минут про него рассказывала. Про руки. Про голос. Про задницу в джинсах"

"Я не говорила про задницу!"

"Говорила. После второго бокала. Так что?"

"Кажется, он что-то задумал"

"В смысле?"

"Не знаю. Смотрит странно. Флиртует вроде"

"ДАВНО ПОРА! Когда свидание?"

"Нет никакого свидания"

"Ника, ему нужно просто намекнуть. Сама пригласи!"

"С ума сошла? Он родитель пациента"

"Который выписывается в пятницу. А сегодня четверг. Осталось потерпеть один день"

"Ненавижу, когда ты права"

"Я всегда права. Купи новое бельё. На всякий случай"

"Алис!"

"Что Алис? Пора уже возвращаться в строй"

Выключила телефон. Алиса была права. Но от одной мысли о "возвращении в строй" становилось страшно.

Вечер прошёл в привычной суете. Обход, назначения, разговор с родителями про прививки (нет, аутизм они не вызывают). В палату к Тимофею зашла последней.

Мальчик не спал, собирал очередной космический корабль. Леон сидел рядом, помогая найти нужные детали. В свете ночника его профиль казался мягче. Усталость делала его человечнее — не глянцевый бизнесмен, а просто отец, проводящий вечер с сыном.

— Доктор Ника! — Тимоша просиял. — Смотрите, я построил вам кабинет!

Конструкция больше напоминала космическую станцию, но я послушно восхитилась.

— Шикарный кабинет. А где же бассейн?

— Вот! — показал на синие детали. — А это джакузи. Папа сказал, все красивые тёти любят джакузи.

Покосилась на Леона. Тот изучал инструкцию к Лего с невозмутимым видом.

— Папа много знает про красивых тёть?

— Не-а, — Тимофей покачал головой. — Он знает только про вас. Вчера сказал дяде Платону, что вы самая красивая тётя в мире. И попа у вас...

— Тимофей, — Леон прикрыл рот сына ладонью. — Мы договаривались.

Мальчик закивал - “хорошо папа”.

«Обсуждают мою задницу с дядей Платоном. Я в каком-то сюрреалистическом сне».

— Как самочувствие, герой? — переключилась на профессиональный тон.

— Хорошо! Можно мне завтра мороженое?

— Если температура не поднимется — можно.

— Ура! Папа, слышал? Доктор Ника разрешила!

Проверила температуру (норма), послушала дыхание (чисто), пощупала лимфоузлы (не увеличены). Тимофей терпеливо сносил осмотр, болтая про роботов.

— А вы знаете, что роботы не болеют? — сообщил он важно. — Потому что у них нет лёгких. И попы тоже нет.

— Тимофей! — Леон поднял глаза.

— Что? Это же правда! У роботов нет попы. А у доктора Ники есть. И она кра...

— Спать! — Леон быстро уложил сына. — Немедленно спать.

— Но я не хочу...

— Хочешь завтра мороженое? Тогда спать.

Тимофей тяжело вздохнул, но закрыл глаза. Я еле сдерживала смех.

— Всё отлично, — убрала стетоскоп. — Продолжай выздоравливать.

— А вы завтра придёте?

— Конечно.

— А в субботу? — в голосе появились хитрые нотки.

Глянула на Леона. Тот смотрел с интересом.

— В субботу доктора Ники выходной, — сказала осторожно.

— Но вы же придёте к нам в гости? Папа сказал, что пригласит.

«Маленький манипулятор».

— Тимоша...

— Пожааааалуйста, — он сложил ладошки. — Я покажу вам свою комнату. И роботов. И кота. У нас есть кот Босс, он толстый и рыжий.

— Тим, доктор Ника устала, — вмешался Леон.

— Но она же придёт? Правда?

Смотрел такими глазами, что сердце сжалось. Чертов синдром брошенного ребёнка.

— Ладно, — сдалась. — Навещу на неделе.

— Ура! Папа, она придёт! — Тимофей запрыгал на кровати.

— Спокойнее, герой. Спать пора.

Пока Леон укладывал сына, я сбежала. Ноги сами принесли в ординаторскую. Села, уткнулась лицом в ладони.

«Что я делаю? Согласилась прийти к ним. К нему домой. Где будет кровать. Его кровать».

От мысли о его кровати между ног сладко подернулось. Снова.

В дверь постучали. Вздрогнула.

— Можно? — Леон заглянул внутрь.

— Да.

Он вошёл, закрыл дверь. Прислонился к ней спиной.

— Спасибо.

— За что?

— За Тимофея. За то, что согласились прийти. Он... он никого не подпускает. После Марины.

— Она давно ушла?

— Два года. Сказала, что не создана для материнства. Улетела в Милан с каким-то фотографом. Присылает открытки на дни рождения.

В голосе не было злости. Только усталость.

— Тимофей тяжело пережил?

— Первые полгода плакал часто. Потом привык. Дети адаптивны. Но... — он провёл рукой по волосам. — Он очень замкнутый. Нянь меняли как перчатки. В сад ходить отказывается. А тут вы.

— Я просто делаю свою работу.

— Нет, — он подошёл ближе. — Вы делаете гораздо больше. Вы... вы первая, кого он захотел видеть. Кроме меня.

Встала, чувствуя себя неловко. Разговор становился слишком личным.

— Леон...

— В субботу у нас будет ужин, заеду за тобой в восемь — сказал он. Утверждение, не вопрос.

— Леон, я не думаю, что это хорошая идея...

— Почему? — он шагнул ближе. — Из-за врачебной этики? В субботу я уже не буду родителем пациента. Или дело в чём-то другом?

Молчала. Что сказать? Что боюсь? Что не помню, как это — быть женщиной, а не только врачом?

— Три недели, Ника, — его голос стал мягче, но в глазах горел огонь. — Три недели я прихожу сюда и не могу думать ни о чём, кроме тебя. И ты смотришь на меня так же.

— Я не...

— Знаешь, в чём твоя проблема? — он облокотился о мой стол, нарушая личное пространство.

— М-моя проблема?

— Ты хочешь казаться слишком правильной, — он взял со стола мою ручку. Покрутил в пальцах. — Все всегда по правилам. Врачебная этика. Дистанция. Профессионализм.

— Это не проблема, это...

— А я вот неправильный, — перебил он, поигрывая моей ручкой. — Например, сейчас думаю совершенно неприличные вещи.

— Леон...

— О том, что ты единственная женщина за три года, кто заставляет меня запирать дверь кабинета посреди дня.

— Зачем запирать?

— Чтобы никто не увидел, в каком я состоянии после встреч с тобой. И что мне приходится с этим... делать.

Ответные слова застряли где-то в горле. Я правильно услышала? Он действительно только что признался, что...

Боже.

Пальцы вцепились в край стола.

— Это неуместно!

— Абсолютно, — согласился он, ухмыляясь. — Как и то, что ты сейчас сжала бёдра.

— Прекрати!

— В субботу, — он наклонился ближе, понизив голос. — Я буду ещё неуместнее. Сделаю всё то неправильное, о чём ты мечтаешь по ночам.

— Я не мечтаю...

— Лгунья, — он усмехнулся. — Держу пари, твоя кровать помнит, как ты ворочаешься по ночам. И что шепчешь в подушку.

— Бред!

— Вчера утром ты зевала на планёрке. Тёмные круги под глазами. Плохо спала? Или... хорошо не спала?

Лицо запылало. Потому что ночь действительно была беспокойной. И да, его имя вполне могло сорваться с губ.

— В субботу высплюсь, — пробормотала.

— Сомневаюсь, — его улыбка стала многообещающей. — Очень сомневаюсь.

— Ты невыносим.

— А ты восхитительна, когда злишься, — он выпрямился. — Глаза блестят. Грудь вздымается. Хочется прижать к стене и...

— И?

— И показать, насколько я неправильный, — закончил он с ухмылкой. — Но это в субботу. Когда ты официально не мой врач.

Направился к двери, но обернулся:

— И Ника? На свидание не надевай бельё.

— Что? — я поперхнулась воздухом.

— Ты правильно услышала, — его взгляд скользнул по моему телу, оставляя огненный след. — Хочу знать, что под платьем ничего нет.

Дверь закрылась за ним прежде, чем я смогла ответить.

Я осталась стоять, прислонившись к столу, с горящими щеками и бешено колотящимся сердцем. Между ног пульсировало так сильно, что пришлось сжать бёдра.

«Твою мать. Он только что приказал мне не надевать трусики. И я... я, кажется, собираюсь послушаться».

Села на стул. Ноги не держали.

«Сволочь! Невыносимая, самоуверенная, чертовски сексуальная сволочь!»

«Конечно, я приду без белья. Потому что последние три года единственное, что меня возбуждало — это сезон распродаж на Wildberries».

Но сначала надо переварить. Осмыслить. Понять, готова ли я к этому.

«Кого ты обманываешь? Ты готова была ещё две недели назад, когда он закатал рукава»

Телефон завибрировал. СМС от него:

"Забыл уточнить. Чулки, не колготки. И туфли на каблуках."

«А, ну да. Технические детали. Как на планерке для подрядчика».

Набрала ответ:

"Может ещё техзадание составишь? Какую помаду выбрать?"

"Красную."

"Почему красную?"

"Хочу проверить, насколько она стойкая."

"Зачем?"

"Будет много работы. Для твоих губ."

Пальцы замерли над экраном, потом набрали:

"Если я без белья — то ты будешь без галстука."

"Почему?"

"Боюсь придушу ненароком."

Все, он предупреждён. Побочные эффекты озвучены. Претензии не принимаются.

Ответ пришёл мгновенно:

"Галстук оставлю. Для твоих рук."

Телефон дрогнул.

«Блядь. Я умру. Прямо здесь, в ординаторской. Причина смерти: передозировка сексуальным напряжением».

Новое сообщение:

"П.С. Сладких снов, доктор Правдина."

«Сладких? Серьёзно? После ЭТОГО разговора?»

Я буду видеть сны. О, да. Но они точно не будут сладкими. Они будут мокрыми, горячими и с его именем в финале.

Собрала вещи, стараясь не думать о субботе. О платье без белья. О галстуке. О том, что он делал за запертой дверью кабинета после наших встреч.

«Стоп. Не думать. Совсем не думать».

Но тело думало за меня. И за пару дней додумалось до такого, что я умудрилась отправить Алисе девятиминутную аудиопорнографию собственного производства.

Впрочем, кто сказал, что жизнь врача скучная?

Глава 2. Палата номер секс

Шесть утра. Проснулась до будильника, и первая мысль — его голос. Низкий, с хрипотцой, когда произносил: «Не надевай бельё».

«Мать честная, Правдина. Ты всю ночь об этом думала?»

Перевернулась, уткнулась лицом в подушку. Между ног разлилось знакомое тепло от одного воспоминания. От того, как он смотрел, когда говорил это. Как облизнул губы, будто уже представлял...

«Стоп. Хватит. Это последний рабочий день. Держись».

Встала, поплелась в ванную. В зеркале отразилась помятая физиономия с кругами под глазами. Растрёпанные волосы торчали во все стороны, губы припухли — видимо, кусала их во сне.

«Красавица. Мисс "Секс-бомба года". Он сразу сбежит, едва увидит».

Включила холодную воду — ледяной душ должен был привести мысли в порядок. Струи хлестали по коже, но вместо отрезвления принесли новые образы. Его руки. Большие, с длинными пальцами. Интересно, что он ими делал вчера после нашего разговора? Запирался ли в кабинете, как признался?

«Блядь, Правдина. Ты в душе стоишь и о мужских руках фантазируешь. Диагноз окончательный — терминальная стадия неудовлетворённости».

Выключила воду, начала яростно вытираться. Полотенце тёрлось о соски, и те вопреки воле стали чувствительными, напряглись.

«Даже полотенце меня домогается. Отлично».

На кухне заварила кофе покрепче. Нужно было взять себя в руки. Сегодня последний день, когда Леон Серебряков — родитель пациента. Последний день профессиональных границ. А завтра...

Телефон завибрировал. В груди что-то оборвалось. Знакомый номер.

«Доброе утро. Не передумала?»

Пальцы стали ватными над экраном. Он что, читает мысли? Откуда знает, что я всю ночь металась между «послать его к чёрту» и «купить новое бельё»?

Набрала ответ, стёрла. Набрала снова.

«С чего бы?»

Отправила. Ответ пришёл мгновенно:

«Хорошо. Помни про дресс-код».

«Какой дресс-код?»

Вместо ответа — смайлик. Ухмыляющийся.

«Гад!»

Но губы сами растянулись в улыбке. Допила кофе, обжигая язык, и пошла одеваться.

Стояла перед открытым шкафом голая, разглядывая коллекцию белья. Взгляд зацепился за красный кружевной комплект — подарок себе на прошлый Новый год. Ни разу не надетый.

«Он сказал без белья. Приказал».

Рука потянулась к ящику, замерла. А если я приду в бельё? Нарушу его приказ?

Внутренний голос тут же подсказал: «Он сам снимет. Медленно. Зубами».

От этой мысли грудь налилась тяжестью, а внизу живота сладко сжалось.

«Нет! Хватит! Никаких фантазий!»

Выдернула из ящика самое простое, что нашла. Белые хлопковые — остались с тех времён, когда заедала стресс после Дмитрия. И такой же бюстгальтер-броню, закрывающий всё, что можно закрыть.

«Анти-секс комплект. Пусть попробует возбудиться на это».

Натянула бельё, сверху — самый строгий костюм. Тёмно-серый, мешковатый, скрывающий фигуру. Волосы собрала в строгий узел. Макияж минимальный — только тональник под глаза.

В зеркале отразилась сорокалетняя училка математики. Идеально.

«Никакого флирта. Никаких намёков. Выпишу и забуду».

Но ткань белья уже прилипла к влажной коже. От одних мыслей о нём.

«Тело-бунтарь. Заодно с ним против меня».

В больницу приехала на полчаса раньше обычного. Февральское утро встретило мокрым снегом и ветром. Пока дошла от метро, промокли ноги.

«Отлично. Буду хлюпать весь день. Очень сексуально».

Охранник Петрович удивлённо поднял брови:

— Рано сегодня, Ника Андреевна.

— Работы много, — пробормотала, проходя через турникет.

Ординаторская встретила благословенной тишиной. Села за стол, разложила бумаги.

Всё утро ёрзала на стуле, пытаясь унять это сладкое мучение. На полях истории болезни машинально рисовала спирали — детская привычка из мединститута. Тогда спирали помогали сосредоточиться на лекциях. Сейчас — отвлечься от мыслей о завтра.

В ящике стола лежала фотография — я и коллектив отделения на прошлогоднем корпоративе. Тогда я ещё улыбалась искренне, не натянуто. До Димы. До его "ты холодная, как рыба". До того, как перестала верить, что достойна желания.

Выписной эпикриз Тимофея Серебрякова был готов ещё вчера, но перечитала ещё раз. Потом ещё. На третий раз поняла, что не вижу букв.

«Соберись, Правдина. Это просто выписка. Обычная процедура».

Ага, обычная. Когда родитель пациента озвучивает такие... специфические пожелания к дресс-коду.

Дверь открылась. Заведующая отделением Марина Петровна заглянула внутрь:

— О, Правдина! Рано сегодня.

— Да, решила бумаги разобрать.

— Молодец. Кстати, Серебряков-старший уже здесь.

Пульс зашкалил.

— Уже? Сколько время?

— Половина восьмого. С семи утра по коридору круги нарезает. Как лев в клетке.

«Почему так рано?»

— Родители часто нервничают перед выпиской, — произнесла максимально равнодушным тоном.

— Ага, родители. Особенно те, которые приносят по букету роз каждый день. Кстати, сегодняшний уже в процедурной. Пионы. Розовые.

Марина Петровна ухмыльнулась и закрыла дверь.

«Пионы. Розовые. Мои любимые...»

Стоп. Никаких сантиментов. Это просто цветы. Дежурная благодарность.

Но сердце помимо желания заныло.

Начала обход с самой дальней палаты. Пятилетняя Маша с ангиной. Близнецы Петровы с ротавирусом. Подросток Витя со сломанной ногой. Все стабильны, все идут на поправку.

Только не заходила в палату номер семь.

— Ника Андреевна! — Галя перехватила в коридоре. — Вы это специально?

— Что специально?

— Серебряковых игнорируете. Третий круг по отделению делаете, а к ним — ни ногой.

— У меня много пациентов, Галина.

— Ага. Которых вы по три раза проверяете. Температуру Машке уже четырежды измерили.

— Я тщательная.

— Вы его избегаете, — фыркнула медсестра. — Мужчина места себе не находит, каждые пять минут выглядывает. Идите уже, не мучайте человека.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«Мучаю? Это он меня мучает!»

Но вслух сказала:

— Сейчас приду. Документы закончу.

— Это я час назад слышала. Ника Андреевна, он же не съест вас.

«В этом я не уверена».

Галя укоризненно покачала головой и ушла. Пришлось собраться с духом. Глубокий вдох, выдох. Профессиональное лицо. Ледяное спокойствие.

«Ты врач. Он — родитель пациента. Всё».

Толкнула дверь седьмой палаты.

Тимофей сидел на кровати, уже одетый в джинсы и яркую толстовку с роботом. Рядом на тумбочке — новая игрушка, судя по всему, трансформер. Мальчик сосредоточенно пытался превратить машину в робота.

Леон стоял у окна спиной к двери.

Обернулся.

И воздух застрял в горле.

Чёрный свитер с высоким горлом. Тёмные джинсы. Небритость, которая делала его похожим на пирата. И взгляд. Боже мой, этот взгляд.

Зрачки расширились, почти поглотив радужку. Изучающий. Раздевающий.

— Доброе утро, — голос прозвучал ниже обычного. Хриплый. Будто он тоже не спал.

— Доброе утро, — процедила из себя.

— Доктор Ника! — Тимофей спрыгнул с кровати, бросился обнимать. — Смотрите, папа купил Оптимуса Прайма! Он превращается! Только у меня не получается...

Присела рядом с мальчиком, благодарная за возможность не смотреть на Леона. Помогла с трансформером — нужно было повернуть деталь в другую сторону.

— Ух ты! Спасибо! Папа, смотри!

Краем глаза видела, как Леон подошёл ближе. Встал за спиной. Не касаясь, но на расстоянии вдоха, чтобы чувствовать тепло его тела.

— Как самочувствие, герой? — сосредоточилась на Тимофее.

— Отлично! Можно домой? Папа сказал, бабушка пирог испекла!

— Сейчас посмотрю.

Достала фонендоскоп. Ладони вспотели, пришлось незаметно вытереть о халат. Тимофей послушно задрал толстовку.

— Дыши глубоко... Так... Теперь не дыши... Отлично.

Лёгкие чистые. Температура в норме три дня. Анализы хорошие. Никаких препятствий для выписки.

Кроме одного.

После сегодняшнего дня я больше не буду его врачом. Больше не будет профессиональных границ. Больше не за что будет прятаться.

— Всё отлично, — выпрямилась. — Можете ехать домой.

— Ура! — Тимофей запрыгал. — Папа, домой! Доктор Ника разрешила!

— Документы нужно оформить, — сказала, старательно не глядя на Леона. — В ординаторской.

— Конечно, — его голос обволакивал, как тёплый плед. — Тим, собери вещи. Мы скоро вернёмся.

Вышла первой. Шла по коридору, чувствуя его присутствие за спиной. В ординаторской села за стол, достала бланки.

Он закрыл дверь.

Щелчок замка прозвучал как выстрел.

— Дверь...

— Чтобы не помешали, — сел напротив. Близко. Вторгся в личное пространство.

Колени почти соприкасались под столом.

— Итак, рекомендации, — начала скороговоркой. — Режим дня щадящий первую неделю. Прогулки при хорошей погоде. Витамины...

Его колено прижалось к моему. Специально. Настойчиво.

Сбилась.

— Что с витаминами? — в голосе слышалась улыбка.

— Витамины... три раза...

— Что три раза, Ника?

Моё имя в его исполнении звучало как ласка.

— Три раза в день! Витамины три раза в день!

Скрестила ноги под столом покрепче, пытаясь сосредоточиться на рекомендациях.

— Записываю, — достал телефон.

В этот момент аппарат завибрировал. Он глянул на экран, нахмурился.

— Извините, секунду. — Поднёс к уху. — Да?

Голос стал жёстче. Деловой Леон Серебряков, а не тот мужчина, который секунду назад прижимался коленом.

— Нет. Сказал же — никаких встреч на выходных. Всё. Точка.

Отключился. Поймал мой взгляд.

— Впервые за два года отменяю субботние переговоры.

Не стал объяснять почему. Не нужно. Мы оба знаем.

Но заметила — большой палец нервно постукивает по столу. Костяшки побелели от напряжения.

— Так, на чём мы остановились? — убрал телефон, но взгляд стал ещё интенсивнее. — Продолжайте, доктор.

— Я... Контроль температуры. Если поднимется — сразу к врачу.

— К вам?

— К участковому педиатру.

— Жаль.

Его колено двинулось выше. Теперь бедро прижималось к бедру.

— Леон...

— Да?

— Мы в больнице.

— Знаю.

— Это неуместно.

— Что именно?

Встала резко. Слишком резко — в висках застучало от прилившей крови.

— Вот рекомендации! — сунула ему распечатку. — И рецепты. Всё подробно расписано.

Он встал тоже. Оказался достаточно близко, чтобы чувствовать его духи. Загородил собой весь мир.

— Ника.

— Что?

— Завтра. Восемь вечера.

— Я помню.

— И помнишь мою просьбу...

— Помню! — перебила, не в силах снова услышать про бельё. — Всё помню.

Улыбнулся. Медленно. Довольно.

— Умница.

Одно слово. Но произнёс так, что воздух застрял в горле. Не как врачу. Не как профессионалу. Как женщине. Его женщине.

От этих слов мышцы живота непроизвольно напряглись, пришлось вцепиться в край стола. Мгновенно. Как по щелчку.

«Твою мать, Правдина. Он назвал тебя “умницей”, а ты готова упасть».

— Пойдёмте к Тимофею, — выпалила из себя.

Финальная подпись в выписном эпикризе. Росчерк ручки — и официально Леон Серебряков больше не родитель моего пациента.

— Теперь никаких препятствий, — произнёс он тихо, но я услышала.

— Для чего? — обернулась.

— Ты знаешь для чего.

Смотрели друг на друга. Долго. В воздухе трещало от напряжения.

Стук в дверь разрушил момент.

— Ника Андреевна! Срочно в пятую палату!

Галин голос. Отперла дверь, выскочила как ошпаренная.

Проводила Серебряковых до выхода из больницы. Тимофей нёс свой рюкзачок и нового трансформера, весело болтал про бабушкин пирог.

У стеклянных дверей Леон остановился:

— Тим, иди в машину. Я сейчас.

Мальчик убежал. Мы остались вдвоём.

— До завтра, — сказал просто.

— Да.

— Ника.

— Что?

— Я серьёзно. Про всё.

Кивнула. Не доверяла своему голосу.

Он развернулся и ушёл. Я стояла, привалившись к стене, пока чёрный «Мерседес» не скрылся за поворотом.

— Влюбилась? — Галя материализовалась рядом.

— Что? Нет!

— Ну да. А смотрите на него как голодная на булочку.

Покраснела до корней волос.

— Я пошутила! — захихикала медсестра. — Но по лицу всё видно. Когда свидание?

— Ни... никогда!

— Правдина, он же тебя сожрёт взглядом. Не упускай.

— Он пациент!

— Был. Выписали же.

Не нашлась, что ответить. Поплелась в ординаторскую. На столе стоял букет пионов. Огромный, пышный, пахнущий летом.

Карточки не было.

Но я и так знала, от кого.

Обеденный перерыв. Сидели в кафешке с Алисой напротив больницы. Я ковыряла греческий салат, пытаясь унять дрожь в руках.

— Ну что, готова к завтрашнему свиданию? — Алиса чуть не поперхнулась салатом. — Купила новое бельё?

— Насчёт белья... — замялась.

— Что? Не купила? Ника, я же говорила!

— Дело не в этом.

— А в чём? — Алиса отложила вилку. — Так, стоп. У тебя лицо "случилось что-то неприличное". Выкладывай.

— Он... — набрала воздуха. — Он вчера сказал не надевать бельё.

Тишина. Алиса медленно поставила стакан с соком.

— Повтори?

— Приказал прийти без белья.

— ПРИКАЗАЛ?!

— Алиса! — огляделась панически. — Тише!

— Какое тише?! Мужик, которого ты знаешь три недели, ПРИКАЗЫВАЕТ тебе прийти без трусов?

— Ну... да.

— И ты что? Пошлёшь его к чёрту?

Молчала. Потому что ответ был очевиден.

— Святые угодники, — Алиса изучала моё лицо. — Ты собираешься послушаться!

— Я не знаю!

— Врёшь. Небось уже весь день ходишь и представляешь.

— Алиса...

— Ника, это же чистое доминирование! Он тестирует границы.

— Не начинай со своей психологией.

— А что? Классический альфа-самец. Даёт команды, ждёт подчинения. Кстати, а что ещё он приказал?

— Чулки вместо колготок. И красную помаду.

— Ого. Мужик с фантазией. А ты что ответила?

— Сказала, что придушу его галстуком.

— И?

— Сказал, что оставит галстук. Для моих рук.

— Твою мать! — Алиса присвистнула. — Это уже БДСМ какой-то!

— Алиса!

— Что? Он буквально сказал, что свяжет тебя!

— Не говорил "свяжет"...

— Но ты поняла намёк. И судя по твоему лицу — не против.

— Я не...

— Готова спорить, сидеть спокойно не можешь. Весь день на нервах. И не от кофе.

Вилка выпала из рук.

— АЛИСА!

— Что? Я права?

Молчала. Потому что Алиса была права. Проклятое бельё было влажным с самого утра. А после его эпитетов — пришлось незаметно переступить с ноги на ногу, чтобы унять пульсацию.

— Так и знала, — подруга торжествовала. — Ты реально хочешь его.

— Я... давно никого не хотела так сильно.

— И что?

— Страшно. Что если он разочаруется? Что если я холодная, как Димка говорил?

— Димка — козёл. А этот твой Леон... Судя по всему, знает, что делает.

— Откуда ты знаешь?

— Мужик, который приказывает прийти без белья и обещает использовать галстук, явно не новичок. Он точно знает, чего хочет. И как это получить.

Задумалась. А ведь правда. Леон вёл себя уверенно. Как хищник, который точно знает, что добыча никуда не денется.

— Запишись на эпиляцию, — вдруг сказала Алиса.

— Что?

— Бразильскую. Срочно. Сегодня.

— Алиса, я не собираюсь...

— Ага. Поэтому сидишь вся красная и сжимаешь бёдра.

Рефлекторно расслабила ноги. Проклятье, она всё замечает.

— Просто на всякий случай, — продолжила подруга. — Раз уж собираешься явиться без белья, пусть всё будет идеально.

— Мы просто поужинаем!

— Без трусов на свидании с мужчиной, который обещает связать тебя галстуком?

— Он не обещал связать!

— Но ты надеешься, что свяжет.

— Алиса!

— Что? Посмотри на себя — глаза блестят, щёки горят, вся как натянутая струна. Когда я в последний раз видела тебя такой?

— Давно.

— Вот именно. Он тебе нужен.

— А если всё испорчу?

— Не испортишь. Судя по тому, как он себя ведёт — возьмёт инициативу в свои руки. Тебе останется только... Сдаться.

— Сдаться?

— Именно. И судя по всему, ты уже готова поднять белый флаг. Точнее, снять. Ха-ха.

Застонала, уронив голову на руки.

— Я схожу с ума.

— Ты возвращаешься к жизни. Есть разница.

Остаток дня прошёл как в тумане. Работала на автопилоте — осмотры, назначения, записи в историях. Но мысли были далеко.

Шёлк на голой коже. Его хищный взгляд.

«Умница».

К концу смены была как натянутая струна. Каждый звук заставлял вздрагивать. Каждый мужской голос в коридоре казался его голосом.

В пять вечера собрала вещи. Пионы оставила в ординаторской — пусть все радуются. Галя проводила укоризненным взглядом:

— Цветы не заберёшь?

— Нет. Они для всего отделения.

— Ага. Конечно. Для всего. На карточке твоё имя написано было.

— Откуда знаешь?

— Я её выбросила. Чтобы ты не нервничала.

Иногда я была благодарна Гале за её материнскую заботу. А иногда хотелось придушить.

Дома первым делом налила вина. Большой бокал. Алиса права — нужно расслабиться.

Села у окна, смотрела на вечернюю Москву. Где-то там, в одном из районов, Леон укладывает сына спать. Читает сказку. Целует в лоб.

А потом думает о завтрашнем вечере?

Представляет меня в платье?

Ничего лишнего под тканью?

Глоток вина обжёг горло. Набрала номер мамы — нужно было с кем-то поговорить. С кем-то нормальным. Не с Алисой, которая подбивает на безумства.

— Привет, дочь! — мамин голос всегда успокаивал.

— Привет, мам.

— Что-то случилось? Ты странно звучишь.

— Я... У меня завтра свидание.

Молчание. Потом:

— НАКОНЕЦ-ТО! С кем? Рассказывай всё!

— Мам...

— Никаких "мам"! Три года прошло после того подонка. Пора!

— Помнишь, я рассказывала про пациента? Мальчика с пневмонией?

— Чей отец разведенный? Помню.

— Вот... с ним.

— Отлично! Готовый комплект — мужчина при деле, ребёнок имеется. Когда свадьба?

— МАМА!

Рассмеялись обе. Чёрт возьми, как же я люблю свою ненормальную мать.

— Ладно, без шуток, — мама стала серьёзнее. — Волнуешься?

— Очень. Я... я забыла, как это.

— Как велосипед, дочь. Быстро вспомнишь.

— А если нет? Если я действительно холодная, как Дима говорил?

— Ника! Этот придурок просто искал оправдание своему члену в чужой вагине. Ты нормальная, страстная женщина. Просто нужен правильный мужчина.

— Откуда ты знаешь, что он правильный?

— Интуиция. И то, как ты говоришь о нём. Голос меняется.

— Правда?

— Правда. Иди на это свидание. И будь смелой.

— В смысле?

— Ты поняла в каком.

Положила трубку, чувствуя, как горят щёки. Даже родная мать подталкивает к... к чему?

К сексу. Называй вещи своими именами, Правдина.

Допила вино, пошла в ванную. Горячая вода расслабила мышцы, но не нервы. Брила ноги долго, тщательно. Потом... выше.

«Для кого стараешься?»

Для себя. Да, точно. Исключительно для собственного комфорта.

«Врёшь».

Заткнись, внутренний голос.

Вылезла из ванны, намазалась кремом с ванилью. В спальне достала платья, разложила на кровати. Чёрное коктейльное. Синее строгое. Бежевое офисное.

Уставилась на жалкую коллекцию. Чёрное — как на похороны. Синее — как на педсовет. Бежевое — как на собеседование в налоговую.

«Боже. У меня нет ничего для... для свидания».

Для первого свидания за такое долгое время. С мужчиной, который мне нравится.

«Завтра днём съезжу в ТЦ. Куплю что-нибудь... женственное. Красное? Да, пожалуй, красное. Раз уж решила быть смелой — так до конца».

Повесила платья обратно в шкаф. Завтра. Всё завтра. И платье тоже.

Легла в постель, но сон не шёл. Ворочалась, сминая простыни. В голове крутился его голос. «Умница». «Не надевай бельё». «Теперь никаких препятствий».

Рука непроизвольно скользнула по животу вниз.

«Нет. Не сегодня. Потерпи до завтра».

Но тело требовало разрядки. Грудь ныла от напряжения, между ног пульсировало.

«Просто чуть-чуть. Чтобы снять напряжение».

Пальцы скользнули под резинку трусиков. Влажно. Очень влажно.

«Зараза, организм взбунтовался окончательно. И он ещё даже не прикоснулся».

Телефон завибрировал. Выдернула руку как ошпаренная.

Сообщение. От него.

«Спи».

Одно слово. Но почему-то прозвучало как приказ.

«Пытаюсь».

«Нет. Ты не спишь. И не пытаешься».

Сердце ёкнуло. Откуда он знает?

«Леон, я...»

«Убери руки, Ника».

Кровь прилила к лицу. Он не может знать. Не может!

«Я не понимаю...»

«Понимаешь. И сделаешь, как я говорю».

Закусила губу. Часть меня хотела послать его. Сказать, что он не имеет права указывать мне. Что это моё тело, моя постель, моё решение.

«Почему я должна тебя слушаться?»

«Потому что хочешь. Потому что твоё тело уже выбрало. Убери руки, Ника. Сейчас».

Самоуверенный засранец.

«Это нечестно».

«Да. И?»

«Я не смогу заснуть».

«Сможешь. И не трогай себя. Ни сейчас, ни утром. Жди меня».

Взбесилась. Кто он такой, чтобы контролировать меня даже на расстоянии?

«А если не послушаюсь?»

Пауза. Долгая. Потом:

«Узнаю. И тебе не понравятся последствия. Или понравятся слишком сильно».

Что это вообще значит?!

«Леон...»

«Руки, Ника. Убрала?»

Секунда борьбы с собой. Гордость кричала послать его к чёрту. Тело требовало подчиниться. Разум... разум молчал, оглушённый желанием.

«Да».

«Хорошая девочка. До завтра».

«Подожди!»

Но он уже не ответил. Как я ни провоцировала.

Швырнула телефон в сторону. Ненавижу его. Ненавижу себя за то, что послушалась. За то, что от его «хорошая девочка» внизу живота всё сжалось ещё сильнее.

Чёрт. Чёрт. Чёрт.

Но хуже всего было другое. Осознание, от которого хотелось выть в подушку.

Завтра я приду к нему на грани. Взведённая. Готовая на всё. Именно такая, какой он хочет меня видеть.

И мы оба это знаем.

Манипулятор чёртов.

Но даже злость не могла заглушить предвкушение. Потому что где-то глубоко внутри, в той части меня, которую я три года держала под замком, проснулся не один лишь голод.

За ним пряталось кое-что ещё. Надежда. Глупая, наивная надежда, что может быть... может быть, я достойна не только одной ночи. Что мужчина, который отменяет деловые встречи, видит во мне больше, чем просто способ снять напряжение.

Что маленький мальчик, который строит для меня кабинеты из Лего, не останется с разбитым сердцем, когда я исчезну из их жизни.

«Не фантазируй, Правдина. Сначала доживи до завтра».

Но фантазии уже неслись вскачь. Воскресные завтраки втроём. Тимофей, размазывающий джем по скатерти. Леон, читающий новости в планшете. Я в его рубашке...

«Хватит!»

Но было поздно. Сердце уже нарисовало картинку. Опасную. Манящую. Невозможную.

Или возможную?

И завтра... завтра все решится

Если я не сойду с ума до этого проклятого завтра.

Глава 3. Синдром красного платья

Торговый центр в субботу — это отдельный круг ада, придуманный специально для одиноких женщин, которые покупают красное платье для первого за три года свидания.

Хуже толпы было только одно: предательская дрожь в коленях, которая началась ещё утром, когда я в очередной раз перечитывала его вчерашние сообщения, пытаясь найти скрытый смысл между строк.

«Хочу проверить, насколько она стойкая».

Блядь.

От одного воспоминания о его голосе — низком, с лёгкой хрипотцой — внизу живота сладко сжалось, а самые интимные мышцы непроизвольно сократились, будто репетировали главное представление вечера.

Репетировали что именно?

«Заткнись, Правдина. Просто заткнись и не думай».

— Красное! — Алиса тащила меня мимо витрин с маниакальным упорством личного стилиста. — Он же сказал красную помаду? Значит, платье должно быть в тон!

Кивнула, не доверяя собственному голосу, который наверняка выдал бы предательскую дрожь — ту самую, что пробегала по всему телу от одной мысли о предстоящем вечере.

В голове крутилась одна навязчивая мысль, от которой невозможно было избавиться: через четыре часа я буду с ним, в красном платье, без белья под ним, с галстуком, который он специально оставит «для моих рук».

Соски напряглись под футболкой, став настолько чувствительными, что даже лёгкое трение ткани отдавалось электрическими разрядами прямо в низ живота.

«Отлично. Теперь они торчат на весь торговый центр. Привет, уважаемые покупатели, я иду выбирать наряд для долгожданного секса».

— Вот! — Алиса выдернула что-то алое с вешалки, размахивая находкой как боевым знаменем. — Это оно! Твоё платье!

Платье?

Нет, это было не платье. Это было откровенное оскорбление всех правил приличия и здравого смысла.

Декольте ныряло вниз почти до пупа, обещая показать больше, чем скрыть. Спина отсутствовала как класс — голая до самого копчика. Подол едва-едва прикрывал стратегические места, намекая, что при любом неосторожном движении можно устроить бесплатное шоу.

«В этом даже нагнуться нельзя без риска для репутации».

Но мой предательский мозг тут же услужливо подкинул яркую картинку: я нагибаюсь за упавшей салфеткой, подол задирается, открывая Леону вид на то, что под ним нет абсолютно ничего, кроме кружева чулок...

Пульс забился между ног с такой силой, что пришлось незаметно сжать бёдра.

— Ты что, в кому впала? — Алиса помахала рукой перед моим лицом. — Земля вызывает Нику! Приём!

— Я... я просто думаю.

— О чём это ты там думаешь с таким лицом?

«О том, как его пальцы будут скользить под край этого платья, находя горячую влажную кожу, как он обнаружит, что я послушалась его приказа...»

— О погоде! — выпалила первое, что пришло в голову.

— При чём тут погода? — Алиса прищурилась подозрительно.

— Холодно же на улице. Февраль. В таком платье замёрзну.

— И? У него дома отопление есть, я полагаю. Хотя вряд ли ты вообще замёрзнешь, судя по тому, как он на тебя смотрел в больнице.

Покраснела до корней волос, вспомнив тот взгляд — тёмный, голодный, раздевающий.

В примерочной стянула джинсы дрожащими руками, чувствуя, как горит кожа от одного предвкушения. Каждое прикосновение ткани к разгорячённому телу отдавалось новой волной возбуждения.

«Спокойно, Правдина. Это просто примерка платья. Не генеральная репетиция стриптиза для конкретного мужчины».

Натянула платье.

Алый шёлк скользнул по телу как жидкий огонь, как ласка, как обещание греха. Тонкая ткань прошлась по напряжённым соскам, заставив непроизвольно вздрогнуть и прикусить губу, чтобы не застонать.

В зеркале отразилась совершенно незнакомая женщина.

Какая-то хищница с лихорадочным блеском в глазах и припухшими губами. С грудью, которая вот-вот вывалится из непристойного декольте. С бёдрами, которые это платье не столько прикрывало, сколько подчёркивало.

«Мамочки. Я выгляжу как десерт. Как главное блюдо на его персональном банкете».

— Ну что там? — Алиса нетерпеливо ёрзала за дверью. — Ты там не умерла от смущения?

— Я... я не уверена, что это подходящий вариант.

— Выходи давай! Дай оценить!

Вышла, чувствуя себя голой несмотря на платье.

Алиса присвистнула:

— Офигеть! Да он же дар речи потеряет! И не только дар речи, судя по всему.

— Не слишком откровенно? — повернулась к зеркалу, изучая себя со всех сторон.

При движении подол опасно задрался, грозя показать больше дозволенного. Ещё чуть-чуть — и точно будет видно кружево чулок, которые я планировала надеть.

Без трусов под ними.

«Господи, о чём я вообще думаю?»

— Для свидания без белья — самое то! — хихикнула подруга, понизив голос.

— Тише ты! — зашипела я, оглядываясь по сторонам.

В соседней кабинке кто-то фыркнул — то ли от смеха, то ли от возмущения.

— Ника? Ника Правдина? Это ты?

Застыла, узнав голос.

«Только не это. Только не сейчас. Не в этом платье».

Обернулась с улыбкой обречённой на казнь.

Дмитрий. Мой бывший. Тот самый засранец, который три года назад назвал меня «холодной как рыба» и «эмоционально недоступной». Тот, кто сказал, что секс со мной — это «медицинская процедура без намёка на страсть».

Сволочь.

Рядом с ним — девочка лет двадцати с заметным животиком под розовой кофточкой. Кукольное личико, наивные глазки, сияющая улыбка беременной дурочки.

«Залетела. Видимо, с ней процесс оказался увлекательнее, чем со мной».

— Дима, — растянула губы в профессиональной улыбке. — Какая неожиданная встреча.

Его взгляд медленно прополз по моей фигуре в красном платье — от глубокого выреза до короткого подола, задержавшись на груди, бёдрах, ногах.

Зрачки расширились.

«Жри глазами, подонок. Но поздно. Сегодня ночью другой мужчина будет снимать это платье. И он точно не назовёт меня холодной».

От мысли о том, как именно Леон будет снимать с меня этот алый шёлк, соски стали ещё твёрже. Наверняка их очертания видны через тонкую ткань.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ты... изменилась, — выдавил он, с трудом отводя взгляд от моего декольте.

— Жизнь меняет, — пожала плечами, специально сделав движение более размашистым.

Декольте разошлось шире. Его кадык нервно дёрнулся.

«Ага, смотри. Смотри внимательно на то, что потерял из-за своей тупости, идиот».

— Это Кристина, — он наконец вспомнил о спутнице и приобнял девушку. — Моя жена.

Та самая «более отзывчивая» аспирантка с кафедры патанатомии. Та, с которой он изменял мне последние полгода наших отношений, пока я, дура наивная, пыталась спасти то, что уже было мертво.

— Очень приятно! — Кристина просияла ещё ярче. — Дима столько о вас рассказывал! Вы ведь тоже врач, да?

«Интересно, что именно он рассказывал? Что я фригидная? Что не умею стонать? Что в постели лежу как бревно?»

Ну-ну. Посмотрим, что он скажет, когда узнает, к кому я иду сегодня вечером.

Алиса материализовалась за моей спиной как фея-крёстная. Злая и мстительная фея-крёстная.

— О, Димочка! — пропела она ядовито-сладким голосом. — Как поживаешь? Вижу, репродуктивная функция работает исправно.

Кристина покраснела как помидор.

Дима скривился:

— Алиса. Язвительна, как всегда.

— Зато честна. В отличие от некоторых, кто врёт о чувствах и трахается с аспирантками за спиной у невесты.

— Алиса! — одёрнула подругу, хотя внутри ликовала.

— Что «Алиса»? Правда глаза колет? — она явно входила во вкус. — Кстати, Ник, твой жених небось уже заждался? Во сколько он за тобой заедет?

Внутри всё сжалось от неожиданности.

«Какой жених? Что она задумала, чёртова интриганка?»

— Жених? — Дима дёрнулся как от удара. — Ты выходишь замуж?

— Ага, — Алиса кивнула с самым невинным видом. — За Леона Серебрякова. Слышал такого? Владелец сети частных клиник, миллионер, красавец.

— Серебряков? — в голосе Димы появились странные нотки. — Тот самый Серебряков?

— Он самый. Сходит с ума по нашей Нике. Вчера в больнице такое устроил! Прижал её к стене прямо в ординаторской, не мог руки убрать...

— АЛИСА! — попыталась остановить поток откровений.

— Что? — Алиса невинно хлопнула ресницами. — Стесняешься своего счастья? Он же на тебе женится! Покажи кольцо!

«Какое кольцо, дура ненормальная?!»

Но Дима уже смотрел на мои руки.

Совершенно пустые.

— Оно... в сейфе, — выкрутилась я. — Слишком дорогое для повседневной носки.

— Три карата, — тут же подхватила Алиса. — Безупречной чистоты, платиновая оправа. Вообще Леон нашу Нику балует безбожно. Вчера прислал такое бельё из Парижа...

«Убью. Прямо здесь, при свидетелях убью».

— Алиса, хватит.

— Что хватит? Пусть Дима порадуется за тебя. Ты же рад, Дим, правда? Что Ника наконец нашла настоящего мужчину, который знает, как доставить женщине удовольствие?

Лицо Димы приобрело нездоровый зеленоватый оттенок.

— Поздравляю, — процедил он сквозь зубы.

— Как романтично! — Кристина всплеснула пухлыми ручками. — Богатый красавец и любовь с первого взгляда! Прямо как в сказке! Когда свадьба?

«Да, в сказке для взрослых девочек. Где принц приказывает являться на свидание без трусиков».

Но моё предательское тело отреагировало на мысль о свадьбе с Леоном волной жара, прокатившейся от груди до самого низа.

Представила себя в белом платье, идущую к алтарю. Его взгляд — тёмный, собственнический. Как он снимает с меня фату дрожащими руками. Как расстёгивает молнию на спине, целуя каждый открывающийся сантиметр кожи. Как белое кружево падает на пол номера для новобрачных, а под ним...

Ничего. Абсолютно ничего.

«Стоп. Какая свадьба? Очнись, Правдина!»

— Через месяц, — соврала Алиса с невозмутимым видом. — Леон не хотел долго ждать. Говорит, что три недели ухаживаний — это уже слишком затянувшаяся пытка.

— Понятно, — Дима сглотнул так громко, что было слышно. — Что ж, нам пора. Удачи.

Повернулся, чтобы уйти, но в последний момент обернулся.

Его взгляд снова скользнул по моей фигуре — медленно, оценивающе. По алым губам. По открытой шее. По груди в этом непристойно глубоком вырезе. По ногам в чулках.

По всему тому, что он когда-то имел наглость назвать «недостаточно страстным» и «скучным в постели».

В его глазах читалось запоздалое сожаление.

И что-то ещё. Тёмное, голодное.

Желание?

«Поздно, милый. Слишком поздно. Этой ночью другой мужчина узнает, насколько я на самом деле страстная. И поверь, он не будет жаловаться».

Проводила их взглядом, чувствуя мстительное удовлетворение.

— Видела его физиономию? — Алиса торжествовала. — Чуть слюни не потекли! Готова спорить, дома получит скандал.

— Зачем ты наврала про свадьбу?

— А что, неправда будет? Он хочет тебя? Хочет, это очевидно. Богат? Факт. Женится? Ну, это всего лишь вопрос времени.

— Алиса!

— Что «Алиса»? Мужик, который приказывает своей женщине ходить без трусов, явно настроен более чем серьёзно. Это же чистое заявление прав собственности.

Покраснела, вспомнив его сообщение.

«Приказывает. Да. И я послушаюсь, как послушная девочка».

— Беру платье, — отрезала я, чтобы прекратить обсуждение.

— И правильно делаешь! Пошли теперь бельё выбирать... Ах да, забыла. Тебе же не нужно, — подмигнула она.

Покраснела ещё сильнее.

— Но чулки нужны, — напомнила севшим голосом.

— Точно! С широким кружевом сверху. И обязательно со швом сзади. Чтобы было что снимать.

«Зубами. Медленно. Пока я буду извиваться под ним и умолять...»

Умолять о чём?

«О том, чтобы он наконец вошёл в меня. Глубоко. До самого предела. Чтобы заполнил всю...»

— Эй, ты чего? — Алиса подхватила меня под локоть. — Пошатнулась. Голова кружится?

— Просто... немного душно здесь.

— Ещё бы! Я бы тоже в обморок грохнулась. Свидание с таким мужиком — это тебе не шутки.

«И с его галстуком. Который он специально оставит для моих рук».

Точнее, чтобы связать мои руки.

Внутренности скрутило в сладкий узел от одной этой мысли.

На кассе расплачивалась дрожащими пальцами, чудом не выронив кредитку. Красное платье — как билет в новую жизнь. Чулки с кружевом — обещание греха. Туфли на десятисантиметровой шпильке — орудие соблазна.

Всё для него. Для этой ночи.

«Нет. Для себя. Я покупаю это для себя, чтобы почувствовать себя женщиной».

Ложь, которой я пыталась себя убедить.

Дома металась по квартире как тигрица в клетке, не находя себе места.

Пять часов дня. Три часа до встречи.

«Хватит считать, психопатка».

Залезла в ванну, наполнив её почти кипятком — вода обожгла чувствительную кожу, но жар был приятным, расслабляющим. Между ног пульсировало уже несколько часов подряд — с того самого момента, как проснулась и вспомнила о сегодняшнем вечере.

«Хватит накручивать себя. Это просто ужин. Обычный ужин двух взрослых людей».

С мужчиной, который вчера признался, что запирается в кабинете после наших встреч, потому что не может справиться с возбуждением.

Чтобы...

«Блядь».

Рука непроизвольно скользнула по влажному от воды животу вниз, туда, где пульсировало сильнее всего.

«Нет. Стоп. Он велел не трогать себя. Ждать его».

Но пальцы уже коснулись гладкого после эпиляции лобка. Бразильская эпиляция по настоянию Алисы — «раз уж без трусов, то пусть всё будет идеально».

«Интересно, он оценит старания? Проведёт языком по гладкой коже? Похвалит за послушание?»

Конечно оценит. Мужчина, который продумывает такие детали, как цвет помады и отсутствие белья, оценит абсолютно всё.

Вылезла из ванны вся красная — то ли от горячей воды, то ли от собственных мыслей, которые становились всё более откровенными.

Вытиралась медленно, наслаждаясь прикосновением мягкого полотенца к распаренной коже.

Шесть часов.

Начала священный ритуал преображения из уставшего врача в женщину мечты.

Масло для тела — сандал и иланг-иланг, с лёгкими афродизиаками в составе. Втирала медленно, массирующими движениями, представляя, что это его большие руки скользят по моей коже, исследуя каждый изгиб, каждую впадинку.

«Прекрати фантазировать. Иначе придёшь к нему уже на грани оргазма».

Готовая? Да я была готова ещё вчера, когда он прижал меня к столу в ординаторской и прошептал все эти непристойности.

Макияж.

Руки тряслись как у алкоголички с тяжёлого похмелья. Тушь размазалась — пришлось смывать и начинать заново.

«Тридцать три года. Кандидат медицинских наук. Спасаю детские жизни. А трясусь как девственница перед первой брачной ночью».

Вторая попытка оказалась удачнее. Ресницы, придающие взгляду томность и загадочность. Хайлайтер на скулах. И наконец — красная помада «Спелая вишня», точно как он заказывал.

«Интересно, через сколько поцелуев она сотрется? Выдержит ли то, что он задумал? Или размажется по его...»

Мысль оборвалась на полуслове. Между ног снова потянуло, сильнее прежнего.

Волосы уложила набок — мягкие голливудские волны открывали шею и плечо. Ту самую шею, где вчера бешено бился пульс под его пристальным взглядом.

Семь часов.

Момент истины.

Села на край кровати, глядя на своё отражение в зеркале шкафа.

В зеркале напротив сидела голая женщина. Загорелая кожа (спасибо солярию), подтянутый живот, грудь с тёмными напряжёнными сосками, которые, казалось, просили прикосновений.

«Это действительно я? Серьёзно?»

Первый чулок.

Чёрный капрон скользил по ноге как ласка любовника. Медленно натягивала, разглаживая складки, наслаждаясь ощущением. Широкая кружевная резинка легла точно на середину бедра — не слишком высоко, но достаточно, чтобы намекнуть.

Второй чулок.

Встала, проверила швы — идеально ровные стрелки от пяток до кружева, как и должно быть.

«Он оценит. Обязательно оценит каждую деталь».

Туфли. Десять сантиметров чёрного лака, красная подошва — моя маленькая слабость.

Прошлась по комнате, прислушиваясь к себе. Каблуки цокали по паркету, бёдра покачивались, приобретая соблазнительную походку, грудь колыхалась в такт шагам.

«Блядь. Я выгляжу как элитная…».

Как женщина, которая точно знает, зачем идёт на свидание.

Платье.

Алый шёлк скользнул по обнажённому телу, облепил каждый изгиб, подчеркнул каждую выпуклость. Тонкая ткань не скрывала напряжённые соски — они отчётливо выделялись под гладким материалом.

«Нужен ли лифчик? Может, хотя бы силиконовые наклейки?»

Попробовала надеть чёрный кружевной бюстгальтер. Под красным платьем смотрелся вульгарно, словно я собралась на съёмки дешёвого порно. Сняла.

В зеркале — не я. Какая-то богиня секса в алом. Женщина, которая знает себе цену и готова её получить.

«Он с ума сойдёт, когда увидит».

А может, это я схожу с ума от предвкушения?

Семь тридцать.

Телефон завибрировал. Сердце ухнуло куда-то в район коленей.

«Леон?»

Но это был не он.

Экран телефона высветил имя, которое я меньше всего хотела видеть в этот момент.

Марина Петровна. Заведующая отделением.

«Нет. Только не это. Только не сейчас! Не за трижцать минут до...»

— Ника, золотая моя! — голос начальницы звучал на грани истерики. — Катастрофа —отравление в детском лагере! Сорок детей, некоторые в тяжёлом состоянии!

Села обратно на кровать. Красное платье задралось, открывая кружево чулок и голую кожу выше.

«Почему именно сегодня? Почему именно сейчас?»

— Марина Петровна, у меня выходной...

— Ника, это же дети! — в голосе появились слёзы. — Состояние плохое. Дежурные в полной панике, не справляются!

Закрыла глаза, понимая, что выбора нет. Если заведующая звонит — это серьёзно.

А в восемь вечера меня ждёт Леон...

«Блядь. Блядская блядь на блядском бутерброде!»

— Еду. Буду через полчаса максимум.

— Спасибо, Ника, правда ! Я знала, что на тебя можно положиться! Ты наша палочка-выручалочка!

Бросила телефон на кровать. В зеркале отражалась женщина в красном платье, готовая к сексу. К новой жизни. К счастью, мать его за ногу.

А вместо этого — снова больница. Снова дети. Снова спасение чужих жизней вместо устройства собственной.

Стянула платье — дорогая ткань прошелестела насмешливо, словно издеваясь над несбывшимися надеждами. Швырнула алый шёлк на покрывало.

«Вот и всё, Правдина. Судьба-злодейка в очередной раз показала тебе средний палец».

Джинсы. Футболка с Микки-Маусом. Кроссовки. Из богини секса в замарашку — три минуты, новый личный рекорд.

Написала Леону дрожащими пальцами, стараясь подобрать правильные слова:

«Экстренный вызов в больницу. Массовое отравление детей, тяжёлые. Постараюсь вырваться как можно скорее. Прости. Прости. Прости».

Три раза прости — как будто это могло искупить испорченный вечер.

Ответ пришёл, когда я уже сбегала по лестнице:

«Жду столько, сколько нужно. Спасай ребят. Ты молодец».

От простоты его слов и отсутствия упрёков защипало глаза.

«Не злится. Понимает. Поддерживает. Чёрт, я этого не заслуживаю».

Глава 4. Диагноз: острая недо...сказанность

В метро смотрела на своё отражение в тёмном стекле. Размазанная от спешки помада, растрёпанные волосы, безумный взгляд загнанной лошади. Час назад я была секс-бомбой, готовой взорвать мир одним своим видом. Теперь — уставший врач, бегущий на помощь.

«История моей жизни в двух картинках. Было/стало».

Приёмное отделение встретило настоящим адом.

Резкий запах болезни. Детский плач разрывал барабанные перепонки. Истерика родителей довершала картину апокалипсиса.

— Ника! Слава всем богам! — дежурный врач выглядел так, будто готов расцеловать меня. — Третья палата, там самые тяжёлые!

Переоделась на автомате, стараясь не думать о том, что могла бы сейчас делать. Медицинский халат скрыл следы несостоявшегося свидания.

Но не чулки.

«Сними их, дура!»

Некогда. Дети ждут.

Следующие два часа — сплошной марафон на выживание. Капельницы в вены тоньше волоса. Противосудорожные препараты. Детские глаза, полные слёз и страха. Тонкие ручки, вцепившиеся в мою ладонь как в единственную надежду.

— Знаю, солнышко. Ещё чуть-чуть. Потерпи, мой хороший.

«А мне кто скажет "потерпи"? Кто вылечит меня от одиночества!? »

К девяти вечера основная волна кризиса спала. Тяжёлые пациенты стабилизированы, лёгкие отправлены домой с рекомендациями.

Села в ординаторской, чувствуя полное опустошение. Усталость навалилась тяжёлым грузом. И где-то глубоко внутри — острая, почти физическая тоска по несбывшемуся вечеру.

— Ника, прости! — Марина Петровна заглянула в дверь. — Знаю, испортила тебе выходной...

— Работа есть работа, — ответила механически.

«А жизнь? Где моя жизнь? Почему она всегда на втором месте после чужих проблем?»

Телефон завибрировал:

«На парковке больницы. Жду тебя».

Сердце пропустило удар, забилось где-то в горле.

«Он приехал? Ждёт меня? После всего?»

Вскочила, как ужаленная.

Есть шанс спасти хоть что-то от этого вечера.

Посмотрела на себя в зеркало ординаторской.

«Мамочки».

Вид как после марафона по пересечённой местности. Футболка помята и заправлена криво. На рукаве пятно неясного происхождения (лучше не знать какого). Волосы выбились из хвоста и торчат во все стороны.

Макияж? Какой макияж? Тушь размазана под глазами панда-стайл. Помада съедена нервами.

В шкафчике всегда есть запасная одежда для экстренных случаев. Достала:

Чёрная юбка-карандаш (немного велика после стресс-похудения, но сойдёт)

Белая блузка (чистая, но скучная как диагноз)

Серый кардиган (хотя бы без пятен от биологических жидкостей)

Помчалась в душевую как ошпаренная. Три минуты ледяной воды — смыть запах больницы, дезинфектанта и чужого страха.

Вытиралась на скорости, прыгая на одной ноге.

Бельё. В ящике стола лежал аварийный комплект — то, что всегда держу на крайний случай. Белые хлопковые трусики с дурацкой надписью "Saturday".

«Он велел прийти без белья».

Секунда раздумий.

«А я взрослая женщина, попавшая в форс-мажор. Поймёт и простит».

Натянула трусики. Потом бюстгальтер — простой, спортивный, больше похожий на топ.

«Да, теперь никто мне не указ!»

Внутренний голос ехидничал: «Ага, конечно. Поэтому ты два дня ходила мокрая от одних его сообщений».

Юбка села сносно. Блузка... что есть, то есть. Не Victoria's Secret, конечно, но хотя бы чистая.

Чулки! Слава богу, не сняла их дома. Проверила — целые, без затяжек. Натянула юбку поверх кружева.

«Хоть что-то от первоначального образа».

Макияж на скорую руку — тушь, чтобы не быть альбиносом. Помада нашлась в сумке — не "Спелая вишня", а обычный блеск. Волосы собрала в пучок, несколько прядей упрямо выбились — ну и ладно, сойдёт за небрежную причёску.

21:45. Результат в зеркале: уставший врач после тяжёлой смены. Не богиня в красном платье, не женщина-мечта, а типичная медик в конце рабочего дня.

«Он ждал секс-бомбу, а получит вот это недоразумение».

Схватила сумку, выбежала из больницы. На улице стемнело, февральский вечер встретил морозом и ветром. Накинула медицинский халат поверх кардигана — холодно же.

На парковке сразу увидела знакомый силуэт. Чёрный «Мерседес» под фонарём, как маяк в ночи.

И паника накрыла волной страха и стыда.

«Не могу. Не могу в таком виде. Он увидит меня и сбежит. Или рассмеётся. Или вежливо отвезёт домой и больше никогда не позвонит».

Развернулась. Ноги понесли в противоположную сторону. Почти бежала, спотыкаясь на неровном асфальте.

Сзади взревел мотор. Машина обогнала меня, дверь распахнулась, преграждая путь к отступлению.

— Куда это мы бежим? — голос Леона. Спокойный, с лёгкой ноткой веселья.

Остановилась, тяжело дыша. Пар вырывался изо рта белыми облачками.

— Я... домой собралась.

— В больничном халате? По морозу? В юбке?

— Я ужасно выгляжу! — выпалила, чувствуя, как горят щёки.

— Садись в машину, Ника.

— Нет! Ты не понимаешь! — голос срывался от отчаяния. — Должно было быть красное платье... туфли на шпильках... причёска... макияж... а я вот это! Чучело больничное!

Он вышел из машины. Высокий, в чёрном пальто, идеально выбритый. Красивый до боли в сердце.

А я — растрёпанная, в медицинском халате поверх офисной одежды, похожая на сбежавшую пациентку.

Подошёл медленно, а я пятилась.

— Не подходи!

— Ника.

— Я пахну больницей! И дезинфектантом! И детской рвотой, наверное!

— Ника.

— У меня даже туфель нормальных нет! Кроссовки!

Поймал моё запястье. Притянул резко, не давая сбежать.

— Мне плевать, — выдохнул прямо в ухо, обжигая кожу. — Ты спасала детей. Весь вечер. А теперь... — его дыхание обожгло чувствительную шею. — Садись в машину. Немедленно.

От его близости, от низкого голоса, от руки на запястье ноги стали ватными.

«Он не злится. Не разочарован. Господи, за что мне такое счастье?»

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Позволила увести себя к машине. Села послушно, как нашкодивший ребёнок. Сняла дурацкий халат — под ним юбка с кардиганом смотрелись ещё более убого.

Он обошёл машину, сел за руль. Включил подогрев сидений.

— Где платье? — спросил, заводя мотор.

— Дома, — пробормотала жалобно. — На кровати лежит. Красное. Как ты хотел.

— Жаль. Хотел бы увидеть... Хотя... — взгляд скользнул по моим ногам. — Юбка тоже ничего. Особенно с чулками.

Одёрнула подол. Предательская ткань задралась, показав кружево.

«Хоть что-то правильное осталось от вечера».

Его рука легла на моё колено. Тяжёлая, горячая даже через плотную ткань юбки. Сердце забилось быстрее, отдаваясь пульсом между ног.

— Так. Сначала поедем, успокоишься. Расскажешь про свой вечер.

— Куда поедем?

— Покатаемся немного по городу, — его голос был спокойным. — Поговорим. А потом посмотрим.

Пальцы сжали моё колено чуть сильнее, посылая волны жара вверх по бедру.

— Потом?

— Посмотрим, — повторил загадочно.

Завёл мотор. Машина плавно тронулась с места.

— Леон?

— Да?

— Я... — набрала воздуха для признания. — Я в обычных трусах. Хлопковых. С днями недели.

Машина чуть дёрнулась. Он повернулся ко мне, и в полумраке салона я увидела, как губы дрогнули в улыбке.

— Это поправимо.

— В смысле?!

Но он только улыбнулся шире и вырулил на Садовое кольцо.

Ехали молча. Москва за окном — россыпь огней, поток машин, спешащие люди. Обычный субботний вечер для всех.

Кроме меня.

Потому что рука Леона всё ещё лежала на моём колене. Большой палец начал чертить медленные круги через ткань юбки — невинное на первый взгляд движение, от которого всё внутри сжималось.

— Расскажи про вечер. Что случилось?

— Что рассказывать? — пожала плечами. — Массовое отравление в детском лагере. Десятки детей. Капельницы, промывания, анализы, истерика родителей. Обычная субботняя катастрофа.

— И думала обо мне? — его голос стал ниже.

— О тебе? — фыркнула для вида. — Когда? Между рвотными массами?

— Между капельницами, например.

— Я работала! Спасала здоровье!

— И ни разу не вспомнила?

— Ну... может, пару раз. Когда в туалет отлучалась.

— Только в туалете?

— И за обедом. Минуты две, не больше.

— Врёшь.

— Три минуты максимум!

Усмехнулся. Рука поднялась выше по моей ноге, коснулась края чулка через ткань юбки.

— Красивые чулки. Специально купила?

— Да.

— Для меня?

— Нет, для Папы Римского, — съязвила.

— Дерзкая.

— Уставшая.

— Но всё равно красивая.

От неожиданного комплимента щёки потеплели.

— Я выгляжу как уставший врач.

— Мой врач.

— Я не твоя! — возмутилась для порядка.

— Пока, — согласился он спокойно.

Машина свернула с Садового. Тихий переулок, мало машин, полумрак.

— Остановимся здесь.

— Что? Зачем?

— Покажи.

— Что показать?

— Какие трусы. С днями недели, говоришь?

Воздух вылетел из лёгких разом.

— Мы же на улице!

— Стёкла тонированные. Никто не увидит.

— Леон...

— Покажи, Ника.

Не просьба. Приказ, произнесённый тоном, не терпящим возражений.

«Пошли его к чёрту. Ты взрослая женщина, не обязана выполнять его прихоти».

Но руки уже сами потянулись к подолу юбки. Медленно задирали ткань вверх, открывая сначала колени, потом бёдра в чулках, потом...

Белый хлопок с надписью "Saturday" разными цветами.

Он смотрел внимательно, изучающе.

— Saturday, — прочитал вслух. — А сегодня действительно суббота. Как символично.

— Это аварийный комплект, — пробормотала смущённо. — Из больницы. На крайний случай держу.

— Понятно.

Потянулся через консоль, провёл пальцем по резинке трусов. От лёгкого прикосновения кожа вспыхнула, покрылась мурашками.

— Сними их.

— Что?!

— Ты прекрасно слышала. Сними.

— Но мы... Мы же в машине! На улице!

— Ника. Сними трусы. Сейчас.

Смотрела на него во все глаза. Серьёзное лицо, потемневшие глаза, сжатая челюсть. Он ждал. Требовал подчинения.

«Это безумие. Полное безумие».

Но тело откликнулось на приказ. Внизу потяжелело, стало горячо и влажно.

Приподнялась на сиденье. Зацепила большими пальцами резинку. Потянула вниз, чувствуя, как хлопок скользит по разгорячённой коже.

Белая ткань сползла по бёдрам, застряла на сведённых коленях.

— Дальше не могу... Неудобно...

Он наклонился через консоль. Помог стянуть их через колени, через кроссовки. Движения были аккуратными, почти нежными, но в них чувствовалось скрытое напряжение.

Белый комок оказался в его руке. Он рассматривал трофей с видом победителя.

— Saturday. Теперь мои любимые.

И положил трусы в карман своего пальто.

— Эй! Верни! Это моё бельё!

— Было твоё. Теперь моё.

— Верни немедленно!

— Нет.

— Но... Леон! Это же...

— Теперь часть моей коллекции.

— Ты коллекционируешь женские трусы?! — возмутилась я.

— Только твои, — ответил совершенно серьёзно.

От его слов внутри разлилось тепло. Опасное, сладкое тепло.

«Чёрт. Он умеет говорить правильные вещи в правильное время».

Сидела, крепко сжав колени, остро осознавая собственную наготу под юбкой. Каждое движение, каждый поворот машины отдавался между ног обострённой чувствительностью.

— Вот теперь правильно, — сказал он с удовлетворением, возвращая руку на моё колено. — Как я и просил изначально.

— Приказал, — поправила я. — Не просил, а приказал.

— Да. Приказал. И что? Тебе не нравится, когда я приказываю?

Вопрос повис в воздухе между нами. Не нравится? Я сидела в его машине без трусов, мокрая от возбуждения, готовая выполнить любой его приказ. Что тут могло не нравиться?

— Не знаю, — соврала неубедительно.

— Опять врёшь. Плохая девочка.

Машина плавно влилась в субботний поток на проспекте. Его рука всё так же лежала на моём колене — тяжёлая, тёплая, успокаивающая и возбуждающая одновременно. Большой палец продолжал чертить медленные круги через ткань юбки, и с каждым кругом напряжение во мне росло.

— Расслабься, — сказал он спокойно. — Ты вся напряжена как струна.

— С чего бы это? — попыталась съязвить. — Сижу без трусов с малознакомым мужчиной. Что тут напрягающего?

— Покатаю тебя немного по городу, — его голос был спокойным, даже ленивым. — Поговорим. Успокоишься.

Покатаю.

Обычное слово. Невинное в любом другом контексте.

Но мой извращённый мозг, отравленный воздержанием, тут же нарисовал совсем другую картинку. Как он меня катает. На себе. Как я медленно поднимаюсь и опускаюсь, насаживаясь всё глубже, а его большие руки на моих бёдрах направляют движение, задают ритм...

«Блядь, Правдина. Он про машину говорит. Про обычную поездку на машине!»

Но от слова "покатаю" между ног сжалось так сильно, что пришлось незаметно напрячь мышцы.

Его палец продолжал выводить круги на моём колене. Мягко. Почти невинно. Но от этого простого прикосновения по телу расходились волны жара, накатывая одна за другой.

Огни вечерней Москвы проплывали за окном. Обычная суббота. Обычная поездка.

Только вот я сижу без трусов. Его рука на моём колене. Между ног влажно и горячо. И впереди целая ночь неизвестности.

«Покатаю», — сказал он.

Господи, как же я хочу, чтобы он меня покатал. В любом смысле этого слова.

Глава 5. Уроки вожде(ле)ния

Машина набирала ход, и я поняла — обратного пути нет.

Кожаное сиденье холодило голую кожу под юбкой. Каждая неровность дороги отдавалась вибрацией между ног, где всё уже пульсировало от неудовлетворённого желания.

«Господи, я вся мокрая. Чувствую, как растекается тепло, предательское и неконтролируемое».

Его рука лежала на моём колене — тяжёлая, горячая даже через ткань. Большой палец чертил медленные круги, и от каждого движения внизу живота всё сильнее закручивалось в тугую спираль желания.

— Знаешь, о чём я думал эти два часа на парковке? — его голос прорезал тишину. Низкий, задумчивый.

— О работе? — предположила я, хотя сердце уже знало ответ.

— О тебе. О нас. О том, что я хочу.

Машина плавно набирала скорость, выезжая на Ленинградку. Стрелка спидометра медленно ползла вправо. Огни города начинали размываться, превращаясь в оранжевые полосы.

— И чего ты хочешь? — голос прозвучал тише, чем планировала.

«Пожалуйста, не говори "просто секс". Я не переживу, если это только секс».

Он помолчал, будто подбирая слова. Его рука чуть сжала моё колено — не больно, но ощутимо. Пальцы чуть дрожали, выдавая его волнение.

— Всего, — наконец сказал он. — Не просто переспать и забыть. Не просто снять напряжение после трёх недель возбуждения.

Город за окном превращался в импрессионистскую картину из света и тьмы.

— А что тогда?

— Хочу просыпаться и видеть твои растрёпанные волосы на соседней подушке.

Пауза. Сердце пропустило удар.

— Хочу, чтобы Тимофей бежал к тебе со своими рисунками.

Ещё пауза. Дыхание застряло в горле.

— Хочу спорить, кто моет посуду. Ссориться из-за пульта от телевизора. Мириться в постели.

Его рука поднялась выше по моей ноге, нашла край чулка через ткань юбки. Пальцы обвели кружевную резинку, и я почувствовала тугую дрожь внизу живота.

Сердце колотилось так громко, что казалось — он слышит. Горло сжалось от эмоций.

«Он говорит о будущем. О совместной жизни. О том, о чём я мечтала, но боялась даже надеяться».

— Леон...

— Знаю, — перебил он. — Слишком быстро. Слишком рано для таких разговоров. Но мне тридцать восемь, Ника. У меня нет времени на игры. И за эти два часа я понял — ты либо та самая, либо я полный идиот.

Мотор запел выше, увереннее. Потом плавное торможение — машина свернула на обочину, шины зашуршали по гравию.

Остановились под старыми деревьями, чьи ветви создавали тёмный купол над нами. Мотор заглох. Наступила оглушительная тишина.

— Что ты об этом думаешь? — прямой вопрос, требующий прямого ответа. — Готова к такому?

Повернула голову, встретилась с его взглядом. В полумраке салона его глаза казались чёрными омутами. Зрачки расширены так, что почти поглотили радужку. Дыхание тяжёлое, челюсть напряжена.

«Не говори это. Не говори, Правдина. Закрой рот. Беги. Сейчас же».

— Я тоже, — прошептала, и голос сломался.

«Дура. Какая же ты дура».

Горло сжалось. Нос защипало изнутри — верный признак надвигающихся слёз. Моргнула быстро, но поздно — влага уже собралась на ресницах.

— Тоже хочу не просто секс. Хочу... всё. С тобой. С Тимофеем.

«Заткнись! Он тебя бросит. Как Дима. Как все. Слишком рано. Слишком честно. Слишком много».

— Хочу быть частью чего-то большего…

Его рука поднялась к моему лицу. Резко. Я дёрнулась — ждала удара? Отталкивания? Но большой палец просто погладил по щеке. Влажной?

— Не реви, — сказал он жёстко, но голос дрогнул. — Терпеть не могу женские слёзы.

— Прости, — начала я, ненавидя себя за эту слабость. — Я не должна была...

— Молчи, — оборвал он. — И иди сюда.

Секунда тишины. Две. Его взгляд держал меня, не отпускал.

«Нет. Не надо. Если он поцелует, я окончательно пропаду. Стану зависимой. Снова. А когда он уйдёт, я… я просто сдохну».

Но тело предало. Потянулась к нему через консоль, ненавидя себя за эту слабость, за эту потребность, за это проклятое желание быть любимой.

Первое прикосновение — осторожное, почти невесомое. Губы были мягкими, тёплыми, чуть дрожащими. Я почувствовала вкус кофе и мяты, и что-то ещё — что-то тёмное, мужское, его.

Всхлипнула, и он воспринял это как приглашение. Его рука скользнула мне на затылок, длинные пальцы зарылись в волосы, слегка сжали — не больно, но властно. И поцелуй изменился. Стал глубже, требовательнее. Его язык прошёлся по моей нижней губе, прося впустить, и я открылась для него.

«Боже. Он целует так, будто от этого зависит его жизнь».

Его язык коснулся моего — осторожное исследование, которое быстро переросло в нечто большее. Он не брал — он забирал. Не просил — требовал. Я застонала — тихо, жалобно. Он ответил низким рычанием, от которого всё внутри сжалось.

Вторая рука обняла за талию, притянула ближе, насколько позволяло ограниченное пространство. Я чувствовала жар его тела, чувствовала, как бешено бьётся его сердце. Слышала тихие звуки, которые он издавал — полустоны-полурычания.

Прикусила его нижнюю губу — легонько, играючи. Он дёрнулся, сжал мои волосы сильнее, углубил поцелуй. Теперь он не просто целовал — он пожирал мой рот, трахал его языком, будто показывая, что будет делать с моим телом.

«Если он так целует... Господи, что же будет в постели?»

Целовались долго. Минута. Пять. Десять. Время растворилось. Существовали только наши губы, языки, дыхание, смешивающееся в тесном пространстве машины.

Когда наконец оторвались друг от друга, оба задыхались. Его лоб прижался к моему. Чувствовала его дыхание на своих губах — горячее, прерывистое.

— Ника, — он хрипло выдохнул моё имя.

Я открыла глаза. Он смотрел так... Господи. С таким желанием…

«Дима никогда так не смотрел. Даже в самом начале, когда клялся в любви. А Леон смотрит так после трёх недель знакомства».

Но вместе с эйфорией, с головокружением от его близости пришли они — ледяные щупальца страха. Обвили сердце, сдавили горло.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«А что, если он разочаруется? Что, если, когда дойдёт до секса, он поймёт, что мой бывший был прав? Что я холодная? Скучная? Что со мной что-то не так?»

— Что такое? — он мгновенно почувствовал смену настроения. Отстранился, вглядываясь в моё лицо. — Ника? Что случилось?

— Я... — голос дрогнул. Попыталась отвернуться, но он удержал моё лицо в ладонях. — Я боюсь.

— Чего боишься? — большие пальцы поглаживали мои скулы.

— Что ты разочаруешься. Что я не смогу... что я недостаточно... — слова застревали в горле. — Мой бывший говорил, что я холодная. Что со мной скучно в постели. Что я как мёртвая рыба. Просто лежу и жду, когда закончится.

Его глаза вспыхнули яростью. Челюсть сжалась так, что заходили желваки.

— Этот идиот сказал ЧТО?

— Что секс со мной — как медицинская процедура. Без эмоций. Без страсти. Что я не умею... не могу... И может, он был прав. Может, со мной действительно что-то не так...

— Нет, — отрезал он. Голос звучал как удар хлыста. — Посмотри на меня. В глаза посмотри.

Нехотя подняла взгляд. Его лицо было жёстким, решительным. В глазах — не только ярость, но и что-то ещё. Решимость?

— Сейчас я тебе кое-что докажу. Пристегнись.

— Что? Зачем?

— Пристёгивайся, — повторил он, отпуская меня и заводя мотор.

«О боже. Что он задумал? Куда мы едем?»

Сердце колотилось так сильно, что казалось — вот-вот выпрыгнет. Не от страха. От предвкушения чего-то... неизбежного.

Защёлкнула ремень безопасности дрожащими руками. Машина рванула с места — так резко, что шины взвизгнули, оставляя чёрные следы на асфальте. За секунды стрелка спидометра прыгнула к сотне.

— Леон? Что ты делаешь?

— Доказываю, — процедил он сквозь зубы. — Что твой бывший — долбоеб.

Стрелка спидометра ползла вправо, и с каждым делением мир за окном размывался сильнее. Сто двадцать — фонари слились в полосы. Мы влетели обратно на трассу. Ветер засвистел за окнами.

— Подними юбку.

— Что?! Ты же гонишь!

Машина неслась как ракета, пожирая километры.

— Подними юбку, Ника. Доверься мне.

«Это безумие. Полное безумие. Но почему-то я хочу довериться. Хочу, чтобы он показал мне правду».

Дрожащими руками потянула подол вверх. Тонкая ткань скользила по чулкам с тихим шорохом. Сначала открылись колени — дрожащие, напряжённые. Потом бёдра — кожа между кружевом чулок блестела от пота и возбуждения.

Мир за окном превратился в размытые полосы света.

Юбка добралась до талии. В мерцающем свете приборной панели я увидела себя — половые губы набухли, раскрылись, блестящие от обильной влаги. Клитор выглядывал из-под капюшона, тёмно-розовый, пульсирующий в такт бешеному сердцебиению.

— Боже, ты вся течёшь, — выдохнул он, бросив быстрый взгляд. — Промокла насквозь. Раздвинь ноги.

Пауза, пока его взгляд скользит по моему телу.

— Шире. Вот так. А теперь руки за голову. Медленно. Покажи мне себя.

— Леон, это опасно...

— Доверься мне. Руки за голову, детка.

Воздух в салоне стал плотным, наэлектризованным.

Медленно подняла руки, сцепила пальцы на затылке. Поза выгнула спину, выпятила грудь. Соски стали твёрдыми как камешки, болезненно упираясь в ткань.

«Я сижу с разведёнными ногами в машине, несущейся на безумной скорости. Это самое сумасшедшее, что я делала в жизни. И самое возбуждающее».

Его рука легла на моё бедро. Горячая ладонь обожгла кожу выше чулка. Пальцы чуть дрожали — от напряжения или возбуждения?

— Теперь расскажи мне, — приказал он. — Что ты представляла эти три недели. Свою самую грязную фантазию.

Спина выгнулась, бёдра подались вперёд, навстречу прикосновению.

— Леон... ты же... — попыталась вразумить его, вернуть здравый смысл, но голос предательски дрожал, срывался, выдавая моё состояние с головой. — Ведёшь машину... это опасно... мы можем...

— Всё под контролем. Доверься мне, — перебил он, и его голос стал ниже, глубже, приобрёл тот особый бархатный оттенок. — И рассказывай.

Сто тридцать — дыхание стало прерывистым. Его палец — средний, длинный — скользнул по всей длине щели, от клитора до входа и обратно, неспешно, основательно, собирая обильную влагу, которая уже пропитала кожу бёдер, делая её скользкой.

Я застонала — тихо, сдавленно, пытаясь сдержаться, прикусив нижнюю губу, но звук всё равно вырвался, жалобный и откровенный, полный неприкрытого желания.

— Не могу... — выдохнула я, чувствуя, как горят щёки от стыда и возбуждения, как пот выступает на висках, между грудей, под коленями. — Когда ты так... не могу думать... слова путаются...

— Можешь. И будешь. Говори.

Его палец нашёл вход, обвёл его по кругу — медленно, дразняще, надавил слегка, проверяя готовность, но не входя, просто дразня, обещая то, что должно случиться.

«Он хочет, чтобы я призналась. Рассказала все свои грязные фантазии. Пока он гонит по ночной трассе, пока его пальцы... Господи, что я делаю? Это безумие. Но почему так хочется рассказать? Выплеснуть всё, что копилось внутри?»

Закрыла глаза. Картинка всплыла сама — яркая, детальная, мучившая меня последние дни.

— Твой... ах... — пришлось сглотнуть вязкую слюну, собраться с силами, заставить голосовые связки работать. — Твой кабинет... вижу его... по ночам… ты за столом...

Сто сорок — сердце забилось в унисон мотору. Палец поднялся выше, нашёл клитор — набухший, пульсирующий в такт бешеному сердцебиению.

Начал медленные, мучительно медленные круги вокруг него. Не касаясь напрямую — обводя вокруг, дразня чувствительную плоть. Бёдра дёрнулись навстречу движению, ища более сильного давления, но он отстранился ровно настолько, чтобы сохранить минимальный контакт, продолжая свою сладкую, невыносимую пытку.

— Подробнее, — приказал он, и в голосе звучала сталь, непреклонная воля, которой невозможно было сопротивляться. — Каждую деталь. Что ты видела? Как всё выглядело?

— Большой кабинет... — начала я, стараясь сосредоточиться на словах, а не на том, что его пальцы творили с моим телом, как они дразнили, мучили, доводили до грани. — Окна в пол... от стены до стены... панорамные... вид на город... огни небоскрёбов... Москва-Сити вдалеке... красиво...

Круги стали чуть быстрее, радиус чуть меньше, и теперь он изредка задевал сам клитор — мимолётное прикосновение, от которого всё тело вздрагивало. Я почувствовала, как из меня вытекает новая порция смазки, горячая и обильная, услышала тихий влажный звук.

«Боже, я действительно это говорю? Вслух? Но его пальцы... скорость... всё смешалось».

— Что ещё? — его голос звучал напряжённо, с лёгкой хрипотцой, будто ему тоже было сложно сохранять контроль, удерживать машину на дороге, пока его пальцы исследовали мою промежность.

Мир превращался в световое безумие. Круги стали ещё быстрее, шире, захватывая всю чувствительную область — от лобка до раскрытых створок. Я закусила губу до боли, пытаясь не стонать в голос, но тихие всхлипы всё равно вырывались с каждым выдохом. Увидела своё отражение в затемнённом стекле люка — глаза бешеннные, рот приоткрыт, лицо искажено мукой наслаждения.

— Стол... массивный... дубовый... полированный... — слова лились потоком, перемежаясь вздохами, стонами, всхлипами. — И кресло... ммм... боже... кожаное кресло... большое... директорское... с высокой спинкой... ты в нём... сидишь...

— Продолжай, не останавливайся — его голос тоже стал прерывистым, и я поняла, что эта игра возбуждает его не меньше, чем меня, что под строгими брюками скрывается такое же неистовое желание.

Скорость росла, безжалостно приближаясь ко второй сотне. Второй палец присоединился к игре. Теперь они растирали клитор с двух сторон, зажимая чувствительную горошину между собой, перекатывая, сдавливая.

Мышцы живота сокращались волнами, и я чувствовала, как внутри всё сжимается в предвкушении.

— Ты откинулся... на спинку... — мой голос превратился в сплошной стон, слова давались с огромным трудом, мозг отказывался формировать связные предложения. — Ноги раздвинуты... широко... небрежно так... по-хозяйски... уверенно... одна рука на подлокотнике... пальцы барабанят... нетерпеливо... вторая... вторая похлопывает по колену.

«Боже, от одних слов становится ещё мокрее. Я вся теку, чувствую, как влага растекается по бёдрам».

Пейзаж за окном окончательно слился в сплошную полосу света и тьмы, мелькание фонарей создавало стробоскопический эффект. Пальцы внезапно оставили клитор, и я почти заскулила от потери контакта, бёдра дёрнулись вслед за уходящей рукой.

Но он просто сменил тактику — скользнул ниже, ко входу внутрь. Я замерла в предвкушении, зная, что будет дальше, желая этого всем существом.

— И как одета моя гостья? — его голос звучал так, будто он с трудом сдерживается, чтобы не остановить машину прямо сейчас, не трахнуть меня здесь, на обочине.

Картинка мелькнула — яркая, мучительная.

— Платье... — я облизнула пересохшие губы, пытаясь говорить связно, хотя мысли разбегались. — То самое... красное... которое купила сегодня... короткое... едва прикрывает... прикрывает ягодицы... декольте глубокое... на... на каблуках... высоких... десять сантиметров... шпильки... чёрные...

— Бельё? Что под платьем? — вопрос прозвучал как удар хлыста, требовательно, властно.

Безумная скорость. Два пальца — средний и безымянный — обвели вход по кругу, медленно, дразняще, размазывая мою влагу по всей промежности, от клитора к заднице. Чувствовала себя полностью раскрытой, уязвимой, готовой на всё.

— Нет! — почти выкрикнула я, и голос сорвался на визг. — Без белья! Абсолютно! Как ты... ах... как ты приказал! Только чулки... чёрные... с кружевом... и больше ничего... совсем ничего...

— Хорошая девочка, — его одобрение прокатилось по мне волной жара, от макушки до пяток. — Моя послушная девочка. Моя умница. Что происходит дальше? Ты входишь в кабинет...

Пальцы вошли внутрь — оба сразу, медленно, мучительно медленно, растягивая стенки, заставляя почувствовать каждый миллиметр вторжения. Сначала только кончики, потом первые фаланги, вторые...

Я выгнулась так сильно, что ремень безопасности впился в грудь, сдавив дыхание, но боль только добавила остроты ощущениям, смешалась с удовольствием в пьянящий коктейль.

— Стою... в дверях... — каждое слово давалось с невероятным трудом, перемежаясь стонами, всхлипами, хриплыми вздохами. — Ты поднимаешь взгляд... от бумаг... медленно... очень медленно... глаза тёмные... почти чёрные... изучаешь... с ног до головы... сантиметр за сантиметром... взгляд задерживается... на вырезе... на подоле... ты знаешь... знаешь, что под ним ничего... улыбаешься... краешком губ...

Машина летела по пустой трассе как стрела, выпущенная из лука. Его пальцы двигались внутри меня — сначала медленно, потом быстрее, то входя до конца, то почти выскальзывая.

Влажные звуки заполнили салон, смешиваясь с рёвом мотора и моими стонами. Большой палец нашёл клитор, начал растирать его круговыми движениями в противоход движению пальцев внутри.

— Что я говорю? Что происходит потом? — его голос был сорванным, хриплым от возбуждения.

— "Закрой дверь"... — я едва могла говорить, слова вырывались обрывками между судорожными вздохами. — Я закрываю... поворачиваюсь...

«Не могу. Слишком быстро. Слишком много. Голова кружится от скорости, от его пальцев, от собственных слов».

— Продолжай! Не смей останавливаться! — его приказ хлестнул как кнут.

Мир исчезал в безумии скорости. Его пальцы нашли внутри ту самую точку — рифлёную область на передней стенке влагалища. Начал массировать быстрыми движениями «иди сюда», и мир взорвался фейерверком искр под веками. Спина выгнулась дугой, голова запрокинулась, рот открылся в беззвучном крике.

— БОЖЕ! ЛЕОН! Там... именно там...

— Не останавливайся! Что дальше? Говори!

— Говоришь... ох, чёрт... говоришь "Подойди ко мне"... таким голосом... не терпящим возражений...

Скорость зашкаливала. Большой палец нашёл клитор, прижал его, начал вибрировать. Двойная стимуляция — внутри и снаружи — выбивала из меня остатки разума. Слова лились потоком, без цензуры, без стыда.

— И ты подходишь?

— Да! На дрожащих ногах... платье короткое... ты видишь всё... как блестят бёдра...

— Что я делаю дальше?

— Притягиваешь меня к себе... за бёдра... и говоришь... "На колени, детка"...

Запредельная скорость. Его пальцы стали безжалостными. Быстрыми. Точными. Трахали меня в бешеном ритме, попадая точно куда нужно. Я кричала, не сдерживаясь, не стесняясь.

— И ты опускаешься?

— Медленно... держусь за твои колени... опускаюсь между твоих ног...

— Что дальше? Быстро!

— Смотрю снизу вверх... ты в брюках... но видно... видно как напряжён... выпирает... огромный... «Не могу... сейчас кончу... от слов и скорости... от его пальцев... от всего...»

— Дальше!

— Хватаешь волосы! Жёстко! Сжимаешь в кулак! Тянешь голову назад!

— Куда тяну? Говори!

— К... к твоему члену! Трёшь моим лицом! По ткани брюк! Чувствую размер... твёрдость... жар даже через ткань...

Мир исчез. Остались только ощущения — его пальцы внутри, большой палец на клиторе, бешеная скорость, мелькание огней.

— Водишь... по всему лицу... по щекам... по губам... размазываешь помаду... я стону... пытаюсь поцеловать через ткань... лизнуть...

— Что я говорю? Что делаю?

— "Хочешь его?"... Я киваю... не могу говорить... "Проси."... И я прошу... умоляю... молю...

— Как именно просишь? Какими словами?

— "Пожалуйста... умираю от желания... позволь мне... молю..."

— Что хочешь?

— Хочу... как служанка... языком... полировать… до блеска... увлажнить

— Даю тебе? Позволяю?

— Да! Расстёгиваешь... молния... достаёшь... кладёшь на лицо... тяжёлый... горячий... пахнет тобой...

— Что делаешь ты?

— Лижу... с самого низа... до головки...как кошка... беру в рот!

— Глубоко?

— Пытаюсь! Давлюсь! Но хочу ещё!

— Почему?

— Твой стон! Дрожь!

— Я близко?!

— Да! Чувствую! Сейчас!

— КОНЧАЙ! НЕМЕДЛЕННО!

И я сломалась. Оргазм ударил как молния — ослепительный, разрушительный. Спина выгнулась дугой так сильно, что затрещали позвонки. Руки всё ещё были сцеплены за головой, и я кричала — долгий, высокий, первобытный крик. Мышцы влагалища сжимались вокруг его пальцев судорожными волнами, пытаясь втянуть глубже. Из меня лилось — горячая жидкость струилась по его руке, капала на сиденье.

— Вот так! Моя страстная девочка! Видишь, как ты кончаешь? Как заливаешь мою руку!

Но он не останавливался. Пальцы продолжали безжалостно массировать ту самую точку, большой палец тёр сверхчувствительный клитор.

— НЕ МОГУ! СЛИШКОМ!

— Ещё раз! Давай!

Первая волна ещё не отпустила, когда началось что-то новое. Глубже. Сильнее. Будто он нашёл внутри меня тайную кнопку и безжалостно на неё давил.

— Не могу... слишком... пожалуйста...

— Можешь. Для меня. Ещё раз.

Что-то внутри прорвалось, и я почувствовала, как из меня хлынуло.

«Боже, что со мной происходит?»

Третья волна слилась со второй, превращая меня в сплошной оголённый нерв.

— Боже... Леон...

Машина начала замедляться. 180. 150. 120. Его рука всё ещё была во мне, но теперь пальцы двигались медленно, успокаивающе.

— Опусти руки, Ника. Всё хорошо. Ты была потрясающей.

Не чувствовала тела. Будто растворилась, распалась на атомы и теперь медленно собиралась обратно. Ресницы слиплись от слёз, дыхание рваное, между ног пульсировало эхо наслаждения.

— Я жива? — голос не слушался, звучал чужим.

Его тихий смех:

— Более чем.

Разжала затёкшие пальцы. Руки упали безвольно, как у тряпичной куклы. Всё тело дрожало мелкой дрожью.

— Видишь? — сказал он мягко, вновь съезжая на обочину. — Ты только что кончила три раза подряд от моих пальцев. Залила всю машину. Кричала так, что я чуть не оглох. Какая же ты, к чёрту, холодная?

Повернула к нему лицо.

— Я... я никогда... даже не знала, что могу так...

— Потому что твой идиот-бывший не умел обращаться с женщинами. А я знаю. И дома покажу тебе ещё больше.

«Дома. Боже… У нас будет еще и дома…»

— Я всё испачкала, — пробормотала, глядя на его мокрую руку, на влажные пятна… на кресле и выше.

«Блядь. Я пахну сексом. Вся машина пахнет сексом. Интересно, что скажут в химчистке?»

— Отлично, — ответил он, поднося пальцы к лицу. — Твой запах и вкус…

Медленно, смакуя, облизал средний палец. Потом указательный. Потом безымянный. Его язык тщательно собирал мои соки, а взгляд не отрывался от моего лица.

— Вызывает привыкание.

От этого зрелища, от его слов между ног снова потянуло. Неужели после такого разрушительного тройного оргазма я способна возбудиться снова?

«Похоже, да. Похоже, он разбудил во мне что-то. Что-то ненасытное».

— Спасибо, — прошептала я, не узнавая собственный голос — хриплый, разбитый.

— За что? — его пальцы всё ещё держали мою руку, поглаживая запястье.

— За то, что вернул меня к жизни.

Он помолчал, потом тихо рассмеялся:

— Детка, это только начало.

Мерседес вырулил к центру и плавно влился в поток оживленных улиц.

— Едем домой, — сказал он. — Там вернемся к твоим фантазиям.

Покраснела, вспомнив, что наговорила в пылу страсти.

— Я не то имела в виду...

— Именно то. И мы обязательно это попробуем. У меня есть кабинет в доме.

«Господи, во что я вляпалась? В самое прекрасное приключение моей жизни».

Машина остановилась у светофора. Красный свет окрасил салон мягким сиянием. Он повернулся ко мне, и я увидела — его зрачки всё ещё расширены, дыхание неровное.

— Иди сюда, — тихо сказал он.

Неловко перебралась ближе, прижалась боком. Его рука обняла за плечи, притянула теснее. Леон потянулся назад, достал из-за сиденья плед.

— Накройся. Ты дрожишь.

Только сейчас заметила, что действительно трясусь — то ли от холода, то ли от эмоционального потрясения. Закуталась в мягкую шерсть, вдохнула запах — его запах.

— Леон...

— Не надо ничего говорить, — перебил он. — Просто позволь мне позаботиться о тебе.

Его рука нашла мою под пледом, переплела пальцы. Большой палец поглаживал костяшки — нежно, успокаивающе.

— Знаешь, что я понял? — его голос вибрировал у моего уха. — Твой бывший не просто был идиотом. Он был трусом. Испугался твоей страсти, твоего огня. И вместо того, чтобы учиться, расти вместе с тобой — обвинил тебя в холодности.

— А ты не боишься?

— Я? — он усмехнулся. — Я мечтаю сгореть. Дотла.

Оставшуюся часть пути он больше не гнал. Москва за окном превратилась в мягкое мерцание огней. Я смотрела на его профиль в отблесках фонарей и думала...

Внутри меня всё продолжало нестись на двухстах. И я знала — эта скорость останется со мной навсегда.

Потому что некоторые вещи нельзя остановить.

Например, любовь.

Или безумие.

Или то и другое вместе.

Глава 6. Кандидат непристойных наук

Дом Леона Серебрякова встретил меня тишиной и ароматом свежего кофе, который тянулся откуда-то из глубины.

«Интересно, у него кофемашина с таймером? Или дворецкий притаился в тенях? Альфред, я знаю, ты там».

Стояла в прихожей, прижимаясь спиной к его груди, потому что ноги предательски дрожали. Не от роскоши интерьера — от осознания, где я и что сейчас произойдет. Воздух вокруг был пропитан его присутствием, а отсутствие белья под юбкой напоминало о себе с каждым движением.

— Проходи, — Леон положил руку мне на поясницу, направляя вглубь дома. — Не стесняйся.

«Не стесняться? Легко сказать, когда у тебя есть карманы с чужими трусами».

— А где твоя... прислуга? — спросила, пытаясь отвлечься от его руки, которая опустилась еще ниже.

— Какая прислуга? Я не граф Дракула, — он фыркнул. — Только Роза приходит два раза в неделю. И садовник. Разочарована?

— Наоборот. Меньше свидетелей.

«Свидетелей чего, Правдина? Того, как ты собираешься стонать под ним?»

Миновали гостиную — кожаные диваны, камин, никаких излишеств. Кухня мелькнула краем глаза, увидела много стали и стекла. А потом он потянул меня к лестнице, и я поняла — задерживаться не будем.

На каминной полке — единственное яркое пятно: детский рисунок в дорогой раме. Солнце, дом и несколько фигурок людей.

— Может, сначала кофе? — попытка оттянуть неизбежное. — Или... экскурсию? Библиотека у тебя есть?

Остановился. Развернул меня к себе, прижал к стене:

— Ника.

— Что?

— Ты час назад кончила в моей машине. Залила все сиденье. Кричала мое имя.

Щеки вспыхнули. Попыталась отвести взгляд, но он удержал мой подбородок.

— И сейчас хочешь обсуждать мою библиотеку?

— Я нервничаю, — призналась шепотом.

— Знаю, — голос смягчился. — Но мы оба знаем, зачем мы здесь. Этой ночью.

Кивнула. Горло сжалось.

— Иди со мной, — не приказ, просьба. — Доверься мне.

И я пошла. Потому что выбор был сделан еще в машине. Еще раньше — когда не надела белье. Или когда впервые увидела его в больничном коридоре.

Каждая ступенька давалась с трудом. Ноги ватные, сердце колотится, между бедрами пульсирует в такт шагам. Ковровая дорожка глушила звуки, создавая ощущение, что мы крадемся к чему-то запретному.

«Это безумие. Я знаю его три недели. Я в его доме. В его… власти?»

Но страх смешивался с предвкушением, создавая пьянящий коктейль.

— А Тимофей? — вспомнила вдруг. — Он же...

— У бабушки, — успокоил он. — Увез его после выписки. Сказал, что у меня важные дела на выходные. Она была счастлива.

— И он не расстроился?

— Наоборот. Бабушка обещала испечь тот самый пирог и сводить в зоопарк. Не беспокойся.

Дверь в конце коридора. Его спальня.

— Последний шанс сбежать, — сказал он, но рука на моей пояснице говорила обратное.

— А ты отпустишь?

— Нет, — честный ответ. — Но предложить обязан.

Толкнул дверь.

Спальня оказалась... нормальной. Большая кровать, панорамные окна с видом на ночной город, минимум мебели. Мужское пространство без излишеств.

— Разочарована? — спросил, обнимая сзади. — Ждала красную комнату?

— Немного, — призналась, расслабляясь в его объятиях.

— У меня есть галстук, — его губы коснулись шеи. — Как обещал.

Дрожь пробежала по позвоночнику.

— Иди к окну, — новый приказ. — Хочу показать тебе кое-что.

Подошла к окну на нетвердых ногах. Панорамное стекло от пола до потолка открывало вид на ночную Москву — миллионы огней создавали в темной поверхности идеальное зеркало.

Увидела себя — растрепанную после больницы, в простой юбке и блузке. И его темный силуэт позади, приближающийся медленно, как хищник.

— Не оборачивайся. Смотри только в стекло.

Голос окутал, как теплый плед. Подчинилась, не в силах сопротивляться этой мягкой власти.

Запах его парфюма смешался с чем-то более первобытным — мужским запахом возбуждения. Голова закружилась, колени предательски дрогнули.

В отражении видела фрагменты — его руки поднимаются к моим плечам, замирают в миллиметре от кожи. Ожидание становилось пыткой.

Наконец — прикосновение. Легкое, как дуновение ветра. Кончики пальцев прошлись по шее, и кожа отозвалась россыпью мурашек.

— Чувствительная, — констатация факта прозвучала как одобрение.

Палец очертил контур губ, надавил, заставляя приоткрыть рот. В отражении — мое лицо с полуоткрытыми губами, готовое принять все, что он предложит.

— Красивый рот. Помню его вкус.

Но поцелуя не последовало. Вместо этого — медленная пытка расстегивания блузки. Пуговица за пуговицей, с паузами между каждой. Ткань расходилась, открывая простое белое белье — совсем не то, что должно было быть на мне сегодня.

«Красное платье осталось на кровати. Кружевное белье — в ящике. А я стою здесь в больничном комплекте».

Но он смотрел так, словно на мне шелк и кружева. Словно я — самое желанное, что он видел.

Молния юбки прозвучала громом в тишине. Ткань заскользила по бедрам, зацепилась за чулки — единственное, что осталось от запланированного образа.

Вспомнила — мои трусы в его кармане. Те самые, с дурацкой надписью.

Жар прилил к лицу, расползся по шее, груди. В отражении видела — пятнами пошла, как подросток.

Его руки обняли меня, ладони легли на живот. Контраст его смуглой кожи и моей бледной завораживал.

— Облизни губы.

Провокационная просьба, но я подчинилась. Медленно провела языком, остро осознавая его взгляд, следящий за каждым движением.

— Еще раз. Смотри на себя.

Снова облизнула, и что-то в его взгляде изменилось — зрачки расширились, дыхание стало тяжелее.

— Раздвинь ноги.

Тело откликнулось раньше разума. Ноги разъехались сами собой — шире, еще шире, открывая его взгляду все.

А потом...

Рука исчезла за моей спиной, и через мгновение в отражении появились кончики его пальцев — между моих ног, уже блестящие от влаги. Мелькнули и пропали, дразня.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«Игра называется "Доведи Правдину до истерики". И он, похоже, чемпион».

— Смотри. Не отводи взгляд.

Невозможно было отвести. Это безумное шоу в отражении — его пальцы то появлялись, то исчезали, каждый раз более влажные. Прикосновения были непредсказуемыми — то к клитору, то у входа, то скользили по всей длине.

— Прикуси губу. Нижнюю.

Послушалась, и увидела себя — припухшая губа между зубами, полуприкрытые глаза, лицо, искаженное мучительным наслаждением.

Палец скользнул внутрь без предупреждения. Резко, глубоко. Отражение показало только результат — как дернулись бедра, как напряглись мышцы живота.

— Еще, — сорвалось с губ.

— Что еще? — поддразнивал он.

— Больше... глубже... пожалуйста...

— Покажи языком, как сильно хочешь.

Облизнула губы — медленно, чувственно, не отрывая взгляда от своего отражения. Наградой стал второй палец, растягивающий, заполняющий.

Ритм ускорялся. В отражении мелькали его пальцы, все более быстрые, все более мокрые. Звуки заполнили комнату — влажные, непристойные, честные.

— Близко... — предупредила, чувствуя, как внутри все сжимается.

— Нет.

Пустота от исчезнувших пальцев заставила всхлипнуть. Тело требовало завершения, каждая клеточка пульсировала неудовлетворенным желанием.

— Почему?

— Потому что первый раз сегодня ты кончишь в моей постели. Подо мной. Крича мое имя.

Развернул меня лицом к себе. В полумраке его глаза казались черными омутами, в которых легко утонуть.

Подхватил на руки одним движением. Инстинктивно обвила его шею руками, прижалась всем телом. Через ткань брюк чувствовала его возбуждение — твердое, большое, обещающее.

Губы нашли мою шею, оставляя влажную дорожку поцелуев. Каждое прикосновение отдавалось напряжением между ног.

— Это только начало, — прошептал он, опуская меня на кровать. — У нас вся ночь. И я собираюсь использовать каждую минуту.

Стоял надо мной, медленно расстегивая рубашку. Пуговица за пуговицей, не сводя потемневшего взгляда. С каждой освобожденной петлей мое дыхание становилось все более рваным, сердце колотилось все сильнее.

Наконец рубашка упала на пол, открывая то, о чем я фантазировала три недели. Широкие плечи, рельефные мышцы, дорожка темных волос, ведущая вниз...

Руки переместились к ремню. Металлический звон пряжки прозвучал как обещание. Молния опустилась мучительно медленно.

«Боже, какой же он красивый. И это все будет моим. Хотя бы на одну ночь».

Белье последовало за брюками, и его член освободился — толстый, длинный, с выступающими венами. Головка блестела от смазки.

Облизнула пересохшие губы, и вдруг накатило осознание происходящего.

«Что я делаю? Я же приличная женщина. Мы знакомы три недели, а я готова...»

Но тело предательски откликалось — соски напряглись до боли, между ног пульсировало требовательно.

«Беги. Сейчас же. Скажи, что передумала. Он поймет».

Но вместо этого резко перевернулась на живот, уткнулась лицом в простыни, пряча пылающие щеки. Сердце колотилось как бешеное.

Начала медленно ползти по кровати — подтянула одно колено, потом другое, упираясь в мягкий матрас. Простыни шуршали под моими движениями, прохладные на разгоряченной коже.

«Это вовсе не стыдно. Да! Я просто знаю… то, что мне нужно».

Еще движение — теперь я стояла на четвереньках, но бедра все еще были опущены, прижаты к пяткам. Волосы упали на лицо занавесом, скрывая пылающие щеки.

Слышала его дыхание — резкое, прерывистое. Чувствовала взгляд на себе — тяжелый, как физическое прикосновение.

«Просто женщина, которая устала притворяться, что ей достаточно ванильного секса в миссионерской позе».

Последнее усилие — медленно, мучительно медленно приподняла бедра, выгибая спину. Раздвинула колени шире, открываясь полностью.

«Боже, я правда это делаю. Подставляюсь как... как... Блядь, Правдина на кого ты сейчас похожа?!»

Замерла в этой позе — лицо в подушке, задница поднята, ноги раздвинуты. Самая уязвимая, самая откровенная поза из всех возможных.

«Я уважаемый врач. Ответственный человек. И я имею право хотеть, чтобы меня трахнули как следует. Ведь… так?»

Его руки легли на мои бедра — большие, горячие даже через мою разгоряченную кожу. Пальцы впились в мягкую плоть, оставляя вмятины, и от этого простого жеста внутри что-то оборвалось. Последняя ниточка, удерживающая "правильную Нику".

«Тридцать три года образцовой жизни. Пятерки в школе. Красный диплом. Кандидатская в двадцать восемь — "самый молодой кандидат наук в отделении". Мамина гордость. Папина умница».

Его дыхание обожгло поясницу, и я вздрогнула.

«"Ника такая ответственная". "На Нику можно положиться". "Ника никогда не подведет". А что, если я устала быть надежной? Что, если хочу подвести? Разочаровать? Шокировать?»

— Господи, Ника... — его голос сорванный, будто он пробежал марафон. — Ты себя сейчас видела бы...

Пауза. Слышу, как он сглатывает.

— Подставилась передо мной как...

«Скажи это. Скажи, на кого я похожа. Дай мне разрешение быть той, кем я хочу».

— Как шлюха? — выпалила я, шокируя саму себя.

Слово повисло между нами — грубое, непристойное, абсолютно неуместное в устах уважаемого врача. В моих устах.

Тишина. Оглушительная. Только наше рваное дыхание и бешеный стук моего сердца.

«Зачем я это сказала? Сейчас он встанет и уйдет. Решит, что я больная. Извращенка. Что с такой правильной девочкой что-то не так, если она хочет...»

— Повтори.

Приказ хлестнул как кнут. Его пальцы сжались сильнее, до грани боли.

— Я... я не то имела в виду... — попыталась выкрутиться, но он не дал.

— Нет. Ты именно это имела в виду. Повтори, Ника. Громче.

Уткнулась лицом в подушку, чувствуя, как пылают щеки. Но что-то внутри — темное, спрятанное под слоями воспитания и приличий — рвалось наружу. Устало прятаться.

— Как твоя личная маленькая шлюха, — прошептала в подушку, чувствуя, как слова обжигают губы. — Которая готова на всё. Которая хочет всё.

Его член дернулся, коснулся входа — горячий, твердый, огромный. Только головкой, дразня.

— На всё? — в его голосе появились новые нотки. Темные. Опасные. — Например?

«Скажи это. Хоть раз в жизни скажи вслух, чего хочешь по-настоящему. Не "хочу построить карьеру". Не "хочу защитить докторскую". А то, о чем думаешь ночами, засунув руку в трусики».

Набрала воздуха. Много воздуха.

— Хочу, чтобы ты трахнул меня так, что я забуду все свои правила. Все свои "нельзя" и "неприлично". Чтобы осталась только женщина, которая хочет тебя.

Его дыхание стало еще тяжелее. Член надавил сильнее, но не входил.

— Дальше.

— Чтобы завтра не могла сидеть на планерке. Чтобы ерзала на стуле и вспоминала. Чтобы неделю чувствовала тебя внутри.

— Еще.

— Чтобы оставил следы. Синяки на бедрах. Засосы на шее. Чтобы все видели и знали — кто-то имел меня. Использовал. Сделал СВОЕЙ!

Вошел одним движением — глубоко, властно, забирая то, что я сама предложила. Крик застрял в горле. Растяжение было почти невыносимым — слишком большой, слишком долго была одна. Слишком возбуждающе.

— Больно? — спросил он, но не останавливался. Вышел почти полностью и врезался снова.

— Да! Нет! Не знаю! Но не смей... ах... не смей останавливаться!

«Не больно. Туго. Идеально. Потому что примерные девочки покупают фаллоимитаторы размера XL и прячут их от мамы в коробке с зимними сапогами».

— Вот так нравится? — он набрал темп, входя быстро, жестко, до шлепков яиц о клитор. — Грубо? Без сантиментов? Как ты и просила?

— Да! Боже, да! Именно так!

«Прости, мама, за всё твое воспитание. За уроки танцев и музыкальную школу. За "сиди ровно", "говори тише", "будь леди". Прости, что твоя примерная дочь сейчас подмахивает задницей и просит еще».

Кровать ходила ходуном, изголовье билось о стену в непристойном ритме. БУМ-БУМ-БУМ. Саундтрек к моему падению.

— Всегда знал, — он наклонился, не сбавляя темпа, его грудь прижалась к моей потной спине. — Что под твоей правильной маской скрывается такая жадная, голодная девочка.

— Откуда... ах... откуда ты знал?

— Потому что вижу, как ты смотришь. Когда думаешь, что никто не замечает. Голодными глазами. Как облизываешь губы. Как сжимаешь бедра.

Я задохнулась. Он видел. Все эти недели видел, как я борюсь с собой.

— Знаешь, сколько раз я представлял, как ты стоишь вот так? Только в моих фантазиях ты была связана. Мой галстук на твоих запястьях.

«Боже. Связана. Беспомощная. Полностью в его власти. Почему эта картинка так заводит?»

Удар.

Ладонь обрушилась на мою задницу — звонко, оставляя жжение. Я взвизгнула от неожиданности.

— Это за то, что три недели мучила меня своими юбками. Знаешь, как я возвращался домой и дрочил в душе, вспоминая твои ноги?

Еще удар.

Вторая ягодица.

— Это за то, что делала вид, будто не замечаешь, как я на тебя смотрю. Будто не чувствуешь это напряжение между нами.

— Леон! — я уже не контролировала звуки, которые издавала. Стоны, всхлипы.

— Что, детка? — его голос издевательский. — Примерной докторше нравится, когда ее шлепают? Когда с ней обращаются как с непослушной девчонкой?

— Да! Черт, да! Еще!

Шлепки посыпались снова — резкие, влажные. Звук разносился по комнате непристойным эхом. Ягодицы пылали, чувствовала, как кожа наливается жаром, но между ног от каждого удара становилось только мокрее. Все текло по внутренней стороне бедер — стыдное, неопровержимое доказательство того, как меня это заводит.

— А знаешь, что самое интересное? — его губы коснулись уха, язык мазнул по мочке. От его дыхания все внутри сжалось. — То, что завтра ты снова наденешь свой строгий халат. Приколешь бейджик "Правдина В.А., к.м.н."

Резкий толчок — так глубоко, что почувствовала его яйца, шлепнувшие снизу. Внутренности словно переместились, растянулись до предела. Я задохнулась, и из горла вырвался звук — не стон, не крик, что-то животное. Слюна потекла из уголка рта, но я даже не могла закрыть его — только хватать воздух и подмахивать бедрами, насаживаясь глубже.

— Будешь учить интернов. Строгая. Собранная. Профессиональная.

Еще толчок. Я всхлипнула.

— А я буду знать. Буду знать, какие звуки ты издаешь, когда тебя берут сзади. Какая ты мокрая. Как просишь еще.

— Леон... я не могу... слишком...

— Будешь сидеть на консилиуме в своем любимом третьем кресле справа. Обсуждать протоколы лечения. А я буду знать, что под строгой юбкой — моя женщина, которая накануне стояла раком и умоляла трахнуть ее жестче.

От его слов, от картинки, которую он нарисовал, от контраста между дневной Никой и ночной — внутри все сжалось в тугой узел.

— Буду знать, что твоя примерная, образцовая киска всё еще помнит мой член. Что ты ерзаешь на стуле не от неудобства, а потому что вспоминаешь.

Его пальцы нашли клитор, начали тереть быстрыми кругами.

— И знаешь что? Приду на консилиум. Сяду напротив. Буду смотреть, как ты пытаешься сосредоточиться на работе. А сам буду вспоминать, как ты кончаешь.

Костяшки побелели от того, как вцепилась в простыни — ткань скручивалась в кулаках, как спасательный круг. Спина выгнулась до предела, позвоночник протестовал, но тело требовало еще глубже, еще больше.

С каждым движением, соски телись о ткань, чертили бесстыжие узоры по ткани, распухшие и чувствительные до боли. Это трение добавляло еще один слой ощущений к тому хаосу, что творился внизу. Между ног все превратилось в мокрый, раскаленный беспорядок

— Леон! Я сейчас...

— Кончишь? Моя правильная девочка кончит от того, что ее трахают как последнюю...

— ДА! — закричала я, содрогаясь в оргазме. — Как твою личную... твою грязную... ах!

Волны накатывали одна за другой, выворачивая наизнанку. Я кричала, не стесняясь, не сдерживаясь. Пусть слышат. Пусть знают.

— Вот так! Кричи! Дай мне услышать, как кончает примерная доктор Правдина!

Его толчки стали беспорядочными, почти яростными.

А потом он замер, вжался до предела. Почувствовала, как он дергается внутри — раз, другой, третий. Горячее, мокрое, заполняющее. Его стон вибрацией прошелся по моей спине. Зубы впились на секунду в плечо — не укус, просто способ заглушить звук.

— Принимай всё. До последней капли. Моя идеальная, неправильная девочка.

Голос хриплый, глубокий. Бедра дернулись еще несколько раз — короткие, жадные толчки, и с каждым внутри становилось горячее, полнее. Чувствовала, как он пульсирует, изливается, и этот жар растекался глубоко в животе — обжигающий, метящий изнутри.

И это было так правильно. Так необходимо. Как будто всю жизнь мне не хватало именно этого — быть заполненной им, этим мужчиной, быть взятой на самом примитивном уровне. Инстинктивно сжалась вокруг него, не желая отпускать ни капли этого жара.

Мое тело знало, чего хочет, даже если разум все еще сопротивлялся.

Он не отстранился сразу. Держал меня, пока дыхание не выровнялось, пока дрожь не прошла. Его пальцы рисовали успокаивающие круги на моей спине - контраст с недавней страстью.

Коллапс.

Но не только физический. Что-то внутри меня сломалось и собралось заново, в другом порядке. Правильном порядке.

Лежала лицом в подушку, пытаясь вспомнить, как дышать. Всё тело гудело — каждая клеточка, каждый нерв. Между ног текло — наша смесь, доказательство произошедшего.

«Я только что разрешила отшлепать меня. Назвала себя шлюхой. Кричала так, что точно слышно было на улице. Кандидат наук. Заведующая отделением в перспективе. Мамина гордость».

— Эй, — он перевернул меня, заставил посмотреть в глаза. — Ты чего? Жалеешь?

— Не знаю, — честно призналась. — Я... я никогда так себя не вела. Никогда не говорила таких слов. Не просила такого.

— И как ощущения?

Задумалась, прислушиваясь к себе. Что я чувствовала? Стыд? Да, немного. Но под ним...

— Как будто сбросила корсет, который носила всю жизнь. Тесный. Жесткий. Врезающийся в ребра. И вдруг — могу дышать полной грудью.

Он улыбнулся, погладил по щеке:

— Это и есть настоящая ты. Не правильная и не неправильная. Просто настоящая. Живая. Страстная.

— Но завтра... Как я буду смотреть людям в глаза? Зная, что ночью...

— А зачем им знать? — он притянул меня к себе, укрыл одеялом. — Пусть видят доктора Правдину. Профессионала. А то, какая ты здесь, со мной — это только наше.

— Наш секрет?

— Наш секрет. Хотя... — его рука скользнула по моей заднице, нащупала горячую кожу. — Синяки спрятать будет сложнее.

— Синяки?! — дернулась, но он удержал.

— Небольшие. Завтра станут лиловыми. Прекрасная память о том, как моя примерная девочка просила отшлепать ее.

Застонала, уткнувшись ему в грудь:

— Я больше никогда не смогу вести лекции о профессиональной этике.

— Сможешь. И будешь самым строгим преподавателем. А потом придешь ко мне, и я напомню тебе, какая ты на самом деле.

— Какая?

— Моя, — просто ответил он. — Во всех смыслах. Умная, когда читаешь лекции. Заботливая, когда лечишь детей. И очень, очень плохая, когда мы одни. Идеальное сочетание.

Молчала, переваривая услышанное. А потом тихо спросила:

— Леон? Насчет того, что ты говорил... — запнулась, чувствуя, как горят щеки. — Про то что…

— Дрочил? — подсказал он с усмешкой.

Кивнула, не в силах произнести это вслух.

— Смущаешься? — его палец прочертил линию от моего плеча до локтя. — Серьезно? После того, как орала "трахай меня как свою личную шлюху"?

— Леон! — спрятала лицо в подушке.

— Что Леон? Это твои слова, детка. Кстати, очень заводные слова.

— Это было в моменте, — пробормотала невнятно.

— А это не в моменте? — он перевернул меня, заставил посмотреть в глаза. — Хочешь подробностей? Как я стоял под душем и представлял тебя на коленях? Как ты смотришь снизу вверх этими невинными глазами, а потом...

— Хватит! — зажала ему рот ладонью.

Он лизнул мою ладонь, и я отдернула руку:

— Фу! Леон!

— Сама виновата. Но если хочешь знать — да. Каждый день. Иногда дважды. Горячая вода уже не помогала, только ты.

— Почему ты мне это говоришь?

— Потому что хочу, чтобы ты знала, — стал серьезным. — Как сильно я тебя хотел. Хочу. Буду хотеть. Это не просто секс на одну ночь, Ника.

Молчала, чувствуя, как что-то сжимается в груди. Не от возбуждения — от чего-то большего.

— Тогда что это? — прошептала.

— Начало, — он поцеловал меня в лоб. — Нашего с тобой начала. Если ты готова рискнуть.

— А если я окажусь не той, кого ты ждешь?

— А если я окажу не тем? — парировал он. — Ника, хватит искать подвох. Просто позволь себе быть счастливой. Хотя бы попробуй.

Закрыла глаза. Позволить себе счастье. Звучит просто. Но после стольких лет одиночества...

— Хорошо, — выдохнула. — Попробую.

— Умница, — одобрил он, и от этого слова все внутри сжалось. — А теперь спи. Завтра у нас семейный завтрак. Тимофей будет в восторге.

Семейный завтрак. Он произнес это так естественно, словно я уже часть их жизни. Словно мое место за этим столом ждало меня.

Может, это и правда начало чего-то настоящего?

Уснула под мерный стук его сердца, впервые за долгое время чувствуя себя дома.

Глава 7. Эпидемия зависти

Проснулась от того, что солнце било прямо в лицо через не зашторенные окна. Попыталась повернуться на бок — и застонала. Между ног тянуло сладкой болью — напоминание о событиях ночи.

«Что вчера было-то?»

Память услужливо подкинула картинки: я на четвереньках, красная задница, собственные крики «трахай меня».

«О боже. Я это реально говорила? Вслух?»

Попробовала сесть — новая волна ощущений. Особенно чувствительными были ягодицы от шлепков.

Повернула голову — рядом никого. Только подушка со вмятиной и записка на ней. Почерк Леона — уверенный, с нажимом.

"Поехал за Тимофеем. Завтрак на кухне. Не сбегай. Л. P.S. Загляни в тумбочку. Подумал, пригодится."

«Кто-то решил поиздеваться».

Потянулась к тумбочке - в ящике лежал ибупрофен. И... о господи... тюбик заживляющей мази с дурацкой запиской: "Для твоей попки".

«Я его убью. Медленно и мучительно. Но сначала трахну. Еще раз. Много раз».

Поднялась на ноги, они слегка дрожали — пришлось придержаться за спинку кровати. В зеркале напротив отразилось типичное «утро после»: растрёпанные волосы, припухшие губы, небольшой засос на шее — след страстных поцелуев.

Медленно повернулась, оглядывая себя через плечо. На ягодицах — пара розоватых отпечатков его ладоней. На бёдрах — лёгкие следы от пальцев, больше похожие на румянец.

«Садиться нужно будет с осторожностью».

Доковыляла до ванной, включила душ, залезла под горячие струи. Вода смывала остатки вчерашнего — его запах, засохшие следы на внутренней стороне бёдер, пот. Но ощущение его внутри — это не смыть.

«Расслабься Правдина. Это просто организм в шоке от счастья. К вечеру, может, перестану чувствовать каждое движение».

Вернулась в спальню. Моя одежда лежала аккуратно сложенной на кресле — юбка, блузка, всё помятое, но чистое. И даже трусики с дурацкой надписью.

«Все-таки отдал. Но почему мне немного жаль…?».

На кресле висела мужская рубашка — белая, свежая, пахнущая его парфюмом.

«Правдина, не сопротивляйся. Ты очень хочешь ее одеть».

Натянула её. Подол едва прикрывал задницу, но после вчерашнего стесняться было глупо. Он видел меня в таких позах, что рубашка до середины бедра — это практически паранджа.

Спустилась вниз, придерживаясь за перила. Лестница казалась бесконечной, каждая ступенька отдавалась в натруженных мышцах.

Кухня встретила ароматом свежего кофе и... боже, полноценный завтрак? На столе — круассаны (вчерашние, но ещё мягкие), нарезанные фрукты, йогурт, джем из холодильника.

И термос. По запаху и виду мой любимый капучино. С корицей.

«Блядь. Он что, романтик? После ночи, когда обращался со мной как с порнозвездой?»

Села — и слегка поёжилась. Чувствительно, но терпимо.

«Романтичный садист. Знал же, что сидеть будет неудобно».

Пристроилась поудобнее, налила кофе. Капучино был идеальным — в меру крепкий, с лёгкой пенкой, с ноткой корицы. Откусила круассан — слоёный, маслянистый, тающий во рту.

— Ой!

Резко встала — мышцы напомнили о вчерашней гимнастике. В дверях застыла женщина лет пятидесяти с ведром и шваброй. Полная, в цветастом халате, с добрым лицом, которое сейчас выражало интерес.

Роза. Домработница. Которая сейчас видит меня — растрёпанную, в мужской рубашке, с засосом на шее и голыми ногами.

«Отлично, Правдина. Теперь прислуга знает, что ты ночная бабочка хозяина».

— Доброе утро, — выдавила я, пытаясь выглядеть достойно.

Как выглядеть достойно, когда только что подскочила со стула, потому что попа чувствительная после секс-марафона?

Роза окинула меня оценивающим взглядом — медленно, от растрёпанных волос до босых ног. Взгляд скользнул по засосу на шее, отметил растрёпанный вид. На её лице читалось всё: кто я, что здесь делала, и почему хожу в хозяйской рубашке, еле прикрывающей задницу.

— Леон Андреевич предупредил, что у него... гостья, — она выговорила "гостья" так, будто хотела сказать совсем другое слово. — Не буду мешать. Уберусь сначала наверху.

— Не надо! То есть... я сейчас уйду. Можете убираться где хотите.

— Как скажете. И приятного аппетита вам, — она неожиданно мягко добавила. — Леон Андреевич давно не приводил никого. Хорошо, что у него появилась... подруга.

«Подруга. Да. Подруга, которая вчера стонала на весь дом».

Роза ушла, оставив меня наедине с завтраком и пылающими щеками. Допила кофе залпом, обжигая язык. Нужно было одеться и бежать. Пока не вернулся Леон. Пока не пришлось объяснять Тимофею, почему я здесь.

«Хотя что объяснять? "Привет, малыш, я переспала с твоим папой, поэтому хожу тут в его рубашке"?»

Поднялась наверх — медленно, придерживаясь за перила. В спальне Роза уже меняла постельное бельё. Увидев меня, она отвела взгляд.

— Я быстро, — пробормотала она.

— Не торопитесь. Я просто... вещи заберу.

Схватила свою одежду, заперлась в ванной. В зеркале — всё то же произведение искусства. Засос немного потемнел, но всё ещё выглядел как след страстного поцелуя, а не как гематома. Попыталась замазать тональником из косметички — почти получилось.

«Придётся шарфик надеть. В феврале. В помещении. Ну и ладно».

Одевалась медленно — каждое движение напоминало о вчерашнем. Застёгивая лифчик, охнула — мышцы спины протестовали, напоминая, как сильно я выгибалась.

Входная дверь хлопнула.

— Мы дома! — звонкий голос Тимофея. — Доктор Ника!?

«Блядь. Блядь. Блядь».

Выскочила из ванной, столкнулась в коридоре с Розой.

— Они вернулись, — зачем-то сообщила домработница.

— Да, я слышала.

— Спуститесь. Леон Андреевич не любит, когда от него прячутся.

«А я не прячусь! Я просто... готовлюсь морально».

— Доктор Ника! Доктор Ника! — Тимофей уже нёсся вверх по лестнице. — Вы тут? Папа сказал! Но я думал он шутит!

Мальчик влетел в коридор, сияя как солнышко. За ним спокойно поднимался Леон.

— Привет, Тимоша, — улыбнулась, стараясь выглядеть естественно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«Да, малыш. Я ночевала у вас. В папиной кровати. Где мы занимались совсем не детскими вещами».

— А почему у вас в руках папина рубашка? — прямой детский вопрос. — Вы в ней ходили?

«Как неловко».

— Я... у меня своя испачкалась, — соврала я. — Папа дал другую.

— А-а, — кивнул Тимофей. — Я тоже пачкаюсь! Вчера на куртку пролил сок. Хотите посмотреть мою комнату? У меня новый конструктор!

— Тим, — Леон наконец вмешался. — Дай доктору Нике спуститься. Мы ещё не завтракали.

— Но я ел пирожок у бабушки!

— Пирожок — это не завтрак. Пойдём, Роза сделает блинчики.

— С шоколадом?

— Посмотрим.

Тимофей умчался вниз с криком «Роза! Блинчики!». Мы остались вдвоём в коридоре.

Леон подошёл медленно, загораживая собой выход. Свежий, уверенный, в джинсах и черной футболке. Никаких следов бессонной ночи. Несправедливо.

— Как спала? — невинный вопрос, но глаза смеялись.

— Прекрасно, — процедила я. — До момента, когда попыталась встать.

— Болит? — он протянул руку, коснулся моей щеки.

— А ты как думаешь? — огрызнулась я. — Всё тело ноет, сидеть неудобно.

— Бедная девочка, — в голосе ни капли сочувствия. — Может, помазать волшебной мазью?

— Иди к чёрту.

— Уже был. Ночью. С тобой. Не впечатлило — слишком жарко.

Фыркнула. Злиться на него было невозможно.

— Роза видела меня. В твоей рубашке. С голыми ногами.

— И?

— И?! Она теперь думает, что я твоя... — запнулась, не зная, как назвать себя.

— Моя, — просто сказал он. — Что правда. Идём завтракать. Тимофей заждался.

Взял за руку, повёл вниз.

— Кстати, — сказал он небрежно. — Мне понравилось, как ты стонала моё имя. Особенно в конце, когда уже не могла говорить членораздельно.

— Леон! — зашипела я. — Тимофей услышит!

— Он на кухне. С Розой. Не услышит, как ты снова стонешь.

— Я не буду снова... Что ты делаешь?!

Он прижал меня к стене на площадке между этажами. Руки оказались по обе стороны от моей головы, отрезая пути к отступлению.

— Проверяю теорию, — прошептал, наклоняясь к моему уху. — Что ты готова всегда и везде.

— Неправда! — но голос предательски дрогнул.

— Правда, — его губы коснулись шеи, прямо под ухом. — Спорим, ты уже мокрая?

— Нет!

Но мы оба знали, что я вру. Потому что от одного его голоса, от близости, от воспоминаний о прошлой ночи внизу живота разлилось знакомое тепло.

— Лгунья, — он отстранился. — Но проверим потом. В понедельник утром. А сейчас — завтрак. И постарайся не ёрзать на стуле. Тимофей заметит.

«Как будто я смогу сидеть спокойно после его поцелуев».

В кухне Тимофей уже восседал за столом, размазывая шоколадную пасту по блину. Роза колдовала у плиты. Увидев нас, она кивнула:

— Сейчас ещё будут готовы. Садитесь.

Села осторожно, стараясь не морщиться. Тимофей тут же начал рассказывать:

— А знаете что? Бабушка сказала папе жениться надо! А я сказал — у меня есть доктор Ника! Папа, ты женишься?

Кусок блина застрял в горле. Закашлялась.

— Тим, — Леон спокойно налил мне воды. — Не говори с полным ртом.

— А что? — мальчик пожал плечами. — Вы же вместе спали!

— С чего ты взял? — поперхнулась я водой.

— А где вы ещё спали? — удивился Тимофей. — Гостевая закрыта, там ремонт. Диван в гостиной маленький. Остаётся только папина кровать!

Роза что-то уронила у плиты. Я готова была провалиться сквозь землю.

«Боже, этот милый ребёнок уничтожит меня быстрее чем его отец».

— Тимофей, — Леон сохранял невозмутимость. — Доктор Ника устала после работы. Я предложил остаться.

— А-а, — кивнул мальчик. — Ладно. А в зоопарк пойдём? Вы придёте?

— Во вторник, — сказала я. — Обещаю.

— Ура! — Тимофей подпрыгнул. — Покажу жирафов! Они смешные! И обезьянок!

Глянула на часы — половина второго.

— Ой, уже так поздно! — вскочила. — Смена в три!

— Успеем, — Леон тоже поднялся. — У нас полтора часа. Довезу за пятнадцать минут.

— Можно я поеду? — встрепенулся Тимофей.

— В другой раз, малыш. Сегодня поможешь Розе.

— Но па-а-ап...

— Тимофей.

— Ладно, — мальчик надулся. — Но во вторник точно?

— Обещаю, — я поцеловала его в макушку.

Он просиял и бросился обнимать меня. Детские ручки обвились вокруг шеи, в нос ударил запах детского шампуня и шоколада.

«Чёрт. Он уже привязался. А если у нас с Леоном не получится? Я же разобью сердце ребёнку».

У двери в прихожей неловко топталась, ожидая, пока Леон попрощается с домашними.

Затем Тимофей убежал, что-то крича про мультик. Роза ушла медленнее, бросив на нас понимающий взгляд.

Едва дверь закрылась, Леон притянул меня к себе. Поцелуй был глубоким, требовательным, собственническим. Руки скользнули под пальто, сжали талию, потом опустились ниже.

— Ох! — вздрогнула я, когда он сжал ягодицы. — Чувствительно же!

— Знаю, — он не отпускал губы, говорил между поцелуями. — Напоминание... чтобы весь день... помнила...

Не ответила. Лишь выдохнула ему в губы.

Его бедро втиснулось между моих ног, надавило там, где всё ещё было чувствительно от ночи. Лёгкий дискомфорт смешался с удовольствием, и я не удержалась — качнулась навстречу, потёрлась о его ногу. Юбка задралась, оголяя чулки.

— Ты вчера не жаловалась, — он прижал меня к стене, впился в шею поцелуем. — Наоборот, просила ещё.

От его губ на чувствительной коже, от воспоминаний, от близости его тела — внизу живота разлилось знакомое тепло. Вцепилась в его плечи, запрокинула голову, давая больше доступа.

— Боже, Ника... — его дыхание обожгло влажную дорожку на шее. — Если бы ты знала, как я хочу...

Топот детских ног по лестнице.

Мы отскочили друг от друга как ошпаренные. Леон быстро пригладил мои волосы, я одёрнула пальто. К моменту, когда Тимофей ворвался в прихожую, мы стояли на приличном расстоянии друг от друга.

— Папа! — мальчик запыхался. — Где трансформер? Хочу Розе показать!

— В твоей комнате, — Леон выглядел абсолютно спокойным, только зрачки выдавали его состояние.

— Нету!

— Под кроватью проверил?

— Ой... — Тимофей хлопнул себя по лбу. — Нет!

И умчался обратно наверх.

Мы переглянулись. Я нервно хихикнула:

— Это было близко.

— Слишком близко, — согласился он. — Прости. Я теряю голову рядом с тобой.

— Взаимно. Но давай всё-таки будем осторожнее? Тимофей не должен...

— Конечно, — он погладил меня по щеке. — Ты права. Просто... чёрт, Ника. Эти три недели ожидания, а теперь, когда я наконец могу тебя трогать...

— У меня ночная смена с трёх дня до восьми утра понедельника, — напомнила я.

— Знаю, — его взгляд потемнел. — Приеду за тобой в восемь утра. Отвезу домой.

— Не надо, я...

— Приеду, — повторил он. — И отвезу к себе домой. Ты выспишься в нормальной кровати, а не на своем неудобном диване.

— Откуда ты знаешь про мой диван?

— Интуиция, — усмехнулся он. — Так что - увидимся завтра утром. А потом...

— Что потом?

— Потом я покажу тебе, как сильно скучал эти сутки.

От обещания в его голосе внутри всё сжалось в сладком предвкушении.

— Нашёл! — Тимофей снова появился на лестнице. — Под кроватью был! Папа гений!

— Конечно гений, — Леон подмигнул мне. — Отвезу доктора Нику и вернусь. Покажешь Розе трансформера?

— Ага! Доктор Ника, во вторник точно?

— Обещаю, — ещё раз поцеловала его в макушку.

— Класс! Нарисую жирафа!

Мальчик убежал на кухню. Леон открыл дверь:

— Поехали. Пока я окончательно не потерял контроль.

В машине молчала, переваривая произошедшее. Трусики были слегка влажными от возбуждения, между ног пульсировало эхо желания.

«Он довёл меня поцелуями. Пока его сын и домработница были за стенкой. Что со мной происходит?»

— О чём думаешь? — спросил он, выруливая на проспект.

— О том, что схожу с ума.

— Почему?

— Потому что веду себя не как взрослая женщина. А как... как...

— Как влюблённая женщина? — подсказал он.

Резко повернула голову. Он смотрел на дорогу, но уголки губ дрогнули в улыбке.

— Я не...

— Ника. Хватит. Мы оба знаем, что между нами. И это больше, чем просто секс.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что ты позволяешь мне всё. Доверяешь. Отдаёшься полностью. Так не бывает без чувств.

Молчала, переваривая услышанное.

— И ещё, — добавил он. — Потому что я тоже.

— Тоже что?

— Влюблён.

Сердце пропустило удар.

— Леон...

— Не надо ничего говорить. Просто знай.

Остаток пути молчали. Но это было комфортное молчание — когда слова не нужны.

У больницы он остановился в переулке, чтобы не светиться у главного входа.

— До завтра? — спросил, не выпуская мою руку.

— До завтра. Утром.

— Жаль, что приходится ждать, — он погладил мою ладонь большим пальцем. — Но я приеду ровно в восемь.

— Не надо...

— Приеду, — повторил он. — И отвезу домой. Ко мне домой.

— У меня своя квартира есть!

— Знаю. Но моя кровать удобнее. И в ней есть я.

Не нашлась, что ответить. Вышла из машины на ватных ногах.

«Нормально. Всё нормально. Ты просто едешь на работу после бурной ночи с мужчиной, который только что признался в любви. Обычное воскресенье».

Больница встретила привычной суетой. Запах дезинфектанта, далёкий детский плач, спешащие медсестры. Я глубоко вдохнула, настраиваясь на рабочий лад.

В раздевалке переоделась в запасную форму, спрятала засос под воротником. В зеркале — доктор Правдина. Строгая, собранная, профессиональная.

«Которая полчаса назад целовалась в прихожей любовника. Когнитивный диссонанс, твою мать».

— О, Правдина! — Галя перехватила меня у лифта. — Наконец-то! Ты слышала новость?

— Какую новость? — насторожилась я.

— Марину Петровну переводят! В другую клинику!

Сердце забилось чаще.

— Переводят? Когда?

— Пока неизвестно. Но место освобождается, это точно. Кстати, в отделе кадров уже суетятся — бумаги какие-то готовят.

— Какие бумаги?

— А вот этого не знаю, — Галя пожала плечами. — Но Ленка оттуда вчера проболталась — твою фамилию видела в документах.

«Моя фамилия? В каких документах?»

— Наверное, ошиблась...

— Может и ошиблась, — но взгляд Гали говорил другое. — Кстати, как там твой Серебряков-старший? Сына-то выписали?

— При чём тут Серебряков?

— Ни при чём, — она улыбнулась странно. — Просто интересуюсь. Мужик видный. Богатый. Влиятельный.

— Галя, если ты на что-то намекаешь...

— Я? Да ни в коем случае! — но улыбка стала ещё шире. — Просто думаю — везёт же некоторым. И повышение намечается, и кавалер состоятельный...

— Галя!

— Что "Галя"? Я за тебя рада! Правда. Только... — она понизила голос. — Будь осторожнее. Люди злые, сама знаешь. Свяжут одно с другим — мало не покажется.

С этими словами она ушла, оставив меня в полном смятении.

«Отдел кадров. Документы с моей фамилией. Боже, неужели меня правда рассматривают на место заведующей?»

Первые часы смены прошли в странной атмосфере. Медсёстры перешёптывались за спиной, замолкая при моём приближении. Обычно болтливая Светка из процедурной работала молча. Когда попросила помочь с капельницей, буркнула: "Сама справишься".

«Что за дерьмо?»

Анестезиолог Петров в ординаторской демонстративно встал, когда я вошла. Обычно шутил про мой кофе, сегодня — ноль внимания.

Холодок по спине.

К десяти вечера дошла до ординаторской. Мечтала о кофе и пяти минутах тишины. Толкнула дверь и замерла.

Внутри были две медсестры из хирургии — Ленка и Оксана. Сплетницы номер один и два по больнице. Сидели на диване, оживлённо что-то обсуждая.

— ...точно говорю, Правдина всё рассчитала! — смеялась Ленка. — Узнала про место заведующей и сразу к Серебрякову подкатила!

— Думаешь? — сомневалась Оксана.

— А то! Марину Петровну переводят, место освобождается. А тут — бац! — богатый папаша в кармане! Небось уже сосет ему по полной программе.

— Да ладно, Правдина же вся такая правильная...

— Была правильная. А почуяла власть и бабки — ноги раздвинула. Классика! И ведь сработало — Марина Петровна сваливает, место освобождается, Серебряков продавит её кандидатуру...

— Во шлюха расчётливая! — восхитилась Оксана. — А с виду мухи не обидит.

— Тихие омуты, подруга. Небось ещё какие услуги оказывает. Богатые по-всякому любят.

Они расхохотались.

Ярость поднялась откуда-то из живота — горячая, удушающая. Пальцы сжались в кулаки, ногти впились в ладони.

«Суки. Завистливые, мерзкие суки. Я пятнадцать лет горбатилась в этой больнице. Защитила кандидатскую, когда они еще памперсы пациентам меняли. Вылечила сотни детей. Но для них я теперь просто "та, которая дала Серебрякову"».

Заставила себя разжать кулаки.

Развернулась. Медленно, спокойно. Не бежать — идти. Каждый шаг отмерен, выверен. Спина прямая, плечи расправлены.

«Они думают что я продалась. Использовала Леона».

Дошла до туалета обычным шагом. Толкнула дверь — не рывком, а плавно. Подошла к раковине, открыла кран.

Кафель под ладонями был холодным, шершавым от старости. Вода из крана шла ржавая первые секунды — трубы древние. Где-то капало — монотонно, раздражающе.

Подставила ладони и плеснула на лицо. Ледяные струи остужали пылающую кожу, но не ярость внутри.

А ведь технически они правы. Я действительно сплю с Леоном. Марина Петровна действительно уходит. Совпадение? Со стороны выглядит однозначно.

«Но я не знала! Я не просила! Я не планировала!»

А кто поверит? Опытный амбициозный врач встречает богатого мужчину. Через три недели они в постели. И вдруг — вакансия заведующей.

В зеркале — красное лицо, блестящие от ярости глаза. Но не слёзы — злость.

«Весь мой профессионализм. Всё что достигла перечеркнуто. Потому что я посмела влюбиться "не в того" мужчину».

Вытерлась бумажным полотенцем. Нужно доработать смену. Потом поеду домой и подумаю, что делать дальше.

Может, отказаться от должности? Чтобы доказать — дело не в карьере? Или наоборот — принять, раз уж заслужила?

«Что бы я ни выбрала — всё будет неправильно».

Вышла из туалета тем же размеренным шагом. Вернулась в отделение, где меня ждали ещё десять часов смены.

«Я теперь официально больничная карьеристка».

И самое страшное — где-то глубоко внутри противный голосок шептал: «А может, они правы? Может, ты и правда рассчитывала? Подсознательно?»

Нет. НЕТ. Я полюбила его. По-настоящему. И Тимофея полюбила. Дело не в деньгах, не в должности.

«Но ведь приятно, что может действительно тебя продвигают? Что будешь заведующей?»

Заткнись!

Достала телефон, начала набирать сообщение: "Леон, нам нужно поговорить. Может, стоит сделать паузу..."

Но вспомнила Тимофея. Его сияющие глаза. "Вы точно придёте во вторник?"

Стёрла сообщение.

Набрала новое: "Леон, в больнице пошли слухи. Обо мне. О нас. Мне страшно."

«Трусиха. Собралась бежать при первой же трудности?»

Стёрла и это.

Третья попытка успешная: "Леон, я подумала. Может, не стоит приезжать утром? Лишние разговоры ни к чему. Я сама доберусь."

"Ника?"

"Просто... мне нужно время немного прийти в себя."

Долгая пауза. Потом:

"Как скажешь."

Всё. Больше он не писал. И от этой тишины стало ещё хуже.

Коридоры ночью звучали иначе — гулко, пусто. Только писк мониторов из реанимации да шаги дежурной медсестры. Пахло остывшим кофе и валерьянкой — кто-то из родителей не выдержал ожидания.

Ночь тянулась бесконечно. Пациенты, капельницы, бумаги — всё на автомате. В голове крутилась одна мысль: правильно ли я делаю?

Шесть утра. Усталость накатила волной. До конца смены два часа, но сил уже не осталось. Поплелась в ординаторскую — выпить кофе, посидеть пять минут в тишине.

Толкнула дверь, вошла, потянулась к выключателю.

Темнота.

Его дыхание.

Медленно обернулась. В полумраке — знакомый силуэт. Леон стоял, прислонившись к двери.

— Я же просила не приезжать, — голос дрожал.

— Знаю, — его голос спокойный. — Все равно не спал.

— И?

— И решил, что твоя просьба — полная чушь.

— Леон... — набрала воздуха. — Тут пошли слухи. Про нас. Про то, что я... что мы...

Щелчок замка прервал мысль.

Тело отозвалось на это медленным, тягучим спазмом

Должна была возмутиться. Напомнить про границы.

Вместо этого почувствовала, как что-то внутри... отпускает. Все эти правила, приличия, страх перед мнением коллег — всё полетело к чертям от пары его слов.

«Всю жизнь была примерной девочкой. И что получила? Репутацию шлюхи за то, что посмела влюбиться. К черту всё это.»

Облизнула пересохшие губы.

«Интересно, выдержит стол двоих?»

Глава 8. Три кубика драмы (per os)

Леон закрыл дверь, прислонился к ней спиной. Молчал. Просто смотрел — долго, внимательно, изучающе.

Я замерла посреди ординаторской. Секунду назад я облизывала губы, думая о столе и о том, что к черту все правила. Но под его взглядом — спокойным, понимающим — вся моя бравада начала таять.

— Ника, — сказал он мягко.

И от этой мягкости, от понимания в его глазах что-то сломалось внутри. Вся злость, которой я подпитывалась последние часы, вдруг обернулась против меня самой.

— Не смотри так, — голос дрогнул. — Не надо жалости.

— Это не жалость.

— А что тогда? — я попятилась, чувствуя, как подступает что-то непрошенное. — Пришёл посмотреть, во что я превратилась? В ту самую... которой меня все считают?

— Ника...

— Знаешь, что мне сегодня сказали? — слова полились сами, эмоциональные, резкие. — Что я удачно "села на член"! Медсестра Ленка — которой я помогала с дипломом! — теперь называет меня шлюхой за спиной!

Шагнула к нему, шлепнув ладонью по его груди. Злость вернулась, смешалась с болью.

— А Петров? Мы десять лет в одном отделении! Теперь демонстративно выходит, когда я захожу в ординаторскую!

Голос начал срываться. Предательская влага защипала глаза.

— И всё это оказалось забыто... Потому что я посмела... — задохнулась. — Посмела влюбиться...

Он поймал мои запястья, но я вырвалась.

— Не трогай! Ты знаешь, как это больно? Слышать шёпот за спиной? Видеть, как медсёстры замолкают, когда я вхожу?

Слёзы потекли против воли. Злилась на себя за эту слабость, но не могла остановиться.

— Я так старалась... Так старалась быть лучшей... Мама мной гордится... "Моя дочь — врач! Лечит детей!" А что будет, когда слухи до неё дойдут? Что я ей скажу?

Ноги подкосились. Прислонилась к стене, медленно сползая вниз.

— А знаешь, что самое страшное? — голос стал тихим, надломленным. — Я начинаю думать... А может, они правы? Может, где-то в глубине души я и правда... рассчитала? Увидела богатого, влиятельного... Может, влюбилась не в тебя, а в твои возможности?

Обхватила колени руками, спрятала лицо.

— Я сама себе противна... Не понимаю, где настоящие чувства, а где... где расчёт... Я запуталась, Леон. Совсем запуталась...

Тишина. Только моё сдавленное дыхание и далёкие звуки больницы.

— И Тимофей... — голос сломался. — Он же привязался... Ждёт меня... А когда ты поймёшь, какая я на самом деле... Когда бросишь... Что будет с ним? Я разобью сердце ребёнку...

Плечи затряслись. Настоящая истерика накрыла волной — некрасивая, с икотой и судорожными вздохами.

— Я не умею... — слова давались с трудом. — Не умею быть любовницей... Не знаю правил... Я всю жизнь была правильной... А теперь... теперь я никто... Ни хороший врач... ни хорошая женщина... Просто... просто...

Не смогла закончить. Горло сжалось спазмом, нос заложило, говорить стало невозможно.

Почувствовала движение. Он опустился рядом на пол. Не касался — просто сел рядом.

— Я так устала, — прошептала в колени. — Устала быть сильной... Устала доказывать... Я просто хотела... хотела, чтобы меня любили... Не доктора Правдину... А просто Нику... Глупую, слабую Нику...

Его рука легла на моё плечо. Лёгкое, почти невесомое прикосновение.

— Не надо... — попыталась отстраниться.

Но он притянул меня к себе. Медленно, осторожно, давая возможность вырваться. Я сопротивлялась секунду, потом сломалась окончательно.

Уткнулась лицом в его грудь и разрыдалась. По-настоящему — так, как не плакала очень давно. Его рубашка быстро стала мокрой от слёз и — да, соплей тоже. Но мне было всё равно.

Он просто держал меня. Одна рука на затылке, вторая поглаживала по спине. Медленно, успокаивающе. Не говорил ничего — просто был рядом.

Не знаю, сколько это длилось. Пять минут? Больше? В какой-то момент я машинально вытерла нос его рубашкой и тут же ужаснулась:

— Господи... прости... я твою рубашку...

— Тише, — он поцеловал меня в макушку. — К чёрту рубашку.

И я снова шмыгнула носом — теперь от его простых слов.

Постепенно судороги стихли, превратились в прерывистое дыхание. Я всё ещё пряталась у него на груди, не решаясь поднять лицо.

— Теперь послушай меня, — его голос был тихим. — Только не перебивай. Дай сказать.

Кивнула в его грудь.

— Я не умею красиво говорить. Не подготовил речь. Просто... Чёрт, Ника. Когда ты рассказываешь про этих тварей — простите за выражение — я хочу пойти и разнести там всё к чертям.

Почувствовала, как его рука сжалась в кулак на моей спине.

— Потому что я знаю, какая ты. Видел, как ты ночами не спала с Тимофеем, когда температура не падала. Как купила игрушки на свои деньги, потому что он загрустил.

Сглотнула комок в горле.

— Помнишь ту девочку с астмой? Которая боялась капельниц? Ты час с ней сидела, сказки рассказывала. Её мать потом плакала от благодарности.

— Это просто работа...

— Нет, — голос стал жёстче. — Это не работа. Это ты. И если кто-то этого не видит — это их проблема. Их слепота. Их зависть!

Помолчал. Слышала, как бьётся его сердце — часто, неровно.

— А насчёт расчёта... Ника, ты серьёзно? Ты думаешь, женщина, которая рыдает в мою рубашку соплями, переживая за моего сына — расчётливая?

Не выдержала — фыркнула сквозь слёзы.

— Вот, — в его голосе появилась улыбка. — Уже лучше. И знаешь что? Мне плевать, что они говорят. Потому что я знаю правду. Ты — лучшее, что случилось со мной после... после всего.

— Леон...

— И да, я тоже волнуюсь. Что не справлюсь. Что разочарую тебя. Что Тимофей... Но знаешь что? К чёрту волнение. Жизнь слишком короткая.

Наконец подняла лицо. Знала, что выгляжу ужасно — красный нос, опухшие глаза, размазанная косметика.

Он улыбнулся и вытер мне щёки ладонью:

— Красавица. Вся в соплях, но моя красавица.

— Дурак, — выдохнула я, но губы дрогнули в улыбке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Влюбленный тогда уж… — улыбка.

Обняла его крепче, снова уткнулась в грудь — теперь в сухое место. Удивительно что осталось такое.

— Спасибо, — прошептала.

— За мокрую рубашку?

— За то, что не сбежал. Когда увидел меня... такую. Некрасивую.

— Эй, — он поднял моё лицо за подбородок. — Ты сейчас самая настоящая. И самая красивая.

Поцеловал в лоб. В нос. В солёные от слёз губы.

— И знаешь что ещё? — его голос стал жёстче. — Завтра я приду сюда. Официально. И если кто-то ещё раз... хотя бы косо на тебя посмотрит...

— Не надо, — перебила. — Только хуже сделаешь. Скажут, что прибежал защищать свою подстилку.

Противное слово царапнуло горло.

— Тогда что ты хочешь? Как мне помочь?

Молчала, прислушиваясь к себе. Что я хотела? Отомстить? Доказать? Или...

— Они правы в одном. Я действительно хочу тебя. Безумно. До потери пульса. Но не из-за денег. Не из-за карьеры. А потому что ты первый мужчина за годы, который видит во мне женщину, тот перед которым я могу открыться. Я могу ошибаться, но…

Он не дал договорить — заткнул меня поцелуем. Мягким, успокаивающим. Его губы были тёплыми, нежными. Вкус мяты и кофе. Я выдохнула ему в рот, расслабляясь.

Поцелуй углубился. Его язык скользнул между моих губ — не требовательно, а будто спрашивая разрешения. Я открылась для него, и что-то внутри начало оттаивать, преображаться.

Шаги в коридоре. Громкие, приближающиеся.

Мы отскочили друг от друга. Он быстро поднял меня на ноги, притянул к себе — теперь мы стояли, прижавшись к двери, я спиной к нему, он — загораживая меня от возможных взглядов.

Его тело прижалось ко мне теснее, и я почувствовала. Твёрдость упёрлась в поясницу — очевидная, недвусмысленная. Он возбуждён. Прекрасно почувствовала.

Удаляющиеся шаги.

Мы не двигались. Его дыхание обжигало мою шею. И его возбуждение всё ещё упиралось в меня, твёрдое и требовательное.

— Прости, — прошептал он. — Я не... Чёрт, Ника. Когда ты рядом, вот так, я не контролирую себя.

Развернулась в его объятиях, прижалась теснее. Теперь его твёрдость упиралась в живот.

— Не извиняйся, — прошептала, глядя в его потемневшие глаза. — Мне... мне нравится, что ты меня хочешь. Даже когда я такая, после слез.

Он вновь меня поцеловал. Напористо, влажно, именно так как мне нравится. И это точно душ смывало с меня все страхи и волнения. Обнажая нечто иное.

Тёмное, голодное. Злость, смешанная с желанием. Протест против всего мира, который решил, что знает меня.

«Они все думают, что я шлюха. Что раздвинула ноги по расчёту. Что не способна на страсть».

Отстранилась от его губ, но не отодвинулась. Поднялась на цыпочки, прижалась всем телом. Губы коснулись его уха, дыхание обожгло кожу:

— Знаешь, что меня бесит больше всего? — прошептала, и мой голос звучал чужим, низким, опасным.

Он молча ждал, его руки сжались на моей талии. Я провела языком по краю его уха, почувствовала, как он вздрогнул.

— Они все фантазируют... — рука скользнула между нашими телами, легла поверх брюк. Просто легла, чувствуя тепло даже через ткань. — Судачат о том, как я стою перед тобой на коленях... как я беру в рот твой член.

Начала гладить его — медленно, едва касаясь. Через дорогую ткань брюк чувствовала, как он реагирует на мои слова, на прикосновения.

— Ника, — его голос стал хриплым, бёдра качнулись навстречу моей руке.

Моя ладонь прижалась плотнее, обрисовывая контур.

— А я... — прикусила мочку его уха, продолжая медленные, мучительные поглаживания через ткань. — Ни разу не чувствовала тебя на языке. Не слышала, какие звуки ты издаёшь, когда кончаешь от моих губ...

Он застонал — тихо, сдавленно. Под моей ладонью его член стал полностью твёрдым, натягивая ткань брюк.

— Обидно, правда? — прошептала прямо в ухо, обводя пальцем очертания головки через барьер одежды. — Они говорят такие вещи. А я даже не знаю, какой ты на вкус.

— Ника, ты только что... Я не хочу пользоваться...

Отстранилась чуть-чуть, чтобы видеть его лицо. Но рука осталась на месте, продолжая дразнящие ласки.

— А я хочу, — мой голос стал ещё ниже, опаснее. — Хочу доказать им всем, что они правы. Что я действительно готова на всё. Но знаешь в чём они ошибаются?

Сжала его через ткань — не больно, но ощутимо. Он втянул воздух сквозь зубы.

— Они думают, я делаю это за карьеру. За деньги. За положение, — пальцы нашли пряжку ремня, погладили холодный металл. — А я сделаю это из желания. Из голода, который ты во мне разбудил.

— Помнишь, тогда в машине я призналась, о чём я мечтала эти три недели? — прошептала, перебирая игриво пальцами — Как опускаюсь перед тобой на колени. Медленно расстёгиваю молнию. Достаю твой член — большой, твёрдый, готовый...

Его дыхание стало рваным. Руки на моей талии опустились и очень требовательно сжали задницу.

— Если ты сейчас не замолчишь, я...

— Используешь мой рот по назначению? — облизнулась демонстративно. — Наконец-то. А то я уже думала, придётся просить.

Опустилась на колени одним плавным движением.

«Отлично, Правдина. Ты сейчас в ординаторской, на коленях, и собираешься делать минет. Прямо как в дешевом порно "Развратные врачи". Только там хотя бы коврик постелен».

Холодный линолеум впился в колени через тонкие чулки. Левое колено попало прямо на шов - острый край врезался в кожу.

— Хотя просить я тоже умею. Ты же не откажешься послушать?

В коридоре раздались торопливые шаги — кто-то бежал. Мы оба замерли, прислушиваясь. Прошли мимо.

«Нас могут поймать. В любую секунду кто-то с ключом может войти и увидеть правильную доктора Правдину на коленях».

От этой мысли между ног дёрнуло так сильно, что пришлось сжать бёдра. Что со мной происходит? Почему опасность возбуждает?

Подняла взгляд — медленно, через ресницы. Облизнула пересохшие губы, чувствуя, как трескается тонкая кожа, оставляя привкус крови.

— Я только посмотрю, — прошептала максимально невинно. — Можно?

В его глазах плясали черти. Он кивнул — коротко, разрешающе. И в этом жесте было столько власти, что внутри всё перевернулось.

«Кого ты обманываешь? Ты же уже мысленно распланировала, как будешь это делать. Пункт первый: не подавиться. Пункт второй: выглядеть сексуально, а не как хомяк с орехом за щекой».

Металл пряжки холодил пальцы. Странно — руки не дрожали. Злость придавала решимости, а возбуждение обостряло каждое ощущение. Слышала его дыхание — чуть более частое, чем обычно. Видела, как напряглись мышцы живота под тонкой тканью рубашки.

Ремень выскользнул из шлёвок с тихим змеиным шелестом. Я подняла его к глазам, разглядывая. Дорогая кожа, ручная работа. Пахнет им — парфюмом за бешеные деньги и чем-то неуловимо мужским.

— Красивый, — прокомментировала, проводя пальцем по коже ремня. — Мягкий. Качественный. Интересно...

Поднесла к губам, провела языком по краю. Солоноватый привкус, запах дорогой кожи.

— Ника... — в его голосе появилось напряжение.

«Работает. Уже работает».

Пуговица поддалась легко. Молния — зубчик за зубчиком, мучительно медленно. Под ладонью чувствовала жар его тела, твёрдость, нетерпение.

«Большой. Очень большой. И это всё от меня?»

Освободила его одним движением. Член качнулся, едва не ударив по щеке. Я отшатнулась инстинктивно, но тут же наклонилась ближе, рассматривая.

Красивый. Да, странно так думать о члене, но он действительно был красивым. Длинный, толстый, с выступающей веной и блестящей каплей на головке.

Внутри все скрутило от сладкого спазма. Не тот голод, что можно утолить едой. Другой — древний, животный, требовательный.

«Три года, Правдина. Три года ты притворялась, что тебе достаточно вибратора по пятницам».

Не прикасалась. Просто дышала — специально шумно, горячо. Мой выдох касался головки, и он вздрагивал. Капля увеличилась, готовая сорваться.

— Можно потрогать? — спросила жалобно. — Одним пальчиком? Пожалуйста?

— Ника... — его голос был предупреждающе тихим.

Протянула указательный палец — медленно, словно к дикому зверю. Коснулась самого кончика, собрала прозрачную каплю. Поднесла к глазам, рассматривая, как она тянется между пальцами.

— Красиво блестит, — прокомментировала задумчиво. — Как жемчуг. Жидкий жемчуг.

Поднесла палец к губам. Обхватила, посасывая, не отводя взгляда от его лица. Солёное. Горьковатое. Концентрированная мужская суть.

Его бёдра дёрнулись. Рука взметнулась, но остановилась в воздухе.

«Все еще сдерживаешься значит. Ненадолго».

— Вкусно, — соврала я. Вкус был специфический, но меня это заводило. — Хочу ещё.

Наклонилась ниже. Так близко, что чувствовала жар, исходящий от него. Запах ударил в ноздри — мускус, чистая кожа, возбуждение. Голова закружилась.

Высунула язык — показала ему. Розовый, влажный, готовый. Но не касалась. Миллиметр — и он почувствует. Но я ждала, растягивая момент.

— Не играй со мной, Ника… — в его голосе появилось нечто темное.

«Победа. Маленькая победа — оправдываю имя».

Коснулась — самым кончиком языка, у основания. И медленно, мучительно медленно провела вверх, собирая солёный вкус кожи.

— Блядь! — он выдохнул это задрав подбородок.

Добралась до головки. Обвела по кругу — раз, другой, третий. Нашла уздечку, самое чувствительное место. Лизнула, и он зашипел сквозь зубы.

«Нравится? Это только начало».

Взяла в рот — только головку. Он был большим, растягивал губы, но это было приятное растяжение. Как после долгой голодовки наконец-то получаешь то, чего жаждала.

«Челюсть. Моя бедная челюсть. Почему в порно никто не показывает, что это реально неудобно? И почему я не подумала взять резинку для волос? Сейчас вляпаюсь своими же волосами».

— Глубже, — прорычал он. — Можешь же глубже.

Подняла глаза, не выпуская его. В его взгляде — голод, требование. Конечно могла. Но я покачала головой. Нет. Пока нет.

«За все что между нами было. За то что ты такой идеальный. За то что как дура влюбилась в тебя без памяти».

Начала двигаться — медленно, неглубоко. Язык играл с головкой, исследовал каждую складку, каждую выпуклость. Одной рукой обхватила основание, другой нашла яички — тяжёлые, напряжённые, готовые взорваться.

И тут меня накрыло собственное возбуждение. Как волной с головой. Поняла вдруг — я теку. Бельё насквозь мокрое, по внутренней стороне бёдер уже растекается влага.

«От чего? От унижения? От того, что стою на коленях на холодном полу? Или от власти — потому что сейчас этот сильный, уверенный мужчина балансирует на грани?

Свободная рука нырнула под юбку. Нашла себя через мокрую ткань — горячую, пульсирующую в такт сердцебиению.

— Что ты... что ты делаешь? — его голос был хриплым, сорванным.

Отпустила его на секунду, но не отстранилась — тёрлась щекой о влажный от слюны ствол.

— Трогаю себя, — призналась честно. — Я вся мокрая от того, что у меня во рту твой член. Это неправильно? Плохие девочки так делают?

— Покажи, — приказал он. — Покажи мне.

Вытащила руку из-под юбки. Пальцы блестели в неярком свете ламп. Поднесла к его лицу — пусть видит, пусть чувствует запах моего возбуждения.

— Видишь? — прошептала. — Это всё ты. Твоя вина. Я была такой правильной, пока ты не появился.

И снова взяла в рот. Глубже на этот раз. До середины. Ещё глубже. Чувствовала, как головка упирается в горло, как срабатывает рвотный рефлекс. Но не отстранилась — расслабила горло, впустила ещё глубже.

— Господи, Ника! — его руки взлетели к моей голове, зарылись в волосы. — Как ты... откуда ты умеешь...

«Не скажу, что тренировалась на морковке на третьем курсе меда. Некоторые секреты должны оставаться секретами».

Где-то хлопнула дверь. Шаги в коридоре — чёткие, уверенные. Мужские. Остановились прямо за дверью.

Мы замерли. Я — с его членом глубоко в горле, он — вцепившись в мои волосы. Сердце колотилось так громко, что казалось — снаружи слышно.

Ручка дёрнулась. Заперто.

— Эй, кто там? — голос Петрова. — Откройте, дайте кофе попить!

Медленно, мучительно медленно отпустила его. Губы прошлись по всей длине, оставляя влажный след.

— Дезинфекция! — крикнула хрипло. — Через двадцать минут!

— Да ладно вам! Пять минут!

— Сказала — двадцать!

Ворчание. Удаляющиеся шаги.

Мы выдохнули одновременно. И тут я поняла — эта опасность, этот страх быть пойманными только усилили возбуждение. Рука под юбкой двигалась сама, пальцы нашли клитор через мокрую ткань.

— Когда я с тобой, — прошептала я, глядя на него снизу вверх. — Это кажется таким откровенным и желанным, стать женщиной, которая дрочит в ординаторской с твоим членом во рту.

— Ника... я близко...

Чувствовала — он на грани. Член стал ещё твёрже, толще. Пульсировал сильнее, готовый расстрелять меня.

Медленно, не отводя взгляда, расстегнула халат. Пуговица за пуговицей. Он следил за каждым движением, кусая губы.

Блузка. Лифчик — сдвинула чашечки вниз, освобождая грудь. Соски были тёмными, напряжёнными до боли.

— Хочу почувствовать тебя на себе, — прошептала. — Пометь меня. Чтобы я остаток смены чувствовала. Вспоминала. Пусть все эти суки знают — я твоя. По собственному желанию!

Он зарычал — низко, по-звериному. Схватил себя рукой, направил.

А я продолжала трогать себя. Пальцы нырнули под трусики, нашли вход. Скользнули внутрь легко — я была мокрее, чем когда-либо.

— Вместе, — выдохнула и просяще посмотрела на него. — Хочу кончить вместе с тобой. Разрешишь мне?

Первая струя ударила в подбородок — неожиданно сильно, горячо. Я вздрогнула от контраста температур. Вторая легла поперёк груди, третья — на ключицы.

На этом я сломалась. Оргазм накрыл волной, выворачивая наизнанку. Тело выгнулось, рот открылся в беззвучном крике. Чувствовала, как внутренние мышцы сжимаются вокруг собственных пальцев, как по бёдрам течёт влага.

— Ника... — выдохнул он, тяжело дыша. — Ты…

Последние капли упали на грудь. Я всё ещё содрогалась в послеоргазменных спазмах, пытаясь отдышаться.

Когда открыла глаза, он смотрел на меня как на чудо. В его взгляде — восхищение, нежность и что-то ещё. Что-то глубокое, настоящее.

— Ты... я никогда... это было...

Провела пальцем по подбородку, собирая его семя. Поднесла к губам, слизнула, не отводя взгляда.

— Теперь я везде чувствую твой вкус. На губах. На коже. Внутри, — сделала паузу. — И чувствую мне этого мало. Запомни этот момент, когда примерная доктор Правдина стоит на коленях и просит ещё.

Снаружи снова шаги. Голоса.

— Чёрт! — он быстро застегнулся, помог подняться.

Колени ныли, отказывались держать. Я пошатнулась, и он подхватил меня, прижал к себе.

— Держись. Сейчас приведём тебя в порядок.

Вытирал моё лицо салфетками — бережно, нежно. Поправил одежду, застегнул пуговицы. Я стояла как кукла, позволяя заботиться о себе.

«Романтика. Стою в ординаторской, с лица вытирают сперму больничными салфетками. Прямо как в сказке про Золушку. Только вместо туфельки - использованная салфетка, а вместо принца - мужчина, который только что кончил мне на грудь».

— Лицо красное. Губы припухли. Засос виден, — перечислял он. — Все поймут.

— Плевать, — ответила я устало. — Пусть видят. Пусть знают. Я больше не собираюсь прятаться.

— Ника...

— Ты свел меня с ума, — выдохнула я. — Доволен? Я готова на все эти унижения, лишь бы ты продолжал смотреть на меня ТАК.

Он притянул меня к себе, поцеловал — глубоко, отчаянно, вкладывая в поцелуй все невысказанные слова.

— Это взаимно, — прижал меня к себе крепче. — Думаешь, я в норме? Отменяю встречи, думаю о тебе на переговорах, готов придушить любого, кто косо на тебя посмотрит. Ты сделала из меня психа, Ника. И знаешь что? Мне нравится.

— И кстати, — добавил он, поглаживая мою спину. — Насчет повышения. Я узнал о переводе Марины Петровны только вчера вечером. От общего знакомого. К твоей кандидатуре на должность я не имею никакого отношения. Это для меня новость.

— Правда? — подняла голову.

— Абсолютная. Более того - если бы имел влияние на этот вопрос, сделал бы все, чтобы тебя НЕ повышали.

— Почему?! — возмутилась я.

— Потому что заведующая отделением будет работать еще больше. А я эгоист. Хочу, чтобы у тебя было время на меня. На нас. На Тимофея.

Ручка снова дёрнулась.

— Да откройте уже! — голос Светки. — Что за дезинфекция в шесть тридцать утра?!

— Через пять минут! — крикнула я, отстраняясь от него.

Мы переглянулись — и рассмеялись. Тихо, стараясь не выдать себя. Но в этом смехе было всё — облегчение, радость, безумие момента.

— Домой? — спросил, отрываясь от моих губ.

— Да... Но, Леон, у меня же смена до восьми, — вспомнила я, возвращаясь в реальность.

— Я подожду.

— Больше часа?

— Полтора. И это не так уж и долго.

— Леон, правда, не стоит...

Договорить мне не дали. В секунду оказалась прижатой к стене, руки по обе стороны от моей головы. Классическая ловушка.

“В реальности это эоказалось куда горячее чем в книгах. Правдина успокойся.”

— Знаешь, что я сейчас вспомнил? — его голос обволакивал, сладкой патоко. — Как ты шептала мне на ухо. Дразнила. Рассказывала свои грязные фантазии. И не только сегодня.

— Я просто делилась научными наблюдениями, — попыталась отшутиться.

— Научными? — он приподнял бровь. — "Хочу, чтобы ты трахнул меня так, что забуду все правила" — это из какого учебника? Анатомии?

Щёки вспыхнули.

— Может, из психологии. Раздел "Снятие стресса".

— О, стресс мы точно снимем, — он наклонился к моему уху. — Но сначала я его тебе создам. Помнишь, мы говорили про галстук?

— Смутно припоминаю...

— А я помню отлично. Как и твои слова про то, что ты "маленькая шлюха, готовая на всё".

«Господи, я это говорила? Вслух?!»

— Это был момент аффекта!

— Который продлился двадцать минут? — в его глазах плясали черти. — Кстати, я тут подумал. Галстук на запястьях — этого недостаточно. Знаешь, что можно добавить?

— Боюсь спросить...

— Кляп, — произнёс он таким будничным тоном, будто обсуждал список покупок. — Красивый. Красный, в цвет твоей помады. Чтобы соседи не вызвали полицию, когда ты будешь визжать от удовольствия.

— Визжать?! Я не визжу!

— Пока нет, — согласился он. — Но это поправимо. У меня большие планы на тебя.

— Леон!

— Что "Леон"? — он отстранился, и на его лице появилась самая невинная улыбка в мире. — Я же предупреждаю. Чтобы ты морально подготовилась. Это называется информированное согласие. Медицинский термин, между прочим.

— Ты... ты невозможный!

— Невозможно не показать тебе, что бывает с девочками, которые дразнят мужчин. Особенно языком. Особенно так талантливо.

Открыла рот для достойного ответа, но он заткнул меня поцелуем. Коротким, лёгким — просто мазок губ по губам. А потом по уголку рта. По подбородку.

— Кстати, — прошептал он, отстраняясь. — Может, ещё и плётку прикуплю. В цвет кляпа. Чтобы комплект был.

— ПЛЁТКУ?!

— Шучу, — подмигнул он. — Может быть. А может, и нет. Будет сюрприз.

И вышел. Просто взял и вышел, оставив меня в состоянии между шоком, возбуждением и паникой.

«Плётка. Кляп. Боже, он это серьёзно? Или издевается?»

Но тело предательски отреагировало. Соски напряглись, между ног потяжелело.

«У меня есть полтора часа, чтобы решить — эмигрировать отсюда или остаться и узнать, блефует он или нет».

Кого я обманываю? Конечно, останусь. Любопытство — мой главный порок.

Вышла в коридор, стараясь идти ровно, хотя колени подрагивали.

«Спокойно, Правдина. Ты выше этого! Ты профессионал. Тебя не выбьют из колеи глупые угрозы про плетку и кляп. Правда же? Да…?»

Глава 9. Рефлексы и рефлексия

Вышла из ординаторской, изображая походку трезвого человека. Знаете, как пьяные старательно ставят ногу за ногой, чтобы никто не догадался? Вот примерно так я сейчас изображала нормального врача, а не женщину, которая пять минут назад стояла на коленях с членом во рту.

Прошла метров двадцать. Остановилась. Прислонилась к стене, потому что накрыло воспоминание — яркое, детальное, горячее.

«Боже, я думала, что смогу глубже. Попытка дотянуться языком не считается... амбиции, мать их».

— Ника Андреевна?

Подпрыгнула. Света — молодой врач-ординатор, моя подопечная — смотрела с мягким беспокойством. Умная девочка, подаёт надежды, я сама взяла её под крыло год назад.

— Всё хорошо? Вы какая-то... — она наклонила голову, принюхиваясь. — Странная.

«Чёрт. Она же чувствует запах. Его парфюм. Запах... всего остального».

Света подошла ближе, продолжая принюхиваться как ищейка.

— Ника Андреевна, от вас... — она нахмурилась. — Алкоголем пахнет что ли?

«ЧТО?»

— Вы пили? — в её голосе появились нотки недоумения и осуждения.

И тут я вспомнила — антисептик! Когда вытирала лицо после... После всего. Спиртовые салфетки!

— Я... да, — ухватилась за спасительную соломинку. — То есть нет! Не пила! Это антисептик! Пролила на себя случайно!

— А-а-а, — Света расслабилась. — Я уж испугалась. Вы же всегда такая собранная. А тут... — её взгляд скользнул по моему лицу. — Ой, а что с губами? Припухли... И помады нет? Вы же всегда с красной ходите.

«Помада осталась... в другом месте. Документальное подтверждение оральных навыков».

— Я... умывалась! — выпалила первое, что пришло в голову.

— Ага, — Света кивнула, но в глазах мелькнуло понимание. — Тщательно умывались, видимо. А то обычно ваша помада и после обеда держится.

— Да, очень тщательно, — подтвердила я, стараясь выглядеть спокойной.

Света потянулась ко мне, будто хотела поправить воротник, и я инстинктивно дёрнулась. Халат немного сполз с плеча, блузка съехала — и засос предстал во всей красе.

— Ох, — выдохнула она. — Какой... художественный.

Дёрнула ткань на место, но было поздно.

— Это не то, что ты думаешь! — начала оправдываться.

— Ника Андреевна, — Света мягко улыбнулась. — Да не переживайте вы так. Я никому не скажу. Вы столько для меня сделали, помогли с моей работой научной... Просто... в следующий раз может стоит где-нибудь в более укромном месте? А то ординаторская...

— Откуда ты знаешь про ординаторскую?!

Она смущённо хихикнула:

— Ну, когда женщина выходит оттуда с размазанным макияжем, припухшими губами и... — она деликатно понюхала воздух, — мужским парфюмом за три метра... Выводы напрашиваются сами.

«А ещё с его вкусом во рту и... остальным. Но это она, слава богу, не видит».

— Света, я...

— Серебряков же? — она понизила голос до заговорщицкого шёпота. — Я видела, как он приехал утром. Не спал всю ночь, судя по виду.

Кивнула, не в силах отрицать очевидное.

— Красивый мужик, — Света мечтательно вздохнула. — И вы заслужили счастье, Ника Андреевна. Вы столько для всех делаете, для меня сделали... Пора и о себе подумать.

— Спасибо, Света, — пробормотала я, тронутая её словами.

— Просто... — она замялась, подбирая слова. — Я понимаю, романтика, чувства, целоваться хочется... Но всё же ординаторская не лучшее место.

«Целоваться. Да. Именно это мы там делали. Только я целовала не совсем его губы».

— Конечно, ты права, — пробормотала я, стараясь выглядеть смущённой невинно влюблённой.

— В общем, если что — я ничего не видела и не слышала, — продолжила Света. — Но в следующий раз, может, табличку повесите? А то вдруг бы я с ключом вошла? Представляете картину?

«О да, представляю. Ты бы увидела свою наставницу на коленях перед своим мужчиной».

— Не будет следующего раза! — попыталась возразить я.

— Ну-ну, — она явно не поверила. — После таких страстных поцелуев всегда бывает продолжение. Много продолжений.

«Страстных поцелуев. Боже, какая невинная версия происходящего».

Света ушла, оставив меня в странной смеси стыда и облегчения.

Как минимум одна душа в этой больнице на моей стороне. Света, которую я учила делать первые шаги в медицине, теперь учит меня не палиться после... минета на рабочем месте.

Круговорот добра в природе, блин.

Вернулась в отделение. Сделала обход, проверила назначения. Рутина помогала собраться с мыслями. Маленькая Катя из третьей палаты помахала мне рукой — вчерашняя температура спала. Хоть что-то хорошее в этом безумном утре.

За пятнадцать минут до конца смены телефон взорвался тревожной трелью. Внутренний номер. Секретарша главврача.

«Господи. Только не это».

— Ника Андреевна? Игорь Семёнович ждёт вас. Срочно.

Сердце ухнуло вниз. Семь сорок пять утра, понедельник, срочный вызов к начальству — классическая формула увольнения.

«Неужели кто-то узнал про то, что произошло утром?»

— Сейчас буду, — выдавила я, чувствуя, как пересыхает горло.

Леон ждёт на парковке. Обещал отвезти домой. К себе домой. А я сейчас, возможно, вылечу с работы.

Кабинет главврача встретил меня запахом дорогого кофе и ощущением надвигающейся катастрофы. Игорь Семёнович улыбался. В восемь утра понедельника. После выходных.

«Плохой знак. Очень плохой».

— Ника Андреевна! Превосходные новости!

Села аккуратно, скрестив лодыжки. Спина прямая, руки на коленях. Образцовая подчинённая, если не считать того, что час назад я... не будем об этом.

«Не думай об этом. Не сейчас».

Но тело помнило. Саднящие колени под чулками.

— Комиссия единогласно утвердила вашу кандидатуру на должность заведующей отделением.

Мир замер. Звуки исчезли. Осталось только биение сердца — громкое, неровное.

— Что?

— Заведующая отделением, — повторил он, явно наслаждаясь эффектом. — Поздравляю!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«Это ошибка. Или я ослышалась. Или сплю».

Папка легла на стол. Приказ. Моя фамилия. Должность, о которой мечтала с интернатуры.

— Но... Марина Петровна? Она же...

— Уходит. Семейные обстоятельства. И знаете что? Сама предложила вашу кандидатуру.

Пальцы сжались на коленях. Марина Петровна, которая всегда смотрела сквозь меня. Которая десять лет не замечала моих успехов. Предложила?

«Спокойно, Правдина. Ты же хороший врач. Заслужила».

— Когда состоялось заседание?

— Вчера вечером. Экстренно собрались. Много административной работы, нужен человек на этом месте.

Вчера. Когда я сидела в туалете и писала Леону. Когда думала, что карьере конец.

— Понимаю ваше удивление, — продолжал главврач. — Но ваши достижения говорят сами за себя. Блестящая защита. Международные публикации. Лучшая статистика в отделении.

Кивала механически. Слова были правильные, но интонация...

— Кстати, — его тон стал небрежным. — Сегодня нам поступило щедрое пожертвование. Два миллиона на ремонт вашего… тоесть педиатрического отделения. От господина Серебрякова, через его фонд.

Воздух застрял в горле.

«Нет. Только не это».

— Разумеется, — он поспешил добавить, — никакой связи. Чистое совпадение. Мы давно вели переговоры.

Улыбка главврача была слишком широкой. Глаза — слишком понимающими.

«Он всё знает. Знает и намекает — я в курсе, как ты получила должность, дорогая».

Взяла ручку. Подпись вышла ровной — спасибо медицинской практике, научившей контролировать дрожащие руки.

— Ещё раз поздравляю! Уверен, оправдаете... доверие.

Пауза перед последним словом была крошечной. Но я услышала.

Вышла из кабинета, прижимая папку к груди. В коридоре было тихо — ранняя смена только начиналась.

«Заведующая. Я теперь заведующая. Почему не чувствую радости?»

Остановилась у окна в коридоре. Февральское утро выдалось на удивление мягким — редкая оттепель посреди зимы. За окном всё утонуло в густом тумане. Внизу на парковке едва различимая в сером мареве стояла его машина — чёрная, дорогая, чужая. Как и вся эта новая жизнь.

Глубокий вдох. Выдох. Ещё один.

«Соберись, Правдина. Ты справлялась с худшим».

Спустилась на парковку почти бегом. Леон ждал у машины — помятый, небритый, в той же рубашке. Той самой, в которую я недавно рыдала. На которой остались следы моей помады. И не только на воротнике.

Сердце сжалось от нежности. И тут же — от страха.

— Как всё прошло?

— Меня повысили.

Секунда тишины. Его лицо не изменилось, но что-то мелькнуло в глазах.

— Это же хорошо. Ты заслужила.

— Два миллиона, Леон.

Слова застряли в горле, царапая. Густой туман окутывал парковку, превращая машины в расплывчатые силуэты. Влажный воздух оседал на коже мелкой испариной.

— Ага.

Вот так просто. "Ага". Стоит, руки в карманах. В тумане его фигура казалась нереальной, словно призрак.

— Ты перевёл два миллиона. И молчал.

Губы чуть влажные от тумана. Слова выходили с паром, растворялись в сером воздухе.

— И что? — Плечи дёрнулись под чёрным пальто. — Должен был отчитываться? Это мои деньги.

Туман сгущался вокруг нас, скрывая от остального мира. Даже ближайшие машины превратились в смутные тени.

— Когда это касается меня...

— А, вот оно что. — Шаг ближе. Гравий хрустнул под дорогими ботинками, звук показался оглушительным в туманной тишине. — Думаешь, купил тебе должность?

Запах его парфюма достиг меня — терпкий, с нотками кожи и табака. В влажном воздухе аромат казался гуще, насыщеннее. Голова слегка закружилась.

«Стоп. Правдина, не поддавайся. Это серьёзный разговор».

— А разве нет? — Подняла подбородок, хотя колени предательски дрожали. — Утром я тебе сосала. А днём — бац, повышение. И сразу два миллиона. Совпадение?

Его лицо изменилось. Потемнело. Челюсть напряглась.

— То есть ты решила, что я плачу по два миллиона за минет, так получается?

— Леон...

— Нет, погоди. — Ещё шаг.

Теперь между нами полметра.

— Раз я купил тебя, может, проверю товар?

— Что ты несёшь?

Но его пальцы уже коснулись воротника моего пальто. Прикосновение обожгло даже через ткань — вздрогнула. Первая пуговица выскользнула из петли с тихим щелчком.

— Прекрати!

— Почему? — Вторая пуговица. Прохладный влажный воздух скользнул в образовавшуюся щель. — Ты же сама решила — у нас сделка. Давай по правилам.

Третья. Четвёртая. Пальто распахнулось. Через тонкую блузку туман слегка холодил тело.

Его руки легли на талию. Жар ладоней через влажноватую ткань — как раскалённое железо. Я выгнулась от контраста.

«Что он делает? Мы же на парковке. Камеры. Люди могут увидеть».

Хотя в таком тумане вряд ли что-то видно дальше пары метров.

— Не смей...

— Что не сметь? — Большие пальцы начали медленные круги. — Трогать то, за что заплатил?

Кожа под блузкой вспыхнула. Мурашки побежали от талии вверх и вниз одновременно. Тело реагировало вопреки разуму — предательский жар разливался внизу живота.

— Я не это имела в виду...

— А что? — Руки поползли вверх по бокам, считая рёбра. — Смотри-ка, дрожишь. От мысли о должности наверное?

— Холодно...

— Враньё. — Его дыхание обожгло ухо, горячее в прохладном воздухе. — Пульс бешеный. Вижу, как колотится жилка на шее.

Провёл языком по мочке уха. Колени подогнулись.

«Господи. На улице. В тумане. А я таю».

— Чувствую, как ты напряглась, — продолжил он, и руки остановились прямо под грудью. — Это не от холода, Ника.

Большие пальцы прошлись по нижнему изгибу груди. Не касаясь отвердевших сосоков, но достаточно близко, чтобы я сдавленно всхлипнула.

— Знаешь, что бесит? — Голос стал тише, вибрировал прямо в ухо. — Я тебе душу вывернул. Про сына рассказал, про бывшую. Посчитал, между нами что-то настоящее. А ты сразу — он меня купил.

Рывком развернул меня, загнал в узкое пространство между машинами. Справа — открытая дверь его внедорожника, слева — чужая машина, сзади — ещё одна. А спереди — он. Западня. Отступать некуда.

Прижал меня спиной к холодному металлу. Его руки упёрлись по обе стороны от моей головы, полностью блокируя выход. В этом тесном пространстве между машинами его запах окутал меня, лишая способности думать.

«Заперта. Как животное в клетке. Это... Возбуждает?»"

Прижался всем телом. Холодный металл машины впился в лопатки даже через пальто, а спереди — стена жара. Голова закружилась от контраста.

И его член — твёрдый, большой — упёрся в живот. Даже через слои одежды чувствовала жар, пульсацию.

«Боже, он твёрдый как камень. Из-за меня».

— Это тоже купил? — Качнул бёдрами, потёрся. — Или просто с ума схожу по тебе?

Внутри всё сжалось в сладком спазме. Тело откликнулось мгновенно — жар, влага, пульсация.

— Я не...

— Что не? — Рука скользнула вниз, нашла разрез юбки. — Не думала, что я плачу за твои умения?

Пальцы на голой коже над чулком. Я дёрнулась от неожиданности. Кожа покрылась мурашками.

— Интересно, что твоя матушка сказала бы? — Пальцы поглаживали внутреннюю сторону бедра. — Узнав, как её примерная дочь получила повышение?

— Хватит...

— Почему? — Ладонь накрыла бедро целиком, сжала. — Не можешь поверить, что кто-то хочет тебя просто так? Без условий? Без оплаты?

Пальцы поднимались выше. Миллиметр за миллиметром. Я чувствовала каждое движение — кожа стала гиперчувствительной.

«Он сейчас... прямо здесь... нет, это безумие».

— Леон...

— Придётся доказать.

Пальцы добрались до края белья. И замерли.

Просто лежали на кружеве. Тепло проникало через тонкую ткань. Я физически ощущала каждую подушечку его пальцев.

Секунда. Две. Десять.

Сердце колотилось так громко, что, казалось, эхом отдаётся в туманной тишине. Между ног пульсировало в том же ритме.

«Почему он остановился? Дразнит?»

Попыталась податься вперёд, прижаться к его руке. Но он отодвинулся — совсем чуть-чуть. Контакт остался, но такой лёгкий, что это было хуже, чем ничего.

— Леон... — жалобно. Гордость? Какая гордость?

Кончики пальцев заскользили по шву трусиков. Вверх-вниз. Легко, как пёрышком. Я чувствовала движение каждого волокна кружева по чувствительной плоти.

«Боже. Я же течь начинаю. Прямо здесь. От его пальцев через ткань».

— М-м?

Молчание. Только эти чёртовы пальцы — по кружеву, по границе с кожей. Ткань начала намокать, липнуть к телу. Он должен был чувствовать влагу, но продолжал эту пытку.

Где-то рядом хлопнула дверца машины. Приглушённо, будто очень далеко. Туман скрывал нас от чужих глаз, создавая иллюзию безопасности.

— Прости... — сдалась я. Голос сорвался, стал жалобным. — Прости... меня...

— За что? — Как будто не знает, сволочь.

Палец надавил чуть сильнее, и влажная ткань впечаталась между складок. Клитор дёрнулся от непрямого контакта.

«Господи. Если кто-то сейчас выйдет...»

— За то, что... ах... — выдох сорвался, когда попыталась прижаться, но он отстранился. — Что подумала... ты... купил...

— Что купил?

Палец скользнул под край трусиков. Прохладный воздух коснулся разгорячённой плоти, и я зашипела. Но палец был тёплым, когда прошёлся по влажным складкам — едва касаясь, собирая влагу.

«Я вся мокрая. Что со мной не так?»

— Боже... — всхлипнула я.

Запах возбуждения смешался с его парфюмом, с запахом влажного утра. Голова кружилась.

— Леон, пожа... пожалуйста...

— Что пожалуйста?

Я попыталась раздвинуть ноги, но юбка-карандаш не давала. Ткань натянулась на бёдрах, впилась в кожу.

— Стой смирно.

И продолжил пытку. Обводил контур, размазывал влагу. Я чувствовала, как она собирается, готовая потечь по бёдрам.

— Прости! — выпалила на одном дыхании. — Ты не... ох... не такой!

— Какой не такой? — Прямое касание самой чувствительной точки.

Господи.

Один чёртов мазок — и я уже на грани.

Колени подогнулись, пришлось вцепиться в его плечи. Шерсть пальто царапнула ладони.

— А-ах! — вместо слов вырвался стон.

Но он тут же убрал палец.

«Садист. Он реально садист».

— По-настоящему... — задыхалась я. — Не за... не за тело...

— А за что?

Два пальца медленно обвели влажный вход, растягивая нежные складки. Дразняще, по кругу, собрали выступившую влагу.

— За... за меня... какая есть... — слова давались с трудом. — Дурная... ох, господи... упрямая...

— Что ещё? — поправил он.

И надавил — мучительно медленно, заставляя чувствовать каждый миллиметр вторжения. Я закусила губу, подавляя стон, когда он остановился на самой границе. Так близко к тому, что нужно. Так невыносимо далеко.

«Скажи. Скажи, что он хочет услышать».

— Твоя... только... ах... прости, что сомне... сомневалась...

— И?

— Больше... не буду... — всхлипнула. — Никогда! Кля... клянусь!

Один палец скользнул в мою мокрую киску — медленно, дразня вход. Я захлебнулась воздухом, внутренние мышцы судорожно сжались, пытаясь втянуть его глубже.

Боже, да, наконец

— но он остановился, не так и не заполнив..

— В чём не будешь сомневаться?

— В тебе! — выдохнула я. — В... ах... в нас!

— И?

— Что я... что заслу... — не смогла закончить, потому что второй палец начал входить.

Влажные звуки в туманной тиши.

«Кто-нибудь услышит. Увидит. Заведующую отделением с рукой любовника под юбкой».

— Тебя! — выкрикнула я. — Леон, пожа... не могу больше...

— Умница.

— Моя хорошая.

Он вошёл двумя пальцами глубоко, растягивая, и я захлебнулась воздухом, борясь с подступающим оргазмом. Именно тогда...

Телефон взорвался мелодией "Material Girl". Алиса.

— Игнорируй.

Конечно не послушалась - вдруг что-то важное. Достала телефон, но звонок прервался сам. Выдохнула с облегчением.

Но тут же экран загорелся снова — голосовое сообщение.

— Не трогай... — начал Леон.

Поздно. Дрожащий палец уже ткнул в экран — хотела смахнуть уведомление, но промахнулась. Нажала воспроизведение.

— ПРАВДИНА, ты вообще живая?! — голос Алисы грянул на всю парковку. — Или тебя твой Серебряков уже до смерти затрахал?!

Мир остановился.

Леон застыл. Я застыла.

Попыталась нажать паузу. Палец скользил по влажному от тумана экрану. Промахнулась. Попала в громкость.

— ...слушай, раз уж ты молчишь, дам тебе совет! — голос стал ещё громче. — Не вздумай делать вид, что кончила, если не кончила! И в жопу не давай на первом свидании!

«Господи, замолчи!»

Тыкала в экран как безумная. Стоп. Пауза. Выключить. Что угодно!

— И ещё! Если он...

Наконец-то! Красная кнопка остановки.

Тишина. Оглушительная. В ушах звенело от контраста.

— Полезные советы, — прокомментировал Леон.

— Убей меня.

— После того, как выясню, что она имела в виду про первое свидание.

Медленно вытащил пальцы. Поправил мою юбку. Застегнул пальто — пуговица за пуговицей, бережно, словно одевал ребёнка.

— Напомни. Это наше... какое по счёту свидание? — спросил с усмешкой.

— Заткнись.

— Просто уточняю. Для протокола.

— Леон!

— Что? Любопытно же. Особенно про вторую часть совета.

— Знаешь, что самое ужасное? — спросила я, всё ещё пытаясь отдышаться.

— Что?

— Она ещё и не такое может сказать при встрече.

— Жду с нетерпением, — подал руку, помогая сесть в машину . — Садись. Замёрзла.

Плюхнулась на сиденье. Ноги дрожали, между ног пульсировало неудовлетворённое желание.

— Леон?

— М?

— Мы потом... продолжим?

Он обошёл машину, сел за руль. Повернулся ко мне.

— Ника, посмотри на меня.

Подняла глаза. В его взгляде — обещание.

— Дома, — сказал он просто. — Всё, что ты хочешь. И даже то, о чём ещё не знаешь, что хочешь.

И завёл мотор, оставив меня гадать, что именно он имел в виду.

«Похоже, вечер будет интересным. Если я до него доживу».

Остаток пути проехали в комфортной тишине. Я смотрела в окно на просыпающийся город, но мысли возвращались к утренним событиям. Повышение. Два миллиона. Его пальцы под юбкой.

«Как всё запуталось. Ещё месяц назад моя жизнь была простой и понятной. Работа, дом, иногда встречи с Алисой. А теперь...»

— Приехали.

Моргнула. Мы стояли в подземном гараже. Не помню, как заехали.

— Ты точно в порядке? — Леон смотрел с беспокойством.

— Да. Просто... устала. Ночная смена, потом всё это...

— Идём. Тебе нужно отдохнуть.

Ванная комната была размером с мою спальню. Мрамор, золотые краны, окно в потолке, через которое лился мягкий дневной свет.

Я сидела в воде, обхватив колени. Горячая вода обжигала саднящую кожу — оказывается, стояние на коленях на холодном линолеуме оставляет следы. Руки мелко дрожали от усталости и остатков адреналина.

«Заведующая отделением. Я теперь заведующая. Почему не чувствую радости?»

Попыталась расслабиться, откинуться назад. Не получилось. Тело оставалось напряжённым, готовым к бегству. Плечи болели от сжатых мышц, шея затекла.

«Расслабься, Правдина. Ты в безопасности. В ванной за миллион. С мужчиной, которого знаешь три недели. Очень безопасно».

Дверь тихо открылась. Я инстинктивно сжалась, прикрывая грудь руками.

Леон вошёл с полотенцем через плечо, закатывая рукава рубашки. В руках — целая корзина каких-то флаконов.

— Не надо прикрываться, — сказал мягко. — Я не за этим.

— А зачем? — голос прозвучал резче, чем хотелось.

— Помыть тебе голову.

Моргнула. Потом ещё раз.

— Что? Зачем? Я не... я сама могу...

— Знаю, что можешь. — Опустился на колени у края ванны. — Ты всё можешь сама. Всегда. Но сейчас — позволь мне.

— Леон, это глупо. Я не ребёнок, чтобы...

— Ника. — Его голос был тихим, но твёрдым. — Когда ты последний раз позволяла кому-то о тебе позаботиться?

Вопрос застал врасплох. Открыла рот, чтобы ответить... и поняла, что нечего сказать.

«И прадва. Когда? ».

— Подвинься вперёд.

Могла бы спорить. Должна была. Но что-то в его голосе...

Неохотно сдвинулась, крепче обхватывая колени. Спина оголилась, и я почувствовала себя уязвимой. Беззащитной.

«Почему так неловко. Спиной к нему. Голая. Немотря на то, что было утром... Оторопь.»

— Расслабь плечи. Ты же не в кресле дантиста.

— Там хоть обезболивающее дают, — пробормотала я.

Услышала его тихий смех. Потом — плеск воды в ковшике.

Первая струя попала на затылок. Тёплая, почти горячая. Потекла по шее, по позвоночнику. Невольный вздох вырвался из груди.

— Холодно?

— Н-нет...

— Хорошо. Закрой глаза.

— Зачем?

— Чтобы шампунь не попал. Ника, ну пожалуйста. Один раз в жизни перестань контролировать ситуацию.

«Легко сказать. Последний раз, когда я потеряла контроль, оказалась на коленях в ординаторской».

Но закрыла глаза.

Услышала, как он открывает флакон, выдавливает шампунь на ладонь. Запах жасмина и чего-то цитрусового наполнил воздух.

А потом его пальцы коснулись моей головы.

И я чуть не всхлипнула.

Мамины руки. Мне шесть лет, воскресенье, большая эмалированная ванна в коммуналке. Мама моет мне голову дешёвым шампунем "Яблоко", напевая песенку про серого волчка. Её пальцы нежные, бережные. "Не бойся, родная, я не дам попасть в глазки..."

— Ника? Эй, ты чего?

Открыла глаза. Его лицо было близко, обеспокоенное.

— Я... ничего. Просто...

«Просто двадцать семь лет никто не мыл мне голову. Двадцать семь лет я справлялась сама».

— Давно никто... — не смогла закончить.

Понимание мелькнуло в его глазах. Он ничего не сказал, просто вернулся к массажу. Медленно, тщательно, с лёгким нажимом. От висков к затылку, круговыми движениями.

Сильные пальцы находили напряжённые точки, разминали их. Большие пальцы прошлись по основанию черепа, где скопилась вся усталость последних дней.

— О-ох...

— Больно?

— Нет... хорошо... не останавливайся...

И его руки творили чудеса. Каждое прикосновение снимало слой защиты, которую я выстраивала годами. Самостоятельная Ника. Сильная Ника. Ника, которая ни в ком не нуждается.

— У тебя узел вот здесь, — его палец нажал на точку между лопаток.

— А-ах!

— И здесь. — Ещё одно нажатие, ниже.

— Это от стресса...

— Знаю. Потерпи немного.

Пальцы вернулись к голове. Медленные круги по вискам. Лёгкие поглаживания за ушами. Каждое движение говорило: ты в безопасности, я позабочусь о тебе, расслабься.

И я сломалась.

Первая слеза скатилась по щеке. За ней вторая. Тихо, почти беззвучно.

«Чёрт. Чёрт. Чёрт. Только не реветь. Хватит на сегодня слёз».

— Тш-ш-ш, — его губы коснулись макушки. — Всё хорошо, милая. Поплачь, если нужно.

— Я не... я не плачу...

— Конечно нет. Это просто вода из душа.

— Ты же не включал душ...

— Детали.

Всхлипнула. Или засмеялась. Сама не поняла.

Его руки не останавливались. Массировали, поглаживали, заботились. А я тихо разваливалась на части в его ванной за миллион.

— Знаешь, что самое сложное? — прошептала я.

— М?

— Позволить себе быть слабой. Хоть иногда.

— Это не слабость, Ника. Это доверие.

Вода полилась на голову, смывая пену. И слёзы. Его пальцы бережно распутывали пряди, следя, чтобы шампунь не попал в глаза. Как мама когда-то.

— Кондиционер?

Кивнула, не доверяя голосу.

Прохладная субстанция на волосах. Новый аромат — ваниль и что-то восточное. Снова массаж, но теперь медленнее. Пальцы скользили по шее, задевали плечи, находили напряжённые мышцы.

— Ника.

— М?

— Я горжусь тобой. Заведующая отделением — это серьёзно.

Повернула голову, посмотрела на него снизу вверх. Его лицо было серьёзным, но в глазах плясали тёплые искры.

— Ты правда так думаешь? Что я заслужила?

— Конечно. И никто не смеет говорить обратное.

В его голосе звучала сталь. И что-то ещё. Собственничество?

— Я не боюсь их мнения, — соврала я.

— Знаю, — улыбнулся он, но улыбка не коснулась глаз. — Ты у меня храбрая. Слишком храбрая иногда.

— У тебя?

Пауза. Его пальцы замерли в моих волосах.

— У меня, — подтвердил тихо. — Если ты позволишь.

Сердце пропустило удар. Потом забилось быстрее.

«У меня. Два простых слова, а внутри всё перевернулось. Это не "моя женщина" в постели. Это заявление. Обещание. Я его? Правда его? После всех этих лет одиночества кто-то говорит "моя" и это не звучит как клетка?»

— Я же говорила, что не умею, — призналась честно. — Отношения. Доверие. Всё это.

— Научишься. Мы оба научимся.

Последнее ополаскивание. Вода стекала с волос, унося остатки пены. И остатки моей брони.

— Всё, — сказал он, целуя меня в макушку. — Чистая. Полотенце на подогревателе. Халат за дверью. И...

— И?

— Постель свежая. Поспи немного.

— Леон, я не могу просто... А вдруг засну надолго? У меня же нет будильника, телефон в сумке...

— Я разбужу.

— А если сам уснёшь? Ты тоже не спал всю ночь.

Он вернулся, присел на край ванны. Взял моё лицо в ладони — бережно, будто что-то хрупкое.

— Не засну. Буду рядом. Работать в ноутбуке, пока ты отдыхаешь.

— Но...

— Ника. — Большой палец погладил мою щеку. — Я не дам тебе проспать жизнь. Обещаю. Доверься мне хоть в этом.

«Не дам тебе проспать жизнь. Почему от простых слов так щемит в груди?»

— Хорошо, — прошептала я. — Только... не уходи далеко?

— Никуда не уйду. — Поцеловал в лоб. — Буду в кресле рядом с кроватью. Как заботливый сторожевой пёс.

— Пёс? — фыркнула я. — Ты больше на волка похож.

— Волк так волк. Буду охранять твой сон от кошмаров.

Смотрела, как он идёт к двери. Широкие плечи, уверенная походка. Мужчина, который только что мыл мне голову и вытирал слёзы.

— Леон?

Остановился.

— Спасибо. За... за всё.

— Отдыхай, милая. — Его голос стал мягким. — Ты дома.

— И ещё... не забудь меня разбудить, ладно?

— Обязательно.

Дверь закрылась. Я осталась одна в остывающей воде, в чужой ванной, в чужом доме.

Да, вода остывала, но кожа всё ещё хранила тепло его рук. В волосах остался запах его шампуня — дорогого, мужского, теперь уже немного моего. Прижалась щекой к коленям, вдыхая этот аромат.

«Не забудь меня разбудить. Будто всё это сон. Утреннее волнение в больнице, повышение, сцена на парковке... И вот это. Мужчина, который моет мне голову и говорит "ты дома". Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Господи, только не это. Только не дай мне проснуться в своей холодной квартире. Одной. Опаздывающей на смену. С пониманием, что всё это мне просто приснилось».

Интерлюдия 1. Профилактика осложнений Statum!

Леон Серебряков

Работа — лучший способ отвлечься от того что беспокоит. Конференции, документы, звонки сливались в монотонный поток. Подписывал, не читая. Соглашался, не вникая.

Только к вечеру, разобравшись с этим, я бесшумно открыл дверь спальни.

Ника.

Она спала, свернувшись калачиком в центре огромной кровати. Одеяло сбилось, открывая загорелую ногу до середины бедра. На коже — лёгкий след от моих пальцев. Вчерашний.

Рука дёрнулась — хотелось подойти, поправить одеяло. Поцеловать в растрёпанную макушку. Разбудить совсем не невинными поцелуями. Но она так крепко спала, так доверчиво посапывала в подушку.

Утром она плакала мне в рубашку. Сомневалась, достойна ли любви.

Челюсть свело от злости.

Телефон завибрировал. Сообщение от Платона.

"Ну что, как там твоя Ника? Хоть выпустил ее из спальни?"

Усмехнулся. Платон — единственный, кто мог себе позволить такие шутки. Потому что прошёл со мной через всё. Через развод. Через борьбу за Тимофея. Через те месяцы, когда казалось — никогда больше не смогу доверять женщине.

А теперь вот — Ника.

Которую утром…

Снова ярость.

Набрал номер.

— Не спишь ещё? — голос друга звучал насмешливо, но я знал — за этим скрывалась настороженность. Платон всегда чувствовал моё настроение.

— Мне нужна твоя помощь.

Пауза. Звук зажигалки — Платон закуривал. Плохой знак. Он курил только когда предчувствовал проблемы.

— Что случилось? — уже без смешков.

— Главврач её больницы. Игорь Семёнович Петренко. Намекал, что Ника получила повышение благодаря моим деньгам.

— И? — в голосе появились знакомые стальные нотки.

Платон Морозов. Глава инвестиционного фонда. Человек, который досконально знал всю финансовую кухню здравоохранения. Но для меня — просто друг, готовый прикрыть спину.

— И мне нужно объяснить ему, насколько он неправ.

— Понял. Берём твоих?

— Нет. Только мы. Это личное.

— Ещё лучше. Через двадцать минут буду.

Платон курил у дверей, щурясь от света фар. Высокий, жилистый, в неизменном чёрном пальто. Со стороны — типичный интеллигент. Только те, кто знал его близко, видели хищника под маской.

— Детали будут? — бросил он, садясь в машину.

Я выруливал на проспект, коротко рассказывая. Не только про утренний разговор. Про слёзы Ники. Про то, как она назвала себя... тем словом. Про сомнения в себе.

Костяшки пальцев побелели на руле.

— Сука, — выдохнул Платон. — Так. План?

— Поговорить.

— "Поговорить", — повторил друг, стряхивая пепел в портативную пепельницу. — Помню я твои разговоры. Челюсть Маринкиному хахалю чинили долго.

— То было другое.

— Да? И чем же? Там твою бывшую трахал фотограф. Здесь твою нынешнюю обливают грязью. По мне — второе хуже.

Я промолчал. Платон был прав. С Мариной всё было... проще. Обида. Злость. Желание причинить боль в ответ. Примитивные эмоции.

С Никой — другое. Не просто желание защитить. Потребность оградить от всего мира. Спрятать. Сделать неприкосновенной.

— К слову о Марине, — продолжил Платон. — Звонила на прошлой неделе. Интересовалась твоими делами. И очень подробно расспрашивала про "ту докторшу, которая лечит Тимошку".

Я резко повернул голову:

— Откуда она...

— Вот именно. Откуда? Ты же не афишировал. Я — тем более. Остаётся твоя мамаша, но она Марину на дух не переносит.

— К чему ты клонишь?

— К тому, что кто-то сливает информацию. И твоей бывшей вдруг стало интересно, кто согревает твою постель.

Мысль неприятная. Но сейчас не время. Сначала — Петренко.

Парковка больницы встретила нас февральской слякотью. Я специально встал поперёк выезда с VIP-мест — чёрный Гелендваген перекрыл узкий проезд намертво.

— Нахально, — одобрил Платон.

— Эффективно.

Ждали недолго. В нужное время, как по расписанию, из дверей вышел невысокий полный мужчина. Дорогое пальто, добротный костюм, уверенная походка человека, привыкшего к власти.

Увидел нас. Шаг споткнулся. Я читал его мысли — узнал, хочет сделать вид, что не заметил, но машина перекрыла проезд.

— Игорь Семёнович! — окликнул я его почти дружелюбно. — Минутку вашего времени.

Петренко выпрямил плечи, нацепил профессиональную улыбку:

— Господин Серебряков! Не ожидал вас увидеть. Спасибо ещё раз за щедрое пожертвование.

— Не стоит благодарности, — я подошёл ближе.

Платон остался у машины — небрежно облокотился на капот, достал сигарету. Но я знал — друг осматривается, оценивает обстановку. Старая привычка.

— Вы по поводу ремонта? — Петренко явно нервничал. — Всё идёт по плану, на следующей неделе...

— Я по поводу атмосферы в вашем коллективе, — мягко перебил я.

И увидел — зрачки расширились. На долю секунды. Знает. Прекрасно знает, о чём речь.

— Не понимаю...

— Игорь Семёнович, — я покачал головой. — Давайте без игр. Мы оба взрослые люди. Оба понимаем, как устроен мир.

— У меня к вам всего один вопрос, — продолжил я тем же мягким тоном. — Как вы отреагировали, когда узнали о моём пожертвовании? И о повышении Ники Андреевны?

— Я... я был рад! Для больницы это огромная помощь!

— Рад? — я покачал головой. — Странно. А мне донесли другое. Что вы удивлялись... совпадению. Что делали определённые намёки.

Шаг ближе. Теперь между нами меньше метра. Я был выше на голову, шире в плечах. Не угрожал — просто стоял. Но Петренко попятился.

— Кто вам сказал? Это недоразумение!

— Неважно кто, — голос стал жёстче. — Важно, что по больнице пошли слухи. Грязные слухи. И начались они сверху.

— Я никогда не говорил ничего плохого о докторе Правдиной!

— Прямо — нет, — согласился я. — Но намёки, паузы, интонации... Вы же умный человек, Игорь Семёнович.

Главврач вспотел, несмотря на февральский холод:

— Господин Серебряков, уверяю вас — доктор Правдина получила должность исключительно благодаря своим заслугам! Пятнадцать лет безупречной работы! Блестящая статистика!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Тогда откуда слухи? — голос стал жёстче. — Откуда шёпот в курилках? Грязные намёки?

— Я... я не могу контролировать, что говорят люди...

— Не можете? — я усмехнулся.

Кивнул Платону. Тот не спеша подошёл, встал за спиной главврача. Не касался — просто маячил в слепой зоне. Петренко дёрнулся, покосился через плечо.

— Знаете, что меня всегда удивляло? — задумчиво произнёс я. — Как легко рушатся репутации. Годами строишь, а ломается за день.

— Это... это угроза?

— Это размышление. Вот вы, например. Уважаемый человек. Главврач столичной больницы. Жена из хорошей семьи. Дочь в Лондоне учится... Экономика, кажется?

Петренко дёрнулся:

— Откуда вы...

— Я интересуюсь людьми, с которыми имею дело, — пожал я плечами. — Это бизнес. Кстати, как там Катерина? Третий курс заканчивает?

— Не смейте трогать мою дочь!

— Трогать? — я изобразил удивление. — Боже упаси. Просто думаю — каково ей будет, если папу уволят с позором? Стипендии не хватит на жизнь в Лондоне.

— За что увольнять?! Я ничего не сделал!

— Пока нет, — согласился я. — Но знаете, я хорошо знаком с Виктором Палычем. Помните такого? Председатель комиссии по этике. Строгий мужик. Не любит, когда в подведомственных учреждениях процветает травля.

Платон хмыкнул за спиной главврача:

— Особенно травля заслуженных сотрудников. Кандидатов наук. Красивых женщин.

— Я не допускаю никакой травли!

— Нет? — я наклонил голову. — Тогда объясните, почему моя... почему доктор Правдина утром была буквально раздавлена? Почему её называют словами, которые я даже повторять не буду?

Шаг вперёд. Петренко уперся спиной в Платона, дёрнулся в сторону.

— Решайте этот вопрос, — мой голос стал тихим. Опасным. — Мне плевать как. Хоть молебен служите, хоть расстреливайте сплетников. Но чтобы завтра — слышите, завтра! — Ника Андреевна чувствовала только уважение коллег.

— Я не могу за один день...

— Можете, — отрезал я. — И сделаете. Потому что альтернатива вам не понравится.

Достал из кармана визитку. Протянул главврачу:

— Мой юрист. Специализируется на делах о клевете. И о моббинге на рабочем месте. Очень дотошный человек. Любит копать.

Петренко машинально взял визитку. Платон наклонился к его уху:

— А ещё он обожает проверять финансовую отчётность. Особенно благотворительные взносы. Куда идут, как расходуются. Увлекательное чтение.

— Это шантаж!

— Это превентивные меры, — поправил я. — Но если хотите...

Я взял Петренко за локоть. Не грубо — почти дружески. Но главврач поморщился.

— Пройдёмся?

Это был не вопрос. Повёл к дальнему углу парковки, где снег ещё лежал грязными кучами, перемешанный с песком и реагентами.

— Знаете, Игорь Семёнович, я вырос не в самом благополучном районе, — разговорный тон. — Там были свои правила. Свои методы решения проблем.

Остановились у особенно грязной кучи. Талый снег, чёрный от выхлопов. Лужа мутной жижи.

— Я давно ушёл оттуда. Стал цивилизованным. Ношу дорогие костюмы, решаю вопросы через юристов, — я отпустил локоть главврача. — Но иногда...

Пауза. Петренко нервно сглотнул.

— Иногда так и тянет вернуться к корням. К простым, понятным методам. Когда обидчика просто... — лёгкий толчок в плечо.

Петренко пошатнулся, едва не наступив в грязную лужу.

— Ой, простите, — я придержал его. — Неловко вышло. Представляете, если бы упали? Пальто такое дорогое, костюм... Всё в грязи. Перед подчинёнными неудобно. Авторитет страдает.

— Вы... вы угрожаете мне физической расправой?

— Я? — искреннее удивление. — Что вы. Просто размышляю вслух. О том, как легко оказаться в грязи. В прямом и переносном смысле.

Ещё один "случайный" толчок. Петренко вцепился в мой рукав, удерживая равновесие.

— Некоторых, знаете, не просто роняют, — задумчиво продолжил я. — А втаптывают. Методично. Чтобы грязь везде была — в волосах, под ногтями, в ушах. Чтобы месяц отмываться.

— Хватит! — голос Петренко сорвался. — Я понял! Всё понял!

— Что именно? — я требовал конкретики.

— Что слухи недопустимы! Что я лично прослежу! Что любой, кто посмеет... что-то сказать про доктора Правдину...

— Будет уволен, — подсказал Платон.

— Будет уволен! Да! С волчьим билетом!

— И? — я ждал.

— И... и я публично поддержу её назначение. Скажу, что она лучший кандидат. Что повезло больнице.

— Вот и отлично, — я отпустил его, отряхнул пальто от невидимых пылинок. — Знал, что мы поймём друг друга.

Повернулся, пошёл к машине. Через три шага остановился, не оборачиваясь:

— И Игорь Семёнович? Если я узнаю — от кого угодно — что Нику обидели словом, взглядом, даже мыслью... Грязи будет много. Очень. Много.

Сел в машину. Платон устроился рядом, закурил:

— Думаешь, понял?

— Понял, — я выруливал с парковки. — Трусливый слизняк.

— Думаешь стоило пачкать руки?

— Необходимо. Такие, как он, понимают только силу. Физическую или финансовую — неважно.

— Ника узнает — убьёт.

— Пусть, — я свернул на проспект. — Лучше энергичная и злая, чем сломленная сплетнями.

— Жёстко рассуждаешь.

— А как иначе? — в голосе появилась сталь. — Тимофей сколько уже без матери. Только оправился. Привязался к Нике. И теперь какие-то твари...

Не договорил. Костяшки побелели на руле.

— Понимаю, — Платон выдохнул дым в приоткрытое окно. — Семья — это святое.

— Пока не формально, — согласился я. — Но попробуй объяснить это Тимофею. Или мне.

Помолчали. Город за окном жил своей жизнью — суета, пробки, люди.

— Поехали, мне ещё кое-что нужно купить.

— Что именно?

Я усмехнулся:

— Галстуки. Много галстуков. Синие ей идут.

Платон покачал головой:

— Не хочу знать подробности.

— И не узнаешь. Это только для нас с Никой.

Главврач

Петренко сидел в машине, пытаясь унять дрожь. Руки тряслись так, что ключ никак не попадал в зажигание.

Страх был... первобытным. Не перед деньгами или связями Серебрякова. А перед чем-то тёмным, что мелькнуло в его глазах. Перед обещанием боли.

"Грязи будет много".

Судорожно выдохнул. Серебряков не блефовал — это было видно. Он действительно готов был втоптать его в грязь. В буквальном смысле.

Достал платок, вытер взмокший лоб. Пальто стоимостью в среднюю зарплату врача было испачкано — когда Серебряков толкал его, рукав задел грязный снег. Мелочь, но символичная.

Показал, что может сделать.

Достал телефон. Потом передумал, лучше сделать это в безопасности.

Завёл машину, поехал домой. Нужно было успокоиться. И позвонить.

Дома первым делом налил виски. Рука дрожала, янтарная жидкость пролилась на стол. Выпил залпом, поморщился от жжения в горле.

Достал второй телефон — тот, что хранил в сейфе.

Набрал номер.

— Это я, — сказал, когда ответили. — Серебряков приезжал.

— И? — голос с модулятором.

— Угрожал. Физической расправой в том числе. Обещал... утопить в грязи. Буквально.

— Серьёзно настроен, значит. Отлично.

— Отлично?! Он готов меня уничтожить!

— Не уничтожить. Просто припугнуть. Серебряков не дурак — не станет марать руки. Что конкретно требует?

— Прекратить слухи. Защитить Правдину. Иначе уничтожит репутацию. И... и физически надавит.

— Делайте, что требует. Становитесь лучшим начальником для Правдиной. Работайте дальше по нашему плану.

— Слушайте, может хватит? Он опасен!

— Вы получили аванс, — голос стал холоднее. — Очень хороший аванс. Отрабатывайте.

— Но...

— И Петренко? Бояться надо не Серебрякова. Он максимум морду набьёт и репутацию уничтожит. А вот я... Я знаю про ваши счета в Швейцарии. Про то, откуда деньги. Про схемы с лекарствами.

Петренко похолодел. Стакан выпал из руки, покатился по ковру:

— Откуда...

— Неважно. Важно другое — Серебряков может уничтожить карьеру. А я могу отправить вас в тюрьму. Лет на пятнадцать. Выбирайте.

Гудки.

Петренко уронил телефон. Сел в кресло, обхватил голову руками.

Попал. По полной программе попал.

С одной стороны — Серебряков.

С другой — неизвестный, который знает все грязные тайны.

И Правдина. Милая доктор Правдина, которая стала разменной монетой в чужой игре.

Господи, за что?

Но он знал за что. За жадность. За желание красивой жизни. За дочку в Лондоне и жену в бриллиантах.

Налил ещё виски. Выпил медленнее, обдумывая ситуацию.

Серебряков силён. Но тот, кто платит мне... возможно, сильнее. И когда они столкнутся, я должен быть на стороне победителя. Кто бы это ни был.

Встал, подошёл к окну. Февральская Москва тонула в сумерках.

Думаешь, что запугал меня, Серебряков. Что всё у тебя под контролем.

Посмотрим ещё, господин миллионер. Посмотрим.

Леон Серебряков

Свет фонарей с улицы просачивался сквозь шторы, рисуя золотые полосы на её коже. Она раскинулась по диагонали — заняла всю мою кровать, будто всегда здесь спала.

Моя рубашка задралась до рёбер, открывая изгиб талии, край груди. Дышала глубоко, ровно. Губы чуть приоткрыты.

Моя девочка.

Подошёл беззвучно — навык из прошлого, когда учился не будить Тимофея. Остановился у кровати, просто смотрел. На растрёпанные волосы. След от подушки на левой скуле.

Красивая. Не той глянцевой красотой, которой козыряла Марина. Настоящая. Живая.

Достал из кармана галстук — один из четырех купленных. Тёмно-синий шёлк скользнул между пальцами. Мягкий. Прочный. Идеальный.

Наклонился, взял её запястье. Тёплое, расслабленное. Пульс бился ровно под тонкой кожей. Она даже не пошевелилась — так глубоко спала. Так доверчиво.

Без страха. Без сомнений.

Обвил шёлком одно запястье. Петля легла идеально — свободно, но надёжно. Потом второе. Движения отточенные, уверенные. Не первый раз вяжу узлы.

Но первый — на ней.

Пропустил концы через прутья изголовья. Затянул ровно настолько, чтобы она не могла опустить руки, но кровь циркулировала свободно. Проверил — палец проходит под шёлком. Хорошо.

Отступил, сел в кресло. То самое, где утром работал, пока она спала. Где обещал себе не трогать её до вечера. Пусть отдохнёт.

Теперь вечер.

Ждал. Пять минут. Десять. Просто смотрел, как она дышит. Как вздрагивают ресницы — снится что-то. Как губы шевелятся беззвучно.

Интересно, снюсь ли я ей?

Поднялся. Подошёл к кровати, сел на край. Матрас прогнулся под моим весом, она чуть покатилась в мою сторону. Инстинктивно. Даже во сне тянется ко мне.

Протянул руку. Кончики пальцев коснулись щеки — горячей от сна. Провёл вниз, к подбородку. Кожа шёлковая, нежная.

Ресницы дрогнули.

Наклонился. Поцеловал в уголок губ — там, где утром была соль от слёз. Сейчас — только тепло и вкус сна.

— Ммм... — тихий, довольный звук.

Переместился к шее. Там, где вчерашний засос уже почти исчез. Лизнул — лёгкое прикосновение языка к пульсирующей жилке.

— Ммм... Леон?

Голос сонный, но уже с ноткой осознания. Ещё секунда и...

Глаза приоткрылись. Мутные со сна, не сфокусированные. Увидела меня так близко — улыбнулась. Сонная, доверчивая улыбка женщины, которая рада проснуться рядом с любимым.

— Привет... — выдохнула.

И потянулась.

Точнее — попыталась.

Замерла. Мгновенное отрезвление. Дёрнула руками — раз, другой. Глаза распахнулись полностью. В янтарных глубинах — не страх. Шок? Да. Возбуждение? Определённо.

Видел, как пульс забился на шее — быстро, часто. Как грудь поднялась в глубоком вдохе. Как соски обозначились под тонкой тканью моей рубашки.

— Ты... — голос сел. Сглотнула, облизнула губы. — Ты меня связал?

— Технически — да, — подтвердил я спокойно.

— Пока я спала?! — возмущение пополам с чем-то ещё. Интересом?

— Ты так сладко спала. Не хотел будить раньше времени.

Наблюдал её реакцию. Как проверяет узлы — тянет, крутит запястья. Как кусает нижнюю губу. Как дыхание становится чаще.

— Леон, это не смешно...

Голос выдавал. Дрожал. Но не от страха.

Наклонился ближе. Так, чтобы она чувствовала моё дыхание на лице.

— А я и не смеюсь. Помнишь, что обещал? Показать, что бывает с девочками, которые дразнят?

Зрачки расширились, почти поглотив радужку.

— Я больше не буду!

Ложь. Мы оба знали — ложь. В голосе слышалось предвкушение. Тело выдавало — спина чуть прогнулась, бёдра качнулись.

— Поздно, — прошептал я в самые губы. Так близко, что она чувствовала вибрацию моего голоса. — Помнишь, что сказала утром. Жидкий жемчуг? Пришла пора для ложки… меда.

И поцеловал. Не дожидаясь ответа. Не спрашивая разрешения.

Потому что некоторые разговоры лучше вести без слов.

____________________________________

Привет, мои замечательные читатели!✨

Пока вы ждёте продолжения, хочу рассказать о двух других моих историях:

"Иду тебя искать"

— новый опыт в жанре, эротический дарк-роман о том, что бывает, когда заглядываешь в чужие секреты. Особенно если эти секреты принадлежат твоему идеальному боссу. Атмосфера тайны, страсти и опасности. (Строго 18+)

"Мой босс думает, что я гений?"

— полная противоположность! Лёгкая история — литдорама , комедия положений про попаданку в корейский офитс, для тех дней, когда хочется просто улыбнуться. Никакой драмы, только юмор и хорошее настроение.

Надеюсь, что-то заинтересует!

Искренне благодарю за то, что читаете и поддерживаете. Это важно для автора.

С теплом к Вам????

P.S. Следующая глава будет о-о-очень горячей ????

Глава 10. Интенсивная терапия (начало)

Его губы отрываются от моих медленно, нехотя. Дыхание сбитое, глаза потемневшие. Между нами повисает напряжённая тишина. Как перед грозой.

«Ещё... не останавливайся...»

Пытаюсь пошевелить руками — следовать за ним, продолжить поцелуй — но запястья вновь встречают мягкое сопротивление. Шёлк. Его галстук.

— Ты спала так крепко, — его голос низкий, с той особой хрипотцой, что появляется после поцелуев. Пальцы поглаживают моё запястье рядом с узлом. — Даже не пошевелилась, когда я тебя связывал.

«Боже. Я настолько ему доверяю? Даже во сне? Что это говорит обо мне?»

В прикосновении — нежность и что-то ещё. Изучение. Будто он проверяет свою работу.

— Зачем ты меня связал...?

Вопрос повисает между нами. Сердце колотится так громко, что кажется — он должен слышать.

— Эксперимент. — Его пальцы начинают медленное путешествие по внутренней стороне руки. — Хочу кое-что проверить...

Мурашки расцветают на коже вслед за его прикосновением. Медленная дорожка от запястья к локтю — он не торопится, смакует каждый сантиметр.

— Что проверить?

Голос предательски дрожит. От его пальцев, от взгляда, от осознания собственной беспомощности.

«Почему это возбуждает? Почему от беспомощности становится так... горячо?»

— Твой порог. — Палец останавливается на пульсе у локтя. Прижимается легко, считая удары. — Знаешь, вчера ночью ты была очень... громкой.

Последнее слово он почти мурлычет. В нём слышится удовлетворение кота, вспоминающего особенно удачную охоту.

Щёки вспыхивают огнём. Воспоминания накатывают яркими вспышками — мои крики, когда он... Стоны, переходящие в мольбы... Его имя, срывающееся с губ снова и снова...

— Я не...

— Соседи жаловались. — Перебивает спокойно, будто обсуждает погоду. — Не официально, конечно. Но взгляды утром были... красноречивыми.

«О боже. О боже, нет. Они всё слышали»

— Миссис Петрова снизу. — Продолжает с лёгкой улыбкой. — Очень мило покраснела, когда мы столкнулись у лифта.

Хочу провалиться сквозь землю. Исчезнуть. Раствориться. Закрываю глаза, будто это поможет спрятаться от позора.

— Не прячься. — Его ладонь на моей щеке. Тёплая, чуть шершавая. — Это естественно. Ты страстная. Отзывчивая. — Большой палец поглаживает скулу. — Громкая.

— Я могу себя контролировать!

Открываю глаза, встречаюсь с его взглядом. В серых глазах пляшут чертенята.

— Можешь? — Сомнение в голосе такое преувеличенное, что хочется возмутиться. — Давай проверим.

И тут я понимаю — ловушка. Но слишком поздно.

Его взгляд опускается ниже. К моей груди, едва прикрытой тонкой рубашкой. Соски уже твёрдые — предательское тело реагирует на одно его присутствие.

«Даже не касается, а я уже...»

— Интересно... — протягивает он. — Ты уже возбуждена. А я ещё даже не начал.

Рука движется медленно. Даёт время остановить, возразить. Но я молчу, загипнотизированная его движениями.

Накрывает правую грудь. Полностью. Чувствую жар ладони через тонкую ткань. И свой собственный учащённый пульс под его прикосновением.

— Сердце колотится, — отмечает. — Чувствую даже через рубашку.

Большой палец находит сосок. Обводит по кругу — лёгкое, дразнящее прикосновение.

Прикусываю губу. Не издавать звуков. Ни единого...

— Хороший контроль, — одобряет. — Посмотрим, что будет дальше.

Вторая грудь получает такое же внимание. Медленные круги, которые сводят с ума своей неторопливостью. Между ног начинает пульсировать в такт его движениям. А потом...

Сжимает. Оба соска одновременно. Выкручивает через ткань.

— АХ!

Звук вырывается прежде, чем успеваю стиснуть зубы. Громкий. Отчётливый.

— Вот и первый. — Удовлетворение в голосе. — От простой ласки груди. Что же будет, когда я доберусь ниже?

Руки скользят по моим бокам. Останавливаются на талии, сжимают. Большие ладони почти сходятся — я такая маленькая в его руках.

«Нравится это ощущение. Быть маленькой. Его»

Спускается к животу. Палец кружит вокруг пупка — невинное прикосновение, которое почему-то заставляет внутренности сжаться сладким предвкушением.

— Леон...

— Что? Уже? — Притворное удивление. — Но я же почти ничего не делаю.

К бёдрам. Поглаживает через рубашку, которая едва прикрывает. Подол задирается с каждым движением, открывая всё больше кожи свету ламп.

— Посмотри на себя, — шепчет. — Дрожишь вся. От предвкушения?

Пальцы играют с резинкой трусиков. Белое кружево — последняя защита. Оттягивает, отпускает. Лёгкий щелчок отдаётся во всём теле.

— Посмотрим... — голос становится ниже, темнее.

— Не надо...

— Почему? — Палец скользит под резинку. — Боишься, что не сдержишься?

«Да. Боюсь. Знаю, что не сдержусь»

Медленно. Давая время остановить. Но я молчу, затаив дыхание. Только сердце колотится как сумасшедшее, когда он находит первые локоны. Играет с ними — накручивает на палец, слегка тянет.

— Уже влажная, — констатирует. — Чувствую даже через... о.

Палец спускается ниже. К самому центру. И замирает.

— Ника. Ты течёшь рекой.

Кусаю губу до боли. Не стонать. Не издавать ни звука...

— И это только от моих слов? От лёгких прикосновений? — Палец скользит по влажным складкам. Собирает доказательства моего возбуждения. — Что же будет, когда я начну по-настоящему?

И начинает.

Палец находит клитор. Один лёгкий мазок. Как перо. Как дуновение. Но после ожидания это как удар током.

— АХ! — громко. Слишком громко. — Ты... специально...

— Что специально? — Невинность в голосе. — Трогаю тебя нежно. Медленно. Ты же сама сказала, что можешь контролировать.

Палец скользит ниже. К входу. Дразнит чувствительные мышцы.

— Нет... если ты войдёшь...

— Что? Закричишь? — Палец проникает на сантиметр. — Но ты же контролируешь себя.

Глубже. Медленно. Мучительно медленно. Растягивая каждую секунду.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Стискиваю зубы. Глотаю стоны. Но когда он изгибает палец, находит ту самую точку, которая заставляет видеть звёзды...

— БОЖЕ! ЛЕОН! АХ!

Крик. Настоящий крик. Громкий, отчаянный.

«Проиграла. За две минуты. Твой предел, Правдина.»

Он останавливается. Вытаскивает палец — медленно, давая почувствовать каждый миллиметр потери. Садится спокойно, пока я пытаюсь отдышаться. Слизывает мою влагу с пальца, не отрывая взгляда.

— Ну вот. — Вздыхает с преувеличенным сожалением. — А ты говорила, что можешь контролировать.

Встаёт. Обходит кровать неспешным шагом хищника. Тянется к тумбочке. Движение неторопливое, уверенное. Выдвигает ящик с тихим шорохом.

Я не вижу, что он достаёт. Но по тому, как меняется его лицо — довольная улыбка становится шире, почти торжествующей — понимаю: ничего хорошего.

Поворачивается обратно.

В руке...

Сердце проваливается куда-то в желудок.

Чёрная кожа. Блестящие металлические пряжки. Ремешки. И в центре — идеально круглый шар, тоже чёрный, с матовым отблеском.

Кляп.

Настоящий кляп.

«Боже, он серьёзно. Это не игра. Он действительно хочет... Почему от этой мысли между ног становится ещё горячее?»

Не могу отвести взгляд. Это одновременно завораживает и пугает. Такой... конкретный. Реальный. Не фантазия, не игра воображения — физический предмет, предназначенный для одной цели.

Заткнуть меня.

— Нравится? — Он замечает мой взгляд. Поднимает кляп, позволяя рассмотреть.

Шарик размером с небольшую сливу. Не огромный, но достаточно большой, чтобы... чтобы растянуть челюсть. Заполнить рот. Сделать невозможными слова.

— Это... откуда у тебя...

— Купил. — Просто. Будто речь о галстуке. — После нашей первой ночи. Когда понял, насколько ты можешь быть громкой.

Вертит кляп в руках. Кожа поскрипывает. Пряжки позвякивают. Звук отдаётся где-то внизу живота.

— Нет. — Слово вылетает резко, категорично. — Никаких кляпов. Это... это слишком.

Леон откидывается в кресле у кровати. Неторопливо кладёт ногу на ногу. Кляп остаётся в руках — чёрное напоминание о его намерениях.

— Слишком что? — В голосе искренний интерес. — Унизительно? Страшно? Возбуждающе?

— Первые два.

— А третье? — Улыбка играет в уголках губ. — Почему промолчала про третье?

«Потому что третье — правда. И он это знает, чёртов манипулятор»

Отворачиваюсь. Не хочу, чтобы он читал правду на моём лице.

— Ника. — Кладёт кляп на тумбочку. В пределах видимости. Встаёт, обходит кровать. Садится с другой стороны, снова в поле зрения. — Поговорим о контроле.

— Давай не будем.

— Будем. — Его рука на моей щеке. Разворачивает лицо к себе. — Ты держишься за контроль как за спасательный круг. Боишься отпустить.

— Это нормально!

— Да. В операционной. На работе. — Большой палец поглаживает скулу. — Но не здесь. Не со мной.

Молчу. Потому что знаю — продолжит. У него всегда есть план.

— Знаешь, что я заметил? — Рука спускается к шее. Обхватывает. Не сжимает — просто держит. Чувствую пульсацию его пульса через ладонь. — Когда ты возбуждена по-настоящему, то теряешь дар речи.

— Неправда.

— Правда. Начинаешь фразу и не можешь закончить. Слова рассыпаются. Остаются только звуки.

Пальцы поглаживают горло. Чувствую собственный пульс под его прикосновением — частый, выдающий волнение.

«Он изучил меня. Каждую реакцию. Это должно пугать. Почему возбуждает?»

— Поиграем? — Отстраняется. Снова дистанция между нами. — Я буду задавать вопросы. Ты — отвечать. Честно. Подробно. Если сможешь.

— А если не смогу?

— Посмотрим. — Загадочная улыбка. — Первый вопрос. Когда ты последний раз мастурбировала?

Щёки вспыхивают мгновенно. Жар разливается по шее, груди.

«Почему я краснею как школьница? Но под его взглядом чувствую себя неопытной девчонкой»

— Это не твоё дело.

— Всё, что касается тебя — моё дело. — Спокойно. Уверенно. Рука на моём колене, большой палец чертит круги через ткань. — Отвечай.

— Пару дней назад, — выдавливаю.

— Где?

— Дома. В душе.

— О чём думала?

Молчу. Слова застревают в горле. Горячая вода, мои пальцы между ног, его образ перед глазами...

— О тебе, — наконец шепчу.

— Конкретнее. Что именно представляла?

И вот она — та самая потеря дара речи. Открываю рот. Закрываю. Слова есть, но произнести...

— Не можешь сказать? — В голосе понимание. — Слишком грязно для идеального доктора?

Киваю. Да. Слишком.

— Знаешь, что я делал пару дней назад? — Спрашивает, не отрывая взгляда. — Тоже думал о тебе. Представлял...

Пауза. Томительная. Бесконечная. Его рука поднимается выше по бедру.

— Что представлял? — не выдерживаю.

— Тебя. С кляпом во рту. — Кивает на тумбочку. — Как ты стонешь через него. Мычишь. Пускаешь слюну.

Между ног становится влажно. Предательское тело откликается на образ.

«Не должна возбуждаться от этого. Но боже, как хочется...»

— Это...

— Возбуждает тебя. — Констатация факта.

Инстинктивно пытаюсь свести ноги. Бесполезно — он всё видит.

— Второй вопрос. — Встаёт, подходит ближе. — Самое грязное, что ты хотела сказать вчера в постели, но не смогла?

— Я не помню...

— Врёшь. — Садится на край кровати, матрас прогибается. — Ты открывала рот три раза. И три раза замолкала. Что хотела сказать?

Помню. Каждое непроизнесённое слово жжёт память.

— Я хотела... — голос срывается.

— Да?

— Попросить тебя... — глотаю воздух. — Трахнуть меня в рот.

— И?

— Жёстко. Пока слёзы не потекут. Пока не... — замолкаю.

— Пока не?

— Не смогу дышать.

Тишина. Только моё рваное дыхание и стук крови в ушах.

«Теперь он знает. Знает, какая я на самом деле»

— Видишь? — Наконец говорит он. — Даже сейчас еле выговорила. А в момент страсти? Когда кровь кипит? Когда мысли путаются?

— К чему ты клонишь…

— Всего лишь… Любопытство? — Рука на моём колене. — Расскажи фантазию. Самую тайную. Ту, которую никому не рассказывала.

— У меня нет...

Рука сжимается. Не больно. Предупреждающе.

— Ника.

— Ладно! Есть... одна...

— Слушаю.

Набираю воздух. Слова должны быть. Я же врач. Умею говорить о физиологии. О теле. Но...

— Я представляла... что нас застукали.

— Кто?

— Неважно. Кто-то. И вместо того чтобы остановиться... — голос дрожит. — Ты продолжил. При них.

— И тебе это нравилось? В фантазии?

— Да... нравилось быть... выставленной напоказ. Твоей. Чтобы все видели.

Рука поднимается по бедру. Медленно. Давая время остановить. Но я молчу, загипнотизированная ощущениями.

— Что я делал в твоей фантазии?

— Ты... ты меня... — слова рассыпаются. — Трахал. Жёстко. И говорил им... говорил...

— Что говорил?

— Что я твоя шлюха. Что могут смотреть, как ты используешь свою собственность.

Выпалила. Быстро, пока хватило смелости. Теперь горю от стыда.

«Он препарирует мои желания как хирург. И самое ужасное — он прав. Во всём прав»

— Интересная фантазия. — Рука у края трусиков. — Эксгибиционизм. Желание принадлежать. Быть отмеченной.

— Не анализируй меня!

— Почему? Тебе не нравится правда? — Палец скользит под резинку. — Что под маской правильного доктора скрывается женщина с очень... разными... желаниями?

— Это просто фантазии!

— Да? — Палец находит влагу. — Тогда почему ты течёшь от одного рассказа?

Касается клитора. Лёгкий мазок.

— Ах!

— Что? Опять? — Убирает руку. — Снова кричишь?

Остаётся пустота. Пульсирующая потребность.

— Я не кричала...

— Нет? Миссис Петрова с третьего этажа не согласится.

— К чёрту миссис Петрову!

Смеётся. Низко, довольно. Звук вибрирует где-то внизу позвоночника.

— Вот и первая честная реакция. Но соседка милая женщина. Не стоит её тревожить... — взгляд скользит к кляпу, — если есть решение.

— Я не буду это носить.

— Конечно не будешь. — Легко соглашается. — Будешь контролировать себя. Молчать. Сдерживаться.

Встаёт. Я слышу шорох ткани, когда он устраивается между моих ног. Раздвигает их шире — не грубо, но настойчиво. Теперь я полностью открыта его взгляду.

«Что он задумал? Почему сердце заколотилось ещё быстрее?»

Рука возвращается. Теперь серьёзно. Пальцы работают умело — дразнят клитор, исследуют складки, собирают влагу. Не торопится. Изучает каждую реакцию.

— Ты уже так мокрая, — отмечает — И такая чувствительная. Интересно...

Палец у входа. Проникает неглубоко, дразнит мышцы. Потом глубже. Потом два. Растягивает. Начинает медленный ритм.

Кусаю губу. Дышу через нос. Глотаю стоны. Держусь из последних сил.

Но слова и звуки прорываются наружу.

— ЛЕОН! Боже! Пожалуйста!

Крик разносится по комнате. Громкий. Отчаянный.

Всё прекращается. Пальцы исчезают, оставляя пульсирующую пустоту.

Хнычу от потери контакта. Буквально хнычу — жалобный звук, который не могу сдержать.

«Я превращаюсь в животное. В его животное»

— Ты хочешь всё контролировать. Даже собственное удовольствие, — пальцы возвращаются. Медленно. Мучительно медленно.

— Это не...

— Это утомительно. — Перебивает. — Всегда думать, что сказать. Как отреагировать. Правильно ли стонешь.

Пальцы ускоряются. Приближают к краю. Близко. Так близко.

— А с кляпом... — голос у самого уха, когда он это успел? — Не нужно думать. Только чувствовать. Только принимать.

— Я... я не... АХ!

Большой палец находит особенно чувствительное место на клиторе. Быстрые, точные круги.

— Что не можешь? Говорить? — Дыхание обжигает ухо. — Уже не можешь. Слышу, как слова путаются.

Он прав. Мысли разбегаются. Остаются только ощущения. Жар его пальцев. Влажные звуки. Собственное рваное дыхание.

— Попроси, — шепчет. — Попроси то, что хочешь. Что нужно.

— Дай мне... дай...

— Что дать?

— Кончить! Пожалуйста!

— Сначала попроси кляп.

— Нет! Я не... БОЖЕ!

Останавливается. Снова. В миллиметре от разрядки. Тело дрожит от напряжения. Пот покрывает кожу.

Слёзы на глазах. От желания. От невозможности получить облегчение. От сломанной гордости.

«Больше не могу. Гордость или оргазм? Выбор очевиден»

— Сколько раз мне останавливаться? — Спрашивает спокойно. — Пять? Десять? Двадцать?

— Ты садист...

— Да. Который знает, чего ты хочешь на самом деле.

Пальцы дразнят вход. Неглубоко. Недостаточно. Пустота внутри ноет.

— Свободы, — шепчет он. — Свободы не думать. Не контролировать. Просто быть моей маленькой шлюшкой. Той, из фантазий.

— Я не...

— Ты течёшь от моих слов. — Палец глубже. — От слова "шлюха". От мысли о кляпе. От представления себя безмолвной и покорной.

— Леон... пожалуйста...

— Что пожалуйста? Говори словами. А, точно. — Палец исчезает. — Не можешь. Они кончились.

И это правда. Слова кончились. Остались только стоны, всхлипы, нечленораздельные звуки.

«Он выиграл. Довёл до состояния животного. И самое страшное — мне нравится»

— Знаешь, что я сделаю? — Встаёт. Отходит. — Оставлю тебя так. На грани. Пока сама не попросишь.

— Нет! Вернись!

— Зачем? Ты же не хочешь кляп. Значит, будешь кричать. Будить соседей.

— Я буду тихо!

— Докажи. — Возвращается. — Последний шанс. Молчи, пока я довожу тебя. Спарвишься— и я остановлюсь. Уберу кляп.

Киваю отчаянно. Смогу. Должна смочь.

Слышу шорох ткани. Скрип кровати. Он устраивается между моих ног.

Но не использует руки.

Опускается ниже.

«О нет. Только не это.»

Время замедляется.

Вижу, как он опускается на колени между моих раздвинутых ног. Движения плавные, уверенные — хищник, не сомневающийся в своей добыче.

Белая рубашка натягивается на широких плечах. Вижу игру мышц под тонкой тканью, когда он устраивается удобнее. Рукава закатаны до локтей — те самые предплечья, от которых всё началось. Сильные, с выступающими венами, с лёгким загаром.

Но лицо...

Боже, его лицо.

Обычно собранное, контролируемое, сейчас оно преображено голодом. Зрачки расширены, почти поглотили радужку. В них плещется что-то первобытное, опасное.

«Никогда не видела его таким. Маска цивилизованности спала.»

Челюсть напряжена. Вижу, как желваки ходят под кожей — он сдерживается. Ноздри чуть раздуваются — ловит мой запах? Губы приоткрыты, между ними мелькает кончик языка.

— Смотри на меня, — приказывает, и голос... Господи, его голос. Низкий, гортанный, вибрирующий где-то на грани рычания.

Не могу отвести взгляд. Загипнотизирована картиной — этот мощный, успешный мужчина на коленях между моих ног.

«Картина, которая будет сниться. Этот властный мужчина на коленях. Для меня. Только для меня»

Его руки на моих бёдрах. Большие ладони полностью обхватывают, пальцы почти встречаются. Раздвигает шире, оттягивает в сторону влажную ткань белья. Контраст его загорелой кожи и моей бледной завораживает. Сила, сдерживаемая в этих руках, способная сломать... но касающаяся с благоговением.

Наклоняется ниже. Теперь его лицо в сантиметрах от моего центра. Чувствую его дыхание — горячее, влажное — на сверхчувствительной коже.

И его глаза всё ещё на мне. Смотрит снизу вверх через моё распростёртое тело. В этом взгляде столько всего — обещание наслаждения, угроза полного уничтожения, тёмное обожание.

Облизывает губы. Медленно. Демонстративно.

— Знаешь, что я вижу? — выдыхает, и поток воздуха касается влажных складок.

Качаю головой. Не доверяю голосу.

— Сладость. Розовую. Набухшую. Блестящую от желания.

Ещё ближе. Кончик носа почти касается локонов. Глубокий вдох.

— И запах... — закрывает глаза на секунду, будто сомелье, дегустирующий редкое вино. — Чистое возбуждение. Без примесей. Знаешь, как это действует на мужчину?

Открывает глаза. Смотрит прямо на меня.

— Сводит с ума. Пробуждает зверя. Того, кто хочет метить. Владеть.

И добавляет язык.

Первое прикосновение — не к клитору. К входу. Собирает влагу медленным, тягучим движением.

Прикусываю губу. До боли. Только бы не закричать.

Язык поднимается выше. Раздвигает складки, исследует каждую впадинку. Обходит клитор, не касаясь. Дразнит.

«Дыши. Считай. Не издавай звуков. Не...»

Наконец — прямое касание. Кончик языка на самой чувствительной точке.

Спина выгибается. Зубы усиливают давление. Вкус крови.

— Умница, — вибрация его голоса отдаётся во всём теле. — Но это только начало.

Губы обхватывают клитор. Посасывают. Язык танцует по натянутому бугорку — то быстро, то медленно, не давая привыкнуть к ритму.

Бёдра дрожат. Внутри всё сжимается. Так близко...

Пальцы проникают внутрь. Два. Сразу глубоко. Он изучил моё тело наизусть.

«Не могу. Не могу больше молчать. Слишком...»

Ритм идеальный. Язык и пальцы работают в тандеме. Доводят до края.

И останавливаются.

Воздух вырывается из лёгких со всхлипом. Тело остаётся на пике, балансирует на острие ножа.

— Леон... — имя срывается с губ просьбой.

— Тише, — напоминает он, дыхание обжигает влажную плоть.

Возвращается. Губы обхватывают чувствительный бугорок, посасывают. Внутри всё сжимается, готовое взорваться...

И снова ничего.

Слёзы текут по вискам. От желания. От невозможности получить то, что так нужно.

«Схожу с ума. Буквально чувствую, как рассудок ускользает»

— Не могу... — шепот сорванный. — Пожалуйста... я не...

Пальцы внутри. Растягивают, заполняют пустоту, которая ноет. Но не двигаются. Просто дают почувствовать.

Сжимаюсь вокруг них. Пытаюсь двигаться сама, но он удерживает бёдра железной хваткой.

— Дай мне... — слова прерываются стоном, когда он изгибает пальцы. — Ох... дай...

— Что дать?

Но мысли спутались. Знаю только, что умираю от потребности. Что нужно...

— Всё... что угодно... — голос ломается. — Только не... не останавливайся...

Язык возвращается. Лижет длинным мазком от входа до клитора. Внутренности скручивает спазмом.

— АХ! Да... там... пожалуй...

Замолкает. Оставляет меня дрожать на грани.

В голове туман. Существует только пульсация между ног. Только его пальцы внутри. Только потребность, которая сжигает изнутри.

— Дай... дай мне... — бормочу бессвязно. — Нужно... так нужно...

— Скажи чего.

Пытаюсь вспомнить. О чём мы говорили? Что он хотел? Но в голове только белый шум и отчаянная потребность кончить.

— Не помню... — всхлипываю. — Леон... пожалуйста... что хочешь... сделаю всё...

— Тебе нужен кляп, милая. Чтобы я мог довести тебя. Чтобы ты могла кричать.

Кляп. Да. Точно. Это то, что...

— Да... кляп... — хватаюсь за слово как за спасение. — Дай кляп... и потом... потом дай мне...

Язык делает быстрый круг. Напоминание, что может дать. Тело выгибается, ища больше контакта.

— Пожалуйста! — срывается громче. — Хочу... хочу кляп... сделай меня... тихой... и дай кончить... умоляю...

Слова вырываются потоком. Бесконтрольно. Честно.

— Вот так правильно.

Его голос мягкий теперь. Почти нежный. Поднимается. Тянется к тумбочке, берёт кляп. Чёрная кожа поблёскивает в утреннем свете.

— Моя честная девочка наконец призналась.

Подносит к моему лицу. Медленно. Давая время передумать.

Но я не передумаю. Не могу. Что-то сломалось внутри — последний барьер, последняя защита.

— Открой рот.

Тихий приказ.

Облизываю пересохшие губы. Сердце колотится где-то в горле. Встречаюсь с его взглядом — в серых глазах нет торжества. Только тепло. Понимание. Принятие.

— Покажи, как сильно хочешь отдать мне контроль.

«Точка невозврата. После этого — только ощущения. Только правда. Только мы»

И я открываю.

Сначала чуть-чуть. Губы дрожат. Потом шире. Язык инстинктивно прячется.

— Шире, милая. Сделай это для меня.

Подчиняюсь. Рот открывается полностью. Покорно. Жадно. Готовая принять то, что он даст.

Вижу своё отражение в его глазах — растрёпанная, заплаканная, с широко открытым ртом. Ждущая. Молящая без слов.

— Красивая, — выдыхает он. — Такая красивая в своей честности.

Чёрный шарик касается нижней губы. Прохладная кожа. Запах чего-то нового, чуждого.

— Язык, — командует мягко. — Покажи язык.

Высовываю. Кончик дрожит. Капля слюны срывается, падает на подбородок.

— Моя хорошая девочка.

Шарик скользит по языку. Потом глубже — между зубов. Челюсть растягивается. Непривычно. Странно.

— Закрой.

Губы смыкаются вокруг кляпа. Кожа на языке. Вкус... покорности?

Застёгивает ремешки за головой. Не туго — ровно настолько, чтобы держалось. Пальцы путаются в волосах, поглаживают затылок.

— Теперь ты моя безмолвная девочка. Можешь кричать сколько хочешь.

Пытаюсь что-то сказать. Получается только приглушённое мычание.

«Всё. Нет пути назад.»

— Прекрасно, — выдыхает он, любуясь.

В его голосе что-то новое. Дрожь? Будто он тоже на грани. Будто сдерживается из последних сил.

— А теперь...

Пауза затягивается. Чувствую его взгляд на себе — горячий, тяжёлый.

Как его рука запутывается в моих волосах. Сжимает в кулак у самых корней. Не больно — властно.

Тяну голову, следуя за ним. Кляп заставляет молчать, но внутри всё кричит —

да, да, наконец-то!

Подчиняюсь ему. Задница вверх. Спина прогнута. Самая уязвимая, самая открытая поза.

И самая правильная.

— …. дам тебе всё, что обещал.

Глава 10. Интенсивная терапия (окончание)

Вечерние сумерки окрашивают комнату в глубокие оттенки индиго. Последние лучи заходящего солнца давно скрылись за горизонтом, оставив только отблески городских огней за окном. Слышны приглушённые звуки вечернего города — далёкие сирены, чей-то смех на улице и ритмичная музыка.

А я здесь.

В этой позе.

Лицом в подушке.

«Как я оказалась так? Всё начиналось очень невинно... или нет?»

Щека вжата в мягкую ткань наволочки. Вдыхаю... его запах. Мужской.

Кляп во рту. Чёрная кожа растягивает челюсть. Язык прижат. Дышать приходится через нос — шумно, с присвистом. Слюна уже начинает скапливаться, некуда деваться.

Его рука в моих волосах.

Пальцы сжимают волосы у корней. Не больно — властно. Контролируют положение головы. Не дают повернуться.

— Знаешь, как долго я представлял тебя вот так? — его голос позади. Низкий. С той особой хрипотцой, которая появляется от возбуждения.

Не могу ответить. Только мычу что-то невнятное в кляп.

— Весь день, — продолжает он. — Закрывал глаза и видел — тебя. В этой позе. С кляпом.

Другая рука скользит по моей спине. Медленно. От шеи вниз по позвоночнику. Задранная рубашка не скрывает ничего.

— И вот ты здесь, — выдыхает с удовлетворением. — Именно как представлял. Нет... лучше.

Вечерняя прохлада касается разгорячённой кожи. Между ног всё пульсирует. Влажно. Открыто его взгляду.

Потом — изменение.

Матрас прогибается глубже. Скрип пружин. Он смещается, устраивается по-другому.

И я чувствую —

Вес.

Его бёдра прижимаются к моим сзади. Горячие. Твёрдые. Чувствую текстуру джинсов на голой коже — он снял только верх, а джинсы оставил. Только расстегнул.

Тяжесть его тела накрывает. Не полностью — он опирается на руки. Но достаточно, чтобы почувствовать. Массу. Силу. Желание.

— Ммм... — звук сдавленный. От веса становится труднее дышать.

Грудь прижимается к спине. Через мою тонкую рубашку чувствую его грудь.

— Вот так, — выдыхает прямо в ухо. — Чувствуешь меня?

«Везде... чувствую везде... вес, тепло, силу»

Его бёдра раздвигают мои ещё шире. Колени с внутренней стороны — удерживают в открытой позе. Мышцы ног протестуют от растяжки.

— Хннн... — сдавленный выдох.

Теперь он не просто позади — он накрывает. Окружает. Подминает под себя физически.

Член ложится в ложбинку между ягодиц. Всей длиной. Такой горячий и пульсирующий. Чувствую каждую вену через тонкую кожу.

«Маленькая... я такая маленькая под ним... беспомощная»

Делает движение бёдрами. Член скользит по ложбинке. Не проникает — просто даёт почувствовать длину. Вес.

— Ммммфф... — протяжный звук.

От ощущения его массы сверху всё внутри сжимается. Первобытное чувство — самец накрыл самку. Сейчас возьмёт.

Бёдра начинают двигаться. Медленный ритм. Член скользит туда-сюда по влажной ложбинке.

Головка медленно собирает влагу снизу. Кружит там, не торопясь. Дразнит складки, собирает тягучую смазку.

«Что он тянет... просто возьми уже...»

Но нет. Продолжает играть. Едва касается клитора — искры перед глазами. Возвращается к входу. Собирает ещё.

— Ммм... — нетерпеливый звук.

— Какая торопливая девочка, — отмечает он. — знаю, вся измучилась...

Наконец начинает подниматься. Но не прямо —водит из стороны в сторону. Исследует каждый миллиметр кожи между отверстиями.

«Дразнит... специально тянет...»

Останавливается на полпути. Просто держит там. Чувствую пульсацию его члена на чувствительной коже.

— Хнн? — вопросительное мычание.

— Просто наслаждайся моментом, — в голосе улыбка. — Предвкушением.

Продолжает подъём. Медленнее, чем улитка. К тому времени, как достигает цели, я вся дрожу от напряжения.

Замирает в миллиметре. Не касается. Просто держит рядом с пугливо сжавшимся местом. Чувствую жар головки.

«Касайся уже! Делай что-нибудь!»

Первое касание — не шлепок. Лёгкий тычок. Как будто проверяет.

— Ммф... — разочарованный звук.

— Что, ожидала большего? — в голосе улыбка.

Ещё один тычок. Едва ощутимый. Дразнящий.

Потом отстраняется. Возвращается. И вот теперь —

Шлепок. Лёгкий, но после ожидания кажется громким.

— Ммм! — удивлённый писк.

— Вот так лучше, — одобряет.

Второй шлепок. Чуть сильнее. Влага брызгает при контакте.

— Хнн... — уже менее контролируемо.

«Он играет со мной... и мне нравится эта игра»

Пауза. Долгая. Жду следующего. Напрягаюсь в ожидании.

Но он просто водит головкой вокруг. Не касаясь. Дразня.

— Ждёшь? — спрашивает невинно.

— Ммм-хмм, — признаю нехотя.

Третий шлепок приходит неожиданно. И четвёртый сразу за ним. Быстрые. Ритмичные.

И тут из меня вырывается:

— Ааахх... ММММГГХХХ... — протяжный, откровенно эротичный стон.

«Нет! Я не хотела! Это просто вырвалось!»

Движения прекращаются.

Тишина. Только моё рваное дыхание.

Потом — рука в волосах сжимается...

Дёргает резко, поднимая голову от подушки. Спина выгибается ещё сильнее. Шея натягивается до боли.

Его губы у самого уха. Дыхание обжигает.

— Доктор Правдина... — произносит медленно, будто задумчиво, смакуя каждый слог.

«Моя фамилия... почему от неё мурашки?»

— ...совсем не умеет хранить секреты, — продолжает шёпотом.

Пауза. Его дыхание щекочет ухо.

— Все твои грязные желания у меня на ладони. Вернее... — головка снова прижимается к чувствительному месту, — на головке.

— Мммфф! — писк сквозь кляп.

— "Да"? — повторяет мой стон. — Это было "да"? Интересно. На что именно?

Рука тянет волосы сильнее, выгибая шею под неестественным углом.

— На похлопывания? Или на то, куда я их направляю?

«И то, и другое... боже, он всё понимает»

— Знаешь, что выдаёт тебя? — продолжает шептать. — Не стоны. Не то, как течёшь рекой.

Головка делает круг, размазывая влагу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А то, как ты дёргаешься. Там. При каждом касании. Будто ждёшь. Хочешь. Готовишься принять.

— Ннн-ммм! — отрицание? Согласие? Сама не знаю.

— Мой уважаемый доктор, — тянет с наслаждением, — оказывается любительница разных… подходов.

От этих намеков всё внутри сжимается. Стыд смешивается с возбуждением.

— Разберемся позже, — обещает в самое ухо. — Не сегодня. Но скоро. Раскрою все твои секреты. Один. За. Другим.

Пауза. Его дыхание обжигает ушную раковину.

— Может к кляпу стоит докупить еще что-нибудь? — спрашивает почти небрежно.

«Ещё? О боже, что ещё?»

— Особый набор, — продолжает, наслаждаясь моей реакцией. — Специально для моего любопытного доктора.

Головка снова едва-едва прижимается к чувствительному месту. Напоминание.

— Маленькие сначала. Для подготовки. — Круговое движение. — Потом больше. Постепенно.

— Мммфф! — паника в голосе.

— И знаешь, что самое интересное? — шепчет заговорщицки. — Они вибрируют.

Всё тело дёргается от одной мысли.

— Представь, доктор Правдина, — тянет с наслаждением. — Как будешь стонать с кляпом во рту, пока я буду растягивать тебя. Медленно. Игрушка за игрушкой.

— Ннн-ннн! — мотаю головой.

Но тело предаёт. Течёт ещё сильнее от его слов. От обещания.

— А потом, — голос становится ниже, темнее, — когда будешь готова. Когда будешь умолять... Я возьму тебя. Сделаю полностью своей.

Рука в волосах сжимается сильнее.

— И ты будешь благодарить меня. Мычать "спасибо" через кляп, пока я буду трахать твою тугую...

Не договаривает. Вместо слов — ещё один шлепок. Прямо по разгорячённому месту.

— ММММ!

— Но это потом, — заключает, отпуская волосы. — Сегодня просто… Кхм. Знакомство.

Голова падает обратно в подушку.

Дышу загнанно через нос - кляп не даёт нормально хватать воздух ртом. Сердце колотится так, что отдаёт в ушах.

«Игрушки... вибрирующие... он серьёзно... и я теку от этого...»

Чувствую движение позади. Он устраивается. Коленями раздвигает мои ноги ещё шире.

Головка возвращается к мокрой киске. Привычно и безопасно.

— Хммм... — облегчённый выдох через нос.

«Или разочарованный? Часть меня хотела... нет, не думай об этом»

— Посмотри на себя.

Рука в волосах поворачивает голову к зеркалу. Заставляет смотреть.

В отражении - моё лицо. Красное. Мокрое от слёз и слюны. Глаза расширены, зрачки огромные. Взгляд... дикий. Голодный.

«Это я? Эта жаждущая… женщина… - я?»

— Видишь свои глаза? — спрашивает. — Чёрные от желания. Ты хочешь всё. Везде. Одновременно.

И начинает входить.

Медленно.

Мучительно медленно.

Первый сантиметр растягивает край. После всего ожидания даже это кажется слишком много.

— Ммммфф! — протяжный стон.

Глаза в зеркале начинают закатываться. Веки трепещут.

— Нет, смотри, — приказывает. — Смотри, как принимаешь меня.

Заставляю глаза остаться открытыми. Вижу, как зрачки расширяются ещё больше с каждым миллиметром.

Второй сантиметр. Третий.

Мышцы растягиваются неохотно. Хоть я и теку, тело сопротивляется вторжению. Особенно после такого напряжения.

— Тесная, — выдыхает он. — Такая тугая. Расслабься.

«Пытаюсь... но как расслабиться, когда всё внутри скручено узлом от желания»

— Хнннннгх... — гортанный звук усилия.

Половина. Чувствую каждую вену на его стволе. Каждый изгиб. Горячий. Пульсирующий.

В зеркале вижу, как моё лицо искажается. Рот открывается шире вокруг кляпа. Ноздри раздуваются, пытаясь втянуть больше воздуха.

— Дыши, милая — напоминает. — Через нос. Медленно.

Но дыхание срывается, когда он проходит особенно толстое место. Растягивает почти до боли.

— МММММ! — полукрик-полустон.

Глаза всё-таки закатываются. Не могу удержать. Слишком много ощущений.

— Ещё немного, — обещает. — Почти весь. Чувствуешь, какой я твёрдый? Это всё от тебя. От твоих звуков. От того, как ты извивалась подо мной.

Последний толчок - и он внутри полностью. До основания. Яйца прижаты к промежности. Лобковые волосы щекочут растянутый вход.

— Ааааммммффф! — долгий, вибрирующий стон.

В зеркале - моё лицо. Глаза полузакрыты, белки видны. Рот растянут кляпом. Слюна течёт обильно. Выражение... потерянное. Побеждённое. Полная сдача…

— Идеально, — выдыхает он. — Теперь подвигаемся. Ты же не против?

Микросдвиг внутри. Чувствую, как головка отлипает от шейки матки — влажный чмок. Горячая плоть скользит по распухшим стенкам.

Кляп во рту пропитался слюной. Кожа размокла, стала мягче. Вкус — солоноватый, с оттенком чего-то животного. Язык прижат, онемел. При каждом вдохе через нос чувствую, как слюна булькает в горле.

— Хннн... — звук вибрирует в груди.

«Слюни текут... чувствую, как капают на подушку... мокрое пятно под щекой»

Комната пропиталась запахом секса. Тяжёлый, мускусный — наша смесь. Его одеколон давно выветрился, остался только запах мужского пота. Солёный. Острый. Возбуждающий.

Он выходит медленнее. Каждый миллиметр растягивает, тянет за собой нежную плоть. Влажный звук — непристойно громкий в вечерней тишине.

— Слышишь? — его дыхание обжигает влажную от пота шею. — Как ты хлюпаешь. Вся мокрая.

Половина члена снаружи. Прохладный воздух касается оголённой части — контраст с жаром внутри. Мышцы входа растянуты, пульсируют, пытаются сжаться.

— Мммблл... — булькающий звук. Слюна пузырится вокруг кляпа.

Волосы прилипли к вискам, щекле. Пахнут потом и остатками утреннего шампуня — жасмин смешался с животным запахом. Его рука всё ещё в волосах — чувствую, как пальцы то сжимаются, то расслабляются в такт движениям.

Входит обратно. Медленно. Головка раздвигает складки, проталкивается через сопротивление мышц. Горячая. Твёрдая. Пульсирующая — чувствую биение его сердца через тонкую кожу.

— Горячая как печка, — выдыхает он. Голос дрожит.

«Растягивает... заполняет... воздух выдавливает из лёгких»

Грудь трётся о мокрые простыни. Соски горят от постоянного трения. Рубашка скомкалась, врезается подмышки — неудобно, но двигаться не могу.

Его пот капает мне на спину. Горячие капли скатываются по ложбинке позвоночника, щекочут. Пахнем одинаково теперь — секс, пот, желание.

— Хлллпп... — хлюпающий звук, когда пытаюсь сглотнуть.

Челюсть ноет от кляпа. Мышцы свело. Но это фоновая боль — острее ощущения между ног. Как он входит до конца. Жесткие волоски щекочут растянутый вход. Яйца прижимаются к промежности — горячие, тяжёлые, влажные от моих соков.

— Вся в слюнях, — отмечает он с нежностью. — Доктор Правдина — такая неряха.

И начинает двигаться по-настоящему.

Ритм медленный, но звуки заполняют комнату. Хлюп-хлюп влажной плоти. Скрип кровати. Моё сопение через нос. Его тяжёлое дыхание.

Слишком много.

— Мммннннггггхххх...

Долгий, булькающий стон. Слюна течёт из уголков рта ручьями. Капает на грудь, щекочет.

Весь мир сузился до ощущений. Запахов. Звуков. Вкусов.

И его внутри меня.

Везде.

Ритм нарастает.

Не резко — как прилив. Волна за волной, каждая выше.

Звуки становятся громче. Мокрые шлепки кожи о кожу. Хлюпанье — непристойное, честное. Я теку так обильно, что брызги долетают до бёдер.

— Близко... — его голос сорванный. Чувствую вибрацию через спину.

«Да... да... почти...»

— Мммннн... ннггх... — звуки рвутся сами. Булькающие. Захлёбывающиеся.

Его пальцы находят клитор. Мокрый от моих соков. Скользкий. Начинает тереть — быстро, жёстко.

— ММММФФФФ!

Тело дёргается. Спина выгибается. Позвонки хрустят. Грудь отрывается от мокрых простыней — холодный воздух обжигает горящие соски.

«Сейчас... сейчас... не могу больше...»

Внутри всё сжимается. Предоргазменные спазмы. Чувствую, как мышцы пульсируют вокруг него. Быстро. Часто. Как второе сердцебиение.

— Чувствую... — хрипит он. — Как сжимаешься... дрожишь изнутри...

Его член набухает ещё больше. Становится твёрже. Горячее. Растягивает до предела.

Волна поднимается от копчика. Электричество бежит по позвоночнику. Кожа покрывается мурашками — от затылка до пяток.

— Давай... вместе... — в голосе просьба.

И я срываюсь.

— МММММММММММ!

Стон сквозь кляп. Горловой. Утробный.

Тело сотрясается. Каждая мышца дерогается. Ноги сводит судорогой — пальцы скручиваются так сильно, что больно.

Но главное — внутри.

Взрыв. Сжатие. Волна за волной. Мышцы схватывают его член, массируют, доят.

— БЛЯДЬ! НИКА!

Его крик. Последний толчок — до самой матки. Чувствую, как головка упирается в шейку. Давит. Растягивает.

И —

Горячий как кипяток. Бьёт прямо вглубь. Чувствую каждый выброс — мощный, пульсирующий.

Вторая струя. Третья. Наполняет изнутри.

Моё тело отвечает новой волной. Ещё сильнее. Выжимает из него всё.

Слёзы льются из глаз. Смешиваются с потом. Солёные ручьи по щекам.

Нос забит.

Дышать почти нечем.

Хватаю воздух ртом вокруг кляпа — свистящие вдохи.

Последний спазм выкручивает обоих. Синхронный. Разрушительный.

Потом — только дрожь.

Мелкая.

По всему телу.

Слышу его сердцебиение через спину. Частое. Сбивчивое. Моё вторит ему.

Капля пота с его подбородка падает мне на шею и медленно скатывается к ключице, щекочет тело.

— Ммм... — тихий, измученный звук.

Кляп весь мокрый. Челюсть онемела. Но даже думать не могу о том, чтобы попросить снять.

Слишком хорошо просто быть.

Дрожь постепенно утихает. Остаются только отголоски — мелкие спазмы, подрагивания мышц.

Он первым приходит в себя. Тёплые пальцы находят пряжку кляпа, бережно расстёгивают.

— Тише, милая... сейчас...

Аккуратно вытаскивает кляп. Челюсть ноет сладкой болью. Язык онемел. Облизываю пересохшие губы.

— Ммм... — первый свободный вдох.

— Как ты? — в голосе забота.

Поворачиваю голову, встречаюсь с ним взглядом. В серых глазах — тепло, беспокойство, что-то ещё. Что-то новое между нами.

— Это было... — голос хриплый, срывается. — Леон, я никогда...

— Знаю, — целует в висок. — Я тоже.

«Он открыл во мне что-то. И что удивительно — это не пугает. Это правильно»

Помогает перевернуться на бок. Тело приятно ноет — каждая мышца напоминает о том, что было. Притягивает к себе, накрывает одеялом. Февральский холод остаётся за пределами нашего кокона.

Прижимаюсь к его груди. Вдыхаю наш запах — терпкий, честный. Слушаю, как успокаивается сердцебиение.

— Спасибо, — шепчу в его кожу.

— За что?

— За то, что увидел. Понял. Что дал ощущение доверия, и что могу открыться полностью.

Его руки обнимают крепче.

— Ты потрясающая. Знаешь это?

Молчим. Просто дышим вместе. За окном шуршит февральская позёмка.

Потом не выдерживаю — приподнимаюсь, нахожу зубами его ухо. Прикусываю. Не больно — предупреждающе.

— Это чтобы помнил, — рычу игриво. — Ещё раз сунешь свой член куда не просят без разрешения... — Откушу что-нибудь важное.

Смеётся. Низко, довольно.

— А со спросом?

— А со спросом... посмотрим на твои манеры, — фыркаю, но прижимаюсь обратно.

— Буду само совершенство, — обещает, целуя меня в макушку.

Через несколько минут вспоминаю о реальности.

— Тимоша...

— Да, нужно ехать. — Целует снова. — Но сначала в душ.

Молчу. Кусаю губу. Потом выпаливаю:

— Слушай, а насчёт того, что ты говорил... ну, про игрушки всякие...

Чувствую, как он улыбается в мои волосы.

— Что насчёт них?

— Ты это серьёзно или так, для красного словца?

— А ты как думаешь?

Приподнимаюсь, смотрю на него. В глазах чертята пляшут.

— Не знаю, — мямлю. — То есть... может быть... в смысле...

Чувствую, как щёки горят. Фыркаю от смущения.

— Да, блин! Интересно мне! Доволен?

Смеётся. Притягивает для поцелуя.

— Очень. Будем исследовать?

— Будем, — бурчу, пряча лицо у него на груди. — Только это... постепенно, ладно?

— Как скажешь, командир, — дразнится.

— Я серьёзно!

— Я тоже, — голос становится мягче. — Куда нам спешить, вся жизнь впереди.

— Хорошо, — выдыхаю. — А теперь душ. А то Тимоша заждался.

Встаём медленно. Ноги подрагивают.

В душе он моет меня нежно. Руки скользят по следам страсти — засосы на шее, отпечатки пальцев на бёдрах. Целует меня везде.

— Прекрасная, — шепчет. — Моя прекрасная, смелая девочка.

Стою под тёплыми струями, закрыв глаза. Позволяю заботиться.

— Люблю тебя, — говорит, намыливая спину.

— И я тебя. Всего. Даже то, что ещё не знаю.

— Узнаешь, — обещает.

Оборачиваюсь, обнимаю за шею.

— Знаешь, чего хочу сейчас?

— Чего?

— Забрать Тимошу. Купить эклеры. Выпить глинтвейна. И просто быть с тобой. С вами.

— Обычный вечер? — улыбается.

— После необычного утра, — поправляю.

— Самого лучшего утра, — уточняет он.

Целуемся под водой. Долго. Обещающе.

Когда выходим из ванной, за окном уже темно. Одеваемся неспешно. Всё как обычно, но...

— Готова? — спрашивает у двери.

Смотрю на него. Мой мужчина. Который знает меня всю. И принимает.

— Готова, — отвечаю.

К Тимоше. К эклерам. К глинтвейну.

К нашей жизни.

Где есть место всему — нежности и страсти, будням и праздникам, ванили и перчинке.

И это идеально.

Глава 11. Пограничное состояние

Вторник начался с тёплого дыхания на шее и детского голоса:

— Папа! Доктор Ника! Вставайте! Сегодня зоопарк!

Глаза распахнулись. Тимофей стоял у кровати в пижаме с роботами, волосы торчали во все стороны.

Боже. Я в постели Леона. Голая. А его сын...

Инстинктивно дёрнула одеяло выше, закрываясь до подбородка. Щёки запылали.

Где халат? На кресле. Слишком далеко. А Леон ещё и на моих волосах лежит.

— Солнышко, ещё рано, — пробормотала я, не высовываясь из-под одеяла.

— Но жирафы уже проснулись! — настаивал он, подпрыгивая от нетерпения. — Доктор Ника, а почему ты спишь у папы?

Земля, поглоти меня. Прямо сейчас. Пожалуйста.

— Потому что вчера было поздно, — спокойно ответил Леон, даже глаз не открыв. — И доктор Ника устала читать тебе сказку.

— Три сказки! — уточнил Тимофей с гордостью. — И она делала разные голоса! А почему ты красная? У тебя температура?

Зарылась лицом в подушку.

Может, если не дышать, стану невидимой?

Леон сдержанно фыркнул.

— Тим, иди на кухню. Мы сейчас встанем.

— А можно я здесь подожду?

— Нет, — твёрдо сказал Леон. — Мы... переоденемся сначала.

— А-а-а, — протянул мальчик понимающе. — Вы в пижамах?

— Да, — соврал отец без запинки. — В пижамах. Иди, солнце.

— Ладно! Но если вы опять уснёте, я приду с барабаном! — пригрозил Тимофей.

— У тебя нет барабана.

— Попрошу у Марты кастрюлю!

Дверь хлопнула. Высунула пылающее лицо из-под одеяла.

— Боже, какой стыд...

— Почему? — Леон выглядел совершенно невозмутимым.

Как он может быть таким спокойным?

— Он же видел... понял...

— Что понял? Что ты ночуешь у нас? Он же сам просил тебя остаться.

— Но не в твоей постели! — прошипела я.

— А где ещё? На диване? — он притянул меня к себе, обнимая крепче. — Ника, ему пять лет. Для него это нормально — ты уже часть семьи.

Часть семьи. Он сказал это так просто. Как будто это очевидно.

— Я умру от стыда...

— Не умрёшь, — поцеловал в макушку. — Но халат надеть стоит. Он может вернуться.

— С кастрюлей, — добавила я.

— С кастрюлей, — согласился он. — Роза его обожает, даст что угодно.

— И… Доброе утро, милая.

— Доброе, — улыбнулась я.

Три дня. Всего три дня назад он впервые привёз меня сюда. А кажется, будто так было всегда.

Вчерашний вечер всплыл в памяти яркими картинками. Тимофей с коробкой эклеров, настоявший на «всех вкусах». Его серьёзное личико, когда он объяснял разницу между морскими котиками и тюленями. Маленькая ручка в моей, пока я читала про робота Робби.

«Доктор Ника, ты не уйдёшь, когда я усну?»

Сердце сжалось от нежности. Как же легко этот мальчик пробрался в моё сердце.

— О чём думаешь? — спросил Леон.

— Не скажу, — улыбнулась я.

— Нет? — приподнял бровь. — Секреты?

— Женская тайна.

— Тогда придётся выпытать, — и поцеловал.

Нежно сначала, потом требовательнее. Руки скользнули под одеяло.

Кожа загорелась везде, где он касался.

— Леон... Тимофей...

— Ушел за кастрюлей. У нас есть время.

— Но если он войдёт...

— Тогда душ, — решил он. — Быстро.

Быстро. Ха. С Леоном не бывает "быстро".

Под горячими струями прижал к стене, вода стекала между нашими телами. Целовал жадно, будто в первый раз. Или последний.

— Тише, — шептал, входя.

Но сам двигался так, что молчать было невозможно. Глубоко, размеренно, находя тот самый угол.

Боже, как он это делает? Откуда знает?

Пришлось прикусить его плечо, чтобы не стонать.

— Кусаешься? — выдохнул с улыбкой.

Вместо ответа сжалась вокруг него. Его дыхание сбилось.

— Чертовка...

Ускорился. Вода смывала звуки, но не ощущения.

Близко, так близко...

— Давай, — прошептал. — Не сдерживайся.

И я сорвалась. Волнами, долго, пока он удерживал меня, не давая упасть.

Ноги не держат. Дыхания нет. Есть только он.

— Люблю тебя, — выдохнул, уткнувшись лбом в моё плечо.

Три дня. Всего три дня, а он уже говорит "люблю". Слишком быстро? Или в самый раз?

— И я тебя, — прошептала в ответ.

За завтраком Тимофей не мог усидеть на месте.

— Доктор Ника, ты видела настоящего пингвина?

— Только в зоопарке.

— А я сегодня покажу тебе самого толстого! Он смешно ходит вот так! — изобразил переваливающуюся походку.

— Тим, сядь и доешь, — напомнил Леон.

— Папа, а мы прямо сейчас поедем?

— Нет. Сначала отвезём доктора Нику на работу.

— Зачем на работу? — возмутился мальчик. — Пусть не идёт!

— У доктора Ники есть пациенты, которых нужно лечить.

— А потом к пингвинам?

— А потом к пингвинам, — подтвердила я.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Мизинчик! — Он протянул мизинец.

Сцепилась с ним мизинцами.

Священная детская клятва.

— Теперь точно нельзя обманывать! — заявил Тимофей. — Мизинец не прощает!

И вот я в больнице, а в голове всё ещё вчерашний смех Тимофея, вкус эклеров, тепло камина.

Как же не хочется возвращаться в реальность.

Вошла в конференц-зал последней - планерка, все места уже заняты.

— А вот и наш новый заведующий! — объявил Петренко. — Коллеги, напоминаю — с сегодняшнего дня Ника Андреевна официально возглавляет педиатрическое отделение!

Аплодисменты. Вежливые, дежурные.

Хлопают, потому что надо, а не потому что рады.

Воронов хлопал особенно громко, но глаза оставались холодными. Марина Краснова шепнула что-то соседке, обе хихикнули.

Знаю, о чём думают. Молодая, неопытная. И слухи. Проклятые слухи.

Улыбнулась с достоинством, кивнула. Села на своё обычное место — пока ещё обычное.

Завтра будет новое. Во главе стола. Страшно.

После планёрки сразу погрузилась в работу. Новая должность — новые обязанности. Обход, консультации сложных случаев, гора административных бумаг.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но мысли то и дело возвращались к утру. К Тимофею с его пингвинами. К словам Леона в душе.

"Люблю тебя". Как просто он это сказал. Как естественно.

— Ника Андреевна, результаты анализов, — медсестра протянула папку.

— Спасибо, Оля.

Попыталась сосредоточиться на цифрах, но перед глазами всплывали капли воды на его плечах, след от моих зубов...

Соберись. Ты теперь заведующая. Веди себя соответственно.

В дверь ординаторской постучали.

— Войдите!

Петренко влетел как ураган, неся огромную коробку.

— Ника Андреевна! Как хорошо, что застал!

— Игорь Семёнович? Что-то случилось?

— Проверка! — выпалил он, водружая коробку на стол. — Послезавтра комиссия! Импортозамещение на финальной стадии!

Лицо красное, рубашка взмокла. Что его так напугало?

— Но мы же готовы...

— Готовы, да не совсем! — он вспотел, хотя в кабинете работал кондиционер. — Документация! Вся документация на новое оборудование! Акты освидетельствования, протоколы испытаний, акты списания, реализация!

— Реализация?

— Реализация! — Петренко сунул мне ручку. — Подписывайте где стикеры! Всё нужно было ещё вчера!

Открыла коробку. Действительно, документы утыканы разноцветными стикерами.

Сотни листов. Как я это всё прочитаю?

— Игорь Семёнович, я должна хотя бы прочитать...

— Читайте! Конечно! — он уже пятился к двери. — Только к трём часам верните!

— Подождите...

— Некогда! У меня ещё пять отделений!

Выскочил, хлопнув дверью.

Странно. Петренко обычно не паникует так. Видимо, проверка серьёзная.

Взглянула на часы — уже к трем. Нужно побыстрее разобраться с этим.

Мигнуло сообщение.

«Мы с Тимошей у больницы. Я зашёл в кафе за кофе, он ждёт в машине с водителем - боится пропустить пингвинов. Рисует тебе целое семейство».

Улыбнулась.

Целое семейство. С папой-пингвином и мамой-пингвином.

Быстро написала: «Главврач завалил документами на проверку. Срочно всё подписать. Выйду, как только справлюсь».

«Не торопись. Мы никуда не спешим. Хотя Тимофей каждые две минуты спрашивает, скоро ли ты».

Бедный малыш. Обещала же.

Вздохнула. Взяла коробку — картон шершавый, углы впиваются в ладони.

Тяжеленная.

Где бы найти тихое место? В ординаторской будут заходить каждые пять минут.

Пошла по коридору, прислушиваясь. Из процедурной — детский плач.

Бедняжка. Уколы — это всегда страшно.

Из ординаторской напротив — громкий смех.

Дойду до своего кабинета. Как раз мимо кафетерия.

Леон где-то там же, тем более.

Спустилась на первый этаж. Запах кофе смешивался с больничным антисептиком.

Странное сочетание, но уже привычное.

Коробка оттягивала руки. Документы, которые Петренко требовал подписать к трём, весили как камни. Я вышла из ординаторской, пытаясь удобнее перехватить картон.

— Ника, привет! Давай помогу!

Александр Смирнов — молодой ординатор из терапии — тут же подошел когда увидел меня. Светлые кудри, обаятельная улыбка, вечная готовность помочь.

— Спасибо, Саша, я сама справлюсь.

— Да брось, это же тяжело! — он уже тянулся к коробке.

— Нет, правда, всё в порядке, — прижала картон к себе крепче. — Я привыкла.

— Ну как хочешь, — он шёл рядом, явно не собираясь отставать. — Кстати, слышала про пятницу? Корпоратив в "Якоре". Идёшь?

Свернули к больничному кафе — короткий путь к административному крылу.

— Не знаю ещё...

— Ой, да ладно! В прошлом году было весело. Помнишь, как Петров пытался станцевать брейк?

Я рассмеялась, вспоминая нелепые попытки анестезиолога изобразить молодёжные движения.

Сто двадцать килограмм живого веса на картонке. Незабываемое зрелище.

— Это было что-то...

— Вот именно! — Саша воодушевился. — В этом году обещают диджея. Настоящего! Потанцуем?

Просто коллега приглашает на общее мероприятие. Ничего особенного.

— Посмотрим, как работа позволит...

— Да брось, один вечер можно и отдохнуть! — он открыл дверь кафе, пропуская меня. — Ты слишком много работаешь.

Шагнула внутрь — и замерла.

Леон. За столиком у окна.

О нет. Нет-нет-нет.

Он поднял голову от телефона. Наши взгляды встретились, и я увидела, как что-то мелькнуло в его глазах. Удивление? Или что-то другое? Взгляд скользнул по мне, по Саше рядом, задержался на наших улыбающихся лицах.

Кружка с кофе в его руке замерла на полпути ко рту.

О боже. Что он подумает? Мы шли вдвоём, смеялись...

Саша всё ещё говорил что-то про диджея, но его голос превратился в гул. Всё, что я видела — это Леона. Как он медленно ставит чашку. Как откидывается на спинку стула, не сводя с меня взгляда.

Ноги стали ватными.

Надо уйти. Сделать вид, что не заметила.

Но тело предало — ноги сами понесли к его столику.

— ...поэтому я считаю, в этом году будет ещё круче! — Саша шёл следом.

Остановилась у столика. Коробка дрожала в руках.

— Привет, — выдавила я.

Господи, что за идиотское "привет"? Утром он говорил "люблю", а я теперь здороваюсь как с посторонним?

— Ника. — Его голос звучал спокойно. Но пальцы на столе напряглись. — Тебе не тяжело?

Взгляд скользнул по коробке, потом снова по Саше. Я почувствовала, как щёки начинают гореть.

— Нет, я... всё нормально...

Вру. Руки уже немеют.

— Те самые документы. — Не вопрос. Констатация. — Срочные?

— Да... проверка... импортозамещение...

Почему я бормочу? Почему не могу связать два слова?

Он кивнул. Молча. Смотрел на меня так, будто пытался что-то прочитать на моём лице.

Саша переминался с ноги на ногу.

— Ну что, Ника, так ты подумаешь? Насчёт пятницы?

Нет. Только не сейчас. Умоляю.

Взгляд Леона стал острее. Он чуть наклонил голову, ожидая моего ответа. Сердце заколотилось так громко, что, казалось, все вокруг слышат.

— Я... да... может быть...

Что я делаю? Зачем соглашаюсь?

Увидела, как Леон моргнул. Медленно. Будто обрабатывал информацию. Челюсть едва заметно напряглась.

— Супер! — Саша просиял. — Значит, договорились! Я пойду, а то меня ждут. Увидимся!

И умчался.

Молчание обрушилось как лавина. Леон смотрел на меня, не отрываясь. Я чувствовала его взгляд кожей.

Скажи что-нибудь. Пожалуйста.

— Сядь, — сказал он наконец.

— Что? Нет, я... мне нужно работать... документы...

— Сядь, Ника. — Тише теперь, но в голосе появилось что-то... — Ты дрожишь.

Правда дрожу. Но не от тяжести коробки.

Опустилась на стул. Он потянулся за коробкой — движение резче обычного. Забрал, поставил рядом.

— Кофе?

— Нет, спасибо. Мне правда нужно...

— Что за корпоратив в пятницу?

Прямота удара в солнечное сплетение. Подняла на него глаза — его лицо было спокойным, но в глазах плясали тени.

— Общий. Больничный. В "Якоре". Ничего особенного.

— И ты идёшь? — Он наклонился чуть вперёд.

— Я не говорила, что иду.

— Но и не отказала. — Пауза. Долгая. — Почему?

Потому что ты смотрел. Потому что я испугалась, что ты подумаешь... Потому что я трусиха.

— Леон, это просто...

— Знаю. — Он встал. Резко. — Просто корпоратив. Просто коллега. Просто танцы.

Что-то в его голосе заставило меня вздрогнуть. Не злость. Что-то хуже.

— Пойдём. Помогу с коробкой.

— Не нужно, я...

— Пойдём, Ника. — И добавил совсем тихо: — Нам нужно поговорить.

Сердце ухнуло вниз. "Нам нужно поговорить" — самая страшная фраза в отношениях.

Шла за ним, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Он молчал. Спина напряжена, шаг чуть быстрее обычного.

Я всё испортила. Он думает, что я ветреная. Что флиртую направо и налево. Что эти дни ничего не значили.

Свернул к подсобке.

— Леон, это не туда...

— Знаю.

Открыл дверь, пропустил внутрь. Щелчок замка прозвучал как выстрел. Поставил коробку и повернулся ко мне.

И я увидела его лицо. Не злое. Не разочарованное.

Уставшее.

— Итак. — Голос звучал спокойно. — Расскажи про пятницу.

— Что рассказывать? Обычный корпоратив.

— С танцами? — Он прислонился к двери, скрестив руки.

— Наверное. Я не знаю программу.

— Но Смирнов знает. И очень ждёт. — Ироничная усмешка. — Особенно после того, как ты согласилась.

Слёзы подступили к горлу.

— Леон, я не собиралась...

— Что не собиралась? — Он оттолкнулся от двери, подошёл ближе. — Идти? Танцевать? Флиртовать?

— Я не флиртовала!

— Знаю. — Ещё ближе. — Но ты позволила ему думать, что заинтересована.

— Это не...

— Ника. — Он остановился прямо передо мной. — Знаешь, что меня... — запнулся, провёл рукой по лицу. — Что меня… расстраивает?

Молчала. Боялась дышать.

— Твоё лицо. Когда ты меня увидела. — Он покачал головой. — Как будто я застукал тебя на измене.

— Леон...

— Я не ревную, Ника. — Взгляд прямой, честный. — Но когда женщина, которая три часа назад стонала моё имя в душе, не может отказать первому встречному... Когда она смотрит на меня как на врага...

Голос дрогнул. Совсем чуть-чуть, но я услышала.

— Я не смотрела как на врага!

— Нет? — Он наклонился, заглядывая в глаза. — Тогда почему паника? Почему ты шла ко мне как побитый щенок?

Потому что боялась. Боялась, что ты увидишь во мне ту, которой я сама себя считаю. Недостойную тебя.

— Я... я подумала, что ты подумаешь...

— Что подумаю?

— Что я легкомысленная. Что флиртую со всеми. Что после нашей ночи...

— После нашей ночи ты боишься, что я тебя осужу за разговор с коллегой? — Недоверие в голосе. — Серьёзно?

— Я знаю, это глупо...

— Нет. — Он отступил на шаг. — Это не глупо. Это... показательно.

— В смысле?

— Ты не веришь. — Просто. Как факт. — Не веришь, что между нами что-то настоящее. Что я вижу в тебе больше, чем...

— Это не так!

— Тогда почему? — В его голосе прорвалась сталь. — Почему ты так боишься моей реакции? Что я сделал, чтобы ты решила...

— Ничего! Ты ничего не сделал! Это я... — Слёзы покатились по щекам. — Это я всё порчу. Всегда.

Он замер.

— Ника...

— Нет, послушай. — Слова полились потоком. — Ты прав. Я не верю. Не верю, что такой мужчина как ты может... что я могу быть достойна... И когда Саша... когда ты увидел... я подумала — вот, сейчас ты поймёшь, что ошибся во мне.

Молчание. Долгое. Потом он шагнул ко мне, взял лицо в ладони, вытирая слёзы большими пальцами.

— Глупая. — Тихо. Нежно. — Моя глупая девочка.

И обнял. Крепко.

Как будто боялся, что убегу.

— Я не ревную к мальчишкам, — прошептал в волосы. — Но мне правда больно, когда ты смотришь на меня со страхом. Когда не веришь, что ты — всё, что мне нужно.

— Прости...

— Тшш. — Он отстранился, заглянул в глаза. — У тебя есть планы на пятницу.

— Какие планы?

— "Красный дракон". Восемь вечера. Ты и я. — Пауза. — Если захочешь.

— Хочу. Очень хочу.

— Хорошо. — Он вытер последнюю слезинку. — А теперь...

Не договорил. Просто поцеловал. Глубоко, собственнически, смывая все сомнения.

Когда он целует меня так, я верю. Верю, что всё настоящее. Что эти три дня — не сон.

Поцелуй длился вечность. Или несколько секунд. Время потеряло значение.

— Значит, "Красный дракон"? — прошептала, когда смогла говорить.

— Если не передумаешь.

— Не передумаю.

— И Смирнову откажешь? — В голосе проскользнула лёгкая ирония.

— Откажу.

— Хорошо. — Он расстегнул верхнюю пуговицу моей блузки. — А пока у нас есть минут пятнадцать.

— Леон, мы на работе...

— И? — Вторая пуговица. — Дверь закрыта. Документы могут подождать.

— Но...

— Ника. — Он остановился, заглянул в глаза. — Скажи "нет", если не хочешь. Только честно.

Хочу. Боже, как хочу. Особенно после всего этого.

— Ни за что, — прошептала.

Улыбнулся. Той самой улыбкой, от которой внутри всё переворачивается. Прижал меня к стеллажу, продолжая расстёгивать блузку.

— Осторожнее, — выдохнула. — Полки старые...

— Не волнуйся. Я аккуратно.

Поцеловал шею, нашёл чувствительное место под ухом. Металл скрипнул под моей спиной.

— Леон...

— Тшш... Расслабься...

КРАК!

Полка подо мной прогнулась и рухнула. Леон едва успел подхватить меня, но коробка с документами полетела следом, извергая белоснежный водопад бумаг.

Секунда абсолютной тишины. Мы застыли — я в его руках, практически на весу, вокруг медленно оседают документы, как снег.

А потом я фыркнула. Не смогла удержаться.

Абсурд ситуации был слишком очевиден.

— Твоя страсть разрушительна, — выдохнула сквозь смех.

— Это ты сломала государственное имущество, — парировал он, но губы дрогнули в улыбке.

Поставил на ноги. Оглядeлись. Картина впечатляющая — сломанная полка висит на одном болте, документы везде.

— Петренко убьёт, — простонала я.

— Скажешь, полка старая была.

— С документами что делать? Они перемешались!

— Соберём. Быстрее будет вдвоём.

Опустились на колени, начали хватать разлетевшиеся листы. Работали молча, но атмосфера изменилась — тяжесть ушла, осталось только тепло.

Несколько листов улетело в щель между стеллажами. Ладно, потом достану. Если вспомню.

Последние бумаги отправились в коробку. Встали, отряхнулись.

— Выгляжу как после урагана.

— Выглядишь как женщина, которую хорошо поцеловали. — Он поправил мне воротник блузки. — И Ника? В пятницу — "Красный дракон". Никаких корпоративов.

— Договорились.

Взял коробку, направился к двери. Обернулся:

— И в следующий раз выберем более прочную мебель.

— Или менее страстного мужчину, — парировала я.

— Попробуй только.

И вышел, оставив меня стоять среди обломков полки с глупой улыбкой на лице.

Три дня. Всего три дня, а я уже не представляю жизни без него. И без сломанных полок.

Дошла до кабинета. Он за углом, буквально.

Открыла первую папку. Акты, протоколы, сертификаты — стикеры везде. Механически ставила подписи.

Даже не читаю. Петренко сказал подписать — подписываю. Опыта у него больше.

Взгляд зацепился за формулировку: "...списание оборудования по программе импортозамещения для дальнейшей его реализации фонду... "

Странно. Зачем фонду это оборудование? Ладно, Петренко разберётся.

Телефон завибрировал.

«Выходи. Тим просит передать: пингвины без тебя грустят. И он тоже.»

Улыбнулась. Быстро долистала оставшееся, расставила подписи. К Петренко, сдать коробку — и бегом на улицу.

— Доктор Ника! — Тимофей размахивал рисунком. — Смотри! Это мы!

Три пингвина — папа в костюме, мама в белом халате, малыш в полоске.

— Потрясающе!

— Папа сказал, у мамы-пингвина глаза как у тебя!

Мама-пингвин. Он видит во мне маму-пингвина…

В зоопарке Тимофей тащил нас от вольера к вольеру.

— Смотри, смотри! — подпрыгивал он у стекла. — Вон тот толстый — Боб!

— Почему Боб?

— Потому что похож на дядю Боба из мультика! Толстый и смешной!

Пингвины действительно были забавные — важно переваливались, иногда поскальзывались на льду.

— А вон тот грустный — это Стив, — продолжал Тимофей. — Он худой, потому что Боб всю рыбу съедает!

— Может, он на диете? — предположил Леон.

— Пингвины не сидят на диетах! — возмутился сын. — Они умные!

У жирафов Тимофей замер с открытым ртом.

— Ого... — выдохнул он. — Папа, а сердце правда большое?

— У жирафа? Огромное. Килограммов одиннадцать.

— А у человека?

— Граммов триста.

— А у доктора Ники? — Тимофей повернулся ко мне.

— Тоже триста граммов, наверное.

— Нет! — уверенно заявил он. — У тебя больше! Потому что ты добрая!

Этот ребёнок растопит любое сердце. Даже жирафье.

— Доктор Ника не жираф, солнышко, — улыбнулся Леон.

— Знаю! Но у неё всё равно большое сердце! Правда же? — Он смотрел на меня с такой надеждой.

— Наверное, — смутилась я.

— Точно большое! — решил Тимофей. — Иначе как бы ты лечила больных деток?

У слонов он требовал купить слонёнка ("Маленького! В ванной поместится!"), у обезьян хохотал над их проделками ("Смотрите, эта корчит рожи как тетя Люба!").

На лавочке у пруда кормили лебедей попкорном. Тимофей визжал от восторга, когда птицы подплывали близко.

— Папа, а лебеди правда на всю жизнь пару выбирают?

— Правда.

— А люди? — Он смотрел серьёзно.

— Люди... по-разному, — осторожно ответил Леон.

— А ты? Ты выбрал?

Леон посмотрел на меня. В глазах — тепло и что-то ещё. Определённость?

— Выбрал.

— И доктора Нику?

— Тим...

— Это же очевидно! — Мальчик пожал плечами. — Ты на неё смотришь как папа-лебедь на маму-лебедя!

Из уст младенца...

Леон кашлянул. Я покраснела. Тимофей удовлетворённо кивнул и вернулся к лебедям.

— Прости за него, — тихо сказал Леон.

— За что? Он прав.

— Прав? — Он повернулся ко мне.

— Ты правда смотришь... как папа-лебедь.

— А ты как мама-лебедь?

— Не знаю. Не видела, как смотрят мамы-лебеди.

— С любовью, — просто сказал он. — Как ты сейчас.

Солнце клонилось к закату, окрашивая воду в золотистые тона. Тимофей устроился между нами на лавочке, прижавшись то к отцу, то ко мне. Идеальный момент. Из тех, что хочется растянуть навечно. Телефон зазвонил, разрушая магию. Леон глянул на экран — и лицо изменилось.

Из расслабленного стало напряжённым.

— Извини, нужно ответить.

Отошёл на несколько шагов. Я слышала обрывки которые не складывались в слова.

Что случилось? Кто звонит?

Тимофей дёргал меня за руку:

— Доктор Ника, смотри! Маленький лебедь!

— Это лебедёнок, милый.

— Он грустный. Наверное, есть хочет.

Кинула попкорн малышу. Но взгляд возвращался к Леону. Он стоял спиной, напряжённый как струна.

Вернулся через пару минут. Улыбка натянутая, как маска.

— Всё в порядке?

— Рабочие моменты.

Не смей. Прошу. Не закрывайся от меня сейчас

— Папа, пойдём к бегемотам! — Тимофей уже тянул нас дальше.

— Пойдём, чемпион.

Но я видела — взгляд Леона блуждает. Руки чуть дрожат. Едва заметно, но я чувствовала — держал мою ладонь слишком крепко.

Леон Серебряков, человек, который контролирует империю, никогда не дрожит.

Если только не случилось что-то серьезное.

Интерлюдия 2. Взаимное отторжение

Леон Серебряков

Февральское солнце клонилось к закату, окрашивая пруд в тревожные оттенки меди. Тимофей кормил лебедей, визжа от восторга при каждом их приближении. Ника рядом — смеялась, придерживая его за капюшон, чтобы не свалился в воду от восторга.

Идеальная картинка. Семья.

Моя

семья.

Телефон завибрировал в кармане. Глянул на экран — номер незнакомый. Обычно не отвечаю на такие, но что-то кольнуло тревогой.

— Извини, нужно ответить.

Отошёл на несколько шагов. Достаточно далеко, чтобы не услышали.

— Леон Серебряков слушает.

— Леон Андреевич? — женский голос, официальный, выверенный. — Это Елена Викторовна Морозова, старший инспектор отдела опеки Западного округа.

Опека.

Одно слово — и мир качнулся. Мышцы затылка окаменели мгновенно. В последний раз я слышал его, когда Марина пыталась забрать Тимофея. Тогда отбился. Но вот оно, снова.

— Слушаю вас, — голос остался ровным. Годы в бизнесе научили не показывать эмоций. Специально замедлил дыхание, выровнял.

— Вчера в детском саду №1247 произошёл инцидент с вашим сыном. Драка с другим воспитанником.

Обернулся на Тимофея. Мой тихий, застенчивый мальчик, который боится громких звуков. Подрался?

— Это невозможно. Тимофей не...

— Причиной стал конфликт на тему... материнства. Ваш сын утверждает, что у него есть "новая мама", которая заменила биологическую мать. Когда другие дети возразили, он проявил агрессию.

Новая мама.

Смотрю на Нику. Она присела рядом с сыном, что-то объясняет про лебедей. Тимофей смотрит на неё с обожанием. Когда она стала для него мамой? Вчера? Сегодня утром?

Три недели, Серебряков. Ты знаешь её три недели.

— Леон Андреевич, воспитатели обеспокоены психологическим состоянием ребёнка. Нам также стало известно, что в вашем доме действительно присутствует женщина, с которой вы знакомы непродолжительное время.

Стоп. Откуда информация? Воспитатели не знают сроков. Кто-то слил. Челюсть свело от напряжения.

— Откуда эта информация? — спросил жёстче, чем планировал.

— У нас есть обязанность проверять все сигналы о благополучии детей. Мы назначаем проверку условий проживания на эту среду. Будьте дома. С вами и... вашей подругой.

Подругой. В голосе инспектора — осуждение. Мол, таскает баб домой, ребёнок путается.

— Конечно. Мы будем.

— До свидания, господин Серебряков. И... подумайте о психологическом комфорте ребёнка.

Гудки.

Стоял, глядя на потемневший экран. В груди — знакомая тяжесть. Пришлось разжать кулаки — ногти оставили полумесяцы на ладонях.

Очень похоже на влияние извне. Слежка?

Быстро пролистал контакты. Нашёл нужный номер — Андрей, старый товарищ — бывший опер, теперь частная практика. Два года назад помог отследить передвижения Марины во время развода.

— Андрей? Это Серебряков.

— Леон? — голос удивлённый, но дружелюбный. — Давно не слышались. Как дела?

— Нужна твоя помощь. Это срочно.

— Слушаю, — тон сразу стал деловым.

— Марина. Нужно знать, где она и что делает.

— Понял. Она же в Милане вроде?

— Вот это и нужно проверить. И ещё — была ли в Москве на прошлой неделе.

— Дай мне пару часов. У меня остались контакты в её окружении. Перезвоню.

— Спасибо. И Андрей — это важно.

— Понял. Жди звонка.

Вернулся к Нике и Тимофею. Сын уже устал, прижимался к Нике, тёр глаза.

— Кажется, кому-то пора домой, — сказала она, поглаживая его по голове.

— Не хочу... — пробормотал Тимофей. — Ещё пошли посмотрим кого-нибудь...

— В другой раз посмотрим, солнышко.

Телефон завибрировал. Андрей.

— Секунду, отвечу и поедем домой — кивнул Нике и отошел в сторону.

— Что узнал?

— Есть новости, — в голосе Андрея было что-то... странное.

— Говори.

— Марина в Москве. Прилетела десять дней назад, остановилась не в отеле — снимает квартиру через подставное лицо. Химки, элитный комплекс.

Сердце ухнуло вниз.

— Продолжай.

— На прошлой неделе встречалась с адвокатом. Дважды. И — держись — вчера была в детском саду. Твоего сына.

— Что?!

— Представилась журналисткой, делающей материал о частных садах. Расспрашивала воспитателей о программе, о детях... Особенно интересовалась "детьми из неполных семей".

Сука. Она готовила почву.

— Есть ещё?

— Да. Сегодня утром ездила в опеку Западного округа. Была там минут сорок.

Всё встало на свои места. Драка Тимофея — только повод. Марина сама запустила механизм.

— Спасибо, Андрей. Выставь счёт, как обычно.

— Понял. Набирай если что.

Отключился. Стоял в темноте, глядя на огни города. Ярость поднималась волнами — горячая, почти физическая.

Марина. Столько молчала, а теперь решила вернуться? Увидела, что у Тимофея появилась новая мама, и взбесилась?

Вернулся к своей семье. Натянул улыбку — навык, отточенный годами.

— Всё в порядке?

— Рабочие моменты.

Не ври ей, Серебряков. Скажи правду. Предупреди.

Но смотрю в её глаза — счастливые, доверчивые — и слова застревают в горле. Утром она плакала от страха, что недостойна меня. Что я решу, будто она меркантильная.

Если скажу про опеку — сбежит. Решит, что приносит проблемы. Что разрушает нашу жизнь.

А я только-только убедил её остаться.

Дорога домой. Тимофей уснул на заднем сиденье, прижавшись к Нике. В зеркале заднего вида вижу — она поправляет ему волосы, укрывает пледом.

Материнский жест. Естественный.

За что зацепилась опека? Что она ночует у нас? Что сын называет её мамой?

Стискиваю руль крепче. Костяшки белеют. Надо рассказать. Подготовить.

— Ника...

— М? — сонно. Устала. Весь день на ногах — сначала больница, потом зоопарк.

— Я... — слова не идут. — Спасибо за сегодня. Тимофею было весело.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Трус, Серебряков.

— Мне тоже, — улыбается. — Он чудесный мальчик.

— Привязался к тебе.

— Взаимно.

Скажи ей. Сейчас.

— Да так быстро. И после Марины... боится потерять.

Вижу, как она напрягается.

— Леон, если ты намекаешь...

— Нет! — перебиваю. — Я рад. Правда. Просто... люди могут не понять. Как быстро всё произошло.

Жалкие намёки. Скажи прямо — нам грозит проверка!

— Плевать на людей, — она гладит спящего Тимофея. — Важно, что мы чувствуем.

Господи, она идеальна. И я подставляю её под удар.

Дома укладываем сонного сына. Он бормочет что-то про пингвинов, обнимает плюшевого робота.

— Доктор Ника... не уходи...

— Никуда не уйду, солнышко.

Стою в дверях, смотрю, как она целует его в лоб. Сердце сжимается.

В среду придут чужие люди. Будут оценивать нашу "скоропалительную" связь. Решать, безопасно ли моему сыну.

А я молчу как кретин.

В спальне Ника раздевается неспешно. Дома, у нас, она уже чувствует себя естественно. Вешает платье в шкаф — рядом с моими рубашками.

— О чём думаешь? — спрашивает, забираясь под одеяло.

О том, что могу потерять вас обоих. Что Марина нанесла удар оттуда, откуда не ждал. Что не знаю, как защитить свою семью.

— О том, как мне повезло, — говорю вслух.

Обнимаю её, вдыхаю запах волос. Жасмин.

— Леон? — сонно. — Тот звонок... всё правда хорошо?

Последний шанс.

— Всё хорошо, милая. Спи.

Прости меня. Я исправлю. Защищу. Не дам никому разрушить то, что между нами.

Но в темноте страх скребётся когтями. Что если не смогу? Что если опека решит — слишком быстро, слишком опасно для ребёнка?

Что если потеряю их обоих?

Ника сопит мне в плечо, доверчиво, спокойно. Не знает, какой шторм надвигается.

Смотрю на её лицо в лунном свете. Расслабленное, умиротворённое. Рука на моей груди — прямо над сердцем.

Господи, что я готов ради тебя сделать. Ради вас. Свернуть горы. И сверну, если придётся.

А пока, лежу без сна, планируя войну. Платон. Адвокаты. Найти, кто финансирует Марину.

Она хочет отнять у меня семью?

Не позволю.

Александр Смирнов

Уже два года. Просыпаюсь — и первая мысль о ней. В душе, за завтраком, по дороге на работу — везде её лицо. Её голос. Её смех.

Ника Правдина. Я помню точно, когда влюбился. День стажировки, два года назад. Она склонилась над пятилетним мальчиком с переломом, гладила по голове, шептала что-то успокаивающее. Её глаза были полны такой нежности, что сердце остановилось.

"Вот она. Та самая."

Как в дурацких фильмах, над которыми я всегда смеялся. А потом полгода назад — она плакала в ординаторской после тяжёлого пациента. Я принёс чай, неловко обнял за плечи. Секунду — всего секунду — она прижалась ко мне. Доверчиво, отчаянно.

И я понял: пропал. Навсегда.

А сейчас стоял в коридоре, смотрел, как она тащит эту коробку, и готов был на колени встать ради её улыбки.

— Ника, привет! Давай помогу!

Она подняла голову — и улыбнулась. Мне.

— Спасибо, Саша, я сама справлюсь.

Отказалась, как всегда. Но шла рядом, говорила, смеялась над шутками про Петрова. И когда я спросил про корпоратив...

— Посмотрим, как работа позволит...

Не "нет"! Первый раз за два года — не категоричный отказ! В груди расцвела надежда, горячая и пьянящая.

Мы вошли в кафе. Я уже видел этот вечер — она в красивом платье, медленный танец, её рука на моём плече...

И тут увидел ЕГО.

Серебряков. За столиком у окна. Идеальный, уверенный, недосягаемый.

Конец сказки. Потому что я видел её лицо — как оно изменилось при виде его. Страх, радость, вина — всё сразу, а потом паника, как у пойманного ребёнка. Она любит его. Это было написано в каждом её жесте, в каждом украдкой брошенном взгляде.

Боль ударила в грудь — физически, будто кто-то вырвал сердце и растоптал об пол. Руки задрожали.

— Так ты подумаешь? Насчёт пятницы? — выдавил из себя, хотя внутри всё кричало.

— Я... да... может быть...

Она согласилась. При НЁМ. Видел, как Серебряков изучает нас — владелец, оценивающий угрозу собственности. А она мялась между нами, виноватая и испуганная.

Сбежал оттуда. Просто сбежал, пока не наделал глупостей.

Остаток дня прошёл в тумане. Руки тряслись на простых процедурах, мысли путались. Коллеги спрашивали, что случилось. Врал про головную боль.

Голова не болела. Болело все остальное.

К вечеру добрался домой — пустая однушка встретила холодом и тишиной. Стены помнят мои монологи о ней. Подушка ловила стоны в те ночи, когда желание становилось невыносимым.

Упал на диван, закрыл глаза. Представил их вместе. Его руки на её теле. Её стоны. Не мои. Никогда не мои.

Телефон зазвонил резко, неожиданно. Неизвестный номер — обычно не отвечаю. Но что-то заставило взять трубку.

— Слушаю.

— Добрый вечер, Александр Витальевич. Морозова Елена Викторовна, старший инспектор отдела опеки и попечительства.

Опека? Зачем опека звонит мне?

— Слушаю вас.

— У нас назначена проверка семьи Серебрякова. Завтра утром. В рамках подготовки нам нужна информация о некоторых лицах, контактирующих с ребёнком.

Серебрякова. Тимофей. Проверка. Слова не складывались в картину.

— Простите, при чём тут я?

— Вы коллега доктора Правдиной, верно? Вероника Андреевна Правдина?

Сердце ухнуло вниз. Ника? Что... зачем опеке...

— Да, мы работаем в одной больнице.

— Нам известно о её близких отношениях с Серебряковым и его сыном. Что можете сказать о характере этих отношений?

В трубке стало тихо. Я слышал только собственное дыхание — частое, сбившееся.

— Я... не понимаю, зачем эта информация...

— Александр Витальевич, мы проводим внеплановую проверку условий содержания несовершеннолетнего. Нас интересует степень влияния посторонних лиц на психологическое состояние ребёнка.

Посторонних лиц. Ника — постороннее лицо? Странная формулировка для инспектора опеки.

— Доктор Правдина — замечательный врач. Она никогда...

— Мы не сомневаемся в её профессиональных качествах. Речь идёт о личных отношениях. Как давно они знакомы?

Голос стал жёстче, требовательнее. У меня мать работала в соцзащите, они обычно мягче разговаривают. Но может, сейчас всё изменилось.

— Не так давно... Несколько недель, наверное...

— Несколько недель, — повторила женщина. — И за это время успела стать достаточно близка с Серебряковым и его сыном?

Что ответить? Что сказать? В голове мелькнула мысль — а действительно ли это опека? Но я был слишком взволнован, чтобы сомневаться.

— Ребёнок её любит. Она лечила его, когда он болел...

— Понятно. Доктор Смирнов, вы в курсе, что доктор Правдина практически ежедневно присутствует в доме господина Серебрякова?

Ежедневно. Они живут вместе.

— Я... мы не так близко общаемся... я не знаю подробностей...

— Разумеется. Просто уточняю информацию. Завтра у нас важная проверка. Надеемся, что всё пройдёт гладко для всех заинтересованных сторон.

В её голосе появилось что-то странное — не то предупреждение, не то угроза. Опять же, необычно для инспектора, но я не стал заострять внимание.

— А что может пойти не так?

— Доктор Смирнов, вы же врач, дети очень чувствительны к изменениям в семье. Появление нового человека, особенно в роли... замещающего родителя... может травмировать психику.

Замещающего родителя. Ника уже мама для Тимофея? Сердце сжалось от этой мысли.

— Но она же не...

— Мальчик называет её мамой. Это зафиксировано воспитателями детского сада. Вчера произошёл инцидент — ребёнок подрался с одногруппниками, защищая свою "новую маму".

Подрался? Тимофей? Тихий, застенчивый мальчик?

— Это серьёзно?

— Очень серьёзно. Если экспертиза признает отношения травмирующими для ребёнка... Придётся принимать меры.

— Какие меры?

— Это зависит от результатов проверки. В крайнем случае — ограничение контактов. Или изменение места проживания несовершеннолетнего.

Место проживания. Тимофея могут забрать? Мысль закружилась в голове, не находя места.

— И что будет с... с доктором Правдиной?

— А что с ней должно быть? — в голосе появилась холодность. — Она же не нарушала закон. Хотя репутационные издержки... Знаете, как СМИ любят такие истории. "Врач разрушает семью", "Женщина против ребёнка"...

Кровь застыла в жилах. Это уже совсем не похоже на официальный разговор, но я был слишком взволнован, чтобы анализировать происходящее.

— Но это же неправда! Она не...

— Конечно неправда. Но кого интересует правда, когда есть красивый заголовок? Особенно если дело дойдёт до суда...

— До суда?!

— Я не говорю, что дойдёт. Просто... завтра важный день. Для всех. Хочется верить, что здравый смысл возобладает.

В трубке повисла тишина. Я слышал только стук собственного сердца.

— Александр Витальевич? Вы меня слышите?

— Да... да, слышу.

— Спасибо за информацию. Хорошего вечера.

Гудки.

Я сидел с трубкой в руке, пытаясь осознать услышанное. Завтра проверка. Опека может забрать Тимофея. Нику обвинят в разрушении семьи. Скандал в СМИ. Карьере конец.

А я... я ничего не могу сделать. Только смотреть, как рушится жизнь женщины, которую люблю.

Или могу?

Встал, прошёлся по комнате. Телефон дрожал в руке. Мысли метались, натыкаясь друг на друга.

Предупредить её. Но как? По телефону? Нет, это слишком... безлично. Такие вещи нужно говорить лично. Глядя в глаза.

Завтра утром. Приеду пораньше в больницу. Поймаю до начала смены. Расскажу про знакомую из социальных служб — случайно проговорилась. Попросила никому не говорить, но я переживаю...

Да, это сработает. Ника поверит. Мы же друзья. Хорошие друзья.

Если она узнает заранее — сможет подготовиться. Или... или отойти в сторону. Временно. Пока всё не уляжется.

А я буду рядом. Поддержу. Покажу, что есть те, кто любит её просто так. Без условий. Без риска для карьеры.

Лёг в постель, но сон не шёл. Ворочался, репетировал завтрашний разговор. Как скажу. Что скажу. Как объясню своё волнение.

"Ника, нам нужно поговорить. Наедине. Это важно."

"У меня есть знакомая в опеке. Вчера случайно проговорилась..."

"Я переживаю за тебя. Не хочу, чтобы твоя карьера пострадала..."

Под утро забылся тревожным сном. Снилась Ника в белом платье. Но не свадебном — больничном халате, забрызганном кровью. Она плакала, а я не мог дотянуться, помочь.

Проснулся в холодном поту за час до будильника. Больше не ложился — принял душ, оделся, выехал в больницу.

Приехал к семи — за час до начала смены. Знал, что она всегда приходит раньше.

Ждал у входа в отделение. Руки дрожали, во рту пересохло. Репетировал слова, которые скажу.

И вот она. В джинсах и свитере — ещё не переоделась. Красивая такая, что сердце заболело сильнее.

Позвал. Сказал, что нужно поговорить. Срочно.

В ординаторской выложил всё. Про проверку опеки. Про драку в садике. Про возможность забрать ребёнка. Про СМИ и конец карьеры.

Смотрел, как меняется её лицо. Белеет. Как появляется ужас в глазах. Как дрожат руки. Как она хватается за стол, чтобы не упасть.

Видел эту боль. Весь её ужас. И продолжал говорить.

А потом в её глазах появилось понимание. Она смотрела на меня — и понимала. Всё понимала.

Прошептала что-то и выбежала.

Остался один. Стоял, смотрел в окно. Видел свое отражение — и ненавидел его.

Я сделал это. Увидел её боль. Её ужас. Её слёзы.

И ненавижу себя. И не могу остановиться любить.

Потому что два года безответной любви — это слишком много. Даже для святого.

А я никогда не был святым.

______________________________________________________________________

Дорогие читатели!

Ухожу в короткий недельный отпуск, но изо всех сил постараюсь найти время чтобы написать следующую главу.!

Безумно благодарна каждому, кто читает и переживает за наших героев. Ваши отклики — это то, что заставляет писать дальше.

Скоро увидимся!

С теплом (сидящая на чемоданах), ваш автор ❤️

Глава 12. Шок. Разряд. Пульс?

Проснулась от того, что место рядом было пустым и холодным. Леон встал давно. Приоткрыла глаза — февральское утро просачивалось сквозь шторы бледным светом.

Где-то внизу звучали голоса — Леон и Тимофей уже завтракали. Обычное утро. Но почему-то внутри была тревога — остаток вчерашнего вечера. Тот странный звонок в зоопарке, его напряжённое лицо...

Спустилась вниз. На кухне Тимофей сидел в пижаме с роботами, размазывая джем по тосту больше, чем ел.

— Доктор Ника! — просиял он. — Папа сказал, ты проспала!

— Немного, — улыбнулась, целуя его в макушку.

Леон налил мне кофе — как всегда, без слов знал, что мне нужно. Поцеловал в висок:

— Доброе утро, соня.

— Доброе.

Всё как обычно. Он читал утренние новости на планшете, иногда хмурясь. Тимофей болтал про детский сад — сегодня они будут делать кормушки для птиц. Роза хлопотала у плиты.

Нормальное семейное утро. Только...

Только я заметила, как он чуть дёрнулся, когда телефон завибрировал. Бросил быстрый взгляд на экран и убрал в карман. Движение было таким мимолётным, что я почти усомнилась — показалось?

— Папа, ты отвезёшь меня сегодня?

— Конечно, солнышко.

— Ура! Можно включим нашу песню?

Леон улыбался, отвечал сыну, но я видела — в уголках глаз залегли тени. Устал? Не выспался? Или...

— Всё в порядке? — спросила, когда Тимофей убежал одеваться.

— А что может быть не в порядке? — он обнял меня, прижал к себе. — У меня прекрасное утро с двумя любимыми людьми.

Сказал искренне. Но отчего-то стало ещё тревожнее.

В больницу ехала, пытаясь отогнать тревогу.

Может, я накручиваю? Придумываю проблемы там, где их нет?

Вспомнила, как побелели его костяшки, когда сжимал телефон вчера. Как резко оборвал разговор.

Паранойя, Правдина. У человека бизнес-империя. Конечно, бывают сложные разговоры.

Но осадок остался. Как заноза — маленькая, почти неощутимая. Но царапает.

Вот только тем сильнее был контраст.

Ординаторская показалась тесной. Февральский свет за окном — мутный, больной. В воздухе пахло дешёвым кофе и чужим страхом — запах, который пропитал эти стены за годы плохих новостей. Александр стоял у окна, явно ждал.

— Ника, нам нужно поговорить.

— Что случилось?

— Сядь. Пожалуйста.

Села. Сердце уже билось чаще — интуиция кричала.

— Вчера вечером... мне звонили, — он замялся, потёр переносицу. — Из опеки. Спрашивали о тебе. О Серебрякове.

Опека. В животе всё оборвалось.

— Что? Зачем...

— Ника, — он быстро пересёк комнату, положил руку на моё плечо.

Ладонь горячая, влажная. Начал поглаживать — медленные круги большим пальцем. От этого прикосновения кожу будто током прошибло. Неправильное прикосновение. Жадное.

— Сегодня проверка. Тимофей... — голос дрогнул, но глаза... глаза блестели. — Мальчик подрался с несколькими ребятами. В садике. Защищал свою... тебя называл мамой.

Мамой. Комната поплыла. Ухватилась за стол — костяшки побелели.

— Я... я не понимаю... он же тихий... он никогда...

— Воспитатели в шоке, — рука скользнула ниже, к лопатке. Гладил теперь размашисто, собственнически. — Говорят, такая привязанность... слишком быстрая... может травмировать...

— И что это значит? — голос дрожал.

— Ника, ты должна понимать... — он наклонился ближе, дыхание обожгло ухо. — Если опека решит, что твоё присутствие негативно влияет на ребёнка... Они могут принять меры. Вплоть до... — пауза, он явно смаковал момент, — изъятия ребёнка из семьи.

Изъятия. Забрать Тимофея. Мир закачался.

— Нет... они не могут...

— Могут, — его пальцы сжали плечо сильнее. — Особенно если есть жалобы. Драка — это серьёзно. А если выяснятся еще негативные подробности…

Подняла глаза. И увидела.

Не сочувствие. Не тревогу друга. Он смотрел как... как хищник на раненую добычу. Ждал, когда можно будет подобрать.

— Саша...

— Ты вся дрожишь, — придвинулся ближе. Запах его одеколона — резкий, удушающий. — Боже, Ника, ты ледяная...

— Не надо, — попыталась отстраниться, но он держал крепко.

— Я же хочу помочь...

— Убери руки, — процедила сквозь зубы.

— Ника, ты вся дрожишь, давай я...

— Я сказала — ОТОЙДИ!

Голос прозвучал как удар хлыста. Он отшатнулся, руки упали вдоль тела. На лице — шок. Не ожидал, что тихая, милая доктор Правдина может так рычать.

— Не смей меня трогать. Никогда. Понял?

Вырвалась, но ноги подгибались. Он шагнул ко мне.

— Ника, послушай...

— Нет, ты... ты откуда знаешь? Про драку Тимофея? Откуда такие подробности?

Лицо изменилось. На секунду. Мелькнуло что-то... виноватое?

— Они спрашивали... я должен был ответить... это же официальный запрос...

— Боже, Саша... зачем… почему ты?

И тут маска слетела.

— Два года! — голос сорвался. — Два года я рядом! А ты... ты даже не видишь!

Пятилась к двери. Он шёл за мной.

— Я думал... если предупрежу... если помогу... ты поймёшь наконец...

— Что пойму?

— Что он тебе не пара! Что я... я бы никогда не скрыл такое! Я бы защитил!

Спиной нащупала дверную ручку. Он всё говорил — быстро, сбивчиво, слова лились потоком. Но я уже не слышала. Видела только его глаза — блестящие от слёз и чего-то ещё. Триумфа? Надежды?

Выскочила в коридор. Бежала, не разбирая дороги. В туалет. В кабинку. Рухнула на колени перед унитазом — тошнило, но желудок пустой.

Сухие спазмы. Слёзы. Дрожь.

Он использовал мою боль. Увидел слабость и полез утешать. Гладить. Прижимать к себе.

Два года ждал такого момента.

Кафель холодный под ладонями — шершавый, в мелких трещинах. Сосредоточилась на этом ощущении, пытаясь унять дрожь. Где-то капает вода — мерно, методично. Кап. Кап. Кап. Как отсчёт секунд до катастрофы.

Кто-то вошёл. Стук каблуков — уверенный, деловой. Я сжалась, задержала дыхание.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Ника? — голос Гали. — Милая, ты здесь?

Молчала. Язык прилип к нёбу, во рту — вкус металла.

— Смирнов мечется по отделению. Говорит, ты убежала...

— Я... — голос сорвался. Прокашлялась. — Мне нехорошо.

— Открой, дорогая.

— Нет! Я... желудок. Сейчас выйду.

Пауза. Слышно её вздох.

— Хорошо. Но если что — я в ординаторской.

Шаги удалились. Я сползла по стенке ещё ниже.

Достала телефон. Экран прыгал перед глазами — то ли руки дрожат, то ли зрение расфокусировалось. Дрожащие пальцы с трудом попадали по кнопкам.

Гудок. Второй. Третий.

"Абонент временно недоступен".

Перезвонила. Снова гудки.

Совещание. Конечно. Он же говорил утром про важную встречу.

Написала сообщение: "Леон, срочно! Позвони мне! Это про Тимофея!"

Отправлено. Одна галочка. Выключила телефон.

Из-за меня. Всё из-за меня. Если бы я не появилась в их жизни...

Умылась холодной водой. В зеркале — бледное лицо, огромные глаза, дрожащие губы. Не врач-профессионал. Испуганная женщина.

Беги. Исчезни. Дай им шанс на нормальную жизнь.

Написала Петренко — отгул по семейным обстоятельствам. Не дожидаясь ответа, переоделась и вышла через чёрный ход. Как воровка. Как и подобает той, кто разрушает чужие семьи.

В метро было душно. Люди толкались, спешили по своим делам. Чья-то сумка больно ударила по плечу — даже не извинились. Обычная московская давка.

На "Арбатской" увидела молодую семью. Мама, папа, девочка лет пяти. Малышка что-то оживлённо рассказывала, размахивая игрушкой.

Сердце сжалось так больно, что пришлось отвернуться.

На "Смоленской" чуть не проехала свою остановку. Выскочила в последний момент, зацепившись сумкой за закрывающиеся двери.

У дома остановилась возле витрины магазина. В витрине — плюшевый робот. Точно такой же, как у Тимофея. Только новый, не потрёпанный любовью.

Слёзы наконец прорвались. Потекли по щекам, капали на воротник пальто. Прохожие косились, обходили стороной.

Плачущая женщина у витрины — обычное дело для большого города, да?

Квартира встретила холодом и запахом пыли. Я же почти не была дома последние дни. Всё время у Леона. В его доме. В его жизни.

На кухонном столе — крошки от позавчерашнего завтрака. Мелкие, как моя решимость. Смахнула на пол — пусть.

Разрушение начинается с мелочей.

Села, обхватила голову руками. Хотелось выть, но слёзы высохли. Внутри — выжженная пустыня. Виски пульсировали — тук-тук-тук. В такт с сердцем.

На холодильнике магнитом прикреплён рисунок. Тимофей подарил, когда был в больнице — солнышко, домик, человечки держатся за руки. "Это мы", — сказал тогда.

Мы.

Которых больше нет.

Только бы он не приехал.

Смотрела на выключенный телефон. Чёрный экран отражал моё лицо — искажённое, чужое.

Может, он пишет? Звонит? Ищет?

Или радуется, что я сбежала сама. Не пришлось объяснять, выбирать между сыном и женщиной.

Включила.

Экран взорвался уведомлениями. Пятнадцать пропущенных от Леона. Десять сообщений. Три от Алисы.

Сердце забилось быстрее. Значит, ищет. Значит, беспокоится.

Но что я ему скажу? "Прости, я трусиха"? "Прости, из-за меня чуть не забрали Тимофея"?

Выключила, не читая. Не могу. Не готова услышать в его голосе разочарование. Или ещё хуже — облегчение.

Заварила чай. Руки дрожали, половина воды пролилась мимо. Обожгла палец — боль отрезвила, вернула в реальность.

Час. Тишина давила на барабанные перепонки. Только часы на стене тикали монотонно. За стеной включили телевизор. Какое-то ток-шоу, смех из консервной банки. У людей обычная жизнь. А у меня — конец света.

Алиса прислала смс — телефон был включён секунд тридцать, но она успела.

"Где ты? Леон с ума сходит. Что случилось?"

Леон с ума сходит. Или Алиса преувеличивает?

Два часа. Чай остыл нетронутым. На поверхности образовалась противная плёнка.

Встала, прошла к окну. На улице уже смеркалось — февральские дни короткие. Фонари зажигались по очереди — оранжевые глаза февральской Москвы.

Может, он ещё на работе? Совещания могут длиться часами.

Или уже дома. С Тимофеем. Объясняет, что доктор Ника уехала по делам. Важным взрослым делам.

И тут — стук в дверь.

Резкий. Требовательный. Властный.

Замерла. Сердце ухнуло и застряло где-то в горле.

Тишина. Потом снова стук — громче, настойчивее.

— Ника. Открой.

Его голос. Низкий, напряжённый, с хрипотцой.

Он приехал.

Не двинулась с места. Не могу. Не имею права. Если открою — не смогу отпустить. А нужно. Ради них.

— Ника, я знаю, что ты там. Открой дверь.

Молчала. Сердце колотилось так громко, что казалось — он слышит через дверь. Прижалась спиной к двери. Через тонкую фанеру чувствовала его присутствие. Тепло. Или мне кажется?

— Ника, я знаю ты там!

— Уходи! — крикнула, ненавидя себя за слабость. Голос сорвался, царапнул горло. — Убирайся! Ты мне не нужен!

— Не уйду.

Просто. Спокойно. Окончательно.

— Ты не понимаешь! — вскочила, прижалась к двери. — Из-за меня у тебя отберут сына! Из-за меня опека решит, что ты плохой отец! Я разрушу вашу жизнь!

— Знаю про опеку.

Мир остановился. Три слова — и воздух кончился. Ноги подкосились. Сползла по двери на пол. Холодный ламинат обжёг кожу сквозь джинсы.

— Что?

— Открой дверь, Ника. Нам нужно поговорить.

— Нет! — паника вернулась удесятерённой силой. — Ты должен быть с Тимофеем! Должен готовиться к проверке! Решать проблемы! А не тратить время на истеричку, которая...

— Проверка уже была. Открой дверь, и я всё объясню.

— Нет, — покачала головой, хотя он не видел. — Я не могу. Леон, пожалуйста, уйди. Так будет лучше. Для всех.

— Для кого лучше? — в голосе появилась сталь.

— Для тебя! Для Тимофея! Вы без меня...

— Без тебя Тимофей отказался есть, — перебил он жёстко. — Спрашивает, почему ты не пришла. Что ему сказать, Ника? Что ты испугалась и сбежала?

Слёзы хлынули потоком. Прислонилась лбом к двери, всхлипывая.

— Не говори так... Скажи ему, что я... что у меня дела...

— Врать пятилетнему ребёнку? — голос стал ещё жёстче. — Который спрашивает, почему его новая мама не пришла домой?

Новая мама.

Господи, что я делаю? Поддаюсь панике и раню ребёнка.

— Леон, пожалуйста...

— Нет. Теперь ты послушай, — голос звучал глухо, устало. Слышно его дыхание за дверью — тяжёлое, рваное. — Опека дала положительное заключение. Знаешь почему? Потому что видели счастливого ребёнка. Ребёнка, который взахлёб рассказывал про доктора Нику, про пингвинов, про нашу семью.

Нашу семью. Рыдания сотрясали тело.

— Это не я разрушаю жизнь Тимофея, Ника. Это ты. Прямо сейчас. Своим побегом.

Правда била больнее любой лжи.

— Ты должен был сказать! — выкрикнула сквозь слёзы. — Про опеку, про проверку! Я бы подготовилась! Я бы...

— Сбежала раньше? — закончил он. — Именно поэтому не сказал. Я идиот, согласен. Но я знаю тебя, Ника. Ты ищешь повод сбежать при первой трудности.

— Это не...

— Это правда. И мы оба это знаем.

Молчание. Только моё сдавленное дыхание и удары сердца.

— Я не люблю тебя, — прошептала, ненавидя себя за ложь. — Это была ошибка. Три недели помутнения. Оставь меня в покое.

Тишина затянулась. Минута. Две. В груди всё сжалось от ужаса —

неужели поверил? Неужели уйдёт?

— Считаю до десяти, — его голос стал ровным. Смертельно спокойным. — Не откроешь — выношу нахрен эту дверь к чертям.

Сердце пропустило удар.

— Ты не посмеешь!

— Один.

— Леон, это глупо! Соседи...

— Два.

— Ты не имеешь права! Это моя квартира!

— Три.

Паника поднималась волной. Он серьёзно. Он действительно готов выбить дверь.

— Ты мудак! — закричала. — Скотина! Самовлюблённый идиот! Убирайся!

Пожалуйста! Выбей эту чёртову дверь! Забери меня! Не дай мне разрушить всё!

— Четыре.

Заметалась по прихожей. Что делать? Открыть — значит сдаться. Но если он выбьет...

— Пять.

Прислушалась — за дверью тишина.

Может, блефует?

— Шесть.

Нет, слышу, как он отходит.

Разбег берёт?!

— Соседи вызовут полицию! — последний аргумент.

— Плевать. Семь.

— Я тебя засужу за порчу имущества!

— Восемь.

— Я буду тебя ненавидеть! Слышишь? Возненавижу!

— Девять.

Отступила вглубь квартиры, вцепилась в косяк кухонной двери. Сердце колотилось так, что рёбра болели. Ногти впились в ладони — четыре полумесяца. Потом будут синяки.

Метки собственной трусости.

Сделай это. Пожалуйста. Не дай мне выбора. Заставь остаться. Докажи, что я нужна вам. Что ты не отпустишь.

— Десять.

Секунда тишины. Потом — разбег, удар.

ГРОХОТ!

Звук был оглушительным в тишине подъезда. Дверь с размаху ударилась о стену. Штукатурка посыпалась белой крошкой. В воздухе запахло известкой. По лестнице потянуло февральским холодом. Сквозняк взметнул волосы, обжёг мокрые от слёз щёки.

В проёме — Леон. Растрёпанный, тяжело дышащий, глаза дикие. Рубашка расстёгнута на груди — видно, как вздымается грудная клетка. На костяшках правой руки — кровь. Плечо держит странно — вывихнул?

Смотрим друг на друга через развалины моей жалкой защиты. В ушах звенит от грохота. Или это кровь шумит?

— Ты выбил мою дверь, — прошептала я. Голос чужой, сдавленный.

— Ты не открывала, — пожал он плечами, поморщился — точно, плечо.

— Я же сказала, что не люблю...

— Знаю. Слышал. Но не верю.

Шагнул через порог. Сквозняк разметал бумаги на столе — старые квитанции, чеки. Белые листки кружились, как снег. Я попятилась.

— Не подходи...

— Почему?

— Потому что если подойдёшь, я... я не смогу отпустить...

— А я и не собираюсь давать тебе эту возможность.

Ещё шаг. Ещё. Загнал меня в угол между стеной и шкафом. Деваться некуда.

— А теперь слушай внимательно, — сказал тихо. — Потому что повторять не буду.

Кивнула, не доверяя голосу. Слёзы всё ещё текли, капали на футболку.

— Марина вернулась. Моя бывшая. Хочет отсудить Тимофея. Наняла адвокатов, собирает компромат. Использовала твоего Смирнова.

— Как использовала?

— Позвонила ему. Или кто-то от её имени. Представились сотрудником опеки. Выудили информацию. А он побежал к тебе — спасать.

Боже. Саша. Его так легко обвели вокруг пальца.

— Но зачем ей...

— Затем, что узнала про тебя. Про то, что у Тимофея появилась новая мама. И взбесилась.

— Я уйду, — выпалила. — Исчезну. Она не сможет использовать меня против вас...

— Заткнись, — оборвал он. — Просто заткнись и слушай. С тобой или без тебя — она будет судиться. Но знаешь, что я понял сегодня?

Покачала головой.

— Что с тобой у нас есть шанс. Инспектор видела полную семью. Счастливого ребёнка с мамой и папой. А без тебя? Одинокий отец-трудоголик против матери, которая "одумалась"? Кого выберет суд?

Логика была железной. Но...

— Это не причина быть вместе...

— Нет, — согласился он. — Причина в другом. В том, что я люблю тебя до потери пульса. Что Тимофей светится, когда ты рядом. Что ты любишь нас обоих, хоть и врёшь сейчас.

— Я не...

Договорить не дал. Притянул к себе, впился в губы. Отчаянно, требовательно, вкладывая всё невысказанное.

Губы обветрились от слёз и холода — когда он поцеловал, кожа треснула. Металлический привкус крови смешался со вкусом поцелуя.

Боль и нежность. Как вся наша история.

И я сломалась. Зарылась пальцами в его волосы, ответила с той же отчаянностью. Солёные от слёз поцелуи, сбитое дыхание, дрожащие руки.

Когда отстранились, я колотила кулаками по его груди. Слабо, беспомощно.

— Идиот! Кретин! Зачем молчал?! Я так испугалась!

Он ловил мои руки, прижимал к себе.

— Прости. Прости. Боялся потерять вас.

— Обещай, — всхлипнула. — Обещай, что больше не будешь скрывать.

— Клянусь. Больше никаких секретов.

Обмякла в его руках. Усталость навалилась тысячетонным грузом. Ноги ватные, руки трясутся.

— Марина... расскажешь? Всё подробно?

— Всё. Каждую деталь. Но сначала... — он отстранился, заглянул в глаза. — Поедем домой? Тимофей ждёт в машине. Я сказал, что привезу его доктора Нику. Не делай из меня лжеца.

Домой. К Тимофею. К нашей жизни.

— А дверь? — слабо улыбнулась. В дверном проёме валялись щепки. Замок висел на одном шурупе, покачиваясь.

— К чёрту дверь. Вызовем мастера. Поставят новую, такую же хлипкую.

— Зачем хлипкую?

— На случай, если снова вздумаешь запереться.

Пока я умывалась и приводила себя в порядок, он звонил кому-то насчёт двери. Потом Тимофею — успокаивал, обещал, что доктор Ника уже идёт.

Вышли в подъезд — у соседней двери стоял Виктор Палыч, отставной полковник.

— Это что за безобразие? — рявкнул он, указывая на мою дверь. — Совсем оборзели уже.

Покраснела до корней волос.

— Простите, Виктор Павлович... Это мой... мой… жених. Мы поссорились, и он... в общем...

— Жених? — старик смерил Леона оценивающим взглядом. — И что, теперь двери крушить — это нормально?

— Виноват, — Леон пожал руку старика. — Эмоции. Оплачу ремонт и моральный ущерб соседям.

— Ущерб мне не нужен, — хмыкнул старик. — А вот за девочку ответишь. Хорошая она. Не обижай.

— Не буду, — серьёзно пообещал Леон.

— То-то же. Вероника Андреевна, вы это... того... замуж-то когда?

Я покраснела ещё сильнее.

— Мы ещё... не решили...

— Ну смотрите! А дверь чтоб к вечеру починили!

Спускались к машине, и я крепко держала его за руку. Больше не отпущу. Что бы ни случилось.

— Так когда свадьба? — спросил Леон как ни в чём не бывало.

— Что?! — я чуть не споткнулась.

— Виктор Павлович спрашивал. Неудобно без ответа оставлять.

— Ты же... это было просто... — голос предательски дрожал. — Импровизация! Чтобы он не вызвал полицию!

Леон остановился, развернулся ко мне. В тусклом свете подъезда видела усталость в его глазах, напряжение в плечах. Он тоже пережил тяжёлый день.

— Ника, — произнёс тихо. — Я только что выбил твою дверь. Думаешь, я на такое способен ради импровизации?

Подошёл ближе, взял моё лицо в ладони. Большие пальцы погладили щёки — нежно, бережно. От этой неожиданной нежности после всей драмы горло сжалось.

— Я серьёзно, — продолжил он. — Может, не прямо сейчас. Может, через месяц или год. Но я хочу, чтобы ты стала моей женой. Официально. При свидетелях. С кольцом и всей этой ерундой.

— Леон...

— И знаешь почему? — перебил. — Потому что час назад я чуть с ума не сошёл от страха. Что ты уйдёшь. Что не смогу вас с Тимофеем защитить. Что Марина заберёт всё.

Прижался лбом к моему лбу. Закрыл глаза. Просто дышал — глубоко, размеренно, будто пытался успокоиться.

— Извини, — прошептал. — За дверь. За то, что не рассказал про опеку. За то, что напугал.

— Ты... тоже извини, — прошептала в ответ. — За панику. За побег. За то, что не поверила в нас.

Постояли так несколько секунд — лоб к лбу, держась друг за друга. После всего пережитого это было нужнее любых страстей.

Потом он отстранился, и в глазах появилось что-то тёмное:

— Но знаешь что меня действительно... расстроило?

— Что? — голос дрогнул от его интонации.

— Ты сбежала, — он обвёл большим пальцем мои губы. — Заперлась. Отказалась открывать. Знаешь, как это называется?

Покачала головой, загипнотизированная его взглядом.

— Непослушание, — произнёс он медленно, смакуя каждый слог. — А непослушных невест нужно... перевоспитывать.

— Я не невеста... — голос сел до шёпота.

— После того, что сказал Виктору Павловичу? Ещё какая невеста. Моя непослушная, сбежавшая невеста.

Прижал меня спиной к стене. Не грубо, но ощутимо.

— Знаешь, что мне следует сделать с такой невестой? — наклонился ближе, дыхание обожгло ухо.

— Н-нет...

— Заняться твоим воспитанием, — прошептал. — Долго. Методично. Пока не запомнишь урок.

— Какой урок? — еле выговорила.

— Что от меня не убегают, — его губы коснулись шеи. — Что двери не запирают. Что доверяют, даже когда страшно.

Колени задрожали. После всего пережитого стресса тело реагировало слишком остро.

— Тимофей...

— Ждёт, знаю, — он отстранился, но взгляд остался тяжёлым, обещающим. — Поэтому первый урок отложим до ночи. Но готовься, Ника. Программа перевоспитания будет... интенсивной.

— Программа? — голос окончательно сел.

— О да, — улыбнулся он. — Очень подробная программа. С практическими занятиями. Возможно, придётся повторять некоторые уроки. Многократно. Пока не усвоишь.

— Ты шутишь...

Он покачал головой и притянул меня ближе одним движением. Губы коснулись уха.

— Надеюсь ты выспалась. Ночь будет долгой.

Ноги подкосились. Пришлось схватиться за его руку.

У машины Тимофей прилип к стеклу. Как увидел нас — дверь распахнулась, и он вылетел пулей.

— Доктор Ника! — врезался в меня с разбега.

Поймала, подняла на руки. Лёгкий, тёплый, пахнущий детством.

— Ты вернулась! Папа сказал, у тебя были дела. Но я знал, что он привезёт тебя! Он же обещал!

Переглянулась с Леоном. В его глазах — благодарность, что не стала разрушать детскую веру.

— Всегда буду возвращаться, — прошептала в макушку Тимофея. — Обещаю.

— Мизинчик?

Сцепились мизинцами. Священная клятва.

В машине я не могла перестать дрожать. Адреналин отпускал, оставляя слабость во всём теле. Леон включил обогрев на максимум, не говоря ни слова.

Тимофей вцепился в мою руку — его пальчики обхватили мою ладонь с неожиданной силой, как будто боялся, что я снова исчезну. Детская кожа горячая, чуть влажная. В местах, где он держал, постепенно возвращалось тепло.

— А знаешь что? — он наклонился ко мне, шёпот обдал ухо тёплым дыханием с запахом печенья. — Утром приходили тёти! Одна с причёской как птичье гнездо! — Он попытался изобразить руками что-то невообразимое над головой. — А другая всё писала и кивала!

— И что они спрашивали?

— Про тебя! — он подпрыгнул на сиденье, наши сцепленные руки дёрнулись. — Я рассказал всё-всё! Про пингвинов, про то, как ты читаешь сказки — тут он попытался изобразить рычание дракона, — про то, что ты пахнешь как мама!

При этих словах горло сжалось. Я покрепче стиснула его ладошку.

— И что сказали тёти?

— Что я счастливый мальчик! А папа с ними потом разговаривал в кабинете. Тихо, но страшно. — Он понизил голос до шёпота, изображая "страшного" папу. — А потом они ушли, и папа сказал, что всё хорошо. Только ты пропала, и мы поехали тебя искать!

— Я не пропадала, солнышко. Просто... задержалась. — Голос дрогнул на последнем слове.

— Ну вот папа и нашёл тебя! Он всегда находит. Правда, папа?

— Всегда, — подтвердил Леон, и я почувствовала, как его рука накрыла наши сцепленные с Тимофеем ладони. Тепло. Надёжно. Навсегда.

Остаток пути Тимофей рассказывал про свои планы — про кормушку, которую сделал в садике, про новый рисунок ("Там мы все и собака!"), про то, что Петя всё врёт про Деда Мороза.

— Собака? — переглянулась с Леоном.

— Ну мы же купим собаку? — уверенно заявил Тимофей. — Семье нужна собака!

Семье.

Мы справимся. Вместе. Что бы Марина ни задумала — мы справимся.

Потому что мы семья.

И это сильнее любых угроз.

Глава 13. Диагноз — влечение. В лечении отказано (начало)

После того как Леон выбил мою дверь и привёз домой, после историй Тимофея и его крепких объятий, после ужина втроём, когда мальчик не отпускал мою руку даже чтобы есть, — после всего этого наступила странная тишина.

Тимофей уснул на диване, прижавшись ко мне. Его маленькая ручка всё ещё сжимала край моей блузки, будто боялся, что я снова исчезну. Леон аккуратно поднял сына на руки.

— Отнесу его в кровать, — прошептал.

Кивнула, наблюдая, как он бережно несёт спящего мальчика. В груди что-то сжалось от нежности. Они оба — мои. Моя семья. Которую я чуть не потеряла из-за собственной трусости.

Пока Леон укладывал Тимофея, я убрала со стола, загрузила посудомоечную машину. Обычные домашние дела, но сегодня каждое движение давалось с трудом. Адреналин отпускал, оставляя только усталость и странную дрожь в руках.

Леон вернулся, остановился в дверях кухни. Смотрел молча, прислонившись к косяку.

— Что? — не выдержала я.

— Думаю, как мне повезло, — просто сказал он. — Что ты вернулась.

— Это ты меня вернул. Буквально за шкирку притащил.

— И снова притащу, если понадобится. Сколько дверей придётся выбить — столько и выбью.

Повисла тишина. Не неловкая — тёплая, домашняя. Но под ней чувствовалось напряжение. Недосказанность. Что-то тёмное, притаившееся в углах комнаты, наблюдающее за нами.

— Ника, — начал он. — Про сегодняшнее утро...

— Не надо, — перебила я. — Ты уже извинился. И объяснил. Я понимаю — ты хотел защитить нас.

— Но больше не буду, — он подошёл ближе, взял мои руки в свои. — Обещаю. Никаких секретов. Только вместе.

— Только вместе, — повторила я, чувствуя, как губы растягиваются в улыбке.

Он притянул меня к себе, обнял. Уткнулась лицом в его грудь, вдыхая знакомый запах. Дом. Безопасность. Любовь.

— Устала? — спросил он, поглаживая по волосам.

— Как собака. Эмоционально вымоталась.

Но почему-то под усталостью пульсировало что-то ещё. Беспокойство? Или тот голод, который он пробудил во мне и который теперь никогда не утолить до конца?

— Иди в душ. Горячая вода поможет расслабиться.

— А ты?

— Проверю почту. У меня ещё есть дела. А потом приду.

В его голосе появились те самые нотки — низкие, обещающие, от которых внутри всё сжималось в сладкой судороге. От них по коже побежали мурашки.

— Леон...

— Иди, — он легко подтолкнул меня к лестнице. — Не заставляй ждать.

Поднималась по ступенькам на ватных ногах. В голове крутились события дня — паника утром, разговор с Сашей, побег, выбитая дверь, признания Леона. И его слова в подъезде: "Программа перевоспитания будет интенсивной."

Что он имел в виду? И почему от одной мысли об этом внизу живота всё сжималось предвкушением, а между ног становилось влажно и горячо?

В спальне разделась медленно, оставляя одежду на кресле. В зеркале отразилась уставшая женщина. Но в глазах уже не было того страха, что утром. Только усталость и... предвкушение?

Включила воду в душе, подставила ладонь под струю, проверяя температуру. Горячая, почти обжигающая — как раз то, что нужно, чтобы смыть напряжение этого безумного дня.

Встала под струи, закрыла глаза, позволяя воде смывать остатки паники и страха. Но вместе с напряжением уходили и барьеры, которые я выстраивала вокруг себя. Каждого хоть раз в жизни хорошенько прикладывало током, неисправная проводка, неосторожность, да что угодно, и я, в том числе, не избежала этой участи.

Вот только этот яркий и насыщенный опыт и рядом не стоял с эффектным появлением Леона.

Он будто специально выбрал самый уязвимый момент и... воспользовался им.

А лучше бы мной.

Стояла под горячими струями, пытаясь отпустить события этого безумного дня. Пар окутывал тело влажной пеленой, расслаблял напряжённые мышцы. Капли стекали по коже ручейками, массировали плечи.

Но мысли всё равно возвращались к нему — к обещанию в подъезде, к тому, как он прижал меня к стене.

К тому, как легко я сдалась тогда. Как захотелось сдаться снова прямо здесь.

Леон, я поняла, в жизни был очень спокойным человеком – цельным, нерушимым. Как гора или скала.

Вот только если этой горе засунуть в штаны динамит и поджечь убийственным взглядом, все полетит к чертям.

Да-да, камнепад, обвал, прощайся с жизнью, ну или целомудрием.

И сегодня я была тем самым динамитом. Своим побегом, своим страхом, своим нежеланием довериться. Зажгла фитиль и теперь... теперь взрыв неизбежен. Это точно.

А хочу ли я его избежать? Или наоборот — жду, когда этот контролируемый, спокойный мужчина окончательно сорвётся? Покажет ту сторону, которую прячет под маской цивилизованности?

Пальцы скользили по коже, оставляя дорожки пены. Каждое прикосновение мочалки напоминало о его прикосновениях. Это легкое касание, пронеслось невесомым перышком, словно дразнящий шепот.

И в этот момент вода неожиданно кончилась.

— Что за... — пробормотала, крутила ручки смесителя в надежде, что поток возобновится вновь.

Ничего. Даже капли.

Только тишина в ванной, прерываемая стуком собственного сердца.

Неужели авария? Но почему именно сейчас? В такой момент?

— Проблемы с водоснабжением? — услышала знакомый голос за спиной.

Обернулась — и дыхание застряло в горле.

Воздух в ванной стал плотнее, наэлектризованнее. Как перед грозой. Или перед чем-то неизбежным и страшным в своей притягательности.

Леон стоял в дверях, обнаженный, и в его глазах плясали тёмные огоньки — те самые, от которых внутри всё переворачивалось. Сделал пару шагов к стене, прошёлся вдоль полки с баночками и склянками для водных процедур.

Выбрал одну, массажное масло, что-то сладкое – отличное сочетание.

Сдёрнул пояс с висящего на крючке халатика.

И двинулся ко мне.

Боже. Он специально перекрыл воду.

Правдина, ты попалась как школьница. Стоишь тут голая, мокрая, а он устроил целый спектакль. И ведь нравится же, чёрт возьми.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Интересно он знает что я стою тут перед ним и дрожу от предвкушения?

В его движениях не было спешки. Только уверенность хищника, который загнал добычу в угол и теперь не торопится — некуда деваться. Каждый жест продуман, отточен. Он наслаждается моментом, растягивает удовольствие.

— Леон... — голос дрогнул. — Может я хотя бы...

— Тише, — прошептал он, входя в кабину.

Пар окутал его фигуру призрачной дымкой. В полумраке ванной он казался не человеком, а какой-то первобытной силой. Чем-то древним и опасным, что пробудилось и теперь требует своё.

— Просто, немного помогу тебе. Подготовиться к обучению.

Обучение. Да, он предупреждал. Обещал перевоспитание. И я... я же сама напросилась, убежав от него.

Он подошел ко мне, когда я судорожно сжимала лейку в руках, прижал меня к себе с обманчивой нежностью.

Словно теплый ком полный удивительного доверия, и несмотря на это, совершенно своенравного и энергичного.

Он замер так, на несколько секунд, давая мне почувствовать удовольствие, вызывая чувства и жажду, которую можно было утолить только в его объятиях, прижавшись теснее, ощутив рельеф большого и сильного тела, почувствовав его будоражащий запах — смесь дорогого парфюма и чистого мужского желания.

От этого прикосновения — такого простого, такого естественного — мир закачался.

Кожа вспыхнула огнём там, где он касался. В животе всё сжалось предвкушением. Между ног стало мокро — не от воды.

Как я ждала этого сейчас. Как сильно хотела, чтобы он перестал быть таким... правильным. Чтобы показал зверя, которого прячет внутри.

Его ладони мягко погладили меня по чуть выступающему животику, застыли тяжелым и приятным грузом на талии. Большие пальцы очертили круги на влажной коже — медленно, дразняще.

Сквозь щекочущие облако волос, губы коснулись шеи, захватили в теплый и влажный плен краешек ушка. Зубы прикусили мочку — легко, но достаточно, чтобы по телу прошла волна жара.

Влажные волосы прилипли к коже, капли стекали по позвоночнику. В воздухе витал запах жасмина, геля для душа, смешанный с его мужским и чем-то ещё — запахом возбуждения, густым и тягучим.

— Не оборачивайся, Ника. — Леон ласково прикоснулся к моим рукам, переплетая пальцы.

Одним движением поднял их и приложил к светлой стене. Кафель был теплый, приятная поверхность.

— А твои ласковые ладони пусть пока останутся здесь, хорошо?

Кивнула, не доверяя голосу. В горле пересохло от волнения.

Холодная плитка контрастировала с жаром его тела за спиной. Ладони скользили по гладкой поверхности — хотелось схватиться за что-то, найти опору.

Но он не позволит. Хочет, чтобы я была беззащитной.

И знаете что? Мне это нравится. Нравится быть его игрушкой, его вещью. Той, с которой он может делать всё, что захочет.

Почувствовала как он вновь опустил руки на мою талию, и чуть потянул на себя, заставляя отступить, не отрывая рук, дугой выгибая спину. Поза была неприличной — выставленная попа, прогнутая спина, растопыренные на стене пальцы.

— Умница моя… Невероятная и соблазнительная, зефирка с дьявольскими глазами. Ты так заразительно порой ими сверкаешь что у меня подкашиваются ноги.

В голосе — смесь нежности и чего-то тёмного, властного. Опасного.

От этих слов внутри всё сжалось сладкой болью.

Зефирка? Неужели я кажусь ему такой мягкой, податливой? А дьявольские глаза... значит, он видит во мне не только покорность. Видит моих демонов.

Пока я обдумывала его слова, Леон обвил руками мою шею, и к неожиданности, обернул вокруг моих глаз тот самый, шелковый, довольно плотный поясок, деловито завязал его сзади.

Шёлк скользнул по вискам, оставляя прохладный след. Последнее, что увидела - его глаза, потемневшие от предвкушения.

Мир погрузился в бархатную тьму.

Закончив это дело, лишив меня возможности сверкать своими глазищами, ощутила спиной как он выпрямился, явно наслаждаясь делом своих рук.

Вот и доверилась, Правдина. Стоишь с завязанными глазами, голая, в его власти. Мама бы сказала - совсем стыд потеряла. А я бы ответила - да, и мне чертовски хорошо. Хочется большего Бесстыдства.

Остальные чувства обострились — запах его кожи, звук дыхания, тепло рук на талии. Слышно, как шумит вентилятор. Где-то на улице загудела машина.

Но всё это было далеко — существовала только эта ванная. Наш тайный мир греха и наслаждения.

Почему лишение зрения делает всё в разы интенсивнее? Каждое прикосновение кажется многократно чувственней. Каждый звук — вызывает мурашки.

— И… Это не удивительно. Для любого, ты слишком хороша, не приемлешь неуверенности и полумер, да? Может ты не замечаешь, но я то вижу все эти восхищённые взгляды, которые окружающие бросают тебя. Вот только кто из них осмелится сделать хотя бы шаг в твою сторону? Да даже просто раскрыть пасть и тявкнуть…? —

Рукой он потянул за мои волосы, собранные в тугой жгут у самого основания, задрал подбородок, любуясь профилем. Боль от натяжения волос смешалась с удовольствием — острая, сладкая.

Спокойное выражение, или полное сдерживаемого волнения? Так или иначе, зыбь эмоций, мурашки по телу, тяжесть ладони на выгнутой спине, выдавливали из чрева моих чувств, очередное, полное нетерпеливого ожидания желание?

— Никто, — прошептала я, и слово прозвучало как признание. Как капитуляция.

Действительно, никто. Ни один мужчина не решался на такое со мной. Все были слишком... осторожными. Вежливыми. Боялись переступить черту.

А он не такой. Он берёт то, что хочет. И не боится моих желаний — наоборот, кормит их.

Тишина стала давящей, густой как патока.

Ведь повисшее в воздухе слово требовало продолжения, а невольная точка, пауза, не удовлетворяла никого из нас.

Мы оба молчали, но наши натянутые до предела чувства визжали какофонией эмоций. Оглушали. И толкали вперед на новые безумства. На грань, за которой нет возврата.

Слышу, как открывается флакон. Щёлкает крышечка.

Предвкушение разливается по венам расплавленным металлом.

Что он будет делать? Как далеко зайдёт? Покажет ли ту сторону себя, которую прячет от всех?

Первая капля массажного масла упала между лопаток - горячая точка на разгорячённой коже. Потекла вниз извилистой дорожкой, оставляя жгучий след. Как расплавленный воск — обжигает и метит. Теплые капли потекли из откупоренной баночки, точно звездопад, оросили горячую плоть, растеклись в водовороте, закрученном сильными руками.

Мнущие мои плечи касания сменились жаркими поцелуями, а те в свою очередь, сокрушающими ощущениями твердого тела, скользящего между сжатыми бедрами.

Его член — твёрдый, горячий — скользил по внутренней стороне бёдер, размазывая масло, дразня.

Тупые уколы и скольжения на грани фола между отставленных ягодиц, точно пробовали меня на прочность, заставляя трепетать и медленно сдаваться на милость своему мучителю, который и не думал проявлять жалость, более того, ласково целовал и прикусывал меня сзади за загривок — как самец метит свою самку.

Каждое прикосновение — новый стон.

Кожа горела, просила продолжения. Масло делало движения скользкими, горячими. Непристойно влажными.

Боже, как же хорошо...

— Ника... проклятье... — его голос сорвался. — Ты невыносима... сладость меда и халвы, оставшаяся на губах... сводишь меня с ума...

В этих словах — все. Признание того, что контроль ускользает и у него тоже. Что его выдержка на пределе.

Сладость мёда и халвы... когда он успел запомнить вкус моих губ так точно?

Его руки пришли в движение сминая и обхватывая скользкие от масла ягодицы, раскачивая их из стороны в сторону, а спустя секунду ноги подогнулись, поняла что он опустился на пол, на уровень идеально позволяющий оценить сзади мои формы.

Что он делает? Опускается на колени? Передо мной?

Сердце забилось так сильно, что, казалось, он должен услышать. Между ног пульсировало — горячо, требовательно.

— ...поэтому не будь строга, я тот еще хулиган, вечно, сую свой нос…. куда не просят.

Пальцы описали окружности по краям к центру, а большие пальцы…

Соскочив с орбиты они углубились между расслабленных половин, замерев на секунду и вжавшись в края, буквально раскрыли их, как пышную булочку, наполненную сладкой и клейкой карамелью.

Большие пальцы еще глубже опустились в ямку, заворачиваясь внутрь, бесстыдно растягивая в полоску, узкую и отчетливо дёрнувшуюся перед его взором, мою немного темную, готовую ко всему дырку.

О Боже. ОН ЭТО ВИДИТ. Видит самое сокровенное, самое...

Стыд смешивался с возбуждением в ядовитый коктейль. Хотелось закрыться, спрятаться — и одновременно раздвинуться шире, дать ему рассмотреть всё. Показать, какая я на самом деле — грязная, развратная, жаждущая.

Полные губы сложились трубочкой, и я почувствовала как он аккуратно выдохнул воздух из легких, прямо ТУДА. Горячее дыхание обожгло чувствительную кожу.

А затем, аккуратно опуская голову, сверху вниз, повторил это в приоткрытые, сочащиеся на его глазах пухленькие и очаровательные складки в сплетении ног. Там, где я уже вся текла от желания.

В конце… нежно проведя по ним языком, будто снимая пробу…

Ноги подкосились. Колени задрожали.

Только его руки удерживали меня на ногах. Дыхание сбилось, участилось до предела. Пальцы сжались на кафеле — искала опору в этом море ощущений.

Никто никогда... там... таким образом... Так грязно, так унизительно восхитительно.

Боже, Вероника, как низко ты пала. И как же это прекрасно — падать вместе с ним.

Как он посмел? И почему мне так нравится? Почему хочется большего?

А когда дождался реакции — судорожного вздоха, дрожи в коленях…

Встал, наслаждаясь мной, дрожа от нетерпения, позволил своему пульсирующему члену упереться в изгиб отставленной задницы.

Его весомая длина и обхват давили на меня, служа ощутимым напоминанием что в будущем я буду весьма уязвима. Что он может взять меня как захочет, где захочет.

Время растянулось, стало вязким, тягучим как мёд.

Существовали только его руки, его дыхание, его шёпот в темноте.

Увеличивая и множа моё желание, почувствовала как он усилил давление члена, наполняя меня странной смесью желания и нетерпеливого ожидания, позволяя почувствовать каждую пульсирующую жилку, каждый изгиб и контур его плоти, с нарочитой медлительностью дразнил меня, проводя пульсирующим стволом между ягодиц, спустившись ниже, добрался до трепещущих складок моего женского тела, прижался к ним, наслаждаясь теплом и влагой тугой киски.

Дразнит. Заставляет ждать. Хочет, чтобы я умоляла?

Не дождётся. Хотя... уже хочется попросить. Потребовать. Приказать наконец перестать мучить. Взять меня так, как никто не смел.

Он положил одну руку мне на бедро, крепко удерживая на месте, а другой ухватился за основание члена. Направил. Надавил.

Мгновение, наполненное предвкушением, дыхание, застрявшее в горле.

Сейчас. Сейчас будет...

Наполнил меня, взрывая в голове коктейль чистого физического удовольствия.

Чувствовала, как моя тугая томящаяся щель сладко сжимается вокруг него, растягивается до предела принимая в себя габариты, явно превосходящие все что бывало во мне ранее.

Он ничуть не отступил, преодолевая сопротивление, судорожное, будто мышцы сжались вокруг него в отчаянной попытке вытолкнуть все и вернуть себе подобие контроля.

Но это ощущение только подстегивало его наслаждение. Заставляло двигаться жёстче, глубже.

Его удовлетворенное ворчание отразилось от стен, когда он вошел в меня еще с большей силой, проталкиваясь внутрь под разными углами, заставляя меня принять все что у него есть, а через несколько давящих толчков, нежно "целуя" навершием шейку, запрятанную глубоко внутри моего тела…

Слишком много. Слишком глубоко. Слишком...

Идеально. Именно то, чего я жаждала.

Уткнулся лицом мне в макушку, жадно вдыхая аромат моих волос.

Нежный, сладкий с нотками пряностей.

Наслаждается тем, как любимая женщина обмякает в его руках, послушно откидывая голову назад. Сдаётся. Принимает. Становится его.

Большим пальцем он очертил контур ушной раковины, невесомо погладил скулу. Тыльной стороной ладони провёл по щеке, наслаждаясь шелковистостью кожи. Контраст нежности и грубости сводил с ума.

Подушечкой указательного обвёл контур приоткрытых губ, наблюдая, как они распахиваются ему навстречу. Жадные. Голодные.

Не удержался – сминая податливые створки, ворвался пальцем в мой рот, дразнил, трахал его глубокими толчками, имитируя другой, куда более интимный процесс.

Такая нежность после грубости. Такие ласковые прикосновения на фоне того, что он делает со мной...

Контраст сводит с ума. Ломает последние барьеры.

Сам все это время находясь на грани…

Ускоряется.

Ритм становится жестоким. Безжалостным. Звук плоти о плоть эхом отдается от кафельных стен — мокро, непристойно, честно.

Чувствую — внутри всё трепещет, сжимается вокруг него в судорожном ритме. Он гонится за моей дрожью как одержимый. Вбивается. Вколачивается. Трахает как животное — без нежности, без стыда, без масок.

Мокрая плоть хлюпает при каждом движении. Стекает по бёдрам. Пачкает.

Животное. Да. Первобытная правда наших тел. Без прикрас и приличий.

Именно этого я жаждала. Быть взятой. Использованной. Опустошённой.

— Но попробуй возразить мне, Ника. — Голос хриплый, рваный, на самом краю. — Когда над ухом клацает зубами самый большой серый волк...

Дыхание срывается. Застревает где-то между вдохом и стоном.

— ...ты пугливо замираешь, сжимаешь бедрами ладонь...

Его пальцы находят клитор. Грубо трут. Без жалости.

Мир сужается до точки между ног. До места, где он входит в меня снова и снова.

— ...и чувствуя как течёшь, ждешь, когда тебя выебут...

Непристойное слово бьёт как плеть.

— ...или, как говорят цивилизованные люди – сделают своей...

Капитуляция. Полная. Окончательная.

Серый волк. Хищник, вбивающий свой член в готовую самку. И я — добыча, которая хочет быть растерзанной. Растраханной но визга.

В безумии чувствуя как он напрягается, как его яйца поджимаются, а внутри скручивается тугая пружина.

На грани.

На самой грёбаной грани.

— Давай, любовь моя, — рычит мне в ухо.

Зубы впиваются в загривок. Метят.

— Кончи на моём члене.

Пальцы безжалостно трут набухший бугорок.

— Будь хорошей шлюхой для своего мужчины.

Хорошей шлюхой.

Его шлюхой.

Только его.

Волна поднимается из самой глубины. Из того места, где он растягивает меня до предела. Горячая. Жидкая. Неостановимая.

Затапливает.

Накрывает.

Разрывает на куски.

— ЛЕОН!

Крик — чистая животная боль удовольствия. Кафель вторит эхом. Умножает. Возвращает обратно мой позор.

Тело выгибается. Мышцы сводит. Киска сжимается вокруг него в конвульсиях — молочное кольцо оргазма у основания члена.

Он следует за мной через удар сердца. Рычит что-то нечленораздельное. Вбивается до упора. До боли. До слёз.

Изливается.

Горячими толчками.

Заполняет.

Течёт из меня, пока он ещё двигается — медленно, глубоко, размазывая свою сперму внутри.

Метит.

Свою суку.

Потом он держал меня, не давая упасть, шепча слова любви. Только дыхание. Сбитое, рваное. Его и моё, сливающееся в единый ритм.

Аккуратно развязал повязку. Свет ударил по глазам — пришлось зажмуриться. Потом открыла медленно, привыкая.

Первое, что увидела — его лицо. Растрёпанный, с каплями пота на лбу, но в глазах — такая нежность, что сердце сжалось.

— Прости, — прошептал он, целуя закрытые веки. — Я был слишком...

— Идеальным, — перебила я. — Ты был идеальным.

Обнял крепче, прижал к себе.

— Нужно воду включить, — пробормотала в его грудь.

— Ещё минуту, — не отпускал. — Просто... дай мне минуту.

Стояли, держа друг друга.

Наконец включил воду. Смывали остатки масла, и я вспомнила его слова из подъезда.

— Это было... — начала я, когда он вытирал меня полотенцем. — Это была та самая интенсивная программа?

Замер. Потом губы дрогнули в улыбке.

— Догадалась?

— Леон, ты серьёзно? Уроки послушания?

— А что? — притворно нахмурился. — Звучало грозно, да? "Программа перевоспитания будет интенсивной!"

Не выдержала, фыркнула:

— Ты тогда так это сказал... я думала...

— Что я тебя в угол поставлю? — подмигнул. — Или заставлю писать "я больше не буду убегать" сто раз?

— Дурак, — ткнула его в грудь.

— Но ведь сработало? Ты вернулась и оживилась.

— Это ты меня вернул! Дверь выбил!

— Детали. — Притянул ближе. — Хотя знаешь... идея с уроками не такая плохая.

— Леон, нет.

— Почему? Первый урок прошёл отлично. Доверие — зачёт.

— Это был не урок, это было...

— Что? — в глазах плясали искорки.

— Это было... нам обоим нужно.

— Согласен. — Поцеловал в висок. — Но всё равно считается уроком. Осталось ещё шесть.

— Шесть чего?!

— Шучу. — Но взгляд стал серьёзнее. — Хотя нет. Один урок я бы провёл.

— Какой?

— Как не бояться быть счастливой. Как верить, что я никуда не денусь. — Заглянул в глаза. — Готова учиться?

Комок встал в горле.

— Это долгий урок будет.

— На всю жизнь. Но я терпеливый учитель.

— С очень странными методами обучения, — улыбнулась сквозь слёзы.

— Эффективными методами. — Чмокнул в нос. — А теперь в постель. У меня работа. Пара звонков. Буду в кабинете своем.

— Правда работа? Или ждать будешь, когда я приду?

Прищурился:

— А ты придёшь?

— Не знаю. Может быть. Если не усну.

— Ника, — голос стал ниже, — если придёшь — пеняй на себя. Я предупредил.

— Это угроза?

— Обещание. — В глазах мелькнуло что-то тёмное. — Помнишь свои фантазии из машины? Про кабинет?

Вспыхнула.

— Леон!

— Что? Я же внимательный слушатель. Всё запомнил. — Подтолкнул к двери. — Иди спать. И подумай хорошенько, прежде чем ко мне заявляться.

Ушла, чувствуя спиной его взгляд.

В постели ворочалась, не в силах выкинуть из головы его слова.

"Помнишь свои фантазии?" Конечно, помню. Каждое слово.

Перевернулась на живот. Между ног всё ещё пульсировало.

К чёрту сон.

Встала. Босые ноги бесшумно ступали по полу.

Только загляну. Проверю, правда ли работает.

В коридоре темно. Только полоска света из-под двери кабинета.

Может, это тоже часть обучения?

Остановилась у двери. Прислушалась — тихо. Только шум компьютера.

Одним глазком. И обратно.

Рука медленно потянулась к ручке.

Глава 13. Диагноз — влечение. В лечении отказано (продолжение)

Коридор тонул во мраке. Только тонкая полоска света из-под двери его кабинета резала темноту — как приглашение. Или предупреждение. Я замерла на пороге, держась за ручку двери, босые ступни на холодном паркете. Его рубашка — белая, из того самого египетского хлопка, что он обожал — едва прикрывала бёдра. При каждом вдохе тонкая ткань скользила по обнажённой коже, напоминая о моей уязвимости. О том, что под ней — ничего.

Два часа. Два проклятых часа металась в постели, как зверь в клетке. Хватит с меня.

Он точно ждал. Испытывал моё терпение. Проверял, кто сдастся первым.

Специально растревожил меня обещанием "уроков" и "воспитания" а потом скрылся!

Правдина, ты просто повернутая.

Толкнула дверь — решительно, пока храбрость не испарилась.

Запах ударил мгновенно. Хвоя. Цитрус. Кожа старых книг. И под всем этим — его запах. Мужской, тёмный, тянущий. Кабинет купался в полумраке. Только настольная лампа создавала остров янтарного света, в котором он восседал. Спиной ко мне — нарочно, знал же, что приду. Широкие плечи обтянуты белой рубашкой. Что-то писал — слышала шорох пера по бумаге.

Шагнула внутрь. Паркет предательски скрипнул под босой ступнёй. Он не дёрнулся. Даже не замер. Продолжил писать, будто не заметил вторжения.

Играешь? Хорошо. Посмотрим, кто кого.

Прошла мимо него к стеллажу — медленно, покачивая бёдрами больше необходимого. Периферийным зрением заметила, как его рука на мгновение застыла.

Попался.

Провела пальцем по корешкам книг. Старая кожа, золотое тиснение. Достоевский. Кафка. Ницше. Коллекционные издания — предмет гордости и способ показать власть. Притворилась увлечённой заголовками, хотя буквы расплывались. Всё внимание — на нём. На малейшем движении.

— Проверяешь, не сбежал ли я с секретаршей? — Его голос прокатился по кабинету — бархат с гравием. Не обернулся, но услышала улыбку в интонации. Знал. Конечно, знал, зачем я здесь.

— Может быть. — Старалась звучать беспечно. Вытащила наугад том — тяжёлый, в потрескавшейся коже. — Ты так долго здесь. Мало ли что можно делать... с секретаршей... в тёмном кабинете.

— Ревнуешь? — Теперь явное веселье. Перо отложено. Слышу, как откидывается в кресле — кожа скрипит. — Моей секретарше шестьдесят два, и она вяжет мне свитера на Рождество.

— Возраст — это просто число. — Пожала плечами. Движение заставило рубашку подняться. Прохладный воздух кабинета скользнул по голым бёдрам. По коже пробежали мурашки.

Кресло скрипнуло громче. Медленный разворот — театральный, выверенный до секунды. Нарочито небрежный. Но я уже знала его достаточно хорошо. Видела напряжение в линии челюсти. Потемневшие зрачки. Сжатые в замок пальцы — чтобы не протянуть руку, не схватить, не притянуть.

И вот он смотрит на меня.

Боже. Этот взгляд. Правдина, успокойся. Ты гордая женщина, а не нимфоманка.

Серые глаза превратились в грозовые тучи. Медленно, мучительно медленно скользнул взглядом от моих босых ног — по икрам, по бёдрам. Задержался на подоле рубашки — его рубашки. Поднялся выше — талия, грудь (соски уже твёрдые, проступают сквозь тонкую ткань), шея. И наконец — лицо. Встретились глазами, и меня будто прижало к стене, сладкое давящее чувство.

— В моей рубашке пришла ловить соперниц? — Откинулся в кресле глубже. Картина расслабленной власти. Но костяшки побелели — выдавали истинное состояние. — Интересный выбор униформы для детектива.

— Первое попалось. — Соврала. Провела рукой по волосам — жест нарочито небрежный. Знала, как это выглядит — волосы рассыпаются по плечам, рубашка приподнимается. Его ноздри раздулись. — Не думала, что ты такой собственник. Это же просто рубашка.

— Разумеется. — Уголок рта дрогнул. Почти улыбка. Почти. — Чистая случайность. Как и то, что ты выбрала именно ту, которую я снял с себя.

Щёки вспыхнули. Это было определяющим фактором.

Отвернулась обратно к книгам. Но было поздно — он увидел румянец. Слышала тихий смешок.

Самодовольный гад.

— Не могла спать. — Попытка вернуть контроль. Открыла книгу наугад. Кафка, "Процесс". Как символично. — Подумала, составлю компанию. Почитаю, пока ты... работаешь.

— Как мило. — Интонация изменилась. Стала ниже. Гуще. Опасной. — И ты решила прийти... вот так? Полуголая? В моём кабинете?

Пальцы сжали книгу сильнее. Кожаный переплёт протестующе скрипнул. Почувствовала его взгляд спиной — тяжёлый, прожигающий. Изучающий. Воздух в комнате сгустился. Стало трудно дышать.

— А что не так с моей одеждой? — Голос прозвучал выше, чем хотелось. Прочистила горло. — Вполне приличный наряд. Для дома. Для... ночи.

— Ника.

Одно имя. Два слога. Но произнесённые таким тоном... Мурашки побежали по позвоночнику, собрались в основании. Между ног стало влажно. Горячо. Требовательно.

— Что? — Упрямство всё ещё боролось с желанием.

— Повернись ко мне.

— Читаю. — Уткнулась в книгу усерднее. Буквы расплывались, прыгали.

— Повернись. — Не просьба. Приказ, завёрнутый в бархат. Со стальным сердечником. — Сейчас, Ника. Не испытывай моё терпение.

Вот оно. Началось. Игра, в которую мы оба хотим играть.

Медленно закрыла книгу. Погладила обложку — выигрывая секунды. Поставила на место. Движения нарочито неторопливые, плавные. Знала, что он следит за каждым жестом. Обернулась.

Он не сдвинулся. Всё та же расслабленная поза — откинулся в кресле, ноги чуть раздвинуты, руки на подлокотниках. Но что-то изменилось в воздухе между нами. Сгустилось. Наэлектризовалось. Как перед грозой — когда кожей чувствуешь приближение молнии.

— Подойди.

Два слога. Спокойно сказанные. Но в них столько власти, что колени предательски дрогнули.

— Мне и здесь хорошо. — Скрестила руки на груди. Жест самозащиты, и мы оба это знали. Попытка сохранить контроль, который уже утекал сквозь пальцы.

Его брови слегка приподнялись. В глазах мелькнуло что-то... восхищение?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Упрямишься? — Наклонил голову чуть вбок. Жест хищника, изучающего добычу. — Интересно. И как долго продержишься?

— Просто не вижу смысла прыгать по твоему приказу. — Подбородок вверх. Вызов брошен. — Я не дрессированная собачка.

Заставь меня. Так как только ты умеешь. Сломай моё сопротивление. Сделай что-нибудь.

Но он остался неподвижен. Только пальцы правой руки начали барабанить по подлокотнику. Раз. Два. Три. Раз. Два. Три. Ритм проникал под кожу, резонировал с бешеным пульсом.

— Знаешь, что я думаю? — Голос обманчиво мягкий. Задумчивый. Но глаза... глаза горели. — Думаю, моя девочка пришла сюда с конкретной целью. Надела мою рубашку. На голое тело. Прошла по тёмному коридору. Вошла в мой кабинет. И теперь стоит там, упрямится. Потому что боится попросить то, за чем пришла.

Каждое слово — правда. Всё правда, чёрт его дери.

— Ничего я не боюсь! — Слишком быстро. Слишком громко. Слишком отчаянно.

— Нет? — Наклонился вперёд. Локти на колени, руки в замок. Теперь смотрит снизу вверх, и от этого ракурса что-то переворачивается внутри. — Тогда скажи. Скажи, зачем пришла. Правду. Всю правду.

Молчание растянулось как ириска. Тягучее, липкое. В тишине слышно тиканье настенных часов. Тик. Так. Тик. Так. Моё дыхание — слишком быстрое, слишком поверхностное. Его — размеренное, спокойное. Ждёт. Может ждать вечность.

Облизнула пересохшие губы. Его взгляд проследил движение языка. Зрачки расширились ещё больше.

— Я... — Начала и осеклась. Слова застряли в горле. Как сказать? Как признаться, что места себе не нахожу? Что не могу уснуть от желания? Что нужен он — его руки, губы, власть. Его любовь.

— Не можешь? — Мягко. Почти сочувственно. Но в глубине глаз пляшут чёртики. — Гордость мешает? Или стыд? А может... страх?

— Я не...

— Тогда я помогу. — Перебил. Выпрямился в кресле. Раздвинул колени чуть шире — поза открытая, приглашающая. Доминирующая.

И произнёс два слова, от которых мир качнулся:

— На колени.

Два слова упали в тишину кабинета. Я вцепилась в стеллаж за спиной, чувствуя, как между ног полыхнуло жаром. Сердце заколотилось где-то в горле, отбивая сумасшедший ритм. В полумраке его глаза казались чёрными омутами, готовыми поглотить без остатка.

— Прости, что? — Прикинулась глухой, хотя мы оба знали — слышала прекрасно. Каждый звук. Каждую интонацию. Голос пытался звучать беспечно, но предательски дрогнул на последней ноте.

Он не повторил. Просто откинулся в кресле чуть глубже, сплёл пальцы на животе. Поза расслабленной уверенности. Царь на троне, знающий, что его приказы будут выполнены. Рано или поздно. Настольная лампа отбрасывала тени на его лицо, превращая знакомые черты в маску тёмного божества.

— Ты прекрасно слышала. — Спокойно. Слишком спокойно. Как затишье перед бурей. — На колени, Ника. Прямо здесь. Передо мной.

— А волшебное слово? — Попытка выиграть время, сохранить остатки достоинства. Скрестила руки на груди — жест самозащиты, который он, конечно, прочитал. — Мама учила вежливости. Или для больших боссов правила не писаны?

Уголок его губ дрогнул в призраке улыбки. Медленно, демонстративно медленно поднёс руку к манжете. Расстегнул серебряную запонку — щелчок прозвучал как выстрел в тишине. Положил на стол с тихим стуком. Вторая запонка последовала за первой. Каждое движение выверено, каждый жест — часть представления, от которого я не могла оторвать взгляд.

— Пожалуйста. — Произнёс с издевательской учтивостью, начиная закатывать рукав. Белая ткань дорогой рубашки скользила вверх, обнажая предплечье — сильное, с проступающими венами, с лёгким загаром. — Будь добра, опусти свою восхитительную задницу на мой персидский ковёр. Который, к слову, стоит больше твоей годовой премии.

— Вот ещё! — Возмущение помогало скрыть, как пересохло в горле. Второй рукав пошёл вверх — методично, неспешно. Я проследила взглядом линию от запястья до локтя, вспоминая, как эти руки... Нет. Не сейчас. — После такого комплимента любая уважающая себя задница обидится и уйдёт. Вместе с владелицей.

— Твоя не уйдёт. — Уверенность в голосе заставила поёжиться. Или это от того, как он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки? Мельком показалась ложбинка у основания горла, загорелая кожа. — Он знает, что я восхищаюсь каждым его изгибом.

Жар прилил к щекам. И не только к щекам — между ног стало ощутимо влажно. Предательское тело откликалось на каждое слово, каждый жест. Вторая пуговица расстегнулась. Третья. Теперь видна была верхняя часть груди, рельеф мышц. Он делал это специально — медленное шоу, раздевание как искусство.

— Знаешь, что я думаю? — Четвёртая пуговица поддалась его пальцам. Рубашка распахнулась шире, являя взору накачанный пресс. — Думаю, ты стоишь там, сжимаешь бёдра от возбуждения, от того что услышала. От воспоминаний. От предвкушения.

— Самоуверенный... — Но голос выдал. Хриплый, срывающийся. Потому что да, чёрт возьми, он был прав. Между ног пульсировало в бешеном ритме.

— Проверим? — Последняя пуговица. Рубашка распахнулась полностью. Широкая грудь, рельефный пресс, дорожка тёмных волос, уходящая под пояс брюк. — Спорим, если я сейчас прикажу тебе раздвинуть ноги, мы оба увидим, как блестят твои бёдра?

Инстинктивно сжала колени плотнее. Бесполезный жест — он знал. Видел. Чувствовал мою капитуляцию, хотя я ещё пыталась сопротивляться.

Его рука медленно опустилась к пряжке ремня. Расстегнул не спеша, наслаждаясь каждым звуком металла о металл. Кожаный ремень выскользнул из петель с шуршанием. Он сложил его аккуратно, положил на подлокотник. Жест обещания или угрозы?

— Смотри внимательно. — Пальцы легли на пуговицу брюк. — Это последнее предупреждение. Либо ты сейчас опускаешься на колени по-хорошему. Либо мне придется взять дело в свои руки. Но тогда...

Пуговица расстегнулась. Молния поползла вниз — ззип — звук прошил тишину. Он раздвинул края, и я увидела чёрные боксеры. А под ними — очевидное доказательство его возбуждения. Большое. Твёрдое. Готовое.

— Тогда что? — Голос сел. Во рту пересохло окончательно.

Вместо ответа он просто достал себя. Медленно, дразняще медленно высвободил из ткани. В полумраке кабинета его член казался ещё внушительнее. Толстый ствол, налитая кровью головка, капля жидкости блестела на кончике.

— Видишь? — Обхватил себя у основания, провёл рукой вверх неспешным движением. — Это всё из-за тебя. Из-за того, как ты стоишь там в моей рубашке. Упрямишься. Хотя мы оба знаем, чем закончится.

Не могла оторвать взгляд от его руки. От того, как она двигалась — медленно, размеренно. Большой палец размазал каплю влаги по головке. Между ног дёрнуло так сильно, что пришлось схватиться за стеллаж, чтобы не упасть.

— Если ты сейчас не опустишься... — Продолжил он тем же спокойным тоном, не прекращая ласкать себя. — Я буду сидеть здесь и дрочить. Глядя на тебя. А ты будешь стоять и смотреть. Хотеть. Но не получишь ничего. Понятно?

Кивнула. Слова застряли в горле. Его рука ускорилась немного, и я проследила движение заворожённым взглядом. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Гипнотический ритм.

— Или... — Голос стал ещё ниже, обволакивающий. — Ты можешь опуститься на колени. Приползти ко мне. И тогда это... — Сжал себя у основания, член дёрнулся в руке. — Будет твоё. Всё твоё. В твоём рту. Горле. Где захочешь.

Последние остатки сопротивления рухнули. Ноги подогнулись сами. Я опустилась на ковёр — не изящно, почти упала. Мягкий персидский ворс принял колени, окутал роскошью.

— Вот и умница. — Одобрение в голосе. Но рука не остановилась. Продолжала медленные движения, дразня. — Теперь ползи. И смотри. Смотри, что ты со мной делаешь. Как я твердею от одного твоего вида на коленях.

Опустилась на четвереньки. Рубашка задралась окончательно, обнажая всё ниже пояса. Но было плевать. Всё внимание — на нём. На его руке. На том, как натягивалась кожа при каждом движении.

Первое движение вперёд. Ладонь на ковре, колено следом. Грудь качнулась под тонкой тканью, соски потёрлись о материал. Искры удовольствия, но я их едва заметила. Смотрела только на него.

— Красиво. — Прокомментировал. Большой палец нашёл чувствительное место под головкой, надавил. Его бёдра чуть приподнялись. — Но медленнее. Хочу насладиться видом.

Замедлилась. Теперь каждое движение было мучительно долгим. А он продолжал ласкать себя, подстраиваясь под мой ритм. Когда я двигалась — его рука скользила вверх. Когда замирала — сжимал у основания.

— Знаешь, о чём думаю? — Голос чуть сбился. На головке выступила новая капля, крупнее прежней. — О твоём рте. Горячем. Влажном. Умелом. О том, как ты берёшь меня до основания. Глотаешь. Стонешь вокруг моего члена.

Сглотнула. Во рту мгновенно стало мокро — организм готовился. Между ног пульсировало в унисон с движениями его руки.

Половина пути. Остановилась перевести дыхание. Он воспользовался паузой — провёл ладонью по всей длине, от яиц до головки. Медленно. Я видела, как напрягаются мышцы его живота, как вздымается грудь.

— Не останавливайся. — Приказ прозвучал хрипло. — Или я кончу без тебя. В свою руку. А ты только посмотришь.

Рванулась вперёд. Последние метры преодолела почти бегом — насколько это возможно на четвереньках. Замерла между его ног, тяжело дыша.

— Вот так. — Наконец отпустил себя. Член качнулся, ударился о живот, оставляя влажный след. — Теперь ты заслужила. Но сначала...

Замерла у его ног. Между раздвинутых колен. Его член был прямо пердо мной — толстый, твёрдый, с блестящей каплей на головке. В полумраке кабинета он казался ещё внушительнее. Опаснее.

— Сюда. — Похлопал по бедру. Высоко. Почти у паха.

Наклонилась медленно. Щека легла на тёплую ткань брюк. В этом ракурсе его возбуждение оказалось прямо перед глазами — сантиметры разделяли нас. Так близко, что чувствовала исходящий жар. Видела, как пульсирует толстая вена на стволе в такт биению сердца.

Рука легла на мою голову. Тяжёлая. Властная. Пальцы зарылись в волосы, но не тянули. Просто держали.

Его запах окутывал — густой, мускусный, первобытный. Голова кружилась. Между ног пульсировало так остро, что пришлось сжать бёдра. Бесполезно — трение только усилило ощущения.

Он сместил руку у основания. Едва заметное движение, но член качнулся, коснувшись моей щеки. Горячий. Твёрдый. Влажный на конце.

Ахнула. Дёрнулась инстинктивно — то ли к нему, то ли прочь. Его рука удержала на месте.

— Тшш. — Успокаивающе погладил по волосам. — Не двигайся.

Новая капля выступила на головке. Медленно, мучительно медленно стекла вниз. Я проследила её путь заворожённым взглядом. Облизнула пересохшие губы.

— Пожалуйста... — Сорвалось с губ.

Его дыхание стало глубже. Рука в волосах чуть сжалась. Но он молчал. Только смотрел сверху — видела краем глаза его потемневшее лицо.

Время замерло. Существовали только мы двое в этом пузыре напряжения. Его тепло. Запах. Тяжесть руки на затылке. И эта мучительная близость того, чего я так хотела.

Провёл большим пальцем по стволу — от основания к головке. Собрал влагу. Поднёс палец к моим губам.

Открыла рот без приказа. Втянула палец, слизывая солоноватую горечь. Его вкус. Стон вырвался помимо воли — низкий, животный.

— Хорошая девочка. — Хрипло. Забрал палец, вернул руку вниз. — Моя жадная девочка.

Снова обхватил себя. Медленно провёл по всей длине. Показывая. Дразня. Его возбуждение находилось так близко, что моё дыхание обдавало чувствительную кожу. Видела, как он вздрагивает от каждого выдоха.

Между ног текло рекой. Бёдра дрожали от напряжения. Каждая клеточка тела кричала — возьми, попробуй, сделай что-нибудь. Но я оставалась неподвижной. Только смотрела, как он медленно ласкает себя в сантиметрах от моего лица.

— Всё горишь. — Констатация. Его голос обволакивал, как дым.

Ещё одно движение. Головка коснулась моей щеки — влажная, горячая. Оставила блестящий след на коже. Я задохнулась. Внизу живота всё сжалось так сильно, что на мгновение показалось — сейчас кончу. Просто от этого прикосновения.

— Леон... — Имя — мольба.

— Что хочешь? — Вопрос у самого уха. Наклонился ниже. — Скажи точно.

— Тебя. — Просто. — В рот. На язык. В горло. Везде.

Пауза. Бесконечная. Потом его рука в волосах направила моё лицо вверх. Встретились глазами. В полумраке его взгляд был чёрным омутом.

— Открой. — Один приказ.

Губы разомкнулись мгновенно. Язык лёг на нижнюю губу — готовый, ждущий.

И он дал мне то, о чём молила. Медленно. По миллиметру. Пока я не приняла всё.

До конца.

Он замер, полностью погружённый в мой рот. Горячий вес на языке — тяжёлый, пульсирующий. Солоноватый вкус плоти. Запах мускуса и возбуждения заполнил ноздри — густой, одуряющий. Рука в волосах удерживала на месте — не давала двигаться, брать глубже или отстраниться.

— Вот так. — Голос низкий, с хрипотцой, вибрировал в тишине кабинета. — Не двигайся. Просто держи. Чувствуй.

Повиновалась. Сидела на коленях между его ног — ковёр мягкий под коленями, но уже начинал натирать кожу. Его член во рту пульсировал в такт сердцебиению — его или моему? Язык инстинктивно обвился вокруг ствола, ощущая рельеф вен, бархатистость кожи. Слюна скапливалась во рту — пришлось сглотнуть, и он зашипел от движения.

— Смотри на меня. — Потянул за волосы — не больно, но ощутимо. Кожа головы запылала от натяжения.

Встретились глазами. В полумраке его лицо было маской контроля, но я видела капельки пота на висках. Как подрагивает мышца на челюсти. Как расширены зрачки, превращая серые глаза в чёрные омуты. Грудь вздымалась неровно — вдох-выдох-пауза-вдох.

Медленно, мучительно медленно начал выходить. Влажный звук — чавк — неприлично громкий в тишине. Почти полностью вышел, оставляя только головку между губ. Язык автоматически скользнул по щёлке, собирая новую каплю. Пауза. Его дыхание стало рваным. Потом обратно — глубоко, до горла. Я расслабила мышцы, принимая, глотательный рефлекс сработал автоматически.

— Умница. — Похвала прогрелась теплом внизу живота. — Берёшь так хорошо. Будто создана для этого.

Установил ритм — неспешный, размеренный. Влажные звуки заполнили кабинет — пошлые, откровенные. Вход — чавк. Выход — всхлип. Моё дыхание через нос — шумное, отчаянное. Его тихие выдохи. Между ног пульсировало в унисон. С каждым толчком чувствовала, как новая волна влаги пропитывает и так мокрые складки.

Мои руки лежали на его бёдрах — чувствовала дорогую ткань под ладонями, уже влажную от моих пальцев. Мышцы под тканью напрягались и расслаблялись в такт движениям. Тепло его тела просачивалось сквозь материал.

— Можешь трогать себя. — Неожиданное разрешение прозвучало хрипло. — Одной рукой. Покажи мне, как возбуждена.

Правая рука сорвалась вниз прежде, чем успела подумать. Под задранной рубашкой — голая кожа, уже влажная от пота. Ниже — курчавые волоски, мокрые насквозь. Пальцы скользнули по складкам — боже, я текла рекой. Влага покрывала внутреннюю сторону бёдер. Нашла клитор — распухший, пульсирующий. Первое прикосновение — резкая дрожь. Стон вырвался, заглушённый его плотью, вибрация прокатилась по его члену.

— Вот так. — Движения стали чуть быстрее, глубже. — Трогай себя в моём ритме. Подстройся под меня.

Синхронизировала движения. Круговые движения по клитору в такт его толчкам. Когда он входил глубоко — надавливала сильнее. Когда отстранялся — ослабляла нажим. Идеальная гармония. Звуки смешались — хлюпанье моих пальцев во влаге, чавканье рта, его сдавленные стоны.

— Близко? — Знал ответ — видел, как дрожат мои бёдра, слышал сбившееся дыхание.

Кивнула, насколько позволяло положение. Да, близко. На самой грани. Внутри всё сжималось, готовое взорваться. Ещё пара движений, и...

— Не смей кончать. — Приказ обрушился ледяным душем. — Убери руку. Сейчас же.

Заскулила в протесте — жалобный звук вокруг его члена. Но подчинилась. Мокрые пальцы — блестящие в полумраке — легли обратно на его бедро. Оставили влажный отпечаток на дорогих брюках.

— Страдаешь? — В голосе слышалось тёмное удовлетворение. — Хорошо. Хочу, чтобы горела. Чтобы молила. Чтобы была готова на всё.

Ускорился без предупреждения. Теперь брал рот жёстче, глубже. Головка билась о горло — удар-удар-удар. Влажные, хлюпающие звуки заполнили кабинет — чвак-чвак-чвак — непристойная симфония. Слёзы потекли из глаз горячими ручьями, солёные на вкус там, где стекали к уголкам рта. Тушь жгла глаза, наверняка превратила меня в панду. Слюна текла по подбородку обильным потоком, капала на грудь — тёплая, вязкая, пенистая от интенсивности. Чувствовала, как собирается в ложбинке между ключиц.

И вдруг — замер.

Не в горле, но глубоко. Достаточно, чтобы дышать — воздух с присвистом втягивался через нос.

Тишина сгустилась. Даже ветер за окном будто притих.

Свободной рукой потянулся куда-то вбок. К ящику стола? Движение неспешное, но в нём читалось намерение. Я скосила глаза, пытаясь увидеть. Старинное дерево скрипнуло — тихий стон протеста.

Что-то там, в темноте ящика. Что-то, о чём я не знала.

Металлический звон — цинь!

Один звук, но от него по коже побежали мурашки. Не страха. Чего-то более древнего. Более глубокого.

Медленно поднял находку в круг света от настольной лампы.

Время растянулось. Секунда стала минутой. Сердце успело пропустить три удара, прежде чем я разглядела...

И тогда реальность качнулась.

Я смотрела на предмет, не веря глазам. А где-то глубоко внутри — в той тёмной части души, которую он разбудил — уже зарождался ответ.

Да

Даже не зная, что он задумал.

Согласна.

Потому что это был он. Мой мужчина. Которому я доверяла.

Безоговорочно.

________________________________________

Дорогие читатели!

Да, я знаю — глава получилась...

кхм

... основательной. Затянулась? Возможно. Но вы же понимаете — когда между героями ТАКАЯ химия, остановиться невозможно. Они просто не отпускают, нужно дописать каждый взгляд, каждое прикосновение, каждый... ну вы поняли!

И да — это ещё не конец! Будет окончание главы (обещаю, доведу дело до конца ????). Потому что мы же все хотим узнать(в том числе и я)

а) Что именно он достал из ящика?

б) Чем вообще закончится эта безумная ночь?

в) Может пора уже эту книгу заканчивать нафиг?????

Спасибо, что читаете! Спасибо за терпение. И за то, что переживаете эту историю вместе со мной.

P.S. Держите под рукой вентиляторы для следующей части. Будет также ????

Ваша, М.Ю.

Глава 13. Диагноз — влечение. В лечении отказано (окончание)

Глаза расширились. Зрачки, наверное, поглотили радужку. Попыталась отстраниться — его рука на затылке стала железным капканом. Пальцы зарылись в спутанные волосы, потянули до боли. Замотала головой, насколько позволяла хватка. Замычала протест вокруг его члена — ммм-ммм! — вибрация прокатилась по стволу, он дёрнулся глубже в ответ.

Анальная пробка. Стальная — холодный блеск хирургической стали. С белым пушистым хвостом — мягкий, шелковистый, колышется от его движений.

— Тшш. — Большой палец погладил за ухом — там, где кожа особенно чувствительная. Мурашки побежали по шее, собрались в основании черепа. — Красивая, правда? Специально выбирал. Белый хвост — под цвет моей рубашки на тебе. Будешь моей маленькой кошечкой.

Поднёс игрушку ближе. Теперь видела каждую деталь — идеально гладкая поверхность, сужение у основания, вес металла. Пушистый хвост щекотнул нос — мягкий, с запахом нового меха.

Паника смешалась с возбуждением в гремучий коктейль. Между ног дёрнуло так сильно, что бёдра свело судорогой. Новая волна влаги хлынула из меня — жаркая, обильная. Почувствовала, как течёт по внутренней стороне бёдер, собирается в складке под коленями. Его член во рту дрогнул, стал ещё твёрже — железный стержень на языке.

— О, тебе нравится идея. — Удовлетворение окрасило голос тёмными тонами. — Твоё тело честнее разума. Чувствую, как сжалось горло. Как задрожала. Представила, да? Холодный металл касается раскалённой кожи... тугие мышцы сопротивляются... медленное растяжение...

Стон вырвался помимо воли — низкий, вибрирующий. Горло сработало конвульсивно вокруг вторжения. Да, чёрт возьми, представила. Слишком ярко. Слишком детально. Мышцы сзади сжались рефлекторно, трепеща.

— Но не сейчас. — Положил пробку на подлокотник — металл звякнул о кожу. Хвост свесился, покачиваясь. Белые пряди блестели в свете лампы, дразня. — Это на потом. Когда заслужишь. Когда будешь готова принять. А пока...

Начал двигаться снова. Глубже — головка пробивалась в горло. Быстрее — ритм сбивчивый, жадный. Влажные звуки усилились. Его яички начали шлёпать по моему подбородку — тяжёлые, налитые, покрытые испариной. Шлёп-шлёп-шлёп в такт толчкам.

Но теперь я не могла отвести взгляд от пробки. Она лежала там, в сантиметрах от моего лица. Металл холодно поблёскивал. Обещала. Угрожала. Возбуждала до дрожи.

— Думай об этом, — его голос стал ниже. — О том, что будет потом. Когда ты будешь готова. Когда захочешь сама.

Руки вцепились в его бёдра — ногти впились даже через ткань брюк. Между ног билось в бешеном ритме — тук-тук-тук — как второе сердце. Каждый толчок в горло отдавался фантомным ощущением там, сзади. Будто он уже растягивал меня. Готовил. Открывал.

— Сначала кончик. — Продолжал, не сбавляя темпа. Пот капал с его лба мне на лицо — солёные капли смешивались со слезами. — Холодный металл коснётся пылающей плоти. Ты дёрнешься — инстинктивно. Сожмёшься, пытаясь защититься. Но я буду держать тебя. Вот так, за волосы. Не дам сбежать.

Мышцы ануса сжались рефлекторно, затрепетали. Это движение отдалось дрожью внизу живота. Я была близко. Так близко. Без единого прикосновения к себе — просто от его слов, от ощущений, от представленных картин.

— Буду давить настойчиво. — Его голос срывался, дыхание стало рваным. Член стал ещё твёрже — вены вздулись, дрожа. — Надавлю сильнее. Металл начнёт входить. Растягивать тугое колечко мышц. Жжение. Распирание. Ты захнычешь — как сейчас. Но я не остановлюсь.

Всё внутри сжалось в тугой узел. Правая рука сорвалась вниз инстинктивно, нырнула под задранную рубашку. Пальцы скользнули по животу — покрытому испариной. Ниже, к курчавым волоскам — влажным насквозь. Нашла клитор — распухший, бьющийся, скользкий. Одно прикосновение и...

— Нет! — Железная хватка на запястье. Выдернул руку прочь. — Убери руку. Ты кончишь без помощи. Или не кончишь вообще.

Хныканье отчаяния вибрировало вокруг его члена. Так близко! На самой грани! Вернула руку на его бедро. Влажные пальцы — блестящие от моих соков — оставили мокрый отпечаток на дорогих брюках. Ткань потемнела, впитывая.

— Хорошая девочка. — Одобрение прогремело басом. — Контролируешь себя. Это важно. А теперь смотри на меня. И думай о пробке. О том, как самая широкая часть пройдёт. Растянет до предела. А потом — щелчок! — мышцы сомкнутся вокруг основания. И она встанет на место. Глубоко внутри.

Подняла заплаканный взгляд. Тушь текла чёрными реками, щипала глаза. Встретились взглядами. В его читалось восхищение, похоть и что-то тёмное. Первобытное. Собственническое.

— А потом... — Продолжил, толкаясь особенно глубоко. — Ты будешь ходить с ней. Сидеть на совещаниях. Вести переговоры. А под строгим костюмом — мой белый хвостик. Будет тереться между ягодиц при каждом движении. Напоминать, чья ты. Кому принадлежит твоя тугая задница.

Внутренние мышцы сжались в пустоте — спазм, ещё спазм. Клитор задрожал сам по себе. Бедра ритмично терлись друг о друга.

— Близко... — Предупредил хрипло. Голос сломался. — Очень близко. И ты тоже, да? Вижу, как дрожишь. Как вся трясёшься. Давай, детка. Покажи мне. Кончи для меня. Без рук. Только от моего члена в горле. От мыслей о том, как я растяну твою зад.

Последние слова стали спусковым крючком. Когда он толкнулся особенно глубоко — до самого основания, перекрыв воздух. Когда его член запульсировал, начиная изливаться. Когда первая жаркая струя ударила прямо в горло...

Реальность взорвалась на тысячу осколков. Я кричала беззвучно, растворяясь в ощущениях, теряя себя и находя одновременно. Тело выгнулось дугой. Внутренние мышцы сжались в агонии пустоты — сжатие-расслабление-сжатие-сжатие-сжатие.

Бёдра тряслись крупной дрожью. Мышцы живота сводило судорогой.

— Боже... да... ДА! — Он хрипел, отпустив мою голову, давая возможность отпрянуть, заботясь в конце.

Глотала автоматически, но всё равно не справлялась. Горло пылало, глаза слезились.

Трясло нас обоих бесконечно. Его бёдра дёргались, мои подрагивали, продолжая содрогаться афтершоками.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Когда наконец отпустило, я рухнула на пятки. Ноги не держали. Его член выскользнул изо рта с влажным звуком. Нить слюны протянулась от моих губ к головке — блестящая в свете лампы — потом порвалась, упала на подбородок.

Кашель сотряс грудь — грубый, рвущий горло. Каждый спазм отдавался болью в растянутых мышцах. Остатки стекали по подбородку густыми каплями, падали на грудь. Ткань рубашки — его рубашки — мгновенно пропиталась, прилипла к коже. Между ног всё ещё трепетало отголосками — мелкая дрожь, которая никак не хотела утихать.

Подняла мутный взгляд на него. В полумраке кабинета его лицо казалось вырезанным из камня. Пот блестел на лбу, собирался в ложбинке над верхней губой. Грудь вздымалась тяжело — вдох-выдох-пауза-вдох. Рубашка прилипла к телу, обрисовывая рельеф мышц. А пробка... пробка всё ещё лежала на подлокотнике. Металл поблёскивал в свете настольной лампы насмешливо.

— Ты... — Голос сел окончательно. Хриплый, чужой, будто через наждачную бумагу. Прокашлялась, сплюнула остатки всего на ковёр — к чёрту приличия. Горло саднило, как после ангины. — Ты правда хотел...? Это... вставить?

Тишина. Только наше дыхание — его выравнивающееся, моё всё ещё рваное. Где-то за окном проехала машина — шорох шин по мокрому асфальту. Дождь или снег? Когда успел начаться?

Он посмотрел на меня долгим взглядом. В серых глазах плясали тени — от лампы или от мыслей? Потом медленно кивнул.

— Хотел. — Честно. Без увёрток. — Хочу. Представлял, как ты выглядишь с ней. Как двигаешься. Как... чувствуешь. Но... — Наклонился вперёд, кресло скрипнуло под его весом. Коснулся моей щеки — пальцы всё ещё пахли мной, моим возбуждением. Большой палец аккуратно стёр весь беспорядок с губ, с подбородка. — Только когда будешь готова. По-настоящему готова. Не от возбуждения момента, а... осознанно. С полным пониманием.

Кивнула, не в силах говорить. Горло пылало огнём. Между ног пылало другим огнём — всё ещё неутолённым, несмотря на сокрушительный оргазм. Всё тело пылало.

— Иди сюда. — Протянул руки. Широкие ладони раскрыты — приглашение, обещание безопасности. — Ко мне. Моя храбрая девочка.

Попыталась встать. Мышцы не слушались — желе вместо ног. Колени подогнулись при первой же попытке.

Он не стал ждать. Увидел мою беспомощность — качнулся вперёд, кресло жалобно скрипнуло. Наклонился, подхватил под мышки. Большие руки обхватили рёбра, пальцы почти сомкнулись на спине. Поднял легко — будто я ничего не вешу, будто не взрослая женщина, а ребёнок.

Усадил к себе на колени. Движение неловкое — мои ноги всё ещё не слушались, повисли как плети. Обвила его шею руками инстинктивно — за что-то удержаться. Прижалась лицом к изгибу плеча, где шея переходит в ключицу. Спрятала пылающее лицо в безопасность его тела.

Дышала быстро, загнанно. Воздух со свистом врывался в ноздри, вырывался со всхлипами. Короткие, рваные вдохи. Лёгкие пылали, не хватало кислорода. Сердце колотилось как бешеное, он наверняка чувствовал через прижатые тела. Дрожала мелкой дрожью — последствия интенсивного оргазма, адреналина, всего.

— Тшш. — Его голос вибрировал в груди, я чувствовала кожей. Рука легла на затылок — тяжёлая, тёплая, заземляющая. Начала гладить волосы — длинные пряди спутались, слиплись от пота у корней. — Дыши, малышка. Медленно. Глубоко. Я здесь. Держу тебя. Никуда не денусь.

Но я не могла замедлиться. Адреналин всё ещё бушевал в крови как лесной пожар. Кожа пылала, покрытая испариной. Между ног билось в такт сердцебиению.

Его пальцы зарылись в волосы глубже. Начали медленно прочёсывать — от влажных корней до сухих кончиков. Шелковистые пряди скользили между пальцев с тихим шелестом. Иногда натыкался на узелок — останавливался, осторожно распутывал. Такая неожиданная нежность после такой интенсивной игры.

— Моя девочка. — Шёпот в макушку, губы шевелились в волосах. — Моя невероятная, смелая девочка. Ты знаешь, что со мной делаешь? Понимаешь?

Покачала головой, не отрываясь от его плеча. Ткань рубашки под щекой была влажной — его пот, мои слёзы. Вдохнула глубже — через рот, нос всё ещё заложен. Запах его кожи ударил как наркотик — соль пота, остатки одеколона, мускус удовлетворённого мужчины. Дом. Безопасность. Якорь в шторме ощущений.

— Сводишь с ума. — Продолжил тихо. Вторая рука легла на поясницу, начала чертить круги через тонкую ткань. — До тебя я думал, что знаю себя. Свои желания. Границы. Что есть вещи, которых я никогда не захочу. Линии, которые не перейду. А потом появилась ты...

Подняла голову. Движение далось с трудом — мышцы шеи затекли. Встретилась с ним взглядом. В полумраке кабинета, в круге света от настольной лампы, его глаза были цвета грозового неба. Но не жёсткие — мягкие. Уязвимые. Открытые, как я никогда не видела.

— И что я сделала? — Голос всё ещё хриплый, но уже мой. Узнаваемый.

— Показала, что границ нет. — Простая истина, но от неё перехватило дыхание. — Что можно хотеть... всего. Самого тёмного. Самого грязного. И не стыдиться. Не прятаться. Не извиняться. Просто быть собой — целиком, без купюр. С тобой я могу быть собой, Ника. Всем собой. Жёстким — и ты примешь. Нежным — и не посчитаешь слабым. Извращённым — и ответишь тем же.

Сердце сжалось от его слов. Физически сжалось — острая боль под рёбрами. Подняла руку — медленно, она всё ещё дрожала. Коснулась его щеки. Под ладонью кожа раскалённая, влажная. Щетина кольнула — жёсткая такая.

— Ты тоже. — Шёпотом, больше не могла. — Знаешь, кем была до тебя? Правильной. Всегда правильной. Идеальный костюм — юбка до колена, блузка застёгнута под горло. Идеальная карьера — лучшая в потоке. Идеальная ложь — да, я такая вся из себя железная леди, мне не нужны отношения, только работа. А потом ты взял и... сломал всё. Как ту грёбаную дверь.

— Прости. — Но в голосе не было раскаяния. Только тепло.

— Не надо. — Покачала головой. Мокрые пряди прилипли к щекам — отлепила, заправила за уши. — Ты освободил меня. От себя самой. От того образа, в который я себя загнала. От необходимости соответствовать. Теперь я просто... я.

Он изучал моё лицо — дюйм за дюймом. Размазанная тушь превратила меня в панду. Губы распухли, наверное как у утки. Засос на шее — видела краем глаза в стеклянной дверце шкафа — лиловый, непристойный. Спутанные волосы. И он смотрел так, будто я — произведение искусства в Лувре.

— Знаешь, о чём думаю? — Спросил вдруг. В голосе появилось что-то новое. Решимость?

— О чём? — Насторожилась.

— Что в правильных романах мужчины делают предложение на закате. — Начал медленно, будто обдумывая каждое слово. — С цветами — обязательно розы, сто одна штука. Серенадами под окном — желательно со скрипкой. На одном колене — непременно в дорогом ресторане, чтобы все видели. Кольцо в бокале шампанского — и хорошо, если она не подавится.

Усмехнулся тихо. Уголок губ дрогнул.

— А в реальной жизни... — Продолжил, и что-то в его тоне заставило сердце пропустить удар. — В реальной жизни самые важные слова говорятся вот так. Когда оба уязвимы до последней клеточки. Открыты, как содранная кожа. Без масок, без игр, без красивых жестов. Когда ты сидишь на мне растрёпанная мной, и я не могу отвести от тебя взгляд.

Воздух застрял в лёгких. К чему он ведет…?

— Леон? — Имя прозвучало как вопрос. Тревога кольнула под рёбрами — острая, как игла.

— Знаешь, что самое страшное в любви? — спросил он вдруг. — Не потерять человека. А показать себя настоящего и быть отвергнутым. Но ты... ты видишь меня насквозь. И остаёшься.

— Помнишь, ты назвала себя моей невестой? — Голос стал ещё тише. Пальцы в волосах замерли. — Когда соседу объясняла про дверь. Сказала — это мой жених. Вот так, не задумываясь.

Щёки вспыхнули новым жаром. Помнила. Конечно, помнила — тот момент паники, когда Виктор Павлович стоял с возмущённым лицом. Нужно было что-то объяснить, и я ляпнула первое, что пришло в голову.

— Это было... я просто... — Замялась, слова путались. Язык будто распух. — Первое, что в голову пришло. Чтобы он не вызвал полицию. Не подумала.

— Знаю. — Кивнул. Его дыхание обдавало макушку теплом. — Но знаешь что? Когда ты это сказала... что-то во мне встало на место. Щёлкнуло, понимаешь? Как деталь пазла. Правильно. Окончательно правильно.

Сердце пропустило удар. Потом забилось вдвое быстрее. Он продолжал смотреть — открыто, без защиты. В полумраке кабинета, пропахшего сексом. С моими следами на лице — царапины на шее, засос на ключице. С влажным пятном на ковре.

— Я не умею красиво говорить. — Признался. Голос дрогнул — впервые за вечер услышала неуверенность. — Не умею в романтику ситуаций. Цветы там, рестораны, серенады, вся эта мишура. Мой максимум — выбить дверь и притащить тебя в кабинет. Но я умею... это. Нас. Честность до боли в костях. Близость до растворения границ. Семья, где друг другу доверяют и искренне любят. И я хочу, чтобы так было всегда. Не на ночь. Не на месяц. Всегда, Ника.

— Леон... — Голос сломался на его имени.

— Дай сказать. — Палец лёг на губы — солёный от пота. — Пока могу. Пока хватает смелости. Потому что если сейчас не скажу — потом начну думать. Сомневаться. Искать идеальный момент с цветами и ресторанами. А его не существует.

Кивнула. Замерла в его объятиях. Даже дышать боялась — вдруг спугну момент, и он передумает.

— Ты видишь меня. — Просто. Но в простоте была вся правда. — Всего. Не только успешного бизнесмена в дорогом костюме. Видишь придурка, который способен выбить дверь. Садиста, который возбуждается от вида тебя на коленях. Собственника, который хочет пометить тебя всеми возможными способами. И не убегаешь. Более того — отвечаешь. Равно. Без страха. Показываешь свою темноту в ответ.

Взял моё лицо в ладони. Бережно, будто держал хрусталь. Большие пальцы погладили по щекам — по дорожкам от слёз, по размазанной косметике.

— И я хочу видеть тебя. — Продолжил. Глаза потемнели, зрачки расширились. — Каждый день. Каждую ночь. Засыпать с тобой, измотанной, довольной. Просыпаться — взъерошенной, сонной, недовольной ранним подъёмом. Знать, что ты моя семья, что Тимофей тебя обожает. Знать, что ты — моя. Официально. При свидетелях. С печатью в паспорте и кольцом на пальце. Чтобы все знали — эта невероятная женщина выбрала меня. Из всех мужчин мира — меня.

Слёзы потекли по щекам. Новые, чистые — вся тушь уже выплакана ранее. Горячие капли падали на его руки. Я смотрела на него через водяную пелену. На этого невозможного мужчину, который сначала в ванной и теперь, довёл меня до края вселенной и обратно. Заставил кончить без рук, только от слов. Показал пробку с белым хвостом и пообещал "в следующий раз". И теперь держал моё лицо так, будто оно было сделано из лепестков роз.

— Я... — Голос сломался окончательно. Хрип, сип, ничего. Прочистила горло — саднило после его члена. Попробовала снова. — Я такая растрёпа сейчас. Вся в... в твоей... — Не смогла произнести. — И ты хочешь...

— Именно такую. — Твёрдо. Без секунды сомнения. — Растрёпанную. Со следами. Настоящую. Честную. Мою.

Закрыла глаза. Слёзы всё равно текли — горячими ручьями по щекам. Сердце колотилось так громко, что заглушало мысли. В ушах шумело. Но одна мысль пробилась через шум — ясная, чистая, правильная до боли.

— Я... — Открыла глаза. Моргнула, разгоняя слёзы. Встретилась с его взглядом — серые глаза ждали. — Я бы хотела... Очень хотела... Стать твоей...

Замялась. Слово застряло в горле. Слишком большое. Слишком важное. Слишком пугающее своей окончательностью.

— Скажи. — Попросил тихо. Большие пальцы продолжали гладить мои щёки — успокаивающе, ободряюще. — Пожалуйста. Мне нужно услышать.

Глубокий вдох. Воздух со свистом вошёл в лёгкие. Выдох — дрожащий, срывающийся.

— Женой. — Выдохнула одним словом. И сразу, пока не передумала: — Твоей женой. Если ты... если правда хочешь такую. Со всеми моими тараканами. Страхами. Комплексами. Извращениями. Неумением доверять. Привычкой убегать. Если готов с этим жить.

— Хочу. — Без секунды сомнения. Даже не моргнул. — Больше всего на свете.

И поцеловал. Не страстно — время страсти прошло. Нежно. Губы едва касались губ — призрак прикосновения. Дыхание смешалось — его ровное, моё рваное. Солёный вкус слёз. Сладость момента.

— Это да? — Спросил, отстранившись на миллиметр. Губы шевелились у самых моих губ.

— Да. — Шёпотом. Громче не могла — горло сжалось от рыданий. — Тысячу раз да. Миллион раз. Да, да, да.

— Моя невеста. — Попробовал слова на вкус. Улыбнулся — широко, открыто, счастливо. — Моя прекрасная, храбрая невеста. Моя будущая жена...

Рассмеялась сквозь слёзы. Звук вышел надорванным — полусмех, полурыдание. Уткнулась лицом в изгиб его шеи. Кожа под губами солёная от пота. Вдохнула глубоко — запоминая. Счастье. Дом.

— Кольца нет. — Пробормотал он в мои волосы. Чувствовала вибрацию его голоса. — Хотел красиво. По-человечески. Выбрать вместе — чтобы тебе нравилось. Но сорвалось. Прости. Куплю завтра. Или сейчас поедем? Найдём круглосуточный?

— Плевать на кольцо. — Честно. От всего сердца. — У меня есть ты. Твоё предложение. Твоё "да". Твои руки вокруг меня. Остальное — детали. Мишура. Для других людей.

— Но люди спросят. — Практично. — Где кольцо, почему без кольца, что за жених без кольца.

— Скажу, что ты сделал предложение после того, как трахнул меня в рот. — Нервно хихикнула в его шею. — Пусть позавидуют.

Его смех прокатился по кабинету — низкий, грудной. Почувствовала вибрацию всем телом.

— Невозможная. — С нежностью. — Как я буду с тобой жить?

— С трудом. — Согласилась. — Но весело. Обещаю приключения каждый день. Дважды по воскресеньям.

— Заманчиво. — Поцеловал в макушку. Потом в висок. В уголок глаза, слизывая солёную дорожку. — Где распишемся? Когда? Большая свадьба или тихо?

— Без разницы. — Честно. — Хоть сейчас. Хоть куда. Главное — с тобой. Остальное неважно.

Обнимались в тишине кабинета. Слышно было только наше дыхание. Его — уже ровное. Моё — всё ещё со всхлипами. Февральский дождь за окном усилился — холодные капли барабанили по стеклу. Настольная лампа отбрасывала тёплый круг света, отгораживая от мира.

На кожаном троне наших желаний. В разорённом кабинете — вон пробка валяется на полу, упала с подлокотника. Ковёр безнадёжно испорчен. Усталые до дрожи. Измотанные эмоционально. Счастливые до невозможности.

Обручённые самым честным образом — когда все маски сорваны, когда души обнажены так же, как тела. Без кольца, без свидетелей, без красивых слов.

Но знаете что?

Это было идеально.

Потому что это было честно. На эмоциях. В самый уязвимый момент близости.

И плевать на весь мир.

Глава 14. Заключительная в трех частях.

Часть 1. День до

Прикосновение его губ к моей щеке — лёгкое, почти невесомое, как крылья бабочки — вырывает меня из сна. Мурашки на коже, спускаются по шее, растекаются по всему телу. Сквозь тяжёлые веки вижу его силуэт на фоне утреннего света, пробивающегося сквозь шторы.

Леон. Мой Леон.

Почему ты уже одет? Обычно целуешь меня, пока я не проснусь окончательно.

Тёмный костюм очерчивает широкие плечи — те самые, в которые я вцеплялась ногтями всего несколько часов назад. Голубая рубашка идеально оттеняет загорелую кожу. Его запах окутывает меня, проникает в каждую клеточку — что-то неуловимо его, первобытное, мужское, от чего внизу живота разливается знакомое тепло даже сквозь утреннюю дымку сна.

— Уже уезжаешь? — мой голос хриплый, сонный, с той особой интонацией, которая появляется после ночи страсти. Тянусь к нему, пальцы находят манжет его рубашки, скользят выше, к запястью.

— Дела, малышка. Важная встреча с инвесторами. — Он поправляет галстук у зеркала — тот самый, которым связывал мои запястья. Наши взгляды встречаются в отражении. Его серые глаза — обычно светлые, как утренний туман — сегодня темнее, почти графитовые. В них что-то мелькает — тревога? страх? — но исчезает так быстро, что я не успеваю уловить. — Увидимся вечером.

— Поцелуй меня как следует. Как будто... — я не договариваю.

Он наклоняется. Его дыхание касается моих губ — мята и кофе. Поцелуй быстрый, почти формальный. Не такой, как вчера ночью, когда он целовал меня так глубоко, так отчаянно, будто хотел запомнить вкус. Не такой, как обычно по утрам, когда его язык неспешно исследует мой рот, пока руки...

— Люблю тебя, — бросает от двери. Замирает, рука на ручке. Оборачивается, и на секунду я вижу его лицо без маски уверенного бизнесмена. Уязвимое. Открытое. — Увидимся вечером, родная.

По позвоночнику пробегает холодная волна страха.

— Леон…?

Но дверь закрывается с мягким щелчком. Не успела. Его шаги по лестнице — обычно уверенные, размеренные — сегодня торопливые. Входная дверь. Шаги по гравию. Мотор Мерседеса оживает с низким, хищным рычанием.

Я лежу, прислушиваясь, как звук удаляется, растворяется в утренней симфонии Москвы. В груди что-то сжимается тревожным предчувствием.

Что-то не так.

Переворачиваюсь на его половину кровати. Простыни ещё хранят тепло его тела, вмятина на подушке повторяет форму его головы. Зарываюсь лицом в ткань, вдыхаю его запах — мужской, дурманящий, всё ещё здесь, в простынях. Моё тело откликается воспоминанием о прошлой ночи — как он входил в меня, медленно, мучительно медленно, растягивая удовольствие, как сделал предложение после… После всего….

Взгляд небрежно падает на тумбочку. Его часы. Швейцарские, винтажные, с гравировкой на обратной стороне — он всегда носил их.

Беру часы в руки — тяжёлые. Стрелки показывают 7:03.

Почему он их оставил?

Забыл? Нет, Леон никогда ничего не забывает.

На работе все утро я существую будто в параллельной реальности. Тело выполняет привычные действия — обход, осмотр пациентов, заполнение историй болезни — а разум блуждает, возвращаясь к утру. К его глазам в зеркале. К поспешным шагам. К часам на тумбочке.

В обед достаю телефон. Экран пустой. Ни сообщения, ни пропущенного звонка. Странно. Леон обычно пишет по десять раз на дню — смешные мемы, фото Тимофея, просто "скучаю" или "не могу дождаться вечера".

Занят на встрече? Но он всегда находит минутку написать хотя бы пару слов.

Набираю его номер. Длинные гудки отдаются эхом в моей голове. Раз. Два. Три. Четыре. Пять.

"Абонент временно недоступен".

Внутри всё обрывается, как струна. Он никогда не выключает телефон. Бизнес не ждёт — его любимая фраза.

Леон, ну возьми трубку. Пожалуйста. Мне страшно.

Пишу сообщение: "Как встреча? Думаю о тебе. О прошлой ночи. Целую туда, куда ты любишь ????"

Отправлено. Одна галочка. Две серые галочки. Но не синие. Не прочитано.

Жду пять минут. Десять. Пятнадцать.

Тишина.

Что происходит? Почему ты молчишь?

После обеда новые хлопоты заведующей отделением. Руки работают на автопилоте. Проверяю документы. Но мысли далеко.

Семь вечера. Наконец, вибрация. Хватаю телефон так резко, что он чуть не выскальзывает из пальцев.

"Не приеду за тобой. Возьми свою машину. Приезжай домой. Люблю."

Читаю снова. И снова. И снова.

Это не ты писал. Не твои слова. Слишком сухо, слишком формально.

Короткое. Сухое. Без его обычных "малышка", "моя девочка", "умираю без тебя". Без дурацких эмодзи, которые он обожает вставлять. Просто факты. Как будто писал чужой человек.

На парковке мой старый Форд выглядит особенно жалко под жёлтым светом фонаря. Синяя краска облупилась на капоте, обнажая ржавчину. На бампере вмятина с прошлой зимы — врезалась в сугроб.

Ключ поворачивается с трудом — замок подмерзает. Первая попытка завести — кашель и тишина. Вторая — чихание и хрип. Третья — мотор нехотя оживает, вибрируя всем кузовом.

Еду домой, вцепившись в руль. Радио шипит — антенна сломана ещё весной. В салоне пахнет сыростью и старым пластиком.

Дом встречает меня теплом и светом всех окон — Роза включила лампы во всех комнатах, как Леон любит. "Дом должен светиться, — говорит он. — Чтобы все знали: здесь живёт счастье".

На кухне пахнет запеканкой и корицей — Роза испекла яблочный пирог. Она у плиты, помешивает что-то в кастрюле. Седые волосы собраны в аккуратный пучок, на фартуке — подарок Тимофея — нарисованы смешные котята.

— Добрый вечер, Вероника Андреевна.

— Привет, Роза. — Скидываю туфли, ноги гудят после напряженного дня. — Леон уже дома?

— Леон Андреевич предупредил, что задержится. — Она не оборачивается, продолжает помешивать. — Важная встреча.

— В такое время?

— Бизнес не ждёт. — Она повторяет его любимую фразу, но в голосе нет убеждённости.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Роза, всё в порядке? Вы какая-то... — ищу правильное слово, — встревоженная.

Она оборачивается. На лице, изборождённом морщинами, читается беспокойство.

— Вероника Андреевна, простите, я хотела предупредить. Завтра утром не смогу отвезти Тимошу в садик. У дочки внук заболел, температура под сорок. Нужно помочь.

Странно. Вчера она ничего не говорила про внука.

— Конечно, я отвезу. Или Леон, если освободится.

— Хорошо. — Она снимает фартук, аккуратно вешает на крючок. Берёт свою старую сумку — кожа потрескалась от времени, но Роза не хочет менять, говорит, муж подарил. — Ужин в духовке. Молоко для Тимоши в холодильнике. Витамины в шкафчике, не забудьте после завтрака.

Поднимаюсь к Тимофею. Он в детской, на полу, окружённый морем разноцветных деталей Лего. Строит что-то грандиозное — уже видны очертания космической станции.

— Привет, космонавт.

— Доктор Ника! — Он вскакивает, бросается ко мне, обхватывает ноги. Его объятия — самое чистое, что есть в моей жизни. — Смотри, что я построил! Это наша станция на Марсе!

— Наша?

— Ну да! Для тебя, меня и папы! Вот смотри — это твоя комната, тут будет больница, чтобы ты могла лечить марсиан. А это папин кабинет. А это моя комната, и там будет аквариум с марсианскими рыбками!

Сажусь на пол рядом с ним, помогаю искать нужные детали. Его маленькие пальцы уверенно соединяют блоки, язык высунут от сосредоточенности — точно как у Леона, когда он изучает документы.

— А папа где? — спрашивает, не отрываясь от строительства. — Он обещал помочь с ракетой. У неё должны быть супер-двигатели, чтобы долететь до Марса за один день!

— Папа на работе. Важная встреча.

— Опять? — Он вздыхает так тяжело, так по-взрослому, что моё сердце сжимается в комок. — Он в последнее время всё время на работе. Вчера даже сказку не почитал.

Да, малыш. С папой нужно будет поговорить, когда вернётся.

После ужина — Тимофей съел только половину запеканки, сказал, что не голоден без папы — купаю его. Он плещется в ванне, пускает пузыри, рассказывает про садик.

— А знаешь, Леша недавно сказал, что у меня не может быть новой мамы. Что мамы не меняются. Но я ему сказал, что может! Что ты теперь моя мама! Правда ведь?

Намыливаю его волосы, чтобы он не видел моих глаз.

Да, малыш. Я твоя мама. Пусть не по документам, но по сути.

— Конечно, солнышко. Я твоя мама.

— Навсегда?

— Навсегда.

Укладываю его в постель, читаю Гарри Поттера. Он лежит, прижавшись ко мне, его дыхание щекочет шею. Пахнет детским шампунем и молоком. На странице, где Хагрид врывается в хижину на скале, его глаза закрываются.

— Доктор Ника? — бормочет сонно.

— Что, малыш?

— Когда папа придёт, скажи, чтобы поцеловал меня. Даже если я сплю.

— Обязательно скажу.

Засыпает, доверчиво положив голову мне на плечо. Сижу ещё несколько минут, слушая его ровное дыхание. В лунном свете его лицо кажется ангельским — длинные ресницы отбрасывают тени на щёки, губы чуть приоткрыты.

Господи, как же я люблю этого ребёнка. Когда он успел стать таким родным?

В спальне проверяю телефон. Три пропущенных от мамы — позвоню завтра. Сообщение от Алисы с очередными подколками. И ничего от Леона.

Пишу ему: "Где ты? Тимофей ждал тебя. Волнуюсь."

Отправлено. Прочитано! Пульс учащается. Три точки — он печатает ответ.

"Задержусь. Не жди. Дела."

Четыре слова.

Это точно не ты пишешь. Или пишешь не сам. Что происходит?

Набираю номер. Длинные гудки, потом — сброс. Набираю снова — "Абонент выключил телефон".

Тревога поднимается откуда-то из живота, расползается по груди, сдавливает горло.

Что-то случилось. Что-то ужасное. Я чувствую это.

Принимаю душ — горячая вода струится по коже, смывает запах больницы, но не может смыть тревогу. Закрываю глаза, и перед внутренним взором встаёт Леон — вчера ночью, в кресле, его лицо искажено страстью, он шепчет моё имя как молитву.

Вчера он сделал мне предложение. Помню каждую деталь — мы были в его кабинете, я сидела на его коленях, мы оба были растрёпанные, измученные. И вдруг он сказал это. Никакого кольца, никакой романтики. Только его глаза — серьёзные, почти отчаянные. И я сказала "да", потому что не могла сказать иначе. Потому что люблю его так, что больно дышать.

А теперь...

Боже, как же страшно.

Не могу спать. Спускаюсь на кухню босиком — мрамор холодит ступни. Наливаю воду, но ладони подрагивают так сильно, что половина проливается на стол. Судорожно выпиваю.

Засыпаю только когда за окном начинает светлеть небо, а птицы запевают свою утреннюю песню. Сон тревожный, рваный.

Часть 2. День после

Телефон взрывается звонком, вырывая из кошмара. Хватаю трубку, не глядя на экран, пульс бешено стучит в висках.

— Леон?!

— Ника! Слава богу, ответила!

Не Леон. Платон. Голос срывается на крик, на фоне — ад. Грохот, звон разбитого стекла, топот десятков ног, мужские голоса, ругань.

— Платон? Что происходит? Где Леон?

— Слушай внимательно, времени нет! — Что-то падает с грохотом, будто перевернули тяжёлый стол. Слышу, как кто-то кричит: "Документы в сейф!" — Леона арестовали! Час назад! Его взяли когда он садился в машину!

Реальность трескается как лёд под ногами. Комната делает кувырок. Хватаюсь за изголовье кровати — резная роза впивается в ладонь, боль возвращает способность дышать.

— Арестовали? За что? Это ошибка! Это недоразумение!

Не может быть. Только не Леон. Он же ничего не делал!

— Подстава! Всё это чёртова подстава! — Его дыхание рваное, будто бежит. Слышу визг сирен. — Обвинение в отмывании денег через клиники! В махинациях! Сейчас громят офис, изымают документы! Адвокатов уже подключил, лучших, но...

Звук борьбы. Чей-то грубый голос: "Телефон на стол! Живо!"

— Платон!

— Марина! — успевает выкрикнуть он. — Она за всем стоит! У неё судья куплен! Решение к обеду! Она заберёт Тим...

"На пол! Руки за голову! Быстро, сука!"

Треск. Хруст — будто телефон раздавили. Тишина.

Сижу с трубкой в руке. На экране высвечивается: "Вызов завершён".

Марина. Его бывшая жена. Та, что бросила его с Тимофеем ради итальянского фотографа. Исчезла, не оглянувшись, оставив мужа с мальчиком на руках и разбитым сердцем.

Почему сейчас?

Решение к обеду. Она заберёт...

Тимофея.

Конечно, Тимофея.

Нет. Нет-нет-нет. Только не это.

— Доктор Ника?

Вздрагиваю так резко, что телефон выпадает из пальцев, с грохотом ударяется о паркет. Экран выдержал.

Тимофей в дверях. Пижама с динозаврами сползла с одного плеча. Волосы торчат во все стороны. На щеке — след от подушки. В руках — потрёпанный робот, с которым он спит.

Мой золотой мальчик. Который через несколько часов может исчезнуть из моей жизни навсегда.

— Доброе утро, солнышко. — Голос предательски дрожит. Откашливаюсь. — Рано встал.

— Я услышал, как ты кричала. — Подходит ближе. — Тебе приснился плохой сон?

— Да, милый. Плохой сон.

Хуже любого кошмара.

Он забирается ко мне на кровать, прижимается. Тёплый, сонный, пахнущий детством.

— Папа говорит, что плохие сны — это просто мозг выкидывает мусор. Как компьютер очищает корзину. Не надо бояться.

Папа. Леон. Который сейчас... где? В камере? В наручниках? Избитый?

Господи, пусть с ним всё будет хорошо. Пусть это всё окажется ошибкой.

— Ты прав, солнышко.

— А где папа? — Он оглядывает пустую кровать. — Он обещал отвезти меня в садик сегодня. Мы хотели заехать в ту новую кофейню, где делают пончики с единорогами. Он обещал купить целую коробку! И ещё он хотел показать фокус Максиму. С исчезающей монеткой.

Что сказать? Правду? "Папу увезли люди в масках и с автоматами. Мы можем больше никогда его не увидеть. А твоя мама, которая бросила тебя, хочет забрать тебя у него и меня."

Нет. Не могу. Он же ребёнок.

— Папа... — голос ломается. Делаю глубокий вдох. — Папе пришлось срочно уехать. По работе. Очень-очень важные дела.

— А садик? А пончики? С единорогами?

— В садик отвезу я тебя. А пончики купим. Обязательно купим. Целую коробку.

— И с радужной посыпкой? И с шоколадом? И с карамелью?

— Все-все, какие захочешь.

— Ура! — Он подпрыгивает на кровати. — Ты самая лучшая! Я всем в садике говорю, что у меня самая лучшая мама!

Мама.

Слово бьёт под дых сильнее, чем новость об аресте Леона.

Я не твоя мама по закону. Но клянусь, буду бороться за тебя.

Не по закону. Не по крови. Я просто женщина, которая полюбила его отца. Которая читает ему сказки и целует разбитые коленки.

Но для него — я мама.

А через несколько часов придёт его настоящая мать и заберёт его.

Нет. Должен быть выход. Должен.

— Тимоша, иди умывайся. Я приготовлю завтрак.

— А Роза? Она всегда делает мне тосты с клубничным джемом!

— Роза... у Розы внук заболел. Она приедет позже.

Или не приедет вообще. Она будто знала, что будет.

— Ох. Надеюсь, он поправится. Болеть — это плохо. Я знаю, я же болел!

Убегает в ванную, напевая песенку из мультика про роботов.

Спускаюсь на кухню, ноги едва держат — будто иду по зыбучим пескам. Каждый шаг даётся с трудом. На часах половина восьмого.

К обеду. Решение суда будет к обеду. Это значит, к двум часам. Меньше семи часов.

Семь часов. Всего семь часов.

Пальцы не слушаются, наливаю молоко в миску. Белые капли падают на стол — похоже на слёзы. Мои слёзы, которые я не могу себе позволить. Не сейчас. Не при Тимофее.

Хлопья рассыпаются по столешнице. Собираю их непослушными пальцами.

Думай, Ника. Думай! Что делать?

Роза. Нужно позвонить Розе. Она проработала в этом доме пятнадцать лет. Она знает Марину. Знает, на что та способна.

Набираю номер. "Абонент недоступен".

Конечно. Она не хочет быть замешанной. Умная женщина. А может быть просто выбрала удобную сторону.

Тимофей влетает на кухню, уже одетый — джинсы, футболка с Человеком-пауком, кроссовки на липучках, которые он научился застёгивать сам.

— Я готов! Можно мне какао? С маршмеллоу? Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!

— Конечно, малыш.

Делаю какао. Он сидит за столом, болтает ногами, рассказывает про садик. Его голос звучит как из-под воды — я слышу звуки, но слова не складываются в смысл. В голове только одна мысль, бьющаяся как пойманная птица:

Что делать? Как его спасти?

— ...и тогда Максим сказал, что его папа сильнее моего папы, но я сказал, что неправда! Мой папа самый сильный! Он может поднять меня одной рукой! И тебя может! Правда же?

— Правда, солнышко.

— А ещё можно я покажу тебя Леше. Я с ним подрался. Он не поверил, что моя первая мама уехала, а теперь у меня есть ты!

Первая мама. Марина. Которая в конце концов просто исчезла, не попрощавшись.

И теперь хочет его вернуть? После двух лет?

— Доктор Ника, ты грустная.

— Немного устала, родной.

— Это из-за папы?

Сглатываю ком в горле.

— Папа вернётся. Он всегда возвращается! Даже когда уезжает на долго-долго, он возвращается и привозит подарки!

— Тимоша, быстро доедай. Нам пора.

— А зубы? Папа говорит, нужно чистить зубы после еды!

— Почистишь в садике. У тебя же есть там щётка?

— Есть! Розовая! С Человеком-пауком! Папа купил!

Папа. Всё в его жизни — папа. А теперь не будет ни папы, ни меня.

Пока Тимофей собирает рюкзак, я бегу в кабинет Леона. Пульс стучит где-то в горле. Картина на стене — безобидный пейзаж, подарок клиента. Нажимаю на раму в нужном месте — она отъезжает, открывая полки.

Ты для этого мне об этом рассказал? Знал?

Внутри — пачки денег. Евро, доллары, рубли. Документы в кожаной папке. Паспорта — его, Тимофея, загранпаспорта. Свидетельство о рождении. Свидетельство о разводе.

Хватаю — документы Тимофея, свидетельство о рождении, полис. В сумочке еще лежит доверенность о том, что имею право сопровождать Тимофея. Леон оформил заранее специально для того, чтобы отвозить Тимофея в садик.

Зачем тебе это, Правдина? Что ты собираешься со всем сделать? Ты просто увезешь в садик ребенка. И на этом ВСЕ.

Спускаюсь. Тимофей в прихожей, рюкзачок на плечах, в руках робот — не расстаётся с ним даже в садике.

— Поехали! А пончики не забудешь?

— Не забуду. Обещаю.

Выходим из дома. Утреннее солнце слепит глаза. Москва просыпается — где-то лает собака, за забором слышны голоса соседей. Обычное утро обычного вторника.

Только Леон арестован.

В машине Тимофей пристёгивается сам, гордый своим умением.

— Поехали! В садик! К друзьям! — Он барабанит ладошками по коленям. — А потом папа заберёт меня, да? И мы поедем есть пиццу! Он обещал!

Папа не заберёт.

— Посмотрим, малыш. Посмотрим.

Завожу машину. Мотор кашляет, чихает, но заводится. Выезжаем со двора. В зеркале заднего вида — дом. Большой, красивый, с белыми колоннами. Дом, где мы были счастливы. Дом, где Леон делал мне предложение. Дом, в который мы можем никогда не вернуться.

Еду на автопилоте. Тимофей болтает без умолку — про садик, про друзей, про вчерашний мультик.

Останавливаемся у пекарни. Беру коробку пончиков — тех самых, с единорогами, которые обещала. Тимофей ждёт в машине.

Снова едем. До садика десять минут. Восемь. Пять.

И тут меня накрывает волной такой силы, что приходится резко затормозить у обочины.

Паника поднимается из живота, распространяется по груди, сжимает горло железной хваткой. Не могу дышать. В ушах звенит. Перед глазами темнеет.

Если отвезу его в садик, Марина заберёт его. Навсегда.

Я больше никогда не увижу его. Никогда не услышу его смех — звонкий, искренний, заражающий. Не прочитаю ему сказку, устроившись в его маленькой кровати, среди армии плюшевых игрушек. Не поцелую разбитые коленки, не вытру слёзы после кошмара. Не увижу, как он идёт в первый класс, держа огромный букет. Как взрослеет. Как становится похожим на Леона — такой же серьёзный, такой же упрямый, такой же невозможно красивый.

Не услышу, как он называет меня мамой.

А Леон? Что скажет Леон, когда выйдет и узнает, что я отдала Тимофея Марине?

Он никогда не простит. Никогда.

Дыхание становится рваным, поверхностным. В груди горит огонь. Руки немеют.

— Доктор Ника? — Голос Тимофея возвращает в реальность. — Ты в порядке?

Поворачиваю голову. Он смотрит на меня с беспокойством, его маленькая ручка ложится на мою.

— Ты плачешь...

Трогаю щёку — мокро. Когда успела?

— Не плачь! — Он отстёгивается, перелезает ко мне, обнимает. — Всё будет хорошо! Папа вернётся!

Прижимаю его к себе так крепко, как только возможно. Вдыхаю запах его волос — запоминаю. Каждую клеточку запоминаю.

Прости меня за то, что я сейчас сделаю, родной.

— Доктор Ника, ты меня задушишь! — смеётся он.

— Прости, малыш.

— Поехали в садик? А то мы опоздаем, и Елена Викторовна будет ругаться. Она всегда ругается, когда кто-то опаздывает.

Садик. Отвезти его в садик. Поцеловать. Помахать рукой. Уйти.

Или...

Смотрю на перекрёсток впереди. Светофор мигает жёлтым — неопределённость, выбор, развилка судьбы.

Налево — садик. Направо — к шоссе. Выбирай, Ника. Сейчас.

Леон бы знал, что делать.

— Доктор Ника? — Тимофей дёргает меня за рукав. — Светофор зелёный! Поехали!

Зелёный.

Нужно принять решение. Сейчас. Прямо сейчас.

Смотрю на него. Серые глаза — как у Леона — доверчиво смотрят на меня. Веснушки на носу — семь штук, я считала. Молочный зуб шатается — скоро выпадет, и Тимофей положит его под подушку для зубной феи.

Вот только с кем?

Сердце колотится так громко, что кажется, он должен слышать.

— Тимоша, — голос предательски дрожит. Откашливаюсь. — Хочешь поехать в путешествие?

— Путешествие? — Глаза загораются. — А как же садик?

— Это будет наше секретное путешествие. На пару дней. Как в фильмах про шпионов!

— Мы будем шпионами? — Восторг в голосе. — Настоящими?

— Самыми настоящими. С секретной миссией.

— А папа?

В груди всё сжимается в тугой узел.

Боже, что я несу. Какое путешествие…

— Папа... папа приедет к нам, когда закончит свои дела. У него своя секретная миссия.

— Он главный шпион?

— Да, малыш. Главный.

— Круто! Едем! В приключение!

Светофор мигает жёлтым. Снова. Последнее предупреждение.

За спиной сигналят — я держу поток.

Руки дрожат на руле. Сейчас или никогда.

Леон бы спас Тимофея любой ценой. А я? Что могу я?

— Прости, Леон, — шепчу едва слышно. — Я не могу. Не могу украсть твоего сына...

Это преступление. Я не имею права.

— Мама Ника, поехали скорей! Там машины!

Мама.

Мама…

Светофор переключается на красный.

Но я уже поворачиваю руль.

Выбор сделан.

Часть 3. Взгляд со стороны

Кабинет директора детского сада "Солнышко".

Иван Петрович Гаврилов дописывал последнюю строчку в отчёте, когда дверь его кабинета распахнулась. Картина — подарок выпускников прошлого года — покачнулась.

Женщина, вошедшая в кабинет, выглядела как с обложки модного журнала. Безупречная во всём — от кончиков накрашенных ресниц до носков туфель. Красивая той холодной, отточенной красотой, которая режет глаза как бриллиант режет стекло.

Вот это да. Такие к нам не ходят. Что-то серьёзное.

— Марина Алексеевна Серебрякова, — представилась она. Голос — лёд, звенящий в хрустальном бокале. — Я за своим сыном. За Тимофеем.

Иван Петрович медленно отложил ручку. За годы работы он повидал разных родителей — истеричных, равнодушных, гиперопекающих, агрессивных. Но эта женщина... От неё веяло чем-то нехорошим. Чем-то хищным.

А ведь это та самая мать, которая бросила ребёнка два года назад.

— Насколько мне известно, Тимофея воспитывает отец, Леон Андреевич.

— Леон Андреевич с сегодняшнего дня под следствием. Все документы по мальчику здесь. — Марина бросила на стол папку. Кожаная, дорогая, с золотым тиснением.

Иван Петрович открыл папку. Документы — десятки документов. Решение суда об экстренной опеке. Справка из полиции. Медицинские заключения из швейцарской клиники о полном выздоровлении Марины от послеродовой депрессии. Характеристики, рекомендации, справки.

Всё настоящее. Печати, подписи, водяные знаки.

Подготовилась основательно. Сколько же это стоило?

— Это... неожиданно, — осторожно сказал он. — Мальчик не видел вас два года.

— Два года, три месяца и пятнадцать дней. — Её голос не дрогнул. — Я считала каждый день. Каждый час вдали от моего сына.

Ложь. Я двадцать три года работаю с детьми и родителями. Вижу ложь насквозь.

— Марина Алексеевна, я должен вам сказать, что мальчик очень привязан к отцу и Веронике Андреевне...

— К любовнице моего бывшего мужа? — Губы Марины искривились в подобии улыбки. — К женщине, которая спит с отцом ребёнка три недели и уже возомнила себя матерью? Это временное помешательство. Дети забывают быстро.

— Тимофей называет её мамой.

Что-то мелькнуло в глазах Марины. Ярость? Ревность?

— Он заблуждается. У него есть только одна мать. Я. — Она посмотрела на часы. Бриллианты на циферблате сверкнули. — Где мой сын? У меня билеты на вечерний рейс в Цюрих. Багаж уже отправлен.

— Вы хотите увезти ребёнка из страны?

— Подальше от этого криминального скандала. Представляете заголовки? "Сын арестованного за отмывание денег бизнесмена". Мальчику нужна спокойная обстановка. В Швейцарии у меня дом, лучшие школы, чистый воздух.

Ей плевать на ребёнка. Ей нужна победа над бывшим мужем.

— Но это его дом. Его друзья. Его жизнь.

— Его жизнь теперь со мной. — Голос стал жёстче. — Я не обязана объяснять свои решения. Где ребёнок?

Иван Петрович поднял трубку внутреннего телефона. Набрал номер:

— Валентина Сергеевна? Это Иван Петрович. Тимофей Серебряков сегодня был в группе?

Пауза. Длинная пауза.

— Что значит не поступал? Вы уверены?

Ещё пауза.

— Понятно. Спасибо.

Положил трубку. Посмотрел на женщину напротив. Её лицо было спокойным, но пальцы — идеальный маникюр, кроваво-красный лак — впились в кожу сумки.

— Мальчика сегодня не привозили.

Тишина. Секунда. Две. Три.

А потом маска слетела.

— Эта сука! — выплюнула Марина. Лицо исказилось, превратившись в звериный оскал. — Эта грёбаная подстилка украла моего сына!

Вот оно истинное лицо.

Иван Петрович молчал. Наблюдал.

— Правдина! Эта врачиха из больнички! Думает, раз развела ноги перед Леоном, так может и ребёнка присвоить? — Марина вскочила, заметалась по кабинету. — У неё нет прав! Никаких прав! Она никто! Просто дыра, которую трахал мой муж!

— Марина Алексеевна, попрошу выбирать выражения. Это детское учреждение.

Она остановилась. Глубоко вздохнула. Маска вернулась на место, но не до конца — в глазах всё ещё полыхала ярость.

— Простите. Я просто... Мой сын. Мой единственный сын похищен.

— Это серьёзное обвинение. У Вероники Андреевны есть доверенность...

— Которая недействительна! Преступник не может давать доверенности! — Она схватила телефон, набрала номер. — Крылов? Это Марина. Мальчика похитили. Да, эта сука... простите, Правдина.

Интересно, кто из них больший преступник — арестованный Леон или женщина, бросившая ребёнка?

Иван Петрович слушал её крики, требования, угрозы — но звуки доходили как сквозь толщу воды. Перед глазами стоял образ Тимофея — как мальчик светился, рассказывая о "докторе Нике".

Закон на её стороне. Но есть ещё справедливость. И она явно не здесь.

Марина металась по кабинету, отдавая приказы, угрожая, требуя. Наконец, выдохшись, бросила:

— Если узнаете что-то — немедленно звоните! — Бросила визитку и вылетела, хлопнув дверью.

Тишина опустилась на кабинет как благословение.

Иван Петрович подошёл к окну. За стеклом — февральские сумерки. Где-то там, на дороге, мчится старый синий Форд. В нём — отчаянная женщина и маленький мальчик, который просто хочет быть с мамой и папой.

Достал из нижнего ящика бутылку коньяка — подарок на юбилей, берёг для особого случая. Налил в кофейную чашку — бокалов в кабинете директора детского сада не водилось.

Поднял импровизированный тост к окну, к темнеющему небу:

— За настоящую материнскую любовь. Пусть дорога будет лёгкой, а погоня — слепой.

Отпил. Коньяк обжёг горло, разлился теплом по груди.

Поставил чашку. Вернулся к столу. Взял отчёт, который так и не дописал.

На полях, мелким почерком, вывел:

"Серебряков Тимофей. Не поступал 25.02. Причина — семейные обстоятельства."

Моя малая лепта в спасение настоящей семьи.

Конец первой книги.

_______________________________________________________

Дорогие читатели!

Вот и закончилась первая часть этой истории.

Это мой дебют в большой форме. Раньше максимум, что я писала — рассказы, не больше десятка страниц. А тут замахнулась на целый роман! Четырнадцать глав, море страсти — сама не ожидала, что справлюсь.

Конечно, это не конец. Скорее точка невозврата. Все карты вскрыты, все мосты сожжены, герои летят в неизвестность.

Идей для второй части много. О том, как защитить ребёнка, когда весь мир против тебя. О том, как найти друг друга, когда кажется, что всё потеряно. О любви, которая сильнее страха и подлости.

Будет эмоционально и жарко во всех смыслах!

Мне как новичку очень нужна ваша подержка.

Если эта история тронула вас, если вы переживали за героев, если хотите узнать, что будет дальше — пожалуйста:

????

Добавьте книгу в свою библиотеку

— так вы не пропустите продолжение

⭐

Поставьте звёздочку

— для автора-новичка это невероятно важно, это знак, что я на правильном пути

????

Напишите комментарий

— мне важно знать, что зацепило, что хотелось бы увидеть во второй части

????

Подпишитесь на меня как автора

— впереди не только продолжение этой истории, но и новые романы

Каждая ваша реакция — это топливо для творчества!

Писать — это одиночество перед белым листом. Но знать, что где-то есть читатель, который ждёт продолжения — это то, что заставляет возвращаться к клавиатуре снова и снова.

Спасибо, что прошли этот путь вместе со мной и моими героями!

До встречи во второй части.

С любовью и благодарностью,

Ваш автор

Глава 1.5 Девять минут психоанализа (вместо послесловия)

Всем привет!

Вместо послесловия выкладываю сцену, которая могла попасть в основную книгу, в конец первой главы или начало второй, но была исключена из-за своей сюжетной статичности и жанрового несоответствия, даже когда в целом условия были подходящими, для неё просто не нашлось места.

Поэтому представлю её здесь в качестве альтернативной версии. Ссылка на второй том — внизу.

Спасибо за то, что остаётесь со мной!

С теплом М.Ю.

______________________________________________________________

Дома.

Ключи брякнули в вазочку у двери — мамин подарок на новоселье, фарфоровая безвкусица с золотой каймой. Пальто повисло на вешалке криво

Тапочки-единороги встретили меня розовым плюшевым оптимизмом. Алиса подарила на прошлый день медика. "Чтобы хоть дома у тебя было что-то несерьёзное", — сказала тогда. Знала бы она, какие несерьёзные мысли роятся сейчас в моей голове.

На кухне мигала микроволновка.

Время тянулось как патока.

Холодильник встретил меня пустотой и упрёком. Йогурт "Активиа" смотрел датой смерти — три дня как истёк. Половинка авокадо в пищевой плёнке напоминала высохшую мумию. Зато просекко стояло гордо, единственное съедобное в этом царстве гастрономического отчаяния.

Пробка вылетела с тихим хлопком.

Бокал. Первый глоток. Пузырьки кололи язык, как маленькие иголочки правды. Второй. Третий.

Прислонилась к холодильнику. Металл холодил разгорячённый лоб, но внутри всё горело. Его запах — кедр, и что-то неуловимо мужское — всё ещё окутывал меня. Как он стоял близко. Слишком близко. Пиджак натягивался на широких плечах, когда он наклонялся. Тонкая полоска загорелой кожи над воротником рубашки.

"На свидание не надевай бельё."

Ещё глоток. Бутылка опустела подозрительно быстро.

***

Глаза распахнулись в темноту. Резко, будто кто-то выдернул меня из сна за волосы. Зрачки расширены до предела — темнота комнаты кажется живой, пульсирующей. Сердце колотится где-то в горле, пытается выскочить. Во рту — привкус меди, будто я кричала так долго, что сорвала голос.

Первое ощущение — жар. Я горю. Вся кожа пылает, как будто температура под сорок. Но это не болезнь. Это другое. Майка прилипла к телу, пропиталась потом насквозь — ткань обрисовывает груди, впадинку между ними, выступающие соски. Они твёрдые, болезненно чувствительные, трутся о мокрую ткань при каждом вдохе, посылая электрические импульсы прямо вниз.

Волосы мокрые, тяжёлые, липнут к шее, к щекам, закрутились в спутанные пряди. Простыня подо мной, где были мои бёдра — там все липкое и пахнет сексом. Моим возбуждением. Моей неудовлетворённостью. Моим голодом по мужчине, которого я хочу так сильно, что это физически больно.

Села рывком. Голова закружилась, перед глазами поплыли цветные пятна — красные, золотые, пульсирующие в такт сердцебиению. Пришлось схватиться за край кровати, чтобы не упасть обратно. Ладони не могут найти опору, соскальзывают с деревянной рамы. Комната качается, как палуба корабля в шторм.

Между ног — пожар. Всё там опухло, налилось кровью, стало гиперчувствительным. Внутренние мышцы сокращаются волнами, ритмично, будто пытаются удержать что-то, чего там нет. Но ощущение такое реальное — я всё ещё чувствую его внутри. Большой, твёрдый, растягивающий меня до предела, до той грани, где удовольствие становится болью. Каждое движение, каждое дуновение воздуха, даже биение пульса внутри отзывается вспышкой наслаждения на грани агонии.

Обхватила колени, прижала к груди. Поза эмбриона защитная. Но бесполезно. Дрожь не унимается. Мелкая, частая, как у наркомана в ломке. Это не холод — это возбуждение, которое никуда не делось после сна. Которое только усилилось от пробуждения. Потому что я помню. Каждую секунду. Каждое прикосновение. Каждый стон. Каждый миллиметр его кожи.

Алиса.

Её голос всплыл в памяти. Месяц назад. Мы сидели у меня на кухне, допивали вторую бутылку розового. Я жаловалась на бессонницу, на тревожные сны, которые не помню утром.

"Знаешь, что я делаю? Записываю на диктофон. Сразу, как проснусь. Пока свежо. Мозг пытается стереть сны, особенно важные. Но если записать... Это как поймать собственное подсознание за хвост. Узнаёшь о себе такое..."

"Что например?"

"Что мне снился мой начальник. Три ночи подряд. И не просто снился. Я поняла, что хочу его. Дико хочу. Хотя днём думала, что ненавижу."

"И что ты сделала?"

"Соблазнила. Лучший секс в моей жизни. Потому что я уже знала, чего хочу. Сны не врут, Ника. Они показывают правду, которую мы боимся признать."

Телефон на тумбочке. Схватила дрожащими пальцами. С трудом попадают по экрану.

4:45.

Диктофон. Красная кнопка записи манит, обещает облегчение через проговаривание. Или хотя бы понимание, почему моё тело реагирует на него как сука в течке.

Нажала.

***

Где-то в электронных мозгах моего телефона, между скриншотами рецептов "Ужин за 15 минут" (которые я никогда не готовлю), среди фото котиков и списков "Что купить" (которые я забываю дома) — сохранилась следующая запись.

"Итак, сюжет моего чудесного сна. Место действия — мой кабинет. Вечер... все нормальные люди дома смотрят сериалы, а я изображаю Стаханова в юбке. Сижу над бумагами с таким серьёзным лицом... будто решаю судьбу мировой медицины. На самом деле рисую сердечки на полях. Патология."

Смешок, переходящий в придушенный вздох.

"И тут входит ОН. Леон Серебряков... собственной персоной. В том костюме, который стоит как моя годовая зарплата. Без стука! Нахал! Я делаю вид, что не замечаю — продолжаю строчить какую-то ахинею. Наверное... в тысячный раз переписываю 'пациент чувствует себя хорошо'."

Пауза. Слышно шуршание. Дыхание учащается.

"Он запирает дверь. Щёлк! И от этого звука... ах... Мозг кричит: 'Надо возмутиться! Это моё рабочее место!' Тело шепчет: 'Заткнись и получай удовольствие. '"

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Тихий стон.

"Подходит сзади... я чувствую его тепло. Его духи — дорогие, с нотками кедра и... и моей погибели. 'Работаете допоздна, доктор Правдина?' — спрашивает. Таким голосом... ох... что мои трусики мгновенно намокают."

Нервный смех, прерывистое дыхание.

"И знаете, что я отвечаю во сне? 'Жду вас'. ЖДУ ВАС! Как... как секретарша из дешёвого порно! Где моё достоинство? Где профессиональная этика? Ах да... они остались в реальности."

Стон становится громче.

"Дальше — хуже. Он разворачивает моё кресло... смотрит на меня. Как голодный на витрину кондитерской. А я что? Правильно — начинаю... боже... начинаю задирать юбку! Сама! Во сне у меня совесть в отпуске, а похоть... ммм... работает сверхурочно."

Влажные звуки. Пауза.

"И тут сюрприз — на мне чулки! Я, которая последний раз надевала чулки на выпускной в меде! И то... ха... порвала их об стул! А тут — целые, с кружевом, держатся на подвязках! Подвязках! Я даже не знаю... с какой стороны их застёгивать!"

Дыхание срывается.

"Он усаживает меня на стол. На мой рабочий стол! Где... ах... где фотография с медицинской конференции! Где стоит кружка 'Лучший доктор'! И знаете, что я делаю? Разваливаюсь на этом столе... как морская звезда на пляже! Ноги в стороны... юбка у пояса... достоинство в минусе!"

Почти крик, затем нервный смешок.

"А он... он проводит пальцем по внутренней стороне бедра. Медленно... мучительно медленно. И говорит: 'Вы всегда такая мокрая, доктор?' ДОКТОР! Он называет меня доктором... пока я теку как неисправный кран! Это что... медицинский фетиш?!"

Истерический смех, переходящий в стон.

"Документы подо мной шуршат. Истории болезней! Результаты анализов! А моя... ох... голая задница оставляет на них влажные отпечатки! Это же улика! Вещдок! 'Экспонат номер один — отпечаток возбуждённой промежности доктора Правдиной'!"

Серия всхлипов. Пауза.

"И тут он... ах... встаёт между моих ног. Расстёгивает брюки... слышу звук молнии. Господи, это как распаковка подарка на Рождество! Только вместо носков от бабушки — вполне себе... ммм... внушительный инструмент. Медицинский термин — половой член. Бытовой термин — о боже, какой большой!"

Громкий стон. Дыхание частое.

"Подходит ближе... головка касается... там. Горячая... упирается во вход... но не входит сразу. Дразнит! Водит по складкам... я вся теку!"

Почти крик.

"И тут... АХ! Входит! Одним движением... до конца! Я кричу! В своём кабинете! Где днём... ох... где днём сидят дети с мамами! Где плюшевый мишка в углу! Мишка, который всё видит! Травмированный... ах... на всю жизнь мишка!"

Влажные звуки усиливаются. Дыхание хаотичное.

"Начинает двигаться... сначала медленно. Потом... ох боже... быстрее! Глубже! Стол скрипит... лампа качается. Документы разлетаются... как конфетти на празднике моего позора!"

Серия громких стонов.

"Каждый толчок... каждый... достаёт до всего! Я хватаюсь за край стола... выгибаюсь дугой. Он тянет меня на себя... глубже... ещё!"

Почти рыдание.

"Чувствую... ах... чувствую, как поднимается... изнутри... волна. Огромная! Всё тело напрягается... сжимается... вот-вот..."

Крик.

"'Кончай для меня, Ника!' — шепчет. И я... АХ! ЛЕОН! Да! ДА! Кончаю! Взрываюсь! Разлетаюсь на атомы! Всё тело... трясётся... внутри всё пульсирует!"

Судорожные вздохи.

"Он тоже... чувствую, как он... внутри... становится ещё больше... и... ах! Кончает! Горячее... много... заполняет меня!"

Тяжёлое дыхание. Долгая пауза.

"Лежу посреди этого хаоса... разрушенная. И думаю: 'Хорошо, что это сон. В реальности я бы умерла от стыда. После оргазма. Но сначала... сначала бы кончила'."

Нервный смешок.

"И знаете, чем всё заканчивается? Он... ха... он поправляет мою юбку! ЮБКУ! Как будто мы не только что крушили мебель своей страстью! И говорит: 'Завтра в восемь. Приходите в том же настроении'. В КАКОМ НАСТРОЕНИИ?! В настроении... 'трахните меня на столе'?!"

Истощённый вздох.

"А потом я просыпаюсь. Мокрая... растрёпанная... с фантомным ощущением члена внутри. И что делаю? Правильно — начинаю записывать это на диктофон! Потому что я мазохистка! Которая завтра... завтра пойдёт на свидание к этому мужчине!"

Последний нервный смех.

"Представляете, как я теперь буду сидеть в своём кабинете? Смотреть на стол? 'Вот здесь меня трахал Леон. Во сне. Но стол-то... стол-то не знает, что это был сон!' Придётся просить новую мебель. Или святую воду. Или... или новую работу в другой стране."

Финальный вздох.

"И самое ужасное — мне понравилось. Очень понравилось. Настолько, что я готова повторить. В реальности. Завтра. Только, надеюсь... без участия плюшевого мишки. Хотя знаете… Черт… Кажется меня возбуждает когда кто-то смотрит…Хотя... нет, это глупость... или нет?"

Конец записи.

***

6:30

Трель будильника ворвалась в мою жизнь.

Потянулась к телефону, всё ещё полусонная. Экран слишком яркий для утренних глаз.

И обмерла.

WhatsApp. 23 непрочитанных от Алисы. За десять минут. ДВАДЦАТЬ ТРИ.

Сердце ухнуло куда-то в район коленей. Потом подскочило к горлу.

Нет. Нет, нет, нет. Пожалуйста, нет.

Открыла чат дрожащими пальцами.

Конечно. Я случайно ей отправила ЭТО.

Алиса: НИКА!!!!!!!!

Алиса: ЧТО ЭТО БЫЛО?!?!?!

О боже. Она послушала. Конечно, послушала.

Алиса: Я ДУМАЛА ТЫ СПИШЬ!!! ОТКРЫЛА В МЕТРО!!!

Алиса: БЕЗ НАУШНИКОВ!!!

Алиса: БАБУШКА РЯДОМ ВСЁ СЛЫШАЛА!!!

Хотелось провалиться сквозь землю. Испариться. Раствориться в воздухе. Стать пылью.

Алиса: ОНА ПЕРЕКРЕСТИЛАСЬ И ПЕРЕСЕЛА

Алиса: Хотя потом вернулась и спросила что за радиостанция

Алиса: Стоп. Ты одна была?

Алиса: ИЛИ НЕТ?! ТЫ С НИМ?!

Алиса: 9 МИНУТ!

Алиса: Я столько даже с мужиком не могу, не то что сама с собой

Алиса: "АХ! Леон!" — это теперь мой рингтон

Алиса: Шучу. Но было ЖАРКО.

Алиса: Про чулки убило. ТЫ НОСИШЬ ЧУЛКИ?!

Алиса: И не говорила мне?! Предательница!

Алиса: "Разлетаюсь на атомы" — НИКА, ЭТО ПРАВДА ТЫ?!

Алиса: Ты сейчас проснёшься и захочешь умереть

Алиса: Не смей. Это ШЕДЕВР.

Алиса: Кстати про стол и истории болезней... У тебя ОЧЕНЬ богатая фантазия

Алиса: Ты кончила!?

Алиса: От пальцев?! От воспоминания о сне?!

Алиса: Можно это себе оставить? Для одиноких вечеров?

Алиса: КТО ТАКОЙ ЛЕОН И ПОЧЕМУ ТЫ ТАК СТОНЕШЬ

Алиса: Серьёзно, подруга. Если от МЫСЛИ о нём ты такая... что будет в реальности?!

Я сползла с кровати прямо на пол. Холодный паркет обжёг голую кожу ног. Села, обхватив колени, спрятала лицо.

Лицо горело. Уши горели. Шея, грудь — всё пылало от стыда. Кажется, даже пальцы на ногах покраснели.

Дрожащими руками набрала:

Я: Алиса. Я хочу умереть.

Ответ пришёл через секунду:

Алиса: Погоди, умрешь попозже Сначала расскажи ВСЁ!

Я: Это был сон. Просто сон. Я записывала для себя, как ты советовала

Алиса: И СЛУЧАЙНО отправила мне?

Я: Да .

Алиса: ЛУЧШАЯ случайность в истории случайностей!

Я: Удали. Пожалуйста. Умоляю

Алиса: Ни за что. Это теперь моя семейная реликвия

Я: АЛИСА!

Алиса: Шучу. Удалю. После десятого прослушивания

Я: …

Алиса: ШУЧУ! Но я запомнила каждый стон. "Кончаю! Взрываюсь!"

Накрыла лицо руками. Ладони горячие от стыда. Мокрые от пота.

Я: Я тебя заблокирую

Алиса: После такого? Мы теперь связаны навечно. Кровные сёстры по оргазму

Алиса: Так кто такой Леон?

Я: Отец пациента

Алиса: Отлично! Когда свидание с этим жеребцом?

Глубокий вдох. Выдох. Ещё один.

Я: Завтра вечером

Алиса: ЧТО?! И ты молчала?!

Я: Он вчера только пригласил. И сказал... сказал прийти без белья

Алиса: О. МОЙ. БОГ.

Алиса: БЕЗ БЕЛЬЯ?!

Алиса: Властный тип?

Я: Очень

Алиса: Судя по твоей записи — тебе такой и нужен

Алиса: Который прижмёт к столу и... взрываюсь!

Я: НЕ ЦИТИРУЙ!

Алиса: Не обещаю

Алиса: Ника, это была самая горячая вещь, которую я слышала

Алиса: И эти паузы... всхлипы...

Я: Алис, я серьёзно умру от стыда

Алиса: Умрёшь завтра. От оргазмов. Судя по записи, вас ждёт ЭПИЧНАЯ ночь

Я: А если я опозорюсь?

Алиса: После такой записи? Детка, ты готова как никогда

Алиса: Только не включай случайно диктофон во время секса

Я: АЛИСА!

Алиса: Что? Одна бабушка в метро уже травмирована. Не надо больше

Я: Ненавижу тебя

Алиса: Врёшь. Кстати, про чулки — ты правда носишь?

Я: Нет... Это сон придумал

Алиса: Купи. Прямо сегодня. Чёрные. С кружевом

Я: Зачем? Он сказал БЕЗ белья

Алиса: Чулки — это не бельё. Это оружие.

Алиса: И судя по твоему сну, твоё подсознание знает, что ему нужно

Алиса: А ещё купи смазку. Много смазки

Я: ЗАЧЕМ?!

Алиса: Доверься подруге. КУПИ СМАЗКУ

Выключила телефон. Больше не могла читать.

Встала с пола на ватных ногах.

В зеркале — растрёпанная женщина с горящими щеками и блестящими глазами.

И абсолютно умирающая от стыда.

Душ. Холодный. Ледяной. Арктический.

Не помогло.

Потому что сегодня пятница. Последний день Тимофея в больнице. Последний день, когда его отец — табу.

А завтра...

Завтра я приду к Леону. Без белья. В чулках, которые куплю сегодня.

И все мои сны станут реальностью.

Если я не умру от стыда раньше.

_______________________________________________

Ссылка на следующий том

Книга 2. Диагноз - смятение

Конец