Наказание страстью. Глава Рабыня страсти смотреть онлайн

Глава 1

Я еще раз критически осмотрела себя в зеркало. Вроде бы все отлично, но чего-то не хватает… Подумав, я слегка тронула губы помадой: теперь точно все идеально. Можно отправляться. Собираясь на вечеринку в клуб, я всегда чувствовала предвкушение, радостное возбуждение… Но в этот раз я шла не развлекаться.

Ехать было довольно далеко. Клуб «Падший ангел», где я надеялась встретиться с Кэлвином, находился в центре. Мы же жили в тихом пригороде, в роскошном, прекрасно обставленном особняке. Наша семья могла себе это позволить: отец владел преуспевающей компанией… Которая в ближайшее время могла разориться, если я не сумею найти общий язык с давним другом, по непонятной причине ставшим злейшим врагом.

Кэлвин Лайтман был сыном нашего садовника. Дочери миллионера не пристало водиться с детьми прислуги, но в то время мы над таким не задумывались. Просто дружили: кроме нас двоих, детей в особняке не было. Вне его стен у каждого из нас был свой мир, свой круг общения. Но внутри… Внутри мы были неразлучны. Делили на двоих и радости, и горести, и секреты. Пока папа не прогнал садовника, разлучив нас с Кэлвином.

Возвращение Лайтмана стало сюрпризом и для меня, и для отца. Мы оба забыли о тихом, скромном мальчугане, и вот он появился снова. Роскошный, высокий и мускулистый красавец-блондин с ослепительной улыбкой мигом покорил сердца всех великосветских девушек, а его огромное состояние обеспечивало ему благосклонность их родителей. Но Кэлвин вернулся не для того, чтобы искать невесту. Он приехал, чтобы отомстить.

Я не сразу заметила, что отец все чаще хмурится, все больше нервничает. Но потом напрямик спросила, что его тревожит. Тогда он и признался, что у нашей семьи появился враг – безжалостный, решивший полностью нас уничтожить, разорив компанию отца. Узнав, кто стоит за этим, я тут же решила сама поговорить с другом детства. Не мог же он забыть все, что нас связывало! Я обязательно смогу убедить его оставить нас в покое. В крайнем случае – пущу в ход женское обаяние.

Несмотря на всю браваду, я нервничала. Да, в детстве мы с Кэлвином были очень дружны. Да, постоянно вместе играли. Он дарил мне цветы, преданно смотрел на меня… А когда мне исполнилось пятнадцать – поцеловал. Это был мой первый поцелуй… И вскоре после этого грянул гром. Когда папа уволил мистера Лайтмана, это стало ударом не только для Кэлвина, но и для меня. И вот теперь, спустя столько лет, он вернулся.

Я видела его на нескольких фото. Белокурый ангел из моего детства вырос, возмужал. Теперь он походил скорей на профессионального спортсмена, а не хрупкого ангелочка. Только глаза оставались такими же голубыми и невинными. Но сам он невинным не был. По словам отца, Кэлвин Лайтман был самым жестким, самым беспринципным дельцом из всех, кого он встречал. И, по непонятной мне причине, он решил довести моего отца до разорения. Кажется, до сих пор у него это прекрасно получалось.

«Падший ангел» встретил меня ярким светом неоновой вывески. Но толпы у входа не было. Что это значит? Все мои знакомые наперебой твердили, что новый клуб – просто роскошное место. Открывшись всего месяц назад, он быстро стал самым популярным заведением города. Так почему же в него не ломятся юные прожигатели жизни?

Пока я парковалась и пыталась понять, что делать дальше, у клуба притормозил еще один автомобиль. Вышедшая из него парочка что-то протянула охраннику. Тот, бегло взглянув, кивнул и открыл перед ними дверь. Что это? Пригласительные? Значит, сегодня закрытая вечеринка… Как же я попаду внутрь?

Была не была! Я решительно вылезла из машины, направляясь к входу, но охранник остановил меня:

– Добрый вечер, мисс. У нас сегодня закрытое мероприятие. У вас есть пригласительный билет?

Я надменно посмотрела на него:

– Я подруга мистера Кэлвина. Пришла, чтобы встретиться с ним.

Охранник подозрительно осмотрел меня. Но я не зря полвечера потратила на выбор гардероба и макияж: пожав плечами, он открыл дверь, и я проскользнула внутрь. Тут же оказавшись на территории врага.

Да, этот клуб тоже принадлежал Кэлвину. Если так пойдет и дальше – скоро полгорода будет принадлежать ему! Как он сумел так быстро разбогатеть? Этот вопрос терзал и отца, и меня. Но разобраться в этом можно было и потом. Сейчас важнее всего уговорить этого новоявленного богача прекратить нас преследовать.

Все-таки странно, что он так на нас ополчился. Он мог затаить обиду из-за того злосчастного увольнения, но это же не повод мстить, тем более, так изощренно и безжалостно! А он делал все, чтобы просто растоптать нас. Срывал контракты. Порочил репутацию. Не гнушался просто никакими средствами. Я до сих пор в глубине души не могла поверить, что это тот самый мальчишка, с которым я когда-то чувствовала себя по-настоящему счастливой!

В клубе я увидела его практически сразу же. Он сидел на диванчике в окружении длинноногих красоток, явно готовых по первому слову, даже кивку, буквально облизать его с головы до ног. Причем как в переносном, так и в прямом смысле. Когда я подошла, он узнал меня. Глаза сверкнули, ноздри хищно дрогнули. Словно дикий зверь почуял добычу.

– Кэлвин, я могу поговорить с тобой?

Он встал с ленивой грацией сытого кота:

– Маргарет, сколько лет, сколько зим… Не ожидал тебя здесь увидеть.

Его взгляд скользил по моей фигуре. Плотный, осязаемый. Словно жадные руки шарили по телу, исследуя его.

– Ну что же, давай поговорим… Развлекайтесь, девочки. Мы присоединимся позже.

Девочки были очень недовольны. Кэлвина они провожали с видимым сожалением, меня – с самой настоящей ненавистью. Если бы взгляды могли ранить, я истекла бы кровью уже через пару минут после того, как подошла к их столику! Но спорить с хозяином клуба не решился никто.

Мы обогнули барную стойку. Кэлвин толкнул неприметную дверь, возле которой топтался еще один охранник. За ней оказалась тускло освещенная лестница.

– Куда мы идем?

Он бросил на меня насмешливый взгляд:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– В мой кабинет, конечно же. Ты же, как я понимаю, пришла поговорить по делу?

Я только кивнула, чувствуя странное волнение. Сегодня я впервые увидела его вживую после стольких лет и была просто поражена. Ни одно фото не могло подготовить меня к этому. Да, я знала, что он возмужал и вырос. Что стал настоящим красавцем. Но как можно разглядеть на фотографии ту грацию опасного хищника, с которой он двигается? Как почувствовать острый, будоражащий аромат, от которого начинает кружиться голова, а мысли путаются? Как осознать всю силу притяжения…

Стоп. Я помотала головой, пытаясь собраться с мыслями. Я здесь действительно по делу, и такие мысли мне ни к чему. Он красив и притягателен, но до тех пор, пока Кэлвин пытается разорить моего отца, он – мой враг. И вести себя с ним я должна, как с врагом.

Кабинет оказался небольшим, но очень уютным помещением. Весь клуб был виден отсюда, как на ладони.

– Я часто прихожу сюда, чтобы понаблюдать за людьми…

Сейчас в Кэлвине не было бравады и высокомерия. Он говорил спокойно, даже задумчиво.

– А яркий свет не мешает посетителям? Их не смущает, что кто-то за ними наблюдает?

Он пожал плечами:

– Они же этого не знают. Стекло прозрачно только с одной стороны. Снизу ничего не видно.

Он сел за стол и махнул мне рукой на кресло для посетителей.

– О чем ты хотела поговорить?

Я не сразу смогла собраться с мыслями. Еще только собираясь в клуб, я тщательно подготовилась, едва ли не отрепетировала все, что хотела ему сказать. Но сейчас почему-то просто не могла найти слов. Все мысли вылетели из головы, кроме одной. Почему, ну почему этот сногсшибательный мужчина должен быть моим врагом?

– Кэлвин, ты… Так изменился.

Он усмехнулся:

– Да? А вот ты осталась прежней… Но давай все-таки к делу. Мое время дорого стоит.

Я почувствовала себя так, словно мне закатили пощечину. Зато мысли сразу прояснились. Я выпрямилась в кресле:

– Хорошо, к делу так к делу. Скажи, зачем ты пытаешься разорить мою семью? Я же помню, как дружила с тобой все детство…

Кэлвин снова усмехнулся, но отрицать очевидное не стал:

– У меня есть на это причины.

Он встал с кресла и подошел к стеклянной стене, за которой шумела вечеринка. Там наверняка гремела музыка, бурлило веселье. Здесь были только я и он. Мое отчаяние и его непонятная злость. Кэлвин повернулся ко мне, и я увидела, что его лицо искажено злостью:

– Не нужно давить на жалость. Вспоминать дружбу, детство. Не поможет!

От того бешенства, что звучало в его словах, я даже вздрогнула. Но Кэлвин тут же взял себя в руки:

– Впрочем, у тебя есть другой шанс остановить все это. Я еще могу передумать пустить вас по миру. Все в твоих руках.

Я сглотнула:

– И что же ты хочешь за то, чтобы оставить нас с отцом в покое?

– Тебя.

Так просто, в лоб, без обиняков. Я просто не верила своим ушам:

– То есть, ты хочешь, чтобы я переспала с тобой?!

Он засмеялся:

– Нет, Маргарет… Какой-то жалкий перетрах – это несерьезно. Я хочу не просто твое тело и не только на одну ночь. Я хочу всю тебя… Скажем, на месяц.

– Что ты имеешь в виду?

Он снова подошел ко мне вплотную. Машинально я встала, чтобы не смотреть на него снизу вверх. Тщетно: он и сейчас возвышался надо мной, как скала:

– Ты будешь моей рабыней. Будешь исполнять все мои желания, все прихоти.

Если он хотел унизить меня – у него это прекрасно получилось. Одна мысль о том, чтобы прислуживать сыну того, кто работал на моего отца, приводила меня в ярость. Но я заставила себя сдержаться. Проговорила как можно спокойнее:

– И какие же это прихоти?

Он схватил меня в охапку и подтащил к стеклянной стене. Я даже не замечала, что в ней есть дверь, пока Кэлвин не открыл ее. Он вытолкнул меня на крохотный балкончик, возвышавшийся над танцполом. Внизу бурлило человеческое море, а я… Я была слишком перепугана, слишком оглушена хлынувшей на меня музыке, чтобы сопротивляться.

Теперь нас не защищало непроницаемое для взгляда из зала стекло. Я была как на ладони, и мне казалось, что сразу десятки глаз устремились к нам. Точнее, ко мне: Кэлвин оставался сзади. Смущение заставило меня покраснеть, задрожать, но отступать было просто некуда. К тому же я слишком растерялась, чтобы понять, что нужно сделать.

Заиграл хит этого лета. Толпа взревела, вскидывая вверх руки. Но мне казалось, что все они указывают на меня, смеются над моей беспомощностью… Мне хотелось скрыться отсюда, просто исчезнуть. Но впереди – наполненная музыкой и человеческими голосами бездна, а сзади… Там возвышался мой давний лучший друг и нынешний злейший враг.

Балкон был слишком узким, рассчитанным только на одного человека. Я оказалась зажатой между его перилами и телом Кэлвина. Горячим, просто пышущим жаром. От грохота музыки казалось, что мое собственное тело словно вибрирует. Но все-таки я расслышала слова, произнесенные мне прямо в ухо:

– Любые прихоти, Маргарет. Абсолютно любые. Например, такие…

Я почувствовала, как его губы скользят по моей шее. Как руки, небрежно огладив плечи, спускаются ниже, обхватывают груди, сжимают их… Из горла вырвался слабый стон. Я просто не верила в то, что сейчас происходило. И даже не знала, хочу ли верить. Это было дико: он ворвался в мою жизнь, как ураган, стремящийся ее разрушить, и вот теперь лапает меня едва ли не посреди толпы пьяной молодежи!

Но эти мысли не могли вывести меня из странного оцепенения. Я словно видела эту сцену со стороны. Видела, как он расстегивает на мне блузку. Как его жесткие пальцы обхватывают соски прямо через тонкий кружевной бюстгальтер. Потирают их, сжимают, заставляя напрячься и набухнуть. Его ладонь нырнула мне за спину. Щелчок – и бюстгальтер уже снят с меня, небрежно брошен на перила.

Я пыталась прикрыться ладонями, но он перехватил запястья, отвел мои руки за спину, сжав их одной ладонью. Развернул меня лицом к себе. Я увидела жесткую, высокомерную усмешку, скривившую его губы… Увидела лишь на долю мгновения. Потом он наклонился, и его губы впились в мои в безумном, невозможном поцелуе.

Не знаю, сколько длился этот поцелуй, минуты или считанные мгновения. Но его хватило для того, чтобы я утратила остатки воли. Внезапно меня снова развернули, прижимая обнаженным животом к перилам. Жесткие ладони обхватили бедра, тесно притянув к Кэлвину. Так тесно, что я почувствовала, насколько он возбужден. Застонала, зная, что в этом безумном грохоте моего стона никто не услышит…

Страх, терзавший меня, превратился в настоящий ужас. Смущение грозило спалить дотла, просто уничтожить. Но, вместе с тем, я чувствовала нечто странное… Нарастающее возбуждение при мысли о том, что я сейчас полностью в его власти, что он может сделать со мной все, что захочет… Словно подтверждая это, его ладонь скользнула по животу, заставив меня застонать снова. А потом втиснулась в тесные джинсы, сжимая мягкий бугорок в самом низу…

Точно молния прошила все мое тело. Такого острого, жгучего наслаждения мне еще ни разу не доводилось испытывать. Но, вместе с тем, пришло осознание чудовищности происходящего. Я шла поговорить с тем, кто объявил себя злейшим врагом моей семьи. И к чему привели переговоры? Я с голой грудью торчу перед целой толпой пьяного народа, даже не зная, есть ли в этой толпе те, кто знает меня в лицо. А тот, с кем я должна была договориться, заключить мир, вот-вот просто прилюдно трахнет меня!

Во мне снова вскипела ярость. Собрав все силы, я вырвалась из объятий Кэлвина и, подхватив свою блузку, бросилась к выходу. Уже в дверях я услышала, как он крикнул мне в спину:

– Мое предложение еще в силе… Завтра я жду твой ответ!

Только сев за руль любимой машины, я смогла отдышаться. Нет, ну каков наглец! Он, видите ли, ждет ответ! Долго же ему придется ждать… Никогда, никогда я не соглашусь на такое! Особенно после того, что он устроил в клубе. До меня внезапно дошло, что бюстгальтер так и остался висеть на перилах балкончика. Почему-то это стало последней каплей. Я спрятала лицо в ладонях и разрыдалась.

Никогда, за всю свою жизнь, я не испытывала такого унижения. Кэлвин просто выставил меня на потеху толпе, устроил для гостей своей вечеринки бесплатное шоу. Как он мог?! Только теперь я поняла слова отца, сказанные мне накануне. Он говорил, что никогда не сталкивался с таким бессердечием. Что тот, кто пытается уничтожить его империю, пойдет на все ради достижения своей цели. Теперь я прочувствовала это на себе.

Мне нет смысла пытаться пробудить его воспоминания о детстве. Там просто нечего будить: маленький мальчик, мой преданный рыцарь, исчез. На смену ему пришло настоящее чудовище. Этот монстр видит во мне только игрушку. Инструмент для удовлетворения своих низменных желаний. Если я отдамся на его волю – он просто растопчет меня. Уже практически растоптал: кто знает, чьи глаза видели меня сегодня, полураздетую, перепуганную… Кто знает, сколько человек успело сделать фото и где эти фотографии могут оказаться уже утром?

Я словно до сих пор ощущала на своем теле его руки. Чувствовала устремленные на меня со всех сторон взгляды… Черт, да мне до сих пор хотелось провалиться под землю от стыда. Очутиться как можно дальше отсюда! Всхлипнув еще раз, я потянулась к ключу зажигания. По крайней мере, оказаться подальше – это я могу… Пока у меня еще есть машина. Пока ее не отобрали, не продали по милости этого беспринципного ублюдка.

Я рванула с места, едва не зацепив стоящий рядом автомобиль. Меня до сих пор душили рыдания, но оставаться рядом с этим притоном больше не было сил. Отчаяние, стыд, безумная злость на Кэлвина. Все это сплелось воедино, сковало мое сердце, лишило способности мыслить… В голове билась только одна мысль: как он мог? За что о со мной так?

Глава 2

Как хорошо, что отец уже спал, когда я вернулась! Просто не представляю, что бы он сделал, если бы увидел меня в таком состоянии… Моих сил хватило только на то, чтобы добраться до постели и прореветь полночи, стараясь сдерживать рыдания, чтобы не потревожить его. А утром меня разбудил телефонный звонок:

– Здравствуйте, Маргарет. Вы просили сообщить вам, когда состояние Билли изменится.

Спросонья я даже не сразу сообразила, о чем речь. Понадобилось не меньше минуты, чтобы я вспомнила мальчугана. Веселого, озорного… Вот уже почти год прикованного к больничной койке.

– Да-да, спасибо. Как он? Ему лучше?

– К сожалению, нет. Состояние ухудшилось, сейчас мальчику срочно требуется операция. Если ее не провести в ближайшее время – все наши усилия напрасны. Но счета нашего фонда заблокированы, я не смог оформить перевод, чтобы оплатить лечение.

Моя голова упорно отказывалась работать. Операция? Деньги? Ну почему именно сейчас, когда у нас с отцом и так все непросто!

– Постараюсь разобраться с этим в ближайшее время.

Собеседник поблагодарил меня и отключился, а я со вздохом откинулась на подушки. Вот и еще одна проблема, которую придется срочно решать. Фонд «Лучик» я организовала на деньги отца, чтобы помогать детям с онкологическими заболеваниями. Они совсем юные, кажется – вся жизнь впереди. Но страшное заболевание грозит оборвать эту жизнь в самом начале.

Отец поддержал меня и легко выделил деньги на благотворительный проект. Для него это – капля в море. Для меня – возможность сделать хоть что-то. Спасти хотя бы несколько жизней. Я всерьез занялась фондом, и теперь мы занимались не только онкологией. У того же Билли, например, был врожденный порок сердца. Мальчик перенес уже две операции, эта должна была стать третьей, решающей…

Быстро собравшись, я спустилась вниз. Может, отец еще не ушел на работу, и я смогу попросить его перечислить средства на лечение? Почему-то я всегда терпеть не могла просить о чем-либо по телефону. Лучше уж вживую, так, чтобы сразу видеть реакцию собеседника.

Отец был на кухне. Пил кофе, проглядывая утреннюю почту. Судя по его лицу, спал он тоже неважно и сейчас был не в духе:

– Доброе утро, Мардж. Как вчера отдохнула?

Меня передернуло: одного упоминания о вчерашнем дне хватило, чтобы я снова почувствовала ярость и стыд. Ужас перед огромной толпой внизу и жар от прикосновения горячего мужского тела к обнаженной спине… Усилием воли я отогнала воспоминания:

– Так себе, папа. У нашего фонда заморозили счета. А мне как раз нужно срочно сделать перевод для…

– Прости, дочка.

Я растерянно замолчала. Отец почти никогда так резко не прерывал меня. Даже в детстве, когда я часто несла откровенную чушь. Только сейчас я заметила, что его губы строго поджаты, а глаза обжигают прямо-таки арктическим холодом. Он побарабанил пальцами по столу:

– Ты, кажется, не понимаешь, насколько все серьезно. Я больше не могу выбрасывать сотни тысяч.

Я просто задохнулась от возмущения. Выбрасывать?! Неужели он не понимает…

– Когда ты только начала играть в благотворительницу, спасительницу – я не возражал. Мне на жалко денег на хорошее дело. Но сейчас – прости, но у меня нет денег. Совсем.

Я плеснула себе кофе и села напротив отца:

– Почему ты уволил Лайтмана?

Он, наконец, отодвинул письма в сторону и посмотрел мне прямо в глаза:

– Из-за тебя.

Я опешила. Такого поворота я уж точно не ожидала:

– Что значит – из-за меня?

– Он бегал за тобой, этот Лайтман-младший. Пока он просто плясал перед тобой на задних лапках и знал свое место, все было в порядке. Но потом… Я же видел вас там, на заднем дворе. Вы целовались! Ты, моя единственная дочь, и сын садовника. Разумеется, я немедленно его убрал. Ни к чему тебе путаться со всяким отребьем.

Я смотрела на него, широко раскрыв глаза. Так вот почему все произошло… У Кэлвина действительно есть повод ненавидеть меня. Не зря он так взбесился, когда я напомнила ему про детскую дружбу!

– И что потом? Что с ним стало?

Он равнодушно пожал плечами:

– Я не слежу за каждым, кто на меня работал.

Он немного помолчал и нехотя добавил:

– Кажется, он умер вскоре после этого.

Я встала из-за стола и подошла к окну, невидящим взглядом уставившись на буйную зелень сада. Это меняло все. Я думала, что травля, которую развернул Кэлвин – просто его глупая прихоть. Оказывается, так он мстил за смерть мистера Лайтмана… Вполне вероятно, что он счел моего отца виновным: наверняка тот, выгоняя садовника, не постеснялся в выражениях. Но и я вполне могла попасть под раздачу. В конце концов, именно наш с ним поцелуй и стал причиной всего.

Значит, мы несем заслуженное наказание, и Кэлвин вполне может считать, что поступает с нами справедливо… Но Билли и другие дети уж точно не при чем! А именно они пострадают больше всех. Если я не решу вопрос с финансированием фонда, причем быстро – они могут просто не дождаться необходимого лечения.

Я залпом допила кофе: кажется, у меня просто не осталось выбора. Раз вся история закрутилась из-за меня, мне ее и расхлебывать. На отца я даже не смотрела. Он сейчас так удручен разорением своего дела, что о другом думать просто не в состоянии. Я привела себя в порядок, села в машину и поехала к Лайтману. Приходилось спешить: я чувствовала, что могу просто струсить и передумать, если задержусь дома еще хоть на минуту.

Его офис поражал роскошью: не показным шиком, за которым стоит только желание пустить пыль в глаза. Нет, обстановка свидетельствовала о солидности, основательности. О том, что владелец действительно преуспевает и не стесняется показать это.

У меня было достаточно времени, чтобы изучить интерьер, от картин на стенах до узора на ковре: в приемной я проторчала не меньше получаса. Уж не знаю, действительно ли Кэлвин был настолько занят, или просто воспользовался случаем еще раз унизить меня, но в его кабинет я вошла, с трудом сдерживая гнев. Но эмоции пришлось убрать подальше. Сейчас я должна была любой ценой добиться того, чтобы он оставил нас в покое.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Кэлвин стоял спиной ко мне. При моем появлении он даже не соизволил повернуться:

– Привет, Маргарет. Что ты решила?

Я с трудом сглотнула: в горле внезапно пересохло. Нужные слова находились с трудом, но я все-таки выговорила:

– Кэлвин, я согласна. Только оставь в покое мою семью.

Некоторое время он молчал, продолжая смотреть в окно. Потом повернулся ко мне, и я вздрогнула от того презрения, что излучало его лицо:

– Другого от тебя я и не ожидал.

Глава 3

Глава 3

Он разглядывал меня в упор, так, словно впервые видит меня. Причем презрительное выражение лица говорило о том, что увиденное не слишком впечатляет его. Сперва я просто не знала, куда деть взгляд. Смущение нахлынуло с новой силой. Я уже успела пожалеть о том, на что согласилась, о том, что вообще сюда приехала. Но потом в голове мелькнула мысль: «А о том поцелуе ты жалела? Тебе же понравилось, настолько, что ты сама была не против повторить его. Вот и расплачивайся теперь, Кэлвин свою цену уже заплатил!»

Я подняла голову и смело встретила его взгляд. На мгновение он удивился, потом его глаза сузились:

– Пытаешься показать характер? Напрасно… Ничего, поживешь у меня месяц – станешь как шелковая.

– У тебя?!

Он коротко хохотнул:

– Конечно, у меня. Я хочу, чтобы моя рабыня всегда была под рукой.

«Моя рабыня»… При этих словах меня просто передернуло, но я постаралась не показать виду. Не хотела, чтобы Кэлвин видел, как сильно это задевает меня.

– Мне потребуется время, чтобы собрать вещи…

– Не потребуется. Все, что нужно, у тебя будет.

Я пожала плечами. Конечно, было понятно, для чего это ему нужно. Лишить меня всего, сделать полностью зависимой. Перетерплю. Наверняка это мелочи по сравнению с тем, чем он заполнит этот месяц… По спине пробежал холодок нехорошего предчувствия, но я снова взяла себя в руки. Выбора-то все равно нет… Кэлвин между тем продолжал:

– Теперь о правилах. Ты на этот месяц принадлежишь мне. Делаешь то, что я захочу. Говоришь, только когда спрошу. Не жалуешься. Не огрызаешься. Если вдруг поймешь, что больше не в состоянии это выносить – просто уходишь

У меня просто отвалилась челюсть от удивления. Я-то думала, он запрет меня в своем доме, приставит охрану…

– То есть, я все это время буду свободна?

– То есть, все это время ты будешь рабыней. Но сажать тебя под замок я не собираюсь. Ты пришла ко мне сама. Значит, понимаешь, что сама заинтересована в сделке. Уйти ты можешь. Но если уходишь – сделке конец. Я буду считать, что ничем тебе не обязан. Даже если до окончания месяца останется только один день. Даже – если один час.

Почему-то мне стало легче. Если я буду вольна уйти! Все не так страшно. Если он потребует чего-то совсем уж дикого, просто сбегу от него. Но сдержит ли он обещание, если я выдержу все до конца?

– Кэлвин, откуда я могу знать, что ты действительно перестанешь нас терроризировать, если я выполню все твои условия? Где гарантии?

Он хищно усмехнулся:

– Никаких гарантий, Маргарет. Ты либо веришь мне на слово, либо проваливаешь.

С минуту мы молча смотрели друг на друга. Я лихорадочно думала о том, что совсем его не знаю. Того мальчишки, с которым я играла в детстве, которому подарила свой первый поцелуй, больше нет. Тому Кэлвину я бы поверила во всем. Этому не доверяла ни в чем. Слишком уж он изменился. Это был совершенно чужой человек, опасный и безжалостный.

Кэлвин с усмешкой наблюдал за мной. Кажется, он читал меня, как раскрытую книгу. От него не укрылись мои терзания, мое недоверие. Наконец, его лицо стало серьезным:

– Если так тебе будет легче – даю слово. Ты живешь в моем доме месяц, подчиняешься во всем, находишься на правах рабыни. Ровно через месяц, если ты выполнишь свою часть сделки, я исчезну с вашего горизонта и оставлю всякие попытки навредить вам.

Я все равно не верила ему. Но разве у меня был выбор? Через силу я кивнула, пусть больше всего хотела запустить чем-нибудь тяжелым в это красивое, надменное лицо, и бежать отсюда подальше. Он опустил голову и снова отвернулся к окну. Внезапно я вспомнила то, о чем узнала только утром. Истинную причину его ненависти.

– Кэлвин, мне жаль, что так вышло с твоим отцом. Я только сегодня узнала, что его не стало…

Он обернулся так стремительно, что я испугалась и отпрянула. Его лицо было искажено ненавистью:

– Никогда больше не вспоминай об этом. И вообще молчи, пока я сам не спрошу тебя о чем-либо. Поняла?

Я кивнула, больше не решаясь заговорить. Кэлвин недоверчиво сощурился:

– Не уверен, что ты понимаешь, на что подписываешься.

Он стремительно подошел ко мне и схватил за подбородок, заставляя взглянуть ему прямо в глаза. Первым моим желанием было вырваться из этой хватки, ударить его по рукам… Но я сдержалась, пусть такое и было со мной впервые. Никогда и никому я не позволяла так со мной обращаться. Он заметил этот порыв и снова усмехнулся:

– Сейчас проверим. На колени!

Я опустилась на колени, радуясь, что пол в кабинете был устлан мягким, пушистым ковром. И без того унижение было настолько сильным, что я буквально чувствовала его физически. Ощущала, почти как боль…

– Убери руки за спину.

Я снова послушалась. Теперь я боялась взглянуть на него. Боялась, что он прочитает в моих глазах ненависть и презрение… Как он может так со мной обращаться? Да, наша семья причинила ему боль. Но опускаться до такой низкой мести… Кэлвин тем временем отошел куда-то, но сразу вернулся. Встал за моей спиной, и я почувствовала прикосновение к своим запястьям холодного металла. Наручники?! Что он задумал? Теперь мне стало по-настоящему страшно. Настолько, что я пожалела о том, что так опрометчиво согласилась на его условия.

Он снова появился в поле моего зрения. Точнее, только его ноги: я так и не решалась поднять на него взгляд. Но Кэлвин снова грубо схватил меня за подбородок, вздергивая мою голову. Его глаза были холодными. Высокомерная полуулыбочка исчезла, теперь лицо было просто непроницаемым.

– Теперь ты принадлежишь мне, целиком и полностью. И будешь выполнять все, что я от тебя потребую.

Он рывком расстегнул ширинку и приспустил брюки. Чуть опустив глаза, я увидела его член. Возбужденный, перевитый темными канатиками венок, с блестящей гладкой головкой, он показался мне чудовищно огромным. А Кэлвин уже коснулся этой гладкой шелковистой головкой моих губ, недвусмысленно показывая, что от меня требуется.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я попыталась попятиться, но он схватил меня за волосы и потянул к себе, жестко, требовательно.

– И это все? Вся твоя готовность идти до конца?

В голосе было столько издевки, что меня просто передернуло. Наверное, глубоко внутри я надеялась, что Кэлвин просто играет в озлобленного мстителя. Что он все тот же преданный мне мальчик, пусть повзрослевший и превратившийся в настоящего красавца. Тем ужаснее была реальность. Он оказался именно тем чудовищем, каким и представлялся мне по рассказам отца.

Слезы брызнули у меня из глаз – не столько от боли, сколько от унижения. Немыслимо, дико… И в то же время его жестокость пробудила во мне странное упрямство. Мне захотелось доказать и ему, и себе, что я не та бесхребетная тряпка, которой он меня считает. Я выдержу этот месяц, чего бы мне это ни стоило.

Чуть приоткрыв рот, я прикоснулась губами к головке, почувствовав ее солоноватый привкус. Стыдно, унизительно… Но не так ужасно, как я представляла. Собрав волю в кулак, я скользнула по головке языком и уже подумала, что ничего страшного в этом нет, что я просто представлю, что смотрю на эту сцену с другой стороны… Это другая девушка униженно стоит перед ним на коленях. Это она ласкает его губами и языком…

Кэлвин не дал мне такой возможности. Снова сжав руку в моих волосах, он сильней притянул меня к себе, рывком входя в мои губы. Так резко, так неожиданно, что я чуть не задохнулась. Он отступил, но ненадолго. Снова ворвался в мой рот, грубо, безжалостно, без всякого намека на нежность.

Его член был просто огромен. Я почти сразу почувствовала, как к глазам подступают слезы. Меня переполнили отчаяние, стыд, злость и на него, и на себя… Но в то же время где-то глубоко внутри ощущалось странное удовлетворение. Словно все происходящее мне нравилось. Причем настолько сильно, что я сама начала заводиться. Возбуждаться от его грубости и жестокости.

Я пыталась двигаться сама, поймать его темп. Может, если я покажу, что не стану сопротивляться, что приняла все его правила, он будет менее безжалостен? Но Кэлвина, похоже, это не устраивало. Он не желал делиться контролем, не желал, чтобы я проявляла хоть какую-то инициативу. Его рука на моем затылке была просто каменной, она не давала мне двинуться ни на сантиметр.

Кажется, эта пытка растянулась для меня на вечность. Два-три глубоких, жестких толчка, короткая пауза, чтоб перевести дыхание – и новые толчки, такие же грубые и безжалостные… Я уже даже не пыталась сдерживать слезы, они текли по моему лицу, жгли глаза… Смущение, злость и возбуждение внутри сплетались в тугой комок. Я чувствовала, что просто схожу с ума – настолько безумным, невозможным все это было. Но потом все кончилось. Он застонал, и в мое горло хлынула соленая, густая волна.

Кэлвин отпустил мои волосы и отошел. Он с трудом переводил дыхание, а я молча плакала, жалея, что не могу просто провалиться сквозь землю. Казалось, что все это страшный сон… Что еще немного – и я проснусь в собственной спальне, спущусь на кухню, к завтракающему отцу, и узнаю, что ничего не произошло. Компания отца по-прежнему процветает, а Кэлвин так и остался тенью из прошлого…

Наручники, звякнув, расстегнулись. Я машинально потерла запястья, надеясь, что у меня не останется синяков. Что я теперь должна делать? Я боялась заговорить, боялась подняться с ковра – кто знает, какие на меня планы у этого жестокого мучителя?

– Ты так и будешь сидеть на ковре?

Я вздрогнула и подняла взгляд. Кэлвин уже снова сидел за столом, писал что-то. Я с трудом смогла подняться: ноги затекли и просто отказывались слушаться.

– Подойди сюда.

Я послушно шагнула к столу. Кэлвин протянул мне визитку:

– До вечера ты свободна. Ровно в шесть приезжай по этому адресу. Опоздаешь хоть на минуту – я буду считать, что ты отказалась.

Я взяла листок и так же молча вышла из кабинета. Порадовалась, что секретаря нет на рабочем месте: представляю, как я сейчас выглядела! Платок и зеркальце помогли хоть как-то привести себя в порядок, но я чувствовала, что еще немного – и снова разревусь. Визитка жгла руку, словно была сделана не из картона, а из раскаленного металла. Больше всего мне хотелось выкинуть ее – и забыть об этом дурацком соглашении.

Останавливала меня не гордость и даже не то, что я лишусь привычных удобств, когда наша семья потеряет все. А здоровье Билли еще важнее. Что бы ни случилось – у меня останется моя жизнь. Он же, если я проявлю слабость, лишится даже этого. Я буду сильной. Хотя бы ради него.

Вздохнув, я достала телефон и набрала номер отца. Правду я, конечно, не могла рассказать. Поэтому придется соврать. Пусть думает, что этот месяц я проведу у подруги.

Глава 4

По нужному адресу я приехала вовремя. Кэлвин уже доказал, насколько жестким он может быть, и снова злить его мне совсем не хотелось. До шести оставалось еще полчаса, когда я остановила машину у ворот небольшого особняка. Мой новый хозяин встретил меня в холле и просто кивнул, предлагая следовать за ним.

Комната, которую он мне выделил, была куда меньше моей спальни в отцовском особняке. Но разве рабыне пристало привередничать? Окинув ее критическим взглядом, я промолчала. Отметила только, что на окнах нет решеток, а на двери – замка. Меня и в самом деле никто не собирался запирать.

– Жить ты будешь здесь. Ужин подадут через час.

Я вздрогнула при звуках его голоса. Но Кэлвин говорил спокойно, отстраненно. Ни попыток оскорбить, ни намеков на то, что именно он от меня потребует… Словно я была не рабыней, а его гостьей. Пусть и не слишком желанной. Он просто проводил меня до комнаты – и ушел.

Час – это очень много, если заняться особенно нечем. Я приняла душ, отметив, что в ванной есть все необходимое девушке. Быстро привела себя в порядок и принялась осматривать комнату. Хотя смотреть‑то особенно было и не на что. Большая и довольно удобная кровать. Письменный стол и стул. Пара кресел возле камина и еще один столик… Все какое‑то безликое, словно комната долго пустовала, не сохранив никаких следов предыдущего владельца.

Я подошла к окну: сбоку, за плотной портьерой, обнаружилась дверь. Открыв ее, я вышла на небольшую террасу, за которой раскинулся сад. Закрыв глаза, я с наслаждением вдохнула воздух, напоенный ароматами цветов. Похоже, моя комната располагалась в задней части дома. Во всяком случае, с террасы я не видела ни ворот, ни даже подъездной дорожки. Только густые ухоженные деревья, цветники и аккуратно посыпанные мелким гравием дорожки. Была даже небольшая беседка, полускрытая от меня плющом. Идиллия… Если забыть хоть на минуту о том, зачем я вообще сюда приехала.

Пока я любовалась окрестностями, стукнула дверь, и я внутренне сжалась. Но это был не Кэлвин. Девушка примерно моего возраста вошла в комнату с тяжело нагруженным подносом и принялась быстро сервировать ужин на столике у камина. Я почувствовала облегчение: почему‑то мне казалось, что на ужин придется спускаться вниз, в столовую… Снова видеться с жестким, озлобленным на меня хозяином особняка – моим хозяином на ближайший месяц.

Несмотря на стремление выдержать все до конца, я не была уверена, что у меня хватит на это. Такая отсрочка не могла не радовать. Пусть я знала, что он может войти в комнату в любой момент, сделать со мной буквально все, что угодно, но лишний час в одиночестве казался мне просто подарком. Я не знала, как вести себя при Кэлвине. Боялась, что снова скажу или сделаю что‑то, что он расценит как дерзость. И даже не страх наказания заставлял мое сердце сжиматься при одной мысли о нем. Я боялась, что он просто прогонит меня, и я потеряю единственную возможность спасти семью от разорения.

Я дождалась, когда девушка закончит с сервировкой и выйдет за дверь. Всю работу она выполнила быстро, ловко и при полном молчании. Это тоже устраивало меня: вряд ли Кэлвину бы понравилось, что кто‑то из прислуги развлекает меня разговорами. Только после того, как за девушкой закрылась дверь, я вернулась в комнату и сняла крышку с ближайшего блюда.

Может, особняк Кэлвина и не был так роскошен, как наш дом, но повара он держал отменного. Запах был просто божественен. Одного его хватило, чтобы я почувствовала, насколько голодна. Еще бы! Ведь с самого утра я так ничего и не ела. Я села к столику, собираясь только попробовать то, чем меня решили накормить… И остановилась, лишь уничтожив все, что лежало на тарелках. А вот к вину даже не притронулась. Лучше сохранить голову ясной. Вдруг моему хозяину все‑таки захочется со мной пообщаться?

После ужина я почувствовала себя лучше. Вернулась уверенность в себе. Я даже пожалела, что не уточнила у Кэлвина, можно ли мне выходить из комнаты. Было бы так интересно осмотреть весь особняк… Вещи ведь могут очень многое рассказать о хозяине! Да и от прогулки в парке я бы не отказалась. Я почти решилась спросить разрешения, почти поверила, что все будет хорошо… Пока в коридоре не раздались тяжелые шаги.

На этот раз я точно знала, кто будет за дверью, и сердце замерло, пропустив удар. Страх моментально вернулся – достаточно было взглянуть в эти яростные, безжалостные глаза. Увидеть губы, сжатые в тонкую линию.

– Пойдем.

Я послушно встала, не решаясь даже спросить, куда меня ведут. Просто шла за ним, куда‑то вниз по лестнице. Он тоже ничего не объяснял. Просто остановился возле одной из дверей и толкнул ее, пропуская меня вперед.

Комната, куда мы вошли, была погружена в полумрак и почти пуста. Пахло натуральной кожей и воском. Был и еще какой‑то запах, терпкий, но странно будоражащий… Я не понимала, что это, и почему он кажется мне таким знакомым, пока Кэлвин не прошел мимо меня к центру комнаты. Его парфюм… Вот что это за аромат! Для чего бы ни была эта комната, он проводит в ней много времени…

– Иди сюда.

Короткий, отрывистый приказ. Я нервничала все больше. Меня пугало и его суровое лицо, и яростный блеск глаз, и даже сама эта комната… Сердце стучало, как бешеное. Но, одновременно со страхом, я чувствовала и странное возбуждение… Словно готовилась совершить что‑то запретное, постыдное и в то же время безумно притягательное…Три шага от двери до обтянутой кожей кушетки были, наверное, самыми тяжелыми в моей жизни.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Видимо, моя нерешительность вывела его из себя. Стоило мне приблизиться, Кэлвин схватил меня за волосы и грубо притянул к себе:

– Если я сказал подойти – ты должна сделать это немедленно!

Я вскрикнула от неожиданности, и его глаза опасно сузились:

– Разве я позволял тебе кричать?

По‑прежнему сжимая в кулаке мои волосы, он потащил меня к дальней стене, скрывавшейся в полумраке. Лучше бы то, что там было, так и оставалось в тени. На стенде висели наручники, плети, хлысты, стеки… Кэлвин указал мне на висящий сбоку кляп:

– Еще раз раскроешь рот до того, как я тебя попрошу – и я заткну его этим. Поняла?

Я быстро закивала, чувствуя, что сердце от страха вот‑вот выскочит из груди. А он уже волок меня обратно к центру комнаты.

Зачем я сделала это? Зачем согласилась на его предложение? Обрадовалась: ничем не рискую, могу в любой момент отказаться и уйти… Ну и что теперь? Как я буду отказываться, если мой рот будет заткнут кляпом? Как уйду, если он прикует меня наручниками? Глупая дурочка, переоценившая свои силы… А его руки уже шарят по моему телу, и даже сквозь платье я чувствую, насколько они горячи.

Я напугана, растеряна до такой степени, что уже просто не понимаю, что происходит… Кажется, сейчас я должна вырваться из этих жарких объятий, убежать от Кэлвина… Он же сам сказал, что я могу уйти в любой момент! Но я не могу сделать этого, просто не могу… Ии из страха: кто знает, как он отнесется к такому поведению? Вдруг тут же забудет собственные слова и решит удержать меня силой? Но самое странное, самое жуткое в том, что где‑то в глубине души я просто не хочу уходить…

Щека, покрытая щетиной, касается моей щеки. Это немного больно: она такая колючая, такая шершавая… Но и это прикосновение кажется приятным, отдается где‑то глубоко внутри, порождая сладкую, томительную дрожь. Резкий треск материи заставляет меня вздрогнуть: Кэлвин, не став возиться с пуговками, просто разорвал на мне платье, одним движением обнажив до пояса. Я задрожала еще сильней, непроизвольно прижимая руки к груди.

Он нахмурился, но ничего не сказал. Взял мои запястья своими ладонями, медленно, неумолимо разводя их в стороны. Глядя мне прямо в глаза, словно гипнотизируя своим взглядом… Я словно только сейчас поняла, насколько слабой кажусь рядом с ним. Хрупкой, беззащитной… Как я вообще могу бороться с ним, противоречить ему? Не лучше ли сдаться прямо сейчас?

Боже, о чем я думаю? Кто меня будет спрашивать, хочу ли я сдаться? Кэлвин резким движением опрокидывает меня на кушетку и срывает остатки одежды. Отступает на шаг, смотрит на меня, распростертую перед ним… Просто смотрит, но его тяжелый взгляд словно обретает материальную плотность… Я буквально чувствую его прикосновение всей поверхностью кожи.

С резким щелчком расстегивается ремень. Кэлвин выдергивает его из брюк, и жесткая кожа стягивает мои запястья. Он заводит мне руки за голову, привязывает… Кажется, сейчас я должна просто биться в панике: случилось то, чего я боялась. Я связана и беззащитна… Но, странным образом, я чувствую облегчение. Словно он лишил меня не свободы, а необходимости принимать решение. Взял на себя ответственность за все, что произойдет дальше.

Он проводит кончиками пальцев по моей руке, от связанного запястья до плеча. Лицо бесстрастное, холодное. Я не могу прочесть на нем ничего, ни единой мысли или эмоции. Только глаза горят бешеным пламенем. Он наклоняется, касается моих губ своими. Словно ставит печать, словно подтверждает, что я – его собственность.

Его пальцы касаются щеки, скользят ниже. Ладонь обхватывает шею… Он смотрит мне в глаза, и я понимаю: Кэлвину ничего не стоит сейчас сжать ладонь. Перекрыть доступ воздуха в мои легкие. Сидеть и смотреть, как медленно из меня уходит жизнь… Я полностью в его власти. Я ничем не могу ему помешать. И пальцы действительно сжимаются. Совсем чуть‑чуть, но этого почти хватает, чтобы страх перерос в панику. От испуга мне хочется закричать, остановить его. Я даже слегка приоткрываю губы, набираю воздуха в легкие… И вспоминаю его приказ молчать. А пальцы снова разжимаются, скользят ниже… Словно он просто преподал мне урок послушания.

Он продолжает исследовать мое тело, неотрывно глядя мне в глаза. Мне страшно и мучительно стыдно лежать перед ним вот так, но сделать я ничего не могу. Кажется, если бы не этот холодный, изучающий взгляд, мне было бы легче. Я прикрываю глаза, чтобы спрятаться от него хотя бы так…

– Смотри на меня.

Слова падают, как льдинки, и я не могу их ослушаться. Я полностью подчинена его воле – я, больше всего на свете ценившая независимость! И часть меня радуется этому подчинению. Испытывает от него странное, болезненное удовольствие.

Горячие пальцы словно огнем обжигают кожу. Их дразнящие прикосновения просто сводят с ума. Я чувствую, что мне снова тяжело дышать, что жар от этих касаний передается и мне. Что я уже не пытаюсь от них отстраниться – наоборот, сама тянусь к ним, жду их, жажду… А пальцы опускаются все ниже, становятся все более грубыми, жадными. Или это кожа обрела вдруг такую чувствительность, что от каждого прикосновения мне просто хочется стонать в голос?

Сознание просто кричало в голос, что происходящее отвратительно, что нет ничего унизительней чем лежать вот так перед почти не знакомым мужчиной, позволяя ему ласкать себя… А тело просто получало удовольствие. Таяло в нем. И, когда Кэлвин всем своим весом вдавил меня в мягкую кожу кушетки, сорвавшийся с моих губ стон не был стоном боли. Я хотела его. Боже мой, никогда и никого я не хотела с такой силой! Пусть и продолжала бояться и ненавидеть.

Он не был нежен: ворвался в меня одним резким, грубым движением. Мне пришлось прикусить губу, чтоб не вскрикнуть от боли. Но даже эта боль была приятной и какой‑то правильной. Она тоже стала частью удовольствия, частью того жаркого безумия, что захлестывало меня сейчас с головой…

Еще один глубокий, яростный толчок… Еще… Он вдалбливался в меня с дикой, первобытной страстью, с такой безумной яростью, словно хотел уничтожить. Словно я олицетворяла для него все, что он ненавидел… И чего желал: такая жажда обладания, такая ненасытная жадность была в его взгляде. И я не могла не ответить на эту жадность. Словно против воли, выгнулась, подалась ему навстречу, полностью отдаваясь его грубой страсти.

Ненормально, абсолютно дико: ненавидеть, презирать его, и в то же время так хотеть. Но я просто ничего не могла с собой поделать. Смотрела на его глаза, на его красивое лицо, на котором маска безразличия постепенно таяла, уступая место страсти. Не могла оторвать от него взгляд – и желала, чтобы он исчез из моей жизни навсегда. Готова была умолять его прекратить – и чувствовала: если он остановится, я просто умру от разочарования.

Сгорая в огне противоречивых желаний, я всхлипнула. Я буквально сходила с ума, не зная, как реагировать на него. Кэлвин вздрогнул, его глаза полыхнули еще ярче, а губы… Губы атаковали мои в грубом, но таком сладком поцелуе, что я окончательно потеряла голову. Что со мной происходит? Кэлвин мой враг, человек, который прилюдно унизил меня и продолжает унижать теперь. Но при этом я не могу не хотеть его, таю буквально от одного прикосновения.

Мне нравятся эти губы, нравится, как властно проникает в мой рот его язык… От этого внизу живота все словно сплетается в тугой, пульсирующий комок, от которого по телу бегут волны приятной истомы… Мне нравится даже его грубость, его напор. Боже мой, да я просто схожу с ума от этого! Почему?! Почему мое тело горит, словно в огне, а мысли путаются?

Мощные, глубокие толчки становятся все чаще. Я едва дышу, едва вижу его лицо. Все словно расплывается, тает… Он тоже дышит хрипло, прерывисто. Лоб усеяли бисеринки пота. Одна из крохотных капелек срывается, на мгновение повисает на ресницах – и летит вниз. Разбивается о мою и так мокрую от слез щеку. Я держусь. Из последних сил, кусая губы, пытаюсь не закричать. Но это просто невозможно. Крик рвется изнутри, душит меня. Я словно балансирую я канате над бездной… И канат рвется.

Волна экстаза буквально накрывает меня с головой. Собственный стон кажется глухим, отдаленным. Тело изгибается дугой, застывает на мгновение – и падает обратно на кушетку, расслабленное, содрогающееся в сладких судорогах оргазма. Только через несколько мгновений я вспоминаю, что нужно дышать – и судорожно втягиваю воздух, пропитанный запахом нашей страсти.

Я растеряна и опустошена. Сейчас, когда мне уже не нужно смотреть ему в глаза, я словно вышла из транса. Осознала, что произошло – и совершенно потерялась в этих ощущениях. Мне… Понравилось. Как бы дико, безумно это не звучало – мне это безумно понравилось! Тело просто пело от восторга, пусть душа и испытывала адские муки.

Я чувствую, что мои руки снова свободны. Кэлвин берет их в свои, разминает слегка затекшие от неудобной позы запястья, тянет за собой… Я с трудом могу встать. Тело кажется ватным, слишком расслабленным, жаждущим только отдыха… Но у моего хозяина другие планы. Он встает за моей спиной, и я чувствую прикосновение мягкой гладкой ткани к лицу.

Повязка закрывает глаза. Теперь я ничего не вижу и могу полагаться только на него, на его руку, тянущую меня куда‑то. Недалеко – мне приходится сделать всего пару шагов.

– Опустись на пол, Маргарет.

Я послушно, даже с облегчением, сажусь на мягкий ковер.

– Руки за спину.

Он снова хочет сковать меня? Пусть… Я готова к этому. Часть меня даже жаждет быть снова униженной, подчиненной. Но запястий касается не металл, даже не кожаная полоска ремня. Что‑то куда более тонкое, гибкое… Веревка?! Да… Петля за петлей, виток за витком обвивают мои руки, стягивают, заставляя чуть изменить позу. Пальцы Кэлвина почти не прикасаются ко мне. Веревка будто скользит по коже сама по себе… И это странным образом завораживает меня.

Петля обхватывает ноги чуть выше ступней. Когда она начинает затягиваться, мне приходится шире развести бедра. Это немного неприятно, но я быстро привыкаю к новой позе. Мне даже интересно, что будет дальше… А веревка все скользит, складываясь в петли, затягиваясь в узлы… Бедра, талия, грудь… Я уже полностью покрыта хитроумным плетением. Я ничего не вижу, но от этого только острее чувствую каждое прикосновение. Странное, необычное ощущение…

Кажется, Кэлвин закончил. Его пальцы быстро пробегают по оплетке, проверяя узлы и петли. Потом моей кожи вдруг касается металл – и я взмываю в воздух, не удержав слабый вскрик. И тут происходит что‑то невероятное. Оплетка на теле натягивается, кажется, она должна впиться в тело, глубоко, до боли… Но вместо этого дарит такое наслаждение, о котором я даже не подозревала.

От неожиданности я дергаюсь, и витки немного смещаются, порождая новую волну невероятных ощущений. Веревка ласкает меня, как тысячи умелых пальцев, прикасающихся к телу буквально везде. Я выгибаюсь, извиваюсь в своих путах… Каждое движение дарит новый всплеск ощущений. Вскоре я чувствую, что снова близка к экстазу…

Кэлвин резким движением сдергивает повязку. В неярком свете я вижу перед собой зеркало, но не сразу могу это понять. Там, по ту сторону стеклянной преграды, я увидела девушку, чье тело буквально опутано веревкой. Словно какой‑то огромный безумный паук заключил ее в кокон – и оставил висеть… Я разглядываю плетение, искусное, странно красивое. Смотрю на раскрасневшееся от удовольствия лицо девушки… Господи, неужели это я?!

Дав мне немного полюбоваться этим зрелищем, Кэлвин разворачивает меня к себе. Он по‑прежнему обнажен и я вижу, что его мужская плоть снова окрепла. Он притягивает меня к себе, заставляя снова застонать от наслаждения. Его ладони поддерживают меня за талию, не давая веревкам впиться слишком сильно. Но это не мешает петлям продолжать скользить по телу, даря мне странное, невероятное удовольствие…

Я чувствую жар от его тела, и это воспламеняет и меня. Словно тугой комок набухает внизу живота, начинает пульсировать, разгоняя по телу волны желания… На висках проступает пот, дыхание становится прерывистым… Когда нежных, уже набухших от возбуждения складочек там, внизу, касается гладкий горячий ствол его члена – я снова не могу сдержать стон.

На этот раз Кэлвин не сердится. Наоборот, легкая улыбка появляется на его губах. Он доволен такой реакцией. Он поудобнее перехватывает мое тело. Его член скользит, на мгновение замирает у входа – и вдруг заполняет меня целиком, заставив закричать от восторга. Я просто не смогла сдержать крик наслаждения, но Кэлвин, кажется, даже не обратил на это внимания. Его глаза были полуприкрыты, лоб блестел от пота… Еще пара резких, глубоких проникновений – и новая волна наслаждения обрушивается на меня с такой силой, что я уже просто не могу сдерживаться. Он же продолжает двигаться, резко и грубо, заставляя веревки скрипеть, а мое тело содрогаться в конвульсиях оргазма.

Экстаз, кажется, длится вечность. Перед глазами все плывет, в ушах – только шум, только гул крови, которую гонит по венам бешено стучащее сердце. Кажется, сейчас я просто умру от наслаждения… Даже легкая боль в мышцах от неудобной позы не нарушает этого экстаза, а только подчеркивает его, делает еще более глубоким и острым.

Наконец, у меня перестало хватать сил даже на крики. Я слабо стонала, снова уплывая в блаженное забытье странного транса, сотканного из удовольствия и боли. А Кэлвин продолжает вбиваться в меня, ритмично и резко, словно его силы неистощимы… Но вот и он, низко застонав, проникает в меня особенно глубоко – и замирает, тесно прижав к себе. Так, что я чувствую, как вибрирует каждая мышца его сильного тела.

Несколько долгих мгновений – и он выскальзывает из меня. Снова скрипят веревки. Я чувствую, что меня медленно опускают на пол. Сил нет ни на что. Я могу просто сидеть, бессильно опустив голову на грудь, чувствуя, как медленно ослабевают мои путы. Я словно стала безвольной куклой в руках опытного кукловода.

Неужели именно этого он от меня и добивался? Но Кэлвин молчит. Не говорит ничего. Просто снимает с меня веревки, виток за витком, потом подхватывает на руки и относит обратно на кушетку. Вязкая, тягучая жидкость касается кожи. Я чувствую запах массажного масла. Его ладони скользят, разминая каждую клеточку тела, каждую затекшую мышцу. Сильные, умелые руки словно возвращают мне жизнь… И снова будят страсть.

Дыхание учащается. Господи, да откуда во мне такая ненасытность? Я стыжусь этого, но не могу сопротивляться. Когда его губы впиваются в мою шею в остром, грубом поцелуе – только вздрагиваю в предвкушении и с трудом сдерживаю стон возбуждения. Его вес снова вдавливает меня в кушетку. Такая желанная, такая правильная тяжесть…

Чувствовать его кожу всей поверхностью тела… Это было что‑то запредельное, невероятно чувственное и до боли приятное. Волны возбуждения, зарождаясь внизу живота, проходят через все тело, заставляя его просто вибрировать. Я больше не в силах сдерживать эмоции, я вскрикиваю от каждого его прикосновения, словно и не было двух оргазмов. Словно буквально только что я не лежала совсем без сил. А он только усиливает мою страсть, покрывая жгучими поцелуями шею.

Он снова врывается в меня, на этот раз сзади. Наваливается всем своим весом, вдавливая меня в кушетку и входит резко и глубоко, снова заставив меня закричать – на этот раз, от острого, почти болезненного удовольствия. Теперь он двигается неторопливо и размеренно. Первая страсть улеглась, сейчас он словно смакует удовольствие. А внутри меня просто бушует ураган эмоций. Я схожу с ума от страсти, уже совсем не контролирую себя… Всхлипнув, сама извиваюсь под его сильным телом. Рвусь ему навстречу, стараясь впустить глубже…

Словно кровь в венах заменили чистым пламенем: я чувствую, что каждая клеточка тела просто пылает от страсти. Когда ладони Кэлвина обхватывают мою грудь, грубо стискивают, выкручивая соски – я радуюсь даже этой боли. Она распаляет меня еще больше, заставляя кусать и так распухшие губы…

В экстазе, в бешеной страсти, растаяло все. Ушел стыд, ушло смущение. Страсть разрушила все запреты, снесла все препядствия. От прежней меня, скромной папиной дочки, почти ничего не осталось. Та, что сейчас задыхалась в собственных рыданиях под сильным мускулистым телом Кэлвина, имела мало общего с той скромницей. Новая я не стеснялась своих желаний и не боялась их осуществлять.

– Боже… Еще, еще!

Я даже не сразу поняла, что выкрикиваю это вслух. Зато Кэлвин прекрасно слышал меня. Эти возбужденные крики словно подстегнули его. Он зарычал, вбиваясь в мое тело с удвоенной энергией. Таранил меня с такой яростью, словно был завоевателем, осаждающим непокорную крепость. А я захлебывалась в собственных рыданиях, приветствуя эту первобытную страсть и ярость. Когда он снова намотал мои волосы на кулак, потянул, заставляя прогнуться – вскрикнула особенно пронзительно и забилась в его руках в бурном оргазме.

Глава 5

Наступило утро – мое первое утро у Кэлвина. Мне вообще редко случалось ночевать вне дома, и вчера я была уверена: первую ночь я проведу бес сна. Но нет, я спала просто как убитая. То безумие, что случилось в темной комнате внизу, выпило все мои силы без остатка. Я с трудом добралась до постели и провалилась в глубокий сон без сновидений. Когда же наконец открыла глаза – за окном ярко светило солнце, пели птицы, а на столе на террасе был сервирован легкий завтрак. И никаких следов Кэлвина. Никаких напоминаний о прошлом вечере, кроме легкой, приятной ломоты во всем теле…

Стоило мне сесть за стол и налить себе стакан апельсинового сока, появилась девушка в платье горничной и белоснежном фартучке. Поставила передо мной чашку, кофейник, испускавший аромат свежесваренного кофе:

– Мисс еще что‑нибудь желает?

Я покачала головой, про себя удивившись. Кэлвин говорил, что я буду жить у него на правах рабыни. Но до сих пор ко мне относились как к дорогой гостье… Все, кроме него, конечно же. Так кто же я в этом доме? Девушка ждала ответа, поэтому я покачала головой:

– Нет, все просто отлично. Скажите, хозяин не оставил распоряжений? По поводу меня?

Она потупила глаза:

– Мистер Лайтман только напомнил, что вы можете беспрепятственно гулять по особняку, за исключением запертых комнат. Также вам разрешается выходить в парк – но не за его пределы. Сам он появится вечером.

Я кивнула. Ну, по крайней мере, мне не придется безвылазно сидеть в моей комнате. Это уже плюс. Ну и то, что весь день я не рискую нарваться на Кэлвина, тоже дорогого стоит. Я с каждым днем, буквально с каждым часом все сильней запутывалась в том, что к нему чувствую. Он злил меня, пугал, приводил в ярость… И в то же время вчера он подарил мне настоящий экстаз. Глубокий, откровенный, неприкрытый… Так кто он для меня, злейший враг или самый желанный человек на свете?

Задумчиво прихлебывая кофе, я встала и подошла к краю террасы. Ветер моментально спутал мои волосы, бросил в чашку какой‑то листочек… Я приглушенно рассмеялась, чувствуя, как стремительно улучшается настроение. К чему страдать, копаться в своих чувствах? Лучше просто отдохнуть, дать себе расслабиться… Глядишь, и голова прояснится. Залпом допив остатки кофе, я решительно вышла из комнаты. Раз уж мне не запретили гулять, где вздумается, осмотрю‑ка я дом, в котором мне придется провести ближайший месяц…

На втором этаже мне попались только две запертые комнаты – видимо, те, что занимал сам Кэлвин. Но и в открытых я ничего интересного не обнаружила: безликие интерьеры, пустота, стерильная чистота… Он явно жил один, причем давно. Только в малой гостиной я с удовольствием покопалась в коллекции музыкальных дисков и с удивлением поняла, что наши вкусы сходятся. По крайней мере, в музыке.

Внизу меня ждало больше интересных открытий. Бильярдная, которой явно пользовались постоянно. Тренажерный зал – небольшой, но тоже вполне обжитой. Библиотека… В ней я натолкнулась на еще одну запертую дверь. Скорей всего, она вела в кабинет. Нашла я и ту самую темную комнату. Долго стояла, не решаясь открыть дверь. Почему‑то она пугала меня, и в то же время притягивала. Наконец, набравшись смелости, я толкнула ее самыми кончиками пальцев… Заперто. Туда я могу входить только с Кэлвином?

Я еще немного погуляла по первому этажу, любуясь лепниной, дорогой антикварной мебелью и безделушками, занимавшими этажерки и полочки. С удивлением я поняла, что мне нравится этот дом. Нравится отсутствие показной роскоши, удобство, строгий стиль. Я словно чувствовала, что за каждым предметом, каждой вещью стоит сам хозяин. Что все здесь подобрано по его вкусу и для его комфорта…

Устав бродить по комнатам, я вышла на крыльцо и взглянула на особняк снаружи. Стены, сложенные из дикого камня, оплетал плющ. Его густые плети поднимались до окон второго этажа, а местами – даже выше. Сад тоже выглядел диким, предоставленным самому себе. Только приглядевшись, я заметила, что эта кажущаяся запущенность – результат тщательной работы садовников. Ни мертвых, засохших растений, ни пожухшей листвы… За садом тщательно следили, пусть он и выглядел предоставленным самому себе.

Я медленно пошла по посыпанной гравием дорожке, с удовольствием вдыхая аромат цветов, любуясь порхающими между ними бабочками. Я словно перенеслась в детство, в ту пору, когда могла играть дни напролет, не думая ни о чем. Иллюзия была такой полной, что мне казалось: вот еще один поворот дорожки – и я увижу несущегося мне навстречу мальчугана. Моего лучшего друга…

Конечно, и за поворотом тропинка была пуста. Вместо этого я услышала детский плач. На мгновение замерла: не галлюцинация ли это, навеянная воспоминаниями? Но плач не стихал. Я пошла на звук, сначала медленно, потом все быстрее. Вскоре просто сорвалась не бег. Ребенок плачет, возможно, ему больно… Но где же он?

Дорожка резко повернула. Я снова остановилась в нерешительности. Плач раздавался оттуда, из зарослей… Я осторожно раздвинула ветви густых кустов… И уперлась в железную решетку. Кем бы ни был этот ребенок, он плакал там, на улице. Там, куда мне выходить категорически запрещалось. Если я хочу помочь – мне придется нарушить этот запрет. Ну, или я могу стоять здесь, слушая этот плач… Выбирала я недолго.

Мальчик лет пяти сидел на краю тротуара, держась за коленку. Заплаканное лицо было измазано грязью. Сейчас он уже не рыдал, только всхлипывал, но по искаженному гримасой лицу я видела: ему очень больно.

– Что случилось, малыш?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он снова всхлипнул:

– Споткнулся… Вот.

Он убрал руки. Я боялась, что увижу жуткую ссадину, кровь… С детства не выношу вида крови! Но на коленке красовался только огромный синяк, и я с облегчением выдохнула. Хороша бы я была, если бы вместо помощи хлопнулась в обморок!

– Да, не повезло тебе. Но жить будешь. И даже бегать. Сильно болит?

Мальчуган кивнул и снова шмыгнул носом:

– Сильно… Я сломал ее, да?

Я покачала головой и погладила его по взъерошенным волосам:

– Я так не думаю. Конечно, лучше бы показать ее врачу…

Он обрадованно улыбнулся:

– Конечно, покажу!

Я даже удивилась. Впервые вижу ребенка, который так радуется, что ему придется идти в больницу! Но загадка быстро разрешилась:

– Моя мама – врач! Самый лучший!

Мальчик произнес это с такой гордостью, что я просто не смогла сдержать улыбку:

– А где она, кстати?

Он указал грязным пальчиком:

– Вон!

Действительно, по тротуару к нам спешила женщина. На меня она в первый момент и не взглянула. Быстро осмотрела ногу сына:

– Ох, Дэнни, Дэнни… Где же ты так умудрился?

Он затараторил что‑то про птицу, на которую засмотрелся, и торчащий из земли корень, а я вспомнила о том, что только что нарушила правило Кэлвина. Может, если я быстро вернусь обратно в сад, он ни о чем не узнает? Поднялась, оправляя платье:

– Рада, что у вас все хорошо!

Женщина быстро обернулась ко мне:

– Спасибо вам…

– Не стоит благодарности. Я просто оказалась рядом…

Я поспешила в ворота и проскользнула внутрь, но сразу поняла, что мои надежды на незаметное возвращение не оправдались. В самом начале подъездной дорожки стояла горничная и укоризненно смотрела на меня. Пока я соображала, что ей сказать, как убедить не рассказывать хозяину о моем проступке, она развернулась и заспешила к дому.

После этого прогулка потеряла для меня все очарование. Я поплелась обратно в свою комнату, гадая, каким будет мое наказание. А в том, что оно вообще меня ждет, я не сомневалась. Кэлвин ни за что не упустит такую возможность еще раз унизить меня.

Я впервые пожалела, что окна моей комнаты выходят в сад, а не на подъездную дорожку. Будь все иначе, я бы знала, когда он вернется домой. Сейчас же я даже не представляла, в особняке ли он, и каждую минуту ждала, что дверь откроется и он ворвется, злой, жестокий… Я так перенервничала, что заснула прямо сидя в кресле, и проснулась только вечером, когда принесли ужин. На этот раз на стол накрывала другая девушка, и я не могла даже узнать, известно ли Кэлвину о моем проступке.

Кусок не лез в горло. Поковырявшись в тарелке в бесплодных попытках съесть хоть что‑то, я встала из‑за стола и вышла на террасу. Там он и нашел меня спустя полчаса.

– Ты нарушила мой приказ.

Я вздрогнула и обернулась. Кэлвин стоял в дверях, ослепительно красивый даже в простой белой футболке и вытертых джинсах. Но лицо его было суровым: он явно был сильно недоволен.

– Там был ребенок. Он…

– Я не спрашивал о причинах. Ты нарушила мой приказ и будешь наказана.

Я опустила голову и кивнула, чувствуя, как к глазам подступают слезы. Мне было обидно и страшно. Обидно потому, что я не считала себя виноватой. Если бы мне предложили вернуться на несколько часов назад, разве я поступила бы иначе? Нет… Но при мысли о том, что меня ждет, я испытывала настоящий ужас.

– Иди за мной.

Я послушно вышла из комнаты и нисколько не удивилась, когда мы спустились в низ и, в конце концов, остановились у той самой темной комнаты. Он отпер и распахнул дверь, пропуская меня вперед. Щелкнул выключателем. На этот раз свет вспыхнул ярко, но я этому нисколько не обрадовалась. Наоборот, если до этого момента я была просто напугана, то сейчас испытывала самую настоящую панику.

По стенам комнаты стояли странные, пугающие конструкции. В прошлый раз их скрывал густой сумрак, но теперь мне ничто не мешало рассмотреть их в подробностях. Вот только делать этого не хотелось: при взгляде на некоторые из них мне казалось, что я попала в средневековую пыточную камеру! А плети и наручники, висевшие тут же на стене, только усиливали это ощущение. Я застыла на пороге, боясь не то что входить – даже шевелиться, даже дышать. Но Кэлвин грубо толкнул меня в спину:

– Не задерживайся.

Робея, чувствуя, как дрожат мои колени, я сделала шаг, другой… Куда он ведет меня? Какое из этих адских приспособлений собирается использовать? Но Кэлвин вел меня все к той же кушетке, и я вздохнула с облегчением. Как оказалось, зря.

Его руки легли мне на плечи, и невольно я ощутила трепет. Да, отчасти в этом был виноват страх, отчасти – прохладный воздух в комнате… Но было и еще кое‑что. Одного прикосновения Кэлвина хватило, чтобы я вспомнила вчерашний вечер, вспомнила, как стонала и извивалась под его весом на этой же самой кушетке… Дрожь, прошедшая вдоль позвоночника при этом воспоминании, была дрожью желания.

Его пальцы заскользили вниз по плечам, стиснув край выреза платья. Треск – и материя не выдержала, расползлась в его сильных руках. Он безжалостно сорвал с меня эти тряпки и отбросил в сторону. Слезы брызнули из моих глаз, и я обрадовалась, что стою спиной к Кэлвину. Кто знает, может, он и мой плач принял бы за проявление неповиновения…

Он заставил меня лечь на живот, вытянув руки вперед. Лязгнул металл, и я почувствовала, как на моих запястьях сомкнулись наручники. Пошевелившись, чтобы принять более удобную позу, я поняла, что они соединены с короткой цепью, уходящей куда‑то вниз. Это открытие напугало меня, заставив сердце стучать, как бешеное. Что меня ждет? Перепуганный разум рисовал картины, одну страшнее другой. Но я все равно не была готова к тому, что произошло.

Кэлвин отошел ненадолго. Но даже эти несколько мгновений для меня растянулись в вечность. Наконец он вернулся и остановился возле кушетки. Я не могла повернуться, чтобы увидеть его лицо. Даже максимально выгнув шею, смогла разглядеть только его ноги, обтянутые вытертыми джинсами.

– Маргарет, я не терплю непослушания. Пока ты здесь живешь, ты подчиняешься моим правилам, или несешь наказание. Никаких поблажек. Никаких оправданий.

Он чеканил каждое слово. Холодный, отстраненный голос пугал меня еще больше. Боже, я даже не представляла, что могу испытывать такой ужас! Особенно, когда он опустил правую руку и я увидела конец широкого кожаного ремня, зажатого у него в ладони. Я бы, наверное, не выдержала, плюнула на наше соглашение. Закричала, умоляя отпустить меня… Но от страха горло перехватило, я не могла выдавить из себя ни звука.

Кэлвин отошел на шаг, снова пропадая из поля моего зрения. Резкий свист – и я задохнулась от боли, обжегшей ягодицы. Он провел по саднящей коже ладонью, словно любуясь результатом, и обрушил на меня новый удар. И еще, еще… После пятого я не выдержала и вскрикнула. Он зарычал и ударил снова, еще сильней. Я стиснула зубы, до боли прикусывая губу. Надо терпеть, надо, Маргарет…

Вытерпела я недолго. Еще несколько ударов – и я снова вскрикнула. После этого крики и стоны просто слились в один. Я уже не могла себя контролировать, забыла все зароки, только молилась, чтобы все это скорее кончилось… Но не пыталась протестовать, даже не думала молить его о пощаде. Словно понимала, не разумом – подсознанием, что я сама виновата. Что Кэлвин прав: он действительно должен наказать меня…

Когда боль стала практически нестерпимой, он внезапно отбросил ремень. Я услышала, как пряжка стукнула о стену. Его пальцы крепко стиснули саднящие от порки ягодицы, потянули на себя, так, что цепочка натянулась и наручники впились в запястья. Я даже не успела понять, что он собирается делать, а он уже ворвался в меня, резко и яростно, словно так и не успел излить свою злость.

Я вскрикнула. Он был так нетерпелив, так груб, что причинил мне легкую боль – пусть и не такую жгучую, как жестокие удары ремня. Но не боль заставила меня кричать, а вожделение, полыхнувшее таким жарким пламенем, что я просто испугалась. Кажется, все тело просто вспыхнуло, воспламенилось. Волны возбуждения накатывали одна за другой, оглушая, дурманя, заставляя стонать в голос. Боль, стыд и страсть просто сводили меня с ума. Вскоре я окончательно перестала соображать, где я, кто я… Просто плыла по волнам наслаждения и страдания, купаясь в них…

Его ладонь резко опускается на ягодицу, и так истерзанную ремнем. Шлепок отдается во всем теле настоящим ураганом из боли и наслаждения. Гремучий коктейль, просто невероятный… Я снова вскрикиваю, стыжусь своей слабости – но сдерживаться просто не могу. Пусть он снова выпорет меня за этот крик… Но Кэлвин только рычит, и я не слышу гнева в этом рыке. Страсть – да, ее хватает с лихвой. Он словно обезумел от страсти. И, похоже, это безумие заразно…

Его ладонь скользит по моему позвоночнику, пальцы погружаются в волосы – и сжимаются в кулак. Он тянет их на себя, заставляя оторвать заплаканное лицо от кушетки, прогнуться, принимая его еще глубже… Унизительно, больно, но в то же время невероятно чувственно, до безумия приятно. Глубокий стон вырывается из моей груди. Кэлвин вздрагивает – и начинает пронзать меня с удвоенной яростью. Так, что я не выдерживаю – и срываюсь в пропасть бурного оргазма…

Я чувствую, как ослабевает натяжение цепочки, как размыкается жесткая хватка наручников. Слышу тяжелые звуки шагов и щелчок двери, закрывшейся за Кэлвином. Но едва ли я осознаю это. Сознание по‑прежнему плывет в бурном море экстаза, но в нем уже просыпается паника. Теперь это не ужас перед поркой или новыми унижениями. Я боюсь не Кэлвина, а… себя. Того неприкрытого восторга, с которым мое тело реагирует на все, что он со мной делает. Господи, что я натворила? Во что ввязалась? И почему мне это так безумно нравится?

Глава 6

Уж не знаю, чего я ждала от Кэлвина на следующий день. Раскаяния, или наоборот, новых жестокостей. Но уж точно не полного игнорирования. Молчаливая горничная принесла завтрак. Я напрасно бросала на нее полные укора взгляды – девушка на меня даже не смотрела. То же самое повторилось и в обед. Сервировка стола, уборка… все быстро и в полном молчании.

Кэлвина снова не было. Оно, конечно, и не удивительно. Он же так занят: нужно завоевывать финансовый мир, рушить чужие империи… С удивлением я осознала, что злюсь на него не за то, что он запер меня, связав, словно крепкой веревкой, этим отвратительным договором. Нет, меня раздражало, что я вынуждена ждать его. Томиться бездельем, гадая, что же мне принесет сегодняшний вечер. Предвкушая встречу, несмотря на весь свой страх перед Кэлвином и его странными пристрастиями.

Мне давно уже стало понятно, что эти унижения, эта боль, что он мне причиняет, мало связаны со злостью. Он не просто мстит мне. Кэлвин получает от этого удовольствие. Его заводит мой испуг, моя беспомощность… И, как ни странно, это заводит и меня. Сегодняшняя ночь прекрасно это доказала. Во сне я снова вернулась в ту комнату, в которой, кажется, даже воздух напоен страстью и желанием. Снова извивалась, стонала в руках Кэлвина… И, очнувшись среди ночи в мокрой от собственного пота постели, почувствовала острое разочарование, что это только сон.

Утро развеяло ночные грезы. Вернулись страхи, вернулся стыд. Все, что было прошлым вечером, казалось безумием. Я с содроганием вспоминала, как глотала слезы, морщась от боли, когда ремень гулял по моим ягодицам… Ну уж нет, больше я не позволю так с собой обращаться! Если он снова попробует сделать что‑нибудь подобное – просто уйду! Вот как только увижу его – сразу скажу об этом!

Но время шло, а Кэлвин не появлялся. Я просто изнывала от скуки, но после вчерашнего наказания боялась даже выходить из своей комнаты. Сегодня мой жестокий хозяин вернулся рано – я слышала его приглушенный голос где‑то за дверью. Но ко мне зашел только ближе к вечеру. Ни стука, ни скрипа двери, ни звуков шагов – он появился бесшумно, так, что я даже не сразу заметила, что уже не одна в комнате и вздрогнула, услышав знакомый голос.

– Сегодня вечером ты мне не понадобишься.

Я стремительно обернулась и залилась краской. Черт возьми, словно он поймал меня на чем‑нибудь постыдном. Почувствовав злость на себя, я упрямо встряхнула головой и смело посмотрела ему в глаза:

– Вот как? Почему?

Он ядовито усмехнулся:

– Вообще‑то, это не твое дело. Тебе достаточно знать, что я не хочу тебя видеть. Но сегодня особый случай. Сегодня у меня гости, и я не хочу, чтобы ты появлялась перед ними. Поэтому ты будешь сидеть в комнате, пока все не разъедутся. Надеюсь, на этот раз ты послушаешься, иначе…

Он многозначительно посмотрел в сторону двери, и я все поняла. Если я нарушу его распоряжение, меня просто вышвырнут вон. От такого намека злость только усилилась. Мне хотелось возмутиться, высказать все, что я думаю о таком хамском поведении… Но я сдержалась. Стиснула пальцы на спинке стула так, что побелели костяшки, но проглотила очередную обиду.

– Ужин сегодня принесут на час раньше. После этого из комнаты – ни ногой. Увижу тебя внизу – буду считать, что наш договор разорван.

Я снова промолчала и он, кивнув мне, вышел в коридор, оставив после себя терпкий аромат парфюма.

Злость прошла быстро, оставив после себя обиду. Почему‑то сильней всего меня задело то, с каким пренебрежением он велел оставаться мне в комнате. Словно снова указал на мое место. Подчеркнул, что я для него просто игрушка, причем не слишком интересная. Иначе почему он так легко предпочел мне своих гостей? Почему не потребовал, чтобы я сопровождала его на вечеринке?

Наверняка там будет немало светских красавиц, и все они будут виться вокруг восходящей звезды, нового таинственного миллионера, появившегося буквально ниоткуда. Будут расспрашивать его, флиртовать, сражаясь за внимание Кэлвина. А я в это время буду мерить шагами пустую комнату. Ждать, когда эта стайка великосветских стрекоз разлетится по домам и он соизволит вспомнить обо мне.

Ужин, который действительно подали рано, остался нетронутым. Аппетита просто не было. Я слышала, что в доме стоит суета: слуги готовят его к пышному приему. Сейчас наверняка заняты все, от хозяина до последней горничной. Я еще плохо знала нового Кэлвина, так непохожего на моего друга детства, но уже успела понять: от своих подчиненных он требует безукоризненной работы и не держит тех, кто не способен в точности выполнять его распоряжения. Поэтому и царит сейчас такая суета. Только я сижу одна в своей комнате.

Наконец особняк притих. В последний раз раздались в коридоре чьи‑то приглушенные шаги – и воцарилась тишина. Ненадолго: совсем скоро зазвучала музыка, раздался смех, разговоры… Я не выдержала и приотворила дверь. Совсем чуть‑чуть: снова навлечь на себя гнев Кэлвина мне совсем не хотелось.

– А вот и он, таинственный хозяин этого прекрасного дома. Здравствуйте, кажется, мы еще не знакомы?

Ответ утонул в очередном взрыве смеха, и я закрыла дверь, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы обиды. Я чувствовала себя маленькой девочкой, которую наказали, не разрешив участвовать в общем веселье. Но к обиде примешивалось и другое, совсем не детское чувство… Ревность. Я просто сходила с ума, представляя, как он сейчас любезничает с этими красотками! Нет, так дело не пойдет. Мне срочно нужно успокоиться. Я вышла на террасу, надеясь, что вечерний прохладный воздух поможет мне собраться с мыслями. Но и там, в парке, звучала музыка и слышались голоса гостей. Все, буквально все напоминало мне, что на этом празднике я лишняя!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я вернулась в комнату, с трудом подавив желание броситься на постель и просто разреветься. Нет, я буду сильнее этого! Прохладный душ – вот что мне сейчас нужно! А потом – спать. Все равно вечеринка наверняка затянется, и Кэлвин еще долго обо мне не вспомнит… Последняя мысль снова вызвала горечь, но я упрямо подавила ее и отправилась в ванную.

Прохладные струи скользили по телу, но не приносили облегчения. Тело ждало совсем других прикосновений, жадных, грубых… Я запрокинула голову, подставляя лицо под холодную воду, и внезапно мокрый кафель рванулся вверх. Затылок пронзила боль, и я потеряла сознание.

Не знаю, сколько я пролежала так на кафельном полу, но когда очнулась – музыка и голоса еще не стихли. Я попыталась подняться, но голова снова закружилась. Тело было словно ватным, я не могла не то что встать – даже пошевелиться. В ушах шумело, но я услышала, как стукнула дверь:

– Маргарет… Маргарет?!

Темнота снова накрыла меня с головой.

Снова очнулась я уже в больнице. Белые стены, белоснежные простыни… Передо мной стояла женщина в халате врача:

– Здравствуйте, Маргарет. Как вы себя чувствуете?

Я попыталась ответить, ноне смогла выдавить ни слова. Язык стал неповоротливым, словно чужим. Голова буквально пульсировала от боли.

– Вы хотите пить?

Я кивнула: во рту действительно пересохло. Передо мной тут же очутился стаканчик с трубочкой. Кажется, внутри была простая вода, но мне она показалась слаще самого изысканного напитка. Убрав опустевший стаканчик, доктор повторила свой вопрос:

– Вы помните, что случилось?

Черт, да я и имя свое помнила с трудом! Я нахмурилась: так, дом Кэлвина… вечеринка… душ!

– Да, кажется, я поскользнулась в душе и ударилась головой…

Доктор недоверчиво посмотрела на меня:

– Вы уверены? А как же это?

Я посмотрела туда, куда указывал палец с аккуратно подпиленным ногтем, и покраснела. На белоснежной простыне синяки на моих запястьях казались особенно яркими. Ну конечно, следы от наручников. Представляю, что они подумали!

– Нет, это никак не связано с моим падением…

Женщина покачала головой:

– Здесь вам нечего бояться! Если кто‑то плохо с вами обошелся – он должен понести наказание.

Я упрямо смотрела на собственные руки:

– Нет. Все не так, как вы подумали. Я действительно упала в душе и ударилась головой.

Женщина вздохнула:

– Мы оставим вас на ночь. Помимо этих… следов, у вас небольшое сотрясение. Утром, если все будет в порядке, вы сможете уйти.

Она уже подошла к двери, когда я остановила ее вопросом:

– Скажите, доктор, как я здесь очутилась? Меня кто‑то привез?

Она кивнула и нахмурилась:

– Да. Молодой человек, он представился как Кэлвин Лайтман. Он ваш жених? Это он с вами сделал?

Взгляд светло‑голубых глаз, казалось, пронзал меня насквозь. Я с трудом нашла в себе силы не отвести взгляд, но отвечать ничего не стала. Просто не знала, что ответить. Женщина поджала губы:

– Ну хорошо. Сейчас вам лучше отдохнуть. Мы еще поговорим с вами утром.

Она вышла, а я в изнеможении откинулась на подушки. Значит, мне не показалось, и это действительно Кэлвин обнаружил меня в душе… Судя по темноте за окном, сейчас была глубокая ночь. И все‑таки он сам повез меня в больницу, хоть и знал, что врачи обнаружат на моем теле следы от его забав… Почему он так поступил? Почему не отправил меня с кем‑то из слуг? Но голова упорно отказывалась работать. Ничего, я успею подумать об этом завтра… В конце концов, я могу спросить и у самого Кэлвина… А сейчас – спать. Доктор права, больше всего я сейчас нуждаюсь в отдыхе…

Но утром я так и не смогла поговорить с Кэлвином. Просто не решилась. Он был первым, кого я увидела, открыв глаза. Спал в кресле у моей постели, и выглядел при этом таким измученным… Врач, вскоре после этого зашедший в палату, был уже другим, и я обрадовалась: снова отвечать на вопросы по поводу синяков на моем теле совершенно не хотелось. Новый доктор, молодой мужчина, тоже с подозрением косился на мои запястья, но не сказал ничего. Только поинтересовался моим самочувствием.

Через час мы уже ехали в машине. Ярко светило солнце. Голова по‑прежнему болела, но уже приглушенно, отступила и дурнота. Тем не менее, обратно в комнату Кэлвин внес меня на руках. Бережно опустил на постель:

– Ты голодна? Может быть, хочешь чего‑нибудь?

Я недоверчиво покачала головой. В его голосе было столько заботы… Это тот же мужчина, что так жестоко наказывал меня буквально накануне?.. Он указал мне на небольшую черную пластиковую коробочку на столике возле кровати:

– Я приказал провести звонок. Если нужно будет что‑то – нажми кнопку. Придет кто‑нибудь из горничных. Или зови меня, я в соседней комнате.

Я кивнула. Кэлвин поднялся, но не сразу вышел из комнаты. Сначала провел пальцами по моей щеке. Нежно, осторожно, словно я была не живым человеком, а хрупкой фарфоровой статуэткой, способной сломаться от неловкого прикосновения.

– Маргарет, я…

Он не договорил. Отдернул руку и вышел из комнаты. А я еще долго лежала, прижимая ладонь к щеке, которой коснулись его пальцы. Что я видела в его глазах перед уходом? Неужели раскаяние?

Глава 7

Весь день от меня не отходила сиделка. Да и сам Кэлвин заходил постоянно. Приносил еду, которую я просто не могла есть. Чай, который чаще всего выпивала. Воду, которую выпивала всегда. Жажда просто сводила с ума, но стоило сделать глоток – и к горлу подступала тошнота. Мне было душно, головная боль, пусть не такая уж сильная, никак не желала уходить. К вечеру она усилилась, и мне казалось, что виски стянуты стальным обручем, да еще и раскаленным до предела.

Кэлвин снова пришел, когда солнце уже клонилось к закату и из распахнутой настежь двери на террасу потянуло прохладой.

– Вы можете идти. Ночью я посижу с ней.

Пожилая сиделка улыбнулась и, поблагодарив его, вышла из комнаты. В руках у Кэлвина я заметила пару книг в мягкой обложке. Кажется, он действительно собрался провести рядом со мной всю ночь. Удобно устроившись в кресле рядом с кроватью, он зажег ночник и погрузился в чтение, а я, из‑под полуприкрытых век, любовалась его лицом.

Все‑таки он потрясающе красив. Гордый профиль, волевой подбородок, жесткая и решительная складка губ… И при этом нежная, чистая кожа. Мягкий, золотистый загар… Мне, чтобы добиться такого, нужно строго высчитывать время в солярии. Но почему‑то представить Кэлвина в солярии я не могла. Он не похож на человека, проводящего время в праздности. Максимум – спорт на открытом воздухе или прогулки где‑нибудь на побережье… Недолгие, потому что он ценит свое время. Даже сейчас, когда он так вольготно развалился в кресле у моей постели, я чувствовала: это время вырвано у работы.

– Почему ты не спишь?

Я вздрогнула и тут же застонала: боль раскаленным шилом вонзилась в виски. Кэлвин подскочил, отбросив книгу:

– Тебе плохо?

– Нет… Да… Голова раскалывается…

Он положил прохладную ладонь мне на лоб, и предательская боль отступила. Я приглушенно застонала: ну почему он сразу не мог быть таким внимательным и нежным? Зачем было играть в жестокого деспота? Он по‑своему истолковал мой стон, протянув мне таблетку и стакан воды:

– Выпей. Или лучше вызвать врача?

Я мотнула головой, снова почувствовав, как виски запульсировали болью:

– Не нужно, пройдет. Ты не мог бы снова…

Он понял меня без слов. Лег рядом, обнял и, улыбнувшись, снова положил на разгоряченный лоб прохладную ладонь:

– Так легче?

Я кивнула и прикрыла глаза. Боль в самом деле отступала, и я была почему‑то уверена: таблетка здесь ни при чем.

Келвин не отходил от меня до самого утра. Я еще дважды просыпалась ночью в его объятиях и успокаивалась, снова соскальзывала в сон. К утру боль ушла окончательно, оставив после себя только безумную слабость. Открыв глаза, я увидела, что Кэлвин стоит у распахнутой двери на террасу. Он был почти полностью обнажен, не считая полотенца на бедрах. На спине блестели капельки воды. Видимо, под утро я настолько крепко уснула, что не почувствовала, как он встал и отправился в душ. Я залюбовалась его сильной фигурой, крепкими мышцами под гладкой, загорелой кожей. Сильный, но не перекачанный. Не как помешанные на тренировках завсегдатаи тренажерных залов.

Мне захотелось прикоснуться к этой гладкой коже, упругой даже на вид. Провести рукой по широкой спине, чувствуя, как вибрируют под кожей мышцы. Прижаться к ней всем телом… Я так погрузилась в свои фантазии, что даже не сразу заметила, что он обернулся и сейчас с легкой усмешкой смотрит на меня:

– Доброе утро, Маргарет. Как ты себя чувствуешь?

Краска залила щеки. Я буркнула что‑то неразборчивое и глубже зарылась в одеяло.

– Сегодня день снова обещает быть жарким. Не хочу торчать в такую духоту в городе.

Я удивилась: с каких это пор он делится со мной своими планами? Но продолжение удивило меня еще больше:

– Собирайся. Выезжаем сразу после завтрака.

Пока я пыталась понять, что означают его слова, он уже вышел из комнаты. Прямо как был, в одном полотенце на бедрах. Кажется, Кэлвина нисколько не волновало, что его может кто‑нибудь увидеть в таком виде. Впрочем, о ком ему беспокоиться? О слугах? Я же на собственном опыте ощутила, как он относится к тем, кто от него зависит! Со вздохом я выбралась из‑под одеяла, ожидая новой вспышки головной боли. Но она и в самом деле прошла. Если забыть о слабости, я чувствовала себя не в пример лучше.

Пару часов спустя мы уже сидели в машине, мчащейся прочь из города. К моему удивлению, ехали мы недолго, и в конце концов очутились на частном аэродроме. Небольшой самолет уже стоял на взлетной полосе. Кэлвин перекинулся парой слов с пилотом и принялся доставать из багажника наши вещи. Только тогда я осмелилась спросить у него:

– Кэлвин, а куда мы едем?

Он улыбнулся:

– У меня есть домик на побережье. Там ты сможешь восстановиться после… травмы. Да и мне не помешает выбраться из города и немного отдохнуть.

Я кивнула, поднимаясь вслед за ним в салон самолета. Но то, что я увидела внутри, заставило меня просто замереть на пороге. Наша семья далеко не бедствовала, мы могли себе позволить и особняк в элитном пригороде, и самые современные и престижные автомобили, и многое другое… Но частный самолет, да еще такой роскошный? Кэлвин, уже небрежно бросивший наши сумки на обтянутый натуральной кожей диванчик, заметил мое изумление. Но он только пожал плечами:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Мне часто приходится летать по делам. Так не лучше ли делать это с комфортом?

Я хмыкнула:

– Комфорт и показная роскошь – немного разные вещи…

Он нахмурился, в глазах вспыхнули опасные огоньки:

– Ну разумеется. Роскошь – это для потенциальных партнеров. Это вы привыкли к тому, что богатство выставляется напоказ. Приходится соответствовать.

Я отвернулась к иллюминатору. Спорить с ним не хотелось. По тому, как засверкали глаза Кэлвина, как упрямо сжались губы, я поняла: он начинает злиться. Можно, конечно, попытаться объяснить ему, что не нужно равнять всех под одну гребенку. Что не все, кому повезло родиться в обеспеченной семье, обращают внимание только на деньги. Но мне не хотелось выводить его из себя и рушить тот хрупкий мир, что установился между нами. Он был так заботлив после того злосчастного происшествия в ванной… Пусть лучше таким и остается.

Мы долетели довольно быстро и вскоре приземлились на таком же небольшом аэродроме. Еще минут сорок – и вот уже передо мной небольшой домик, от которого усыпанная ракушечником тропинка тянется прямо к пляжу. Я с наслаждением вдохнула воздух, пропитанный запахами моря и цветов. Кэлвин, кажется, совсем успокоился. Во всяком случае, он больше не хмурился и смотрел на меня почти с нежностью:

– Я разберу вещи и позабочусь о продуктах. А ты пока можешь прогуляться до пляжа.

Я, конечно, воспользовалась предоставленной свободой и уже шагнула на тропинку, когда он окликнул меня:

– Маргарет! Возьми это.

С улыбкой он протянул мне широкополую шляпу. Надо же… А я совсем не подумала об этом! Прикрыв голову от жарких солнечных лучей, я пошла к морю.

Песок на пляже был таким мягким, ровным и белым, что я сразу скинула босоножки. Легкий ветерок стих, и небольшая бухта, на берегу которой мы находились, превратилась в гигантское, абсолютно гладкое зеркало. Оправой ему служили скалы, заросшие деревьями и каким‑то кустарником. Сейчас эти кусты были усыпаны мелкими розовыми цветами, и дававшими сладкий цветочный аромат. Сколько бы я ни оглядывалась, вокруг не было и намека на то, что на пляже бывают люди.

Я пожалела, что сразу же не надела купальник, но возвращаться за ним не хотелось. Ничего, еще успею поплавать вдосталь, пока можно просто насладиться покоем. Представить себе, что во всем мире больше нет ни души. Я села на плоский камень у самой кромки воды. Тишину нарушали только крики чаек да легкий шорох, с которым волны накатывали на берег. Так странно… Если смотреть вдаль, море кажется неподвижным. Гладкую поверхность бухты не нарушает ни рябь, ни белые барашки волн. Только здесь, у самой кромки, заметен прибой.

Почему‑то эта безмятежная зеркальная поверхность напомнила мне Кэлвина. Внешне – невозмутимый красавец, успешный бизнесмен и покоритель женских сердец. Нужно подойти близко‑близко, чтобы увидеть ту боль, что живет внутри него. Ну, или дождаться шторма, который вдребезги разобьет эту сверкающую иллюзию и выпустит эмоции наружу…. Да, может, я и избалованная девочка из богатой семьи, как он считает. Но я прекрасно видела, что именно боль питает его гнев и ярость. Вот только почему он обрушивает свою злость именно на меня?

Я вздохнула. Зачерпнула ладонью горсть теплого мелкого песка, глядя, как он белыми струйками стекает между пальцев. Когда, в какой момент его нежность и любовь ко мне так же утекли, и почему мои чувства к нему сохранились? Сейчас я понимала, что никогда не забывала того светловолосого мальчугана. Что сравнивала с ним всех мужчин, что появлялись в моей жизни – и отвергала, потому что похожих больше просто не было. Кажется, первая детская любовь так никуда и не делась. Просто затаилась в глубине моей души, ожидая своего часа… И дождалась.

Скрип гальки и ракушек под тяжелыми мужскими шагами вырвал меня из раздумий. Я подняла голову: Кэлвин стоял у самого начала пляжа. Яркое солнце было у него за спиной, и я не сразу смогла разглядеть его лицо. Только темный силуэт, но и от этого сердце, кажется, пропустило один удар, и вновь застучало, как бешеное. Я… люблю его? Люблю… Черт, только этого мне не хватало.

Кэлвин спустился ко мне. Я улыбнулась, заметив, что он тоже скинул обувь и переоделся в футболку и шорты. Так он гораздо больше напоминал озорного мальчишку из моего детства. Даже волосы, взъерошенные ветром, топорщились точно так же.

– Ну, как тебе мои владения?

Он широко обвел рукой этот круг – и бухту, и заросли, и пляж.

– Тут так тихо, так спокойно…

Кэлвин нахмурился:

– Понимаю, что ты больше привыкла к модным курортам…

Ну вот опять он… Я с досадой замотала головой:

– Терпеть не могу модные курорты.

– Но каждый год на них отдыхаешь.

Теперь пришла моя очередь хмуриться. Он что, следил за моей жизнью? Зачем? Да, я довольно часто отдыхала в самых популярных уголках мира. Так было принято, так хотел отец. Но самой мне больше нравились такие вот уединенные уголки, где можно побыть самой собой и перестать играть на публику.

– Отдыхала. Не думаю, что в ближайшее время туда вернусь. Сейчас мне точно не до этого.

Кэлвин криво улыбнулся, но ничего не ответил. Протянул руку, помогая подняться с камня. Мы пошли по самой кромке прибоя. Я хотела так много ему сказать, объяснить… И просто не знала, с чего начать. Как передать то, что я к нему чувствую так, чтобы он мне поверил? Он тоже молчал, погруженный в свои мысли. Молчание становилось невыносимым, и я не выдержала:

– Ты часто здесь бываешь?

Кэлвин пожал плечами:

– Когда есть время. Обычно дел невпроворот, но я стараюсь выбираться хотя бы изредка. Здесь хорошо.

– Тут так спокойно… Неужели больше никто не знает об этом пляже?

– Может, и знают. Но это же частная собственность. Сунуться сюда не рискнет ни один турист, даже самый отчаянный.

– Частная собственность? Весь пляж?

– Весь пляж, все побережье бухты. Да и дальше такие же частные владения, но уже не мои. Маргарет, здесь на несколько километров все в частной собственности. Звезды, бизнесмены, политики… Посторонних охрана не пропустит, так что для отдыха место идеальное. Конечно, если ты любишь именно отдыхать, а не тусоваться.

– Но… Я думала… Слушай, ты же хозяин самого модного клуба города! Зачем, если ты сам не любишь шумные тусовки?

– Бизнес… У меня и завод по производству велосипедов есть. А кататься на велосипеде я не то что не люблю – просто не умею!

Я рассмеялась, вспомнив, сколько раз пыталась его научить в детстве:

– Так и не научился?

Кэлвин улыбнулся мне:

– А ты?

– Что – я?

– Ты смогла научиться плавать?

Я покраснела и отвернулась, буркнув:

– Ну, если ты так пристально следил за моей жизнью – должен знать.

Снова повисло молчание. Но на этот раз в нем не чувствовалось такого напряжения. Покосившись на Кэлвина, я заметила, что он улыбается, и сама едва сдержала улыбку. Невдалеке раздался громкий плеск, и я обернулась, уверенная, что это один из тех самых отчаянных туристов, наплевавших и на частную собственность, и на охрану. Но это была одна из чаек, смело нырнувшая в воду. Сейчас она снова поднималась в воздух, сжимая в клюве добычу: блестящую серебром рыбешку.

За то время, пока мы гуляли, ветерок усилился. Теперь мне приходилось придерживать шляпу, чтобы ее не сорвало очередным порывом. По зеркальной глади бухты побежали белые барашки волн. Небо постепенно затягивало облаками, низкими, тяжелыми… Да и воздух уже не был таким теплым: с моря ощутимо тянуло холодом. Но мне не хотелось заканчивать эту прогулку сейчас, когда мы только‑только начали нормально общаться. Зябко передернув плечами, я спросила первое, что пришло в голову:

– Слушай, а чем ты вообще занимался все это время?

– Работал. Сначала – хватался за любой заработок. Потом знакомый предложил мне стать партнером… У него небольшая автомастерская была.

– Мастерская? Не замечала у тебя желания возиться с техникой…

– Его и не было. Зато было желание делать деньги. Я занялся бухгалтерией, рекламой… Через пару лет мы стали крупнейшей сетью в городе.

Я попыталась угадать, о какой сети идет речь, но Кэлвин покачал головой:

– Это было не здесь, Маргарет. После смерти отца мне пришлось переехать.

– Так вот почему о тебе никто не слышал!

– Да. Я вернулся буквально недавно, уже сделав неплохое состояние.

Я улыбнулась:

– На автомастерских?

– Напрасно смеешься! Они принесли неплохой доход. До сих пор приносят – я не стал отказываться от своей доли, хоть и не принимаю уже такого участия в их работе. Но были и другие источники, конечно. Недвижимость, фондовая биржа… Тебе действительно интересно слушать об этом?

Мне пришлось отвернуться, чтобы он не заметил, как покраснели мои щеки. Но я все‑таки пробормотала:

– Конечно, Кэлвин. Мне интересно все, что связано с тобой.

Он остановился, взял меня за подбородок, заставляя повернуться, взглянуть ему в глаза. Я пыталась опустить голову, спрятаться за широкими полами шляпы, но ее просто сняли с меня:

– Маргарет, почему?

На это я не могла ответить. Просто стояла и смотрела на него, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Он открыл рот, собираясь сказать что‑то, и тут ослепительно сверкнула молния, загрохотал гром, и с неба хлынул дождь. Я взвизгнула, вырывая у него шляпу. Напялила ее на голову, но поля тут же беспомощно обвисли. Они просто не могли сдержать настоящий поток, обрушившийся на нас.

Кэлвин расхохотался:

– Бежим в дом!

Взявшись за руки, мы помчались под холодными струями, хохоча, словно дети. Когда, наконец, появился прячущийся под деревьями домик, я уже промокла до нитки. Мы влетели внутрь, на застекленную террасу, все еще задыхаясь от быстрого бега и смеха. Я прижалась спиной к двери – и вдруг очутилась в объятиях Кэлвина. Почувствовала под его мокрой футболкой горячее тело… Мне сложно объяснить то, что случилось потом. Кажется, я просто сошла с ума. Погрузила пальцы в его мокрые от дождя волосы, приподнялась на цыпочки – и сама поцеловала его. Так жадно, так отчаянно, как будто от этого поцелуя зависела моя жизнь.

Дождь по‑прежнему стучал в окна холодными пальцами. Вспышки молний полыхали одна за другой. А мы срывали друг с друга одежду, нетерпеливо, жадно, словно давние любовники, встретившиеся после долгой разлуки. И вот я уже полностью обнажена. Его ладони скользят по моей коже, словно изучая ее на ощупь. Ласкают, гладят… Я чувствую, что в Кэлвине просто бурлит страсть. Но его прикосновения такие нежные и бережные, словно он боится причинить мне вред. Ранить неосторожным движением.

Отбросив в сторону его мокрую футболку, я взялась за пояс шорт, но он перехватил мою руку. Он уже тяжело дышал, глаза полыхали от страсти… Его губы мягко коснулись моей щеки, скользнули ниже, лаская нежную кожу шеи. Осторожно, словно пробуя ее на вкус. Когда он добрался до моей груди, лаская ее жадно и требовательно, я уже просто задыхалась от страсти. Стонала, прижимаясь к его горячему телу, мечтая только о том, чтобы он не останавливался…

– О боже, Кэлвин… Я хочу тебя, – прошептала я, едва сдерживая рвущийся наружу крик.

Невольно прикусив нижнюю губу, ощутила, как жар, зародившийся от его ласк, рванулся вверх. Кэлвин подхватил меня на руки, легко приподнял, усаживая на край стола. Его ладонь скользнула между моих бедер, туда, где горячо и сладко пульсировало мое желание… А затем все вокруг просто исчезло.

Одного прикосновения его пальцев было достаточно, чтобы я выгнулась дугой и застонала. Боже, никогда и никого я не хотела так сильно. Никогда и никто не доставлял мне такого удовольствия. Мучительного, сладкого до безумия, до слез.

– Девочка моя…

Я всхлипнула: в его хриплом от возбуждения голосе было столько нежности…Я просто не узнавала Кэлвина. Куда‑то исчез жестокий хозяин, вымещавший на мне ненависть к моему отцу. Передо мной был совсем другой мужчина, нежный, осторожный. Для которого я была не бесправной рабыней, а желанной женщиной. Он не брал меня, заботясь только о своем удовольствии – вел к экстазу, медленно, неспешно… И я позволила ему вести себя по этому пути.

Ласки становились все более откровенными, чувственными, всё сильнее и сильнее распаляя моё тело, заставляя меня стонать и кусать губы. Мне хотелось кричать от страсти, царапать его спину, пытаясь не утонуть в этом безумии. Хотелось, чтобы он отбросил свою осторожность и взял меня грубо и страстно, как раньше… И в то же время я упивалась новыми ощущениями. Просто сходила от них с ума.

Кэлвин вошел в меня так же мучительно медленно, и я выгнулась дугой, принимая его в себя. Выдохнула его имя, чувствуя, что просто не могу сдерживаться. Что просто умру сейчас от наслаждения. Я уде не слышала глухого, монотонного стука дождя, не видела сверкающих молний. Все просто перестало существовать. Только его руки, ласкающие, гладящие, сжимающие грудь, его губы на шее, целующие, дарящие мне наслаждение… Его твердая плоть внутри меня, скользящая все быстрее.

– О, Маргарет, детка…

Этот полушепот‑полустон словно подстегнул меня. Я все‑таки не выдержала. Тугая струна напряжения внутри оборвалась, и я растворилась в бурном, сладком оргазме…

Я медленно приходила в себя. Кэлвин по‑прежнему сжимал меня в объятиях, словно боялся отпустить даже на мгновение. Я тоже не хотела покидать тесное кольцо его рук, но страсть, превратившая кровь в моих венах в раскаленную лаву, медленно отступала. Несмотря на жаркие объятия Кэлвина, я начинала замерзать.

– Пойдем внутрь. Я не хочу, чтобы ты заболела.

От его нежной заботы на глаза снова наворачивались слезы. Кэлвин взял меня за руку, потянув внутрь дома. Я послушно шагнула за ним.

Изнутри коттедж был намного больше, чем казался снаружи. Небольшой холл, просторная гостиная, столовая… Я шла по темным деревянным половицам, оставляя на них мокрые следы. Заглянула в кухню – в свете молний сверкнула металлом посуда, громадными айсбергами застыли холодильники. Коснулась кончиками массивной деревянной двери.

– Это мой кабинет, Маргарет.

Открыть дверь я не решилась. Догадалась, что в ту часть жизни Кэлвина, что находится за ней, мне пока лучше не соваться. Он уже стоял возле короткой лестницы на второй этаж, протягивая мне руку. Я поднялась вслед за ним – и оказалась в спальне. Его спальне.

Вспыхнул свет – не слишком яркий, он все‑таки ослеплял после темной лестницы и мрачного неосвещенного холла. Поморгав, чтоб привыкнуть к освещению, я огляделась и удивилась. После роскошного самолета я ожидала чего угодно, только не такой простоты. Кровать с резными деревянными столбиками, застеленная лоскутным одеялом. Вязаные коврики на полу. Стол – тоже простой, но крепкий и надежный. Комод, пара шкафов… Ни одного намека на то, что здесь живет миллионер… Или состояние Кэлвина уже исчисляется миллиардами? Не важно… Здесь все было слишком просто, слишком… уютно.

– Не нравится? Недостаточно изысканно для тебя?

Кэлвин стоял возле шкафа, держа в руках стопку полотенец. На губах улыбка, но глаза смотрят холодно, настороженно. Я покачала головой:

– Мне тут нравится. Так мило и по‑домашнему…

Его взгляд потеплел:

– Держи. Ванная справа.

Я послушно взяла из его рук полотенце и шагнула к ванной, втайне надеясь, что он присоединится ко мне. Но за спиной скрипнула дверь. Он ушел.

Когда я вышла из душа, завернулась в пушистое полотенце и спустилась вниз, в гостиной уже ярко пылал огонь в камине. Кэлвин, похоже, был на кухне: оттуда лился свет, доносился стук и позвякивание. Я хотела присоединиться к нему и даже сделала шаг по направлению к кухне, но потом передумала. Забралась с ногами в мягкое кресло у камина. Обхватила руками колени, глядя на огонь. Я чувствовала странное умиротворение. В голове словно не осталось ни одной тревожной мысли. Только тишина, покой и уверенность, что теперь все будет хорошо. Даже нет: теперь все будет правильно…

Густой ворс ковра приглушал звуки шагов, и я бы не заметила, как Кэлвин вернулся, если бы не изумительный запах меда, специй и горячего вина. Он тоже успел переодеться, сбросив мокрые шорты и надев просторные брюки из какой‑то мягкой материи. Поставил на столик рядом со мной чашку с глинтвейном, потом легко поднял меня из кресла и сел в него сам, усадив меня к себе на колени. Я прижалась к нему, продолжая смотреть на пламя.

Голова вдруг стала звеняще пустой и легкой. Все мои мысли вдруг просто перестали существовать. Тревоги, опасения, страхи – исчезло все. Осталось только спокойствие. Уверенность, что все это может подождать, что сейчас для меня важен только Кэлвин, а остальное… Остальное просто не существует. Есть только мы – и больше никто и ничто.

Это было так необычно: сидеть у камина, прижимаясь к самому желанному мужчине на свете, и не думать ни о чем. Просто наслаждаться этими мгновениями тишины и покоя. Он тоже молчал. Гладил мое обнаженное колено, думая о чем‑то своем. Стук дождевых капель, потрескивание поленьев в очаге – все это убаюкивало меня. Я сама не заметила, как задремала в объятиях Кэлвина.

Очнулась я уже в постели. Видимо, он не стал будить меня и просто отнес на второй этаж. А я так крепко спала, что даже не проснулась, пока он поднимался вместе со мной по лестнице! Короткий сон пошел мне на пользу. Исчезли и предательская слабость, и тошнота, и головная боль. Тело наполняла странная легкость, я словно родилась заново. Приподнявшись на локте, я огляделась. Из‑под двери в ванную пробивалась узкая полоска света. Похоже, Кэлвин принимал душ. Я снова откинулась на подушки, пытаясь привести мысли в порядок. Но этому было не суждено случиться.

Дверь в ванную распахнулась, и на пороге появился Кэлвин. Полностью обнаженный. Я могла в деталях рассмотреть все его тело. Широкую грудь со сверкающими на гладкой коже капельками воды. Плоский живот с кубиками пресса. И то, что гордо вздымалось ниже…

Я с шумом втянула воздух, поразившись тому, насколько он огромен. Кэлвин тут же, в два шага, оказался рядом:

– Не спишь?

Я не успела ему ответить. Горячие губы накрыли мои, и реальность словно растворилась в поцелуе. Он откинул одеяло и забрался ко мне. Сильный, желанный… Я даже всхлипнула от переполнивших меня эмоций. Откинулась на подушках, погружая пальцы в его шелковистые волосы.

Сон как рукой сняло. Одного его прикосновения, да что там – одного вида его обнаженного, еще влажного после душа тела хватило на то, чтоб во мне снова вспыхнула страсть. Чтобы кожа стала болезненно чувствительной, чутко отзывающейся на каждое, даже самое осторожное и нежное прикосновение. Чтоб низ живота налился тяжестью, запульсировал, вытесняя все мысли из головы.

Только после того, как он оторвался от моих губ, я вспомнила о том, что нужно дышать. Снова всхлипнула, втягивая воздух – и выдохнула его долгим низким стоном, когда Кэлвин, спустившись ниже, обхватил губами мой сосок. Втянул его в себя, словно спелую вишенку. Слегка сжал губами, поглаживая, теребя ее языком. Жаркая волна рванулась вверх, заставляя пылать мое тело, а он уже спускался ниже, покрывая поцелуями мой живот.

Мне казалось, что я просто умру от наслаждения. Его губы оставляли влажные дорожки поцелуев на внутренней стороне бедер, язык покрывал нежную кожу странными узорами, просто сводя меня с ума… Когда он скользнул во влажную, истекающую соком страсти пещерку, я снова застонала, погружая пальцы в его волосы. Он ласкал меня медленно, неторопливо. Словно удерживал в шаге от вершины экстаза, замирая за миг до того, как я ее достигну.

Язык танцевал, кружил там, внутри. Скользил восхитительно медленно, то лаская клитор, то слегка входя в меня. Поддразнивал, распаляя все больше и больше. Я закрыла глаза, полностью отдаваясь своим ощущениям, смакуя их, словно редкое вино. Пружина внутри сжималась все туже. Мне стало трудно дышать, словно из комнаты внезапно исчез весь воздух.

Я уже не сдерживалась, стонала, всхлипывала. Готова была просто умолять, чтобы он позволил мне кончить… Снова Кэлвин проявлял жестокость, но на этот раз куда более изощренную. Наконец я не выдержала:

– Кэлвин, пожалуйста…

И задохнулась, проглотив остаток фразы. Он смотрел на меня с такой нежностью, что дыхание просто перехватывало. Приподнявшись на локтях, он вошел в меня одним долгим, мучительно‑медленным движением, заполнив меня всю, без остатка.

Я приняла его игру. Двигалась в такт с ним, словно раскачиваясь на волнах удовольствия. Пыталась сдерживаться, пыталась оттянуть оргазм… Но не выдержала первая. Застонала, впиваясь ногтями в его плечи. Удовольствие накрыло меня, словно тяжелая морская волна, и смыло все, все мысли, все желания…

Потом мы просто лежали на влажных от пота простынях, глядя друг другу в глаза. Он играл с прядью моих волос – наматывал на палец, отпускал и снова наматывал. А я думала о том, что сейчас, в этот самый момент, я по‑настоящему счастлива. Ради такого стоило простить его грубость и жестокость. Стоило вздрагивать от страха и предвкушения, не зная, что еще он придумает, чтобы меня унизить.

Кэлвин легонько коснулся губами моего виска:

– Как ты, детка?

Я улыбнулась:

– Хорошо… Нет, не так. Я… Я просто счастлива.

Он негромко рассмеялся и сгреб меня в охапку:

– Тогда, думаю, хороший ужин сделает тебя еще более счастливой!

До того, как он сказал это, я и не понимала, насколько проголодалась. Но после его слов почувствовала, что просто умираю от голода. Кэлвин, похоже, понял это по моему лицу. Снова рассмеялся, завернул в покрывало и потащил вниз, совершенно игнорируя просьбы дать мне хотя бы одеться. В гостиной он снова усадил меня на мягкий диванчик и совершенно серьезно сказал:

– Знаешь, Маргарет, для меня ты сейчас выглядишь просто изумительно, а больше здесь никого нет и не предвидится. Так зачем тратить время на одевание?

Я не нашлась, что ответить на его слова. Он и не стал ждать ответа. Отправился на кухню, откуда вскоре начали доноситься настолько изумительные запахи, что я нетерпеливо заерзала, глотая слюнки. Кэлвин вернулся с двумя тарелками, на которых громоздилось просто невероятное количество еды. Торжественно водрузил их на столик и забрался ко мне, протягивая завернутые в салфетку приборы. Я удивленно пробормотала:

– Ты уверен, что эта порция для меня? Этим можно накормить дюжину таких, как я…

Но еда оказалась настолько вкусной, что оторваться от нее было просто невозможно. Отправив в рот очередной кусочек нежного, тающего на языке мяса, я пробормотала:

– Келвин, это же просто изумительно… Передай повару, что он просто гений!

Мужчина довольно рассмеялся:

– Повар рад слышать, что тебе понравилось!

Я так и замерла с вилкой у рта:

– Стоп. Ты хочешь сказать, что готовил это сам?!

Он кивнул, глядя на меня искрящимися от смеха глазами. Я покачала головой, все еще не веря в это:

– Да ты просто кладезь талантов! Когда же ты успел?

– У меня было много времени… Когда умер отец.

Кэлвин отвернулся к камину, а я прикусила губу, понимая, что снова неосторожно задела больную тему. Молчание затягивалось, я мысленно уже проклинала себя за болтливость, когда он повернулся. В глазах – ни злости, ни ярости, только печаль:

– Пока ты спала, мне позвонили. Утром нам придется срочно вернуться в город.

Я кивнула. Еда внезапно стала совсем пресной, безвкусной. Я отодвинула тарелку – правда, уже почти пустую:

– Хорошо… Тогда, пойдем спать? Наверное, уже поздно…

Кэлвин уже снова смотрел на огонь и не повернулся на мои слова:

– Иди… Я посижу еще немного.

Я поплелась в спальню. Почему‑то мне вдруг стало очень грустно. Казалось, что завтра, уехав отсюда, мы оставим здесь что‑то важное… Что в городе все будет по‑старому: злость Кэлвина, жестокость… Но что я могла сделать, чтобы изменить это?

Утром Кэлвин по‑прежнему был очень задумчив, почти мрачен. Он отнес к машине так и не разобранные сумки, усадил меня и сам сел за руль. До аэродрома мы добрались быстро – видимо, Кэлвин действительно очень торопился.

Снова частный самолет, снова полет над облаками. Я опять не отрывала взгляд от иллюминатора. Но на этот раз красота увиденного потрясла меня просто до глубины души. Белоснежные горы, похожие на огромные комья сахарной ваты. Сверкающее в разрывах облаков море. Тонкая кайма берега слева… Казалось, что мое сердце сейчас просто разорвется от восторга! Я обернулась к Кэлвину, чтобы поделиться своим восторгом с ним – и внезапно оказалась в его объятиях.

Сколько поцелуев было между нами за это время? Бесчисленное множество… Сладких, страстных, безумных… Но никогда еще он не целовал меня так. Отчаянно, словно этот поцелуй – его единственный шанс на спасение, словно от него зависят наши жизни… В этот момент я забыла обо всем: об отце и их ссоре, о том, что ждало меня в особняке. Просто растворилась в поцелуе, отдавшись ему целиком, без остатка. Когда Кэлвин, наконец, разжал объятия, я еще долго не могла перевести дыхание. Смотрела на него изумленными глазами, словно увидела впервые в жизни.

– Кэлвин, я… Никто меня так не целовал… Никто, с того самого первого раза, помнишь?

Я сразу поняла, что зря это сказала. Его лицо помрачнело, на нем появилось прежнее злобное выражение. Он резко отвернулся, словно и не смотрел на меня буквально только что с безграничной любовью и нежностью. Больше он не сказал ничего. Даже не повернулся ко мне, пока самолет не опустился на взлетную полосу в нашем родном городе. Да и весь путь до особняка он не отрывал взгляд от дороги, игнорируя все попытки заговорить с ним.

Только когда мы вернулись, и он занес мою сумку в комнату, Кэлвин холодно бросил:

– Обед через полчаса. Жду тебя внизу.

Я расплакалась от бессилия.

Получаса мне едва хватило, чтобы скрыть следы слез. Я спустилась вниз. Он уже сидел за столом, такой же холодный и мрачный. Казалось, сам воздух в столовой сгустился и стал тяжелым, давящим. В такой обстановке не то, что есть – даже находиться было выше моих сил!

Ковырнув пару раз рыбу, лежащую на моей тарелке, я отбросила вилку. Кэлвин, казалось, не обратил на это никакого внимания. Он тоже не ел, молча потягивая вино из бокала. Я не выдержала:

– Да что с тобой такое?! Да, я понимаю, тебе неприятно это вспоминать. Именно после того поцелуя мой отец выгнал вас… Но я‑то тут при чем? Я же даже не знала, что он нас застукал!

Его глаза просто засверкали от бешенства:

– Думаешь, твой отец просто попросил нас уйти? Нет, он вышвырнул нас на улицу! Сказал, что если не уберемся в течение часа, он обвинит отца в воровстве. И тогда тот не просто останется без работы, но и сядет в тюрьму. Сказал, что ты пожаловалась ему на домогательства. Что якобы я к тебе приставал – и ты ничего не смогла сделать! Представляешь, как на это отреагировал отец?! Он попал в больницу, Маргарет, с сердечным приступом! А ночью его не стало.

Мой мир снова рухнул. Обвинение в воровстве? В домогательстве?! Это было что‑то невероятное. Я знала, что мой отец не подарок, но поверить в то, что он был способен на такое? Я открыла было рот, но Кэлвин меня остановил:

– Ты поела? Нет? Ну, так доедай и возвращайся в свою комнату. И не вздумай высовываться оттуда, пока я тебя не позову!

Он встал и широкими шагами вышел из столовой, оставив меня полностью оглушенной и раздавленной.

Глава 8

Разумеется, после такого есть я просто не могла. Посидела еще немного за столом, потягивая вино, то комкая в руках салфетку, то бессмысленно теребя край скатерти. Надеялась, что Кэлвин спустится и мы сможем нормально поговорить… Напрасно надеялась.

Нет, я прекрасно его понимала! После таких обвинений я сама… Черт, да я не знаю, что бы я сделала! Но стерпеть, продолжать общаться с человеком, который несправедливо обвинил меня в таком, я бы точно не смогла. Тем более, если бы из‑за этого обвинения погиб близкий мне человек. Но в душе все равно кипела обида: я‑то знала, что совершенно тут ни при чем!

Я не понимала, зачем отец так поступил. Оклеветал Кэлвина, его отца, меня… Просто из самолюбия, нежелания, чтоб его дочь общалась с сыном садовника! Он даже не попытался поговорить с Кэлвином. Да что там – даже не попытался поговорить со мной! Вышвырнул на улицу человека, который работал на него много лет и ни разу не заслужил ни одного упрека…

Я так глубоко погрузилась в свои мысли, что очнулась только после того, как прислуга начала убирать со стола. И только тогда заметила, что по моим щекам давно катятся слезы обиды.

Я выскочила из‑за стола и поспешила к себе в комнату, но на пороге снова замерла, нерешительно глядя вглубь коридора. Где‑то там находится комната Кэлвина… Может, мне стоит пойти к нему? Попытаться рассказать правду – мою правду… Нет, это глупая идея. Он не станет меня слушать.

Я вернулась в свою комнату. Слезы стихли, но им на смену пришло отчаяние. Тоска настолько глубокая, что я словно тонула в ней. Боже, почему я не могу вернуться назад, в свое детство? Я бы догнала Лайтманов, когда они уходили из нашего дома. Рассказала, что отец солгал…

Остатки сил покидали меня. Голова снова начала кружиться. Вернулась давящая боль в висках. Но усидеть на месте я просто не могла. Меряла комнату шагами, из угла в угол, потом не выдержала и вышла на террасу.

Погода на улице постепенно портилась. Поднялся сильный ветер. Он уже не шептал в кронах деревьев – выл, бушуя, в зеленой листве. Обрывал листья, роняя их на дорожки парка, на мраморную плитку террасы… Небо, с утра голубое и безоблачное, потемнело. Его почти полностью затянули тучи и солнце, уже спешащее к закату, ныряло между ними, как кораблик в разбушевавшемся море.

Несмотря на довольно прохладный ветер, я не спешила возвращаться в комнату. Погода была под стать моему настроению. Порывы ветра, хлещущие по моим щекам, казались мне звонкими пощечинами, заслуженным наказанием за… Черт возьми, я даже не знаю за что! За то, что я дочь своего отца? За то, что не интересовалась судьбой своего первого возлюбленного?

Крупная капля упала на мою руку и только тогда я заметила, что вцепилась в перила, сжав пальцы до побелевших костяшек. Еще одна капля, и еще… Неужели начинается дождь? Но нет, капли не были холодными, наоборот, они едва не обжигали кожу… Точно завороженная, я поднесла ладонь к лицу и только тогда заметила, что снова плачу.

Дождь все‑таки начался. Практически сразу после того, как я, окончательно замерзнув, вернулась в свою комнату. Он хлынул резко, неожиданно, и я даже вздрогнула, когда его тугие холодные плети хлестнули по стеклам окна. Где‑то вдали прогрохотал гром, и я вздрогнула. Торопливо задернула шторы: ничего не могу с собой поделать, но я с детства боюсь грозы.

Раздевшись, я юркнула под одеяло и сжалась в комочек, продолжая вздрагивать при каждом раскате грома. Но, по крайней мере, страх перед грозой прогнал отчаяние. Я сама не заметила, как задремала.

Очнулась я поздно ночью. После грозы духота вернулась и я, видимо, сбросила во сне одеяло. По крайней мере, на постели, среди скомканных простыней, я лежала полностью обнаженной. И ничем не могла прикрыться, когда заметила темную, молчаливую фигуру, застывшую у стены.

Окна по‑прежнему были наглухо зашторены. Лунный свет практически не проникал в комнату и стоящего в ее глубине человека вполне можно было принять за сгусток теней или причудливую фантазию напуганного грозой воображения. Но я знала, что там кто‑то есть. Чувствовала это, то ли по запаху, то ли каким‑то иррациональным шестым чувством.

– Кто здесь?

Я отползла подальше от таинственного гостя. Забилась в уголок, пытаясь спрятаться за прижатой к груди подушкой. Тень качнулась, и я убедилась, что была права. У призрака или иллюзии не может быть таких тяжелых шагов, такого взволнованного дыхания… А еще через мгновение знакомый пьянящий аромат подсказал мне и имя:

– Кэлвин…

Я прошептала это едва слышно, но он вздрогнул, качнулся назад – и вдруг с низким стоном набросился на меня.

Подушка, вырванная из моих рук, отлетела куда‑то в сторону. На лодыжках сомкнулись пальцы, словно заключив их в два стальных кольца. Дернули, рывком подтягивая меня… Я упала на смятые простыни и застонала под тяжестью сильного мужского тела.

Его поцелуй был подобен яростному укусу. Он буквально впился в мои губы, с силой раздвигая их, врываясь в мой рот языком. На этих губах я чувствовала горечь виски и сладковато‑кислый привкус лимона и сахара. Они не дарили нежность, не ласкали меня: брали грубо и решительно. Почти злобно…

Я всхлипнула, в первый момент пытаясь отстраниться. Но Кэлвин только грубо сгреб меня в объятия, еще сильней прижимая к себе. Так, что я уже практически задыхалась в его руках… И ощущала странное, невозможное удовольствие от его грубости. Словно алкоголь, чувствовавшийся в его дыхании, пьянил и меня. Этот горько‑сладкий поцелуй дурманил, кружил голову. Заставлял покориться, сдаться ему…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Кажется, прошла целая вечность прежде, чем Кэлвин со стоном оторвался от моих губ. Слегка отодвинулся, глядя на мое обнаженное тело, распростершееся перед ним. Я молчала, пытаясь успокоить дыхание. Он тоже не произносил ни слова. В темноте я даже не могла разглядеть его лица. Медленно протянув руку, он коснулся моей обнаженной кожи и вздрогнул, на мгновение замирая. Вздрогнула и я: легкое, невинное прикосновение было подобно удару током. Оно пронзило все мое тело, словно молния, так, что я с трудом сдержалась и не застонала.

Кэлвин приглушенно, едва слышно зарычал, и вдруг его рука, лежащая на моем плече, сжала его. Он рывком перевернул меня на живот, так грубо, что я вскрикнула от испуга. Но он только снова рыкнул, наваливаясь на меня всем весом:

– Ненавижу… я… тебя… ненавижу!

Глухой, низкий голос. Настолько напоенный болью, что я испугалась. Сердце просто ушло в пятки: в голосе Кэлвина звучало настоящее безумие. Сейчас он был способен буквально на все… А я просто не могла вырваться от него. И, в глубине души, даже не хотела. Знала, что он будет груб, будет жесток… Но ждала этой грубости.

Щека, покрытая щетиной, коснулась моей щеки. Это было немного больно, но, как ни странно, приятно… Крохотные уколы словно будят мое желание, и оно распускается внутри ядовитым цветком. По коже проходит сладкая, приятная дрожь…Я уже не понимаю, от чего дрожу: от страха за себя или от возбуждения? Эти чувства смешались во мне, так, что я не могу отличить одно от другого.

Предпринимаю последнюю, слабую и безнадежную, попытку спастись. Упираюсь ладонями в постель, пытаясь сбросить его, освободиться… Но он перехватывает мои запястья своими ладонями. Какими хрупкими они кажутся в его сильной ладони! Как тонкие тростинки… Тянет вверх, вжимая в постель. Вторая рука скользит вниз, обхватывает грудь, сжимая, сминая ее.

Это больно. Он не играет в грубость – он действительно хочет причинить мне боль. Я вскрикиваю, когда его пальцы сжимают сосок выкручивая его. Но вместе с болью внутри вспыхивает настолько острое удовольствие, что я просто захлебываюсь этим криком. Обессиленно опускаю голову, пряча раскрасневшееся, вспотевшее лицо.

Ему это не нравится: выпустив мои запястья, Кэлвин погружает руку в густые волосы, разметавшиеся по моей спине. Собирает их в хвост, наматывает на кулак… Мне приходится поднять голову. Выгнуть спину… Это так унизительно, так не похоже на все, к чему я привыкла… И еще более странным кажется чувство удовлетворения. Словно получаю именно то, чего жажду.

Я чувствую ягодицами холодную пряжку его ремня. Он даже не разделся… Представляю, как выгляжу сейчас, с растрепанными волосами и покрасневшим, заплаканным лицом – и жгучий стыд охватывает меня, заставляя щеки полыхать еще сильней. Как хорошо, что в темноте он не может этого увидеть! Но, кроме холодного металла, я чувствую и еще кое‑что. Что‑то твердое, огромное, распирающее брюки ниже ремня. Непроизвольно прижимаюсь сильней – и слышу новое рычание. Низкое, угрожающее.

Он наклоняется, впиваясь губами в мою шею. Новая искра боли, и я выгибаюсь еще сильней. А его ладонь скользит вниз, туда, где между широко разведенных бедер жарко пульсирует мое желание. Я жалобно всхлипываю, предвкушая грубые, но такие желанные ласки. Но ладонь замирает, накрыв мягкий холмик между ног.

Я извиваюсь в его объятиях, мое тело просто молит о новых прикосновениях, более интимных, более откровенных… Кэлвин игнорирует мою мольбу.

Мне страшно. Мучительно страшно. И от его мрачной грубости, и от того, как остро и сладко мое тело отзывается на эту грубость. Что за желания будят во мне эти прикосновения? Почему мое тело горит, словно в огне, а мысли путаются? Почему даже там, у моря, когда он был трогательно нежен, я мечтала об этой звериной жестокости? А Кэлвин, словно для того, чтобы еще больше усилить мучения, вдруг грубо отталкивает меня, так, что я бессильно падаю на постель.

Слезы бегут по моим щекам. Я уже не пытаюсь сдерживать рыдания. Если он сейчас уйдет… Но нет, Кэлвин торопливо расстегивает ремень, сбрасывает брюки – и снова наваливается на меня всем весом. Вдавливает в постель, входя резко и грубо, снова заставляя меня кричать.

Возбуждение вспыхивает жарким пламенем. Я обхватываю его плечи, вскидываю бедра ему навстречу, пытаясь поймать бешеный темп. Он сбрасывает мои руки, снова прижимая их к постели у меня над головой. Он не хочет, чтобы я прикасалась к нему… От этого горечь внутри усиливается, заполняет меня… И вместе с ней растет отчаянное желание наслаждения. Я кричу все громче, шире развожу бедра, буквально бросаясь ему навстречу… Безумный секс, без единой капли нежности.

Его ладонь ложится на мой живот, надавливает… Боже, почему его прикосновения такие острые и пронзительные? Словно моя кожа просто растаяла в жаркой духоте спальни, и сильная грубая ладонь скользит прямо по обнаженным нервам. Это было что‑то запредельное, невероятное. Я полностью утратила контроль над собой, потерявшись в странных, сумасшедших ощущениях.

Темнота спальни вдруг словно расцвела ярким фейерверком огненных вспышек. На меня нахлынула волна чистого, безумного экстаза, сметая все на своем пути. Кажется, я кричала в эти сполохи его имя, умоляла его о чем‑то… Опустошенная сумасшедшим оргазмом, я рухнула на простыни, вглядываясь в нависающий надо мной темный силуэт.

Кэлвин и не думал останавливаться. Он продолжал вбиваться в меня с еще большей страстью, и я почувствовала, что жар возбуждения снова охватывает мое тело. Мои руки теперь были свободны, но я по‑прежнему не решалась прикоснуться к нему… Комкала влажные от пота простыни, всхлипывая, снова начиная таять в этом сладком безумии.

Склонившись над мной, Кэлвин обхватил ладонью грудь, тиская ее грубо и жадно. Пальцы сжали сосок, и так готовый просто взорваться от напряжения. Нагнувшись, он втянул губами темную, набухшую бусину, прикусил ее, вызвав у меня блаженный стон. Я забыла о том, что решила не дотрагиваться до него, впилась пальцами в его плечи. Глубоко, сильно, не боясь, что на них останутся следы от ногтей.

На этот раз он не возражал. Только с шумом выдохнул воздух, еще яростнее пронзая мое тело. Безумие, настоящее безумие страсти овладело нами. Мы уже не просто занимались сексом – набрасывались друг на друга с такой яростью, словно собирались убить другого. И, на этот раз, волна наслаждения была одной на двоих. Чувствуя, как истончается реальность, как надо мной нависает тяжелая волна оргазма, я услышала его низкий стон – и растворилась в удовольствии, смешанном со стыдом и болью.

Глава 9

Утром я проснулась одна. Только смятая простыня, только подушка, еще хранящая отпечаток головы указывали, что еще недавно я была не одна в постели. Стоило коснуться этого отпечатка, как чувствовалось тепло: Кэлвин встал совсем недавно. При воспоминаниях о вчерашней ночи в груди что‑то сладко и томительно замирало, дрожь проходила волной вдоль позвоночника.

Хотелось выскочить из постели, сбежать по лестнице вниз – вдруг я еще успею застать его? Скажу все, что думаю, признаюсь в своих чувствах… И снова нарвусь на стену холода. Нет, я не сделаю этого. Просто не могу. Не сейчас, когда я еще не пришла в себя от разочарования в отце.

Я больше не буду пытаться поговорить с Кэлвином. Не буду оправдываться перед ним, пытаться объяснять что‑то. Он ясно дал понять, что не верит мне – ну и ладно. Дождусь, пока истечет срок нашего с ним договора – и уйду. Постараюсь забыть все, что между нами было, вычеркнуть его из памяти, как наверняка и он вычеркнет меня.

«А ты сможешь забыть его?» Голос в голове прозвучал так отчетливо, что я едва подавила желание обернуться. Казалось, что это сказал кто‑то, находящийся рядом со мной, в одной комнате. Смогу ля я его забыть? Не знаю… Но очень постараюсь. Зачем помнить то, что может причинить только боль?

«Только боль? Уверена?» Предательница память тут же подбросила совсем другие картинки: беспокойство в его взгляде, когда он сидел рядом со мной в палате клиники. То, как бережно он поддерживал меня, помогая спуститься с больничного крыльца. Нежность, которой был пропитана каждая минута нашего отдыха у моря… И тот поцелуй в самолете. Поцелуй, при одном воспоминании о котором у меня и сейчас начинают дрожать колени.

Неужели я хочу забыть и это тоже? Нет! Ни за что в жизни! Я сохраню в памяти эти прекрасные мгновения… Но больше никогда, ни за что не сделаю первый шаг навстречу Кэлвину. Не только из‑за страха, что он отвергнет меня. Я боюсь неосторожным словом, неосторожным поступком вызвать его злость. Напомнить боль и унижение, через которые он прошел из‑за нашей семьи.

Выполню условия сделки, а потом исчезну из жизни Кэлвина – и, думаю, он будет этому только рад. Нет, я не вернусь к отцу, даже если он перестанет на меня злиться. Не после всего, что я о нем узнала. Не после его жестоких слов. Не знаю, что я буду делать, как буду жить одна, но непременно что‑нибудь придумаю. Хватит быть избалованной папенькиной дочкой, нужно показать и ему, и себе, что я сильная, что могу сама строить свою судьбу.

От грустных мыслей меня отвлекло новое сообщение. Оказалось, мой помощник не забыл о просьбе и переслал все, что я просила. Я погрузилась в изучение списков инвесторов, прикидывая, к кому и с какой просьбой смогу обратиться, и неожиданно так увлеклась этим, что проработала до самого вечера, прервавшись только на обед.

Кэлвин не появлялся весь день – кажется, его и не было в особняке. Пару раз я ловила себя на том, что думаю о его губах, о жадных, страстных ласках. О том наслаждении, что он мне дарил… Но гнала прочь эти мысли, пытаясь с головой погрузиться в дела. И чаще всего у меня это получалось.

К вечеру я уже смогла позвонить своему помощнику и сообщить о первых результатах. Мне удалось найти средства для того, чтобы еще трое наших подопечных получили помощь. Еще три ребенка, которых, скорее всего, удастся спасти… Радость от этого с лихвой компенсировала усталость после целого дня звонков, переговоров, уговоров!

От эйфории меня отвлекли тяжелые шаги в коридоре. Сердце сжалось острой болью и нежностью. Я люблю его… Не сгораю от страсти, не влюблена – люблю всем сердцем. И сама не могу понять, как это возможно – любить того, кто причиняет такую боль. Господи, да я даже не понимаю, чего сейчас больше хочу: чтобы он вошел, или чтобы забыл обо мне навсегда.

Шаги стихли напротив моей двери. Я просто физически чувствовала – Кэлвин стоит там. И от этого сердце стучало быстрее, пальцы начинали дрожать… Вскоре всю меня била эта крупная, нервная дрожь. А он все стоял… Будто специально мучил меня ожиданием. И в миг, когда выдерживать напряжение уже не было сил, когда я готова была сама подбежать и распахнуть эту чертову дверь – шаги начали удаляться. Он так и не зашел…

Стук все‑таки раздался, минут десять спустя. Но это был не Кэлвин – пришла горничная, чтобы позвать меня к ужину. Я уныло ответила, что спущусь через десять минут. Приподнятое настроение испарилось, мной овладели тоска и апатия. Но отказываться от ужина я не решалась, уже зная, что это может разозлить Кэлвина. Ополоснула лицо холодной водой и спустилась вниз.

Мой любимый тиран уже сидел за столом. Только вот сочный стейк, лежащий перед ним на тарелке, выглядел нетронутым. Бросив быстрый взгляд на меня, Кэлвин потянулся к приборам, будто специально ждал, пока я к нему присоединюсь. Я тут же отбросила эту мысль. Разве не он только сегодня ночью шептал, что ненавидит меня?

Я машинально отправляла в рот небольшие кусочки. Жевала. Проглатывала, запивая маленькими глотками вина. Снова подцепляла вилкой что‑то с тарелки. Но вкуса еды совершенно не ощущала. Спроси, какое именно блюдо подали нам к столу – и я не смогла бы ответить…

Что я чувствовала отчетливо, так это взгляды сидящего напротив меня мужчины. Кажется, у него тоже не было аппетита. Его тарелка так и оставалась полной – даже когда моя почти опустела. Зато к бутылке с вином он тянулся уже дважды, снова и снова наполняя свой бокал…

Даже закончив ужин, я не сразу решилась посмотреть на Кэлвина. А когда все‑таки набралась смелости – вздрогнула. Что‑то мелькнуло в его глазах… Печаль? Тоска? Нежность? Я не сумела понять. Он почти сразу отвел взгляд. Но почему‑то это поразило меня в самое сердце.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Кэлвин, я…

– Иди к себе, Маргарет.

Я проглотила вставший в горле комок. Кивнула, не решаясь спорить, и поплелась к себе в комнату. Но сидеть в ней, как в тесной клетке, было невыносимо. Завернувшись в теплый плед, чтобы уберечься от прохладного вечернего ветра, я вышла на террасу. Хотелось просто постоять на свежем воздухе, облокотившись о балюстраду… Чтобы ветерок выдул из головы все тревожные мысли. Чтобы странная тоска, превратившая вечер в пытку, развеялась наконец.

Солнце давно село. Деревья в парке казались сплошной массой, живой, даже опасной… Вздыхающей, когда ее тревожил легкий ветерок. Шепчущей что‑то угрожающее… Я поежилась: на темной террасе мне было не по себе. Но возвращаться в комнату все‑таки не хотелось… И вдруг сильные руки обняли меня за плечи, заключили в теплое, надежное кольцо.

Я вздрогнула, но почти сразу расслабилась, почувствовав знакомый запах. Он был сильней, чем благоухание ночных цветов, слаще… Хоть и будил во мне тревогу. Терпкий, не сравнимый ни с чем аромат мужского тела. Тела Кэлвина.

– Не можешь заснуть?

Я неопределенно пожала плечами. Я ведь и не пыталась… Даже не подумала о том, чтобы лечь спать, хоть голова просто гудела от усталости. Но Кэлвин не стал переспрашивать меня. Просто завернул плотнее в плед, подхватил на руки – и опустился вместе со мной в кресло на террасе.

Мы просто сидели вот так, обнявшись, больше не говоря друг другу ни слова. В небе над нашими головами яркие, крупные звезды то показывались, то снова прятались за облаками. Кораблик месяца – тонкая, яркая дуга – ловко скользил меж ними. Точно пытался уплыть – и не мог. По‑прежнему оставался на одном месте.

Ветер все так же шелестел в ветвях, но уже не вызывал страха. Рядом со мной был тот, кто мог защитить меня от всего. От ночных кошмаров и таинственных монстров. От разорения и жестокости, бессердечности отца. От чего угодно… Кроме себя самого. Он просто обнимал меня… И почему‑то это казалось таким важным, таким интимным… Важней, чем самые изощренные ласки и самые откровенные прикосновения.

Тепло его тела убаюкивало. Я сама не заметила, как стала погружаться в дрему. Но Кэлвин почувствовал это. Так же молча встал, по‑прежнему не выпуская меня из рук. Отнес в спальню. Бережно уложил в постель и, раздевшись, лег рядом со мной. Я только мурлыкнула спросонья, крепче прижимаясь к нему. Уже сквозь сон услышала едва различимое:

– Девочка моя…

Или мне это только почудилось?

Утром его снова не было рядом со мной, хоть простыни еще хранили тепло его тела. Я грустно вздохнула: почему‑то мне очень хотелось хоть раз проснуться в его объятиях. Увидеть любимое лицо рядом, еще сонное, такое беззащитное… Но каждое утро он исчезал. Словно был просто сном – то сладким, чудесным, то настоящим кошмаром… Я тяжело вздохнула и поднялась с постели, отправляясь в душ. Может, я успею застать его хотя за завтраком?

Моим мечтам не суждено было сбыться: завтрак мне принесли прямо в спальню. Когда я вернулась из душа, завернувшись в огромное пушистое полотенце, поднос уже стоял на столе. Кофе, свежая выпечка, омлет, фрукты… И маленький букетик незабудок в крохотной вазочке.

Я улыбнулась, хоть к глазам подступали слезы. Он помнит это! Тогда, в детстве, благодаря заботам его отца, в нашем саду можно было найти едва ли не любые цветы. Но меня не прельщали ни царственные розы, ни нежные лилии. Я любила эти крохотные, скромные цветы…Практически сорняки: во всяком случае, я слышала, что отец однажды назвал их именно так. Немногие знали, как я их люблю. И только Кэлвин дарил их мне.

В следующие несколько дней я почти не видела его. Завтраки мне приносили в спальню. Обедала и ужинала я внизу, но в одиночестве. Пару раз я пыталась выяснить у горничных, где хозяин и почему он не присоединится ко мне за столом. Но девушки просто отмалчивались, и я прекратила расспросы. Что я могу поделать, если он решил игнорировать меня? Ровным счетом ничего!

Когда же он все‑таки появлялся – я просто не узнавала его. Кэлвин казался странно тихим. Я часто ловила на себе его взгляды – нежные, печальные… Но он тут же отводил глаза, словно стеснялся этой нежности. Боялся ее показать.

Обычно же Кэлвин появлялся ночью. Приходил ко мне в спальню – чаще всего, когда я уже засыпала. Иногда был нежен, осторожен. Иногда – груб и яростен. Он доводил меня до изнеможения, заставлял кричать и плакать от восторга… А потом долго гладил мое тело, словно не мог остановиться, не мог удержаться от прикосновений… Часто, уже засыпая, я слышала, как он что‑то шепчет мне… А утром всегда просыпалась одна.

Так продолжалось примерно неделю – неделю, за которую я извелась. А потом как‑то утром, после завтрака, горничная сказала мне, что хозяин хочет меня видеть. Я сразу почувствовала неладное. Если бы все было хорошо, Кэлвин бы пришел сам, не стал посылать за мной слуг! Я шла в его кабинет с тяжелым сердцем…

Он стоял у окна, глядя на залитый солнцем парк. Даже не обернулся, когда я вошла, хотя наверняка слышал, как хлопнула дверь. Я немного помялась, но сказала:

– Ты меня звал? Что‑то случилось?

– Да, Маргарет. Я решил, что ты выполнила свою часть сделки и можешь идти.

Я ничего не понимала. Месяц еще не закончился! По моим подсчетам, мне оставалось чуть больше недели… Хоть в последнее время я считала дни уже не с нетерпением, а с тоской… Мне не хотелось уходить. Я боялась, что покинув особняк, потеряю Кэлвина навсегда.

– Горничная поможет тебе собрать вещи.

Холодный тон, безжизненный. Он больше не хочет меня видеть… Но почему?

– Я что‑то сделала не так? Нарушила правила?

– Ты ничего не нарушала. Я же говорю: сделка закрыта. Я больше не трону ни тебя, ни твоего отца. Вот чек. Такой компенсации тебе хватит на безбедную жизнь, по крайней мере на несколько месяцев. А он… Если он не станет мне мстить, то вполне сможет восстановить свою компанию до прежнего уровня.

Голос Кэлвина был наполнен горечью, причин которой я до конца не понимала. Но чувствовала, что спорить с ним бесполезно. Да мне уже и не хотелось. Из глубины души поднялась обида. «Сделка закрыта»… Вот чем для него все это было! Просто сделкой, просто развлечением. Так к чему же снова унижаться, снова растаптывая собственную гордость? Видит бог, я уже сделала предостаточно.

Молча кивнула. Молча вышла из кабинета… Думала, что разрыдаюсь, как только окажусь у себя в комнате – но там уже суетилась горничная, упаковывая мои вещи. Через несколько минут я покинула особняк. Чек так и остался лежать на подушке в комнате, которую я за эти дни привыкла считать своей. Мне не нужны были его подачки.

Я так и не увидела больше его лица – только неясный, расплывчатый силуэт в окне спальни, когда я обернулась в последний раз перед тем, как сесть в машину. Он стоял, ссутулившись, и я махнула ему рукой на прощание. Но Кэлвин даже не подал виду, что заметил это.

Глава 10

Не плакала я и в машине, и после – когда осталась одна в номере отеля. Не слишком роскошного, теперь у меня не было поддержки богатого отца. Пусть Кэлвин и сдержал слово, перевел на мой счет очень приличную сумму – деньги когда‑нибудь закончатся. И если я буду тратить их как обычно не считая, то это произойдет очень скоро.

Понимая это, я подыскала себе небольшой домик на окраине и продала свою машину, купив другую, попроще. Пока я всем этим занималась, у меня просто не было времени на слезы. Но не пришли они и поздней, когда хлопоты остались позади. Внутри меня все словно закаменело. Я чувствовала себя… Преданной.

Почему он со мной так поступил? Ладно бы он растоптал только мои чувства… Но я знала, я чувствовала – Кэлвин тоже любит меня, пусть и не говорит об этом вслух! Я смирилась с его молчанием. Но почему он не стал бороться за свою любовь? Почему отказался от нее? Этого я понять просто не могла…

Я бы, наверное, просто извела себя переживаниями, если бы меня не поддержали друзья. Нет, не те приятели и приятельницы, которых я знала по прежней, безбедной жизни. Те просто испарились. Лишившись отцовских миллионов, я потеряла и их. И, честное слово, нисколько не жалела об этом. Кого жалеть? Тех, кто измеряет свое отношение к людям по размеру их банковского счета?

Слава богу, у меня нашлись и те, кто протянул дружескую руку тогда, когда поддержка была просто необходима. Первым таким другом стал Эндрю, мой помощник в «Лучике». Он помог перевезти мне вещи в новый дом, а потом звонил каждый день. Просто для того, чтобы поболтать. Просто чтобы я не чувствовала себя одинокой.

Нашлась и подруга. Та, которая смогла выслушать, но не стала ничего советовать. Не стала осуждать меня или ругать Кэлвина. Мама малыша Билли, которому мы помогли, приехала однажды вместе с Эндрю. Потом она появлялась уже сама. Пила со мной чай в крохотном садике рядом с домиком. Делилась хитростями по ведению домашнего хозяйства.

Не знаю, что бы я делала без нее! Сколько себя помню – всегда рядом были слуги, готовые выполнить любую неприятную домашнюю работу. Не скажу, что я была совсем беспомощна, но стирка, готовка… Всем этим мне заниматься не доводилось. Она помогала мне. Учила мягко, ненавязчиво. Я сама не заметила, как выложила ей нашу с Кэлвином историю. Разумеется, без имен и лишних подробностей.

– Не переживай ты так, девочка. Вы оба молоды, хоть и вынесли немало горя. Вот только ты со своим справилась, а он, похоже, еще нет. Дай ему время. Может, его воля окажется сильней, и он вернется. А если нет… Что ж, бывает и так.

Я послушалась ее. Как бы мне ни было больно, как бы не тянуло меня к Кэлвину, жизнь продолжалась. И я проживу ее. С ним или без него. Приняв такое решение, я уже на следующий день позвонила Эрику. Сказала, что снова возвращаюсь к работе с фондом.

Сегодняшний вечер был очень важен для меня, и не только потому, что впервые за несколько месяцев я снова должна была выйти в свет. На благотворительном балу меня ждала работа. Это же прекрасная возможность пообщаться с потенциальными инвесторами, заинтересовать их делами нашего фонда!

Жаль, что мой сопровождающий этого не понимает. Ричард красив, интересен, богат… Кажется, список его достоинств можно продолжать до бесконечности. Но я все чаще ловлю себя на том, что ищу в его внешности только недостатки. Слишком полные, слишком чувственные губы. Безвольный подбородок. Слишком аккуратная прическа – словно он проводит все свободное время у зеркала, прихорашиваясь…

Я слишком придирчива к нему: с тех пор, как он заинтересовался нашим фондом и стал приходить к нам в офис, ему удалось покорить сердца всех работающих в нем женщин. Но не мое… В моем безраздельно царил совсем другой мужчина. Тот, кого я безуспешно пытаюсь забыть. Тот, кто привязал меня к себе, а потом просто прогнал, когда я ему надоела…

– Маргарет, что‑то ты сегодня подозрительно молчалива!

Ричард улыбается мне, но в его глазах я вижу тревогу, и внезапно мне становится совестно. Почему я отталкиваю его? Ради кого? Того, кто сам отверг меня, попытавшись откупиться чеком? Может, стоит дать шанс и ему, и себе… Ричард словно чувствует мою слабину. Накрывает мою ладонь своей, наклоняется…

Его губы мягкие, нежные и умелые. Но поцелуй не трогает меня. Ричард – просто друг, и вряд ли станет кем‑то большим. Тем не менее, когда наша машина останавливается у роскошного отеля, в котором должен пройти бал, я позволяю Ричарду обнять меня и увлечь внутрь.

После полутемного салона автомобиля яркий свет на несколько мгновений кажется просто ослепительным. Мы прибыли в числе последних, и теперь все взгляды собравшихся обращены на нас. Я слегка ежусь под этими взглядами. Странно, что раньше они доставляли мне такое удовольствие…

Но постепенно привычная круговерть затягивает. Лица, к которым я равнодушна. Слова, которые ничего не значат… Я отвечала на них привычно, не думая. Пока в толпе не мелькнуло одно лицо. То, которое я так боялась и так хотела увидеть.

Кэлвин ничуть не изменился. Не изменилась и я: стоило только увидеть его красивое волевое лицо – жар огненной волной рванулся по венам, окрасил щеки багрянцем. Сердце застучало так, словно готово было вырваться из груди… Застучало – и вдруг замерло, пропустив удар. Кэлвин был не один. И я знала ту, что шла рядом с ним. Ту, что когда‑то считалась моей лучшей подругой.

– Все хорошо?

Мягкое прикосновение к моей ладони вывело меня из ступора. Я вздрогнула и вдруг вырвала руку. Ричард недоуменно смотрел на меня, но мне было все равно. Внутри бушевала боль, ярость. Я знала, что мне нужно сдержаться. Это было то, чему меня учили с детства: держать лицо, улыбаться, даже когда хочется плакать или кричать. Лгать всем – даже самой себе, не позволяя настоящим чувствам вырваться наружу. Но больше я так не могла.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Оттолкнув своего спутника, бросилась прочь. Не к выходу – там был Кэлвин, а я не хотела, просто не могла видеть его сейчас видеть. На террасу, в темноту… Подальше от лживых лиц и фальшивых улыбок.

Замерла, глядя в темноту, вцепившись пальцами в балюстраду. Воспоминания нахлынули, просто погребая меня под своей лавиной. Рука Кэлвина, касающиеся моей кожи. Губы, изогнутые в чувственной полуулыбке. Все слова, что он мне сказал, все ласки, что подарил… Господи, да я сейчас просто сойду с ума!

– Маргарет?..

Я обернулась – и очутилась в горячих объятиях.

– Кэлвин, я…

Больше слов не было. Его губы обрушились на меня, словно ураган. Краем глаза я успела заметить Ричарда, замершего в дверях, и внутри шевельнулся стыд. Шевельнулся, и тут же растаял, сожженный пламенем страсти.

Мы сбежали с банкета. Бросили все и всех – не говоря друг другу ни слова, забыв о тех, с кем пришли на этот прием. И вот я снова в особняке, в котором провела такой кошмарный месяц… И с радостью провела бы и остаток жизни. А дальше – ночь, сотканная из экстаза пополам с болью. Бессонная ночь, волшебная ночь…

Страсть утихла только под утро, но я еще долго смотрела на спящего рядом Кэлвина. Смотрела – и на глаза наворачивались слезы. Я не строила иллюзий: он проснется – и снова прогонит меня. Для него это только зов тела. Страсть, заставляющая его идти против своих принципов. Против мести и ненависти. За всю ночь он не сказал мне ни слова, но я видела в его глазах эту боль… Хочу ли я увидеть ее снова, когда он очнется? Нет, ни за что в жизни! Лучше исчезнуть до этого. Вот только почему мне так сложно встать и уйти?

Уже рассвело, когда я все‑таки отправилась в душ. Горячие струи обрушились на меня тропическим ливнем, и я просто застонала от удовольствия. Потянулась за любимым гелем для душа с запахом ванили – и вздрогнула, когда моих рук коснулись чьи‑то прохладные пальцы. Дернулась слишком резко, ноги снова заскользили по мокрому кафелю… Но на этот раз мне не дали упасть.

– Осторожней, Маргарет.

Знакомый горячий шепот, пьянящий, сводящий с ума… Как хорошо, что мою талию обнимает сильная – надежная рука – ноги вдруг ослабли, словно колени стали ватными. Если б не эти крепкие объятия, я бы все‑таки снова упала.

Я обернулась – и оказалась лицом к лицу с Кэлвином.

– Ты…

Мои слова оборвал горячий, жадный поцелуй, и я тут же забыла, что хотела ему сказать. Словно все слова потеряли ценность, стали ненужными, пустыми. За нас говорили наши тела, и их диалог был куда более искренним и откровенным…

Он обхватил меня, тесно прижимая к себе. Властно, словно говорил: «Ты – моя! Я не отдам тебя никому!» И я с готовностью прильнула к нему, принимая его власть, сдаваясь… И упиваясь своим поражением. Его жадные губы сминали мои так неистово, так нетерпеливо, что это могло испугать… Если б я сама не отвечала на поцелуй с не меньшей страстью. Я сама жаждала этой жадности и грубости. Хотела страсти, чистой, откровенной и жаркой… И Кэлвин щедро одаривал меня ею.

Он рывком развернул меня, так, что пришлось упереться ладонями в гладкий кафель стены, чтобы не упасть. Ладонь скользнула вдоль позвоночника, лаская, оглаживая… Я даже застонала: так остро отреагировало на это тело. Прогибаясь, подалась ему навстречу – и румянец стыда залил щеки. Откровенное движение, слишком откровенное… Словно это не я, а похотливая кошка. Но терпеть просто не было сил.

Так сильно, пронзительно запульсировало внизу живота – словно тело просто изголодалось по ласкам. Боже мой… Кэлвин просто стал моим наркотиком. Не могу без него, без его прикосновений, плавящих кожу своим жаром, и откровенных взглядов, обжигающих холодом. Я обернулась, взглянула в его глаза и вздрогнула: такой яростной страстью, безумным голодом они горели.

Губы впились в мою шею. Я вскрикнула, выгибаясь в его руках. Прижимаясь ягодицами к чему‑то твердому, горячему…

– О, Маргарет…

Он обхватил меня за талию и ворвался в мое лоно одним долгим, глубоким толчком. Я вскрикнула от невероятного, потрясающего ощущения заполненности. Прижалась лбом к кафелю, пытаясь восстановить дыхание… Но Кэлвин уж намотал на кулак мои волосы, потянул на себя, заставляя выгнуться дугой.

Боже… Никогда не смогу привыкнуть к тому, как остро, как пронзительно отзывается тело на его ласки… От каждого движения, от каждого глубокого толчка внутри словно вспыхивает пламя. Схожу с ума и радуюсь своему безумию. Кричу – и не слышу собственного крика… Не слышу и не вижу ничего, будто все ощущения собраны там, внутри, где его плоть движется, пронзает меня, кажется, насквозь…

Колени ослабли, ноги стали ватными. Но его руки держат меня, они не дадут упасть, даже если я потеряю равновесие. Во рту пересохло, дыхание обжигает легкие, воздух кажется раскаленным и тяжелым. Не могу больше, кажется сейчас просто лишусь чувств… А он все движется во мне, он просто неутомим. Губы скользят по шее, то лаская, то прикусывая ее. Губы шепчут что‑то… Не могу разобрать ни слова сквозь грохот гулкого набата. Это кровь бьется в виски, это стучит сердце… Нет, сердца. Наши сердца, бьющиеся в унисон.

– Маргарет, детка…

Низкий голос ласкает, играет на обнаженных струнах нервов. Срывается на рычание, переходящее в низкий стон. Он больше не сдерживается. Берет меня жадно и грубо. Трахает так жестко, словно вымещает на мне всю злобу… Но губы на шее по‑прежнему нежны, шепот горяч и жарок… Схожу с ума от этой странной смеси грубости и жадности, теряюсь в собственных чувствах.

Всхлипываю: эмоции просто переполняют меня. Это так восхитительно, так остро и до боли пронзительно, что я просто не понимаю, как все еще жива. Как можно выдержать эти мощные волны удовольствия, что накатывают одна за другой? Кажется, я сейчас просто взорвусь под их напором… Вскрикиваю, и реальность меркнет, тонет в огненной вспышке оргазма…

Из душа Кэлвин выносит меня на руках. Сама я идти просто не могу. Нет сил, все они сгорели в пламени страсти. Но я счастлива. Я вижу его взгляд, полный нежности ко мне, чувствую надежные сильные руки… И не хочу думать больше ни о чем. Хочу навсегда остаться в этом моменте. Глажу его по щеке. Боже, я же…

– Я люблю тебя.

Вздрагиваю, осознав, что невольно сказала это вслух. Внутри все сжимается: сейчас эти прекрасные глаза потемнеют, вспыхнут гневом, и он снова уйдет, разозлившись на меня… Но Кэлвин только улыбается и так нежно касается моих губ своими, что внутри все просто замирает. Я обнимаю его за шею и плачу, плачу от счастья и облегчения.

– И я люблю тебя, Маргарет. Как ни старался забыть, как ни пытался возненавидеть – я люблю тебя. С детства. С того самого момента, как впервые увидел. Ты еще тогда стала для меня всем, и годы ничего не изменили.

От счастья у меня просто перехватило дыхание. Я надеялась, пусть даже и боялась себе в этом признаться, что в красивом, сильном и мужественном мужчине, что сейчас обнимал меня, осталось хоть что‑то от того мальчишки, который впервые поцеловал меня. Я чувствовала это, тянулась к этому… Звала его, и, наконец, он откликнулся. Со счастливым вздохом я обняла его, прижавшись к широкой груди.

Он на мгновение прижал меня к себе так сильно, что просто перехватило дыхание, а потом со вздохом отстранился:

– Отдыхай, Маргарет. Тебе нужно набраться сил перед церемонией.

Я аж подскочила на постели:

– Ка… Какой еще церемонией?

– Свадебной, конечно. И да, это тоже не обсуждается.

Он вышел, а я обессиленно потянулась к чашке с чаем: в горле вдруг пересохло, словно я провела полдня на солнцепеке. Я не знала, плакать мне или смеяться. Плакать от облегчения, от радости: сбывалась моя самая заветная мечта. А смеяться… Ну угораздило же меня влюбиться в настоящего тирана! Даже предложение сделал так, словно отдал приказ…

Эпилог

Конечно, Кэлвин потом остыл и снова сделал мне предложение – уже как полагается, с кольцом и пышным букетом белых роз. Но приняла я его уже тогда, в первый раз, когда он мне даже не предложил – практически приказал выйти за него замуж. И пусть сам факт замужества не обсуждался, нашлись и другие темы для обсуждения – гости и их количество, то, как и где будет проходить церемония…

Мы поругались еще не раз. Да у нас каждый вопрос, кажется, становился причиной для разногласий! Но крупных ссор больше не было, Кэлвин даже не повышал на меня голос. Ну хорошо, почти не повышал. В одном мы с ним сошлись сразу же – в выборе того, кто передаст невесту жениху у алтаря.

К алтарю меня вел Эндрю, мой помощник по работе с фондом. Конечно, мне хотелось, чтобы на его месте был отец, но папа даже не ответил на приглашение, которое я ему отправила. А я ведь до последнего надеялась, что любовь к дочери окажется сильней, чем ненависть к тому, кто посмел добиваться ее внимания… Но нет, папу слишком поглотила месть. Он даже не поздравил нас.

Если честно, переживала я недолго. В конце концов, и мне есть за что на него обижаться. Он наговорил мне немало обидных слов, оскорбил так, что я сначала не хотела больше ему писать. Но переборола себя: все‑таки он мой отец. Пусть папа часто бывал несправедлив и даже жесток, он – самый родной для меня человек. Жаль, что сам он больше так не считает…

Но и без него гостей набралось немало. Пришли друзья и коллеги Кэлвина, мои знакомые, сотрудники нашего фонда. Я пригласила даже родителей тех малышей, которым мы помогли или только собираемся помочь. Правда, не все смогли приехать. Все‑таки, тяжелобольной ребенок отнимает много времени и сил. Некоторые ограничились тем, что прислали цветы или просто поздравили нас с свадьбой. Но все равно: небольшая церковь, где мы венчались, была просто набита битком.

Эндрю, увидев меня в свадебном платье, даже прослезился:

– Маргарет, вы просто прекрасны… Кэлвин настоящий счастливчик, раз ему досталась такая красавица.

Я вздохнула:

– Это я счастливица. Знали бы вы, какой он замечательный!

Мужчина кивнул:

– Верю, пусть я и не успел его по‑настоящему узнать. Надеюсь, это впереди. Впрочем, не будем пока загадывать. Нас уже заждались гости!

К высоким дверям церкви я шла под радостные крики десятков людей. Знакомые, те, кого я видела раз или два, те, кого пока не знала вовсе… Все они приветствовали меня, все были искренне рады за нас с Кэлвином. А я так волновалась, так боялась что, если бы не сильная, надежная рука моего спутника – просто бы сбежала отсюда.

Казалось, что все не может закончиться так хорошо, что вот‑вот что‑то случится… Но двери распахнулись, и торжественная, величественная музыка заглушила крики и смех. А потом я увидела его, такого ослепительно прекрасного в стильном приталенном пиджаке с белой розой в петлице… И страх ушел, растаял, словно его и не было.

Я шла к нему, больше не глядя по сторонам. Зачем, ведь для меня все равно существовал только он. Любимый, родной, знакомый с детства… Тот, кого я однажды уже почти потеряла, и кого так боялась потерять вновь. Господи, я просто не верила, что это все происходит на самом деле, что это не волшебный сон, который вдруг закончится и заставит меня пробудиться к унылой и одинокой реальности…

– Миссис Лайтман, миссис Лайтман!

Я вздрогнула и захлопнула свадебный альбом. Надо же, прошло уже более трех лет, а я помню все до мельчайшей детали, словно моя свадьба была только вчера. Но жить прошлым нельзя. Да и незачем: настоящее дарит тоже немало сюрпризов, в том числе и приятных.

– В чем дело?

Горничная, прибежавшая ко мне сломя голову, с трудом переводила дух. В первый момент я испугалась: неужели что‑то случилось с детьми? Но тут же успокоилась. Она не выглядела испуганной, скорее очень сильно удивленной. Да и что могло случиться, если за детьми присматривает самая лучшая в мире няня?

Няня, мать маленького Билли, готова была работать на меня бесплатно. После того, как мы спасли ее сына, и она сама, и ее муж были готовы горы ради нас свернуть. Но, разумеется, мы такого допустить не смогли. Работа нуждается в оплате – особенно такая самоотверженная, как у них. Зато я теперь была уверена: мой сын Робин – в надежных руках. О нем всегда позаботится не только няня, но и его старший товарищ и друг – Билли.

– Миссис Лайтман, вам лучше пойти со мной. Мальчики, они… Нет, вы должны сами это увидеть! Но не беспокойтесь, с ними все в порядке.

Ох, вот после этих слов я начала нервничать… Особенно когда поняла, куда она меня ведет. Там, в глубине парка, было только одно место, которое могло заинтересовать сорванцов.

– Они что, у флигеля?!

Горничная кивнула, и я застонала. Боже, я же просила их не ходить туда… Но, конечно, мальчишек всегда манит все запретное.

На самом деле я не верила, что с ними может случиться что‑то страшное. Просто во флигеле, в уединении, жил мой отец. Жил уже пару лет с тех пор, как пережил инфаркт. Конечно, он не оставался без присмотра: за небольшим двухэтажным домиком всегда приглядывали двое слуг. Мы хотели поселить его поближе, в самом особняке, но отец отказался наотрез, причем в таких выражениях, что я порадовалась, что Кэлвин их не услышал. Мой муж не горел желанием общаться с тестем, и это было взаимно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мальчиков мы не пускали не только потому, что отец мог на них накричать – на большее у него бы не хватило сил, да и вряд ли папа опустился бы до того, чтобы ударить ребенка. Но сорванцы – ребята шумные, а папа так и не оправился от болезни. Зачем зря его беспокоить? Во всяком случае, я так считала до сегодняшнего дня.

Добравшись до флигеля, я хотела вбежать на веранду, но горничная придержала меня. Только тогда я заметила стоящую неподалеку няню, прижимающую палец к губам. Осторожно подойдя к ней, я взглянула через густое переплетение ветвей – и слезы навернулись у меня на глаза.

Папа сидел в кресле‑качалке с наброшенным на колени пледом: в последнее время у него часто мерзли ноги. На невысокой скамейке рядом с ним сидели Робин и Билли и внимательно слушали его. Сначала я не поняла, что именно он может им рассказывать, но все равно мне было до слез приятно, что папа признал моего сына. Только потом я заметила лежащую на его коленях книгу, и сердце просто зашлось от нежности: дедушка читал сказку внуку и его лучшему другу – сыну обычной няни…

Конец