Измена гарантирована. Из сборника Порно рассказы измена

Глава 1. Повод для слёз

Мой мир последние дни сузился до одной цели: сделать юбилей Стаса незабываемым. Сорок лет! Целая эпоха. И хоть между нами легла почти десятилетняя разница – я ни на секунду не пожалела о выборе, сделанном когда-то под трепетным светом свадебных свечей. Он был моей скалой, моей тихой гаванью, и сегодня я хотела стать для него праздником.

Душа буквально трепетала от предвкушения, выплёскиваясь в нервной энергии: я то напевала что-то бессвязное под нос, то замирала, прислушиваясь к мнимому шуму двигателя за окном. Каштановые волосы, тщательно уложенные в пышные, как у старинной куклы, локоны, пахли дорогим термозащитным спреем и лёгкой пудрой для объёма. Под кружевным халатиком, купленным специально для этого вечера, шелковисто шелестело нижнее бельё – настоящая паутина из чёрного кружева: бюстгальтер, подвязки, чулки с ажурной резинкой. Корсет, хоть и декоративный, легко стягивал талию, напоминая о том, что фигура моя, хоть и ухоженная, давно не двадцатилетней девицы на выданье. Но я знала – ему нравится именно такая, живая, настоящая.

Кухня была наполнена соблазнительным ароматом свежей выпечки. Из раскалённой духовки я извлекла румяного красавца-растягая – пышный, с золотистой корочкой, источающий пар и запах сливочного масла, лука и мяса. Накрыв его вафельным полотенцем, чтобы сохранить тепло и мягкость, я в последний раз метнулась в ванную. Прохладная пудра легла на разгорячённые щёки, тушь осторожно разделила и без того длинные ресницы, а помада цвета спелой вишни завершила картину дерзкой элегантности.

Финальные штрихи: классические лодочки на изящной, но не убийственной шпильке, ведь вечер предполагал не только ужин, и тот самый халат, скользнувший по коже как обещание. Готово! Я была воплощением праздничного волнения и нежности, готовая к самому жаркому и интимному юбилею – только для нас двоих в нашем уютном гнёздышке.

Последний ритуал: облако его любимых духов с нотами сандала и бергамота окутало меня. Я бережно расставила длинные восковые свечи в подсвечниках – их колеблющиеся огоньки отбрасывали таинственные тени на стены, превращая гостиную в грот из тепла и полумрака. Выключатель щёлкнул, и комната погрузилась в интимное мерцание. На журнальном столике, рядом с праздничным ужином, скромно ждал охлаждённый мускат – его любимое белое вино к рыбе. Я устроилась в глубоком кресле у окна, поджав под себя ноги, и взяла планшет – скорее для вида, чтобы занять дрожащие руки.

На часах – 20:55. По всем расчётам, его чёрная Audi A6 уже должна была свернуть с шумной магистрали на нашу тихую улицу и замереть у подъезда. Я прильнула к холодному стеклу, вглядываясь в сумеречную синеву за окном. Фары проезжающих машин выхватывали из темноты мокрый асфальт, силуэты деревьев, но знакомых очертаний – не было. Сердце стучало набатом где-то в горле. «Пятница, пробки, совещание затянулось...» – шептала я себе, пытаясь унять подступающую тревогу. Гул большого города, доносящийся с магистрали – ровный, непрерывный, равнодушный – казалось, поглотил его машину.

Взгляд беспомощно скользнул по экрану планшета – какой-то сериал бессмысленно бубнил фоном. Я беспорядочно ткнула в паузу. Тишина комнаты, нарушаемая лишь потрескиванием свечей, вдруг стала гнетущей. «Стас, ну, где же ты?» – прошептала я в полумрак, обнимая себя за плечи. Прохлада вечера, казалось, пробиралась сквозь стекло. А где-то на кухне одиноко остывал румяный растягай, и аромат духов медленно таял в воздухе, ожидая того, для кого всё это было затеяно. Кот Васька запрыгнул на подлокотник и тычется мокрым носом в руку – он тоже чувствует, что что-то не так? Или просто ждал своего кусочка ужина?

Тряхнув головой, будто отгоняя назойливую муху, я отчаянно попыталась стряхнуть эти липкие, непрошеные мысли. Но они, словно заезженная пластинка на старом патефоне, снова и снова прокручивали в сознании один и тот же тревожный мотив: «Где он? Почему не едет? Что-то случилось?». Каждый повтор вонзал под рёбра ледяную иглу страха, заставляя сердце бешено колотиться в грудной клетке, как пойманная птица.

Ну уж в такой-то день, мог отпроситься пораньше! Сжимая в руке прохладный корпус планшета до повеления костяшек всё думала о том, что сорок лет всего раз в жизни! Неужели нельзя было вырваться из душного офиса? Неужели он не чувствует, не понимает, как я... Как я ждала?! Образ Стаса, спокойно листающего бумаги в своём кабинете под ровным гудением кондиционера, пока я тут дрожу от неизвестности в кружевах и на шпильках, вспыхнул в голове с обидной ясностью. Каждая минута ожидания капала на нервы, как едкая кислота.

Паника, сначала лишь лёгкое озабоченностью в груди, теперь набирала силу. Она пульсировала в висках горячими, тяжёлыми ударами, совпадая с ритмом уличной дроби осеннего дождя, который, кажется, только начал стучать по подоконнику. Пальцы сами собой запутались в локоне, нервно накручивая прядь на палец, вытягивая и портя тщательную укладку. Дыхание стало поверхностным, частым, как у загнанного зверька, и комок подступил к горлу.

Приглашаю вас в наш захватывающий и дерзкий литмоб "Запретный плод"

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

1.2

Я беспомощно оглядела нашу погруженную в трепещущий полумрак гостиную. Пламя свечей, ещё недавно такое романтичное, теперь отбрасывало на стены гигантские, пляшущие тени, которые казались зловещими. Аромат свежей выпечки вдруг смешался с приторной сладостью духов и восковым запахом горящих свечей, создавая душную, почти удушливую смесь. Румяный растягай под полотенцем на столе выглядел уже не праздничным угощением, а символом тщетности и остывающих надежд. Даже мускат в бутылке казался неестественно ярким пятном в этом тревожном сумраке.

«Просто пробки. Просто пятница. Просто задержался на пару минут...» – заклинала я себя, впиваясь взглядом в тёмный прямоугольник окна. Но каждый новый луч фар, прорезающий мокрую мглу улицы и не сворачивающий к нашему подъезду, обжигал сетчатку. Гул города за окном превратился в монотонный, угрожающий рокот, поглощающий все другие звуки. Тиканье настенных часов на кухне вдруг зазвучало громко, навязчиво, отсчитывая пустые, потерянные минуты.

Кот Васька, почуяв неладное, беспокойно заурчал у ног и ткнулся холодным носом в голую щиколотку, заставив меня вздрогнуть. Даже его обычно умиротворяющее мурлыканье теперь раздражало, звучало как насмешка над моим нарядным бессилием. Я прижала ладонь ко лбу – он был влажным и горячим, несмотря на прохладу, веявшую от стекла.

— Где ты, Стас? — выдохнула я в звенящую тишину, ломая ноготь о край планшета.

Ожидание из сладкого превратилось в колючую проволоку, опутавшую сердце. Леденящие душу картины – авария, больница, предательство – вспыхивали за веками, как короткие, болезненные удары током, и я отчаянно моргала, пытаясь стереть их. Но они, как проклятые заезженные пластинки, скрипели и прыгали на одной ноте ужаса, затягивая в воронку нарастающей паники.

Сердце не просто ёкало – оно колотилось где-то в горле, гулко и неровно, предчувствуя подвох. Вся эта ситуация – тишина, пустота за окном, его молчащий телефон – пахла ложью. Я ждала и ждала, бессмысленно впиваясь воспалёнными от напряжения глазами в чёрный прямоугольник ночи за окном, пока в стекле не начало двоиться. Даже кот Васька, обычно такой наглый, почуяв грозовую тучу моего настроения, бесшумно шмыгнул в спальню. Оттуда доносилось его тревожное, шипящее урчание из-под кровати – словно маленький дракончик, забившийся в нору перед катастрофой.

«Это уже начало дурной мыльной оперы», – горько усмехнулась я про себя, когда маятник старинных часов на стене мерно отсчитал двенадцать тяжёлых ударов. БОМ... БОМ... БОМ... Каждый удар отдавался пустотой в груди. И в эту звенящую, ледяную тишину врезался резкий, нетерпеливый звонок в дверь. Сердце провалилось в пятки, а потом рванулось в горло. Встрепенувшись, как от удара хлыста, я сорвалась с кресла, забыв про шпильки, и рванула к двери. Холодная латунная рукоятка обожгла ладонь. Я дёрнула дверь на себя и обомлела.

В дверном проёме, освещённые тусклым светом коридорной лампы, маячила жалкая фигура моего супруга. Он не стоял – висел как мокрая тряпка между двумя мрачными, незнакомыми мужчинами в помятых рубашках. Стас был мертвецки пьян. Голова беспомощно болталась на груди, рот был приоткрыт, из него сочилась слюна. От него волной накатило тошнотворное амбре: едкий, кислый перегар, приторная, дешёвая сладость женских духов и тяжёлый, затхлый запах гнили, будто он вывалялся в помойке. Его дорогой костюм был испачкан, галстук отсутствовал.

— Мужика привезли, мадам... — буркнул один из «носильщиков», избегая моего взгляда.

Без лишних слов они, ковыляя под тяжестью беспомощного тела, ввалились в прихожую, оставив на паркете грязные следы. Я, онемевшая от ужаса и отвращения, автоматом посторонилась. Они поволокли Стаса в спальню, шаркая ногами, и с грохотом бросили его на нашу кровать. Пружины жалобно застонали. Даже не кивнув, оба шмыгнули обратно в прихожую и выскользнули за дверь, словно привидения, растворившись в темноте подъезда. Щелчок замка прозвучал как приговор.

— Наверное, просто не было выбора... Коллеги... Надо было пить... — механически прошептала я, пытаясь найти хоть какое-то оправдание этому пьяному позору.

С горечью глядя на его безобразно раскинувшуюся на матраце фигуру, я скинула ненавистные лодочки. Какая ирония – готовилась к страсти, а оказалась в роли няньки! Я безропотно принялась ухаживать за своей пьянью. С отвращением расстегнула пиджак, стараясь не дышать. Потянула за ремень брюк...

И тут из кармана брюк выскользнуло и шлёпнулось на ковёр нечто. Сначала я подумала – галстук. Тот самый, элегантный, шёлковый, цвета бордо, который я с такой любовью выбирала ему на прошлый день рождения. Он упал как символ растоптанного доверия. Но следом, легко и цинично, высыпалась на дорогой персидский ковёр целая пачка презервативов. Яркая, нахальная упаковка. Неприкосновенный запас. Три штуки.

Время остановилось. Воздух вытянуло из лёгких. Шок и дикое, ледяное недоверие прошили меня насквозь, как шквал иголок. «Нет... Не может быть...» – застряло в онемевшем горле. Адреналин хлынул в кровь. Слепая ярость смешалась со жгучим стыдом.

Я набросилась на него, как фурия. Лихорадочно с трясущимися руками, стала обшаривать все карманы: пиджака, брюк, рубашки. Материал рвался под ногтями. Из внутреннего кармана пиджака вытащила ещё два презерватива в фольге – один, два. А потом... Потом из кармана рубашки, прилипший, смятый, выпал он. Использованный гандон. Прозрачная резина, тускло поблескивающая в свете ночника. И на ней – как кровавое клеймо, как плевок в душу – яркие, размазанные следы чужой пошлой помады. Ядовито-розовой. Совсем не того оттенка спелой вишни, что была сейчас на моих губах.

Руки бессильно опустились. Найденные «улики» лежали на ковре у моих босых ног: пачка неначатая, два новых, один мерзко использованный. И галстук. Мой подарок. Символ любви и верности. Теперь он лежал рядом с доказательствами самого гнусного предательства. Тишина в спальне была оглушительной. Только тяжёлое, хриплое дыхание Стаса и бешеный стук моего собственного сердца разрывали её, отбивая такт конца. Конца всего.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Приглашаю вас в следующую новинку нашего моба:

Третий лишний

Анна Лав

Работа, взрослая жизнь, и два наглых парня, которые не дают мне прохода, и они оба мне нравятся. Всё бы хорошо, но я не знаю, кого выбрать... не двоих же сразу! Надо решать, но принять решение становится всё сложнее…

Глава 2. Рассвет заката

В эту ночь я не сомкнула глаз. Даже на секунду прикрыть их было физически невозможно. Веки дёргались, словно натянутые струны, а под ними жгло от бессонного напряжения. Тысячи мыслей острых, как осколки стекла, лезли в голову, раня и путая. Факты: галстук, презервативы, использованный... Воспоминания: его опоздание, его запах... Вопросы: Где? С кем? Почему? Желание вцепиться ему ногтями в лицо. Вышвырнуть его вещи на лестничную клетку. Подать на развод сию же секунду.

Я вскочила с кровати, не в силах выносить его тяжёлое, хриплое дыхание и запах перегара, смешанный с чужими духами. Холод паркета обжёг босые ступни. Часы на тумбочке светились ядовито-зелёным: 2:30. Но вряд ли мне бы удалось провернуть всё запланированное, в такое время никто не работал. Сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони, оставляя чёткие, болезненные полумесяцы, я металась по квартире. Боль была конкретной и осязаемой, единственный островок реальности в этом кошмаре.

Надежда. Последний хрупкий мостик над пропастью. Это бред. Сон. Ужасный сон! Заклинала я себя, прижимая раскалённый лоб к ледяному стеклу окна. Идиотская шутка коллег. Месть какого-нибудь подчинённого. Издёвка над шефом в юбилей... Они же знали, что я жду! Они подстроили! Образы добродушных сослуживцев трансформировались в злобных карнавальных придурков, смеющихся над моим горем.

Не мог! Мой Стас? Порядочный? Адекватный? В сорок лет – и на такое свинство? На это самоубийственное безумие? Его образ в моём воображении раскалывался: один – любящий муж, опора, другой – пьяное животное, предатель. Какой из них настоящий? Или я просто слепая дура, годами не замечавшая волка в овечьей шкуре? Мысли, как перепуганные, оглушённые птицы, бились о череп изнутри, свистели, кричали, наполняя голову невыносимым гулом потревоженного улья. Каждое «а вдруг...» отдавалось тошнотворной волной в животе.

Чем выше вползало осеннее солнце, тем сильнее сжималось кольцо паники вокруг горла. Его бледные, косые лучи пронзали комнату не согревая. Они высвечивали пылинки в воздухе, как частицы грязи, и падали прямо на его спящее, отвратительное лицо. Обида, горькая, удушающая, поднималась комом в горле. Раздражение клокотало, как кислота, разъедая изнутри. «Столько лет... – мысли выкрикивали. – Столько лет рядом! Доверие! Забота! Я вылизала эту квартиру до блеска для него! Надела это бельё для него! И это вся благодарность?!» Взгляд упал на валявшийся на полу корсет – символ глупых, растоптанных надежд. Нет! Невозможно! Не заслужила! Не приму!

Желание сбежать стало физическим, как голод или жажда. Вырваться! На улицу! Куда угодно! Подальше от этого запаха, от этого храпа, от этой кровати, где лежало доказательство моей глупой наивности. Я металась по спальне, из угла в угол, обходя островком предательства на ковре, галстук, презервативы. Каждый шаг по холодному полу был ударом по нервам. За окном просыпался город – гудели первые трамваи, сигналили машины. Обычный день. Для всех, кроме меня. Для меня мир раскололся пополам: до полуночи и после. До предательства и после.

Я остановилась перед зеркалом в прихожей. Отражение полоснуло: растрёпанные каштановые локоны, размазанная тушь тенями под глазами, бледное, искажённое болью и гневом лицо. Кружевной халат висел как жалкий рубец на плечах.

— Кто ты? — прошептало отражение.

Ответом был лишь метроном тикающих часов, неумолимо отсчитывающих секунды до того момента, когда живой кошмар на кровати зашевелится. Сердце стучало в горле глухими, тяжёлыми ударами. Нет... Это не может так закончиться... Не может быть бессмысленным... Он проснётся и объяснит. Обязательно объяснит! Я лихорадочно перебирала варианты в голове, цепляясь за эту соломинку с последними силами.

Стас заворочался. Сперва просто застонал, ковырнув одеяло грязным носком. Потом резко перевернулся на спину, шмякнувшись на подушку с влажным хлюпом. Я замерла у зеркала, словно окаменев, впиваясь в него взглядом. Каждая клеточка напряглась в ожидании. Сейчас... Сейчас он откроет глаза... Увидит меня... Увидит это на полу... И... Надежда, хрупкая и безумная, затрепетала в груди.

Он грузно поднялся, опираясь на локоть. Веки открылись медленно, тяжело, обнажив мутные, налитые кровью белки. Пустой взгляд скользнул по потолку, не видя ничего. Потом он широко, животно зевнул, оголив жёлтый налёт на зубах, и громко, судорожно рыгнул. В комнату понеслось новое облако тошнотворного перегара, смешанного с кислым запахом желудка. И заржал. Короткий, тупой, довольный храпящий звук, словно он только что вспомнил удачную шутку. Словно вчерашнего вечера просто не существовало. Словно на ковре не лежали доказательства его предательства, а я в своём жалком кружевном халате не стояла тут, пережив адскую ночь.

— Милый, — тихо позвала я, смотря на него сквозь дверной проём. — Почему ты вчера не пришёл домой?

— Генеральный задержал, — отмахнулся тот. — Лучше воды принеси, чем тупые вопросы задавай. Голова трещит.

— А шлюх тоже он вызвал? — скрестила я руки на груди. — И использованные гандоны тебе в карманы пихал?

Приглашаю вас в следующую новинку нашего литмоба:

Препод. Искушение

Жанна Софт

Запретный плод слишком сладок, а искушение - велико. Обычно я была незаметна для него, но одна ночь изменила всё. Препод и я проснулись в одной постели и сил держаться друг от друга подальше просто нет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

2.2

— Чего несёшь? — разъярился тот. — Совсем своих тупых бабских сериалов пересмотрела. Давай, шевели задницей. Жрать хочу. Вчера дохренища выпили.

— На пол посмотри, — заорала я, — это всё ты вчера из карманов достал!

— И что? — удивился муж.

— Я подаю на развод! — в сердцах крикнула я.

— А, вот оно что, — Стас зло на меня зыркнул, — денег моих захотела. Только не надейся их получить. Как пришла ко мне с голой задницей, так с голой задницей и уйдёшь. Измену решила подстроить, чтобы по брачному договору с меня денег получить. Даже не надейся. Никто не поверит в этот бред, и все мои подтвердят, что это ты прошмандовка, по мужикам своим бегала. А то одна баба на весь офис, небось нового ёбаря себе нашла, а я теперь сорокалетний тебе и не нужен. Пошла вон из моей квартиры, шалава!

— Ты белены объелся или обдолбался вчера? — я от шока даже не могла мысли в голове сложить.

— В понедельник подам на развод, — заржал Стас, — чтобы духу твоего не было тут через час. Возьмёшь хоть одну побрякушку или заначку, я тебя по судам затаскаю. Тут нет ничего твоего. Тут только всё моё. Правильно Гриша говорит: чем дольше бабу держишь рядом с собой, тем нахальнее она становится. Тебе уже тридцать, старовата ты, можно менять на новую. Мне приодеться, подъехать к клубу, и все соски повиснут на мне, без вопросов. И не будут кормить завтраками. Что голова болит или завал на работе. Не слушал мужиков, надо было тебя раньше сменить на молодую. А то ни сосёшь, ни даёшь, ни хрена не делаешь. Смысл тебя содержать.

— Я уезжаю в отель, — тихо сказала я, — когда протрезвеешь, тогда придёшь и извинишься.

— Перед кем? — не понял муж. — Перед блядью, каких в этом мире сотни? Я тебя и терпел только из-за того, что ты мне голову не делала. А раз начала, то и катись.

— Перед женой! — твёрдо заявила я и развернулась на пятках, уходя в ванную комнату.

В горле стоял тугой, колючий ком, сдавливая дыхание. Внутри всё клокотало – ярость перемешивалась с едкой горечью и леденящим разочарованием. Я глубоко, с усилием вдохнула, пытаясь затолкнуть этот вихрь эмоций куда подальше, отложить расправу на потом. Но его тупое «Чё за хрень?» звучало в ушах непрерывным эхом, больно резало по живому, словно тупым ножом ворочали в открытой ране.

Действовать. Надо было действовать. Автоматизм спасения включился сам собой. Я резко развернулась, спиной к рыгающему позору и к «островку предательства» на ковре. В спальне стоял тяжёлый дух похмелья и стыда (его – отсутствующего, моего – невыносимого).

В гардеробной, движения были резкими, экономными. Ничего лишнего. Только необходимое. Чёрная кожаная сумка делового кроя легла на кровать, разинув пасть. Я методично складывала: бельё, нейлоновые чулки, строгий деловой костюм-двойку с иголочки, кожаный футляр с косметикой. Пальцы дрожали, когда захлопывала молнию на дорожной косметичке. Рабочий ноутбук в жёстком кейсе – тяжёлый, знакомый груз нормальности.

Ключи от машины с брелком-талисманом, подарок Стаса в прошлом году – железка внезапно обожгла пальцы, и я чуть не выронила. Из прихожей схватила элегантную, но вместительную кожаную сумку – в ней всегда лежали справки, паспорт, запасные карты. Готовность к бегству? Или просто деловая хватка? Теперь это спасение, позволяющее не задохнуться в этом тесном мирке собственной квартиры.

— Всё! — прошипела я себе под нос, оценивая собранный арсенал выживания.

Выходные были безнадёжно испорчены, но понедельник... Понедельник был священным. Важная презентация. Баснословный рекламный контракт. Появиться перед клиентом и командой с опухшими глазами, в мятом виде? Нерационально. Непрофессионально. Неприемлемо. Стас... Мысль пронеслась в голове с ледяной ясностью и вихрем озлобленности. Он не должен стать помехой на пути моего успеха. Никак. Никогда. Его имя проглотила волна горечи и обиженной злости.

Улица встретила как соучастница: сырая осенняя прохлада впилась в разгорячённую кожу, резкий ветер сорвал с деревьев последние жёлтые листья и швырнул их под ноги. Я запахнула свою добротную кожаную куртку до самого горла, подняла высокий меховой воротник – это был не просто защитный жест, а инстинктивное желание спрятаться, создать броню между собой и миром. Воздух пах мокрым асфальтом, дымом и тоской. Как только одумается, так обязательно всё наладится... Сейчас... Просто отдохнуть... Отель... Только бы потише и поприличнее...

Чёрная Audi стояла как надёжное убежище. Дверь открылась с глухим «чмоком», и вмиг захлопнулась – громко, окончательно. Тишина салона, знакомый запах кожи и моего автомобильного освежителя с ароматом цитруса, обрушились успокаивающей волной. Руль был прохладным и твёрдым в ладонях. Ключ повернулся в замке с уверенным щелчком. Двигатель заурчал ровно, послушно. Я знала, что дом остался там, за спиной, в квартире с пьяным муженьком и доказательствами измены на ковре.

Я вырулила со двора. Московские пробки схватили железной хваткой сразу же. Красные огни стоп-сигналов выстроились в бесконечную змею. Гул моторов, сигналы, окрики – суета большого города, его равнодушный, неумолимый пульс. Я вжалась в кресло, руки крепко сжимали руль. В салонном зеркале мелькнуло моё отражение: бледное лицо, подчёркнутое чёрной оправой очков, взорванные пух каштановых волос, сжатые в бессильной злости губы без помады. Никакой спелой вишни. Только пепел. И стальная решимость. Дорога вела в неизвестность. Но она вела прочь. Это было главное.

Приглашаю вас в следующую новинку нашего моба:

Сводный Враг, Сводный Грех

Лена Харт

В мою тихую, правильную жизнь ворвался хаос по имени Данил. Теперь мы живем под одной крышей.

Мой сводный брат. Мой личный демон-искуситель с глазами ангела. Он возненавидел меня с первого взгляда. Каждое его слово - яд, каждый жест - унижение. Он приехал, чтобы свести с ума моего отчима, но, кажется, сведёт с ума меня.

Мой разум кричит "беги", но тело предательски тянется к его опасной ауре. Смогу ли я устоять перед его грешным обаянием? И что останется от моего сердца, когда он уедет?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 3. Понедельник

Мысли метались в голове, как пойманные в стеклянную банку осы. Стас. Ни звонка. Ни СМС. Ни единого признака раскаяния. Я до последнего цеплялась за призрачную надежду: «На него нашло помутнение... Алкогольное... Он не в себе был...» Но нет. Его драгоценная задница так и не приползла ко мне на коленях, не залилась слезами, не вымаливала прощения. Только глухая, оскорбительная тишина. И гвоздь обиды, вбитый ещё глубже в сердце.

Заруливая в знакомую темноту подземного паркинга офиса, я с силой сжала руль, будто душила эти назойливые, язвительные мысли о муже.

— Хватит! — приказала я себе вслух, голосом хриплым от бессонницы. — Сейчас – презентация. Только презентация. Фокус на работу, а не на этого двуногого козлодоева!

Глаза автоматически нашли номер моего места – D-17. Привычный ритуал парковки дал иллюзию контроля. Если я провалюсь сегодня... Картинка вспыхнула с пугающей ясностью: разочарованные лица коллег, хмурый взгляд директора, письмо о приостановке деятельности. Наша маленькая, агрессивная фирма теряла не просто контракт – теряла шанс вырваться вперёд, дышать полной грудью, стать теми, кем мы мечтали быть. Этот клиент – «золотой билет». Шанс на миллион. Выпадает раз в жизни. Просрать его из-за одного ненормального мужика, было бы верхом непрофессионализма.

Я глубоко, судорожно вздохнула, ощущая, как внутри всё ещё что-то мелко дрожит, как струна перед разрывом. Соберись, чёрт возьми! Я приложила лобик к прохладной кожаной оплётке руля. Твёрдость. Стабильность. Всё не так плохо... Я пыталась убедить себя, голос разума звучал фальшиво даже в собственных мыслях. Подумаешь, посралась с мужем. У кого сейчас не так? Попытка приравнять свой крах к обычным бытовым склокам была жалкой, но хоть какая-то мысленная анестезия.

Может, не всё потеряно... Но осадок на душе оставался густым, мерзким, как мазут. Хотелось содрать с себя эту липкую грязь предательства и похмельного оскорбления, звучавшего увереннее, нежели любая моя отговорка. Вымыться. Стать чистой. Но времени не было ни на слёзы, ни на анализ. Только на маскировку и действие.

Багажник открылся с глухим щелчком подклинившего ещё два месяца назад доводчика. И вот они – заранее заготовленные материалы: толстые папки, макеты, флешки в аккуратной коробке. Волна краткого, почти истерического облегчения: слава богу, я хранила их в машине! Хотя бы эта часть плана была под контролем. 100% без сюрпризов. Маленькая победа в океане хаоса.

Я поднатужилась и вытащила громадную, неуклюжую коробку. Она была тяжёлой, угловатой, неудобной, впивалась в бока. Я поплелась к лифтам, чувствуя себя последним униженным почтальоном Печкиным. Каблуки громко цокали по бетону, эхо разносилось по пустынному паркингу. Внезапно коробка полегчала и просто исчезла из рук!

— Ай! — позорный, испуганный всхлип вырвался из горла раньше, чем я успела сжать губы.

Я резко обернулась, готовясь к столкновению с грабителем или кем? Но нет, передо мной оказался Артур. Наш новый практикант. Стоял, держа мою непослушную ношу с такой небрежной лёгкостью, будто это коробка с пухом. Молодой, высокий, едва студенческую скамью променявший на офисные будни. Мой ровесник? Технически – да. Но энергетически – другая планета.

Он смешно сморщил нос, точно уловив остатки моей ночной драмы (Перегар? Стресс? Сигареты?) и непроизвольно взъерошил рукой пышную шапку каштановых кудрей, которые никакой гель не мог укротить. А потом поднял на меня взгляд. И засиял. Буквально. Его невероятно яркие, чистые зелёные глаза схватили солнечный зайчик от где-то пробившегося света и заиграли изумрудными искорками.

— Анна Сергеевна! — его голос звучал свежо, громко в подземной тиши, нарочито правильно и почтительно. — Позвольте помочь вам с вашей поклажей?

В его улыбке не было ни капли подхалимства – только искренняя готовность и юношеский заряд бодрости, который обрушился на меня, как ледяной рассол от огурцов после тяжёлого похмелья. И это оказалось живительным бальзамом на моей израненной душе. Вот так, просто и не скажешь, что мы одногодки. Он не растерял своей дерзости и подростковой бесшабашности, а я ощущала себя взмыленной лошадью с десятками лет непосильной ноши за плечами.

— Артур, ещё раз так сделаешь и получишь выговор, — тихо пробормотала я. — Нежели пугать людей, сперва говори словами. Или тебе природа рот дала для того, чтобы на перекуры бегать с Витькой из бухгалтерии?

— Простите, я просто хотел облегчить вашу ношу, — он едва ли хвостом не завилял, как послушная собачонка, и улыбнулся так, что у меня пропало всякое желание его ругать.

— Ладно, но на будущее не забывай сперва оповещать окружающих о своих действиях, а уже потом приниматься за всякого рода дела, — вздохнула и покачала головой. — Иначе кто-нибудь обязательно примет тебя за маньяка и отметелит в тёмном углу паркинга.

— Хорошо, — закивал Артур, — обязательно спрошу вас, в следующий раз, когда захочу донести неподъёмную коробку, которую не следует поднимать любой женщине. Вы так надорвётесь, Анна Сергеевна.

Приглашаю вас в следующую новинку нашего моба:

"Маньяк" королевских кровей

Софья Май

Осложняет всё то, что я очень плохо вижу без очков. Два больших шага — и я на кухне. Мне не показалось: позади кто-то есть. Уже чувствую, как чья-то рука скользит по волосам. Резко разворачиваюсь в сторону выхода…

И тут меня хватают чьи-то руки, валят на пол, переворачивают на спину и придавливают своей массой. Тяжело. Воздух выбивает из лёгких. Громко кричу, но мой рот накрывает грубая рука.

— Соня, — хриплый голос звучит возле уха, и всё внутри меня замирает. — Я много раз говорил тебе, насколько важно думать о безопасности. Любой маньяк мог проникнуть к тебе тем же путём, что и я. Хотя любой маньяк был бы лучшим выбором. Тот ад, который я устрою тебе, гораздо, гораздо хуже.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

3.2

— Хорошо, — закивал Артур, — обязательно спрошу вас, в следующий раз, когда захочу донести неподъёмную коробку, которую не следует поднимать любой женщине. Вы так надорвётесь, Анна Сергеевна.

— В самом деле, ты ведёшь себя, как маленький ребёнок, неужели у тебя до сих пор детство в одном месте играет? — мне всегда было непонятно и крайне странно его поведение.

— Нет, просто вы сегодня такая грустная, что я решил поднять вам настроение с утра пораньше, — засмеялся практикант.

Но не успела я и бровью повести, как нас захлестнула бодрая утренняя волна офисных страстей. Лифт дзинькнул на уровне вестибюля, двери распахнулись – и толпа деловитых и сонных сотрудников хлынула внутрь, как сельдь в бочку.

— Проходите, проходите, не толпитесь у дверей, нам всем надо на работу! — раздался чьей-то нетерпеливый голос.

Нам с Артуром и нашей громоздкой коробкой пришлось отчаянно тесниться. Меня зажало как в тисках: спиной – в прохладную металлическую стенку, боком – в жёсткий картонный угол коробки, а грудью... Грудью – прямо в крепкую, тёплую грудь Артура, от которой веяло свежестью геля для душа, едва уловимыми нотками цитруса и чистым потом. Его запах резко контрастировал с вонью домашнего кошмара, который всё ещё стоял перед глазами, словно произошёл десять минут назад.

Артур, удерживая коробку одной рукой на уровне поручня, что создавало иллюзорный барьер между нами и остальным миром, обернулся через плечо. Он смотрел на втиснувшихся с высоты своего роста, а он был на полторы головы выше меня и прекрасно видел обстановку, и его улыбка... Боже, эта улыбка! Широкая, немного виноватая за давку, но ослепительно искренняя. Зелёные глаза искрились озорством и каким-то непрочитанным интересом. От этого взгляда у меня в животе свело сладко-мучительной судорогой, а по спине пробежали мурашки. «Это противозаконно»,– промелькнуло в голове с панической ясностью, – «быть настолько притягательным. Физически. Осязаемо.».

Раньше я немедленно заблокировала бы такие пагубные, непрофессиональные мысли. Загнала их в самый дальний чулан сознания и навесила амбарный замок. Но сегодня... Сегодня замок висел на сломанной щеколде. Я впервые позволила им просочиться, как горячему маслу, на самую подкорку, заполняя трещины, оставленные предательством Стаса. «Если он... Если ОН смог...» – мысли зашипели, как раскалённое железо в воде. – «...то почему я не могу? Отомстить? Хотя бы мысленно? И кандидат...» Взгляд скользнул по крепкой шее, углу ключицы, видному под тонкой хлопковой рубашкой... «Не самый плохой»...

Его дыхание изменилось. Стало глубже, тяжелее. Тёплая струя воздуха опаляла мою макушку, заставляя мелкие волоски на затылке шевелиться. Народу набилось ещё больше. Нас буквально вжали друг в друга. Пространство между нами исчезло. Я чувствовала всей грудью, животом, бёдрами каждую линию его тела, каждую мышцу, напрягшуюся от усилия удержать коробку и не сдавить меня сильнее. Проклятая коробка стояла на поручне как часовой, отделяя наш тесный, горячий мир от безликой толпы.

«Нет!» – взбунтовался внутренний профессионал. – «Допустить подобный непрофессионализм? Никогда!» Я сжала зубы. «На первом месте – работа! Презентация! Контракт! А тут...» Взгляд упорно пытался зацепиться за цифры на табло лифта (18...19...), но тело предательски реагировало на каждое его движение, на каждый вдох. «Муженёк... – зашипела обида. – Ни с одного бока достал, так с другого лезет!»

Но не успела я и рта открыть, чтобы вежливо попросить хотя бы миллиметр пространства, как сзади в Артура кто-то сильно пихнулся, стараясь протиснуться к дверям.

— Ой! — вырвалось у него.

И он рухнул на меня всей своей крепкой массой, вдавливая меня в холодный металл стенки ещё сильнее. А в мой низ живота упруго, недвусмысленно упёрлось кое-что. Твёрдое. Горячее. Совершенно неприлично оформленное даже в состоянии предполагаемого покоя. Мозг мгновенно дорисовал картинку: «И если ОНО такое сейчас... То, что там будет, когда встанет?!» Мысль ударила током и прошла по венам электрическим разрядом интереса и возбуждения.

Мои глаза стали огромными, как блюдца. Щёки вспыхнули малиновым пожаром, заливая шею и уши. «Позор!» – пронеслось в голове. Но спасительный «дзинь!» лифта на нужном этаже разрезал напряжение. Толпа с шумом хлынула наружу, унося с собой давку. Пространство волшебным образом расширилось.

Только Артур... Артур не спешил отодвигаться. Он оставался прижатым ко мне, тяжело, жадно дыша в мои волосы. Его руки, вцепившиеся в коробку и снетку лифта, дрожали. Я чувствовала бешеный стук его сердца у себя в голове и напряжение каждой мышцы, удерживающее его от... От чего-то? Он не делал ничего большего. Просто дышал. Просто держал. Просто был этим невыносимо соблазнительным напряжением плоти и воли.

Так, в гробовой, казалось, мне, тишине, когда в лифте остались только мы двое и наша коробка-свидетель, мы и доехали до двадцать седьмого этажа. «Дзинь!» Двери распахнулись в прохладный, стерильный коридор офиса. Реальность вернулась с ледяным душем. Но отпечаток его тела на моём горел как клеймо.

Приглашаю вас в следующую новинку нашего моба:

Сводные близнецы. В ловушке их желаний

Элин Ре

Меня заперли в доме сводные братья. Они собираются выдать меня по расчету за старого богача, чтобы спасти семью от долгов. Ситуация казалась безвыходной до тех пор, пока между нами не вспыхнуло нечто запретное. Смогу ли я сбежать от нежеланного брака? И отпустят ли теперь сводные из сладкого плена их желаний?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Глава 4. Презентация

Офис гудел, как растревоженный улей перед грозой. Воздух вибрировал от нервной энергии: сотрудники метались между столами стремительными тенями, голоса срывались на повышенные тона у копиров, стучали клавиатуры со скоростью пулемётной очереди, звенели непрерывные телефонные звонки. Запах свежемолотого кофе, пыли от принтеров и острой тревоги висел плотным туманом. Каждый ловил последние минуты перед штурмом.

Я, как торпеда, пробила этот хаос. Вырвала из рук секретарши расписание встреч, листок был ещё тёплым после принтера, мельком оценила дикий график на неделю и устремилась к святая святых – конференц-залу. Сердце стучало ровно, как метроном перед стартом. Свет? Проектор? Вода? Раздатка? Флешки? Мои глаза сканировали пространство со скоростью компьютера: идеальные стулья в ряд, безупречная чистота стола, бутылки воды с конденсатом, мерцающий экран, аккуратные стопки бумаг у каждого места. Гормон краткого удовлетворения ударил в кровь. Отлично.

Родной офис встретил как бункер перед атакой. Единственное окно в полстены еле пропускало тусклый осенний свет сквозь высотные соседние башни. Помещение было битком набито: шкафы, вздувшиеся от папок и архивных коробок, громадный L-образный стол с тремя мониторами, кожаное кресло с вытертыми подлокотниками, и крохотный диванчик для гостей, больше похожий на музейный экспонат. «Родные пенаты» пахли узнаваемой смесью: мои дорогие духи, с нотами пачули и амбры, еле уловимые, но стабильные, свежей бумагой из принтера и едва уловимым ароматом пыли от старых документов. Свет настольной лампы падал тёплым пятном на кипу бумаг – мой плацдарм.

Работа схватила мёртвой хваткой и закружила в вихре. Чашка крепкого чёрного кофе, две ложки сахара, без молока, постепенно остывала на краю стола, покрываясь холодной маслянистой плёнкой. Я не замечала даже этого вопиющего нарушения порядка. Весь мир сжался до текста на экране и звука моего собственного голоса, тихо озвучивающего ключевые тезисы. Репетиция. Снова. И снова.

— Слайд 5: Рынок сбыта... Слайд 8: Инновационное решение... Слайд 12: Финансовые прогнозы...

Речь должна была литься как кровь по венам – автоматически, безупречно. Как Отче наш, отскакивая от зубов и теряясь в высоком потолке комнаты для переговоров и проведения важных деловых встреч. Мы должны показать всё, на что был способен наш офис. Выложиться на сто двадцать процентов, дабы заполучить контракт и вместе с ним билет в светлое будущее.

И случилось чудо. В этом адреналиновом коконе, под гипнотизирующий шум офиса и ритм собственного проговаривания, проблемы выходных растаяли. Стас, его пьяное бревно на кровати, мерзкие «улики» на ковре, даже жгучее воспоминание о лифте с Артуром – всё вытиснилось на задворки сознания, как скверный сон на рассвете. Осталась только ясная, главная цель: победить. Завершить проект. Принести фирме этот баснословный контракт. И получить свою премию с пятью соблазнительными нулями на конце. Желание кипело во мне, как расплавленная лава. Быстрее. Эффективнее. Безупречнее.

— Анна Сергеевна? — три коротких гудка внутреннего телефона разрезали тишину моего бункера. — Они прибыли.

Голос девушки с ресепшена звучал как сигнал боевой тревоги. Время «Х». офис замер на мгновение и сорвался в бешеном галопе, а вместе с ним сорвалась и я в это крутое пике головокружительных проблем. Как бы мне ни хотелось верить в собственную идеальность, но мандраж не отпускал и не собирался сдаваться.

Я вскочила как ошпаренная. Десять минут, пока лифт ползёт туда-сюда. Только десять минут до начала. Включился режим молниеносного перевоплощения. «Красота тоже оружие.» Зеркальце из сумки – на стол. Алая помада, цвет победного стяга, а не надоевшей спелой вишни, легла на губы чётким, безупречным контуром. Тушь густо прокрасила ресницы – рамка для взгляда хищницы. Несколько виртуозных движений щёткой для волос – и каштановые локоны, слегка потревоженные утром, снова обрели пышность и блеск. Освежитель для рта, мятная ледяная волна, смыл последние следы кофе и отельного ада со звуками секса из соседней комнаты до самого рассвета. И – финальный аккорд: сбросить удобные, но предательски домашние тапочки и впиться каблуками в ковровое покрытие. Высоченные лодочки-шпильки, чёрные, как ночь, острые, как стилеты. Каждый шаг на них давал ощущение власти, роста, непреклонности.

Всё… Время! Глубокий вдох. Плечи расправились. Взгляд закалился, как сталь. В отражении оконного стекла улыбнулась не женщина с разбитым сердцем, а воин в безупречном тёмно-синем костюме от Armani. В бой…

Он начался не в переговорной. Он начался тут же, у самого лифта, когда я вышла в коридор и увидела группу деловых людей в дорогих пальто. Первая уверенная улыбка. Твёрдое рукопожатие. Лёгкая, но ёмкая светская болтовня на пути к залу. Каждое слово, каждый жест, каждый взгляд был выверен, как ход в шахматах. Он продолжался, когда жалюзи в конференц-зале медленно опустились, отсекая суетливый мир офиса. Когда погас верхний свет, оставив лишь приглушённую подсветку и мерцание проектора.

Когда воцарилась тишина, напряжённая, как тетива лука, двадцать пар глаз уставились на меня. Я сделала шаг к экрану, чувствуя, как шпильки уверенно впиваются в ковёр. Улыбнулась во второй раз – широко, уверенно, без тени сомнения. Нажала кнопку на кликере. На экране вспыхнул первый слайд: логотип фирмы и дерзкий заголовок проекта.

— Доброе утро, уважаемые господа. Позвольте представить вам... — мой голос прозвучал в тишине чисто, громко, без единой дрожи.

Презентация началась. Исчезла Анна с личными драмами. Родилась Анна Сергеевна, блестящий профессионал, готовый завоевать этот контракт. Слайды сменяли друг друга не просто картинками, а живой историей успеха, которую я ткала словами, точными, как скальпель, и заразительно страстными. Цифры на экране не просто мерцали – они кричали о возможностях. Графики роста взлетали, словно ракеты. Инновационное решение – ключевой крюк проекта – я подала не как сухую схему, а как элегантный ключ, открывающий сундук с сокровищами для клиента.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я видела, как сначала настороженные взгляды команды клиента потеплели. Как сдвинутые брови главного скептика разгладились. Как пальцы финансового директора замерли над блокнотом, перестав, что-то яростно зачёркивать. В воздухе повисло то самое электричество убеждённости, когда сопротивление таяло под напором безупречной логики и горячей веры в продукт.

Адреналин гудел во мне не как тревога, а как чистое, игристое шампанское. Дрожь в коленях превратилась в едва уловимую вибрацию энергии. Каждый жест руки к экрану был отточенным, уверенным. Каждая пауза – рассчитанной, но естественной, дающей усвоить суть. Я ловила их взгляды, держала контакт, отвечала на неозвученные вопросы ещё до того, как они возникали. Это был не монолог. Это был диалог с целой аудиторией, ведущий к одной цели: «Да!».

Финальный слайд. Логотип нашей фирмы. Дерзкий слоган: «Будущее – сегодня». Я замерла в центре залитого приглушённым светом зала. Голос звучал ниже, насыщеннее, завершая путешествие:

— И именно поэтому, уважаемые партнёры, инвестировав в этот проект, вы инвестируете не просто в технологию. Вы инвестируете в лидерство на завтрашнем рынке. В прибыль, которая не заставит себя ждать. И в партнёра, — я сделала микропаузу, усиливая эффект, — который не просто выполнит обязательства, но превзойдёт ваши ожидания. Спасибо за внимание. Готовы ли вы задать вопросы или перейти к обсуждению деталей?

Тишина. Та самая, натянутая тишина перед вердиктом. И вдруг – аплодисменты. Не бурные овации, а сначала несколько одиночных хлопков, потом дружные, тёплые, искренние. Главный по клиентской стороне, суровый мужчина с сединой у висков, первым поднялся со своего места, кивнув мне с уважением.

— Спасибо, Анна Сергеевна, — в его глазах горел интерес, настоящий, деловой, алчущий выгоды, — очень впечатляюще. Давайте обсудим финальные цифры и сроки.

— Конечно! — мой ответ прозвучал легко, хотя внутри всё ещё колотилось.

Я повернулась к экрану, чтобы вывести финальную контактную информацию, и в этот момент поймала взгляд из глубины зала. Артур. Он сидел с краю, ведя протокол, но сейчас смотрел не в ноутбук. Его зелёные глаза были прикованы ко мне. В них не было юношеского озорства лифта. Там горел чистый, неприкрытый восторг. И что-то ещё... Глубокое восхищение. Он едва заметно улыбнулся и также едва заметно кивнул, словно говорил: «Вы богиня».

Волна облегчения и гордости накрыла с головой. Триумф. Я сделала это. Не просто отчиталась. Не просто выжила. Я завоевала. Контракт ещё не был подписан, но самое сложное, зажечь огонь в глазах клиента, уже было реализовано малой кровью. Все вчерашние кошмары, вся горечь, вся боль – они не исчезли. Но в этот момент, под приглушённый гул оживлённого обсуждения, под восхищённый взгляд зелёных глаз, они казались просто чёрно-белым шумом на фоне яркой, реальной, насыщенной картины моего профессионального триумфа.

Я вдохнула полной грудью, захлёбываясь не воздухом, а самой победой. Запах озона от проектора, дорогой парфюм клиентов, пыль от ковра – всё смешалось в опьяняющий аромат успеха. Подошвы моих чёрных шпилек впились в густой ворс ковра с такой первобытной уверенностью, будто пустили корни прямо здесь, на двадцать седьмом этаже власти. Каблуки больше не дрожали – они были тверды, как титановые штыри, держащие мост между прошлым унижением и этим блистательным сейчас.

— Дальше, — подумала я, улыбаясь в ответ на вопрос финансиста. — Только вперёд.

Презентация официально закончилась. Но этот тихий звон в ушах, этот лёгкий тремор в кончиках пальцев от адреналина, ещё не успевшего отступить, этот гул оживлённых голосов, окутавший меня тёплым, деловым коконом, – всё кричало, что настоящая игра только началась. Игра больших ставок, где я уже не пешка, отброшенная чужим предательством, а ключевой игрок. Фигура, от хода которой зависело слишком многое. Снова. Как до той проклятой полночи. В этом мире из документов, запаха свежесваренного кофе и какофонии чужих духов – я была дома. А остальное могло катиться к лешему!

Приглашаю в следующую новинку нашего моба:

Отец подруги. На вершине страсти

Яна Смолина

Случайная встреча в московском клубе перевернула всю мою жизнь. Тогда я сумела от него сбежать, но кто ж знал, что этот тип окажется моим новым боссом и отцом лучшей подруги?! Ну нет, я не сдамся тебе без боя, начальник, и на колесе обозрения с тобой не поеду! В смысле, поздно?! Помогите!!!

Глава 5. Деловые игры

Рука сама потянулась к папке с детализацией. Пальцы легко нашли нужную закладку – цветную, шёлковую. «Раздел F: Финансовое моделирование на 5 лет». Взгляд скользнул по лицам клиентов: вот седовласый босс кивает своему юристу, вот технократ стучит карандашом по таблице, вот сомневающаяся дама из маркетинга уже улыбается с надеждой. Я ловила каждую эмоцию как радар. Это был мой полигон. Моя стихия. Здесь не было места дрожи или сомнениям – только холодный, но страстный расчёт, железная логика и обаяние, закалённое в тысячах передряг.

Где-то на периферии зеленел взгляд Артура. Я чувствовала его, как физическое тепло на щеке. Но сейчас он был лишь приятным фоном, аккордом в симфонии моего возвращения. Главное – эти цифры, эти сроки, этот контракт, который уже чувствовался в воздухе, как статическое электричество перед грозой. Я расправила плечи, ощущая, как прекрасно сидит пиджак – не сковывая, а давая форму моей силе.

— Ну что, господа, — я легко нашла уверенные точки для модуляции дальнейшего интереса с их стороны, — давайте пройдёмся по пункту о поэтапном внедрении. Я уверена, мы найдём оптимальное решение для всех.

— С вами очень приятно вести дело, — кивнул клиент, — приступим.

Шаг. Ещё шаг. Только вперёд. По ковру, который больше не казался ловушкой, а был красной дорогой, моего реванша. Каждый стук каблука отбивал такт: Я – здесь. Я – сильна. Я – не сломлена. Игра началась. И в её правила я вписала первое, главное победное условие: больше никогда не позволять чужой подлости красть моё небо для полётов. Только не так, только не теперь.

Створки стеклянной медленно сомкнулись, отрезая шумный гул переговорной, где ещё кипели последние формальности подписи и обмен визитками. В руке я сжимала не просто папку с экземпляром контракта – я держала свой заслуженный трофей. Толстый, весомый, с тиснёным логотипом клиента на обложке. Текст внутри стоил миллионов, но для меня он стоил гораздо больше: это был билет обратно к себе.

Тишина служебного лифта оглушала после адреналинового чая. В зеркале поймала своё отражение: всё тот же безупречный костюм, алые губы, хищный взгляд. Но в уголках глаз затаилась синева бессонной ночи, а под тональным кремом чуть проступал желтоватый синяк усталости на скуле. Победа далась дорогой ценой. Я прикрыла веки на секунду, ощущая, как накатывает волна пустой, сладковатой слабости. Каблуки вдруг стали невыносимо тяжёлыми.

Дорога к кабинету шефа пролегала через открытое пространство двадцать восьмого этажа. Коллеги уже распознали победный блеск в моих глазах.

— Анна Сергеевна, поздравляем! — крикнул кто-то из отдела маркетинга.

— Браво! — подхватил молодой аналитик, поднимая чашку кофе в салюте.

Я кивала, отвечала короткими фразами на каждое поздравление, стараясь сохранить дежурную улыбку. Их радость была искренней, но отзывалась где-то глубоко внутри лишь лёгким эхом. Моя личная война затмевала общую победу. Каждый шаг по мягкому ковру напоминал о другом ковре, где лежали доказательства предательства.

Дверь кабинета директора, массивная, из тёмного дерева со стеклянной вставкой, была приоткрыта. Михаил Иванович не любил закрытых дверей, говорил, что это душит воздух. Я постучала костяшками, едва касаясь поверхности.

— Входите! — раздался его узнаваемый бас, немного хрипловатый от утренней сигареты.

Михаил Иванович сидел не за столом, а в кресле у окна, смотря на панораму вечерней Москвы, уже зажигающей огни. В руке – недопитый стакан тёмного виски со льдом. Он обернулся, и его обычно строгое, с лёгкой ворчливостью лицо расплылось в широкой, искренней улыбке.

— Анна Сергеевна! Жду не дождусь. Рассказывайте! — он махом поднялся, отставил стакан и пошёл навстречу, руки уже были готовы для крепкого рукопожатия или даже объятий.

— Михаил Иванович, — я переступила порог, чувствуя, как профессиональная маска снова надевается поверх усталости. — Контракт подписан. Без единой правки по ключевым параметрам. Подпись гендира – здесь.

Я открыла папку, изящным движением извлекла верхний экземпляр и положила перед ним на стол, указывая на размашистую подпись и фирменную печать.

— Сроки – жёсткие, но мы их выдержим, — говорила быстро и по делу, не давая себе времени передумать и отступить. — Бюджет – на 15% выше первоначального плана. Команда клиента в полном восторге. Особенно от нашей проработки рисков. Всё подписали прямо на месте. У их генерального аж глаза сияли от желания побыстрее дать делу дальнейший ход. Так что все останутся в плюсе от этого подписания.

Михаил Иванович не стал сразу листать. Он внимательно посмотрел на меня, его проницательные глаза – серые, как московский асфальт после дождя – скользнули по моему лицу, заметив ту самую усталость, что я пыталась спрятать.

— Чёрт возьми, Ань, — он отступил от формальности, что бывало редко и означало высшую степень одобрения. — Ты просто богиня нашего офиса и сто процентов приносишь нам всем удачу в этом деле. Я знал, что ставлю на верную лошадь, но, детка, ты превзошла все мои самые смелые ожидания. — он похлопал ладонью по толстой папке. — Это не просто контракт. Это прорыв. Для всей компании.

— Спасибо, Михаил Иванович, — я чуть склонила голову, ощущая тёплую волну признания, его слова бальзамом лились на мою душу. — Команда поработала на славу.

— Команда – это важно, — он махнул рукой, подходя к мини-бару. — Но локомотивом была ты, и прекращай принижать свои достоинства. Не скромничай и всегда иди по жизни с высоко поднятой головой.

Директор ловко и быстро налил в два хрустальных бокала игристое шампанское из охлаждённой бутылки, что явно ждала этого момента.

— За победу? — протянул один бокал мне.

Шампанское. Пузырьки, веселье, тосты... Мысль о пятничном вечере, о бутылке муската, ожидавшей Стаса, о погасших свечах... Кислый привкус горечи подкатил к горлу. Я взяла бокал, чувствуя, как холодное стекло обжигает пальцы.

— За победу, — повторила я ровным голосом чокаясь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Сделала маленький глоток. Игристая кислота шипела на языке, не принося радости. Лишь напоминая о контрасте: вот он – триумф, а вот – пустота в личной жизни. Михаил Иванович выпил залпом половину.

— Отлично! Теперь к деталям. Нужно... — он заговорил о ресурсах, о срочном найме, о встрече с операционным директором завтра в девять.

Я кивала, делала пометки в уме, ставила мысленные галочки. Профессиональный автопилот включился снова. Но на фоне его слов звучал другой вопрос: куда я поеду сегодня? В пустую комнату отеля? К пьяному идиоту в облёванных штанах?

— И конечно, премия, Анна Сергеевна, будет соответствующей, — заключил он, возвращаясь к столу и указывая на контракт. — Ты заслужила не только бонус. Думаю, пора обсуждать и новые горизонты. Руководство направлением... Но об этом – после старта проекта. Сейчас иди, отдыхайте. Выглядишь утомлённой. Выложились по полной. Клиенты не заметили, а вот девицы в офисе уже на истерике, что я тебя загонял. От них такого дерьмового состояния не спрятать за красной помадой.

— Отдохнуть, — слово прозвучало как насмешка, но я лишь кивнула. — Спасибо, Михаил Иванович. Я деталями направления займусь завтра. И созвон с ОПом в девять – занесу в календарь.

Я собрала свои вещи, оставив у него экземпляр контракта. Выйдя из кабинета, я прислонилась к прохладной стене коридора. Триумф. Признание. Перспективы. Деньги. Всё было в моих руках. Но в груди – ледяная пустота. Я закрыла глаза, пытаясь поймать хотя бы отблеск радости от победы, но на сетчатке всплывали лишь размазанные следы чужой помады на прозрачной резине...

— Анна Сергеевна? — тихий, осторожный голос.

Я вздрогнула, открыв глаза. Артур. Держал в руках два бумажных стаканчика с паром.

— Я видел, как вы вышли от шефа, — улыбнулся стажёр так светло и радостно, что у меня с плеч упал камень. — Подумал, может, кофе? Настоящий, крепкий. Не из нашей жалкой машины.

В его зелёных глазах не было прежнего озорства. Только внимание. И что-то похожее на заботу. Он протянул один стаканчик. Тепло картонных стенок обожгло ладонь. Аромат свежесваренного эспрессо пробрался сквозь ледяную скорлупу. Я сделала маленький глоток. Горький, обжигающий, живой.

— Вы... — вчерашний школьник запнулся на полуслове. — Вы сегодня были невероятны.

— Спасибо, Артур, — произнесла я, и голос неожиданно дрогнул.

— Вы постарались на славу, — закивал головой Артур.

— Спасибо. И за кофе. И за помощь с коробкой. — я улыбнулась, впервые за этот длинный-длинный день улыбнулась искренне, без напряжения. — Вы тоже молодец. Протокол вели безупречно, и он в дальнейшем поможет нам разобрать некоторые моменты в переговорах и улучить дополнительные рычаги воздействия.

— Отдыхайте, Анна Сергеевна, — тихо сказал он, прежде чем развернуться и уйти по коридору, оставив меня с теплым кофе в руке и странным ощущением, что ледяная пустота внутри дала первую, едва заметную трещину.

Победа была полной. Контракт – подписан. Шеф – доволен. Премия – не за горами. Всё просто идеально… Но война, как оказалось, не закончилась. Она только сменила фронт, переместившись с полей профессиональных сражений в израненную территорию моего сердца. Тепло от кофе Артура и его тихое «Держитесь» оставили едва заметную трещину во льду, но пустота внутри звенела громче всех аплодисментов.

Теперь можно было ехать. «Отдыхать». Обратно в стерильные объятия отеля. В дорогую тишину, что гудела не успокоением, а усиленным звуком одиночества. Я медленно шла через паркинг к своей Audi, её чёрный лак тускло отражал флуоресцентные лампы. Каблуки, которые я так и не сменила на тапочки, глухо цокали по бетону, каждый шаг отдавался тяжестью в висках. Адреналин окончательно отступил, оставив после себя лишь тягучую, свинцовую усталость и ноющую боль в подъёме стопы от бесконечных часов на шпильках.

Салон машины встретил знакомым запахом кожи и цитруса, но сегодня он казался чужим, как скафандр. Я завела мотор, и ровный гул заполнил пространство. Навигатор холодно светился маршрутом до отеля. «Родной дом» на ближайшую ночь. Ирония сжимала горло. Я вырулила на ночную Москву, её огни растянулись в мокрых дорожных зеркалах, как расплавленное ожерелье. Город жил, торопился, смеялся за стёклами других машин, а я везла свою тихую катастрофу сквозь этот равнодушный блеск.

Приглашаю в следующую новинку нашего моба:

Сводные.Мой двойной грех!

Ася Авдеева

— Выбирай, либо я, либо он, — произнесли парни, вальяжно расположившись на диване и уверенно глядя мне в глаза.

Все перевернулось с ног на голову...

Развод родителей, внезапный переезд и появление двух сводных братьев-близнецов.

Все сложилось бы по-другому, если бы я не совершила ошибку в тот день.

Глава 6. Одиночество

Отель встретил мраморным холлом, тихим перезвоном лифта и вежливой, безликой улыбкой портье.

— Добрый вечер, госпожа Соколова. Вам оставили сообщение, — он протянул конверт с логотипом отеля.

Я автоматом взяла, даже не взглянув. Стойка регистрации, ключ-карта, и снова лифт – на этот раз на верхний этаж. Бесшумный, зеркальный ящик. В отражении ещё держалась «Анна Сергеевна» в безупречном костюме, но в глазах уже плавали тени надвигающегося краха.

Номер. Шикарный. Просторный. Беспощадно пустой. Панорамные окна от пола до потолка открывали вид на ночной мегаполис – море огней, где в каждом тёплом окошке кипела чья-то жизнь. А здесь, внутри, царил стерильный холод кондиционированного воздуха и тишина, настолько громкая, что в ушах зазвенело. Я сбросила проклятые шпильки куда-то в угол, чувствуя, как онемевшие пальцы ног распухают от свободы. Пиджак полетел на спинку кресла, шёлковая блузка – следом. Осталась в одном корсете и юбке-карандаше, вдруг ставших нелепо театральными в этой пустоте.

Отдых. Что это вообще значит? Лечь на хрустящее белоснежное бельё королевского размера и смотреть в потолок? Попытаться уснуть под аккомпанемент воспоминаний о пьяном храпе, дешёвых духах и липкой резине? Я подошла к мини-бару, достала крошечную бутылочку дорогого виски. Не для того, чтобы напиться. Для ритуала. Чтобы что-то держать в руках. Лёд звонко забурлил в тяжёлом бокале. Я прислонилась к холодному стеклу окна, чувствуя, как его дрожь проходит сквозь тонкую ткань корсета. Город играл огнями где-то внизу, такой живой и такой бесконечно далёкий.

Кофе Артура стоял на столе, рядом с брошенным конвертом от отеля. Я отхлебнула виски. Остро, обжигающе. Совсем не так, как тот, горьковатый, живой эспрессо. Взгляд упал на конверт. От нечего делать я вскрыла его. Внутри – не счёт. А аккуратно сложенный листок офисной бумаги. Почерк был неровным, торопливым, но узнаваемым:

«Анна Сергеевна,

Просто хотел сказать, что вы сегодня — невероятны. Не только на презентации. Вообще. Держитесь. И если что, мой номер 8916... Да, я знаю, что у вас есть сообщения с корпоративной карты, но вдруг.

А.»

Цифры номера выглядели непредсказуемым мостиком над пропастью. Я прижала листок к ладони, ощущая шероховатость бумаги. Потом медленно допила виски, поставила бокал. Подошла к ванной. Свет включился ослепительно. В зеркале стояла женщина с размазанным макияжем, растрёпанными волосами, глазами, в которых плавилась усталость, обида и что-то ещё... Начало принятия? Я взяла ватный диск, смочила его мицеллярной водой и начала стирать алую помаду, слой за слоем. Стирать «Анну Сергеевну». Стирать воина. Стирать маску. Под ней оставалась просто Анна. Уставшая. Преданная. Одинокая. Но живая.

Дверь номера захлопнулась за мной с глухим эхом, словно отрезав последний мостик к той, другой жизни – жизни бликов в бокале, приглушённого смеха и зелёных глаз, в которых отражалось пламя заката. Холодный воздух коридора мгновенно впитал запах пыли и заброшенности, вытесняя сладковато-терпкий шлейф духов и виски. Такси ждало внизу, готовое отвести меня на примирение с собственной глупостью.

Ночной город за окнами такси был размыт дождём и серым светом. Фары машин плыли в молочной дымке, тротуары блестели мокрым асфальтом. Водитель что-то пробурчал, но слова не долетели, разбившись о стеклянную стену отчуждения. Я смотрела, не видя, чувствуя лишь холод сиденья и давящий ком в горле. Дорога домой растворилась в серой пустоте, лишь стук дворников о стекло – монотонный, гипнотизирующий счётчик уходящих минут.

Подъезд был равнодушен, лифт молчалив, и даже соседи не попались в лифте. Я вышла на своём этаже, повернула ключ в замочной скважине. Раз… Два… И вот – ключ скрипнул в замке, тяжёлая дверь в квартиру отворилась, впуская запах затхлости и пыли, смешанный с едва уловимым ароматом подгоревшей картошки. Не дом. Склад воспоминаний. Пальцы, почти автоматически, скользнули по шершавому выключателю. Свет вспыхнул жёлтым и резким, высветив длинный, безликий коридор. И там, на вешалке у стены, как немой укор, как призрак, всё ещё висел его кожаный пиджак. Тот самый, с которым он вышел в пятничный вечер, небрежно перекинув через плечо.

Сумка с логотипом отеля шлёпнулась на пол с нелепо громким звуком, бесцеремонно нарушив гнетущую тишину. Кожаную куртку, в которой сбежала в субботу, сбросила на пол, не целясь, она легла бесформенной коричневой лужей у порога. Все силы, вся ярость и боль, копившиеся с момента ухода из номера, сфокусировались в одной точке – на чёрной ткани, висящей здесь, на старой дубовой вешалке в прихожей. Его пиджак. Символ его присутствия, его ухода, его предательства.

Шаг. Туфли глухо стукнули по паркету. Ещё шаг. Каблуки гулко отдавались в мёртвой тишине пустого коридора, подчёркивая одиночество. Казалось, звук раскатывается по всему пространству квартиры, но никто не выглянул, не спросил. Мир сжался до этого коридора, до тяжести в груди и до чёрного силуэта на вешалке. Лифт зашуршал за спиной, закрывшись с металлическим скрежетом, его отполированные дверцы отразили бледное лицо с запавшими глазами – лицо незнакомки после бессонной ночи.

Потянулась к пиджаку медленно, почти нерешительно. Кончики пальцев коснулись шершавой поверхности, холодной от утреннего воздуха. И тут же – знакомый запах. Не одеколон даже, а его кожа, смешанная с нотами кедра и чего-то неуловимо личного, его. Запах, который ещё вчера был обещанием, а сейчас – ножом в сердце. Запах, который сводил с ума. Сжала толстую ткань в кулаке. Сначала слабо пробуя. Потом сильнее, чувствуя, как материал сопротивляется. И тогда – рванула со всей ярости, со всем отчаянием, с силой, рождённой бессонной ночью и крахом всех надежд.

Р-р-раз! Звук рвущейся шерсти был резким, животным. Пуговицы, большие, чёрные, глянцевые, отлетели, как снаряды, цокая с сухим, злым звуком о стены прихожей и падая на паркет. Металлическая табличка звякнула, ногти терзали шёлковую, дорогую подкладку, теперь превращающуюся в лохмотья. Ещё рывок! Ещё! Клок холодной, упругой шерсти остался в сведённой судорогой руке, пальцы впились в него, оставляя вмятины. Остальное – рукава, спинка, подклад – рухнуло на пол бесформенной, жалкой тряпкой, безжизненной и пустой. Как и всё вокруг. Как я сама.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я стояла над этим месивом, тяжело дыша, глядя на клок пиджака в своей руке. Тишина квартиры снова сомкнулась вокруг, теперь отягощённая запахом пыли, разрушения и собственного отчаяния. Сумка с отеля валялась на паркет, бесформенным тёмным пятном. Куртка так и осталась у порога, а я как пьяная поднялась на трясущиеся ноги. Пошла глубже. В спальню.

Воздух густой, спёртый – запах пота, кислого перегара и чего-то чуждого, цветочного, приторного. Простыни смяты, как после секса. Его подушка, с глубокой вмятиной, желтоватым пятном на наволочке. Втянула воздух – горький, отвратительный, чужой. Рванула простыни одним яростным рывком. Ткань заскрипела, наволочка лопнула по шву с сухим треском. Белоснежные перья взметнулись снежным вихрем, закружились в лучах люстры, оседая на волосы, ресницы, губы. Матрас оголился, голый, потёртый, с незнакомыми жёлтыми и серыми пятнами. Чужой. Весь этот уют – чужое.

Шкаф распахнулся, с треском, задевая стену. Его рубашки. Аккуратные стопки: белоснежный хлопок, гладкий шёлк, грубый лён. Хватала горстями, швыряла через плечо не глядя. Цветные пятна летели на грязный матрас, на перья, на паркет. Палки вешалок ломались с сухим, коротким хрустом, как кости. Нашла коробку в тёмном углу – картон, потёртый на сгибах. Старые письма в конвертах, билеты в кино на давно забытые фильмы, смешные открытки с дурацкими надписями. «Люблю», «Скучаю». Взвыла, низко, по-звериному, рвя бумагу в клочья, раздирая конверты, сминая картон. Белый дождь обрывков упал на разбросанные рубашки, на перья, на волосы. Дыхание свистело в горле.

Увидела флакон. Притаился в бардаке тумбочки, за коробкой ватных палочек. Его духи. Дорогие, древесные, горьковатые. Отвинтила крышку с усилием. Резкий запах ударил в нос, мгновенно воскрешая в памяти его, но с чужим шлейфом: сладким, цветочным, дешёвым. Пахнуло ею. Той. В глазах помутнело. Взгляд упал на зеркало в полный рост напротив. Увидела себя – растрёпанную фурию с безумными, мокрыми глазами, с перьями и клочьями бумаги в каштановых волосах, с перекошенным от ярости ртом.

Замахнулась. Флакон врезался в стекло с оглушительным хрустальным звоном. Духи брызнули янтарными каплями, оставляя жирные следы. Трещина поползла по отражению, рассекая знакомое лицо надвое – ото лба к подбородку. Бросила пустую банку из-под противозачаточных в осколки. Звон. Ещё звон. Пинала острые обломки босой ногой, чувствуя, как зеркальные крошки впиваются в кожу подошвы, пока острая боль не пронзила ступню, заставив захрипеть.

Руки впились в волосы, тянули пряди до белой боли, до хруста кожи на висках. Горло сжал вопль – хриплый, рвущийся, без слов, только животный звук боли и ярости. Слёзы текли горячие, солёные, смешиваясь с потом на губах, с пылью на лице. Скрючилась на полу среди осколков стёкла, перьев, рубашек и белой бумажной мякоти. Трясло мелкой, неконтролируемой дрожью.

Лбом упёрлась в холодный, липкий от духов паркет. Стучала кулаком по дереву – глухо, бессильно, снова и снова. Пока тупая боль в содранных костяшках не перебила острую боль в ступне и невыносимую – внутри. Пока голос не превратился в хриплый шёпот, а потом и вовсе не сел. Пока не осталась только оглушающая тишина, да острый осколок, впившийся в колено, да липкий след духов на щеке, да солёный, медный привкус собственных слёз и крови на губах. Голос смолк. Тело обмякло, бессильное. На полу, среди руин собственной жизни, в облаке чужих перьев и запахов. Тишина. Только собственное прерывистое дыхание и далёкий гул города за окном.

Глубокие воды

Фиона Марухнич

Он забрал мою жизнь. Моя ненависть к Адаму Гоффману безгранична. Он виноват во всём. И теперь я живу под его крышей, обязана ему. Я решила, что заставлю его заплатить. Соблазню и уничтожу. Но в этой игре с огнём я рискую обжечься сама. Его взгляд обжигает, прикосновения вызывают дрожь… И я уже не знаю, чего хочу больше - мести или его...

Глава 7. Утешение

Тишина после бури была оглушительной. Я лежала на холодном паркете среди осколков зеркала, перьев, изорванных бумаг и обрывков дорогой ткани. Запах разлитых духов и пыли стоял тяжёлым, удушающим облаком. Боль в ступне, где засело стекло, пульсировала синхронно с бешеным стуком сердца. В колене тоже ныло – ещё один осколок. Слёзы текли сами собой, горячие и солёные, оставляя липкие дорожки на щеках, смешиваясь с пылью и крошечными блёстками стекла. Ком в горле не давал дышать, только прерывистые, хриплые всхлипы вырывались наружу. Я была пуста. Разбита. Одна в этом огромном, враждебном пространстве, где каждая вещь напоминала о предательстве.

«Всё кончено. Всё…» – эхом отдавалось в пустоте черепа. Но где-то в глубине, под слоем отчаяния и боли, шевелился инстинкт выживания. Тупая, ноющая рана на ступне требовала внимания. Мысль о заражении, о госпитале – последнее, что было нужно. И ещё страх. Страх этой тишины, этого хаоса, этой абсолютной беспомощности. Кто поможет? Никого. Только он.

Михаил Иванович. Его голос, его уверенность днём, его «богиня нашего офиса»… И его взгляд, заметивший усталость под маской. Он не просто шеф. Он был опорой. Последней соломинкой. Руки, всё ещё дрожащие, нащупали в кармане юбки-карандаша, чудом уцелевшей, мобильный. Экран был в паутинке трещин, но светился. Слепящий яркий свет в темноте разрушенной спальни. Я тыкала дрожащим пальцем, промахиваясь, стирая кровавые отпечатки о стекло. Нашла его имя в контактах. Рабочий. Личный. Я нажала на личный.

Гудки. Долгие, бесконечные. Каждый – удар по нервам. «Не возьмёт. Поздно. Два часа ночи. Зачем ему твои истерики?». Я уже почти бросила трубку, когда хрипловатый, сонный, но узнаваемый голос пробился сквозь шум в ушах:

— Алло? Аня? Что случилось? — тревога в его тоне была искренней, мгновенной.

Голос сорвался. Ком в горле прорвался наружу потоком бессвязных слов, рыданий, стонов. Я не узнавала этот дикий, надтреснутый звук, исходивший из меня.

— Михаил… Иван… Ич… — хрипло выдохнула я, захлёбываясь слезами. — Он… Я… Всё порвала… Разбила… Кровь… Стекло… Везде… Я не могу… Не могу здесь…

Рыдания перекрыли слова. Я просто плакала в трубку, сжимая её мокрой от слёз и крови ладонью, чувствуя, как боль в ступне нарастает, сливаясь с невыносимой болью внутри.

— Аня! Где ты? Дома? — гго голос стал резким, командным, весь сон как рукой сняло. — Сиди. Не двигайся. Слышишь? Никуда не двигайся! Я еду. Сейчас. Через сорок минут буду. Держись!

Он не стал расспрашивать. Не требовал объяснений. Просто «еду». Эта простая фраза, произнесённая с такой железной уверенностью, стала первым якорем в море хаоса. Я бросила телефон, не в силах больше его держать, и просто свернулась калачиком на полу, прижимая окровавленную коленку к животу, дрожа всем телом и прислушиваясь к тикающим часам в гостиной. Каждая секунда тянулась вечностью.

Он приехал быстрее, чем обещал. Звонок в дверь прозвучал как спасение. Я доползла до прихожей, опираясь на стену, оставляя кровавый след на паркете, и открыла замок. В дверном проёме стоял Михаил Иванович. Не в строгом костюме, а в тёмных джинсах и толстовке, без галстука, волосы всклокочены. В руках – небольшая чёрная аптечка из машины. Его взгляд, быстрый, оценивающий, скользнул по моему лицу, залитому слезами и грязью, по растрёпанным волосам с перьями, по окровавленной ноге, по кошмару, царившему в квартире за моей спиной. В его глазах не было ни ужаса, ни осуждения. Только сосредоточенная тревога и решимость.

— Боже правый, — тихо выдохнул он, переступая порог. — Ладно, всё, я здесь.

Он аккуратно обнял меня за плечи, не давая упасть, и помог добраться до единственного уцелевшего кресла в гостиной, отбросив на пол мятую рубашку Стаса. Посадил. Присел на корточки передо мной. Его движения были точными, профессиональными, как будто он всю жизнь обрабатывал раны после ночных истерик.

— Покажи ногу, — мягко, но не давая и шанса на возражения.

Я протянула дрожащую ногу. Он аккуратно взял её за лодыжку. Его пальцы были тёплыми и удивительно твёрдыми. Взял фонарик из машины, осветил ступню. Я вскрикнула от боли и резкого света.

— Глубоко, — пробормотал он, разглядывая торчащий осколок в пятке и меньший – в колене. — И грязи полно. Щипнуть будет, держись.

Он достал пинцет, флакон с перекисью, стерильные салфетки. Я впилась пальцами в обивку кресла, закусив губу до крови, когда он ловким движением извлёк сначала стекло из колена, потом – более крупный осколок из ступни. Холодная перекись шипела, пенясь розовой пеной. Боль была острой, жгучей, но очищающей. Я смотрела, как он сосредоточенно работает: промывает раны, наносит мазь с антибиотиком, заклеивает пластырем колено, а ступню аккуратно бинтует. Его движения были бережными, почти нежными. Никаких лишних слов. Только действия. Только забота. Каждое его прикосновение, каждый уверенный жест ложились бальзамом на израненную душу.

— Вот так, — Михаил закончил бинтовать, закрепил конец. — Ступать пока будет больно, но терпимо. Главное – чисто. Потом к хирургу надо, посмотреть. — Он поднял на меня взгляд. Его серые глаза в полумраке гостиной казались тёмными, глубокими. — А теперь расскажи. Что случилось? Весь вечер ты была другая. А сейчас…

Он кивнул в сторону спальни, откуда веяло разрухой. И слова полились снова. Тихо, прерывисто, но уже не истерично. Про Стаса. Про юбилей. Про пьяное бревно и презервативы. Про утро. Про его чудовищные обвинения, про «шлюху» и «уходи с голой задницей». Про презентацию. Про триумф, который был пустым. Про отель. Про записку Артура. Про возвращение в эту проклятую квартиру. Про пиджак. Про простыни. Про зеркало…

Я не плакала. Просто говорила, глядя куда-то мимо него, на разбитую вазу в углу, чувствуя, как из меня вытекает вся горечь, вся боль, весь яд. Он слушал. Молча. Не перебивая. Лицо становилось всё суровее, каменнее. Только сжатые челюсти выдавали ярость. Когда я замолчала, опустошённая, он долго сидел на корточках, глядя в пол. Потом встал, потянулся, кости хрустнули.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Сволочь, — произнёс он тихо, но с такой силой, что слово прозвучало как приговор. — Конченый ублюдок. Ты… Ты молодец, что выдержала презентацию. Невероятно сильная. Но здесь… — он окинул взглядом хаос квартиры. — Здесь оставаться нельзя. Ни минуты. Ещё не дай бог, поранишься или того хуже, убьёшься.

Я бессильно кивнула. Куда? Отель? Снова в эту стерильную пустоту?

— Поедем ко мне, — сказал он просто, без пафоса, как о само собой разумеющемся. — У меня большой дом. Гостевую комнату закроешь на ключ, если захочешь. Там тихо. Чисто. И безопасно. Побудь там. Отоспись. Придёшь в себя. Решишь, что дальше. Я рядом. Помогу. Во всём.

Предложение не было навязчивым. Оно было единственным разумным выходом. Гаванью. Я снова кивнула, не в силах говорить. Боялась, что голос снова сорвётся в рыдания.

— Хорошо, — он взял аптечку. — Сможешь идти? Опирайся на меня.

Он помог мне подняться. Боль в ступне была резкой, но бинт сдерживал кровь. Я оперлась на его сильное плечо, чувствуя неловкость от своей беспомощности, от запаха духов и слёз, от состояния моей одежды. Он не обращал внимания. Твёрдо и бережно повёл к выходу, минуя осколки и хлам. В прихожей он нашёл мою брошенную кожаную куртку, накинул мне на плечи поверх измятой блузки и корсета. Подобрал сумку из отеля.

— Остальное потом, — сказал он, открывая дверь. — Главное – тебя отсюда увести, чтобы опять не спровоцировать истерику и самоуничтожение.

Холодный ночной воздух ударил в лицо, чистый, свежий, после спёртой атмосферы квартиры. Я жадно вдохнула. Его внедорожник стоял у подъезда. Он усадил меня на пассажирское сиденье, пристегнул, словно ребёнка. Сам сел за руль. Двигатель заурчал. Мы тронулись.

Я молча смотрела в окно на проплывающие огни ночной Москвы. Дрожь понемногу утихала. Боль в ступне притупилась до терпимой ноющей тяжести. Адреналин окончательно отступил, оставив после себя лишь свинцовую усталость и странное, почти невесомое чувство облегчения. Я была не одна. Я была в безопасности. Он был рядом. Его спокойное, сосредоточенное лицо в свете приборной панели, его уверенные руки на руле – это было единственное, что имело значение в эту минуту.

Он ехал небыстро. Молчание в салоне было не тяжёлым, а правильным, нудным. Когда мы свернули в тихий, ухоженный район с коттеджами за высокими заборами, он, наконец, заговорил, не глядя на меня:

— Всё будет хорошо. Обещаю. Ты заслуживаешь покоя. И уважения. А не этого ада.

Я не ответила. Просто закрыла глаза, чувствуя, как накатывает волна изнеможения. Машина плавно остановилась у ворот большого современного дома. Он выключил двигатель. Тишина. Только тиканье остывающего мотора.

— Приехали, — тихо сказал он.

Я открыла глаза. Он уже вышел, обошёл машину, открыл мою дверь. Помог выбраться. Ключом с брелком открыл калитку, потом – массивную входную дверь. Внутри пахло деревом, кофе и чистотой. Приглушённый свет мягко осветил просторный холл.

— Комната наверху, вторая справа, — сказал он, снимая куртку. — Ванная рядом. Чистые полотенца. Хочешь, помогу донести тебя по лестнице?

— Я сама, — прошептала я, делая неуверенный шаг.

Боль пронзила ступню, я вздрогнула. Он тут же был рядом, снова подставив плечо для опоры.

— Не геройствуй, — мягко настаивал тот, обнимая меня за талию.

Мы медленно поднялись по широкой лестнице. Михаил открыл дверь в комнату. Просторную, светлую, с огромной кроватью в белоснежном белье и мягким ковром. Совсем не как в отеле. Уютную. Безопасную.

— Всё здесь есть, — сказал он, включая ночник у кровати. — Если что – моя спальня в конце коридора. Или просто крикни. — он стоял в дверях, не решаясь войти. — Постарайся поспать. Утро вечера мудренее.

Я стояла посреди комнаты, всё ещё опираясь на него, чувствуя неловкость и огромную, невысказанную благодарность. За то, что приехал ночью. За то, что обработал раны. За то, что не задавал лишних вопросов. За этот дом. За тишину. За то, что просто был рядом, когда весь мир рухнул.

— Михаил Иванович… — голос снова предательски дрогнул. — Спасибо. Я не знаю, чтобы…

— Тсс, — он мягко перебил, делая шаг ко мне. Его рука легла мне на плечо, тёплое, тяжёлое, успокаивающее. — Не надо. Просто спи. Завтра подумаем.

Я подняла на него глаза. В мягком свете ночника его лицо казалось усталым, но таким добрым, таким… человечным. Никакого начальника. Только человек, который пришёл на помощь. В его глазах читалось столько сочувствия, такой глубины понимания всей моей боли, что ком снова подкатил к горлу. Бездумно, повинуясь порыву, я сделала шаг вперёд и прижалась лбом к его груди. Прямо к толстовке. И просто стояла так, закрыв глаза, чувствуя его тепло, его устойчивость, его спокойное дыхание. Он не отстранился. Его рука осторожно легла мне на затылок, пальцы мягко вплелись в мои спутанные, грязные волосы, нежно поглаживая.

— Всё хорошо, слышишь, — прошептал он над моей головой. Голос был низким, тёплым, как камин. — Всё уже позади. Ты в безопасности.

Я подняла голову. Наши взгляды встретились. В его глазах, так близко, не было жалости. Было что-то другое. Глубокое понимание. Безмерная нежность. И что-то ещё, тлеющее, невысказанное. Я видела его лицо – сильное, с резкими чертами, смягчённые сейчас усталостью и участием. Видела морщинки у глаз. Чувствовала его дыхание на своей щеке. Всё внутри замерло. Мир сузился до этой комнаты, до его рук на моей спине и на затылке, до этого взгляда.

Он медленно наклонился. Я не отпрянула. Не могла. Его губы коснулись моего лба – лёгкое, почти невесомое прикосновение. Как печать защиты. Как благословение. Потом спустились ниже, к виску, оставив на коже горячее пятно. А потом нашли мои губы. Нежно. Вопрошающе. Не поцелуй страсти. Поцелуй утешения. Поцелуй, который говорил: «Я здесь. Я вижу твою боль. Я принимаю её. Ты не одна».

Это длилось мгновение. Или вечность. Потом он мягко отстранился, всё так же глядя мне в глаза. На его лице читалось изумление от собственного поступка, но не раскаяние.

— Прости, — прошептал он. — Я не хотел… Это было не…

Я не дала ему договорить. Просто прижала палец к его губам, чувствуя их тепло под подушечкой. Молча. Никаких слов не было нужно. Этот поцелуй не требовал извинений. Он был возможностью завершением этой ночи кошмара и спасения. Он был глотком чистого воздуха после удушья.

— Спи, — повторил он хрипло, убирая мою руку, но не отпуская её, а сжимая в своей. — Я рядом.

Он вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Я стояла посреди чужой, но такой желанной тихой комнаты, прикасаясь пальцами к губам, где ещё горело эхо его прикосновения. Боль в ступне, хаос в душе – всё ещё было. Но поверх этого, как тончайшая, но прочная плёнка, легло ощущение невероятного, невозможного утешения. И первый проблеск чего-то, что было не болью и не пустотой.

Глава 8. Неожиданное открытие

Сон был тяжёлым, без сновидений, как падение в бездну. Я провалилась в него, измотанная до последней клетки, утонув в белоснежной пуховой бездне чужой кровати. Проснулась от непривычной тишины. Не гул города за окном, не храп усталого тела рядом, а глубокая, почти деревенская тишина за толстыми стенами дома. Солнечный луч, пробившийся сквозь щель в плотных шторах, золотой нитью лёг на паркет.

Комната казалась чем-то фантастическим, таким необычным и ярким. Словно она сошла со страниц каталога. Чувство тревоги развеялось, потонуло в этом блаженном умиротворении и стало таким прозрачным, едва заметным. Хрустальные колокольчики спокойствия зазвенели в голове. Я поддалась эмоциям, позволила себе лишнего. Но в то же время впервые кто-то позаботился обо мне. Не насмешки, не вынужденно протянутая рука. Миша сам приехал, сам сделал, сам забрал. Проявил твёрдость и решительность. Как настоящий мужик.

Потянулась до лёгкого хруста в ключице, которую сломала ещё три года назад из-за того, что супругу приспичило поехать с коллегами на горнолыжный курорт, хотя он знал, что я ни разу таким не занималась. И вздрогнула от резкой боли в ступне, которая мгновенно отрезвила и выдернула из пелены комфорта. Воспоминания хлынули лавиной: разгромленная квартира, кровь, осколки, его руки, вытаскивающие стекло… Его поцелуй. Тот, нежный, на грани утешения и чего-то большего. Я прикоснулась пальцами к губам. Они будто всё ещё хранили его тепло. Стыд? Нет. Скорее смятение. И странная, тревожная надежда, пробивающаяся сквозь пепелище вчерашнего ада. Может быть, с ним можно… Изменить, отомстить… Раз Стасу можно, то и моя измена гарантировано будет считаться нормой!

Встала осторожно. Бинт на ступне был чистым, тугим. В примыкающей ванной, просторной, выложенной светлым камнем, нашла новые зубные щётки в упаковке и мягкое полотенце. Умылась ледяной водой, пытаясь смыть остатки вчерашнего кошмара с лица. Волосы пришлось просто собрать в небрежный хвост, ни щётки, ни резинки тут не оказалось. Просто дежурная гостевая спальня. В зеркале отразилось бледное, но уже более спокойное лицо, с тёмными кругами под глазами, но без искажённой боли. Одежда… Вчерашняя измятую блузка и юбка выглядели нелепо на стуле. Я накинула поверх только что снятую мужскую пижамную рубашку, аккуратно сложенную на табурете у кровати. Тёплая клетчатая ткань, мягкая, пахнущая чистым бельём и чем-то неуловимо его. Она была огромной, свисала до бёдер, но дарила комфорт и ощущение защиты.

Опираясь на стену, я вышла в коридор. Дом был просторным, светлым, выдержанным в спокойных тонах дерева и камня. Тишину нарушал лишь тихий стук ножа по доске и соблазнительный запах свежесваренного кофе, жареного бекона и чего-то сдобного, доносившиеся до моего носа с первого этажа. Сердце ёкнуло. Я пошла на звук и запах.

Кухня оказалась огромной, залитой утренним солнцем. Михаил Иванович стоял у плиты спиной, в простых тёмных трениках и белой футболке, обтягивающей мощную спину. На сковороде шипел бекон, на другой – золотились тосты. На столе уже стояли кофейник, сливки, тарелка с нарезанными фруктами и тёплые круассаны с подносом фруктов.

— Доброе утро, — сказала я тихо, останавливаясь на пороге.

Он обернулся. Его лицо, обычно строгое на работе, сейчас было расслабленным, мягким. В них не было ни тени вчерашней ярости или даже деловой собранности. Только тепло и лёгкое радушие настоящего хозяина этого огромного дома.

— Анна! Доброе. Как нога? — он отложил лопатку, подошёл ближе, взгляд скользнул по моей забинтованной ступне, потом по лицу, задержавшись на губах на долю секунды дольше, чем нужно. — Не сильно болит? Спала?

— Спала как убитая, — призналась я, чувствуя, как щёки слегка розовеют под его вниманием. — Нога терпимо. Спасибо ещё раз. За всё.

— Пустяки, — он махнул рукой, но в глазах читалось удовлетворение. — Садись. Завтрак почти готов. Кофе? Сливками? Сахар?

Он хлопотал вокруг меня, как заботливый хозяин, наливая кофе в большую кружку, подвигая сливки и сахарницу. Его движения были уверенными, привычными в этой домашней обстановке. Казалось невероятным, что этот человек в футболке, жарящий бекон, был тем самый грозный Михаил Иванович, перед которым трепещет весь офис. Казалось, что я попала в какую-то параллельную вселенную и не знала, как реагировать.

— Вчера… — начала я, неловко вертя кружку в руках, — я, наверное, выглядела ужасно. И вела себя…

— Ты выглядела человеком, пережившим настоящую трагедию, — перебил он мягко, ставя передо мной тарелку с хрустящим беконом и тостом. — И вела себя соответственно. Забудь. Сегодня – новый день. Ешь. Тебе нужны силы.

Он сел напротив, отломил кусок круассана. Мы завтракали в комфортном молчании, прерываемом лишь тиканьем часов и звуком ножей. Кофе был крепким и прекрасным. Бекон идеально хрустящим. Тишина была не тяжёлой, а наполненной каким-то новым, трепетным пониманием. Наши взгляды то и дело встречались, и каждый раз в его глазах я читала не просто сочувствие, а растущую нежность, интерес, влечение. И в себе чувствовала ответный отклик – сладкое, пугающее, но неудержимое желание тепла, защиты, подтверждения, что я ещё жива, ещё желанна.

— Ты невероятно сильная, — сказал он вдруг, отодвигая пустую тарелку. Его голос звучал глубже обычного. — То, как ты держалась вчера на работе после всего… Это восхищает.

— Я просто делала то, что должна была, — пробормотала, отводя взгляд.

— Не «просто», — он встал, подошёл к моей стороне стола. Его тень упала на меня. — Ты невероятна. И красива. Даже сейчас, в моей рубашке, с растрёпанными волосами… — Его рука медленно, будто проверяя дозволенность, коснулась моей щеки. Пальцы были тёплыми, чуть шершавыми. — Анна…

Сердце забилось где-то в горле. Я подняла на него глаза. В его взгляде не осталось и тени шефа. Только мужчина. Сильный, тёплый, настоящий. И в этом взгляде было столько обещания, столько забытой нежности, что все барьеры рухнули. Я не отстранилась. Наоборот, инстинктивно наклонила голову, прижимаясь щекой к его ладони.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Михаил… — прошептала я, и моё дыхание спёрлось.

Он наклонился. Его губы коснулись моих сначала осторожно, вопросительно. Как вчера. Но это был уже не поцелуй утешения. Это было начало. Медленное, сладкое погружение. Его рука скользнула с щеки на затылок, притягивая ближе. Я ответила, забыв про боль в ноге, про стыд, про вчерашний ад. В мире остались только его губы, тёплые, настойчивые, его руки, сильные и уверенные, его запах, кофе, бекон и чистый дерзкий, мускусный. Поцелуй углублялся, становился жарче, требовательнее. Год сдерживаемого напряжения, профессиональной дистанции, невысказанного интереса взорвалось в этой вспышке.

Я вскрикнула от неожиданности, когда его руки обхватили мои бёдра и легко, почти без усилия, подняли меня со стула. Мои руки инстинктивно обвили его шею. Он не ставил меня на пол. Он понёс меня, не отрывая губ, к широкой кухонной столешнице из тёмного дерева. Усадил на неё. Стол был прохладным сквозь тонкую ткань нижнего белья. Он встал между моих ног, его руки скользнули под пижаму, обжигая кожу на бёдрах, на талии. Его поцелуи спускались с губ на шею, к ключице, оставляя влажные, горячие следы. Я запрокинула голову, теряя дыхание, тону в волнах нахлынувшего желания, такого неожиданного и такого сильного после пустыни боли. Его имя сорвалось с губ стоном.

— Анна… — он прошептал в кожу у моего уха, голос хриплый от страсти. Его руки уже расстёгивали пуговицы рубашки, обнажая кожу живота. — Ты так прекрасна…

И в этот момент, когда мир сузился до точки, до прохладной столешницы и жара его тела, раздался грохот открывающейся входной двери, быстрые шаги по коридору и громкий, молодой, раздражённый голос, нарушивший нашу идиллию.

— Пап! — проорали с порога кухни. — Есть чё пожрать? Я с голоду помираю!

Шаги замерли на пороге кухни. Я застыла, как громом поражённая. Михаил Иванович резко отпрянул от меня, как от раскалённого железа, заслоняя своим телом мои полуобнажённые ноги, инстинктивно пытаясь прикрыть и меня, и себя. Его лицо, секунду назад пылающее страстью, стало маской ледяного шока и ужаса.

В дверях стоял Артур. Его каштановые кудри были взъерошены, спортивная сумка висела на плече. На его обычно озорном, открытом лице застыло выражение полнейшего, абсолютного недоумения. Его зелёные глаза, широко раскрытые, метались от отца, чья футболка была задрана, волосы всклокочены, к моему лицу, пылающему краской стыда, с распущенными волосами, в явно чужой рубашке, сидящей на кухонном столе в позе, не оставляющей сомнений в том, что происходило секунду назад.

— Артур… — Михаил Иванович попытался что-то сказать, его голос звучал хрипло, неузнаваемо. — Ты… Сказал, что поедешь к матери.

Но Артур не слушал. Он смотрел только на меня. В его взгляде смешалось всё: шок, непонимание, растущая обида и искра интереса, зарождающегося возбуждения. Та самая грань предательства, которую я так хорошо знала. Он видел меня вчера – разбитую, сильную, на презентации, получившую его записку. А теперь видел вот так. С его отцом. На кухонном столе. С шефом, на которого я работала и который годился мне в отцы…

— Я вчера звонил… — пробормотал он, его голос дрогнул. — Сообщение оставил в отеле… Думал…

Он не закончил. Его взгляд скользнул по пижаме на мне, по отцу, и в нём вспыхнуло что-то тёмное, дикое, необузданное и обжигающее одновременно. Он резко выдохнул, сделал шаг вперёд и замер, рассматривая накрытый на двоих завтрак, дымящийся кофе и эту застывшую на грани дозволенного картину разврата.

Тишина, воцарившаяся на кухне, была гробовой. Липкой. Невыносимой. Запах кофе и бекона вдруг стал тошнотворным. Я сидела на столешнице, сжимая края пижамы дрожащими руками, чувствуя, как жар стыда сменяется ледяным ужасом. В глазах Михаила Ивановича читалась паника и мучительное непонимание, как всё разрулить без битья посуды и скандала.

— Анна… — начал он, но я уже сползала со стола, игнорируя боль в ступне.

Мне было не до неё. Мне нужно было бежать. Прятаться. Исчезнуть. Эта тихая гавань, этот проблеск тепла и надежды, всё рухнуло в одно мгновение. И рухнуло самым чудовищным, самым унизительным образом. Предательство накрыло меня с новой, неожиданной стороны. И на этот раз жертвой был он. Артур. Чьи зелёные глаза, полные боли, горели диким пламенем чего-то инородного и взирали на меня так, словно небо готово было обрушиться на землю прямо сейчас.

Глава 9. Лабиринт прикосновений

Тишина после хлопнувшей двери была оглушающей, как взрыв вакуума. Я стояла посреди кухни, прижимая огромную пижаму к телу, пальцы впивались в мягкую ткань, пытаясь зацепиться хоть за что-то реальное. Стыд обжигал лицо огненной волной, спускался ниже, сжимая горло, превращаясь в ледяной ком в желудке. Перед глазами стоял Артур – его широко раскрытые глаза, смесь шока, непонимания и той самой, знакомой до боли, обиды.

Вряд ли это было правильно. Между нами ничего не было и быть не могло. Так же, как между мной и его отцом. Но с тем я самозабвенно целовалась, разводя ноги и позволяя трогать себя. Я сделала неловкий шаг к выходу, забыв про боль в ступне, единственное желание – провалиться сквозь землю, бежать, исчезнуть из этого кошмара.

— Анна, стой! — голос Михаила Ивановича прозвучал резко, властно, как на важном совещании, но тут же смягчился. — Пожалуйста. Не уходи.

Его рука легла мне на плечо, не удерживая силой, но преграждая путь. Я вздрогнула, как от удара током.

— Я не могу… — прошептала я, глотая комок в горле, не в силах поднять на него глаза. — Он видел… Артур… Боже, что он подумает? Что я…

— Он ничего не подумает! — Михаил Ивалович повернул меня к себе, его руки крепко, но нежно сжали мои плечи. Его лицо было бледным, взгляд полным мучительной вины и решимости. — Анна, посмотри на меня. Это всё моя вина. Я потерял голову. Но уходить ты сейчас не можешь. Ты не в состоянии. Посмотри на себя.

Он был прав. Я дрожала мелкой дрожью, как в лихорадке. Голова кружилась от стыда и адреналина. Нога ныла. Мысль о том, чтобы сесть за руль или даже вызвать такси в таком состоянии, была безумием.

В этот момент моей спины аккуратно коснулись чужие пальцы, прохладные, немного шершавые. Я повернула голову, чтобы встретиться с пылающим взором Артура. Его лицо было непроницаемой маской, но в зелёных глазах бушевала буря: гнев, растерянность, обида, и что-то ещё. Что-то неуловимое. Он не смотрел на отца. Его взгляд был прикован ко мне. Яркий, насыщенный, манящий и едва ли не призывающий утонуть в бездне с головой.

— Ты плачешь, — констатировал он глухо. — Из-за меня не стоит плакать. Я идиот, что поделать. Не хотел… Не хотел кричать… Прости… Слышишь, прости… Только не убегай… Не так… Не в таком виде…

Ни слова, ни сострадание. Факт. В его голосе не было прежней лёгкости, только тяжесть и какая-то хрипотца. Я машинально провела рукой по щеке – она была мокрой. Я даже не заметила слёз.

— Артур… — начал Михаил Иванович, делая шаг вперёд, но сын резко поднял руку, останавливая его.

— Заткнись, пап, — голос был тихим, но ледяным. — Не надо оправданий. Я… — Он перевёл взгляд на меня, и в его глазах вдруг мелькнуло что-то, похожее на жалость, смешанную с упрёком. — Ты выглядишь ужасно. Совсем. И нога… — Он кивнул на мою забинтованную ступню. — Что приключилось, в отеле было всё нормально. Куда ты пойдёшь? В одной рубашке, причём в чужой пижаме? Обратно к своему мужу? Или в отель, чтобы снова уговаривать нас поверить в то, что красная помада на твоих губах исправит все проблемы?

Его слова били точно в цель. Он описывал моё единственное, жалкое будущее. Бессилие накрыло с новой силой. Я закрыла глаза, чувствуя, как ноги подкашиваются. Сильные руки Михаила Ивановича тут же подхватили меня за талию, не давая упасть и вжимая в горячий мужской торс.

— Давай сядем, — сказал он твёрдо.

Бережно придерживая, словно драгоценную статуэтку, повёл меня обратно к кухонному столу, к тому самому роковому месту. Я машинально сопротивлялась, но сил не было. Он усадил меня на стул. Артур стоял в двух шагах, наблюдая, его руки были сжаты в кулаки.

— Воды, — распорядился Михаил Иванович, не глядя на сына.

Артур, после секундной паузы, молча налил стакан воды из фильтра и поставил его передо мной. Я не стала пить. Просто смотрела на дрожащие отражения света в стекле. Это было чем-то за пределами моего понимания, нормальности, адекватности, здравомыслия.

— Послушайте оба… — начала я, голос предательски дрожал. — Это чудовищная ошибка. Я должна уйти. Сейчас же. Я не хочу…

— Чего ты не хочешь, Ань? — Артур неожиданно присел на корточки передо мной, его уровень глаз теперь был ниже моего. — Не хочешь, чтобы мы видели тебя слабой? Или не хочешь признать, что тебе сейчас нужна помощь? Любая? Даже наша такая дурацкая?

Зелёные глаза смотрели прямо, без прежнего озорства, но и без ненависти. С изучающей интенсивностью. Его слова застали врасплох. Он не кричал, не обвинял. Он понимал? Михаил Иванович положил свою большую, тёплую ладонь поверх моей сжатой в кулак руки на столе. Успокаивающе. Сдерживающее.

— Он прав, — тихо сказал шеф. — Ты не одна в этом хаосе, Аня. Мы оба вляпались по уши. И теперь надо разбираться. Но разбираться – не значит заставлять тебя уползать с разбитым сердцем и ногой. Останься. Хотя бы пока не придёшь в себя. Обещаю… — Он бросил осторожный взгляд на сына. – никаких глупостей. Просто пока не вернёшься к своему идеальному состоянию. Тому самому, за которое тебя ценит каждый в офисе.

Артур не подтвердил, не опроверг. Он медленно поднялся с корточек. Его взгляд скользнул по моему лицу, по пижаме, слишком большой, открывающей ключицы, по моим дрожащим рукам. Потом он сделал шаг вперёд. Не к отцу. Ко мне. Его рука, нерешительно коснулась моей щеки, смахивая слезу большим пальцем. Прикосновение было неожиданно нежным, тёплым, совсем не таким, как в лифте. Это было прикосновение не вожделения, а утешения, понимания и молчаливой поддержки.

— Ты вся дрожишь, — прошептал он, и его палец медленно провёл по скуле, к виску, задевая растрёпанные пряди волос. — Как одинокий лист на ветру.

Его слова, его прикосновение… Они не успокаивали. Они разжигали что-то другое. Смущение смешивалось с тревожным, запретным теплом, разливаясь от точки касания. Я не отдёрнулась. Не смогла. Михаил Иванович наблюдал, его рука всё также лежала поверх моей, но пальцы начали медленно, почти незаметно, поглаживать мои костяшки. Круговыми движениями. Успокаивающе? Или иначе?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Просто дыши, — сказал шеф, его голос стал ниже, бархатистее. — Глубоко. Ты в безопасности. Здесь. С нами.

Артур не убирал руку. Его пальцы теперь медленно, едва касаясь, скользили по линии челюсти к моему подбородку, заставляя меня непроизвольно приподнять лицо. Его взгляд был прикован к моим губам. В нём снова появился тот самый интерес, что был в лифте, но теперь он был приправлен горечью и каким-то новым, мрачным решением.

— Так, хрупко, — пробормотал он, почти про себя. Его большой палец легонько коснулся моей нижней губы. — И так сломано. Кем-то другим.

Его слова, его прикосновение к губам – это было уже не просто утешение. Это был вызов. Искра. Михаил Иванович почувствовал, как моя рука дрогнула под его ладонью. Его собственные поглаживания стали чуть увереннее, чуть шире, его большой палец теперь водил по внутренней стороне моего запястья, где бился бешеный пульс.

— Он причинил тебе боль, — тихо сказал Михаил Иванович, его голос звучал прямо над моим ухом. Он наклонился ближе, его дыхание коснулось кожи. — Унизил. Выбросил, как мусор.

Рука Артура опустилась с губ на шею. Его пальцы мягко обвили её, не сдавливая, просто ощущая пульсацию под тонкой кожей. Большой палец скользнул в ложбинку между ключицами, скрытую пижамой.

— А ты сильная, — продолжил Михаил Иванович. — Ты завоевала контракт. Ты добилась всего сама. Ты заслуживаешь совсем другого.

Его губы почти касались мочки моего уха, когда он говорил. Второй его рука, свободная, легла на моё колено поверх пижамы, тепло ладони проникало сквозь ткань. Его рука на колене начала медленно, плавно двигаться вверх по бедру. Очень медленно. Словно давая время оттолкнуть. Я замерла, дыхание перехватило. Прикосновение отца – тяжёлое, властное, обещающее. Прикосновение сына – нежное, исследующее, полное юношеской наглости и внезапной смелости. Они не сговаривались. Но действовали в странном, пугающем резонансе. Один – утверждая мою силу и ценность, другой – напоминая о моей хрупкости и ранении.

— Какого другого? — выдохнула я, и мой голос звучал чужим, сдавленным.

Артур наклонился ближе. Его губы почти коснулись моего виска. Его дыхание было тёплым, быстрым.

— Заслуживаешь, чтобы к тебе прикасались иначе, – прошептал он. Его рука на шее слегка сжалась, заставляя меня инстинктивно запрокинуть голову назад – прямо к плечу Михаила Ивановича. — Не как к вещи. А как…

Он недоговорил. Его губы коснулись виска, лёгкое, обжигающее прикосновение. Рука Михаила Ивановича на моём бедре достигла талии. Его пальцы впились в ткань пижамы, притягивая меня чуть ближе к нему. Его губы коснулись шеи, с другой стороны, чуть ниже уха. Не поцелуй. Обещание поцелуя. Губами он ощупывал кожу.

— Как к королеве, – закончил за него Михаил Иванович, его голос превратился в низкий гул, вибрирующий у меня в костях. — Которая знает свою цену. И не позволяет другим вытирать о себя ноги.

Его рука, лежавшая поверх моей, наконец сдвинулась. Большая ладонь скользнула под пижаму, под его собственную рубашку, коснувшись оголённой кожи живота. Шершавая, горячая.

Я вскрикнула. Не от боли. От шока, от нахлынувшей волны тепла, стыда и невероятного, запретного возбуждения, которое начало разливаться от каждого их прикосновения, от каждого слова. Их руки, их губы, их дыхание – всё сплелось вокруг меня в паутину, из которой не было выхода. И не было желания вырываться. Противоречивые чувства – вина перед Артуром, стыд перед Михаилом, благодарность, страх, и это всепоглощающее, тёмное желание забыться, раствориться в этом лабиринте прикосновений – сшибались внутри, лишая воли к сопротивлению.

Они успокаивали. Они уговаривали. Они ласкали. И с каждым мгновением их прикосновения становились все менее ненавязчивыми, всё более уверенными, всё более распаляющими. Лабиринт сужался, уводя вглубь, туда, где оставались только тепло их рук, шёпот их голосов и нарастающий гул крови в висках. Бежать было некуда. И, возможно, уже не хотелось.

Глава 10. Трио в мажоре

Тишина кухни взорвалась гулом крови в висках. Неловкость, стыд, страх – всё растворилось в густом сиропе нарастающего возбуждения. Прикосновения Михаила и Артура больше не были утешением. Они были исследованием. Заявкой. Вызовом, брошенным моей сломанности и воспоминаниям о предательстве.

Рука Михаила под пижамой, шершавая и горячая, плыла вверх по животу, к рёбрам. Каждое движение пальцев оставляло на коже огненный след. Его губы на шее уже не просто касались – они пробовали кожу на вкус, оставляя влажные, обжигающие точки. Тяжёлое, тёплое дыхание в ухо сотрясало основы. Каждое движение вызывало табун мурашек по телу.

— Ты вся вибрируешь, — прошептал он хрипло, его зубы легонько задели мочку уха. — Как натянутая струна. Готовая зазвенеть.

А Артур… Артур отвечал. Его юношеская нежность сменилась дерзкой концентрацией. Его пальцы, всё ещё обвивающие шею, сжались чуть сильнее – не больно, но властно, заставляя держать голову запрокинутой. Его губы сползли с виска на скулу, затем на уголок моих губ. Не целуя. Ощупывая. Дразня. Его свободная рука нашла мою, сжатую в кулак на столе. Он разжал мои пальцы с удивительной настойчивостью, вплёл свои между ними, прижал ладонь к холодной столешнице. Удерживая. Давая понять, что это реальность.

— Смотри на меня, — его приказ прозвучал тихо, но не терпящее возражений. Зелёные глаза, так близко, горели не озорством, а тёмным, манящим огнём. — Только на меня. Забудь его. Забудь всех. Здесь только мы.

Его губы, наконец, накрыли мои. Не как в лифте – робко, случайно. Это был полноценный поцелуй. Глубокий, влажный, настойчивый. Язык требовал входа и получил его. Вкус кофе, мятной жвачки и чего-то неуловимо его смешался с моим отчаянием. Я застонала в его рот, потеряв остатки стыда. Моя свободная рука вцепилась в его каштановые кудри, спутанные и мягкие.

Ответный стон вырвался у Михаила. Его рука под пижамой, наконец, достигла цели, обхватила мою грудь поверх тонкого бюстгальтера. Большой палец нащупал твердеющий сосок через ткань, начал медленно, неумолимо тереть. Волна жара ударила в низ живота. Я выгнулась, прижимаясь спиной к его мощному телу, чувствуя его возбуждение сквозь джинсы.

— Да… — его одобрительный шёпот обжёг шею. — Вот так. Отдайся. Ты в безопасности. Мы дадим тебе то, чего ты заслуживаешь. То, что он отнял.

Его пальцы ловко расстегнули пижамную рубашку, отбросили её на спинку стула. Затем прикасаясь вновь всем телом. Холодный воздух кухни ударил по оголённой коже груди, но мгновенно был вытеснен жаром их взглядов и прикосновений. Михаил снял бюстгальтер одним движением. Его руки, грубоватые, знающие, сразу же обхватили грудь, ладони сжимали, пальцы щипали и перебирали соски, доводя до нестерпимой остроты. Я вскрикнула, откинув голову на его плечо.

Артур оторвался от моих губ. Его взгляд скользнул вниз, по моей обнажённой груди, впитывая каждую деталь. В его глазах вспыхнул чистый, необузданный голод.

— Невероятно… — прошептал он, опускаясь на колени передо мной.

Его руки легли на мои бёдра, скользнули под нижнее бельё, сдирая их одним плавным движением и откидывая куда-то за спину, совершенно не заботясь о том, что надо будет потом одеваться обратно. Прохлада и внезапная открытость заставили меня инстинктивно сжать ноги.

— Ш-ш, — Артур мягко, но настойчиво раздвинул мои колени. Его руки легли на внутреннюю поверхность бёдер, пальцы впились в кожу. — Не прячься. Ты прекрасна. Вся.

Его взгляд утонул между моих ног. Я почувствовала, как по телу пробежал стыдливый румянец, смешанный с невероятным возбуждением. Михаил в это время прикусил моё плечо, его руки продолжали истязать грудь, а одна ладонь скользнула вниз, по животу, к тому месту, куда смотрел Артур.

Первым коснулся Михаил. Его средний палец, уверенный и опытный, скользнул по уже влажным, горячим складкам, нащупал чувствительный узелок и начал водить по нему медленными, точными кругами. Я застонала громче, моё тело вздрогнуло, сжимаясь вокруг его пальца.

— Она готова, — констатировал Михаил хрипло, не прекращая движений. — Смотри, сынок, как она отзывается. Как жаждет.

Артур не заставил себя ждать. Он наклонился. Его дыхание горячей волной обрушилось на самую сокровенную часть меня. А затем язык. Горячий, влажный, невероятно нежный и при этом настойчивый. Он ласкал, исследовал, сосредоточился на клиторе, имитируя движения отца, но с юношеской страстью и новизной ощущений. Двойная атака – опытные пальцы Михаила, погружающиеся глубже, растягивающие, и этот плавящий разум язык Артура – снесла последние барьеры. Волны удовольствия накатывали одна за другой, всё выше, всё сильнее. Я закричала, вцепившись одной рукой в волосы Артура, другой – в рукав Михаила, моля о пощаде и требуя больше. Михаил вытащил пальцы. Я издала жалобный стон утраты.

— Терпение, — прошептал он, целуя шею. — Сейчас будет лучше.

Он резко поднял меня со стула, развернул лицом к столу. Моё тело легло на прохладную деревянную столешницу. Артур встал, его губы и подбородок блестели. В его глазах было дикое торжество и непрекращающийся голод. Он быстро расстегнул свои джинсы, освобождая внушительное, напряжённое возбуждение. Михаил стоял рядом, его штаны тоже были натянуты в районе паха, в руке он держал презерватив.

— Кто первый, красавица? — спросил Михаил, его голос звучал как скрежет камней. — Или вместе?

Вопрос повис в воздухе. Артур, не дожидаясь ответа, подошёл ко мне сбоку. Его руки легли на мои бёдра, раздвигая их шире. Он направил себя к моему входу, всё ещё пульсирующему от недавних ласк. Взгляд его был вопрошающим, но уверенным.

— Дай ей почувствовать разницу, сынок, — прорычал Михаил, подходя с другой стороны. Его сильные руки приподняли мои бёдра выше. — Покажи, что такое настоящая страсть обладания драгоценностью.

Артур вошёл. Медленно, преодолевая сопротивление, но не останавливаясь. Его член был большим, твёрдым, наполняющим. Я застонала, ощущая каждую прожилку, каждое движение. Он начал двигаться – сначала осторожно, потом всё увереннее, глубже, находя ритм. Ощущение было огненным, новым, заполняющим не только тело, но и какую-то пустоту внутри.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Его рука скользнула между моих ног, к тому месту, где тело Артура сливалось с моим. Большой палец снова нашёл клитор, начал тереть в такт толчкам сына. Артур ответил стоном ускоряясь. Его пальцы впились в мои бёдра. Я закинула голову назад, теряясь в водовороте ощущений: глубокая наполненность, жгучая точка трения от пальца Михаила, его тяжёлое дыхание над ухом.

— Моя очередь, — голос Михаила стал грубым. Он натянул презерватив на себя. — Подвинься, Артур. Дай место отцу.

Артур замедлил движения, но не остановился. Михаил подошёл ближе, его руки легли на мои ягодицы, разводя их. Ощущение нарастающего давления в другом месте заставило меня вздрогнуть.

— Расслабься, — приказал Михаил, его палец, смазанный моей влагой, скользнул по тугому колечку, массируя, подготавливая. — Прими нас обоих. Всю нашу страсть и обожание тобой.

Его палец вошёл глубже, за ним последовал члена. Боль была острой, но быстро сменилась непривычным, шокирующим наполнением. Я лежала на боку, зажатая их руками, и не знала молить, кричать или просто стонать. Артур, почувствовав движение отца, снова ускорился спереди. Они вошли в ритм – не идеально синхронный, но разрушительный. Артур – глубоко спереди, Михаил – властно сзади.

Тело растягивалось, наполнялось до предела. Боль смешивалась с невероятным, запретным удовольствием. Стыд и агония растворились в этом двойном проникновении, в этом физическом утверждении моей ценности, моей нужности здесь и сейчас.

Михаил наклонился, его зубы впились в моё плечо, его руки сжимали мои бёдра, помогая Артуру глубже входить спереди. Артур, видя это, наклонился ко мне, его губы захватили мои в поцелуй, полный слюны, стонов и взаимного безумия. Его руки сжали мою грудь, пальцы щипали соски.

Я была между ними. Растянутая, наполненная, принадлежащая им обоим в эту минуту. Их стоны, их тяжёлое дыхание, хлюпающие звуки их движений, запах пота, кожи, секса – всё слилось в один мощный сенсорный удар. Пальцы Михаила снова нашли клитор, яростно растирая и пощипывая его. Оргазм накатил внезапно, сокрушительно, как цунами. Тело сжалось в судорогах удовольствия, выгибаясь на столе, безумный крик сорвался с губ, заглушённый поцелуем Артура. Волна за волной вымывали всё – боль, обиду, пустоту.

Чувствуя мои сокращения, Артур зарычал и погрузился в меня в последний раз, глубоко, его тело напряглось, он замер, изливаясь в презерватив. Михаил последовал за ним почти сразу, его толчки стали резче, глубже, он вогнал себя в меня до упора и застыл, дрожа, с тихим, хриплым стоном.

Тишина. Тяжёлая, наполненная запахом секса и быстрым дыханием троих. Я лежала на столе, разбитая, опустошённая, но странно идеальная и гармоничная. Михаил осторожно вышел, затем Артур. Холодок сменил жар наполненности. Артур отступил, опираясь о стол, его грудь вздымалась. Михаил тяжело опустился на стул рядом, вытирая лоб тыльной стороной руки.

Никто не говорил. Слова были бы кощунством. Артур первым пошевелился. Он подошёл к раковине, намочил кухонное полотенце тёплой водой. Вернулся ко мне. Осторожно, с неожиданной нежностью, начал вытирать мой живот, бёдра, следы их совместного владения. Его прикосновения были совсем другими – заботливыми, почти стыдливыми. Михаил наблюдал, его взгляд был нечитаемым – усталость, удовлетворение, тень сомнения.

Артур помог мне сесть. Мои ноги дрожали. Он накинул на мои плечи пижамную куртку. Я поймала его взгляд. Зелёные глаза больше не горели огнём обладания. В них были растерянность, остатки страсти и нежности. Огромный, невысказанный вопрос о том, что теперь.

Михаил вздохнул, глубоко. Он встал, поправил штаны. Его рука легла мне на голову, тяжёлая и властная, как в кабинете, но теперь в этом жесте была и доля странной нежности.

— Душ, — сказал он просто. — Горячий. А потом сон. Остальное… — он бросил взгляд на сына, потом на меня, — потом. Одно знай, Ань. Ты наше сокровище. Теперь по-настоящему. И мы разберёмся. Со всем. Вместе.

Его слова не были утешением. Они были констатацией нового, сложного, опасного факта. Факта, который уже нельзя было отменить. Я была между ними. И не только на кухонном столе.

Глава 11. Нежность

Утро влилось в комнату не через щель в шторах, а широким, ликующим золотым потоком, словно само солнце решило отпраздновать конец ночи. Михаил Иванович позаботился: тяжёлые, бархатистые портьеры цвета старого вина были раздвинуты настежь, и солнечный свет, почти осязаемый, заливал огромную резную кровать из тёмного дерева, мягкий ковёр с восточным узором, поглощавший шаги, меня. Я проснулась не от кошмара, а от непривычного, почти чуждого чувства покоя. Глубокого, тяжёлого, как тёплый мёд, стекающий по горлу. Тело ныло приятной, ленивой усталостью, живым напоминанием о вчерашней буре страстей, что смыла старый страх. Но в душе не было ни острого сожаления, ни липкой паники. Была тишина. Глубокая, как лесное озеро на заре. И странная, хрупкая, как первый ледок, уверенность — что эта тишина не обманчива.

Рядом, на краю матраса, сидел Артур. Не на роскошном ложе, а прямо на полу, прислонившись спиной к массивной тумбочке из того же тёмного дерева, что и кровать. Он был в простых, выгоревших спортивных шортах, его каштановые кудри, обычно такие непослушные, теперь ловили солнце, переливаясь медью и янтарём. Взгляд, устремлённый в высокое окно на пробуждающийся загородный пейзаж — влажные от росы луга, дымку над дальним лесом — был задумчивым, умиротворённым, почти нежным. В руках он вертел широкую фарфоровую чашку, откуда струился лёгкий, душистый пар, смешиваясь с запахом свежемолотых зёрен.

Услышав моё движение, шорох ткани о шелковистое бельё, он обернулся. Зелёные глаза, такие яркие, пронзительные, что казалось, светятся изнутри даже без прямых лучей, встретились с моими. И в них не было ни вчерашней дерзкой игривости, ни растерянности мальчишки. Было тёплое, безмятежное, взрослое признание. Как будто он видел меня всю, без прикрас и защит, и принимал.

— Доброе утро, — прошептал он, и его голос, низкий, чуть хрипловатый от недавнего сна, звучал как естественное продолжение утренней тишины, её самая мелодичная нота. — Кофе? Я его пытался сделать, как ты любишь. Крепкий, как турецкая кава, с двумя полными ложками тростникового сахара. Без молока, конечно. — Он осторожно, как что-то хрупкое, протянул чашку. На блюдце лежала тоненькая долька лимона — его собственная добавка, намёк на заботу.

Я приподнялась, опираясь на локоть, чувствуя, как мягкая ткань пижамы Михаила Ивановича (слишком большая, но такая уютная) скользит по коже. Она пахла теперь не только дорогим мылом и сигарами, но и Артуром — свежестью чистого ветра после грозы, едва уловимыми нотами его одеколона. Я взяла чашку. Глоток — горький, обжигающий, пробуждающий каждую клеточку. Идеальный. Как глоток жизни.

— Спасибо, — сказала я, и моё слово, сорвавшееся чуть громче, чем планировалось, прозвучало как камень, брошенный в зеркальную гладь пруда, нарушая заколдованную тишину. Я смутилась. — Ты не спал?

Он улыбнулся, чуть смущённо, уголки глаз собравшись в лучики. — Спал. Чутко. Потом проснулся оттого, что солнце ударило прямо в лицо. И захотел быть тут. Когда ты откроешь глаза. Первым, что ты увидишь. — Он перевёл взгляд на мою забинтованную ногу, аккуратно лежащую поверх стёганого одеяла. Бинты были свежими, чистыми — кто-то позаботился. — Как нога? Больно?

— Терпимо, — ответила я, честно, удивляясь собственным словам. Боль была глухим, далёким фоном, как шум моря за дюнами, не мешающим жить, почти успокаивающим. — А Михаил Иванович? Он знает, что ты здесь?

— На звонке в кабинете, — кивнул Артур в сторону тяжёлой дубовой двери, прикрытой, но не закрытой наглухо. Из-за неё доносился глухой, спокойный гул мужского голоса. — Рабочие вопросы. Вечные. Но сказал, что скоро. — Он помолчал, его длинные пальцы нервно перебирали ворс ковра, вытягивая тёмные нити узора. — Анна о вчерашнем, о том, что произошло между нами и до этого…

Он запнулся, искал слова, его уверенность на мгновение дрогнула, обнажив юношескую неуверенность. Я протянула руку, не думая, коснулась его плеча. Мускулы под моими пальцами были напряжены, кожа — тёплой, живой, пульсирующей скрытой силой.

— Не надо, Артур, — сказала я тихо, но твёрдо, глядя прямо в его изумрудные глаза. — Не надо объяснений. Или сожалений. Это случилось. И это было… — Я искала слово, способное вместить катарсис страха, ярость освобождения и нежность пробуждения. — Неизбежно. Как глоток воздуха после долгого удушья в смрадной комнате.

Он накрыл мою руку своей большой, сильной ладонью, крепко сжал, как будто боялся, что я исчезну. Его взгляд мгновенно прояснился, стал серьёзным, взрослым, почти суровым.

— Это было только начало, — сказал он твёрдо, и в его голосе зазвучала сталь, унаследованная от отца. Зелёные глаза горели не юношеским задором, а холодной решимостью. — Начало всего настоящего. Я не позволю. Слышишь? Не позволю тебе вернуться туда. К нему. В ту проклятую квартиру с запахом лжи, дешёвого алкоголя и предательства. — Он встал на колени, приблизив лицо к моему. Его дыхание, тёплое и чуть учащённое, смешалось с горьковатым ароматом кофе. — Разведись с ним, Анна. Официально. Быстро. Жёстко. Папа… — он кивнул в сторону двери, — поможет. У него целый легион юристов на побегушках, акул в дорогих костюмах. Пусть этот ублюдок уходит с голой задницей, как он тебе сам когда-то грозился. Это не месть. Это справедливость.

Его слова, такие уверенные, такие безоговорочно защищающие, падали на благодатную, уже вспаханную почву моей души. Мысль о Стасе больше не вызывала острой, рвущей сердце боли, только холодное, как речной камень, презрение и жгучее желание стереть его, как грязное пятно, из своей жизни, из памяти.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— А потом… — голос Артура внезапно смягчился, стал томным, бархатистым, как сам утренний свет, струящийся по комнате. — Потом ты переезжаешь сюда. В этот дом. Он станет твоей крепостью. Нашей крепостью. — Его рука, крупная, но неожиданно нежная, коснулась моей щеки, пальцы осторожно, как пёрышком, провели по линии скулы, смахивая несуществующую слезинку. — Никто. Никто больше не обидит тебя. Никто не посмеет даже усомниться в твоей ценности. Ты будешь здесь дома. По-настоящему. Навсегда.

Он наклонился, и его губы коснулись моих. Не как вчера — страстно, жадно, с отчаянием и яростью. А нежно исследующе, с бесконечным терпением и обещанием, которое звенело в тишине громче любых слов. Поцелуй был долгим, сладким, как первый спасительный глоток кофе после бессонной ночи. В нём было будущее. Ясное, как это утро.

Дверь открылась бесшумно. Михаил Иванович вошёл, уже в безупречных деловых брюках и белоснежной рубашке, но без галстука, рукава закатаны до локтей, обнажая сильные предплечья. Он замер на пороге, увидев нас. В его глазах — этих глубоких, всевидящих глазах цвета старого дуба — мелькнуло что-то сложное, мгновенное: тень вчерашней ревности? Горечь упущенного? Или отеческая, всепоглощающая нежность? Глубокое понимание того, что это — правильно? Он быстро, почти незаметно справился с волнением, маска непроницаемости делового человека сменилась выражением спокойной силы.

— Не прерывайтесь по моей вине, — сказал он спокойно, ровным, глубоким голосом, подходя к кровати. Его взгляд, опытный и цепкий, скользнул по моему лицу, задержался на губах, ещё влажных, чуть припухших от поцелуя Артура. В нём читалось не просто одобрение — читалось принятие. — Доброе утро, Анна. — Его голос стал мягче, обращаясь ко мне. — Как самочувствие? Нога не беспокоит слишком?

— Лучше, — ответила я, чувствуя, как лёгкий, предательский румянец заливает щёки. — Спасибо. Артур он говорит о разводе. И о переезде. Сюда. — Я посмотрела на Артура, ища поддержки, и он ответил мне лёгким сжиманием руки.

Михаил Иванович не удивился. Он тяжело, но легко опустился на край кровати рядом с сыном, пружины матраса едва дрогнули. Его присутствие было таким же массивным, незыблемым и надёжным, как стены этого старинного дома. Он положил руку на плечо Артура, объединяя нас в один круг.

— Артур прав, — сказал он просто, глядя мне прямо в глаза. Его взгляд был честным, прямым, без тени сомнения или лукавства. — Ты не вернёшься к Соколову. Это даже не обсуждается. Развод — единственный разумный и достойный тебя выход. Я беру это на себя. Полностью. — В его голосе прозвучала та же сталь, что и у сына, но отточенная годами. — У меня есть люди, которые сделают это быстро, чисто и максимально унизительно для него. Он получит ровно то, что заслужил. Ни копейки больше. А ты получишь свободу. Полную и безоговорочную. — Он положил свою большую, тёплую, тяжёлую руку поверх наших с Артуром сплетённых рук. Жест был простым, но невероятно значимым: объединение. Защита. Союз. — А этот дом… — Он медленно огляделся, его взгляд скользнул по золотым солнечным пятнам, танцующим на полированном полу, по рядам старых кожаных корешков книг на полке, по лицу сына, светящемуся решимостью. — Этот дом давно нуждался в хозяйке. В настоящей. Сильной духом. Прекрасной внутри и снаружи. Ты будешь здесь в безопасности, Анна. За этими стенами — не просто кирпичи. За ними — наша сила. Моя. Артура. Мы твоя крепость. Камень за камнем, слово за словом. И мы не отступим. Никогда.

Его слова были не романтичной гиперболой влюблённого юноши, а клятвой. Суровой, взвешенной клятвой человека, привыкшего держать слово, чья репутация — его нерушимая крепость. Артур крепче сжал мою руку, его взгляд, устремлённый на отца, а затем на меня, подтверждал каждое слово, наполняя их жаром юности.

— Больше никаких слёз, Анна, — прошептал Артур, снова наклоняясь ко мне, его дыхание смешалось с ароматом кофе и моими духами. Его губы коснулись моего виска, где пульсировала вена, затем уголка губ, чуть дрожащих. — Только утро. Солнце. Кофе. И мы. Навсегда. — Его поцелуй на этот раз стал глубже, увереннее, слаще, полным безмятежной нежности и абсолютной, несокрушимой уверенности в завтрашнем дне. — Скоро, очень скоро всё плохое останется позади. Как страшный сон. Обещаю. Мы обещаем.

Михаил Иванович наблюдал. Его рука, тяжёлая и надёжная, всё также лежала поверх наших. В его глазах, обычно таких скрытых, светилось глубокое, почти первобытное удовлетворение и какая-то тихая, отцовская гордость. Не за себя. За сына. За то, каким мужчиной он стал в эту ночь и это утро. За нас. За этот союз, который он видел зарождающимся. Он не ревновал в эту минуту. Он видел картину целиком — крепость, которую они строили вместе. Для неё. Для нас.

Я закрыла глаза, растворяясь в поцелуе Артура, ощущая тепло и тяжесть руки Михаила на наших руках, слыша его ровное, спокойное дыхание рядом. Впервые за долгие, мучительные годы ледяной ком страха в груди не просто растаял — он испарился, уступив место не просто хрупкой надежде, а твёрдой как гранит, вере. Вера в этих двух мужчин — юного льва и старого вожака. В их силу, такую разную, но дополняющую друг друга. В их обещания, звучавшие как обет. В этот дом, который уже пах не просто чистотой, воском и кофе, а будущим. Моим будущим. Нашим будущим. Крепость была не из камня и дуба. Она была выкована из их решимости, сплавлена из их нежности и этой хрустальной утренней тишины, наполненной шёпотом сладких поцелуев и словами, которые звучали как нерушимая клятва, отлитая в бронзе: «Всё будет хорошо». И я верила. Без тени сомнения. Безоговорочно.

Эпилог

Год. Целый год, прожитый не в днях и месяцах, а в оттенках обретённого покоя, в ритме сердца, бьющегося в унисон с другим, молодым и горячим. Солнце, заливающее террасу их — её — дома, было уже не осенним, а полновесным летним, золотым и щедрым. Анна потянулась на шезлонге, чувствуя, как лучи прогревают кожу сквозь тонкую ткань льняного платья. Не бельё-паутина для чужого праздника, а простой, дорогой крой, удобный и красивый для неё самой.

Смотрела она не на часы, а на Артура. Он возился с огромными чемоданами у входной группы, его каштановые кудри взмокли на лбу, лицо было сосредоточенным и счастливым. «Италия, две недели, только втроём» — это был его подарок на годовщину нашего всего. Годовщину побега. Годовщину новой жизни. Он ловил её взгляд и сиял, как само солнце.

— Ты уверена, что взяла тот самый крем, от которого у тебя плечи не горят? — крикнул он, затягивая ремень на чемодане. — А то я помню, как ты в прошлый раз в Турции…

— Взяла, командир, — Анна рассмеялась, звук был лёгким, как звон хрусталя. — И панаму. И десять книг. И твой любимый гель для душа. Расслабься, всё под контролем.

Контроль. Какое сладкое слово. Контроль над своей жизнью, над своим телом, над своим счастьем. Развод со Стасом прошёл, как предсказывал Михаил, — быстро и максимально болезненно для него. Юристы шефа оказались виртуозами. Стас ушёл не с «голой задницей», но с сильно поредевшими активами и подмоченной репутацией (находчивые коллеги Михаила Ивановича позаботились и об этом). Квартиру продали, деньги — её деньги, заработанные честно, — вернулись к ней. Ад был запечатан и забыт, как страшный сон.

— Готово! — Артур захлопнул последний чемодан и подбежал к ней, пахнущий солнцем, дорогой туалетной водой и юношеской энергией. Опустился на корточки перед шезлонгом, его руки легли на её бёдра. — Скучаю уже. Хоть ты и тут.

Он притянул её к себе, и их губы встретились. Не как в тот первый утренний поцелуй после бури — робкий, полный обещаний. Сейчас это был поцелуй обладания, нежности и глубокой, выстраданной близости. Знакомый вкус, знакомые руки, вплетающиеся в её волосы. Анна отвечала, растворяясь в нём, в этой уверенности, что он её, а она — его. Навсегда.

— Фу, фу, фу! — раздался театрально-ворчливый голос с порога. Михаил Иванович, в безупречных летних брюках и рубашке поло, с паспортом и билетами в руке, смотрел на них с преувеличенным неодобрением. Но в его глазах, таких же проницательно-серых, светилось тепло и отеческая нежность. — Опять прилипли друг к другу? В аэропорту опоздаем. Самолёты, Анна Сергеевна, ждать не будут. Даже для таких вот… — он махнул рукой в их сторону, — слипшихся влюблённых.

Анна с лёгким смехом оторвалась от Артура. Михаил Иванович. Её крепость. Её защитник. Её почти отец. Отношения с ним сложились в удивительную, прочную конструкцию. Год назад на кухне был хаос страсти, замешенный на боли и стыде. Сейчас была ясность. Он принял её выбор — выбор в пользу Артура. Принял безоговорочно. И стал для неё опорой другого рода: мудрой, нерушимой, всегда готовой помочь советом, связями, просто присутствием. Его дом действительно стал её крепостью. Местом силы. И он был её бессменным стражем.

— Пап, не ворчи, — Артур встал, потянув Анну за собой. Обнял её за плечи, прижал к себе. — Мы успеем. Я рассчитал всё до минуты. Да и пилот подождёт, если что. — Он подмигнул Анне. Михаил Иванович только фыркнул, но в уголках его губ дрогнула улыбка.

— Готовы к путешествию? — спросил Михаил, подходя ближе. Его взгляд скользнул по Анне — по её спокойному, загорелому лицу, по глазам, в которых больше не было тени прошлого, только свет и глубина настоящего. — Всё забыто там, что нужно?

Анна взяла его руку. Сильную, с возрастом проступившими венами, руку человека, который спас её не раз и не два.

— Забыто, Михаил Иванович, — сказала она тихо, но очень чётко. — Стёрто. Осталось только благодарность. Вам. Ему. — Она кивнула на Артура. — За этот дом. За этот мир. За то, что научили снова летать.

Михаил Иванович нахмурился, маскируя внезапную влагу в глазах под суровостью.

— Ладно уж, сантименты, — буркнул он, но его рука сжала её ладонь в ответ. — Главное — лететь правильно. И с правильными людьми. — Он бросил взгляд на сына, на их крепко сплетённые руки. Гордость и покой читались в его взгляде. — Ну что, птенцы мои? В путь? Италия ждёт. Море, солнце, паста… И никаких презентаций! — добавил он с поддельным ужасом.

Артур рассмеялся, подхватил чемодан Анны. Она взяла свою маленькую сумку. Михаил Иванович шёл впереди, к машине, где уже ждал водитель.

На пороге Анна остановилась, оглянулась. Большой, светлый дом, утопающий в зелени сада. Её крепость. Место, где боль превратилась в шрам, а шрам — в напоминание о силе. Где слёзы уступили место смеху. Где одиночество растворилось в тепле двух мужчин, ставших её семьёй, её щитом и её небом.

Артур обнял её за талию, притянул к себе. Его губы коснулись её виска.

— Скоро вернёмся, — прошептал он. — Дом никуда не денется. А пока… — Его глаза сверкнули знакомым озорством, смешанным с обещанием новых приключений. — Поехали покорять новые горизонты? Вместе.

— Вместе, — повторила Анна, прижимаясь к нему. Она поймала взгляд Михаила Ивановича, уже сидевшего в машине. Он кивнул ей — коротко, по-деловому, но в этом кивке было всё: «Я здесь. Я с вами. Всё будет хорошо».

Машина тронулась, увозя их к аэропорту, к синему небу Италии, к новым утрам. Анна смотрела в окно на мелькающие знакомые улицы, потом на профиль Артура, потом на мощный затылок Михаила Ивановича на переднем сиденье. В груди было тихо и просторно. Как в небе, в которое они вот-вот поднимутся. Прошлое осталось далеко внизу, маленькое и незначительное. А впереди было только солнце, море и бесконечное, надёжное «вместе». Крепость была не за спиной. Она была всегда с ней. В их сердцах. В их обещаниях. В их любви.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Конец